Наказание без преступления

Наказание без преступления

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

1

"Вместо сетей крепостных люди придумывают много иных"  

                            Н.А. Некрасов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Повествование о моем бытие и жизнедеятельности 1940-1953 годов это скрижаль откровений, отражающая действительность мрачной эпохи в государстве Российском, это изъяснение прошедшего, чтоб не допустить подобного в будущем. В силу своих способностей я стремился написать, как титаническая, тоталитарная, деспотическая власть компартии во главе ее руководителя угнетала, превращала в рабов целые народы от имени того же народа. Мое повествование обращено к потомкам, которые должны знать, какие трудности переносили его предки, с каким сталкивались совершенством противоправной системы, совершающей античеловеческие деяния и явления. Несмотря на ужасающие государственные бедствия, страдания народа, бесправия, рабский труд - народ сумел выжить, в большинстве своем сохранил свою порядочность.

Неправедные суды и действия власть имущих не могли нарушить нравственное чувство, любовь к Отчизне у многострадального народа. Страх перед насилием, издевательством, унижениями и несправедливостью не мог заглушить в народе любовь к Родине, справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.

Период и события, описываемые мною, ушли в историю, в вечность. Об этой эпохе нашего многострадального государства написано уже не мало книг, но и они не могут в полной мере отразить все происходившие явления, ибо их не счесть.

Официальная статистика не отражала и не могла отражать всех замученных, пострадавших и униженных. Многие тысячи погибли безвестно без суда и следствия. О них не осталось никаких следов. Они ушли в

2

небытие так, как будто их вообще и не существовало.

Уничтожены целые поколения, целые ветви семейств, их знакомых и родственников. Их имена вытравлены во всех документах, а многие документы просто уничтожены и восстановить их никто и ничто не в состоянии, ибо осталась одна пустота.

Война прошла по стране огнем и миллионами похоронок, а сталинский ГУЛАГ оставил после себя десятки миллионов безвестных могил, потухшие лица родных, сирот, оставил в сердцах опустошенную трагедию, горе, страх и унижение...

По всей необъятной стране от южных гор до северных морей остались безвестные могилы расстрелянных заключенных, униженных и оскорбленных безвинных жертв сталинского деспотизма.

Над миллионами безвестных могил не осталось никаких следов, места захоронений поросли травой, лесом. В некоторых городах и поселках на бывших захоронениях, на костях возведены строения, жилые дома.

Души убиенных витая в космосе не находят своих могил, вопиют о надругательствах совершенных над их телами.

Будем же мы, живые, благосклонны к ним, помолимся Господу о их душах, прощения грехов их и даруя бесконечные наслаждения в царствии небесном.

Наши потомки должны знать историю своего народа того периода и если я хоть в малой степени, частично смогу приоткрыть, объяснить довести до читателя факты, которые были со мной и которые я видел, буду счастлив, что выполнил свою миссию.

Много прошло лет с описываемых в моей повести событий.

Вспоминая их, я не только вновь испытываю, переживаю, но и вижу все события тех лет, действующих лиц, предметы, природу, здания и обстановку. Я опускаю из описания многие однотипные события, упоминаю только действительно существовавших лиц под их собственными

3

именами. Нет ни одного имени или события вымышленного. Многие имена забылись, я просто не упоминаю, оставляя как бы безвестными, безымянными. Кто еще жив и вспомнит события,   описываемые мною, пусть простит за неупоминание их имен.

Да простят меня погибшие, истерзанные и неупомянутые. Да простит их Господь Бог. Прощаю и я всех обижавших и приносивших мне зло и прошу прощения у всех, кому вольно или невольно я принес горе, несчастье, обиду словом или действием.  Господи, прости меня грешного.

АРЕСТ

4

АРЕСТ

Я проснулся от яркого, резкого света, падающего мне прямо в глаза. Заслонив глаза рукой от яркого света, приподнявшись в постели на локтях я увидел, что у моей кровати стоит человек в военной одежде, рядом с ним еще двое - один в форме милиционера, второй - в гражданском костюме. За ними стояли хозяин квартиры в одной рубашке, в штанах, босиком и хозяйка квартиры в распахнутом халате, ночной сорочке и голыми, толстыми, отечными ногами. Мой товарищ, Николай, сидел на своей койке, обхватив руками колени и смотрел то на меня, то на военного. Военный спросил как моя фамилия, имя. Я ответил. Хозяин квартиры зажег керосиновую лампу, военный выключил фонарик и сказал, что я арестован и подал прочитать какую-то бумажку. Позже я узнал, что это был ордер на арест.

Я держал в руках поданный, мне листок бумаги, читал его и ничего совершенно не понимал. В голове сверлила одна мысль - я арестован. До меня еще не доходила вся глубина этого факта, весь драматизм, трагедия моего положения. Я никак еще не мог осознать, что такое - арестован. До моего сознания, осмысленности никак не доходило, что я в этот момент, в эту минуту лишаюсь свободы, лишаюсь практически всех прав человека, что я лишаюсь друзей, товарищей, родных, что с этой минуты я становлюсь человеком вне общества и даже вне закона. Мне приказали одеться, предварительно тщательно проверив мою одежду, и сесть в угол комнаты на стул и не вставать. Проверили мою койку, тумбочку, пересмотрели тщательно все учебники, тетради, дневник, записки и т.д. Часть тетрадей и особенно с моими стихами взяли с собой. Составили какой-то акт, заставили меня расписаться, а также присутствующих в комнате хозяев квартиры и Николая. Я чувствовал себя удивительно спокойно, воспринял как должное. Под конвоем милиционера и военного меня посредине пустынной улицы привели в милицию и посадили в одиночную камеру. Итак, я стал арестантом. Стенные часы показывали 3 часа 30 минут. Наступил новый день - 8 мая 1940г.

КПЗ

5

КПЗ

Череповецкий отдел НКВД, милиция и их службы занимали целый квартал улицы Советской в центре города.

Камера предварительного эаключения - КПЗ размещалась во дворе с выходом на улицу Труда, представляла собой - деревянный, из крепкого, толстого бруса полудом, полубарак. С начала комната дежурного 15-16 м2. Из этой комнаты четыре двери в камеры. Меня поместили в среднюю, метров 8м2 . Обитая железом с двух сторон дверь. От стены до стены поперек камеры деревянные из толстых досок нары по краям обитые железными полосами. В стене окошечко размером с небольшую форточку с металлической решеткой. Около дверей деревянная бочка с крышкой - параша. В дверях круглое диаметром около шести сантиметров отверстие - глазок, через который дежурный наблюдает за содержащимися в камере. Пол и нары серо-темного цвета, так как, не моются. Постельной принадлежности никакой нет. Зато в огромном количестве ползающие по стенам, нарам клопы. Душный, сероводородный клопяной запах.

Перед водворением в камеру обязательный атрибут - обыск. Раздевают догола. Прощупывают одежду, выворачивают все карманы, смотрят в рот, заставляют нагнуться, раздвинуть ягодицы. Проверенную одежду бросают на пол с явным, преднамеренным пренебрежением и унижением. Даже если стоишь рядом с милиционером, то он рубашку не подает в руки, а как-то боком поворачиваясь бросает на пол. С этого момента человек теряет свое человеческое достоинство, он становится бесправным, беззащитным существом в полной власти отупевших, самолюбующихся

6

садистов. Любые попытки сопротивления жестоко наказываются физически в сопровождении матерщины, ругательств. За попытку что-либо доказать следует удар по зубам.

После обыска составляется протокол с описанием особых примет на теле, описанием вещей, в чем одет, а то что в карманах вносится в протокол по усмотрению обыскивающих. В результате большинство денег или ценностей /если есть таковые/ в протокол не попадает, с собой в камеру брать ничего не разрешается. И обязательно подпись обыскиваемого, что он претензий не имеет, все записано верно. За отказ от подписи по зубам, а то и хорошей взбучкой заставят подписать, что они хорошие, вежливые, честные.

Итак, я оказался в камере КПЗ. Лег на нары, но вскоре вынужден был встать, так как из всех щелей армии клопов бросились на меня в атаку и победа была за ними, несмотря на то, что я уничтожил несколько десятков.

От всего пережитого, от укусов клопов о сне не могло быть и речи. Часов в 8 утра захлопали двери соседних камер, разговоры в дежурке, открывают двери ко мне... Вошел новый дежурный, спросил фамилию, имя, отчество, год рождения, проверил просмотрел стены, окно, нары, не сломал ли я чего-либо, дверь захлопнулась. Начался мой первый день пребывания под арестом.

Время движется удивительно медленно, час длится бесконечно. В голове роем кружатся разные мысли. Я до усталости в ногах хожу по камере. Два шага вперед, поворот - два шага назад и так беспрерывно. От усталости ложусь на нары, но какая-то сила буквально подбрасывает меня и вновь начинаю шагать, вернее топтаться.

Чтобы забыться, уйти от действительности, начинаю вспоминать прочитанные книги. Вспоминаю биографии наших вождей: Фрунзе, Ворошилова, Дзержинского, как они стойко переносили тюремный режим,

7

как они твердо, достойно вели себя. Как же они, борцы за народ, терпели мучения ради него. Их сильный дух не смогли сломить ни тюрьма, ни каторга. Достойный пример для подражания.

Вспоминаю и мысленно стараюсь представить себе в деталях моментных из трех мушкетеров, граф Монте-Кристо и другие.

Но вот лязгнул металлический засов в дверях, дверь открылась и под наблюдением милиционера какой-то мужчина подает мне пайку хлеба, кружку с кипятком. Это завтрак. Хлеб на весь день 600 грамм. И хотя я был голодный, но есть не мог. Хлеб буквально застревал в горле. А вот теплую воду выпил почти всю кружку сразу. И опять потянулись бесконечные минуты в ожидании неизвестного.     Никто ко мне не заходил, никто ничего не говорил.

В обед дали капустный суп, но уже без хлеба, несколько ложек пшенной каши и кружку воды. Вся посуда была алюминиевая, и ложка, и кружка, и миска. После еды посуду всю забрали. Стоящая в углу параша издавала зловоние и была почти полная, видимо не очищалась давно, ею пользовались находящиеся до меня в этой камере. Запах вони от параши, от клопов, арестантский пот пропитал все стены, пол, нары да и самих охранников-милиционеров, от которых этот кпзешний запах исходил даже вне стен этого помещения.

После обеда, примерно часа в два дня открылась дверь в камеру и мне сказали: - "На выход", именно "не выходи", а "на выход". Это слово в самой своей сути уже подчеркивало, что тебя не выпускают, а только временно приказывают выйти.

        Один из милиционеров осмотрел меня, проверил карманы, приказал: "Руки назад" и идти. Меня через двор провели в рядом стоящее трехэтажное белое здание и мы по внутренней лестнице поднялись на второй этаж. Посредине здания был коридор, из которого вели двери в  разные

8

кабинеты. Меня ввели в один из этих кабинетов площадью около 20 метров. Окно выходило на улицу, решетки не было. Солнечный свет ярко падал на пол. Около окна наискосок к углу стоял массивный стол, перед столом табурет, на который мне приказали сесть. За столом сидел чисто выбритый, в отглаженной военной одежде, румяный лет 28-30 мужчина. В петлицах его гимнастерки светилось по три рубиновых квадратика, что по общевойсковому соответствовало званию старшего лейтенанта, а по НКВД - только сержант.

Приглядевшись внимательно, я узнал в сидевшем за столом мужчине того самого военного, который меня арестовал и увел из квартиры. Он молча внимательно смотрел на меня, молчал и я. Минут через десять нашего молчания он, откинувшись от спинки стула, как-то иронически-пренебрежительно сказал: "Ну что, освоился в КПЗ?" А затем резко с ударением по слогам не сказал, а бросил мне в лицо: «Ты арестован как враг народа, вот постановление на твой арест, нам все известно. Рассказывай о своей деятельности». Я ответил, что никогда не был врагом, не знаю их и мой арест мне совершенно непонятен, я ни в чем не виновен, считаю арест ошибочным и прошу отпустить, мне сегодня нужно сдавать последний экзамен.

Военный рассмеялся и сказал, что экзамен будешь сдавать мне. Попросил расписаться в постановлении, что я с ним ознакомлен. Я машинально "пробегал" глазами это постановление и расписался. На этом первый допрос был окончен. В кабинет зашел милиционер /видимо ожидал в коридоре и вошел по скрытому сигналу/ и меня вновь провели в КПЗ и посадили в ту же камеру.

Я вспоминал своих друзей, товарищей по учебе мысленно старался представить себе что они делают в данное время, вспоминают ли меня, что обо мне говорят, мыслят, в чем подозревают и чем объясняют мой арест, в чем меня обвиняют или предполагают мою вину, мое преступление. И как не напрягал свою память и мысли, ничего дельного не мог

9

представить. Вспоминалось детство, юность, отдельные эпизоды из жизни. Не покидали голову мысли о родителях, родственниках. Как им сообщат о моем аресте, в чем меня обвинят. Я представил, как рыдает мать и сурово нахмурит брови отец, как окаменеет его лицо и вероятно, подражая матери, заплачут братья и сестры. Какие пойдут разговоры среди родственников, да и вообще односельчан. Начнут каждый по-своему выдумывать мои преступления и, вероятно, сойдутся на общих выводах, что без причины не арестуют, вероятно, я совершил серьезное преступление. Никто не скажет настоящей причины моего ареста, да я и сам не знаю. Воспоминания о родителях спазмой сжимали мое горло и слезы сами катились из глаз. Что будет со мной в дальнейшем меня мало беспокоило, а переживания родителей очень тревожили меня. Я вспомнил как отец, когда мне было еще три года, посадил меня верхом на коня и я поехал к реке на водопой. Лошадка была очень спокойная и послушная к управлению удилами. Я проехал вдоль всей деревни, чтобы получить удовольствие и показать какой я лихой наездник. Отец ехал за мной на другом коне, готовый в любой момент оказать мне помощь. В будущем верховая езда мне всегда представляла удовольствие и уже подростком мог управлять конем и мчаться карьером.

А пока что я сидел на нарах в камере и горькие думы одолевали мою голову.

ТЮРЬМА

9

ТЮРЬМА

В клоповнике КПЗ я пробыл более половины дня. Но вот послышался стук дверного запора, дверь открылась, последовало приказание: "На выход". В комнате дежурного находилось два вооруженных милиционера. Один из них спросил мою фамилию, имя, отчество, год рождения, все сверяя по бумаге. Обыскал меня. Последовало: «Руки назад» Один милиционер - впереди, второй, - старший - позади меня - вышли во двор. Двор был обнесен кирпичным забором. В одной из стен забора была ка-

10

литка, оббитая железом и закрывающаяся на внутренний замок. Старший конвоир открыл замок и через калитку мы вышли на улицу Труда. По средней части улицы пошли к тюрьме, расположенной в конце этой улицы. По пути следования несколько раз на тротуаре останавливались одиночные прохожие и смотрели, как в тюрьму ведут "ужасного" преступника, возможно вора или убийцу, бандита, и не предполагая, ведут мнимого "врага народа", замыслившего погубить счастливую, радостную, светлую жизнь, погубить, свергнуть саму Советскую власть. Откуда им было знать, что под обнаженным оружием двух конвоиров идет ни в чем не виновный деревенский паренек, который ничего не украл, никому не навредил, ни на кого, даже в мыслях, не поднял руки и не думал ничего плохого, что между конвоем идет очередная жертва вождя всех народов, жертва НКВД. Идет молодой парень, которому по чьему-то злому доносу будет искалечена, а возможно и отнята сама жизнь.

Я шел, опустив голову вниз, мне было стыдно смотреть на заглядывающихся прохожих. Подавлял какой-то страх несовершенной вины, несовершенного злодеяния, но которое уже лежит, приклеено ко мне.

Остановились мы у дверей тюрьмы, вернее ее забора. Старший конвоя переговорил с кем-то через небольшое окошечко в дверях, подал документы, и через минуты две открылись ворота и меня ввели в первый тюремный дворик, затем в комнату, где уже тюремная охрана заставила меня полностью раздеться. Тщательно проверили всю мою одежду, обувь, осмотрели всего меня, даже заставили открыть рот, нагнуться, раздвинуть ягодицы.

После того, как я оделся, пришел другой надзиратель и через калитку внутренней тюремной стены меня отвели в здание тюремного корпуса. Провели по каким-то узким, полутемным коридорам, спустились по лесенке, и дежурный, в этом коридоре надзиратель, принял меня от того, кто привел, открылась дверь в камеру и я вошел в нее.

11

Это была комната размером примерно площадью 2,5 на 3 метра без окон. Над дверьми за металлической сеткой под потолком тускло светила одна лампочка. Стены, пол, потолок - все бетонное, дверь металлическая с круглым отверстием в диаметре около 5 см. Комната совершенно пустая. Не было и кровати, ни стола, ни стула. Единственным предметом в углу стояла бочка - параша, около которой видны следы рассыпанной хлорной извести.

Так я был заперт в этом бетонном мешке. Походив по камере, я сел на пол отдохнуть, но пол был очень холодным, пришлось встать. Периодически открывался в дверях "глазок" и надзирательский глаз смотрел на меня. Ужин не дали. Я потерял счет времени, устал. Ноги от длительного стояния уже отказывались держать меня. Голова все больше склонялась вниз, и я не помню, как лег на бетонный холодный пол и уснул.

Проснулся от холода. Замерзли все части тела, зубы начали стучать, выбивая дрожь. Я встал, начал вновь ходить и ходить по этому полу - три шага вперед, три - назад и так до онемения, пока усталость не положила отдыхать на холодный бетон.

Я потерял счет времени, путались мысли, ныли все органы. Пустой желудок давал о себе знать, хотелось есть, чувство голода подавлялось холодом, а холод - голодом.

Я не знал, сколько прошло времени, как я находился в бетонном мешке, отторгнутый от всего живого, от света, от воздуха. Не слышно было ни человеческого голоса, ни ветра, ни звука.

Окончательно выбившись из сил, в полусознательном состоянии, уже не чувствующий ни холода, ни голода, я упал на пол и решил не вставать больше, умереть. Сколько я пролежал в таком состоянии, не знаю. Меня растолкал сапогом надзиратель, приказал встать и "на выход". Оказалось, что я провел в этой камере трое суток в холоде без еды и без воды. Мне уже было безразлично куда меня ведут и зачем.

12

Привели через тюремный двор в небольшое здание.

В комнату в сопровождении охраны - надзирателя - пришел мужчина /тюремный парикмахер/ и ручной машинкой наголо остриг голову, подмышками, на лобке. После парикмахерской обработки надзиратель провел меня в другое помещение - баню. Всю мою одежду унесли в прожарку дезинсекцию. Мне дали граммов 10 хозяйственного мыла, таз теплой и тазик холодной воды для мытья. После трехсуточного холодильника теплая вода в теплой комнате мне показалась сверхблаженством. Я помылся, принесли мою одежду /она оказалась теплой, но немного влажной/ и когда я оделся, меня повели в тюремный корпус. Я с ужасом думал, что меня ждет опять холодный мешок. Но вот поднялись на второй этаж. Меня принял уже другой надзиратель /с обязательным опросом фамилии, имени, года рождения/. Подвел к дверям одной из камер, открыл ее и я увидел живых людей, сидящих на нарах. Я переступил порог, дверь за мной закрылась. Я оказался в камере с живыми людьми. Я живой, я живу, надеюсь буду жить.

ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

12

ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

Камера, в которую меня посадили, после бетонного мешка показалась мне чем-то радостным, благотворным. Она, камера, была площадью около 30 квадратных метров с окном посредине. На наружной стороне окна был прибит так называемый козырек, представляющий собой углообразное сооружение, нижней частью упирающегося в подоконник, а верх на 80 см от стен. Со всех сторон обшито досками. Такой козырек сверху позволял поступать в окно части солнечных лучей, а из камеры только видно небо. Вдоль стены устроены деревянные нары. Досчатый настил нар окован металлическими полосами и приварен к металлическим закладным штырям в стенах и в полу. Таким образом нары представляли собой

13

единое целое сооружение в монолитном исполнении. В камере, когда я вошел в нее, было человек десять - двенадцать. Все они сидели на нарах. Матрацев, одеял, подушек, разумеется, не было. Посреди камеры стояли стол и несколько табуреток. И стол и табуретки крепко прикреплены к полу. Около дверей, в углу неприменный атрибут тюрьмы - параша.

Как только за мной закрылась дверь, со всех сторон "посыпались" вопросы: "кто я", "когда с воли", "за что арестован?", "кто ведет следствие" и т.д.

У меня с собой не было ни вещей, кроме тех, что на мне, ни продуктов - ничего. Так что материальный интерес ко мне сразу же исчез. Я как вошел в камеру, постоял у дверей, обглядел всех и все, что попалось в поле зрения, прошел прямо к нарам, вкратце ответил на вопросы и, не опрашивая никого, лег на нары, примерно около середины, почти под окном и уснул. После оказалось, что это самое престижное место и его имеет право занимать по тюремным законам главенствующее лицо в камере. Проспал я до вечера. Разбудили меня, когда принесли  ужин. Я съел принесенную кашу с кусочком селедки и у меня резко начались боли в желудке. Это реакция желудка на пищу после трехдневного голодания.

Я рассказал сокамерникам о своем аресте, о нахождении трое суток в бетонном мешке, о холоде, о голоде. В камере находились все уголовники: за воровство, за хулиганство. В основном молодые ребята по 20-25 лет. Но были двое лет по 50.

Я уже забыл, как их звать, но это были воры, рецидивисты, уже по несколько раз отбывали срок за воровство и продолжающие  воровать. Пока я спал, мои карманы были тщательно проверены, но увы! В них было пусто. Не знаю почему, но один из этих паханов принял надо мной заботу и шефство. Во-первых, он посоветовал мне больше выпить воды и

14

пальцами во рту вызвать рвоту, чтобы освободить желудок от пищи и после этого понемногу, пить и пить воду. Дал мне сухарик хлеба, чтоб я его медленно разгрыз, съел. Я поступил по его совету и боль прошла, а на второй день хлеб и завтрак я ел малыми порциями, и работа желудка восстановилась. Он, пахан, рассказал не про тюрьму, про существующие неписанные тюремные законы, про воровскую солидарность, про воров в законе и сук, про фраеров, мужиков и паханов. Ввел в курс тюремной жизни и правил. Рассказал про надзирателей, охрану, кто из них получше, кто из них похуже, чему можно верить, чему нельзя, с кем можно дружить, кого уважать /конечно воров/, кого гнать от себя, рассказал, кто такие шестерки и где их место. За три дня нашего вместе пребывания я познал теорию тюремной жизни, которая мне в будущем очень пригодилась.

Три дня меня никуда не вызывали, я отогрелся, отоспался, получил первый урок тюремной жизни. Через три или четыре дня меня днем вызвали из камеры, я ожидал вызова и спокойно пошел. Пройдя через все тюремные дворики и двери только в обратном порядке меня опять два конвоира /один спереди, второй - сзади/ повели по той же улице Труда сначала в камеру КПЗ, а затем к следователю на допрос.

Допрашивал все тот же старший лейтенант /его фамилия, как видно из протокола допроса - Платонов/. Следователь расспросил меня о моих родителях, кто они и где, о родственниках, о товарищах по учебе, про хозяина квартиры, где я жил, но ни слова не спросил о моем товарище, соседе по комнате, о человеке, с которым я вместе прожил около двух лет, вместе питался, вместе ходили в кино, к девчатам, читали, мечтали.

Забегая вперед скажу, что с ним не было очной ставки /хотя с другими были по пустяковым вопросам, чисто формально, но были, а с ним нет/. Его фамилия - Зенов Николай Спиридонович. Я не могу ут-

15

верждать, у меня нет документальных фактов, но анализируя все, сопоставляя отдельные вопросы следователя, думаю, что без его доноса не обошлось. Тем более, что следователь неоднократно меня провоцировал на якобы имевшее место разговоры мои с некоторыми товарищами на темы недовольства Советской властью, но ни разу не упомянул человека, с которым я жил вместе и уж по логике должен бы с ним в первую очередь вести такие разговоры и агитировать в свою несуществующую группу.

В зимние каникулы я из техникума в гор. Череповец ездил домой в деревню. По возвращении в своей тетрадке для стихов, по свежим впечатлениям написал стишки и прочел их своему другу Николаю. Думаю, что про это стихотворение он и донес на меня в НКВД. В тетрадке были разные стихи моих юношеских лет: лирические, любовные, сказочные и т.п., но в обвинение мне могли поставить одно «Ох - ты долюшка крестьянская»

"Помимо сетей крепостных

Люди придумают много иных"

ОХ ТЫ ДОЛЮША КРЕСТЬЯНСКАЯ

Все также стонет

Крестьянина спинушка,

Хотя не свистит

Над спиною дубинушка.

Работой замучен народ

Рабство в России:

Царем отмененное,

Сталинской партией

Снова введенное

Только под широкой иной -

Колхозно-зажиточный строй.

16

Работай с утра

И до позднего вечера,

Домой приплетешься -

Есть тебе нечего,

Оплата в колхозе

В трудкнижке за палочку.

Вместо хлебушка

В ведомость галочку.

Выращивай хлеб

И скотину корми,

А осенью все

Государству свези.

И кроме того

Со двора своего

Все должен отдать

Для себя ничего.

Мясо, масло и шерсть,

Яйца, шкуру с овец

И деньгами налог

Уплатить должен ты.

Все, что нажил трудом

Не жалей ничего

Государству отдать,

Только, где это взять?

Коровенка одна

Да и та голодна.

Не дают корм косить,

А в колхозе просить

Не дадут же добром.

Потом, тяжким трудом

По оврагам тайком

17

Понакосим сенца

Да смотри. Молодца

Коль заметят, узрят

Отберут все сенцо

И в тюрьму посадят.

Первый допрос так и закончился общими разговорами, не конкретизируя сам вопрос и ответ. После допроса меня отвели в КПЗ. Свободных камер не было и меня посадили в камеру, где уже был один паренек. Состоялось быстрое знакомство. Он спросил кто со мной сидит в тюремной камере. Я перечислил. Оказалось, что он знает некоторых воров из них. Он /фамилию не помню/ был арестован за воровство и ожидал вызова на допрос. Когда его привели в КПЗ, то в дежурке уже было несколько человек арестованных, поэтому его без тщательного обыска посадили в эту камеру. Но тщательный обыск мог быть в любую минуту при вызове на допрос. Он мне сказал, что у него имеется 15 рублей и если их найдут, то его обвинят в воровстве хотя эти деньги свои. Лучше деньги выбросить, чем их отберут. Возможно, в тюрьме тщательно меня не будут обыскивать, я смогу эти деньги пронести в камеру. Я взял деньги 15 рублей. Только я положил их в карман, как дверь открыли и этого паренька вызвали на допрос. Больше в жизни я его не видел. Видимо, ему удалось доказать невиновность.

Когда меня привели в тюрьму, то действительно так тщательно как первый раз не обыскивали и я деньги пронес. Меня посадили в другую камеру этажом выше. В камере находился один мужчина. Его фамилия Басалаев Николай Иванович. Следователем у него был тот же Платонов, что и у меня. Басалаева обвинили в антисоветской деятельности и агитации. Истинно верующий человек в Бога, Отца. Сына и Святого Духа. Николая Ивановича обвиняли в групповом заговоре. В этой же тюрьме со слов Басалаева сидели отец с сыном, считавшиеся его сообщниками.

18

Фамилии их не помню, но знаю, что один из них, отец, был церковным старостой, а его сын, парень 20 лет, посещал периодически отца и конечно знал Басалаева. Группу из трех человек и обвиняли в заговоре против Советской власти. Басалаев был очень тихий человек. Он разговаривал, произнося слова четко, но тихо. Имея хороший музыкальный слух и хорошо разбирался в музыке. В церкви он руководил церковным хором. Человек он был холостой, одинокий, жил в своем домике, в деревне, питался подаяниями. В колхоз не поступил, что являлось исполнительным серьезным обвинением. Николай по возрасту годился мне в отцы, но вел себя со мной как равный, не навязывал своего мнения и всегда внимательно слушая мои рассказы, даже про шалость и детские проказы. Николай Иванович впервые в моей жизни рассказал о Боге, научил молитве Отче наш, которую ранее я и не слыхал. И хотя я не был атеистом, но Николай Иванович очень помог мне укрепиться в вероисповедании. На допросы периодически вызывали его и меня. В этой камере вдвоем с Басалаевым я пробыл около месяца. Через несколько месяцев я узнал, что Басалаева расстреляли.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЮРЕМНОЙ ЖИЗНИ

18

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЮРЕМНОЙ  ЖИЗНИ

Когда  вызвали на допрос, никогда нельзя было быть уверенным, что вернешься в ту же камеру. После очередного допроса меня вместо камеры, где я находился с Басалаевым, поместили в другую камеру, где никого не было, стояла одна кровать. Я оказался изолированным от всех живых. На мой вопрос к надзирателю о причине перевода в эту камеру он грубо выкрикнул: "Сиди, куда посадили, еще раз постучишь в дверь, все ребра пересчитаю"     

Меня прекратили вызывать на допросы. Никто не заходил в мою камеру /кроме начальника тюрьмы, который проверял лично кто как содержится, соответствуют ли условия, определением следователя/. Никто со

19

мной не разговаривал. В камере кроме прикрепленных к полу кровати, стола и табуретки ничего не было. Полное одиночество. Заняться совершенно нечем. О книгах и мечтать не полагалось. Писать запрещено, да и нечем и нет бумаги. Петь и громко говорить запрещалось. За нарушение - сразу окрик и побои.

Остается одно. Думать, думать, думать. Я вспоминал все из своей непродолжительной жизни. Вспоминал дом, родителей, детство, друзей и все же полное одиночество, гнетущая тишина доводили меня до умопомешательства. Днем спать и ложиться на кровать запрещалось. Целый день я ходил как волк в клетке из угла в угол камеры. Все чаще стали приходить мысли о самоубийстве. Но как? Разбежаться и удариться головой в стену? Но был не уверен, что сразу умру, и я ведь был юн и жизнь все же брала свое. Так протекали день за днем, я потерял счет им. Казалось, меня все забыли. Родители, друзья, знакомые не имели возможности посетить меня, и следователь почему-то забыл про меня. В последствии я узнал и понял, что одиночество - это одна из многих пыток и воздействие на подавление умственного состояния человека.

По правилам тюрьмы, заключенным полагалась ежедневная 30-минутная прогулка во дворе тюрьмы. Выводили на прогулку и меня, разумеется одного в строгой изоляции. Для прогулки были оборудованы во внутреннем дворе тюрьмы прогулочные дворики. Очередную прогулку я ожидал как высшее благо и конечно заранее продумывал, проигрывал в уме способы связаться с кем-нибудь из заключенных.

Я вспомнил свою деревню, родных, некоторые события своей жизни. Прогулочный дворик перегораживался на несколько 10х10 метровых двориков. Вверху деревянного забора еще несколько рядов было натянуто колючей проволоки. По верху забора сделаны мостики, по которым все время ходил часовой, а с противоположной стороны на вышке постоянно на углу тюремного двора находился также часовой, с оружием. И вот в такой дворик почти ежедневно на 30 минут выводили на прогулку.

20

Все было построено так, чтобы когда идешь на прогулку или выходишь, не встречался с другими лицами, находившимися в тюрьме. Тем не менее во время прогулки все-таки умудрялись отдельными выкриками отвлекая часового, перекидывать через забор записки или другим путем распространяли некоторые новости. Иногда удавалось нацарапанную на чем-либо записку оставить на прогулочном дворике и следующая группа находила, читала и на другой день оставляла свой ответ. Так что, как бы тюремное начальство не стремилось изолировать камеры одну от другой, мы находили между собой возможность общаться, хотя бы и вкратце.

Вторым способом общения было перестукивание через стенку. Но к моему великому сожалению я не знал тюремной азбуки-морзянки и когда мне в стенку стучали, я мог только слушать и непонятно также в стенку стучать, не зная, что мне передают и сбивая с толку тех, кто мне передает. В последствии я изучил эту премудрость и тоже мог принимать иди передавать информацию. Надо сказать, что элементы уголовного мира пользовались некоторой поблажкой и, хотя часто нарушали тюремный режим, вступали в пререкания с надзирателями вплоть до матерщины, но их предупреждали, или просто выводили в коридор, били и бросали обратно в эту камеру. Что касается политических лиц, таких как я, к ним применялся особый способ наказания. Оставляли длительное время в камере без пищи, сажали в изолятор, выключали свет, закрывали окно и заключенный оставался один в темноте на долгов время не говоря о том, что избиения носили особый, изощренный характер. И никто конечно же за эти избиения не отвечал, хотя как бы в насмешку, изредка, при общих обходах приходил начальник тюрьмы и спрашивал: "Есть ли у кого какие-то жалобы на питание, на здоровье, возможно, на отношение со стороны персонала надзирателей". Но это было не более, как издевательство. Во-первых, тот кто жаловался, никакого удовлетворения не получал. Но зато после обхода он подвергался более изощренным издевательствам. Даже применялся такой метод: когда давали пищу, от-

21

крывалась в дверях кормушка, о которой я уже говорил, надзиратель показывал черпаком суп, потом выливал его обратно, стучал черпаком по миске и на этом кончался весь обед. Ко мне это было применено два раза. Первый раз был наказан лишением прогулки на несколько дней, а второй вот таким издевательством отношением - наблюдением за пищей. И все из-за того, что я пожаловался.

Ну что ж, жизнь все учит, учишься и внутренним тюремным обычаям, учишься и как себя похитрее вести в том или ином случае. Я уже говорил о том, что в КПЗ один паренек мне передал 15 руб. денег, который боялся, что их у него отберут. Пользуясь этими деньгами я заказал себе через тюремного надзирателя папиросы. В этом было все удовольствие и время препровождение.

Надо сказать, что времени было более, чем достаточно. Когда я находился в одиночестве более двух месяцев, огромный рой мыслей проносился в моей голове. Я вспоминал свое детство, свою деревню, своих родных, все мелочи жизни, которые были из школьного периода, летний период работы дома и многое, многое другое.

Наша небольшая деревня располагалась в устье двух рек. На одном берегу была наша деревня Горка, на другом берегу - деревня Тихонино. Наш дом находился на самом берегу реки и по утрам я иногда умывался прямо из реки. Все мое детство было связано с рекой, с рыбалкой, купаньем. Школа наша находилась на другом берегу реки. Мостиков напрямую не было. Для того, чтобы идти в школу, нужно было подниматься к мосту вверх по течению примерно с километр. Осенью, по тонкому льду мы с разбегу прыгали на лед и катались с одного берега до другого. И конечно нередки были случаи, когда проваливались под лед. Хотя наша речка была неглубокая, тем не менее по пояса в холодной воде искупались. А чтобы избежать наказания шли в школу мокрые и там уже где-нибудь за углом выжимали одежду и весь день находились в мокром.

22

Нечто подобное случалось и со мной неоднократно.

Надо сказать, что в школе мне уроки давались легко и это плюс к моему неусидчивому характеру, так как на уроке вертелся, оглядывался назад, за что получал всегда массу замечаний. Но как ни странно, со стороны казалось, что не слушал, на чем меня учителя пытались неоднократно изловить, тем не менее я прекрасно запоминал о чем говорил учитель и всегда бойко и четко отвечал на заданную тему. Иной раз давал себе слово сидеть внимательно, не отвлекаться и слушать учителя, но к моему великому сожалению именно тогда в голову приходили разные мысли и слова учителя проскакивали мимо ушей. Когда на уроке вертишься, озорничаешь "ушки все время держишь на макушке", как бы что-то не прослушать. Но как бы то ни было я лучше осваивал не тогда, когда сидел и смотрел в рот учителю, а когда немножко позволял себе отвлечься вправо и влево.

ВОСПОМИНАНИЯ О СЕБЕ

22

ВОСПОМИНАНИЯ О СЕБЕ

Я родился 15 мая 1923 г. в деревне Горка Кирриловского района Вологодской области.

Мой отец - Евстюничев Петр Андреевич - крестьянин, колхозник, рождения 18. ХП 1894 года. Образование у отца - начально-приходская школа. В 1913 г. был призван в царскую армию. С 1914 по 1921 год был на войне - сначала на германском фронте, где попал в окружение и плен. Из плена бежал. В 1918 г. был призван в ряды Красной Армии и в ее рядах воевал до 1921 года. Мои дедушка и бабушка померли, пока отец находился на фронтах с винтовкой в руках.

23

Во вторую Отечественную войну отца призвали в армию на фронт в июне 1942 года вместе с группой таких же как он мужчин. Призывной комиссии в военкомате, в нашем современном понимании, не проходили. Просто вручалась повестка с приказом явиться такого-то числа и в такой-то пункт сбора и все.

Отцу повестку вручили вечером, а утром рано уже необходимо явиться на сборный пункт. И хотя отец работал председателем колхоза, но и у него не было в доме ни куска хлеба. Мать ночью испекла из различных отходов что-то наподобие хлеба, сварила несколько картошек и обувшись в свои видавшие виды сапоги и холщовые штаны, отец пошел на фронт защищать радостную, счастливую, зажиточную колхозную жизнь. Погиб на войне с фашистской Германией 8 марта 1944 г. в Ново-Ржевском районе Псковской области.

По возвращению с гражданской войны, дома отец застал разрушенное хозяйство, полуголых и полуголодных своих братьев и сестер.

Дом моего деда был большой в средине деревни, поставлен на высоких гранитных камнях. Стены дома выполнены из круглых выдержанных бревен, внутри дома стены гладко обтесаны. Дом был разделен на три части, имеющие отдельные выходы и в то же время объединяющиеся между собою внутренними дверями. На всю ширину дома был коридор, из которого несколько дверей вели в кладовые, пристроенные к коридору, тоже из крепких бревен, дверь и лестница на чердак, дверь и лестница вниз в скотный двор, примыкавший к кладовым.

Скотный двор представлял собой несколько помещений. Средние два помещения предназначались для лошадей,  а уже из них были двери в так называемые хлевы, предназначавшиеся для коров и овец. Все помещения были покрыты сплошной чердачной высокой крышей, выполненной из досок. В чердачном помещении хранилось сено и другой корм для скота, причем спускался корм и сено в скотный двор через специальное отверстие.

24

Внутреннее устройство дома было следующее: прямо у входа в дом слева большая деревянная кровать, на которой спали, как правило, хозяева - отец и мать. На высоте входной двери от стены до 2/4 длины и от стенки до печи устроены полати /деревянный из досок настил/. Таким образом, полати представляли замкнутое с трех сторон пространство высотою от 0,5 до 0, 8 метров. Вход, вернее лаз на полати был с печи. Эти полати служили нам спальными кроватями, и игровыми комнатами и там же мы укрывались от шлепков матери.

В правом углу от входа в избу размещалась большая русская печь. Русская печь - это особый вид конструкции. Она служила и для приготовления пищи и для обогрева дома. На печи размещались вся семья, на ней проводили часто вечернее время, слушая сказки и зачастую печь служила основным лекарством от всех болезней, как правило, заболевший влезал на печь и ложился на теплые кирпичи.

В левом переднем углу стоял большой стол. У стен по всему дому стояли деревянные скамейки. Скамейки малого размера переносные подставлялись к столу во время обеда. В переднем углу между окнами висели иконы /позднее они стали заменяться картинами/. Правый передний угол отделялся небольшой перегородкой по ширине плеч. Это пространство служило кухней. Там же находилась вся кухонная, обеденная посуда, квашни для теста, ухваты.

Моя мать - Ириния Максимовна Евстюничева до замужества Пшеничникова родилась 12 мая 1899 года, в соседней деревне Кашкино. Ее отец Максим Васильевич был участником войны с Японией, вернулся с фронта с деревяшкой вместо левой ноги. Пенсии или пособия от правительства не получал, не предусматривалось Законом для солдата. У матери был брат - Семен, старше ее и две сестры. В период НЭПа под руководством отца построили на реке мельницу, а в деревне добротный дом. После коллективизации дом конфисковали, а мельница от неумелого хозяйствования пришла в запустение, на ней прекратились работы и постепенно

25

развалилась.

Мать вышла замуж за моего отца когда он вернулся с фронта. Мать в школу не ходила. Выучилась дома читать по слогам, по-своему природному характеру очень подвижна, на нее сразу легла работа о большом хозяйстве и большой семье. Привыкшая с малых лет трудиться, она от зари до зари работала сама и заставляла других работать. Самоотверженный труд всей семьи помог восстановить развалившееся хозяйство. Построили маслобойку из зерна льна, дегтярную для получения дегтя из коры березы. Как маслобойка, так и дегтярня пользовались большим спросом у крестьян из окружающих деревень. Прежде им приходилось льняное семя продавать, а самим покупать растительное масло у купцов. Маслобойка давала возможность получать масло и жмых для скота. При вступлении в колхоз в него были переданы оба предприятия. Но в скором времени от неумелого их использования пришли в негодность и прекратили свое существование.

Полновластным хозяином кухни являлась хозяйка дома, ибо именно она готовила пищу. В кухне же находился лаз в подполье, где хранились овощи: картофель, репа, морковь, свекла, брюква. Капуста хранилась на чердачке или в кладовой. Все помещения были довольно светлыми, так как окон было много. Простенки между окнами не превышали 1-1, 2 метра.

В вечернее время освещение обеспечивалось керосиновыми лампами 7-10 и 12 линейными, а часто и обыкновенной лучиной /это тонко надранные по слоям планки 1-1, 5-2 см шириной и 0, 5-0, 8 длиной, которые вставлялись в специальные, порой очень искусно устроенные, металлические подставки держатели, в них можно было вставить до 8-10 лучин одновременно в зависимости от необходимости освещения помещения. В целях противопожарной безопасности на полу под нависшей лучиной устанавливалось корыто с водой, куда падали угли и искры от горящей лучины.

26

В период моего детства и юношества об электрическом освещении только слышали, что такое где-то есть в городах. Частой зимой в вечернее время топили для тепла - маленькую печку, называемую малой лежанкой, так как на ней можно было лежать одному человеку.

В вечерние сумерки собирались около открытой дверки лежанки и, прижавшись друг к другу, мы завороженными глазами смотрели на тлеющие угли, язычки пламени в печке и слушали нескончаемые рассказы и сказки матери или часто ночевавших у нас старушек. Детское воображение под влиянием сказок уносилось в неведомые края и сам становился невольным, воображаемым героем, убивая Змея-горыныча или попадая под топор палача.

Само название нашей деревни Горка уже говорило, что она расположена на горе. В далекие времена геологического строения земной коры в нашей местности образовались две холмистые возвышенности, идущие с запада на восток, а между ними было когда-то озеро, постепенно заросшее травой, деревьями. От бывших озер и болот осталась небольшая речка Модлона с болотистым правым берегом и с крутым левым берегом. В Модлону впадала тоже небольшая каменистая речка Малая Богтинья, берущая свое начало из болота километров в сорока от ее устья. На левом берегу обеих речек образовался большой холм с полукилометровой ширины низиной у берегов речек. На этом холме и была расположена наша деревня Горка. Наш еще дедовский дом находился в самом центре деревни на вершине холма. Крайняя стена дома от крутого склона горы была всего в 10-12 метрах. Гора, особенно ее склон, были песчаные и мы, дети, любили здесь играть, выкапывая всевозможные пещеры, что привело к оползню. Поэтому пришлось из бревен делать укрепление склона с запрещением нам в дальнейшем возводить свои норы и подкопы.

С другой стороны дома, на деревенскую улицу, был вырыт очень глубокий колодец для воды. Вода в колодце была исключительно прозрачная, холодная с голубоватым оттенком. Почти все жители деревни имели свои

27

колодцы. Но для приготовления чая в самовар воду брали только из нашего колодца. Против нашей деревни на другом правом берегу речки Модлоны расположена деревня Тихонино, а ниже по течению в 1, 5 км деревня Кашкино. Все эти три деревни образовались одновременно в конце прошлого столетия. Их первопоселенцами были выходцы из сожженной деревни, в помещичьем владении. Усадьба помещика была сожжена, вместе с нею сгорела и деревня. На месте помещичьей усадьбы вырос лес, кустарник. При моем посещении бывшего помещичьего владения еще можно было различать фундаменты здания, заросший пруд и большие липы вокруг него.

От переселенцев, к которым принадлежал мой прадед, стала разрастаться деревня и к 1930 году имелось около 50 домов. Через один дом от нашего на выравненном склоне была часовня и мы, дети, часто на ровной площадке перед ней устраивали свои игры.

В 100 метрах от дома на второй стороне склона была наша баня, в которой я и родился. Еще ниже по склону был амбар /склад/ для хранения зерна и муки, а метрах в 250 от него овин. В овине в специальной сушилке снопы хлеба просушивали и ручными мотовилами вымалачивали зерно из колосьев. Там же в овине зерно провеивалось /очищалось от примесей/ и свозилось для хранения в амбар. В овине оставлялась солома, используемая для корма скота и как подстилка.

Все дома в деревне нашей и во всех других были такого же типа, как и описанный мною наш дом. Разница была только в размерах и месте расположения.

Я специально произвел такое подробное описание, так как наше крестьянское хозяйство было типичным для своего крестьянства того периода.

С наступлением коллективизации стал меняться облик деревень. Первыми исчезли амбары, так как ничего в них стало хранить, зерно сдавалось государству.

28

Позднее сгнили овины, новые не строились. Хлеб храниться стал в скирдах, в поле. Новое строительство в деревнях почти не проводилось. Деревни не разрастались, а уменьшались.

Для строительства промышленности новых заводов, строек потребовалось большое количество рабочих, которые и пополнялись за счет сельской местности. Жизнь в деревне стала трудной, бесперспективной. Молодежь стремилась вырваться из нищей деревни, уезжая учиться в город, как правило, не возвращалась обратно в деревню. Редко возвращались обратно в деревню и парни, отслужившие свой срок в армии. Неумелое ведение сельского хозяйства привело к упадку жизненного, материального уровня в деревне. Свободно выехать из деревни в город было практически очень трудно. Справки для получения паспорта и выезда выдавать запрещалось, кроме выезжающих на учебу или по вербовке на стройки через специальных вербовщиков. Многие пользовались этими способами. Молодежь, если не поступала по каким-то причинам учиться в городах, в деревню не возвращалась. Постепенно в деревне - в колхозе все меньше оставалось молодых, здоровых людей, особенно мужчин. Оставались пожилые, старики и те, кто не смог найти причины для выезда или не решился оторваться от привычного своего двора, участка, полей, лесов и деревенского простора.

Обработка земли ухудшалась, а следовательно и урожай. На трудодень все меньше приходилось при расчете. Снизилось резко количество скота. В своем хозяйстве нечем скот кормить, участков косить сено не давалось, да и не выгодно, так как все равно нужно все сдавать государству. Уход за скотом в колхозном дворе, конечно, разумеется был хуже, чем в своем. Приезжали агитаторы и пропагандисты из района и города. Разъясняли политику партии и правительства, как в своей стране, так и в Мировом масштабе. Разъяснялось, что появились враги, которые вредят колхозному хозяйству. Скрытые враги проникли везде и в колхозы, и в городе. Внедрялось недоверие между собой, раздавались

29

призывы быть бдительными. Кульминационным периодом послужило убийство Кирова в 1934 году, которое горячо обсуждалось как на общих собраниях колхозников, так и с отдельными лицами. К нам в дом собирались мужчины, обсуждали убийство и высказывали свои предположения. Все сходились во мнении, что в убийстве виноваты троцкисты и требовали применения к ним сурового наказания. В разговорах и обсуждениях стали появляться такие фамилии как Бухарин, Каменев, Зиновьев и конечно Троцкий. Это их группа мешает строить социализм, вредит народу, вредит самому Сталину. На воротах домов появились наклонные плакаты и лозунги с клятвами верности, преданности Сталину и беспощадной борьбе с врагами.

В школе тоже велись разговоры о врагах народа. Был арестован директор нашей школы Ганичев, который был одним из активных создателей колхозов. Нам он преподавал историю древних веков.

Шепотом, таинственно передавалась, что якобы Ганичев был связан с троцкистами. Периодически у нас стали отбирать тетради и книги, через день или два мы получали их обратно, но с вырванными листами, где были портреты и описание некоторых "вождей". Позже выяснилось из газет, что эти лица были скрытыми врагами народа. Помню, как было приказано сдавать все тетради чистые и исписанные с изображением "Вещего" Олега на первой странице обложки из стихотворения Пушкина. Говорили, что в этом рисунке зашифрованы слова и изображение Троцкого. Лично я как не крутил, как не старался ничего ясного усмотреть не мог. Обратно получили тетради с вырванными листами и корочками. Одно время в деревне появилось слово "ЛИШЕНЕЦ". С этим связан один из эпизодов. В нашей деревне проживал хороший, крепкий хозяин Акимов Иван. Он и его три сына здоровенные мужики с утра до вечера трудились в поле и как результат своего труда жили лучше других.

Однажды мы с ребятами стайкой крутились около взрослых и один из мужчин сказал, что вот Ивана Акимова лишили голоса. А мой товарищ

30

услышал это и воскликнул: «Да, лишили! Вчера, знаете как он на сына и на нас кричал». Все рассмеялись. А мы так и не поняли значения - лишили голоса. Вскоре Акимова вместе со всей семьей увезли из деревни в неведомую даль, а имущество конфисковали. Одежду, хозяйственную посуду и т.п. раздали беднякам-лодырям.

Строительство светлого будущего коммунизма требовало все больше рабочих рук и средств. В деревнях стали появляться вербовщики, обещавшие на стройках социализма рай и благоденство. Брали крепких мужиков и женщин. Для пополнения государственных финансов проводились у населения займы. Все трудоспособные /должны/ обязаны подписаться на одно-двух месячную зарплату. Проводилась добровольная, а фактически принудительная подписка. Кто возражал, или просил уменьшить сумму займа - объявлялся врагом народа. Помнится, что в клубе висела картина "Письмо Турецкому султану от запорожских казаков". В клубе /кстати это был один из домов сосланных/ шла подготовка к кино. Один из мужчин, за давностью лет не помню его фамилию, показывая на картину сказал: во! идет подписка на заем. Последовал общий смех. А через два дня этого человека арестовали как врага народа и он бесследно исчез в сетях НКВД, в людей стал вселятся страх и безнадежность. Стали искать пути - причины уехать из деревни. Желание учиться, получить специальность, уехать из деревни и "выйти в люди" было у большинства молодежи. Горел желанием учиться и я. В свои 14 дет я мог работать и в поле, и в лесу. Несмотря на то, что в семье нужен был помощник, родители поддерживали мое желание учиться. В то же время ехать в город не было ни одежды, ни денег. Вместо подготовки к вступительным экзаменам я, после окончания школы пошел сплавщиком леса, где и проработал все лето.

Наш, вновь построенный, дом находился на самом берегу реки и при весеннем полноводии водой омывались все стены кругом, а

31

льдины ударяли в боны,  протянутые вдоль дома. С крыльца ступали на доски-мостики и по ним шли до начала горы. Половодье длилось день-два. Ледоход заканчивался, вода занимала русло реки и мы босиком бегали по мокрому лугу, стаскивая в реку оставшиеся льдины.

В разгар ледохода из окна дома наблюдали за разбушевавшейся стихией, льдины с шумом бились между собой, переворачивались, вода бурлила и пенилась. Нередко можно было наблюдать на проносившихся льдинах оставленные по оплошности ступи, санки, сено, а иногда зайчишек и лис. Речка не широкая, но каменистая, быстрая. После ледохода начинался сплав леса. В верховьях реки заготовленный за зиму лес сталкивался в воду и сплавлялся за многие сотни километров.

С малых лет мы привыкали к работе сплавщика. Учились прыгать по плавающим в воде бревнам и становясь на бревно смело пускались в путь по реке.

По мере того, как лес по реке уплывал, сплавщики очищали оставшиеся на берегах бревна так называемые хвосты, и всей бригадой спускались все ниже и ниже по реке, пока не достигали озера Воже километров за 200 от нашей деревни. У озера Воже лес собирали в плоты и дальше на карбасах при помощи ворота, якоря и ветра доставляли в реку Свирь. Когда бревна зацеплялись за камни моментально мог образоваться затор. Бревна лезли одно на другое, становились торчком, на попа и т.д. Разбирать такой забор сложно и опасно. Под  давлением огромной силы воды бревна давили одно на другое. Вода разливалась по берегам, поднималась вверх. Чтоб разобрать этот затор - платину сплавщики прыгали по мокрым, скользким бревнам. Залом трещал, скрипел. Пенилась вода. Когда удавалось выдернуть сдерживающее все бревно - вся масса устремлялась вниз. Необходимо иметь большой опыт и умение, чтобы успеть по уходящим в воду бревнам добраться до безопасного места. И горе тому кто зазевался. Он моментально оказывает-

32

ся в холодной воде и мог быть раздавлен, расплющен между бревнами. Однажды, когда залом был разобран и с шумом входил по реке, я направлял багром бревна в русло реки и оказавшись на краю полыньи, упал в воду. Меня потащило вниз. Находящиеся на берегу успели бросить мне веревку за которую я зацепился и был вытащен на берег. Второй случай произошел в устье озера Воже. Здесь помощи ждать было не откуда. Огромными усилиями я залез на бревна и по ним на животе выполз на берег. Все лето прошло на лесосплаве, к подготовке для поступления в техникум времени не оставалось. Вместе со мной в школе училась девушка из нашей деревни. Она все лето готовилась к поступлению и "провалилась", экзамены не сдала. Вернулась домой. Ее неудача вселяла в меня тревогу. Я поехал твердо решив, что если и не поступлю учиться, то домой не вернусь. Буду искать работу в городе. К счастью успех предшествовал мне. Не блестяще, но экзамены все же я выдержал и был зачислен студентом. Проклятая нужда давила меня все студенческие годы. От родителей помощь приходила редко и мало, стипендия не обеспечивала прожиточный минимум. Приходилось влачить полуголодное существование, чтоб пополнить свои финансы по выходным дням я ходил работать в гавань. Грузить баржи или работать на складе. Работая на лесосплаве за лето я заработал немного денег и кроме того, привез домой в подарок матери платок, сестре ситец на платье, отцу кожи на сапоги, себе красного сатина на рубашку и материал на брюки, конфет и пряников. Моим подаркам были очень рады. Поздравляли меня. Все это добро я купил на талоны, выдаваемые сплавщикам, для отоваривания их в спецмагазине, в общих магазинах таких товаров не было. Я с великим воодушевлением вспоминаю свои студенческие годы. Молодость брала свое, на полуголодный желудок, но мы танцевали, ходили в кино, на стадион, лыжные прогулки, встречались с девчатами, устраивали игры и не унывали. Окрыляла надежда на будущее. Через много лет уже взрослым, семейным человеком, я вновь стал студентом. Материальное

33

обеспечение значительно было лучше, но веселья, ухарств и беззаботности, как прежде, уже не было. Молодость, молодость, как сладко тебя вспоминать:

Молод каждый бывает,

А в старость не каждый придет

Один бог только знает,

То что будет вперед и что

каждого ждет.

И листая страницы альбома

Я уйду под влияние грез

Все былое встает вереницей

Но уже нет тех страстей,

Тех обидчивых слез.

Находясь в одиночной камере, я вспоминал в памяти и думал о своей далекой, глухой, но милой сердцу деревеньке.

Через 10 лет, когда я вновь навестил свою родную деревню в ней из 50-ти домов осталось только пять. Не было уже и описанного мною нашего дома. Грустная картина представилась моему взору, когда я увидел с горы свою родную Горку. Практически ее не осталось. На месте стоявших домов росла крапива и бурьян. Кучи кирпича от развалившихся печей указывали, что на этом месте стоял дом. Деревья черемуха, рябина, березки, тополя так густо росшие у каждого дома, и те куда-то исчезли. Даже речка обмелела и не слышно ее серебристого голоса. Не слышно мычания коров, овец, не пробежит жеребенок, задравший хвост, не слышно голосов матерей, зовущих домой своих детей, играющих у речки или на лугах - всюду запустение и страшная угнетающая тишина. Я не мог вынести этой тишины, запустения и через два дня уехал навсегда.

В нашем Шалго-Будуновском сельсовете было 15 деревень. Занимали территорию в диаметре свыше 30 км все деревни были собраны в один

34

колхоз "Новая жизнь". В каждой деревне была создана так называемая бригада во главе с бригадиром.

С началом коллективизации начались раскулачивания. В деревне Кашкино было два почти одинаковых рядом стоящих больших, добротных дома. Председателю колхоза Суворову потребовались эти дома. С этой целью на владельца одного дома Пшеничникова С.М. было сфабриковано дело о вредительстве и он был приговорен к расстрелу. После шестимесячного нахо- ждения в камере смертников в городе Белозерске расстрел был заменен на 10 лет ИТЛ. Хозяина второго дома Кононова раскулачили и сослали вместе с детьми на Кольский полуостров, где все и погибли. Освободившись от владельцев, дома перевели в центр с/совета, в одном доме разместили с/совет, во втором правление колхоза.

Если приусадебное хозяйство было больше 0, 25 га, установленная норма для приусадебного участка, этот участок земли отбирался, ставились заградительные вешки или забор. Отрезанные участки земли никем не обрабатывались, зарастали бурьяном, кустарником, становились заброшенной землей. Если кто-то самовольно распахивал часть отрезанного и примыкавшего к основному участку, то все, что там вырастало, отбиралось бесплатно в колхоз и на виновного налагался штраф.

Колхозник, владевший выделенной ему 0, 25 га земли, независимо имел или нет корову, был обязан сдать государству 410 литров молока, 60 кг мяса, три десятка яиц, несколько килограммов шерсти, а также шкуру от зарезанной овцы, теленка или поросенка. Кроме того, назначался страховой налог в денежном выражении, и подоходный. Обрабатывать свой участок земли колхозник мог только в свободное от колхозной работы время.

Колхозное стадо коров около 200 голов содержалось в коровниках д. Горка, а свиньи - тоже около 200 голов в д. Тихонино. Кормили

35

скот, ухаживали за ним, запасали сено, корма и т.д. колхозники. Но за все существование колхоза ни один колхозник, ни ребенок не получили ни грамма мяса, ни молока. Все сдавалось государству.

Луга для заготовки сена для своей коровы, овец не выделялись. Накосить сена можно только около своего дома или тайком на полянках в лесу и высушить у себя дома. Осенью создавались комиссии, которые ходили по домам, искали сено и если находили, требовали доказать где, когда накосил. Если доказательство комиссия посчитает неубедительным, часть или даже все сено отбирали. Чем кормить свою собственную коровушку-кормилицу никого не интересовало.

Существовала практика "сталкивания лбами". Уполномоченный из района или парторг вызывал к себе колхозника или колхозницу и, пользуясь общими слухами, говорил, что вот про тебя такой-то колхозник говорил то-то и то-то. А что же ты его укрываешь, скажи, он брал сено иди что-либо колхозное, а может зарезал теленка, а шкуру не сдал. Такими мерзкими путями добывали разные сведения и находились нестойкие лица или вообще любители посплетничать, которые рассказывали небылицы и оговаривали других людей. И нередко такие оговоры кончались судом с ярлыком "враг народа". Народ становился все более запуганным и не находил путей вырваться из колхозного ярма. Без справки председателя колхоза и сельсовета уехать никто не мог. Паспорта никому в колхозе не выдавались. А уезжая без справки и паспорта нигде на работу не могли устроиться и человек оказывался вскоре в тюрьме. Уехать из колхоза можно было только после окончания школы на учебу и уже тогда безвозвратно.

Нормы выработки в колхозе неизвестно кем, когда составляли утверждались. Труд оплачивался так называемыми трудоднями. Например, пахарь на лошадке плугом должен вспахать 0, 25 га за I трудодень. И тот же трудодень бригадир мог поставить кому-то за бесцельную работу. Был установлен минимум трудодней, которые должен заработать

36

в колхозе каждый член колхоза. К концу каждого месяца и на конец года подсчитывалось кто сколько заработал трудодней. У хороших работников трудодней было много, но получать за них было нечего. Работали просто за палочку в трудкнижке. Урожай с полей прежде всего сдавался государству: зерно, картофель, овощи, сено.

После сдачи установленного плана появлялся встречный план по неизвестно чьей-то инициативе, а точнее составленный с потолка в кабинете райкома, чтобы отличиться перед вышестоящими органами. В результате весь выращенный урожай своими руками засыпался в свои собственные мешки и на колхозных /своих бывших/ лошадках отвозился в государственные склады, в данном случае от колхоза "Горка" за 15 километров. Забирался даже семенной фонд с обещанием весной выдать новые сорта из госзапаса.

Секретарь райкома отчитывался о выполнении и энтузиазме колхозников, в преданности их партии, государству и прежде всего вождю народа т. Сталину. В колхозе оставшееся негодное для сдачи государству зерно, в основном овес и ячмень делилось на все трудодни всех колхозников, заработанные за год. Результат, как правило, был плачевным и с каждым годом все хуже и хуже. На трудодень доставались по 250-300 грамм. Практически получалось, что трудодней много, а хлеба нет, есть нечего. Работали бесплатно на государство.

Отрицательно сказалось на урожае и то, что семенное зерно для данной местности за много лет акклиматизировано, устойчиво к морозам и местным условиям. Весной выдавались семена, привезенные из других, более южных районов страны, не приспособленные к условиям Севера, они не давали и не могли дать хороших урожаев. Кроме того выделенное семенное зерно весной должно быть компенсировано осенью.

К сданному зерну по плану нужно было сдать еще и за семенной фонд, из госфонда взятый весной. Долг нарастал с каждым годом все больше и больше. Колхоз получал дотации от государства, становился

37

его должником. Хозяйство в колхозе приходило в упадок, колхозники нищали, пропадало желание работать. В колхозе оставались те, кто не мог никуда уехать, пожилые и старики.

Я вспомнил несколько случаев из своего детства, представляющие определенный для меня интерес.

Еще мальчишкой я работал вместе с отцом на лесозаготовках. Нам за работу давали выпеченный хлеб, которого дома не было. Жили где-то порядка 12 километров в одном из сел, периодически наезжая домой. Однажды отец послал меня поехать после работы домой, - отвезти буханку хлеба. Как всегда в санки-розвальни, бросили сено, я сел и поехал ночью. Мороз был сильный, светила ясная луна, на небе не было ни облачка, все вызвездило. Лошадка весело бежала вперед, я поддергивал вожжами и ждал, когда приеду домой. Примерно на половине пути до дому было старинное кладбище, где захоронены мои деды и бабушки. В наше время кладбище уже не действует, хотя прежние могилы еще сохранены, но уже заросли молодыми деревьями. Дорога на самом краю кладбища делала резкий поворот. И вот, не доезжая до кладбища, я начал думать: «Скоро кладбище, дорога повернется и я приеду домой». В то же время от разных сказаний в деревне навеяло страшные мысли. Надо сказать, что кладбище вызывает у людей чувство определенного страха и какой-то тревоги. Я хлестанул лошадку, она побежала вперед, а сам от боязни зарылся в сено. Дело было в святки, когда особенно "активная всякая нечисть", черти и т.д. Когда сани стали уже поворачивать, я почувствовал как кто-то прыгнул мне на спину. Я от ужаса вжался еще больше в сено, но кто-то меня начал вытаскивать за шиворот из сена. А я вцепился за крайние доски саней и ни в какую не хочу вылезать. Но слышу вдруг человеческий голос. Я молчу. И держусь. Наконец тот, кто сидел сверху, крикнул: "Тпру".

38

Лошадка встала. Меня поднял из сена кверху. От страха душа ушла в пятки... Но мало-помалу пришел в себя. Человек, который вытащил меня, помог мне прийти в чувство. И вот я уже ожил. Увидел, что это один мужчина из нашей деревни, который шел пешком домой и издали услышал, что кто-то едет: он знал, что на повороте обязательно сбавляют скорость, поворачиваются, на этом месте легче всего остановиться. Он на этом повороте и увидел лошадку с санями, в которых никого нет. Он на ходу прыгнул в санки и попал как раз на меня. Опасность мне уже не угрожала, но страх дрожь проходил по всему телу до самого дома.

Средняя школа, в которой я учился, начиная с 5-го класса, находилась за 15 км от нашей деревни в Коротецком сельсовете. Школа обслуживала учеников из трех сельсоветов после 4-х классов.

Учащиеся в школе дети с одиннадцатилетнего возраста жили не в своей семье, а, вне дома, кто на квартирах, кто в общежитиях. Приезжали на неделю, привозили с собой продукты и сами готовили себе нехитрую пищу. Мы, четыре человека, две девочки и два мальчика из одной деревни, жили вместе на квартире. Хозяйка дома Груня была хорошая, хозяин Павел старичок-рыбак: взрослый сын хозяина от первого брака Александр и второй сын его и Груни Василий 100% дебил. Несколько лет его пытались определить в школу, но он так и не смог запомнить ни одной буквы, несколько раз я пытался его учить азбуке, но безуспешно. Через минуту он забывал все, что ему говорили. Вася был очень слабый, хилый, мог быстро заплакать и тут же успокоиться, его мог обидеть даже малый ребенок. Он был какой-то безволевой, беспомощный, безответный. Спали мы на своих соломенных матрацах, прямо на полу, иногда на печке или на полатях. Готовили пищу сами в печке, в своих горшках. С II лет приучались к самостоя-

39

тельному ведению хозяйства и питания,

В школе учились дети из трех сельсоветов: Коротецкого, Воскресенского и Шалго-Бодуновского. Сложилось так, что Воскресенские жили в общежитии, мы Шалгободуновские по квартирам, Коротецкие в своих домах. Общежитие два дома, были в деревне Спелово, где квартировал и я. В этой же деревне располагалась и школа. Как с местными, так и с Воскресенскими ребятами мы не только занимались в школе, но вместе играли, ссорились, дружили.

Однажды зимой, в Святки, когда идут разговоры о разных чертовщинах - тут тебе и бесы, тут тебе и мертвецы ходят - всяких сказок наслушаешься. И вот однажды мы с ребятами собрались вместе. Как раз обсуждали вопрос о том, что в Святки где-то на перекрестке дорог можно встретиться с нечистой силой. Девчата колдовали разными способами. Рядом с церковью в одной половине, в которой был сделан клуб, а склад во второй. Крест сломан. И вообще испохаблен чудесный храм культуры, который много лет стоял на этом месте, украшая практически всю местность. От него можно было видеть, как радиусом расходились в стороны дороги, деревни. Белоснежный он виден был издалека, намного километров, так как стоял на возвышенном месте. Голубыми цветами разрисованные окна, входы двери, а вокруг самого здания, как раньше положено было, погост, окруженный металлической оградой. Под крышей много гнезд птиц. Разумеется много было поломано, ворота не закрывались. И вот мы вместе собравшись, и под влиянием наслушанных различных страстей, поспорили действительно ли ночью встают мертвецы или ничего подобного нет. Особенно усердствовал у нас один паренек, ровесник мой, который говорил о том, что никакие мертвецы не могут вставать и никакой нечистой силы нет, и он ночью может сходить на кладбище и не побоится. Мы с ним поспорили, что ему этого не сделать. У одного из товарищей был перочинный ножичек. Вот на этот ножичек состоялся спор: если он сходит на клад-

40

бище и принесет оттуда вещественное доказательство, например крест, то перочинный ножик его. Подошли все вместе к церкви, а он пошел напрямую к этому забору, пролез через металлическую ограду и ушел на кладбище. Через некоторое время мы видим, как он возвращается и тащит на себе крест. Он подошел к самой ограде, приставил крест к ней и стал перелезать. Когда он был уже наверху и готовился спрыгнуть, мы услышали вскрик, и мальчик повис на ограде вниз головой. Мы в испуге бросились бежать кто куда. Мальчик тот жил через два дома, от моей квартиры. Мы пошли и рассказали родителям, что вот такое-то дело случилось. Взрослые мужчины пошли на кладбище. Мы увидели, что он действительно висит в том же положении, когда мы убежали. Мы, ребятня, остались стоять подальше. Взрослые подошли к нему к сожалению, он был мертв. Как решили позже, видимо, когда он хотел прыгнуть на нашу сторону ограды, его пиджак, ватник зацепился за острую пику и он повис. И этот страх, стрессовое состояние привело его к мгновенной смерти. В то время никаких вскрытий не делали, только фиксировали факт смерти и вот пошла гулять молва о том, что он был наказан за кощунство. Мы получили наглядный урок и поняли что кощунственно относиться к покойникам нельзя. Все решили, что он был наказан именно тем покойником, у которого он унес крест. Взрослые установили по кресту чья это могила и хотя уже не было священнослужителей, не было попа, тем не менее его родители, я уже не знаю куда, но ездили, чтобы отслужить молебен по умершему, и умершему прежде всего не сыну, а тому умершему человеку, чей крест он сломал и пытался вынести за пределы кладбища. И только лишь после отслуженного молебена крест был восстановлен на место и был похоронен мальчик этот, но уже на другом кладбище. На этом кладбище почему-то решили, что его хоронить нельзя.

41

Такой случай возбудил у нас у всех еще большие страхи.

В школе на вечере вопросов и ответов, который изредка проводился в порядке атеистического воспитания, нам объясняли, что бывший случай показывает наше невежество. Несмотря на убеждения учителей, все же оставались страх, вера в загробную жизнь, вера старших, вера наших бабушек, вера домашних разговоров, которые внушали уважение и убеждение. В слух мы и не высказывали своей приверженности богу, так как боялись прослыть верующими над которыми смеялись и всячески унижали. Тем не менее были люди, которые не скрывали свою веру и открыто говорили, что они верят в Бога, дома держат иконы и молились.

Я никогда не был атеистом, ни в тот период, ни позже, но какие-то сомнения в душу закрадывались. Мать моя, будучи человеком убежденным, верующим в божественность всегда напутствовала меня именем Господа Бога, отец, хотя и не возражал, но никогда не высказывался ни "за" ни "против". Я полагаю, он также верил в бога. Но в силу сложившихся в то время обстоятельств, не мог высказать откровенно. В то же время до закрытия церкви, когда она еще действовала в нашем селе, отец ходил в церковь, дома у нас стояли иконы и отец не протестовал против них. И всегда светились лампадки и свечки. Мать же всегда ложилась и вставала на устах с Господом Богом.

В семнадцать лет, в тюрьме в одиночке в изолированной тюремной камере, многое приходит в голову, вспоминается что было в детстве, юношестве. И чтобы окончательно не сойти с ума от той давящей тебя тишины, от всего того, что вокруг тебя находится, от сознания своего бессилия, начинаешь думать о смысле жизни, о том, что ждет тебя впереди и о неизвестном будущем. Начинаешь философствовать, мечтать о всяких явлениях фантастических, драматических. Поэтому я

42

здесь останавливался на некоторых моментах своей жизни и хотелось на этом еще раз заострить внимание. Ибо все дальнейшее все-таки в жизни приходило под воздействием юных лет. Этого забыть нельзя.

Я с детства очень любил лошадей и уже в три года отец сажал меня на коня верхом и я ехал на реку с ним напоить коня, а затем обратно до двора проезжал вдоль деревни. А будучи подростком, свободно владел верховой ездой, и нередко мы с ребятами устраивали на лошадях скачки.

В 1930 году, когда началась повсеместная коллективизация, зимой отец уехал на заработки в Питер. Там работал на заводах с тем, чтобы заработать денег и на них что-то приобрести. К нам начали приходить делегации от сельсовета, агитаторы, чтобы мать, не дожидаясь отца, вступила в колхоз, а своих двух лошадок, коров отвела в колхозный двор. Мать без отца на такой шаг конечно не решалась. Однажды к нам пришли сразу несколько человек, с требованием вступить в колхоз. После того, как мать отказалась, они обвязали веревкой и опечатали сургучем самовар, шкаф, сундук, ручной жернов, на котором мололи зерно и крупу, чтоб испечь хлеба.

Мы остались без хлеба, мать ходила по знакомым выпрашивала муки. Так и жили до приезда отца. Отец приехал домой ночью. На улице было холодно. С морозу, с дороги необходимо попить чаю и перекусить. Мать рассказала, что приходили агитаторы, заставляли вступать в колхоз, опечатали самовар, жернов и т.д. Отец возмутился таким положением, сорвал все печати - и с самовара, и с жернова, и с сундука, отовсюду. За срыв печати конечно строго наказали. Но отец пошел в сельсовет, высказал свои требования, как это так без хозяина решать о - вступлении в колхоз. Отец был беспартийный, но пользовался авторитетом среди жителей нашей деревни, и если он вступит в колхоз, безусловно за ним потянутся и другие люди. Перед

43

вступлением в колхоз отец произвел раздел хозяйства. А у отца было три брата, двое из них были женаты и сестра незамужняя. Разделились на несколько семей - мы, брат Иван, женатый, Арсений женатый, Кирилл и Мария были не семейные, но им выделили их долю хозяйства. После раздела хозяйства вступили в колхоз. Лошадей пришлось сразу отвести в колхоз, а коровы остались. Одна у нас, другая у дяди Ивана, остальным выделили часть другого имущества. Все стали колхозниками. А как жили в колхозе, я уже говорил.

Напротив нашего дома жили два брата Чернобровкины. Старший из них Фарафонт имел небольшой магазинчик, в то время назывался лавкой. Жили не плохо. При начале коллективизации Фарута /так его называли в деревне/ ликвидировал свою торговлю и поступил работать в районный отдел ОГПУ. Младший его брат бросил все хозяйство уехал и больше в деревне не показывался. Жена Фаруты Анна в колхозе не работала, дети - также. У Фаруты был сын - Корней - моего возраста. Мы с другими ребятами посреди деревни играли в песке и Корней обозвал меня нехорошими словами, я его ударил камнем по голове. Он заревел и быстро пошел жаловаться матери. Я тоже побежал домой, где в то время была одна тетка Мария, больше никого. Она меня спрятала в кладовке, а когда прибежала разъяренная мамаша Корнея с целью меня наказать, побить, тетя Маша сказала, что меня нет, что я ушел на дегтярню, где работал мой дядя. Анна бросилась туда на поиски. Дегтярня представляла собой квадратный сруб деревянный, внутри его печь, отступавшая от всех стен на 0, 5 м. В ней были вмазаны четыре металлических цилиндра, в которые набивалась береста, а снизу зажигался огонь, береста нагревалась, выделялся деготь, который по трубам стекал в подставленные бочки. Дегтярное производство далеко не из чистых. Кругом зола, копоть и т.д. Сзади у стенки против печки была выкопана яма 1,5х1, 5 метра глубиной куда стекала дегтярная вода, отходы производства.

44

Разъяренная мать Корнея, громко ругаясь, бежала прямо к дверям этого предприятия. Дядя Арсентий понял, что в чем-то я виноват, меня ищут и сделал ложный выпад руками, как бы закрывая дверь. Анна укрепилась в мысли, что я в этом ''заводе" спрятался, проскочила через дверь вовнутрь и быстро пошла вокруг печи в поисках меня. Но она не рассчитала, что за задней стороной печи яма с дегтярной водой, и упала в эту яму. Вся вымазанная дегтем она вылезла из ямы, разъяренная, так меня и не обнаружив.

В это время женщины и мужчины возвращались с сенокоса обедать и появление Анны измазанной в дегте вызвало всеобщий смех и она под улюлюканье и выкрики бросилась бежать обратно домой. Не знаю, что бы она сделала со мной попади я ей в руки. Пользуясь положением мужа. сотрудника ОГПУ, вся их семья вела себя с соседями вызывающе, нагло, по-хамски оскорбляя и унижая достойных людей. Впоследствии когда они уехали из деревни, все облегченно вздохнули, их отъезд был воспринят с облегчением и радостью избавления от вредных людей.

Находясь в камере я вспоминал и вспоминал все былое хорошее и плохое. Я вспоминал как мы в школе устраивали диспуты по прочитанным книгам, как мы собирались вечерами в клубе /бывшая церковь/, репетировали и ставили спектакли под руководством одного из учителей. Однажды, при заполненном полностью зале, я читал стихотворение Пушкина "Утопленник", а в постановке по Чехову "Хирургия" исполнял роль дьякона. После спектаклей в клубе начинались пляски под гармонь. Особенно популярны были русская плясовая и танец "Ланчик", в котором задействовано всегда четное количество пар, но не менее четырех. Мы подростки в клубе, как правило, редко принимали участие в пляске, почему-то не полагалось.

Зимними вечерами собирались у кого-нибудь на квартире и отплясывали такие же танцы, пляски и устраивали разные игры с участием

45

девочек, заводили знакомство, передавали им свои записки с изъяснениями в своих чувствах. Я одной девочке писал все в стихах. Увы! Разошлись наши пути-дороженьки. И не только лично мои, а почти всех. После окончания школы разъехались кто куда. Так закончилась ранняя юность. Младшей сестрой у отца была Мария и мне вспомнилось как она выходила замуж. Вверх по реке от нашей деревни был огромный лесной массив. Деревья сосны и ели, были такие высокие, что посмотреть на вершину - шапка с головы падала. Золотистые сосны, как свечи прямые, стройные, почти без сучков, кроме зеленой верхушки. Для заготовки леса приехали лесорубы из отдаленных деревень и жили в нашей деревне у разных хозяев. С одним из молодых лесорубов тетя Маша познакомилась и они решили пожениться. Сначала состоялось сватовство. Родители жениха приехали со свахой, пожилой женщиной, которая после краткого знакомства веселым голосом заявила, что есть купец, а у вас товар. Мы приехали посмотреть и купить. Отец вызвал тетю /невесту/ из другой комнаты и она всем низко поклонилась. После беглого внешнего осмотра сваха сказала, что они довольны товаром, согласен ли купец /жених/ покупать. После его согласия спросили "товар" /невесту/ согласна ли она. Получив утвердительный ответ все сели за стол и началось пиршество. На второй день отец поехал вместе со сватом к ним смотреть хозяйство жениха, где уже после соблюдения ритуальных обычаев конкретно договорились о дне свадьбы и ее проведении, что дается в приданное за невестой.

СЕКСОД № 1

45

СЕКСОД № I

Одиночество, как бы я себя не успокаивал воспоминаниями, тяжко давило на разум. Даже скудную пищу не хотелось есть, несмотря на полуголодное состояние. И вот меня вызывают на допрос. Был теплый, солнечный день. Меня ведут, руки назад, по улице проторенным

46

путем. Жителей домов давно перестало удивлять такое шествие, но слух, что по этой улице водят на допрос, молва разнесла широко. Некоторые родственники арестованных приходили специально на улицу и целыми днями наблюдали, не ведут ли их близких. И надо сказать, такие случаи были, но конвой строго следил, чтобы заключенный не разговаривал и чтобы ему не передавали что-нибудь, строго, грубо пресекались все попытки. Хоть "горькая" радость была и от этих молчаливых встреч, взгляда, хотя и с обоюдными слезами.

Платонов на допросе предъявил мне обыкновенную почтовую открытку, и тетрадь с моими стихами. На открытке неуклюжими печатными буквами было написано несколько слов антисоветского содержания с упоминаниями Сталина. Я эту открытку впервые увидел и конечно свое авторство отрицал. Следователь сказал, что экспертиза установила мое авторство и отрицать бесполезно и требовал подписать протокол. После очередного отказа он закричал на меня матерщиной, стал стращать, что посадит в одиночку, в подвал. Протоколом тыкал мне в лицо, ударил кулаком в нос и губы... Защищаясь от очередного удара, я взмахнул рукой и кулаком ударил Платонова в лицо. Он закричал на помощь... Обегая вокруг меня, запнулся за мою ногу, упал. На его крик прибежали двое, схватили меня за руки, бросили на пол и ногами стали пинать куда попало.

Избитого выволокли за ноги из кабинета и вниз потащили по лестнице, только голова стучала по ступенькам. В подвале я пролежал избитый несколько часов. Вечером был отведен обратно в тюрьму.

Несколько дней меня оставили в одиночке, никуда не вызывали и, разумеется, никакой медицинской помощи не оказывали. Болела голова, ребра, да и все тело. На груди, животе, на бедре, под глазами вспухли синяки. Хотя я и не намеренно, но все же "заехал" в мерзкую холеную рожу следователя и мои побои как-то легче переносились.

47

Я кажется физически ощущал удовлетворение от своего удара. Ночами редко переводили из камеру в камеру, переводы производились днем. Я уже спал, когда открывалась дверь, ко мне в камеру принесли кровать и в камеру вошел один горемыка-заключенный. Мы шепотом познакомились и немного поговорили. На второй день он рассказал о себе. Фамилия его Черепанов, точно уже не помню. В тюрьме находится уже более года. Следователь тот же Платонов. Черепанов оказался моим земляком, знает нашу деревню и даже слыхал фамилию моего отца. Мы с ним пробыли вместе около полмесяца.

Черепанова несколько раз вызывали на допрос и всегда вечером. Возвращался он через час-два и всегда приносил с собой курево и даже хлеб. В своих разговорах он все больше спрашивал о моих стихах, моих друзьях, о колхозе, о власти или руководителях.

Я интуитивно, подсознательно чувствовал в его вопросах и разговорах неискренность, ложь и был настороже, что называется. Хвалил колхозную жизнь, руководство. А о власти вообще ничего не упоминал.

Я комсомолец, предан Сталину, Ленину. Вот во всем разберутся и меня освободят. Я ему ни слова не сказал о избиении, я каким-то седьмым чутьем понимал, что он знает.

И вот в один из наших с ним разговоров Черепанов признался мне, что он является сексотом, специально подсажен ко мне, чтобы выведать от меня что-нибудь компромитирующее. Вечерние вызовы на допрос - ложь. Его вызывал к себе тюремный "кум" и расспрашивал, а как плату давал поесть, курево. Так я узнал еще об одном мерзком способе слежки. Черепанов мне советовал ни в чем не признаваться, ничего не подписывать. Спасибо за совет, хотя исходит от он от тюремного сексода. Черепанов сказал, что в тюрьме, кроме него есть еще сексоды. Один из них - некто Шаров. Я запомнил.

48

Однажды днем мне в камеру принесли передачу: папиросы, немного конфет, булку хлеба. Надзиратель сказал, что приехал мой отец. Свидание нам не разрешили, но разрешили эту маленькую передачу без письма. От меня отцу письма не приняли.

Я залез на окно и стал смотреть в небольшую дырочку в козырке. Мне была видна часть улицы, прилегающая к тюрьме. И вот я увидел на тротуаре своего отца, стоявшего и смотревшего на тюрьму,

Он, конечно, не мог видеть меня, но какое-то чувство подсказывало ему смотреть на тюрьму и на окно, за которым был его старший сын, его любимец, неизвестно за что оказавшийся за решеткой. Напрягая зрение, я видел, как отец поднес ладонь ко лбу и смотрел мне казалось на окно на меня. Из глаз его катились слезы.

Я закричал, надеясь, что отец услышит меня. Но, увы! Из тюремной камеры на улицу звук не доходил. Но мой крик хорошо услышал надзиратель. Дверь распахнулась, надзиратель схватил меня и стащил с окна, ругаясь, поддавая кулаками  мне по ребрам. Это был мой последний в жизни взгляд на отца. Больше я его не видел.

Он был убит на войне, защищая страну и любимого вождя.

Я долго не мог прийти в нормальное состояние. Полученную передачу я частично поделил с Черепановым, поел сам, а часть оставил, чтобы смотря на них, вспоминать отца, мать. Я хорошо помню полотенце, переданное мне отцом в передаче, наше домашнее, сотканное и выстиранное, приготовленное руками родной матери.

Вытирая слезы и лицо, я как бы чувствовал запах материнских рук, своего дома, родных.

Однажды Черепанов сказал, что меня переведут в другую камеру где будет Шаров. Действительно, на второй день так и произошло. Вместо меня к Черепанову подсадят другого.

Черепанов обещал мне, когда он освободится, сходит к нам  в деревню повидать родителей и рассказать обо мне, что он знает. У меня отцовское, перешитое на меня, пальто, еще приличное.

Черепанов попросил его у меня, так как ему не в чем выходить из тюрьмы. Мне взамен пальто он дал бушлат. Я с ним обменялся. Надо сказать, что Черепанов выполнил свое обещание, и как я узнал много позже, посетил моих родных и рассказал им обо мне, что знал.

49

Черепанов попросил его у меня, так как ему не в чем выходить из тюрьмы. Мне взамен пальто он дал бушлат. Я с ним обменялся. Надо сказать, что Черепанов выполнил свое обещание, и как я узнал много позже, посетил моих родных и рассказал им обо мне, что знал.

ПРОВОКАЦИЯ

49

ПРОВОКАЦИЯ

Через несколько дней, как и предупреждал Черепанов, меня перевели в другую камеру. Там уже находилось два человека. Мы познакомились. Один из них был Пехов - машинист паровоза. Он лежал на койке и тихо стонал от боли. Второй - небольшого роста, сухощавый, бледное лицо, острый нос, выдвигающийся вперед подбородок. Все лицо напоминало какой-то хитрый и хищный облик. Он подошел вплотную ко мне и стал быстро задавать разные вопросы, касающиеся меня. Про себя сказал одно слово - Шаров. Я тут же вспомнил предупреждение сексота Черепанова, что некто Шаров - сексот. Такое знакомство меня сразу же насторожило. Второй сокамерник Пехов был мужчина лет тридцати. Открытое русское лицо, немного курносый нос, светло-рыжие волосы, плотное телосложение, говорил приятным баритоном. Его спокойные слова и весь внешний облик располагали к дружбе, к взаимности. И мы с ним сразу почувствовали взаимопонимание и взаиморасположение. Звали его Евгений. Отчество не помню. Я его просто называл Женя и хотя он был значительно меня старше, такое обращение к нему нисколько не стесняло меня, не шокировало и его, а было приятно, сближало нас. Увы! В тюрьме пребывание и совместная жизнь от нас совершенно не зависят и мы вместе в камере прожили немного.

Шаров почти ежедневно находил какие-то предлоги, чтобы вызвать Пехова на очередной спор и ссору. Пехов был арестован по заявлению одного негодяя учителя. Дело в том, что жена Пехова была учительницей, ее коллега приставал к ней с ухаживаниями. Она рассказала об

50

этом мужу - Пехову, который встретил этого негодяя и потребовал прекратить гнусные свои предложения.

В результате на Пехова поступило в НКВД заявление с обвинением его в антисоветских настроениях и намерении совершить аварию на транспорте.

Донос был полностью ложный. Было явно стремление посадить Пехова в тюрьму, что и произошло. Следователь на допросах умышленно в гнусных словах рассказывал, что жена Пехова забыла его и живет вместе с тем учителем.

В камере Пехов о словах следователя рассказал и наш Шаров, умышленно смакуя, в разных вариантах, буквально травил Пехова о якобы изменявшей жене и в то же время задавал вопросы, касающиеся возможных причин аварии на железной дороге.

Однажды днем Шаров сказал очередную гадость. Пехов вспыхнул и в раздражении соскочил с кровати и буквально скорчился от боли /у него был следователем поврежден позвоночник/, а Шаров еще толкнул Пехова, который со стоном упал на пол. Я не выдержал, схватил с параши деревянную крышку и с силой ударил Шарова по голове. Он упал, заревел во всю глотку, вскочил, подбежал к двери и стал стучать и кричать, что его убивают. Я положил крышку на место и сел на табуретку у своей койки. Пехов с трудом заполз на кровать.

Дверь открылась, вошел надзиратель, потребовал объяснений, что случилось. Я сказал, что ударил Шарова и назвал причину. Надзиратель ушел. Дверь закрылась.

Через некоторое время пришел начальник тюрьмы. Мы с Пеховым рассказали все как было. Я знал, что Шаров сексот и умышленно сказал начальнику, что якобы Шаров сам рассказал нам о себе. Таким образом я разоблачил этого подлеца, не выдавая настоящего источника информации о Шарове.

51

Расчет оказался правильным. Шарова от нас из камеры убрали. Я ожидал наказания в виде карцера,  но его не последовало. Надзиратель сказал нам по секрету, что Шаров не только нам, но и им надоел. Он уже неоднократно затевал провокационные     скандалы, находясь в камерах, как подсадная утка. Судьба с Шаровым меня свела еще один раз в Сокольском лагере, про который будет речь впереди.

Через несколько дней меня вызвали на допрос к следователю Платонову. В кабинете меня поставили к стенке около входной в двери. Платонов читал какую-то книгу, посмотрел на меня и продолжал читать. Конвоир во время прежних допросов выходил из кабинета, а в этот раз в двух шагах от меня уселся на стул. Все молчали. Я устал стоять неподвижно и прислонился к стене, конвоир тут же вскочил со стула и грубо сказал: "Стоять не прислоняться!" Я не помню, сколько продолжалась эта пытка-стойка, но у меня закружилась голова. В глазах потемнело и я, теряя сознание, рухнул на пол. Через какое-то время я пришел в сознание и почувствовал, что лицо, голова мокрые. Видимо меня облили водой. Конвоир схватил меня за шиворот, поднял и посадил на табуретку. Вижу Платонов молча усмехнулся, затем приказал мне пересесть на стул, где я всегда сидел на допросах /против его стола на расстоянии 1, 5-2 метра/.

"Ну что, сукин сын, мать перемать, будешь говорить?!" Экспертиза почтовой открытки подтвердила, что писал ее ты, сволочь!" - подал для ознакомления мне почтовую открытку, на которой печатными буквами без запятых и точек написано, что советская власть плохая, ее надо изменить, а для этого надо убивать всех партийных работников и руководителей. Нет на открытке ни адреса куда и кому она отправлялась. Я отрицал свою причастность к сей открытке и сказал, что первый раз ее  вижу и держу в руках, что это подделка. Платонов вышел из-за стола, подошел ко мне, вырвал открытку из рук и замахнулся, чтобы ударить меня. Я в порядке самозащиты взмахнул

52

тоже руками и ладонью ударил Платонова по лицу. Повторяю, взмах моей руки был самозащитой и удар получился чисто случайно.

Я сам испугался. Платонов тоже не ожидал моего удара, резко отстранился, поскользнулся и упал, при этом закричал, как и в предыдущий раз, что его убивают. В кабинет вбежали двое милиционеров и начали меня пинать. Ударил и Платонов. Лежачего схватили меня за ноги и поволокли из кабинета в камеру КПЗ.

Вечером трое конвоиров отвели меня в тюрьму и посадили в карцер. В холодный, темный, бетонный колодец. Сутки не давали ни пить, ни есть. Я замерзал от холода и голода, дрожали все клетки организма. На вторые сутки меня из карцера перевели в камеру. Пехов еще был там и оказал мне посильную помощь и уход.

Несколько дней меня никуда не вызывали, не разрешали и прогулки.

В воскресенье меня опять повели на допрос. Я ожидал самого худшего, готовился к избиению, другим издевательствам и дал себе мысленно слово, что буду сопротивляться, как могу. Хотя бы одну, но разобью мерзкую рожу, а там пусть хоть убивают, но безнаказанно без сопротивления не дам себя бить.

Был теплый солнечный ласковый день. Природа благоухала. Когда меня вели по улице, я видел ребят, моих сверстников, весело шумящих играющих во дворе. Сердце сдавило, защемило от глухой боли, зависти. Почему я ни в чем невинный, никому не сделавший плохого, ничего низкого, не укравший, лишен возможности наслаждаться ясным солнышком и быть вместе с родственниками? Почему меня лишили всего этого, кто виновен в клевете на меня? По чьей милости я как вор или убийца, иду посреди мостовой под охраной двух милиционеров с оружием?

Я загляделся и замедлил шаги и тут же мои мысли были прерваны толчком в спину и окриком: "не глядеть по сторонам". Я видел что

53

на тротуарах появляются люди и смотрят на меня, как на преступника, считают меня, если не убийцей или грабителем, то наверняка вором. Они ведь не знают, что я жертва клеветы и чудовищной эпохи репрессий.

Тяжело сознавать, что страдаешь безвинно и еще тяжелее, мучительнее видеть на себе взгляды прохожих, стройных людей, считающих тебя преступником, человеком, которого нужно содержать в изоляции от общества - в тюрьме.

Привели меня на допрос прямо в кабинет, не заводя в КПЗ. Кабинет, куда меня вели, был другой. За столом сидел мужчина средних лет, выше среднего роста, худощавый, в гражданской одежде. Платонов был всегда в форме, носил на петлицах три кубика.

Около окна сидела женщина в светлом платье свободного покроя, в туфельках, закинув нога на ногу и поглядывая в окно. На меня она посмотрела как-то мимоходом, просто скользнула взглядом. У них между собой шел до моего появления разговор, который прервался на полуслове при моем появлении.

Конвоир вышел за дверь. Мужчина прошелся по комнате, посмотрел в окно, на меня и сказал: "Эх, хорошо в такую погоду покупаться, позагорать, побегать по траве в поле!" И, обращаясь уже ко мне, сказал: "Как ты думаешь? Хочешь на волю? Смотри прелесть какая! Вот и моя жена, - кивком на женщину, - сейчас пойдет на пляж с сыном такого же возраста, как и ты. А зависит все от тебя самого. Мне жаль тебя. Я просмотрел все материалы и убедился, что ты попал сюда случайно, не виновен, в том   в чем тебя обвиняют. Ну да это дело поправимо! "

Женщина простилась с ним дружелюбно и ушла. Следователь отрекомендовался, что его фамилия Королев и он зам. начальника Череповецкого НКВД. Разговор продолжался в том же духе, тихим, благожелательным голосом. О моем обвинении не упоминалось. Королев рассказал мне

54

про прелести природы и лета, как будто дома сыну или приятелю. Затем сказал, что он поможет мне выйти на свободу хоть сейчас. Но я уже несколько месяцев в тюрьме и это надо как-то им оправдать, чтобы было и мне и им не обидно и хорошо. Для этого есть такой выход. Я должен подписать протокол, который он уже заготовил, что я якобы у незнакомого человека купил наган за пять рублей и продал его за десять. Преступление невелико. Мне зачтут дни, которые я уже отсидел в тюрьме и выпустят на свободу. Надо ли говорить, как я обрадовался возможности выйти из тюрьмы, возможности радоваться божьей благодати, вновь чувствовать на своей коже тепло, слышать пенье птиц, разговор людей. Все во мне затрепетало, глаза затуманились от слез. Я не глядя подписал этот зловещий протокол.

Поверил обещаниям, оказалось заведомо лживым, провокационным. 0 ! Как я горько ошибся в лжеискренности и как дорого обошлось мне доверие и вместо обещанной сиюминутной свободы мне готовились многолетние лагеря, а возможно и расстрел в стенах тюрьмы.

Как мог этот человек елейным голоском по-иезуитски влезая в душу мальчишки, такого же, как его сын, заранее подготовить каверзный, провокационный протокол, обрекая его на издевательства, изощренную пытку и надувательство.

Как он, придя домой, мог ласкать своего сына, гладить по голове той же рукой, которой он только что обрек на гибель, заведомо зная, что невиновного. Увы! Оказавшегося доверчивым, поддавшегося его елейным словам. Как солнце своими лучами, которое он обещал мне, не сожгло его лживое, коварное тело, как не покривился его язык. Каким надо быть чудовищем, чтоб так коварно творить свои грязные, подлые, гнусные дела. На следующем допросе Платонов предъявил тетрадь со стихами, изъятую у меня при аресте. Я подтвердил, что тетрадь моя и автор стихов я. Тетрадь прикололи к протоколу допроса, в котором я

55

и расписался. В дальнейшем про стихи на допросах не упоминалось. При окончании следствия я увидел свою тетрадь пришитую в дело.

Я сознавал, что стихи о колхозной жизни будут мне поставлены в обвинение, но уже ничего не поделаешь. Это мои юношеские взгляды на счастливую колхозную жизнь. Критикуя колхоз я считал, что повинны местные руководители. Они обманывают тов. Сталина и как только он узнает всю правду - все изменится к лучшему. Какая наивность!

ВСТРЕЧА С ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫМИ

55

ВСТРЕЧА С ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫМИ

По неведомой причине из Череповецкой тюрьмы меня повезли в Вологду. Поезд пришел ночью. Из "столыпинского" вагона, при свете фонариков, меня под конвоем перевели в "черный ворон".

Лязгнула замком металлическая, решетчатая внутренняя дверь, конвой занял место в "предбаннике". Начальник конвоя "ворона" закрыл на замок глухую наружную дверь, сел с водителем и машина, набирая скорость, понеслась по городу. В фургоне машины было совершенно темно. Стенки, пол, потолок - все выполнено из металла. Небольшое зарешетченное оконце имелось только в предбаннике конвоиров, поэтому в фургоне было душно. Дым от куривших конвоиров поступал ко мне, вызывая кашель. Я попросил закурить. Один из конвоиров через решетку дверей подал мне свою недокуренную папиросу-самокрутку из махорки.

Свое суконное полупальто я еще в тюрьме променял на обыкновенный ватник-бушлат. Не знаю, как получилось, что искра от махорки попала на ватник и я не заметил, как вата загорелась. Вата не горит пламенем и огня практически не видно. Но дыма от горения ваты много. Я дым почувствовал, но считал, что дым от курева. Конвоиры тоже почувствовали дым и стали меня спрашивать в чем дело.

Ощупывая себя, я обнаружил очаг загорания на нижней части полы бушлата. От растерянности я не знал, что делать. Быстро снял с

56

себя бушлат и бросил его на пол к дверям, где воздуха было побольше и вата стала быстрей разгораться.

Едкий дым заполнил все помещение, где находился я, и конвой, который кашляя всяческими словами, ругал меня, но открыть наружную дверь не мог и не имел права.

Но вот машина остановилась. Я слышал, как начальник конвоя с кем-то переговорил, машина еще прошла немного и водитель выключил двигатель. Позже я узнал, что мы въехали во внутренний дворик, который со стороны улицы и внутреннего двора тюрьмы закрывался массивными обитыми железом воротами. По обеим сторонам дворика, в кирпичных стенах две двери, так же обиты железом.

Увидев дым, идущий из окошечка конвоиров, и услышав стук в дверь и ругань, начальник конвоя открыл дверь, через которую быстро выскочили конвоиры, затем открыли замок, и дверь ко мне в фургон, выкинули горящий бушлат, вытащили меня из машины и, ругая нецензурными словами, требовали сказать что я сделал, чем совершил поджог. Конечно, факт дачи мне папироски отрицали.

Овин из конвоиров, с выпуклыми глазами, толстым одутловатым лицом кулаком ударил меня по лицу. Из разбитого носа и губ у меня потекла кровь. Избитого, в одной рубашке поставили к кирпичной стене, и, угрожая расстрелом, требовали подписать какую-то бумажку, где сказано, что я умышленно совершил поджог, чтоб сжечь машину, удушить дымом конвой и совершить побег. Я подписать такой акт категорически отказался, за что был снова избит. Я был в полусознательном состоянии и не понял, кто пришел из тюремного начальства и распорядился отвести меня в камеру.

Уже другие конвоиры из внутренней охраны тюрьмы меня свели куда-то вниз по крутым ступенькам лестницы и втолкнули в темное помещение. Немного отлежавшись, я почувствовал, что лежу на холодном,

57

влажном, бетонном полу. Ощупью обследовал все помещение. Оно было не большое, где-то 4х 4 метра. В помещении ничего не было. Шероховатые влажные стены без всякого окошечка и металлическая дверь. Ничего не оставалось, как сесть на пол, подогнув ноги к груди, ждать своей дальнейшей судьбы. Очень больно было ребрам, левому бедру. Нос и губы распухли. Я впал в полудремотное состояние. Сколько времени прошло, не знаю. Но вот открылась дверь и свет проник в камеру. Оказалось я сидел на каких-то тряпках, измазанных грязью, нечистотами и кровью.  Раздалась команда - "выходи". Вышел прихрамывая. Узкий коридор, под потолком лампочка, в сетчатом ограждении и, хотя окон не было, в коридоре было светло.

Команда - "руки назад", вперед по коридору, в конце которого оказался туалет и кран с холодной водой. Когда я умылся и справил свои надобности и все под неослабленным оком конвоира меня провели в другую камеру, где был стол, вмонтированный в пол и такой же стул.

  Окон и мебели не было. Через кормушку в двери в алюминиевой тарелке дали капустные щи, без мяса, конечно, дневную порцию хлеба 600 граммов и кружку воды. Через несколько часов меня по каким-то узким коридорам и лестницам вверх-вниз привели в кабинет, где находился вчерашний начальник конвоя и еще два военных человека за столом.

После уточнения анкетных данных мне без всяких вопросов и моих ответов подали подписать протокол, в котором было написано, что я, выходя из вагона, поскользнулся, не удержался на подножке вагона и упал вниз лицом на рельсы, в результате падения разбил себе нос и губы.

После описания моего "падения" было указано, что написано с моих слов все верно, претензий к конвою нет,  чем и расписываюсь. Я такой протокол подписывать отказался. Сидящие за столом переговорили о чем-то между собой и меня отвели снова в камеру, где я провел первую ночь. В этой камере я просидел двое суток без пищи, без воды.

58

Умыться и в туалет не выводили, От постоянной темноты, холода, зловония, голода - голова кружилась, сначала подсасывало в желудке, затем появились боли. Я пробовал ходить три шага вперед - три шага назад. Но усталость быстро сказывалась и я, обессиленный, ложился на грязный холодный пол.

Я вспоминал прочитанные мною книги, их героев. Старался сравнивать себя с ними. В своих бредовых грезах сам становился тем или иным героем. Особенно свое воображение стремился сосредоточить на графе Монте-Кристо. Его многолетнее заточение в камере, его удивительная выносливость, терпение, освобождение воодушевляли меня, в своих мечтах уносился далеко, далеко в пространство. Воображение рисовало одну за другой картины и подвиги, которые мысленно я совершал, сидя на холодном полу в камере. Монте-Кристо чередовался с Камо, Стенькой Разиным и даже фараоном Рамзесом.

Видимо, узкие коридоры, лестничные переходы тюрьмы ассоциировались в моем воображении с лабиринтами фараоновских пирамид. Но всему бывает конец. Настал конец и моему пребыванию в этой камере-склепе. Как меня вывели из камеры не соображал, не помню. Но хорошо в памяти отразилась баня. Мне дали крошечный кусочек мыла. Тюремный парикмахер остриг на голове волосы грязные и торчавшие в стороны хвостами.

О! Какое наслаждение облить себя водой. Водой не горячей, но все же теплой. Увы! Предупредили, что воды дадут только два тазика деревянных. Экономя воду, я помылся, постирал трусы. Майку и рубашку выбросил, так как они были слишком грязные, в засохшей крови. Мне дали кальсоны, рубашку нижнюю, штаны х/б и телогрейку, не новую, но всё же носить можно. Позже мне стало ясно, что одели меня не из милости, а потому что моя одежда была слишком грязной, не поддающейся стирке, другой у меня не было. В то же время вызывали меня на допросы, водили в кабинеты и видимо мой внешний вид портил им настроение и аромат.

59

Из бани меня привели и посадили в помещение, где было много мужчин. Помещение - камера было высокое, два больших зарешеченных окна и тройные по высоте, сплошные деревянные нары. Постельных принадлежностей, конечно, никаких. Поселение в камеру было простое. Надзиратель открывал дверь, пропускал тебя вовнутрь, дверь захлопывалась и все. Ты оставался перед находящимися в камере. Куда лечь, куда сесть - дело твое, точнее тех, кто там уже находится. Начиналось выяснение: кто ты, откуда, когда арестовали, судим или нет, в чем обвиняешься, по какой статье; в каких тюрьмах был, кого знаешь и т.п. Сначала мне предложили сесть на ближайшие нары. После краткого выяснения моих данных предложили лезть на верхние, третьи нары и там занять свободное место, что я и сделал незамедлительно.

В камере было человек сорок. Разбившись группами, они негромко, но и не шепотом обсуждали какие-то вопросы. Слышались упоминания в разговорах Сталина, Ленина, Молотова и другие знакомые мне фамилии. Я после склепа-одиночки, бани блаженно лежал на досчатых теплых нарах, прислушивался к разговорам и незаметно уснул.

Проснулся от голоса: "вставай, вставай, парень, обед принесли" Я проснулся. Вместе с мужчиной, разбудившим меня, и поддерживая один другого, мы спустились с третьего этажа на первый. В кастрюлях стоял принесенный обед. Хлеб выдавался только утром на весь день. Так как утром я хлеб не получал, то остался без хлеба на весь день. Разливал по мискам суп старший по камере, избранный самими заключенными. Мне он налил две порции супа и каши, что я и съел моментально.

Забравшись после еды на свое место, я вновь уснул и проспал до вечера. В тюрьме плохо спится ночами и если есть с кем, то ведутся тихие длинные рассказы и разговоры.

Мой сосед по нарам отрекомендовался как Петр Алексеевич. Он и находящиеся в камере - политические заключенные. Все коммунисты,

60

бывшие, но оставшиеся таковыми в жизни, в своем мировоззрении. До ареста занимали довольно высокие посты. Есть среди них и профессор медицины, доктор технических наук, два видных политических деятеля, а он Петр Алексеевич бывший член ЦК ВКП /б/, революционер-профессионал с дореволюционным стажем. В 1914 году был приговорен к ссылке, находился тоже в Вологодской тюрьме, только не в этой. Ссылку он отбывал в Коми в довольно большом селе около сотни домов, расположенном на правом, крутом берегу реки. Левый берег пологий, при весеннем разливе с трудом видно другой берег. Очень много рыбы, в лесу разной дичи. Местное население все отличные рыбаки и охотники, довольно неприхотливые к жизненным благам, малотребовательные, но настойчивые, порой упрямые, трудолюбивые, малограмотные. По-русски говорили плохо и с сильным акцентом.

