МИХАИЛ ФРОЛОВСКИЙ

Михаил Николаевич Фроловский родился в 1895 году в Петербурге в дворянской военной семье. Окончил Александровский (бывший Царскосельский) лицей. В 1919-1921 годах служил в Красной Армии. В 1925 году арестован как участник религиозно-философского кружка, три года пробыл в заключении на Соловках, затем находился в ссылке в Кеми и на северном Урале. Вторично арестован в 1941 году, умер в заключении в Карлаге в 1943 году.

Поэт, художник, переводчик. Его стихи напечатаны в коллективном сборнике «Средь других имен» (М., 1990), отдельной книгой «Северная весна» вышли в серии «Поэты -узники ГУЛАГа» (1992).

Рукопись дневника М. Н. Фроловского была расшифрована и передана составителю альманаха «Китеж» его сыном Н. М. Фроловским, к сожалению, ныне также покойным.

ЛИСТКИ ИЗ ДНЕВНИКА, ВЕДЕННОГО В ССЫЛКЕ

Мы одни в пустыне жизни,

Бедный сын мой Исмаил!

М. Лохвицкая

30/VII-32

Не знаю, увижу ли я твое детство и дождусь ли твоей юности, мой дорогой, любимый сыночек Николушка! Изменяют и уходят силы, и нет надежды их восстановить. Не знаю, что тебе скажут тогда о твоем отце, скажут ли вообще, и найдешь ли ты когда-нибудь эти строки. А сейчас я только одного желаю тебе — такого же безмятежно счастливого детства, какое было у меня. Слава Богу за него, и моя вечная благодарность тому, кто сумел создать его для меня — моему незабвенному отцу. Как часто я вспоминаю его сейчас! И как хотелось бы мне, чтобы ты был похож на него и только на него! Тогда я был бы спокоен, что тебя не затянет среда, что ты вынырнешь, гордый и сильный, не боясь взглянуть жизни в лицо. А сейчас, пока ты стоишь в своей

кроватке — я расскажу тебе про твоего деда. О нем-то никто тебе не расскажет! Однажды в обществе старый брюзгливый и раздражительный, но очень умный старик — инженер В. А. П-ев^¹, сказал окружавшей его молодежи, про отца: «Вот настоящий аристократ, а не то что...» и дальше последовала обычная озлобленная и желчная тирада, которую слушатели могли с одинаковым успехом отнести к себе или к кому-нибудь другому. Правда, в эту минуту у этого аристократа было только грошовое офицерское жалование, на которое он содержал семью и мать - и больше ничего. Но определение осталось все-таки совершенно верным. Тонкий, изысканный вкус, органическое отвращение ко всякой пошлости и обывательщине, безупречная честность, высокая интеллигентность и культурность, умение очаровать слушателя с первых слов или самому слушать — вот каков мне представляется сейчас отец.

Среднего роста, полный, с небольшой бородой, очень добрыми глазами, тонким орлиным носом, породистыми руками и ногами. Я часто вижу его во сне, и всегда ласкового и доброго, готового оказать мне помощь и поддержку. Много, безмерно много, получил я от него. Кое-что я сумел передать своим ученикам, и хотелось бы мне успеть передать и тебе, мой ненаглядный, хороший мальчик. Пишу я эти строки, сидя в сенцах — другого места у меня нет. Дом полон — шумят примуса, звучат голоса, то грубые, то скрипучие. Визжат ребята. Молю твоего покровителя, чтобы к тому времени, когда ты начнешь видеть и слышать, этот ад отошел бы от твоей детской постельки. Но, вместе с тем, чем хуже настоящее, тем живее и острей мои воспоминания. Какую особенную, непохожую на другие семью сумел создать вокруг себя мой отец! Мы не слышали разговоров о службе, о деньгах, о делах. За обедом мы привыкали слышать интересную беседу. Предметы и герои этих бесед все время менялись. И если чем-либо увлекался отец - вся семья увлекалась вместе с ним. Данте Алигиери, Вл. Соловьев, Пушкин, маршал Люксембург, Наполеон, Кант, Людовик XIV, Лохвицкая, кардинал Ришелье - все они проходили перед нами в рассказах отца, в книгах, которые он нам приносил, в иллюстрациях, которые он нам показывал. Летом отец много читал нам

