Лично меня трудармия не коснулась. По возрасту не подходил для «призыва». Но туда попали отец, старший брат (на пять лет старше меня), а примерно год спустя, когда начали мобилизовывать женщин и девушек от 16-ти лет и старше, в трудармию была призвана моя сестра...

Папа был бухгалтером. Брат учился в машиностроительном техникуме, сестра — в педучилище. Жили мы в г. Марксштадте, в Республике немцев Поволжья. Внезапно немецкое население сорвали с места и вывезли в Сибирь, якобы на временное поселение, 2 октября 1941 года прибыли мы в Ирбейский район. Мне было 13 лет. Встретили нас на станции, расспросили, кто кем работал, и развезли по деревням на подводах. Нашу семью определили в село Талое: «Там в МТС нужен бухгалтер». Туда же привезли еще семей пятнадцать. Поселили в общежитие для механизаторов. Брат устроился в мастерские, и сестра (на три года старше меня) начала работать. А я пошел в школу, по совету директора повторно в пятый класс, поскольку до этого учился в немецкой школе, а здесь была русская.

Уже в январе 1942 года отца и брата мобилизовали. Мужчин брали в трудармию поголовно — от 16 до 60 лет. Они попали в «Краслаг» — почтовый ящик 265, где содержались заключенные. Такое вышло соседство. Наши немцы тоже работали на лесозаготовках, а весной сплавляли лес по таежным рекам в Канск. Жили они отдельно в пос. Жедорбе, всего километрах в сорока от Талого, глубоко в тайге.

Район таежный, лагеря были разбросаны друг от друга примерно на 5 километров. Наши первое время работали без конвоя. А когда на фронте дела стали похуже, условия содержания трудармейцев ужесточились.

Мне это известно, потому что часто ходил туда с передачами. Раз в месяц обязательно. Надо было поддерживать родных — кормили их плохо. Брат с отцом

оказались в одном лагере. Мы собирали дома все, что можно из вещей, и меняли по деревням на муку и другие продукты. Мама испечет пару булочек хлеба, я отнесу. Таким образом они в лагере и выжили. А хлеб какой пекли — 20 процентов муки, остальное — картошка. У всех был такой. В морозы, бывало, женщины на саночках везут передачу своим трудармейцам, а у самих ноги подкашиваются от голода. Лишнего куска ни у кого не было... Года через два папу и брата отправили в Нижнюю Пойму.

Где-то перед концом войны папу отпустили по болезни: замучил ревматизм. В придорожном бараке, где почтальоны обменивались почтой — из райцентра в село и обратно, — встретил меня мой друг и сказал, что видел, как ковыляет домой мой отец. «Беги встречай. Он едва ноги переставляет. Подводу найди». Я тут же к матери — «Ищи подводу или просто лошадь!», а сам побежал навстречу отцу.

Встретил и сердце сжалось: он еле шел. Взял я у него небольшой чемоданчик, папа кое-как преодолел еще с полкилометра и вконец обессилел. Подсадил его к себе на плечи и потихоньку преодолели так 6 километров до соседней деревни. Пришли туда ночью и в дождь. А утром мама встретила нас с лошадью. Посадили папу верхом и довезли до дому.

А власти не оставляли его в покое. Несколько раз вызывали на комиссию. В итоге признали непригодным к труду, и он остался дома...

В нашем селе была только восьмилетка, ее я закончил успешно. Хотя и работал одновременно, порой до глубокой ночи. Чтобы учиться дальше, надо было ехать в райцентр. А комендант не пускает — работать некому. Женщин ведь тоже забрали в трудармию. Правда, маму не взяли по здоровью. Когда провожали женщин, завхоз предложил маме взять меня к себе на работу (я тогда еще учился в школе): «Иначе будете голодать. А тут рабочий паек. У вас корова, сеном и дровами поможем». Мы согласились.

МТС имела свое большое хозяйство, в том числе 12 лошадей. Меня приставили к ним. Возил дрова, сено. Пришло время — посадил в сани сестру и повез в Канск, в трудармию. Мороз стоял такой, что думал — не доберемся, замерзнем в пути. Хорошо, что догадался захватить много сена. Зарылись в него, тем и спаслись.

Из возниц я скоро переквалифицировался в слесари. Слесарничать-то некому было — все на фронте да в трудармии. Токарем был у нас калека. С первым заданием провозился всю ночь, а утром побежал в школу. Дело было поставлено так: пока не выполнишь задание, из цеха уходить нельзя. Вот и приходилось частенько одному работать по ночам. Так продолжалось с год. Выдержал.

Как рабочему человеку мне давали 800 граммов хлеба, а маме — 200-500 как иждивенцу. Тем и жили. Еще и умудрялись подкармливать своих, меняя вещи.

Сестра попала в Бурят-Монголию. Работала в шахтах нормировщицей. Когда кончилась война, отряд, где оставался брат, расформировали, а трудармейцев разослали во все концы Союза. Брата отправили в Среднюю Азию. Продолжительное время работал там в шахтах.

Официально не объявлялось о роспуске трудармии. Согнанных в нее людей стали постепенно переводить в вольнонаемных рабочих и некоторых увольнять. Основную же массу не отпускали, так как они все равно не имели права покидать места, к которому были приписаны. Их уже не охраняли, но свобода передвижения ограничивалась пределами административного района приписки.

Только в середине пятидесятых годов отменили этот порядок. Жутко вспомнить: ведь немцам-спецпоселенцам запрещалось без разрешения комендатуры (в которой мы ежемесячно отмечались) уходить за пределы населенного пункта далее трех или пяти километров. Иначе это считалось побегом и подлежало наказанию сроком в 20 лет каторги. Невзирая на возраст нарушителя.

Средняя школа была в Ирбейском, в 30-ти километрах от Талого. Вот комендант и заявил мне, нагнав по дороге в райцентр: «Сиди дома. Никаких тебе школ. Не то арестую и получишь 20 лет каторги». Но я все-таки, правдами-неправдами, настоял на своем и стал учиться. Комендант пожалел меня, никуда не сообщил о моем своеволии. Мы остались с ним в хороших отношениях.

Старший брат вернулся к нам по семейным обстоятельствам в 1958 году. Сестра с дочерью приехала к нам уже в Красноярск. А я перебрался в Красноярск, с разрешения коменданта, еще в 1947 году — учиться. Окончив в Ирбейском десятилетку, поступил в Сибирский лесотехнический институт — теперь технологический университет. Стал инженером-технологом, имею ученую степень кандидата технических наук. В настоящее время нахожусь на пенсии.

Конечно, брату, сестре и мне не такой молодости хотелось, но... из песни слова не выкинешь.