Он и все находившиеся в камере осуждены без суда особой коллегией и даже без статьи Уголовного кодекса, а просто КРД /контрреволюционная деятельность/, АСА /антисоветская агитация/, КР /контрреволюционер/. У всех сроки лишения свободы 10 лет. Уже три года их перевозят из одной тюрьмы в другую. Почти при каждом этапе из тюрьмы в тюрьму несколько человек умирает, не выдерживая тяжелых условий холода, голода, побоев и издевательств. Вот и в настоящее время внизу на нарах двое тяжело больных. Товарищ поддерживают их питанием и морально. Передачек от родных, /да и неизвестно остался ли кто в живых и где они/, переписки они лишены. Сведения о жизни за пределами тюрьмы они узнают только от вновь прибывших и от отдельных отрывочных разговоров надзирателей. Можно считать заживо изолированно-погребенными. Меня очень удивила, даже насторожила их откровенность в разговорах и тем более критика проводимой политики великим вождем, мудрым учителем, любимцем всего народа товарищем Сталиным и его сподвижниками. Откровенно говоря, я подозревал провокацию, так как на личном опыте уже хорошо знал, что в тюрьмах

61

содержатся специальные "подсадки", в основном из уголовников. Эти "подсадки" - провокаторы, осведомители, а в лексиконе заключенных - "стукачи" - вызывали на откровенность, а затем, спровоцировав, сообщали своим хозяевам о всех разговорах.

Я уже дважды имел дело с такими стукачами подсаженными ко мне в камеру в Череповецкой тюрьме. Учитывая уже свой опыт, я о себе и своем деле рассказывал точно так же, как и на следствии. Говорил все то, что и следователю, поэтому не боялся, что от меня получат дополнительную информацию. А то, в чем меня обвиняли, не может быть секретом и тем более моей виновности...

А так как по делу я проходил один, то не было никаких ни мнимых, ни фактических сообщников, соучастников. Мне не требовалось упоминать какие-то фамилии, а значит и ставить под удар, под ложные обвинения других лиц.

Я рассказал Петру Алексеевичу все, в чем меня обвиняют, а также кто я, где родился, где жил, кто родители и где они проживают. Петр Алексеевич внимательно выслушал меня, изредка задавая уточняющие вопросы и пояснения. С ним мы проговорили почти до утра.

Впервые в жизни я почувствовал, вопреки внутреннему какому-то недоверию, сопротивлению, притягательную силу этого человека. Его спокойный голос как бы гладил ласково по моим нервам, успокаивал меня, воодушевлял. И все его разговоры были ненавязчивыми, не поучающими свысока, не подчеркивали его опыт, возраст, мою общую малограмотность, тем более политическую неосведомленность и незнание простейших вещей.

Петр Алексеевич объяснял мне настоящее и будущее предугадывал события и давал советы, как поступать, что сделать, чтобы сохранить не только жизнь, а устоять, не сломаться, не впасть в крайность, не снизойти до уголовщины, в то же время не дать себя в обиду. Он не позволял мне падать духом, не пугал, а рассуждал по существу,

62

открывая мне глаза на действительность.

Дело твое очень серьезное. На допросах не спеши отвечать, но и не медли с ответом. Старайся не раздражать следователя, как личность. Ведь они в основном себялюбцы, чванливы, высокомерны, считают себя умницами, хотя не являются таковыми. Твердо стой на своих показаниях, ответах, не познавайся давлению, лести, подачкам. Вероятно тебя подвергнут пыткам, избиениям. Надо все выдержать. Если подпишешь на себя хотя бы один ложный протокол, дальше запутают и считай жизнь кончена. Клеймо террориста - и расстрел. Никого, даже в самой мелочи не вздумай назвать своим свидетелем, заступником. Посадят и его. Создадут организацию. А это осложнит, усугубит вашу ответственность и суровость приговора.

Останешься жив, при заполнении формуляра профессию назови, как есть, фельдшер. Это в лагере поможет тебе выжить. Будь к людям милосердным, избегай провокаторов, не льстись на подарки, приманки. Будут тебя испытывать и начальство и заключенные. Каждый со своей точки зрения. Не бей лбом в стенку, но и не падай на колени. Плетью обуха не перешибешь, столб не перепрыгнешь, но обойти его можно. Вот и находи эту тропинку.

При общем режиме должны разрешить книги, издаваемые в наше время, переписку. Этим надо пользоваться.

Попроси родных, знакомых прислать нужные книги. Учись. Учись читать не только текст, но и между строк. Умей анализировать. Мы здесь, в камере, уже люди пожилые. Наша жизнь кончена. Мы обречены на уничтожение. Ты еще юноша, должен жить. Мало кто знает истинное положение происходящих в стране событий.

Огромные страдания народа преподносятся тому же народу, как необходимость для их же благополучия, счастья в будущем. И люди верят. Верят всеобъемлющей лжи. Люди устали, перенесли огромные тяготы,

63

нужду, голод, холод, унижения и издевательства при царе-батюшке, в период военного коммунизма, диктатуры и легко верят в лучшую жизнь, мечтают о лучшей жизни и поэтому верят, легко верят в обещания. Голосуют, требуют уничтожить "врагов", не зная их, веря, что враги виноваты в тяготах жизни.

Долго рассказывал мне Петр Алексеевич о таких фактах, о которых я и мыслить не мог. Я слушал его и до моего сознания не доходил весь смысл услышанного, ибо его слова, обнажающие происходящее, не могли сообразоваться с тем, что я слышал за свою еще короткую жизнь. Я чувствовал в них правду, подсознательно улавливал смысл.

Сравнивая фактические условия жизни, виденной мной в деревне и городе, я приходил к выводу, что Петр Алексеевич прав. Но считал, что все беды происходят от людей, которые вредят народу - это все те же троцкисты, зиновьевцы и т.д. Это враги, убили Кирова, порочащие тов. Сталина и даже идущие против него. Я верил, что т. Сталин не знает, что происходит. Я считал, что напишу, сумею послать свое письмо тов. Сталину и он примет меры, правда восторжествует, а виновные будут наказаны. Я верил в Сталина, его соратников - Ворошилова, Молотова - и готов был отдать за них жизнь.

Я не понимал всей глубины трагедии, происходящей в стране. Мой мозг не был подготовлен к осмысливанию таких грандиозных проблем. Но в то же время подсмутно, подсознательно в мозгу шевелилась мысль, что виноваты не только местные руководители, а что-то более грандиозное происходит. Впервые я услышал как расшифровывается ВКП/б/, это звучит так - второе крепостное право большевиков. Мне рассказывали что есть специальное постановление Сталина "О врагах народа".

Двое заключенных находившиеся в камере были приведены с Дальнего Востока. Их обвиняли в шпионаже, осуждены как агенты империализма.

64

Петр Алексеевич сказал, что они жертвы Ежовской провокации, от которой безвинно пострадало много тысяч.

Я в этом вопросе совершенно не разбирался, продолжая верить Сталину. Через много лет мне представилась возможность познакомиться с документом по которому репрессировали безвинных людей, фабрикуя ложные обвинения. Вот полный текст одного оперативного Ежовского приказа. Естественно, что этот приказ полностью согласован со Сталиным, а точнее создан по его указанию. У арестованных пытками, издевательствами добивались "признания" в их шпионской деятельности, чтоб прекратились мучения, издевательства человек рад был смерти и подписывал все, что писал следователь, "признавался" во всех несуществующих преступлениях.

Те истинно русские патриоты, не пожелавшие уйти в Китай, вернувшиеся на свою родину, погибали в застенках палачей.

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ

65

ОПЕРАТИВНЫЙ  ПРИКАЗ

Народного Комиссара Внутренних дел

Союза ССР

гор. Москва                             № 00593               20 сентября 1937 г.

Органами НКВД учтено до 25, 000 человек, так называемых "Харбинцев" /бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Манчжоу-Го/, осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионских фашистских организаций и т.п.  В подавляющем  большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и  промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионную шпионскую деятельность до 4, 500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев.

Рассылая при настоящем приказе закрытое письмо о террористической, диверсионной  шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев, в целях разгрома насажденных на транспорте и в промышленности СССР шпионских кадров из харбинцев

ПРИКАЗЫВАЮ:

I. С 1-го октября 1937 г. приступить к широкой операции по ликвидации диверсионно-шпионских и террористических кадров харбинцев

66

на транспорте и в промышленности.

2. Аресту подлежат все харбинцы:

а. подозреваемые в террористической, диверсионной, шпионской и вредительской деятельности;

б. бывшие белые, реэмигранты, как эмигрировавшие в годы гражданской войны, так и военнослужащие разных белых формирований;

в. бывшие члены антисоветских политических партий /эсеры, меньшевики и др./;

г. участники троцкистских и правых формирований, а также все харбинцы, связанные с деятельностью этих антисоветских формирований;

д. участники разных эмигрантских организаций /"Российский общевоинский союз", "Союз казачьих станиц", "Союз мушкетеров", "Желтый союз", "Черное кольцо", Христианский союз "молодых людей", "Русское студенческое общество", "Братство русской правды", "Трудовая крестьянская партия" и т.п./;

е. служившие в китайской полиции и войсках как до захвата Маньчжурии японцами, так и после образования Манчжоу-Го;

ж. служившие в иностранных фирмах, прежде всего японских, а также белогвардейских /фирма Чурина и др./;

з. окончившие в Харбине известные курсы "Интернационал", "Славия", "Прага";

и. владельцы и совладельцы различных предприятий в Харбине /рестораны, гостиницы, гаражи и проч./;

к. нелегально въехавшие в СССР без установленных по закону советских документов;

л. принимавшие китайское подданство, а затем переходившие в советское гражданство;

м. бывшие контрабандисты, уголовники, торговцы опиумом, морфием и т.п.;

67

н. участники контрреволюционных сектанских группировок,

3. Аресты произвести в две очереди:

а. в первую очередь арестовать всех харбинцев, работающих в НКВД, служащих в Красной Армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском и воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах всех других заводах, в электросиловом хозяйстве всех промпредприятий, на газовых и нефтеперегонных заводах, в химической промышленности;

б. во вторую очередь - всех остальных харбинцев, работающих в советских учреждениях, колхозах и проч.;

4. Харбинцев, не подпавших под перечисленные пункты второй категории, независимо от наличия компрометирующих данных немедленно удалить из железнодорожного, водного и воздушного транспорта, а также из промышленных предприятий, приняв одновременно меры к недопущению впредь на эти объекты.

5. Следствие по делам арестованных харбинцев развернуть с таким расчетом, чтобы в кратчайший срок полностью разоблачить всех участников диверсионно-шпионских и террористических организаций и групп.

Выявляемую в процессе следствия харбинцев новую сеть шпионов, вредителей и диверсантов - НЕМЕДЛЕННО АРЕСТОВАТЬ.

6. Всех арестованных харбинцев разбить на две категории:

а. к первой категории - отнести всех харбинцев, изобличенных в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности, которые подлежат к расстрелу;

6. во второй категории - всех остальных, менее активных харбинцев, подлежащих заключению в тюрьмы и лагерь, сроком от 8 до 10 лет.

7. На харбинцев, отнесенных в процессе следствия к первой и ко второй категории - ежедекадно составлять альбом / отдельная справка на каждого арестованного/, с конкретным изложением следственных и агентурных материалов, определяющих виновности арестованных.

68

Альбом направлять в НКВД СССР на утверждение. Отнесение арестованных харбинцев в 1-й и 2-й категориям производится на основании агентурных и следственных данных - Народным Комиссаром Внутренних Дел республики - начальником УНКВД области или края, начальником ДТО ГУГБ НКВД, совместно с соответствующим прокурором республики, области, края, дороги.

8. После утверждения списков НКВД СССР и прокурором Союза приговор приводят в исполнение - НЕМЕДЛЕННО.

9. Освобождение из тюрем и лагерей ранее осужденных харбинцев,

отбывших наказание за шпионаж, диверсию и вредительство - ПРЕКРАТИТЬ.

На этих лиц представить материал для рассмотрения на особом совещании НКВД СССР.

10. Операцию по харбинцам использовать для приобретения квалифицированной агентуры, приняв меры к недопущению к секретной аппарат двойников.

11. Операцию закончить к 25 декабря 1937 года.

12. В отношении семей репрессируемых харбинцев руководствоваться моим приказом № 00486 от 15 августа 1937 года.

13. О ходе операции доносить мне по телеграфу каждые пять дней -/5, 10, 15, 20, 25 и 30 числа каждого месяца/.

Народный Комиссар Внутренних Дел СССР - Генеральный комиссар Государственной Безопасности ЕЖОВ.

Приказ 00486 предусматривал всех с членов семьи арестованного еще до его осуждения, подвергать ссылке в отдаленные уголки страны, где большинство их погибало от голода, холода, тяжелых, изнурительных и отсутствия самых простых жилищных условий.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦИК СССР:

I. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней.

69

2. Обвинительное заключение вручать за сутки для рассмотрения дела в суде.

3. Дело слушать без участия сторон.

4. Кассационного обжалования приговоров и подачи ходатайств о помиловании не допускать.

5. Приговор к высшей мере наказания /расстрел/ приводить в исполнение немедленно после вынесения приговора.

Никогда, никакое государство, никакая власть не смеет лишать обвиняемого прав на защиту. А это постановление лишает возможности защиты не только адвокатов, но и самого обвиняемого. За сутки невозможно подготовиться к защите.

Никто не может, не смеет лишать обвиняемого права на кассацию и прав надежды обвиняемого на помилование. Без милосердия не может существовать государство. Постановление ЦИК СССР лишало человека всяких прав защиты. Это постановление хуже закона военного времени. Под террор можно подвести любого. Под работником советской власти можно понимать кого угодно, начиная от Сталина до колхозного счетовода и коменданта общежития и даже дворника. Это постановление об уничтожении невинных и беззащитных без всякого контроля. Это закон о массовом беззаконии.

1 декабря 1934 года убили КИРОВА и уже готов новый закон. Ведь что получается. Логика простая. Вы, допустим в стенгазете, беседе, докладе не упомянули имя Сталина - вождя, вдохновителя. Почему не упомянули? - потому что вы против Сталина. А как вы можете его устранить? Только убив его, убив тов. Сталина, нашего вождя, учителя, нашего отца. ах, вы не говорили нигде, никогда об этом, значит вы думали об этом, вы вынашивали эти намерения и могли бы осуществить, если бы удалось. Вы потенциальный террорист, ваши друзья - тоже террористы, значит, вы все вместе террористическая организация. Значит, суд без защиты, приговор без права обжалования. А прокурор в суде требует расстрела. Следовательно, через час после суда смерть - расстрел.

70

Повсюду суды, массовые расстрелы. Уничтожают все семьи, вплоть до малолетних детей и стариков. А что народ? Народ не молчит. Народ требует расправы. По всей стране митинги, собрания, выискивают затаившихся обвиняемых. Коммунисты бьют себя в грудь, каются в несуществующих грехах, признают ошибки: не досмотрели, не доглядели, клянутся в верности вождю и т.п. Но и эти покаяния не спасают от расправы. Их судят, расстреливают, ссылают. На митингах, собраниях зорко следят, кто за расстрел. Попробуй не подними руку и тебя тут же, с собрания увезут куда следует.

Логика простая. Мой единственный голос ничего не изменит. Плетью обуха не пришибешь. Их все равно расстреляют и меня заодно с ними. Кроме того, в чем-то они каются, признаются. Почему я должен погибать за этих людей? Они ведь сами все в свое время организовали, они коммунисты, комсомольцы. Они и сами посылали людей на смерть, теперь их посылают тоже коммунисты, комсомольцы. Почему я должен их защищать, погибая сам. В этом трагедия народа, трагедия России.

Всякая идея о совершенном обществе - это иллюзия.

Но общество, стремящее стать совершенным, это уже хорошее общество, люди есть люди. Тот, кто покушается на человеческую жизнь, тот преступник, кто унижает человека в человеке - тот тоже преступник.

Будьте ближе к жизни, не превращайтесь в идеалистов. Иначе жизнь уничтожит вас что еще хуже, сломает. Сколько зла на земле прикрывается высокими идеалами, сколько подлости, низменных поступков ими оправдываются.

Гуманность, милосердие, сочувствие к боли ближнего, нравственность, семейная верность, честность, интеллигентность, культурная литературная речь, предметы одежды такие как галстук, шляпа и т.п. считаются пережитком прошлого. Человек, обладающий вышеуказанными качествами считается несущим вредные нравы, над ним насмехаются,

71

считают выходцем из социально вредной среды и почти врагом, врагом народа.

Стала насаждаться грубость, хамство. Богатейший русский язык сводится к каким-то жаргонам. Грубость, порой матерщина, стали считать за прямолинейность, деловитость, простоту в обращении.

Учреждения, предприятия писались и назывались не полным текстом, а сокращенно, по первым буквам слов. Получающаяся несуразица, абсурд не смущали.

Из пересылочной Вологодской тюрьмы меня перевели в тюрьму специально для политических. Тюрьма была недавно построенная с учетом нового, более строгого режима. Перевод из тюрьмы в тюрьму или на этап в вагоны поезда производился в машине, так называемом «воронке».

В один из дней после завтрака дверь нашей камеры открылась и надзиратель крикнул: "Евстюничев, на выход с вещами".

Это значило, что меня переводят в другую камеру или другую тюрьму. Мои вновь обретенные друзья тепло попрощались со мной и я вышел из камеры. Сразу же на меня одели наручники, вывели на внутренний дворик и посадили в "воронок". Ехали недолго. Машина остановилась, меня вывели из нее. Подчеркиваю - не вышел из машины, а за руки вывели. Я, охрана и машина оказались между двумя массивными, металлическими воротами в каменных стенах. Когда я вышел из "воронка" наружные ворота были закрыты. Сопровождающий меня старший охранник подал документы принимающему, который путем опроса сверил документы с моей личностью. Сопровождающий снял наручники, а принимающий мне надел свои наручники, после чего дал звонок, открылась калитка во внутренних воротах и меня ввели через нее во внутрь тюрьмы.

В спецкомнате меня тщательно обыскали, заглянули в рот, заставили раздвинуть ягодицы, наручники сняли, я оделся и повели в камеру.

Кругом стояла гнетущая тишина. По лестнице мы поднялись на второй этаж, вдоль которого с обоих сторон были двери с глазком. Я ока-

72

зался в камере, где уже находился один мужчина, сидевший за столом и вставший при виде надзирателя.

В камере было одно окно с решеткой и "намордником", который заграждал доступ дневного света наполовину. В камере койки были металлические, днем убирались в стену. Сидеть можно было только у стола на табуретке, наглухо вмонтированной в пол. В углу у дверей стояла неизменная параша. Моему соседу по камере, якобы больному, два часа в день разрешали спать. Мне - нет.

Соседу Михаилу на вид было лет 40-45. Бледно-серый цвет лица доказывал, что он давно находился в тюрьме и мало видит солнечных лучей. О себе он скупо рассказал, что находится под следствием, обвиняют в неудавшемся покушении, хотел застрелить одного высокопоставленного чиновника, но отказало ружье, осечка. Я уже приобрел некоторый опыт с определением людей такого типа. Мне он сразу же показался подозрительным. Я понял, что это очередной сексот, в чем я твердо убедился из дальнейших его вопросов ко мне. Через пару дней его вызвали якобы на допрос, с которого он вернулся с пачкой махорки, якобы ему в коридоре передал встречный заключенный. Неумелое, глупое вранье. Та же система, однотипность. В Череповце сексоты Черепанов и Шаров тоже после мнимых вызовов на допрос возвращались с махоркой. Какие дешевки. Плата за предательство даже не серебрянники, как иуде, а махорка. Предавая тех, к кому их подсаживали, они и сами испытывали те же тюремные условия, не видели свежего воздуха, тепла, солнца, становясь живыми скелетами - мумиями за пачку махорки. Я уже знал, что в отдельных случаях, чтоб войти в доверие к потенциальным жертвам сексотов били, особенно по видным местам. Жалкая, незавидная участь.

Они тоже были жертвы системы, которой удалось сломить их мужество, превратить в ничтожество. Но были сексоты, вставшие на этот путь по своему желанию или из трусости. Используя сексотов в своих

73

целях, тюремщики тоже презирали их, как и заключенные. Единичные, но были факты, когда разоблаченных сексотов в камерах, а особенно в лагерях убивали.

Меня вызвали в Вологде на допрос всего один раз.

Следователь предъявил мне обвинение в терроризме и замышление убийства не кого-нибудь, а лично Сталина. Очевидная нелепость, глупость. Предположим, что я действительно приобрел немнимый, не воображаемый, а действительный наган. Предположим, что я действительно вознамерился убить Сталина. Невольно в определенной силе встал вопрос: "За что я должен убить вождя народов? Какие мотивы, какие побуждения могли меня навести на мысль об убийстве?"

Убийца-одиночка шестнадцатилетний подросток, комсомолец. Рожденный и воспитанный при любимой Советской власти. Допустим, что я все же пришел к такой мысли и решил совершить злодеяние. Как бы я мог осуществить свой замысел? Разве Сталин не находился в Кремле? Разве его не охраняли могущественная, многочисленная охрана? Разве Сталин свободно разгуливал среди народа по улицам Москвы или других городов, или прогуливался по набережной Невы и катался в коляске по Невскому или Тверской улицам? Нет. Такие прогулки не могли прийти на ум при самом ярком воображении.

Но тем не менее мне предъявили обвинение в намерении убийства Сталина. Конечно, следователь и сам не верил и не допускал такой мысли. Не было у следователя никаких фактов о моей злонамеренной мысли о покушении. Да следствию и не нужны были ни факты, ни доводы. Следователь и не пытался разыскать или хотя бы придумать и предъявить факты. Следствию нужна была моя подпись в протоколе, где сказано, что я собирался убить Сталина и все. А где, как, почему, неважно, не имело никакого значения. Важно предъявить обвинение и заставить любыми средствами невинного признаться в своей виновности. Разумеется, я наотрез отказался подписывать протокол допроса с таким обвинением.

74

Я понимал, что протокол с такими словами - моя прямая гибель. Основой всему обвинению явился сфабрикованный, провокационный протокол Королева с якобы имевшемся у меня нагане. Вот какую свободу, какое солнышко Королев приготовил мне. Вот цена моему допросу, моему обольщению, моей надежде выйти на свободу.

В Вологде я рассказал следователю при каких условиях я подписал злополучный протокол о приобретении и проданном нагане, а вернее выдумке Королева. Следователь, видимо, хорошо знал, что королевский протокол сплошная ложь. Но он не мог ликвидировать этот протокол и был обязан продолжать меня обвинять. Весь допрос проходил как-то вяло. Слова следователь произносил тихо, медленно и мои ответы слушал неохотно. Записал свои вопросы, мои ответы, отрицающие все обвинения, я расписался и был отправлен в ту же камеру тюрьмы.

Через недели две меня в "столыпинском" вагоне привезли обратно в Череповецкую тюрьму в камеру-одиночку.

СУД

74

СУД

После возвращения из Вологды дней через десять мне официально предъявили обвинение. На допрос к следователю уже не вызывали, а прямо в камеру принесли отпечатанное на двух листах обвинение, предложили прочитать и расписаться, что я ознакомлен.

Из предъявительного обвинения следовало, что я занимался антисоветской агитацией, порочил партию, разлагал общество, купил наган с целью покушения на Сталина и мне предъявляют обвинение по статье 58 пункт 10, 58 пункт 8 и 182, часть I незаконное хранение огнестрельного оружия. По совокупности этих обвинений я мог быть приговорен и расстрелян. Рой неутешительных мыслей одолевал меня. Я представлял себя всякие варианты. Продумывал слова, чтобы сказать их в суде. Продумывал, какую мне занять позицию в суде, привести в защиту аргументы, факты.

75

Ожидание суда тяготило и угнетало психику и физическую подавленность. Я хотел спать и не мог уснуть ни днем, ни ночью. Днем ходил по камере из угла в угол до изнеможения, ночью лежал с закрытыми глазами и думал, думал. В мыслях рождались стихи, увы! Записать их не было возможности.

Наконец, 28 ноября 1940 года меня с вещами вызвали из камеры в суд. С вещами звучит громко. Всех вещей - пара белья, да рваная кепка. С того рокового дня прошло уже 50 лет. Многое изменилось в моей жизни. Прежде всего я остался жить. Многое пережито, передумано, испытано. Но я прекрасно помню все события, имевшие место со мною в давние времена. Я физически ощущаю, чувствую, что владело мной в часы ожидания суда.

В суд меня привезли, конечно, в "воронке". Около входных дверей я увидел толпу молодых ребят и девчат - моих сокурсников, моих бывших друзей, товарищей, подруг. Они как воробушки небольшой стайкой толпились у входных дверей и с удивлением, какой-то осторожностью, испугом и сожалением смотрели на меня. Я до сих пор не знаю, как они узнали про суд, свидетелями по делу они не проходили. Среди них было несколько близких мне девушек и парней, но не было того, с кем я вместе жил в комнате, вместе гулял, делился сокровенными мыслями, ел из одной миски. Не было ЗЕНОВА Николая Спиридоновича. Не было человека, предавшего меня, как Иуда. Он ни в чем не обвинялся, не подозревался, был моим другом. У него в комнате остались мои книги, тетради, вещи.

Он последний, кто видел меня на свободе, и он первый, кто видел меня арестованным. Очень хотел бы я посмотреть ему в глаза. Но он не пришел.

Одна девушка подбежала ко мне и сунула в руки какой-то сверток. Конвоир оттолкнул ее, вырвал у меня из рук этот пакет. Там были папиросы. Он отдал мне их. Как я был благодарен всем, кто пришел в суд.

76

Я ликовал. Их приход воодушевил меня, поднял настроение. Я убедился, что меня не считают преступником и относятся ко мне с сожалением. Поверьте, что это огромная моральная поддержка, огромное воодушевление.

Меня ввели в зал суда. Зал был пуст. Через некоторое время из боковой двери вошло в зал несколько человек и среди них я узнал своего следователя Платонова. Он сел вдали от меня у стенки, с боковой стороны суда. Ко мне подошел мужчина и сказал, что он будет моим адвокатом, защитником. Советовал мне не грубить суду, быть выдержанным, в чем признавался на следствии, в том признаться и в суде. Остальное -отрицать. Беседовал адвокат со мной не более 5 минут, отошел и сел на свое место. Против него за столом сидел другой мужчина. Как позже выяснилось, это был прокурор.

Раздалось громко "Встать, суд идет". Все встали. Судьи три человека-мужчины сели за стол и председатель объявил открытие суда. Зачитал поименно всех членов суда, прокурора, защитника. Спросил меня имею ли я к суду отводы. Я ответил, что к суду отводов нет, а вот защитник мне не нужен. Себя защищать я буду сам. Суд, посовещавшись на месте, объявил, что адвокат будет участвовать в суде, моя просьба отклоняется.

Судья зачитал обвинение. Я внимательно слушал, но в обвинении не упоминалось о терроризме и о статье 58 п.8. Кто, когда из обвинения изъял терроризм, не знаю, но это уже хорошо. В какой-то мере уменьшает мою мнимую вину.

Судья спросил признаю ли я себя виновным. Я ответил отрицательно. Председательствующий листал мое дело, задавал мне вопросы, я отвечал. Заседатель справа читал какую-то книгу, второй зевал и кивал головой: то ли спал, то ли со всем соглашался. Вопросов с их стороны не было.

77

Я рассказал, как в деле появился протокол с моим признанием в приобретении злополучного нагана. Но ни уточнения, ни вопросов дополнительных не последовало. Судьи слушали и не слышали, не хотели слышать, что я говорил.

Когда я пытался сказать, что на следствии меня избивали, судья прервал меня возгласом, чтобы я не клеветал на следствие. Прокурор повторил обвинение и потребовал мне десять лет лишения свободы. Адвокат сказал что-то невразумительное с моей молодости, просил учесть и все. По вопросам, касающимся обвинения, ни слова,

Суд ушел на совещание. Возвратился через полчаса и мне зачитали приговор, гласящий, что я виновен в преступлении по ст. 58 п.10 часть I к 10 годам и по ст. 182, часть I к 5 годам по совокупности на 10 лет лишения свободы с отбыванием в ИТЛ. Взыскать с меня в пользу адвоката тридцать рублей. Меня возмутил больше всего этот пункт приговора. То, что я буду осужден, я почти не сомневался. Не знал только к расстрелу или к лагерям. Но взыскать тридцать рублей в пользу не защищавшего меня защитника прямо затрясло и я крикнул ему: "Вымогатель, ты не получишь ни копейки!" Забегая вперед, скажу, что при подаче кассационной жалобы я упорно настаивал отменить взыскание 30 рублей и в этой части моя жалоба была удовлетворена.

После суда разрешили мне поговорить с ожидавшими на улице девчатами, которые упорно дожидались окончания суда и встречи со мною. Я сердечно поблагодарил их. Принял принесенные несколько пачек папирос, булочку и еще, что-то съедобное.

Огромное им спасибо за сочувствие. По прошествии долгих лет я низко кланяюсь им и выражаю свою признательность. В дальнейшей жизни мне никого из них не пришлось видеть.

После суда меня привезли в тюрьму и посадили в камеру уже с осужденными, как и я по статье 58 /антисоветская агитация/. В камере было человек шесть. Все лежали на полу. Коек и матрацев не было.

78

Мы были уже не подследственные, а осужденные враги народа и с нами церемониться нечего. Здесь же были двое осужденных по делу с Басалаевым, о котором я писал ранее. От них я узнал, что Басалаев приговорен к расстрелу. Позже стало известно, что приговор приведен в исполнение. Не стало на белом свете честного порядочного человека. Господи, прости грехи его и дай царствия небесного.

Был декабрь 1940 года.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛАГЕРЯ ГУЛАГА

ЛАГЕРЯ ГУЛАГа

80

ЛАГЕРЯ ГУЛАГа.

В конце декабря 1940 года человек тридцать, осужденных по разным статьям, по политическим и по уголовным, собрали в общей камере для отправки этапом в лагерь.

Процедура отправки следующая. Всех подлежащих этапированию в лагерь собирают в одну общую камеру надзиратели тюрьмы. Из общей камеры уже конвоиры вызывают по одному человеку в коридор, спрашивают анкетные данные. Если до суда я отвечал только фамилию, имя, отчество, то теперь должен назвать еще статью, по которой осужден, срок, начало и конец срока. В коридоре раздеваешься догола. Конвоиры проверяют всю одежду, вещи и после этой процедуры переводят в этапную камеру. Среди этапируемых находится ворье разных мастей и проводят предварительный грабеж при попустительстве охраны, которой передается бесплатно или за курево, за хлеб часть награбленного. Если не можешь себя защитить сам, то со многими, если не со всеми вещами, продуктами придется расстаться. Я слышал, как один мужчина, по внешнему виду рабочий или крестьянин, назвал конвою статью 58 п.10. Значит, это не вор, а видимо такой же горемыка, как и я. В этапной комнате он лег на пол, положил под голову свой мешок. Рядом еще было место, и я лег с ним рядом.

Через некоторое время к нам подошел парень лет 20-25 с наглой рожей, выдернул мешок из-под головы моего соседа с явным намерением взять себе. Михаил, так звали этого мужчину, безмолвно смотрел на грабителя. Я не выдержал, вскочил и без всяких слов кулаком со всей силой врезал в эту мерзкую рожу. Он от неожиданности выронил мешок, уставился глазами на меня, зажав рукой разбитые губы и быстро ушел от нас к поджидавшей его группе таких же типов.

Я сел на пол, где сидел прежде. Михаил меня стал благодарить и сказал, что на нас набросится вся их компания. У меня грабить

81

было нечего. Могли только избить. Но к нам больше никто не подошел. А я сделал себе еще один вывод, что за себя надо умеючи постоять и уметь дать почувствовать, что дело имеют не с беззащитными овечками.

Во-вторых, я понял, что грабят тех, кто позволяет безропотно грабить. В-третьих, - грабители - это наглецы и не обязательно закоренелые воры, убийцы, рецедивисты-профессионалы. Многие к ним примазываются, выдают себя за других, присваивая право распоряжаться своим и чужим имуществом. Многие из них - это мелкие жулики или хулиганье, набравшиеся блатных слов и воображающие себя тюремной верхушкой.

После того, как все подлежащие к этапу были обысканы, нас вывели во двор тюрьмы, построили по три человека в ряд. Начальник конвоя объявил: "В пути следования идти ровным шагом, не отставать, не выходить вперед. Шаг вправо или шаг влево считается попыткой к побегу. Прыжок вверх считается агитацией. Конвой применяет оружие без предупреждения". За несколько шагов впереди нас шел конвоир, несколько их шли справа и слева, сзади конвоиры с собаками.

Нас привезли к железнодорожной станции на какие-то запасные пути, где не было ни вагонов, ни людей. Всех заставили сесть на землю. Вставать, разговаривать, передвигаться, курить не разрешалось. Через некоторое время паровоз подал товарный вагон. Начальник конвоя залез в вагон, проверил его и затем по три человека заставили нас залезть в этот вагон. Освещения не было. Только от железнодорожного фонаря на столбе через оконные проемы с решетками в вагон поступал тусклый свет. В вагоне с обеих сторон были оборудованы двухъярусные из досок нары, на которых мы и расположились кто где и как мог. Отопления не было и холод крепко давал себя знать. Около дверей стояла деревянная бочка - неизменная параша. Еще в тюрьме нам выдали этапный паек, состоящий из 0, 5 кг хлеба и селедки. Излюблен-

82

ный метод в этапах: хлеб, соленая селедка, но воды нет и получить ее неимоверно трудно, даже раз в сутки. Всю ночь мы простояли и уже рассвело, когда вагон несколько раз стукнул буферами и нас повезли в неведомую даль.

Примерно через полсуток поезд остановился, послышались крики конвоя, дверь вагона открылась и по одному было приказано выходить. В вагоне было холодно, а на улице был настоящий мороз. По мере того, как мы выходили из вагона, тут же заставляли садиться в снег. Когда все вылезли, нас поставили в строй и повели.

От длительного лежания - стояния в тюрьме и в вагоне, от холода ноги едва гнулись в суставах. Из-за отсутствия перчаток руки, засунутые в рукава, все равно замерзали. Пальцы плохо загибались в кулак. А конвой, одетый в белые полушубки, шапки-ушанки и валенки, все подгонял нас быстрей шагать.

Усталые, замерзшие мы подошли к лагерным воротам. После длительных переговоров конвоя с начальством и надзирателями лагеря нас по одному стали вызывать, сверяя по формуляру ф., и., о., статью, срок, конец срока, и направили в барак.

0! Как хорошо почувствовать тепло, сначала не ощущаешь духоты, запаха влаги, пота, нечистот. Так я оказался в Сокольском лагере.

Меня зачислили в бригаду по распиловке бревен. Работали в ночную смену. Моим напарником назначили мужчину по фамилии Иванов Александр. Он в лагере был уже несколько месяцев в разных бригадах. Бригадир дал нам поперечную пилу и указал место работы. Норма - по 10 кубических метров на человека. На двоих - 20 м3. Мы обязаны распиливать на чурбаки длиною I метр и уложить их в штабель. Я с малых лет умел пилить. С отцом пилил дрова в лесу и дома, но нам никто не устанавливал нормы.

Впроголодь студенческое существование, тюрьма, следствие ослабили мой организм. Я стал быстро уставать и получил ругательство

83

от напарника. Он был мужчина лет 30-35, а мне еще только в тюрьме исполнилось 17 лет. Придя с работы, быстро поел вместе с бригадой в столовой, я засыпал на нарах.

Барак был большой. В нем помещалось более ста человек. Нары типа вагонок. Матрацы - мешки, набитые сеном, ватная подушка, байковое одеяло. Все старое, грязное. Простыней, конечно, не было. В бараке масса клопов. Они сидели во всех щелях нар, на потолке, в стенах. От их укусов чесалась кожа. Несмотря на болезненные, многочисленные укусы, усталость брала свое и тяжелый сон одолевал всех. Следы от раздавленных клопов виднелись на стенах, койке, постели, на руках и лицах. Сначала, как ложиться спать, начинается клопиная война, в которой они всегда победители и, отчаявшись в борьбе, отдаешься на их волю, отдаешь себя этим кровопийцам, вампирам неизбежных спутников рабочего люда.

Планомерная, эффективная борьба с клопами почти не велась. Другое дело с педикулезом, со вшивостью. Как известно, вошь основной источник распространения сыпного тифа, а этой болезни начальство боялось. Для борьбы со вшами строились так называемые дезкамеры. В бане полагалось мыться перед этапом, после этапа и раз в десять дней в дальнейшем. Рядом с баней строилась дезкамера. Это небольшое, метров 10 м2 помещение с плотно заделанными щелями. Вместо печки - металлическая бочка. Внутри стойки с металлическими крючками. При помывке в бане всю одежду забирал работник дезкамеры - дезинфектор развешивая ее на крючки, плотно закрывалась дверь и усиленно топилась печка. В двери за прорезью и стеклом помещался термометр, а если его нет - то бутылочка с водой. В дезкамере поднималась от нагрева температура до 100 градусов по термометру или пока не закипит вода в бутылочке. После чего одежда считалась прожаренной, вши погибали. Не все конечно гниды внутри швов оставались живыми и из них опять

84

появлялись вши, но все же большинство вшей погибало.

Вообще-то вшивость была стопроцентная. Если одежда прожаривалась в дезкамере, то другие вещи, постель оставались без обработки и в них оставались вши.

Через несколько дней после работы на распиловке меня поставили работать дезинфектором. У меня в формуляре была написана специальность фельдшер. Видимо, руководство решило, что дезинфектором смогу работать. Работающий дезинфектором до меня уголовник проворовался, был разоблачен и его сняли с этой работы и поставили меня. Я, конечно, был рад. По крайней мере я не мерз. Два банщика были из уголовников. Их обязанность носить в баню из колодца воду. Я этого не знал. Мне сказали, что воду носить должен я. И я носил по 140-150 ведер в день.

Мне разрешили переписку с родными. Я написал письмо и вместе с ответом получил посылку: немного продуктов, махорки и валенки, которым я был бесконечно рад. Из писем я узнал, что дома все живы, что в ту ночь, когда меня арестовали, мать родила сына, моего брата названного Виталием. Впереди меня ожидало еще много лет нахождения в лагерях. Останусь ли я в живых, где буду. Размышлений было достаточно. Но, главное, что я был уже не в тюрьме один в камере, а среди других таких же заключенных горемык. Видел грубость, несправедливость, мерзость, но обязан жить и выжить. Обязан все перенести, не опуститься, не стать настоящим преступником.

Однажды во время развода я увидел знакомую личность. Подошел по- ближе и узнал Шарова, сексота из тюрьмы. Он тоже узнал меня. Я не выдержал и тут же ему и рядом стоявшим сказал, что Шаров сексот, провокатор. Он от меня бросился бежать прямо на вахту, где, видимо, попросил защиты и, рассказал, что его опознали. Куда он исчез, не знаю. Я его больше не видел. Меня товарищи немного поругали, зачем я не

85

сказал им потихоньку. Они бы его убрали быстро. Устроили бы на работе нечаянную аварию или придавили бы ночью в бараке. Такие случаи были неоднократно. Но я и рад. Пусть его кровь не ляжет на мою совесть. Сам погибнет.

После разоблачения Шарова меня и поставили дезинфектором. Видимо, лагерные законы, которых я еще не знал, сработали. Я не сексот, а их враг, что уже немаловажный фактор в зоне и неизвестные тебе люди поддерживают тебя.

КАРЕЛИЯ

85

КАРЕЛИЯ

В Скольском лагере я пробыл недолго. Месяца два с половиной. Точно не помню. В зоне среди заключенных шли упорные слухи об этапе. Однажды вечером откуда-то приехали врачи и все находящиеся в лагере прошли медицинскую комиссию. Комиссия проходила быстро. Вскоре вызвали и меня. Комиссия проводилась по установленному шаблону. Нарядчик по формуляру вызывал очередного заключенного уточняя его данные: ф., и., о., год рождения, статью, срок, конец срока. Председатель комиссии приказывал спустить до колен штаны, повернуться задом, спрашивали нет ли переломов и все, можешь одеваться, уходить. Редко кого прослушивали стетоскопом. В моем формуляре появилась запись: здоров и подпись врача. Все.

Через пару дней после комиссии почти половину заключенных не вывели на работу, а дезинфектором вместо меня поставили какого-то старичка. Всем было понятно, что готовится большой этап. Не знали только куда. Предположений было много. В основном считали, что повезут на Калыму. Многие писали домой письма, сообщали о своем неизвестном будущем. Написал письмо и я. Все отправляемые и получаемые письма подвергались жесточайшей цензуре. Но заключенные - народ изобретательный, находили множество путей, чтобы отправить письмо. Одним из способов был такой.

86

В рабочей зоне некоторые десятники - была такая должность - были вольнонаемные и отправляли напиленную и погруженную нами в вагоны, древесину. Мы свои письма прятали в условном месте, а десятник их брал и бросал в городе в почтовый ящик. За труды вместе с письмами мы клали немного денег, а чаще всего что-либо из вещей /ботинки, одежду и т.д./ В большинстве письма доходили до адресатов по назначению. Получать письма было сложнее.

Нам выдали сухой паек. По буханке хлеба, селедку. Стало ясно, что путь предстоял не близкий. Начали вызывать на вахту, разумеется все с той же проверкой по формуляру и производить обыск. Обыск производил конвой специально обученный для этапирования. Молодые, здоровые ребята в военной форме. Около вахты было оцепление - солдаты с собаками. После обыска приказывали садиться на снег. Когда набиралась группа 40 человек, приказывали встать, старший конвой произносил свое неизменное предупреждение: "Идти ровно, не отставать, шаг вправо, шаг влево считается попыткой к побегу, прыжок вверх - агитация, оружие применяется без предупреждения, вперед".

Нас, группу в 40 человек, подвели к железнодорожному составу из товарных вагонов, оборудованных для перевозки заключенных. Мы залезли в вагон, разместились на холодных двухъярусных нарах. Одного из сорока человек конвой назначил старшим. В вагоне кроме неизменной параши стояла металлическая печка-буржуйка и несколько поленьев дров. Холод уже основательно давал себя чувствовать. С трудом затопили печку, вокруг которой тут же собрались толпа с протянутыми к ней руками. Командовал всем назначенный старший вагона и разумеется первыми у печки оказались его друзья.

Посадка в вагоны длилась весь день. Наконец, застучали вагонные буфера, состав дернулся несколько раз взад-вперед и нас повезли в неизвестное. Остановок в пути было мало, по стуку колес чувствова-

87

лось, что состав двигался быстро. Изредка в зарешеченных и забитых досками окнах вагона мелькали огоньки неведомых станций, а мы ехали все дальше и дальше. Света в вагоне не было. Ели, справляли нужду все в темноте. Дрова кончились и холод все глубже пробирался под одежду. Мы - на верхних нарах, часть верхней одежды расстелили на доски, плотно легли друг к другу, а оставшейся одеждой укрылись сверху. Так все же лучше сохранялось тепло. В общей сложности мы ехали трое суток с лишком.

Состав остановился. Послышались крики конвоя, переговоры около вагона и дверь открылась. Обжигающий холод туманной массой стал проникать в вагон, вытесняя удушливый воздух. Состав стоял в каком-то тупике. Не видно ни одного строения и только лес и снег за железнодорожным полотном встретили нас. Из вагона выходили прямо в снег, разминая негнущиеся ноги. Со стороны леса уже стояли конвойные солдаты с собаками.

Мороз был не менее 30 градусов. Видно, что и солдаты с собаками страдали от холода, одетые в шубы и валенки. Мы же были одеты в ватные бушлаты, чуни, редко у кого были валенки.

После выгрузки всех, паровоз утащил вагоны. Не было ни малейшей возможности определить наше местонахождение, да это и не интересовало. Даже голод отошел на второй план. Всех пробирал до костей мороз. Конвой собирал несколько групп по два человека и под охраной пошли рубить лес для костров, которые прежде всего разожгли для охраны.

Мы с товарищем тоже принесли дров и разожгли костер. Блаженное тепло коснулось рук и лица. Поворачиваясь как на вертеле, мы стремились обогреться. Я не заметил, как от костра искра попала мне сзади на валенок и почувствовал только, когда припекло кожу, увы, поздно! Частично обуглился и сгорел зад моего валенка и на коже появился ожог I степени. Голенище валенка пришлось для прочности привязать

88

веревкой. День кончился быстро и всю долгую ночь мы провели на который все крепчал.

Утром несколько человек оказались мертвыми, замерзли. Поддавшись сну, уснули и не проснулись, замерзли. На морозе необходимо по возможности двигаться, согреваться и боже упаси - уснуть. Это верная смерть. А спать так хочется, веки сами сжимаются и, кажется, безмятежной сон согревает и избавит от всех страданий. Впасть в прострацию сонливости - почти верная гибель. Надо договориться с товарищами, чтоб взаимно не давать уснуть, топтаться, хлопать себя руками, периодически снегом протирать лицо и делать другие движения.

Утром нас выстроили в общую колонну, растянувшуюся на несколько сот метров. Всех заключенных было около тысячи человек. В лесу оказалась прорубленная просека и следы санной дороги, по которой мы и двинулись вперед. Шли медленно, кое-кто падал. Его поднимали, растирали, брали под руки и опять шли вперед. Километров через пять показалось чистое от леса место, речка небольшая, а на ее берегу лагерь. Два ряда колючей проволоки и цепные собаки.

Началась надоедливая, длительная процедура проверки по формулярам и вот я в зоне лагеря. Нас человек пятьдесят поселили в одну из множества землянок.

Землянка - это расчищенная от снега площадка, снят верхний слой земли, из круглых неотесанных бревен сделаны стены и крыша. И все это сооружение засыпано землей и снегом. Вход в землянку занавешивался брезентом. Передняя часть у входа в землянку ничем не занята. В одном его углу стояла бочка с водой. Посредине металлическая печка - бочка из-под бензина с выведенной трубой через крышу и дверкой сбоку. Печка была раскалена до красноты. Вдоль обеих стен землянки и посредине устроены двухъярусные нары.

В землянке уже находились много заключенных, прибывших до нас. Нам на десять человек выделили место на верхних нарах. Нары сделаны

89

из горбыля. В землянке была плюсовая температура и после мороза, бессонницы, несмотря на духоту, нас потянуло в сон. Небольшое тепло способствовало этому. Сопротивляться уже не было сил. Мы легли на нары. Но оказалось, что на месте, отведенном для нас, десять человек могли уместиться на боку, тесно прижавшись. Повернуться на другой бок можно только всем вместе. На спину всем лечь невозможно. Сон взял меня в свои объятия и я уснул.

Сколько я проспал, не знаю. Кто-то тряс меня за плечи и я проснулся. Бригадир с помощником, которых уже успели назначить, сходили с мешком, принесли хлеб на всю бригаду из 25 человек и в деревянных ведрах - суп и кашу. Хлеб сразу же раздали каждому, порция заранее отвешивалась в хлеборезке. А как быть с супом и кашей? Мисок нет ни у кого. Решили есть из общего ведра, подходя по очереди, черпая ложкой. Вскоре ведра опустели. Оставшаяся каша на краях и на дне немного супа - неоспоримое право тех, кто принес с кухни ведра.

Так мы питались несколько дней. Мой напарник где-то достал, стащил кусок железной трубы диаметром 25 сантиметров. Топором мы разрубили эту трубу на две части длиной 20-25 сантиметров. Выправили на круглом бревне ее форму, из досок вытесали кружки, вставили в трубу как днища и получились хорошие котелки. Котелками мы гордились, берегли и даже давали в аренду. Некоторые сделали корыта. Из куска бревна топором вырубили корыто. Для облегчения обтесывали снаружи. Получалась посуда, заменяющая и кастрюлю и миску. Правда, тяжеловатая и неудобно носить на поясе, а оставить нельзя, уворуют.

Нашу бригаду поставили на строительстве землянок, аналогичных той, в которой мы жили. В лагерь все прибывало пополнение и уже было несколько тысяч человек.

Впоследствии мы узнали, что наш лагерь называется Ондолаг и находится недалеко от железнодорожной станции Надвиоцы.

90

В нашей бригаде я был моложе всех. Но работать заставляли наравне со взрослыми мужчинами. Я стремился справиться с заданием, чтобы не получать упреков от бригадира и товарищей. Вскоре бригадир взял меня с собой ходить за хлебом и в кухню с ведрами. Конечно требовалась дополнительная затрата энергии, но зато доставалась дополнительная ложка каши и крошки хлеба. Кухня организована тоже временная на открытом воздухе. На крепких ломах, трубах подвешены котлы над кострами. В них и варилась пища. Вокруг этих котлов сделаны из досок высокий забор с окнами для раздачи пищи. Повара из числа заключенных. Им выдавался список наименований бригад с указанным количеством человек, и через окно раздачи в принесенные ведра повар наливал суп и кашу.

Однажды я заметил, что в котлах кухни остается суп и каша. После ужина я взял свой котелок и пошел на кухню. После унизительной просьбы повар дал мне полный котелок каши. Я был бесконечно рад. Возвратившись в землянку, я рассказал бригадиру и поделился с ним кашей. Бригадир на второй день где-то "достал" две пачки махорки и вечером мы с ним отправились за дополнительным довольствием. Я с котелком подошел к окну, окликнул повара и показал ему махорку, которую он быстро взял, а я ему подал ведро, вернувшееся мне почти полным. Мы разделили с бригадиром этот доппаек. Разумеется, нам дали двойную порцию. С этого вечера я почти ежедневно приносил или суп или кашу. Конечно, мы кое-что носили поварам.

Горячую пищу давали два раза в день - утром и вечером. Хлеб только по утрам. Из первых блюд в основном были щи из квашенной капусты с картофелем. Иногда чувствовался запах мяса или рыбы. Но если и попадалось мясо на всю бригаду, то в микроскопических порциях. Каша в основном была овсяная или пшенная, полужидкая и ложка растительного масла на ведро каши.

91

Повара, лагерная обслуга - придурки, съедали лучшие продукты, часть разворовывалось, кроме того, повара подкармливали блатных воров в законе, так как последние могли их просто убить и такие факты были не единичны. Многие воры в законе на работу вообще не ходили. И нарядчик с комендантом боялись их и не трогали. Правда об этом я узнал значительно позже и вообще в многотысячном лагере общался почти только с членами своей бригады.

Ходить по лагерю вечерами было небезопасно. Снимут последнюю одежду, а возможно и убьют. Так, невзначай. По ошибке.

После того, как наша бригада построила новый барак-землянку, в нее мы и переселились. Причем нары заняли поближе к печке и посвободней разместились.

После окончания строительства землянки нашу бригаду направили на лесоповал. Одежду не выдавали, кроме рукавиц. Работали в том, в чем приехали. Вшивость была сплошная: в белье, в одежде, в волосах головы. Засунув руку подмышку, можно вытащить сразу горсточку вшей. Никакой бани долго не было вообще. Грязь, пот, копоть от костра и печки пропитал всю одежду и кажется все тело до костей. Теплой воды нет. Умывались снегом или ледяной водой. А многие вообще прекратили умываться.

На людей страшно было смотреть.

Мы подружились пять человек с первого дня прибытия. Мои товарищи были значительно старше меня и годились мне в отцы. У них такие же сроки по десять лет по злополучной статье 58 пункт 10. Особенно мне запомнились двое. Один Борисов. Спокойный мужчина. Говорил и работал казалось медленно. Но получалось так, что он задание выполнял быстрее остальных. У него была особая сноровка. Прежде чем начать работать, он внимательно присматривался, обдумывал, а затем приступал к работе. С ним мне было всегда приятно работать и он меня учил разным приемам и способам.

92

Борисов был среднего роста, суховатый, немного длиннолицый, прямой нос и почти всегда сжаты губы. Казался сухим, неприветливым, но оказывался добродушным и чутким товарищем. Я его уважал и он относился ко мне, если не как к сыну, то во всяком случае учитывая мой возраст.

В свободное время я ему рассказывал из прочитанных мною художественных книг. Он внимательно слушал и свое одобрение или неодобрение выражал всегда почти одинаковыми словами: "Их, смотри ты". Будучи малограмотным, он отлично разбирался в сюжетах и извилистых положениях.

Вторым товарищем был некто Васин. Звать не помню как. Этот был полная противоположность Борисову. Здоровенный рыжий мужик - колхозник. Свои десять лет получил за спор с председателем колхоза и партийным активистом каким-то, приехавшим к ним в колхоз с лекцией. Васин был нетерпелив, невыдержан. Сразу резко вступал в спор, часто надеялся на свою силу, а не на аргументы. Но как-то быстро остывал и признавал свою вину, если понял, что он не прав. В работе был горяч, трудолюбив. Работал, не щадя себя и того же требовал от других, чем и вызывал недовольство. Такие, как он могли бы свернуть горы при умелом направлении их труда. Своей силой он частенько помогал другим, в том числе и мне. Такому здоровому, сильному мужчине требовалось хорошее питание, а кислые капустные щи и кашица не могли восполнить затрат калорий. Ему мы по возможности подкладывали побольше еды, всегда лишний черпак добавки, но было видно, как его силы таяли. Он худел буквально на глазах.

Где-то в конце марта или начале апреля объявили, что наша бригада идет в баню. Баня была такая же землянка. В костре нагревались камни, опускались в бочку с водой, которая и нагревалась. Выдали по кусочку мыла, а главное новое чистое белье. Рубашка и кальсоны.

93

Свое старое бросили там же в бане в общую кучу. В верхней одежде вши остались, но уже не в таком количестве. Борьбу со вшами вели почти все, в каждой землянке. Способ простой. В печку клали сухие дрова и когда металлическая труба разогревалась докрасна - снимали с себя рубашку и быстро проводили швами по трубе. Особенно рукава и подмышки рубахи. Вши трещали как автоматная очередь, правда иногда горела и рубашка.

С апреля бани стали регулярными - через каждые десять дней. Построили и землянку - дезкамеру. К весне, хотя и не полностью, но все же массовая вшивость уменьшилась. Клопов в этом лагере не было.

В апреле я получил из дому посылку в основном махорку-самосад и медицинские книги, которые я просил. Продукты в посылке частью отбирались при выдаче на вахте, частично разворовывались, раздавались друзьям и мало, что оставалось себе, а за махорку я всегда мог выменять кусок хлеба или каши.

В конце апреля 1941 года в лесу, обрубая сучки с поваленного дерева, я не рассчитал удара и топор, перерубив сучок, ударил мне в ногу носком. Мои портянки и чуни быстро намокли кровью. Рана оказалась не столь глубокая, но попала по сосуду. Я из поясного ремня наложил себе жгут, кровотечение прекратилось, но была сильная боль. Бригадир пошел к конвою, договорился, чтобы меня положили на санки-волокуши, которыми при помощи лошадки мы трелевали лес, и отвезли в лагерь. Так я впервые попал в лагерный медицинский пункт. Мне наложили повязку и освободили от работы. Я получил возможность отоспаться, отдохнуть. При очередной перевязке я сказал, что я тоже фельдшер, о чем есть запись в формуляре... Видимо в порядке медицинской солидарности, когда ранка у меня почти зажила, меня все еще освобождали от работы.

В очередной бане я увидел раздетого Васина и буквально остолбенел. Это уже был не здоровый мужчина, а скелет полное истощение. Ватник скрывал истощение, но в бане видеть его было ужасно. Похудели

94

все и значительно, но Васин ужасал своей худобой. На второй день я в медпункте сказал, что Васин умрет от истощения и просил, если можно, помочь освободить его хотя бы от работы на время. Действительно, на второй день его оставили дома, затем положили в стационар, но было уже поздно. Через 10 дней помер от истощения в результате начавшегося поноса. Так окончил свою жизнь этот крепыш-здоровяк. А сколько он бы мог еще работать и жить дома в нормальных условиях? Сколько пользы принес бы людям. Но он был уничтожен системой лагеря. Дома у него осталась жена и трое малолетних детей.

В конце июня нашу бригаду, все политические, срочно сняли днем с работы и вместе с такими же бригадирами перевели в другой лагерь километров восемь от первого. Там уже был построен бревенчатый забор, вахта, домики для охраны, а в зоне для нас установлены брезентовые палатки. Нашей бригаде было поручено строить вышку в лесу на скалистой горе.

Конструкция вышки была не похожа на вышки по охране лагеря. Она была значительно выше, причем из еловых бревен и обязательно с сучьями. Для строительства выбирались ели /не сосны, а именно сучковатые ели/ с густыми ветвями, высокие. Рубить их нужно осторожно опуская, чтобы меньше поломать веток. Строились специальные "козлаподставки". Наращивалась нижняя часть и при помощи системы блоков, веревок поднимали одну "ногу", укрепляли ее растяжками и так все последующие, после чего начинали их скреплять между собой с устройством площадок и лестниц.

Мы сумели построить только одну такую вышку. Неожиданно нас всех в зоне прекратили выводить на работу.

Однажды мы услышали гул и увидели самолеты, летящие в сторону железной дороги. Нам запретили при появлении самолетов выходить из палаток, а охрана с вышек куда-то пряталась.

Через несколько дней мы узнали, что началась война.

НАЧАЛО ВОЙНЫ

95

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Нам, заключенным, о начале войны не сообщали. Радио в лагере не было. Газет тоже не было. Охрана и администрация лагеря о войне ничего не говорили. Видимо, боялись, что мы поднимем восстание, перебьем охрану и уйдем к немцам. О войне мы догадывались, когда появились немецкие самолеты. При их появлении охрана лагеря пряталась в кусты. И все же из неофициальных источников мы узнали, что началась война с немцами и ближайший наш сосед - Финляндия, тоже вступила в войну на стороне немцев против СССР. Прошло дней десять, как нас не выводили на работу. Кормить стали еще хуже. Суп из соленых огурцов, наполовину уменьшилась пайка хлеба и крупа. Кашу выдавали один раз в сутки. В этом лагпункте у меня с поварами контакта не получалось. Кухню перевели за зону. Обед, ужин приносили в тех же ведрах охранники и у забора передавали бригадирам. Мы не без основания подозревали, что наш паек поедает охрана и администрация. Через забор мы видели, что с кухни в бидонах что-то уносили в дом охраны - ясно нашу еду. Лагерь ворчал.

На вышках появились пулеметы, скрытые еловыми ветками, впрочем, вышки тоже замаскировали. Боялись немецких самолетов. Мы строили различные предположения, что с нами будет. Безусловно, было мнение, что осужденных по ст. 58, как врагов просто расстреляют. И мы были не далеки от истины. Но об этом узнали значительно позже. Да, такое решение предусматривалось. В верхах действительно решался вопрос вывезти нас вглубь страны или расстрелять всех сразу и обязательно при первой же попытке к восстанию и при приближении немцев. Жизнь тысячи людей висела на волоске. Попытка восстания могла быть спровоцирована.

Среди заключенных ходили разговоры о расстреле политических, уголовники считали, что их не тронут, никто ни разу во всяком случае не слышал, не произнес слов о восстании, тем более о переходе к немцам. Мы были полны патриотизма, и готовы защищать свою страну и

96

ненавидели фашистов.

если бы из нас скомплектовали воинский отряд, мы пошли бы смело в бой за Родину. И очень жаль, что нам не верили. В понимании охраны и власть имущих мы считались врагами, нам не доверяли.

Так прошло недели две. Лошадей, работавших на трелевке леса, куда-то угнали. Осталась одна для подвозки воды и продовольствия. По неясной причине и эта лошадь пала. Воду на питание стали носить в ведрах с речки. Однажды нас человек пять с ведрами повели за водой. Конвоиры -пожилой мужчина и молодой паренек. Набрали в ведра воды, я скинул с себя рубашку и помылся до пояса. Мы стали умолять конвоиров разрешить искупаться. Без одежды, голые, никуда не уйдем, да и куда идти. К нашей радости старший конвоя дал согласие. Быстро сбросив свою одежду, мы оказались в реке. 0 ! Какое счастье, какое блаженство искупаться в прохладной речной воде. Мы как моржи ныряли и фыркали. Я позже много раз бывал на Черноморском побережье, загорал и купался, но такого наслаждения, как в речке Онда, будучи заключенным, никогда не испытывал.

Мы были бесконечно благодарны конвою за предоставленное удовольствие и до сих пор мне непонятно, из каких чувств смилостивился конвой. Возможно, у них проявлялось человеческое чувство жалости, сожаления к себеподобным существам, и не верили, что мы враги. Именно от нас, политических, меньше всего бывали неприятности и почти не бывало случаев побега, как среди уголовников.

Бодрые, веселые с полными ведрами воды мы возвращались в зону. В тот же день немецкие самолеты пролетали на низкой высоте через наш лагерь. Один из охраны выстрелил в самолет. В ответ на выстрел два самолета развернулись и из пулеметов "чесанули" по вышкам и зданиям охраны. Немцы по своим источникам хорошо знали про лагерь с заключенными. Ни одна пуля не попала в зону лагеря, но вышки с часовыми были

97

разбиты в щепки, пострадали и дома. Сделав несколько заходов, самолеты улетели. Мы из палаток наблюдали за происходящим.

Мы узнали, что из числа охраны были убитые и раненые, но кто и сколько узнать не удалось. В этой зоне мы прожили еще дней десять. Самолеты еще несколько раз пролетали, но в них уже никто не стрелял и они также.

Из палаток нам разрешалось выходить только по необходимости. Всякие хождения по зоне из палатки в палатку запретили. Уголовников от нас переселили в отдельную палатку и через пару дней куда-то перевели. Подозрения и тревога в физической расправе с нами усилились, по лагерю поползли разные нелепые слухи, будоражившие всех. Даже самые оптимисты и бывшие коммунисты-ортодоксы стали выражать тревогу.

Общеизвестно, что летние ночи короткие, а на широте Онды ночей почти не было. Весь наш лагерь ночью построили на средние зоны, предупредили о применении оружия в случае попытки к побегу. Ворота зоны открылись и нас повели по проложенной лежневке. Лежневка - это дорога, покрытая круглыми бревнами. Сухой паек не выдавался, следовательно, наш путь не должен быть продолжительным. Шли лесом, где удобно нас ликвидировать - расстрелять. Неизвестность поражает всякие домыслы.

Шли почти сутки, устали, несмотря на короткие отдыхи. Лес кончился, показалось чистое место. Затем за пригорком увидели воду - шлюз - часть Беломорканала. Из строений было всего два или три небольших здания. К береговым креплениям стояли пришвартованные две баржи и катерок. Нас погрузили в эти баржи, люки закрыли. В трюме барж резко пахло какой-то кислятиной, рыбой. Окон не было. Трюм заполнился полностью, бежать места нет. Можно только стоять. В каждой барже было по несколько сот человек. Под ногами устроен досчатый настил, под которым при качке хлюпала вода. Конвой, разумеется, разместился на верхней палубе. Я почувствовал, что баржа дрогнула и двинулась с места. Нас повезли опять в неизвестное - тревожное.

98

Мне уже два месяца, как исполнилось 18 лет, из которых более года я был в заключении.

Неожиданно мы услышали взрывы. Баржа остановилась, затем резко подпрыгнула, закачалась и повернулась набок. Мы все попадали. Поднялись крики, ругань, цеплялись за что придется, поднимая один другого, все потянулись к верху. Люк открылся, в нем показался ствол автомата, охранник закричал: "Всем замолчать" и по одному вылезать из баржи через люк наверх и на берег.

Когда я выбрался, то увидел, что вторая баржа, задрав носовую часть вверх, наполовину была в воде и в ней барахтались люди. Позднее мы узнали, что наши баржи подверглись бомбардировке с немецких самолетов. Баржи с заключенными приняли за воинские по наличию солдат /охраны/ на верхней палубе.

Когда все оказались на берегу, я увидел, что нас стало значительно меньше. Сколько погибло, утонуло не знаю, но не один десяток - это точно. Охрана слазила в трюмы барж проверить, не остался ли кто в них. Нас построили в колонну и опять пошли вперед. Шли какими-то перелесками, переходами и на вторые сутки пришли в Беломорск. Загнали в зону, обнесенную забором с колючей проволокой - бывший ликвидированный лагерь. На нарах в палатках разместились кто как сумел. Своих товарищей по лагерю я не нашел. Где они, что с ними, не знаю. Больше их никогда не видел.

Утром нам выдали хлеб, покормили щами, кашей и дали кипятку, которого так давно не пили. Про сахар, конечно, и речи быть не могло. В тот же день нас посадили в неизменные телячьи вагоны для заключенных и поехали. Все делалось быстро, чувствовалась спешка, торопливость во всем. Но что удивительно, охрана не злобствовала и не ругалась. В нашем вагоне оказалось два узбека - врач и фельдшер. Они лежали рядом на верхних нарах у зарешеченного окна. От кого-то они узнали, что я фельдшер и позвали меня к себе. Я разместился рядом с

99

ними. Врач был мужчина лет 45-50, почти лысый, типичное узбекское лицо с какой-то привлекательной интеллигентностью. Второй узбек был лет тридцати, высокого роста, крепкого телосложения, с густыми черными волосами и крючковатым носом. Ко мне они относились доброжелательно, говорили чисто по-русски и редко между собой на узбекском. Они осуждены как басмачи, по неизменной 58 статье. Находились в Ондлагере, но в другой зоне, чем я. По внешнему виду выглядели для заключенных неплохо. После взаимных распросов о себе меня угостили хлебом и чаем. Напротив нас тоже на верхних нарах поместился мужчина лет сорока, с наглыми глазами. Он на весь вагон ругался матом, двух человек согнал с верхних нар вниз на пол, чтобы свободней разместиться самому. Нас всех обозвал врагами народа, сволочами и т.д. Себя он называл вором в законе. В лагере за отказ от работы еще раз осужден по ст. 58 п.14 - контрреволюционный саботаж. Среди нас оказался случайно. Человек явно не нашего круга, плюющий на совесть, на честь, и явно смахивающий на провокатора. Когда он увидел, что мы закусываем хлебом, потребовал себе с угрозами в наш адрес. Врач-узбек что-то по-своему сказал фельдшеру-узбеку. Последний быстро соскочил с наших нар, поднялся на противоположные, схватил этого вора за шиворот, дал ему несколько хороших оплеух и сбросил вниз на пол, а на его место легли те, которые были прежде согнанные им вниз. Горе - "герой" после полученной трепки притих и молча уселся внизу. Все в вагоне свободно вздохнули, так как этот мерзавец терроризировал, издевался и пытался отбирать последнее.

После возвращения на место я молча пожал узбеку руку. Жаль, что не помню их имен.

Мы по мосту переехали какую-то речку и остановились на другом берегу. Рядом с железнодорожным полотном пролегала невысокая песчаная гора. Из ее осыпавшегося склона, как раз напротив нашего вагона, видны были человеческие кости ног, торчавших в разные стороны. Заклю-

100

ченных, умерших на строительстве железной дороги, хоронили тут же, зарывая без гробов в песок. Сколько тысяч таких безвестных могил раскидано по безлюдным просторам самой свободной, самой прекрасной страны - Советский Союз. На тягостные, неприятные думы навели эти торчащие кости. Что ждет меня впереди? Где будут лежать мои кости?

Лежите, друзья. Вы в далеком краю.

Зарыты рукою недруга

И холмик над Вами нарыт небольшой,

Зимой над ним воет лишь вьюга.

Лежите в земле без белья и гробниц,

Сырою землей завалены.

И надписи нет кто, откуда Вы есть,

Лишь под литерным списком

В журнал занесены.

Здесь нам выдали очередную пайку хлеба и воду. Как только открылась дверь вагона, "наш герой" закричал, запричитал, чтобы его перевели в другой вагон, потому что здесь собрались одни враги и его убьют. Охрана его просьбу удовлетворила, перевели в другой вагон, а мы все были рады, что избавились от негодяя.

К утру третьих суток мы прибыли в Архангельск. В Архангельске нас выгрузили из вагонов, затем вынесли мертвых, которых набралось пятнадцать-двадцать человек. Подошла машина, трупы побросали в кузов и увезли. Нас, построив в колонну, повели куда-то на окраину города. Позднее мы узнали, что это местечко называлось Бакарица. Поселили в палатки по 150-200 человек. По обеим сторонам и в середине палатки были построены двухъярусные нары. Между досками щели до двух сантиметров ширины. Постели конечно никакой. Даже нет соломы или сена. Перед входом в палатку стояла металлическая круглая печка и рядом сырые дрова. В печке дрова горели плохо и дым заполнял палатку. До противоположного конца палатки тепло почти не доходило. Сразу же у печки обра-

101

зовался круг людей, жаждущих получить хотя бы часть тепла. Но тепло нужно всем. Поэтому у печки образовалась толпа и с криком, руганью, матерщиной кто сильней, тот и занимал место у печки. Как всегда, впереди были воровские главари - паханы и их сподручные.

Мы, десять человек, вместе прибывшие из лагеря "Надвонцы", все осужденные по 58 статье /политические/, заняли место на верхних нарах, где-то посредине палатки. В ярусе от столба до столба помещалось как раз 10 человек. Ужинать ничего не дали. Сказали, что нам уже за этот день выдан сухой паек при погрузке в вагоны в Беломорске. Сухой паек - это 500 граммов хлеба, селедка.

Утром, после проверки, распределили по бригадам, в каждой по 25 человек, назначили бригадиров из числа более нахальных и сильных. Назначали в бригады по списку. Поэтому места на нарах вновь пришлось менять. В нашей десятке о! удача, заменили всего двух человек. Наш "костяк" остался вместе.

Бригадиров вызывали за хлебом. Хлеб, разрезанный на пайки, складывался в пустые мешки, довесочки прикалывались палочками. В мешках хлеб крошился, да бригадир еще и умышленно его мял, так как крошки оставались ему. Один из членов бригады отворачивался, бригадир доставал пайку, а отвернувшийся называл кому эта пайка.

После раздачи хлеба принесли в бачках кипяток, по бачку на бригаду. Выдали опять по селедке на человека. Кружки, ложки - забота лично каждого. Тарелок, мисок вообще не существовало. Все обзаводились котелками из жести. Котелок был важнейшей личной ценностью. Он всегда был привязан к поясу. Куда бы ни шел - котелок с собой. В обед капустные щи и пшеничная каша. Раздавал из бачка бригадир. За баландой и кашей на кухню с бригадиром шли два помощника - охрана, чтобы по дороге не отобрали бачки с пищей. Такое случалось. Вторично же на

102

кухне не давали и разумеется дать не могли.

На второй или третий день нашего прибытия в Архангельскую пересылку ночью меня разбудил сосед по нарам и шепотом предложил совершить побег из лагеря.

Лагерь - зона, где находились палатки и землянки, был обнесен двухметровым забором, с колючей проволокой и несколько рядов по верху забора и с обеих сторон забора. По углам стояли сторожевые вышки, а вдоль забора светились электрические лампочки. Я подумал и отказался от побега, так как, кроме преодоления забора и охраны, не было никакого плана дальнейших действий. Неизвестно куда бежать, чем питаться, какие населенные пункты впереди. Практически никакой подготовки нет. При таких условиях, даже если удастся преодолеть забор, то побег все равно обречен на неудачу. После моего отказа сосед сказал, чтобы я молчал, никому не говорил. Ночь я уже не спал. Слышал, как ворочался сосед, но никуда не уходил. Больше мы с ним на эту тему не говорили.

На вторую ночь под утро нас разбудил выстрел. Раздалась команда: "Подъем, всем строиться!" Началась проверка по формулярам для уточнения личности, совершившего побег. Так выяснилось, кого конкретно нет. Установили, что недостает двух человек - моего бывшего соседа по койке и еще одного. Фамилий их не помню.                           

После проверки весь строй провели под усиленной охраной с собаками мимо вахты-ворот в зону. У ворот лежал в крови мертвый мой бывший сосед и рядом сидел на земле со связанными руками, с окровавленным лицом второй. Оказывается, они вдвоем этой ночью совершили побег, в результате один был убит, второй ранен. Его будут судить, а затем ждет лагерь, строгого режима.

Убитого и раненого показывали всем в назидание, чтобы видели, к чему приводит попытка к побегу.

После побега, как правило, режим ужесточился для всех, поэтому неудачников - беглецов в основной массе заключенных ругали, ибо их

103

отчаянный поступок отражался отрицательно на всех. Вид истерзанных беглецов действовал удручающе. Хорошо, что я отказался от побега. Мысль быть убитым, искусанным собаками, была не из приятных.

Я стал искать своих знакомых узбеков и вскоре нашел.

В небольшой, отдельно установленной палатке размещался медпункт. Здесь и оказались мои новые друзья. Меня встретили радостно и предложили жить вместе с ними. Я согласился.

Медикаментов почти не было. Да и за медпомощью обращались единицы. Зам. медпунктом был вольнонаемный врач в звании старшего лейтенанта. В медпункт он приходил на несколько минут в день. При необходимости приносил бинты, йод, марганцовку, раствор которой применялся и при перевязках, и давался пить при расстройствах желудка. Уникальное лекарственное средство.

Через несколько дней все прошли медицинскую комиссию. Признанных здоровыми, переформировали по новым бригадам, которые выводили на работу в порт. Зачислили и меня в рабочую бригаду.

У причала в порту стояли разные баржи, катера, а на рейде два больших корабля "Диксон" и "Красин". Из железнодорожных вагонов в баржи грузили различные грузы в ящиках, мешках, тюках. Разгрузочно-пог-рузочные работы выполняло несколько бригад заключенных. После того, как баржа полностью загружалась, катер-буксир подтягивал ее к одному из кораблей и груз из баржи переносился в трюмы корабля.

Однажды мы грузили мешки с мукой и крупой. Несколько человек из вагона мешки подавали стоявшим внизу, а они несли на плечах мешок в трюм баржи. При погрузке в трюм мешки с мукой, а второй с крупой "порвались". Часть муки и крупы высыпалась и конечно мы воспользовались "несчастным случаем" и наполнили свои карманы. Ведром достали воды из-за борта, развели тесто и на костре напекли лепешек, благо работали в общем сцеплении и рядом охраны не было, а наблюдавший

104

за разгрузкой экспедитор или кладовщик для нас не имел никакого значения. Он сам помогал нам, в сумочки набрал крупы и себе.

Погрузочными работами мы занимались несколько дней. Бригады плотников работали на кораблях, строили в трюмах сплошные настилы -нары.

Настал день, когда после очередной формулярной проверки началась погрузка в корабли уже живого груза - заключенных. К нам дошли сведения, что повезут нас на острова Новой Земли - Маточкин шар. Многие даже не представляли, где этот загадочный "Маточкин шар", что за работы предстоит выполнять?

Я попал на корабль "Красин". В трюме его поместилось несколько сот человек, точно не знаю. В трюме вдоль бортов сплошные трехъярусные нары. Посредине трюма узкий проход. В конце трюма два "гальюна" - туалеты. На нарах было приказано ложиться головой к проходу, ногами к бортам. Вверху у трапов отверстия закрывались решеткой на замок. Разумеется на палубе корабля была охрана - солдаты с винтовками. Таким образом, мы были полностью и надежно изолированы. Кругом вода и кусочек неба вверху в решетке.

В зоне, перед погрузкой на корабль, нас покормили обедом, но привычный в этапах сухой паек - хлеб с селедкой - не выдали. Следовательно, кормить будут в трюме на корабле.

Первым отошел в море "Диксон", через несколько часов почувствовался усиленный стук двигателей, наш корабль дрогнул, слышно, как волны захлопали по бортам. Началась небольшая килевая качка. Мы были в море. Несмотря на работавшую вентиляцию, в трюме было душно. Вентиляторы не успевали вытягивать удушливый воздух несколько сот ртов, пот и зловоние.

Сначала в трюме слышался негромкий разговор, затем все стихло. Сколько часов так прошло, не помню, так как заснул.

105

Проснулся от криков, ругани, стонов. Корабль резко качало с боку на бок. Несколько человек упало с нар в проход на пол. Раздавались проклятия и ругательства. Шум двигателей почти прекратился. На верхней палубе слышна была какая-то беготня, резкие выкрики. Что-то произошло. Но что непонятно. Неужели кто-то из трюма совершил побег, который так встревожил экипаж и охрану корабля. Никто ничего не понимал.

Стук машин двигателя усилился и почувствовалось, что корабль ускорил ход. Нам никто ничего не объяснил. Через решетку трапа видно, что была ночь. Решетка трапа стала все резче вырисовываться, становилось светлей. Наступил второй день нашего плавания.

В трюм в корзинах для каждой бригады спустили хлеб, а в бачках кашу и воду. Не обошлось без драк и потасовок. Кто-то взял две пайки хлеба, кому-то не досталось. Мы со своим звеном держались, дружно охраняя хлеб и кашу, поэтому получили все полностью, без драки и эксцессов.

Вдруг мы почувствовали, что двигатели перестали стучать. Загремели якорные цепи, и корабль остановился.

Через несколько часов открылась решетка люка, раздалась команда побригадно подниматься наверх, на выход с вещами. Когда подошла наша очередь и мы поднялись на палубу, я увидел портовые краны, железнодорожные вагоны, здания. Все было знакомо. Оказалось, что корабль возвратился обратно в порт Архангельск. Второго корабля "Диксона" рядом не было. Началась погрузка в баржи, а из них на берег, в строй и мы оказались в той же зоне, из которой ушли на корабль.

Как не содержатся в секрете различные тайны от нас, но все равно через определенное время по своим связям и каналам получали информацию, мгновенно распространившуюся по лагерной "почте". Так нам стало известно, что шедший впереди корабль "Диксон" наскочил на мину

106

и затонул. На шлюпках удалось спасти часть команды, но заключенные в трюме все утонули. Мир праху их. Такая же участь ожидала и нас. По радио командир корабля получил указание вернуться в порт и мы благополучно оказались в Архангельске. Счастье выпало нам. Лагерь "Ма-точкин шар" не получил дармовую силу.

Наступили холода. В палатках, несмотря на установленные дополнительные печки и круглосуточную их топку, было холодно. Кормить стали хуже. Норму хлеба сократили до 400 граммов в сутки. Горячая пища - в основном рассольник и щи. Кашу давали один раз в сутки - вечером. Утром кусочек отварной или соленой трески. Для особенно истощенных, ослабленных выделили отдельную палатку с названием стационар. В нем были два врача из числа заключенных, причем одна была женщина. Меня взяли санитаром.

Стационар мало чем отличался от остальных палаток. Медикаментов не было. Моя основная работа заключалась в том, чтобы получать с кухни пищу, раздавать находившимся в палатке на нарах, помогать сходить в туалет, кто сам уже не в силах и на носилках выносить умерших в спецпалатку для мертвецов. Окоченевшие, застывшие трупы складывались как бревна на повозку, при выезде за ворота охранник каждый труп кувалдой бил по голове. Хоронили за городом в лесу без гробов,  кто в чем был одет. Для похорон выделялась специальная бригада, получающая дополнительный паек. Я в такой процедуре участия не принимал. Места, куда вывозили мертвых для захоронения, не знаю.

СЕВДВИНЛАГ

106

СЕВДВИНЛАГ

В Архангельской пересылке мы пробыли до декабря 1941 года. Многих из нас, выехавших из Ондлага, в живых уже не было. Систематическое недоедание, отсутствие витаминов приводило к истощению, цинге и смерти.

107

На работу не выходили. Все стремились больше лежать, тесно прижавшись, чтобы сохранить тепло и меньше затрачивать калорий.

Во второй половине декабря 1941 года из Архангельской пересылки Бакарицы нас погрузили в вагоны-телятники и опять в неведомые пути-дорожки. Эшелон прибыл на станцию Коноша. Нас выгрузили из вагонов и общей колонной повели дальше. Был сильный мороз. У кого были какие-то тряпки, то обмотали себе нос и лицо и все же многие получили обморожения.

К вечеру мы пришли в местечко Вересово. Здесь были поставлены палатки, в которых мы и переночевали. Утром выдали ватные носки-чуни, бушлаты, рукавицы, хлеб замерший как камень и холодную воду. Печек в палатке не было. После раздачи одежды и хлеба построили всех в колонну и двинулись дальше. За сутки дошли до деревни Подюга. Здесь был первый лагерный пункт. В зоне стояло несколько бараков с печками, кухня.

Через сутки примерно половину из вновь прибывших построили в колонну, и пошли дальше. В том числе и я. Мороз все усиливался. Для наших вещей и сопровождающих было выделено три подводы. Меня поставили извозчиком. Впереди шла колонна, за ними наши подводы. Периодически на подводы подсаживали отдохнуть, кто уже обессилел и не мог двигаться. Вместо санок были обыкновенные телеги, на них невозможно долго сидеть, так как донимал холод и человек, немного отдохнувший, соскакивал и шел пешком, стараясь на ходу согреться. Мы видели, что конвой тоже замерзал и еле передвигал ночи, уже не обращая внимания, что колонна растянулась.

У меня сильно мерзли пальцы рук, брезентовые рукавицы плохо сохраняли тепло, а руками надо держать холодные вожжи. Чтобы согреть руки, я останавливал лошадку и руки засовывал под хомут на плечи лошади, отогревал пальцы и снова в путь, догоняя колонну.

108

Так прошел весь день, стало темно, а мы еще не достигли намеченного пункта для ночлега. Усталость, мороз сковывали все суставы и двигались мы медленно. Когда уже полностью вышла луна и засверкали звезды - впереди показались тусклые огоньки селения.

Вскоре мы подошли к местечку Куваш. Устали и замерзли так, что добравшись до тепла в бараках падали на нары, засыпая, не чувствуя голода.

Много было обмороженных. У меня на левой ноге, на пальцах появились пузыри и ноготь большого пальца отошел от мяса и кажется "плавал" в жидкости пузыря. Я сделал себе перевязку, пузырь удалил вместе с ногтем. Через несколько дней ослабевших и больных оставили на этом лагпункте, а мы пошли дальше, к вечеру пришли к лагпункту рядом с деревней Синега. Здесь нам предстояло жить и работать.

В целом лагерь назывался Севдвинлаг. Штаб его располагался в городе Вельске Архангельской области. Севдвинлаг. Предназначался для строительства железной дороги от станции Коноша до города Котлас. Отдельные лагпункты назывались колоннами. Колонна №№ 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 и т.д. Располагались эти колонны через 3-4 километра по всей трассе от Коноши до Котласа.

В колонне № I уже до нашего прибытия находились заключенные, прибывшие ранее. Их силами построены бараки и зона для заключенных и за зоной дома для охраны, конюшня, склады.

Нас, вновь прибывших, расформировали по бригадам и через день вывели на работу. Каждой бригаде отводился свой участок. Сначала необходимо вырубить лес, снять растительный слой и выбрать грунт на определенную глубину для будущего полотна дороги. Орудиями производства были пила, топор, кирка, лопата, тачка.

Грунт глинистый. Промерз на большую глубину и не поддавался не только лопате, но даже лому и кирке. Приходилось откалывать бук-

109

вально по кусочкам. Работали по десять часов в день. Грелись у костров, которые разжигали для отогрева земли. Норму выполнить было просто невозможно. Конвой, администрация лагеря отгоняли от костров, ругали и даже били, заставляя работать.

В зону возвращались усталые, замерзшие. Я чувствовал, как мои силы убывают, все больше одолевает усталость, ночной сон в душном бараке, недоедание не могли восстановить затраты физического труда. Но я не сдавался, бодрил себя и ходил на работу. Оставаться в зоне еще хуже.

После выхода на работу, так называемого развода, в зоне всех оставшихся выстраивали и проверяли причину невыхода. Кто оставался без уважительных причин - отказчиков, во-первых, били, связывали и все равно вели силой на трассу. Упорно сопротивляющихся привязывали к санкам и лошадь везла их полураздетых волоком или же сажали в ШИЗО /штрафной изолятор/.

Около вахты, в так называемом предзоннике, стояло небольшое здание метров 10-15 квадратных, не отапливалась, дверь плотно закрывалась на замок. Если на трассе в обед все же давали горячий суп, овсяную или пшенную кашу, то в изоляторе ничего не полагалось. И все же ежедневно находилось от 5 до 10 человек отказчиков. Некоторые прятались в бараках в разные углы, под нары, на чердаки и даже просто зарывались в снежный сугроб, но их все равно находили, следовало избиение и ШИЗО. Наблюдая за жизнью в лагере, я написал такие строки, которые устно пошли по всей зоне лагеря. Полностью не помню, но вот кусочек:

От развода прячутся под нары

Не одна, а три, четыре пары.

Тут нарядчик прибегает

На работу выгоняет,

А мы с ним заводим тары-бары.

110

Мы ему суем и в рот и в нос:

Лагерный придурок, кровосос.

Нашу знаешь ты заботу,

Чтоб не выйти на работу.

А если на работу мы пойдем,

То от костра на шаг не отойдем.

Поскидаем рукавицы

Перебьем друг другу лица,

У костра все валенки сожжем.

Об этом только знает темный лес,

Сколько здесь творилося чудес.

На пенечки становили, раздевали и лупили,

Заставляя норму выполнять

Эх! Заставляли норму выполнять.

Слово ЗЭКА соблюдали,

Всех лягавых проклинали,

Мать родную вспоминали.

Будь прокляты тюрьма и лагеря.

Эх! Зачем нас мама родила.

Прошло больше месяца пребывания в колонне № I и работы на трассе. Уже некоторые со мной прибывшие от истощения не могли вставать. Видя их беспомощность и полное истощение, их переставали выводить на работу, предоставив тихо умирать на нарах.

Мертвых, всегда по утрам, после развода собирали по баракам, укладывали на санки и вывозили в лес для захоронения. Мне рассказывали, что в мерзлом грунте могилы копали не глубоко засыпая верхним грунтом и звери легко добирались до трапов.

Такая участь ожидала и меня. Но судьба и Божья воля спасли меня и на этот раз. В зону приехала группа начальства, в том числе и начальник санитарного отдела лагеря. Я вечером пробился к нему на

111

прием. Повторяю, не пришел, а пробился, так как у дверей, где находилась комиссия, была толпа и надзиратели не пускали к начальству.

В комнате тускло горели керосиновые лампы/электричества вообще не было/. За столом сидело несколько человек в военной форме. Я наугад обратился к одному из них и попал как раз на начальника санчасти капитана Максимова. Я объяснил, что моя специальность фельдшер и я хотел бы работать по специальности. Он попросил принести мой формуляр, где записано, что я фельдшер. Сидящий с ним рядом задал мне два вопроса. Позже я узнал, что это был начальник лагеря Умов. Первый - как по латыни называется кипящая вода. К счастью, я помнил и ответил: "Аква фервидус". Второй вопрос - какие мышцы больше всего устают у парикмахера. Этого я не знал. Он сказал, что мышцы живота, так как парикмахеру, работая, надо все время наклоняться над клиентом. Да, знал бы он какие мышцы болят у землекопа на трассе. Подумал я и промолчал. Больше меня ни о чем не спросили и сказали: "Можешь идти".

На второй день как всегда я вышел с бригадой на развод, чтобы идти работать на трассу. Но нарядчик вызвал меня по фамилии и велел идти к начальнику колонны, который, не вступая ни в какие разговоры, сказал, что я назначен зав. медпунктом колонны.

Я пришел в медпункт, где меня уже ожидали. Для медпункта была отгорожена часть общего барака. Первое помещение было прихожей в 15 квадратных метров, затем приемная такая же и примерно в два раза больше - третья комната - стационар. Прием - передача заняла несколько минут, так а как принимать почти нечего. В ящике на полке из досок было несколько бинтов, вата, йод, марганцовка, аспирин и еще несколько порошков. Мне передали журнал регистрации посетителей и мой предшественник ушел, ни слова не говоря о характере работы.

На второй день я его увидел уже помощником коменданта, отыскивающего отказчиков и выталкивая их на работу за зону. С этого дня на-

112

чалась моя медицинская карьера. Только я успел "принять" медпункт, как привели несколько человек "отказчиков". Я должен был их осмотреть и дать заключение, могут они работать или нет. Если дам заключение, что здоровы, их ждет ШИЗО со всеми последствиями, если освободить от работы, то нужно найти какую-то болезнь и поставить диагноз. Задача далеко не простая, учитывая, что это первые минуты работы, мой экзамен.

Нарядчик и надзиратель ожидали моего заключения "здоровы", но я заставил всех раздеться, измерил температуру, у двоих она оказалась выше 37 градусов. Ясно, больны, от работы освобождаются. С какой благодарностью они посмотрели на меня. Третий скорчился, симулируя "люмбаго". Я освободил и его, освободил и четвертого, "обнаружив" растяжение связок стопы. Пятому пришлось дать заключение "здоров". И действительно так. Он был явно здоров, ни на что не жаловался. Признанных больными, отпустили в барак, а здорового повели в ШИЗО.

В будущем я научился различать мнимо больных, симулянтов, жуликов, а так же без явных признаков болезни, но уставших, нуждающихся в отдыхе, и я предоставлял такой.

Вскоре санитар принес мне с кухни ужин с дополнительным пайком хлеба, каши и проросший горох. Спать из барака я перешел в медпункт. На второй день составил заявку на медикаменты, передал ее начальнику колонны и через несколько дней с центрального аптечного склада лагеря получил самое необходимое.

Прошел почти месяц работы в должности зав. медпунктом. За этот период только один раз начальник колонны приходил посмотреть, что у меня имеется, как я работаю, проверил с какими болезнями освобождаю от работы. В стационаре у меня находилось шесть человек, по количеству коек с диагнозом дистрофический энтероколит. По лагерному - доходяга.

113

Однажды морозной мартовской ночью меня срочно вызвали на вахту. У жены одного из охранников начались признаки родовых схваток. До ближайшего лазарета было километров двадцать и мне необходимо сопровождать. Быстро лошадку запрягли в сани. Положили побольше сена. Я сходил в медпункт, взял перевязочные средства, а женщина - узелок с пеленками, простынями. Муж ее с пистолетом на боку стал управлять повозкой и охранять меня. Отъехали мы километров десять и у женщины начались родовые схватки. Я велел укрыть нас с ней одеялом, остановили повозку и в темноте наощупь я стал принимать роды. К моему и ее счастью родила она легко. Я наощупь перевязал ребенку пуповину, шлепнул по попе, чтобы вызвать вздох с первым плачем. Ребенок оказался живой, завернул его в простыни и подал под пальто на грудь матери. Охранник, отец ребенка, топтался вокруг подводы. Я велел ему быстрее ехать. Лошадка бежала резво и вскоре мы прибыли в лазарет.

Лазарет был для заключенных и родами там не занимались, но срочно вызванный врач и санитары занесли женщину в процедурный кабинет. И только здесь при свете керосиновой лампы осмотрели ребенка и роженицу. Все оказалось нормально. Пуповину я завязал и обрезал ножницами удачно. У меня руки, лицо и одежда были в крови. Я вымылся, почистился. Было уже утро. С кухни лазарета мне принесли поесть. Лошадка отдохнула и мы поехали обратно в свою колонну, оставив роженицу под наблюдением врача. Позже я узнал, что послеродовой период прошел благополучно и муж ее привез домой. Как звали роженицу я не знаю и больше ее не видел. Но через мужа она передавала мне спасибо и даже буханку хлеба, что в тот период было дорого.

Нашу колонну опекал - курировал уполномоченный оперативник чекистской части некто по фамилии Портной. Его обязанность выискать крамолу, контролировать режим содержания, ужесточать его, собирать сплетни, клевету и т.д. Для этой цели завербовывались сексоты. Я уже

114

хорошо знал кто это такие. Меня он вызвал к себе в кабинет, стал расспрашивать, за что я судим, где был, с кем знаком, какие среди заключенных идут разговоры, не слышно ли о готовящихся побегах, о вредительстве. Я с осторожностью отвечал отрицательно. Затем Портной предложил мне сотрудничать с ним и сообщать обо всем, что узнаю. Я отказался, заявив, что для роли сексота не подхожу и кляузничать не буду. Он, видимо, не ожидал такого резкого прямого ответа и крикнул: "Пошел вон, сволочь". Я понял, что нажил себе врага. Но был доволен собой, что прямо и бескомпромиссно дал отпор.

Через несколько дней Портной пришел в медпункт и к чему-то придрался и приказал посадить меня в карцер. Заключенные в зоне узнали об этом и утром половина лагеря не вышли на работу, заявляя, что больны, а так как я находился в карцере, прием не велся. Меня срочно освободили из карцера и я стал вести прием, который "растянул" почти на весь день. Оставшиеся в зоне как больные, так и здоровые в этот день на работу не ходили. Портной безусловно затаил против меня зло, и я мог ожидать всякой пакости.

Вскоре в колонну приехал начальник санчасти Максимов. Я рассказал ему о конфликте с Портным. Максимов сказал, что этого подлеца он хорошо знает и постарается мне помочь. Через несколько дней приехал на мое место новый зав. медпунктом Власенко, а меня Максимов вместе с другими заключенными, как больного воспалением легких, направил в ближайший ОПП - отдельный профилактический пункт, где вольнонаемные врач Иванова и фельдшер Белозеров были предупреждены. Через неделю я "выздоровел" и меня назначили фельдшером-ординатором в барак с больными дистрофиками.

В ОПП было несколько фельдшеров из числа заключенных. Со всеми у меня установились хорошие отношения. Особенно мы подружились с фельдшером Карловым. Он был старше меня значительно, но что-то общее,

115

невидимое, душевное связывало нас. Мы делились мыслями, предположениями честно и откровенно.

А на полях России бушевала война. Официальные сводки нам не сообщались. Но из писем от родных, знакомых и работающих с нами вольнонаемных медработников - мы знали о несчастье, постигшем нашу страну. Знали о неудачных боях, об отступлении, сдаче городов. Было больно и обидно за свою Родину. Из дому мне сообщили, что мои два дяди ушли на войну, дядя Иван уже убит, пришла похоронка. На войну ушли и мои сверстники.

На одной из утренних проверок перед строем начальник колонны объявил, что желающие идти на фронт добровольцами должны подать заявление.

Мы посоветовались с Карловым и оба подали заявления и стали ждать отправки на фронт. Карлова отправили на фронт месяца через два после подачи заявления, а меня значительно позже. Карлов написал письмо с фронта моим родителям. Они получили его и узнали, что я тоже буду на войне. Но я молчал и ничего не писал домой об этом, не хотел расстраивать преждевременно. Я написал домой и с фронта считал, что если останусь живым вернусь торжественно, а если не суждено возвратиться пусть все так и останется. Вспоминая о своем доме, о родных, живых и погибших, я написал такие строки. Вспоминаю по памяти. Конечно, это далеко от настоящего стихотворения, но я излагаю мысли, тревожившие мой ум.

О дом родной! Я помню

Мы в нем сидели всей семьей

Был день отъезда моего,

Когда мне суждено судьбой

Покинуть край родной.

Теперь мы в разных сторонах

116

Не все уже в живых.

Но вижу я, закрыв глаза,

Всех близких и родных.

О! Дом родной!

Когда опять мы все

Будем сидеть вокруг стола

В родной своей семье?

Вспомним в памяти своей

Погибших и живых

И с добрым чувством выпьем все

Бокал вина за них.

Практически в деревнях не осталось ни одного взрослого мужчины. Все работы в колхозе легли на плечи женщин. Они пахали, сеяли, жали, молотили, косили. Большинство хороших лошадей были взяты на войну. Оставшиеся маломощные лошадки не могли обеспечить выполнение всех работ и приходилось впрягать в повозки коров - поилиц, кормилиц крестьянина, их последняя надежда на выживание.

Моему отцу было пятьдесят лет. Работал он председателем колхоза и на него распространялась бронь. С фронта после легкого ранения вернулся некто К... / не хочется называть фамилию полностью, так как его дети, внуки живы и пусть пакость их отца не ляжет пятном на них/.

Вполне естественно, возвращаться на фронт не имелось желания и он написал на отца в НКВД какую-то пакость. Отца мобилизовали, отправили на фронт, а К.....ва поставили председателем, но ненадолго. Военная машина требовала для переработки все больше и больше человечины.

Забегая вперед, скажу, что мой отец погиб на фронте 9 марта 1944 года. В том же году был взят на фронт и убит К....в.

Об этих событиях я узнал значительно позже. От отца с фронта я не получал ни одного письма. На попечение матери осталось пятеро

117

детей. Старшей дочери 15 лет, младшему сыну 2 года. В колхозе работали за так называемые трудодни. В колхозе называли просто - за палочку в трудкнижке.

Мой брат Сергей с четырнадцати лет работал как взрослый мужчина - пахал, сеял и т.д. Машин и тракторов в колхозе не было. Все работы выполнялись вручную. Почти весь урожай, собираемый в колхозе /зерно, картофель, молоко, мясо и т.п./ сдавался государству почти бесплатно. На трудодни получали по 300-400 грамм несортового зерна. Запасов хлеба в домах не было. Брали в колхозе в аванс рожь по несколько килограмм. В результате при годовом расчете получать нечего. Жили в основном за счет своего подсобного хозяйства. И необходимо еще платить налоги как в денежном, так и в натуральном виде. Государству требовалось сдать 410 литров молока, мяса, яйца, шерсть и тому подобное. Был или нет скот, куры и хозяйство - не имело значения. Должен сдать, а где возьмешь дело твое.

Жить становилось все трудней и трудней. Колхоз как в целом так и хозяйства колхозников все больше приходили в упадок. Многие недоедали и даже полностью голодали и умирали.

Такие вести из дома не радовали и действовали угнетающе. Помощь в виде посылок просить с дому от матери было стыдно и я писал, что живу хорошо, мне ничего не надо. Действительно, минимальный паек мне гарантирован, дома не было и этого.

О жизни в колхозных деревнях я знал по собственным наблюдениям, еще находясь на свободе, из писем, получаемых из дома, а также от вновь прибывающих этапами заключенных. Я писал стихи, разумеется, рвал и сжигал написанное. Попадись в то время эти слова оперу Портному, можно не сомневаться - расстрел обеспечен.

Я получил из дому письмо, что мой 14-летний брат стал ударником в колхозе, перевыполняя норму пахоты. К его дуге подвязывали

118

красный флажок. Вот только с питанием неважно да лошадка слабовата и я записал себе:

Рекордсменом его называют

И привязан флажок на дугу,

А усталый домой приплетется,

Сестры, братья хнычут в углу.

Хлеб, с мякиной, мать положила,

Да картошки в мундире горшок,

Масла, мяса нет и в помине,

В стакан налила молока на вершок.

А по радио песнь раздается

Счастливо в колхозе живем

Под Сталинским мудрым ученьем

Вперед, к коммунизму идем.

Лошаденка в плуг запряженная

Тихо идет бороздой.

Шерсть клочьями с крупа свисает,

А прежде был конь - золотой.

Он все силы истратил в работе,

А уход на колхозном дворе...

Сена прелого кинут в корыто -

От него резь и боль в животе.

Овсеца бы ему дать покушать

Да отдохнуть от труда.

Чистой водой напоить бы

Почистить от грязи бока.

Конь вспоминает как прежде хозяин

Ласковый был с ним всегда,

А теперь кнут и крики сплошные:

"Ну, пошел побыстрей, сатана".

119

А когда не годится к работе,

Безжалостные тут же убьют,

Мясо в овраг побросают

На склад государственный

Шкуру сдадут.

Развал хозяйства, дисциплины

Честь, долг, совесть - ни к чему

Простор безделью и пьянству

Разврат, презрение к труду,

Высоких чувств и благородства

Порядка, правды не найдешь

Растет и больше процветает

Лицемерие и ложь.

Строительство железной дороги продвигалось. На половине пути начали ходить грузовые поезда - вертушки, привозящие песок, гравий, шпалы и рельсы. Заключенные, окончив основные работы на своих участках, перебрасывались на новые освоения. Прибывали новые этапы со всех концов России на смену умершим. Теперь уже заключенных почти до места подвозили в вагонах.

Во вновь открытой колонне № 20, располагающейся около деревни Сенгас, не было медработника и меня направили туда заведующим медпунктом. К несчастью, колонну 20 курировал оперуполномоченный портной, который не замедлил проявить ко мне бдительное внимание. Я был очень осторожен и все же попался на его провокацию, о чем я расскажу ниже. Начальником колонны 20 был освободившийся бывший заключенный уголовник. Оправдывая доверие, оказанное ему и, не имея ни малейшего желания идти на войну, он услужливо выполнял все указания свыше, в том числе и Портного.

120

Для трассы будущей железной дороги колонне 20 необходимо выполнить выемку высотой до 20 метров и около километра длиной. Земля сплошная глина, липнувшая к лопате, а частые дожди еще больше усложнили работу. Над входом в зону, над воротами большими буквами на доске написан плакат: "На трассе нет дождя, в зоне нет отказчиков!" Это означало, что несмотря на дождь и непогоду работа на трассе должна выполняться, а все оставшиеся в зоне, без уважительных причин, будут выведены или вывезены для работы на трассу безоговорочно. Заключенных такой лозунг не воодушевлял, но начальством выполнялся в точности.

В целях предупреждения заболеваемостью тифом, дизентерией, холерой проводились профилактические прививки и я один за день делал по несколько сот уколов, помимо основных работ. Надо сказать, что заболеваний желудочно-кишечными инфекциями /тиф, дизентерия/ не было. Кормили немного лучше, чем зимой на колонне № I и ОПП. От грубой пищи было много желудочно-кишечных расстройств - энтероколитов, таких больных я освобождал от работы, а с острыми явлениями помещал к себе в стационар. Я следил за регулярной помывкой в бане через каждые десять дней. Контролировал прожарку вещей в дезкамере, проверял на вшивость, заглядывал в головы, рубашки. Проверял качество уборки в бараках, наличие кипяченной воды, своевременную очистку выгребных ям, их дезинфекцию, работу кухни и качество пищи. Но основной работой все же был прием больных и их лечение. В 8-10 километрах от колонны 20 был лазарет № 3, куда я отправлял больных, требующих врачебного лечения, операций и совсем ослабленных - доходяг. В лазарете я познакомился с врачами, сестрами, фельдшерами и со многими установились дружеские отношения. У них я достал книги по внутренним болезням, хирургии, инфекционным заболеваниям и в свободное время начал усиленно их изучать, пополняя свои знания теоретически и применяя их практически.

121

В колонне 20 я проработал несколько месяцев до поздней осени. "Кум" Портной опять вызвал меня и сделал прежнее предложение с добавлением, что если я не соглашусь, то он сгноит меня в карцерах или отдаст под суд за контрреволюцию и расстреляет. Угроза не была пустыми словами. Я уже знал несколько случаев, когда по умышленно создаваемым ложным делам в лагере судили за якобы антисоветскую деятельность, восхваление фашистов, пораженческие настроения и т.п. Ложные дела Портному, и ему подобным, нужны были, чтоб создавать иллюзию врагов и оправдывать свою необходимость нахождения в тылу, а не на фронте. Эти лжепатриоты активны и сильны с беззащитными людьми, фактически были трусами и делали все возможное, чтобы не попасть на фронт. Я стать сексотом категорически отказался. Через два дня перед утренним разводом ко мне на прием пришел один уголовник лет 27-28, хромая, и сказал, что он подвернул ногу, чувствует сильную боль в голеностопном суставе, не может ступить на ногу. Такие случаи вполне возможны. Я наложил ему тугую повязку и записал в список освобожденных от работы на этот день. Он, прихрамывая, ушел.

После развода и проверки ко мне в медпункт пришел опер Портной, начальник колонны и этот парень с "больной" ногой, оказавшийся провокатором.

В присутствии Портного и начальника колонны он, не моргнув глазом, заявил, что у него ничего не болит, а я нарочно завязал ему ногу и освободил от работы за якобы переданную мне... шапку. Действительно, на вешалке раздевалки висела обыкновенная шапка-ушанка. Я на нее не обратил внимания. Портной улыбаясь, обвинил меня во взятке. Провокация была явная. Я рассказал как было дело в действительности, но правда Портному не нужна, нужно в чем-то меня подловить и он это сделал. Шапка мне вообще была не нужна. У меня была своя и хорошая. Среди заключенных колонны был на общих работах ветеринарный врач, которого

122

назначили временно зав. медпунктом, а меня тут же отправили на штрафной лагпункт № 3.

Портной спешил меня отправить на штрафную, чтобы поставить начальника медсанчасти перед совершившимся фактом.

Штрафной лагпункт находился в местечке Кизема - будущая станция того же названия. В лагере были ворье, жулики, бандиты. Меня зачислили в одну из таких бригад. На работу не выходило больше половины списочного состава. Кроме воров в законе было много и к ним примазавшихся, шестерок, которые подделывались под воров и тоже не ходили на работу.

У нас бригадиром был с большой черной бородой молодой грузин, бывший абрек. В моих руках опять оказалась лопата, лом, тачка, но проработал я недолго. Фельдшер штрафной колонны был некто Журавлев. Он, как я узнал, был сексот. К нему я не заходил. Кого-то из воров он выдал и поплатился жизнью. С проломленной головой его нашли между бараками.