вслух. Иногда он прочитывал какой-нибудь роман, а потом вечером мы собирались вокруг него, и он нам его рассказывал, хорошо и живо, иногда по-французски. Особенно мы любили в пересказах отца Бульвера Литтона и Гофмана. Гофман для меня и до сих пор овеян какой-то сказочной таинственностью воспоминаний детства. Как чутко отец следил за развитием наших интересов. Он всегда очень неохотно отпускал нас в гости. Да мы и не стремились никуда. Дома было так хорошо и интересно. Помню мое первое увлечение химией в возрасте 11 — 12 лет. Отец не жалел денег мне на книги и лабораторию. И химию я с этих пор хорошо помню и люблю. А потом так же неожиданно появилось увлечение античным миром. И у меня сразу же появились книги «Герои Рима», Вагнера «Эллада» и «Рим», все классики в изложении Коллинса и в переводах Мережковского. Какое непоправимое несчастье, что погибла моя библиотека! Эти книги отец не боялся нам давать! А первый роман — «Уарда» Эберса — я прочел только в 14 лет и, когда я поступил в гимназию в 5-й класс, то перед классным сочинением должен был признаться, что не читал «Капитанской дочки». Учитель был этим очень удивлен, но отца в данном случае я считаю безусловно правым:

Любви не женщина нас учит,

А первый пакостный роман.

А каким праздником были для нас всегда его возвращения из-за границы! Он умел привозить не многое, но интересное и также интересно рассказывать! Мне не пришлось и не придется вспомнить его рассказы об улицах любимых им Копенгагена, Мюнхена и Флоренции. Помни, Николушка, путешествия — это высочайшее наслаждение, и юноша, боящийся скитаний и приключений, безусловно, слизняк. Я сам в 19 лет, для того, чтобы проехаться в Америку, поступил писарем на эмигрантский пароход, и эта поездка — самое лучшее и свежее воспоминание моей жизни. И с какой грустью следил отец за мной, когда с наступлением переходного для мальчишек возраста во мне угасали эти интересы. Я стал скучать, тосковать, брался за фотографию, за охоту. Но это не удовлетворяло. Пробуждался мужчина. И в этом, самом опасном, возрасте я потерял отца. Шесть последующих лет прожиты были пусто и бессодержательно, и как трудно было потом наверстать эту потерю.

21/Х

12 часов ночи. Работал. Днем ходил за хлебом, хлеба не получил. Раша^¹ и сыночек спят крепко. Холодно. За окном шумят дождь и ветер. В трудное время ты родился, Николушка! Нет времени даже на книги. Все уходит на беготню, часто безрезультатную, и на работу. Как проживем зиму? Раньше приход зимы означал только перемену образа жизни - начало учебного года, теплое пальто. А теперь жутко ее приближение. Голод и холод грозятся из-за ее спины. Достать дров, запасти картофель — а вдруг не будет! Да поможет нам твой покровитель Св. Николай! Сегодня в душе нет воспоминаний.

20.Х

Раша нездорова, легла спать. Из-под одеяла, рядом с ней высовывается еще чья-то спящая головенка. Я подхожу и смотрю на спящих. Какое громадное, незаслуженное счастье послал мне Бог! Моя жизнь проходит в очень тяжелых условиях, но я не могу, по чистой совести, назвать себя несчастным. До сих пор я был счастлив в несчастьях. Их было много, но в них всегда приходила помощь и облегчение. И эта помощь для меня служит совершенно реальным доказательством существования Промысла, таким же веским, как для Стринберга возмездие, непосредственно следующее за поступком. В лагере — я жил свободно и приобрел навыки в технической работе, в ссылке — имел возможность зарабатывать и учиться. Сейчас не вспомнишь всех мелочей. Вот несколько. По приезде в лагерь мы работали на «общих работах», на погрузке дров. Десять часов бессменной работы на берегу озера. Катера подвозили на баржах дрова, мы выгружали их на пристань, а оттуда вагонетками подкатывали к вагонами. Катера шли почти беспрерывно, а пристань нужно было держать свободной. Помню это время как в чаду. Белая ночь, в сумерках усталые, озлобленные лица, окрики и понукания десятников, каторжная ругань и десять часов работы, на протяжении которой удавалось только раз отдохнуть минут пять. Руки были в ссадинах, одежда и лапти на ногах буквально горели. А груды бревен на пристани не уменьшались. Запрягались в лямки вагонеток и тащили их в гору к поезду. Таскали на плечах громадные кряжи, так что ноги подгибались. Смена часто запаздывала. В роте валились спать, днем полусонные готовили обед, а в 4 часа опять шли на работу. После двух