Начальником колонны № 3 оказался бывший начальник колонны I. Он знал меня и после убийства Журавлева назначил меня зав. медпунктом. В лагере я уже приобрел достаточный опыт вообще и в обращениях с ворами, в частности.

В первый же день моей работы, расталкивая очередь, вошел коренастый, с наглыми глазами, парень и без всяких предисловий сказал: "Ну, вот что, лепило. Я тот, кто зону в руках держит. Понял? Мне и еще двоим товарищам надо съездить в лазарет, ты пиши направление, болезнь придумай, а остальное - дело мое".

Я написал направление на консультацию на всех троих с каким-то диагнозом под вопросом. Утром с моим направлением их увезли в лазарет, а вечером они вернулись, привезли с собой спирт и что-то еще.

- Настоящих больных освобождай, дело твое, а шестерок гони в шею. Не боись, тебя в зоне никто не тронет, - заявил мне главный пахан зоны.

123

Беспокоила мысль о Портном. Я знал, что в покое он меня не оставит. Что делать, думал я.

Уборку в медпункте, стационаре проводил санитар. Его подобрал я сам из числа знакомых заключенных, которых я знал, как честных и добросовестных. Это был мужчина средних лет, осужденный, как и я по ст. 58 пункт 10 на срок 10 лет. До ареста работал учителем в сельской школе. Он помогал мне и в ведении приема, делал перевязки, измерял температуру.

Амбулаторные карточки, тем более истории болезни не велись.

Все, кто обращался за медпомощью, записывались в журнал, с указанием фамилии, номера бригады, краткий диагноз и освобожден или нет от работы. Прием проводился до позднего вечера, пока не уходил последний посетитель. Приходило от 30 до 100 человек в день. Почти половина освобождалась от работы.

Обращались по разным причинам. Приходилось лечить зубы и удалять их, в чем я получал неплохую практику. Удачно у меня получалось удаление. Я же производил вскрытие фурункулов, гнойников, которые были как следствие инфицирования царапин, ран, ушибов, так и вызванные искусственно. Так называемые мастырки. Способов было много. Царапину специально замазывали грязью, слюной или же иголкой с ниткой прокалывали кожу, нитку обильно смачивали слюной, нечистотами, что и приводило к образованию гнойников - флегмон. Один пришел на прием в зашитым нитками ртом. Это глупый трюк, рассчитанный на внешний эффект. Нитки были расстрижены, удалены, ранки смазаны йодом и уходи. Кстати, обошлось без осложнений и нарывов. Некоторые нагревали в мешочке песок или камень и ложили под мышку, чтобы нагреть ткани и получить повышенную температуру при измерении, что легко проверялось и разоблачалось.

Многие приходили с жалобами на боль в животе и понос, что также проверялось. Контингент заключенных был молодой, где-то от 20 до 40 лет.

124

Сердечные заболевания встречались редко, а вот бронхиты, плевриты и воспаление легких - довольно часто. Плохая одежда, мороз на работе и холод в бараках, духота способствовали и вызывали легочные заболевания. Таких больных я помещал к себе в стационар, а при тяжелых формах болезни отправлял в лазарет. И все же основным видом, поводом к обращению в медпункт было истощение, дистрофия. Излечить истощение, разумеется, невозможно не только в условиях медпункта, но и в лазарете.

Тяжелая работа, отвратительный лагерный быт, плохое питание высасывали у человека все силы и соки. Сначала исчезал весь жировой слой под кожей, начиналась атрофия мышц. Ягодичные мышцы атрофировались так, что анальное отверстие все открывалось взору. Не надо раздвигать ягодицы как в тюрьме, чтоб увидеть не спрятано ли что между ними. Все было на виду. Присоединившийся к истощению дистрофический колит окончательно доканывал человека и сводил его в могилу.

Питание и условия я улучшить не мог. Я мог освободить от работы, положить к себе в стационар и отправить в лазарет, стремясь приостановить, задержать истощение, спасти жизнь. Для профилактики заболевания цингой я делал хвойный настой. Из лесу привозили ветки сосны или ели. Я специально освобождал от работы ежедневно двух - трех человек для помощи. Они ощипывали у веток иголки, санитар в деревянном корыте рубил их топором. Измельченная масса засыпалась в бочку и заливалась кипятком. Получался зеленоватый настой. На вечернем приеме я обязательно заставлял пить этот настой всех, а санитар в ведре разносил по баракам. Надо отметить, что многих хвойный настой буквально спасал от цинги.

Однажды вечером ко мне не пришел, а привели мужчину с жалобами на сильную, жгучую боль в ноге. При выяснении и осмотре оказалось, что уже сутки, как он портянкой натер ногу, до кровавой мозоли. Ни к кому не обращался и вышел на работу. К полудню у него сильно нога заболела, но конвой в зону его не повел и только вместе со всеми его

125

привели товарищи с работы ко мне. Вся стопа и до половины голени была - вспухшая. При надавлении пальцем оставались ямки. Температура поднялась до 39, 5 градусов. Были явные признаки гангрены. Требовались антигангренные медикаменты и хирургическое вмешательство. У меня не было ни того, ни другого. Я пошел требовать конвой и подводу, чтобы срочно отвезти в лазарет. Увы! До утра в отправке в лазарет отказали.

Опухоль ноги буквально на глазах поднималась все выше и уже достигла колена. Требовалась срочная ампутация ноги. Иначе неминуемая смерть.

Больной и сам понимал свое состояние. Я вновь обратился к охране с просьбой срочно везти его в лазарет. И опять отказ. Что делать? Больной кричал и умолял меня отрезать ногу.

Посоветовавшись с товарищами, я решился на операцию. Скальпели, зажимы, иглы хирургические у меня были. Но не было пилы, чтобы перепилить кость. Я взял обыкновенную ножовку с мелкими зубьями. Весь инструмент тщательно прокипятил. Своему санитару рассказал в чем и как он должен мне помогать при операции. Оба одели чистые халаты. Больного уложили на стол. Ему сделал обезболивающие уколы морфия и приступил к удалению ноги. Решил резать посредине бедра, которое смазал йодом. Выше места предполагаемого разреза наложил жгут. Бинты, вату, простыни приготовил заранее.

Методику продумал подробно: делать все так, чтоб меньше кровоточило и меньше приносить мучений. Широким скальпелем быстро перерезал все мягкие ткани бедра, наложил зажимы на кровоточащие сосуды /наложенный выше раны жгут уменьшал кровотечение/ и ножовкой начал пилить кость бедра. Еще два человека держали больного, который стонал, охал, кусая до крови губы. С трудом, но кость удалось перепилить, ногу отбросил в таз и наложил крепко тщательную повязку из антисептичных бинтов.

Сколько времени вся операция заняла, я не знаю. Часов не было. Больного уложили на койку и под действием морфия он уснул. Я от нервного и физического перенапряжения, не снимая окровавленного халата,

126

упал на кушетку и долгое время лежал, находясь в каком-то забытьи, оцепенении.

Утром выделили конвой, подводу и я повез больного в лазарет. Отрезанную ногу я завернул в простынь и тоже взял с собой.

Еще во время операции почти все заключенные в зоне знали, что я решился на такое сложное дело, желали успеха, а утром многие приветствовали меня.

В лазарете я все подробно рассказал врачу-хирургу, который был крайне удивлен, но все действия нашел правильными. Диагноз был бесспорно правильный - воздушная гангрена. Позже я узнал, что этот мужчина остался жив, культя зажила и он на самодельном протезе из березовой чурки уже ходил по лазарету, при встрече сердечно благодарил меня за спасение жизни.

Но встречалась "ампутация" и другого рода. Было несколько случаев, когда сами клали на пень левую руку и топором отрубали себе пальцы. Это так называемые саморубы. Когда топор был острый, а удар сильный, то пальцы, реже кисть, отскакивали от одного удара. Оставалось сделать перевязку. Но были и такие случаи, что пальцы, с раздробленными топором кистями свисали вниз. Требовалось удаление кусочков костей и пальцев.

Саморубы признавались членовредителями. Оформлялись соответствующие акты, заводилось новое уголовное дело, суд по статье 58-14, как контрреволюционный саботаж, и срок дополнительно 10 лет. Надо добавить, что саморубов не уважали и сами заключенные. Во-первых, потому, что многих вызывали на допросы как свидетелей, подозревали в пособничестве, ужесточался режим. Во-вторых, действовала какая-то зависть, что дескать, какой-то будет освобожден от тяжелой работы и до излечения будет в лазарете. Глупая зависть, жестокая. Слишком большой ценой давалась эта инвалидность. После того, как рана на отрубленных

127

пальцах заживала, на вспомогательных работах их все равно заставляли работать.

Помню такой случай, когда один заключенный Опельштейн сам не решался отрубить себе руку, не хватало мужества, и уговорил другого заключенного отрубить ему пальцы с условием, что он его не выдаст и всю ответственность возьмет на себя. Тот согласился, но когда Опельштейн положил руку на бревно, вместо острого лезвия топора по руке ударил обухом. Кости пальцев оказались раздробленными, но на месте. От дикой боли Опельштейн заревел во весь голос. Впоследствии кости срослись, но его все равно судили как членовредителя - саморуба. Ему пригрозили убийством и он того, кто ударил топором, не выдал. Иначе судили бы обоих.

Насколько слов о структуре лагеря - колонны. Схема их везде одинаковая. Разница в лицах, индивидуальных чертах, где мягкий становится жестоким, а жестокий - очень жестоким до тирании и изуверства. Возглавлял колонну начальник, глава администрации, как правило, лицо гражданское, нередко из бывших заключенных. Но ему не подчинялись работники охраны. Охрану возглавлял начальник охраны - командир взвода - лейтенант или младший лейтенант. Его заместитель - старшина. Надзиратели на вахте и в зоне подчиненные начальнику колонны - лагеря, а в вопросах охраны - начальнику охраны. За группой колонн-лагпунктов закреплялся уполномоченный оперчекистской части. Его распоряжения обязательны для начальника колонны и командира охраны в смысле режима и усиления охраны. По указанию "Кума" оперуполномоченного заключенного могли избить, посадить в ШИЗО, лишить переписки, поставить на определенную работу, снять с работы. "Кум" являлся всевластным хозяином . Он не имел права никого освободить, но имел право и пользовался им, возбудить уголовное дело, спровоцировать его и по заведомо-ложным фактам отдать под суд и проверить, чтобы действительно осудили. Не было случая, чтобы суд оправдал кого-то.

128

У начальника лагпункта были помощники - все из числа вольнонаемных, проверенных. Помощник по труду - у него хранились все документы на заключенных - формуляры. Помощник по труду отвечал за привлечение всех к работе, к труду. Его помощником был нарядчик из числа заключенных, но только не политический, а из уголовников, хам, вышибало. Нарядчик выгонял на работу, проверял оставшихся.

Помощник начальника по культвоспитательной части - КВЧ. Его помощник культорг - из уголовников. Их обязанности призывать, убеждать заключенных хорошо трудиться. Только труд облагораживает человека. Составлялись лозунги - призыв типа "На трассе нет дождя, в зоне нет отказчиков". Вывешивались стенгазеты, восхваляющие ударников и бичующих лодырей. Через КВЧ шла почта. Организовывались кружки самодеятельности. По своей безграмотности, полном отсутствии признаков культуры, понятия в искусстве, музыке ничего хорошего показать внедрить, во что-то убедить, разъяснить они не могли. Если в лагпункте из числа заключенных находились люди с музыкальными или иными артистическими, культурными, художественными дарованиями, они хоть что-то с учетом условий показывали в кружках самодеятельности на сцене.

Однако программа тщательно проверялась и КВЧ, и начальником и "Кумом". Поощрялись острота, сатира на заключенных, критика и похабщина. Главное - чтоб смешно.

Пом. начальника по снабжению и быту отвечал за выписку, доставку продовольствия, одежды для заключенных. Контролировал выписку продуктов согласно норм. В его ведении находились склады, пекарня, кладовщики, экспедиторы, бухгалтер заведующей выпиской продуктов и одежды, он контролировал работу кухни, своевременную доставку топлива /дров/, воды, освещения.

Начальник по производству или старший прораб. Отвечал за производство работ, выполнение плана, технику безопасности, обеспечение инструментом. У него находились проекты трассы, зданий или других

129

объектов. В его подчинении были мастера, прорабы, техники, нормировщики, геодезисты, бригадиры. От прораба, мастера зависел практически выполненный объем работ бригадой, а нормировщик объем сравнивал с нормами и выводил процент выполнения плана. За выполнение полагался доппаек в виде порции каши и куска хлеба. Ясно, что заключенные заискивали перед ними.

Нередко на трассе применялась так называемая туфта. Например, на трассе после замера ее длины-столбики переносились назад и на второй день этот же объем предъявлялся снова. Об этой простой туфте знали все и в какой-то степени мирились как с неизбежным злом. В порядке борьбы с туфтой палки столбики отменили. Вместо них на границе обмера оставляли своеобразные столбики из нетронутого грунта. Но заключенные быстро нашли другой способ. В земле выкапывалась ямка на нужное место, оставленный столбик нетронутого грунта осторожно выкапывался, переносился в заранее приготовленную ямку, укреплялся. Эффект тот же, что и от столбика палки.

Нормировщик выискивал нормы, усложняющие производство работ, а следовательно уменьшение объемов. Часто можно было слышать фразу: "Если б не туфта да амонал - не построили бы Беломорканал".

В какой-то степени туфта помогала выживанию да и строительству трассы железной дороги тоже. Организация производства, выполнение фактических объемов работ покрывалось количеством заключенных. Главное строительство дороги продвигалось вперед, а какой ценой - неважно.

Не тысячи смертей, не производимые затраты имели значения, а главное - вперед. Не хватает рабсилы - пришлют.

Главные бухгалтеры в основном назначались вольнонаемные, но были и из числа заключенных. На уровне счетоводов, нормировщиков, техников-расчетчиков, чертежников допускались лица, осужденные по 58 статье, потому что среди них были грамотные, умные люди.

Наконец, внизу иерархической лагерной лестницы был комендант. Это злосчастная фигура, как правило, из числа наиболее вредных уго-

130

ловников, но не воров. Комендант должен обладать физической силой, должен быть хамом, мордоворотом, человеком без принципов. Он должен выполнять все, что прикажет начальник, надзиратель, помощник начальника и помощник помощников. Его обязанность грубой силой выгонять на работу, тащить в ШИЗО, быть верным псом "кума", охраны, которые часто его же и презирали, а заключенные ненавидели.

В силу своей природной испорченности, усугубленной лагерным строем, коменданты сами нередко совершали нарушение режима и были наказываемые, попадая в немилость к своим хозяевам, их освобождали от работы коменданта и зачисляли в рабочие бригады. На своей шкуре они испытывали ненависть заключенных за прошлые деяния, были случаи и убийства. Боясь расправы со стороны заключенных, бывшие коменданты сами просились в ШИЗО или перевести в другой лагерь, чтобы избежать неизбежной расплаты.

Уровень познаний начальников и их помощников, как уже говорилось, был низкий. Приведу такой пример. По иронии судьбы начальником одного лагпункта была бывшая проститутка. Освободилась. Втерлась в доверие и стала начальником. Бригада мужчин прокладывала дорогу-лежневку, проверяя работу бригады, она осталась недовольной, приказала заменить уложенные бревна на другие, цинично высказывалось при этом: "у меня бывали в п.... мужские члены толще, чем ваши бревна". Что можно добавить к моральной стороне этого "человека".

А вот второй пример. Для отсыпки железнодорожного полотна на платформах подвозилась щебенка. Разгружали ее вручную, лопатами. Платформы с привезенной щебенкой поставили так, что уровень разгруженной ранее щебенки /габарит/ не позволял разгружать только что поставленные платформы. Мастер звонит начальнику лагпункта и просит переставить состав, так как разгружать не позволяет габарит.

Начальник в ответ обругал мастера, заявляя: "Кто начальник? Я или габарит? Гоните габарит к чертовой матери, а платформы разгру-

131

жайте!" Что можно ответить на такой приказ?

В отличие от всей администрации лагеря особое положение занимала медицина вообще и зав. медпунктом, в частности. На 98  процентов все врачи и фельдшера были из числа осужденных по статье 58-10, заменить их было просто некем. Администрация вынуждена считаться с ними. Врачи и фельдшера были образованными людьми, профессионалами в своей деятельности, по самой специфике профессии не могли и не подчинялись никому, кроме своего непосредственного руководства. Поставленный диагноз мог отменить только другой врач, более высокой квалификации и должности. Но подобных фактов почти не было. Только явные, наглядные нарушения или провокации, как в  случае со мной, могли быть использованы против медработников.

Был такой случай. На прием пришел выдававший себя за вора в законе, но не являясь таковым, некто Денисов. В приемной он приоткрыл полу телогрейки, показывая топор и потребовал освободить от работы. Я сказал: "Дай руку проверю пульс". Левой рукой взял его правую руку и с размаху врезал ему в переносицу. Он упал на спину, топор вылетел из-под полы. Я быстро схватил топор и пинками выгнал его из приемной. Находившиеся в приемной и в ожидании человек 15 возгласами поддержали мои действия. Денисов, пользуясь силой, наглостью, многих терроризировал, бил, отбирал курево, продукты и т.п. В моих действиях все поняли: не избиение, а избавление, принижение наглого вымогателя. Поняли, что с такими, как Денисов, надо не бояться, а давать отпор. Денисов стал вести себя в зоне с заключенными значительно тише, а, встретив меня, сказал, что не ожидал такого отпора и он на меня не в обиде.

Среди заключенных у меня было много друзей и даже среди уголовников, они уважали меня за честность, знали, что я никого не выдавал и не выдам, не вмешивался в их междоусобные споры, всегда был готов оказать помощь всем, что у меня есть. Многие делились воспоминаниями

132

из своей жизни, вознося свое  "геройство и подвиги". Я выслушивал каждого, кто обращался. Неплохие взаимоотношения складывались и с лагерной технической интеллигенцией, но я не терпел комендантов, зная их продажную душенку. Они чувствовали это и отвечали тем же и в то же время вынуждены были со мною считаться, побаивались, зная, что и сам я за себя постоять сумею и друзей у меня достаточно.

Начальник лагеря, иногда "кум" проверяли освобожденных от работы. Я в присутствии их измерял температуру, смотрел рану, гнойник, снимая повязку.                                                        

Были факты, когда явно больного, не считаясь с заключением медработника, заключенного отправляли на этап в другой лагерь, помещали в ШИЗО, творя произвол и беззаконие.

В своей деятельности я придерживался установленных самим для себя принципов. Во-вторых, всегда действовать смело, прямо, решительно, безбоязно. Я не боялся угроз со стороны отдельных заключенных. Уголовники неоднократно испытывали меня на испуг, но безрезультатно, В то же время, когда меня прямо просили дать день-два отдохнуть - я это делал. К своей профессиональной работе фельдшера я относился более чем серьезно. Пополняя теоретические и практические знания, я в своей квалификации имел определенный успех и авторитет среди врачей, заключенных в  зоне, администрации и гражданского населения лечившихся у меня.                                         

Описываемые мною - не только период нахождения на этой колонне, а обобщение деяния во всех лагпунктах Севдвинлага.

На штрафном пункте я пробыл около пяти месяцев и серьезно заболел. По селектору сообщил в санотдел начальнику Максимову о своей болезни, сказал, что я не могу работать. Приехал врач, осмотрел меня и отправил в лазарет с диагнозом воспаление легких. Температура достигла 39, 5 градусов. Давило грудь, кашель судорожно содрогал все тело. Лазарет располагался на станции Шанголы и имел кодовый номер 3. Проболел несколько недель. После выздоровления меня оставили работать в том же лазарете фельдшером хирургического корпуса.

ШАНГОЛЫ

134

Ш А Н Г О Л Ы

В лазарет Шанголы поступали больные с лагпункта, отстоящих примерно на пятьдесят километров в обе стороны. Начальником лагеря была врач Сахарова, подстригавшаяся под мужчину и говорившая грубым мужским голосом. Главврачом был заключенный азербайджанец из Баку - Новруз, он же хирург и зав. отделением. Работая фельдшером, я подружился со своими коллегами из других отделений и в свободное время мы собирались, играли в домино, часто шутками старались забыться, исключить на время из памяти тревожные мысли. Кормили нас скудно, не досыта, хотя и не голодали.

В лазарете были и женские отделения. Женщины в основном были из числа осужденных за различные бытовые преступления, опоздания на работу, за сбор колосков в поле, или несколько килограмм картофеля. Действовал знаменитый Сталинский указ о борьбе с хищениями. В колхозах женщина после тяжкой дневной работы, не имея ни грамма в доме хлеба, для своих голодных детей, приносила с поля набранные в подол платья или в карман несколько килограмм картофеля или зерна в колосках, которые все равно бы сгнили. За всеми велась слежка. Пойманную отдавали под суд. Наш самый гуманный советский суд мать голодных детей, женщину, у которой часто муж, брат или сын был на фронте, защищая страну Советов, приговаривал к лишению свободы сроком от 5 до 10 лет. Дети оставались на произвол судьбы и счастье, если родственники подбирали их к себе, хотя сами вели полуголодную нищенскую жизнь.

Подростки попрошайничали, организовывались в группы, находили работу сообща или примыкали к преступному миру, пополняя ряды воров. В Севдвинлаге были специальные женские лагпункты, где женщины работали но лесоповале, копали землю, переносили грузы и т.п. В лазарет женщины попадали, как и мужчины, с разными

135

заболеваниями: травмы, ожоги, легочные болезни, дистрофия. Если мужчина дистрофик выглядел костлявой мумией, то на женщину смотреть страшно. Как тряпки свисающие груди, плетями висящие руки, отсутствие бедер, ягодиц - страшное видение. Среди женщин были разные национальности: русские, украинцы, татарки, цыганки, еврейки. В лазарете женщины стремились, как можно дольше задержаться, прибегая к различным способам, даже поступаясь своей женской честью.

Вход в женский корпус и выход были свободны, но принципиально вход посторонним мужчинам, кроме медперсонала, запрещался. Лица, пойманные в женском корпусе, подвергались наказанию, впрочем, наказывались и женщины, к которой приходил мужчина. Тем не менее заходили и встречались. Встречались не ради любовных утех и секса, а для простого общения, разговоров. Взаимопритяжение полов неподвластно режиму и запретам. Уличенных в интимных связях наказывали вплоть до выписки из лазарета на лесоповал. Впрочем, некоторые женщины в скором времени вновь прибывали в лазарет с другими заболеваниями и даже с членовредительством (делали себе обширные гнойники).

В хирургическом корпусе операционной сестрой работала молодая девушка после окончания техникума. Звали ее Марина. Мы с ней подружились и в свободное время часто беседовали на разные темы, в том числе и любовные. Ее замечательные шелковистые русые косы спускались ниже пояса и приводили меня в восхищение, в восторг. Я нежно гладил их своей рукой и прятал в них свое лицо. Под впечатлением разговоров с Мариной я написал несколько стихов.

Однажды к себе в кабинет меня вызвал начальник лазарета Сахарова и сказала, что до нее дошли сведения о наших дружеских отношениях с Мариной. Я сказал, что у нас чисто платоническая любовь. Никаких интимных отношений нет. Разве мы не можем разго-

136

варивать по хорошему? Сахарова предупредила, что если сведения о моих отношениях с Мариной дойдут до Портного, то мне несдобровать, да и на Марину ляжет незаслуженно грязное пятно. Лучше для всех, если меня переведут на рядом находящийся лагпункт для работы по специальности. Я по долгу службы буду иметь возможность приезжать в лазарет. Но судьба распорядилась иначе. Через несколько лет я приехал в лазарет Шанголы, но Марины там уже не было, что с ней, где она я не знаю.

Находясь в Шангольском лазарете, общаясь с ребятами моего возраста, разумеется мы вели разные душевные разговоры, в том числе и о любви, о чувствах, делились впечатлениями, взглядами. Мы были молоды и не чужды всего, что свойственно нашему возрасту. Я писал разные куплеты о любви, сатирические и душевные, навеянные своими грезами, мечтаниями и по разговорам товарищей.

В памяти остались такие:

Я ждал тебя, часы ползли устало,

Как старые враги.

Всю ночь меня будил твой голос милый

И чьи-то слышались шаги...

Я ждал тебя,

Прозрачен, свеж и светел

Осенний день повеял над землей,

В немой тоске я день чудесный встретил

Своею жгучею слезой.

Пойми меня, что в этой жизни,

Чтоб быть с тобой я каждый миг ловлю.

Я люблю тебя безумно,

Как жизнь, как счастье люблю.

137

КАТЯ

Катя, Катюша,

Подруга моя.

Катя, Катюша,

Любила меня.

Прошли злые вьюги,

Прошли холода

И вот наступила

Отрадна весна.

Мы с Катей гуляли

В саду вечерком.

Мы с Катей катались

На лодке вдвоем.

И видели с Катей

Нас вместе везде.

Казались счастливыми

Мы на земле.

И вот я однажды

Шел вечерком

И Катю увидел

С другим пареньком.

Они обнимались,

Они целовались,

Довольны собою,

Счастливо смеялись.

Вся кровь закипела

Гневом во мне

И стал я как будто бы

Сам не в себе.

138

Я бросился к ним

Быстро вынял кинжал...

Друг с мертвой Катей

Рядом лежал...

С тех пор я не знаю

Покоя ни дня,

Прощай, дорогая,

Катя моя.

Ты за измену

Погубила себя

И вместе с тобою

Прощай, жизнь моя.

ОКСАНА

На тропинке утром рано

По пути к себе домой

Черноокая Оксана

Повстречалася с Фомой.

Он ей шепчет еле слышно:

"При луне тебя я встречу,

У Николы, возле вишни

Проведем мы вместе вечер".

Размечталася Оксана,

Из ведерка льет вода,

Любовь девичья - не шутка,

Милый, дорогой Фома.

Бьется сердце черноокой,

Радость встречи предвещая.

Буду ждать я дорогого,

Там, где вишенка густая.

139

Вот и вечер наступает,

Встретил милую Фома.

Они долго говорили

Возле вишни у плетня.

А о чем договорились,

Знает звездочка одна.

Х Х Х

Я тебя, моя плутовка,

Горячо люблю.

Положи свою головку       

Ты на грудь мою.

Обеими руками, обними сильней

И уста с устами

Сердце с сердцем склей.

Что боишься ласки?

Милая моя.

Посмотри мне в глазки,

Поцелуй меня.

Х Х Х

Дни слагаются в недели,

в месяцы, бегут в года.

Незаметно пролетает

Наша юная пора.

Наступает зрелость, старость,

Если только доживешь.

Коль родился - жить ведь надо

Если сознание - живешь.

А сознания не стало

Жизнь прошла, уже конец

140

От тебя лишь тень осталась

Ты не человек - мертвец.

Х Х Х

Я сижу у окна и смотрю на цветы,

Как ветер их стебли качает

И пышны бутоны цветов

Все ниже к земле пригибает.

Вот астры, гвоздика, пион

Сплелись и качаются вместе.

Настурция и ноготок

Сжались как в хорошем семействе

Выше всех поднялся над цветами

Репей. Он дик и могуч

С ароматом цветов считается мало

На бутоне колючие иглы растут,

Готовы колоть кого б ни попало.

Х Х Х 

Как волк голодный и усталый

Бродяга северных лесов,

Ему и мне теперь мешает

Дубова дверь, тяжел засов.

Но вот судьба нам улыбнулась,

На волю выскочили мы.

Одною мыслью одержимы.

Вперед, подальше от тюрьмы.

Увы! Погоня уже близко

И злой борьбы не избежать.

Смерть не страшна, но жизнь прекрасна

Ее суметь надо отдать.

141

ВЕСНА

Проснулись деревья от зимнего сна.

Грачи прилетели - значит весна.

Солнышко светит, расстаял снежок,

Веселую песню поет ручеек.

Дети гурьбою бегут по траве

Кораблик плывет по бурной волне,

Радостны возгласы слышны в саду

Дети с восторгом встречают весну

Х Х Х 

Прощай, несчастная Россия,

Страна несбывшихся надежд.

Страна обманутых народов,

Страна героев и невежд.

Страна загубленных талантов,

Страна растоптанной мечты.

Страна погубленной природы,

Ее чудесной красоты.

Природа не вечна - беречь ее надо

Мудрость народа  гласит           

За жестокое к ней отношение  

Природа всем отомстит.

К воспоминанию одного бродяги

Ты "хороша" собой,

В том нету спора.

А посмотри: чем хуже я!

У тебя нос провалился,

Нету глаза у меня.

142

Ты в Ленинграде проживала

Знала все притоны, бардаки.

Я бродяга был бездомный,

Спал под лодкой у реки.

Х Х Х

Тучи по небу проплыли

Дождь прекратился, солнце взошло

Птицы на ветках песни запели

Ветер затих стало светло.

Вот в далеке переливом закатистым

В роще запел соловей

Сорочая трель по лесу слышится

Листья деревьев блестят веселей

Капельки с листьев падая на землю

Сверкают на солнце, блестят -

Бутоны цветов раскрываются

Тихо качаясь на солнце глядят.

Где-то петух кукарекнул задиристо.

Промычала корова, раздался лай собак

Рыбка в реке плеснулась играючи

Скрипнули весла, поехал рыбак.

Х Х Х

В преданья старины глубокой

Еще до Киевских князей,

Идут сказания в народе

О родине Руси моей.

До пришествия хазаров,

Половцев, монгол, татар

143

Русь Киевска существовала

Они же несли войну, пожар.

И Русь моя объединилась

Великой стала моя Русь.

В ее состав влились народы -

Сибирь, Кавказ и Беларусь.

Когда они объединились

Стала родина моя

Могучей, сильною державой  

От восхода, до заката дня.

Х Х Х

Я один как собака,

Как в лесу серый волк

С перебитою лапой

Не нашел в жизни толк.

Я ползу дальше, дальше

Скалюсь, лаю, рычу.

Только нету мне счастья

Я на волю хочу.

Х Х Х

Душа моя ты заболела - излечись.

Я дам тебе лекарство как отраву

Мы снова станем вместе - ты борись.

Борись с тем, что считаешь не по нраву

Давай, как прежде, будем мы идти,

Не расцепляя наши руки,

Ты телу даешь свои пути.

Оно - твоей лишь флейты звуки

144

И нету пользы иль добра

Коль тело без  души пасется,

Оно тогда - источник зла

Бездушным в мире остается.

Х Х Х

Солнца луч блеснул - восход

Сталин делает "обход".

Не успеет встать с постели

Слова гнева полетели

Вы, паршивые, ко мне!

И словно весь кипит в огне.

Луч гнева мечет своим взглядом,

Тряся от злобы тучным задом.

Маршалов, профессоров

В гневе задушить готов.

Обзовет людей скотиной

Ни за что и ни при что.

Себя чтит он полубогом,                        

Других не ставит ни во что.

145

РЕЧУШКА

Речушка, речушка, речушка

Каменистая наша река

быстры твои перекаты

крутые твои берега.

Речушка, речушка, речушка

каменистая наша река

на твоих берегах прошло мое детство

с тобой мои мысли, ты мне дорога.

Своею водичкой ты нас обмывала

Мы грелись в песке на твоих берегах

На водопой коней приводили

Цветы собирали на пышных лугах.

Речушка, речушка, речушка

тебя беззаветно люблю

с тобою всегда сочетаю

беззаботную юность свою.

 1942 г.

КУКУШКА

В лесу кукушка куковала

считая годы для людей.

С куста на куст перелетала

судьбой нерадостной своей.

Кукушка бездомная птица

Ты ищешь гнездо чужое

Меня с места на место гоняют

в лагерях "Севдинстроя".

146

Кукушка, кукушка, кукушка

что же ты замолчала.

Иль не хочешь открыть

того, что мне предвещала.

Кукушка, кукушка, кукушка,

что с тобою сталось?

Скажи мне родная кукушка

Сколько жить в лагерях мне осталось.

1942 г.

ВОСПОМИНАНИЯ О ДРУГЕ

В тот вечер кровь моя кипела

Недуг на части сердце рвал

И буря за окном ревела

Холодный дождь в окно стучал.

Больной мой друг изнемогая

С хрипеньем кашлял и стонал

И руки к сердцу прижимая

Он кровью слизистой плевал.

Рукой иссохшей рвал рубаху

И грудь худую обнажал

То теребил волос папаху

Сам безнадежно увядал.

А буря выла и стонала

в окно открытое гремя

какой-то ниткою незримой

с больным увязвая меня.

С восходом солнца друг умолк

В последний раз вздохнул свободно

Какой ужасный был конец

Его я помню превосходно.

147

Много лет с тех прошло

Судьба не раз меня клевала

Так дни юности прошли

И старость за спиною встала.

1942 год.

Нам нравилась, нас привлекала

Слепая вера в коммунизм

Она нас прямо Окрыляла

внедряя в мозг идеализм.

Капитализм мы проклинали,

"Своей дорогой мы идем!"

Не мыслили, не понимали

Того, как плохо мы живем.

Для себя коммунисты создали

на земле светлый, радостный рай

а народу сказали "строй коммунизм"

и о рае мечтай.

1948 год.

ПОД КРЫШЕЙ РОССИИ

Теле, радио, кино

Заполнено реформами

все советуют нам жить

правилами, нормами.

Рэкет, пьянство и разврат

захлестнуло общество

позабыли совесть, честь

превозносим новшество

148

Вся Прибалтика,

Чечня Молдаваны тоже,

На Россию поднялись

На что это похоже.

Где же наш патриотизм,

Гордость наша, где ты?

Позабыли и молчат

Писатели, поэты.

На святую нашу Русь

вновь "спустились" горе

терпенье лопнет и народ

слово скажет в споре

Политиканов болтунов

богатых новуришей

всех расставит по местам

под российской крышей.

Украина, Беларусь,

Казахстан с Кавказом

объединятся вместе все

вопреки указам.

1994 г.

РЕФОРМА

Болтают в думе и кричат

про законы, нормы

остается только тень

от большой реформы.

Внешне складно, хорошо

Закон их положительный

Ну а в жизни от него

Результат сомнительный.

149

Все депутаты - мудрецы

все законы знают,

только как нам дальше жить

того не понимают.

Берут реформы за пример

из США и Польши

а практически урвать

для себя побольше.

А народ? Народ простой,

ему б рублишко длинный.

Народ страдает слепотой

Слепотой куриной.

Зеленый доллар лезет к нам

Реформой прикрываясь

над российским над рублем

просто издеваясь.

Богачи и бедняки

в нашей жизни - норма.               

На черта она нужна

грабительска реформа.        

1992 год.

КОМАНДИРОВКА НА ФРОНТ

150

КОМАНДИРОВКА НА ФРОНТ

Переводить из лазарета на другой лагпункт не потребовалось. Все решилось по другому.

В октябре 1943 года меня вызвали с вещами на вахту и ничего не объявляя в поезде повезли в г. Вельск. На сборном пункте собралось около трехсот человек. Пришел областной военный комиссар и объявил, что наше ходатайство о посылке на фронт удовлетворено. Мы больше не заключенные, мы добровольцы, едущие на войну. Погрузили в товарные вагоны точно так же, как для заключенных, только дверь не закрывалась на замок и мы поехали в сопровождении особых войск НКВД.

Прибыли на Вологодский сборный пункт - г. Грязовец. Нас переодели в солдатское обмундирование, разбили на взводы, роты, батальоны. Командиров назначили из проштрафившихся офицеров. Нашим комзводом был лейтенант Петров, уже принимавший участие в боях. За что попал в штрафной для меня было неизвестно и вообще эти вопросы никому не задавались.

С месяц проводилась усиленная военная подготовка с практическими занятиями и отработкой приемов боя на местности. В техникуме у нас преподавалась военная подготовка с практическими занятиями. Некоторое представление об армии я имел. Нас обучали, что бить врага будем на его территории, что наша армия всех лучше и сильней и это понятие вселились во все наши действия. За нашим обучением пристально следили, много времени уделялись политзанятиям.

Наш батальон прибыл в состав 285 дивизии 54 армии Волховского фронта. Каждый из штрафников свое пятно - судимость, должен смыть только своей кровью, после чего мог быть переведен из штрафного в обыкновенную воинскую часть.

Известно, что на фронте всегда есть более и менее опасные участки. Штрафники использовались на самых опасных участках, где

151

предполагались большие людские потери. Командующие фронтом, армиями планировали действия огромных масс людей на больших территориях, применяя различные роды войск и в определенной мере располагали сведениями о силах врага.

Солдат видит перед собой небольшой участок. Вплотную противостояли живые, реальные, видимые люди, стремящиеся уничтожить, убить, искалечить противника и остаться живым самому. Перед каждым боем в душу закрадывался страх быть убитым. Чтобы остаться в живых, необходимо перебороть страх смерти, запастись жаждой жизни.

О войне написано много книг и сколько бы еще не писали все - что было описать все равно невозможно.

О войне, фронтовых событиях, разных происшествиях которых у меня было много, но я их не описываю. Мое повествование посвящено в основном политическими репрессиям проводившимися в стране. Мое непосредственное участие в боевых действиях можно рассматривать как одну из множества видов репрессии. Ибо на фронте я был нужен как живой механизм, винтик, выполняющий определенную задачу под контролем других механизмов. Если бы убили не велика печаль и горе, туда ему вражине и дорога. Жив остался, твое счастье, живи, но при малейшем проступке вернуть обратно в лагерь труда не составит. Твоя участь предрешение. Но человек всегда надеется на будущее лучшее и свои силы, свое тело до последней клеточки готовит к жизни.

Жажда жизни рождает храбрость, которая, сочетаясь с умением применять единственно правильный прием в данный момент, рождает героизм. Любые мысли, кроме боевых, кроме уничтожения врага, могут быть гибельными. В бою раздумывать некогда, ни о родных, ни о Родине, ни о Сталине, ни о ком, кроме своих действий, чтобы победить врага. Своя самозащита тесно связана с защитой товарища и всех вместе - это приводит к победе или к поражению. Горе тем, кто не сумеет преодолеть свой страх смерти, боится быть убитым, проявит трусость, а

152

значит даст возможность врагу победить тебя, убить.

Конечно, храбрецы также гибнут - это неизбежно в бою, но больше и чаще гибнут трусы или растерявшиеся, не сумевшие сделать определенные действия. Умный, опытный солдат даже при бомбежке и артобстреле выбирает позицию менее уязвимую, заранее предугадает куда упадет бомба или снаряд. Ну, а при прямом попадании - что же прощай земля родная. Война это не только стрельба и бой. Война это тяжелый труд, работа.

Очень важно всегда быть уверенным в победе, не поддаваться унынию, грусти. Шутки, анекдоты веселые, порой несуразные истории поднимают настроение, боевой дух солдата. В армии всегда уважают. любят шутников - весельчаков. Перед боем выдавалось по 100 грамм спирта, что в немалой степени воодушевляло, придавало храбрости. В бою наступает какое-то отупление чувств, озверение, ярость. Прибавляется силы, энергии. Забываешь все, кроме сиюминутного.

Как на войне? А на войне, как на войне. Ты стреляешь в тебя стреляют. Ты убиваешь - тебя убивают. А если убьют, то тут уж не зевай - быстрей смотри где врата рая и бегом туда. Пули? Пули не бойся. Попадет в лоб - отскочит, попадет в рот - проглотишь. Пуля просвистела - значит уже пролетела. Так что пуля не страшна. Свою пулю не услышишь, почувствуешь боль - значит вот она голубушка, твоя. Враг! Что это такое? На войне правильней говорить надо "противник", то есть тот, кто против вас. Враг может быть и лично один человек. Кто-то кому-то сделал плохое или не сделал что-то и он может стать вашим недругом, врагом временным или на всю жизнь. Это уже зависит от причины, вызвавшей вражду, от индивидуальной стороны характера определенного человека. Мстительный человек из-за незначительной причины может стать вам врагом на всю жизнь и наоборот мягкий великодушный человек проща-

153

ет значительный проступок, факт, действие словом и даже делом. Следовательно, в обыденной жизни врагом становится определенное лицо и по определенной причине. Человек, ставший для вас врагом в личной жизни, может находиться вместе с вами в обществе, в коллективе и даже в семье. Вы устраняетесь от общения с ним, игнорируете его, не замечаете или наоборот, стремитесь чем-то его перебороть, быть лучше его, не помогать ему в работе, в жизни, не оказывать даже мелких услуг, не разговаривать с ним, сообщать друзьям об отрицательных его сторонах, мешать в работе, препятствовать в продвижении по службе, возможно, в душе желаете ему смерти и даже сами лично предпринимаете покушение на его жизнь, стремитесь убить, уничтожить его физически. Уничтожите конкретное лицо.

На войне враг - это совсем другое дело. На войне враг - это не отдельный индивидум, это масса людей, объединенных одним стремлением уничтожить, победить, поработить тебя и твой народ. На войне враг лично тебе не нанес оскорбления, ты не знаешь его в лицо, тебе неизвестно, кто он, хороший человек или плохой, ты не вступал с ним в пререкания. Не знаешь его профессию, но эти лица, масса людей, которые намерены и делают все от них зависящее, чтобы уничтожить тебя физически и соответственно вы тоже предпринимаете все меры, все способы, все уловки и хитрости, чтобы уничтожить, убить его. Убить любым способом, при помощи различного оружия, различных других средств и если необходимо, то и собственноручно, непосредственно ударом своей руки, чувствуя, явно ощущая удар, конвульсию и смерть врага. Видите, ощущаете предсмертную судорогу, агонию врага, довольны, рады в его смерти, в своей победе. Совершается что-то ужасное, противоправное омерзительное по своей сути противочеловеческое. Человек в мирной жизни не способен нанести физическую боль другому человеку, животному, человек, которому сам факт нанесения какой-то боли другому существу,

154

какого-то физического насилия на войне убивают себе подобного человека, не чувствуя ни ужаса, ни раскаяния в содеянном. Считает убийство, узаконенной войной, необходимым убийством. Совершает противоестественное, противоприродное действие, чуждое его морали и психологии.

И тем не менее, против своего желания вы идете в бой, идете на убийство и совершаете его. Наш батальон занял позицию на передовой линии фронтового участка.

Противник занимал небольшую, но господствующую над данной местностью, высоту. Нашему батальону поставили боевую задачу - выбить противника с высоты, закрепиться за ней — до подхода подкрепления.

Первый бой. О! Сколько он принес раздумий. После артподготовки мы бросились в атаку. Малоподготовленные, не опытные бросились вперед. Кто-то падает впереди, сбоку. Не оглядываюсь, бегу. Вот окопы немцев. Передо мной выросла фигура немца в каске. Я выстрелил в него и тут же ударил штыком. Поворачиваюсь направо, где так же дерутся. Бегу по проходу, еще, кого-то бью, стреляю. Вдруг огнем обожгло левое плечо, но рука действует. Наши уже на высоте. Немцы отошли. Срочно закрепляемся в их же траншеях. Бой окончился, хотя еще постреливали. Сколько времени длился бой, не помню. Убитых много. Погиб и наш комвзвода. Нас осталось во взводе человек пятнадцать. Командира нет. Беру обязанности на себя, о чем и объявляю оставшимся в живых. Вскоре подошел второй батальон, сменил нас и занял оборону. Поредевший штрафной отвели на вторую линию. Погибло много. У меня оказалось ранение в плечо. Рана не глубокая. В медчасти сделали перевязку, в медсанбат я не пошел. Был убит и наш командир роты.

В другую часть меня не перевели, несмотря на ранение. Пришло пополнение, но командиров не было и меня утвердили в должности

155

комвзвода, на языке солдата - ванька - взводный. Надо сказать, что младший и средний комсостав очень часто гибли и им не всегда находилась замена. Комбат комроты и тем более комвзвода - всегда были в первых рядах. Показывая пример первыми поднимались в атаку, и первыми гибли. Требовались отчаянные, не дорожащие собой ребята.

Боевые действия на нашем участке затянулись, не принося победы ни одной стороне, жили как и положено на фронте в землянках и окопах. Шли беспрерывные артиллерийские дуэли, но в рукопашный бой мы не переходили. От снарядов были убитые и раненые. Меня вызвали в штаб дивизии и предложили направить на курсы командиров. Я согласился. Кандидатов на командные должности набралось человек тридцать в дивизии. Курсы были организованы в тылу штаба фронта и располагались в селе Мишкино. В виду сильных боев и больших потерь нам досрочно присвоили звание лейтенантов и направили в действующие части.

Я попал в 364-ю стрелковую дивизию 8 армии. Месяца через два комроты отправили в госпиталь по ранению, а меня назначили временно вместо него.

В бою около Черной речки осколком снаряда выбило четыре нижних зуба, наполовину перервало язык и перелом нижней челюсти. С этим ранением я был госпитализирован. Самое плохое то, что я не мог разговаривать и есть пищу. Медсестра вливала в рот мне бульон, жидкую кашицу и ежедневные уколы внутривенно глюкозы. Медленно, но я выздоравливал.

Госпиталь находился в лесу в палатках. Был конец лета. 1944 года. Из госпиталя меня направили на Карельский фронт. Командующим фронтом был Мерецков. В бою за станцию Массельскую я командовал ротой и получил первую награду - орден Красного Знамени. Станция неоднократно переходила из рук в руки, но осталась за нами. Движение поездов по железной дороге не прекращалось. Мне присвоили звание ст. лейтенант.

156

В августе 1944 года нашу часть перевели в 14 армию в Заполярье на левый берег Кольского залива. Сильные бои были в районе долины Титовка у реки Западная Лица. Позднее это место назвали Долина Смерти. Наши войска разгромили немцев. Здесь в рукопашном бою я получил ножевое-штыковое ранение в грудь. Нож ударился в медаль на груди, соскользнул и на уровне пятого ребра слева (прямо над сердцем) вошел в мягкие ткани, на I см не дошел до сердца. Рана зажила быстро, но крови потерял много и мне делали переливание. Мне присвоили звание Капитана.

В феврале 1945 года наш отряд, где я был в должности зам. командира батальона, перебросили на третий Белорусский фронт в район Кенигсберга, принимал участие во взятии 15-го форта.

После официального окончания войны наш отдельный батальон перевезли в Литву в предместье Каунаса для борьбы с литовскими "бандами". Началась демобилизация войск и в то же время активизировалась деятельность НКВД. Начали вывозить всех подозрительных в Россию. Моя военная карьера началась удачно. Ранения полученные были не смертельны. Я остался жив. Получил награды - четыре ордена и две медали. Причем награда за боевые действия, а не юбилейные, которые в данное время некоторые так выставляют. Мне присвоили офицерское звание, должность. Ничего не предвещало угрозу и беду. Но человек предполагает, а МВД располагает и никого не выпускает со своего внимания. Неустанное, бдительное око всегда над нами. Черные тучи уже вовсю сгущались надо мной и "гром" грянул.

Я не страшился смерти, в бою бесшабашно бросался вперед, не прикрывался другими и не прятался, разумеется специально не искал смерти, не совал голову по пустому в пекло и не подставлял под пулю. Вместе с солдатами ел, спал, случалось и гулял. Сказывался

157

мой характер вологодского удалого парня. У меня всегда были друзья. Однако были и враги, тайные, скрытые. И один из них мой политрук. Я по природе слишком доверчив. Прежде всего в человеке вижу хорошее, что меня неоднократно подводило.

Мне предписывалось всемерно содействовать проводимой коллективизации, всех подозрительных, мешающих коллективизации, затаившихся врагом и т.п. подвергать аресту не считаясь ни с возрастом, ни с полом. Практически началось планомерное посягательство ни свободную жизнь, начались репрессии, аресты ни в чем не повинных людей.

Мы несли охрану объектов, вели работу по изоляции вооруженных разных банд, изъятия оружия, патрулирование и т.д., но от карательных операций и участия в арестах, репрессиях я отказался.

Мы вели разведывательную работу по выявлению банд, складов оружия. Были неоднократные стычки и убитые с обеих сторон. Вооруженные нападения не способствовали мирной жизни, резко осложняли обстановку. Было совершенно ясно и понятно, что война окончилась полной и решительной нашей победой. Отдельные убийства производили оставшиеся фашиствующие, запятнанные в крови, озлобившиеся элементы. Своими действиями они наносили вред прежде всего своему же народу. Таких лиц мы вылавливали и передавали их судебным органам. В этих вопросах помогало местное население, которому надоели угрозы и вымогательства бандитствующих элементов. Вскоре такие банды были ликвидированы, наступил мирный труд и восстановление разрушенного. Народ устал от войны, от насилия проводимого немцами, а затем и нашими войсками и органами. Прекратились враждебные действия, началось взаимопонимание, сотрудничество, мирная жизнь, лирное сосуществование, но органу НКВД не только не уменьшили, а расширили свою деятельность. Началось выявление неблагонадежных, начались репрессии неповинных людей.

158

Начались облавы и так называемые репатриирование и интернирование. Началось просеивание и в войсках. Вспомнили все прежние "грехи", у кого они были в биографии. Замполитом был у нас некто Мази. Трус, умудрившийся ни разу не побывать в прямых военных действиях. Но всегда оказывался в списках представляемых к награде, а я его вычеркивал. Мерзавец написал на меня донос. Кто хотя бы раз был в лапах НКВД, он навечно оставался в черном списке, несмотря ни на что. Надобность во мне, как живой силе на фронте, отпала, а от карательных операций я отказался, следовательно я неисправившийся, затаившийся враг.

Меня вызвали в штаб дивизии и прямо в кабинете схватили сзади за руки, обрезали (не сняли) ремни, отобрали пистолет, сняли погоны, ордена, медали. Я оказался арестованным. Через пару дней вместе с группой бывших пленных без суда и следствия, без всякого обвинения повезли домой, в Россию матушку. Так я оказался в фильтрационном пересыльном лагере. Все возвратилось на круги своя. Командировка на фронт завершилась.

На фронте воевали

Кричали мы Ура!

За это нам в награду

Достались лагеря,

Не унывай ребятушки

Выше держи грудь

Нас уже вторично

Им не обмануть...

Сколько нам не ведомо

Здесь придется жить

Многим вероятно

И голову сложить.

159

Среди нас были освобожденные из плена, арестованные "неблагонадежные", как я. В общем довольно разнообразная публика. Бывшие военные ходили в форме только без погон.

Я уже был не тот что прежде. Повидал кровь, войну. Видел как убивают. Вид трупа на войне не представлял интереса и ужаса, если убитый не был твоим товарищем, другом. Воспринималось все как должное. Другое дело труп в зоне в лагере. Это не убитый в бою. Это человек, который умер от голода или от болезни. Кормили нас плохо. Все время ощущалось чувство голода. И по опыту узнал, что такое истощение и пеллагра. Спасение было в одном - быстрей из фильтрационного лагеря попасть в общий лагерь. Меня несколько раз вызывали к следователю. Из наших с ним разговоров я узнал, что многие из прежнего руководства Севдвинлага по прежнему работают в тех же должностях.

Следственная группа работала на полную мощность. Ежедневно кого-то отправляли в лагеря.

Следователь расспрашивал меня о фронтовых делах, где и в каких сражениях я участвовал, за что конкретно получил награды, кто были моими командирами, какой состав подразделений - крестьяне, рабочие, интеллигенция, бывшие заключенные штрафники. Спрашивал как выглядят немецкие и литовские города, поселки, как относилось к нам население и как наши солдаты относились к ним. Я рассказывал то, что видел ничего не прибавляя, и не убавляя. Было и хорошее, и плохое на наш взгляд. Я сказал, что население Литвы относится к нам с некоторым недоверием, страхом. Конечно, в разговорах не обходилось и без некоторых эпизодов.

Официальных протоколов типа допросов не велось. Все ограничивалось словесными переговорами. Как я понял из расспросов следователя особенно интересовало отношение наших солдат к немцам вообще, к их руководству, верхушке. Я говорил, что мы все глубоко

160

ненавидим фашистов, считаем, что войну начал Гитлер и его сподвижники. Немецкие пленные в основном проклинали Гитлера и фашизм, не хотели воевать. Среди них были коммунисты и сочувствующие. Как правило, простые немецкие солдаты презирали и в тоже время боялись эсесовцев, считали их подлыми зверями и т.д. Но это слова пленных, а в бою они также стреляли в нас, а следовательно наши враги. Позже следователь сказал, что он затребовал и получил выписки из моего прежнего дела, за что я был осужден, а также характеристики из воинской части. После нескольких таких собеседований меня на допрос вызывать прекратили. И объявили, что я направляюсь в Севдвинлаг для отбытия оставшегося прежнего срока с включением в него времени нахождения на фронте.

Нас, группу бывших фронтовиков, а теперь уже заключенных, отправили в Севдвинлаг. Так я оказался в колонне № I Севдвин-лага.

В проведении медкомиссии вновь прибывших принимал участие прежний начальник санитарного отдела. С ним состоялся у меня разговор и через несколько дней меня направили в качестве зав. медпунктом в колонну № 6, располагавшуюся в 5-6 км от города Вельска.

Итак, все встало на круги свои.

Полуостров "Рыбачий"

Тишина, мокрый снег с верху падает

Плеснуло о скалы волной

Мы в разведке находимся

По охране страны родной.

Кругом скалы, болотины

Ни травы, ни деревьев нет

Лишь в тайных тропинках проложенных

Слабо виден в лишайниках след.

161

Напряжено до пределов внимание                  

"Шумит" в ушах и стучит тишиной

Мы в дозоре находимся

Для охраны страны родной.

Морская граница на севере

Полуостров Рыбачий, фиорд Корткенос

Зорче смотри, охраняй свою Родину

Пограничник, русский матрос.

ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН

 

Пришло на фронт к нам пополненье,

Так называемый штрафбат -

С укомплектованным составом

От командиров до солдат.

Промокла потом гимнастерка

И заскорузлели штаны,

Как блины на голове пилотки

Портянки из сапог видны.

Пришло на фронт к нам пополненье,

Судимый ранее народ.

Кровью смыть должны судимость

Назад ни шагу, в бой, вперед.

Ура кричать нас научили

На взвод десяток винтарей,

Бутылки с жидкостью вручили

И в бой отправили быстрей.

И грянул бой. Все грохотало,

Рвались снаряды, крики, стон,

А в сердце ярость бушевала

В бою не дрогнул батальон.

162

Среди нас всякие встречались

Убийцы, воры и шпана.

Но немца дружно все лупили

Кричали в рот, в нос и Ура.

Мы победили в той атаке

Бежал с позором подлый враг

На высоте установили

Наш, Советский Красный флаг.

Немного их живых осталось

В той первый бой за высоту

Они достойно защищали - Свою -

Свободу и Страну!

КОЛОННА №6

163

КОЛОННА  №6

В колонну № 6 я прибыл в декабре 1945 года и находился там почти пять лет. Я не буду события излагать в хронологическом порядке, а расскажу отдельные факты и происшествия.

Прежде всего о ее расположении и структуре. От города Вельска по шоссейной дороге пять километров. В 200 метрах от забора протекает речка Вага. Берега песчаны, большинство обрывистые, крутые. В лесу преобладает сосна, а в низинах ель. По берегам реки кустарники, ольха, березы, шиповник, малинник. В лесу произрастает масса грибов и ягод.

Колонна 6 имела три зоны: жилую, первую производственную, где изготовлялся кирпич и вторую производственную с цехами различного ширпотреба. Расстояние первой и второй производственных зон от жилой не более 150 метров. В первой производственной зоне работали наиболее здоровые заключенные, на 50 процентов молодые женщины. В зоне ширпотреба работали инвалиды и лица легкого труда, то есть истощенные.

Для производства кирпича глину заготавливали в той же зоне в карьере. Из карьера глину подвозили в вагонетках по узкоколейным рельсам. Вагонетку загружали вручную лопатами и толкали ее до места назначения. Глина, песок, вода в больших корытах смешивались при помощи топтания ногами. Целая бригада в сапогах, или босиком топтали глину до получения однородной массы. Позднее привезли специальные барабаны-мешалки и топтание ногами отпало. Полученный состав порциями раскладывался на стеллажах, как тесто в пекарнях. Рабочие куски глины закладывали в деревянные формы и сверху деревянной кувалдой уплотняли до придания нужной формы - кирпича. Этот кирпич - сырец укладывался на стеллажи вагонеток и подавался в печь для обжига. Все видь работ производились вруч-

164

ную. Такова краткая технология изготовления кирпича.

Как профзаболевания у формовщиц преобладали растяжения суставов, радикулиты, тентовагиниты, простудные заболевания и другие.

Работа была тяжелая, но несравнимая с лесоповалом. Уезжать с этой колонны в другую, на общие работы желающих не было.

В зоне ширпотреба выпускали разные виды изделий. Делали глиняные горшки, миски. Вырезали, раскрашивали деревянные ложки, коробки. Из шкур животных выделывали кожу для сапог. Из шерсти валяли валенки. Делались сани, дуги, бочки, ведра, разные игрушки, куклы, зеркала, сшивали блокноты, клеили конверты и многие другие поделки. Для каждого инвалида находилась своя работа. Без дела не оставался никто.

Во всех лагпунктах, почему-то, медпункт размещался рядом с баней. С одного конца здания - медпункт, а дальше баня. Как и везде, в медпункте были кладовки для дров, разного инвентаря, комната ожидания, приемная, стационар и моя комната спальня.

В бане сначала раздевалка-одевалка, затем парикмахерская, моечная-парилка, прачечная с дверями в моечную и отдельная дверь на улицу. Рядом с баней неизменная дезкамера той же конструкции, как я уже описывал в Сокольском ИТЛ.

Жили в одной зоне мужчины и женщины, но в разных бараках. Всего в зоне было от 400 до 500 человек. Интимные связи между мужчинами и женщинами запрещались и если надзиратель заставал их вместе, следовало наказание обоих - помещение в штрафной изолятор на сутки или больше.

Администрация, надзорсостав знали о связях, но не могли, да и не очень стремились их предотвратить. Основное - работа, выполнение норм и создание видимости отсутствия интимных связей.

При проживании в одной зоне практически запретить встречи невозможно. Надзиратель смотрел за всеми в два глаза, а за ним - в сотни глаз и предупредить успевали раньше, чем он увидит.

165

Кроме спальных бараков с неизменными нарами, существовали разные камеры, уголки и т.д. Однако массового сожительства не было. Причина простая - доходягам, дистрофикам, инвалидам на том рационе питания было не до секса.

Любовниц имели в основном лагерные "придурки" - служащие и конечно некоторые молодые парни и девчата. В 1945 и 1946 годах с питанием стало хуже. Не было жиров, мяса. Варили крапиву вместо капусты. Поступала тюленина и даже мясо акулы. Основным видом довольствия был хлеб, которого выдавали 600-700 грамм и доппаек 200 грамм. Для больных в стационаре питание было немного лучше. Плохо было с одеждой, особенно с обувью.

Кожевниками и пимокатами работала группа заключенных - державшаяся обособленно от остальных. Сначала я подружился с их бригадиром, а затем и с остальными. Я часто приходил к ним в цех и мы беседовали на разные темы, но никогда не касались вопросов религии, хотя они знали, что я православный христианин, отношусь с уважением, любовью к церкви, к Христу-Спасителю. Я знал о их вероисповедовании и относился к этому с большим уважением, никогда не позволял ругани и выпадов сквернословия, которого они не терпели.

Зная их тяжелый труд в душном, пропахшем кислотами воздухом, я стремился помочь им в питании, выписывая диету. Я видел, как они работают мокрые, в поту и часто без рубашек. Такой труд не каждый выдержит. Администрация лагерная относилась к ним с пониманием, тем более, что часто часть продукции (кожу, валенки) прямо из цеха относили (воровали) к себе домой. У начальника колонны Курагина в пальто были такие карманы, что в них умещались пара валенок.

В 1947 или 1948 году мне тоже сделали по блату белые валенки, длинные с отворотами.

166

Ложки, миски, разделочные доски раскрашивались в различные рисунки и цвета. Я подружился с художником Макаровым, а особенно с Абдуленко. Первый был уроженец Мариуполя, второй - из Запорожья. Я никогда не был на Украине и они мне рассказывали про южные бла-годатные края. У Абдуленко болели почки и были часто почечные колики, он месяцами был у меня освобожденным или в стационаре. На простынях, натянутых на подрамники, Абдуленко рисовал копии с картин "Богатыри", "Письмо запорожских казаков турецкому султану", "Бурлаки" и другие. Начальник колонны Курагин увидел картины и две штуки я ему "подарил".

Несколько картин закатали в рулон и через знакомых вольнонаемных продали в городе на рынке.

Я подружился с шеф-поваром Шарлотисом Николаем Михайловичем. Он грек. Был капитаном какого-то корабля, схвачен нашими работниками НКВД и тройкой осужден на 10 лет за контрреволюционную деятельность, в формуляре так и писалось КРД вместо статьи УК. Ему даже не предъявлялось никакого обвинения. Не было и суда, даже формального. После нескольких месяцев содержания в Одесской тюрьме, его вызвали в канцелярию тюрьмы, объявили 10 лет и отправили в лагерь. Шарлотис был старше меня в два раза, но мы с ним подружились, делились самым сокровенным и каждый в силу своих возможностей помогал друг другу. Забегая вперед, скажу, что в 1949 году у него окончился срок 10 лет, но его не освободили из заключения, ничего не объясняя продолжали содержать в зоне.

Через несколько месяцев такого содержания в колонне 6 по указанию оперуполномоченного, Шарлотиса отправили в Красноярский край. Больше о нем я ничего не слыхал. У меня о нем остались самые хорошие впечатления. Он был человек честный, прямолинейный, порой резковат, но отходчив. Я с большим чувством и теплом вспоминаю о нем. Из всех друзей за мое десятилетнее пребывание в ИТЛ - он был

167

самым близким и лучшим. Господи, прости его и дай ему царствия не-бесного. Я прошу его душу простить меня, да простит нас Господь. Мир праху его. Считаю, что когда пишу эти слова, его уже нет в живых и поэтому обращаюсь, как к погибшему.

Про свою родину, цветущую Грецию он рассказывал со слезами. О родных, семье, оставшихся в Греции, Николай мало говорил, не хотел расстраивать себя. При упоминании о родных у него сверкали глаза и появлялись слезы. Я щадил его и старался не упоминать о близких ему людях.

Однажды с ним произошел комический случай. Ему поручили запрячь в повозку лошадь. Он никогда не видел, как это делается. После долгих трудов надел на коня хомут и вместо того, чтобы коня завести в оглобли, он повозку за оглобли потащил на коня. Мы над ним добродушно посмеялись, затем я показал как нужно запрягать коня.

Кухня-столовая размещалась в таком же деревянном бараке, как медпункт и баня. Посредине кухни в печку установлено несколько чугунных котлов разной емкости. Над котлами подвешивался зонт для вытяжки паров. Зонт проржавел, его сняли, нового еще не установили, а отверстие для вытяжки прикрыли фанерой. Однажды для утреннего завтрака ночью в одном из котлов варилась каша. На чердак кухни с целью воровства забрался один из заключенных, такой молодой, щупленький, но шкодливый парень. Воровство совершалось простым способом. На длинную палку привязывался котелок и через отверстие для пара отпускался в котел и вытаскивался вверх. Таких воришек ловили уже неоднократно. В данном случае он не нашел в темноте отверстия над котлом, ногами встал на фанеру и провалился вниз прямо в котел с кипящей кашей. Дикий вопль раздался в кухне. Сначала от неожиданности перепугался и повар. Опомнившись, он вытащил из котла вора, который вопил от боли. На чердак вор залез в одном нижнем белье и ботинках. Когда его привели ко мне,

168

огромные пузыри были по всему его телу. Сделав обезболивающий укол, я смазал его всего мазью от ожогов и поместил в стационар. После длительного лечения он остался живой, но выглядел безобразно, лицо и тело все было в шрамах.

Продукты дважды не выписываются. Кашу съели.

Штаб управления Севдвинлагом находился в городе Вельске. Несколько зданий обнесено штакетником. В каждом доме свой отдел. Я под конвоем неоднократно ездил в санотдел и за медикаментами на центральную базу. В санотделе завел дружбу с инспектором отдела Квасовым и начальником аптекоуправления Якушевым. Благодаря товарищеским отношениям с ними, я получал медикаментов значительно больше, чем другие. Но и я помогал им изделиями из нашего ширпотреба. Передал пару валенок и кожу - хром на сапоги. Хорошие отношения сложились с начальником САНО капитаном медслужбы Максимовым и его замом Ф.И. Воробей. Эта "малая птичка" Воробей имел вес около 120 килограммов. Живот почти на полметра отстоял от стола. Он любил слушать анекдоты, громко смеялся и своим добродушным голосом рассказывал анекдоты сам.

Ко мне лечиться приходили члены семей вольнонаемных работников, охраны и частенько вызывали на дом.

Безконвойное хождение вне пределов охраняемой зоны лагеря, давало существенное преимущество. Конечно, всегда контролировалось, куда пошел и зачем. Должен вовремя вернуться, проверялось, что несешь с собой. Но это уже не так важно. Причину придумать несложно. Я ходил в лес собирать грибы, ягоды, купался в речке.

Я написал домой, дал адрес в Вельске жены и вот в 1946 году весной ко мне приехала мать. Сначала в Вельск к жене, а с ней ко мне. Официально свидания не разрешались и мы встречались в ближайшем лесочке. Надзиратель знал о встрече, но негласно разрешил. Мы с мамой встречались по несколько часов в день в течении недели,

169

затем она уехала. Я узнал о жизни в деревне, о смерти отца и многое другое. В деревне царила страшная нищета, полуголодное существование.

О встрече с мамой я написал следующее:

О, мать! Ты приехала в лагерь ко мне

В дни светлые Пасхи недели

Я встретить тебя бы хотел во дворце,

Но встретить пришлось под веткою ели.

Ты мне рассказала по тяжесть в пути,

Про горе свое и невзгоды.

Сто километров пришлось пройти

В твои престарелые года.

Истертые до крови ноги твои,

Оттянутые сумкою плечи.

Но радость горит в материнской груди

Услышать сыновьи речи.

О мама! Родная, надейся и жди,

Исполнятся радостно грёзы.     

Укрою тебя на своей я груди,

Утру материнские слезы,

Х Х Х

Спасибо, родная, за то что родила

Спасибо, родная, за совесть и честь

Спасибо, родная, что грудью вскормила

Спасибо, родная, за то, что ты есть.

ПЕРВЫЕ ИНТЕРНИРОВАННЫЕ

170

ПЕРВЫЕ ИНТЕРНИРОВАННЫЕ

В конце 1945 года всех нас из жилой зоны срочно перевели в производственную зону ширпотреба и поселили в тех же цехах, где и работали. На верстаках, на полу, в проходах и т.п. Под медпункт выделили небольшую комнату, отдельную от всех. У меня имелись разные медикаменты, в том числе и сильнодействующие, но воровства не было ни одного случая. Несмотря на незапирающуюся дверь, никто самовольно не заходил, хотя в целом в зоне воровство было и значительное. Правда, была одна попытка воровства, но кончилась для вора печально. Вор зашел в медпункт, схватил в стационаре несколько порций хлеба и еще что-то. Вора заметил санитар. Когда воришка выходил, санитар схватил стоявшее в коридоре деревянное корыто для рубки хвойных игл и дном корыта ударил вора по голове. Удар оглушил вора и он упал. Дно корыта проломилось и осколки уперлись в шею и подбородок, так что корыто невозможно снять. Придя в чувство, вор оказался с ошейником-корытом на шее. Собралась небольшая толпа, все смеялись над неудачником. Чтоб снять с шеи корыто, мне пришлось расколоть его пополам топором. Воришка долго был посмешищем всей зоны.

Из прежней жилой зоны вывезли буквально все. Даже мусор. Остались в кухне котлы и посуда. В бараках вымыли полы и нары. Мы терялись в догадках, почему так спешно всех выселили. К чему-то идет подготовка.

Через сутки мы увидели, что по дороге к лагерю в бывшую зону движется большая партия заключенных, охраняемая солдатами и собаками. Я, как имевший право безконвойного хождения, вышел из своей зоны и подошел поближе. В прибывшей колонне были и мужчины и женщины, последних больше. Все одеты в гражданскую одежду,

171

несли узелки в руках или на плечах. Слышалась чужая речь. Я знал очень плохо по-немецки, но все же понял, что привели немцев. На работу их никуда не выводили. Установили строжайшую охрану и режим. Кроме стоявших по углам зоны вышек, еще установили дополнительные. Нам объявили, что это фашисты, и к ним должно быть соответственное отношение.

Так прошло месяца полтора-два. Затем по несколько человек группами немцев стали куда-то увозить, режим стал более слабым. Меня почти ежедневно водили в немецкую зону для оказания помощи больным. Среди немцев оказались знающие русский язык, и они служили переводчиками. Все помещения бывшей нашей жилой зоны использовались по тому же назначению, как и прежде. Прием немцев я проводил в "своем" бывшем медпункте. При общении с немцами все разговоры, кроме сугубо профессиональных, запрещались. Почти все время присутствовал надзиратель. Тем не менее я уточнил, что эти немцы в боевых действиях не участвовали. Это мирные гражданские лица, взятые под стражу в городах и селах Германии и вывезенные в Советский Союз. Обвинений в военных действиях против СССР им не предъявлялось, арестовали и вывезли неизвестно почему.

Среди немцев оказались двое русских - отец с сыном. Отец попал в плен еще в первую империалистическую войну, остался в Германии, женился на немке, работал крестьянином. Полунемец, полурусский сын с акцентом, но говорил на русском языке. Ему было в то время 17 лет. Их фамилии и имена я не помню, но они были русскими, также числились и по документам.

В бараках жили мужчины и женщины отдельно, но меня поразило то, что они, не стеснялись пользоваться общей уборной при наличии отдельных. Женщины могли появляться среди мужчин в довольно легком платье и никого это не удивляло, не побуждало к животной похоти.

172

Вечером перед отбоем надзиратель делал по баракам обход и часто для выявления больных привлекал участвовать меня. Немки умышленно раздевались догола, занимая пикантные позы на койках и даже делали телодвижения, свойственные при сексе. Они хорошо знали, что связь с ними строго запрещалась и крепко каралась, и лежа голыми на койках не боялись покушения на свою честь. Как правило, надзиратель выбегал из барака, а вслед ему раздавался смех. Было явное издевательство.

Однажды я заранее изготовил трость из шиповника. При очередном обходе тросточкой из шиповника "прошелся" по ягодицам усердно завлекающих и притворяющихся "спящими" особей. Поднялся визг, шум, все быстро оказались под одеялами. В дальнейшем подобных позирующих сцен не повторялось.

Здоровых мужчин и женщин стали выводить на работу на кирпичный завод, где они работали своими бригадами и звеньями.

Прошла осень, зима 1946-1947 годов. Мужчин немцев не осталось в зоне, их куда-то увезли. Осталось около сотни женщин. Режим стал более легким. Даже разрешалось выходить за зону без конвоя, но не группой, а по отдельности. Весной увезли всех, кроме оставшихся погребенными в земле.

Переживания, климат, питание и бытовые условия отражались на немцах более отрицательно, чем на русских. Хоронили их в лесу на кладбище вместе с русскими. Над холмиком ставили колышек с прибитой к нему дощечкой с условной буквой и цифрой. Впоследствии на кладбище лес вырубили и все сравнял бульдозер. Никаких признаков захоронений не осталось.

Вместо увезенных немцев прибыли наши советские девушки с разных концов матушки России и даже с восстановительных работ из-под Сталинграда. Все они трудились на кирпичном заводе.

НОВЫЕ РЕПАТРИАНТЫ

173

НОВЫЕ РЕПАТРИАНТЫ

Вплотную к производственной зоне ширпотреба, куда мы были выселены, срочно строилась новая жилая зона, большая по площади, чем прежняя.

Прежде всего построили забор с вышками, натянули два ряда колючей проволоки. Между деревянным забором и проволочными ограждениями вскопали всю землю, пробороновали ее тщательно, натянули проволоку для собачьих цепей и запретная зона готова. Еще в 1943 году была сделана своя электростанция. В специальном помещении установлен паровой котел, вырабатывающий электроэнергию. Топливом для котла служили дрова, опилки. Вода насосом подавалась из протекающего рядом ручья. Прежде всего освещались помещения охраны, дома администрации лагеря. По всему периметру заборов жилой и производственных зон натянут провод с электролампочками. Работали на электростанции заключенные, имеющие бесконвойное хождение.

В 1946 году провели радио.

В новую зону прежде всего перевезли кухню, медпункт, баню и по мере готовности бараков переводили жить остальных заключенных.

К зиме в промзоне никого не осталось. Рядом с вахтой появилось новое здание - БУР — барак усиленного режима. Одной стороной он примыкал к запретной зоне. С остальных трех сторон обнесен двумя рядами колючей проволоки. В прежней зоне БУРа не было. О БУРе и приключении, произшедшем в нем, я расскажу позже.

В 1946 году стали прибывать партиями репатриированные и интернированные из Литвы, Латвии, Польши, а также наши родные, бывшие воины Советской Армии, побывавшие в окружениях или по разным мотивам признанных органами НКВД вредными элементами. Были среди них рядовые, младший, средний комсостав и даже два полковника - командиры дивизий. У большинства имелись медали, ордена за боевые

174

действия.

С этапами прибывали врачи, фельдшера. Я выявлял их и сразу же по прибытии забирал к себе. Впоследствии все они были трудоустроены по специальности, а со многими у меня сохранились дружеские отношения на многие годы. Среди них был хирурги Власов, Сендецкий, терапевты Сухоруков, Иноятов, фельдшера Миков, Румянцев и еще несколько человек, фамилии которых не помню. Судьба каж- дого из них целая история, эпопея жизни.

Ни литовцы, ни латыши, ни поляки, ни русские до прибытия не были осуждены, не имели сроков и статьи.

Были мужчины и женщины, в основном молодежь. Несколько пар было семейных. Всего прибыло за два-три месяца несколько сот человек. Режим и отношение к прибывшим было такое же, как и к остальным, находившимся ранее.

В одном из бараков оборудовали следственный кабинет. Прибывшая группа следователей развернула свою деятельность. По мере следствия некоторых увозили, но большинство оставалось на месте. Им объявлялась статья Уголовного кодекса, как правило, 58 пункт 10 и срок от 5 до 10 лет. Все получили сроки "По Закону", стали жить и работать, перевоспитываться в "дружных" рядах заключенных.

ОТДЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ ЛАГЕРЯ

174

ОТДЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ ЛАГЕРЯ

Обыденная, повседневная лагерная жизнь протекала как обычно. Утренний подъем в 6 утра, завтрак, в 8.00 выход на работу, проверка в строю, "трелевка" отказчиков, обед в 12.00, ужин в 17.00, отбой в 21.00. И опять все сначала. Однообразная, унылая, скучная, полуголодная, полухолодная нервная жизнь.

Разнообразие вносили некоторые чрезвычайные происшествия. В нормальных условиях нормальные люди возмущались бы, сожа-

175

лели, удивлялись и плакали. В лагере над трагедиями и драмами смеялись. Смех - это своеобразная психоразрядка, сочувствие, забывалось свое горе и невзгоды. Важна интонация смеха. Есть смех -равный слезам, и есть смех, выражающий иронию, смех, выражающий радость, одобрение событию.

Был один заключенный по нации узбек или таджик, не помню. Хитрый "артист". Работать он не хотели и не любил. Отказ от работы симулировал разными способами. Например, во время развода он неожиданно падал на землю, вытягивался, закрывал глаза, стимулируя умершего. Повторяющийся этот трюк уже знали. Когда он лежал, начиналось мнимое сочувствие умершему. Затем кто-нибудь больно дергал, щипал его или укалывал иголкой. Мнимо умерший вскакивал и вращая глазами начинал ругаться на своем и русском языках. Общий смех, здравница с воскресением из мертвых в разных ядовитых, остроумных формах. Опять смех. На какое-то мгновение забывалось свое больное переживание, тоска. В дальнейшем он стал симулировать неподвижностью левого коленного сустава. За пятку ногу подвязывал к поясничному ремню и прыгал на одной ноге. Ему из бревна вытесали культышку, на которую он становился коленом, а верх культышки прикреплялся к поясу. Получалась как бы деревянная нога.

Однажды при исполнении своего "мертвого" трюка его подтащили к горевшему рядом костру и деревянную ногу положили в огонь. Дерево загорелось и жар достиг коленного сустава. От боли он вскочил, с криком и позабыв о недействующей ноге, побежал от костра. Общий смех, развлечение. И все же он сделал новую культышку и продолжал симуляцию.

Я уже говорил, что в зоне ширпотреба изготовляли сани, дровни. Для того, чтобы загнуть полозья из березового бревна, его рас-

176

паривали в специально сложенной печке, представляющей собой кирпичную топку, а над ней длиной метров восемь и полметра в высоту и ширину пропарочный бак. В него закладывались распиленные пополам березовые бревна - плахи. От нагрева бревна становились мягче. Их доставали и загибали. Один из заключенных залез в этот бак погреться после того, как выняли бревна. Его же "товарищи" из бригады закрыли наглухо дверку, усиленно растопили печку и ушли. При возвращении вечером в жилую зону его не оказалось. Стали искать и нашли в баке. Позвали меня и стали вытаскивать его из бака. Вся одежда истлела, тело буквально сварилось, изжарилось. Вытаскивали кусками, отдельно ноги, руки. Противный запах. Виновных не нашли.

Контингент в лагере собрался разный по национальности, вероисповеданию, полу, возрасту, составу преступлений от явных бандитов, воров в законе, суки, фраера, мужики. Все придерживались своих партий. Никогда не было столкновений на почве вероисповедания, политических взглядов.

Непримиримыми врагами были воры в законе и "суки". "Суки" - это те же воры, но нарушившие воровской закон. Категория "сук" наиболее вредная из всех заключенных. Они воровали, жульничали, играли в карты, проигрывая свою и чужую жизнь, часто сотрудничали с охраной, кумом, администрацией и в то же время конфликтовали, устраивали драки, провокации. Из их числа было больше всего саморубов. Терроризируя других "сук", вызывали неприязнь и ненависть к себе. Если у воров в законе были свои воровские неписанные законы, которые они свято стремились соблюдать, то у "сук" не было ничего запретного и "святого".

Из Инталага к нам прибыло 25 человек выше охарактеризованных "сук". Они были в разных лагерях и везде зарекомендовали себя самым отвратительным образом. Интинские "суки" сразу же вступили в конфликт с местными "суками" за верховенство в зоне и конечно с

177

ворами в законе, с фраерами, мужиками и придурками. В зоне установилась напряженная обстановка. Каждая партия и каждый в отдельности вооружались ножом, шилом, топором, удавкой и т.д. Взрыв был неминуем. Многие из прибывших "сук" были больны туберкулезом и с отрубленными пальцами рук. В первый же день они нанесли визит ко мне с целью разведать, "прощупать" меня, выяснить слабые стороны. В разговоре вели себя нагло, вызывающе, на нотах угроз.

Через пару дней мне передали, чтоб я был настороже. Один из этих "сук" Марфин приготовил нож и выбирал момент ударить меня и убить. Пришлось принять меры защиты и тоже вооружиться. В прихожей, вооруженный ножом, все время находился верный мне человек - грузин по национальности.

Кроме того, в стационар я положил под видом больного, еще одного своего защитника - бывшего фронтовика, офицера. И все же спокойствия не было. Кроме медпункта я ходил по всей зоне и напасть на меня, подкараулить не составляло труда, никто из них на работу не выходил, шлялись по зоне, выискивали где что можно украсть или отобрать, угрожая ножом.

Охрана и надзорсостав знали о ненормальной, напряженной обстановке, но решительных мер не принимали. Особенно тяжело страдали женщины, находясь под постоянной угрозой.

В промзоне для распиловки досок была установлено циркулярная пила. Не знаю за что, но одного из заключенных "суки" схватили за ноги и за руки и, начиная с промежности, на циркулярной пиле распилили его на две половины. Картина была ужасная. Дикие предсмертные крики, вопль огласили всю зону. Когда пришел я, то увидел кругом кровь, валявшиеся внутренности и лежащее по разным сторонам станка распиленное, окровавленное тело с клочками одежды.

Убийц обнаружили быстро, их одежда была вся в крови. Надзиратели увели и посадили их в ШИЗО. Напряжение достигло предела.

178

Все сгруппировалось, выделили своих наблюдателей и самооборону. Вечером после приема больных мы закрыли все двери на запоры, но не ложились спать. Какое-то предчувствие, тревога напрягали нервы до предела. Часов в одиннадцать в дверь раздался стук и крик открывай. Я не открывал дверь, пока не узнал по голосу, кто звал. В медпункт вошли двое окровавленных заключенных, которых я знал и не боялся.

У пострадавших оказались ножевые ранения, к счастью для жизни не опасны. Я сделал перевязки и мне рассказали примерно следующее. Ночью к ним в секцию барака ворвалась группа "сук", набросилась на стоявших у дверей охрану, ранили их ножами. Во время борьбы у дверей вскочили остальные и в свою очередь набросились на нападавших, часть которых, получив травмы и ранения, убежала. В это же время в другом бараке тоже шла битва. Через некоторое время пришел надзиратель и с ним я пошел в барак. Вызванная по тревоге охрана уже несколько человек увела в ШИЗО.

У входа в барак лежало два трупа с разрубленными топором головами. В бараке несколько человек зажимали кровоточащие раны и  ушибы. Всего пострадало с обеих сторон человек двадцать. Убитых двое. Зачинщиками и нападавшими были интинские "суки". Из убитых один был "сука", второй - вор в законе. Раненые были с обеих сторон и три человека не имеющие отношения к преступной разборке - междоусобице, это те, кто первые пришли ко мне в медпункт.

На второй день никто на работу не вышел. Прибыло начальство из управления лагеря. Началось следствие, допросы. Мне по секрету сказали, кто был истинный убийца двух погибших. Разумеется я и не мыслил рассказать следствию о том, что знал. Я не нанимался быть помощником и осведомителем. Пусть ищут сами, я им не помощник, хотя убийством возмущался не меньше других и сам мог быть убитым. Участвовавшие в драке были арестованы и увезены в следственный изолятор. Позже их судили и добавили срок. Интинских "сук" увезли в другой лагерь. Постепенно в зоне жизнь вошла в прежнее русло.

СЛУЧАЙ ЛЮДОЕДСТВА

179

СЛУЧАЙ ЛЮДОЕДСТВА

В описанной в прежней главе в БУР было помещено сначала около тридцати человек. Постепенно их выводили в общую зону общего режима, в БУре оставалось трое. Один литовец и двое русских, в том числе молодой парнишка Птахин, я хорошо помню его фамилию. В одну из ночей меня срочно вызвали на вахту, где находилась группа солдат во главе с командиром взвода Поповым. Тут же на полу в углу комнаты лежал и стонал человек, оказавшийся одним из находившихся в БУРе. У него оказалось пулевое сквозное ранение в бедро и второе в руку. Я сделал перевязку и его увезли в ШИЗО.

Из рассказа комвзвода Попова я узнал, что примерно часа в три ночи через забор зоны БУРа перелезали двое заключенных. Часовой с вышки выстрелил, ранил одного и он упал с забора, второй успел перелезть и убежать в лес. За ним уже началась погоня с собаками. Поскольку побег совершен из БУРа, все пошли в БУР. На нижних нарах видно было очертание человека, закрытого одеялом. Надзиратель сдернул с него одеяло и мы отшатнулись назад. Лежавший был полностью раздет и весь в крови. Внутренностей на месте не оказалось. Бицепсы на руках, ягодицы, мышцы бедер, икры были отрезаны. Вид мертвого был ужасный. Черты лица застыли в искаженной гримасе, рот полуоткрыт, глаза остекленели и выпучились. Установили, что это был Птахин. При осмотре барака в углу под нарами нашли кишки. В печке на угольках оказались кусочки мяса человеческого. Всех нас объял ужас и оцепенение. Такого еще никто не видел. Раненный выстрелом оказался русский, бежал литовец. Фамилии обоих быстро установили. Раненный был Алексеев, бежавший - Петравичус или Барнавичус. Точно позабыл.

180

В зоне все спали и никто еще не знал о побеге и происшествии. Августовские ночи короткие и часам к шести стало совсем светло. Из управления охраны и оперчасти прибыла спецгруппа, а в часов в семь привели и задержанного беглеца. Он дико озирался, вращая глазами. На кистях рук кровоточили раны от собачьих зубов. Губы разбиты в кровь и вспухли. Были или нет следы побоев на теле я не знаю, не осматривал. После сделанной мною перевязки ему надели наручники и под усиленным конвоем увезли. При обыске в карманах его одежды обнаружили куски поджаренного мяса. Мяса Птахина.

Позднее стало известно, что события в БУРе развивались следующим образом. Они втроем договорились о побеге, но с собой не было продуктов. Кроме того, Птахин мог забор не одолеть, по слабости. Тайно Алексеев и Барнавичус договорились Птахина убить. Наточили черенки ложек, превратили их в ножи. Вечером напали на Птахина и, действуя ножами-ложками, убили его. Кишки спрятали (от кого и зачем? У убийц действовал принцип скрыть следы. Глупо, но это так). Сердце поджарили и съели. Мясо взяли с собой. Дикий и ужасный случай канибализма. Для осмотра трупа вызвали из лазарета врача. Главврач Федорович написал в заключении: "смерть наступила при наличии отсутствия всех внутренних органов". "Умное" заключение, вызвавшее смех и недоумение почти у всех, кто его читал. Я написал, что смерть наступила насильственно от воздействия острых предметов на важнейшие жизненные органы. Моя справка и пошла в следственное дело. Состоявшийся через несколько месяцев суд приговорил обоих людоедов к смерти казни - расстрелу. Один убит, двое расстреляны, но все они - жертвы той системы, которая довела их до отчаяния. И, не видя другого выхода, они совершили ужасный поступок.

КОМВЗВОДА ПОПОВ

181

КОМВЗВОДА ПОПОВ

В 1947 году командиром взвода вместо лейтенанта Белоуса прибыл мл. лейтенант Попов, бывший фронтовик, участник защиты Ленинграда. У него правый глаз был выбит и вставлен искусственный. Родом он был из местных жителей, близко находившейся деревни, где жили его родители. По своему характеру Попов был безвредный, неплохой человек. Семья состояла из жены и двух сыновей. Направлен на работу в ИТЛ военкоматом. Выполнял свои обязанности, но не злоупотреблял властью над заключенными, к которым относился с пониманием. При нем были сняты некоторые ограничения в режиме. Следил он в основном, чтобы не было побегов. За допущенный побег отвечал он.

Его сын частенько болел и я ходил лечить к нему на квартиру. Его жена почти всегда предлагала мне чаю или перекусить. Постепенно с ним и с семьей у меня сложились неплохие отношения, несмотря на разницу нашего положения.

Отец Попова любил охоту. В одну из осенних ночей отец и сын пошли охотиться на лося. Мясо требовалось как семье отца, так и лично Попову. Выдаваемый паек скромный и не мог удовлетворить питание полностью. В лесу они выследили лося и отец пошел в обход и вместе с лосем стали приближаться к засаде. Сын выстрелил, вместо лося попал в отца, который тут же умер. В связи с тем, что правого глаза не было, Попов стрелял с левого плеча. В отчаянье ночью Попов где-то поймал лошадь, приехал верхом и вызвал меня. Уложив необходимое в сумку, мы поехали в лес. Отец Попова лежал на том же месте, где его оставил сын. Пуля попала в сердце и смерть наступила мгновенно.

О спасении не могло быть и речи. Попов выхватил пистолет и хотел застрелиться. Я выбил пистолет у него из рук и отобрал.

182

После слез, отчаяния размышлений мы пришли к соглашению, что отец скоропостижно умер от инфаркта. Не выдержало сердце, когда гнался за лосем. Отмыли голову и все тело от крови. Отверстие от пули я заклеил лейкопластырем. Труп привезли в деревенский дом. Он был похоронен на местном кладбище уже без меня. Тайну смерти знали двое. Невольный убийца - сын и я. Но наши уста закрылись крепко и впервые истину открываю сейчас, когда уже нет в живых виновного. Я искренне верил и верю, что роковой выстрел был случайным. Убитого не вернешь. И бог ему судья, а мы будем снисходительными, милосердными. Не нам быть судьей в этом вопросе.

После моего освобождения мы с Поповым дружили многие годы, пока не разъехались в разные стороны. Знаю, что Попов ушел из охраны, работал в строительстве и после тяжелой болезни умер. Мир праху его.

САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

182

самодеятельность

В обязанности инспектора культурно-воспитательной части входила организация культурного досуга заключенных. Один из видов проведения досуга была художественная самодеятельность. Среди заключенных было немало людей обладающих даром творческого мышления, музыкантов, артистических натур и любителей сцены. Нужен был руководитель, организатор. Наш инспектор КВЧ - Черепанов совершенно не годился для роли художественного руководителя, не обладал ни одним качеством, нисколько не разбирался в искусстве, лично сам никогда не участвовал в самодеятельности, ничего не понимал в музыке и сценической работе.

Повседневная скука, однообразие до чертиков надоело и мне. В детстве и юношестве я был почти всегда заводилой, и в играх, и в драках. Мой буйный бесшабашный характер сказался и на фронте. Я не рассчитывал остаться в живых, не прятался от смерти, но не искал ее. Решение поставленной передо мной задачи или действий я

183

умел принимать мгновенно, и в основном, как оказывалось, правильно. Получалось так, что в голове молниеносно прокручивалась масса разных вариантов и из них возникало решение, которое я и приводил в исполнение. Я не замыкался в себе, мне противно одиночество, я всегда стремился к людям. Вместе с солдатами ел, пил, спал, и что греха таить выпивал тоже. От солдат и товарищей я никогда не ощущал недовольства, злобы и недоверия. Моя бесшабашная удаль и удачи в боях создавали определенный авторитет, доверие и продвижение по службе. Конечно были завистники, скрытые недруги и даже предатели, которым я обязан возврату в лагерь заключенных. Аналогично было и в лагерях. В основном меня окружали друзья, товарищи, к которым я всегда относился с добродушием, доверием и откровенностью. Делился тем, что было у меня и, конечно, делились и со мной. Нас медработников в Севдвинлаге связывала не только профессиональная солидарность, но личные дружеские чувства. Со многими врачами меня связывала искренняя дружба и взаимопонимание.

На фронте жизнь протекала по заведенной схеме: передовая, бой, ранение, госпиталь, выздоровление, опять передовая, бой, новое ранение, госпиталь, передовая. Изменение схемы было на четвертом круге. Война окончена и вместо атаки, боя - лагерь. Я уже как боевая единица стал не нужен и поэтому в лагерь, доканчивать свой срок. Я понимал, что на фронте меня направляли со своей частью именно на те участки, где предполагались большие трудности и потери в живой силе. Прибывая на передовую, я заранее уточнял, где самый опасный участок и изучал его заранее, зная, что меня пошлют именно туда.

Так почти всегда получалось, а я все оставался живой. Какая-то сила спасала меня, ну а в лагерь видимо мне был предопределен самой судьбой и я не ропщу на это.

Повседневная скука, однообразие до чертиков надоело и мне.

184

Несмотря на то, что я пользовался большой свободой, чем другие, периодически ходил в лес, и на речку, и к друзьям в лазарет, находил причины сходить в город, мне хотелось развлечений. Нельзя забыть, что была юность, молодые годы. Я принял участие в постановке некоторых пьес. Вскоре я стал руководителем и организатором своего кружка.

Музыканта-виртуоза игры на балалайке я устроил на работу дневальным, второго - виолончелиста Паничева - дезинфектором, чтеца-декламатора, исполнителя драматических ролей Штромберга - помощником экономиста. Танцовщицу Альсейканте зачислил в слабокоманду выздоравливающих, туда же был определен борец-тяжеловес Яковлев . Некоторых определяли в бригады легкого труда по состоянию здоровья или освобождали от работы по "болезни". Постепенно подобрался неплохой коллектив. Я лично выступал в роли конферансье и в пьесах.

Репетировали в столовой, являвшейся и клубом. Мы ставили концерты у себя в зоне и даже несколько раз ездили с ними на другие лагпункты. Приезжали и к нам. Во время концертов первые ряды занимали всегда администрация, охрана, часто с семьями. Они тоже жили скучно, ничего не видели, кроме лагерей.

В Управлении Севдвинлага был объявлен конкурс на лучший коллектив художественной самодеятельности. Поехали со своим кружком и мы. Программа заранее тщательно проверялась и утверждалась. Начальником культотдела управления был подполковник Браудэ. У нас в программе была песенка на еврейском языке. Исполнял ее парикмахер Рахштут.

Конкурс проходил в клубе управления для вольнонаемных, то есть для начальства, охраны и их семей. Руководство Севдвинлага на 80 процентов состояло из лиц еврейской национальности. Начальник

185

лагеря полковник Умов, его замы по быту, культработе, снабжению, ветеринарно-гужевой отдел, оперчасть, спецчасть - все были евреи и только начальник медико-санитарного отдела русский - Максимов. Начальник лазарета Шафронович не имел понятия о медицине. Шафронович был посмешищем. О нем я скажу немного позже.

На втором месте после евреев в аппарате управления были украинцы, подвизавшиеся в основном на сержантских должностях в охране. Когда со сцены в клубе я посмотрел в зал, то увидел, что все первые ряды заняты руководителями лагеря и их семьями. Наше выступление было неплохим. Балалаечник Калмыков выделывал на балалайке такие трюки, что поражал весь зал. Много улыбок и смеха вызвал клоун. Хороши были лирические певцы, плясуны, особенно цыган Яша. Но кульминацией всему была исполненная на еврейском языке песенка "Лесенка до неба". Содержание ее я не знаю. Исполнение, честно сказать, было посредственное, но все первые ряды, а за ними и остальные бурно аплодировали.

Первое место было присуждено нашему коллективу. Начальнику колонны №6 Курагину и инспектору КВЧ объявлена благодарность за хорошую организацию и постановку кружка самодеятельности. Мне дали премию - русскую гармошку. А вот играть я не умел. Не получалось. Через некоторое время я отдал гармонь настоящему гармонисту.

После объединения Севдвинлага с Севжердорлагом к нам в порядке гастролей и обмена опытом приехали артисты из Княжпогоста где был центральный лагерный (пункт) клуб. Среди участников клуба были настоящие артисты-профессионалы. Мне запомнился замечательный певец Алилуев и певица, фамилия украинская, точно не помню. Руководитель клуба был из числа вольнонаемных. Я ему порекомендовал свою танцовщицу Альселькайте Викторию. Над ней в нашем лагере стали сгущаться тучи и я стал опасаться, что не смогу ее

186

защитить и ее отправят на лесоповал. По договоренности с руководством лагеря Альселькайте зачислили в центральный клуб и она уехала с ними в Княжпогост.

Кружком художественной самодеятельности я руководил до освобождения. Вскоре вместо Черепанова инспектором КВЧ прибыл Примаков, разжалованный за какие-то неблаговидные дела бывший уполномоченный оперчасти. Черепанов понимал, что он не обладает даром руководства, но зато не мешал заниматься другим, поддерживал деятельность кружка и помогал.

У вновь прибывшего инспектора КВЧ остались замашки оперче-киста. Вместо помощи он начал наводить порядок, дисциплину среда участников и вскоре вся художественная самодеятельность распалась. Мой преемник по работе зав. медпунктом не пользовался авторитетом как я, не мог отстоять нужных людей. Всех артистов разогнали по бригадам, а некоторые были отправлены на другой лагпункт. Тех,  кого раньше я успел отправить в лазарет, возвращаться в колонну № 6 уже не рисковали.         

Неожиданно я получил письмо от одной девушки, с которой вместе учились в школе и ее фото, и написал ей текст "Письмо к другу".

Воспроизвожу по памяти. Запомнились некоторые песенки для исполнения на сцене.

           ФИЛОН

Не люблю я работать, трудиться

Целый день тачку с глиной катать.

А люблю я поесть, подкрепиться,

Подкрепиться и снова поспать.

И чтоб повар - хорошая дама

Не просто мужик - обалдуй

Вместе с кашею прямо

Посылала бы мне поцелуй.

187

Я хочу, чтобы жизнь в заключенье

Протекала, как сказочный рай.

Чтоб по желобу масло катилось

 Только рот открывай и глотай,

На пути к раю есть огорчение -

Неприятное слово ШИЗО

Охлаждает весь пыл и желания.

Мне не нравится очень оно.

Но а жизнь далека от мечтаний.

Коль забыл, то напомнит она.

Утром снова идти на работу -

 Начинается вся чехарда.

Я решил встать на путь исправления

Жить так дальше, я понял, нельзя.

Но благих пожеланий мало

Помогите мне в этом друзья.

А пока мне будет сниться

От вечерней зари до зари

Суп с капустой, да кашица

И ржаные сухари.

Инсценировка - ВСТРЕЧА

На сцену выходит парень и распевает:

Эх поля, поля зеленые

До чего ж я вас люблю

Вы зеленым покрывалом

Душу тешите мою.

Вот спешу к своей Машухе я

В этот темненький лесок

Почему же я не слышу

Маши нежный голосок.

188

Не боюсь ни дня, ни ночи,

Не боюсь я злых людей,

Ни оружия, ни медведя,

Не боюсь я чертей.

Выходит Маша сзади Вани и поет:

Вот пришел любимый Ванька

Целый день его ждала.

Подожди же ты негодник,

Проучу же я тебя.

Ха, ха...

Ваня:  Караул! Спасите люди,

Грабят Ваньку- молодца,  

Караул! Я вижу ведьму.

Маша:  Ха-ха, ха, ха, ха

Ой, какой же ты, Ванюша,

Говорил, что ты храбрец,

Испугался своей Маши,

Закричал, что вздрогнул лес   

Ваня заикаясь:

     

Маша, я не испугался

Вижу, Маша, это ты.              

Посмотри же, дорогая,

Вот на эти сапоги.

Хороши сапожки, Ваня

Как же Ваню не любить

Начинаем с тобой, Ваня,

Петь и хоровод водить.

Начинается пляска.

189

ДУРАК

Когда меня рожали,

Я вскрикнул кое-как

Отец пожал плечами

И кличку дал "Дурак".

Уродливее личика

Не сыщете нигде

И вот такая кличка

Всю жизнь сгубила мне.

Отдали меня в школу

Я там ни в зуб ногой

На зимнего Николу

Отправили домой.

Учиться не способен

Работай в поле волк.

Учись пахать и сеять -

И там не вышел толк.

Чтоб меньше мне работать,

И так обмозговал -

Картофель, рожь, пшеницу -

Все вместе запахал.

Отец пожал плечами

Да кто же сеет так?

Затем сказал в досаде:

"Женись хоть ты, дурак!

Я с дуру поженился,

Взял бабу не любя,

И взял такую дуру -

В сто раз дурней меня.

190

Ничто - то не умеет -

Ни шить, ни прясть, ни ткать

И только научилась

Детишек мне рожать.

Что год - то родит двойню

Все дочки, - сына нет

У всех лицо такое -

Ну вылитый сосед.

Один раз дал мне Боже

Сынка - богатыря

И то лицом похожий

На Ваньку - дектяря.

Соседи хохотали,

Схватившись за бока,

Где еще видали

Такого дурака.

Сначала я сердился,

Затем лишь все понял,

Когда я поженился,

Один на печке спал.

А дети, что рождались.

Совсем чужие мне.

На божий свет явились

Не по моей вине.

Воспроизводимые не память мои вирши ни в коей мере не претендуют на поэзию. Я пишу их, чтоб восстановить кое-что в памяти и обрисовать картину, мысли, которые возникали у меня в ту пору. Конечно, далеко не все, что писал, показывалось и читалось. Боже сохрани. Большинство писал и рвал.

Вот еще запомнившиеся из тех далеких лет.

О! Русь моя великая

Несчастная страна,

У власти проходимцами

Была оскорблена.

191

Шайкою преступною

Собрались в Кремле

Ежов, Ягода, Берия

И Сталин во главе.

О! Что они наделали

С Россией дорогой

Террор, позор, глумление

И страх над всей страной.

После революции

Немного лет прошло

Но Русь нашу великую

Несчастье снизошло.

Стал править иноземец

На святой Руси

Такой навел порядок,

Что Боже упаси.

Преданных! Работников

Носителей идей,

Кто делал революцию

Для счастия людей.

Кто не жалея жизни

На путях войны

Добывал свободу

Для родной страны.

Арестами, расстрелами

Покрылась вся страна.

Ожидали каждого

Тюрьма иль лагеря.

Без вины - виновные,

Позором заклейменные,

Измученные, жалкие,

Не гордые собой.

Стране, народу верные

Врагами оскорбленные

Несчастные судьбой.

Много пострадало

В бесправную пору

Миллионы растреляли,

Отправили в тюрьму.

192

Вся страна, как паутиной

Покрылась в лагерях.

В тюрьмах места не хватало

Размещать стали в церквах.

Жизнь, свободу отобрали

Думай, слова не скажи

Появился вождь, учитель

Новый вид махараджи.

Расстреляли полководцев

Инженеров и врачей

В руки хунты власть попала

Проходимцев и рвачей.

Погибли миллионы

Преданных стране

Такого даже не было

При Грозном и Петре.

Все стерпели, вынесли -

Крепкий мы народ.

Пришла беда огромная

Фашисты у ворот.

Спасать надо Отечество,

Спасать надо страну

И вновь в руках с винтовкою

Пошли мы на войну.

В бою с фашистской нечистью

Не отступай, не трусь

Спасать надо Отечество

Свою родную Русь.

Забыли оскорбления

И муки в лагерях

И вынесли все тяготы

На своих плечах.

Огромным напряжением

На фронте и в тылу

Победу одержали

Спасли свою страну.

193

МЕЧТА СОВЕТСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Быть ласковой, нежной

Красивой хотелось

Богатые платья носить,

Обаятельной, стройной, веселой

Свои чувства мужчинам дарить.

Но увы! Моя доля другая

С утра до вечерней зари

На работе трудясь, уставая

А затем в магазины беги.

Что "достать" чем кормить ребятишек,

Чтобы голое тело прикрыть,

Чтоб на ужин и завтрак

Немудренную пищу сварить.

Постирать, приубраться в квартире

Уложить спать детей. Да посуду помыть

К полуночи к кровати добраться,

Сил уж нет, ни о чем говорить.

А на утро быстрее умыться,

Детишек одеть, в детский сад отвести.

И опять все с начала начнется,

Где тут нежною быть. Красоту навести.

Такая счастливая женская доля

В свободной Советской стране.

Красивою, нежной, стройной

Мечтать остается лишь мне.

К 8 МАРТА

Праздник женщины мы отмечаем,

Праздник жен, сестер, матерей.

От всего мы Вам сердца желаем

Быть здоровыми, жить веселей.

Дорогие Вы наши подруги,

Рядом с нами в труде и бою

Вы из боя в войну выносили

И трудились до пота в тылу.

194

Раны ноют, нет уж терпенья,

Весь горишь в необъятном огне.

Ты погладишь рукой, приласкаешь,

Боль проходит, отраднее мне.

Дорогие Вы наши подруги,

Вы на лыжах, с копьем и мячем,

На заводах, в колхозах, в конторе -

Вы всегда рядом с нашим плечом.

Дорогие Вы наши подруги,

За Ваш труд - Вам и слава, и честь.

Спасибо за Вашу работу, заботу,

Спасибо за то, что Вы есть.

ПИСЬМО ДРУГУ

Я получил письмо твое

Держу в руках, читаю

Смотрю на карточку твою

И детство вспоминаю.

Прошло так много, много лет

Стали мы другие

Но все же радость на душе,

Как-будто бы родные.

ПИСЬМО ТОВАРИЩУ

Здравствуй, мой детства товарищ!

Здравствуй, мой юности друг!

Здравствуй пора золотая!

Здравствуй все то, что было вокруг!

Я помню, как вместе  учились,

Играли, ругались и даже дрались.

Но тут же мирились, книги читали

Иль с удочкой к речке плелись.

Лежа на песке, у "Обреза"

После купанья в реке

Тихо вели разговоры

В какой-то щемящей тоске.

Вечерком на площадке часовни

Играли гурьбою в лапту

На ушко друг другу шептали

Ребячью тайну свою.

195

Зимою на санках, на лыжах

С горы вниз катились гурьбой

Замерзшие руки и лица,

Брели потихоньку домой.

Я помню, как в Спелове

В школе учился, жил на квартире.

Груня, хромая хозяйка была.

Сам себе пищу готовил -

Грибы, хлеб, капуста и вся-то еда

Мы часто досыта не ели,

Трудно в ту пору жилось

Все ж пели, плясали,

Как на Руси повелось.

И дни пролетали за днями,

За ними летели года,

И вот мы взрослыми стали,

Серебрится в висках седина.

Но радостно вспомнить былое,

Детство свое и друзей.             

Мы много прожили, испытали

В жизни нелегкой своей.

Но мой друг, на минуту вернемся

В детские годы свои

И друг другу давай улыбнемся

Как было в минувшие дни.  

К ДНЮ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

Слава Армии,

Слава Гвардии, 

Слава героям войны!

Слава солдатам,

Службу несущим -

В наши мирные дни!

Слава матерям, сынов воспитавших,

Слава отцам, научившим труду,

Слава народу, победу кующему,

Будь прокляты те, кто затеял войну.

196

Пусть в небо ракеты взметаются,

А не снаряда летят.

Земля хлебом, цветами покроется,

А не поливается кровью солдат.

Пусть песни и музыка слышится,

А не горестный плач матерей.

Радость, счастье в глазах отражается,

А в рощах поет соловей.

Пусть не танки грохочут по улицам,

А в колясках катают детей.

Пусть мир на земле восстановится

На радость и счастье людей.        

          

Х Х Х

 

Крестьянский язык был не очень богат.

А в колхозе теперь крики, ругань и мат.

Потому что у нас все идет кувырком.

Позабыт стыд и честь, указаний не счесть,

Что спускают с верхов. И не спорь.

Помолчи - Порядок таков.

На собрании доклад:

Слушай молча, терпи

И мнений своих

Говорить не моги.

Руку кверху поднял,

"Одобрям" прокричал

И плетись - ты домой

На желудок пустой.

Только солнце взойдет

На работу идет

бригадир выгонять,

А в ответ ты ему:

"Ох! Туда твою мать!"

НОВЫЙ ГОД

Вот снова у ворот

Стучится в гости Новый год!

Прошедший много нам принес

радостей, а так же слез.

А в общем годик был хорош.

197

На годик стали мы старей,

На столько же стали мудрей

Создали новую семью

И потеряли часть родных

Память добрую о них

Сохраним в сердцах своих.

Что ждет в грядущем нас году?

Попросим мы свою судьбу:

Здоровья крепкого нам дать,

Чтоб не болеть и не хворать,

Чтоб на работе был успех,

Чтоб чаще раздавался смех,

Чтобы улыбка на устах,

Счастье, радость в глазах.

Светилась искрами лучей.

Не знать бессонных бы ночей,

раздумья горького порой.

Не знать, не ведать горя, бед

Чтоб вкусный завтрак и обед

Был на столе у Вас всегда.

Чтоб в дом спустилась благодать,

Нужды и горя б не видать.

Чтоб мир был, не было войны.

Чтоб кругом цвели цветы

Науке космос чтоб служил,

А не орудьем смерти был.

Любить друг друга, уважать

Что мне еще б Вам пожелать?

Долгой жизни на земле

Счастья, радости в семье!

РЕФОРМЫ

186

РЕФОРМЫ

Мы болтаем каждый день

Соблюдая формы

Остается только тень

От большой реформы

Обещанья хороши

Планчик положительный

Только выдвинул его

Автор-то сомнительный

Как посмотришь на дела

Верим в них, не верим

На богачей и нищету    

Общество мы делим

Все депутаты-мудрецы

У них права, законы

А как вникнешь в глубину 

Просто пустозвоны

А что народ? Народ все ждет

Ему б рублишко длинный 

Народ "небесной манны"   ждет 

В простоте невинной

С утра пораньше в магазин

Пару б взять бутылок

Покричать, поговорить

Почесать затылок. 

март 1995 г.

ЖЕНЩИНЫ В ИТЛ

198

ЖЕНЩИНЫ В ИТЛ

Судьба женщины в ИТЛ значительно хуже мужской. Женщина в ИТЛ испытывает на себе больше унижений и оскорблений, чем мужчина. На нее в полной мере распространяются все законы, вернее беззакония лагерной жизни, установленные главным инквизитором Берией и одобренные вождем всех времен и народов.

В лагерях на женщину обрушивается целый каскад унижений и оскорблений со стороны самодуров-надзирателей, охраны, администра- ции и лагерных "придурков" - внутренней администрации и обслуги из заключенных. Одним из видов надругательства является понуждение к сожительству. И эти цели, за малым исключением, достигались. Часто хорошие вещи отбирались или разворовывались.

Женщину могли направить на тяжелую, порой непосильную работу (например, лесоповалы, земельные работы и другие). Женщину могли направить на подсобные легкие работы или оставить в числе обслуги: поваром, посудомойщицей, уборщицей, в том числе какого-либо одного кабинета или целого барака. Нередко женщины выполняли роль дворников, а ставшие любовницами власть имущих «придурков» или охраны, предоставлялись легкие работы. Но подавляющее большинство выполняли общие работы. Были среди женщин и уголовные элементы, воровки-рецидивистки. Они становились особенно нетерпимыми, об- наглевшими. Для них не было ничего запретного я святого. Спасая свою шкуру, они охотно подставляли шкуру других. Вот такие "суки" женщины окружали себя более слабыми, которые являлись их какими-то лакеями, по лагерному - шестерками, выполняя приказы своей повелительницы.

Воровки, "суки" и приблатненные, как правило, в бараках занимали лучшие места, за счет работы других им приписывалось выполнение норм выработки и т.п. При поступлении в зону нового этапа женщин подвергали унизительному, омерзительному осмотру. В бане про-

199

веряли на педикулез (наличие вшей) волосы на голове, подмышках и на лобке. При обнаружении вшивости (порой надуманной) у женщин парикмахер мужчина ручной машинкой стриг волосы на голове, и лобке под бдительным оком надзирателя. Женщина от стыда плакала, закрывала лицо, выражая недовольство и оказывая сопротивление и под угрозой силы и наказания была вынуждена уступить. Так внедрялся первый урок бесстыдства.

При вечерней проверке, если женщины мылись в бане, молодые краснощекие парни из охраны раздетых женщин в бане выстраивали в строй и пересчитывали, иногда для собственного удовольствия и садизма, по несколько раз заставляли попарно проходить перед ними, ощупывая глазами каждую с ног до головы.

Были и такие женщины, что умышленно становились в интригующую позу перед мужчинами, показывая все свои прелести и без слов предлагая себя.

После Сталинградской битвы на восстановление города со многих уголков матушки России были пригнаны молодые девушки. Условия жизни восстановителей были ужасными и девушки вынуждены были для своих нужд иногда оставаться дома или опаздывали на работу. И вот этих молодых девчат и женщин наш справедливый, гуманный вождь повелел судить. И судили, и давали по 5-8 лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях.

В 1945 году из разрушенного Сталинграда в "Севдвинлаг" стали поступать этапы заключенных женщин. Такой этап из 100-150 женщин поступил и на колонну № 6. У некоторых из них от голода, недоедания, истязаний было истощение, безбелковые отеки ног, кожные заболевания, так как они несколько месяцев не были в бане. Отдельное место на деревянных нарах в бараке, плохой, но все же матрац, одеяло, подушка, простынка, баня и горячий обед для многих было

200

сверхблаженством после изнурительных работ, землянок, голода. Все они в основном были направлены для работы на кирпичный завод.

Конечно, сожительство было, хотя далеко не в массовом порядке. В основном это сожительство с "придурками". Женщины стремились к зачатию и рождению ребенка. Беременность давала легкий вид работ, а при рождении ребенка освобождали, кроме осужденных по ст. 58 - политических. У них детей отбирали и отправляли в лагерные детдома.

Длительный изнурительный труд, полуголодная жизнь, безысходная тоска по дому и родным, сама неустроенная жизнь делали мужчин и женщин неспособными к деторождению.

По окончании войны в конце 1945 года и особенно в 1945 году на колонну № 6 стали поступать этапы из западных окраин страны. Мужчины и женщины. Были немки, полячки, латышки и больше всего литовки и литовцы. Они прибывали без суда, статьи и срока. Уже в зоне особые группы МВД проводили какое-то следствие и некоторых увозили куда-то, но таких было немного. Остальным объявили политическую статью 58 пункты 16, 8, 10, II, 12 и срок лишения свободы с отбыванием в ИТЛ от 5 до 10 лет. Несколько пар было семейных, то есть муж и законная жена. Но их участь была особенно печальна. Я помню три таких пары. Мужу вместе с женой жить не разрешалось и они проживали в разных бараках. И, конечно, были в разных бригадах. Муж работал в глиняном карьере. Работа физическая тяжелая. Жена шила куклы. Видеться они могли только вечером после ужина. Ужинали побригадно, значит от жены отдельно. Женщина была довольно симпатичная, стройная, миловидная блондинка и не оставалась без внимания других мужчин. Она понравилась нарядчику и через какой-то период стала его любовницей. Муж узнал об этом. В лагере они считались официально мужем и женой и граждан-

201

ский закон о браке и семье ни на кого не распространялся, если это не касалось репрессий по семейному признаку. Муж, чтобы не видеть связь жены с нарядчиком и отлично зная, что он практически ничего не может сделать, решил жену убить, но покушение не удалось. Он был избит и посажен в карцер. Выйдя из карцера, он обратился с просьбой перевести его на другой лагпункт, и просьба была удовлетворена.

В Севдвинлаге была еще женская колонна № 20. Эта колонна на женщин наводила ужас, так как работы были земляные: лопата, лом, тачка. Питание плохое и большая смертность. Месяца через два-три нарядчик проштрафился. Его сняли с работы и отправили в тот же глиняный карьер, и она ему стала не нужна и главное он ей. В результате ее отправили на колонну № 20. Дальнейшую судьбу не знаю.

Аналогичные судьбы были и у других семейных пар. Разница была только в деталях.

Хорошо помню Викторию Альсейкайте. Это высокая девушка, симпатичная. Училась в Каунасе в институте. В лагере принимала участие в художественной самодеятельности, исполняла танцы разные. Знаю, что ее взаимности добивались многие, но безуспешно. И взял ее под свою защиту.

Обобщенно могу твердо сказать, что мало девушек и женщин литовок, да и других оставались без связей и сожительства. Это в основном пожилые и малосимпатичные. Были и такие, которые меняли своих партнеров довольно часто и отдавались мужчинам без особого стеснения и даже в общих бараках почти на виду у других.

Была одна немка Фрида, фамилию не помню и литовочка Эльза. Эти были известные всем. Они, как говорится, не за интерес, а из-за любви к искусству, вели довольно свободный, я бы сказал, развратный образ жизни. Не стесняясь и в выражениях. Уже очень

202

быстро они усвоили блатной жаргон и "сыпали" им направо и налево.

Очень приятное впечатление и уважение оставила о себе молодая девушка, дочь польского магната. Ей было лет 17-18 от роду. Очень красивая, скромная, плохо говорила по-русски и краснела, стеснялась. Я ее освобождал от работы. Она приходила в медчасть со своей тетей и мы беседовали на разные темы по дружески. Кстати, они связали мне шерстяной, с вензелем на груди, свитер. Очень сожалею, что их отправили на 20 колонну по указанию оперуполномоченного (кума).

Условия жизни для женщин в лагере значительно трудней, чем для мужчин. Для женщин не было самых элементарных гигиенических условий и по самой природе, психологически им труднее выносить и переживать эту проклятую лагерную жизнь. Не осуждаю женщин, вступивших в любовные связи с мужчинами. Они были вынуждены так поступать, спасая себя. Оторванность от домашних условий, не зная и не ведая даже в общих чертах о лагерях, они попали под этот мощный пресс, способный раздавить крепких физически и морально людей. Где же девушкам было устоять, вынести всю тяжесть лагерной жизни с узаконенным беззаконием, где порок почитался за достоинство, а порядочность и честь подвергались глумлению и издевательствам.

Нет, я не осуждаю их, а горько сожалею и сочувствую. Их позор это позор системе, поразившей и вскормившей лагерную жизнь, и пусть проклятие ляжет на истину виновных - палачей, а не жертв.

САНИТАРНО-МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

203

САНИТАРНО-МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

Медицинская помощь в лагерях ГУЛАГа осуществлялась в основном двумя учреждениями. Первое - это медицинский пункт - "Медпункт", которые были во всех лагерях, колоннах, тюрьмах, пересылках и т.п. гулаговских поселениях. Медпункты возглавлялись врачом или фельдшером в основном из числа заключенных, в том числе и осужденных по политическим мотивам. При медпунктах организовывался стационар на 5-8-10 койкомест.

Планировка медпункта почти везде была одинаковая. Коридор, ожидалка, из нее дверь в приемную, вторая в стационар, третья -в подсобное помещение и комната-спальня для завмедпунктом.

В приемной имелась кушетка, шкаф для медикаментов, стол, пара стульев.

Зав. медпунктом назначался Начальником санотдела (санчасти) лагеря и утверждался начальником лагеря. Зав. медпунктом подби-рал себе из заключенных санитара (санитарку) и одного-двух помощников в зависимости от количества заключенных в колонне, лагпункте.

В 1946 году из Германии, Польши, Литвы, Латвии стали прибывать этапами так называемые интернированные, репатриированные из числа гражданского населения и бывшие советские военнослужащие по разным причинам попавшие в поле зрения и деятельности органов НКВД.

Это лица не совершившие лично каких-то преступлений, но по стечению военных событий побывавшие в окружении, в плену, ранее судимые за политические "преступления" добровольно из лагеря ушедшие на фронт, но не отбывшие весь срок определенный судами. Они возвращались в лагеря до конца ранее определенного срока. По прибытии нового этапа, я выявлял врачей, фельдшеров и приглашал к

204

себе в лагпункт.

После знакомства, собеседования я зачислял их в число стационарно больных или в списки освобожденных от работы. Одно время у меня было сразу шесть врачей и четыре фельдшера. Все они помогали мне вести прием больных и оказывали другую помощь. Из числа врачей были хирург, терапевт, фтизиатр, кожно-венеролог. При медпунктах собрались значительные медицинские специалисты и могли оказывать квалифицированную медпомощь, возможную в условиях лагеря. Позже, по моему сообщению в санотдел, врачей перевели в лазарет и я с ними поддерживал дружеские отношения. Когда врачи находились в медпункте, я с ними часто обменивался как теоретическими знаниями, так и практической деятельностью и для себя приобрел немало знаний и опыта.

Медикаментами обеспечивались по заявкам из центрального аптечного склада (санотдела, санчасти) куда я ездил для получения раз в месяц.

Перевязочными средствами обеспечивались достаточно, имелись в наличии и другие необходимые медикаменты. По сложившимся взаимоотношениям с центральным аптекоуправлением мои заявки почти всегда удовлетворялись.

В мои обязанности входил весь цикл профилактических мероприятий возможных в условиях лагеря.

Одним из важных мероприятий была борьба с педикулезом (со вшивостью), чтоб не допустить возникновения сыпного тифа. Я и мои помощники регулярно проверяли всех на педикулез и следили за проведением санобработки. Для этой цели я специально закрепил одного из своих помощников-фельдшеров, к уклоняющимся от санобработки и нерадивым применяли принудительные меры. Благодаря проводимым мероприятиям не было ни одного случая сыпного тифа, хо-

205

тя условий для него было достаточно.

Вторым мероприятием была борьба с клопами. Для этой цели в специальном котле, установленном при бане, по моему настоянию, кипятилась вода. Дневальные и уборщики бараков ведрами приносили кипяток и ошпаривали им спальные нары, щели и все что возможно. Всех клопов уничтожить невозможно, но все же результаты были.

Особая роль отводилась профилактике желудочно-кишечным заболеваниям инфекционного характера. Как правило, в мае-июне всем проводились профилактические прививки вакциной против тифа, паратифа, холеры, а кроме того против столбняка и дифтерии лицам, у кого не было данных об этих прививках. Мы контролировали мытье посуды, следили, чтоб всегда была в бараках кипяченная вода в специальных бачках.

Требовали и следили за проведением уборки в бараках с применением хлорной извести, которую мы же и выдавали, следили за дезинфекцией выгребных ям, туалетов и территории вокруг них. В столовой проверялось качество приготовления пищи и санитарные нормы при ее приготовлении.

И все же расстройство желудка, поносы были довольно частыми явлениями в основном инфекционного характера, а от погрешности питания, состояния всего организма, так называемые пеллагрические поносы, приводящие иногда к смерти. Меры, чисто медицинской помощи, истощенному человеку не всегда помогали. Я мог истощенного человека освободить от работы, поместить в стационар, отправить в лазарет, давать разные медикаменты, но я не мог улучшить его питание, не мог увеличить норму продуктов, я не мог излечить человека от душевной опустошенности, а порой и деградации как личности. А именно эти-то причины и являлись болезнью его, а понос только симптом общего состояния организма.

206

Большое количество обращалось с простудными заболеваниями, из которых преобладали катар верхних дыхательных путей, бронхиты, ангины, воспаление легких и т.п. Смело можно сказать, что порядка 80% в той или иной форме болели простудными болезнями.

Плохая одежда, холод, удушливый воздух в бараках, теснота в помещениях, работа на открытом воздухе в плохо согреваемой одежде, контакт с больными - все способствовало возникновению и распространению этого рода болезней.

С заболеваниями сердца было незначительное количество больных. Несколько человек были на учете с пороком сердца. Э та болезнь считалась неизлечимой, об операциях на сердце в тот период не знали не только в лагерях, но и в крупных городах, институтах. С пороком сердца зачислялись в инвалиды с освобождением от работы. Смертельный исход от порока сердца я помню всего один случай.

Колонна №6, где я работал, в основном, как я уже писал выше, предназначалась для инвалидов и лиц, с использованием на более легких видах работ по изготовлению предметов ширпотреба. Заключенные сюда поступали с других лагпунктов уже как "отработанный" материал.

В 1946 году было два крупных прибытия заключенных этапами по 600-700 человек сразу. В течении месяца их всех провели через медкомиссию и большинство отправили на лагпункты с основными видами работ по строительству жел. дороги.

Через несколько месяцев два или три десятка из них возвратились к нам уже истощенные, больные, неспособные выполнять тяжелые работы, часть из них умерли на тех лагпунктах. Особенно суровые условия, гибельные были на колоннах 15 и 20, где еще и начальники были самодуры.

Были больные с так называемыми безбелковыми отеками ног.

207

Испытывая систематическое недоедание, полуголодное существование некоторые для заглушения чувства голода ели соленую пищу и даже специально пили соленую воду. На фоне истощения организма появлялись отеки голеней и даже бедер. Ноги приобретали слоновость, кожа бледная, натянуто-водянистая.

Казалось проткни кожу и вода брызнет как из крана. Таких больных я помещал в свой стационар или отправлял в лазарет.

Для их лечения требовалось резкое ограничение жидкости и улучшение питания. Первое выполнить было легче, со вторым дело   обстояло труднее и все же результаты облегчения были.

Конечно, было много больных и с другими болезнями, например: радикулиты, травмы, флогмоны, нарывы, разного рода растяжение мышц, связок, зубные боли и т.п.

Для лечения зубов применялись различные капли, полоскания, примочки и удаление.

Надо сказать, что на удаление зубов я "набил" руку и удалял довольно удачно, к сожалению, без обезболивания, потому, что таковое вообще не применялось. Специалист стоматолог приезжал два раза в год на 5-6 дней и все. Не было стоматолога и в лазарете.

И все же основным «заболеванием, с которым обращались, было истощение, вплоть до полного - кахексии» пеллагра и цинга. Недостаток питания, условия труда, быта, моральная подавленность, уныние, унижения и оскорбления, избиения и издевательства, как со стороны охраны, надзирателей и в наименьшей степени со стороны самих заключенных, безнадежность в будущем приводили человека к упадку духовных и физических сил.

Если с конкретными заболеваниями, мы медработники, еще находили средства для лечения и спасали от гибели, то в вопросах питания, изменения лагерных условий, мы были бессильны. Дистро-

208

фикам, пеллагрикам наша помощь сводилась в освобождении от работы, положить временно в стационар или отправить в лазарет, где условия немного отличались от условий в колонне лагпункта.

Я практиковал такой метод. Группу истощенных лиц зачислял на диетпитание, которое было немного лучше общего. Освобождал их от работы дней на пятнадцать, двадцать, затем вместо них подбирал другую группу. Но диетпитание было ограничено лемитом десяти-пятнадцати единицам. Таким путем за месяц я хотя б немного, но улучшал общее состояние человек 25-30. К великому сожалению, все же были случаи смерти от истощения, пеллагры, за пять лет умерло от этого вида человек восемь или десять, не считая тех, что умирали в лазарете.

Севдвинлаг был наиболее благополучен из числа других лагерей. Здесь в меньшей степени процветал произвол, самодурство, хотя было то и другое.

По рассказам заключенных, прибывших к нам из других лагерей, таких как: Интлаг, Печорлаг у них условия были значительно хуже, больше произвола и массовой гибели людей.

Был один нетипичный случай. Ко мне обратился один заключенный - Токарев. У него стал расти живот. Он находился на равных со всеми условиях, получал такую же пищу. Он не был истощенным дистрофиком, ноги, руки были нормальными, а жировой слой на животе рос и рос. Я и консультировавшие врачи решили, что у него какое-то эндокринное заболевание. Я его отправил в лазарет, где он находился несколько месяцев. И вдруг у него без какого-либо лечения жировой слой начал быстро исчезать и через месяц он стал нормальным. Позже его обратно возвратили к нам. Он работал в бригаде, вел тот же образ жизни и с ним ничего не происходило.

В Севдвинлаге лазарет организовывался для обслуживания больных из нескольких колонн. В частности лазарет № 4, располагавший-

209

ся рядом с нашей колонной № 6, обслуживал колонны №№ 1, 3, 6, 14, 15 и пересыльный пункт. Врачи Попов, Власов, Сендецкий, Сухоруков, Иноятов, прибывшие этапами к нам на колонну №6 и работавшие у меня в медпункте, позже были переведены в лазарет № 4. Я с ними довольно часто встречался и поддерживали хорошие отношения.

Фельдшера Ильин, Широков, работающие у меня помощниками, остались там же и после моего освобождения. Фельдшер Миков после освобождения окончил Архангельский мединститут, Яковлев освободился и уехал на родину в Воронеж.

Лазарет так же, как и рабочая колонна, был обнесен двойным забором. Больные находились в таких же бараках, только койки были одноярусные, в палате по 8-10 человек.

Начальник лазарета был всегда вольнонаемный, а главврач часто из числа заключенных.

Помню, что из лазарета № 4 было два случая побегов. Выздоравливающие два молодых парня сумели перелезть через забор и убежать в лес. Их побег был замечен и организована погоня.

Через 2 или 3 часа их догнали и пристрелили на месте. Вспоминается такой случай. Колонна № 3 располагалась примерно в 4 км от колонны № 6. На колонне № 3 в основном работали женщины по пошиву лагерной одежды. Там заболел зав. медпунктом Лапин или Липин точно уже не помню. Других медработников не было и мне временно поручили вести у них медицинское обслуживание. Я пользовался безконвойным хождением, поэтому днем приходил на колонну 3, проверял комплекс санпрофилактических мероприятий, вечером вел прием больных и уже ночью уходил к себе на колонну 6. Я обратил внимание, что (хотя работа швеями значительно легче, чем лесоповал или земляные работы) очень много молодых женщин, девушек в крайне истощенном состоянии. При проверке работы кухни

210

я выявил значительное недовложение продуктов в котел и плохое качество приготовленной пищи. В тоже время в кухне приготовлялись блюда, которых нет в меню. Например, мясные котлеты, пирожки, оладьи и т.п. В кухню приходили лагерные "придурки" надзиратели и поедали все хорошее. В один из дней я в кухне потребовал произвести закладку продуктов в моем присутствии и запретил приготовлять отдельные блюда.

Что тут поднялось!

В мой адрес посыпались ругань, угрозы физической расправы. Я видел как начальник колонны лично из кухни вынес масло, мясо. Я обратил внимание, что у одного работника кухни руки в гнойничках и отстранил его от работы, назначив лечение.

Всем остальным работникам пищеблока провел медосмотр. Шеф-повар не хотел идти на медосмотр демонстративно. Я обратился за помощью к надзирателю и при медосмотре у него обнаружил язву на половых органах, сыпь по телу. Я заподозрил у него сифилис и взял кровь на анализ. Мой диагноз подтвердился. Поднялась паника, начиная от начальника и всех "придурков". Ведь они из рук сифилитика ели и пили долгое время.

Как находящихся в контакте, я отстранил от работы всех работников кухни. Назначили новых поваров из женщин, прошедших тщательный медосмотр.

О выявленных мною нарушениях, воровстве я доложил начальнику санотдела, он самому начальнику лагеря полковнику Умову.

Начальника колонны  с работы сняли, провели обследование на сифилис почти у всех заключенных и выявили 10 или 15 человек явно больных и отправили их в лазарет.

Вместо Лапина прислали другого зав. медпунктом, вольнонаемного.

Я возвратился на свою прежнюю работу в колонне № 6.

Через некоторое время мне вручили поощрительную грамоту и благодарность. Почетных грамот в лагерях не существовало.

А главное, я заслужил в свой адрес много хороших слов от всех заключенных этой колонны, особенно женщин, которые вздохнули от произвола, улучшилось их питание и жизнь в условиях лагерной системы.

НРАВСТВЕННОСТЬ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

211

НРАВСТВЕННОСТЬ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

На колонне 6 было немало людей бывшей интеллигенции, людей работавших прежде в сфере культуры, имевшие разные ученые степени, профессора, в том числе два профессора из Риги-Латвии. Одному из них, жаль забыл его фамилию, было лет пятьдесят в его формуляре написал инвалид и устроил его работать счетоводом в бухгалтерию, второго по фамилии Штромберг экономистом-нормировщиком. Профессора Паничева - дезинфектором, Морозова - бригадиром и так многих по возможности на разные должности.

В свободное от работы время мы собирались в общежитии, где проживали так называемые конторские работники, играли в домино, шахматы. Часто собирались у меня в медпункте и в узком кругу вели различные беседы, на память читали выдержки из разных книг, обсуждали отдельных героев и события. Меня особенно интересовали исторические личности и все что их касалось. Мы вспоминали и обсуждали периоды из древней истории, из средневековья, вспоминали полководцев войны, государственное устройство, но осторожно касались вопросов современной политики и лично своих бед, избегая расстраивать свои еще " кровоточащие" раны. Наши беседы очень помогали лично мне и всем нам легче переносить вопиющее беззаконие, распущенность нравов, хамство и главное не опуститься до этого уровня. В условиях лагеря, вращаясь не толь-

212

ко с уголовниками, но и с порядочными, культурными людьми, я почерпывал от них хорошие черты, взгляды.

В немалой степени способствовало и то, что я жил, спал не в общем бараке, а при медпункте, в своей комнате, один. Я как губка впитывал в себя все, что мог позаимствовать от своих собеседников. В смысле знаний, культуры я тянулся к ним, а они нуждались во мне, находя взаимопонимание и помощь, что было очень немаловажно. Я разными путями доставал книги и много читал, в основном исторические и художественные.

Все вышеизложенное значительно помогло мне расширить свои культурные знания, общий кругозор, нравственность, чувство порядочности и чести. Помогло не запачкаться в той среде, которая окружала меня.

Выходя из лагеря на свободу, я был уже другим человеком. Я хорошо понимал, что трагедия со мной - это трагедия миллионов и миллионов жертв ужасной системы, в которой мы оказались.

Я научился отличать ложный патриотизм от истинного, я научился читать между строк, я понял, почему наша светлая, счастливая жизнь - такая темная, мрачная, печально-драматическая. Я научился отличать свободу от свободы, героизм от "героизма", отличать истинное милосердие от мнимого, заботу о человеке, и как личности и заботу о народе вообще.

Я понял отличие от труда от подневольного труда, творческого, сознательного, вызванного своим воодушевлением, своей необходимостью, своим желанием и самоудовлетворением.

В лагере нет ничего, абсолютно ничего собственного, все казенное, общее, государственное. Одежда, которую носим, постель, на которой спим, посуда, из которой ешь и пьешь - все не твое, все чужое.

В любой момент у тебя все могут взять, поэтому нет смысла

213

что-то беречь, накапливать. Волосы на голове и те не твои, потому что их стригут без твоего согласия. Плоды твоего труда не твои, все что ты создал своим трудом собственность государства. Единственное что твое личное - это мысли, сознание.

Поэтому ведется кропотливая, массированная идеологическая обработка твоего сознания, твоих мыслей, добиваясь, чтобы изъять из твоей собственности твой разум, твое мышление. Чтоб ты как личность перестал существовать, а жил и мыслил по заданной программе, чтоб выполнял не свое желание, не свою волю и стремление, а указание своего начальства, волю коллектива, волю партии, становясь ее послушным исполнителем, роботом бездуховным.

Только высшее партийное руководство и вождь заранее знают, что и как ты должен делать, поступать в том или ином случае.

Личность должна исчезнуть, остается коллективное коммунистическое мышление и деяния.

В этом направлении и есть стратегическая линия коммунистического воспитания и перевоспитания человека. Посколько методы воспитания и перевоспитания требуют многого труда и прежде всего культуры, умения, знаний высокой интеллектуальности и мышления, чего нет у самих воспитателей, то они прибегают к доступному им методу - насилию, которым и пользуются. История учит, что подневольный труд никогда не был и не может быть производительным, созидательным, поэтому наше общество все более деградирует, разлагается и несмотря на все призывы и обещания коммунистического рая, его все нет и нет, до всеобщего благополучия все дальше и дальше.

ЛАЗАРЕТ № 4

214

ЛАЗАРЕТ № 4

Не следует считать, что у меня все было гладко и безмятежно. Далеко не так. Несколько раз по распоряжению оперуполномоченного у меня отбирали пропуск для безконвойного хождения. Но особенно в этот период меня начинали часто вызывать на квартиры к гражданскому населению, в управление санотдела, на конференцию в лазарет, а для этого приходилось выделять конвоира. Начальник санчасти уже не Максимов, а Захаров Ф.Я. писали ходатайство и пропуск мне возвращали.

Лазарет № 4 располагался в 400 метрах от нашего лагпункта. В нем были терапевтические корпуса, хирургический, инфекционный, лаборатория, операционная. Начальником лазарета до 1947 года была врач Крупская, осужденная ранее по делу убийства Горького. В 1944 году, благодаря начальнику Севдвинлага полковнику Умову, ее освободили, назначили начальником лазарета, но без права выезда в Москву и вообще за пределы города Вельска и Севдвинлага. Я с ней не был близко знаком, но всегда любезно разговаривал при встречах. Крупская решилась съездить к родным в Москву. Об этом узнали в НКВД и ее вновь арестовали.

Зав. лабораторией была врач Иванова Ольга Яковлевна, судимая по тому же Горьковскому процессу. С ней мы были более откровенны в разговорах, были, если не друзьями, то вполне хорошими товарищами. Бывший работник аппарата ЦК ВКП (б) некто Семенов Павел Иванович прибыл к нам на лагпункт. Он заболел и я его положил к себе в стационар. При разговорах он сказал, что работая в Москве, знал врача Иванову, возможно в лазарете она и есть. Я отправил его в лазарет на лечение. Действительно, они были старые знакомые по Москве. И, как мне известно, в лазарете они подружились и даже

215

были в интимной связи. Из лазарета его выписали, отправили к нам на лагпункт. Я взял его под свою опеку и через некоторое время опять отправил в лазарет, так как он был действительно больной, врачи подтверждали диагноз и необходимость лечения в условиях лазарета.

Моими друзьями стали врачи Власов и Сендецкий. С ними вместе мы несколько раз устраивали чаепитие и отмечали дни торжеств. Своих торжеств, личных. Немного использовали и спирт из хирургии. Иногда принимали участие и женщины из медперсонала. Но если замечали выпившим, следовало серьезное наказание. Могли посадить в ШИЗО, лишить пропуска и даже отправить на штрафную колонну. Поэтому все делалось тихо, скрытно с осторожностью и опасением.

После отъезда Крупской в Москву, вместо нее начальником назначили упоминаемого мною ранее Шафрановича, человека совершенно не имеющего отношения к медицине. Ходил он всегда в офицерской, без погон, шинели, рукава которой сантиметров на 20 длинней чем руки. Шинель явно была велика и висела на нем, как говорится, мешком. Не разбираясь в главных вопросах, он лез в мелочи. До невозможности придирчивый, нудный, мелочный. Отношения с медперсоналом у него не сложились и не могли сложиться. Вместо организации помощи в работе он решил во всем контролировать. Так, например, запретил из аптеки выдавать медикаменты без его визы. Врачи отреагировали быстро. Все лекарства в заявках стали выписывать по латыни. Количество медикаментов непосредственно в корпусах и их расход увеличились. Стал проверять расход спирта в операционной, замерял его до и после операции. Спирт стали выносить еще больше. Выжидал, спрятавшись, когда санитарки несли с кухни питание для врачей, проверял что несли и сколько. Любимым занятием Шафрановича было спрятаться и подслушать разговоры, кто и о чем разговаривает.

Врачи жили в отдельном, небольшом здании, в тамбуре которого хранились дрова для топки печей. Хирург Власов мне рассказал,

216

что Шафранович, прячась, подслушивает их разговоры, выслеживает кто приходит. У меня был знакомый мускулистый, боевой парень, работающий санитаром. Мы с ним обсудили обстановку. Коля спрятался в тамбуре за дровами заранее. В комнату врачей, так чтобы видел Шафранович, с кухни принесли в закрытом виде якобы еду, а фактически - пустые кастрюли. Несколько раз заходили и выходили медсестры, создавая внешний вид готовящейся вечеринки. И Шафранович на это "клюнул". Вечером, когда стемнело, Шафранович направился в домик к врачам, чтобы захватить их на месте проводящейся вечеринки, и предупредил надзирателей о готовящейся вечеринке. Переодетый, крадучись, Шафранович вошел в тамбур. Коля выскочил из-за дров и с возгласом "держи вора" палкой стал бить Шафрановича, но не сильно. Цель была не убить, не изувечить, а проучить. Шафранович закричал, назвал себя. Но Коля успел хорошенько его помять, досталось по спине и ребрам. Формально наказать нельзя. Не мог же начальник "унизиться до подслушивания". А случаи воровства были у врачей. Инцидент обошелся без последствий. Шафранович подслушивание прекратил. Жил он в небольшом домике рядом с лазаретом, где ранее жила Крупская. Жена его, толстая неуклюжая женщина, часто заходила в лазарет к парикмахеру и в баню. В лазарете, как у нас в лагпункте и на других вся охрана, семьи, волнонаемный состав пользовались услугами лагерных парикмахеров и бань. Парикмахером был разбитной малый и сначала угоднические, затем любезные его отношения перешли в ухаживание и интимную связь с женой Шафрановича.

Однажды с рынка в городе Шафранович принес домой гуся, половина которого оказалась у парикмахера. Шафранович уже подозревал жену и пропажу гуся обнаружил. Что поднялось? Шум, ругань, матерщина с обеих сторон. Шафранович пытался ударить парикмахера, но был отброшен в сторону. Вмешавшийся надзиратель прекра-

217

тил ссору, парикмахера водворили в ШИЗО. Через пару дней его отправили на штрафную.

Вскоре исчез и Шафранович. Куда? Не знаю.

В лазарет я приходил часто. В результате разговоров с Ивановой, Семеновым, Власовым, Шастиным я немного стал разбираться в вопросах сталинской политики, коллективизации, репрессиях. Узнал о бывшем голоде в приволжских областях и на Украине, о многотысячных жертвах, убийствах. Фашизм и Гитлера ненавидели все. Я не знаю человека хотя бы с малейшей симпатией отзывавшегося об этом злодее. Побывавшие в плену рассказывали об унижениях, издевательствах, выпавших на их долю. Унижались, подвергались насилию, издевательствам не за конкретное содеяние, не как индивидум, а как человек, принадлежащий к русской нации. Обидно, горько слушать обращение типа "русская свинья". Чувство солидарности, гордости "я русский" помогало выжить. Невидимо среди пленных витал русский дух, который ничем невозможно вытравить и которого нет и не может быть ни у одной нации. Своеобразие русской души неописуемо и непредсказуемо. Попавшие в плен не были предателями Родины, в плен попали случайно, стихийно по вине самого Сталина.

Но вот беда! Родина - мать ждет! Кончилась неволя в неметчине. Родина ждет, встретит, поймет, оценит, во всем разберется. Встретили, привезли в сталинские лагеря. Разбираться не стали. Был в плену - значит изменник Родины, враг народа. Почему не убил себя? Враг. Разумеется, во всем виноваты местные работники НКВД. Вот если бы узнал Сталин, он бы задал "жару нквдешникам". Писали и еще раз писали. Отправляли через лагерную почту и нелегально. Ответа нет. Видимо НКВД "перехватывало" всю переписку. Как же сообщить Сталину о творящейся несправедливости. Перефразировали слова Некрасова: "Вот узнает Сталин, Сталин все рассу-

218

дит". Ответа нет и нет. Сталин все не знает, что солдат из плена, в лагерях советских томится, умирает. Все это выразилось в следующих словах:

И вот война окончилась

Последний грянул бой.

Прощай, земля немецкая -

Поехали домой.

Освободились пленные

С немецких лагерей

С радостью, надеждами

На родину скорей.

Состав товарный подали -

Заполнили сполна

Их ждет и дожидается

Родная сторона.

Стучат, стучат колесики

По рельсам все быстрей.

Не спится и не терпится,

Скорей домой, скорей.

Все ближе, ближе Родина,

На прошлом ставим крест.

Вот она родимая

Наш первый город Брест.

Состав пролязгал буфером,

Стал где-то в тупике.

Их у вагонов встретили

Здоровые, мордастые войска НКВД.

На все с ними, вагончики

Замки быстрей повесили

И без суда и следствия

Повезли в ГУЛАГ.

И вместо встречи радостной

Ярлык "изменник Родины"

Их встретил в лагерях.

Чередуясь с разными событиями и текущими делами проходили дни, сутки, месяцы, годы. Встречались люди всяких профессий, но ни одного поэта или писателя. Я в свободное время писал и рвал свои неуклюжие вирши, но посоветоваться, поучиться было не у

219

кого. Полученного до ареста образования явно недоставало.

Я рано пристрастился к книгам, читал их много, но бессистемно, увлекаясь детективами, романами. Пользуясь хождением без конвоя, в городе Вельске я часто заходил в библиотеку и брал книги, указывая вымышленный адрес. Благо паспорт не спрашивали. Я аккуратно книги возвращал и даже ремонтировал в переплетном цеху нашего ширпотреба. Постепенно мне стали больше доверять и я получил доступ к книгам, которых не было на полках.

Меня познакомили со старичком, библиотекарем еще дореволюционной поры. Он давал мне читать книги, газеты - подшивки, о которых я не имел понятия. Из подшивки "Петербургский судебный вестник" я вычитал, что в свое время И.С. Тургенев привлекался к суду за убийство своей крепостной возлюбленной, но был оправдан. Были книги изданные еще во времена Екатерины II.

В общем-то в город ходить было запрещено. Я знал, что за мной "охотятся" оперативники и принимал разные меры маскировок. Неоднократно приходилось откупаться, давая оперу взятку, чаще всего спиртом и водкой.

Для обеспечения семей администрации молочными продуктами при лагпункте построили скотный двор: коровник и конюшню. Всего было 10 коров и 12 лошадей. Ухаживали за коровами две заключенные женщины и конюх. Заведовал всем освободившийся из заключения ветеринарный врач Лебедев. В зону для больных ни одного грамма молока не поступало, но в отчетах отражалось молоко, выдаваемое якобы диетбольным. Сено для коров и лошадей заготавливали тоже заключенные - бригада бесконвойников 10-15 человек.

На берегу реки раскорчевали, распахали несколько гектаров земли и засадили картошкой. Половина ее ушла для питания охраны, администрации, но часть попала и в кухню для заключенных.

220

Я лопатой раскопал сотни полторы земли и тоже посадил картофель. Мне не препятствовали. Осенью весь урожай я переправил в город на квартиру жене.

Вверх по речке Вага было много мелких озер, в которых водились караси, окунь, щука. Я рыбалку любил с раннего детства и, получив разрешение, стал рыбачить и здесь. Разумеется уловом приходилось делиться.

Директором ОПХ (отдел подсобного хозяйства) был некто Сидор. Он приобрел неводок и мы с ним поехали на рыбалку на подводе. Порыбачили удачно. Несколько корзинок с рыбой уже были переложены мокрой травой. Обязательный ритуал на рыбалке - уха. Сварили ее и мы. Мы - это я, Сидор и помощник по быту Лукьянов. В домашней корзинке, кроме хлеба, конечно было несколько бутылок водки. Выпили. Пошли песни, анекдоты. Неожиданно Сидор ударил Лукьянова по лицу. Началась драка, свалка. Я пытался их разнять, что удалось с великим трудом. Попало и мне. Говорят, двое дерутся, третий - не суйся. Но я вынужден сунуться, разнимать. Они оба вольные, члены партии, а я заключенный, враг народа. Обстановка не из приятных. Неизвестно, как обернется. Вдруг они помирятся и во всех раздорах обвинят меня. В драке устали. Сели к костру передохнуть и успокоиться, чему я всячески содействовал словами.

Выпили мировую. Вдруг Сидор прямо через костер прыгнул на Лукьянова с ножом в руке. Я успел схватить его за руку, отвести нож в сторону. Вдвоем мы свалили Сидора на землю и закрутили в сеть. Сидор оказался запутанным в сети. Что делать дальше? Ехать домой в таком виде нельзя. Утро уже наступило и стало пригревать солнышко. Сидор долго выкрикивал разные слова угроз, но алкоголь подействовал и он уснул.

У Лукьянова оказался подбитым глаз и царапины на лице. У меня видных следов ушибов не было. Солнышко пригрело, уснули

221

и мы. Проспали несколько часов. Проснулся и Сидор. Опьянение прошло. Он был удивлен, что оказался закрученным в сеть. Сказал, что ничего не помнит. Рассказали все происшедшее. Сидор просил развязать его и простить.

Больше не выпивали и возвратились домой мирно. Разумеется никому ничего никто из нас не рассказал, во всяком случае я. С удочкой на рыбалку я ходил еще несколько раз, но с Сидором никогда больше не ездил.

Санитарами у меня были пожилой поляк Радзевич и Морозова Фаина. Она прибыла в лагпункт вместе с мужем Морозовым Сергеем.

У Морозова были какие-то мутные глаза все время и он симулировал слепоту. По этому виду болезни относился к группе инвалидов. Хорошо разбирался в ключах и часах и ремонтировал их. Где-то доставал разные запчасти для часов. Я разрешил ему работать в одном уголке медпункта. Возможно, в какой-то степени он и недостаточно видел, но слепым не был, я не стремился разоблачать. Морозов собрал настенные часы с боем и мелодией. Сделал красивое оформление часам. Приложили руку и мои художники.

В лагпункт приехал начальник Севдвинлага полковник Умов и я при обходе лагеря пригласил посмотреть медпункт, где на видном месте красовались часы, а под видом санитара тут же находился и Морозов. Как мы и предполагали, Умов часами заинтересовался и часы принял в подарок.

По установленному порядку и лагерному режиму муж с женой в одном месте не должны находиться. Морозов обратился к Умову с просьбой разрешить проживать вместе с женой. Разрешение было получено и им в бараке отгородили комнату.

В бане была оборудована парная вмещавшая сразу человек 10-12. Пар поступал через дверку от нагрева камней при обливании их во-

222

дой. Я уже писал, что в лагпункте были мужчины и женщины. В бане мылись конечно отдельно. Группа женщин в парилке мыли в тазах головы. Вошла одна женщина и, не подумав о последствиях, плеснула на горячие камни воду. Вырвавшаяся струя пара попала на молодую женщину, стоявшую задом к печке и моющую голову в тазике. Горячим паром обожгло ей ягодицы, бедра, промежность. Моментально вздулись большие пузыри. Вызвали меня. Пострадавшая стеснялась показать все места ожога, но я убедил ее не стесняться. Укрывшуюся в простынь привел ее в медпункт, всех удалил и обработал место ожога. Картина довольно неприятная, тем более, что для обработки ожогов она должна занимать коленно-локтевое положение. Встал вопрос дальнейшего лечения. Нашли от бочки деревянный обруч, укрепили его типа корсета и пришили к нему в круговую простынь в виде юбки. Садиться, конечно, она не могла, спать только на одном, менее обожженном боку. Помучалась она изрядно, не менее месяца. На ягодицах, бедрах остались шрамы. Но благо в жизни эти места всегда закрыты от глаз людских. Женщина с ожогом еще находилась в стационаре, как поступил мужчина с ожогом ягодиц. Он работал по уборке, сжигая древесные отходы в кострах. Его ватные брюки подпоясаны были не ремнем, а веревкой в несколько оборотов. Подбросив в костер щепы, вместе с другими он грелся у костров, стоя к нему спиной. Искра от костра попала на брюки, вата загорелась, но медленно и боль он почувствовал когда уже горела вата на всех ягодицах.

Увидев, что с ним случилось, никто и не подумал оказать помощь, все смеялись. Прыгая, он долго не мог развязать веревку на брюках, а когда их спустил, на ягодицах уже были пузыри. Его лечил я как и женщину, сделал корсет. Дело в том, что при завязанном ожоге к марле пристает, присыхает кожа старая и свежая при перевязках сдирается, что ухудшает процесс заживания, грану-

223

ляции. При открытом лечении этого нет, но нужно чаще промокать, удалять эксудат, смазывать и прижигать. О своем способе открытого лечения ожогов я докладывал на одной из очередных медкон-ференций, метод был одобрен.

А в 1948-1950 годах в лагере стала вводиться новая система оплаты труда, что-то в виде хозрасчета. Прежде выводился процент выполнения нормы, при перевыполнении выписывался доппаек и все. По новой системе подсчитывалось сколько заработано в рублях и какой процент выполнения нормы, которая все же действовала.

   Из суммы, заработанной за месяц, высчитывалось сразу 50 процентов на хозяина (содержание охраны, администрации, жилбыт условий и т.д.), затем удерживалась стоимость одежды и питания. Оставшуюся сумму зачисляли на личный счет, но получить можно только ограниченную сумму по заявлению на покупку папирос, мыла и других принадлежностей. Продуктовых ларьков не было. Разрешалось жить, работать в своей личной гражданской одежде, даже в военной, но без знаков различия. Кто не пользовался казенной одеждой, а имел свою, тем доплачивалось из расчета стоимости казенной одежды.

   По штатному расписанию утверждены оклады для всех работающих на ненормированной оплате труда. В частности, мне установ-  лена зарплата 720 рублей, одна из самых высоких в зоне. На моей должности зав. медпунктом вольнонаемный работая получал столько же, а я еще плюс за свою одежду и обувь. Когда-то в системе лагерей существовали зачеты и льготы. За перевыполнение нормы снижался на определенные дни срок. Начиная с 1940 года в лагерях Севдвинлага никаких зачетов и льгот не было так же. О прежнем существовании зачетов и льгот только вспоминали. Была перефразирована песенка:

Тучи над лагерем встали

В воздухе пахнет грозой

Зачеты от  нас отобрали

И льготы накрылись п...

224

Прибывшие из других лагерей, у кого были заработаны зачеты, их ликвидировали. Оставался чистый срок. От звонка до звонка. Существовало и знаменитое социалистическое движение - соцсоревнование. Основными пунктами соцсоревнования были перевыполнение норм выработки, безукоризненное соблюдение режима, участие в общественной жизни лагеря (принимать участие в художественной самодеятельности, участие в проведении мероприятий по выявлению нарушителей режима), содержание в чистоте жилых помещений.

Победителям выдавалась похвальная грамота, не дающая ни снижения срока, ни материальных благ. Практически ничего.

В лагере действовала система десятидневок. Выходные дни представлялись 10, 20, 30 числа месяца. Но и в эти дни проводились разные мероприятия в виде всеобщей уборки зоны, всеобщего учета вещимущества и т.п. На семидневную неделю и выходные по воскресеньям перешли в 1948 году. Красные дни календаря I, 2 мая, 7-8 ноября, 8 марта были не рабочими. В эти дни устанавливался усиленный режим. В преддверии праздника в зоне производился усиленный обыск. Перетряхивалась вся одежда, белье, постель. Тщательно проверялись жилые, производственные помещения, бытовые здания. Изымались все металлические предметы, веревки, лестницы. Даже в кухне ножи закрывались под замок, а в медпункте опечатывались в шкафчике сильнодействующие (кто их определял?) медикаменты. Не действовали пропуска на безконвойное хождение. Я тоже не имел права выйти за зону. На вахте и вышках назначался дополнительный наряд охраны. Принимались все меры, чтобы никакого ЧП не омрачало радостные праздники.

Накануне праздника в клубе-столовой проводилось собрание и слушался доклад о первомайском празднике всего мира или Великой Октябрьской революции, ее торжестве, искоренении старорежимной

225

рабской власти капиталистов и о счастливой жизни при Советах, торжества неминуемого всемирного коммунизма.

После войны разрешалось выписывать газету "Правда" через КВЧ. Письма проверялись цензурой в оперчасти. Разрешалось получение посылок, которые поступали в основном из Литвы, Латвии, редко русским из России. Посылки выдавались на вахте в отдельной комнате в присутствии надзирателя. Посылка обязательно вскрывалась, содержимое проверялось и получающий "добровольно" отдавал часть выдающим посылку, то есть надзирателю, коменданту. В своем бараке так же "добровольно" требовалось угощать своих товарищей или просто наглых воров, чтобы не отобрали все. Для себя оставалось 50 процентов содержимого. Посылку получать разрешалось официально I раз в месяц, но строгого правила не соблюдалось. За нарушение режима или других правил лишались права получения посылок, которые оставались лежать на вахте длительное время, пока не исчезали. Такие факты я знаю, но чтобы возвратили обратно посылку отправителю, такого не было.

Для предотвращение заболеваний цингой выдавался хвойный настой. Для борьбы с пеллагрой стали изготавливать так называемую "бузу" - пивные дрожжи. Приготовлялась буза в медпунктах. Для этой цели выдавалась мука грубого помола, сахар. В специальной бочке мука запаривалась, добавлялся сахар и когда начинался процесс брожения, эту бузу давали пить. Я не помню уже количество муки и сахара, но буза получалась, хотя и не сладкая, но вполне пригодная для употребления. Приготовлением, выдачей бузы занимался санитар медпункта под моим контролем. Я не могу сказать, насколько буза спасала от заболеваний пеллагрой, но проходили в медпункт и пили ее охотно, лучше, чем настой хвои.

С 1948 года и позднее количество больных пеллагрой, а также просто истощением, дистрофией, уменьшилось. Оставшиеся в живых,

226

с тяжелых прошлых лет, понемногу, но стали поправляться. Но забыть, когда при моем очередном обходе в стационаре один мужчина обратился ко мне со словами: "Доктор, смотри, я уже стал сам ходить". Какой радостью засветились его глаза и лицо приняло радостное выражение. Он понял, что выжил и теперь будет жить. Великая радость была и для меня. Удалось спасти еще одного человека. У меня навернулись слезы и, обняв его, я заверил в надежде на лучшее. Аналогичных примеров много. Безусловно, я не в силах изменить систему в лагерях, увеличить норму питания, но я периодически освобождал от работы, давал дополнительный отдых, переводил в команду слабосильных, помещал в стационар и отправлял в лазарет, тем самым спасал жизнь многим.

Приходилось присутствовать и при неприятных процедурах, противных мне по самому их существу. Например, в некоторых случаях надзиратели при помещении в ШИЗО требовали справку, что такой-то здоров. Справка чистая, формальность, так как в большинстве случаев в ШИЗО помещали без всяких справок. К сожалению, мне приходилось выдавать справки, что здоров и в ШИЗО содержаться может. При всем отвращении ШИЗО иначе я поступать не мог. Но я поступал иначе. На второй день я приходил в ШИЗО и у помещенного находил температуру или иное заболевание и освобождал его из ШИЗО, помещая к себе в стационар. Иначе невозможно поступить. Приходилось выдавать справку о нанесенных побоях. Приходилось уточнять кем и по какому поводу человек избит. Если избит охраной, я красочно расписывал все видимые и невидимые травмы и осторожней подходил к травмам, полученным в междоусобных драках.

В свою бытность на лагпунктах №№ I, 10, 20, 3 я почти ежедневно был свидетелем, когда отказывавшихся идти на работу силой выталкивали за зону, связывали, а иногда и привязывали к санкам и волоком тащили на трассу. Можно было сколько угодно сожалеть,

227

возмущаться, но противостоять невозможно. Практически меня никто не спрашивал и не требовал никаких справок ни администрация, ни сами заключенные. Происходило какое-то противоборство, протест - с одной стороны и грубая сила, издевательство - с другой.

А дни медленно, но все шли и шли. Наступил 1950 год. Приближалось окончание моего срока. Мысли, мысли. Надеясь на освобождение, я все личные вещи понемногу перенес на квартиру в город. Через начальника санчасти пытался узнать буду ли я освобожден. Увы! Никто ничего не мог сообщить ни положительного, ни отрицательного.

Я уже говорил, что люблю чтение, особенно историю. Я перечитал имеющиеся в библиотеке книги по древней истории, трижды прочитал историю России по Карамзину "Предание веков". Прекрасная книга. Слава ее написавшему. Меня очень заинтересовали вопросы родословной вообще и в личном плане в частности. Пользуясь различной литературой, я написал в своем понимании и трактовке родословную. Буду бесконечно признателен, если кто-то, пользуясь ею, выведет личную линию рода своего.

Все документы: личные дела заключенных - хранились в спецчасти лагеря, где работали доверенные люди. К 1950 году Севдвинлаг объединили с Севжелдорлагом под тем же названием. Севдвинлаг как таковой прекратил существование, но все его лагпункты остались на своих местах. Начальник Севдвинлага полковник Умов стал начальником Севжелдорлага, а бывший Севдвинлаг стал называться первым отделением Севжелдорлага. Начальником стал майор Нечитало. Его жена - начальником спецчасти. Во многом мое освобождение зависело от нее, как кому она доложит и какое выскажет мнение.

228

Из центральной спецчасти список лиц, подлежащих к освобождению, на лагпункт присылается за несколько дней до конца срока. Трудно передать то волнение, которое охватывает человека, много лет находящегося в лагерях на правах бесправного раба. Дело в том, что не всегда освобождают по окончании срока. Я лично знаю более двадцати человек, у которых срок кончился, но их не освобождали, ничего не объясняя. Администрация лагеря, где непосредственно находится заключенный, без распоряжение свыше освободить не имела права, и человек оставался в неведении о себе, продолжал находиться в лагере на прежнем положении. Через месяц - два приходило извещение, что особым совещанием как антисоветскому элементу добавлялся срок новый на 5 или 10 лет без всяких объяснений причин. Некоторых этапом отправляли в ссылку в еще более отдаленные края. Можно представить состояние человека, ожидающего освобождения и без всякой вины вместо ожидаемой свободы оставленного в заключении на новый срок.

Тяжелые мысли одолевали и меня. Распоряжение о моем освобождении поступило дней за пятнадцать, я узнал об этом, но тем не менее очень волновался и переживал, так как были случаи, что в последний момент приходило указание не освобождать. 7 мая я передал медпункт своему помощнику фельдшеру Ильину. И вот наступило 8 мая. Трудно сейчас передать чувства, которые обуревали меня в то время, нервы напряжены до предела. Собрался я еще с вечера. С вечера же со многими друзьями попрощались, те, кто не ушел на работу, пришли провожать и разными шутками старались поднять настроение.

Наконец-то объявили, что меня вызывают на вахту - проходная из зоны - и я в сопровождении охранника поехал, вернее пошел на центральный лагпункт, откуда производилось освобождение. Пришли

229

мы в часов 10 утра. Время идет ужасно медленно. Вот уже II часов, 12, час, два, а меня не вызывают. Наконец, часа в три дня вызвали на вахту и в сопровождении уже другого охранника повели в спецчасть. Начальник спецчасти и начальник охраны проверили мои документы, то есть спросили фамилию, имя, отчество, год рождения, когда был арестован, какая статья, какой срок, проверили особые приметы (цвет волос, глаз, наличие родимого пятна под правой рукой) и, убедившись, что я есть я, выдали справку об освобождении и отпустили охранника. Расписавшись в получении справки, я в каком-то смятении, в каком-то возбужденно-радостном состоянии с глупой улыбкой вышел из спецчасти. Я свободен. Десять лет позади. Впереди новая жизнь. И конечно масса вопросов, где жить, как, но самое главное, я свободен. Свободен ли?

Паспорт я получил через несколько дней. Согласно ст. 39, указанной в паспорте, я не имел права проживать в центральных, областных городах и многих других пунктах, предусмотренных особыми правилами. 9 мая 1950 года свой двойной праздник Победы я отметил на свободе в кругу родных, товарищей. Были поздравления с победой над фашизмом и с освобождением из ИТЛ. 10 мая я поехал домой на Родину, где меня ждали мать и все родные. По вагонам поезда ходили переодетые лагерные оперативники, вынюхивая заключенных, проверяли документы у подозрительных.

Я ждал что подойдут ко мне и я суну им в нос паспорт. Нет, не подошли. Впервые в жизни в поезде я получил отдельное место, матрас, одеяло и простыни. До этого меня возили в товарных вагонах, на голых досках. После езды на поезде, пароходе, машине с ближайшей горы я увидел свою деревеньку, вернее что от нее осталось. Вместо полсотни домов стояло пять избушек всего. О своем приезде я посылал домой телеграмму, поэтому меня ожидали. Ра-

230

дость встречи с мамой, с родными. Улыбки и слезы. Уезжал я из родного дома юношей-несмышленышем, возвратился зрелым мужчиной, повидавшим и кровь, и смерть, и горе, и радость. Не раз надежда сменялась разочарованием, гибель оборачивалася жизнью. В нашей деревне и в других было опустошение, безрадостное существование. Делать в деревне мне было нечего. Я прожил две недели и уехал обратно в г. Вельск, где питал надежду своего обустройства.

СВОБОДА! КАКОЕ ЕМКОЕ, ГРОМКОЕ СЛОВО

230

СВОБОДА! КАКОЕ ЕМКОЕ, ГРОМКОЕ СЛОВО

Свобода! Возможность выбора места жительства по своему усмотрению, желанию. Свобода! Возможность работать там и тем, кем тебе хочется, к чему влечет твое стремление. Свобода - не быть ни от кого зависимым. Свободного человека никто не имеет права без причины преследовать, устанавливать за ним негласную слежку.

Для человека, находящегося за колючей проволокой под охраной, то есть в заключении, свобода - это прежде всего избавиться от зримой охраны, от забора с колючей проволокой, от ежедневной утром и вечером проверки в строю, от опостылевшего лагерного начальства, от окриков за каждый твой шаг.

Свобода освобождения из лагеря предполагает избавление от вероятности быть помещенным в ШИЗО в любое время суток по капризу и желанию какого-либо глупого самодура начальника. Свобода в выборе одежды, жилья, общение и жизнь со своими родными, близкими, любимыми. Каждый заключенный в лагере мечтает и надеется при освобождении (если таковое состоится) получить прежде всего вышеуказанные свободы, необходимые для жизнеобеспечения и жизнедеятельности.

Увы. Мечты в основном остаются несбыточными. Незримое клеймо, и все видящее око не перестает наблюдать за ним. Созданная система ущемления человеческих прав и норм преследует везде и

231

всюду. Частных организаций и предприятий в стране не существует. Все государственные структуры пронизаны щупальцами КГБ и их добровольных сверхбдительных помощников. Так называемые первые отделы управлений всех организаций - есть нечто иное как скрытые подразделения КГБ, МВД. Отделы кадров всегда тесно связаны с органами госбезопасности, от них получают инструктаж и сообщают все о каждом работнике, порой вымышленные слухи и предложения, получая от "хозяев" некоторые подарки и вознаграждения.

Перед каждым после освобождения встает вопрос: "Как жить дальше?" По нашим советским законам, осужденный человек лишался всяких гражданских и человеческих прав. Квартира изымалась в пользу государства, все вещи, реквизировались, продавались, вернее разворовывались. У осужденных за политические преступления часто родственники тоже подвергались репрессиям - или в лагерь, или в ссылку, как члены семьи врага народа. В ссылку отправляли всех от новорожденных до глубоких стариков. Многие не доезжали до места ссылки, умирали в дороге от холода, голода. Особенно дети и старики.

При освобождении, кому это пофартило, предстояло решить много вопросов. Как правило, у освобожденного средств не было. Деньги выдавались в сумме, соответствующей стоимости железнодорожного билета до станции избранного места жительства. При освобождении выдавалась справка, что такой-то гражданин отбывал срок наказания с такого-то по такое число, по статье такой-то УК РСФСР или другой Союзной республики, освобожден с применением статьи 39, это означало, что он не имел права не только проживать, но и появляться во всех столицах союзных, автономных республик, областных, краевых, курортных, приграничных городах и областях, а так же крупных промышленных центрах. Он не имел права занимать ответственные должности, не имел права работать в НИИ, секретных организациях и во многих, многих других местах и должностях.

232

Освободившись из лагеря, человек, не имея средств для существования, не имея, где преклонить голову на ночь, получая отказы в приеме на работу, часто становился легкой добычей бдительной милиции, подвергался суду, как лицо без определенного места жительства, работы и вновь возвращался в привычную среду лагерных "граждан". Все это я по разговорам знал и задумался о своей будущей жизни. Но одно знать от других о существующих трудностях и ограничениях и совсем другое непосредственно самому вплотную столкнуться с этим, почувствовав на себе.

В марте 1944 года я познакомился в госпитале с фельдшерицей Коноровой Ольгой Владимировной. Мы полюбили друг друга и вскоре мы стали мужем и женой. Но вместе мы жить не могли, не позволяли условия, война и многие другие причины. Второго апреля 1945 года у нас родилась дочь, которую назвали Светланой. Когда меня отправили в Севдвинлаг на колонну № 6 вблизи города Вельска, туда и переехала жена с дочкой. После моего освобождения я поселился у них. Вскоре мы зарегистрировались. Необходимо было определиться с работой. Кроме медицины я другого ничего не умел делать. В Вельском горздравотделе мне предложили работу в городской поликлинике. Я заполнил листок по учету кадров и через три дня пришел за выпиской из приказа и направлением на работу. И тут меня ожидал первый удар. Зав. горздравом, женщина средних лет, как-то смущенно, недоговаривая фраз, сказала мне, что должность в поликлинике уже занята, а других пока нет и на работу принять меня не может. Я был удивлен такой резкой перемене и прямо спросил о причине отказа. Показывая пальцем вверх, она сказала, что ей не рекомендовали принять меня на работу. Все стало ясно. Я ушел. Обращение в железнодорожную медчасть тоже оказалось безрезультатным. На весьма скромную фельдшерскую зарплату жены мы при самом скромном ведении хозяйства едва сво-

233

дили концы с концами. Жена жила в доме, принадлежащем железной дороге. Это деревянный дощатый из двух комнат дом, перегороженный пополам. В одной комнате жила семья дежурного по станции Вельск - Пестерева, вторую комнату 14 м2 занимали мы. Входы были отдельные с улицы, без прихожей прямо в комнату. Рядом с домом был участок земли, заросший травой. Мы его вскопали и посадили картошку, капусту, купили две козы, поросенка. В комнате была кирпичная печка с плитой для приготовления пищи и обогрева. Стены дома были дощатые и зимой промерзали. Полы в комнате прогнили и качались. Получить хорошую квартиру или снять ее не было никакой возможности. Я принялся за ремонт и переустройство. Со стороны входа в комнату вкопал столбы и с двух сторон обил досками. В пространство между досок насыпал опилки. Установил дверь и окно. Досчатую стену между сделанной мной и старой комнатой я разобрал. Выкинул старую печку и сложил новую в другом месте, печка обогревала комнату, а плита в пристроенной кухне. Перестелил полы с заменой части досок на новые, подремонтировал стены и оклеил их обоями, полы покрасил. Получилась однокомнатная квартира с печным дровяным отоплением. Доски и опилки купил на пилораме. Остальное на рынке. Вопрос с жильем был решен. За этими работами прошло почти все лето. Дочь посещала детсад, жена работала, а я искал работу.

О! Света ты мое создание

О! Света я тебя люблю

В колыбели трепыханье

Душу встревожило мою.

Ты для меня отрада в жизни,

Как солнца луч, его венец

Люблю тебя, как только может

Любить дитя родной отец.

234

Я часто встречался со своим бывшим начальником медчасти Захаровым Ф.Я. Зная о моих неудачах с трудоустройством, он предложил работать в должности зав. медпунктом в той же колонне № 6. Я дал согласие. Заполнил документы. Казалось, что тут-то уже меня знали много лет и все же месяца два мои документы согласовывались в разных инстанциях. И только благодаря Захарову Ф.Я., последовал приказ о моем назначении.

Итак, после своего освобождения из колонны № 6 я вернулся туда же, в тот же медпункт, на ту же работу, но уже как вольнонаемный работник. За прошедшее время мало что изменилось. Я встретил своих прежних товарищей и, разумеется, рассказал о всех своих событиях и о причине, приведшей на работу в колонну № 6. Работа протекала также, как и прежде до освобождения. Только что на ночь уезжал из зоны домой в город, к семье.

С администрацией лагеря в контакт, кроме служебных вопросов, я не входил. Теперь я не боялся наказания и действовал смелее, вступая в споры по принципиальным вопросам. Помню такой случай: целый склад накопился различных деревянных и тряпочных игрушек. По указанию свыше на некоторые вида игрушек был составлен акт не на уценку, а на уничтожение. Сложили все в большую кучу и подожгли. Огонь разметнулся выше крыш. Еще когда со склада свозили игрушки для уничтожения, некоторые детишки из местных жителей, близко стоявшей деревни собирались около кучи, надеясь, что им "дяденька начальник" даст хотя бы какую-то игрушку. Все равно все сгорит в огне. Но просьбы тщетны, "дяденьки начальники" глухи к просьбам детей и строго следят за соблюдением инструкции: "сжечь!" Один мальчишка подскочил к костру, палкой с крючком выдернул пару игрушек и бросился бежать. Но надзиратель по фамилии Мальцев догнал мальчишку, отобрал игрушки, несмотря на слезы мальчика, сломал их и демонстративно бросил в огонь, причем обру-

235

гал мальчишку, а наблюдавшим взрослым заявил, что за растаскивание госимущества, родителей могут судить. Вот так-то. Многодневный труд многих сотен людей, создающих социалистическую собственность, можно уничтожить, но нельзя самую малейшую ее часть отдать народу, даже детям - будущим строителям коммунизма.

Я подошел к куче еще не сгоревших игрушек, охапкой взял сколько мог и отнес стоявшим в стороне женщинам и детям. На меня попытался кричать Мальцев, но я сказал пару слов таких, что он отошел в сторону.

Однажды у меня произошла ссора с оперуполномоченным - кумом. По его указанию из лазарета (там не было ШИЗО) привели и посадили в ШИЗО одну медсестру молодую, симпатичную девушку Фриду за то, что она проявила какое-то неуважение к начальнику. Позже я узнал, что Фрида просто отказалась сотрудничать с "кумом", а нарушение режима предлог. Я знал эту девушку. В свое время она участвовала в кружке художественной самодеятельности под моим руководством. Я же ее отправил в лазарет с острым бронхитом, где она стала работать медсестрой. Когда я узнал, что Фрида в ШИЗО, я пошел туда, потребовал открыть камеру, Фрида скорчившись, лежала на голых холодных досках в легкой одежде. В камере холодно. Я измерил Фриде температуру, которая оказалась "очень" повышенной и тут же дал надзирателям заключение о невозможности содержания ее в изоляторе. Надзиратель Фриду выпустил и я ее положил в свой стационар. Когда "кум" узнал, что я освободил из ШИЗО Фриду, то пришел в бешенство. Отчитывал надзирателя, почему тот выпустил. Пришел ко мне в медпункт и потребовал у меня объяснений, обвиняя меня в заступничестве за врага народа (у Фриды была статья 58.10) и стал на меня кричать. Я не выдержал и в свою очередь потребовал, чтоб он немедленно убирался прочь из медпункта и не смел кричать на меня. Из ШИЗО я выпустил, пользуясь своим правом, больного человека, а не врага народа. Больна

236

она или нет, проверить меня может только врач, но не он. К вечеру того же дня приехал специально начальник медсанчасти, обследовал всех больных, находящихся в стационаре, в том числе и Фриду. Признал Фриду больной, а мои действия правильными, но меня предупредил, что теперь я приобрел злейшего врага. Еще никто так резко не вставал против опера.

Вскоре я узнал, что из нашего лагеря готовится большой этап в Мурманскую область. Будет откомандировано много вольнонаемных работников, в том числе и медицинских. Я попросил начальника медсанчасти включить меня в этот список.

В мае 1951 года началась подготовка к переезду в Мурманскую область на стройку № 511. Собрали обычный состав из товарных вагонов, в который поместили человек семьсот заключенных. Для вольнонаемных выделили такие же товарные с нарами вагоны, только дверь не закрывалась на замки. В нашем вагоне было восемь человек, в том числе четверо мужчин. Я, хирург Попов А.В., начальник аптекоуправления Якушев, начальник медсанчасти Захаров Ф.Я. В этом же составе ехали и бывший комвзвода Попов В.И. Вместе с нами в вагоне были еще три медсестры, что создавало определенные неудобства для них и для нас. Вещи и питание на дорогу каждый приготовил кто что мог, но в пути пользовались всем сообща. Все что у кого было, объединили в общий "котел". Семьи у всех остались в Вельске, с нами не ехали. Для них впоследствии выделили специальные вагоны. Но это уже когда были построены на новом месте дома-бараки.

Природа Кольского полуострова очень интересна, красива и сказочна. Я в войну уже был в Карелии и на Кольском полуострове, видел сопки, камни, болота, но все равно дикость этих мест была поразительно-притягивающей. Огромный камень-валун почти с дом

237

величиной стоит рядом с железнодорожным полотном, и кажется из вагона можно достать его рукой. Выше голая скала с трещинами, обросшим мхом, на самом верху растет сосна, и корни ее, как змеи, обвили всю скалу, вползли во все трещины.

На станции Кола мы прибыли 18 мая в три часа ночи. Станция Кола и поселок того же названия находятся на самом берегу Кольского залива, в шести километрах не доезжая до города Мурманска. Стрелки часов показывали три часа ночи, но было светло, как днем. На улице бродили куры и даже играли дети. Все мы вышли из вагонов и подошли к берегу залива. Поезд, сказали, дальше не пойдет. Через некоторое время нам дали бортовую машину, мы погрузили в нее все свое имущество и поехали.

Дорога шла по самой кромке берега, извиваясь, как змейка. Через шесть километров приехали в пос. Мурмаши. Нам выдали со склада палатку, которую необходимо самим установить в указанном месте между камнями. Первым зданием при въезде в поселок была Туломская гидроэлектростанция, обеспечивающая электроэнергией и город, и все близлежащие поселки. В поселке были одно и двухквартирные домики для работников электростанции, школа, ресторан и дома казармы для личного состава ВВС истребительного полка.

Плотина электростанции являлась границей между Кольским заливом и рекой Туломой. Ширина реки Туломы в районе Мурмашей более одного километра.

Примерно метров за 800 от поселка располагался лагпункт № I, где вместе с прибывшими насчитывалось более двух тысяч заключенных. Вблизи стали устанавливать палатки для вольнонаемного состава и охраны. Впоследствии палатки заменили бараками. Я возглавил медчасть лагпункта № I. Организовал медпункт, стационар, службу дезинфекции, профосмотра. И конечно вел прием, в котором мне помогли еще три фельдшера, прибывшие из других мест, из числа заключенных не было ни одного медработника.

238

Какое чудесное явление природа - отливы и приливы. В Кольском заливе отливно-приливной фактор ощущался очень сильно, наглядно. Северная темно-холодная водяная масса заполняла все русло залива - реки до верхних скал. Вода на какие-то три-четыре метра не доходит до железной дороги. Волны и белые барашки бегают от берега к берегу. На какое-то время все становится неподвижным, замирает на месте. И вдруг от берега вода начинает отступать, уходить. Из воды показываются верхушки камней-валунов, затем уже и они оказываются как бы на сухом берегу, появляется мелкая галька, песок и вот уже вода ушла от берега на сотню и более метров, обнажив свое дно. Остается водная масса в средине залива и начинает свой бег в невидимое море. Отлив произошел. Во время отлива рыбаки устанавливали на крепких стойках, забитых в грунт, сети. Во время отлива рыба застревает в углах сетей. Остается ее собрать, что не просто, так как ноги вязнут в илистом дне. Для удобства устанавливаются доски-проходные, крепящиеся ко дну скобами или камнями. Наступает период равностояния уровня воды. Проходит ровно двенадцать часов и начинается прилив. Река воды, текущей в море, начинает подниматься обратно кверху и двигаться к берегу. Вода буквально на глазах поднимается все выше, выше. Не видно установленных сетей, камней, и вот уже волны плещут о береговые скалы. И горе тому, кто зазевается и вовремя не уйдет в, безопасное место. Вода прибывает и подымается, наступает на берег быстрей, чем человек может от нее убежать, и были случаи, когда волна сбивала человека с ног и он тонул вблизи берега.

Был случай, когда один мальчик лет четырнадцати во время отлива забрался на большой камень, не заливаемый водой. Мальчик во время отлива установил сеть на семгу. В приливной воде семга заглотила приманку. У мальчика жилка от наживки была закреплена за пояс. Рыбина рванулась и своей силой стащила его с камня,

239

утянула в воду, где он и погиб. Во время отлива нашли тело мальчика и рыбину, которая весила 14, 5 килограммов.

Погода Кольского полуострова крайне капризна, неустойчива, вероломна. Атмосферное давление может меняться до семи раз в сутки. Неожиданно, во время казалось бы спокойного состояния, налетает шквал ветра, снег валит так обильно, что света белого не видно. Затем может наступить покой и опять заряд снежной мокрой крупы, забивающей дыхание и проникающей под самые тонкие складки одежды.

В поселке дислоцировался авиационный истребительный полк. Во время очередных тренировочных полетов звено самолетов было внезапно застигнуто снежным зарядом. Противоположный берег залива против поселка возвышался почти километровой скалой. При посадке самолетов то ли по неопытности летчиков или по неуправляемости самолетов, попавших внезапно в снежный вихрь, но три самолета врезались в скалу. Огромной силы взрыв потряс поселок. От самолетов и экипажей остались щепки, смешанные с кровавыми кусками. Были похоронены, но что хоронили неизвестно. Гробы были заколочены. Похороны проводились более символические, чем натуральные.

Известны были и другие случаи трагической гибели летчиков. Например, во время катапультирования из аварийного самолета над лесом летчик попал в середину росшей двумя стволами сосны расщеп. Голова попала в эту естественную вилку и застряла в ней. Силой падения так ударило, что оторвалась голова, а тело с парашютом отлетело метров за двести дальше. Голову вдавило в расщелину между стволами сосны, вниз свисали кровавые куски мышц шеи, сухожилий и сосудов.

Мы прямых отношений с летной частью не имели. Но поселок небольшой, и мы встречались с ними в ресторане, на квартирах, в

240

кино и в других общественных местах. И как бы ни засекречивались происходящие ЧП, о них знали все в поселке.

Вскоре летную часть из Мурмашей перевели в другое место и фактическими хозяевами стали органы МВД в лице управления строи- тельством 511 со всеми присущими лагерям структурами. Была такая поговорка: «До Колы - МПС (Министерство путей сообщения), после Колы ГУЛЖДС) Главное управление лагерей железнодорожного строительства)».

Лето 1951 года установилось теплое. По берегам рек рос лес: ель, сосна, и береза. Надо сказать, что береза невысокая, извилистые стволы. Выше по скалам и между ними росла карликовая береза, практически кустарниковые заросли. Ветви очень крепкие, упругие, но тонкие. Сломать такие ветки трудно. Если день походить по такому березовому кустарнику, к вечеру от кожаных сапог останутся дыры и кусочки. Где имеется хотя бы самая малая долина плодородной земли, растет трава. Удивительно, что смотришь на березах нет еще завязей листьев, а через два-три дня все дерево покрывается и шуршит своей листвой. Еще вчера серая пустая земля, сегодня уже зеленеет травой.

Поднимаясь на гору, возвышенность, идешь по сплошным скалам-камням, покрытым мхом, лишайником. Поднявшись на гору, попадаешь в воду, какое-то озеро или болото высоко над уровнем моря. Солнце, если не скрыто за тучами, видно в любое время суток и днем, и ночью. Но северное лето коротко, быстро проходит, поэтому все живое стремится использовать его в полной мере.

Лагпункт № 1 являлся центральным. Сюда прибывало пополнение из других лагерей, тюрем. Отсюда же направлялись на вновь формируемые лагпункты. Надо сразу оговориться, что если в Севдвинлаге назывались колонны, то здесь на стройке 511 - лагпункты.

Лагпункт № 5 был организован на новом берегу Кольского залива в устье впадающей в него реки Тулома. От зоны до воды бук-

241

вально метров пятьдесят. Меня с лагпункта № I перевели зав. медпунктом лагпункта № 5, а зав. медсанчастью лагпункта № I стал капитан медслужбы. Чтобы не строить отдельного лазарета для больных, учитывая большую территорию лагпункта № I, здесь построили два здания под лазарет. Госпиталь для лиц вольнонаемного состава, членов их семей, военнослужащих, солдат построен в шести километрах от поселка в березовой роще вблизи залива на большом плоскогорье. Буквально через несколько дней нашего пребывания в лагпункте № 1 среди воровских группировок была большая драка, в которой около десяти человек было убито и десятка два ранено. Поэтому сразу же среди скал организовали кладбище. Надо сказать, что все заключенные были уголовники. Политических не было ни одного.

Помню, что был совершен групповой побег, несмотря на все принятые меры розыска, несколько человек поймать не удалось. Позже нам стало известно, что они сумели пройти через границу и ушли в Финляндию. Среди ушедших был один финн. Примерно месяца через полтора после побега финны привели на пограничный пост трех человек из бежавших и передали нашим властям. Причем все трое были одеты в новые костюмы, ботинки, а их лагерная одежда связана в узелки и передана, как личное имущество убежавших. Финская гуманность вызвала далеко не гуманные действия на нашей стороне. Во-первых, со всех костюмы были сняты, и их одели в лагерную форму. Во-вторых, ужесточился режим в жилой зоне и на работе. Построены дополнительные заграждения, на цепях вокруг зоны собаки. Охрана лагеря и погранвойска, в зоне которых беглецы перешли границу, были переданы военному трибуналу, понесли наказание и командный состав, вплоть до снижения в званиях и должностях. Надо сказать, что за три года этот побег был единственным, удавшимся без задержания вблизи лагеря.

На лагпункт № 5 была собрана особая отрицаловка из числа уго-

242

ловников. Начальником был майор Лоскутов, бывший фронтовик, имел награды. Мы с ним быстро нашли общий язык. Его жена была фельдшером и назначена работать ко мне в помощники. Для вольнонаемных построили дома барачно-квартирного типа. В зоне конечно были бараки с неизменными нарами. Мне выделили квартиру: кухня и комната. Жена переехала ко мне и стала работать также моим помощником, как и жена Лоскутова. Однако, вскоре у них начались распри и по справедливости должен сказать, что виновницей была моя жена с ее неуживчивым характером.

Все заключенные работали на строительстве железной дороги и вспомогательных объектах. Характер работ очень тяжелый. Профиль дороги проходил по скалам и болотам. В большом ходу была взрывчатка. Техника та же: тачка, лопата, лом и только через год появились машины ЗИС-550. Пока не сделали отсыпную дорогу, машинам делать было нечего.

Как правило, между скалами находится болото, много ручейков, через которые требуется строительство мостов. Было множество случаев, когда уже полотно будущей железной дороги отсыпано, по нему ходят, ездят на лошадях и даже на автомашинах, а утром видна опять вода, все ушло вниз на несколько метров. Вся отсыпка начинается снова. Итак по несколько раз на одном и том же месте.

Грузы через Тулому перевозились на специальном пароме, на котором помещалось сразу четыре вагона. На обоих берегах подведены рельсы и пирс. Паровоз подцеплял вагоны и вытаскивал их или же заталкивал на паром, сам оставаясь на берегу.

На левом берегу к пирсу от станции имелся значительный уклон.

Машинистами на паровозе и пароме работали солдаты из стройбата. Однажды паровозом вытащили все вагоны и поставили в тупик.

243

Паровоз остановился, а машинист - солдат с паровоза ушел по своим надобностям. Помощник машиниста ради любопытства повернул риверс и паровоз пошел вперед. Не зная, как остановить паровоз, помощник машиниста молодой солдат стал, по его словам, крутить какое-то колесо, паровоз с учетом уклона пошел еще быстрее и въехал на паром. В результате удара стопорное устройство, рулевая вышка - все было снесено - и паровоз упал в реку. В этом месте глубина реки была 16-20 метров. Водой залило топку паровоза и взрыва не последовало. Погибло пять человек - солдат.

После того, как этот паровоз подняли, из реки, отремонтировали и он пошел в свой первый рейс, через два-три километра пути, под ним просели шпалы и паровоз упал набок в болото. Вновь подняли, отремонтировали, подготовили к эксплуатации. К этому времени лагпункт № 5 уже был переведен на 45 километров вперед по трассе на берег озера Пяйва.

Моя семья жила в пос. Мурмаши. Жена работала в лазарете, дочь училась в первом классе. По выходным дням я приезжал домой, чаще всего верхом на лошадке.

В этот раз я приехал домой, поставил коня в сарай и еще не успел покушать, как из штаба пришел комендант с распоряжением срочно вернуться в лагпункт, так как там произошло ЧП. Вместе со мной должен ехать врач хирург и работники оперативного отдела. Через реку нас перевезет катер, а там уже под парами ожидает паровоз без вагонов. Я отказался ехать, так как был болен. Уехали без меня. Через полчаса снова пришел на квартиру помощник начальник управления строительством и в приказной категорической, угрожающей форме потребовал немедленно выехать.

Пришлось подчиниться. Я оседлал своего коня по кличке Норка, и по плотине ГЭС (у меня был спецпропуск) переехал на левый берег и поехал в догонку за паровозом. Проехав около двадцати километров (дорога шла в основном рядом, параллельно рельсам), я увидел, что паровоз лежит на боку. Я подбежал к нему и увидел, что

244

все, кто ехал на этом злосчастном паровозе, лежат придавленные паровозом к земле. Только двое стонали, остальные были уже мертвы. Живых из-под паровоза я вытащить не мог. Безусловно, не мог поднять паровоз и подкопать грунт, так как была скала. Я написал записку, привязал к седлу и отправил коня обратно. Моя "Норка" умница поняла меня, заржала и побежала обратно. Я всячески оказывал помощь еще подающим признаки жизни. Это были хирург и солдат.

Часа через три подошел другой паровоз с восстановительной, бригадой и врачами. Моя "Норка" прибежала домой вся мокрая в пене и тревожно заржала. Увидели мою записку и организовали срочную помощь на паровозе, вторая бригада верхом на конях поехала вслед. Когда приехали, то в живых остался один солдат-машинист, кстати, который позже умер в госпитале во время операции. У него были раздавлены обе ноги и тазовая кость. Паровозом раздавленные ноги плотно придавило к скале и раны мало кровоточили, что и позволило ему долго жить-мучаться. На учесть, что я сделал ему несколько уколов, медсумка всегда была со мною.

Причина аварии повторилась. Звено шпал с рельсами просело в грунт, и шпалы сдвинулись с места. Колеса сошли с рельс, люди пытались соскочить с паровоза и попали под него. Если бы они не пытались прыгнуть, остались бы живы, хотя возможно были бы травмированы. Так мой отказ ехать в составе этой бригада спас мне жизнь.

Я уже говорил, что скалисто-болотистая местность затрудняла всякое передвижение. Более удобным был способ ехать верхом. За мной была закреплена кобылица чистых донских кровей. Чудесное умное животное. Я бросал поводья и она сама между камнями находила путь. Маленькая голова, изогнутая колесом шея, точеные ноги, вся как бы подтянутая, производила прекрасное впечатление. Ее у меня неоднократно пытались отнять более высокопоставленные началь-

245

ники, но, благодаря разным уловкам, я ее удержал за собой.

Один раз в копыто забился гвоздь и она стала хромать очень сильно, больную оставили мне. Я вытащил гвоздь, залечил рану и опять ездил. Второй раз уже почти забрали, но знакомый ветеринарный врач осмотрел ее (без меня, у нового хозяина) и дал заключение, что "больна сапом". Норку срочно изолировали, а после карантина я ее забрал к себе опять. Помимо конюха я сам ее чистил, мыл, подкармливал хлебушком и сахаром, который она очень любила. Меня узнавала еще издали и своим ржанием выражала свою радость. Положит голову мне на плечи и ласково, нежно начинает тереться. Неоднократно на полном скаку я падал, умышленно с нее и замирал, притворяясь мертвым. Она обегала вокруг меня, подходила близко, и брала зубами за пальто, поднимая с земли, тревожно ржала. И надо было видеть, какая была радость, когда я вставал и гладил ее, а она тихо нежно ржала. Я прыгал в седло и она неслась по дороге, только ветер свистел в ушах.

А было и так, что я ее укладывал на землю, прячась за ее крупом, стрелял. Она лежала, как убитая, ни один мускул, ни одна шерстинка не дрогнет на ней. Как только вставал я, вскакивала и она, готовая опять скакать вперед. В основном за ней ухаживая конюх, кормил, чистил, убирал конюшню. Но хозяином она признавала только меня.

Когда вместе с другими лошадьми паслась на лужайках или в кустах, мне достаточно было свистнуть и крикнуть: "Норка", как она тут же прибегала ко мне на зов, в то же время никак не реагировала на другой голос. Я был очень к ней привязан, заботился о ней. И когда в ноябре 1953 года пришлось расстаться, я невероятно скучал, нервничал, расстраивался, не находя свой Норки рядом. Не знаю кто был у нее хозяином после моего отъезда и какова ее дальнейшая судьба, но я всегда с теплотой вспоминаю свою Норку.

246

Лагпункт № 4 располагался на берегу озера Пяйва. В него впадало несколько мелких речек и ручейков, а из него - ни одного. Лед стоял без движения и водная поверхность полностью очищалась ото льда в июне-июле месяце. Озеро почти круглое - в диаметре около шести километров. Левый берег его - скалисто-гористый, правый - болото. Населения нет никакого. На скалах левого берега растут сосны, березы, на правом лишайники, болотная трава, масса ягод клюквы и морошки. В озере много рыбы: окунь, голец, кумжа. Я ловил рыбу с берега и с лодки. Окунь крупный. Голец и кумжа относятся к сорту красных рыб. Голец небольшого размера - сантиметров 20, кумжа - до 50-60 сантиметров длиной. Такие экземпляры я вылавливал. Эта рыба с золотистыми круглыми пятнами по всей поверхности, хищница. Крепкие длинные зубы. Мясо красное, как у семги. Хороша из нее уха, и жаркое, и сухая засолка. Вода в озере чистая, прозрачная.

Однажды, катаясь на лодке, я увидел на дне самолет. Видно было, что летчик сидит на месте. Я сообщил о своей находке. Прибыли военные водолазы, подняли самолет, который оказался цел. Сломаны только шасси. Видимо, затонул при вынужденной посадке. Фамилию летчика легко установили. Все документы от воды размокли, но были на месте. Как выяснилось, во время войны он выполнял задание командования и с задания не вернулся, и не числился сбитым. О нем не было никаких данных, и, конечно, он был признан изменником, врагом, который якобы перелетел к финнам. Репрессирована была и его семья, как врага народа. После подъема самолета из озера, останки летчика увезли так же, как и все части самолета. Позже, мы узнали по секрету то, о чем я излагаю ниже. От Пяйвы до Мурмашей по прямой всего километров тридцать пять. В этих местах были в войну воздушные бои, и в лесу мы находили сгоревшие остатки немецких и наших самолетов. Больше немецких. У одного ис-

247

правной оказалась рация, и мы воспользовались ею, так как своих радиоприемников ни у кого не было.

Я уже писал, что из Вельска мы прибыли вместе с хирургом А.В. Поповым. Это очень скромный, вежливый человек, специалист своего дела. Он был осужден по ст. 58-10 сроком на 10 лет. Освободился в Вельске в Севдвинлаге и так же, как я не мог найти работу на гражданке. Вынужден был оформиться на работу в систему МВД. Мы с ним дружили, хотя никогда ни слова не говорили о политике, о власть предержащих и даже о том, за что были наказаны и осуждены. На эти вопросы накладывалось своеобразное табу. Мы знали, что кругом стукачи и любое слово могло привести к неприятности. В госпитале работали молодые хирурги Петр Ильин и Большакова, оба были члены партии. Попов имел огромную практику на войне и в лагерях, а они еще только начали работать. По работе Попов сделал им какие-то медицинские замечания раз и два. Через некоторое время Попова "убрали" из госпиталя, назначив разъездным хирургом по лагпунктам.

Когда я работал на лагпункте № 5, Попов А.В. приехал для оказания практической помощи и медицинского освидетельствования (комиссовки) всего контингента. После работы мы пошли с Поповым ко мне на квартиру обедать. Жена подала на стол, я достал бутылку водки. В это время кто-то постучал в дверь. Я только открыл замок, как меня оттолкнули в сторону и двое в штатском вошли в квартиру. Один из них сказал, что Попова срочно требуют в управление к начальнику санотдела майору Вяземскому. Я сказал: "Дайте же нам пообедать?", но пришедшие одновременно начали возражать, заявляя, что дело срочное. Я посмотрел в окно и увидел стоящий "черный ворон". Все стало ясно. Я быстро налил стакан водки, мы с Поповым выпили и его увели. Больше я его не видел. Его семья жила в Мурмашах, адрес я знал. Я срочно послал свою жену в поселок, якобы в магазин, а практически сообщить о происшедшем жене

248

Попова, что и было сделано. Позже я узнал, что Попову нового обвинения не предъявлялось, а была дана ссылка в Красноярский край. Жена Попова продала часть вещей, мы помогли деньгами и она нелегально уехала к нему. Через несколько месяцев жена Попова прислала письмо своей подруге, в котором сообщила, что А.В. Попов умер. Так начинающие молодые специалисты отреагировали на замечания старшего товарища, а система репрессий быстро отреагировала на сигнал своих помощников. Очередная жертва исчезла в пасти ГУЛАГа-МВД.

Я понимал, что со мною в любое время могут поступить так же, как с Поповым. Я им нужен пока, нужен. Приходилось быть архиосторожным в самых мелочах, в словах, не говоря уже о писанине.

Медленно, но дорожное полотно продвигалось вперед. Через реку Тулому строился мост. Закончились кессонные работы, стояли "быки", начинался монтаж пролетов моста. Строилось сразу две линии - одна для автотранспорта, вторая - железнодорожная. Началось пробное движение грузовых поездов до станции Пяйва, где был наш лагпункт № 4. Домой, к семье, в Мурмаши, можно было поехать на попутной машине и на платформах из-под щебенки и песка, доставляемых паровозом. Но я предпочитал верховую езду на лошадке, что позволяло мне уезжать и возвращаться в удобное для меня время. В седле я держался хорошо и 40 километров моя Норка проходила за несколько часов.

Однажды я ехал домой и в забое, около лагпункта № 3, где проезжал мимо, услышал резкий дикий вопль. Я повернул в забой. В этом забое работал экскаватор, нагружая гравием машины. На стрелке экскаватора заело трос. Один из рабочих по стреле экскаватора залез до конца стрелы и монтировкой стал поправлять трос. Когда он подсунул под трос монтировку и всем корпусом нажал на нее, трос соскочил с монтировки, рабочий не удержался и полетел

249

вниз. Против стрелки экскаватора, где работал этот рабочий, был в землю воткнут лом. Падая, рабочий заключенный упал на этот лом задней частью. Лом прорвал его штаны и через анальное отверстие вошел внутрь сантиметров на 35, повредив кишечник. При любой попытке дотронуться до лома, чтобы его вытащить, пострадавший страшно кричал. Никто не знал, что делать. В это время подъехал я. У меня всегда была с собой сумка с набором медикаментов. Я сделал обезболивающий укол морфина, чтобы облегчить страдания несчастного. Вытащить лом я боялся, чтобы из поврежденного кишечника фекальные массы не попали в полость живота и в кровь. На одну из машин в кузов набросали побольше веток ели и березы, осторожно положили на них пострадавшего и в таком виде я довез его до лазарета, где и сдал врачам. С него сняли одежду и так с торчащим ломом положили на операционный стол. Действительно, кишечник был поврежден. Но лом, как пробка, задерживал его содержимое.

250

Шел 1953 год вольнонаемному составу по секрету сообщили, что Сталин тяжело болен, а 5 марта стало известно, что умер. Многие в душе ликовали, но не показывали виду, ибо Сталин умер, но дело его живет. День смерти объявили не рабочим днем - траур. В обед всех заключенных выстроили на площадке. Начальник лагеря майор Новиков, рыдая, пытался что-то сказать, но слезы и спазмы мешали ему. Слово взял заместитель. Объявили пятиминутное молчание, все имеющиеся автомашины были подведены к зоне и по знаку начальника включили на пять минут гудки.

У всех на уме было одно: "Что теперь будет?" Возможна ли вообще жизнь без отца, вождя и вдохновителя? Кто будет очередным тираном и вождем? У власти стали: Маленков, Молотов, Берия, Хрущев, Ворошилов. Начались упорнее разговоры об амнистии. Как всегда, приводились "наивернейшие" сведения, часто противоречивые.

Шли дни. И вот амнистию объявили. Увы! Она, амнистия, в основном касалась уголовного элемента. Подлежали освобождению воры, мошенники, убийцы. Амнистия на осужденных по политическим мотивам касалась только тех, у кого срок был до трех лет. Практически таких сроков по политическим статьям не давали. Сроки давали минимум пять лет, а в основном от десяти до двадцати пяти. Этих лиц амнистия не касалась. Все осталось на своих местах. Подлежащих к амнистии освобождали партиями, сажали в товарные вагоны и отправляли в глубь России. Многие уже в пути совершали новые грабежи, убийства, насилие. Страну захватил бум обезумевших от свободы людей. У многих не было своего дома, квартиры. А если у кого и были, то их в городах не прописывали, не брали на работу. Создавались идеальные условия для совершения новых преступлений.

Ввиду отсутствия заключенных - рабочей силы, закрывались - ликвидировались лагпункты 2, 3, и пять. Ликвидация шла простым способом. Например, я участвовал в ликвидации лагпункта 2. Авто-

251

дороги к лагпункту 2 еще не было. Ликвидком приехал верхом на конях. Я и начальник санчасти Захаров Ф.Я. в медпункте побили все пузырьки, банки, вату, марлю, порошки и т.д., связали в тюки. Жалко было бросать и уничтожать, но и вывезти нечем. По указанию руководителя ликвидкома все дома, здания подожгли. Когда все сгорело, оформили акт и со спокойной душой уехали. Все. Ликвидировали народное добро. Очень многие вольнонаемные подлежали сокращению. Уволили и меня 16 ноября 1953 года. Взамен заключенных после окончания строительства дороги передали в военные стройбатальоны.

Встал вновь вопрос о работе и жилье. В Кольском райздраве мне сразу же вместе с женой предложили работу на скорой помощи. Выделили  однокомнатную квартиру. Но когда я понес паспорт на прописку, то мне в ней  отказали. В паспорте стояла злополучная статья 39 о паспортах. Я мог быть прописан не ближе 100 км от Мурманска в системе МВД можно было работать даже в погранзоне ведь мы были под неусыпным оком МВД, а как гражданин страны Советов я уже мог жить не ближе 100 км от города. Ярлык врага продолжал довлеть таким как я, да и вообще каждому гражданину.

За 120 километров от Мурманска был открыт рудник и началось строительство города Оленегорска. Я приехал в Оленегорск, и был принят на работу фельдшером скорой помощи.

По работе я характеризовался с хорошей стороны и главврач частенько ставил меня в пример. Вскоре я был избран председателем местного комитета профсоюза медработников города. Хотя всю свою сознательную жизнь я посвятил  медицине, но все больше и больше стал чувствовать внутреннюю неудовлетворенность как по характеру работы, так я по зарплате. По своим способностям, по энергии я мог сделать значительно больше. Роль фельдшера меня не удовлетворяла. Я решил сменить профессию медработника на строителя.

В 1955 году я подал документы на поступление в Ленинградский институт. Как положено, приехал сдавать экзамены и поселился в

252

общежитии. Паспорт полагалось сдать коменданту для временной прописки. Через пару дней меня вызвали в Ленинградский горотдел милиции, где начальник паспортного стола сказал, что я не имею права ни жить, ни появляться в Ленинграде в виду все той же злополучной ст. 39, записанной в паспорте. Я ушел из общежития на частную квартиру, где и жил нелегально, пока сдавал экзамены, а затем уехал в "свой" Оленегорск. В Ленинград приезжал только на сдачу экзаменов за семестры.

Диплом инженера получил только в 1964 году.

После XX съезда КПСС с докладом Хрущева о культе личности Сталина сначала под грифом "секретно" ознакомили только секретарей обл. райгоркомов. Затем профсоюзный актив. Познакомился с докладом и я. Конечно Хрущев Н.С., развенчивая культ Сталина, не касался партии, которой принадлежала вся власть, руководство как в верхних эшелонах, так и на местах. Для меня в этот период важно было отношение к репрессированным. Стали проводить хотя бы выборочно пересмотр дел "врагов народа".

Написал свое заявление и я. И вот радость. В январе 1956 года получаю справку из Верховного Суда СССР, что мое дело пересмотрено, приговор отменен из-за отсутствия состава преступления. Судимость с меня снимается. Я получил новый паспорт уже без злополучной статьи 39. Теперь мог жить в пределах СССР без ограничения местности, кроме погранполосы и особых районов секретности.

В 1957 году меня пригласили в Горсовет - к председателю и находившейся там секретарь Горкома КПСС предложил вступить в члены КПСС, так как мне предполагалась более высокая должность, то одно из обязательных условий - я должен быть членом КПСС. Председатель горсовета и еще один член исполкома тут же дали свои рекомендации, а третьего человека врача Унгур я нашел сам.

На очередном партсобрании я был принят кандидатом в члены

253

КПСС, а через год после кандидатского стажа переведен в члены партии. Вскоре по рекомендации Горкома партии меня назначили начальником отдела -          зам. начальника управления одного из подразделений Оленегорского горнообогатительного комбината - основного предприятия города. Город располагался в трех километрах от станции Оленья, которая в будущем срослась с городом. Кругом горы и сопки, на выравненных от камней площадках строился и город. Справа Пермус - озеро, слева Ках - озеро, впереди - Кол - озеро, сзади за тридцать километров - озеро Ивандра. Добыча руды велась в карьере открытым способом. По своему качеству руда не уступала шведским рудам. Огромные камни дробились на мелкие фракции до состояния муки - железного концентрата, который в основном отправлялся в Череповецкий металлургический комбинат и частично на экспорт.

У меня в военном билете записано, что на основании ст. 246 я не пригоден к военной службе в мирное время и только вне строя - в военное.

В 1960 году обострились отношений с США из-за Кубы. Военнослужащих переодевали в гражданское обмундирование и как частных лиц отправляли на Кубу. Видимо, потребовались командиры, имеющие боевой опыт в период Отечественной войны. Вспомнили и обо мне. I июня я получил повестку срочно явиться в распоряжение штаба Северного флота. Я пробил на переподготовке три месяца. Изучили новое оружие, новые приемы боя, внедрялась ненависть к капиталистам, посягающим на свободу социалистической Кубы. Мы предполагали и готовились душевно и физически к походу в неизвестность: то ли на Кубу, то ли в Гватемалу или еще куда. На наше счастье Хрущев и Кеннеди нашли способ «утрясти» конфликт и в сентябре меня демобилизовали,  предоставив два месяца отпуска.

254

У меня все чаще стали возникать конфликты на работе. Партийная дисциплина давила со всех сторон, что не совмещалось с моей совестью и убеждениями. Я часто вступал в споры, и в том числе и идеологические. Наконец, в июне 1965 года на бюро обкома КПСС я вынул свой партбилет и положил им на стол.

Шел не 1991 год. 1965 год. Можно понять, как на меня посыпались придирки. Вскоре от должности я был освобожден. Без каких либо причин. Я чувствовал прямую угрозу. Был один выход - уехать. В сентябре 1966 года я приехал на всесоюзную ударную комсомольскую стройку в Коми АССР гор. Сыктывкар на строительство гиганта целлюлозно-бумажной промышленности. На этой комсомольской отройке 80 процентов работали заключенные, их было несколько тысяч.

Меня приняли на работу сначала прорабом, через полгода перевели инженером, а затем главным инженером одного из строительных управлений. В этой должности проработал шесть лет и был переведен на должность начальника управления, проработал девять и по возрасту вышел на пенсию.

В 1983 году моя пенсия была максимальная 120 рублей в месяц. Но на эти деньги прожить трудно. Я поступил на работу зам. директора по капитальному строительству и только в 1990 году прекратил свою трудовую деятельность. Проработав в общей сложности 50 календарных лет.

Головотяпства, непродуманности в строительстве было очень много. Приведу два примера. Когда я работая прорабом мы строили водонапорную башню для подачи воды населению. Работы велись в две смены. Задание поступило срочное: окончить строительство и сдать водобашню к празднику Октября 1966 года. Дождь, слякоть, снег. По колено в глине и грязи не считаясь с затратами вели строительство. Окончили в срок и отрапортовали с гордостью на октябрьском митинге. На этом все я закончилось. Водобашня оказалась вообще ненужной, не одного дня не работала,  стоит как бетонный памятник. Всего нужно было заменить  насос на прежней

255

башне. Второй пример. Для обеспечения населения теплом принято решение построить в городе дополнительно четыре мощные котельные. К их строительству приступили, как водится у нас с энтузиазмом. Работы велись под контролем горсовета, Горкома партии. Сюда обращены были все силы и средства. Построили. Оказалось что они не нужны. Вместо четырех надо поставить одну но мощную. Опять с энтузиазмом приступили к строительству. Все дело в том, что решения принимались волевым порядком без расчетов и мнения специалистов. Миллионы и миллионы народных денег «выбрасывались» впустую. И никто не отвечал за принятые решения. Партия не ошибается. Таких примеров очень много. Главное отрапортовать об успехах и пообещать райскую жизнь в будущем. Спорить, доказывать бесполезно и небезопасно. Обвинят во вредительстве. Поспоришь, ты же будешь и виноват.

В 1990 году в городе образовано общество "Мемориал" и я избран членом правления, а затем зам. председателя. Работаем на общественных началах не получая никаких субсидий. За четыре года в общество "Мемориал" обратились более четырех тысяч бывших репрессированных проживающих только в Сыктывкаре. Всем обратившимся помогаем восстановить честное имя и снять ярлык врага народа. С болью в сердце и со слезами на глазах приходится читать официальные справки полученные на наши запросы из органов МВД, КГБ, прокуратуры, что такой-то гражданин был осужден и расстрелян, а теперь он реабилитирован. Вручая эти справки родственникам расстрелянных безвинных людей невозможно удержать слезы горя и сочувствия.

Мир их праху. Моя первая жена осталась в Оленегорске, мы развелись, я женился снова. У нас две дочери, закончившие институт. У меня семеро внучат, две правнучки. С семьей все в порядке но здоровье начало сдавать. Все пережитое отразилось на нервной системе и сердце.

Заканчивая свое повествование выражаю свою сердечную благо-

256

дарность меньшинству людей помогавших мне морально,  поддерживающих меня, оказавших содействие в моей жизни. Спасибо им.       

Я ВИДЕЛ

Был оклеветан, осужден

За что, про что не знаю

В неволе десять лет прошло

И вот я вспоминаю...                            

Я видел голод, нищету,

Несправедливость, рабство,

Я видел как вели в тюрьму

Людей совсем напрасно.

Я видел, как вели людей,

Почти раздетых, в стужу.

Боялись мысли чтоб во сне  

Не выплыли  наружу.

Я видел, как больных людей

Без причины били,

Как на работу в стужу, в дождь

За ноги  тащили.

Я видел тысячи людей

Безвинно убивали. 

Я видел, как их без гробов

В ямах зарывали,

Я видел лесть, подхалимаж,

Утрачен стыд и чувство.

Я знал умнейших из людей

Поклонников искусства.

Я слышал речи, песни их

Я слышал поученья.

Они мне много помогли, 

Чтоб избежать мученья.

Я этот ужас пережил

И выплакал слезами.

Горечь сердца и души

Не высказать словами.

Но что прошло, то не вернешь.

Пусть молодым наука.

Чтоб не коснулась тюрьма,

Ни сына, и ни внука.                    

257

О! Русь моя Великая.

Несчастная страна,

У власти проходимцами

Была оскорблена.

Шайкою преступников

Собрались в Кремле:

Ежов, Ягода, Берия

И Сталин во главе.

О! Что они наделали

С Россией дорогой

Террор, позор, насилие

И страх над всей страной.

Всю свободу растоптали,

Даже слова не скажи.

Появился Сталин - деспот

Новый вид махараджи.

Расстреляли полководцев.

Инженеров и врачей.

В руки хунты власть попала.

Проходимцев и рвачей.

Арестами, расстрелами

Покрылась вся страна.

Ожидали каждого

Тюрьма и лагеря.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

257

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Система Советских лагерей устроена на вынимании из индивидума всех жизненных сил, соков:

- на унижении, подавлении человека как личности;

- на устрашении, чтоб в дальнейшем жить, мыслить, творить только по идеям преподносимым нашими вождями;

- на раболепстве и слепом исполнении приказов, указаний;

- на моральном разложении и развращении личности, животном страхе и животной потребности;

- человеку вколачивалось в сознание, что всякая солидарность, товарищество, дружба не имеют смысла и не нужны если они противоречат указаниям партии. Не случайно дружба между отдельными лицами пресекалась. Чинились различные препятствия. В угол идей

258

торжества становилась не только недопущение объединений, сговоров, взглядов и партий, а подавление в личности всякой мысли, кроме подсказываемой партией.