недель я почувствовал, что больше не выдержу. Под предлогом оправиться отошел и там взмолился св. Николаю о помощи. Говорил с ним, как с человеком, который стоит рядом. Утром нарядчик дал мне листок на канцелярскую работу. Дальше пошло легче. А недавно не было дров. Мальчик замерзал. С той же молитвой я пошел на базар и легко договорил единственный бывший там воз дров. Этих примеров бесчисленное множество.

6/XI

Сегодня еще один пример. Опять, когда пришел край, на базаре нашелся единственный воз дров. И нам с Николушкой опять тепло.

2/I-33

Спи, сыночек, и не помни этого страшного времени. Сегодня твои папа и мама ложатся спать голодными. Достали почти из милости кусок хлеба, пахнущий керосином, и с ним пили чай. А денег осталось только на два дня. А потом что?

2/V

Слава Богу - зиму прожили, и скоро год здесь, в Брянске. И через год опять у исходного положения. Хозяева отказали в квартире, я без места с 30-го. Деньги на исходе. Я только фиксирую факт в данном случае, чтобы потом записать еще лишний пример Божественной помощи. Но как трудно без страха, без малодушия ждать ее. Сколько раз душа стояла на границе отчаяния и срывался ропот — ропот израильтян в пустыне, забывших чудеса исхода в Египет. Четыре года я по какой-то духовной лености и просто лености и «страха ради иудейска» не говел. Вчера Господь допустил меня к Своим Св. Таинствам. И теперь я задаю себе вопрос - как я мог так долго пренебрегать этой Помощью? Ничего нет удивительного, что злые силы помыкали мною как угодно. А вчера и сегодня я совершенно реально чувствую эту помощь, так же реально, как 12 лет тому назад. Как жаль, что пропали все мои дневники и тетради. Какой это был богатейший материал для моих воспоминаний! Милый мой Ни-колайчик! Как мне хочется оградить тебя от этой страшной нужды! Я с ужасом вижу на улице женщину с ребенком, просящую милостыню! Неужели... даже страшно продолжать. Как трудно приобрести уверенность псалмопевца «вечером водворится печаль, а завтра радость!» Помоги мне, Боже, в эти страшные дни!

10/V

Меня не взяли на работу на БРЭС по политической неблагонадежности. Господа Макдональды и Гусевы всегда оказывают медвежьи услуги. Сегодня я проснулся с приятным сознанием, что дома ничего нет и есть нечего. Вчера не получили своего заработка, все попытки занять денег встречали чуть не издевательства. Ушел из дома натощак и с 4 рублями в кармане. И то Раша дала заветные полтиннички. И вот я их вернул нетронутыми, и мы сыты сегодня и есть запас дня на три. Отец схлопотал деньги, а работа пока есть. Лишь бы прошло благополучно с паспортами. Я решил записывать все эти случаи. Взгляд в прошлое дает уверенность в настоящем и спасает «от малодушия и от бури».

22/V

Николин день. 9 час. утра.

Раша ушла с Николушкой в церковь. Опять очередной провал или «воздушная яма». На сегодня есть худенький обед, а на завтра ничего. При этом все источники получений вчера закрылись один за другим. Значит будет какой-то другой, непредвиденный мною источник. Труднее всего устроить свою душу так, чтобы перескакивать эти провалы спокойно, без страха. Труднее всего видеть, как голодает Раша и недоедает ребенок.