Партия думает за всех и за каждого в отдельности вносить что-то свое совершенно не нужно, безрассудно и вредно. Непосредственно на каждом предприятии находятся представители партии - парткомы. Требуется только слепое повиновение и выполнение указаний свыше и жизнь будет хорошая, счастливая и радостная.

Партия и ее представители на разных высотах и постах сами не верили в партийные догмы, но слепо выполняли их. Знали, что им не верят, кроме отдельных ортодоксов, фанатиков, так как поверить просто невозможно, ибо жизнь, факты, подтверждают обратное.

Но как бы ни было бдительно в лагерях око оперуполномоченных чекистов, надзирателей, все же и дружили, общались, делились взглядами, идеями, учились.

Всем ужесточениям мы умудрялись противопоставить тысячи своих ухищрений. Выполняли только то, что нельзя не выполнить, и столько, сколько допускала "планка" невыполнения, неподчиненности.

Солидализируясь между собой, морально поддерживали друг друга. Вселяя надежду на выживание. Укрепляя морально дух, физическое состояние.

Большинство политических заключенных ставило себе задачу выжить, не потерять человеческое существо, не запятнать себя уголовной грязью, вопреки всему не поддаться внушаемой морали, не снизойти до уровня уголовщины. Не давая застояться мысли, совершенствуя ее читали книги, доставая их разными путями, учились разным ремеслам, играли в шахматы, участвовали в самодеятельности, устраивали диспуты /кроме политических/, делились знаниями искусства, этики и многое другое, стремясь остаться ЧЕЛОВЕКОМ.

Уходя из лагеря на свободу каждый уносил с собой страх возврата.

259

Осужденные по политическим мотивам заключенные разные.

Среди них есть действительно лица, не разделяющие взгляды, идеологию существующего строя и хотя не выставляют свое отношение напоказ, но и не очень прячут. Политические - это более культурные и интеллигентные. Своим поведением, характером, разговором, суждением на разные темы отличаются от остальной массы. К ним часто с уважением относятся уголовники и даже администрация вынуждены считаться с ними. Как правило, они не нарушают правил, установленных в лагере, выполняют работу добросовестно.

Стукачи доносят оперуполномоченному о связях и можно ожидать спровоцированное наказание и репрессии.

Основная масса из политических - совершенно безвинные или осужденные за вырвавшееся неосторожное слово в адрес местного начальства всех рангов, это рабочие, колхозники, интеллигенция, мелкие служащие и т.п. Люди далекие от политики, не разбирающиеся в ней и не понимающие за что же они были осуждены. Большинство из них, не допускали мысли, что советская власть, Боже упаси, сам вождь народов великий Сталин могли быть хотя бы в какой-то самой отдаленной степени причастны к репрессиям. Они уверены, что осудили их по недоразумению и виновные местные власти. А вот если бы Сталин узнал - О! Он бы задал трепку тем, кто их осудил и, конечно бы освободил их. Эти люди письмо за письмом шлют Сталину, Ворошилову, Калинину в надежде на справедливость. И большинство их погибает, не дождавшись ответа.

Да, многие погибают именно из этой категории заключенных, так как они выполняют, как правило, самую тяжелую работу, не умеют воровать, а наоборот воруют у них даже самое необходимое, вплоть до пайки хлеба. Они по своей природе трудолюбивы, но питание не восполняет калории, затраченные в процессе труда.

Отрыв от домашнего очага, от родных, близких и любимых, воспоминания, переживания за судьбу и жизнь, неизвестность, что

260

с ними /переписка ограничена, строгая цензура тщательно вычеркивает любое подозрительное слово/ морально давит на психику заключенного, понижает его духовное состояние, падает настроение. Постепенно наступает отупление, безразличие. Недостаток питания приводит к истощению, дистрофии, пеллагре и к смерти.

Чем быстрей прибывший в лагерь усвоит все лагерные истины, быстрей адаптируется, установит личный контакт и заведет друзей, научится и освоит науку самовыживания - тем больше у заключенного шансов остаться в живых. Горе тому, кто остается в зоне в одиночестве. Ему не выжить, он обречен на смерть.

Душевное опустошение часто приводит к физическому. Человек перестает следить за собой, становится грязный, неряшливый, неразборчивый в еде. Голод толкает его на помойки и т.д. Установившаяся дружба с одним или несколькими заключенными необходима и духовно и физически. Товарищи поддерживают морально, помогают и в бытовых вопросах и на работе, защищают от нападок и покушений других. Вместе больше шансов достать дополнительное питание, одежду, установить связь с домом. Помогут в случае заболевания. Большое значение, а порой и жизнь зависит от установления контактов с медицинскими работниками, которые могут и помогают в трудную минуту.

Подъем, извещающий звуком ударов по рельсе какой-либо железкой, подается в шесть утра. В восемь часов - развод-вывод на работу. Затем проверка. Всех оставшихся в зоне /обслуга лагеря, больные, следственные, находящиеся в карцере, отказчики/ выстраивают на площадке в строй и пересчитывают вновь, порой по несколько раз. Обед с 12 до 13 часов. Отбой в 21 час. Прием больных в медпункте ведется утром с подъема до развода с 6 до 8 часов и вечером с 18 до 21 часа. Зав. медпунктом имеет право освобождать от работы, направлять в свой стационар или в лазарет, выписать диетпаек в

261

пределах лимита. Каких-то лимитов, квот на количество освобожденных от работы не было, но администрация лагеря оперуполномоченный /кум/ в любое время могли устроить проверку тому или иному освобожденному от работы. Все зависело от авторитета медработника, его деловых качеств, контактов с врачами, могущими подтвердить его диагноз. И тем не менее "кум" мог спровоцировать фельдшера, врача, факты такие были неоднократно.

Нарядчиком, комендантом назначался доверенный администрации и кума, сотрудничающий с ней, уголовник. Лица, осужденные по политическим мотивам, на эти должности не допускалась. А вот медработники, бухгалтера, технический персонал в большинстве были из политических, ибо они честно и добросовестно выполняли порученное дело и не воровали, как уголовники, были грамотными людьми, так как малограмотная лагерная администрация и охрана не способны решать простые вопросы. В лагере вражды по национальным признакам не было, были все равны.

Верующие были в лагерях, но они не афишировали свои убеждения, так как это запрещалось. Свои чувства они держали тайно при себе, собирались небольшими группами и очень скрытно. Любые группировки как по вероисповеданию, так по другим причинам пресекались. Делалось все, чтоб разобщить, не допустить согласованности, группировки, подавить мышление человека.

Бытует и распространяется мнение, что в лагерях перевоспитывают. Чушь собачья. Никто перевоспитанием не занимается. Заключенный рассматривается как элемент живого механизма для выполнения различных видов работ и только работ, а не перевоспитания. Известно, что перевоспитание - вещь чрезвычайно трудная, если вообще возможная. Воспитывать и перевоспитывать может человек, обладающий многими знаниями вообще, разносторонне грамотный и в первую очередь обладающий от природы даром педагогики, психологии.

262

Среди администрации лагерей таких педагогов нет. Есть насильники, притеснители - служащие МВД.

Кто вернет мне 10 лет жизни, кто вернет истрепанные нервы, переживания мои и моих родных, близких? Кто ответит за допущенный произвол? Кто ответит за попрание всех прав человека? Нет ответа.

Почему не привлекаются к ответственности за умышленно сфабрикованные дела следователи, судьи?

Почему остаются безнаказанными лица, направляющие действия следователей и судов?

Почему не признается виновной в геноциде, репрессиях вся партия КПСС - руководящая и направляющая сила?

Кто создал тоталитарный режим в стране?

Кто бесправие, рабство ввел в закон?

Кто надругался над народами?

Кто даст ответ за миллионы истерзанных, расстрелянных, замученных в тюрьмах и лагерях?

Нельзя забывать об этом. Нужно вскрывать все «язык и гнойники» прошлого, чтобы не допустить повторения в будущем.

Нельзя сегодня верить вчерашним руководителям партии, переодевшимся в тогу демократов.

Люди, будьте бдительны, не верьте оборотням. Берегите свою шею, чтоб на нее не надели новое ярмо.

НА СМЕРТЬ БРАТА

285

НА СМЕРТЬ БРАТА

  

Прощай брат Виталий,

Прощай дорогой...

Расстаться настало нам время

Горькая доля досталась тебе

Тяжелое выпало бремя.

Прости дорогой мы не могли

Уберечь тебя от недуга

И просим мы за тебя

Прощенья у Господа Бога.

С малых лет испытал ты нужду

Рос без отца сиротинкой

Голод, холод, обиды познал

Порой умывался слезинкой

Навсегда ты уходишь от нас

В холодны земные объятья

Последнее слово прости...

Говорим тебе сестры, племянники, братья.

Всю жизнь ты трудился

Не ныл, не роптал 

Был добродушен, приветен

В последний путь провожает тебя

Порывистый мартовский ветер

Пришли все родные, друзья

Тебе поклониться у гроба

Говорим мы последнее слово

Прощай

Пусть душа твоя будет

У Господа Бога.

14.03.95 г.  г. Оленегорск.

КОМИ КАРЕЛОВ ЗЕМЛЯ

287

КОМИ, КАРЕЛОВ ЗЕМЛЯ

Озера, болота, озера

Ели, береза, сосна

Это кусочек России

Это коми, карелов земля.

Край суровый, но край благодатный

Много рыбы, птицы, зверья

Это кусочек России

Это коми, карелов земля.

Первобытно, но жили счастливо

Не знали убийств, воровства

Друг другу в беде помогали

Жизнь тихо и мирно текла.

Веками здесь жили привольно

Рыбу ловили, оленей пасли

С приходом в край коммунистов

Горе, несчастье они обрели.

Уничтожены тропы оленьи

Испохаблены реки, поля

Внедряется пьянство безмерно

Не дает урожая земля.

Раскопали болота и горы

Во множестве вырублен лес

Тянутся дымные шлейфы

Пачкая воздух до самых небес.

Позабыли наказы Господни

Повсюду стоят лагеря

Исчезли традиции предков

Это коми, карелов земля.

288

Разрушены храмы и церкви

Вместо них лысый идол стоит

Бесовским своим поученьем

Зло для народа творит.

Опомнитесь люди!

Повернитесь,

К Господу Богу душой

И простит вас всевышний создатель

Жизнь изменится, станет иной.

19.03.95 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

1

"Вместо сетей крепостных люди придумывают много иных"  

                            Н.А. Некрасов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Повествование о моем бытие и жизнедеятельности 1940-1953 годов это скрижаль откровений, отражающая действительность мрачной эпохи в государстве Российском, это изъяснение прошедшего, чтоб не допустить подобного в будущем. В силу своих способностей я стремился написать, как титаническая, тоталитарная, деспотическая власть компартии во главе ее руководителя угнетала, превращала в рабов целые народы от имени того же народа. Мое повествование обращено к потомкам, которые должны знать, какие трудности переносили его предки, с каким сталкивались совершенством противоправной системы, совершающей античеловеческие деяния и явления. Несмотря на ужасающие государственные бедствия, страдания народа, бесправия, рабский труд - народ сумел выжить, в большинстве своем сохранил свою порядочность.

Неправедные суды и действия власть имущих не могли нарушить нравственное чувство, любовь к Отчизне у многострадального народа. Страх перед насилием, издевательством, унижениями и несправедливостью не мог заглушить в народе любовь к Родине, справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.

Период и события, описываемые мною, ушли в историю, в вечность. Об этой эпохе нашего многострадального государства написано уже не мало книг, но и они не могут в полной мере отразить все происходившие явления, ибо их не счесть.

Официальная статистика не отражала и не могла отражать всех замученных, пострадавших и униженных. Многие тысячи погибли безвестно без суда и следствия. О них не осталось никаких следов. Они ушли в

2

небытие так, как будто их вообще и не существовало.

Уничтожены целые поколения, целые ветви семейств, их знакомых и родственников. Их имена вытравлены во всех документах, а многие документы просто уничтожены и восстановить их никто и ничто не в состоянии, ибо осталась одна пустота.

Война прошла по стране огнем и миллионами похоронок, а сталинский ГУЛАГ оставил после себя десятки миллионов безвестных могил, потухшие лица родных, сирот, оставил в сердцах опустошенную трагедию, горе, страх и унижение...

По всей необъятной стране от южных гор до северных морей остались безвестные могилы расстрелянных заключенных, униженных и оскорбленных безвинных жертв сталинского деспотизма.

Над миллионами безвестных могил не осталось никаких следов, места захоронений поросли травой, лесом. В некоторых городах и поселках на бывших захоронениях, на костях возведены строения, жилые дома.

Души убиенных витая в космосе не находят своих могил, вопиют о надругательствах совершенных над их телами.

Будем же мы, живые, благосклонны к ним, помолимся Господу о их душах, прощения грехов их и даруя бесконечные наслаждения в царствии небесном.

Наши потомки должны знать историю своего народа того периода и если я хоть в малой степени, частично смогу приоткрыть, объяснить довести до читателя факты, которые были со мной и которые я видел, буду счастлив, что выполнил свою миссию.

Много прошло лет с описываемых в моей повести событий.

Вспоминая их, я не только вновь испытываю, переживаю, но и вижу все события тех лет, действующих лиц, предметы, природу, здания и обстановку. Я опускаю из описания многие однотипные события, упоминаю только действительно существовавших лиц под их собственными

3

именами. Нет ни одного имени или события вымышленного. Многие имена забылись, я просто не упоминаю, оставляя как бы безвестными, безымянными. Кто еще жив и вспомнит события,   описываемые мною, пусть простит за неупоминание их имен.

Да простят меня погибшие, истерзанные и неупомянутые. Да простит их Господь Бог. Прощаю и я всех обижавших и приносивших мне зло и прошу прощения у всех, кому вольно или невольно я принес горе, несчастье, обиду словом или действием.  Господи, прости меня грешного.

АРЕСТ

4

АРЕСТ

Я проснулся от яркого, резкого света, падающего мне прямо в глаза. Заслонив глаза рукой от яркого света, приподнявшись в постели на локтях я увидел, что у моей кровати стоит человек в военной одежде, рядом с ним еще двое - один в форме милиционера, второй - в гражданском костюме. За ними стояли хозяин квартиры в одной рубашке, в штанах, босиком и хозяйка квартиры в распахнутом халате, ночной сорочке и голыми, толстыми, отечными ногами. Мой товарищ, Николай, сидел на своей койке, обхватив руками колени и смотрел то на меня, то на военного. Военный спросил как моя фамилия, имя. Я ответил. Хозяин квартиры зажег керосиновую лампу, военный выключил фонарик и сказал, что я арестован и подал прочитать какую-то бумажку. Позже я узнал, что это был ордер на арест.

Я держал в руках поданный, мне листок бумаги, читал его и ничего совершенно не понимал. В голове сверлила одна мысль - я арестован. До меня еще не доходила вся глубина этого факта, весь драматизм, трагедия моего положения. Я никак еще не мог осознать, что такое - арестован. До моего сознания, осмысленности никак не доходило, что я в этот момент, в эту минуту лишаюсь свободы, лишаюсь практически всех прав человека, что я лишаюсь друзей, товарищей, родных, что с этой минуты я становлюсь человеком вне общества и даже вне закона. Мне приказали одеться, предварительно тщательно проверив мою одежду, и сесть в угол комнаты на стул и не вставать. Проверили мою койку, тумбочку, пересмотрели тщательно все учебники, тетради, дневник, записки и т.д. Часть тетрадей и особенно с моими стихами взяли с собой. Составили какой-то акт, заставили меня расписаться, а также присутствующих в комнате хозяев квартиры и Николая. Я чувствовал себя удивительно спокойно, воспринял как должное. Под конвоем милиционера и военного меня посредине пустынной улицы привели в милицию и посадили в одиночную камеру. Итак, я стал арестантом. Стенные часы показывали 3 часа 30 минут. Наступил новый день - 8 мая 1940г.

КПЗ

5

КПЗ

Череповецкий отдел НКВД, милиция и их службы занимали целый квартал улицы Советской в центре города.

Камера предварительного эаключения - КПЗ размещалась во дворе с выходом на улицу Труда, представляла собой - деревянный, из крепкого, толстого бруса полудом, полубарак. С начала комната дежурного 15-16 м2. Из этой комнаты четыре двери в камеры. Меня поместили в среднюю, метров 8м2 . Обитая железом с двух сторон дверь. От стены до стены поперек камеры деревянные из толстых досок нары по краям обитые железными полосами. В стене окошечко размером с небольшую форточку с металлической решеткой. Около дверей деревянная бочка с крышкой - параша. В дверях круглое диаметром около шести сантиметров отверстие - глазок, через который дежурный наблюдает за содержащимися в камере. Пол и нары серо-темного цвета, так как, не моются. Постельной принадлежности никакой нет. Зато в огромном количестве ползающие по стенам, нарам клопы. Душный, сероводородный клопяной запах.

Перед водворением в камеру обязательный атрибут - обыск. Раздевают догола. Прощупывают одежду, выворачивают все карманы, смотрят в рот, заставляют нагнуться, раздвинуть ягодицы. Проверенную одежду бросают на пол с явным, преднамеренным пренебрежением и унижением. Даже если стоишь рядом с милиционером, то он рубашку не подает в руки, а как-то боком поворачиваясь бросает на пол. С этого момента человек теряет свое человеческое достоинство, он становится бесправным, беззащитным существом в полной власти отупевших, самолюбующихся

6

садистов. Любые попытки сопротивления жестоко наказываются физически в сопровождении матерщины, ругательств. За попытку что-либо доказать следует удар по зубам.

После обыска составляется протокол с описанием особых примет на теле, описанием вещей, в чем одет, а то что в карманах вносится в протокол по усмотрению обыскивающих. В результате большинство денег или ценностей /если есть таковые/ в протокол не попадает, с собой в камеру брать ничего не разрешается. И обязательно подпись обыскиваемого, что он претензий не имеет, все записано верно. За отказ от подписи по зубам, а то и хорошей взбучкой заставят подписать, что они хорошие, вежливые, честные.

Итак, я оказался в камере КПЗ. Лег на нары, но вскоре вынужден был встать, так как из всех щелей армии клопов бросились на меня в атаку и победа была за ними, несмотря на то, что я уничтожил несколько десятков.

От всего пережитого, от укусов клопов о сне не могло быть и речи. Часов в 8 утра захлопали двери соседних камер, разговоры в дежурке, открывают двери ко мне... Вошел новый дежурный, спросил фамилию, имя, отчество, год рождения, проверил просмотрел стены, окно, нары, не сломал ли я чего-либо, дверь захлопнулась. Начался мой первый день пребывания под арестом.

Время движется удивительно медленно, час длится бесконечно. В голове роем кружатся разные мысли. Я до усталости в ногах хожу по камере. Два шага вперед, поворот - два шага назад и так беспрерывно. От усталости ложусь на нары, но какая-то сила буквально подбрасывает меня и вновь начинаю шагать, вернее топтаться.

Чтобы забыться, уйти от действительности, начинаю вспоминать прочитанные книги. Вспоминаю биографии наших вождей: Фрунзе, Ворошилова, Дзержинского, как они стойко переносили тюремный режим,

7

как они твердо, достойно вели себя. Как же они, борцы за народ, терпели мучения ради него. Их сильный дух не смогли сломить ни тюрьма, ни каторга. Достойный пример для подражания.

Вспоминаю и мысленно стараюсь представить себе в деталях моментных из трех мушкетеров, граф Монте-Кристо и другие.

Но вот лязгнул металлический засов в дверях, дверь открылась и под наблюдением милиционера какой-то мужчина подает мне пайку хлеба, кружку с кипятком. Это завтрак. Хлеб на весь день 600 грамм. И хотя я был голодный, но есть не мог. Хлеб буквально застревал в горле. А вот теплую воду выпил почти всю кружку сразу. И опять потянулись бесконечные минуты в ожидании неизвестного.     Никто ко мне не заходил, никто ничего не говорил.

В обед дали капустный суп, но уже без хлеба, несколько ложек пшенной каши и кружку воды. Вся посуда была алюминиевая, и ложка, и кружка, и миска. После еды посуду всю забрали. Стоящая в углу параша издавала зловоние и была почти полная, видимо не очищалась давно, ею пользовались находящиеся до меня в этой камере. Запах вони от параши, от клопов, арестантский пот пропитал все стены, пол, нары да и самих охранников-милиционеров, от которых этот кпзешний запах исходил даже вне стен этого помещения.

После обеда, примерно часа в два дня открылась дверь в камеру и мне сказали: - "На выход", именно "не выходи", а "на выход". Это слово в самой своей сути уже подчеркивало, что тебя не выпускают, а только временно приказывают выйти.

        Один из милиционеров осмотрел меня, проверил карманы, приказал: "Руки назад" и идти. Меня через двор провели в рядом стоящее трехэтажное белое здание и мы по внутренней лестнице поднялись на второй этаж. Посредине здания был коридор, из которого вели двери в  разные

8

кабинеты. Меня ввели в один из этих кабинетов площадью около 20 метров. Окно выходило на улицу, решетки не было. Солнечный свет ярко падал на пол. Около окна наискосок к углу стоял массивный стол, перед столом табурет, на который мне приказали сесть. За столом сидел чисто выбритый, в отглаженной военной одежде, румяный лет 28-30 мужчина. В петлицах его гимнастерки светилось по три рубиновых квадратика, что по общевойсковому соответствовало званию старшего лейтенанта, а по НКВД - только сержант.

Приглядевшись внимательно, я узнал в сидевшем за столом мужчине того самого военного, который меня арестовал и увел из квартиры. Он молча внимательно смотрел на меня, молчал и я. Минут через десять нашего молчания он, откинувшись от спинки стула, как-то иронически-пренебрежительно сказал: "Ну что, освоился в КПЗ?" А затем резко с ударением по слогам не сказал, а бросил мне в лицо: «Ты арестован как враг народа, вот постановление на твой арест, нам все известно. Рассказывай о своей деятельности». Я ответил, что никогда не был врагом, не знаю их и мой арест мне совершенно непонятен, я ни в чем не виновен, считаю арест ошибочным и прошу отпустить, мне сегодня нужно сдавать последний экзамен.

Военный рассмеялся и сказал, что экзамен будешь сдавать мне. Попросил расписаться в постановлении, что я с ним ознакомлен. Я машинально "пробегал" глазами это постановление и расписался. На этом первый допрос был окончен. В кабинет зашел милиционер /видимо ожидал в коридоре и вошел по скрытому сигналу/ и меня вновь провели в КПЗ и посадили в ту же камеру.

Я вспоминал своих друзей, товарищей по учебе мысленно старался представить себе что они делают в данное время, вспоминают ли меня, что обо мне говорят, мыслят, в чем подозревают и чем объясняют мой арест, в чем меня обвиняют или предполагают мою вину, мое преступление. И как не напрягал свою память и мысли, ничего дельного не мог

9

представить. Вспоминалось детство, юность, отдельные эпизоды из жизни. Не покидали голову мысли о родителях, родственниках. Как им сообщат о моем аресте, в чем меня обвинят. Я представил, как рыдает мать и сурово нахмурит брови отец, как окаменеет его лицо и вероятно, подражая матери, заплачут братья и сестры. Какие пойдут разговоры среди родственников, да и вообще односельчан. Начнут каждый по-своему выдумывать мои преступления и, вероятно, сойдутся на общих выводах, что без причины не арестуют, вероятно, я совершил серьезное преступление. Никто не скажет настоящей причины моего ареста, да я и сам не знаю. Воспоминания о родителях спазмой сжимали мое горло и слезы сами катились из глаз. Что будет со мной в дальнейшем меня мало беспокоило, а переживания родителей очень тревожили меня. Я вспомнил как отец, когда мне было еще три года, посадил меня верхом на коня и я поехал к реке на водопой. Лошадка была очень спокойная и послушная к управлению удилами. Я проехал вдоль всей деревни, чтобы получить удовольствие и показать какой я лихой наездник. Отец ехал за мной на другом коне, готовый в любой момент оказать мне помощь. В будущем верховая езда мне всегда представляла удовольствие и уже подростком мог управлять конем и мчаться карьером.

А пока что я сидел на нарах в камере и горькие думы одолевали мою голову.

ТЮРЬМА

9

ТЮРЬМА

В клоповнике КПЗ я пробыл более половины дня. Но вот послышался стук дверного запора, дверь открылась, последовало приказание: "На выход". В комнате дежурного находилось два вооруженных милиционера. Один из них спросил мою фамилию, имя, отчество, год рождения, все сверяя по бумаге. Обыскал меня. Последовало: «Руки назад» Один милиционер - впереди, второй, - старший - позади меня - вышли во двор. Двор был обнесен кирпичным забором. В одной из стен забора была ка-

10

литка, оббитая железом и закрывающаяся на внутренний замок. Старший конвоир открыл замок и через калитку мы вышли на улицу Труда. По средней части улицы пошли к тюрьме, расположенной в конце этой улицы. По пути следования несколько раз на тротуаре останавливались одиночные прохожие и смотрели, как в тюрьму ведут "ужасного" преступника, возможно вора или убийцу, бандита, и не предполагая, ведут мнимого "врага народа", замыслившего погубить счастливую, радостную, светлую жизнь, погубить, свергнуть саму Советскую власть. Откуда им было знать, что под обнаженным оружием двух конвоиров идет ни в чем не виновный деревенский паренек, который ничего не украл, никому не навредил, ни на кого, даже в мыслях, не поднял руки и не думал ничего плохого, что между конвоем идет очередная жертва вождя всех народов, жертва НКВД. Идет молодой парень, которому по чьему-то злому доносу будет искалечена, а возможно и отнята сама жизнь.

Я шел, опустив голову вниз, мне было стыдно смотреть на заглядывающихся прохожих. Подавлял какой-то страх несовершенной вины, несовершенного злодеяния, но которое уже лежит, приклеено ко мне.

Остановились мы у дверей тюрьмы, вернее ее забора. Старший конвоя переговорил с кем-то через небольшое окошечко в дверях, подал документы, и через минуты две открылись ворота и меня ввели в первый тюремный дворик, затем в комнату, где уже тюремная охрана заставила меня полностью раздеться. Тщательно проверили всю мою одежду, обувь, осмотрели всего меня, даже заставили открыть рот, нагнуться, раздвинуть ягодицы.

После того, как я оделся, пришел другой надзиратель и через калитку внутренней тюремной стены меня отвели в здание тюремного корпуса. Провели по каким-то узким, полутемным коридорам, спустились по лесенке, и дежурный, в этом коридоре надзиратель, принял меня от того, кто привел, открылась дверь в камеру и я вошел в нее.

11

Это была комната размером примерно площадью 2,5 на 3 метра без окон. Над дверьми за металлической сеткой под потолком тускло светила одна лампочка. Стены, пол, потолок - все бетонное, дверь металлическая с круглым отверстием в диаметре около 5 см. Комната совершенно пустая. Не было и кровати, ни стола, ни стула. Единственным предметом в углу стояла бочка - параша, около которой видны следы рассыпанной хлорной извести.

Так я был заперт в этом бетонном мешке. Походив по камере, я сел на пол отдохнуть, но пол был очень холодным, пришлось встать. Периодически открывался в дверях "глазок" и надзирательский глаз смотрел на меня. Ужин не дали. Я потерял счет времени, устал. Ноги от длительного стояния уже отказывались держать меня. Голова все больше склонялась вниз, и я не помню, как лег на бетонный холодный пол и уснул.

Проснулся от холода. Замерзли все части тела, зубы начали стучать, выбивая дрожь. Я встал, начал вновь ходить и ходить по этому полу - три шага вперед, три - назад и так до онемения, пока усталость не положила отдыхать на холодный бетон.

Я потерял счет времени, путались мысли, ныли все органы. Пустой желудок давал о себе знать, хотелось есть, чувство голода подавлялось холодом, а холод - голодом.

Я не знал, сколько прошло времени, как я находился в бетонном мешке, отторгнутый от всего живого, от света, от воздуха. Не слышно было ни человеческого голоса, ни ветра, ни звука.

Окончательно выбившись из сил, в полусознательном состоянии, уже не чувствующий ни холода, ни голода, я упал на пол и решил не вставать больше, умереть. Сколько я пролежал в таком состоянии, не знаю. Меня растолкал сапогом надзиратель, приказал встать и "на выход". Оказалось, что я провел в этой камере трое суток в холоде без еды и без воды. Мне уже было безразлично куда меня ведут и зачем.

12

Привели через тюремный двор в небольшое здание.

В комнату в сопровождении охраны - надзирателя - пришел мужчина /тюремный парикмахер/ и ручной машинкой наголо остриг голову, подмышками, на лобке. После парикмахерской обработки надзиратель провел меня в другое помещение - баню. Всю мою одежду унесли в прожарку дезинсекцию. Мне дали граммов 10 хозяйственного мыла, таз теплой и тазик холодной воды для мытья. После трехсуточного холодильника теплая вода в теплой комнате мне показалась сверхблаженством. Я помылся, принесли мою одежду /она оказалась теплой, но немного влажной/ и когда я оделся, меня повели в тюремный корпус. Я с ужасом думал, что меня ждет опять холодный мешок. Но вот поднялись на второй этаж. Меня принял уже другой надзиратель /с обязательным опросом фамилии, имени, года рождения/. Подвел к дверям одной из камер, открыл ее и я увидел живых людей, сидящих на нарах. Я переступил порог, дверь за мной закрылась. Я оказался в камере с живыми людьми. Я живой, я живу, надеюсь буду жить.

ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

12

ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

Камера, в которую меня посадили, после бетонного мешка показалась мне чем-то радостным, благотворным. Она, камера, была площадью около 30 квадратных метров с окном посредине. На наружной стороне окна был прибит так называемый козырек, представляющий собой углообразное сооружение, нижней частью упирающегося в подоконник, а верх на 80 см от стен. Со всех сторон обшито досками. Такой козырек сверху позволял поступать в окно части солнечных лучей, а из камеры только видно небо. Вдоль стены устроены деревянные нары. Досчатый настил нар окован металлическими полосами и приварен к металлическим закладным штырям в стенах и в полу. Таким образом нары представляли собой

13

единое целое сооружение в монолитном исполнении. В камере, когда я вошел в нее, было человек десять - двенадцать. Все они сидели на нарах. Матрацев, одеял, подушек, разумеется, не было. Посреди камеры стояли стол и несколько табуреток. И стол и табуретки крепко прикреплены к полу. Около дверей, в углу неприменный атрибут тюрьмы - параша.

Как только за мной закрылась дверь, со всех сторон "посыпались" вопросы: "кто я", "когда с воли", "за что арестован?", "кто ведет следствие" и т.д.

У меня с собой не было ни вещей, кроме тех, что на мне, ни продуктов - ничего. Так что материальный интерес ко мне сразу же исчез. Я как вошел в камеру, постоял у дверей, обглядел всех и все, что попалось в поле зрения, прошел прямо к нарам, вкратце ответил на вопросы и, не опрашивая никого, лег на нары, примерно около середины, почти под окном и уснул. После оказалось, что это самое престижное место и его имеет право занимать по тюремным законам главенствующее лицо в камере. Проспал я до вечера. Разбудили меня, когда принесли  ужин. Я съел принесенную кашу с кусочком селедки и у меня резко начались боли в желудке. Это реакция желудка на пищу после трехдневного голодания.

Я рассказал сокамерникам о своем аресте, о нахождении трое суток в бетонном мешке, о холоде, о голоде. В камере находились все уголовники: за воровство, за хулиганство. В основном молодые ребята по 20-25 лет. Но были двое лет по 50.

Я уже забыл, как их звать, но это были воры, рецидивисты, уже по несколько раз отбывали срок за воровство и продолжающие  воровать. Пока я спал, мои карманы были тщательно проверены, но увы! В них было пусто. Не знаю почему, но один из этих паханов принял надо мной заботу и шефство. Во-первых, он посоветовал мне больше выпить воды и

14

пальцами во рту вызвать рвоту, чтобы освободить желудок от пищи и после этого понемногу, пить и пить воду. Дал мне сухарик хлеба, чтоб я его медленно разгрыз, съел. Я поступил по его совету и боль прошла, а на второй день хлеб и завтрак я ел малыми порциями, и работа желудка восстановилась. Он, пахан, рассказал не про тюрьму, про существующие неписанные тюремные законы, про воровскую солидарность, про воров в законе и сук, про фраеров, мужиков и паханов. Ввел в курс тюремной жизни и правил. Рассказал про надзирателей, охрану, кто из них получше, кто из них похуже, чему можно верить, чему нельзя, с кем можно дружить, кого уважать /конечно воров/, кого гнать от себя, рассказал, кто такие шестерки и где их место. За три дня нашего вместе пребывания я познал теорию тюремной жизни, которая мне в будущем очень пригодилась.

Три дня меня никуда не вызывали, я отогрелся, отоспался, получил первый урок тюремной жизни. Через три или четыре дня меня днем вызвали из камеры, я ожидал вызова и спокойно пошел. Пройдя через все тюремные дворики и двери только в обратном порядке меня опять два конвоира /один спереди, второй - сзади/ повели по той же улице Труда сначала в камеру КПЗ, а затем к следователю на допрос.

Допрашивал все тот же старший лейтенант /его фамилия, как видно из протокола допроса - Платонов/. Следователь расспросил меня о моих родителях, кто они и где, о родственниках, о товарищах по учебе, про хозяина квартиры, где я жил, но ни слова не спросил о моем товарище, соседе по комнате, о человеке, с которым я вместе прожил около двух лет, вместе питался, вместе ходили в кино, к девчатам, читали, мечтали.

Забегая вперед скажу, что с ним не было очной ставки /хотя с другими были по пустяковым вопросам, чисто формально, но были, а с ним нет/. Его фамилия - Зенов Николай Спиридонович. Я не могу ут-

15

верждать, у меня нет документальных фактов, но анализируя все, сопоставляя отдельные вопросы следователя, думаю, что без его доноса не обошлось. Тем более, что следователь неоднократно меня провоцировал на якобы имевшее место разговоры мои с некоторыми товарищами на темы недовольства Советской властью, но ни разу не упомянул человека, с которым я жил вместе и уж по логике должен бы с ним в первую очередь вести такие разговоры и агитировать в свою несуществующую группу.

В зимние каникулы я из техникума в гор. Череповец ездил домой в деревню. По возвращении в своей тетрадке для стихов, по свежим впечатлениям написал стишки и прочел их своему другу Николаю. Думаю, что про это стихотворение он и донес на меня в НКВД. В тетрадке были разные стихи моих юношеских лет: лирические, любовные, сказочные и т.п., но в обвинение мне могли поставить одно «Ох - ты долюшка крестьянская»

"Помимо сетей крепостных

Люди придумают много иных"

ОХ ТЫ ДОЛЮША КРЕСТЬЯНСКАЯ

Все также стонет

Крестьянина спинушка,

Хотя не свистит

Над спиною дубинушка.

Работой замучен народ

Рабство в России:

Царем отмененное,

Сталинской партией

Снова введенное

Только под широкой иной -

Колхозно-зажиточный строй.

16

Работай с утра

И до позднего вечера,

Домой приплетешься -

Есть тебе нечего,

Оплата в колхозе

В трудкнижке за палочку.

Вместо хлебушка

В ведомость галочку.

Выращивай хлеб

И скотину корми,

А осенью все

Государству свези.

И кроме того

Со двора своего

Все должен отдать

Для себя ничего.

Мясо, масло и шерсть,

Яйца, шкуру с овец

И деньгами налог

Уплатить должен ты.

Все, что нажил трудом

Не жалей ничего

Государству отдать,

Только, где это взять?

Коровенка одна

Да и та голодна.

Не дают корм косить,

А в колхозе просить

Не дадут же добром.

Потом, тяжким трудом

По оврагам тайком

17

Понакосим сенца

Да смотри. Молодца

Коль заметят, узрят

Отберут все сенцо

И в тюрьму посадят.

Первый допрос так и закончился общими разговорами, не конкретизируя сам вопрос и ответ. После допроса меня отвели в КПЗ. Свободных камер не было и меня посадили в камеру, где уже был один паренек. Состоялось быстрое знакомство. Он спросил кто со мной сидит в тюремной камере. Я перечислил. Оказалось, что он знает некоторых воров из них. Он /фамилию не помню/ был арестован за воровство и ожидал вызова на допрос. Когда его привели в КПЗ, то в дежурке уже было несколько человек арестованных, поэтому его без тщательного обыска посадили в эту камеру. Но тщательный обыск мог быть в любую минуту при вызове на допрос. Он мне сказал, что у него имеется 15 рублей и если их найдут, то его обвинят в воровстве хотя эти деньги свои. Лучше деньги выбросить, чем их отберут. Возможно, в тюрьме тщательно меня не будут обыскивать, я смогу эти деньги пронести в камеру. Я взял деньги 15 рублей. Только я положил их в карман, как дверь открыли и этого паренька вызвали на допрос. Больше в жизни я его не видел. Видимо, ему удалось доказать невиновность.

Когда меня привели в тюрьму, то действительно так тщательно как первый раз не обыскивали и я деньги пронес. Меня посадили в другую камеру этажом выше. В камере находился один мужчина. Его фамилия Басалаев Николай Иванович. Следователем у него был тот же Платонов, что и у меня. Басалаева обвинили в антисоветской деятельности и агитации. Истинно верующий человек в Бога, Отца. Сына и Святого Духа. Николая Ивановича обвиняли в групповом заговоре. В этой же тюрьме со слов Басалаева сидели отец с сыном, считавшиеся его сообщниками.

18

Фамилии их не помню, но знаю, что один из них, отец, был церковным старостой, а его сын, парень 20 лет, посещал периодически отца и конечно знал Басалаева. Группу из трех человек и обвиняли в заговоре против Советской власти. Басалаев был очень тихий человек. Он разговаривал, произнося слова четко, но тихо. Имея хороший музыкальный слух и хорошо разбирался в музыке. В церкви он руководил церковным хором. Человек он был холостой, одинокий, жил в своем домике, в деревне, питался подаяниями. В колхоз не поступил, что являлось исполнительным серьезным обвинением. Николай по возрасту годился мне в отцы, но вел себя со мной как равный, не навязывал своего мнения и всегда внимательно слушая мои рассказы, даже про шалость и детские проказы. Николай Иванович впервые в моей жизни рассказал о Боге, научил молитве Отче наш, которую ранее я и не слыхал. И хотя я не был атеистом, но Николай Иванович очень помог мне укрепиться в вероисповедании. На допросы периодически вызывали его и меня. В этой камере вдвоем с Басалаевым я пробыл около месяца. Через несколько месяцев я узнал, что Басалаева расстреляли.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЮРЕМНОЙ ЖИЗНИ

18

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЮРЕМНОЙ  ЖИЗНИ

Когда  вызвали на допрос, никогда нельзя было быть уверенным, что вернешься в ту же камеру. После очередного допроса меня вместо камеры, где я находился с Басалаевым, поместили в другую камеру, где никого не было, стояла одна кровать. Я оказался изолированным от всех живых. На мой вопрос к надзирателю о причине перевода в эту камеру он грубо выкрикнул: "Сиди, куда посадили, еще раз постучишь в дверь, все ребра пересчитаю"     

Меня прекратили вызывать на допросы. Никто не заходил в мою камеру /кроме начальника тюрьмы, который проверял лично кто как содержится, соответствуют ли условия, определением следователя/. Никто со

19

мной не разговаривал. В камере кроме прикрепленных к полу кровати, стола и табуретки ничего не было. Полное одиночество. Заняться совершенно нечем. О книгах и мечтать не полагалось. Писать запрещено, да и нечем и нет бумаги. Петь и громко говорить запрещалось. За нарушение - сразу окрик и побои.

Остается одно. Думать, думать, думать. Я вспоминал все из своей непродолжительной жизни. Вспоминал дом, родителей, детство, друзей и все же полное одиночество, гнетущая тишина доводили меня до умопомешательства. Днем спать и ложиться на кровать запрещалось. Целый день я ходил как волк в клетке из угла в угол камеры. Все чаще стали приходить мысли о самоубийстве. Но как? Разбежаться и удариться головой в стену? Но был не уверен, что сразу умру, и я ведь был юн и жизнь все же брала свое. Так протекали день за днем, я потерял счет им. Казалось, меня все забыли. Родители, друзья, знакомые не имели возможности посетить меня, и следователь почему-то забыл про меня. В последствии я узнал и понял, что одиночество - это одна из многих пыток и воздействие на подавление умственного состояния человека.

По правилам тюрьмы, заключенным полагалась ежедневная 30-минутная прогулка во дворе тюрьмы. Выводили на прогулку и меня, разумеется одного в строгой изоляции. Для прогулки были оборудованы во внутреннем дворе тюрьмы прогулочные дворики. Очередную прогулку я ожидал как высшее благо и конечно заранее продумывал, проигрывал в уме способы связаться с кем-нибудь из заключенных.

Я вспомнил свою деревню, родных, некоторые события своей жизни. Прогулочный дворик перегораживался на несколько 10х10 метровых двориков. Вверху деревянного забора еще несколько рядов было натянуто колючей проволоки. По верху забора сделаны мостики, по которым все время ходил часовой, а с противоположной стороны на вышке постоянно на углу тюремного двора находился также часовой, с оружием. И вот в такой дворик почти ежедневно на 30 минут выводили на прогулку.

20

Все было построено так, чтобы когда идешь на прогулку или выходишь, не встречался с другими лицами, находившимися в тюрьме. Тем не менее во время прогулки все-таки умудрялись отдельными выкриками отвлекая часового, перекидывать через забор записки или другим путем распространяли некоторые новости. Иногда удавалось нацарапанную на чем-либо записку оставить на прогулочном дворике и следующая группа находила, читала и на другой день оставляла свой ответ. Так что, как бы тюремное начальство не стремилось изолировать камеры одну от другой, мы находили между собой возможность общаться, хотя бы и вкратце.

Вторым способом общения было перестукивание через стенку. Но к моему великому сожалению я не знал тюремной азбуки-морзянки и когда мне в стенку стучали, я мог только слушать и непонятно также в стенку стучать, не зная, что мне передают и сбивая с толку тех, кто мне передает. В последствии я изучил эту премудрость и тоже мог принимать иди передавать информацию. Надо сказать, что элементы уголовного мира пользовались некоторой поблажкой и, хотя часто нарушали тюремный режим, вступали в пререкания с надзирателями вплоть до матерщины, но их предупреждали, или просто выводили в коридор, били и бросали обратно в эту камеру. Что касается политических лиц, таких как я, к ним применялся особый способ наказания. Оставляли длительное время в камере без пищи, сажали в изолятор, выключали свет, закрывали окно и заключенный оставался один в темноте на долгов время не говоря о том, что избиения носили особый, изощренный характер. И никто конечно же за эти избиения не отвечал, хотя как бы в насмешку, изредка, при общих обходах приходил начальник тюрьмы и спрашивал: "Есть ли у кого какие-то жалобы на питание, на здоровье, возможно, на отношение со стороны персонала надзирателей". Но это было не более, как издевательство. Во-первых, тот кто жаловался, никакого удовлетворения не получал. Но зато после обхода он подвергался более изощренным издевательствам. Даже применялся такой метод: когда давали пищу, от-

21

крывалась в дверях кормушка, о которой я уже говорил, надзиратель показывал черпаком суп, потом выливал его обратно, стучал черпаком по миске и на этом кончался весь обед. Ко мне это было применено два раза. Первый раз был наказан лишением прогулки на несколько дней, а второй вот таким издевательством отношением - наблюдением за пищей. И все из-за того, что я пожаловался.

Ну что ж, жизнь все учит, учишься и внутренним тюремным обычаям, учишься и как себя похитрее вести в том или ином случае. Я уже говорил о том, что в КПЗ один паренек мне передал 15 руб. денег, который боялся, что их у него отберут. Пользуясь этими деньгами я заказал себе через тюремного надзирателя папиросы. В этом было все удовольствие и время препровождение.

Надо сказать, что времени было более, чем достаточно. Когда я находился в одиночестве более двух месяцев, огромный рой мыслей проносился в моей голове. Я вспоминал свое детство, свою деревню, своих родных, все мелочи жизни, которые были из школьного периода, летний период работы дома и многое, многое другое.

Наша небольшая деревня располагалась в устье двух рек. На одном берегу была наша деревня Горка, на другом берегу - деревня Тихонино. Наш дом находился на самом берегу реки и по утрам я иногда умывался прямо из реки. Все мое детство было связано с рекой, с рыбалкой, купаньем. Школа наша находилась на другом берегу реки. Мостиков напрямую не было. Для того, чтобы идти в школу, нужно было подниматься к мосту вверх по течению примерно с километр. Осенью, по тонкому льду мы с разбегу прыгали на лед и катались с одного берега до другого. И конечно нередки были случаи, когда проваливались под лед. Хотя наша речка была неглубокая, тем не менее по пояса в холодной воде искупались. А чтобы избежать наказания шли в школу мокрые и там уже где-нибудь за углом выжимали одежду и весь день находились в мокром.

22

Нечто подобное случалось и со мной неоднократно.

Надо сказать, что в школе мне уроки давались легко и это плюс к моему неусидчивому характеру, так как на уроке вертелся, оглядывался назад, за что получал всегда массу замечаний. Но как ни странно, со стороны казалось, что не слушал, на чем меня учителя пытались неоднократно изловить, тем не менее я прекрасно запоминал о чем говорил учитель и всегда бойко и четко отвечал на заданную тему. Иной раз давал себе слово сидеть внимательно, не отвлекаться и слушать учителя, но к моему великому сожалению именно тогда в голову приходили разные мысли и слова учителя проскакивали мимо ушей. Когда на уроке вертишься, озорничаешь "ушки все время держишь на макушке", как бы что-то не прослушать. Но как бы то ни было я лучше осваивал не тогда, когда сидел и смотрел в рот учителю, а когда немножко позволял себе отвлечься вправо и влево.

ВОСПОМИНАНИЯ О СЕБЕ

22

ВОСПОМИНАНИЯ О СЕБЕ

Я родился 15 мая 1923 г. в деревне Горка Кирриловского района Вологодской области.

Мой отец - Евстюничев Петр Андреевич - крестьянин, колхозник, рождения 18. ХП 1894 года. Образование у отца - начально-приходская школа. В 1913 г. был призван в царскую армию. С 1914 по 1921 год был на войне - сначала на германском фронте, где попал в окружение и плен. Из плена бежал. В 1918 г. был призван в ряды Красной Армии и в ее рядах воевал до 1921 года. Мои дедушка и бабушка померли, пока отец находился на фронтах с винтовкой в руках.

23

Во вторую Отечественную войну отца призвали в армию на фронт в июне 1942 года вместе с группой таких же как он мужчин. Призывной комиссии в военкомате, в нашем современном понимании, не проходили. Просто вручалась повестка с приказом явиться такого-то числа и в такой-то пункт сбора и все.

Отцу повестку вручили вечером, а утром рано уже необходимо явиться на сборный пункт. И хотя отец работал председателем колхоза, но и у него не было в доме ни куска хлеба. Мать ночью испекла из различных отходов что-то наподобие хлеба, сварила несколько картошек и обувшись в свои видавшие виды сапоги и холщовые штаны, отец пошел на фронт защищать радостную, счастливую, зажиточную колхозную жизнь. Погиб на войне с фашистской Германией 8 марта 1944 г. в Ново-Ржевском районе Псковской области.

По возвращению с гражданской войны, дома отец застал разрушенное хозяйство, полуголых и полуголодных своих братьев и сестер.

Дом моего деда был большой в средине деревни, поставлен на высоких гранитных камнях. Стены дома выполнены из круглых выдержанных бревен, внутри дома стены гладко обтесаны. Дом был разделен на три части, имеющие отдельные выходы и в то же время объединяющиеся между собою внутренними дверями. На всю ширину дома был коридор, из которого несколько дверей вели в кладовые, пристроенные к коридору, тоже из крепких бревен, дверь и лестница на чердак, дверь и лестница вниз в скотный двор, примыкавший к кладовым.

Скотный двор представлял собой несколько помещений. Средние два помещения предназначались для лошадей,  а уже из них были двери в так называемые хлевы, предназначавшиеся для коров и овец. Все помещения были покрыты сплошной чердачной высокой крышей, выполненной из досок. В чердачном помещении хранилось сено и другой корм для скота, причем спускался корм и сено в скотный двор через специальное отверстие.

24

Внутреннее устройство дома было следующее: прямо у входа в дом слева большая деревянная кровать, на которой спали, как правило, хозяева - отец и мать. На высоте входной двери от стены до 2/4 длины и от стенки до печи устроены полати /деревянный из досок настил/. Таким образом, полати представляли замкнутое с трех сторон пространство высотою от 0,5 до 0, 8 метров. Вход, вернее лаз на полати был с печи. Эти полати служили нам спальными кроватями, и игровыми комнатами и там же мы укрывались от шлепков матери.

В правом углу от входа в избу размещалась большая русская печь. Русская печь - это особый вид конструкции. Она служила и для приготовления пищи и для обогрева дома. На печи размещались вся семья, на ней проводили часто вечернее время, слушая сказки и зачастую печь служила основным лекарством от всех болезней, как правило, заболевший влезал на печь и ложился на теплые кирпичи.

В левом переднем углу стоял большой стол. У стен по всему дому стояли деревянные скамейки. Скамейки малого размера переносные подставлялись к столу во время обеда. В переднем углу между окнами висели иконы /позднее они стали заменяться картинами/. Правый передний угол отделялся небольшой перегородкой по ширине плеч. Это пространство служило кухней. Там же находилась вся кухонная, обеденная посуда, квашни для теста, ухваты.

Моя мать - Ириния Максимовна Евстюничева до замужества Пшеничникова родилась 12 мая 1899 года, в соседней деревне Кашкино. Ее отец Максим Васильевич был участником войны с Японией, вернулся с фронта с деревяшкой вместо левой ноги. Пенсии или пособия от правительства не получал, не предусматривалось Законом для солдата. У матери был брат - Семен, старше ее и две сестры. В период НЭПа под руководством отца построили на реке мельницу, а в деревне добротный дом. После коллективизации дом конфисковали, а мельница от неумелого хозяйствования пришла в запустение, на ней прекратились работы и постепенно

25

развалилась.

Мать вышла замуж за моего отца когда он вернулся с фронта. Мать в школу не ходила. Выучилась дома читать по слогам, по-своему природному характеру очень подвижна, на нее сразу легла работа о большом хозяйстве и большой семье. Привыкшая с малых лет трудиться, она от зари до зари работала сама и заставляла других работать. Самоотверженный труд всей семьи помог восстановить развалившееся хозяйство. Построили маслобойку из зерна льна, дегтярную для получения дегтя из коры березы. Как маслобойка, так и дегтярня пользовались большим спросом у крестьян из окружающих деревень. Прежде им приходилось льняное семя продавать, а самим покупать растительное масло у купцов. Маслобойка давала возможность получать масло и жмых для скота. При вступлении в колхоз в него были переданы оба предприятия. Но в скором времени от неумелого их использования пришли в негодность и прекратили свое существование.

Полновластным хозяином кухни являлась хозяйка дома, ибо именно она готовила пищу. В кухне же находился лаз в подполье, где хранились овощи: картофель, репа, морковь, свекла, брюква. Капуста хранилась на чердачке или в кладовой. Все помещения были довольно светлыми, так как окон было много. Простенки между окнами не превышали 1-1, 2 метра.

В вечернее время освещение обеспечивалось керосиновыми лампами 7-10 и 12 линейными, а часто и обыкновенной лучиной /это тонко надранные по слоям планки 1-1, 5-2 см шириной и 0, 5-0, 8 длиной, которые вставлялись в специальные, порой очень искусно устроенные, металлические подставки держатели, в них можно было вставить до 8-10 лучин одновременно в зависимости от необходимости освещения помещения. В целях противопожарной безопасности на полу под нависшей лучиной устанавливалось корыто с водой, куда падали угли и искры от горящей лучины.

26

В период моего детства и юношества об электрическом освещении только слышали, что такое где-то есть в городах. Частой зимой в вечернее время топили для тепла - маленькую печку, называемую малой лежанкой, так как на ней можно было лежать одному человеку.

В вечерние сумерки собирались около открытой дверки лежанки и, прижавшись друг к другу, мы завороженными глазами смотрели на тлеющие угли, язычки пламени в печке и слушали нескончаемые рассказы и сказки матери или часто ночевавших у нас старушек. Детское воображение под влиянием сказок уносилось в неведомые края и сам становился невольным, воображаемым героем, убивая Змея-горыныча или попадая под топор палача.

Само название нашей деревни Горка уже говорило, что она расположена на горе. В далекие времена геологического строения земной коры в нашей местности образовались две холмистые возвышенности, идущие с запада на восток, а между ними было когда-то озеро, постепенно заросшее травой, деревьями. От бывших озер и болот осталась небольшая речка Модлона с болотистым правым берегом и с крутым левым берегом. В Модлону впадала тоже небольшая каменистая речка Малая Богтинья, берущая свое начало из болота километров в сорока от ее устья. На левом берегу обеих речек образовался большой холм с полукилометровой ширины низиной у берегов речек. На этом холме и была расположена наша деревня Горка. Наш еще дедовский дом находился в самом центре деревни на вершине холма. Крайняя стена дома от крутого склона горы была всего в 10-12 метрах. Гора, особенно ее склон, были песчаные и мы, дети, любили здесь играть, выкапывая всевозможные пещеры, что привело к оползню. Поэтому пришлось из бревен делать укрепление склона с запрещением нам в дальнейшем возводить свои норы и подкопы.

С другой стороны дома, на деревенскую улицу, был вырыт очень глубокий колодец для воды. Вода в колодце была исключительно прозрачная, холодная с голубоватым оттенком. Почти все жители деревни имели свои

27

колодцы. Но для приготовления чая в самовар воду брали только из нашего колодца. Против нашей деревни на другом правом берегу речки Модлоны расположена деревня Тихонино, а ниже по течению в 1, 5 км деревня Кашкино. Все эти три деревни образовались одновременно в конце прошлого столетия. Их первопоселенцами были выходцы из сожженной деревни, в помещичьем владении. Усадьба помещика была сожжена, вместе с нею сгорела и деревня. На месте помещичьей усадьбы вырос лес, кустарник. При моем посещении бывшего помещичьего владения еще можно было различать фундаменты здания, заросший пруд и большие липы вокруг него.

От переселенцев, к которым принадлежал мой прадед, стала разрастаться деревня и к 1930 году имелось около 50 домов. Через один дом от нашего на выравненном склоне была часовня и мы, дети, часто на ровной площадке перед ней устраивали свои игры.

В 100 метрах от дома на второй стороне склона была наша баня, в которой я и родился. Еще ниже по склону был амбар /склад/ для хранения зерна и муки, а метрах в 250 от него овин. В овине в специальной сушилке снопы хлеба просушивали и ручными мотовилами вымалачивали зерно из колосьев. Там же в овине зерно провеивалось /очищалось от примесей/ и свозилось для хранения в амбар. В овине оставлялась солома, используемая для корма скота и как подстилка.

Все дома в деревне нашей и во всех других были такого же типа, как и описанный мною наш дом. Разница была только в размерах и месте расположения.

Я специально произвел такое подробное описание, так как наше крестьянское хозяйство было типичным для своего крестьянства того периода.

С наступлением коллективизации стал меняться облик деревень. Первыми исчезли амбары, так как ничего в них стало хранить, зерно сдавалось государству.

28

Позднее сгнили овины, новые не строились. Хлеб храниться стал в скирдах, в поле. Новое строительство в деревнях почти не проводилось. Деревни не разрастались, а уменьшались.

Для строительства промышленности новых заводов, строек потребовалось большое количество рабочих, которые и пополнялись за счет сельской местности. Жизнь в деревне стала трудной, бесперспективной. Молодежь стремилась вырваться из нищей деревни, уезжая учиться в город, как правило, не возвращалась обратно в деревню. Редко возвращались обратно в деревню и парни, отслужившие свой срок в армии. Неумелое ведение сельского хозяйства привело к упадку жизненного, материального уровня в деревне. Свободно выехать из деревни в город было практически очень трудно. Справки для получения паспорта и выезда выдавать запрещалось, кроме выезжающих на учебу или по вербовке на стройки через специальных вербовщиков. Многие пользовались этими способами. Молодежь, если не поступала по каким-то причинам учиться в городах, в деревню не возвращалась. Постепенно в деревне - в колхозе все меньше оставалось молодых, здоровых людей, особенно мужчин. Оставались пожилые, старики и те, кто не смог найти причины для выезда или не решился оторваться от привычного своего двора, участка, полей, лесов и деревенского простора.

Обработка земли ухудшалась, а следовательно и урожай. На трудодень все меньше приходилось при расчете. Снизилось резко количество скота. В своем хозяйстве нечем скот кормить, участков косить сено не давалось, да и не выгодно, так как все равно нужно все сдавать государству. Уход за скотом в колхозном дворе, конечно, разумеется был хуже, чем в своем. Приезжали агитаторы и пропагандисты из района и города. Разъясняли политику партии и правительства, как в своей стране, так и в Мировом масштабе. Разъяснялось, что появились враги, которые вредят колхозному хозяйству. Скрытые враги проникли везде и в колхозы, и в городе. Внедрялось недоверие между собой, раздавались

29

призывы быть бдительными. Кульминационным периодом послужило убийство Кирова в 1934 году, которое горячо обсуждалось как на общих собраниях колхозников, так и с отдельными лицами. К нам в дом собирались мужчины, обсуждали убийство и высказывали свои предположения. Все сходились во мнении, что в убийстве виноваты троцкисты и требовали применения к ним сурового наказания. В разговорах и обсуждениях стали появляться такие фамилии как Бухарин, Каменев, Зиновьев и конечно Троцкий. Это их группа мешает строить социализм, вредит народу, вредит самому Сталину. На воротах домов появились наклонные плакаты и лозунги с клятвами верности, преданности Сталину и беспощадной борьбе с врагами.

В школе тоже велись разговоры о врагах народа. Был арестован директор нашей школы Ганичев, который был одним из активных создателей колхозов. Нам он преподавал историю древних веков.

Шепотом, таинственно передавалась, что якобы Ганичев был связан с троцкистами. Периодически у нас стали отбирать тетради и книги, через день или два мы получали их обратно, но с вырванными листами, где были портреты и описание некоторых "вождей". Позже выяснилось из газет, что эти лица были скрытыми врагами народа. Помню, как было приказано сдавать все тетради чистые и исписанные с изображением "Вещего" Олега на первой странице обложки из стихотворения Пушкина. Говорили, что в этом рисунке зашифрованы слова и изображение Троцкого. Лично я как не крутил, как не старался ничего ясного усмотреть не мог. Обратно получили тетради с вырванными листами и корочками. Одно время в деревне появилось слово "ЛИШЕНЕЦ". С этим связан один из эпизодов. В нашей деревне проживал хороший, крепкий хозяин Акимов Иван. Он и его три сына здоровенные мужики с утра до вечера трудились в поле и как результат своего труда жили лучше других.

Однажды мы с ребятами стайкой крутились около взрослых и один из мужчин сказал, что вот Ивана Акимова лишили голоса. А мой товарищ

30

услышал это и воскликнул: «Да, лишили! Вчера, знаете как он на сына и на нас кричал». Все рассмеялись. А мы так и не поняли значения - лишили голоса. Вскоре Акимова вместе со всей семьей увезли из деревни в неведомую даль, а имущество конфисковали. Одежду, хозяйственную посуду и т.п. раздали беднякам-лодырям.

Строительство светлого будущего коммунизма требовало все больше рабочих рук и средств. В деревнях стали появляться вербовщики, обещавшие на стройках социализма рай и благоденство. Брали крепких мужиков и женщин. Для пополнения государственных финансов проводились у населения займы. Все трудоспособные /должны/ обязаны подписаться на одно-двух месячную зарплату. Проводилась добровольная, а фактически принудительная подписка. Кто возражал, или просил уменьшить сумму займа - объявлялся врагом народа. Помнится, что в клубе висела картина "Письмо Турецкому султану от запорожских казаков". В клубе /кстати это был один из домов сосланных/ шла подготовка к кино. Один из мужчин, за давностью лет не помню его фамилию, показывая на картину сказал: во! идет подписка на заем. Последовал общий смех. А через два дня этого человека арестовали как врага народа и он бесследно исчез в сетях НКВД, в людей стал вселятся страх и безнадежность. Стали искать пути - причины уехать из деревни. Желание учиться, получить специальность, уехать из деревни и "выйти в люди" было у большинства молодежи. Горел желанием учиться и я. В свои 14 дет я мог работать и в поле, и в лесу. Несмотря на то, что в семье нужен был помощник, родители поддерживали мое желание учиться. В то же время ехать в город не было ни одежды, ни денег. Вместо подготовки к вступительным экзаменам я, после окончания школы пошел сплавщиком леса, где и проработал все лето.

Наш, вновь построенный, дом находился на самом берегу реки и при весеннем полноводии водой омывались все стены кругом, а

31

льдины ударяли в боны,  протянутые вдоль дома. С крыльца ступали на доски-мостики и по ним шли до начала горы. Половодье длилось день-два. Ледоход заканчивался, вода занимала русло реки и мы босиком бегали по мокрому лугу, стаскивая в реку оставшиеся льдины.

В разгар ледохода из окна дома наблюдали за разбушевавшейся стихией, льдины с шумом бились между собой, переворачивались, вода бурлила и пенилась. Нередко можно было наблюдать на проносившихся льдинах оставленные по оплошности ступи, санки, сено, а иногда зайчишек и лис. Речка не широкая, но каменистая, быстрая. После ледохода начинался сплав леса. В верховьях реки заготовленный за зиму лес сталкивался в воду и сплавлялся за многие сотни километров.

С малых лет мы привыкали к работе сплавщика. Учились прыгать по плавающим в воде бревнам и становясь на бревно смело пускались в путь по реке.

По мере того, как лес по реке уплывал, сплавщики очищали оставшиеся на берегах бревна так называемые хвосты, и всей бригадой спускались все ниже и ниже по реке, пока не достигали озера Воже километров за 200 от нашей деревни. У озера Воже лес собирали в плоты и дальше на карбасах при помощи ворота, якоря и ветра доставляли в реку Свирь. Когда бревна зацеплялись за камни моментально мог образоваться затор. Бревна лезли одно на другое, становились торчком, на попа и т.д. Разбирать такой забор сложно и опасно. Под  давлением огромной силы воды бревна давили одно на другое. Вода разливалась по берегам, поднималась вверх. Чтоб разобрать этот затор - платину сплавщики прыгали по мокрым, скользким бревнам. Залом трещал, скрипел. Пенилась вода. Когда удавалось выдернуть сдерживающее все бревно - вся масса устремлялась вниз. Необходимо иметь большой опыт и умение, чтобы успеть по уходящим в воду бревнам добраться до безопасного места. И горе тому кто зазевался. Он моментально оказывает-

32

ся в холодной воде и мог быть раздавлен, расплющен между бревнами. Однажды, когда залом был разобран и с шумом входил по реке, я направлял багром бревна в русло реки и оказавшись на краю полыньи, упал в воду. Меня потащило вниз. Находящиеся на берегу успели бросить мне веревку за которую я зацепился и был вытащен на берег. Второй случай произошел в устье озера Воже. Здесь помощи ждать было не откуда. Огромными усилиями я залез на бревна и по ним на животе выполз на берег. Все лето прошло на лесосплаве, к подготовке для поступления в техникум времени не оставалось. Вместе со мной в школе училась девушка из нашей деревни. Она все лето готовилась к поступлению и "провалилась", экзамены не сдала. Вернулась домой. Ее неудача вселяла в меня тревогу. Я поехал твердо решив, что если и не поступлю учиться, то домой не вернусь. Буду искать работу в городе. К счастью успех предшествовал мне. Не блестяще, но экзамены все же я выдержал и был зачислен студентом. Проклятая нужда давила меня все студенческие годы. От родителей помощь приходила редко и мало, стипендия не обеспечивала прожиточный минимум. Приходилось влачить полуголодное существование, чтоб пополнить свои финансы по выходным дням я ходил работать в гавань. Грузить баржи или работать на складе. Работая на лесосплаве за лето я заработал немного денег и кроме того, привез домой в подарок матери платок, сестре ситец на платье, отцу кожи на сапоги, себе красного сатина на рубашку и материал на брюки, конфет и пряников. Моим подаркам были очень рады. Поздравляли меня. Все это добро я купил на талоны, выдаваемые сплавщикам, для отоваривания их в спецмагазине, в общих магазинах таких товаров не было. Я с великим воодушевлением вспоминаю свои студенческие годы. Молодость брала свое, на полуголодный желудок, но мы танцевали, ходили в кино, на стадион, лыжные прогулки, встречались с девчатами, устраивали игры и не унывали. Окрыляла надежда на будущее. Через много лет уже взрослым, семейным человеком, я вновь стал студентом. Материальное

33

обеспечение значительно было лучше, но веселья, ухарств и беззаботности, как прежде, уже не было. Молодость, молодость, как сладко тебя вспоминать:

Молод каждый бывает,

А в старость не каждый придет

Один бог только знает,

То что будет вперед и что

каждого ждет.

И листая страницы альбома

Я уйду под влияние грез

Все былое встает вереницей

Но уже нет тех страстей,

Тех обидчивых слез.

Находясь в одиночной камере, я вспоминал в памяти и думал о своей далекой, глухой, но милой сердцу деревеньке.

Через 10 лет, когда я вновь навестил свою родную деревню в ней из 50-ти домов осталось только пять. Не было уже и описанного мною нашего дома. Грустная картина представилась моему взору, когда я увидел с горы свою родную Горку. Практически ее не осталось. На месте стоявших домов росла крапива и бурьян. Кучи кирпича от развалившихся печей указывали, что на этом месте стоял дом. Деревья черемуха, рябина, березки, тополя так густо росшие у каждого дома, и те куда-то исчезли. Даже речка обмелела и не слышно ее серебристого голоса. Не слышно мычания коров, овец, не пробежит жеребенок, задравший хвост, не слышно голосов матерей, зовущих домой своих детей, играющих у речки или на лугах - всюду запустение и страшная угнетающая тишина. Я не мог вынести этой тишины, запустения и через два дня уехал навсегда.

В нашем Шалго-Будуновском сельсовете было 15 деревень. Занимали территорию в диаметре свыше 30 км все деревни были собраны в один

34

колхоз "Новая жизнь". В каждой деревне была создана так называемая бригада во главе с бригадиром.

С началом коллективизации начались раскулачивания. В деревне Кашкино было два почти одинаковых рядом стоящих больших, добротных дома. Председателю колхоза Суворову потребовались эти дома. С этой целью на владельца одного дома Пшеничникова С.М. было сфабриковано дело о вредительстве и он был приговорен к расстрелу. После шестимесячного нахо- ждения в камере смертников в городе Белозерске расстрел был заменен на 10 лет ИТЛ. Хозяина второго дома Кононова раскулачили и сослали вместе с детьми на Кольский полуостров, где все и погибли. Освободившись от владельцев, дома перевели в центр с/совета, в одном доме разместили с/совет, во втором правление колхоза.

Если приусадебное хозяйство было больше 0, 25 га, установленная норма для приусадебного участка, этот участок земли отбирался, ставились заградительные вешки или забор. Отрезанные участки земли никем не обрабатывались, зарастали бурьяном, кустарником, становились заброшенной землей. Если кто-то самовольно распахивал часть отрезанного и примыкавшего к основному участку, то все, что там вырастало, отбиралось бесплатно в колхоз и на виновного налагался штраф.

Колхозник, владевший выделенной ему 0, 25 га земли, независимо имел или нет корову, был обязан сдать государству 410 литров молока, 60 кг мяса, три десятка яиц, несколько килограммов шерсти, а также шкуру от зарезанной овцы, теленка или поросенка. Кроме того, назначался страховой налог в денежном выражении, и подоходный. Обрабатывать свой участок земли колхозник мог только в свободное от колхозной работы время.

Колхозное стадо коров около 200 голов содержалось в коровниках д. Горка, а свиньи - тоже около 200 голов в д. Тихонино. Кормили

35

скот, ухаживали за ним, запасали сено, корма и т.д. колхозники. Но за все существование колхоза ни один колхозник, ни ребенок не получили ни грамма мяса, ни молока. Все сдавалось государству.

Луга для заготовки сена для своей коровы, овец не выделялись. Накосить сена можно только около своего дома или тайком на полянках в лесу и высушить у себя дома. Осенью создавались комиссии, которые ходили по домам, искали сено и если находили, требовали доказать где, когда накосил. Если доказательство комиссия посчитает неубедительным, часть или даже все сено отбирали. Чем кормить свою собственную коровушку-кормилицу никого не интересовало.

Существовала практика "сталкивания лбами". Уполномоченный из района или парторг вызывал к себе колхозника или колхозницу и, пользуясь общими слухами, говорил, что вот про тебя такой-то колхозник говорил то-то и то-то. А что же ты его укрываешь, скажи, он брал сено иди что-либо колхозное, а может зарезал теленка, а шкуру не сдал. Такими мерзкими путями добывали разные сведения и находились нестойкие лица или вообще любители посплетничать, которые рассказывали небылицы и оговаривали других людей. И нередко такие оговоры кончались судом с ярлыком "враг народа". Народ становился все более запуганным и не находил путей вырваться из колхозного ярма. Без справки председателя колхоза и сельсовета уехать никто не мог. Паспорта никому в колхозе не выдавались. А уезжая без справки и паспорта нигде на работу не могли устроиться и человек оказывался вскоре в тюрьме. Уехать из колхоза можно было только после окончания школы на учебу и уже тогда безвозвратно.

Нормы выработки в колхозе неизвестно кем, когда составляли утверждались. Труд оплачивался так называемыми трудоднями. Например, пахарь на лошадке плугом должен вспахать 0, 25 га за I трудодень. И тот же трудодень бригадир мог поставить кому-то за бесцельную работу. Был установлен минимум трудодней, которые должен заработать

36

в колхозе каждый член колхоза. К концу каждого месяца и на конец года подсчитывалось кто сколько заработал трудодней. У хороших работников трудодней было много, но получать за них было нечего. Работали просто за палочку в трудкнижке. Урожай с полей прежде всего сдавался государству: зерно, картофель, овощи, сено.

После сдачи установленного плана появлялся встречный план по неизвестно чьей-то инициативе, а точнее составленный с потолка в кабинете райкома, чтобы отличиться перед вышестоящими органами. В результате весь выращенный урожай своими руками засыпался в свои собственные мешки и на колхозных /своих бывших/ лошадках отвозился в государственные склады, в данном случае от колхоза "Горка" за 15 километров. Забирался даже семенной фонд с обещанием весной выдать новые сорта из госзапаса.

Секретарь райкома отчитывался о выполнении и энтузиазме колхозников, в преданности их партии, государству и прежде всего вождю народа т. Сталину. В колхозе оставшееся негодное для сдачи государству зерно, в основном овес и ячмень делилось на все трудодни всех колхозников, заработанные за год. Результат, как правило, был плачевным и с каждым годом все хуже и хуже. На трудодень доставались по 250-300 грамм. Практически получалось, что трудодней много, а хлеба нет, есть нечего. Работали бесплатно на государство.

Отрицательно сказалось на урожае и то, что семенное зерно для данной местности за много лет акклиматизировано, устойчиво к морозам и местным условиям. Весной выдавались семена, привезенные из других, более южных районов страны, не приспособленные к условиям Севера, они не давали и не могли дать хороших урожаев. Кроме того выделенное семенное зерно весной должно быть компенсировано осенью.

К сданному зерну по плану нужно было сдать еще и за семенной фонд, из госфонда взятый весной. Долг нарастал с каждым годом все больше и больше. Колхоз получал дотации от государства, становился

37

его должником. Хозяйство в колхозе приходило в упадок, колхозники нищали, пропадало желание работать. В колхозе оставались те, кто не мог никуда уехать, пожилые и старики.

Я вспомнил несколько случаев из своего детства, представляющие определенный для меня интерес.

Еще мальчишкой я работал вместе с отцом на лесозаготовках. Нам за работу давали выпеченный хлеб, которого дома не было. Жили где-то порядка 12 километров в одном из сел, периодически наезжая домой. Однажды отец послал меня поехать после работы домой, - отвезти буханку хлеба. Как всегда в санки-розвальни, бросили сено, я сел и поехал ночью. Мороз был сильный, светила ясная луна, на небе не было ни облачка, все вызвездило. Лошадка весело бежала вперед, я поддергивал вожжами и ждал, когда приеду домой. Примерно на половине пути до дому было старинное кладбище, где захоронены мои деды и бабушки. В наше время кладбище уже не действует, хотя прежние могилы еще сохранены, но уже заросли молодыми деревьями. Дорога на самом краю кладбища делала резкий поворот. И вот, не доезжая до кладбища, я начал думать: «Скоро кладбище, дорога повернется и я приеду домой». В то же время от разных сказаний в деревне навеяло страшные мысли. Надо сказать, что кладбище вызывает у людей чувство определенного страха и какой-то тревоги. Я хлестанул лошадку, она побежала вперед, а сам от боязни зарылся в сено. Дело было в святки, когда особенно "активная всякая нечисть", черти и т.д. Когда сани стали уже поворачивать, я почувствовал как кто-то прыгнул мне на спину. Я от ужаса вжался еще больше в сено, но кто-то меня начал вытаскивать за шиворот из сена. А я вцепился за крайние доски саней и ни в какую не хочу вылезать. Но слышу вдруг человеческий голос. Я молчу. И держусь. Наконец тот, кто сидел сверху, крикнул: "Тпру".

38

Лошадка встала. Меня поднял из сена кверху. От страха душа ушла в пятки... Но мало-помалу пришел в себя. Человек, который вытащил меня, помог мне прийти в чувство. И вот я уже ожил. Увидел, что это один мужчина из нашей деревни, который шел пешком домой и издали услышал, что кто-то едет: он знал, что на повороте обязательно сбавляют скорость, поворачиваются, на этом месте легче всего остановиться. Он на этом повороте и увидел лошадку с санями, в которых никого нет. Он на ходу прыгнул в санки и попал как раз на меня. Опасность мне уже не угрожала, но страх дрожь проходил по всему телу до самого дома.

Средняя школа, в которой я учился, начиная с 5-го класса, находилась за 15 км от нашей деревни в Коротецком сельсовете. Школа обслуживала учеников из трех сельсоветов после 4-х классов.

Учащиеся в школе дети с одиннадцатилетнего возраста жили не в своей семье, а, вне дома, кто на квартирах, кто в общежитиях. Приезжали на неделю, привозили с собой продукты и сами готовили себе нехитрую пищу. Мы, четыре человека, две девочки и два мальчика из одной деревни, жили вместе на квартире. Хозяйка дома Груня была хорошая, хозяин Павел старичок-рыбак: взрослый сын хозяина от первого брака Александр и второй сын его и Груни Василий 100% дебил. Несколько лет его пытались определить в школу, но он так и не смог запомнить ни одной буквы, несколько раз я пытался его учить азбуке, но безуспешно. Через минуту он забывал все, что ему говорили. Вася был очень слабый, хилый, мог быстро заплакать и тут же успокоиться, его мог обидеть даже малый ребенок. Он был какой-то безволевой, беспомощный, безответный. Спали мы на своих соломенных матрацах, прямо на полу, иногда на печке или на полатях. Готовили пищу сами в печке, в своих горшках. С II лет приучались к самостоя-

39

тельному ведению хозяйства и питания,

В школе учились дети из трех сельсоветов: Коротецкого, Воскресенского и Шалго-Бодуновского. Сложилось так, что Воскресенские жили в общежитии, мы Шалгободуновские по квартирам, Коротецкие в своих домах. Общежитие два дома, были в деревне Спелово, где квартировал и я. В этой же деревне располагалась и школа. Как с местными, так и с Воскресенскими ребятами мы не только занимались в школе, но вместе играли, ссорились, дружили.

Однажды зимой, в Святки, когда идут разговоры о разных чертовщинах - тут тебе и бесы, тут тебе и мертвецы ходят - всяких сказок наслушаешься. И вот однажды мы с ребятами собрались вместе. Как раз обсуждали вопрос о том, что в Святки где-то на перекрестке дорог можно встретиться с нечистой силой. Девчата колдовали разными способами. Рядом с церковью в одной половине, в которой был сделан клуб, а склад во второй. Крест сломан. И вообще испохаблен чудесный храм культуры, который много лет стоял на этом месте, украшая практически всю местность. От него можно было видеть, как радиусом расходились в стороны дороги, деревни. Белоснежный он виден был издалека, намного километров, так как стоял на возвышенном месте. Голубыми цветами разрисованные окна, входы двери, а вокруг самого здания, как раньше положено было, погост, окруженный металлической оградой. Под крышей много гнезд птиц. Разумеется много было поломано, ворота не закрывались. И вот мы вместе собравшись, и под влиянием наслушанных различных страстей, поспорили действительно ли ночью встают мертвецы или ничего подобного нет. Особенно усердствовал у нас один паренек, ровесник мой, который говорил о том, что никакие мертвецы не могут вставать и никакой нечистой силы нет, и он ночью может сходить на кладбище и не побоится. Мы с ним поспорили, что ему этого не сделать. У одного из товарищей был перочинный ножичек. Вот на этот ножичек состоялся спор: если он сходит на клад-

40

бище и принесет оттуда вещественное доказательство, например крест, то перочинный ножик его. Подошли все вместе к церкви, а он пошел напрямую к этому забору, пролез через металлическую ограду и ушел на кладбище. Через некоторое время мы видим, как он возвращается и тащит на себе крест. Он подошел к самой ограде, приставил крест к ней и стал перелезать. Когда он был уже наверху и готовился спрыгнуть, мы услышали вскрик, и мальчик повис на ограде вниз головой. Мы в испуге бросились бежать кто куда. Мальчик тот жил через два дома, от моей квартиры. Мы пошли и рассказали родителям, что вот такое-то дело случилось. Взрослые мужчины пошли на кладбище. Мы увидели, что он действительно висит в том же положении, когда мы убежали. Мы, ребятня, остались стоять подальше. Взрослые подошли к нему к сожалению, он был мертв. Как решили позже, видимо, когда он хотел прыгнуть на нашу сторону ограды, его пиджак, ватник зацепился за острую пику и он повис. И этот страх, стрессовое состояние привело его к мгновенной смерти. В то время никаких вскрытий не делали, только фиксировали факт смерти и вот пошла гулять молва о том, что он был наказан за кощунство. Мы получили наглядный урок и поняли что кощунственно относиться к покойникам нельзя. Все решили, что он был наказан именно тем покойником, у которого он унес крест. Взрослые установили по кресту чья это могила и хотя уже не было священнослужителей, не было попа, тем не менее его родители, я уже не знаю куда, но ездили, чтобы отслужить молебен по умершему, и умершему прежде всего не сыну, а тому умершему человеку, чей крест он сломал и пытался вынести за пределы кладбища. И только лишь после отслуженного молебена крест был восстановлен на место и был похоронен мальчик этот, но уже на другом кладбище. На этом кладбище почему-то решили, что его хоронить нельзя.

41

Такой случай возбудил у нас у всех еще большие страхи.

В школе на вечере вопросов и ответов, который изредка проводился в порядке атеистического воспитания, нам объясняли, что бывший случай показывает наше невежество. Несмотря на убеждения учителей, все же оставались страх, вера в загробную жизнь, вера старших, вера наших бабушек, вера домашних разговоров, которые внушали уважение и убеждение. В слух мы и не высказывали своей приверженности богу, так как боялись прослыть верующими над которыми смеялись и всячески унижали. Тем не менее были люди, которые не скрывали свою веру и открыто говорили, что они верят в Бога, дома держат иконы и молились.

Я никогда не был атеистом, ни в тот период, ни позже, но какие-то сомнения в душу закрадывались. Мать моя, будучи человеком убежденным, верующим в божественность всегда напутствовала меня именем Господа Бога, отец, хотя и не возражал, но никогда не высказывался ни "за" ни "против". Я полагаю, он также верил в бога. Но в силу сложившихся в то время обстоятельств, не мог высказать откровенно. В то же время до закрытия церкви, когда она еще действовала в нашем селе, отец ходил в церковь, дома у нас стояли иконы и отец не протестовал против них. И всегда светились лампадки и свечки. Мать же всегда ложилась и вставала на устах с Господом Богом.

В семнадцать лет, в тюрьме в одиночке в изолированной тюремной камере, многое приходит в голову, вспоминается что было в детстве, юношестве. И чтобы окончательно не сойти с ума от той давящей тебя тишины, от всего того, что вокруг тебя находится, от сознания своего бессилия, начинаешь думать о смысле жизни, о том, что ждет тебя впереди и о неизвестном будущем. Начинаешь философствовать, мечтать о всяких явлениях фантастических, драматических. Поэтому я

42

здесь останавливался на некоторых моментах своей жизни и хотелось на этом еще раз заострить внимание. Ибо все дальнейшее все-таки в жизни приходило под воздействием юных лет. Этого забыть нельзя.

Я с детства очень любил лошадей и уже в три года отец сажал меня на коня верхом и я ехал на реку с ним напоить коня, а затем обратно до двора проезжал вдоль деревни. А будучи подростком, свободно владел верховой ездой, и нередко мы с ребятами устраивали на лошадях скачки.

В 1930 году, когда началась повсеместная коллективизация, зимой отец уехал на заработки в Питер. Там работал на заводах с тем, чтобы заработать денег и на них что-то приобрести. К нам начали приходить делегации от сельсовета, агитаторы, чтобы мать, не дожидаясь отца, вступила в колхоз, а своих двух лошадок, коров отвела в колхозный двор. Мать без отца на такой шаг конечно не решалась. Однажды к нам пришли сразу несколько человек, с требованием вступить в колхоз. После того, как мать отказалась, они обвязали веревкой и опечатали сургучем самовар, шкаф, сундук, ручной жернов, на котором мололи зерно и крупу, чтоб испечь хлеба.

Мы остались без хлеба, мать ходила по знакомым выпрашивала муки. Так и жили до приезда отца. Отец приехал домой ночью. На улице было холодно. С морозу, с дороги необходимо попить чаю и перекусить. Мать рассказала, что приходили агитаторы, заставляли вступать в колхоз, опечатали самовар, жернов и т.д. Отец возмутился таким положением, сорвал все печати - и с самовара, и с жернова, и с сундука, отовсюду. За срыв печати конечно строго наказали. Но отец пошел в сельсовет, высказал свои требования, как это так без хозяина решать о - вступлении в колхоз. Отец был беспартийный, но пользовался авторитетом среди жителей нашей деревни, и если он вступит в колхоз, безусловно за ним потянутся и другие люди. Перед

43

вступлением в колхоз отец произвел раздел хозяйства. А у отца было три брата, двое из них были женаты и сестра незамужняя. Разделились на несколько семей - мы, брат Иван, женатый, Арсений женатый, Кирилл и Мария были не семейные, но им выделили их долю хозяйства. После раздела хозяйства вступили в колхоз. Лошадей пришлось сразу отвести в колхоз, а коровы остались. Одна у нас, другая у дяди Ивана, остальным выделили часть другого имущества. Все стали колхозниками. А как жили в колхозе, я уже говорил.

Напротив нашего дома жили два брата Чернобровкины. Старший из них Фарафонт имел небольшой магазинчик, в то время назывался лавкой. Жили не плохо. При начале коллективизации Фарута /так его называли в деревне/ ликвидировал свою торговлю и поступил работать в районный отдел ОГПУ. Младший его брат бросил все хозяйство уехал и больше в деревне не показывался. Жена Фаруты Анна в колхозе не работала, дети - также. У Фаруты был сын - Корней - моего возраста. Мы с другими ребятами посреди деревни играли в песке и Корней обозвал меня нехорошими словами, я его ударил камнем по голове. Он заревел и быстро пошел жаловаться матери. Я тоже побежал домой, где в то время была одна тетка Мария, больше никого. Она меня спрятала в кладовке, а когда прибежала разъяренная мамаша Корнея с целью меня наказать, побить, тетя Маша сказала, что меня нет, что я ушел на дегтярню, где работал мой дядя. Анна бросилась туда на поиски. Дегтярня представляла собой квадратный сруб деревянный, внутри его печь, отступавшая от всех стен на 0, 5 м. В ней были вмазаны четыре металлических цилиндра, в которые набивалась береста, а снизу зажигался огонь, береста нагревалась, выделялся деготь, который по трубам стекал в подставленные бочки. Дегтярное производство далеко не из чистых. Кругом зола, копоть и т.д. Сзади у стенки против печки была выкопана яма 1,5х1, 5 метра глубиной куда стекала дегтярная вода, отходы производства.

44

Разъяренная мать Корнея, громко ругаясь, бежала прямо к дверям этого предприятия. Дядя Арсентий понял, что в чем-то я виноват, меня ищут и сделал ложный выпад руками, как бы закрывая дверь. Анна укрепилась в мысли, что я в этом ''заводе" спрятался, проскочила через дверь вовнутрь и быстро пошла вокруг печи в поисках меня. Но она не рассчитала, что за задней стороной печи яма с дегтярной водой, и упала в эту яму. Вся вымазанная дегтем она вылезла из ямы, разъяренная, так меня и не обнаружив.

В это время женщины и мужчины возвращались с сенокоса обедать и появление Анны измазанной в дегте вызвало всеобщий смех и она под улюлюканье и выкрики бросилась бежать обратно домой. Не знаю, что бы она сделала со мной попади я ей в руки. Пользуясь положением мужа. сотрудника ОГПУ, вся их семья вела себя с соседями вызывающе, нагло, по-хамски оскорбляя и унижая достойных людей. Впоследствии когда они уехали из деревни, все облегченно вздохнули, их отъезд был воспринят с облегчением и радостью избавления от вредных людей.

Находясь в камере я вспоминал и вспоминал все былое хорошее и плохое. Я вспоминал как мы в школе устраивали диспуты по прочитанным книгам, как мы собирались вечерами в клубе /бывшая церковь/, репетировали и ставили спектакли под руководством одного из учителей. Однажды, при заполненном полностью зале, я читал стихотворение Пушкина "Утопленник", а в постановке по Чехову "Хирургия" исполнял роль дьякона. После спектаклей в клубе начинались пляски под гармонь. Особенно популярны были русская плясовая и танец "Ланчик", в котором задействовано всегда четное количество пар, но не менее четырех. Мы подростки в клубе, как правило, редко принимали участие в пляске, почему-то не полагалось.

Зимними вечерами собирались у кого-нибудь на квартире и отплясывали такие же танцы, пляски и устраивали разные игры с участием

45

девочек, заводили знакомство, передавали им свои записки с изъяснениями в своих чувствах. Я одной девочке писал все в стихах. Увы! Разошлись наши пути-дороженьки. И не только лично мои, а почти всех. После окончания школы разъехались кто куда. Так закончилась ранняя юность. Младшей сестрой у отца была Мария и мне вспомнилось как она выходила замуж. Вверх по реке от нашей деревни был огромный лесной массив. Деревья сосны и ели, были такие высокие, что посмотреть на вершину - шапка с головы падала. Золотистые сосны, как свечи прямые, стройные, почти без сучков, кроме зеленой верхушки. Для заготовки леса приехали лесорубы из отдаленных деревень и жили в нашей деревне у разных хозяев. С одним из молодых лесорубов тетя Маша познакомилась и они решили пожениться. Сначала состоялось сватовство. Родители жениха приехали со свахой, пожилой женщиной, которая после краткого знакомства веселым голосом заявила, что есть купец, а у вас товар. Мы приехали посмотреть и купить. Отец вызвал тетю /невесту/ из другой комнаты и она всем низко поклонилась. После беглого внешнего осмотра сваха сказала, что они довольны товаром, согласен ли купец /жених/ покупать. После его согласия спросили "товар" /невесту/ согласна ли она. Получив утвердительный ответ все сели за стол и началось пиршество. На второй день отец поехал вместе со сватом к ним смотреть хозяйство жениха, где уже после соблюдения ритуальных обычаев конкретно договорились о дне свадьбы и ее проведении, что дается в приданное за невестой.

СЕКСОД № 1

45

СЕКСОД № I

Одиночество, как бы я себя не успокаивал воспоминаниями, тяжко давило на разум. Даже скудную пищу не хотелось есть, несмотря на полуголодное состояние. И вот меня вызывают на допрос. Был теплый, солнечный день. Меня ведут, руки назад, по улице проторенным

46

путем. Жителей домов давно перестало удивлять такое шествие, но слух, что по этой улице водят на допрос, молва разнесла широко. Некоторые родственники арестованных приходили специально на улицу и целыми днями наблюдали, не ведут ли их близких. И надо сказать, такие случаи были, но конвой строго следил, чтобы заключенный не разговаривал и чтобы ему не передавали что-нибудь, строго, грубо пресекались все попытки. Хоть "горькая" радость была и от этих молчаливых встреч, взгляда, хотя и с обоюдными слезами.

Платонов на допросе предъявил мне обыкновенную почтовую открытку, и тетрадь с моими стихами. На открытке неуклюжими печатными буквами было написано несколько слов антисоветского содержания с упоминаниями Сталина. Я эту открытку впервые увидел и конечно свое авторство отрицал. Следователь сказал, что экспертиза установила мое авторство и отрицать бесполезно и требовал подписать протокол. После очередного отказа он закричал на меня матерщиной, стал стращать, что посадит в одиночку, в подвал. Протоколом тыкал мне в лицо, ударил кулаком в нос и губы... Защищаясь от очередного удара, я взмахнул рукой и кулаком ударил Платонова в лицо. Он закричал на помощь... Обегая вокруг меня, запнулся за мою ногу, упал. На его крик прибежали двое, схватили меня за руки, бросили на пол и ногами стали пинать куда попало.

Избитого выволокли за ноги из кабинета и вниз потащили по лестнице, только голова стучала по ступенькам. В подвале я пролежал избитый несколько часов. Вечером был отведен обратно в тюрьму.

Несколько дней меня оставили в одиночке, никуда не вызывали и, разумеется, никакой медицинской помощи не оказывали. Болела голова, ребра, да и все тело. На груди, животе, на бедре, под глазами вспухли синяки. Хотя я и не намеренно, но все же "заехал" в мерзкую холеную рожу следователя и мои побои как-то легче переносились.

47

Я кажется физически ощущал удовлетворение от своего удара. Ночами редко переводили из камеру в камеру, переводы производились днем. Я уже спал, когда открывалась дверь, ко мне в камеру принесли кровать и в камеру вошел один горемыка-заключенный. Мы шепотом познакомились и немного поговорили. На второй день он рассказал о себе. Фамилия его Черепанов, точно уже не помню. В тюрьме находится уже более года. Следователь тот же Платонов. Черепанов оказался моим земляком, знает нашу деревню и даже слыхал фамилию моего отца. Мы с ним пробыли вместе около полмесяца.

Черепанова несколько раз вызывали на допрос и всегда вечером. Возвращался он через час-два и всегда приносил с собой курево и даже хлеб. В своих разговорах он все больше спрашивал о моих стихах, моих друзьях, о колхозе, о власти или руководителях.

Я интуитивно, подсознательно чувствовал в его вопросах и разговорах неискренность, ложь и был настороже, что называется. Хвалил колхозную жизнь, руководство. А о власти вообще ничего не упоминал.

Я комсомолец, предан Сталину, Ленину. Вот во всем разберутся и меня освободят. Я ему ни слова не сказал о избиении, я каким-то седьмым чутьем понимал, что он знает.

И вот в один из наших с ним разговоров Черепанов признался мне, что он является сексотом, специально подсажен ко мне, чтобы выведать от меня что-нибудь компромитирующее. Вечерние вызовы на допрос - ложь. Его вызывал к себе тюремный "кум" и расспрашивал, а как плату давал поесть, курево. Так я узнал еще об одном мерзком способе слежки. Черепанов мне советовал ни в чем не признаваться, ничего не подписывать. Спасибо за совет, хотя исходит от он от тюремного сексода. Черепанов сказал, что в тюрьме, кроме него есть еще сексоды. Один из них - некто Шаров. Я запомнил.

48

Однажды днем мне в камеру принесли передачу: папиросы, немного конфет, булку хлеба. Надзиратель сказал, что приехал мой отец. Свидание нам не разрешили, но разрешили эту маленькую передачу без письма. От меня отцу письма не приняли.

Я залез на окно и стал смотреть в небольшую дырочку в козырке. Мне была видна часть улицы, прилегающая к тюрьме. И вот я увидел на тротуаре своего отца, стоявшего и смотревшего на тюрьму,

Он, конечно, не мог видеть меня, но какое-то чувство подсказывало ему смотреть на тюрьму и на окно, за которым был его старший сын, его любимец, неизвестно за что оказавшийся за решеткой. Напрягая зрение, я видел, как отец поднес ладонь ко лбу и смотрел мне казалось на окно на меня. Из глаз его катились слезы.

Я закричал, надеясь, что отец услышит меня. Но, увы! Из тюремной камеры на улицу звук не доходил. Но мой крик хорошо услышал надзиратель. Дверь распахнулась, надзиратель схватил меня и стащил с окна, ругаясь, поддавая кулаками  мне по ребрам. Это был мой последний в жизни взгляд на отца. Больше я его не видел.

Он был убит на войне, защищая страну и любимого вождя.

Я долго не мог прийти в нормальное состояние. Полученную передачу я частично поделил с Черепановым, поел сам, а часть оставил, чтобы смотря на них, вспоминать отца, мать. Я хорошо помню полотенце, переданное мне отцом в передаче, наше домашнее, сотканное и выстиранное, приготовленное руками родной матери.

Вытирая слезы и лицо, я как бы чувствовал запах материнских рук, своего дома, родных.

Однажды Черепанов сказал, что меня переведут в другую камеру где будет Шаров. Действительно, на второй день так и произошло. Вместо меня к Черепанову подсадят другого.

Черепанов обещал мне, когда он освободится, сходит к нам  в деревню повидать родителей и рассказать обо мне, что он знает. У меня отцовское, перешитое на меня, пальто, еще приличное.

Черепанов попросил его у меня, так как ему не в чем выходить из тюрьмы. Мне взамен пальто он дал бушлат. Я с ним обменялся. Надо сказать, что Черепанов выполнил свое обещание, и как я узнал много позже, посетил моих родных и рассказал им обо мне, что знал.

49

Черепанов попросил его у меня, так как ему не в чем выходить из тюрьмы. Мне взамен пальто он дал бушлат. Я с ним обменялся. Надо сказать, что Черепанов выполнил свое обещание, и как я узнал много позже, посетил моих родных и рассказал им обо мне, что знал.

ПРОВОКАЦИЯ

49

ПРОВОКАЦИЯ

Через несколько дней, как и предупреждал Черепанов, меня перевели в другую камеру. Там уже находилось два человека. Мы познакомились. Один из них был Пехов - машинист паровоза. Он лежал на койке и тихо стонал от боли. Второй - небольшого роста, сухощавый, бледное лицо, острый нос, выдвигающийся вперед подбородок. Все лицо напоминало какой-то хитрый и хищный облик. Он подошел вплотную ко мне и стал быстро задавать разные вопросы, касающиеся меня. Про себя сказал одно слово - Шаров. Я тут же вспомнил предупреждение сексота Черепанова, что некто Шаров - сексот. Такое знакомство меня сразу же насторожило. Второй сокамерник Пехов был мужчина лет тридцати. Открытое русское лицо, немного курносый нос, светло-рыжие волосы, плотное телосложение, говорил приятным баритоном. Его спокойные слова и весь внешний облик располагали к дружбе, к взаимности. И мы с ним сразу почувствовали взаимопонимание и взаиморасположение. Звали его Евгений. Отчество не помню. Я его просто называл Женя и хотя он был значительно меня старше, такое обращение к нему нисколько не стесняло меня, не шокировало и его, а было приятно, сближало нас. Увы! В тюрьме пребывание и совместная жизнь от нас совершенно не зависят и мы вместе в камере прожили немного.

Шаров почти ежедневно находил какие-то предлоги, чтобы вызвать Пехова на очередной спор и ссору. Пехов был арестован по заявлению одного негодяя учителя. Дело в том, что жена Пехова была учительницей, ее коллега приставал к ней с ухаживаниями. Она рассказала об

50

этом мужу - Пехову, который встретил этого негодяя и потребовал прекратить гнусные свои предложения.

В результате на Пехова поступило в НКВД заявление с обвинением его в антисоветских настроениях и намерении совершить аварию на транспорте.

Донос был полностью ложный. Было явно стремление посадить Пехова в тюрьму, что и произошло. Следователь на допросах умышленно в гнусных словах рассказывал, что жена Пехова забыла его и живет вместе с тем учителем.

В камере Пехов о словах следователя рассказал и наш Шаров, умышленно смакуя, в разных вариантах, буквально травил Пехова о якобы изменявшей жене и в то же время задавал вопросы, касающиеся возможных причин аварии на железной дороге.

Однажды днем Шаров сказал очередную гадость. Пехов вспыхнул и в раздражении соскочил с кровати и буквально скорчился от боли /у него был следователем поврежден позвоночник/, а Шаров еще толкнул Пехова, который со стоном упал на пол. Я не выдержал, схватил с параши деревянную крышку и с силой ударил Шарова по голове. Он упал, заревел во всю глотку, вскочил, подбежал к двери и стал стучать и кричать, что его убивают. Я положил крышку на место и сел на табуретку у своей койки. Пехов с трудом заполз на кровать.

Дверь открылась, вошел надзиратель, потребовал объяснений, что случилось. Я сказал, что ударил Шарова и назвал причину. Надзиратель ушел. Дверь закрылась.

Через некоторое время пришел начальник тюрьмы. Мы с Пеховым рассказали все как было. Я знал, что Шаров сексот и умышленно сказал начальнику, что якобы Шаров сам рассказал нам о себе. Таким образом я разоблачил этого подлеца, не выдавая настоящего источника информации о Шарове.

51

Расчет оказался правильным. Шарова от нас из камеры убрали. Я ожидал наказания в виде карцера,  но его не последовало. Надзиратель сказал нам по секрету, что Шаров не только нам, но и им надоел. Он уже неоднократно затевал провокационные     скандалы, находясь в камерах, как подсадная утка. Судьба с Шаровым меня свела еще один раз в Сокольском лагере, про который будет речь впереди.

Через несколько дней меня вызвали на допрос к следователю Платонову. В кабинете меня поставили к стенке около входной в двери. Платонов читал какую-то книгу, посмотрел на меня и продолжал читать. Конвоир во время прежних допросов выходил из кабинета, а в этот раз в двух шагах от меня уселся на стул. Все молчали. Я устал стоять неподвижно и прислонился к стене, конвоир тут же вскочил со стула и грубо сказал: "Стоять не прислоняться!" Я не помню, сколько продолжалась эта пытка-стойка, но у меня закружилась голова. В глазах потемнело и я, теряя сознание, рухнул на пол. Через какое-то время я пришел в сознание и почувствовал, что лицо, голова мокрые. Видимо меня облили водой. Конвоир схватил меня за шиворот, поднял и посадил на табуретку. Вижу Платонов молча усмехнулся, затем приказал мне пересесть на стул, где я всегда сидел на допросах /против его стола на расстоянии 1, 5-2 метра/.

"Ну что, сукин сын, мать перемать, будешь говорить?!" Экспертиза почтовой открытки подтвердила, что писал ее ты, сволочь!" - подал для ознакомления мне почтовую открытку, на которой печатными буквами без запятых и точек написано, что советская власть плохая, ее надо изменить, а для этого надо убивать всех партийных работников и руководителей. Нет на открытке ни адреса куда и кому она отправлялась. Я отрицал свою причастность к сей открытке и сказал, что первый раз ее  вижу и держу в руках, что это подделка. Платонов вышел из-за стола, подошел ко мне, вырвал открытку из рук и замахнулся, чтобы ударить меня. Я в порядке самозащиты взмахнул

52

тоже руками и ладонью ударил Платонова по лицу. Повторяю, взмах моей руки был самозащитой и удар получился чисто случайно.

Я сам испугался. Платонов тоже не ожидал моего удара, резко отстранился, поскользнулся и упал, при этом закричал, как и в предыдущий раз, что его убивают. В кабинет вбежали двое милиционеров и начали меня пинать. Ударил и Платонов. Лежачего схватили меня за ноги и поволокли из кабинета в камеру КПЗ.

Вечером трое конвоиров отвели меня в тюрьму и посадили в карцер. В холодный, темный, бетонный колодец. Сутки не давали ни пить, ни есть. Я замерзал от холода и голода, дрожали все клетки организма. На вторые сутки меня из карцера перевели в камеру. Пехов еще был там и оказал мне посильную помощь и уход.

Несколько дней меня никуда не вызывали, не разрешали и прогулки.

В воскресенье меня опять повели на допрос. Я ожидал самого худшего, готовился к избиению, другим издевательствам и дал себе мысленно слово, что буду сопротивляться, как могу. Хотя бы одну, но разобью мерзкую рожу, а там пусть хоть убивают, но безнаказанно без сопротивления не дам себя бить.

Был теплый солнечный ласковый день. Природа благоухала. Когда меня вели по улице, я видел ребят, моих сверстников, весело шумящих играющих во дворе. Сердце сдавило, защемило от глухой боли, зависти. Почему я ни в чем невинный, никому не сделавший плохого, ничего низкого, не укравший, лишен возможности наслаждаться ясным солнышком и быть вместе с родственниками? Почему меня лишили всего этого, кто виновен в клевете на меня? По чьей милости я как вор или убийца, иду посреди мостовой под охраной двух милиционеров с оружием?

Я загляделся и замедлил шаги и тут же мои мысли были прерваны толчком в спину и окриком: "не глядеть по сторонам". Я видел что

53

на тротуарах появляются люди и смотрят на меня, как на преступника, считают меня, если не убийцей или грабителем, то наверняка вором. Они ведь не знают, что я жертва клеветы и чудовищной эпохи репрессий.

Тяжело сознавать, что страдаешь безвинно и еще тяжелее, мучительнее видеть на себе взгляды прохожих, стройных людей, считающих тебя преступником, человеком, которого нужно содержать в изоляции от общества - в тюрьме.

Привели меня на допрос прямо в кабинет, не заводя в КПЗ. Кабинет, куда меня вели, был другой. За столом сидел мужчина средних лет, выше среднего роста, худощавый, в гражданской одежде. Платонов был всегда в форме, носил на петлицах три кубика.

Около окна сидела женщина в светлом платье свободного покроя, в туфельках, закинув нога на ногу и поглядывая в окно. На меня она посмотрела как-то мимоходом, просто скользнула взглядом. У них между собой шел до моего появления разговор, который прервался на полуслове при моем появлении.

Конвоир вышел за дверь. Мужчина прошелся по комнате, посмотрел в окно, на меня и сказал: "Эх, хорошо в такую погоду покупаться, позагорать, побегать по траве в поле!" И, обращаясь уже ко мне, сказал: "Как ты думаешь? Хочешь на волю? Смотри прелесть какая! Вот и моя жена, - кивком на женщину, - сейчас пойдет на пляж с сыном такого же возраста, как и ты. А зависит все от тебя самого. Мне жаль тебя. Я просмотрел все материалы и убедился, что ты попал сюда случайно, не виновен, в том   в чем тебя обвиняют. Ну да это дело поправимо! "

Женщина простилась с ним дружелюбно и ушла. Следователь отрекомендовался, что его фамилия Королев и он зам. начальника Череповецкого НКВД. Разговор продолжался в том же духе, тихим, благожелательным голосом. О моем обвинении не упоминалось. Королев рассказал мне

54

про прелести природы и лета, как будто дома сыну или приятелю. Затем сказал, что он поможет мне выйти на свободу хоть сейчас. Но я уже несколько месяцев в тюрьме и это надо как-то им оправдать, чтобы было и мне и им не обидно и хорошо. Для этого есть такой выход. Я должен подписать протокол, который он уже заготовил, что я якобы у незнакомого человека купил наган за пять рублей и продал его за десять. Преступление невелико. Мне зачтут дни, которые я уже отсидел в тюрьме и выпустят на свободу. Надо ли говорить, как я обрадовался возможности выйти из тюрьмы, возможности радоваться божьей благодати, вновь чувствовать на своей коже тепло, слышать пенье птиц, разговор людей. Все во мне затрепетало, глаза затуманились от слез. Я не глядя подписал этот зловещий протокол.

Поверил обещаниям, оказалось заведомо лживым, провокационным. 0 ! Как я горько ошибся в лжеискренности и как дорого обошлось мне доверие и вместо обещанной сиюминутной свободы мне готовились многолетние лагеря, а возможно и расстрел в стенах тюрьмы.

Как мог этот человек елейным голоском по-иезуитски влезая в душу мальчишки, такого же, как его сын, заранее подготовить каверзный, провокационный протокол, обрекая его на издевательства, изощренную пытку и надувательство.