Да и унижения много приходится переносить. В прошлом году в этот день разрешились все мои невзгоды — я уехал из Кудымкара. Как сейчас помню - сложил свой багаж у крыльца Доротдела и с трепетом ждал машины. Наконец она появилась. Немного грустно было покидать место, где прожил почти четыре года и где было пережито много хорошего. Проехали мимо избушки, где мы с Рашей провели наш незабываемый медовый месяц. Поднялись на гору, с которой, возвращаясь домой с работы, я смотрел на деревню, где меня ждет мой хоть и походный, но все-таки теплый угол. Помню, в первые месяцы нашей жизни там, Раша уходила к родителям с ночлегом, и в эти дни домой, не тянуло — изба была пустой и неуютной. А на следующий день, я подходил к ней, вглядываясь, не открыто ли окно, вернулась ли Раша. Хорошее было время, и я не жалею, что оно для меня пришло позже, чем для других. Если она запаздывала, я сердился и вечером шел ее встречать к мосту.

С горы последний раз взглянул на село и мысленно поблагодарил Бога за все. Эти четыре года были, вопреки ожиданиям, прожиты без особой нужды. Самое главное — у меня был свой заработок. Избавь меня и в этом году, Христов Святитель, от бед и зол.

P. S. В этот день я получил работу в Бюро.

6/VIII

Взглянул на последнюю запись. Моя молитва была услышана в тот же день. Я получил в этот день работу, и вот еще два месяца прожито. Пишу, а Николушка мешает. Хватает за руку, за карандаш. Много было явлено чудес мне за это время. Радость приходила иногда в момент самой молитвы. (Тихвинская церковь — перед образом Казанской Богоматери). Деньги приходили в нужный час. Без этой помощи не прожить. Чтобы жить только впроголодь приходится работать через силу. 6-е число, а деньги кончаются. Опять жуткий немой вопрос — чем прожить неделю? Мы всегда голодны. После обеда немножко меньше, чем до обеда. Опять жду чуда и знаю, что оно придет. Помоги, Святитель Христов.

17/IV

Слава Богу — зиму прожили. Начинается лето. А казалось - не дожить.

12/VI

Месяц прошел, как я вернулся из поездки в Москву и в Ленинград. А кажется, что уже целый год. Wem Gott will rechte Gunst erweisen, - den schickt er in die weite Welt. (Кому Бог хочет оказать милость, того отправляет поездить по белу свету. — нем.) Эта поездка была величайшей милостью Божией ко мне. Этим с лихвой были покрыты все перенесенные скорби. Я почувствовал, что еще не потух, что в благоприятной обстановке еще могу вспыхнуть и загореться. А теперь — вновь — обычная нужда, нет света, нет денег, нет сахара, надеть нечего, опять почти то же, что год назад. Неуверенность за то, останусь ли на работе. Знаю, что поделом, но все-таки очень тяжко. Замечательное место открыл сейчас Иг<натия>. Бр<янчанино>ва т. V стр. 262. Уже с приезда два раза я ускользал от нужды по неожиданной милости св. Николая. Жду теперь его помощи. Раша с сыночком были сегодня в церкви.

СЕРДЦЕ ГИАЛЬМАРА

(Леконт де Лиль)

Ночь. Ветер леденит, и снег побагровел.

Со стиснутым мечом, в глазах - с безумьем диким

Застыли тысячи суровых мертвых тел,

И стаи воронов над ними кружат с криком.

Льет с неба бледный свет холодная луна.

Из груды мертвецов один, окровавленный,

Поднялся Гиальмар, взглянул по сторонам,

На сломанный клинок, на панцирь свой пронзенный.

«Эй вы! Ужели нет ни одного в живых

Среди моих ребят? Ужели не осталось?

А утром, как скворцы шумят в ветвях густых,

Шумели и они, и пели и смеялись.

Молчат. Разбит шишак. Топор врага проткнул

Тяжелый крепкий щит. И не спасла стальная

Кольчуга. Кровь в глазах. Я слышу дальний гул.

Так может только выть прибой и волчья стая.

Крылатый людоед, лети скорей сюда.

Мы крепко здесь лежим, останемся на месте.

Железным клювом ты отыщешь без труда

И сердце теплое снесешь моей невесте.