Как он, придя домой, мог ласкать своего сына, гладить по голове той же рукой, которой он только что обрек на гибель, заведомо зная, что невиновного. Увы! Оказавшегося доверчивым, поддавшегося его елейным словам. Как солнце своими лучами, которое он обещал мне, не сожгло его лживое, коварное тело, как не покривился его язык. Каким надо быть чудовищем, чтоб так коварно творить свои грязные, подлые, гнусные дела. На следующем допросе Платонов предъявил тетрадь со стихами, изъятую у меня при аресте. Я подтвердил, что тетрадь моя и автор стихов я. Тетрадь прикололи к протоколу допроса, в котором я

55

и расписался. В дальнейшем про стихи на допросах не упоминалось. При окончании следствия я увидел свою тетрадь пришитую в дело.

Я сознавал, что стихи о колхозной жизни будут мне поставлены в обвинение, но уже ничего не поделаешь. Это мои юношеские взгляды на счастливую колхозную жизнь. Критикуя колхоз я считал, что повинны местные руководители. Они обманывают тов. Сталина и как только он узнает всю правду - все изменится к лучшему. Какая наивность!

ВСТРЕЧА С ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫМИ

55

ВСТРЕЧА С ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫМИ

По неведомой причине из Череповецкой тюрьмы меня повезли в Вологду. Поезд пришел ночью. Из "столыпинского" вагона, при свете фонариков, меня под конвоем перевели в "черный ворон".

Лязгнула замком металлическая, решетчатая внутренняя дверь, конвой занял место в "предбаннике". Начальник конвоя "ворона" закрыл на замок глухую наружную дверь, сел с водителем и машина, набирая скорость, понеслась по городу. В фургоне машины было совершенно темно. Стенки, пол, потолок - все выполнено из металла. Небольшое зарешетченное оконце имелось только в предбаннике конвоиров, поэтому в фургоне было душно. Дым от куривших конвоиров поступал ко мне, вызывая кашель. Я попросил закурить. Один из конвоиров через решетку дверей подал мне свою недокуренную папиросу-самокрутку из махорки.

Свое суконное полупальто я еще в тюрьме променял на обыкновенный ватник-бушлат. Не знаю, как получилось, что искра от махорки попала на ватник и я не заметил, как вата загорелась. Вата не горит пламенем и огня практически не видно. Но дыма от горения ваты много. Я дым почувствовал, но считал, что дым от курева. Конвоиры тоже почувствовали дым и стали меня спрашивать в чем дело.

Ощупывая себя, я обнаружил очаг загорания на нижней части полы бушлата. От растерянности я не знал, что делать. Быстро снял с

56

себя бушлат и бросил его на пол к дверям, где воздуха было побольше и вата стала быстрей разгораться.

Едкий дым заполнил все помещение, где находился я, и конвой, который кашляя всяческими словами, ругал меня, но открыть наружную дверь не мог и не имел права.

Но вот машина остановилась. Я слышал, как начальник конвоя с кем-то переговорил, машина еще прошла немного и водитель выключил двигатель. Позже я узнал, что мы въехали во внутренний дворик, который со стороны улицы и внутреннего двора тюрьмы закрывался массивными обитыми железом воротами. По обеим сторонам дворика, в кирпичных стенах две двери, так же обиты железом.

Увидев дым, идущий из окошечка конвоиров, и услышав стук в дверь и ругань, начальник конвоя открыл дверь, через которую быстро выскочили конвоиры, затем открыли замок, и дверь ко мне в фургон, выкинули горящий бушлат, вытащили меня из машины и, ругая нецензурными словами, требовали сказать что я сделал, чем совершил поджог. Конечно, факт дачи мне папироски отрицали.

Овин из конвоиров, с выпуклыми глазами, толстым одутловатым лицом кулаком ударил меня по лицу. Из разбитого носа и губ у меня потекла кровь. Избитого, в одной рубашке поставили к кирпичной стене, и, угрожая расстрелом, требовали подписать какую-то бумажку, где сказано, что я умышленно совершил поджог, чтоб сжечь машину, удушить дымом конвой и совершить побег. Я подписать такой акт категорически отказался, за что был снова избит. Я был в полусознательном состоянии и не понял, кто пришел из тюремного начальства и распорядился отвести меня в камеру.

Уже другие конвоиры из внутренней охраны тюрьмы меня свели куда-то вниз по крутым ступенькам лестницы и втолкнули в темное помещение. Немного отлежавшись, я почувствовал, что лежу на холодном,

57

влажном, бетонном полу. Ощупью обследовал все помещение. Оно было не большое, где-то 4х 4 метра. В помещении ничего не было. Шероховатые влажные стены без всякого окошечка и металлическая дверь. Ничего не оставалось, как сесть на пол, подогнув ноги к груди, ждать своей дальнейшей судьбы. Очень больно было ребрам, левому бедру. Нос и губы распухли. Я впал в полудремотное состояние. Сколько времени прошло, не знаю. Но вот открылась дверь и свет проник в камеру. Оказалось я сидел на каких-то тряпках, измазанных грязью, нечистотами и кровью.  Раздалась команда - "выходи". Вышел прихрамывая. Узкий коридор, под потолком лампочка, в сетчатом ограждении и, хотя окон не было, в коридоре было светло.

Команда - "руки назад", вперед по коридору, в конце которого оказался туалет и кран с холодной водой. Когда я умылся и справил свои надобности и все под неослабленным оком конвоира меня провели в другую камеру, где был стол, вмонтированный в пол и такой же стул.

  Окон и мебели не было. Через кормушку в двери в алюминиевой тарелке дали капустные щи, без мяса, конечно, дневную порцию хлеба 600 граммов и кружку воды. Через несколько часов меня по каким-то узким коридорам и лестницам вверх-вниз привели в кабинет, где находился вчерашний начальник конвоя и еще два военных человека за столом.

После уточнения анкетных данных мне без всяких вопросов и моих ответов подали подписать протокол, в котором было написано, что я, выходя из вагона, поскользнулся, не удержался на подножке вагона и упал вниз лицом на рельсы, в результате падения разбил себе нос и губы.

После описания моего "падения" было указано, что написано с моих слов все верно, претензий к конвою нет,  чем и расписываюсь. Я такой протокол подписывать отказался. Сидящие за столом переговорили о чем-то между собой и меня отвели снова в камеру, где я провел первую ночь. В этой камере я просидел двое суток без пищи, без воды.

58

Умыться и в туалет не выводили, От постоянной темноты, холода, зловония, голода - голова кружилась, сначала подсасывало в желудке, затем появились боли. Я пробовал ходить три шага вперед - три шага назад. Но усталость быстро сказывалась и я, обессиленный, ложился на грязный холодный пол.

Я вспоминал прочитанные мною книги, их героев. Старался сравнивать себя с ними. В своих бредовых грезах сам становился тем или иным героем. Особенно свое воображение стремился сосредоточить на графе Монте-Кристо. Его многолетнее заточение в камере, его удивительная выносливость, терпение, освобождение воодушевляли меня, в своих мечтах уносился далеко, далеко в пространство. Воображение рисовало одну за другой картины и подвиги, которые мысленно я совершал, сидя на холодном полу в камере. Монте-Кристо чередовался с Камо, Стенькой Разиным и даже фараоном Рамзесом.

Видимо, узкие коридоры, лестничные переходы тюрьмы ассоциировались в моем воображении с лабиринтами фараоновских пирамид. Но всему бывает конец. Настал конец и моему пребыванию в этой камере-склепе. Как меня вывели из камеры не соображал, не помню. Но хорошо в памяти отразилась баня. Мне дали крошечный кусочек мыла. Тюремный парикмахер остриг на голове волосы грязные и торчавшие в стороны хвостами.

О! Какое наслаждение облить себя водой. Водой не горячей, но все же теплой. Увы! Предупредили, что воды дадут только два тазика деревянных. Экономя воду, я помылся, постирал трусы. Майку и рубашку выбросил, так как они были слишком грязные, в засохшей крови. Мне дали кальсоны, рубашку нижнюю, штаны х/б и телогрейку, не новую, но всё же носить можно. Позже мне стало ясно, что одели меня не из милости, а потому что моя одежда была слишком грязной, не поддающейся стирке, другой у меня не было. В то же время вызывали меня на допросы, водили в кабинеты и видимо мой внешний вид портил им настроение и аромат.

59

Из бани меня привели и посадили в помещение, где было много мужчин. Помещение - камера было высокое, два больших зарешеченных окна и тройные по высоте, сплошные деревянные нары. Постельных принадлежностей, конечно, никаких. Поселение в камеру было простое. Надзиратель открывал дверь, пропускал тебя вовнутрь, дверь захлопывалась и все. Ты оставался перед находящимися в камере. Куда лечь, куда сесть - дело твое, точнее тех, кто там уже находится. Начиналось выяснение: кто ты, откуда, когда арестовали, судим или нет, в чем обвиняешься, по какой статье; в каких тюрьмах был, кого знаешь и т.п. Сначала мне предложили сесть на ближайшие нары. После краткого выяснения моих данных предложили лезть на верхние, третьи нары и там занять свободное место, что я и сделал незамедлительно.

В камере было человек сорок. Разбившись группами, они негромко, но и не шепотом обсуждали какие-то вопросы. Слышались упоминания в разговорах Сталина, Ленина, Молотова и другие знакомые мне фамилии. Я после склепа-одиночки, бани блаженно лежал на досчатых теплых нарах, прислушивался к разговорам и незаметно уснул.

Проснулся от голоса: "вставай, вставай, парень, обед принесли" Я проснулся. Вместе с мужчиной, разбудившим меня, и поддерживая один другого, мы спустились с третьего этажа на первый. В кастрюлях стоял принесенный обед. Хлеб выдавался только утром на весь день. Так как утром я хлеб не получал, то остался без хлеба на весь день. Разливал по мискам суп старший по камере, избранный самими заключенными. Мне он налил две порции супа и каши, что я и съел моментально.

Забравшись после еды на свое место, я вновь уснул и проспал до вечера. В тюрьме плохо спится ночами и если есть с кем, то ведутся тихие длинные рассказы и разговоры.

Мой сосед по нарам отрекомендовался как Петр Алексеевич. Он и находящиеся в камере - политические заключенные. Все коммунисты,

60

бывшие, но оставшиеся таковыми в жизни, в своем мировоззрении. До ареста занимали довольно высокие посты. Есть среди них и профессор медицины, доктор технических наук, два видных политических деятеля, а он Петр Алексеевич бывший член ЦК ВКП /б/, революционер-профессионал с дореволюционным стажем. В 1914 году был приговорен к ссылке, находился тоже в Вологодской тюрьме, только не в этой. Ссылку он отбывал в Коми в довольно большом селе около сотни домов, расположенном на правом, крутом берегу реки. Левый берег пологий, при весеннем разливе с трудом видно другой берег. Очень много рыбы, в лесу разной дичи. Местное население все отличные рыбаки и охотники, довольно неприхотливые к жизненным благам, малотребовательные, но настойчивые, порой упрямые, трудолюбивые, малограмотные. По-русски говорили плохо и с сильным акцентом.

Он и все находившиеся в камере осуждены без суда особой коллегией и даже без статьи Уголовного кодекса, а просто КРД /контрреволюционная деятельность/, АСА /антисоветская агитация/, КР /контрреволюционер/. У всех сроки лишения свободы 10 лет. Уже три года их перевозят из одной тюрьмы в другую. Почти при каждом этапе из тюрьмы в тюрьму несколько человек умирает, не выдерживая тяжелых условий холода, голода, побоев и издевательств. Вот и в настоящее время внизу на нарах двое тяжело больных. Товарищ поддерживают их питанием и морально. Передачек от родных, /да и неизвестно остался ли кто в живых и где они/, переписки они лишены. Сведения о жизни за пределами тюрьмы они узнают только от вновь прибывших и от отдельных отрывочных разговоров надзирателей. Можно считать заживо изолированно-погребенными. Меня очень удивила, даже насторожила их откровенность в разговорах и тем более критика проводимой политики великим вождем, мудрым учителем, любимцем всего народа товарищем Сталиным и его сподвижниками. Откровенно говоря, я подозревал провокацию, так как на личном опыте уже хорошо знал, что в тюрьмах

61

содержатся специальные "подсадки", в основном из уголовников. Эти "подсадки" - провокаторы, осведомители, а в лексиконе заключенных - "стукачи" - вызывали на откровенность, а затем, спровоцировав, сообщали своим хозяевам о всех разговорах.

Я уже дважды имел дело с такими стукачами подсаженными ко мне в камеру в Череповецкой тюрьме. Учитывая уже свой опыт, я о себе и своем деле рассказывал точно так же, как и на следствии. Говорил все то, что и следователю, поэтому не боялся, что от меня получат дополнительную информацию. А то, в чем меня обвиняли, не может быть секретом и тем более моей виновности...

А так как по делу я проходил один, то не было никаких ни мнимых, ни фактических сообщников, соучастников. Мне не требовалось упоминать какие-то фамилии, а значит и ставить под удар, под ложные обвинения других лиц.

Я рассказал Петру Алексеевичу все, в чем меня обвиняют, а также кто я, где родился, где жил, кто родители и где они проживают. Петр Алексеевич внимательно выслушал меня, изредка задавая уточняющие вопросы и пояснения. С ним мы проговорили почти до утра.

Впервые в жизни я почувствовал, вопреки внутреннему какому-то недоверию, сопротивлению, притягательную силу этого человека. Его спокойный голос как бы гладил ласково по моим нервам, успокаивал меня, воодушевлял. И все его разговоры были ненавязчивыми, не поучающими свысока, не подчеркивали его опыт, возраст, мою общую малограмотность, тем более политическую неосведомленность и незнание простейших вещей.

Петр Алексеевич объяснял мне настоящее и будущее предугадывал события и давал советы, как поступать, что сделать, чтобы сохранить не только жизнь, а устоять, не сломаться, не впасть в крайность, не снизойти до уголовщины, в то же время не дать себя в обиду. Он не позволял мне падать духом, не пугал, а рассуждал по существу,

62

открывая мне глаза на действительность.

Дело твое очень серьезное. На допросах не спеши отвечать, но и не медли с ответом. Старайся не раздражать следователя, как личность. Ведь они в основном себялюбцы, чванливы, высокомерны, считают себя умницами, хотя не являются таковыми. Твердо стой на своих показаниях, ответах, не познавайся давлению, лести, подачкам. Вероятно тебя подвергнут пыткам, избиениям. Надо все выдержать. Если подпишешь на себя хотя бы один ложный протокол, дальше запутают и считай жизнь кончена. Клеймо террориста - и расстрел. Никого, даже в самой мелочи не вздумай назвать своим свидетелем, заступником. Посадят и его. Создадут организацию. А это осложнит, усугубит вашу ответственность и суровость приговора.

Останешься жив, при заполнении формуляра профессию назови, как есть, фельдшер. Это в лагере поможет тебе выжить. Будь к людям милосердным, избегай провокаторов, не льстись на подарки, приманки. Будут тебя испытывать и начальство и заключенные. Каждый со своей точки зрения. Не бей лбом в стенку, но и не падай на колени. Плетью обуха не перешибешь, столб не перепрыгнешь, но обойти его можно. Вот и находи эту тропинку.

При общем режиме должны разрешить книги, издаваемые в наше время, переписку. Этим надо пользоваться.

Попроси родных, знакомых прислать нужные книги. Учись. Учись читать не только текст, но и между строк. Умей анализировать. Мы здесь, в камере, уже люди пожилые. Наша жизнь кончена. Мы обречены на уничтожение. Ты еще юноша, должен жить. Мало кто знает истинное положение происходящих в стране событий.

Огромные страдания народа преподносятся тому же народу, как необходимость для их же благополучия, счастья в будущем. И люди верят. Верят всеобъемлющей лжи. Люди устали, перенесли огромные тяготы,

63

нужду, голод, холод, унижения и издевательства при царе-батюшке, в период военного коммунизма, диктатуры и легко верят в лучшую жизнь, мечтают о лучшей жизни и поэтому верят, легко верят в обещания. Голосуют, требуют уничтожить "врагов", не зная их, веря, что враги виноваты в тяготах жизни.

Долго рассказывал мне Петр Алексеевич о таких фактах, о которых я и мыслить не мог. Я слушал его и до моего сознания не доходил весь смысл услышанного, ибо его слова, обнажающие происходящее, не могли сообразоваться с тем, что я слышал за свою еще короткую жизнь. Я чувствовал в них правду, подсознательно улавливал смысл.

Сравнивая фактические условия жизни, виденной мной в деревне и городе, я приходил к выводу, что Петр Алексеевич прав. Но считал, что все беды происходят от людей, которые вредят народу - это все те же троцкисты, зиновьевцы и т.д. Это враги, убили Кирова, порочащие тов. Сталина и даже идущие против него. Я верил, что т. Сталин не знает, что происходит. Я считал, что напишу, сумею послать свое письмо тов. Сталину и он примет меры, правда восторжествует, а виновные будут наказаны. Я верил в Сталина, его соратников - Ворошилова, Молотова - и готов был отдать за них жизнь.

Я не понимал всей глубины трагедии, происходящей в стране. Мой мозг не был подготовлен к осмысливанию таких грандиозных проблем. Но в то же время подсмутно, подсознательно в мозгу шевелилась мысль, что виноваты не только местные руководители, а что-то более грандиозное происходит. Впервые я услышал как расшифровывается ВКП/б/, это звучит так - второе крепостное право большевиков. Мне рассказывали что есть специальное постановление Сталина "О врагах народа".

Двое заключенных находившиеся в камере были приведены с Дальнего Востока. Их обвиняли в шпионаже, осуждены как агенты империализма.

64

Петр Алексеевич сказал, что они жертвы Ежовской провокации, от которой безвинно пострадало много тысяч.

Я в этом вопросе совершенно не разбирался, продолжая верить Сталину. Через много лет мне представилась возможность познакомиться с документом по которому репрессировали безвинных людей, фабрикуя ложные обвинения. Вот полный текст одного оперативного Ежовского приказа. Естественно, что этот приказ полностью согласован со Сталиным, а точнее создан по его указанию. У арестованных пытками, издевательствами добивались "признания" в их шпионской деятельности, чтоб прекратились мучения, издевательства человек рад был смерти и подписывал все, что писал следователь, "признавался" во всех несуществующих преступлениях.

Те истинно русские патриоты, не пожелавшие уйти в Китай, вернувшиеся на свою родину, погибали в застенках палачей.

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ

65

ОПЕРАТИВНЫЙ  ПРИКАЗ

Народного Комиссара Внутренних дел

Союза ССР

гор. Москва                             № 00593               20 сентября 1937 г.

Органами НКВД учтено до 25, 000 человек, так называемых "Харбинцев" /бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Манчжоу-Го/, осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионских фашистских организаций и т.п.  В подавляющем  большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и  промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионную шпионскую деятельность до 4, 500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев.

Рассылая при настоящем приказе закрытое письмо о террористической, диверсионной  шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев, в целях разгрома насажденных на транспорте и в промышленности СССР шпионских кадров из харбинцев

ПРИКАЗЫВАЮ:

I. С 1-го октября 1937 г. приступить к широкой операции по ликвидации диверсионно-шпионских и террористических кадров харбинцев

66

на транспорте и в промышленности.

2. Аресту подлежат все харбинцы:

а. подозреваемые в террористической, диверсионной, шпионской и вредительской деятельности;

б. бывшие белые, реэмигранты, как эмигрировавшие в годы гражданской войны, так и военнослужащие разных белых формирований;

в. бывшие члены антисоветских политических партий /эсеры, меньшевики и др./;

г. участники троцкистских и правых формирований, а также все харбинцы, связанные с деятельностью этих антисоветских формирований;

д. участники разных эмигрантских организаций /"Российский общевоинский союз", "Союз казачьих станиц", "Союз мушкетеров", "Желтый союз", "Черное кольцо", Христианский союз "молодых людей", "Русское студенческое общество", "Братство русской правды", "Трудовая крестьянская партия" и т.п./;

е. служившие в китайской полиции и войсках как до захвата Маньчжурии японцами, так и после образования Манчжоу-Го;

ж. служившие в иностранных фирмах, прежде всего японских, а также белогвардейских /фирма Чурина и др./;

з. окончившие в Харбине известные курсы "Интернационал", "Славия", "Прага";

и. владельцы и совладельцы различных предприятий в Харбине /рестораны, гостиницы, гаражи и проч./;

к. нелегально въехавшие в СССР без установленных по закону советских документов;

л. принимавшие китайское подданство, а затем переходившие в советское гражданство;

м. бывшие контрабандисты, уголовники, торговцы опиумом, морфием и т.п.;

67

н. участники контрреволюционных сектанских группировок,

3. Аресты произвести в две очереди:

а. в первую очередь арестовать всех харбинцев, работающих в НКВД, служащих в Красной Армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском и воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах всех других заводах, в электросиловом хозяйстве всех промпредприятий, на газовых и нефтеперегонных заводах, в химической промышленности;

б. во вторую очередь - всех остальных харбинцев, работающих в советских учреждениях, колхозах и проч.;

4. Харбинцев, не подпавших под перечисленные пункты второй категории, независимо от наличия компрометирующих данных немедленно удалить из железнодорожного, водного и воздушного транспорта, а также из промышленных предприятий, приняв одновременно меры к недопущению впредь на эти объекты.

5. Следствие по делам арестованных харбинцев развернуть с таким расчетом, чтобы в кратчайший срок полностью разоблачить всех участников диверсионно-шпионских и террористических организаций и групп.

Выявляемую в процессе следствия харбинцев новую сеть шпионов, вредителей и диверсантов - НЕМЕДЛЕННО АРЕСТОВАТЬ.

6. Всех арестованных харбинцев разбить на две категории:

а. к первой категории - отнести всех харбинцев, изобличенных в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности, которые подлежат к расстрелу;

6. во второй категории - всех остальных, менее активных харбинцев, подлежащих заключению в тюрьмы и лагерь, сроком от 8 до 10 лет.

7. На харбинцев, отнесенных в процессе следствия к первой и ко второй категории - ежедекадно составлять альбом / отдельная справка на каждого арестованного/, с конкретным изложением следственных и агентурных материалов, определяющих виновности арестованных.

68

Альбом направлять в НКВД СССР на утверждение. Отнесение арестованных харбинцев в 1-й и 2-й категориям производится на основании агентурных и следственных данных - Народным Комиссаром Внутренних Дел республики - начальником УНКВД области или края, начальником ДТО ГУГБ НКВД, совместно с соответствующим прокурором республики, области, края, дороги.

8. После утверждения списков НКВД СССР и прокурором Союза приговор приводят в исполнение - НЕМЕДЛЕННО.

9. Освобождение из тюрем и лагерей ранее осужденных харбинцев,

отбывших наказание за шпионаж, диверсию и вредительство - ПРЕКРАТИТЬ.

На этих лиц представить материал для рассмотрения на особом совещании НКВД СССР.

10. Операцию по харбинцам использовать для приобретения квалифицированной агентуры, приняв меры к недопущению к секретной аппарат двойников.

11. Операцию закончить к 25 декабря 1937 года.

12. В отношении семей репрессируемых харбинцев руководствоваться моим приказом № 00486 от 15 августа 1937 года.

13. О ходе операции доносить мне по телеграфу каждые пять дней -/5, 10, 15, 20, 25 и 30 числа каждого месяца/.

Народный Комиссар Внутренних Дел СССР - Генеральный комиссар Государственной Безопасности ЕЖОВ.

Приказ 00486 предусматривал всех с членов семьи арестованного еще до его осуждения, подвергать ссылке в отдаленные уголки страны, где большинство их погибало от голода, холода, тяжелых, изнурительных и отсутствия самых простых жилищных условий.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦИК СССР:

I. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней.

69

2. Обвинительное заключение вручать за сутки для рассмотрения дела в суде.

3. Дело слушать без участия сторон.

4. Кассационного обжалования приговоров и подачи ходатайств о помиловании не допускать.

5. Приговор к высшей мере наказания /расстрел/ приводить в исполнение немедленно после вынесения приговора.

Никогда, никакое государство, никакая власть не смеет лишать обвиняемого прав на защиту. А это постановление лишает возможности защиты не только адвокатов, но и самого обвиняемого. За сутки невозможно подготовиться к защите.

Никто не может, не смеет лишать обвиняемого права на кассацию и прав надежды обвиняемого на помилование. Без милосердия не может существовать государство. Постановление ЦИК СССР лишало человека всяких прав защиты. Это постановление хуже закона военного времени. Под террор можно подвести любого. Под работником советской власти можно понимать кого угодно, начиная от Сталина до колхозного счетовода и коменданта общежития и даже дворника. Это постановление об уничтожении невинных и беззащитных без всякого контроля. Это закон о массовом беззаконии.

1 декабря 1934 года убили КИРОВА и уже готов новый закон. Ведь что получается. Логика простая. Вы, допустим в стенгазете, беседе, докладе не упомянули имя Сталина - вождя, вдохновителя. Почему не упомянули? - потому что вы против Сталина. А как вы можете его устранить? Только убив его, убив тов. Сталина, нашего вождя, учителя, нашего отца. ах, вы не говорили нигде, никогда об этом, значит вы думали об этом, вы вынашивали эти намерения и могли бы осуществить, если бы удалось. Вы потенциальный террорист, ваши друзья - тоже террористы, значит, вы все вместе террористическая организация. Значит, суд без защиты, приговор без права обжалования. А прокурор в суде требует расстрела. Следовательно, через час после суда смерть - расстрел.

70

Повсюду суды, массовые расстрелы. Уничтожают все семьи, вплоть до малолетних детей и стариков. А что народ? Народ не молчит. Народ требует расправы. По всей стране митинги, собрания, выискивают затаившихся обвиняемых. Коммунисты бьют себя в грудь, каются в несуществующих грехах, признают ошибки: не досмотрели, не доглядели, клянутся в верности вождю и т.п. Но и эти покаяния не спасают от расправы. Их судят, расстреливают, ссылают. На митингах, собраниях зорко следят, кто за расстрел. Попробуй не подними руку и тебя тут же, с собрания увезут куда следует.

Логика простая. Мой единственный голос ничего не изменит. Плетью обуха не пришибешь. Их все равно расстреляют и меня заодно с ними. Кроме того, в чем-то они каются, признаются. Почему я должен погибать за этих людей? Они ведь сами все в свое время организовали, они коммунисты, комсомольцы. Они и сами посылали людей на смерть, теперь их посылают тоже коммунисты, комсомольцы. Почему я должен их защищать, погибая сам. В этом трагедия народа, трагедия России.

Всякая идея о совершенном обществе - это иллюзия.

Но общество, стремящее стать совершенным, это уже хорошее общество, люди есть люди. Тот, кто покушается на человеческую жизнь, тот преступник, кто унижает человека в человеке - тот тоже преступник.

Будьте ближе к жизни, не превращайтесь в идеалистов. Иначе жизнь уничтожит вас что еще хуже, сломает. Сколько зла на земле прикрывается высокими идеалами, сколько подлости, низменных поступков ими оправдываются.

Гуманность, милосердие, сочувствие к боли ближнего, нравственность, семейная верность, честность, интеллигентность, культурная литературная речь, предметы одежды такие как галстук, шляпа и т.п. считаются пережитком прошлого. Человек, обладающий вышеуказанными качествами считается несущим вредные нравы, над ним насмехаются,

71

считают выходцем из социально вредной среды и почти врагом, врагом народа.

Стала насаждаться грубость, хамство. Богатейший русский язык сводится к каким-то жаргонам. Грубость, порой матерщина, стали считать за прямолинейность, деловитость, простоту в обращении.

Учреждения, предприятия писались и назывались не полным текстом, а сокращенно, по первым буквам слов. Получающаяся несуразица, абсурд не смущали.

Из пересылочной Вологодской тюрьмы меня перевели в тюрьму специально для политических. Тюрьма была недавно построенная с учетом нового, более строгого режима. Перевод из тюрьмы в тюрьму или на этап в вагоны поезда производился в машине, так называемом «воронке».

В один из дней после завтрака дверь нашей камеры открылась и надзиратель крикнул: "Евстюничев, на выход с вещами".

Это значило, что меня переводят в другую камеру или другую тюрьму. Мои вновь обретенные друзья тепло попрощались со мной и я вышел из камеры. Сразу же на меня одели наручники, вывели на внутренний дворик и посадили в "воронок". Ехали недолго. Машина остановилась, меня вывели из нее. Подчеркиваю - не вышел из машины, а за руки вывели. Я, охрана и машина оказались между двумя массивными, металлическими воротами в каменных стенах. Когда я вышел из "воронка" наружные ворота были закрыты. Сопровождающий меня старший охранник подал документы принимающему, который путем опроса сверил документы с моей личностью. Сопровождающий снял наручники, а принимающий мне надел свои наручники, после чего дал звонок, открылась калитка во внутренних воротах и меня ввели через нее во внутрь тюрьмы.

В спецкомнате меня тщательно обыскали, заглянули в рот, заставили раздвинуть ягодицы, наручники сняли, я оделся и повели в камеру.

Кругом стояла гнетущая тишина. По лестнице мы поднялись на второй этаж, вдоль которого с обоих сторон были двери с глазком. Я ока-

72

зался в камере, где уже находился один мужчина, сидевший за столом и вставший при виде надзирателя.

В камере было одно окно с решеткой и "намордником", который заграждал доступ дневного света наполовину. В камере койки были металлические, днем убирались в стену. Сидеть можно было только у стола на табуретке, наглухо вмонтированной в пол. В углу у дверей стояла неизменная параша. Моему соседу по камере, якобы больному, два часа в день разрешали спать. Мне - нет.

Соседу Михаилу на вид было лет 40-45. Бледно-серый цвет лица доказывал, что он давно находился в тюрьме и мало видит солнечных лучей. О себе он скупо рассказал, что находится под следствием, обвиняют в неудавшемся покушении, хотел застрелить одного высокопоставленного чиновника, но отказало ружье, осечка. Я уже приобрел некоторый опыт с определением людей такого типа. Мне он сразу же показался подозрительным. Я понял, что это очередной сексот, в чем я твердо убедился из дальнейших его вопросов ко мне. Через пару дней его вызвали якобы на допрос, с которого он вернулся с пачкой махорки, якобы ему в коридоре передал встречный заключенный. Неумелое, глупое вранье. Та же система, однотипность. В Череповце сексоты Черепанов и Шаров тоже после мнимых вызовов на допрос возвращались с махоркой. Какие дешевки. Плата за предательство даже не серебрянники, как иуде, а махорка. Предавая тех, к кому их подсаживали, они и сами испытывали те же тюремные условия, не видели свежего воздуха, тепла, солнца, становясь живыми скелетами - мумиями за пачку махорки. Я уже знал, что в отдельных случаях, чтоб войти в доверие к потенциальным жертвам сексотов били, особенно по видным местам. Жалкая, незавидная участь.

Они тоже были жертвы системы, которой удалось сломить их мужество, превратить в ничтожество. Но были сексоты, вставшие на этот путь по своему желанию или из трусости. Используя сексотов в своих

73

целях, тюремщики тоже презирали их, как и заключенные. Единичные, но были факты, когда разоблаченных сексотов в камерах, а особенно в лагерях убивали.

Меня вызвали в Вологде на допрос всего один раз.

Следователь предъявил мне обвинение в терроризме и замышление убийства не кого-нибудь, а лично Сталина. Очевидная нелепость, глупость. Предположим, что я действительно приобрел немнимый, не воображаемый, а действительный наган. Предположим, что я действительно вознамерился убить Сталина. Невольно в определенной силе встал вопрос: "За что я должен убить вождя народов? Какие мотивы, какие побуждения могли меня навести на мысль об убийстве?"

Убийца-одиночка шестнадцатилетний подросток, комсомолец. Рожденный и воспитанный при любимой Советской власти. Допустим, что я все же пришел к такой мысли и решил совершить злодеяние. Как бы я мог осуществить свой замысел? Разве Сталин не находился в Кремле? Разве его не охраняли могущественная, многочисленная охрана? Разве Сталин свободно разгуливал среди народа по улицам Москвы или других городов, или прогуливался по набережной Невы и катался в коляске по Невскому или Тверской улицам? Нет. Такие прогулки не могли прийти на ум при самом ярком воображении.

Но тем не менее мне предъявили обвинение в намерении убийства Сталина. Конечно, следователь и сам не верил и не допускал такой мысли. Не было у следователя никаких фактов о моей злонамеренной мысли о покушении. Да следствию и не нужны были ни факты, ни доводы. Следователь и не пытался разыскать или хотя бы придумать и предъявить факты. Следствию нужна была моя подпись в протоколе, где сказано, что я собирался убить Сталина и все. А где, как, почему, неважно, не имело никакого значения. Важно предъявить обвинение и заставить любыми средствами невинного признаться в своей виновности. Разумеется, я наотрез отказался подписывать протокол допроса с таким обвинением.

74

Я понимал, что протокол с такими словами - моя прямая гибель. Основой всему обвинению явился сфабрикованный, провокационный протокол Королева с якобы имевшемся у меня нагане. Вот какую свободу, какое солнышко Королев приготовил мне. Вот цена моему допросу, моему обольщению, моей надежде выйти на свободу.

В Вологде я рассказал следователю при каких условиях я подписал злополучный протокол о приобретении и проданном нагане, а вернее выдумке Королева. Следователь, видимо, хорошо знал, что королевский протокол сплошная ложь. Но он не мог ликвидировать этот протокол и был обязан продолжать меня обвинять. Весь допрос проходил как-то вяло. Слова следователь произносил тихо, медленно и мои ответы слушал неохотно. Записал свои вопросы, мои ответы, отрицающие все обвинения, я расписался и был отправлен в ту же камеру тюрьмы.

Через недели две меня в "столыпинском" вагоне привезли обратно в Череповецкую тюрьму в камеру-одиночку.

СУД

74

СУД

После возвращения из Вологды дней через десять мне официально предъявили обвинение. На допрос к следователю уже не вызывали, а прямо в камеру принесли отпечатанное на двух листах обвинение, предложили прочитать и расписаться, что я ознакомлен.

Из предъявительного обвинения следовало, что я занимался антисоветской агитацией, порочил партию, разлагал общество, купил наган с целью покушения на Сталина и мне предъявляют обвинение по статье 58 пункт 10, 58 пункт 8 и 182, часть I незаконное хранение огнестрельного оружия. По совокупности этих обвинений я мог быть приговорен и расстрелян. Рой неутешительных мыслей одолевал меня. Я представлял себя всякие варианты. Продумывал слова, чтобы сказать их в суде. Продумывал, какую мне занять позицию в суде, привести в защиту аргументы, факты.

75

Ожидание суда тяготило и угнетало психику и физическую подавленность. Я хотел спать и не мог уснуть ни днем, ни ночью. Днем ходил по камере из угла в угол до изнеможения, ночью лежал с закрытыми глазами и думал, думал. В мыслях рождались стихи, увы! Записать их не было возможности.

Наконец, 28 ноября 1940 года меня с вещами вызвали из камеры в суд. С вещами звучит громко. Всех вещей - пара белья, да рваная кепка. С того рокового дня прошло уже 50 лет. Многое изменилось в моей жизни. Прежде всего я остался жить. Многое пережито, передумано, испытано. Но я прекрасно помню все события, имевшие место со мною в давние времена. Я физически ощущаю, чувствую, что владело мной в часы ожидания суда.

В суд меня привезли, конечно, в "воронке". Около входных дверей я увидел толпу молодых ребят и девчат - моих сокурсников, моих бывших друзей, товарищей, подруг. Они как воробушки небольшой стайкой толпились у входных дверей и с удивлением, какой-то осторожностью, испугом и сожалением смотрели на меня. Я до сих пор не знаю, как они узнали про суд, свидетелями по делу они не проходили. Среди них было несколько близких мне девушек и парней, но не было того, с кем я вместе жил в комнате, вместе гулял, делился сокровенными мыслями, ел из одной миски. Не было ЗЕНОВА Николая Спиридоновича. Не было человека, предавшего меня, как Иуда. Он ни в чем не обвинялся, не подозревался, был моим другом. У него в комнате остались мои книги, тетради, вещи.

Он последний, кто видел меня на свободе, и он первый, кто видел меня арестованным. Очень хотел бы я посмотреть ему в глаза. Но он не пришел.

Одна девушка подбежала ко мне и сунула в руки какой-то сверток. Конвоир оттолкнул ее, вырвал у меня из рук этот пакет. Там были папиросы. Он отдал мне их. Как я был благодарен всем, кто пришел в суд.

76

Я ликовал. Их приход воодушевил меня, поднял настроение. Я убедился, что меня не считают преступником и относятся ко мне с сожалением. Поверьте, что это огромная моральная поддержка, огромное воодушевление.

Меня ввели в зал суда. Зал был пуст. Через некоторое время из боковой двери вошло в зал несколько человек и среди них я узнал своего следователя Платонова. Он сел вдали от меня у стенки, с боковой стороны суда. Ко мне подошел мужчина и сказал, что он будет моим адвокатом, защитником. Советовал мне не грубить суду, быть выдержанным, в чем признавался на следствии, в том признаться и в суде. Остальное -отрицать. Беседовал адвокат со мной не более 5 минут, отошел и сел на свое место. Против него за столом сидел другой мужчина. Как позже выяснилось, это был прокурор.

Раздалось громко "Встать, суд идет". Все встали. Судьи три человека-мужчины сели за стол и председатель объявил открытие суда. Зачитал поименно всех членов суда, прокурора, защитника. Спросил меня имею ли я к суду отводы. Я ответил, что к суду отводов нет, а вот защитник мне не нужен. Себя защищать я буду сам. Суд, посовещавшись на месте, объявил, что адвокат будет участвовать в суде, моя просьба отклоняется.

Судья зачитал обвинение. Я внимательно слушал, но в обвинении не упоминалось о терроризме и о статье 58 п.8. Кто, когда из обвинения изъял терроризм, не знаю, но это уже хорошо. В какой-то мере уменьшает мою мнимую вину.

Судья спросил признаю ли я себя виновным. Я ответил отрицательно. Председательствующий листал мое дело, задавал мне вопросы, я отвечал. Заседатель справа читал какую-то книгу, второй зевал и кивал головой: то ли спал, то ли со всем соглашался. Вопросов с их стороны не было.

77

Я рассказал, как в деле появился протокол с моим признанием в приобретении злополучного нагана. Но ни уточнения, ни вопросов дополнительных не последовало. Судьи слушали и не слышали, не хотели слышать, что я говорил.

Когда я пытался сказать, что на следствии меня избивали, судья прервал меня возгласом, чтобы я не клеветал на следствие. Прокурор повторил обвинение и потребовал мне десять лет лишения свободы. Адвокат сказал что-то невразумительное с моей молодости, просил учесть и все. По вопросам, касающимся обвинения, ни слова,

Суд ушел на совещание. Возвратился через полчаса и мне зачитали приговор, гласящий, что я виновен в преступлении по ст. 58 п.10 часть I к 10 годам и по ст. 182, часть I к 5 годам по совокупности на 10 лет лишения свободы с отбыванием в ИТЛ. Взыскать с меня в пользу адвоката тридцать рублей. Меня возмутил больше всего этот пункт приговора. То, что я буду осужден, я почти не сомневался. Не знал только к расстрелу или к лагерям. Но взыскать тридцать рублей в пользу не защищавшего меня защитника прямо затрясло и я крикнул ему: "Вымогатель, ты не получишь ни копейки!" Забегая вперед, скажу, что при подаче кассационной жалобы я упорно настаивал отменить взыскание 30 рублей и в этой части моя жалоба была удовлетворена.

После суда разрешили мне поговорить с ожидавшими на улице девчатами, которые упорно дожидались окончания суда и встречи со мною. Я сердечно поблагодарил их. Принял принесенные несколько пачек папирос, булочку и еще, что-то съедобное.

Огромное им спасибо за сочувствие. По прошествии долгих лет я низко кланяюсь им и выражаю свою признательность. В дальнейшей жизни мне никого из них не пришлось видеть.

После суда меня привезли в тюрьму и посадили в камеру уже с осужденными, как и я по статье 58 /антисоветская агитация/. В камере было человек шесть. Все лежали на полу. Коек и матрацев не было.

78

Мы были уже не подследственные, а осужденные враги народа и с нами церемониться нечего. Здесь же были двое осужденных по делу с Басалаевым, о котором я писал ранее. От них я узнал, что Басалаев приговорен к расстрелу. Позже стало известно, что приговор приведен в исполнение. Не стало на белом свете честного порядочного человека. Господи, прости грехи его и дай царствия небесного.

Был декабрь 1940 года.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛАГЕРЯ ГУЛАГА

ЛАГЕРЯ ГУЛАГа

80

ЛАГЕРЯ ГУЛАГа.

В конце декабря 1940 года человек тридцать, осужденных по разным статьям, по политическим и по уголовным, собрали в общей камере для отправки этапом в лагерь.

Процедура отправки следующая. Всех подлежащих этапированию в лагерь собирают в одну общую камеру надзиратели тюрьмы. Из общей камеры уже конвоиры вызывают по одному человеку в коридор, спрашивают анкетные данные. Если до суда я отвечал только фамилию, имя, отчество, то теперь должен назвать еще статью, по которой осужден, срок, начало и конец срока. В коридоре раздеваешься догола. Конвоиры проверяют всю одежду, вещи и после этой процедуры переводят в этапную камеру. Среди этапируемых находится ворье разных мастей и проводят предварительный грабеж при попустительстве охраны, которой передается бесплатно или за курево, за хлеб часть награбленного. Если не можешь себя защитить сам, то со многими, если не со всеми вещами, продуктами придется расстаться. Я слышал, как один мужчина, по внешнему виду рабочий или крестьянин, назвал конвою статью 58 п.10. Значит, это не вор, а видимо такой же горемыка, как и я. В этапной комнате он лег на пол, положил под голову свой мешок. Рядом еще было место, и я лег с ним рядом.

Через некоторое время к нам подошел парень лет 20-25 с наглой рожей, выдернул мешок из-под головы моего соседа с явным намерением взять себе. Михаил, так звали этого мужчину, безмолвно смотрел на грабителя. Я не выдержал, вскочил и без всяких слов кулаком со всей силой врезал в эту мерзкую рожу. Он от неожиданности выронил мешок, уставился глазами на меня, зажав рукой разбитые губы и быстро ушел от нас к поджидавшей его группе таких же типов.

Я сел на пол, где сидел прежде. Михаил меня стал благодарить и сказал, что на нас набросится вся их компания. У меня грабить

81

было нечего. Могли только избить. Но к нам больше никто не подошел. А я сделал себе еще один вывод, что за себя надо умеючи постоять и уметь дать почувствовать, что дело имеют не с беззащитными овечками.

Во-вторых, я понял, что грабят тех, кто позволяет безропотно грабить. В-третьих, - грабители - это наглецы и не обязательно закоренелые воры, убийцы, рецедивисты-профессионалы. Многие к ним примазываются, выдают себя за других, присваивая право распоряжаться своим и чужим имуществом. Многие из них - это мелкие жулики или хулиганье, набравшиеся блатных слов и воображающие себя тюремной верхушкой.

После того, как все подлежащие к этапу были обысканы, нас вывели во двор тюрьмы, построили по три человека в ряд. Начальник конвоя объявил: "В пути следования идти ровным шагом, не отставать, не выходить вперед. Шаг вправо или шаг влево считается попыткой к побегу. Прыжок вверх считается агитацией. Конвой применяет оружие без предупреждения". За несколько шагов впереди нас шел конвоир, несколько их шли справа и слева, сзади конвоиры с собаками.

Нас привезли к железнодорожной станции на какие-то запасные пути, где не было ни вагонов, ни людей. Всех заставили сесть на землю. Вставать, разговаривать, передвигаться, курить не разрешалось. Через некоторое время паровоз подал товарный вагон. Начальник конвоя залез в вагон, проверил его и затем по три человека заставили нас залезть в этот вагон. Освещения не было. Только от железнодорожного фонаря на столбе через оконные проемы с решетками в вагон поступал тусклый свет. В вагоне с обеих сторон были оборудованы двухъярусные из досок нары, на которых мы и расположились кто где и как мог. Отопления не было и холод крепко давал себя знать. Около дверей стояла деревянная бочка - неизменная параша. Еще в тюрьме нам выдали этапный паек, состоящий из 0, 5 кг хлеба и селедки. Излюблен-

82

ный метод в этапах: хлеб, соленая селедка, но воды нет и получить ее неимоверно трудно, даже раз в сутки. Всю ночь мы простояли и уже рассвело, когда вагон несколько раз стукнул буферами и нас повезли в неведомую даль.

Примерно через полсуток поезд остановился, послышались крики конвоя, дверь вагона открылась и по одному было приказано выходить. В вагоне было холодно, а на улице был настоящий мороз. По мере того, как мы выходили из вагона, тут же заставляли садиться в снег. Когда все вылезли, нас поставили в строй и повели.

От длительного лежания - стояния в тюрьме и в вагоне, от холода ноги едва гнулись в суставах. Из-за отсутствия перчаток руки, засунутые в рукава, все равно замерзали. Пальцы плохо загибались в кулак. А конвой, одетый в белые полушубки, шапки-ушанки и валенки, все подгонял нас быстрей шагать.

Усталые, замерзшие мы подошли к лагерным воротам. После длительных переговоров конвоя с начальством и надзирателями лагеря нас по одному стали вызывать, сверяя по формуляру ф., и., о., статью, срок, конец срока, и направили в барак.

0! Как хорошо почувствовать тепло, сначала не ощущаешь духоты, запаха влаги, пота, нечистот. Так я оказался в Сокольском лагере.

Меня зачислили в бригаду по распиловке бревен. Работали в ночную смену. Моим напарником назначили мужчину по фамилии Иванов Александр. Он в лагере был уже несколько месяцев в разных бригадах. Бригадир дал нам поперечную пилу и указал место работы. Норма - по 10 кубических метров на человека. На двоих - 20 м3. Мы обязаны распиливать на чурбаки длиною I метр и уложить их в штабель. Я с малых лет умел пилить. С отцом пилил дрова в лесу и дома, но нам никто не устанавливал нормы.

Впроголодь студенческое существование, тюрьма, следствие ослабили мой организм. Я стал быстро уставать и получил ругательство

83

от напарника. Он был мужчина лет 30-35, а мне еще только в тюрьме исполнилось 17 лет. Придя с работы, быстро поел вместе с бригадой в столовой, я засыпал на нарах.

Барак был большой. В нем помещалось более ста человек. Нары типа вагонок. Матрацы - мешки, набитые сеном, ватная подушка, байковое одеяло. Все старое, грязное. Простыней, конечно, не было. В бараке масса клопов. Они сидели во всех щелях нар, на потолке, в стенах. От их укусов чесалась кожа. Несмотря на болезненные, многочисленные укусы, усталость брала свое и тяжелый сон одолевал всех. Следы от раздавленных клопов виднелись на стенах, койке, постели, на руках и лицах. Сначала, как ложиться спать, начинается клопиная война, в которой они всегда победители и, отчаявшись в борьбе, отдаешься на их волю, отдаешь себя этим кровопийцам, вампирам неизбежных спутников рабочего люда.

Планомерная, эффективная борьба с клопами почти не велась. Другое дело с педикулезом, со вшивостью. Как известно, вошь основной источник распространения сыпного тифа, а этой болезни начальство боялось. Для борьбы со вшами строились так называемые дезкамеры. В бане полагалось мыться перед этапом, после этапа и раз в десять дней в дальнейшем. Рядом с баней строилась дезкамера. Это небольшое, метров 10 м2 помещение с плотно заделанными щелями. Вместо печки - металлическая бочка. Внутри стойки с металлическими крючками. При помывке в бане всю одежду забирал работник дезкамеры - дезинфектор развешивая ее на крючки, плотно закрывалась дверь и усиленно топилась печка. В двери за прорезью и стеклом помещался термометр, а если его нет - то бутылочка с водой. В дезкамере поднималась от нагрева температура до 100 градусов по термометру или пока не закипит вода в бутылочке. После чего одежда считалась прожаренной, вши погибали. Не все конечно гниды внутри швов оставались живыми и из них опять

84

появлялись вши, но все же большинство вшей погибало.

Вообще-то вшивость была стопроцентная. Если одежда прожаривалась в дезкамере, то другие вещи, постель оставались без обработки и в них оставались вши.

Через несколько дней после работы на распиловке меня поставили работать дезинфектором. У меня в формуляре была написана специальность фельдшер. Видимо, руководство решило, что дезинфектором смогу работать. Работающий дезинфектором до меня уголовник проворовался, был разоблачен и его сняли с этой работы и поставили меня. Я, конечно, был рад. По крайней мере я не мерз. Два банщика были из уголовников. Их обязанность носить в баню из колодца воду. Я этого не знал. Мне сказали, что воду носить должен я. И я носил по 140-150 ведер в день.

Мне разрешили переписку с родными. Я написал письмо и вместе с ответом получил посылку: немного продуктов, махорки и валенки, которым я был бесконечно рад. Из писем я узнал, что дома все живы, что в ту ночь, когда меня арестовали, мать родила сына, моего брата названного Виталием. Впереди меня ожидало еще много лет нахождения в лагерях. Останусь ли я в живых, где буду. Размышлений было достаточно. Но, главное, что я был уже не в тюрьме один в камере, а среди других таких же заключенных горемык. Видел грубость, несправедливость, мерзость, но обязан жить и выжить. Обязан все перенести, не опуститься, не стать настоящим преступником.

Однажды во время развода я увидел знакомую личность. Подошел по- ближе и узнал Шарова, сексота из тюрьмы. Он тоже узнал меня. Я не выдержал и тут же ему и рядом стоявшим сказал, что Шаров сексот, провокатор. Он от меня бросился бежать прямо на вахту, где, видимо, попросил защиты и, рассказал, что его опознали. Куда он исчез, не знаю. Я его больше не видел. Меня товарищи немного поругали, зачем я не

85

сказал им потихоньку. Они бы его убрали быстро. Устроили бы на работе нечаянную аварию или придавили бы ночью в бараке. Такие случаи были неоднократно. Но я и рад. Пусть его кровь не ляжет на мою совесть. Сам погибнет.

После разоблачения Шарова меня и поставили дезинфектором. Видимо, лагерные законы, которых я еще не знал, сработали. Я не сексот, а их враг, что уже немаловажный фактор в зоне и неизвестные тебе люди поддерживают тебя.

КАРЕЛИЯ

85

КАРЕЛИЯ

В Скольском лагере я пробыл недолго. Месяца два с половиной. Точно не помню. В зоне среди заключенных шли упорные слухи об этапе. Однажды вечером откуда-то приехали врачи и все находящиеся в лагере прошли медицинскую комиссию. Комиссия проходила быстро. Вскоре вызвали и меня. Комиссия проводилась по установленному шаблону. Нарядчик по формуляру вызывал очередного заключенного уточняя его данные: ф., и., о., год рождения, статью, срок, конец срока. Председатель комиссии приказывал спустить до колен штаны, повернуться задом, спрашивали нет ли переломов и все, можешь одеваться, уходить. Редко кого прослушивали стетоскопом. В моем формуляре появилась запись: здоров и подпись врача. Все.

Через пару дней после комиссии почти половину заключенных не вывели на работу, а дезинфектором вместо меня поставили какого-то старичка. Всем было понятно, что готовится большой этап. Не знали только куда. Предположений было много. В основном считали, что повезут на Калыму. Многие писали домой письма, сообщали о своем неизвестном будущем. Написал письмо и я. Все отправляемые и получаемые письма подвергались жесточайшей цензуре. Но заключенные - народ изобретательный, находили множество путей, чтобы отправить письмо. Одним из способов был такой.

86

В рабочей зоне некоторые десятники - была такая должность - были вольнонаемные и отправляли напиленную и погруженную нами в вагоны, древесину. Мы свои письма прятали в условном месте, а десятник их брал и бросал в городе в почтовый ящик. За труды вместе с письмами мы клали немного денег, а чаще всего что-либо из вещей /ботинки, одежду и т.д./ В большинстве письма доходили до адресатов по назначению. Получать письма было сложнее.

Нам выдали сухой паек. По буханке хлеба, селедку. Стало ясно, что путь предстоял не близкий. Начали вызывать на вахту, разумеется все с той же проверкой по формуляру и производить обыск. Обыск производил конвой специально обученный для этапирования. Молодые, здоровые ребята в военной форме. Около вахты было оцепление - солдаты с собаками. После обыска приказывали садиться на снег. Когда набиралась группа 40 человек, приказывали встать, старший конвой произносил свое неизменное предупреждение: "Идти ровно, не отставать, шаг вправо, шаг влево считается попыткой к побегу, прыжок вверх - агитация, оружие применяется без предупреждения, вперед".

Нас, группу в 40 человек, подвели к железнодорожному составу из товарных вагонов, оборудованных для перевозки заключенных. Мы залезли в вагон, разместились на холодных двухъярусных нарах. Одного из сорока человек конвой назначил старшим. В вагоне кроме неизменной параши стояла металлическая печка-буржуйка и несколько поленьев дров. Холод уже основательно давал себя чувствовать. С трудом затопили печку, вокруг которой тут же собрались толпа с протянутыми к ней руками. Командовал всем назначенный старший вагона и разумеется первыми у печки оказались его друзья.

Посадка в вагоны длилась весь день. Наконец, застучали вагонные буфера, состав дернулся несколько раз взад-вперед и нас повезли в неизвестное. Остановок в пути было мало, по стуку колес чувствова-

87

лось, что состав двигался быстро. Изредка в зарешеченных и забитых досками окнах вагона мелькали огоньки неведомых станций, а мы ехали все дальше и дальше. Света в вагоне не было. Ели, справляли нужду все в темноте. Дрова кончились и холод все глубже пробирался под одежду. Мы - на верхних нарах, часть верхней одежды расстелили на доски, плотно легли друг к другу, а оставшейся одеждой укрылись сверху. Так все же лучше сохранялось тепло. В общей сложности мы ехали трое суток с лишком.

Состав остановился. Послышались крики конвоя, переговоры около вагона и дверь открылась. Обжигающий холод туманной массой стал проникать в вагон, вытесняя удушливый воздух. Состав стоял в каком-то тупике. Не видно ни одного строения и только лес и снег за железнодорожным полотном встретили нас. Из вагона выходили прямо в снег, разминая негнущиеся ноги. Со стороны леса уже стояли конвойные солдаты с собаками.

Мороз был не менее 30 градусов. Видно, что и солдаты с собаками страдали от холода, одетые в шубы и валенки. Мы же были одеты в ватные бушлаты, чуни, редко у кого были валенки.

После выгрузки всех, паровоз утащил вагоны. Не было ни малейшей возможности определить наше местонахождение, да это и не интересовало. Даже голод отошел на второй план. Всех пробирал до костей мороз. Конвой собирал несколько групп по два человека и под охраной пошли рубить лес для костров, которые прежде всего разожгли для охраны.

Мы с товарищем тоже принесли дров и разожгли костер. Блаженное тепло коснулось рук и лица. Поворачиваясь как на вертеле, мы стремились обогреться. Я не заметил, как от костра искра попала мне сзади на валенок и почувствовал только, когда припекло кожу, увы, поздно! Частично обуглился и сгорел зад моего валенка и на коже появился ожог I степени. Голенище валенка пришлось для прочности привязать

88

веревкой. День кончился быстро и всю долгую ночь мы провели на который все крепчал.

Утром несколько человек оказались мертвыми, замерзли. Поддавшись сну, уснули и не проснулись, замерзли. На морозе необходимо по возможности двигаться, согреваться и боже упаси - уснуть. Это верная смерть. А спать так хочется, веки сами сжимаются и, кажется, безмятежной сон согревает и избавит от всех страданий. Впасть в прострацию сонливости - почти верная гибель. Надо договориться с товарищами, чтоб взаимно не давать уснуть, топтаться, хлопать себя руками, периодически снегом протирать лицо и делать другие движения.

Утром нас выстроили в общую колонну, растянувшуюся на несколько сот метров. Всех заключенных было около тысячи человек. В лесу оказалась прорубленная просека и следы санной дороги, по которой мы и двинулись вперед. Шли медленно, кое-кто падал. Его поднимали, растирали, брали под руки и опять шли вперед. Километров через пять показалось чистое от леса место, речка небольшая, а на ее берегу лагерь. Два ряда колючей проволоки и цепные собаки.

Началась надоедливая, длительная процедура проверки по формулярам и вот я в зоне лагеря. Нас человек пятьдесят поселили в одну из множества землянок.

Землянка - это расчищенная от снега площадка, снят верхний слой земли, из круглых неотесанных бревен сделаны стены и крыша. И все это сооружение засыпано землей и снегом. Вход в землянку занавешивался брезентом. Передняя часть у входа в землянку ничем не занята. В одном его углу стояла бочка с водой. Посредине металлическая печка - бочка из-под бензина с выведенной трубой через крышу и дверкой сбоку. Печка была раскалена до красноты. Вдоль обеих стен землянки и посредине устроены двухъярусные нары.

В землянке уже находились много заключенных, прибывших до нас. Нам на десять человек выделили место на верхних нарах. Нары сделаны

89

из горбыля. В землянке была плюсовая температура и после мороза, бессонницы, несмотря на духоту, нас потянуло в сон. Небольшое тепло способствовало этому. Сопротивляться уже не было сил. Мы легли на нары. Но оказалось, что на месте, отведенном для нас, десять человек могли уместиться на боку, тесно прижавшись. Повернуться на другой бок можно только всем вместе. На спину всем лечь невозможно. Сон взял меня в свои объятия и я уснул.

Сколько я проспал, не знаю. Кто-то тряс меня за плечи и я проснулся. Бригадир с помощником, которых уже успели назначить, сходили с мешком, принесли хлеб на всю бригаду из 25 человек и в деревянных ведрах - суп и кашу. Хлеб сразу же раздали каждому, порция заранее отвешивалась в хлеборезке. А как быть с супом и кашей? Мисок нет ни у кого. Решили есть из общего ведра, подходя по очереди, черпая ложкой. Вскоре ведра опустели. Оставшаяся каша на краях и на дне немного супа - неоспоримое право тех, кто принес с кухни ведра.

Так мы питались несколько дней. Мой напарник где-то достал, стащил кусок железной трубы диаметром 25 сантиметров. Топором мы разрубили эту трубу на две части длиной 20-25 сантиметров. Выправили на круглом бревне ее форму, из досок вытесали кружки, вставили в трубу как днища и получились хорошие котелки. Котелками мы гордились, берегли и даже давали в аренду. Некоторые сделали корыта. Из куска бревна топором вырубили корыто. Для облегчения обтесывали снаружи. Получалась посуда, заменяющая и кастрюлю и миску. Правда, тяжеловатая и неудобно носить на поясе, а оставить нельзя, уворуют.

Нашу бригаду поставили на строительстве землянок, аналогичных той, в которой мы жили. В лагерь все прибывало пополнение и уже было несколько тысяч человек.

Впоследствии мы узнали, что наш лагерь называется Ондолаг и находится недалеко от железнодорожной станции Надвиоцы.

90

В нашей бригаде я был моложе всех. Но работать заставляли наравне со взрослыми мужчинами. Я стремился справиться с заданием, чтобы не получать упреков от бригадира и товарищей. Вскоре бригадир взял меня с собой ходить за хлебом и в кухню с ведрами. Конечно требовалась дополнительная затрата энергии, но зато доставалась дополнительная ложка каши и крошки хлеба. Кухня организована тоже временная на открытом воздухе. На крепких ломах, трубах подвешены котлы над кострами. В них и варилась пища. Вокруг этих котлов сделаны из досок высокий забор с окнами для раздачи пищи. Повара из числа заключенных. Им выдавался список наименований бригад с указанным количеством человек, и через окно раздачи в принесенные ведра повар наливал суп и кашу.

Однажды я заметил, что в котлах кухни остается суп и каша. После ужина я взял свой котелок и пошел на кухню. После унизительной просьбы повар дал мне полный котелок каши. Я был бесконечно рад. Возвратившись в землянку, я рассказал бригадиру и поделился с ним кашей. Бригадир на второй день где-то "достал" две пачки махорки и вечером мы с ним отправились за дополнительным довольствием. Я с котелком подошел к окну, окликнул повара и показал ему махорку, которую он быстро взял, а я ему подал ведро, вернувшееся мне почти полным. Мы разделили с бригадиром этот доппаек. Разумеется, нам дали двойную порцию. С этого вечера я почти ежедневно приносил или суп или кашу. Конечно, мы кое-что носили поварам.

Горячую пищу давали два раза в день - утром и вечером. Хлеб только по утрам. Из первых блюд в основном были щи из квашенной капусты с картофелем. Иногда чувствовался запах мяса или рыбы. Но если и попадалось мясо на всю бригаду, то в микроскопических порциях. Каша в основном была овсяная или пшенная, полужидкая и ложка растительного масла на ведро каши.

91

Повара, лагерная обслуга - придурки, съедали лучшие продукты, часть разворовывалось, кроме того, повара подкармливали блатных воров в законе, так как последние могли их просто убить и такие факты были не единичны. Многие воры в законе на работу вообще не ходили. И нарядчик с комендантом боялись их и не трогали. Правда об этом я узнал значительно позже и вообще в многотысячном лагере общался почти только с членами своей бригады.

Ходить по лагерю вечерами было небезопасно. Снимут последнюю одежду, а возможно и убьют. Так, невзначай. По ошибке.

После того, как наша бригада построила новый барак-землянку, в нее мы и переселились. Причем нары заняли поближе к печке и посвободней разместились.

После окончания строительства землянки нашу бригаду направили на лесоповал. Одежду не выдавали, кроме рукавиц. Работали в том, в чем приехали. Вшивость была сплошная: в белье, в одежде, в волосах головы. Засунув руку подмышку, можно вытащить сразу горсточку вшей. Никакой бани долго не было вообще. Грязь, пот, копоть от костра и печки пропитал всю одежду и кажется все тело до костей. Теплой воды нет. Умывались снегом или ледяной водой. А многие вообще прекратили умываться.

На людей страшно было смотреть.

Мы подружились пять человек с первого дня прибытия. Мои товарищи были значительно старше меня и годились мне в отцы. У них такие же сроки по десять лет по злополучной статье 58 пункт 10. Особенно мне запомнились двое. Один Борисов. Спокойный мужчина. Говорил и работал казалось медленно. Но получалось так, что он задание выполнял быстрее остальных. У него была особая сноровка. Прежде чем начать работать, он внимательно присматривался, обдумывал, а затем приступал к работе. С ним мне было всегда приятно работать и он меня учил разным приемам и способам.

92

Борисов был среднего роста, суховатый, немного длиннолицый, прямой нос и почти всегда сжаты губы. Казался сухим, неприветливым, но оказывался добродушным и чутким товарищем. Я его уважал и он относился ко мне, если не как к сыну, то во всяком случае учитывая мой возраст.

В свободное время я ему рассказывал из прочитанных мною художественных книг. Он внимательно слушал и свое одобрение или неодобрение выражал всегда почти одинаковыми словами: "Их, смотри ты". Будучи малограмотным, он отлично разбирался в сюжетах и извилистых положениях.

Вторым товарищем был некто Васин. Звать не помню как. Этот был полная противоположность Борисову. Здоровенный рыжий мужик - колхозник. Свои десять лет получил за спор с председателем колхоза и партийным активистом каким-то, приехавшим к ним в колхоз с лекцией. Васин был нетерпелив, невыдержан. Сразу резко вступал в спор, часто надеялся на свою силу, а не на аргументы. Но как-то быстро остывал и признавал свою вину, если понял, что он не прав. В работе был горяч, трудолюбив. Работал, не щадя себя и того же требовал от других, чем и вызывал недовольство. Такие, как он могли бы свернуть горы при умелом направлении их труда. Своей силой он частенько помогал другим, в том числе и мне. Такому здоровому, сильному мужчине требовалось хорошее питание, а кислые капустные щи и кашица не могли восполнить затрат калорий. Ему мы по возможности подкладывали побольше еды, всегда лишний черпак добавки, но было видно, как его силы таяли. Он худел буквально на глазах.

Где-то в конце марта или начале апреля объявили, что наша бригада идет в баню. Баня была такая же землянка. В костре нагревались камни, опускались в бочку с водой, которая и нагревалась. Выдали по кусочку мыла, а главное новое чистое белье. Рубашка и кальсоны.

93

Свое старое бросили там же в бане в общую кучу. В верхней одежде вши остались, но уже не в таком количестве. Борьбу со вшами вели почти все, в каждой землянке. Способ простой. В печку клали сухие дрова и когда металлическая труба разогревалась докрасна - снимали с себя рубашку и быстро проводили швами по трубе. Особенно рукава и подмышки рубахи. Вши трещали как автоматная очередь, правда иногда горела и рубашка.

С апреля бани стали регулярными - через каждые десять дней. Построили и землянку - дезкамеру. К весне, хотя и не полностью, но все же массовая вшивость уменьшилась. Клопов в этом лагере не было.

В апреле я получил из дому посылку в основном махорку-самосад и медицинские книги, которые я просил. Продукты в посылке частью отбирались при выдаче на вахте, частично разворовывались, раздавались друзьям и мало, что оставалось себе, а за махорку я всегда мог выменять кусок хлеба или каши.

В конце апреля 1941 года в лесу, обрубая сучки с поваленного дерева, я не рассчитал удара и топор, перерубив сучок, ударил мне в ногу носком. Мои портянки и чуни быстро намокли кровью. Рана оказалась не столь глубокая, но попала по сосуду. Я из поясного ремня наложил себе жгут, кровотечение прекратилось, но была сильная боль. Бригадир пошел к конвою, договорился, чтобы меня положили на санки-волокуши, которыми при помощи лошадки мы трелевали лес, и отвезли в лагерь. Так я впервые попал в лагерный медицинский пункт. Мне наложили повязку и освободили от работы. Я получил возможность отоспаться, отдохнуть. При очередной перевязке я сказал, что я тоже фельдшер, о чем есть запись в формуляре... Видимо в порядке медицинской солидарности, когда ранка у меня почти зажила, меня все еще освобождали от работы.

В очередной бане я увидел раздетого Васина и буквально остолбенел. Это уже был не здоровый мужчина, а скелет полное истощение. Ватник скрывал истощение, но в бане видеть его было ужасно. Похудели

94

все и значительно, но Васин ужасал своей худобой. На второй день я в медпункте сказал, что Васин умрет от истощения и просил, если можно, помочь освободить его хотя бы от работы на время. Действительно, на второй день его оставили дома, затем положили в стационар, но было уже поздно. Через 10 дней помер от истощения в результате начавшегося поноса. Так окончил свою жизнь этот крепыш-здоровяк. А сколько он бы мог еще работать и жить дома в нормальных условиях? Сколько пользы принес бы людям. Но он был уничтожен системой лагеря. Дома у него осталась жена и трое малолетних детей.

В конце июня нашу бригаду, все политические, срочно сняли днем с работы и вместе с такими же бригадирами перевели в другой лагерь километров восемь от первого. Там уже был построен бревенчатый забор, вахта, домики для охраны, а в зоне для нас установлены брезентовые палатки. Нашей бригаде было поручено строить вышку в лесу на скалистой горе.

Конструкция вышки была не похожа на вышки по охране лагеря. Она была значительно выше, причем из еловых бревен и обязательно с сучьями. Для строительства выбирались ели /не сосны, а именно сучковатые ели/ с густыми ветвями, высокие. Рубить их нужно осторожно опуская, чтобы меньше поломать веток. Строились специальные "козлаподставки". Наращивалась нижняя часть и при помощи системы блоков, веревок поднимали одну "ногу", укрепляли ее растяжками и так все последующие, после чего начинали их скреплять между собой с устройством площадок и лестниц.

Мы сумели построить только одну такую вышку. Неожиданно нас всех в зоне прекратили выводить на работу.

Однажды мы услышали гул и увидели самолеты, летящие в сторону железной дороги. Нам запретили при появлении самолетов выходить из палаток, а охрана с вышек куда-то пряталась.

Через несколько дней мы узнали, что началась война.

НАЧАЛО ВОЙНЫ

95

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Нам, заключенным, о начале войны не сообщали. Радио в лагере не было. Газет тоже не было. Охрана и администрация лагеря о войне ничего не говорили. Видимо, боялись, что мы поднимем восстание, перебьем охрану и уйдем к немцам. О войне мы догадывались, когда появились немецкие самолеты. При их появлении охрана лагеря пряталась в кусты. И все же из неофициальных источников мы узнали, что началась война с немцами и ближайший наш сосед - Финляндия, тоже вступила в войну на стороне немцев против СССР. Прошло дней десять, как нас не выводили на работу. Кормить стали еще хуже. Суп из соленых огурцов, наполовину уменьшилась пайка хлеба и крупа. Кашу выдавали один раз в сутки. В этом лагпункте у меня с поварами контакта не получалось. Кухню перевели за зону. Обед, ужин приносили в тех же ведрах охранники и у забора передавали бригадирам. Мы не без основания подозревали, что наш паек поедает охрана и администрация. Через забор мы видели, что с кухни в бидонах что-то уносили в дом охраны - ясно нашу еду. Лагерь ворчал.

На вышках появились пулеметы, скрытые еловыми ветками, впрочем, вышки тоже замаскировали. Боялись немецких самолетов. Мы строили различные предположения, что с нами будет. Безусловно, было мнение, что осужденных по ст. 58, как врагов просто расстреляют. И мы были не далеки от истины. Но об этом узнали значительно позже. Да, такое решение предусматривалось. В верхах действительно решался вопрос вывезти нас вглубь страны или расстрелять всех сразу и обязательно при первой же попытке к восстанию и при приближении немцев. Жизнь тысячи людей висела на волоске. Попытка восстания могла быть спровоцирована.

Среди заключенных ходили разговоры о расстреле политических, уголовники считали, что их не тронут, никто ни разу во всяком случае не слышал, не произнес слов о восстании, тем более о переходе к немцам. Мы были полны патриотизма, и готовы защищать свою страну и

96

ненавидели фашистов.

если бы из нас скомплектовали воинский отряд, мы пошли бы смело в бой за Родину. И очень жаль, что нам не верили. В понимании охраны и власть имущих мы считались врагами, нам не доверяли.

Так прошло недели две. Лошадей, работавших на трелевке леса, куда-то угнали. Осталась одна для подвозки воды и продовольствия. По неясной причине и эта лошадь пала. Воду на питание стали носить в ведрах с речки. Однажды нас человек пять с ведрами повели за водой. Конвоиры -пожилой мужчина и молодой паренек. Набрали в ведра воды, я скинул с себя рубашку и помылся до пояса. Мы стали умолять конвоиров разрешить искупаться. Без одежды, голые, никуда не уйдем, да и куда идти. К нашей радости старший конвоя дал согласие. Быстро сбросив свою одежду, мы оказались в реке. 0 ! Какое счастье, какое блаженство искупаться в прохладной речной воде. Мы как моржи ныряли и фыркали. Я позже много раз бывал на Черноморском побережье, загорал и купался, но такого наслаждения, как в речке Онда, будучи заключенным, никогда не испытывал.

Мы были бесконечно благодарны конвою за предоставленное удовольствие и до сих пор мне непонятно, из каких чувств смилостивился конвой. Возможно, у них проявлялось человеческое чувство жалости, сожаления к себеподобным существам, и не верили, что мы враги. Именно от нас, политических, меньше всего бывали неприятности и почти не бывало случаев побега, как среди уголовников.

Бодрые, веселые с полными ведрами воды мы возвращались в зону. В тот же день немецкие самолеты пролетали на низкой высоте через наш лагерь. Один из охраны выстрелил в самолет. В ответ на выстрел два самолета развернулись и из пулеметов "чесанули" по вышкам и зданиям охраны. Немцы по своим источникам хорошо знали про лагерь с заключенными. Ни одна пуля не попала в зону лагеря, но вышки с часовыми были

97

разбиты в щепки, пострадали и дома. Сделав несколько заходов, самолеты улетели. Мы из палаток наблюдали за происходящим.

Мы узнали, что из числа охраны были убитые и раненые, но кто и сколько узнать не удалось. В этой зоне мы прожили еще дней десять. Самолеты еще несколько раз пролетали, но в них уже никто не стрелял и они также.

Из палаток нам разрешалось выходить только по необходимости. Всякие хождения по зоне из палатки в палатку запретили. Уголовников от нас переселили в отдельную палатку и через пару дней куда-то перевели. Подозрения и тревога в физической расправе с нами усилились, по лагерю поползли разные нелепые слухи, будоражившие всех. Даже самые оптимисты и бывшие коммунисты-ортодоксы стали выражать тревогу.

Общеизвестно, что летние ночи короткие, а на широте Онды ночей почти не было. Весь наш лагерь ночью построили на средние зоны, предупредили о применении оружия в случае попытки к побегу. Ворота зоны открылись и нас повели по проложенной лежневке. Лежневка - это дорога, покрытая круглыми бревнами. Сухой паек не выдавался, следовательно, наш путь не должен быть продолжительным. Шли лесом, где удобно нас ликвидировать - расстрелять. Неизвестность поражает всякие домыслы.

Шли почти сутки, устали, несмотря на короткие отдыхи. Лес кончился, показалось чистое место. Затем за пригорком увидели воду - шлюз - часть Беломорканала. Из строений было всего два или три небольших здания. К береговым креплениям стояли пришвартованные две баржи и катерок. Нас погрузили в эти баржи, люки закрыли. В трюме барж резко пахло какой-то кислятиной, рыбой. Окон не было. Трюм заполнился полностью, бежать места нет. Можно только стоять. В каждой барже было по несколько сот человек. Под ногами устроен досчатый настил, под которым при качке хлюпала вода. Конвой, разумеется, разместился на верхней палубе. Я почувствовал, что баржа дрогнула и двинулась с места. Нас повезли опять в неизвестное - тревожное.

98

Мне уже два месяца, как исполнилось 18 лет, из которых более года я был в заключении.

Неожиданно мы услышали взрывы. Баржа остановилась, затем резко подпрыгнула, закачалась и повернулась набок. Мы все попадали. Поднялись крики, ругань, цеплялись за что придется, поднимая один другого, все потянулись к верху. Люк открылся, в нем показался ствол автомата, охранник закричал: "Всем замолчать" и по одному вылезать из баржи через люк наверх и на берег.

Когда я выбрался, то увидел, что вторая баржа, задрав носовую часть вверх, наполовину была в воде и в ней барахтались люди. Позднее мы узнали, что наши баржи подверглись бомбардировке с немецких самолетов. Баржи с заключенными приняли за воинские по наличию солдат /охраны/ на верхней палубе.

Когда все оказались на берегу, я увидел, что нас стало значительно меньше. Сколько погибло, утонуло не знаю, но не один десяток - это точно. Охрана слазила в трюмы барж проверить, не остался ли кто в них. Нас построили в колонну и опять пошли вперед. Шли какими-то перелесками, переходами и на вторые сутки пришли в Беломорск. Загнали в зону, обнесенную забором с колючей проволокой - бывший ликвидированный лагерь. На нарах в палатках разместились кто как сумел. Своих товарищей по лагерю я не нашел. Где они, что с ними, не знаю. Больше их никогда не видел.

Утром нам выдали хлеб, покормили щами, кашей и дали кипятку, которого так давно не пили. Про сахар, конечно, и речи быть не могло. В тот же день нас посадили в неизменные телячьи вагоны для заключенных и поехали. Все делалось быстро, чувствовалась спешка, торопливость во всем. Но что удивительно, охрана не злобствовала и не ругалась. В нашем вагоне оказалось два узбека - врач и фельдшер. Они лежали рядом на верхних нарах у зарешеченного окна. От кого-то они узнали, что я фельдшер и позвали меня к себе. Я разместился рядом с

99

ними. Врач был мужчина лет 45-50, почти лысый, типичное узбекское лицо с какой-то привлекательной интеллигентностью. Второй узбек был лет тридцати, высокого роста, крепкого телосложения, с густыми черными волосами и крючковатым носом. Ко мне они относились доброжелательно, говорили чисто по-русски и редко между собой на узбекском. Они осуждены как басмачи, по неизменной 58 статье. Находились в Ондлагере, но в другой зоне, чем я. По внешнему виду выглядели для заключенных неплохо. После взаимных распросов о себе меня угостили хлебом и чаем. Напротив нас тоже на верхних нарах поместился мужчина лет сорока, с наглыми глазами. Он на весь вагон ругался матом, двух человек согнал с верхних нар вниз на пол, чтобы свободней разместиться самому. Нас всех обозвал врагами народа, сволочами и т.д. Себя он называл вором в законе. В лагере за отказ от работы еще раз осужден по ст. 58 п.14 - контрреволюционный саботаж. Среди нас оказался случайно. Человек явно не нашего круга, плюющий на совесть, на честь, и явно смахивающий на провокатора. Когда он увидел, что мы закусываем хлебом, потребовал себе с угрозами в наш адрес. Врач-узбек что-то по-своему сказал фельдшеру-узбеку. Последний быстро соскочил с наших нар, поднялся на противоположные, схватил этого вора за шиворот, дал ему несколько хороших оплеух и сбросил вниз на пол, а на его место легли те, которые были прежде согнанные им вниз. Горе - "герой" после полученной трепки притих и молча уселся внизу. Все в вагоне свободно вздохнули, так как этот мерзавец терроризировал, издевался и пытался отбирать последнее.

После возвращения на место я молча пожал узбеку руку. Жаль, что не помню их имен.

Мы по мосту переехали какую-то речку и остановились на другом берегу. Рядом с железнодорожным полотном пролегала невысокая песчаная гора. Из ее осыпавшегося склона, как раз напротив нашего вагона, видны были человеческие кости ног, торчавших в разные стороны. Заклю-

100

ченных, умерших на строительстве железной дороги, хоронили тут же, зарывая без гробов в песок. Сколько тысяч таких безвестных могил раскидано по безлюдным просторам самой свободной, самой прекрасной страны - Советский Союз. На тягостные, неприятные думы навели эти торчащие кости. Что ждет меня впереди? Где будут лежать мои кости?

Лежите, друзья. Вы в далеком краю.

Зарыты рукою недруга

И холмик над Вами нарыт небольшой,

Зимой над ним воет лишь вьюга.

Лежите в земле без белья и гробниц,

Сырою землей завалены.

И надписи нет кто, откуда Вы есть,

Лишь под литерным списком

В журнал занесены.

Здесь нам выдали очередную пайку хлеба и воду. Как только открылась дверь вагона, "наш герой" закричал, запричитал, чтобы его перевели в другой вагон, потому что здесь собрались одни враги и его убьют. Охрана его просьбу удовлетворила, перевели в другой вагон, а мы все были рады, что избавились от негодяя.

К утру третьих суток мы прибыли в Архангельск. В Архангельске нас выгрузили из вагонов, затем вынесли мертвых, которых набралось пятнадцать-двадцать человек. Подошла машина, трупы побросали в кузов и увезли. Нас, построив в колонну, повели куда-то на окраину города. Позднее мы узнали, что это местечко называлось Бакарица. Поселили в палатки по 150-200 человек. По обеим сторонам и в середине палатки были построены двухъярусные нары. Между досками щели до двух сантиметров ширины. Постели конечно никакой. Даже нет соломы или сена. Перед входом в палатку стояла металлическая круглая печка и рядом сырые дрова. В печке дрова горели плохо и дым заполнял палатку. До противоположного конца палатки тепло почти не доходило. Сразу же у печки обра-

101

зовался круг людей, жаждущих получить хотя бы часть тепла. Но тепло нужно всем. Поэтому у печки образовалась толпа и с криком, руганью, матерщиной кто сильней, тот и занимал место у печки. Как всегда, впереди были воровские главари - паханы и их сподручные.

Мы, десять человек, вместе прибывшие из лагеря "Надвонцы", все осужденные по 58 статье /политические/, заняли место на верхних нарах, где-то посредине палатки. В ярусе от столба до столба помещалось как раз 10 человек. Ужинать ничего не дали. Сказали, что нам уже за этот день выдан сухой паек при погрузке в вагоны в Беломорске. Сухой паек - это 500 граммов хлеба, селедка.

Утром, после проверки, распределили по бригадам, в каждой по 25 человек, назначили бригадиров из числа более нахальных и сильных. Назначали в бригады по списку. Поэтому места на нарах вновь пришлось менять. В нашей десятке о! удача, заменили всего двух человек. Наш "костяк" остался вместе.

Бригадиров вызывали за хлебом. Хлеб, разрезанный на пайки, складывался в пустые мешки, довесочки прикалывались палочками. В мешках хлеб крошился, да бригадир еще и умышленно его мял, так как крошки оставались ему. Один из членов бригады отворачивался, бригадир доставал пайку, а отвернувшийся называл кому эта пайка.

После раздачи хлеба принесли в бачках кипяток, по бачку на бригаду. Выдали опять по селедке на человека. Кружки, ложки - забота лично каждого. Тарелок, мисок вообще не существовало. Все обзаводились котелками из жести. Котелок был важнейшей личной ценностью. Он всегда был привязан к поясу. Куда бы ни шел - котелок с собой. В обед капустные щи и пшеничная каша. Раздавал из бачка бригадир. За баландой и кашей на кухню с бригадиром шли два помощника - охрана, чтобы по дороге не отобрали бачки с пищей. Такое случалось. Вторично же на

102

кухне не давали и разумеется дать не могли.

На второй или третий день нашего прибытия в Архангельскую пересылку ночью меня разбудил сосед по нарам и шепотом предложил совершить побег из лагеря.

Лагерь - зона, где находились палатки и землянки, был обнесен двухметровым забором, с колючей проволокой и несколько рядов по верху забора и с обеих сторон забора. По углам стояли сторожевые вышки, а вдоль забора светились электрические лампочки. Я подумал и отказался от побега, так как, кроме преодоления забора и охраны, не было никакого плана дальнейших действий. Неизвестно куда бежать, чем питаться, какие населенные пункты впереди. Практически никакой подготовки нет. При таких условиях, даже если удастся преодолеть забор, то побег все равно обречен на неудачу. После моего отказа сосед сказал, чтобы я молчал, никому не говорил. Ночь я уже не спал. Слышал, как ворочался сосед, но никуда не уходил. Больше мы с ним на эту тему не говорили.

На вторую ночь под утро нас разбудил выстрел. Раздалась команда: "Подъем, всем строиться!" Началась проверка по формулярам для уточнения личности, совершившего побег. Так выяснилось, кого конкретно нет. Установили, что недостает двух человек - моего бывшего соседа по койке и еще одного. Фамилий их не помню.                           

После проверки весь строй провели под усиленной охраной с собаками мимо вахты-ворот в зону. У ворот лежал в крови мертвый мой бывший сосед и рядом сидел на земле со связанными руками, с окровавленным лицом второй. Оказывается, они вдвоем этой ночью совершили побег, в результате один был убит, второй ранен. Его будут судить, а затем ждет лагерь, строгого режима.

Убитого и раненого показывали всем в назидание, чтобы видели, к чему приводит попытка к побегу.

После побега, как правило, режим ужесточился для всех, поэтому неудачников - беглецов в основной массе заключенных ругали, ибо их

103

отчаянный поступок отражался отрицательно на всех. Вид истерзанных беглецов действовал удручающе. Хорошо, что я отказался от побега. Мысль быть убитым, искусанным собаками, была не из приятных.

Я стал искать своих знакомых узбеков и вскоре нашел.

В небольшой, отдельно установленной палатке размещался медпункт. Здесь и оказались мои новые друзья. Меня встретили радостно и предложили жить вместе с ними. Я согласился.

Медикаментов почти не было. Да и за медпомощью обращались единицы. Зам. медпунктом был вольнонаемный врач в звании старшего лейтенанта. В медпункт он приходил на несколько минут в день. При необходимости приносил бинты, йод, марганцовку, раствор которой применялся и при перевязках, и давался пить при расстройствах желудка. Уникальное лекарственное средство.

Через несколько дней все прошли медицинскую комиссию. Признанных здоровыми, переформировали по новым бригадам, которые выводили на работу в порт. Зачислили и меня в рабочую бригаду.

У причала в порту стояли разные баржи, катера, а на рейде два больших корабля "Диксон" и "Красин". Из железнодорожных вагонов в баржи грузили различные грузы в ящиках, мешках, тюках. Разгрузочно-пог-рузочные работы выполняло несколько бригад заключенных. После того, как баржа полностью загружалась, катер-буксир подтягивал ее к одному из кораблей и груз из баржи переносился в трюмы корабля.

Однажды мы грузили мешки с мукой и крупой. Несколько человек из вагона мешки подавали стоявшим внизу, а они несли на плечах мешок в трюм баржи. При погрузке в трюм мешки с мукой, а второй с крупой "порвались". Часть муки и крупы высыпалась и конечно мы воспользовались "несчастным случаем" и наполнили свои карманы. Ведром достали воды из-за борта, развели тесто и на костре напекли лепешек, благо работали в общем сцеплении и рядом охраны не было, а наблюдавший

104

за разгрузкой экспедитор или кладовщик для нас не имел никакого значения. Он сам помогал нам, в сумочки набрал крупы и себе.

Погрузочными работами мы занимались несколько дней. Бригады плотников работали на кораблях, строили в трюмах сплошные настилы -нары.

Настал день, когда после очередной формулярной проверки началась погрузка в корабли уже живого груза - заключенных. К нам дошли сведения, что повезут нас на острова Новой Земли - Маточкин шар. Многие даже не представляли, где этот загадочный "Маточкин шар", что за работы предстоит выполнять?

Я попал на корабль "Красин". В трюме его поместилось несколько сот человек, точно не знаю. В трюме вдоль бортов сплошные трехъярусные нары. Посредине трюма узкий проход. В конце трюма два "гальюна" - туалеты. На нарах было приказано ложиться головой к проходу, ногами к бортам. Вверху у трапов отверстия закрывались решеткой на замок. Разумеется на палубе корабля была охрана - солдаты с винтовками. Таким образом, мы были полностью и надежно изолированы. Кругом вода и кусочек неба вверху в решетке.

В зоне, перед погрузкой на корабль, нас покормили обедом, но привычный в этапах сухой паек - хлеб с селедкой - не выдали. Следовательно, кормить будут в трюме на корабле.

Первым отошел в море "Диксон", через несколько часов почувствовался усиленный стук двигателей, наш корабль дрогнул, слышно, как волны захлопали по бортам. Началась небольшая килевая качка. Мы были в море. Несмотря на работавшую вентиляцию, в трюме было душно. Вентиляторы не успевали вытягивать удушливый воздух несколько сот ртов, пот и зловоние.

Сначала в трюме слышался негромкий разговор, затем все стихло. Сколько часов так прошло, не помню, так как заснул.

105

Проснулся от криков, ругани, стонов. Корабль резко качало с боку на бок. Несколько человек упало с нар в проход на пол. Раздавались проклятия и ругательства. Шум двигателей почти прекратился. На верхней палубе слышна была какая-то беготня, резкие выкрики. Что-то произошло. Но что непонятно. Неужели кто-то из трюма совершил побег, который так встревожил экипаж и охрану корабля. Никто ничего не понимал.

Стук машин двигателя усилился и почувствовалось, что корабль ускорил ход. Нам никто ничего не объяснил. Через решетку трапа видно, что была ночь. Решетка трапа стала все резче вырисовываться, становилось светлей. Наступил второй день нашего плавания.

В трюм в корзинах для каждой бригады спустили хлеб, а в бачках кашу и воду. Не обошлось без драк и потасовок. Кто-то взял две пайки хлеба, кому-то не досталось. Мы со своим звеном держались, дружно охраняя хлеб и кашу, поэтому получили все полностью, без драки и эксцессов.

Вдруг мы почувствовали, что двигатели перестали стучать. Загремели якорные цепи, и корабль остановился.

Через несколько часов открылась решетка люка, раздалась команда побригадно подниматься наверх, на выход с вещами. Когда подошла наша очередь и мы поднялись на палубу, я увидел портовые краны, железнодорожные вагоны, здания. Все было знакомо. Оказалось, что корабль возвратился обратно в порт Архангельск. Второго корабля "Диксона" рядом не было. Началась погрузка в баржи, а из них на берег, в строй и мы оказались в той же зоне, из которой ушли на корабль.

Как не содержатся в секрете различные тайны от нас, но все равно через определенное время по своим связям и каналам получали информацию, мгновенно распространившуюся по лагерной "почте". Так нам стало известно, что шедший впереди корабль "Диксон" наскочил на мину

106

и затонул. На шлюпках удалось спасти часть команды, но заключенные в трюме все утонули. Мир праху их. Такая же участь ожидала и нас. По радио командир корабля получил указание вернуться в порт и мы благополучно оказались в Архангельске. Счастье выпало нам. Лагерь "Ма-точкин шар" не получил дармовую силу.

Наступили холода. В палатках, несмотря на установленные дополнительные печки и круглосуточную их топку, было холодно. Кормить стали хуже. Норму хлеба сократили до 400 граммов в сутки. Горячая пища - в основном рассольник и щи. Кашу давали один раз в сутки - вечером. Утром кусочек отварной или соленой трески. Для особенно истощенных, ослабленных выделили отдельную палатку с названием стационар. В нем были два врача из числа заключенных, причем одна была женщина. Меня взяли санитаром.

Стационар мало чем отличался от остальных палаток. Медикаментов не было. Моя основная работа заключалась в том, чтобы получать с кухни пищу, раздавать находившимся в палатке на нарах, помогать сходить в туалет, кто сам уже не в силах и на носилках выносить умерших в спецпалатку для мертвецов. Окоченевшие, застывшие трупы складывались как бревна на повозку, при выезде за ворота охранник каждый труп кувалдой бил по голове. Хоронили за городом в лесу без гробов,  кто в чем был одет. Для похорон выделялась специальная бригада, получающая дополнительный паек. Я в такой процедуре участия не принимал. Места, куда вывозили мертвых для захоронения, не знаю.

СЕВДВИНЛАГ

106

СЕВДВИНЛАГ

В Архангельской пересылке мы пробыли до декабря 1941 года. Многих из нас, выехавших из Ондлага, в живых уже не было. Систематическое недоедание, отсутствие витаминов приводило к истощению, цинге и смерти.

107

На работу не выходили. Все стремились больше лежать, тесно прижавшись, чтобы сохранить тепло и меньше затрачивать калорий.

Во второй половине декабря 1941 года из Архангельской пересылки Бакарицы нас погрузили в вагоны-телятники и опять в неведомые пути-дорожки. Эшелон прибыл на станцию Коноша. Нас выгрузили из вагонов и общей колонной повели дальше. Был сильный мороз. У кого были какие-то тряпки, то обмотали себе нос и лицо и все же многие получили обморожения.

К вечеру мы пришли в местечко Вересово. Здесь были поставлены палатки, в которых мы и переночевали. Утром выдали ватные носки-чуни, бушлаты, рукавицы, хлеб замерший как камень и холодную воду. Печек в палатке не было. После раздачи одежды и хлеба построили всех в колонну и двинулись дальше. За сутки дошли до деревни Подюга. Здесь был первый лагерный пункт. В зоне стояло несколько бараков с печками, кухня.

Через сутки примерно половину из вновь прибывших построили в колонну, и пошли дальше. В том числе и я. Мороз все усиливался. Для наших вещей и сопровождающих было выделено три подводы. Меня поставили извозчиком. Впереди шла колонна, за ними наши подводы. Периодически на подводы подсаживали отдохнуть, кто уже обессилел и не мог двигаться. Вместо санок были обыкновенные телеги, на них невозможно долго сидеть, так как донимал холод и человек, немного отдохнувший, соскакивал и шел пешком, стараясь на ходу согреться. Мы видели, что конвой тоже замерзал и еле передвигал ночи, уже не обращая внимания, что колонна растянулась.

У меня сильно мерзли пальцы рук, брезентовые рукавицы плохо сохраняли тепло, а руками надо держать холодные вожжи. Чтобы согреть руки, я останавливал лошадку и руки засовывал под хомут на плечи лошади, отогревал пальцы и снова в путь, догоняя колонну.

108

Так прошел весь день, стало темно, а мы еще не достигли намеченного пункта для ночлега. Усталость, мороз сковывали все суставы и двигались мы медленно. Когда уже полностью вышла луна и засверкали звезды - впереди показались тусклые огоньки селения.

Вскоре мы подошли к местечку Куваш. Устали и замерзли так, что добравшись до тепла в бараках падали на нары, засыпая, не чувствуя голода.

Много было обмороженных. У меня на левой ноге, на пальцах появились пузыри и ноготь большого пальца отошел от мяса и кажется "плавал" в жидкости пузыря. Я сделал себе перевязку, пузырь удалил вместе с ногтем. Через несколько дней ослабевших и больных оставили на этом лагпункте, а мы пошли дальше, к вечеру пришли к лагпункту рядом с деревней Синега. Здесь нам предстояло жить и работать.

В целом лагерь назывался Севдвинлаг. Штаб его располагался в городе Вельске Архангельской области. Севдвинлаг. Предназначался для строительства железной дороги от станции Коноша до города Котлас. Отдельные лагпункты назывались колоннами. Колонна №№ 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 и т.д. Располагались эти колонны через 3-4 километра по всей трассе от Коноши до Котласа.

В колонне № I уже до нашего прибытия находились заключенные, прибывшие ранее. Их силами построены бараки и зона для заключенных и за зоной дома для охраны, конюшня, склады.

Нас, вновь прибывших, расформировали по бригадам и через день вывели на работу. Каждой бригаде отводился свой участок. Сначала необходимо вырубить лес, снять растительный слой и выбрать грунт на определенную глубину для будущего полотна дороги. Орудиями производства были пила, топор, кирка, лопата, тачка.

Грунт глинистый. Промерз на большую глубину и не поддавался не только лопате, но даже лому и кирке. Приходилось откалывать бук-

109

вально по кусочкам. Работали по десять часов в день. Грелись у костров, которые разжигали для отогрева земли. Норму выполнить было просто невозможно. Конвой, администрация лагеря отгоняли от костров, ругали и даже били, заставляя работать.

В зону возвращались усталые, замерзшие. Я чувствовал, как мои силы убывают, все больше одолевает усталость, ночной сон в душном бараке, недоедание не могли восстановить затраты физического труда. Но я не сдавался, бодрил себя и ходил на работу. Оставаться в зоне еще хуже.

После выхода на работу, так называемого развода, в зоне всех оставшихся выстраивали и проверяли причину невыхода. Кто оставался без уважительных причин - отказчиков, во-первых, били, связывали и все равно вели силой на трассу. Упорно сопротивляющихся привязывали к санкам и лошадь везла их полураздетых волоком или же сажали в ШИЗО /штрафной изолятор/.

Около вахты, в так называемом предзоннике, стояло небольшое здание метров 10-15 квадратных, не отапливалась, дверь плотно закрывалась на замок. Если на трассе в обед все же давали горячий суп, овсяную или пшенную кашу, то в изоляторе ничего не полагалось. И все же ежедневно находилось от 5 до 10 человек отказчиков. Некоторые прятались в бараках в разные углы, под нары, на чердаки и даже просто зарывались в снежный сугроб, но их все равно находили, следовало избиение и ШИЗО. Наблюдая за жизнью в лагере, я написал такие строки, которые устно пошли по всей зоне лагеря. Полностью не помню, но вот кусочек:

От развода прячутся под нары

Не одна, а три, четыре пары.

Тут нарядчик прибегает

На работу выгоняет,

А мы с ним заводим тары-бары.

110

Мы ему суем и в рот и в нос:

Лагерный придурок, кровосос.

Нашу знаешь ты заботу,

Чтоб не выйти на работу.

А если на работу мы пойдем,

То от костра на шаг не отойдем.

Поскидаем рукавицы

Перебьем друг другу лица,

У костра все валенки сожжем.

Об этом только знает темный лес,

Сколько здесь творилося чудес.

На пенечки становили, раздевали и лупили,

Заставляя норму выполнять

Эх! Заставляли норму выполнять.

Слово ЗЭКА соблюдали,

Всех лягавых проклинали,

Мать родную вспоминали.

Будь прокляты тюрьма и лагеря.

Эх! Зачем нас мама родила.

Прошло больше месяца пребывания в колонне № I и работы на трассе. Уже некоторые со мной прибывшие от истощения не могли вставать. Видя их беспомощность и полное истощение, их переставали выводить на работу, предоставив тихо умирать на нарах.

Мертвых, всегда по утрам, после развода собирали по баракам, укладывали на санки и вывозили в лес для захоронения. Мне рассказывали, что в мерзлом грунте могилы копали не глубоко засыпая верхним грунтом и звери легко добирались до трапов.

Такая участь ожидала и меня. Но судьба и Божья воля спасли меня и на этот раз. В зону приехала группа начальства, в том числе и начальник санитарного отдела лагеря. Я вечером пробился к нему на

111

прием. Повторяю, не пришел, а пробился, так как у дверей, где находилась комиссия, была толпа и надзиратели не пускали к начальству.

В комнате тускло горели керосиновые лампы/электричества вообще не было/. За столом сидело несколько человек в военной форме. Я наугад обратился к одному из них и попал как раз на начальника санчасти капитана Максимова. Я объяснил, что моя специальность фельдшер и я хотел бы работать по специальности. Он попросил принести мой формуляр, где записано, что я фельдшер. Сидящий с ним рядом задал мне два вопроса. Позже я узнал, что это был начальник лагеря Умов. Первый - как по латыни называется кипящая вода. К счастью, я помнил и ответил: "Аква фервидус". Второй вопрос - какие мышцы больше всего устают у парикмахера. Этого я не знал. Он сказал, что мышцы живота, так как парикмахеру, работая, надо все время наклоняться над клиентом. Да, знал бы он какие мышцы болят у землекопа на трассе. Подумал я и промолчал. Больше меня ни о чем не спросили и сказали: "Можешь идти".

На второй день как всегда я вышел с бригадой на развод, чтобы идти работать на трассу. Но нарядчик вызвал меня по фамилии и велел идти к начальнику колонны, который, не вступая ни в какие разговоры, сказал, что я назначен зав. медпунктом колонны.

Я пришел в медпункт, где меня уже ожидали. Для медпункта была отгорожена часть общего барака. Первое помещение было прихожей в 15 квадратных метров, затем приемная такая же и примерно в два раза больше - третья комната - стационар. Прием - передача заняла несколько минут, так а как принимать почти нечего. В ящике на полке из досок было несколько бинтов, вата, йод, марганцовка, аспирин и еще несколько порошков. Мне передали журнал регистрации посетителей и мой предшественник ушел, ни слова не говоря о характере работы.

На второй день я его увидел уже помощником коменданта, отыскивающего отказчиков и выталкивая их на работу за зону. С этого дня на-

112

чалась моя медицинская карьера. Только я успел "принять" медпункт, как привели несколько человек "отказчиков". Я должен был их осмотреть и дать заключение, могут они работать или нет. Если дам заключение, что здоровы, их ждет ШИЗО со всеми последствиями, если освободить от работы, то нужно найти какую-то болезнь и поставить диагноз. Задача далеко не простая, учитывая, что это первые минуты работы, мой экзамен.

Нарядчик и надзиратель ожидали моего заключения "здоровы", но я заставил всех раздеться, измерил температуру, у двоих она оказалась выше 37 градусов. Ясно, больны, от работы освобождаются. С какой благодарностью они посмотрели на меня. Третий скорчился, симулируя "люмбаго". Я освободил и его, освободил и четвертого, "обнаружив" растяжение связок стопы. Пятому пришлось дать заключение "здоров". И действительно так. Он был явно здоров, ни на что не жаловался. Признанных больными, отпустили в барак, а здорового повели в ШИЗО.

В будущем я научился различать мнимо больных, симулянтов, жуликов, а так же без явных признаков болезни, но уставших, нуждающихся в отдыхе, и я предоставлял такой.

Вскоре санитар принес мне с кухни ужин с дополнительным пайком хлеба, каши и проросший горох. Спать из барака я перешел в медпункт. На второй день составил заявку на медикаменты, передал ее начальнику колонны и через несколько дней с центрального аптечного склада лагеря получил самое необходимое.

Прошел почти месяц работы в должности зав. медпунктом. За этот период только один раз начальник колонны приходил посмотреть, что у меня имеется, как я работаю, проверил с какими болезнями освобождаю от работы. В стационаре у меня находилось шесть человек, по количеству коек с диагнозом дистрофический энтероколит. По лагерному - доходяга.

113

Однажды морозной мартовской ночью меня срочно вызвали на вахту. У жены одного из охранников начались признаки родовых схваток. До ближайшего лазарета было километров двадцать и мне необходимо сопровождать. Быстро лошадку запрягли в сани. Положили побольше сена. Я сходил в медпункт, взял перевязочные средства, а женщина - узелок с пеленками, простынями. Муж ее с пистолетом на боку стал управлять повозкой и охранять меня. Отъехали мы километров десять и у женщины начались родовые схватки. Я велел укрыть нас с ней одеялом, остановили повозку и в темноте наощупь я стал принимать роды. К моему и ее счастью родила она легко. Я наощупь перевязал ребенку пуповину, шлепнул по попе, чтобы вызвать вздох с первым плачем. Ребенок оказался живой, завернул его в простыни и подал под пальто на грудь матери. Охранник, отец ребенка, топтался вокруг подводы. Я велел ему быстрее ехать. Лошадка бежала резво и вскоре мы прибыли в лазарет.

Лазарет был для заключенных и родами там не занимались, но срочно вызванный врач и санитары занесли женщину в процедурный кабинет. И только здесь при свете керосиновой лампы осмотрели ребенка и роженицу. Все оказалось нормально. Пуповину я завязал и обрезал ножницами удачно. У меня руки, лицо и одежда были в крови. Я вымылся, почистился. Было уже утро. С кухни лазарета мне принесли поесть. Лошадка отдохнула и мы поехали обратно в свою колонну, оставив роженицу под наблюдением врача. Позже я узнал, что послеродовой период прошел благополучно и муж ее привез домой. Как звали роженицу я не знаю и больше ее не видел. Но через мужа она передавала мне спасибо и даже буханку хлеба, что в тот период было дорого.

Нашу колонну опекал - курировал уполномоченный оперативник чекистской части некто по фамилии Портной. Его обязанность выискать крамолу, контролировать режим содержания, ужесточать его, собирать сплетни, клевету и т.д. Для этой цели завербовывались сексоты. Я уже

114

хорошо знал кто это такие. Меня он вызвал к себе в кабинет, стал расспрашивать, за что я судим, где был, с кем знаком, какие среди заключенных идут разговоры, не слышно ли о готовящихся побегах, о вредительстве. Я с осторожностью отвечал отрицательно. Затем Портной предложил мне сотрудничать с ним и сообщать обо всем, что узнаю. Я отказался, заявив, что для роли сексота не подхожу и кляузничать не буду. Он, видимо, не ожидал такого резкого прямого ответа и крикнул: "Пошел вон, сволочь". Я понял, что нажил себе врага. Но был доволен собой, что прямо и бескомпромиссно дал отпор.

Через несколько дней Портной пришел в медпункт и к чему-то придрался и приказал посадить меня в карцер. Заключенные в зоне узнали об этом и утром половина лагеря не вышли на работу, заявляя, что больны, а так как я находился в карцере, прием не велся. Меня срочно освободили из карцера и я стал вести прием, который "растянул" почти на весь день. Оставшиеся в зоне как больные, так и здоровые в этот день на работу не ходили. Портной безусловно затаил против меня зло, и я мог ожидать всякой пакости.

Вскоре в колонну приехал начальник санчасти Максимов. Я рассказал ему о конфликте с Портным. Максимов сказал, что этого подлеца он хорошо знает и постарается мне помочь. Через несколько дней приехал на мое место новый зав. медпунктом Власенко, а меня Максимов вместе с другими заключенными, как больного воспалением легких, направил в ближайший ОПП - отдельный профилактический пункт, где вольнонаемные врач Иванова и фельдшер Белозеров были предупреждены. Через неделю я "выздоровел" и меня назначили фельдшером-ординатором в барак с больными дистрофиками.

В ОПП было несколько фельдшеров из числа заключенных. Со всеми у меня установились хорошие отношения. Особенно мы подружились с фельдшером Карловым. Он был старше меня значительно, но что-то общее,

115

невидимое, душевное связывало нас. Мы делились мыслями, предположениями честно и откровенно.

А на полях России бушевала война. Официальные сводки нам не сообщались. Но из писем от родных, знакомых и работающих с нами вольнонаемных медработников - мы знали о несчастье, постигшем нашу страну. Знали о неудачных боях, об отступлении, сдаче городов. Было больно и обидно за свою Родину. Из дому мне сообщили, что мои два дяди ушли на войну, дядя Иван уже убит, пришла похоронка. На войну ушли и мои сверстники.

На одной из утренних проверок перед строем начальник колонны объявил, что желающие идти на фронт добровольцами должны подать заявление.

Мы посоветовались с Карловым и оба подали заявления и стали ждать отправки на фронт. Карлова отправили на фронт месяца через два после подачи заявления, а меня значительно позже. Карлов написал письмо с фронта моим родителям. Они получили его и узнали, что я тоже буду на войне. Но я молчал и ничего не писал домой об этом, не хотел расстраивать преждевременно. Я написал домой и с фронта считал, что если останусь живым вернусь торжественно, а если не суждено возвратиться пусть все так и останется. Вспоминая о своем доме, о родных, живых и погибших, я написал такие строки. Вспоминаю по памяти. Конечно, это далеко от настоящего стихотворения, но я излагаю мысли, тревожившие мой ум.

О дом родной! Я помню

Мы в нем сидели всей семьей

Был день отъезда моего,

Когда мне суждено судьбой

Покинуть край родной.

Теперь мы в разных сторонах

116

Не все уже в живых.

Но вижу я, закрыв глаза,

Всех близких и родных.

О! Дом родной!

Когда опять мы все

Будем сидеть вокруг стола

В родной своей семье?

Вспомним в памяти своей

Погибших и живых

И с добрым чувством выпьем все

Бокал вина за них.

Практически в деревнях не осталось ни одного взрослого мужчины. Все работы в колхозе легли на плечи женщин. Они пахали, сеяли, жали, молотили, косили. Большинство хороших лошадей были взяты на войну. Оставшиеся маломощные лошадки не могли обеспечить выполнение всех работ и приходилось впрягать в повозки коров - поилиц, кормилиц крестьянина, их последняя надежда на выживание.

Моему отцу было пятьдесят лет. Работал он председателем колхоза и на него распространялась бронь. С фронта после легкого ранения вернулся некто К... / не хочется называть фамилию полностью, так как его дети, внуки живы и пусть пакость их отца не ляжет пятном на них/.

Вполне естественно, возвращаться на фронт не имелось желания и он написал на отца в НКВД какую-то пакость. Отца мобилизовали, отправили на фронт, а К.....ва поставили председателем, но ненадолго. Военная машина требовала для переработки все больше и больше человечины.

Забегая вперед, скажу, что мой отец погиб на фронте 9 марта 1944 года. В том же году был взят на фронт и убит К....в.

Об этих событиях я узнал значительно позже. От отца с фронта я не получал ни одного письма. На попечение матери осталось пятеро

117

детей. Старшей дочери 15 лет, младшему сыну 2 года. В колхозе работали за так называемые трудодни. В колхозе называли просто - за палочку в трудкнижке.

Мой брат Сергей с четырнадцати лет работал как взрослый мужчина - пахал, сеял и т.д. Машин и тракторов в колхозе не было. Все работы выполнялись вручную. Почти весь урожай, собираемый в колхозе /зерно, картофель, молоко, мясо и т.п./ сдавался государству почти бесплатно. На трудодни получали по 300-400 грамм несортового зерна. Запасов хлеба в домах не было. Брали в колхозе в аванс рожь по несколько килограмм. В результате при годовом расчете получать нечего. Жили в основном за счет своего подсобного хозяйства. И необходимо еще платить налоги как в денежном, так и в натуральном виде. Государству требовалось сдать 410 литров молока, мяса, яйца, шерсть и тому подобное. Был или нет скот, куры и хозяйство - не имело значения. Должен сдать, а где возьмешь дело твое.

Жить становилось все трудней и трудней. Колхоз как в целом так и хозяйства колхозников все больше приходили в упадок. Многие недоедали и даже полностью голодали и умирали.

Такие вести из дома не радовали и действовали угнетающе. Помощь в виде посылок просить с дому от матери было стыдно и я писал, что живу хорошо, мне ничего не надо. Действительно, минимальный паек мне гарантирован, дома не было и этого.

О жизни в колхозных деревнях я знал по собственным наблюдениям, еще находясь на свободе, из писем, получаемых из дома, а также от вновь прибывающих этапами заключенных. Я писал стихи, разумеется, рвал и сжигал написанное. Попадись в то время эти слова оперу Портному, можно не сомневаться - расстрел обеспечен.

Я получил из дому письмо, что мой 14-летний брат стал ударником в колхозе, перевыполняя норму пахоты. К его дуге подвязывали

118

красный флажок. Вот только с питанием неважно да лошадка слабовата и я записал себе:

Рекордсменом его называют

И привязан флажок на дугу,

А усталый домой приплетется,

Сестры, братья хнычут в углу.

Хлеб, с мякиной, мать положила,

Да картошки в мундире горшок,

Масла, мяса нет и в помине,

В стакан налила молока на вершок.

А по радио песнь раздается

Счастливо в колхозе живем

Под Сталинским мудрым ученьем

Вперед, к коммунизму идем.

Лошаденка в плуг запряженная

Тихо идет бороздой.

Шерсть клочьями с крупа свисает,

А прежде был конь - золотой.

Он все силы истратил в работе,

А уход на колхозном дворе...

Сена прелого кинут в корыто -

От него резь и боль в животе.

Овсеца бы ему дать покушать

Да отдохнуть от труда.

Чистой водой напоить бы

Почистить от грязи бока.

Конь вспоминает как прежде хозяин

Ласковый был с ним всегда,

А теперь кнут и крики сплошные:

"Ну, пошел побыстрей, сатана".

119

А когда не годится к работе,

Безжалостные тут же убьют,

Мясо в овраг побросают

На склад государственный

Шкуру сдадут.

Развал хозяйства, дисциплины

Честь, долг, совесть - ни к чему

Простор безделью и пьянству

Разврат, презрение к труду,

Высоких чувств и благородства

Порядка, правды не найдешь

Растет и больше процветает

Лицемерие и ложь.

Строительство железной дороги продвигалось. На половине пути начали ходить грузовые поезда - вертушки, привозящие песок, гравий, шпалы и рельсы. Заключенные, окончив основные работы на своих участках, перебрасывались на новые освоения. Прибывали новые этапы со всех концов России на смену умершим. Теперь уже заключенных почти до места подвозили в вагонах.

Во вновь открытой колонне № 20, располагающейся около деревни Сенгас, не было медработника и меня направили туда заведующим медпунктом. К несчастью, колонну 20 курировал оперуполномоченный портной, который не замедлил проявить ко мне бдительное внимание. Я был очень осторожен и все же попался на его провокацию, о чем я расскажу ниже. Начальником колонны 20 был освободившийся бывший заключенный уголовник. Оправдывая доверие, оказанное ему и, не имея ни малейшего желания идти на войну, он услужливо выполнял все указания свыше, в том числе и Портного.

120

Для трассы будущей железной дороги колонне 20 необходимо выполнить выемку высотой до 20 метров и около километра длиной. Земля сплошная глина, липнувшая к лопате, а частые дожди еще больше усложнили работу. Над входом в зону, над воротами большими буквами на доске написан плакат: "На трассе нет дождя, в зоне нет отказчиков!" Это означало, что несмотря на дождь и непогоду работа на трассе должна выполняться, а все оставшиеся в зоне, без уважительных причин, будут выведены или вывезены для работы на трассу безоговорочно. Заключенных такой лозунг не воодушевлял, но начальством выполнялся в точности.

В целях предупреждения заболеваемостью тифом, дизентерией, холерой проводились профилактические прививки и я один за день делал по несколько сот уколов, помимо основных работ. Надо сказать, что заболеваний желудочно-кишечными инфекциями /тиф, дизентерия/ не было. Кормили немного лучше, чем зимой на колонне № I и ОПП. От грубой пищи было много желудочно-кишечных расстройств - энтероколитов, таких больных я освобождал от работы, а с острыми явлениями помещал к себе в стационар. Я следил за регулярной помывкой в бане через каждые десять дней. Контролировал прожарку вещей в дезкамере, проверял на вшивость, заглядывал в головы, рубашки. Проверял качество уборки в бараках, наличие кипяченной воды, своевременную очистку выгребных ям, их дезинфекцию, работу кухни и качество пищи. Но основной работой все же был прием больных и их лечение. В 8-10 километрах от колонны 20 был лазарет № 3, куда я отправлял больных, требующих врачебного лечения, операций и совсем ослабленных - доходяг. В лазарете я познакомился с врачами, сестрами, фельдшерами и со многими установились дружеские отношения. У них я достал книги по внутренним болезням, хирургии, инфекционным заболеваниям и в свободное время начал усиленно их изучать, пополняя свои знания теоретически и применяя их практически.

121

В колонне 20 я проработал несколько месяцев до поздней осени. "Кум" Портной опять вызвал меня и сделал прежнее предложение с добавлением, что если я не соглашусь, то он сгноит меня в карцерах или отдаст под суд за контрреволюцию и расстреляет. Угроза не была пустыми словами. Я уже знал несколько случаев, когда по умышленно создаваемым ложным делам в лагере судили за якобы антисоветскую деятельность, восхваление фашистов, пораженческие настроения и т.п. Ложные дела Портному, и ему подобным, нужны были, чтоб создавать иллюзию врагов и оправдывать свою необходимость нахождения в тылу, а не на фронте. Эти лжепатриоты активны и сильны с беззащитными людьми, фактически были трусами и делали все возможное, чтобы не попасть на фронт. Я стать сексотом категорически отказался. Через два дня перед утренним разводом ко мне на прием пришел один уголовник лет 27-28, хромая, и сказал, что он подвернул ногу, чувствует сильную боль в голеностопном суставе, не может ступить на ногу. Такие случаи вполне возможны. Я наложил ему тугую повязку и записал в список освобожденных от работы на этот день. Он, прихрамывая, ушел.

После развода и проверки ко мне в медпункт пришел опер Портной, начальник колонны и этот парень с "больной" ногой, оказавшийся провокатором.

В присутствии Портного и начальника колонны он, не моргнув глазом, заявил, что у него ничего не болит, а я нарочно завязал ему ногу и освободил от работы за якобы переданную мне... шапку. Действительно, на вешалке раздевалки висела обыкновенная шапка-ушанка. Я на нее не обратил внимания. Портной улыбаясь, обвинил меня во взятке. Провокация была явная. Я рассказал как было дело в действительности, но правда Портному не нужна, нужно в чем-то меня подловить и он это сделал. Шапка мне вообще была не нужна. У меня была своя и хорошая. Среди заключенных колонны был на общих работах ветеринарный врач, которого

122

назначили временно зав. медпунктом, а меня тут же отправили на штрафной лагпункт № 3.

Портной спешил меня отправить на штрафную, чтобы поставить начальника медсанчасти перед совершившимся фактом.

Штрафной лагпункт находился в местечке Кизема - будущая станция того же названия. В лагере были ворье, жулики, бандиты. Меня зачислили в одну из таких бригад. На работу не выходило больше половины списочного состава. Кроме воров в законе было много и к ним примазавшихся, шестерок, которые подделывались под воров и тоже не ходили на работу.

У нас бригадиром был с большой черной бородой молодой грузин, бывший абрек. В моих руках опять оказалась лопата, лом, тачка, но проработал я недолго. Фельдшер штрафной колонны был некто Журавлев. Он, как я узнал, был сексот. К нему я не заходил. Кого-то из воров он выдал и поплатился жизнью. С проломленной головой его нашли между бараками.

Начальником колонны № 3 оказался бывший начальник колонны I. Он знал меня и после убийства Журавлева назначил меня зав. медпунктом. В лагере я уже приобрел достаточный опыт вообще и в обращениях с ворами, в частности.

В первый же день моей работы, расталкивая очередь, вошел коренастый, с наглыми глазами, парень и без всяких предисловий сказал: "Ну, вот что, лепило. Я тот, кто зону в руках держит. Понял? Мне и еще двоим товарищам надо съездить в лазарет, ты пиши направление, болезнь придумай, а остальное - дело мое".

Я написал направление на консультацию на всех троих с каким-то диагнозом под вопросом. Утром с моим направлением их увезли в лазарет, а вечером они вернулись, привезли с собой спирт и что-то еще.

- Настоящих больных освобождай, дело твое, а шестерок гони в шею. Не боись, тебя в зоне никто не тронет, - заявил мне главный пахан зоны.

123

Беспокоила мысль о Портном. Я знал, что в покое он меня не оставит. Что делать, думал я.

Уборку в медпункте, стационаре проводил санитар. Его подобрал я сам из числа знакомых заключенных, которых я знал, как честных и добросовестных. Это был мужчина средних лет, осужденный, как и я по ст. 58 пункт 10 на срок 10 лет. До ареста работал учителем в сельской школе. Он помогал мне и в ведении приема, делал перевязки, измерял температуру.

Амбулаторные карточки, тем более истории болезни не велись.

Все, кто обращался за медпомощью, записывались в журнал, с указанием фамилии, номера бригады, краткий диагноз и освобожден или нет от работы. Прием проводился до позднего вечера, пока не уходил последний посетитель. Приходило от 30 до 100 человек в день. Почти половина освобождалась от работы.

Обращались по разным причинам. Приходилось лечить зубы и удалять их, в чем я получал неплохую практику. Удачно у меня получалось удаление. Я же производил вскрытие фурункулов, гнойников, которые были как следствие инфицирования царапин, ран, ушибов, так и вызванные искусственно. Так называемые мастырки. Способов было много. Царапину специально замазывали грязью, слюной или же иголкой с ниткой прокалывали кожу, нитку обильно смачивали слюной, нечистотами, что и приводило к образованию гнойников - флегмон. Один пришел на прием в зашитым нитками ртом. Это глупый трюк, рассчитанный на внешний эффект. Нитки были расстрижены, удалены, ранки смазаны йодом и уходи. Кстати, обошлось без осложнений и нарывов. Некоторые нагревали в мешочке песок или камень и ложили под мышку, чтобы нагреть ткани и получить повышенную температуру при измерении, что легко проверялось и разоблачалось.

Многие приходили с жалобами на боль в животе и понос, что также проверялось. Контингент заключенных был молодой, где-то от 20 до 40 лет.

124

Сердечные заболевания встречались редко, а вот бронхиты, плевриты и воспаление легких - довольно часто. Плохая одежда, мороз на работе и холод в бараках, духота способствовали и вызывали легочные заболевания. Таких больных я помещал к себе в стационар, а при тяжелых формах болезни отправлял в лазарет. И все же основным видом, поводом к обращению в медпункт было истощение, дистрофия. Излечить истощение, разумеется, невозможно не только в условиях медпункта, но и в лазарете.

Тяжелая работа, отвратительный лагерный быт, плохое питание высасывали у человека все силы и соки. Сначала исчезал весь жировой слой под кожей, начиналась атрофия мышц. Ягодичные мышцы атрофировались так, что анальное отверстие все открывалось взору. Не надо раздвигать ягодицы как в тюрьме, чтоб увидеть не спрятано ли что между ними. Все было на виду. Присоединившийся к истощению дистрофический колит окончательно доканывал человека и сводил его в могилу.

Питание и условия я улучшить не мог. Я мог освободить от работы, положить к себе в стационар и отправить в лазарет, стремясь приостановить, задержать истощение, спасти жизнь. Для профилактики заболевания цингой я делал хвойный настой. Из лесу привозили ветки сосны или ели. Я специально освобождал от работы ежедневно двух - трех человек для помощи. Они ощипывали у веток иголки, санитар в деревянном корыте рубил их топором. Измельченная масса засыпалась в бочку и заливалась кипятком. Получался зеленоватый настой. На вечернем приеме я обязательно заставлял пить этот настой всех, а санитар в ведре разносил по баракам. Надо отметить, что многих хвойный настой буквально спасал от цинги.

Однажды вечером ко мне не пришел, а привели мужчину с жалобами на сильную, жгучую боль в ноге. При выяснении и осмотре оказалось, что уже сутки, как он портянкой натер ногу, до кровавой мозоли. Ни к кому не обращался и вышел на работу. К полудню у него сильно нога заболела, но конвой в зону его не повел и только вместе со всеми его

125

привели товарищи с работы ко мне. Вся стопа и до половины голени была - вспухшая. При надавлении пальцем оставались ямки. Температура поднялась до 39, 5 градусов. Были явные признаки гангрены. Требовались антигангренные медикаменты и хирургическое вмешательство. У меня не было ни того, ни другого. Я пошел требовать конвой и подводу, чтобы срочно отвезти в лазарет. Увы! До утра в отправке в лазарет отказали.

Опухоль ноги буквально на глазах поднималась все выше и уже достигла колена. Требовалась срочная ампутация ноги. Иначе неминуемая смерть.

Больной и сам понимал свое состояние. Я вновь обратился к охране с просьбой срочно везти его в лазарет. И опять отказ. Что делать? Больной кричал и умолял меня отрезать ногу.

Посоветовавшись с товарищами, я решился на операцию. Скальпели, зажимы, иглы хирургические у меня были. Но не было пилы, чтобы перепилить кость. Я взял обыкновенную ножовку с мелкими зубьями. Весь инструмент тщательно прокипятил. Своему санитару рассказал в чем и как он должен мне помогать при операции. Оба одели чистые халаты. Больного уложили на стол. Ему сделал обезболивающие уколы морфия и приступил к удалению ноги. Решил резать посредине бедра, которое смазал йодом. Выше места предполагаемого разреза наложил жгут. Бинты, вату, простыни приготовил заранее.

Методику продумал подробно: делать все так, чтоб меньше кровоточило и меньше приносить мучений. Широким скальпелем быстро перерезал все мягкие ткани бедра, наложил зажимы на кровоточащие сосуды /наложенный выше раны жгут уменьшал кровотечение/ и ножовкой начал пилить кость бедра. Еще два человека держали больного, который стонал, охал, кусая до крови губы. С трудом, но кость удалось перепилить, ногу отбросил в таз и наложил крепко тщательную повязку из антисептичных бинтов.

Сколько времени вся операция заняла, я не знаю. Часов не было. Больного уложили на койку и под действием морфия он уснул. Я от нервного и физического перенапряжения, не снимая окровавленного халата,

126

упал на кушетку и долгое время лежал, находясь в каком-то забытьи, оцепенении.

Утром выделили конвой, подводу и я повез больного в лазарет. Отрезанную ногу я завернул в простынь и тоже взял с собой.

Еще во время операции почти все заключенные в зоне знали, что я решился на такое сложное дело, желали успеха, а утром многие приветствовали меня.

В лазарете я все подробно рассказал врачу-хирургу, который был крайне удивлен, но все действия нашел правильными. Диагноз был бесспорно правильный - воздушная гангрена. Позже я узнал, что этот мужчина остался жив, культя зажила и он на самодельном протезе из березовой чурки уже ходил по лазарету, при встрече сердечно благодарил меня за спасение жизни.

Но встречалась "ампутация" и другого рода. Было несколько случаев, когда сами клали на пень левую руку и топором отрубали себе пальцы. Это так называемые саморубы. Когда топор был острый, а удар сильный, то пальцы, реже кисть, отскакивали от одного удара. Оставалось сделать перевязку. Но были и такие случаи, что пальцы, с раздробленными топором кистями свисали вниз. Требовалось удаление кусочков костей и пальцев.

Саморубы признавались членовредителями. Оформлялись соответствующие акты, заводилось новое уголовное дело, суд по статье 58-14, как контрреволюционный саботаж, и срок дополнительно 10 лет. Надо добавить, что саморубов не уважали и сами заключенные. Во-первых, потому, что многих вызывали на допросы как свидетелей, подозревали в пособничестве, ужесточался режим. Во-вторых, действовала какая-то зависть, что дескать, какой-то будет освобожден от тяжелой работы и до излечения будет в лазарете. Глупая зависть, жестокая. Слишком большой ценой давалась эта инвалидность. После того, как рана на отрубленных

127

пальцах заживала, на вспомогательных работах их все равно заставляли работать.

Помню такой случай, когда один заключенный Опельштейн сам не решался отрубить себе руку, не хватало мужества, и уговорил другого заключенного отрубить ему пальцы с условием, что он его не выдаст и всю ответственность возьмет на себя. Тот согласился, но когда Опельштейн положил руку на бревно, вместо острого лезвия топора по руке ударил обухом. Кости пальцев оказались раздробленными, но на месте. От дикой боли Опельштейн заревел во весь голос. Впоследствии кости срослись, но его все равно судили как членовредителя - саморуба. Ему пригрозили убийством и он того, кто ударил топором, не выдал. Иначе судили бы обоих.

Насколько слов о структуре лагеря - колонны. Схема их везде одинаковая. Разница в лицах, индивидуальных чертах, где мягкий становится жестоким, а жестокий - очень жестоким до тирании и изуверства. Возглавлял колонну начальник, глава администрации, как правило, лицо гражданское, нередко из бывших заключенных. Но ему не подчинялись работники охраны. Охрану возглавлял начальник охраны - командир взвода - лейтенант или младший лейтенант. Его заместитель - старшина. Надзиратели на вахте и в зоне подчиненные начальнику колонны - лагеря, а в вопросах охраны - начальнику охраны. За группой колонн-лагпунктов закреплялся уполномоченный оперчекистской части. Его распоряжения обязательны для начальника колонны и командира охраны в смысле режима и усиления охраны. По указанию "Кума" оперуполномоченного заключенного могли избить, посадить в ШИЗО, лишить переписки, поставить на определенную работу, снять с работы. "Кум" являлся всевластным хозяином . Он не имел права никого освободить, но имел право и пользовался им, возбудить уголовное дело, спровоцировать его и по заведомо-ложным фактам отдать под суд и проверить, чтобы действительно осудили. Не было случая, чтобы суд оправдал кого-то.

128

У начальника лагпункта были помощники - все из числа вольнонаемных, проверенных. Помощник по труду - у него хранились все документы на заключенных - формуляры. Помощник по труду отвечал за привлечение всех к работе, к труду. Его помощником был нарядчик из числа заключенных, но только не политический, а из уголовников, хам, вышибало. Нарядчик выгонял на работу, проверял оставшихся.

Помощник начальника по культвоспитательной части - КВЧ. Его помощник культорг - из уголовников. Их обязанности призывать, убеждать заключенных хорошо трудиться. Только труд облагораживает человека. Составлялись лозунги - призыв типа "На трассе нет дождя, в зоне нет отказчиков". Вывешивались стенгазеты, восхваляющие ударников и бичующих лодырей. Через КВЧ шла почта. Организовывались кружки самодеятельности. По своей безграмотности, полном отсутствии признаков культуры, понятия в искусстве, музыке ничего хорошего показать внедрить, во что-то убедить, разъяснить они не могли. Если в лагпункте из числа заключенных находились люди с музыкальными или иными артистическими, культурными, художественными дарованиями, они хоть что-то с учетом условий показывали в кружках самодеятельности на сцене.

Однако программа тщательно проверялась и КВЧ, и начальником и "Кумом". Поощрялись острота, сатира на заключенных, критика и похабщина. Главное - чтоб смешно.

Пом. начальника по снабжению и быту отвечал за выписку, доставку продовольствия, одежды для заключенных. Контролировал выписку продуктов согласно норм. В его ведении находились склады, пекарня, кладовщики, экспедиторы, бухгалтер заведующей выпиской продуктов и одежды, он контролировал работу кухни, своевременную доставку топлива /дров/, воды, освещения.

Начальник по производству или старший прораб. Отвечал за производство работ, выполнение плана, технику безопасности, обеспечение инструментом. У него находились проекты трассы, зданий или других

129

объектов. В его подчинении были мастера, прорабы, техники, нормировщики, геодезисты, бригадиры. От прораба, мастера зависел практически выполненный объем работ бригадой, а нормировщик объем сравнивал с нормами и выводил процент выполнения плана. За выполнение полагался доппаек в виде порции каши и куска хлеба. Ясно, что заключенные заискивали перед ними.

Нередко на трассе применялась так называемая туфта. Например, на трассе после замера ее длины-столбики переносились назад и на второй день этот же объем предъявлялся снова. Об этой простой туфте знали все и в какой-то степени мирились как с неизбежным злом. В порядке борьбы с туфтой палки столбики отменили. Вместо них на границе обмера оставляли своеобразные столбики из нетронутого грунта. Но заключенные быстро нашли другой способ. В земле выкапывалась ямка на нужное место, оставленный столбик нетронутого грунта осторожно выкапывался, переносился в заранее приготовленную ямку, укреплялся. Эффект тот же, что и от столбика палки.

Нормировщик выискивал нормы, усложняющие производство работ, а следовательно уменьшение объемов. Часто можно было слышать фразу: "Если б не туфта да амонал - не построили бы Беломорканал".

В какой-то степени туфта помогала выживанию да и строительству трассы железной дороги тоже. Организация производства, выполнение фактических объемов работ покрывалось количеством заключенных. Главное строительство дороги продвигалось вперед, а какой ценой - неважно.

Не тысячи смертей, не производимые затраты имели значения, а главное - вперед. Не хватает рабсилы - пришлют.

Главные бухгалтеры в основном назначались вольнонаемные, но были и из числа заключенных. На уровне счетоводов, нормировщиков, техников-расчетчиков, чертежников допускались лица, осужденные по 58 статье, потому что среди них были грамотные, умные люди.

Наконец, внизу иерархической лагерной лестницы был комендант. Это злосчастная фигура, как правило, из числа наиболее вредных уго-

130

ловников, но не воров. Комендант должен обладать физической силой, должен быть хамом, мордоворотом, человеком без принципов. Он должен выполнять все, что прикажет начальник, надзиратель, помощник начальника и помощник помощников. Его обязанность грубой силой выгонять на работу, тащить в ШИЗО, быть верным псом "кума", охраны, которые часто его же и презирали, а заключенные ненавидели.

В силу своей природной испорченности, усугубленной лагерным строем, коменданты сами нередко совершали нарушение режима и были наказываемые, попадая в немилость к своим хозяевам, их освобождали от работы коменданта и зачисляли в рабочие бригады. На своей шкуре они испытывали ненависть заключенных за прошлые деяния, были случаи и убийства. Боясь расправы со стороны заключенных, бывшие коменданты сами просились в ШИЗО или перевести в другой лагерь, чтобы избежать неизбежной расплаты.

Уровень познаний начальников и их помощников, как уже говорилось, был низкий. Приведу такой пример. По иронии судьбы начальником одного лагпункта была бывшая проститутка. Освободилась. Втерлась в доверие и стала начальником. Бригада мужчин прокладывала дорогу-лежневку, проверяя работу бригады, она осталась недовольной, приказала заменить уложенные бревна на другие, цинично высказывалось при этом: "у меня бывали в п.... мужские члены толще, чем ваши бревна". Что можно добавить к моральной стороне этого "человека".

А вот второй пример. Для отсыпки железнодорожного полотна на платформах подвозилась щебенка. Разгружали ее вручную, лопатами. Платформы с привезенной щебенкой поставили так, что уровень разгруженной ранее щебенки /габарит/ не позволял разгружать только что поставленные платформы. Мастер звонит начальнику лагпункта и просит переставить состав, так как разгружать не позволяет габарит.

Начальник в ответ обругал мастера, заявляя: "Кто начальник? Я или габарит? Гоните габарит к чертовой матери, а платформы разгру-

131

жайте!" Что можно ответить на такой приказ?

В отличие от всей администрации лагеря особое положение занимала медицина вообще и зав. медпунктом, в частности. На 98  процентов все врачи и фельдшера были из числа осужденных по статье 58-10, заменить их было просто некем. Администрация вынуждена считаться с ними. Врачи и фельдшера были образованными людьми, профессионалами в своей деятельности, по самой специфике профессии не могли и не подчинялись никому, кроме своего непосредственного руководства. Поставленный диагноз мог отменить только другой врач, более высокой квалификации и должности. Но подобных фактов почти не было. Только явные, наглядные нарушения или провокации, как в  случае со мной, могли быть использованы против медработников.

Был такой случай. На прием пришел выдававший себя за вора в законе, но не являясь таковым, некто Денисов. В приемной он приоткрыл полу телогрейки, показывая топор и потребовал освободить от работы. Я сказал: "Дай руку проверю пульс". Левой рукой взял его правую руку и с размаху врезал ему в переносицу. Он упал на спину, топор вылетел из-под полы. Я быстро схватил топор и пинками выгнал его из приемной. Находившиеся в приемной и в ожидании человек 15 возгласами поддержали мои действия. Денисов, пользуясь силой, наглостью, многих терроризировал, бил, отбирал курево, продукты и т.п. В моих действиях все поняли: не избиение, а избавление, принижение наглого вымогателя. Поняли, что с такими, как Денисов, надо не бояться, а давать отпор. Денисов стал вести себя в зоне с заключенными значительно тише, а, встретив меня, сказал, что не ожидал такого отпора и он на меня не в обиде.

Среди заключенных у меня было много друзей и даже среди уголовников, они уважали меня за честность, знали, что я никого не выдавал и не выдам, не вмешивался в их междоусобные споры, всегда был готов оказать помощь всем, что у меня есть. Многие делились воспоминаниями

132

из своей жизни, вознося свое  "геройство и подвиги". Я выслушивал каждого, кто обращался. Неплохие взаимоотношения складывались и с лагерной технической интеллигенцией, но я не терпел комендантов, зная их продажную душенку. Они чувствовали это и отвечали тем же и в то же время вынуждены были со мною считаться, побаивались, зная, что и сам я за себя постоять сумею и друзей у меня достаточно.

Начальник лагеря, иногда "кум" проверяли освобожденных от работы. Я в присутствии их измерял температуру, смотрел рану, гнойник, снимая повязку.                                                        

Были факты, когда явно больного, не считаясь с заключением медработника, заключенного отправляли на этап в другой лагерь, помещали в ШИЗО, творя произвол и беззаконие.

В своей деятельности я придерживался установленных самим для себя принципов. Во-вторых, всегда действовать смело, прямо, решительно, безбоязно. Я не боялся угроз со стороны отдельных заключенных. Уголовники неоднократно испытывали меня на испуг, но безрезультатно, В то же время, когда меня прямо просили дать день-два отдохнуть - я это делал. К своей профессиональной работе фельдшера я относился более чем серьезно. Пополняя теоретические и практические знания, я в своей квалификации имел определенный успех и авторитет среди врачей, заключенных в  зоне, администрации и гражданского населения лечившихся у меня.                                         

Описываемые мною - не только период нахождения на этой колонне, а обобщение деяния во всех лагпунктах Севдвинлага.

На штрафном пункте я пробыл около пяти месяцев и серьезно заболел. По селектору сообщил в санотдел начальнику Максимову о своей болезни, сказал, что я не могу работать. Приехал врач, осмотрел меня и отправил в лазарет с диагнозом воспаление легких. Температура достигла 39, 5 градусов. Давило грудь, кашель судорожно содрогал все тело. Лазарет располагался на станции Шанголы и имел кодовый номер 3. Проболел несколько недель. После выздоровления меня оставили работать в том же лазарете фельдшером хирургического корпуса.

ШАНГОЛЫ

134

Ш А Н Г О Л Ы

В лазарет Шанголы поступали больные с лагпункта, отстоящих примерно на пятьдесят километров в обе стороны. Начальником лагеря была врач Сахарова, подстригавшаяся под мужчину и говорившая грубым мужским голосом. Главврачом был заключенный азербайджанец из Баку - Новруз, он же хирург и зав. отделением. Работая фельдшером, я подружился со своими коллегами из других отделений и в свободное время мы собирались, играли в домино, часто шутками старались забыться, исключить на время из памяти тревожные мысли. Кормили нас скудно, не досыта, хотя и не голодали.

В лазарете были и женские отделения. Женщины в основном были из числа осужденных за различные бытовые преступления, опоздания на работу, за сбор колосков в поле, или несколько килограмм картофеля. Действовал знаменитый Сталинский указ о борьбе с хищениями. В колхозах женщина после тяжкой дневной работы, не имея ни грамма в доме хлеба, для своих голодных детей, приносила с поля набранные в подол платья или в карман несколько килограмм картофеля или зерна в колосках, которые все равно бы сгнили. За всеми велась слежка. Пойманную отдавали под суд. Наш самый гуманный советский суд мать голодных детей, женщину, у которой часто муж, брат или сын был на фронте, защищая страну Советов, приговаривал к лишению свободы сроком от 5 до 10 лет. Дети оставались на произвол судьбы и счастье, если родственники подбирали их к себе, хотя сами вели полуголодную нищенскую жизнь.

Подростки попрошайничали, организовывались в группы, находили работу сообща или примыкали к преступному миру, пополняя ряды воров. В Севдвинлаге были специальные женские лагпункты, где женщины работали но лесоповале, копали землю, переносили грузы и т.п. В лазарет женщины попадали, как и мужчины, с разными

135

заболеваниями: травмы, ожоги, легочные болезни, дистрофия. Если мужчина дистрофик выглядел костлявой мумией, то на женщину смотреть страшно. Как тряпки свисающие груди, плетями висящие руки, отсутствие бедер, ягодиц - страшное видение. Среди женщин были разные национальности: русские, украинцы, татарки, цыганки, еврейки. В лазарете женщины стремились, как можно дольше задержаться, прибегая к различным способам, даже поступаясь своей женской честью.

Вход в женский корпус и выход были свободны, но принципиально вход посторонним мужчинам, кроме медперсонала, запрещался. Лица, пойманные в женском корпусе, подвергались наказанию, впрочем, наказывались и женщины, к которой приходил мужчина. Тем не менее заходили и встречались. Встречались не ради любовных утех и секса, а для простого общения, разговоров. Взаимопритяжение полов неподвластно режиму и запретам. Уличенных в интимных связях наказывали вплоть до выписки из лазарета на лесоповал. Впрочем, некоторые женщины в скором времени вновь прибывали в лазарет с другими заболеваниями и даже с членовредительством (делали себе обширные гнойники).

В хирургическом корпусе операционной сестрой работала молодая девушка после окончания техникума. Звали ее Марина. Мы с ней подружились и в свободное время часто беседовали на разные темы, в том числе и любовные. Ее замечательные шелковистые русые косы спускались ниже пояса и приводили меня в восхищение, в восторг. Я нежно гладил их своей рукой и прятал в них свое лицо. Под впечатлением разговоров с Мариной я написал несколько стихов.

Однажды к себе в кабинет меня вызвал начальник лазарета Сахарова и сказала, что до нее дошли сведения о наших дружеских отношениях с Мариной. Я сказал, что у нас чисто платоническая любовь. Никаких интимных отношений нет. Разве мы не можем разго-

136

варивать по хорошему? Сахарова предупредила, что если сведения о моих отношениях с Мариной дойдут до Портного, то мне несдобровать, да и на Марину ляжет незаслуженно грязное пятно. Лучше для всех, если меня переведут на рядом находящийся лагпункт для работы по специальности. Я по долгу службы буду иметь возможность приезжать в лазарет. Но судьба распорядилась иначе. Через несколько лет я приехал в лазарет Шанголы, но Марины там уже не было, что с ней, где она я не знаю.

Находясь в Шангольском лазарете, общаясь с ребятами моего возраста, разумеется мы вели разные душевные разговоры, в том числе и о любви, о чувствах, делились впечатлениями, взглядами. Мы были молоды и не чужды всего, что свойственно нашему возрасту. Я писал разные куплеты о любви, сатирические и душевные, навеянные своими грезами, мечтаниями и по разговорам товарищей.

В памяти остались такие:

Я ждал тебя, часы ползли устало,

Как старые враги.

Всю ночь меня будил твой голос милый

И чьи-то слышались шаги...

Я ждал тебя,

Прозрачен, свеж и светел

Осенний день повеял над землей,

В немой тоске я день чудесный встретил

Своею жгучею слезой.

Пойми меня, что в этой жизни,

Чтоб быть с тобой я каждый миг ловлю.

Я люблю тебя безумно,

Как жизнь, как счастье люблю.

137

КАТЯ

Катя, Катюша,

Подруга моя.

Катя, Катюша,

Любила меня.

Прошли злые вьюги,

Прошли холода

И вот наступила

Отрадна весна.

Мы с Катей гуляли

В саду вечерком.

Мы с Катей катались

На лодке вдвоем.

И видели с Катей

Нас вместе везде.

Казались счастливыми

Мы на земле.

И вот я однажды

Шел вечерком

И Катю увидел

С другим пареньком.

Они обнимались,

Они целовались,

Довольны собою,

Счастливо смеялись.

Вся кровь закипела

Гневом во мне

И стал я как будто бы

Сам не в себе.

138

Я бросился к ним

Быстро вынял кинжал...

Друг с мертвой Катей

Рядом лежал...

С тех пор я не знаю

Покоя ни дня,

Прощай, дорогая,

Катя моя.

Ты за измену

Погубила себя

И вместе с тобою

Прощай, жизнь моя.

ОКСАНА

На тропинке утром рано

По пути к себе домой

Черноокая Оксана

Повстречалася с Фомой.

Он ей шепчет еле слышно:

"При луне тебя я встречу,

У Николы, возле вишни

Проведем мы вместе вечер".

Размечталася Оксана,

Из ведерка льет вода,

Любовь девичья - не шутка,

Милый, дорогой Фома.

Бьется сердце черноокой,

Радость встречи предвещая.

Буду ждать я дорогого,

Там, где вишенка густая.

139

Вот и вечер наступает,

Встретил милую Фома.

Они долго говорили

Возле вишни у плетня.

А о чем договорились,

Знает звездочка одна.

Х Х Х

Я тебя, моя плутовка,

Горячо люблю.

Положи свою головку       

Ты на грудь мою.

Обеими руками, обними сильней

И уста с устами

Сердце с сердцем склей.

Что боишься ласки?

Милая моя.

Посмотри мне в глазки,

Поцелуй меня.

Х Х Х

Дни слагаются в недели,

в месяцы, бегут в года.

Незаметно пролетает

Наша юная пора.

Наступает зрелость, старость,

Если только доживешь.

Коль родился - жить ведь надо

Если сознание - живешь.

А сознания не стало

Жизнь прошла, уже конец

140

От тебя лишь тень осталась

Ты не человек - мертвец.

Х Х Х

Я сижу у окна и смотрю на цветы,

Как ветер их стебли качает

И пышны бутоны цветов

Все ниже к земле пригибает.

Вот астры, гвоздика, пион

Сплелись и качаются вместе.

Настурция и ноготок

Сжались как в хорошем семействе

Выше всех поднялся над цветами

Репей. Он дик и могуч

С ароматом цветов считается мало

На бутоне колючие иглы растут,

Готовы колоть кого б ни попало.

Х Х Х 

Как волк голодный и усталый

Бродяга северных лесов,

Ему и мне теперь мешает

Дубова дверь, тяжел засов.

Но вот судьба нам улыбнулась,

На волю выскочили мы.

Одною мыслью одержимы.

Вперед, подальше от тюрьмы.

Увы! Погоня уже близко

И злой борьбы не избежать.

Смерть не страшна, но жизнь прекрасна

Ее суметь надо отдать.

141

ВЕСНА

Проснулись деревья от зимнего сна.

Грачи прилетели - значит весна.

Солнышко светит, расстаял снежок,

Веселую песню поет ручеек.

Дети гурьбою бегут по траве

Кораблик плывет по бурной волне,

Радостны возгласы слышны в саду

Дети с восторгом встречают весну

Х Х Х 

Прощай, несчастная Россия,

Страна несбывшихся надежд.

Страна обманутых народов,

Страна героев и невежд.

Страна загубленных талантов,

Страна растоптанной мечты.

Страна погубленной природы,

Ее чудесной красоты.

Природа не вечна - беречь ее надо

Мудрость народа  гласит           

За жестокое к ней отношение  

Природа всем отомстит.

К воспоминанию одного бродяги

Ты "хороша" собой,

В том нету спора.

А посмотри: чем хуже я!

У тебя нос провалился,

Нету глаза у меня.

142

Ты в Ленинграде проживала

Знала все притоны, бардаки.

Я бродяга был бездомный,

Спал под лодкой у реки.

Х Х Х

Тучи по небу проплыли

Дождь прекратился, солнце взошло

Птицы на ветках песни запели

Ветер затих стало светло.

Вот в далеке переливом закатистым

В роще запел соловей

Сорочая трель по лесу слышится

Листья деревьев блестят веселей

Капельки с листьев падая на землю

Сверкают на солнце, блестят -

Бутоны цветов раскрываются

Тихо качаясь на солнце глядят.

Где-то петух кукарекнул задиристо.

Промычала корова, раздался лай собак

Рыбка в реке плеснулась играючи

Скрипнули весла, поехал рыбак.

Х Х Х

В преданья старины глубокой

Еще до Киевских князей,

Идут сказания в народе

О родине Руси моей.

До пришествия хазаров,

Половцев, монгол, татар

143

Русь Киевска существовала

Они же несли войну, пожар.

И Русь моя объединилась

Великой стала моя Русь.

В ее состав влились народы -

Сибирь, Кавказ и Беларусь.

Когда они объединились

Стала родина моя

Могучей, сильною державой  

От восхода, до заката дня.

Х Х Х

Я один как собака,

Как в лесу серый волк

С перебитою лапой

Не нашел в жизни толк.

Я ползу дальше, дальше

Скалюсь, лаю, рычу.

Только нету мне счастья

Я на волю хочу.

Х Х Х

Душа моя ты заболела - излечись.

Я дам тебе лекарство как отраву

Мы снова станем вместе - ты борись.

Борись с тем, что считаешь не по нраву

Давай, как прежде, будем мы идти,

Не расцепляя наши руки,

Ты телу даешь свои пути.

Оно - твоей лишь флейты звуки

144

И нету пользы иль добра

Коль тело без  души пасется,

Оно тогда - источник зла

Бездушным в мире остается.

Х Х Х

Солнца луч блеснул - восход

Сталин делает "обход".

Не успеет встать с постели

Слова гнева полетели

Вы, паршивые, ко мне!

И словно весь кипит в огне.

Луч гнева мечет своим взглядом,

Тряся от злобы тучным задом.

Маршалов, профессоров

В гневе задушить готов.

Обзовет людей скотиной

Ни за что и ни при что.

Себя чтит он полубогом,                        

Других не ставит ни во что.

145

РЕЧУШКА

Речушка, речушка, речушка

Каменистая наша река

быстры твои перекаты

крутые твои берега.

Речушка, речушка, речушка

каменистая наша река

на твоих берегах прошло мое детство

с тобой мои мысли, ты мне дорога.

Своею водичкой ты нас обмывала

Мы грелись в песке на твоих берегах

На водопой коней приводили

Цветы собирали на пышных лугах.

Речушка, речушка, речушка

тебя беззаветно люблю

с тобою всегда сочетаю

беззаботную юность свою.

 1942 г.

КУКУШКА

В лесу кукушка куковала

считая годы для людей.

С куста на куст перелетала

судьбой нерадостной своей.

Кукушка бездомная птица

Ты ищешь гнездо чужое

Меня с места на место гоняют

в лагерях "Севдинстроя".

146

Кукушка, кукушка, кукушка

что же ты замолчала.

Иль не хочешь открыть

того, что мне предвещала.

Кукушка, кукушка, кукушка,

что с тобою сталось?

Скажи мне родная кукушка

Сколько жить в лагерях мне осталось.

1942 г.

ВОСПОМИНАНИЯ О ДРУГЕ

В тот вечер кровь моя кипела

Недуг на части сердце рвал

И буря за окном ревела

Холодный дождь в окно стучал.

Больной мой друг изнемогая

С хрипеньем кашлял и стонал

И руки к сердцу прижимая

Он кровью слизистой плевал.

Рукой иссохшей рвал рубаху

И грудь худую обнажал

То теребил волос папаху

Сам безнадежно увядал.

А буря выла и стонала

в окно открытое гремя

какой-то ниткою незримой

с больным увязвая меня.

С восходом солнца друг умолк

В последний раз вздохнул свободно

Какой ужасный был конец

Его я помню превосходно.

147

Много лет с тех прошло

Судьба не раз меня клевала

Так дни юности прошли

И старость за спиною встала.

1942 год.

Нам нравилась, нас привлекала

Слепая вера в коммунизм

Она нас прямо Окрыляла

внедряя в мозг идеализм.

Капитализм мы проклинали,

"Своей дорогой мы идем!"

Не мыслили, не понимали

Того, как плохо мы живем.

Для себя коммунисты создали

на земле светлый, радостный рай

а народу сказали "строй коммунизм"

и о рае мечтай.

1948 год.

ПОД КРЫШЕЙ РОССИИ

Теле, радио, кино

Заполнено реформами

все советуют нам жить

правилами, нормами.

Рэкет, пьянство и разврат

захлестнуло общество

позабыли совесть, честь

превозносим новшество

148

Вся Прибалтика,

Чечня Молдаваны тоже,

На Россию поднялись

На что это похоже.

Где же наш патриотизм,

Гордость наша, где ты?

Позабыли и молчат

Писатели, поэты.

На святую нашу Русь

вновь "спустились" горе

терпенье лопнет и народ

слово скажет в споре

Политиканов болтунов

богатых новуришей

всех расставит по местам

под российской крышей.

Украина, Беларусь,

Казахстан с Кавказом

объединятся вместе все

вопреки указам.

1994 г.

РЕФОРМА

Болтают в думе и кричат

про законы, нормы

остается только тень

от большой реформы.

Внешне складно, хорошо

Закон их положительный

Ну а в жизни от него

Результат сомнительный.

149

Все депутаты - мудрецы

все законы знают,

только как нам дальше жить

того не понимают.

Берут реформы за пример

из США и Польши

а практически урвать

для себя побольше.

А народ? Народ простой,

ему б рублишко длинный.

Народ страдает слепотой

Слепотой куриной.

Зеленый доллар лезет к нам

Реформой прикрываясь

над российским над рублем

просто издеваясь.

Богачи и бедняки

в нашей жизни - норма.               

На черта она нужна

грабительска реформа.        

1992 год.

КОМАНДИРОВКА НА ФРОНТ

150

КОМАНДИРОВКА НА ФРОНТ

Переводить из лазарета на другой лагпункт не потребовалось. Все решилось по другому.

В октябре 1943 года меня вызвали с вещами на вахту и ничего не объявляя в поезде повезли в г. Вельск. На сборном пункте собралось около трехсот человек. Пришел областной военный комиссар и объявил, что наше ходатайство о посылке на фронт удовлетворено. Мы больше не заключенные, мы добровольцы, едущие на войну. Погрузили в товарные вагоны точно так же, как для заключенных, только дверь не закрывалась на замок и мы поехали в сопровождении особых войск НКВД.

Прибыли на Вологодский сборный пункт - г. Грязовец. Нас переодели в солдатское обмундирование, разбили на взводы, роты, батальоны. Командиров назначили из проштрафившихся офицеров. Нашим комзводом был лейтенант Петров, уже принимавший участие в боях. За что попал в штрафной для меня было неизвестно и вообще эти вопросы никому не задавались.

С месяц проводилась усиленная военная подготовка с практическими занятиями и отработкой приемов боя на местности. В техникуме у нас преподавалась военная подготовка с практическими занятиями. Некоторое представление об армии я имел. Нас обучали, что бить врага будем на его территории, что наша армия всех лучше и сильней и это понятие вселились во все наши действия. За нашим обучением пристально следили, много времени уделялись политзанятиям.

Наш батальон прибыл в состав 285 дивизии 54 армии Волховского фронта. Каждый из штрафников свое пятно - судимость, должен смыть только своей кровью, после чего мог быть переведен из штрафного в обыкновенную воинскую часть.

Известно, что на фронте всегда есть более и менее опасные участки. Штрафники использовались на самых опасных участках, где

151

предполагались большие людские потери. Командующие фронтом, армиями планировали действия огромных масс людей на больших территориях, применяя различные роды войск и в определенной мере располагали сведениями о силах врага.

Солдат видит перед собой небольшой участок. Вплотную противостояли живые, реальные, видимые люди, стремящиеся уничтожить, убить, искалечить противника и остаться живым самому. Перед каждым боем в душу закрадывался страх быть убитым. Чтобы остаться в живых, необходимо перебороть страх смерти, запастись жаждой жизни.

О войне написано много книг и сколько бы еще не писали все - что было описать все равно невозможно.

О войне, фронтовых событиях, разных происшествиях которых у меня было много, но я их не описываю. Мое повествование посвящено в основном политическими репрессиям проводившимися в стране. Мое непосредственное участие в боевых действиях можно рассматривать как одну из множества видов репрессии. Ибо на фронте я был нужен как живой механизм, винтик, выполняющий определенную задачу под контролем других механизмов. Если бы убили не велика печаль и горе, туда ему вражине и дорога. Жив остался, твое счастье, живи, но при малейшем проступке вернуть обратно в лагерь труда не составит. Твоя участь предрешение. Но человек всегда надеется на будущее лучшее и свои силы, свое тело до последней клеточки готовит к жизни.

Жажда жизни рождает храбрость, которая, сочетаясь с умением применять единственно правильный прием в данный момент, рождает героизм. Любые мысли, кроме боевых, кроме уничтожения врага, могут быть гибельными. В бою раздумывать некогда, ни о родных, ни о Родине, ни о Сталине, ни о ком, кроме своих действий, чтобы победить врага. Своя самозащита тесно связана с защитой товарища и всех вместе - это приводит к победе или к поражению. Горе тем, кто не сумеет преодолеть свой страх смерти, боится быть убитым, проявит трусость, а

152

значит даст возможность врагу победить тебя, убить.

Конечно, храбрецы также гибнут - это неизбежно в бою, но больше и чаще гибнут трусы или растерявшиеся, не сумевшие сделать определенные действия. Умный, опытный солдат даже при бомбежке и артобстреле выбирает позицию менее уязвимую, заранее предугадает куда упадет бомба или снаряд. Ну, а при прямом попадании - что же прощай земля родная. Война это не только стрельба и бой. Война это тяжелый труд, работа.

Очень важно всегда быть уверенным в победе, не поддаваться унынию, грусти. Шутки, анекдоты веселые, порой несуразные истории поднимают настроение, боевой дух солдата. В армии всегда уважают. любят шутников - весельчаков. Перед боем выдавалось по 100 грамм спирта, что в немалой степени воодушевляло, придавало храбрости. В бою наступает какое-то отупление чувств, озверение, ярость. Прибавляется силы, энергии. Забываешь все, кроме сиюминутного.

Как на войне? А на войне, как на войне. Ты стреляешь в тебя стреляют. Ты убиваешь - тебя убивают. А если убьют, то тут уж не зевай - быстрей смотри где врата рая и бегом туда. Пули? Пули не бойся. Попадет в лоб - отскочит, попадет в рот - проглотишь. Пуля просвистела - значит уже пролетела. Так что пуля не страшна. Свою пулю не услышишь, почувствуешь боль - значит вот она голубушка, твоя. Враг! Что это такое? На войне правильней говорить надо "противник", то есть тот, кто против вас. Враг может быть и лично один человек. Кто-то кому-то сделал плохое или не сделал что-то и он может стать вашим недругом, врагом временным или на всю жизнь. Это уже зависит от причины, вызвавшей вражду, от индивидуальной стороны характера определенного человека. Мстительный человек из-за незначительной причины может стать вам врагом на всю жизнь и наоборот мягкий великодушный человек проща-

153

ет значительный проступок, факт, действие словом и даже делом. Следовательно, в обыденной жизни врагом становится определенное лицо и по определенной причине. Человек, ставший для вас врагом в личной жизни, может находиться вместе с вами в обществе, в коллективе и даже в семье. Вы устраняетесь от общения с ним, игнорируете его, не замечаете или наоборот, стремитесь чем-то его перебороть, быть лучше его, не помогать ему в работе, в жизни, не оказывать даже мелких услуг, не разговаривать с ним, сообщать друзьям об отрицательных его сторонах, мешать в работе, препятствовать в продвижении по службе, возможно, в душе желаете ему смерти и даже сами лично предпринимаете покушение на его жизнь, стремитесь убить, уничтожить его физически. Уничтожите конкретное лицо.

На войне враг - это совсем другое дело. На войне враг - это не отдельный индивидум, это масса людей, объединенных одним стремлением уничтожить, победить, поработить тебя и твой народ. На войне враг лично тебе не нанес оскорбления, ты не знаешь его в лицо, тебе неизвестно, кто он, хороший человек или плохой, ты не вступал с ним в пререкания. Не знаешь его профессию, но эти лица, масса людей, которые намерены и делают все от них зависящее, чтобы уничтожить тебя физически и соответственно вы тоже предпринимаете все меры, все способы, все уловки и хитрости, чтобы уничтожить, убить его. Убить любым способом, при помощи различного оружия, различных других средств и если необходимо, то и собственноручно, непосредственно ударом своей руки, чувствуя, явно ощущая удар, конвульсию и смерть врага. Видите, ощущаете предсмертную судорогу, агонию врага, довольны, рады в его смерти, в своей победе. Совершается что-то ужасное, противоправное омерзительное по своей сути противочеловеческое. Человек в мирной жизни не способен нанести физическую боль другому человеку, животному, человек, которому сам факт нанесения какой-то боли другому существу,

154

какого-то физического насилия на войне убивают себе подобного человека, не чувствуя ни ужаса, ни раскаяния в содеянном. Считает убийство, узаконенной войной, необходимым убийством. Совершает противоестественное, противоприродное действие, чуждое его морали и психологии.

И тем не менее, против своего желания вы идете в бой, идете на убийство и совершаете его. Наш батальон занял позицию на передовой линии фронтового участка.

Противник занимал небольшую, но господствующую над данной местностью, высоту. Нашему батальону поставили боевую задачу - выбить противника с высоты, закрепиться за ней — до подхода подкрепления.

Первый бой. О! Сколько он принес раздумий. После артподготовки мы бросились в атаку. Малоподготовленные, не опытные бросились вперед. Кто-то падает впереди, сбоку. Не оглядываюсь, бегу. Вот окопы немцев. Передо мной выросла фигура немца в каске. Я выстрелил в него и тут же ударил штыком. Поворачиваюсь направо, где так же дерутся. Бегу по проходу, еще, кого-то бью, стреляю. Вдруг огнем обожгло левое плечо, но рука действует. Наши уже на высоте. Немцы отошли. Срочно закрепляемся в их же траншеях. Бой окончился, хотя еще постреливали. Сколько времени длился бой, не помню. Убитых много. Погиб и наш комвзвода. Нас осталось во взводе человек пятнадцать. Командира нет. Беру обязанности на себя, о чем и объявляю оставшимся в живых. Вскоре подошел второй батальон, сменил нас и занял оборону. Поредевший штрафной отвели на вторую линию. Погибло много. У меня оказалось ранение в плечо. Рана не глубокая. В медчасти сделали перевязку, в медсанбат я не пошел. Был убит и наш командир роты.

В другую часть меня не перевели, несмотря на ранение. Пришло пополнение, но командиров не было и меня утвердили в должности

155

комвзвода, на языке солдата - ванька - взводный. Надо сказать, что младший и средний комсостав очень часто гибли и им не всегда находилась замена. Комбат комроты и тем более комвзвода - всегда были в первых рядах. Показывая пример первыми поднимались в атаку, и первыми гибли. Требовались отчаянные, не дорожащие собой ребята.

Боевые действия на нашем участке затянулись, не принося победы ни одной стороне, жили как и положено на фронте в землянках и окопах. Шли беспрерывные артиллерийские дуэли, но в рукопашный бой мы не переходили. От снарядов были убитые и раненые. Меня вызвали в штаб дивизии и предложили направить на курсы командиров. Я согласился. Кандидатов на командные должности набралось человек тридцать в дивизии. Курсы были организованы в тылу штаба фронта и располагались в селе Мишкино. В виду сильных боев и больших потерь нам досрочно присвоили звание лейтенантов и направили в действующие части.

Я попал в 364-ю стрелковую дивизию 8 армии. Месяца через два комроты отправили в госпиталь по ранению, а меня назначили временно вместо него.

В бою около Черной речки осколком снаряда выбило четыре нижних зуба, наполовину перервало язык и перелом нижней челюсти. С этим ранением я был госпитализирован. Самое плохое то, что я не мог разговаривать и есть пищу. Медсестра вливала в рот мне бульон, жидкую кашицу и ежедневные уколы внутривенно глюкозы. Медленно, но я выздоравливал.

Госпиталь находился в лесу в палатках. Был конец лета. 1944 года. Из госпиталя меня направили на Карельский фронт. Командующим фронтом был Мерецков. В бою за станцию Массельскую я командовал ротой и получил первую награду - орден Красного Знамени. Станция неоднократно переходила из рук в руки, но осталась за нами. Движение поездов по железной дороге не прекращалось. Мне присвоили звание ст. лейтенант.

156

В августе 1944 года нашу часть перевели в 14 армию в Заполярье на левый берег Кольского залива. Сильные бои были в районе долины Титовка у реки Западная Лица. Позднее это место назвали Долина Смерти. Наши войска разгромили немцев. Здесь в рукопашном бою я получил ножевое-штыковое ранение в грудь. Нож ударился в медаль на груди, соскользнул и на уровне пятого ребра слева (прямо над сердцем) вошел в мягкие ткани, на I см не дошел до сердца. Рана зажила быстро, но крови потерял много и мне делали переливание. Мне присвоили звание Капитана.

В феврале 1945 года наш отряд, где я был в должности зам. командира батальона, перебросили на третий Белорусский фронт в район Кенигсберга, принимал участие во взятии 15-го форта.

После официального окончания войны наш отдельный батальон перевезли в Литву в предместье Каунаса для борьбы с литовскими "бандами". Началась демобилизация войск и в то же время активизировалась деятельность НКВД. Начали вывозить всех подозрительных в Россию. Моя военная карьера началась удачно. Ранения полученные были не смертельны. Я остался жив. Получил награды - четыре ордена и две медали. Причем награда за боевые действия, а не юбилейные, которые в данное время некоторые так выставляют. Мне присвоили офицерское звание, должность. Ничего не предвещало угрозу и беду. Но человек предполагает, а МВД располагает и никого не выпускает со своего внимания. Неустанное, бдительное око всегда над нами. Черные тучи уже вовсю сгущались надо мной и "гром" грянул.

Я не страшился смерти, в бою бесшабашно бросался вперед, не прикрывался другими и не прятался, разумеется специально не искал смерти, не совал голову по пустому в пекло и не подставлял под пулю. Вместе с солдатами ел, спал, случалось и гулял. Сказывался

157

мой характер вологодского удалого парня. У меня всегда были друзья. Однако были и враги, тайные, скрытые. И один из них мой политрук. Я по природе слишком доверчив. Прежде всего в человеке вижу хорошее, что меня неоднократно подводило.

Мне предписывалось всемерно содействовать проводимой коллективизации, всех подозрительных, мешающих коллективизации, затаившихся врагом и т.п. подвергать аресту не считаясь ни с возрастом, ни с полом. Практически началось планомерное посягательство ни свободную жизнь, начались репрессии, аресты ни в чем не повинных людей.

Мы несли охрану объектов, вели работу по изоляции вооруженных разных банд, изъятия оружия, патрулирование и т.д., но от карательных операций и участия в арестах, репрессиях я отказался.

Мы вели разведывательную работу по выявлению банд, складов оружия. Были неоднократные стычки и убитые с обеих сторон. Вооруженные нападения не способствовали мирной жизни, резко осложняли обстановку. Было совершенно ясно и понятно, что война окончилась полной и решительной нашей победой. Отдельные убийства производили оставшиеся фашиствующие, запятнанные в крови, озлобившиеся элементы. Своими действиями они наносили вред прежде всего своему же народу. Таких лиц мы вылавливали и передавали их судебным органам. В этих вопросах помогало местное население, которому надоели угрозы и вымогательства бандитствующих элементов. Вскоре такие банды были ликвидированы, наступил мирный труд и восстановление разрушенного. Народ устал от войны, от насилия проводимого немцами, а затем и нашими войсками и органами. Прекратились враждебные действия, началось взаимопонимание, сотрудничество, мирная жизнь, лирное сосуществование, но органу НКВД не только не уменьшили, а расширили свою деятельность. Началось выявление неблагонадежных, начались репрессии неповинных людей.

158

Начались облавы и так называемые репатриирование и интернирование. Началось просеивание и в войсках. Вспомнили все прежние "грехи", у кого они были в биографии. Замполитом был у нас некто Мази. Трус, умудрившийся ни разу не побывать в прямых военных действиях. Но всегда оказывался в списках представляемых к награде, а я его вычеркивал. Мерзавец написал на меня донос. Кто хотя бы раз был в лапах НКВД, он навечно оставался в черном списке, несмотря ни на что. Надобность во мне, как живой силе на фронте, отпала, а от карательных операций я отказался, следовательно я неисправившийся, затаившийся враг.

Меня вызвали в штаб дивизии и прямо в кабинете схватили сзади за руки, обрезали (не сняли) ремни, отобрали пистолет, сняли погоны, ордена, медали. Я оказался арестованным. Через пару дней вместе с группой бывших пленных без суда и следствия, без всякого обвинения повезли домой, в Россию матушку. Так я оказался в фильтрационном пересыльном лагере. Все возвратилось на круги своя. Командировка на фронт завершилась.

На фронте воевали

Кричали мы Ура!

За это нам в награду

Достались лагеря,

Не унывай ребятушки

Выше держи грудь

Нас уже вторично

Им не обмануть...

Сколько нам не ведомо

Здесь придется жить

Многим вероятно

И голову сложить.

159

Среди нас были освобожденные из плена, арестованные "неблагонадежные", как я. В общем довольно разнообразная публика. Бывшие военные ходили в форме только без погон.

Я уже был не тот что прежде. Повидал кровь, войну. Видел как убивают. Вид трупа на войне не представлял интереса и ужаса, если убитый не был твоим товарищем, другом. Воспринималось все как должное. Другое дело труп в зоне в лагере. Это не убитый в бою. Это человек, который умер от голода или от болезни. Кормили нас плохо. Все время ощущалось чувство голода. И по опыту узнал, что такое истощение и пеллагра. Спасение было в одном - быстрей из фильтрационного лагеря попасть в общий лагерь. Меня несколько раз вызывали к следователю. Из наших с ним разговоров я узнал, что многие из прежнего руководства Севдвинлага по прежнему работают в тех же должностях.

Следственная группа работала на полную мощность. Ежедневно кого-то отправляли в лагеря.

Следователь расспрашивал меня о фронтовых делах, где и в каких сражениях я участвовал, за что конкретно получил награды, кто были моими командирами, какой состав подразделений - крестьяне, рабочие, интеллигенция, бывшие заключенные штрафники. Спрашивал как выглядят немецкие и литовские города, поселки, как относилось к нам население и как наши солдаты относились к ним. Я рассказывал то, что видел ничего не прибавляя, и не убавляя. Было и хорошее, и плохое на наш взгляд. Я сказал, что население Литвы относится к нам с некоторым недоверием, страхом. Конечно, в разговорах не обходилось и без некоторых эпизодов.

Официальных протоколов типа допросов не велось. Все ограничивалось словесными переговорами. Как я понял из расспросов следователя особенно интересовало отношение наших солдат к немцам вообще, к их руководству, верхушке. Я говорил, что мы все глубоко

160

ненавидим фашистов, считаем, что войну начал Гитлер и его сподвижники. Немецкие пленные в основном проклинали Гитлера и фашизм, не хотели воевать. Среди них были коммунисты и сочувствующие. Как правило, простые немецкие солдаты презирали и в тоже время боялись эсесовцев, считали их подлыми зверями и т.д. Но это слова пленных, а в бою они также стреляли в нас, а следовательно наши враги. Позже следователь сказал, что он затребовал и получил выписки из моего прежнего дела, за что я был осужден, а также характеристики из воинской части. После нескольких таких собеседований меня на допрос вызывать прекратили. И объявили, что я направляюсь в Севдвинлаг для отбытия оставшегося прежнего срока с включением в него времени нахождения на фронте.

Нас, группу бывших фронтовиков, а теперь уже заключенных, отправили в Севдвинлаг. Так я оказался в колонне № I Севдвин-лага.

В проведении медкомиссии вновь прибывших принимал участие прежний начальник санитарного отдела. С ним состоялся у меня разговор и через несколько дней меня направили в качестве зав. медпунктом в колонну № 6, располагавшуюся в 5-6 км от города Вельска.

Итак, все встало на круги свои.

Полуостров "Рыбачий"

Тишина, мокрый снег с верху падает

Плеснуло о скалы волной

Мы в разведке находимся

По охране страны родной.

Кругом скалы, болотины

Ни травы, ни деревьев нет

Лишь в тайных тропинках проложенных

Слабо виден в лишайниках след.

161

Напряжено до пределов внимание                  

"Шумит" в ушах и стучит тишиной

Мы в дозоре находимся

Для охраны страны родной.

Морская граница на севере

Полуостров Рыбачий, фиорд Корткенос

Зорче смотри, охраняй свою Родину

Пограничник, русский матрос.

ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН

 

Пришло на фронт к нам пополненье,

Так называемый штрафбат -

С укомплектованным составом

От командиров до солдат.

Промокла потом гимнастерка

И заскорузлели штаны,

Как блины на голове пилотки

Портянки из сапог видны.

Пришло на фронт к нам пополненье,

Судимый ранее народ.

Кровью смыть должны судимость

Назад ни шагу, в бой, вперед.

Ура кричать нас научили

На взвод десяток винтарей,

Бутылки с жидкостью вручили

И в бой отправили быстрей.

И грянул бой. Все грохотало,

Рвались снаряды, крики, стон,

А в сердце ярость бушевала

В бою не дрогнул батальон.

162

Среди нас всякие встречались

Убийцы, воры и шпана.

Но немца дружно все лупили

Кричали в рот, в нос и Ура.

Мы победили в той атаке

Бежал с позором подлый враг

На высоте установили

Наш, Советский Красный флаг.

Немного их живых осталось

В той первый бой за высоту

Они достойно защищали - Свою -

Свободу и Страну!

КОЛОННА №6

163

КОЛОННА  №6

В колонну № 6 я прибыл в декабре 1945 года и находился там почти пять лет. Я не буду события излагать в хронологическом порядке, а расскажу отдельные факты и происшествия.

Прежде всего о ее расположении и структуре. От города Вельска по шоссейной дороге пять километров. В 200 метрах от забора протекает речка Вага. Берега песчаны, большинство обрывистые, крутые. В лесу преобладает сосна, а в низинах ель. По берегам реки кустарники, ольха, березы, шиповник, малинник. В лесу произрастает масса грибов и ягод.

Колонна 6 имела три зоны: жилую, первую производственную, где изготовлялся кирпич и вторую производственную с цехами различного ширпотреба. Расстояние первой и второй производственных зон от жилой не более 150 метров. В первой производственной зоне работали наиболее здоровые заключенные, на 50 процентов молодые женщины. В зоне ширпотреба работали инвалиды и лица легкого труда, то есть истощенные.

Для производства кирпича глину заготавливали в той же зоне в карьере. Из карьера глину подвозили в вагонетках по узкоколейным рельсам. Вагонетку загружали вручную лопатами и толкали ее до места назначения. Глина, песок, вода в больших корытах смешивались при помощи топтания ногами. Целая бригада в сапогах, или босиком топтали глину до получения однородной массы. Позднее привезли специальные барабаны-мешалки и топтание ногами отпало. Полученный состав порциями раскладывался на стеллажах, как тесто в пекарнях. Рабочие куски глины закладывали в деревянные формы и сверху деревянной кувалдой уплотняли до придания нужной формы - кирпича. Этот кирпич - сырец укладывался на стеллажи вагонеток и подавался в печь для обжига. Все видь работ производились вруч-

164

ную. Такова краткая технология изготовления кирпича.

Как профзаболевания у формовщиц преобладали растяжения суставов, радикулиты, тентовагиниты, простудные заболевания и другие.

Работа была тяжелая, но несравнимая с лесоповалом. Уезжать с этой колонны в другую, на общие работы желающих не было.

В зоне ширпотреба выпускали разные виды изделий. Делали глиняные горшки, миски. Вырезали, раскрашивали деревянные ложки, коробки. Из шкур животных выделывали кожу для сапог. Из шерсти валяли валенки. Делались сани, дуги, бочки, ведра, разные игрушки, куклы, зеркала, сшивали блокноты, клеили конверты и многие другие поделки. Для каждого инвалида находилась своя работа. Без дела не оставался никто.

Во всех лагпунктах, почему-то, медпункт размещался рядом с баней. С одного конца здания - медпункт, а дальше баня. Как и везде, в медпункте были кладовки для дров, разного инвентаря, комната ожидания, приемная, стационар и моя комната спальня.

В бане сначала раздевалка-одевалка, затем парикмахерская, моечная-парилка, прачечная с дверями в моечную и отдельная дверь на улицу. Рядом с баней неизменная дезкамера той же конструкции, как я уже описывал в Сокольском ИТЛ.

Жили в одной зоне мужчины и женщины, но в разных бараках. Всего в зоне было от 400 до 500 человек. Интимные связи между мужчинами и женщинами запрещались и если надзиратель заставал их вместе, следовало наказание обоих - помещение в штрафной изолятор на сутки или больше.

Администрация, надзорсостав знали о связях, но не могли, да и не очень стремились их предотвратить. Основное - работа, выполнение норм и создание видимости отсутствия интимных связей.

При проживании в одной зоне практически запретить встречи невозможно. Надзиратель смотрел за всеми в два глаза, а за ним - в сотни глаз и предупредить успевали раньше, чем он увидит.

165

Кроме спальных бараков с неизменными нарами, существовали разные камеры, уголки и т.д. Однако массового сожительства не было. Причина простая - доходягам, дистрофикам, инвалидам на том рационе питания было не до секса.

Любовниц имели в основном лагерные "придурки" - служащие и конечно некоторые молодые парни и девчата. В 1945 и 1946 годах с питанием стало хуже. Не было жиров, мяса. Варили крапиву вместо капусты. Поступала тюленина и даже мясо акулы. Основным видом довольствия был хлеб, которого выдавали 600-700 грамм и доппаек 200 грамм. Для больных в стационаре питание было немного лучше. Плохо было с одеждой, особенно с обувью.

Кожевниками и пимокатами работала группа заключенных - державшаяся обособленно от остальных. Сначала я подружился с их бригадиром, а затем и с остальными. Я часто приходил к ним в цех и мы беседовали на разные темы, но никогда не касались вопросов религии, хотя они знали, что я православный христианин, отношусь с уважением, любовью к церкви, к Христу-Спасителю. Я знал о их вероисповедовании и относился к этому с большим уважением, никогда не позволял ругани и выпадов сквернословия, которого они не терпели.

Зная их тяжелый труд в душном, пропахшем кислотами воздухом, я стремился помочь им в питании, выписывая диету. Я видел, как они работают мокрые, в поту и часто без рубашек. Такой труд не каждый выдержит. Администрация лагерная относилась к ним с пониманием, тем более, что часто часть продукции (кожу, валенки) прямо из цеха относили (воровали) к себе домой. У начальника колонны Курагина в пальто были такие карманы, что в них умещались пара валенок.

В 1947 или 1948 году мне тоже сделали по блату белые валенки, длинные с отворотами.

166

Ложки, миски, разделочные доски раскрашивались в различные рисунки и цвета. Я подружился с художником Макаровым, а особенно с Абдуленко. Первый был уроженец Мариуполя, второй - из Запорожья. Я никогда не был на Украине и они мне рассказывали про южные бла-годатные края. У Абдуленко болели почки и были часто почечные колики, он месяцами был у меня освобожденным или в стационаре. На простынях, натянутых на подрамники, Абдуленко рисовал копии с картин "Богатыри", "Письмо запорожских казаков турецкому султану", "Бурлаки" и другие. Начальник колонны Курагин увидел картины и две штуки я ему "подарил".

Несколько картин закатали в рулон и через знакомых вольнонаемных продали в городе на рынке.

Я подружился с шеф-поваром Шарлотисом Николаем Михайловичем. Он грек. Был капитаном какого-то корабля, схвачен нашими работниками НКВД и тройкой осужден на 10 лет за контрреволюционную деятельность, в формуляре так и писалось КРД вместо статьи УК. Ему даже не предъявлялось никакого обвинения. Не было и суда, даже формального. После нескольких месяцев содержания в Одесской тюрьме, его вызвали в канцелярию тюрьмы, объявили 10 лет и отправили в лагерь. Шарлотис был старше меня в два раза, но мы с ним подружились, делились самым сокровенным и каждый в силу своих возможностей помогал друг другу. Забегая вперед, скажу, что в 1949 году у него окончился срок 10 лет, но его не освободили из заключения, ничего не объясняя продолжали содержать в зоне.

Через несколько месяцев такого содержания в колонне 6 по указанию оперуполномоченного, Шарлотиса отправили в Красноярский край. Больше о нем я ничего не слыхал. У меня о нем остались самые хорошие впечатления. Он был человек честный, прямолинейный, порой резковат, но отходчив. Я с большим чувством и теплом вспоминаю о нем. Из всех друзей за мое десятилетнее пребывание в ИТЛ - он был

167

самым близким и лучшим. Господи, прости его и дай ему царствия не-бесного. Я прошу его душу простить меня, да простит нас Господь. Мир праху его. Считаю, что когда пишу эти слова, его уже нет в живых и поэтому обращаюсь, как к погибшему.

Про свою родину, цветущую Грецию он рассказывал со слезами. О родных, семье, оставшихся в Греции, Николай мало говорил, не хотел расстраивать себя. При упоминании о родных у него сверкали глаза и появлялись слезы. Я щадил его и старался не упоминать о близких ему людях.

Однажды с ним произошел комический случай. Ему поручили запрячь в повозку лошадь. Он никогда не видел, как это делается. После долгих трудов надел на коня хомут и вместо того, чтобы коня завести в оглобли, он повозку за оглобли потащил на коня. Мы над ним добродушно посмеялись, затем я показал как нужно запрягать коня.

Кухня-столовая размещалась в таком же деревянном бараке, как медпункт и баня. Посредине кухни в печку установлено несколько чугунных котлов разной емкости. Над котлами подвешивался зонт для вытяжки паров. Зонт проржавел, его сняли, нового еще не установили, а отверстие для вытяжки прикрыли фанерой. Однажды для утреннего завтрака ночью в одном из котлов варилась каша. На чердак кухни с целью воровства забрался один из заключенных, такой молодой, щупленький, но шкодливый парень. Воровство совершалось простым способом. На длинную палку привязывался котелок и через отверстие для пара отпускался в котел и вытаскивался вверх. Таких воришек ловили уже неоднократно. В данном случае он не нашел в темноте отверстия над котлом, ногами встал на фанеру и провалился вниз прямо в котел с кипящей кашей. Дикий вопль раздался в кухне. Сначала от неожиданности перепугался и повар. Опомнившись, он вытащил из котла вора, который вопил от боли. На чердак вор залез в одном нижнем белье и ботинках. Когда его привели ко мне,

168

огромные пузыри были по всему его телу. Сделав обезболивающий укол, я смазал его всего мазью от ожогов и поместил в стационар. После длительного лечения он остался живой, но выглядел безобразно, лицо и тело все было в шрамах.

Продукты дважды не выписываются. Кашу съели.

Штаб управления Севдвинлагом находился в городе Вельске. Несколько зданий обнесено штакетником. В каждом доме свой отдел. Я под конвоем неоднократно ездил в санотдел и за медикаментами на центральную базу. В санотделе завел дружбу с инспектором отдела Квасовым и начальником аптекоуправления Якушевым. Благодаря товарищеским отношениям с ними, я получал медикаментов значительно больше, чем другие. Но и я помогал им изделиями из нашего ширпотреба. Передал пару валенок и кожу - хром на сапоги. Хорошие отношения сложились с начальником САНО капитаном медслужбы Максимовым и его замом Ф.И. Воробей. Эта "малая птичка" Воробей имел вес около 120 килограммов. Живот почти на полметра отстоял от стола. Он любил слушать анекдоты, громко смеялся и своим добродушным голосом рассказывал анекдоты сам.

Ко мне лечиться приходили члены семей вольнонаемных работников, охраны и частенько вызывали на дом.

Безконвойное хождение вне пределов охраняемой зоны лагеря, давало существенное преимущество. Конечно, всегда контролировалось, куда пошел и зачем. Должен вовремя вернуться, проверялось, что несешь с собой. Но это уже не так важно. Причину придумать несложно. Я ходил в лес собирать грибы, ягоды, купался в речке.

Я написал домой, дал адрес в Вельске жены и вот в 1946 году весной ко мне приехала мать. Сначала в Вельск к жене, а с ней ко мне. Официально свидания не разрешались и мы встречались в ближайшем лесочке. Надзиратель знал о встрече, но негласно разрешил. Мы с мамой встречались по несколько часов в день в течении недели,

169

затем она уехала. Я узнал о жизни в деревне, о смерти отца и многое другое. В деревне царила страшная нищета, полуголодное существование.

О встрече с мамой я написал следующее:

О, мать! Ты приехала в лагерь ко мне

В дни светлые Пасхи недели

Я встретить тебя бы хотел во дворце,

Но встретить пришлось под веткою ели.

Ты мне рассказала по тяжесть в пути,

Про горе свое и невзгоды.

Сто километров пришлось пройти

В твои престарелые года.

Истертые до крови ноги твои,

Оттянутые сумкою плечи.

Но радость горит в материнской груди

Услышать сыновьи речи.

О мама! Родная, надейся и жди,

Исполнятся радостно грёзы.     

Укрою тебя на своей я груди,

Утру материнские слезы,

Х Х Х

Спасибо, родная, за то что родила

Спасибо, родная, за совесть и честь

Спасибо, родная, что грудью вскормила

Спасибо, родная, за то, что ты есть.

ПЕРВЫЕ ИНТЕРНИРОВАННЫЕ

170

ПЕРВЫЕ ИНТЕРНИРОВАННЫЕ

В конце 1945 года всех нас из жилой зоны срочно перевели в производственную зону ширпотреба и поселили в тех же цехах, где и работали. На верстаках, на полу, в проходах и т.п. Под медпункт выделили небольшую комнату, отдельную от всех. У меня имелись разные медикаменты, в том числе и сильнодействующие, но воровства не было ни одного случая. Несмотря на незапирающуюся дверь, никто самовольно не заходил, хотя в целом в зоне воровство было и значительное. Правда, была одна попытка воровства, но кончилась для вора печально. Вор зашел в медпункт, схватил в стационаре несколько порций хлеба и еще что-то. Вора заметил санитар. Когда воришка выходил, санитар схватил стоявшее в коридоре деревянное корыто для рубки хвойных игл и дном корыта ударил вора по голове. Удар оглушил вора и он упал. Дно корыта проломилось и осколки уперлись в шею и подбородок, так что корыто невозможно снять. Придя в чувство, вор оказался с ошейником-корытом на шее. Собралась небольшая толпа, все смеялись над неудачником. Чтоб снять с шеи корыто, мне пришлось расколоть его пополам топором. Воришка долго был посмешищем всей зоны.

Из прежней жилой зоны вывезли буквально все. Даже мусор. Остались в кухне котлы и посуда. В бараках вымыли полы и нары. Мы терялись в догадках, почему так спешно всех выселили. К чему-то идет подготовка.

Через сутки мы увидели, что по дороге к лагерю в бывшую зону движется большая партия заключенных, охраняемая солдатами и собаками. Я, как имевший право безконвойного хождения, вышел из своей зоны и подошел поближе. В прибывшей колонне были и мужчины и женщины, последних больше. Все одеты в гражданскую одежду,

171

несли узелки в руках или на плечах. Слышалась чужая речь. Я знал очень плохо по-немецки, но все же понял, что привели немцев. На работу их никуда не выводили. Установили строжайшую охрану и режим. Кроме стоявших по углам зоны вышек, еще установили дополнительные. Нам объявили, что это фашисты, и к ним должно быть соответственное отношение.

Так прошло месяца полтора-два. Затем по несколько человек группами немцев стали куда-то увозить, режим стал более слабым. Меня почти ежедневно водили в немецкую зону для оказания помощи больным. Среди немцев оказались знающие русский язык, и они служили переводчиками. Все помещения бывшей нашей жилой зоны использовались по тому же назначению, как и прежде. Прием немцев я проводил в "своем" бывшем медпункте. При общении с немцами все разговоры, кроме сугубо профессиональных, запрещались. Почти все время присутствовал надзиратель. Тем не менее я уточнил, что эти немцы в боевых действиях не участвовали. Это мирные гражданские лица, взятые под стражу в городах и селах Германии и вывезенные в Советский Союз. Обвинений в военных действиях против СССР им не предъявлялось, арестовали и вывезли неизвестно почему.

Среди немцев оказались двое русских - отец с сыном. Отец попал в плен еще в первую империалистическую войну, остался в Германии, женился на немке, работал крестьянином. Полунемец, полурусский сын с акцентом, но говорил на русском языке. Ему было в то время 17 лет. Их фамилии и имена я не помню, но они были русскими, также числились и по документам.

В бараках жили мужчины и женщины отдельно, но меня поразило то, что они, не стеснялись пользоваться общей уборной при наличии отдельных. Женщины могли появляться среди мужчин в довольно легком платье и никого это не удивляло, не побуждало к животной похоти.

172

Вечером перед отбоем надзиратель делал по баракам обход и часто для выявления больных привлекал участвовать меня. Немки умышленно раздевались догола, занимая пикантные позы на койках и даже делали телодвижения, свойственные при сексе. Они хорошо знали, что связь с ними строго запрещалась и крепко каралась, и лежа голыми на койках не боялись покушения на свою честь. Как правило, надзиратель выбегал из барака, а вслед ему раздавался смех. Было явное издевательство.

Однажды я заранее изготовил трость из шиповника. При очередном обходе тросточкой из шиповника "прошелся" по ягодицам усердно завлекающих и притворяющихся "спящими" особей. Поднялся визг, шум, все быстро оказались под одеялами. В дальнейшем подобных позирующих сцен не повторялось.

Здоровых мужчин и женщин стали выводить на работу на кирпичный завод, где они работали своими бригадами и звеньями.

Прошла осень, зима 1946-1947 годов. Мужчин немцев не осталось в зоне, их куда-то увезли. Осталось около сотни женщин. Режим стал более легким. Даже разрешалось выходить за зону без конвоя, но не группой, а по отдельности. Весной увезли всех, кроме оставшихся погребенными в земле.

Переживания, климат, питание и бытовые условия отражались на немцах более отрицательно, чем на русских. Хоронили их в лесу на кладбище вместе с русскими. Над холмиком ставили колышек с прибитой к нему дощечкой с условной буквой и цифрой. Впоследствии на кладбище лес вырубили и все сравнял бульдозер. Никаких признаков захоронений не осталось.

Вместо увезенных немцев прибыли наши советские девушки с разных концов матушки России и даже с восстановительных работ из-под Сталинграда. Все они трудились на кирпичном заводе.

НОВЫЕ РЕПАТРИАНТЫ

173

НОВЫЕ РЕПАТРИАНТЫ

Вплотную к производственной зоне ширпотреба, куда мы были выселены, срочно строилась новая жилая зона, большая по площади, чем прежняя.

Прежде всего построили забор с вышками, натянули два ряда колючей проволоки. Между деревянным забором и проволочными ограждениями вскопали всю землю, пробороновали ее тщательно, натянули проволоку для собачьих цепей и запретная зона готова. Еще в 1943 году была сделана своя электростанция. В специальном помещении установлен паровой котел, вырабатывающий электроэнергию. Топливом для котла служили дрова, опилки. Вода насосом подавалась из протекающего рядом ручья. Прежде всего освещались помещения охраны, дома администрации лагеря. По всему периметру заборов жилой и производственных зон натянут провод с электролампочками. Работали на электростанции заключенные, имеющие бесконвойное хождение.

В 1946 году провели радио.

В новую зону прежде всего перевезли кухню, медпункт, баню и по мере готовности бараков переводили жить остальных заключенных.

К зиме в промзоне никого не осталось. Рядом с вахтой появилось новое здание - БУР — барак усиленного режима. Одной стороной он примыкал к запретной зоне. С остальных трех сторон обнесен двумя рядами колючей проволоки. В прежней зоне БУРа не было. О БУРе и приключении, произшедшем в нем, я расскажу позже.

В 1946 году стали прибывать партиями репатриированные и интернированные из Литвы, Латвии, Польши, а также наши родные, бывшие воины Советской Армии, побывавшие в окружениях или по разным мотивам признанных органами НКВД вредными элементами. Были среди них рядовые, младший, средний комсостав и даже два полковника - командиры дивизий. У большинства имелись медали, ордена за боевые

174

действия.

С этапами прибывали врачи, фельдшера. Я выявлял их и сразу же по прибытии забирал к себе. Впоследствии все они были трудоустроены по специальности, а со многими у меня сохранились дружеские отношения на многие годы. Среди них был хирурги Власов, Сендецкий, терапевты Сухоруков, Иноятов, фельдшера Миков, Румянцев и еще несколько человек, фамилии которых не помню. Судьба каж- дого из них целая история, эпопея жизни.

Ни литовцы, ни латыши, ни поляки, ни русские до прибытия не были осуждены, не имели сроков и статьи.

Были мужчины и женщины, в основном молодежь. Несколько пар было семейных. Всего прибыло за два-три месяца несколько сот человек. Режим и отношение к прибывшим было такое же, как и к остальным, находившимся ранее.

В одном из бараков оборудовали следственный кабинет. Прибывшая группа следователей развернула свою деятельность. По мере следствия некоторых увозили, но большинство оставалось на месте. Им объявлялась статья Уголовного кодекса, как правило, 58 пункт 10 и срок от 5 до 10 лет. Все получили сроки "По Закону", стали жить и работать, перевоспитываться в "дружных" рядах заключенных.

ОТДЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ ЛАГЕРЯ

174

ОТДЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ ЛАГЕРЯ

Обыденная, повседневная лагерная жизнь протекала как обычно. Утренний подъем в 6 утра, завтрак, в 8.00 выход на работу, проверка в строю, "трелевка" отказчиков, обед в 12.00, ужин в 17.00, отбой в 21.00. И опять все сначала. Однообразная, унылая, скучная, полуголодная, полухолодная нервная жизнь.

Разнообразие вносили некоторые чрезвычайные происшествия. В нормальных условиях нормальные люди возмущались бы, сожа-

175

лели, удивлялись и плакали. В лагере над трагедиями и драмами смеялись. Смех - это своеобразная психоразрядка, сочувствие, забывалось свое горе и невзгоды. Важна интонация смеха. Есть смех -равный слезам, и есть смех, выражающий иронию, смех, выражающий радость, одобрение событию.

Был один заключенный по нации узбек или таджик, не помню. Хитрый "артист". Работать он не хотели и не любил. Отказ от работы симулировал разными способами. Например, во время развода он неожиданно падал на землю, вытягивался, закрывал глаза, стимулируя умершего. Повторяющийся этот трюк уже знали. Когда он лежал, начиналось мнимое сочувствие умершему. Затем кто-нибудь больно дергал, щипал его или укалывал иголкой. Мнимо умерший вскакивал и вращая глазами начинал ругаться на своем и русском языках. Общий смех, здравница с воскресением из мертвых в разных ядовитых, остроумных формах. Опять смех. На какое-то мгновение забывалось свое больное переживание, тоска. В дальнейшем он стал симулировать неподвижностью левого коленного сустава. За пятку ногу подвязывал к поясничному ремню и прыгал на одной ноге. Ему из бревна вытесали культышку, на которую он становился коленом, а верх культышки прикреплялся к поясу. Получалась как бы деревянная нога.

Однажды при исполнении своего "мертвого" трюка его подтащили к горевшему рядом костру и деревянную ногу положили в огонь. Дерево загорелось и жар достиг коленного сустава. От боли он вскочил, с криком и позабыв о недействующей ноге, побежал от костра. Общий смех, развлечение. И все же он сделал новую культышку и продолжал симуляцию.

Я уже говорил, что в зоне ширпотреба изготовляли сани, дровни. Для того, чтобы загнуть полозья из березового бревна, его рас-

176

паривали в специально сложенной печке, представляющей собой кирпичную топку, а над ней длиной метров восемь и полметра в высоту и ширину пропарочный бак. В него закладывались распиленные пополам березовые бревна - плахи. От нагрева бревна становились мягче. Их доставали и загибали. Один из заключенных залез в этот бак погреться после того, как выняли бревна. Его же "товарищи" из бригады закрыли наглухо дверку, усиленно растопили печку и ушли. При возвращении вечером в жилую зону его не оказалось. Стали искать и нашли в баке. Позвали меня и стали вытаскивать его из бака. Вся одежда истлела, тело буквально сварилось, изжарилось. Вытаскивали кусками, отдельно ноги, руки. Противный запах. Виновных не нашли.

Контингент в лагере собрался разный по национальности, вероисповеданию, полу, возрасту, составу преступлений от явных бандитов, воров в законе, суки, фраера, мужики. Все придерживались своих партий. Никогда не было столкновений на почве вероисповедания, политических взглядов.

Непримиримыми врагами были воры в законе и "суки". "Суки" - это те же воры, но нарушившие воровской закон. Категория "сук" наиболее вредная из всех заключенных. Они воровали, жульничали, играли в карты, проигрывая свою и чужую жизнь, часто сотрудничали с охраной, кумом, администрацией и в то же время конфликтовали, устраивали драки, провокации. Из их числа было больше всего саморубов. Терроризируя других "сук", вызывали неприязнь и ненависть к себе. Если у воров в законе были свои воровские неписанные законы, которые они свято стремились соблюдать, то у "сук" не было ничего запретного и "святого".

Из Инталага к нам прибыло 25 человек выше охарактеризованных "сук". Они были в разных лагерях и везде зарекомендовали себя самым отвратительным образом. Интинские "суки" сразу же вступили в конфликт с местными "суками" за верховенство в зоне и конечно с

177

ворами в законе, с фраерами, мужиками и придурками. В зоне установилась напряженная обстановка. Каждая партия и каждый в отдельности вооружались ножом, шилом, топором, удавкой и т.д. Взрыв был неминуем. Многие из прибывших "сук" были больны туберкулезом и с отрубленными пальцами рук. В первый же день они нанесли визит ко мне с целью разведать, "прощупать" меня, выяснить слабые стороны. В разговоре вели себя нагло, вызывающе, на нотах угроз.

Через пару дней мне передали, чтоб я был настороже. Один из этих "сук" Марфин приготовил нож и выбирал момент ударить меня и убить. Пришлось принять меры защиты и тоже вооружиться. В прихожей, вооруженный ножом, все время находился верный мне человек - грузин по национальности.

Кроме того, в стационар я положил под видом больного, еще одного своего защитника - бывшего фронтовика, офицера. И все же спокойствия не было. Кроме медпункта я ходил по всей зоне и напасть на меня, подкараулить не составляло труда, никто из них на работу не выходил, шлялись по зоне, выискивали где что можно украсть или отобрать, угрожая ножом.

Охрана и надзорсостав знали о ненормальной, напряженной обстановке, но решительных мер не принимали. Особенно тяжело страдали женщины, находясь под постоянной угрозой.

В промзоне для распиловки досок была установлено циркулярная пила. Не знаю за что, но одного из заключенных "суки" схватили за ноги и за руки и, начиная с промежности, на циркулярной пиле распилили его на две половины. Картина была ужасная. Дикие предсмертные крики, вопль огласили всю зону. Когда пришел я, то увидел кругом кровь, валявшиеся внутренности и лежащее по разным сторонам станка распиленное, окровавленное тело с клочками одежды.

Убийц обнаружили быстро, их одежда была вся в крови. Надзиратели увели и посадили их в ШИЗО. Напряжение достигло предела.

178

Все сгруппировалось, выделили своих наблюдателей и самооборону. Вечером после приема больных мы закрыли все двери на запоры, но не ложились спать. Какое-то предчувствие, тревога напрягали нервы до предела. Часов в одиннадцать в дверь раздался стук и крик открывай. Я не открывал дверь, пока не узнал по голосу, кто звал. В медпункт вошли двое окровавленных заключенных, которых я знал и не боялся.

У пострадавших оказались ножевые ранения, к счастью для жизни не опасны. Я сделал перевязки и мне рассказали примерно следующее. Ночью к ним в секцию барака ворвалась группа "сук", набросилась на стоявших у дверей охрану, ранили их ножами. Во время борьбы у дверей вскочили остальные и в свою очередь набросились на нападавших, часть которых, получив травмы и ранения, убежала. В это же время в другом бараке тоже шла битва. Через некоторое время пришел надзиратель и с ним я пошел в барак. Вызванная по тревоге охрана уже несколько человек увела в ШИЗО.

У входа в барак лежало два трупа с разрубленными топором головами. В бараке несколько человек зажимали кровоточащие раны и  ушибы. Всего пострадало с обеих сторон человек двадцать. Убитых двое. Зачинщиками и нападавшими были интинские "суки". Из убитых один был "сука", второй - вор в законе. Раненые были с обеих сторон и три человека не имеющие отношения к преступной разборке - междоусобице, это те, кто первые пришли ко мне в медпункт.

На второй день никто на работу не вышел. Прибыло начальство из управления лагеря. Началось следствие, допросы. Мне по секрету сказали, кто был истинный убийца двух погибших. Разумеется я и не мыслил рассказать следствию о том, что знал. Я не нанимался быть помощником и осведомителем. Пусть ищут сами, я им не помощник, хотя убийством возмущался не меньше других и сам мог быть убитым. Участвовавшие в драке были арестованы и увезены в следственный изолятор. Позже их судили и добавили срок. Интинских "сук" увезли в другой лагерь. Постепенно в зоне жизнь вошла в прежнее русло.

СЛУЧАЙ ЛЮДОЕДСТВА

179

СЛУЧАЙ ЛЮДОЕДСТВА

В описанной в прежней главе в БУР было помещено сначала около тридцати человек. Постепенно их выводили в общую зону общего режима, в БУре оставалось трое. Один литовец и двое русских, в том числе молодой парнишка Птахин, я хорошо помню его фамилию. В одну из ночей меня срочно вызвали на вахту, где находилась группа солдат во главе с командиром взвода Поповым. Тут же на полу в углу комнаты лежал и стонал человек, оказавшийся одним из находившихся в БУРе. У него оказалось пулевое сквозное ранение в бедро и второе в руку. Я сделал перевязку и его увезли в ШИЗО.

Из рассказа комвзвода Попова я узнал, что примерно часа в три ночи через забор зоны БУРа перелезали двое заключенных. Часовой с вышки выстрелил, ранил одного и он упал с забора, второй успел перелезть и убежать в лес. За ним уже началась погоня с собаками. Поскольку побег совершен из БУРа, все пошли в БУР. На нижних нарах видно было очертание человека, закрытого одеялом. Надзиратель сдернул с него одеяло и мы отшатнулись назад. Лежавший был полностью раздет и весь в крови. Внутренностей на месте не оказалось. Бицепсы на руках, ягодицы, мышцы бедер, икры были отрезаны. Вид мертвого был ужасный. Черты лица застыли в искаженной гримасе, рот полуоткрыт, глаза остекленели и выпучились. Установили, что это был Птахин. При осмотре барака в углу под нарами нашли кишки. В печке на угольках оказались кусочки мяса человеческого. Всех нас объял ужас и оцепенение. Такого еще никто не видел. Раненный выстрелом оказался русский, бежал литовец. Фамилии обоих быстро установили. Раненный был Алексеев, бежавший - Петравичус или Барнавичус. Точно позабыл.

180

В зоне все спали и никто еще не знал о побеге и происшествии. Августовские ночи короткие и часам к шести стало совсем светло. Из управления охраны и оперчасти прибыла спецгруппа, а в часов в семь привели и задержанного беглеца. Он дико озирался, вращая глазами. На кистях рук кровоточили раны от собачьих зубов. Губы разбиты в кровь и вспухли. Были или нет следы побоев на теле я не знаю, не осматривал. После сделанной мною перевязки ему надели наручники и под усиленным конвоем увезли. При обыске в карманах его одежды обнаружили куски поджаренного мяса. Мяса Птахина.

Позднее стало известно, что события в БУРе развивались следующим образом. Они втроем договорились о побеге, но с собой не было продуктов. Кроме того, Птахин мог забор не одолеть, по слабости. Тайно Алексеев и Барнавичус договорились Птахина убить. Наточили черенки ложек, превратили их в ножи. Вечером напали на Птахина и, действуя ножами-ложками, убили его. Кишки спрятали (от кого и зачем? У убийц действовал принцип скрыть следы. Глупо, но это так). Сердце поджарили и съели. Мясо взяли с собой. Дикий и ужасный случай канибализма. Для осмотра трупа вызвали из лазарета врача. Главврач Федорович написал в заключении: "смерть наступила при наличии отсутствия всех внутренних органов". "Умное" заключение, вызвавшее смех и недоумение почти у всех, кто его читал. Я написал, что смерть наступила насильственно от воздействия острых предметов на важнейшие жизненные органы. Моя справка и пошла в следственное дело. Состоявшийся через несколько месяцев суд приговорил обоих людоедов к смерти казни - расстрелу. Один убит, двое расстреляны, но все они - жертвы той системы, которая довела их до отчаяния. И, не видя другого выхода, они совершили ужасный поступок.

КОМВЗВОДА ПОПОВ

181

КОМВЗВОДА ПОПОВ

В 1947 году командиром взвода вместо лейтенанта Белоуса прибыл мл. лейтенант Попов, бывший фронтовик, участник защиты Ленинграда. У него правый глаз был выбит и вставлен искусственный. Родом он был из местных жителей, близко находившейся деревни, где жили его родители. По своему характеру Попов был безвредный, неплохой человек. Семья состояла из жены и двух сыновей. Направлен на работу в ИТЛ военкоматом. Выполнял свои обязанности, но не злоупотреблял властью над заключенными, к которым относился с пониманием. При нем были сняты некоторые ограничения в режиме. Следил он в основном, чтобы не было побегов. За допущенный побег отвечал он.

Его сын частенько болел и я ходил лечить к нему на квартиру. Его жена почти всегда предлагала мне чаю или перекусить. Постепенно с ним и с семьей у меня сложились неплохие отношения, несмотря на разницу нашего положения.

Отец Попова любил охоту. В одну из осенних ночей отец и сын пошли охотиться на лося. Мясо требовалось как семье отца, так и лично Попову. Выдаваемый паек скромный и не мог удовлетворить питание полностью. В лесу они выследили лося и отец пошел в обход и вместе с лосем стали приближаться к засаде. Сын выстрелил, вместо лося попал в отца, который тут же умер. В связи с тем, что правого глаза не было, Попов стрелял с левого плеча. В отчаянье ночью Попов где-то поймал лошадь, приехал верхом и вызвал меня. Уложив необходимое в сумку, мы поехали в лес. Отец Попова лежал на том же месте, где его оставил сын. Пуля попала в сердце и смерть наступила мгновенно.

О спасении не могло быть и речи. Попов выхватил пистолет и хотел застрелиться. Я выбил пистолет у него из рук и отобрал.

182

После слез, отчаяния размышлений мы пришли к соглашению, что отец скоропостижно умер от инфаркта. Не выдержало сердце, когда гнался за лосем. Отмыли голову и все тело от крови. Отверстие от пули я заклеил лейкопластырем. Труп привезли в деревенский дом. Он был похоронен на местном кладбище уже без меня. Тайну смерти знали двое. Невольный убийца - сын и я. Но наши уста закрылись крепко и впервые истину открываю сейчас, когда уже нет в живых виновного. Я искренне верил и верю, что роковой выстрел был случайным. Убитого не вернешь. И бог ему судья, а мы будем снисходительными, милосердными. Не нам быть судьей в этом вопросе.

После моего освобождения мы с Поповым дружили многие годы, пока не разъехались в разные стороны. Знаю, что Попов ушел из охраны, работал в строительстве и после тяжелой болезни умер. Мир праху его.

САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

182

самодеятельность

В обязанности инспектора культурно-воспитательной части входила организация культурного досуга заключенных. Один из видов проведения досуга была художественная самодеятельность. Среди заключенных было немало людей обладающих даром творческого мышления, музыкантов, артистических натур и любителей сцены. Нужен был руководитель, организатор. Наш инспектор КВЧ - Черепанов совершенно не годился для роли художественного руководителя, не обладал ни одним качеством, нисколько не разбирался в искусстве, лично сам никогда не участвовал в самодеятельности, ничего не понимал в музыке и сценической работе.

Повседневная скука, однообразие до чертиков надоело и мне. В детстве и юношестве я был почти всегда заводилой, и в играх, и в драках. Мой буйный бесшабашный характер сказался и на фронте. Я не рассчитывал остаться в живых, не прятался от смерти, но не искал ее. Решение поставленной передо мной задачи или действий я

183

умел принимать мгновенно, и в основном, как оказывалось, правильно. Получалось так, что в голове молниеносно прокручивалась масса разных вариантов и из них возникало решение, которое я и приводил в исполнение. Я не замыкался в себе, мне противно одиночество, я всегда стремился к людям. Вместе с солдатами ел, пил, спал, и что греха таить выпивал тоже. От солдат и товарищей я никогда не ощущал недовольства, злобы и недоверия. Моя бесшабашная удаль и удачи в боях создавали определенный авторитет, доверие и продвижение по службе. Конечно были завистники, скрытые недруги и даже предатели, которым я обязан возврату в лагерь заключенных. Аналогично было и в лагерях. В основном меня окружали друзья, товарищи, к которым я всегда относился с добродушием, доверием и откровенностью. Делился тем, что было у меня и, конечно, делились и со мной. Нас медработников в Севдвинлаге связывала не только профессиональная солидарность, но личные дружеские чувства. Со многими врачами меня связывала искренняя дружба и взаимопонимание.

На фронте жизнь протекала по заведенной схеме: передовая, бой, ранение, госпиталь, выздоровление, опять передовая, бой, новое ранение, госпиталь, передовая. Изменение схемы было на четвертом круге. Война окончена и вместо атаки, боя - лагерь. Я уже как боевая единица стал не нужен и поэтому в лагерь, доканчивать свой срок. Я понимал, что на фронте меня направляли со своей частью именно на те участки, где предполагались большие трудности и потери в живой силе. Прибывая на передовую, я заранее уточнял, где самый опасный участок и изучал его заранее, зная, что меня пошлют именно туда.

Так почти всегда получалось, а я все оставался живой. Какая-то сила спасала меня, ну а в лагерь видимо мне был предопределен самой судьбой и я не ропщу на это.

Повседневная скука, однообразие до чертиков надоело и мне.

184

Несмотря на то, что я пользовался большой свободой, чем другие, периодически ходил в лес, и на речку, и к друзьям в лазарет, находил причины сходить в город, мне хотелось развлечений. Нельзя забыть, что была юность, молодые годы. Я принял участие в постановке некоторых пьес. Вскоре я стал руководителем и организатором своего кружка.

Музыканта-виртуоза игры на балалайке я устроил на работу дневальным, второго - виолончелиста Паничева - дезинфектором, чтеца-декламатора, исполнителя драматических ролей Штромберга - помощником экономиста. Танцовщицу Альсейканте зачислил в слабокоманду выздоравливающих, туда же был определен борец-тяжеловес Яковлев . Некоторых определяли в бригады легкого труда по состоянию здоровья или освобождали от работы по "болезни". Постепенно подобрался неплохой коллектив. Я лично выступал в роли конферансье и в пьесах.

Репетировали в столовой, являвшейся и клубом. Мы ставили концерты у себя в зоне и даже несколько раз ездили с ними на другие лагпункты. Приезжали и к нам. Во время концертов первые ряды занимали всегда администрация, охрана, часто с семьями. Они тоже жили скучно, ничего не видели, кроме лагерей.

В Управлении Севдвинлага был объявлен конкурс на лучший коллектив художественной самодеятельности. Поехали со своим кружком и мы. Программа заранее тщательно проверялась и утверждалась. Начальником культотдела управления был подполковник Браудэ. У нас в программе была песенка на еврейском языке. Исполнял ее парикмахер Рахштут.

Конкурс проходил в клубе управления для вольнонаемных, то есть для начальства, охраны и их семей. Руководство Севдвинлага на 80 процентов состояло из лиц еврейской национальности. Начальник

185

лагеря полковник Умов, его замы по быту, культработе, снабжению, ветеринарно-гужевой отдел, оперчасть, спецчасть - все были евреи и только начальник медико-санитарного отдела русский - Максимов. Начальник лазарета Шафронович не имел понятия о медицине. Шафронович был посмешищем. О нем я скажу немного позже.

На втором месте после евреев в аппарате управления были украинцы, подвизавшиеся в основном на сержантских должностях в охране. Когда со сцены в клубе я посмотрел в зал, то увидел, что все первые ряды заняты руководителями лагеря и их семьями. Наше выступление было неплохим. Балалаечник Калмыков выделывал на балалайке такие трюки, что поражал весь зал. Много улыбок и смеха вызвал клоун. Хороши были лирические певцы, плясуны, особенно цыган Яша. Но кульминацией всему была исполненная на еврейском языке песенка "Лесенка до неба". Содержание ее я не знаю. Исполнение, честно сказать, было посредственное, но все первые ряды, а за ними и остальные бурно аплодировали.

Первое место было присуждено нашему коллективу. Начальнику колонны №6 Курагину и инспектору КВЧ объявлена благодарность за хорошую организацию и постановку кружка самодеятельности. Мне дали премию - русскую гармошку. А вот играть я не умел. Не получалось. Через некоторое время я отдал гармонь настоящему гармонисту.

После объединения Севдвинлага с Севжердорлагом к нам в порядке гастролей и обмена опытом приехали артисты из Княжпогоста где был центральный лагерный (пункт) клуб. Среди участников клуба были настоящие артисты-профессионалы. Мне запомнился замечательный певец Алилуев и певица, фамилия украинская, точно не помню. Руководитель клуба был из числа вольнонаемных. Я ему порекомендовал свою танцовщицу Альселькайте Викторию. Над ней в нашем лагере стали сгущаться тучи и я стал опасаться, что не смогу ее

186

защитить и ее отправят на лесоповал. По договоренности с руководством лагеря Альселькайте зачислили в центральный клуб и она уехала с ними в Княжпогост.

Кружком художественной самодеятельности я руководил до освобождения. Вскоре вместо Черепанова инспектором КВЧ прибыл Примаков, разжалованный за какие-то неблаговидные дела бывший уполномоченный оперчасти. Черепанов понимал, что он не обладает даром руководства, но зато не мешал заниматься другим, поддерживал деятельность кружка и помогал.