Лети на Упсалу, к моим родным краям,

Где деды пиво пьют из кубка золотого,

К застолью викингов - и дочь Гильмера там

Отыщешь и снесешь ей сердце женихово.

Увидишь ты ее на башне, на стенах

Одну, всю белую и с черными косами,

С серьгами звонкими, тяжелыми в ушах,

Как звезды ясными, лучистыми глазами.

Мой сумрачный гонец! Неси мою любовь,

И сердце ей отдай. Она не отвернется,

Поймет, что крепкое и красное, как кровь,

Не знало робости — поймет и улыбнется.

Из двух десятков ран уходит кровь, струясь,

И с кровью вместе жизнь. Подкрался волк голодный.

Что ж! Пей ее теперь. Я ухожу, смеясь,

На светлый пир богов — отважный и свободный!»

15/VI1I-33

30/I-35

Полтора года прожито здесь, в этой хибаре. И вот сегодня завалилась крыша. Больше ждать нельзя. Положение безвыходное. Опять начинается неудачная полоса. Но роптать грех. Осенью не было никаких перспектив. Дырявые башмаки без калош. Приходил на работу в сапогах, которые по дороге промокали. Приходилось идти в уборную, там обертывать ноги газетой и, надев мокрые сапоги, отсиживать день. И вот совершенно неожиданно мы к зиме оказались одеты. Два раза я ездил в Москву. Можно и потерпеть. Хочу верить, что так же в нужную минуту придет помощь, и мы найдем жилище. Очень утомляет эта квартирная маята. Хоть бы плохонький, но свой угол. Хочется отмечать все такие тяжелые минуты, а потом — чудесное избавление от них, чтобы, оглядываясь в прошлое, находить силы терпеть в настоящем.

P. S. 6/IX. Домик отремонтировали, и у нас большая, чистая, выбеленная комната.

20/III-36

В дни таких ударов нечего писать, или наоборот, нужно писать очень много. Опять земля уходит из под ног. Кругом жизнь бьет ключом, улучшается, но я точно не имею права в этом участвовать. Я, как вор, краду это благополучие, озираясь, чтобы не заметили. А мне хотелось бы полностью участвовать в ней. Опять все также неуверенность. Опять силы подорваны, нервы напряжены. Неужели будет только все хуже?

18/VI

Над головой собралась грозная, тяжелая туча. Навис удар. Перечитал сейчас мои записи и хочу бодрее смотреть в будущее. Если останусь — это будет хуже, если уйду благополучно - хорошо. Меня мучает мысль: неужели я не имею права на жизнь полностью, а должен урывать минуты благополучия? За что? За вины отцов? Раша с Николушкой вернулись из Задонска. Он за месяц стал гораздо серьезнее. Мама на работе, Наташа — тоже. Теперь, очевидно, моя очередь помучиться. Я хочу работать честно. Я хочу иметь права на труд наравне со всеми, на свой угол, на семью. Неужели опять начинать все мытарства сначала? Неужели опять чувствовать себя ошельмованным? Не нужно удваивать беду, страдая загодя, пока ее еще нет. Это я знаю твердо. И все-таки, по малодушию, страшно. Неужели еще раз не придется записать сюда своего избавления. Лишь бы голодная нужда не коснулась ребенка.

М. б., Бог посылает мне больше бодрости потому, что моих сил стало меньше. Что-то будет завтра?

6/IX

Удар разразился, и кривая неудачи еще не дошла до своего прежнего положения. Я опять остался без работы и, даже, без приработка. Чем лучше жизнь, тем хуже нам. Обидно чувствовать свое бессилие и недоумение перед незаслужен ной людской несправедливостью. Хочется кричать о ней, кому-то что-то объяснять, но кругом каменная стена молчания. Я всю жизнь был порядочным человеком, а чувствуешь себя преступником. И люди сторонятся с какой- то опаской. Полное чувство отверженности и одиночества. Чем жить? Когда теперь и где снова запишу я об избавлении от этой беды? Иной раз взглянешь на сыночка и хочется плакать.

12/IX

Non licet vos esse!^¹ Такова, видимо, установка. Страшно. Поневоле вспоминается история Мардохея. Что делать?

28/IX

Без перемен. Ни одного просвета. Одни только неприятные новости. По человечеству говоря — выхода нет. На шее затянулась такая петля, каких еще не было в жизни. С каждым днем все хуже и хуже. Что дальше?

28/VII-40

Пять лет прошло с последней записи. Это уже одно говорит за себя. Всего, что было за это время не перескажешь. Прошел 37-й год. Каждую зиму начинали жить, не зная переживем ли? Сейчас тоже не легко. Но жаловаться не приходится. Я стал инженером. Многое переоценилось по-новому. Но благодарность осталась та же. За это время я часто бывал в Москве. Квартира все та же. Отца с нами нет, Коке уже 8 лет. Подали заявление в школу.

I3/VIII

Кажется, никогда еще не было таких искушений. Правильно, что вместо одного беса, приходит семь злейших. Правильно, что если пустить в сердце одну страсть, то расцветает целый куст.

Все правильно, и нет сил бороться. Близится старость, а облегчения нет.

14/IX

Зима надвигается. Квартиры нет. Дров нет. Теплой одежды нет. Хожу оборванцем. Люди смеются и не верят моей нужде. Я когда-то помогал, а вот мне никто не помогает, даже когда есть возможность помочь. Видно, нужно было быть таким же расчетливым, а не прекраснодушным фантазером. Впрочем — посмотрим. Бывало и хуже.

22/IX

Прочел не отрываясь «50 лет в строю» А. А. Игнатьева. Это замечательные мемуары, честно написанные. Если проанализировать самого себя, то и мне любовь к родине, боязнь ей изменить помешала стать на ложный путь. Родина всегда останется родиной. Мне всегда было противно читать про удельных князей, которые ради личных выгод призывали на Русь татарские полчища. Не лучше этого поступали и белогвардейцы, призывая на помощь «дванадесять язык». Это было отвратительно. Жаль, что мне не пришлось прожить жизнь так, как прожил А. А. И. Мне кажется, что истинно настоящее дворянство помогло ему найти правильный путь. Только остзейские бароны, польские аристократы да наши выслужившиеся из разночинцев и семинаристов дворяне могли смотреть с ненавистью и презрением на «мужика, хама». Такой взгляд только лишний раз доказывает собственное хамство. Отличительное свойство коренного, потомственного дворянина — это чувство долга и чести. Только некультурные выродки могли чувство долга понимать как холопское, лакейское служение «обожаемому монарху». У людей культурных — это было чувство долга перед родиной. Правда, благодаря кастовым предрассудкам и традициям, благодаря недостаточному образованию - этот долг перед родиной понимался неправильно, но, все же, он был врожденный, в крови. А это чувство очень трудно привить, очень трудно воспитать. Мне думается, что немцы воюют лучше других именно потому, что это чувство у них развито шире и коренится глубже, чем у других народов. Оно приходит вместе со знанием родного прошлого, родной истории и неизбежно приводит к тому, что начинаешь любить родину, что измена ей становится невозможной. Интересно было бы дождаться продолжения этих мемуаров. От мамы

пришло письмо, что ее неприятности частично кончились. Это уже большое облегчение. А с деньгами ничего не выходит. Даже продажа старья на базаре не удалась.

20/Х.

Все тоже, никакого просветления. Нужда, гнетущая, безысходная. Раньше хоть была надежда. К чему-то я стремился. А теперь? Полная невозможность предпринять что-нибудь. Полная зависимость от людей. И полная беззащитность. Улучшений с продовольствием никаких. И куда это все девается? Кажется, ведь всем хватало. А теперь хватает только на одну Москву, да и то с трудом. Не могу уже читать и слушать однообразных и спокойных до цинизма сводок о бомбежках. Разрушается то, что создавалось столетиями. Среди мирных жителей потерь больше, чем в армии. Читаю в переводе Гревса мемуары Сен-Симона. Вспоминается опять отец и большая книга с прекрасными иллюстрациями — «Le Roy Soleil». Как бы я сейчас хотел послушать хорошую французскую речь, почувствовать себя человеком среди людей с такими же вкусами, чтобы понимать друг друга с полуслова.