У вновь прибывшего инспектора КВЧ остались замашки оперче-киста. Вместо помощи он начал наводить порядок, дисциплину среда участников и вскоре вся художественная самодеятельность распалась. Мой преемник по работе зав. медпунктом не пользовался авторитетом как я, не мог отстоять нужных людей. Всех артистов разогнали по бригадам, а некоторые были отправлены на другой лагпункт. Тех,  кого раньше я успел отправить в лазарет, возвращаться в колонну № 6 уже не рисковали.         

Неожиданно я получил письмо от одной девушки, с которой вместе учились в школе и ее фото, и написал ей текст "Письмо к другу".

Воспроизвожу по памяти. Запомнились некоторые песенки для исполнения на сцене.

           ФИЛОН

Не люблю я работать, трудиться

Целый день тачку с глиной катать.

А люблю я поесть, подкрепиться,

Подкрепиться и снова поспать.

И чтоб повар - хорошая дама

Не просто мужик - обалдуй

Вместе с кашею прямо

Посылала бы мне поцелуй.

187

Я хочу, чтобы жизнь в заключенье

Протекала, как сказочный рай.

Чтоб по желобу масло катилось

 Только рот открывай и глотай,

На пути к раю есть огорчение -

Неприятное слово ШИЗО

Охлаждает весь пыл и желания.

Мне не нравится очень оно.

Но а жизнь далека от мечтаний.

Коль забыл, то напомнит она.

Утром снова идти на работу -

 Начинается вся чехарда.

Я решил встать на путь исправления

Жить так дальше, я понял, нельзя.

Но благих пожеланий мало

Помогите мне в этом друзья.

А пока мне будет сниться

От вечерней зари до зари

Суп с капустой, да кашица

И ржаные сухари.

Инсценировка - ВСТРЕЧА

На сцену выходит парень и распевает:

Эх поля, поля зеленые

До чего ж я вас люблю

Вы зеленым покрывалом

Душу тешите мою.

Вот спешу к своей Машухе я

В этот темненький лесок

Почему же я не слышу

Маши нежный голосок.

188

Не боюсь ни дня, ни ночи,

Не боюсь я злых людей,

Ни оружия, ни медведя,

Не боюсь я чертей.

Выходит Маша сзади Вани и поет:

Вот пришел любимый Ванька

Целый день его ждала.

Подожди же ты негодник,

Проучу же я тебя.

Ха, ха...

Ваня:  Караул! Спасите люди,

Грабят Ваньку- молодца,  

Караул! Я вижу ведьму.

Маша:  Ха-ха, ха, ха, ха

Ой, какой же ты, Ванюша,

Говорил, что ты храбрец,

Испугался своей Маши,

Закричал, что вздрогнул лес   

Ваня заикаясь:

     

Маша, я не испугался

Вижу, Маша, это ты.              

Посмотри же, дорогая,

Вот на эти сапоги.

Хороши сапожки, Ваня

Как же Ваню не любить

Начинаем с тобой, Ваня,

Петь и хоровод водить.

Начинается пляска.

189

ДУРАК

Когда меня рожали,

Я вскрикнул кое-как

Отец пожал плечами

И кличку дал "Дурак".

Уродливее личика

Не сыщете нигде

И вот такая кличка

Всю жизнь сгубила мне.

Отдали меня в школу

Я там ни в зуб ногой

На зимнего Николу

Отправили домой.

Учиться не способен

Работай в поле волк.

Учись пахать и сеять -

И там не вышел толк.

Чтоб меньше мне работать,

И так обмозговал -

Картофель, рожь, пшеницу -

Все вместе запахал.

Отец пожал плечами

Да кто же сеет так?

Затем сказал в досаде:

"Женись хоть ты, дурак!

Я с дуру поженился,

Взял бабу не любя,

И взял такую дуру -

В сто раз дурней меня.

190

Ничто - то не умеет -

Ни шить, ни прясть, ни ткать

И только научилась

Детишек мне рожать.

Что год - то родит двойню

Все дочки, - сына нет

У всех лицо такое -

Ну вылитый сосед.

Один раз дал мне Боже

Сынка - богатыря

И то лицом похожий

На Ваньку - дектяря.

Соседи хохотали,

Схватившись за бока,

Где еще видали

Такого дурака.

Сначала я сердился,

Затем лишь все понял,

Когда я поженился,

Один на печке спал.

А дети, что рождались.

Совсем чужие мне.

На божий свет явились

Не по моей вине.

Воспроизводимые не память мои вирши ни в коей мере не претендуют на поэзию. Я пишу их, чтоб восстановить кое-что в памяти и обрисовать картину, мысли, которые возникали у меня в ту пору. Конечно, далеко не все, что писал, показывалось и читалось. Боже сохрани. Большинство писал и рвал.

Вот еще запомнившиеся из тех далеких лет.

О! Русь моя великая

Несчастная страна,

У власти проходимцами

Была оскорблена.

191

Шайкою преступною

Собрались в Кремле

Ежов, Ягода, Берия

И Сталин во главе.

О! Что они наделали

С Россией дорогой

Террор, позор, глумление

И страх над всей страной.

После революции

Немного лет прошло

Но Русь нашу великую

Несчастье снизошло.

Стал править иноземец

На святой Руси

Такой навел порядок,

Что Боже упаси.

Преданных! Работников

Носителей идей,

Кто делал революцию

Для счастия людей.

Кто не жалея жизни

На путях войны

Добывал свободу

Для родной страны.

Арестами, расстрелами

Покрылась вся страна.

Ожидали каждого

Тюрьма иль лагеря.

Без вины - виновные,

Позором заклейменные,

Измученные, жалкие,

Не гордые собой.

Стране, народу верные

Врагами оскорбленные

Несчастные судьбой.

Много пострадало

В бесправную пору

Миллионы растреляли,

Отправили в тюрьму.

192

Вся страна, как паутиной

Покрылась в лагерях.

В тюрьмах места не хватало

Размещать стали в церквах.

Жизнь, свободу отобрали

Думай, слова не скажи

Появился вождь, учитель

Новый вид махараджи.

Расстреляли полководцев

Инженеров и врачей

В руки хунты власть попала

Проходимцев и рвачей.

Погибли миллионы

Преданных стране

Такого даже не было

При Грозном и Петре.

Все стерпели, вынесли -

Крепкий мы народ.

Пришла беда огромная

Фашисты у ворот.

Спасать надо Отечество,

Спасать надо страну

И вновь в руках с винтовкою

Пошли мы на войну.

В бою с фашистской нечистью

Не отступай, не трусь

Спасать надо Отечество

Свою родную Русь.

Забыли оскорбления

И муки в лагерях

И вынесли все тяготы

На своих плечах.

Огромным напряжением

На фронте и в тылу

Победу одержали

Спасли свою страну.

193

МЕЧТА СОВЕТСКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Быть ласковой, нежной

Красивой хотелось

Богатые платья носить,

Обаятельной, стройной, веселой

Свои чувства мужчинам дарить.

Но увы! Моя доля другая

С утра до вечерней зари

На работе трудясь, уставая

А затем в магазины беги.

Что "достать" чем кормить ребятишек,

Чтобы голое тело прикрыть,

Чтоб на ужин и завтрак

Немудренную пищу сварить.

Постирать, приубраться в квартире

Уложить спать детей. Да посуду помыть

К полуночи к кровати добраться,

Сил уж нет, ни о чем говорить.

А на утро быстрее умыться,

Детишек одеть, в детский сад отвести.

И опять все с начала начнется,

Где тут нежною быть. Красоту навести.

Такая счастливая женская доля

В свободной Советской стране.

Красивою, нежной, стройной

Мечтать остается лишь мне.

К 8 МАРТА

Праздник женщины мы отмечаем,

Праздник жен, сестер, матерей.

От всего мы Вам сердца желаем

Быть здоровыми, жить веселей.

Дорогие Вы наши подруги,

Рядом с нами в труде и бою

Вы из боя в войну выносили

И трудились до пота в тылу.

194

Раны ноют, нет уж терпенья,

Весь горишь в необъятном огне.

Ты погладишь рукой, приласкаешь,

Боль проходит, отраднее мне.

Дорогие Вы наши подруги,

Вы на лыжах, с копьем и мячем,

На заводах, в колхозах, в конторе -

Вы всегда рядом с нашим плечом.

Дорогие Вы наши подруги,

За Ваш труд - Вам и слава, и честь.

Спасибо за Вашу работу, заботу,

Спасибо за то, что Вы есть.

ПИСЬМО ДРУГУ

Я получил письмо твое

Держу в руках, читаю

Смотрю на карточку твою

И детство вспоминаю.

Прошло так много, много лет

Стали мы другие

Но все же радость на душе,

Как-будто бы родные.

ПИСЬМО ТОВАРИЩУ

Здравствуй, мой детства товарищ!

Здравствуй, мой юности друг!

Здравствуй пора золотая!

Здравствуй все то, что было вокруг!

Я помню, как вместе  учились,

Играли, ругались и даже дрались.

Но тут же мирились, книги читали

Иль с удочкой к речке плелись.

Лежа на песке, у "Обреза"

После купанья в реке

Тихо вели разговоры

В какой-то щемящей тоске.

Вечерком на площадке часовни

Играли гурьбою в лапту

На ушко друг другу шептали

Ребячью тайну свою.

195

Зимою на санках, на лыжах

С горы вниз катились гурьбой

Замерзшие руки и лица,

Брели потихоньку домой.

Я помню, как в Спелове

В школе учился, жил на квартире.

Груня, хромая хозяйка была.

Сам себе пищу готовил -

Грибы, хлеб, капуста и вся-то еда

Мы часто досыта не ели,

Трудно в ту пору жилось

Все ж пели, плясали,

Как на Руси повелось.

И дни пролетали за днями,

За ними летели года,

И вот мы взрослыми стали,

Серебрится в висках седина.

Но радостно вспомнить былое,

Детство свое и друзей.             

Мы много прожили, испытали

В жизни нелегкой своей.

Но мой друг, на минуту вернемся

В детские годы свои

И друг другу давай улыбнемся

Как было в минувшие дни.  

К ДНЮ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

Слава Армии,

Слава Гвардии, 

Слава героям войны!

Слава солдатам,

Службу несущим -

В наши мирные дни!

Слава матерям, сынов воспитавших,

Слава отцам, научившим труду,

Слава народу, победу кующему,

Будь прокляты те, кто затеял войну.

196

Пусть в небо ракеты взметаются,

А не снаряда летят.

Земля хлебом, цветами покроется,

А не поливается кровью солдат.

Пусть песни и музыка слышится,

А не горестный плач матерей.

Радость, счастье в глазах отражается,

А в рощах поет соловей.

Пусть не танки грохочут по улицам,

А в колясках катают детей.

Пусть мир на земле восстановится

На радость и счастье людей.        

          

Х Х Х

 

Крестьянский язык был не очень богат.

А в колхозе теперь крики, ругань и мат.

Потому что у нас все идет кувырком.

Позабыт стыд и честь, указаний не счесть,

Что спускают с верхов. И не спорь.

Помолчи - Порядок таков.

На собрании доклад:

Слушай молча, терпи

И мнений своих

Говорить не моги.

Руку кверху поднял,

"Одобрям" прокричал

И плетись - ты домой

На желудок пустой.

Только солнце взойдет

На работу идет

бригадир выгонять,

А в ответ ты ему:

"Ох! Туда твою мать!"

НОВЫЙ ГОД

Вот снова у ворот

Стучится в гости Новый год!

Прошедший много нам принес

радостей, а так же слез.

А в общем годик был хорош.

197

На годик стали мы старей,

На столько же стали мудрей

Создали новую семью

И потеряли часть родных

Память добрую о них

Сохраним в сердцах своих.

Что ждет в грядущем нас году?

Попросим мы свою судьбу:

Здоровья крепкого нам дать,

Чтоб не болеть и не хворать,

Чтоб на работе был успех,

Чтоб чаще раздавался смех,

Чтобы улыбка на устах,

Счастье, радость в глазах.

Светилась искрами лучей.

Не знать бессонных бы ночей,

раздумья горького порой.

Не знать, не ведать горя, бед

Чтоб вкусный завтрак и обед

Был на столе у Вас всегда.

Чтоб в дом спустилась благодать,

Нужды и горя б не видать.

Чтоб мир был, не было войны.

Чтоб кругом цвели цветы

Науке космос чтоб служил,

А не орудьем смерти был.

Любить друг друга, уважать

Что мне еще б Вам пожелать?

Долгой жизни на земле

Счастья, радости в семье!

РЕФОРМЫ

186

РЕФОРМЫ

Мы болтаем каждый день

Соблюдая формы

Остается только тень

От большой реформы

Обещанья хороши

Планчик положительный

Только выдвинул его

Автор-то сомнительный

Как посмотришь на дела

Верим в них, не верим

На богачей и нищету    

Общество мы делим

Все депутаты-мудрецы

У них права, законы

А как вникнешь в глубину 

Просто пустозвоны

А что народ? Народ все ждет

Ему б рублишко длинный 

Народ "небесной манны"   ждет 

В простоте невинной

С утра пораньше в магазин

Пару б взять бутылок

Покричать, поговорить

Почесать затылок. 

март 1995 г.

ЖЕНЩИНЫ В ИТЛ

198

ЖЕНЩИНЫ В ИТЛ

Судьба женщины в ИТЛ значительно хуже мужской. Женщина в ИТЛ испытывает на себе больше унижений и оскорблений, чем мужчина. На нее в полной мере распространяются все законы, вернее беззакония лагерной жизни, установленные главным инквизитором Берией и одобренные вождем всех времен и народов.

В лагерях на женщину обрушивается целый каскад унижений и оскорблений со стороны самодуров-надзирателей, охраны, администра- ции и лагерных "придурков" - внутренней администрации и обслуги из заключенных. Одним из видов надругательства является понуждение к сожительству. И эти цели, за малым исключением, достигались. Часто хорошие вещи отбирались или разворовывались.

Женщину могли направить на тяжелую, порой непосильную работу (например, лесоповалы, земельные работы и другие). Женщину могли направить на подсобные легкие работы или оставить в числе обслуги: поваром, посудомойщицей, уборщицей, в том числе какого-либо одного кабинета или целого барака. Нередко женщины выполняли роль дворников, а ставшие любовницами власть имущих «придурков» или охраны, предоставлялись легкие работы. Но подавляющее большинство выполняли общие работы. Были среди женщин и уголовные элементы, воровки-рецидивистки. Они становились особенно нетерпимыми, об- наглевшими. Для них не было ничего запретного я святого. Спасая свою шкуру, они охотно подставляли шкуру других. Вот такие "суки" женщины окружали себя более слабыми, которые являлись их какими-то лакеями, по лагерному - шестерками, выполняя приказы своей повелительницы.

Воровки, "суки" и приблатненные, как правило, в бараках занимали лучшие места, за счет работы других им приписывалось выполнение норм выработки и т.п. При поступлении в зону нового этапа женщин подвергали унизительному, омерзительному осмотру. В бане про-

199

веряли на педикулез (наличие вшей) волосы на голове, подмышках и на лобке. При обнаружении вшивости (порой надуманной) у женщин парикмахер мужчина ручной машинкой стриг волосы на голове, и лобке под бдительным оком надзирателя. Женщина от стыда плакала, закрывала лицо, выражая недовольство и оказывая сопротивление и под угрозой силы и наказания была вынуждена уступить. Так внедрялся первый урок бесстыдства.

При вечерней проверке, если женщины мылись в бане, молодые краснощекие парни из охраны раздетых женщин в бане выстраивали в строй и пересчитывали, иногда для собственного удовольствия и садизма, по несколько раз заставляли попарно проходить перед ними, ощупывая глазами каждую с ног до головы.

Были и такие женщины, что умышленно становились в интригующую позу перед мужчинами, показывая все свои прелести и без слов предлагая себя.

После Сталинградской битвы на восстановление города со многих уголков матушки России были пригнаны молодые девушки. Условия жизни восстановителей были ужасными и девушки вынуждены были для своих нужд иногда оставаться дома или опаздывали на работу. И вот этих молодых девчат и женщин наш справедливый, гуманный вождь повелел судить. И судили, и давали по 5-8 лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях.

В 1945 году из разрушенного Сталинграда в "Севдвинлаг" стали поступать этапы заключенных женщин. Такой этап из 100-150 женщин поступил и на колонну № 6. У некоторых из них от голода, недоедания, истязаний было истощение, безбелковые отеки ног, кожные заболевания, так как они несколько месяцев не были в бане. Отдельное место на деревянных нарах в бараке, плохой, но все же матрац, одеяло, подушка, простынка, баня и горячий обед для многих было

200

сверхблаженством после изнурительных работ, землянок, голода. Все они в основном были направлены для работы на кирпичный завод.

Конечно, сожительство было, хотя далеко не в массовом порядке. В основном это сожительство с "придурками". Женщины стремились к зачатию и рождению ребенка. Беременность давала легкий вид работ, а при рождении ребенка освобождали, кроме осужденных по ст. 58 - политических. У них детей отбирали и отправляли в лагерные детдома.

Длительный изнурительный труд, полуголодная жизнь, безысходная тоска по дому и родным, сама неустроенная жизнь делали мужчин и женщин неспособными к деторождению.

По окончании войны в конце 1945 года и особенно в 1945 году на колонну № 6 стали поступать этапы из западных окраин страны. Мужчины и женщины. Были немки, полячки, латышки и больше всего литовки и литовцы. Они прибывали без суда, статьи и срока. Уже в зоне особые группы МВД проводили какое-то следствие и некоторых увозили куда-то, но таких было немного. Остальным объявили политическую статью 58 пункты 16, 8, 10, II, 12 и срок лишения свободы с отбыванием в ИТЛ от 5 до 10 лет. Несколько пар было семейных, то есть муж и законная жена. Но их участь была особенно печальна. Я помню три таких пары. Мужу вместе с женой жить не разрешалось и они проживали в разных бараках. И, конечно, были в разных бригадах. Муж работал в глиняном карьере. Работа физическая тяжелая. Жена шила куклы. Видеться они могли только вечером после ужина. Ужинали побригадно, значит от жены отдельно. Женщина была довольно симпатичная, стройная, миловидная блондинка и не оставалась без внимания других мужчин. Она понравилась нарядчику и через какой-то период стала его любовницей. Муж узнал об этом. В лагере они считались официально мужем и женой и граждан-

201

ский закон о браке и семье ни на кого не распространялся, если это не касалось репрессий по семейному признаку. Муж, чтобы не видеть связь жены с нарядчиком и отлично зная, что он практически ничего не может сделать, решил жену убить, но покушение не удалось. Он был избит и посажен в карцер. Выйдя из карцера, он обратился с просьбой перевести его на другой лагпункт, и просьба была удовлетворена.

В Севдвинлаге была еще женская колонна № 20. Эта колонна на женщин наводила ужас, так как работы были земляные: лопата, лом, тачка. Питание плохое и большая смертность. Месяца через два-три нарядчик проштрафился. Его сняли с работы и отправили в тот же глиняный карьер, и она ему стала не нужна и главное он ей. В результате ее отправили на колонну № 20. Дальнейшую судьбу не знаю.

Аналогичные судьбы были и у других семейных пар. Разница была только в деталях.

Хорошо помню Викторию Альсейкайте. Это высокая девушка, симпатичная. Училась в Каунасе в институте. В лагере принимала участие в художественной самодеятельности, исполняла танцы разные. Знаю, что ее взаимности добивались многие, но безуспешно. И взял ее под свою защиту.

Обобщенно могу твердо сказать, что мало девушек и женщин литовок, да и других оставались без связей и сожительства. Это в основном пожилые и малосимпатичные. Были и такие, которые меняли своих партнеров довольно часто и отдавались мужчинам без особого стеснения и даже в общих бараках почти на виду у других.

Была одна немка Фрида, фамилию не помню и литовочка Эльза. Эти были известные всем. Они, как говорится, не за интерес, а из-за любви к искусству, вели довольно свободный, я бы сказал, развратный образ жизни. Не стесняясь и в выражениях. Уже очень

202

быстро они усвоили блатной жаргон и "сыпали" им направо и налево.

Очень приятное впечатление и уважение оставила о себе молодая девушка, дочь польского магната. Ей было лет 17-18 от роду. Очень красивая, скромная, плохо говорила по-русски и краснела, стеснялась. Я ее освобождал от работы. Она приходила в медчасть со своей тетей и мы беседовали на разные темы по дружески. Кстати, они связали мне шерстяной, с вензелем на груди, свитер. Очень сожалею, что их отправили на 20 колонну по указанию оперуполномоченного (кума).

Условия жизни для женщин в лагере значительно трудней, чем для мужчин. Для женщин не было самых элементарных гигиенических условий и по самой природе, психологически им труднее выносить и переживать эту проклятую лагерную жизнь. Не осуждаю женщин, вступивших в любовные связи с мужчинами. Они были вынуждены так поступать, спасая себя. Оторванность от домашних условий, не зная и не ведая даже в общих чертах о лагерях, они попали под этот мощный пресс, способный раздавить крепких физически и морально людей. Где же девушкам было устоять, вынести всю тяжесть лагерной жизни с узаконенным беззаконием, где порок почитался за достоинство, а порядочность и честь подвергались глумлению и издевательствам.

Нет, я не осуждаю их, а горько сожалею и сочувствую. Их позор это позор системе, поразившей и вскормившей лагерную жизнь, и пусть проклятие ляжет на истину виновных - палачей, а не жертв.

САНИТАРНО-МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

203

САНИТАРНО-МЕДИЦИНСКАЯ СЛУЖБА

Медицинская помощь в лагерях ГУЛАГа осуществлялась в основном двумя учреждениями. Первое - это медицинский пункт - "Медпункт", которые были во всех лагерях, колоннах, тюрьмах, пересылках и т.п. гулаговских поселениях. Медпункты возглавлялись врачом или фельдшером в основном из числа заключенных, в том числе и осужденных по политическим мотивам. При медпунктах организовывался стационар на 5-8-10 койкомест.

Планировка медпункта почти везде была одинаковая. Коридор, ожидалка, из нее дверь в приемную, вторая в стационар, третья -в подсобное помещение и комната-спальня для завмедпунктом.

В приемной имелась кушетка, шкаф для медикаментов, стол, пара стульев.

Зав. медпунктом назначался Начальником санотдела (санчасти) лагеря и утверждался начальником лагеря. Зав. медпунктом подби-рал себе из заключенных санитара (санитарку) и одного-двух помощников в зависимости от количества заключенных в колонне, лагпункте.

В 1946 году из Германии, Польши, Литвы, Латвии стали прибывать этапами так называемые интернированные, репатриированные из числа гражданского населения и бывшие советские военнослужащие по разным причинам попавшие в поле зрения и деятельности органов НКВД.

Это лица не совершившие лично каких-то преступлений, но по стечению военных событий побывавшие в окружении, в плену, ранее судимые за политические "преступления" добровольно из лагеря ушедшие на фронт, но не отбывшие весь срок определенный судами. Они возвращались в лагеря до конца ранее определенного срока. По прибытии нового этапа, я выявлял врачей, фельдшеров и приглашал к

204

себе в лагпункт.

После знакомства, собеседования я зачислял их в число стационарно больных или в списки освобожденных от работы. Одно время у меня было сразу шесть врачей и четыре фельдшера. Все они помогали мне вести прием больных и оказывали другую помощь. Из числа врачей были хирург, терапевт, фтизиатр, кожно-венеролог. При медпунктах собрались значительные медицинские специалисты и могли оказывать квалифицированную медпомощь, возможную в условиях лагеря. Позже, по моему сообщению в санотдел, врачей перевели в лазарет и я с ними поддерживал дружеские отношения. Когда врачи находились в медпункте, я с ними часто обменивался как теоретическими знаниями, так и практической деятельностью и для себя приобрел немало знаний и опыта.

Медикаментами обеспечивались по заявкам из центрального аптечного склада (санотдела, санчасти) куда я ездил для получения раз в месяц.

Перевязочными средствами обеспечивались достаточно, имелись в наличии и другие необходимые медикаменты. По сложившимся взаимоотношениям с центральным аптекоуправлением мои заявки почти всегда удовлетворялись.

В мои обязанности входил весь цикл профилактических мероприятий возможных в условиях лагеря.

Одним из важных мероприятий была борьба с педикулезом (со вшивостью), чтоб не допустить возникновения сыпного тифа. Я и мои помощники регулярно проверяли всех на педикулез и следили за проведением санобработки. Для этой цели я специально закрепил одного из своих помощников-фельдшеров, к уклоняющимся от санобработки и нерадивым применяли принудительные меры. Благодаря проводимым мероприятиям не было ни одного случая сыпного тифа, хо-

205

тя условий для него было достаточно.

Вторым мероприятием была борьба с клопами. Для этой цели в специальном котле, установленном при бане, по моему настоянию, кипятилась вода. Дневальные и уборщики бараков ведрами приносили кипяток и ошпаривали им спальные нары, щели и все что возможно. Всех клопов уничтожить невозможно, но все же результаты были.

Особая роль отводилась профилактике желудочно-кишечным заболеваниям инфекционного характера. Как правило, в мае-июне всем проводились профилактические прививки вакциной против тифа, паратифа, холеры, а кроме того против столбняка и дифтерии лицам, у кого не было данных об этих прививках. Мы контролировали мытье посуды, следили, чтоб всегда была в бараках кипяченная вода в специальных бачках.

Требовали и следили за проведением уборки в бараках с применением хлорной извести, которую мы же и выдавали, следили за дезинфекцией выгребных ям, туалетов и территории вокруг них. В столовой проверялось качество приготовления пищи и санитарные нормы при ее приготовлении.

И все же расстройство желудка, поносы были довольно частыми явлениями в основном инфекционного характера, а от погрешности питания, состояния всего организма, так называемые пеллагрические поносы, приводящие иногда к смерти. Меры, чисто медицинской помощи, истощенному человеку не всегда помогали. Я мог истощенного человека освободить от работы, поместить в стационар, отправить в лазарет, давать разные медикаменты, но я не мог улучшить его питание, не мог увеличить норму продуктов, я не мог излечить человека от душевной опустошенности, а порой и деградации как личности. А именно эти-то причины и являлись болезнью его, а понос только симптом общего состояния организма.

206

Большое количество обращалось с простудными заболеваниями, из которых преобладали катар верхних дыхательных путей, бронхиты, ангины, воспаление легких и т.п. Смело можно сказать, что порядка 80% в той или иной форме болели простудными болезнями.

Плохая одежда, холод, удушливый воздух в бараках, теснота в помещениях, работа на открытом воздухе в плохо согреваемой одежде, контакт с больными - все способствовало возникновению и распространению этого рода болезней.

С заболеваниями сердца было незначительное количество больных. Несколько человек были на учете с пороком сердца. Э та болезнь считалась неизлечимой, об операциях на сердце в тот период не знали не только в лагерях, но и в крупных городах, институтах. С пороком сердца зачислялись в инвалиды с освобождением от работы. Смертельный исход от порока сердца я помню всего один случай.

Колонна №6, где я работал, в основном, как я уже писал выше, предназначалась для инвалидов и лиц, с использованием на более легких видах работ по изготовлению предметов ширпотреба. Заключенные сюда поступали с других лагпунктов уже как "отработанный" материал.

В 1946 году было два крупных прибытия заключенных этапами по 600-700 человек сразу. В течении месяца их всех провели через медкомиссию и большинство отправили на лагпункты с основными видами работ по строительству жел. дороги.

Через несколько месяцев два или три десятка из них возвратились к нам уже истощенные, больные, неспособные выполнять тяжелые работы, часть из них умерли на тех лагпунктах. Особенно суровые условия, гибельные были на колоннах 15 и 20, где еще и начальники были самодуры.

Были больные с так называемыми безбелковыми отеками ног.

207

Испытывая систематическое недоедание, полуголодное существование некоторые для заглушения чувства голода ели соленую пищу и даже специально пили соленую воду. На фоне истощения организма появлялись отеки голеней и даже бедер. Ноги приобретали слоновость, кожа бледная, натянуто-водянистая.

Казалось проткни кожу и вода брызнет как из крана. Таких больных я помещал в свой стационар или отправлял в лазарет.

Для их лечения требовалось резкое ограничение жидкости и улучшение питания. Первое выполнить было легче, со вторым дело   обстояло труднее и все же результаты облегчения были.

Конечно, было много больных и с другими болезнями, например: радикулиты, травмы, флогмоны, нарывы, разного рода растяжение мышц, связок, зубные боли и т.п.

Для лечения зубов применялись различные капли, полоскания, примочки и удаление.

Надо сказать, что на удаление зубов я "набил" руку и удалял довольно удачно, к сожалению, без обезболивания, потому, что таковое вообще не применялось. Специалист стоматолог приезжал два раза в год на 5-6 дней и все. Не было стоматолога и в лазарете.

И все же основным «заболеванием, с которым обращались, было истощение, вплоть до полного - кахексии» пеллагра и цинга. Недостаток питания, условия труда, быта, моральная подавленность, уныние, унижения и оскорбления, избиения и издевательства, как со стороны охраны, надзирателей и в наименьшей степени со стороны самих заключенных, безнадежность в будущем приводили человека к упадку духовных и физических сил.

Если с конкретными заболеваниями, мы медработники, еще находили средства для лечения и спасали от гибели, то в вопросах питания, изменения лагерных условий, мы были бессильны. Дистро-

208

фикам, пеллагрикам наша помощь сводилась в освобождении от работы, положить временно в стационар или отправить в лазарет, где условия немного отличались от условий в колонне лагпункта.

Я практиковал такой метод. Группу истощенных лиц зачислял на диетпитание, которое было немного лучше общего. Освобождал их от работы дней на пятнадцать, двадцать, затем вместо них подбирал другую группу. Но диетпитание было ограничено лемитом десяти-пятнадцати единицам. Таким путем за месяц я хотя б немного, но улучшал общее состояние человек 25-30. К великому сожалению, все же были случаи смерти от истощения, пеллагры, за пять лет умерло от этого вида человек восемь или десять, не считая тех, что умирали в лазарете.

Севдвинлаг был наиболее благополучен из числа других лагерей. Здесь в меньшей степени процветал произвол, самодурство, хотя было то и другое.

По рассказам заключенных, прибывших к нам из других лагерей, таких как: Интлаг, Печорлаг у них условия были значительно хуже, больше произвола и массовой гибели людей.

Был один нетипичный случай. Ко мне обратился один заключенный - Токарев. У него стал расти живот. Он находился на равных со всеми условиях, получал такую же пищу. Он не был истощенным дистрофиком, ноги, руки были нормальными, а жировой слой на животе рос и рос. Я и консультировавшие врачи решили, что у него какое-то эндокринное заболевание. Я его отправил в лазарет, где он находился несколько месяцев. И вдруг у него без какого-либо лечения жировой слой начал быстро исчезать и через месяц он стал нормальным. Позже его обратно возвратили к нам. Он работал в бригаде, вел тот же образ жизни и с ним ничего не происходило.

В Севдвинлаге лазарет организовывался для обслуживания больных из нескольких колонн. В частности лазарет № 4, располагавший-

209

ся рядом с нашей колонной № 6, обслуживал колонны №№ 1, 3, 6, 14, 15 и пересыльный пункт. Врачи Попов, Власов, Сендецкий, Сухоруков, Иноятов, прибывшие этапами к нам на колонну №6 и работавшие у меня в медпункте, позже были переведены в лазарет № 4. Я с ними довольно часто встречался и поддерживали хорошие отношения.

Фельдшера Ильин, Широков, работающие у меня помощниками, остались там же и после моего освобождения. Фельдшер Миков после освобождения окончил Архангельский мединститут, Яковлев освободился и уехал на родину в Воронеж.

Лазарет так же, как и рабочая колонна, был обнесен двойным забором. Больные находились в таких же бараках, только койки были одноярусные, в палате по 8-10 человек.

Начальник лазарета был всегда вольнонаемный, а главврач часто из числа заключенных.

Помню, что из лазарета № 4 было два случая побегов. Выздоравливающие два молодых парня сумели перелезть через забор и убежать в лес. Их побег был замечен и организована погоня.

Через 2 или 3 часа их догнали и пристрелили на месте. Вспоминается такой случай. Колонна № 3 располагалась примерно в 4 км от колонны № 6. На колонне № 3 в основном работали женщины по пошиву лагерной одежды. Там заболел зав. медпунктом Лапин или Липин точно уже не помню. Других медработников не было и мне временно поручили вести у них медицинское обслуживание. Я пользовался безконвойным хождением, поэтому днем приходил на колонну 3, проверял комплекс санпрофилактических мероприятий, вечером вел прием больных и уже ночью уходил к себе на колонну 6. Я обратил внимание, что (хотя работа швеями значительно легче, чем лесоповал или земляные работы) очень много молодых женщин, девушек в крайне истощенном состоянии. При проверке работы кухни

210

я выявил значительное недовложение продуктов в котел и плохое качество приготовленной пищи. В тоже время в кухне приготовлялись блюда, которых нет в меню. Например, мясные котлеты, пирожки, оладьи и т.п. В кухню приходили лагерные "придурки" надзиратели и поедали все хорошее. В один из дней я в кухне потребовал произвести закладку продуктов в моем присутствии и запретил приготовлять отдельные блюда.

Что тут поднялось!

В мой адрес посыпались ругань, угрозы физической расправы. Я видел как начальник колонны лично из кухни вынес масло, мясо. Я обратил внимание, что у одного работника кухни руки в гнойничках и отстранил его от работы, назначив лечение.

Всем остальным работникам пищеблока провел медосмотр. Шеф-повар не хотел идти на медосмотр демонстративно. Я обратился за помощью к надзирателю и при медосмотре у него обнаружил язву на половых органах, сыпь по телу. Я заподозрил у него сифилис и взял кровь на анализ. Мой диагноз подтвердился. Поднялась паника, начиная от начальника и всех "придурков". Ведь они из рук сифилитика ели и пили долгое время.

Как находящихся в контакте, я отстранил от работы всех работников кухни. Назначили новых поваров из женщин, прошедших тщательный медосмотр.

О выявленных мною нарушениях, воровстве я доложил начальнику санотдела, он самому начальнику лагеря полковнику Умову.

Начальника колонны  с работы сняли, провели обследование на сифилис почти у всех заключенных и выявили 10 или 15 человек явно больных и отправили их в лазарет.

Вместо Лапина прислали другого зав. медпунктом, вольнонаемного.

Я возвратился на свою прежнюю работу в колонне № 6.

Через некоторое время мне вручили поощрительную грамоту и благодарность. Почетных грамот в лагерях не существовало.

А главное, я заслужил в свой адрес много хороших слов от всех заключенных этой колонны, особенно женщин, которые вздохнули от произвола, улучшилось их питание и жизнь в условиях лагерной системы.

НРАВСТВЕННОСТЬ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

211

НРАВСТВЕННОСТЬ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

На колонне 6 было немало людей бывшей интеллигенции, людей работавших прежде в сфере культуры, имевшие разные ученые степени, профессора, в том числе два профессора из Риги-Латвии. Одному из них, жаль забыл его фамилию, было лет пятьдесят в его формуляре написал инвалид и устроил его работать счетоводом в бухгалтерию, второго по фамилии Штромберг экономистом-нормировщиком. Профессора Паничева - дезинфектором, Морозова - бригадиром и так многих по возможности на разные должности.

В свободное от работы время мы собирались в общежитии, где проживали так называемые конторские работники, играли в домино, шахматы. Часто собирались у меня в медпункте и в узком кругу вели различные беседы, на память читали выдержки из разных книг, обсуждали отдельных героев и события. Меня особенно интересовали исторические личности и все что их касалось. Мы вспоминали и обсуждали периоды из древней истории, из средневековья, вспоминали полководцев войны, государственное устройство, но осторожно касались вопросов современной политики и лично своих бед, избегая расстраивать свои еще " кровоточащие" раны. Наши беседы очень помогали лично мне и всем нам легче переносить вопиющее беззаконие, распущенность нравов, хамство и главное не опуститься до этого уровня. В условиях лагеря, вращаясь не толь-

212

ко с уголовниками, но и с порядочными, культурными людьми, я почерпывал от них хорошие черты, взгляды.

В немалой степени способствовало и то, что я жил, спал не в общем бараке, а при медпункте, в своей комнате, один. Я как губка впитывал в себя все, что мог позаимствовать от своих собеседников. В смысле знаний, культуры я тянулся к ним, а они нуждались во мне, находя взаимопонимание и помощь, что было очень немаловажно. Я разными путями доставал книги и много читал, в основном исторические и художественные.

Все вышеизложенное значительно помогло мне расширить свои культурные знания, общий кругозор, нравственность, чувство порядочности и чести. Помогло не запачкаться в той среде, которая окружала меня.

Выходя из лагеря на свободу, я был уже другим человеком. Я хорошо понимал, что трагедия со мной - это трагедия миллионов и миллионов жертв ужасной системы, в которой мы оказались.

Я научился отличать ложный патриотизм от истинного, я научился читать между строк, я понял, почему наша светлая, счастливая жизнь - такая темная, мрачная, печально-драматическая. Я научился отличать свободу от свободы, героизм от "героизма", отличать истинное милосердие от мнимого, заботу о человеке, и как личности и заботу о народе вообще.

Я понял отличие от труда от подневольного труда, творческого, сознательного, вызванного своим воодушевлением, своей необходимостью, своим желанием и самоудовлетворением.

В лагере нет ничего, абсолютно ничего собственного, все казенное, общее, государственное. Одежда, которую носим, постель, на которой спим, посуда, из которой ешь и пьешь - все не твое, все чужое.

В любой момент у тебя все могут взять, поэтому нет смысла

213

что-то беречь, накапливать. Волосы на голове и те не твои, потому что их стригут без твоего согласия. Плоды твоего труда не твои, все что ты создал своим трудом собственность государства. Единственное что твое личное - это мысли, сознание.

Поэтому ведется кропотливая, массированная идеологическая обработка твоего сознания, твоих мыслей, добиваясь, чтобы изъять из твоей собственности твой разум, твое мышление. Чтоб ты как личность перестал существовать, а жил и мыслил по заданной программе, чтоб выполнял не свое желание, не свою волю и стремление, а указание своего начальства, волю коллектива, волю партии, становясь ее послушным исполнителем, роботом бездуховным.

Только высшее партийное руководство и вождь заранее знают, что и как ты должен делать, поступать в том или ином случае.

Личность должна исчезнуть, остается коллективное коммунистическое мышление и деяния.

В этом направлении и есть стратегическая линия коммунистического воспитания и перевоспитания человека. Посколько методы воспитания и перевоспитания требуют многого труда и прежде всего культуры, умения, знаний высокой интеллектуальности и мышления, чего нет у самих воспитателей, то они прибегают к доступному им методу - насилию, которым и пользуются. История учит, что подневольный труд никогда не был и не может быть производительным, созидательным, поэтому наше общество все более деградирует, разлагается и несмотря на все призывы и обещания коммунистического рая, его все нет и нет, до всеобщего благополучия все дальше и дальше.

ЛАЗАРЕТ № 4

214

ЛАЗАРЕТ № 4

Не следует считать, что у меня все было гладко и безмятежно. Далеко не так. Несколько раз по распоряжению оперуполномоченного у меня отбирали пропуск для безконвойного хождения. Но особенно в этот период меня начинали часто вызывать на квартиры к гражданскому населению, в управление санотдела, на конференцию в лазарет, а для этого приходилось выделять конвоира. Начальник санчасти уже не Максимов, а Захаров Ф.Я. писали ходатайство и пропуск мне возвращали.

Лазарет № 4 располагался в 400 метрах от нашего лагпункта. В нем были терапевтические корпуса, хирургический, инфекционный, лаборатория, операционная. Начальником лазарета до 1947 года была врач Крупская, осужденная ранее по делу убийства Горького. В 1944 году, благодаря начальнику Севдвинлага полковнику Умову, ее освободили, назначили начальником лазарета, но без права выезда в Москву и вообще за пределы города Вельска и Севдвинлага. Я с ней не был близко знаком, но всегда любезно разговаривал при встречах. Крупская решилась съездить к родным в Москву. Об этом узнали в НКВД и ее вновь арестовали.

Зав. лабораторией была врач Иванова Ольга Яковлевна, судимая по тому же Горьковскому процессу. С ней мы были более откровенны в разговорах, были, если не друзьями, то вполне хорошими товарищами. Бывший работник аппарата ЦК ВКП (б) некто Семенов Павел Иванович прибыл к нам на лагпункт. Он заболел и я его положил к себе в стационар. При разговорах он сказал, что работая в Москве, знал врача Иванову, возможно в лазарете она и есть. Я отправил его в лазарет на лечение. Действительно, они были старые знакомые по Москве. И, как мне известно, в лазарете они подружились и даже

215

были в интимной связи. Из лазарета его выписали, отправили к нам на лагпункт. Я взял его под свою опеку и через некоторое время опять отправил в лазарет, так как он был действительно больной, врачи подтверждали диагноз и необходимость лечения в условиях лазарета.

Моими друзьями стали врачи Власов и Сендецкий. С ними вместе мы несколько раз устраивали чаепитие и отмечали дни торжеств. Своих торжеств, личных. Немного использовали и спирт из хирургии. Иногда принимали участие и женщины из медперсонала. Но если замечали выпившим, следовало серьезное наказание. Могли посадить в ШИЗО, лишить пропуска и даже отправить на штрафную колонну. Поэтому все делалось тихо, скрытно с осторожностью и опасением.

После отъезда Крупской в Москву, вместо нее начальником назначили упоминаемого мною ранее Шафрановича, человека совершенно не имеющего отношения к медицине. Ходил он всегда в офицерской, без погон, шинели, рукава которой сантиметров на 20 длинней чем руки. Шинель явно была велика и висела на нем, как говорится, мешком. Не разбираясь в главных вопросах, он лез в мелочи. До невозможности придирчивый, нудный, мелочный. Отношения с медперсоналом у него не сложились и не могли сложиться. Вместо организации помощи в работе он решил во всем контролировать. Так, например, запретил из аптеки выдавать медикаменты без его визы. Врачи отреагировали быстро. Все лекарства в заявках стали выписывать по латыни. Количество медикаментов непосредственно в корпусах и их расход увеличились. Стал проверять расход спирта в операционной, замерял его до и после операции. Спирт стали выносить еще больше. Выжидал, спрятавшись, когда санитарки несли с кухни питание для врачей, проверял что несли и сколько. Любимым занятием Шафрановича было спрятаться и подслушать разговоры, кто и о чем разговаривает.

Врачи жили в отдельном, небольшом здании, в тамбуре которого хранились дрова для топки печей. Хирург Власов мне рассказал,

216

что Шафранович, прячась, подслушивает их разговоры, выслеживает кто приходит. У меня был знакомый мускулистый, боевой парень, работающий санитаром. Мы с ним обсудили обстановку. Коля спрятался в тамбуре за дровами заранее. В комнату врачей, так чтобы видел Шафранович, с кухни принесли в закрытом виде якобы еду, а фактически - пустые кастрюли. Несколько раз заходили и выходили медсестры, создавая внешний вид готовящейся вечеринки. И Шафранович на это "клюнул". Вечером, когда стемнело, Шафранович направился в домик к врачам, чтобы захватить их на месте проводящейся вечеринки, и предупредил надзирателей о готовящейся вечеринке. Переодетый, крадучись, Шафранович вошел в тамбур. Коля выскочил из-за дров и с возгласом "держи вора" палкой стал бить Шафрановича, но не сильно. Цель была не убить, не изувечить, а проучить. Шафранович закричал, назвал себя. Но Коля успел хорошенько его помять, досталось по спине и ребрам. Формально наказать нельзя. Не мог же начальник "унизиться до подслушивания". А случаи воровства были у врачей. Инцидент обошелся без последствий. Шафранович подслушивание прекратил. Жил он в небольшом домике рядом с лазаретом, где ранее жила Крупская. Жена его, толстая неуклюжая женщина, часто заходила в лазарет к парикмахеру и в баню. В лазарете, как у нас в лагпункте и на других вся охрана, семьи, волнонаемный состав пользовались услугами лагерных парикмахеров и бань. Парикмахером был разбитной малый и сначала угоднические, затем любезные его отношения перешли в ухаживание и интимную связь с женой Шафрановича.

Однажды с рынка в городе Шафранович принес домой гуся, половина которого оказалась у парикмахера. Шафранович уже подозревал жену и пропажу гуся обнаружил. Что поднялось? Шум, ругань, матерщина с обеих сторон. Шафранович пытался ударить парикмахера, но был отброшен в сторону. Вмешавшийся надзиратель прекра-

217

тил ссору, парикмахера водворили в ШИЗО. Через пару дней его отправили на штрафную.

Вскоре исчез и Шафранович. Куда? Не знаю.

В лазарет я приходил часто. В результате разговоров с Ивановой, Семеновым, Власовым, Шастиным я немного стал разбираться в вопросах сталинской политики, коллективизации, репрессиях. Узнал о бывшем голоде в приволжских областях и на Украине, о многотысячных жертвах, убийствах. Фашизм и Гитлера ненавидели все. Я не знаю человека хотя бы с малейшей симпатией отзывавшегося об этом злодее. Побывавшие в плену рассказывали об унижениях, издевательствах, выпавших на их долю. Унижались, подвергались насилию, издевательствам не за конкретное содеяние, не как индивидум, а как человек, принадлежащий к русской нации. Обидно, горько слушать обращение типа "русская свинья". Чувство солидарности, гордости "я русский" помогало выжить. Невидимо среди пленных витал русский дух, который ничем невозможно вытравить и которого нет и не может быть ни у одной нации. Своеобразие русской души неописуемо и непредсказуемо. Попавшие в плен не были предателями Родины, в плен попали случайно, стихийно по вине самого Сталина.

Но вот беда! Родина - мать ждет! Кончилась неволя в неметчине. Родина ждет, встретит, поймет, оценит, во всем разберется. Встретили, привезли в сталинские лагеря. Разбираться не стали. Был в плену - значит изменник Родины, враг народа. Почему не убил себя? Враг. Разумеется, во всем виноваты местные работники НКВД. Вот если бы узнал Сталин, он бы задал "жару нквдешникам". Писали и еще раз писали. Отправляли через лагерную почту и нелегально. Ответа нет. Видимо НКВД "перехватывало" всю переписку. Как же сообщить Сталину о творящейся несправедливости. Перефразировали слова Некрасова: "Вот узнает Сталин, Сталин все рассу-

218

дит". Ответа нет и нет. Сталин все не знает, что солдат из плена, в лагерях советских томится, умирает. Все это выразилось в следующих словах:

И вот война окончилась

Последний грянул бой.

Прощай, земля немецкая -

Поехали домой.

Освободились пленные

С немецких лагерей

С радостью, надеждами

На родину скорей.

Состав товарный подали -

Заполнили сполна

Их ждет и дожидается

Родная сторона.

Стучат, стучат колесики

По рельсам все быстрей.

Не спится и не терпится,

Скорей домой, скорей.

Все ближе, ближе Родина,

На прошлом ставим крест.

Вот она родимая

Наш первый город Брест.

Состав пролязгал буфером,

Стал где-то в тупике.

Их у вагонов встретили

Здоровые, мордастые войска НКВД.

На все с ними, вагончики

Замки быстрей повесили

И без суда и следствия

Повезли в ГУЛАГ.

И вместо встречи радостной

Ярлык "изменник Родины"

Их встретил в лагерях.

Чередуясь с разными событиями и текущими делами проходили дни, сутки, месяцы, годы. Встречались люди всяких профессий, но ни одного поэта или писателя. Я в свободное время писал и рвал свои неуклюжие вирши, но посоветоваться, поучиться было не у

219

кого. Полученного до ареста образования явно недоставало.

Я рано пристрастился к книгам, читал их много, но бессистемно, увлекаясь детективами, романами. Пользуясь хождением без конвоя, в городе Вельске я часто заходил в библиотеку и брал книги, указывая вымышленный адрес. Благо паспорт не спрашивали. Я аккуратно книги возвращал и даже ремонтировал в переплетном цеху нашего ширпотреба. Постепенно мне стали больше доверять и я получил доступ к книгам, которых не было на полках.

Меня познакомили со старичком, библиотекарем еще дореволюционной поры. Он давал мне читать книги, газеты - подшивки, о которых я не имел понятия. Из подшивки "Петербургский судебный вестник" я вычитал, что в свое время И.С. Тургенев привлекался к суду за убийство своей крепостной возлюбленной, но был оправдан. Были книги изданные еще во времена Екатерины II.

В общем-то в город ходить было запрещено. Я знал, что за мной "охотятся" оперативники и принимал разные меры маскировок. Неоднократно приходилось откупаться, давая оперу взятку, чаще всего спиртом и водкой.

Для обеспечения семей администрации молочными продуктами при лагпункте построили скотный двор: коровник и конюшню. Всего было 10 коров и 12 лошадей. Ухаживали за коровами две заключенные женщины и конюх. Заведовал всем освободившийся из заключения ветеринарный врач Лебедев. В зону для больных ни одного грамма молока не поступало, но в отчетах отражалось молоко, выдаваемое якобы диетбольным. Сено для коров и лошадей заготавливали тоже заключенные - бригада бесконвойников 10-15 человек.

На берегу реки раскорчевали, распахали несколько гектаров земли и засадили картошкой. Половина ее ушла для питания охраны, администрации, но часть попала и в кухню для заключенных.

220

Я лопатой раскопал сотни полторы земли и тоже посадил картофель. Мне не препятствовали. Осенью весь урожай я переправил в город на квартиру жене.

Вверх по речке Вага было много мелких озер, в которых водились караси, окунь, щука. Я рыбалку любил с раннего детства и, получив разрешение, стал рыбачить и здесь. Разумеется уловом приходилось делиться.

Директором ОПХ (отдел подсобного хозяйства) был некто Сидор. Он приобрел неводок и мы с ним поехали на рыбалку на подводе. Порыбачили удачно. Несколько корзинок с рыбой уже были переложены мокрой травой. Обязательный ритуал на рыбалке - уха. Сварили ее и мы. Мы - это я, Сидор и помощник по быту Лукьянов. В домашней корзинке, кроме хлеба, конечно было несколько бутылок водки. Выпили. Пошли песни, анекдоты. Неожиданно Сидор ударил Лукьянова по лицу. Началась драка, свалка. Я пытался их разнять, что удалось с великим трудом. Попало и мне. Говорят, двое дерутся, третий - не суйся. Но я вынужден сунуться, разнимать. Они оба вольные, члены партии, а я заключенный, враг народа. Обстановка не из приятных. Неизвестно, как обернется. Вдруг они помирятся и во всех раздорах обвинят меня. В драке устали. Сели к костру передохнуть и успокоиться, чему я всячески содействовал словами.

Выпили мировую. Вдруг Сидор прямо через костер прыгнул на Лукьянова с ножом в руке. Я успел схватить его за руку, отвести нож в сторону. Вдвоем мы свалили Сидора на землю и закрутили в сеть. Сидор оказался запутанным в сети. Что делать дальше? Ехать домой в таком виде нельзя. Утро уже наступило и стало пригревать солнышко. Сидор долго выкрикивал разные слова угроз, но алкоголь подействовал и он уснул.

У Лукьянова оказался подбитым глаз и царапины на лице. У меня видных следов ушибов не было. Солнышко пригрело, уснули

221

и мы. Проспали несколько часов. Проснулся и Сидор. Опьянение прошло. Он был удивлен, что оказался закрученным в сеть. Сказал, что ничего не помнит. Рассказали все происшедшее. Сидор просил развязать его и простить.

Больше не выпивали и возвратились домой мирно. Разумеется никому ничего никто из нас не рассказал, во всяком случае я. С удочкой на рыбалку я ходил еще несколько раз, но с Сидором никогда больше не ездил.

Санитарами у меня были пожилой поляк Радзевич и Морозова Фаина. Она прибыла в лагпункт вместе с мужем Морозовым Сергеем.

У Морозова были какие-то мутные глаза все время и он симулировал слепоту. По этому виду болезни относился к группе инвалидов. Хорошо разбирался в ключах и часах и ремонтировал их. Где-то доставал разные запчасти для часов. Я разрешил ему работать в одном уголке медпункта. Возможно, в какой-то степени он и недостаточно видел, но слепым не был, я не стремился разоблачать. Морозов собрал настенные часы с боем и мелодией. Сделал красивое оформление часам. Приложили руку и мои художники.

В лагпункт приехал начальник Севдвинлага полковник Умов и я при обходе лагеря пригласил посмотреть медпункт, где на видном месте красовались часы, а под видом санитара тут же находился и Морозов. Как мы и предполагали, Умов часами заинтересовался и часы принял в подарок.

По установленному порядку и лагерному режиму муж с женой в одном месте не должны находиться. Морозов обратился к Умову с просьбой разрешить проживать вместе с женой. Разрешение было получено и им в бараке отгородили комнату.

В бане была оборудована парная вмещавшая сразу человек 10-12. Пар поступал через дверку от нагрева камней при обливании их во-

222

дой. Я уже писал, что в лагпункте были мужчины и женщины. В бане мылись конечно отдельно. Группа женщин в парилке мыли в тазах головы. Вошла одна женщина и, не подумав о последствиях, плеснула на горячие камни воду. Вырвавшаяся струя пара попала на молодую женщину, стоявшую задом к печке и моющую голову в тазике. Горячим паром обожгло ей ягодицы, бедра, промежность. Моментально вздулись большие пузыри. Вызвали меня. Пострадавшая стеснялась показать все места ожога, но я убедил ее не стесняться. Укрывшуюся в простынь привел ее в медпункт, всех удалил и обработал место ожога. Картина довольно неприятная, тем более, что для обработки ожогов она должна занимать коленно-локтевое положение. Встал вопрос дальнейшего лечения. Нашли от бочки деревянный обруч, укрепили его типа корсета и пришили к нему в круговую простынь в виде юбки. Садиться, конечно, она не могла, спать только на одном, менее обожженном боку. Помучалась она изрядно, не менее месяца. На ягодицах, бедрах остались шрамы. Но благо в жизни эти места всегда закрыты от глаз людских. Женщина с ожогом еще находилась в стационаре, как поступил мужчина с ожогом ягодиц. Он работал по уборке, сжигая древесные отходы в кострах. Его ватные брюки подпоясаны были не ремнем, а веревкой в несколько оборотов. Подбросив в костер щепы, вместе с другими он грелся у костров, стоя к нему спиной. Искра от костра попала на брюки, вата загорелась, но медленно и боль он почувствовал когда уже горела вата на всех ягодицах.

Увидев, что с ним случилось, никто и не подумал оказать помощь, все смеялись. Прыгая, он долго не мог развязать веревку на брюках, а когда их спустил, на ягодицах уже были пузыри. Его лечил я как и женщину, сделал корсет. Дело в том, что при завязанном ожоге к марле пристает, присыхает кожа старая и свежая при перевязках сдирается, что ухудшает процесс заживания, грану-

223

ляции. При открытом лечении этого нет, но нужно чаще промокать, удалять эксудат, смазывать и прижигать. О своем способе открытого лечения ожогов я докладывал на одной из очередных медкон-ференций, метод был одобрен.

А в 1948-1950 годах в лагере стала вводиться новая система оплаты труда, что-то в виде хозрасчета. Прежде выводился процент выполнения нормы, при перевыполнении выписывался доппаек и все. По новой системе подсчитывалось сколько заработано в рублях и какой процент выполнения нормы, которая все же действовала.

   Из суммы, заработанной за месяц, высчитывалось сразу 50 процентов на хозяина (содержание охраны, администрации, жилбыт условий и т.д.), затем удерживалась стоимость одежды и питания. Оставшуюся сумму зачисляли на личный счет, но получить можно только ограниченную сумму по заявлению на покупку папирос, мыла и других принадлежностей. Продуктовых ларьков не было. Разрешалось жить, работать в своей личной гражданской одежде, даже в военной, но без знаков различия. Кто не пользовался казенной одеждой, а имел свою, тем доплачивалось из расчета стоимости казенной одежды.

   По штатному расписанию утверждены оклады для всех работающих на ненормированной оплате труда. В частности, мне установ-  лена зарплата 720 рублей, одна из самых высоких в зоне. На моей должности зав. медпунктом вольнонаемный работая получал столько же, а я еще плюс за свою одежду и обувь. Когда-то в системе лагерей существовали зачеты и льготы. За перевыполнение нормы снижался на определенные дни срок. Начиная с 1940 года в лагерях Севдвинлага никаких зачетов и льгот не было так же. О прежнем существовании зачетов и льгот только вспоминали. Была перефразирована песенка:

Тучи над лагерем встали

В воздухе пахнет грозой

Зачеты от  нас отобрали

И льготы накрылись п...

224

Прибывшие из других лагерей, у кого были заработаны зачеты, их ликвидировали. Оставался чистый срок. От звонка до звонка. Существовало и знаменитое социалистическое движение - соцсоревнование. Основными пунктами соцсоревнования были перевыполнение норм выработки, безукоризненное соблюдение режима, участие в общественной жизни лагеря (принимать участие в художественной самодеятельности, участие в проведении мероприятий по выявлению нарушителей режима), содержание в чистоте жилых помещений.

Победителям выдавалась похвальная грамота, не дающая ни снижения срока, ни материальных благ. Практически ничего.

В лагере действовала система десятидневок. Выходные дни представлялись 10, 20, 30 числа месяца. Но и в эти дни проводились разные мероприятия в виде всеобщей уборки зоны, всеобщего учета вещимущества и т.п. На семидневную неделю и выходные по воскресеньям перешли в 1948 году. Красные дни календаря I, 2 мая, 7-8 ноября, 8 марта были не рабочими. В эти дни устанавливался усиленный режим. В преддверии праздника в зоне производился усиленный обыск. Перетряхивалась вся одежда, белье, постель. Тщательно проверялись жилые, производственные помещения, бытовые здания. Изымались все металлические предметы, веревки, лестницы. Даже в кухне ножи закрывались под замок, а в медпункте опечатывались в шкафчике сильнодействующие (кто их определял?) медикаменты. Не действовали пропуска на безконвойное хождение. Я тоже не имел права выйти за зону. На вахте и вышках назначался дополнительный наряд охраны. Принимались все меры, чтобы никакого ЧП не омрачало радостные праздники.

Накануне праздника в клубе-столовой проводилось собрание и слушался доклад о первомайском празднике всего мира или Великой Октябрьской революции, ее торжестве, искоренении старорежимной

225

рабской власти капиталистов и о счастливой жизни при Советах, торжества неминуемого всемирного коммунизма.

После войны разрешалось выписывать газету "Правда" через КВЧ. Письма проверялись цензурой в оперчасти. Разрешалось получение посылок, которые поступали в основном из Литвы, Латвии, редко русским из России. Посылки выдавались на вахте в отдельной комнате в присутствии надзирателя. Посылка обязательно вскрывалась, содержимое проверялось и получающий "добровольно" отдавал часть выдающим посылку, то есть надзирателю, коменданту. В своем бараке так же "добровольно" требовалось угощать своих товарищей или просто наглых воров, чтобы не отобрали все. Для себя оставалось 50 процентов содержимого. Посылку получать разрешалось официально I раз в месяц, но строгого правила не соблюдалось. За нарушение режима или других правил лишались права получения посылок, которые оставались лежать на вахте длительное время, пока не исчезали. Такие факты я знаю, но чтобы возвратили обратно посылку отправителю, такого не было.

Для предотвращение заболеваний цингой выдавался хвойный настой. Для борьбы с пеллагрой стали изготавливать так называемую "бузу" - пивные дрожжи. Приготовлялась буза в медпунктах. Для этой цели выдавалась мука грубого помола, сахар. В специальной бочке мука запаривалась, добавлялся сахар и когда начинался процесс брожения, эту бузу давали пить. Я не помню уже количество муки и сахара, но буза получалась, хотя и не сладкая, но вполне пригодная для употребления. Приготовлением, выдачей бузы занимался санитар медпункта под моим контролем. Я не могу сказать, насколько буза спасала от заболеваний пеллагрой, но проходили в медпункт и пили ее охотно, лучше, чем настой хвои.

С 1948 года и позднее количество больных пеллагрой, а также просто истощением, дистрофией, уменьшилось. Оставшиеся в живых,

226

с тяжелых прошлых лет, понемногу, но стали поправляться. Но забыть, когда при моем очередном обходе в стационаре один мужчина обратился ко мне со словами: "Доктор, смотри, я уже стал сам ходить". Какой радостью засветились его глаза и лицо приняло радостное выражение. Он понял, что выжил и теперь будет жить. Великая радость была и для меня. Удалось спасти еще одного человека. У меня навернулись слезы и, обняв его, я заверил в надежде на лучшее. Аналогичных примеров много. Безусловно, я не в силах изменить систему в лагерях, увеличить норму питания, но я периодически освобождал от работы, давал дополнительный отдых, переводил в команду слабосильных, помещал в стационар и отправлял в лазарет, тем самым спасал жизнь многим.

Приходилось присутствовать и при неприятных процедурах, противных мне по самому их существу. Например, в некоторых случаях надзиратели при помещении в ШИЗО требовали справку, что такой-то здоров. Справка чистая, формальность, так как в большинстве случаев в ШИЗО помещали без всяких справок. К сожалению, мне приходилось выдавать справки, что здоров и в ШИЗО содержаться может. При всем отвращении ШИЗО иначе я поступать не мог. Но я поступал иначе. На второй день я приходил в ШИЗО и у помещенного находил температуру или иное заболевание и освобождал его из ШИЗО, помещая к себе в стационар. Иначе невозможно поступить. Приходилось выдавать справку о нанесенных побоях. Приходилось уточнять кем и по какому поводу человек избит. Если избит охраной, я красочно расписывал все видимые и невидимые травмы и осторожней подходил к травмам, полученным в междоусобных драках.

В свою бытность на лагпунктах №№ I, 10, 20, 3 я почти ежедневно был свидетелем, когда отказывавшихся идти на работу силой выталкивали за зону, связывали, а иногда и привязывали к санкам и волоком тащили на трассу. Можно было сколько угодно сожалеть,

227

возмущаться, но противостоять невозможно. Практически меня никто не спрашивал и не требовал никаких справок ни администрация, ни сами заключенные. Происходило какое-то противоборство, протест - с одной стороны и грубая сила, издевательство - с другой.

А дни медленно, но все шли и шли. Наступил 1950 год. Приближалось окончание моего срока. Мысли, мысли. Надеясь на освобождение, я все личные вещи понемногу перенес на квартиру в город. Через начальника санчасти пытался узнать буду ли я освобожден. Увы! Никто ничего не мог сообщить ни положительного, ни отрицательного.

Я уже говорил, что люблю чтение, особенно историю. Я перечитал имеющиеся в библиотеке книги по древней истории, трижды прочитал историю России по Карамзину "Предание веков". Прекрасная книга. Слава ее написавшему. Меня очень заинтересовали вопросы родословной вообще и в личном плане в частности. Пользуясь различной литературой, я написал в своем понимании и трактовке родословную. Буду бесконечно признателен, если кто-то, пользуясь ею, выведет личную линию рода своего.

Все документы: личные дела заключенных - хранились в спецчасти лагеря, где работали доверенные люди. К 1950 году Севдвинлаг объединили с Севжелдорлагом под тем же названием. Севдвинлаг как таковой прекратил существование, но все его лагпункты остались на своих местах. Начальник Севдвинлага полковник Умов стал начальником Севжелдорлага, а бывший Севдвинлаг стал называться первым отделением Севжелдорлага. Начальником стал майор Нечитало. Его жена - начальником спецчасти. Во многом мое освобождение зависело от нее, как кому она доложит и какое выскажет мнение.

228

Из центральной спецчасти список лиц, подлежащих к освобождению, на лагпункт присылается за несколько дней до конца срока. Трудно передать то волнение, которое охватывает человека, много лет находящегося в лагерях на правах бесправного раба. Дело в том, что не всегда освобождают по окончании срока. Я лично знаю более двадцати человек, у которых срок кончился, но их не освобождали, ничего не объясняя. Администрация лагеря, где непосредственно находится заключенный, без распоряжение свыше освободить не имела права, и человек оставался в неведении о себе, продолжал находиться в лагере на прежнем положении. Через месяц - два приходило извещение, что особым совещанием как антисоветскому элементу добавлялся срок новый на 5 или 10 лет без всяких объяснений причин. Некоторых этапом отправляли в ссылку в еще более отдаленные края. Можно представить состояние человека, ожидающего освобождения и без всякой вины вместо ожидаемой свободы оставленного в заключении на новый срок.

Тяжелые мысли одолевали и меня. Распоряжение о моем освобождении поступило дней за пятнадцать, я узнал об этом, но тем не менее очень волновался и переживал, так как были случаи, что в последний момент приходило указание не освобождать. 7 мая я передал медпункт своему помощнику фельдшеру Ильину. И вот наступило 8 мая. Трудно сейчас передать чувства, которые обуревали меня в то время, нервы напряжены до предела. Собрался я еще с вечера. С вечера же со многими друзьями попрощались, те, кто не ушел на работу, пришли провожать и разными шутками старались поднять настроение.

Наконец-то объявили, что меня вызывают на вахту - проходная из зоны - и я в сопровождении охранника поехал, вернее пошел на центральный лагпункт, откуда производилось освобождение. Пришли

229

мы в часов 10 утра. Время идет ужасно медленно. Вот уже II часов, 12, час, два, а меня не вызывают. Наконец, часа в три дня вызвали на вахту и в сопровождении уже другого охранника повели в спецчасть. Начальник спецчасти и начальник охраны проверили мои документы, то есть спросили фамилию, имя, отчество, год рождения, когда был арестован, какая статья, какой срок, проверили особые приметы (цвет волос, глаз, наличие родимого пятна под правой рукой) и, убедившись, что я есть я, выдали справку об освобождении и отпустили охранника. Расписавшись в получении справки, я в каком-то смятении, в каком-то возбужденно-радостном состоянии с глупой улыбкой вышел из спецчасти. Я свободен. Десять лет позади. Впереди новая жизнь. И конечно масса вопросов, где жить, как, но самое главное, я свободен. Свободен ли?

Паспорт я получил через несколько дней. Согласно ст. 39, указанной в паспорте, я не имел права проживать в центральных, областных городах и многих других пунктах, предусмотренных особыми правилами. 9 мая 1950 года свой двойной праздник Победы я отметил на свободе в кругу родных, товарищей. Были поздравления с победой над фашизмом и с освобождением из ИТЛ. 10 мая я поехал домой на Родину, где меня ждали мать и все родные. По вагонам поезда ходили переодетые лагерные оперативники, вынюхивая заключенных, проверяли документы у подозрительных.

Я ждал что подойдут ко мне и я суну им в нос паспорт. Нет, не подошли. Впервые в жизни в поезде я получил отдельное место, матрас, одеяло и простыни. До этого меня возили в товарных вагонах, на голых досках. После езды на поезде, пароходе, машине с ближайшей горы я увидел свою деревеньку, вернее что от нее осталось. Вместо полсотни домов стояло пять избушек всего. О своем приезде я посылал домой телеграмму, поэтому меня ожидали. Ра-

230

дость встречи с мамой, с родными. Улыбки и слезы. Уезжал я из родного дома юношей-несмышленышем, возвратился зрелым мужчиной, повидавшим и кровь, и смерть, и горе, и радость. Не раз надежда сменялась разочарованием, гибель оборачивалася жизнью. В нашей деревне и в других было опустошение, безрадостное существование. Делать в деревне мне было нечего. Я прожил две недели и уехал обратно в г. Вельск, где питал надежду своего обустройства.

СВОБОДА! КАКОЕ ЕМКОЕ, ГРОМКОЕ СЛОВО

230

СВОБОДА! КАКОЕ ЕМКОЕ, ГРОМКОЕ СЛОВО

Свобода! Возможность выбора места жительства по своему усмотрению, желанию. Свобода! Возможность работать там и тем, кем тебе хочется, к чему влечет твое стремление. Свобода - не быть ни от кого зависимым. Свободного человека никто не имеет права без причины преследовать, устанавливать за ним негласную слежку.

Для человека, находящегося за колючей проволокой под охраной, то есть в заключении, свобода - это прежде всего избавиться от зримой охраны, от забора с колючей проволокой, от ежедневной утром и вечером проверки в строю, от опостылевшего лагерного начальства, от окриков за каждый твой шаг.

Свобода освобождения из лагеря предполагает избавление от вероятности быть помещенным в ШИЗО в любое время суток по капризу и желанию какого-либо глупого самодура начальника. Свобода в выборе одежды, жилья, общение и жизнь со своими родными, близкими, любимыми. Каждый заключенный в лагере мечтает и надеется при освобождении (если таковое состоится) получить прежде всего вышеуказанные свободы, необходимые для жизнеобеспечения и жизнедеятельности.

Увы. Мечты в основном остаются несбыточными. Незримое клеймо, и все видящее око не перестает наблюдать за ним. Созданная система ущемления человеческих прав и норм преследует везде и

231

всюду. Частных организаций и предприятий в стране не существует. Все государственные структуры пронизаны щупальцами КГБ и их добровольных сверхбдительных помощников. Так называемые первые отделы управлений всех организаций - есть нечто иное как скрытые подразделения КГБ, МВД. Отделы кадров всегда тесно связаны с органами госбезопасности, от них получают инструктаж и сообщают все о каждом работнике, порой вымышленные слухи и предложения, получая от "хозяев" некоторые подарки и вознаграждения.

Перед каждым после освобождения встает вопрос: "Как жить дальше?" По нашим советским законам, осужденный человек лишался всяких гражданских и человеческих прав. Квартира изымалась в пользу государства, все вещи, реквизировались, продавались, вернее разворовывались. У осужденных за политические преступления часто родственники тоже подвергались репрессиям - или в лагерь, или в ссылку, как члены семьи врага народа. В ссылку отправляли всех от новорожденных до глубоких стариков. Многие не доезжали до места ссылки, умирали в дороге от холода, голода. Особенно дети и старики.

При освобождении, кому это пофартило, предстояло решить много вопросов. Как правило, у освобожденного средств не было. Деньги выдавались в сумме, соответствующей стоимости железнодорожного билета до станции избранного места жительства. При освобождении выдавалась справка, что такой-то гражданин отбывал срок наказания с такого-то по такое число, по статье такой-то УК РСФСР или другой Союзной республики, освобожден с применением статьи 39, это означало, что он не имел права не только проживать, но и появляться во всех столицах союзных, автономных республик, областных, краевых, курортных, приграничных городах и областях, а так же крупных промышленных центрах. Он не имел права занимать ответственные должности, не имел права работать в НИИ, секретных организациях и во многих, многих других местах и должностях.

232

Освободившись из лагеря, человек, не имея средств для существования, не имея, где преклонить голову на ночь, получая отказы в приеме на работу, часто становился легкой добычей бдительной милиции, подвергался суду, как лицо без определенного места жительства, работы и вновь возвращался в привычную среду лагерных "граждан". Все это я по разговорам знал и задумался о своей будущей жизни. Но одно знать от других о существующих трудностях и ограничениях и совсем другое непосредственно самому вплотную столкнуться с этим, почувствовав на себе.

В марте 1944 года я познакомился в госпитале с фельдшерицей Коноровой Ольгой Владимировной. Мы полюбили друг друга и вскоре мы стали мужем и женой. Но вместе мы жить не могли, не позволяли условия, война и многие другие причины. Второго апреля 1945 года у нас родилась дочь, которую назвали Светланой. Когда меня отправили в Севдвинлаг на колонну № 6 вблизи города Вельска, туда и переехала жена с дочкой. После моего освобождения я поселился у них. Вскоре мы зарегистрировались. Необходимо было определиться с работой. Кроме медицины я другого ничего не умел делать. В Вельском горздравотделе мне предложили работу в городской поликлинике. Я заполнил листок по учету кадров и через три дня пришел за выпиской из приказа и направлением на работу. И тут меня ожидал первый удар. Зав. горздравом, женщина средних лет, как-то смущенно, недоговаривая фраз, сказала мне, что должность в поликлинике уже занята, а других пока нет и на работу принять меня не может. Я был удивлен такой резкой перемене и прямо спросил о причине отказа. Показывая пальцем вверх, она сказала, что ей не рекомендовали принять меня на работу. Все стало ясно. Я ушел. Обращение в железнодорожную медчасть тоже оказалось безрезультатным. На весьма скромную фельдшерскую зарплату жены мы при самом скромном ведении хозяйства едва сво-

233

дили концы с концами. Жена жила в доме, принадлежащем железной дороге. Это деревянный дощатый из двух комнат дом, перегороженный пополам. В одной комнате жила семья дежурного по станции Вельск - Пестерева, вторую комнату 14 м2 занимали мы. Входы были отдельные с улицы, без прихожей прямо в комнату. Рядом с домом был участок земли, заросший травой. Мы его вскопали и посадили картошку, капусту, купили две козы, поросенка. В комнате была кирпичная печка с плитой для приготовления пищи и обогрева. Стены дома были дощатые и зимой промерзали. Полы в комнате прогнили и качались. Получить хорошую квартиру или снять ее не было никакой возможности. Я принялся за ремонт и переустройство. Со стороны входа в комнату вкопал столбы и с двух сторон обил досками. В пространство между досок насыпал опилки. Установил дверь и окно. Досчатую стену между сделанной мной и старой комнатой я разобрал. Выкинул старую печку и сложил новую в другом месте, печка обогревала комнату, а плита в пристроенной кухне. Перестелил полы с заменой части досок на новые, подремонтировал стены и оклеил их обоями, полы покрасил. Получилась однокомнатная квартира с печным дровяным отоплением. Доски и опилки купил на пилораме. Остальное на рынке. Вопрос с жильем был решен. За этими работами прошло почти все лето. Дочь посещала детсад, жена работала, а я искал работу.

О! Света ты мое создание

О! Света я тебя люблю

В колыбели трепыханье

Душу встревожило мою.

Ты для меня отрада в жизни,

Как солнца луч, его венец

Люблю тебя, как только может

Любить дитя родной отец.

234

Я часто встречался со своим бывшим начальником медчасти Захаровым Ф.Я. Зная о моих неудачах с трудоустройством, он предложил работать в должности зав. медпунктом в той же колонне № 6. Я дал согласие. Заполнил документы. Казалось, что тут-то уже меня знали много лет и все же месяца два мои документы согласовывались в разных инстанциях. И только благодаря Захарову Ф.Я., последовал приказ о моем назначении.

Итак, после своего освобождения из колонны № 6 я вернулся туда же, в тот же медпункт, на ту же работу, но уже как вольнонаемный работник. За прошедшее время мало что изменилось. Я встретил своих прежних товарищей и, разумеется, рассказал о всех своих событиях и о причине, приведшей на работу в колонну № 6. Работа протекала также, как и прежде до освобождения. Только что на ночь уезжал из зоны домой в город, к семье.

С администрацией лагеря в контакт, кроме служебных вопросов, я не входил. Теперь я не боялся наказания и действовал смелее, вступая в споры по принципиальным вопросам. Помню такой случай: целый склад накопился различных деревянных и тряпочных игрушек. По указанию свыше на некоторые вида игрушек был составлен акт не на уценку, а на уничтожение. Сложили все в большую кучу и подожгли. Огонь разметнулся выше крыш. Еще когда со склада свозили игрушки для уничтожения, некоторые детишки из местных жителей, близко стоявшей деревни собирались около кучи, надеясь, что им "дяденька начальник" даст хотя бы какую-то игрушку. Все равно все сгорит в огне. Но просьбы тщетны, "дяденьки начальники" глухи к просьбам детей и строго следят за соблюдением инструкции: "сжечь!" Один мальчишка подскочил к костру, палкой с крючком выдернул пару игрушек и бросился бежать. Но надзиратель по фамилии Мальцев догнал мальчишку, отобрал игрушки, несмотря на слезы мальчика, сломал их и демонстративно бросил в огонь, причем обру-

235

гал мальчишку, а наблюдавшим взрослым заявил, что за растаскивание госимущества, родителей могут судить. Вот так-то. Многодневный труд многих сотен людей, создающих социалистическую собственность, можно уничтожить, но нельзя самую малейшую ее часть отдать народу, даже детям - будущим строителям коммунизма.

Я подошел к куче еще не сгоревших игрушек, охапкой взял сколько мог и отнес стоявшим в стороне женщинам и детям. На меня попытался кричать Мальцев, но я сказал пару слов таких, что он отошел в сторону.

Однажды у меня произошла ссора с оперуполномоченным - кумом. По его указанию из лазарета (там не было ШИЗО) привели и посадили в ШИЗО одну медсестру молодую, симпатичную девушку Фриду за то, что она проявила какое-то неуважение к начальнику. Позже я узнал, что Фрида просто отказалась сотрудничать с "кумом", а нарушение режима предлог. Я знал эту девушку. В свое время она участвовала в кружке художественной самодеятельности под моим руководством. Я же ее отправил в лазарет с острым бронхитом, где она стала работать медсестрой. Когда я узнал, что Фрида в ШИЗО, я пошел туда, потребовал открыть камеру, Фрида скорчившись, лежала на голых холодных досках в легкой одежде. В камере холодно. Я измерил Фриде температуру, которая оказалась "очень" повышенной и тут же дал надзирателям заключение о невозможности содержания ее в изоляторе. Надзиратель Фриду выпустил и я ее положил в свой стационар. Когда "кум" узнал, что я освободил из ШИЗО Фриду, то пришел в бешенство. Отчитывал надзирателя, почему тот выпустил. Пришел ко мне в медпункт и потребовал у меня объяснений, обвиняя меня в заступничестве за врага народа (у Фриды была статья 58.10) и стал на меня кричать. Я не выдержал и в свою очередь потребовал, чтоб он немедленно убирался прочь из медпункта и не смел кричать на меня. Из ШИЗО я выпустил, пользуясь своим правом, больного человека, а не врага народа. Больна

236

она или нет, проверить меня может только врач, но не он. К вечеру того же дня приехал специально начальник медсанчасти, обследовал всех больных, находящихся в стационаре, в том числе и Фриду. Признал Фриду больной, а мои действия правильными, но меня предупредил, что теперь я приобрел злейшего врага. Еще никто так резко не вставал против опера.

Вскоре я узнал, что из нашего лагеря готовится большой этап в Мурманскую область. Будет откомандировано много вольнонаемных работников, в том числе и медицинских. Я попросил начальника медсанчасти включить меня в этот список.

В мае 1951 года началась подготовка к переезду в Мурманскую область на стройку № 511. Собрали обычный состав из товарных вагонов, в который поместили человек семьсот заключенных. Для вольнонаемных выделили такие же товарные с нарами вагоны, только дверь не закрывалась на замки. В нашем вагоне было восемь человек, в том числе четверо мужчин. Я, хирург Попов А.В., начальник аптекоуправления Якушев, начальник медсанчасти Захаров Ф.Я. В этом же составе ехали и бывший комвзвода Попов В.И. Вместе с нами в вагоне были еще три медсестры, что создавало определенные неудобства для них и для нас. Вещи и питание на дорогу каждый приготовил кто что мог, но в пути пользовались всем сообща. Все что у кого было, объединили в общий "котел". Семьи у всех остались в Вельске, с нами не ехали. Для них впоследствии выделили специальные вагоны. Но это уже когда были построены на новом месте дома-бараки.

Природа Кольского полуострова очень интересна, красива и сказочна. Я в войну уже был в Карелии и на Кольском полуострове, видел сопки, камни, болота, но все равно дикость этих мест была поразительно-притягивающей. Огромный камень-валун почти с дом

237

величиной стоит рядом с железнодорожным полотном, и кажется из вагона можно достать его рукой. Выше голая скала с трещинами, обросшим мхом, на самом верху растет сосна, и корни ее, как змеи, обвили всю скалу, вползли во все трещины.

На станции Кола мы прибыли 18 мая в три часа ночи. Станция Кола и поселок того же названия находятся на самом берегу Кольского залива, в шести километрах не доезжая до города Мурманска. Стрелки часов показывали три часа ночи, но было светло, как днем. На улице бродили куры и даже играли дети. Все мы вышли из вагонов и подошли к берегу залива. Поезд, сказали, дальше не пойдет. Через некоторое время нам дали бортовую машину, мы погрузили в нее все свое имущество и поехали.

Дорога шла по самой кромке берега, извиваясь, как змейка. Через шесть километров приехали в пос. Мурмаши. Нам выдали со склада палатку, которую необходимо самим установить в указанном месте между камнями. Первым зданием при въезде в поселок была Туломская гидроэлектростанция, обеспечивающая электроэнергией и город, и все близлежащие поселки. В поселке были одно и двухквартирные домики для работников электростанции, школа, ресторан и дома казармы для личного состава ВВС истребительного полка.

Плотина электростанции являлась границей между Кольским заливом и рекой Туломой. Ширина реки Туломы в районе Мурмашей более одного километра.

Примерно метров за 800 от поселка располагался лагпункт № I, где вместе с прибывшими насчитывалось более двух тысяч заключенных. Вблизи стали устанавливать палатки для вольнонаемного состава и охраны. Впоследствии палатки заменили бараками. Я возглавил медчасть лагпункта № I. Организовал медпункт, стационар, службу дезинфекции, профосмотра. И конечно вел прием, в котором мне помогли еще три фельдшера, прибывшие из других мест, из числа заключенных не было ни одного медработника.

238

Какое чудесное явление природа - отливы и приливы. В Кольском заливе отливно-приливной фактор ощущался очень сильно, наглядно. Северная темно-холодная водяная масса заполняла все русло залива - реки до верхних скал. Вода на какие-то три-четыре метра не доходит до железной дороги. Волны и белые барашки бегают от берега к берегу. На какое-то время все становится неподвижным, замирает на месте. И вдруг от берега вода начинает отступать, уходить. Из воды показываются верхушки камней-валунов, затем уже и они оказываются как бы на сухом берегу, появляется мелкая галька, песок и вот уже вода ушла от берега на сотню и более метров, обнажив свое дно. Остается водная масса в средине залива и начинает свой бег в невидимое море. Отлив произошел. Во время отлива рыбаки устанавливали на крепких стойках, забитых в грунт, сети. Во время отлива рыба застревает в углах сетей. Остается ее собрать, что не просто, так как ноги вязнут в илистом дне. Для удобства устанавливаются доски-проходные, крепящиеся ко дну скобами или камнями. Наступает период равностояния уровня воды. Проходит ровно двенадцать часов и начинается прилив. Река воды, текущей в море, начинает подниматься обратно кверху и двигаться к берегу. Вода буквально на глазах поднимается все выше, выше. Не видно установленных сетей, камней, и вот уже волны плещут о береговые скалы. И горе тому, кто зазевается и вовремя не уйдет в, безопасное место. Вода прибывает и подымается, наступает на берег быстрей, чем человек может от нее убежать, и были случаи, когда волна сбивала человека с ног и он тонул вблизи берега.

Был случай, когда один мальчик лет четырнадцати во время отлива забрался на большой камень, не заливаемый водой. Мальчик во время отлива установил сеть на семгу. В приливной воде семга заглотила приманку. У мальчика жилка от наживки была закреплена за пояс. Рыбина рванулась и своей силой стащила его с камня,

239

утянула в воду, где он и погиб. Во время отлива нашли тело мальчика и рыбину, которая весила 14, 5 килограммов.

Погода Кольского полуострова крайне капризна, неустойчива, вероломна. Атмосферное давление может меняться до семи раз в сутки. Неожиданно, во время казалось бы спокойного состояния, налетает шквал ветра, снег валит так обильно, что света белого не видно. Затем может наступить покой и опять заряд снежной мокрой крупы, забивающей дыхание и проникающей под самые тонкие складки одежды.

В поселке дислоцировался авиационный истребительный полк. Во время очередных тренировочных полетов звено самолетов было внезапно застигнуто снежным зарядом. Противоположный берег залива против поселка возвышался почти километровой скалой. При посадке самолетов то ли по неопытности летчиков или по неуправляемости самолетов, попавших внезапно в снежный вихрь, но три самолета врезались в скалу. Огромной силы взрыв потряс поселок. От самолетов и экипажей остались щепки, смешанные с кровавыми кусками. Были похоронены, но что хоронили неизвестно. Гробы были заколочены. Похороны проводились более символические, чем натуральные.

Известны были и другие случаи трагической гибели летчиков. Например, во время катапультирования из аварийного самолета над лесом летчик попал в середину росшей двумя стволами сосны расщеп. Голова попала в эту естественную вилку и застряла в ней. Силой падения так ударило, что оторвалась голова, а тело с парашютом отлетело метров за двести дальше. Голову вдавило в расщелину между стволами сосны, вниз свисали кровавые куски мышц шеи, сухожилий и сосудов.

Мы прямых отношений с летной частью не имели. Но поселок небольшой, и мы встречались с ними в ресторане, на квартирах, в

240

кино и в других общественных местах. И как бы ни засекречивались происходящие ЧП, о них знали все в поселке.

Вскоре летную часть из Мурмашей перевели в другое место и фактическими хозяевами стали органы МВД в лице управления строи- тельством 511 со всеми присущими лагерям структурами. Была такая поговорка: «До Колы - МПС (Министерство путей сообщения), после Колы ГУЛЖДС) Главное управление лагерей железнодорожного строительства)».

Лето 1951 года установилось теплое. По берегам рек рос лес: ель, сосна, и береза. Надо сказать, что береза невысокая, извилистые стволы. Выше по скалам и между ними росла карликовая береза, практически кустарниковые заросли. Ветви очень крепкие, упругие, но тонкие. Сломать такие ветки трудно. Если день походить по такому березовому кустарнику, к вечеру от кожаных сапог останутся дыры и кусочки. Где имеется хотя бы самая малая долина плодородной земли, растет трава. Удивительно, что смотришь на березах нет еще завязей листьев, а через два-три дня все дерево покрывается и шуршит своей листвой. Еще вчера серая пустая земля, сегодня уже зеленеет травой.

Поднимаясь на гору, возвышенность, идешь по сплошным скалам-камням, покрытым мхом, лишайником. Поднявшись на гору, попадаешь в воду, какое-то озеро или болото высоко над уровнем моря. Солнце, если не скрыто за тучами, видно в любое время суток и днем, и ночью. Но северное лето коротко, быстро проходит, поэтому все живое стремится использовать его в полной мере.

Лагпункт № 1 являлся центральным. Сюда прибывало пополнение из других лагерей, тюрем. Отсюда же направлялись на вновь формируемые лагпункты. Надо сразу оговориться, что если в Севдвинлаге назывались колонны, то здесь на стройке 511 - лагпункты.

Лагпункт № 5 был организован на новом берегу Кольского залива в устье впадающей в него реки Тулома. От зоны до воды бук-

241

вально метров пятьдесят. Меня с лагпункта № I перевели зав. медпунктом лагпункта № 5, а зав. медсанчастью лагпункта № I стал капитан медслужбы. Чтобы не строить отдельного лазарета для больных, учитывая большую территорию лагпункта № I, здесь построили два здания под лазарет. Госпиталь для лиц вольнонаемного состава, членов их семей, военнослужащих, солдат построен в шести километрах от поселка в березовой роще вблизи залива на большом плоскогорье. Буквально через несколько дней нашего пребывания в лагпункте № 1 среди воровских группировок была большая драка, в которой около десяти человек было убито и десятка два ранено. Поэтому сразу же среди скал организовали кладбище. Надо сказать, что все заключенные были уголовники. Политических не было ни одного.

Помню, что был совершен групповой побег, несмотря на все принятые меры розыска, несколько человек поймать не удалось. Позже нам стало известно, что они сумели пройти через границу и ушли в Финляндию. Среди ушедших был один финн. Примерно месяца через полтора после побега финны привели на пограничный пост трех человек из бежавших и передали нашим властям. Причем все трое были одеты в новые костюмы, ботинки, а их лагерная одежда связана в узелки и передана, как личное имущество убежавших. Финская гуманность вызвала далеко не гуманные действия на нашей стороне. Во-первых, со всех костюмы были сняты, и их одели в лагерную форму. Во-вторых, ужесточился режим в жилой зоне и на работе. Построены дополнительные заграждения, на цепях вокруг зоны собаки. Охрана лагеря и погранвойска, в зоне которых беглецы перешли границу, были переданы военному трибуналу, понесли наказание и командный состав, вплоть до снижения в званиях и должностях. Надо сказать, что за три года этот побег был единственным, удавшимся без задержания вблизи лагеря.

На лагпункт № 5 была собрана особая отрицаловка из числа уго-

242

ловников. Начальником был майор Лоскутов, бывший фронтовик, имел награды. Мы с ним быстро нашли общий язык. Его жена была фельдшером и назначена работать ко мне в помощники. Для вольнонаемных построили дома барачно-квартирного типа. В зоне конечно были бараки с неизменными нарами. Мне выделили квартиру: кухня и комната. Жена переехала ко мне и стала работать также моим помощником, как и жена Лоскутова. Однако, вскоре у них начались распри и по справедливости должен сказать, что виновницей была моя жена с ее неуживчивым характером.

Все заключенные работали на строительстве железной дороги и вспомогательных объектах. Характер работ очень тяжелый. Профиль дороги проходил по скалам и болотам. В большом ходу была взрывчатка. Техника та же: тачка, лопата, лом и только через год появились машины ЗИС-550. Пока не сделали отсыпную дорогу, машинам делать было нечего.

Как правило, между скалами находится болото, много ручейков, через которые требуется строительство мостов. Было множество случаев, когда уже полотно будущей железной дороги отсыпано, по нему ходят, ездят на лошадях и даже на автомашинах, а утром видна опять вода, все ушло вниз на несколько метров. Вся отсыпка начинается снова. Итак по несколько раз на одном и том же месте.

Грузы через Тулому перевозились на специальном пароме, на котором помещалось сразу четыре вагона. На обоих берегах подведены рельсы и пирс. Паровоз подцеплял вагоны и вытаскивал их или же заталкивал на паром, сам оставаясь на берегу.

На левом берегу к пирсу от станции имелся значительный уклон.

Машинистами на паровозе и пароме работали солдаты из стройбата. Однажды паровозом вытащили все вагоны и поставили в тупик.

243

Паровоз остановился, а машинист - солдат с паровоза ушел по своим надобностям. Помощник машиниста ради любопытства повернул риверс и паровоз пошел вперед. Не зная, как остановить паровоз, помощник машиниста молодой солдат стал, по его словам, крутить какое-то колесо, паровоз с учетом уклона пошел еще быстрее и въехал на паром. В результате удара стопорное устройство, рулевая вышка - все было снесено - и паровоз упал в реку. В этом месте глубина реки была 16-20 метров. Водой залило топку паровоза и взрыва не последовало. Погибло пять человек - солдат.

После того, как этот паровоз подняли, из реки, отремонтировали и он пошел в свой первый рейс, через два-три километра пути, под ним просели шпалы и паровоз упал набок в болото. Вновь подняли, отремонтировали, подготовили к эксплуатации. К этому времени лагпункт № 5 уже был переведен на 45 километров вперед по трассе на берег озера Пяйва.

Моя семья жила в пос. Мурмаши. Жена работала в лазарете, дочь училась в первом классе. По выходным дням я приезжал домой, чаще всего верхом на лошадке.

В этот раз я приехал домой, поставил коня в сарай и еще не успел покушать, как из штаба пришел комендант с распоряжением срочно вернуться в лагпункт, так как там произошло ЧП. Вместе со мной должен ехать врач хирург и работники оперативного отдела. Через реку нас перевезет катер, а там уже под парами ожидает паровоз без вагонов. Я отказался ехать, так как был болен. Уехали без меня. Через полчаса снова пришел на квартиру помощник начальник управления строительством и в приказной категорической, угрожающей форме потребовал немедленно выехать.

Пришлось подчиниться. Я оседлал своего коня по кличке Норка, и по плотине ГЭС (у меня был спецпропуск) переехал на левый берег и поехал в догонку за паровозом. Проехав около двадцати километров (дорога шла в основном рядом, параллельно рельсам), я увидел, что паровоз лежит на боку. Я подбежал к нему и увидел, что

244

все, кто ехал на этом злосчастном паровозе, лежат придавленные паровозом к земле. Только двое стонали, остальные были уже мертвы. Живых из-под паровоза я вытащить не мог. Безусловно, не мог поднять паровоз и подкопать грунт, так как была скала. Я написал записку, привязал к седлу и отправил коня обратно. Моя "Норка" умница поняла меня, заржала и побежала обратно. Я всячески оказывал помощь еще подающим признаки жизни. Это были хирург и солдат.

Часа через три подошел другой паровоз с восстановительной, бригадой и врачами. Моя "Норка" прибежала домой вся мокрая в пене и тревожно заржала. Увидели мою записку и организовали срочную помощь на паровозе, вторая бригада верхом на конях поехала вслед. Когда приехали, то в живых остался один солдат-машинист, кстати, который позже умер в госпитале во время операции. У него были раздавлены обе ноги и тазовая кость. Паровозом раздавленные ноги плотно придавило к скале и раны мало кровоточили, что и позволило ему долго жить-мучаться. На учесть, что я сделал ему несколько уколов, медсумка всегда была со мною.

Причина аварии повторилась. Звено шпал с рельсами просело в грунт, и шпалы сдвинулись с места. Колеса сошли с рельс, люди пытались соскочить с паровоза и попали под него. Если бы они не пытались прыгнуть, остались бы живы, хотя возможно были бы травмированы. Так мой отказ ехать в составе этой бригада спас мне жизнь.

Я уже говорил, что скалисто-болотистая местность затрудняла всякое передвижение. Более удобным был способ ехать верхом. За мной была закреплена кобылица чистых донских кровей. Чудесное умное животное. Я бросал поводья и она сама между камнями находила путь. Маленькая голова, изогнутая колесом шея, точеные ноги, вся как бы подтянутая, производила прекрасное впечатление. Ее у меня неоднократно пытались отнять более высокопоставленные началь-

245

ники, но, благодаря разным уловкам, я ее удержал за собой.

Один раз в копыто забился гвоздь и она стала хромать очень сильно, больную оставили мне. Я вытащил гвоздь, залечил рану и опять ездил. Второй раз уже почти забрали, но знакомый ветеринарный врач осмотрел ее (без меня, у нового хозяина) и дал заключение, что "больна сапом". Норку срочно изолировали, а после карантина я ее забрал к себе опять. Помимо конюха я сам ее чистил, мыл, подкармливал хлебушком и сахаром, который она очень любила. Меня узнавала еще издали и своим ржанием выражала свою радость. Положит голову мне на плечи и ласково, нежно начинает тереться. Неоднократно на полном скаку я падал, умышленно с нее и замирал, притворяясь мертвым. Она обегала вокруг меня, подходила близко, и брала зубами за пальто, поднимая с земли, тревожно ржала. И надо было видеть, какая была радость, когда я вставал и гладил ее, а она тихо нежно ржала. Я прыгал в седло и она неслась по дороге, только ветер свистел в ушах.

А было и так, что я ее укладывал на землю, прячась за ее крупом, стрелял. Она лежала, как убитая, ни один мускул, ни одна шерстинка не дрогнет на ней. Как только вставал я, вскакивала и она, готовая опять скакать вперед. В основном за ней ухаживая конюх, кормил, чистил, убирал конюшню. Но хозяином она признавала только меня.

Когда вместе с другими лошадьми паслась на лужайках или в кустах, мне достаточно было свистнуть и крикнуть: "Норка", как она тут же прибегала ко мне на зов, в то же время никак не реагировала на другой голос. Я был очень к ней привязан, заботился о ней. И когда в ноябре 1953 года пришлось расстаться, я невероятно скучал, нервничал, расстраивался, не находя свой Норки рядом. Не знаю кто был у нее хозяином после моего отъезда и какова ее дальнейшая судьба, но я всегда с теплотой вспоминаю свою Норку.

246

Лагпункт № 4 располагался на берегу озера Пяйва. В него впадало несколько мелких речек и ручейков, а из него - ни одного. Лед стоял без движения и водная поверхность полностью очищалась ото льда в июне-июле месяце. Озеро почти круглое - в диаметре около шести километров. Левый берег его - скалисто-гористый, правый - болото. Населения нет никакого. На скалах левого берега растут сосны, березы, на правом лишайники, болотная трава, масса ягод клюквы и морошки. В озере много рыбы: окунь, голец, кумжа. Я ловил рыбу с берега и с лодки. Окунь крупный. Голец и кумжа относятся к сорту красных рыб. Голец небольшого размера - сантиметров 20, кумжа - до 50-60 сантиметров длиной. Такие экземпляры я вылавливал. Эта рыба с золотистыми круглыми пятнами по всей поверхности, хищница. Крепкие длинные зубы. Мясо красное, как у семги. Хороша из нее уха, и жаркое, и сухая засолка. Вода в озере чистая, прозрачная.

Однажды, катаясь на лодке, я увидел на дне самолет. Видно было, что летчик сидит на месте. Я сообщил о своей находке. Прибыли военные водолазы, подняли самолет, который оказался цел. Сломаны только шасси. Видимо, затонул при вынужденной посадке. Фамилию летчика легко установили. Все документы от воды размокли, но были на месте. Как выяснилось, во время войны он выполнял задание командования и с задания не вернулся, и не числился сбитым. О нем не было никаких данных, и, конечно, он был признан изменником, врагом, который якобы перелетел к финнам. Репрессирована была и его семья, как врага народа. После подъема самолета из озера, останки летчика увезли так же, как и все части самолета. Позже, мы узнали по секрету то, о чем я излагаю ниже. От Пяйвы до Мурмашей по прямой всего километров тридцать пять. В этих местах были в войну воздушные бои, и в лесу мы находили сгоревшие остатки немецких и наших самолетов. Больше немецких. У одного ис-

247

правной оказалась рация, и мы воспользовались ею, так как своих радиоприемников ни у кого не было.

Я уже писал, что из Вельска мы прибыли вместе с хирургом А.В. Поповым. Это очень скромный, вежливый человек, специалист своего дела. Он был осужден по ст. 58-10 сроком на 10 лет. Освободился в Вельске в Севдвинлаге и так же, как я не мог найти работу на гражданке. Вынужден был оформиться на работу в систему МВД. Мы с ним дружили, хотя никогда ни слова не говорили о политике, о власть предержащих и даже о том, за что были наказаны и осуждены. На эти вопросы накладывалось своеобразное табу. Мы знали, что кругом стукачи и любое слово могло привести к неприятности. В госпитале работали молодые хирурги Петр Ильин и Большакова, оба были члены партии. Попов имел огромную практику на войне и в лагерях, а они еще только начали работать. По работе Попов сделал им какие-то медицинские замечания раз и два. Через некоторое время Попова "убрали" из госпиталя, назначив разъездным хирургом по лагпунктам.

Когда я работал на лагпункте № 5, Попов А.В. приехал для оказания практической помощи и медицинского освидетельствования (комиссовки) всего контингента. После работы мы пошли с Поповым ко мне на квартиру обедать. Жена подала на стол, я достал бутылку водки. В это время кто-то постучал в дверь. Я только открыл замок, как меня оттолкнули в сторону и двое в штатском вошли в квартиру. Один из них сказал, что Попова срочно требуют в управление к начальнику санотдела майору Вяземскому. Я сказал: "Дайте же нам пообедать?", но пришедшие одновременно начали возражать, заявляя, что дело срочное. Я посмотрел в окно и увидел стоящий "черный ворон". Все стало ясно. Я быстро налил стакан водки, мы с Поповым выпили и его увели. Больше я его не видел. Его семья жила в Мурмашах, адрес я знал. Я срочно послал свою жену в поселок, якобы в магазин, а практически сообщить о происшедшем жене

248

Попова, что и было сделано. Позже я узнал, что Попову нового обвинения не предъявлялось, а была дана ссылка в Красноярский край. Жена Попова продала часть вещей, мы помогли деньгами и она нелегально уехала к нему. Через несколько месяцев жена Попова прислала письмо своей подруге, в котором сообщила, что А.В. Попов умер. Так начинающие молодые специалисты отреагировали на замечания старшего товарища, а система репрессий быстро отреагировала на сигнал своих помощников. Очередная жертва исчезла в пасти ГУЛАГа-МВД.

Я понимал, что со мною в любое время могут поступить так же, как с Поповым. Я им нужен пока, нужен. Приходилось быть архиосторожным в самых мелочах, в словах, не говоря уже о писанине.

Медленно, но дорожное полотно продвигалось вперед. Через реку Тулому строился мост. Закончились кессонные работы, стояли "быки", начинался монтаж пролетов моста. Строилось сразу две линии - одна для автотранспорта, вторая - железнодорожная. Началось пробное движение грузовых поездов до станции Пяйва, где был наш лагпункт № 4. Домой, к семье, в Мурмаши, можно было поехать на попутной машине и на платформах из-под щебенки и песка, доставляемых паровозом. Но я предпочитал верховую езду на лошадке, что позволяло мне уезжать и возвращаться в удобное для меня время. В седле я держался хорошо и 40 километров моя Норка проходила за несколько часов.

Однажды я ехал домой и в забое, около лагпункта № 3, где проезжал мимо, услышал резкий дикий вопль. Я повернул в забой. В этом забое работал экскаватор, нагружая гравием машины. На стрелке экскаватора заело трос. Один из рабочих по стреле экскаватора залез до конца стрелы и монтировкой стал поправлять трос. Когда он подсунул под трос монтировку и всем корпусом нажал на нее, трос соскочил с монтировки, рабочий не удержался и полетел

249

вниз. Против стрелки экскаватора, где работал этот рабочий, был в землю воткнут лом. Падая, рабочий заключенный упал на этот лом задней частью. Лом прорвал его штаны и через анальное отверстие вошел внутрь сантиметров на 35, повредив кишечник. При любой попытке дотронуться до лома, чтобы его вытащить, пострадавший страшно кричал. Никто не знал, что делать. В это время подъехал я. У меня всегда была с собой сумка с набором медикаментов. Я сделал обезболивающий укол морфина, чтобы облегчить страдания несчастного. Вытащить лом я боялся, чтобы из поврежденного кишечника фекальные массы не попали в полость живота и в кровь. На одну из машин в кузов набросали побольше веток ели и березы, осторожно положили на них пострадавшего и в таком виде я довез его до лазарета, где и сдал врачам. С него сняли одежду и так с торчащим ломом положили на операционный стол. Действительно, кишечник был поврежден. Но лом, как пробка, задерживал его содержимое.

250

Шел 1953 год вольнонаемному составу по секрету сообщили, что Сталин тяжело болен, а 5 марта стало известно, что умер. Многие в душе ликовали, но не показывали виду, ибо Сталин умер, но дело его живет. День смерти объявили не рабочим днем - траур. В обед всех заключенных выстроили на площадке. Начальник лагеря майор Новиков, рыдая, пытался что-то сказать, но слезы и спазмы мешали ему. Слово взял заместитель. Объявили пятиминутное молчание, все имеющиеся автомашины были подведены к зоне и по знаку начальника включили на пять минут гудки.

У всех на уме было одно: "Что теперь будет?" Возможна ли вообще жизнь без отца, вождя и вдохновителя? Кто будет очередным тираном и вождем? У власти стали: Маленков, Молотов, Берия, Хрущев, Ворошилов. Начались упорнее разговоры об амнистии. Как всегда, приводились "наивернейшие" сведения, часто противоречивые.

Шли дни. И вот амнистию объявили. Увы! Она, амнистия, в основном касалась уголовного элемента. Подлежали освобождению воры, мошенники, убийцы. Амнистия на осужденных по политическим мотивам касалась только тех, у кого срок был до трех лет. Практически таких сроков по политическим статьям не давали. Сроки давали минимум пять лет, а в основном от десяти до двадцати пяти. Этих лиц амнистия не касалась. Все осталось на своих местах. Подлежащих к амнистии освобождали партиями, сажали в товарные вагоны и отправляли в глубь России. Многие уже в пути совершали новые грабежи, убийства, насилие. Страну захватил бум обезумевших от свободы людей. У многих не было своего дома, квартиры. А если у кого и были, то их в городах не прописывали, не брали на работу. Создавались идеальные условия для совершения новых преступлений.

Ввиду отсутствия заключенных - рабочей силы, закрывались - ликвидировались лагпункты 2, 3, и пять. Ликвидация шла простым способом. Например, я участвовал в ликвидации лагпункта 2. Авто-

251

дороги к лагпункту 2 еще не было. Ликвидком приехал верхом на конях. Я и начальник санчасти Захаров Ф.Я. в медпункте побили все пузырьки, банки, вату, марлю, порошки и т.д., связали в тюки. Жалко было бросать и уничтожать, но и вывезти нечем. По указанию руководителя ликвидкома все дома, здания подожгли. Когда все сгорело, оформили акт и со спокойной душой уехали. Все. Ликвидировали народное добро. Очень многие вольнонаемные подлежали сокращению. Уволили и меня 16 ноября 1953 года. Взамен заключенных после окончания строительства дороги передали в военные стройбатальоны.

Встал вновь вопрос о работе и жилье. В Кольском райздраве мне сразу же вместе с женой предложили работу на скорой помощи. Выделили  однокомнатную квартиру. Но когда я понес паспорт на прописку, то мне в ней  отказали. В паспорте стояла злополучная статья 39 о паспортах. Я мог быть прописан не ближе 100 км от Мурманска в системе МВД можно было работать даже в погранзоне ведь мы были под неусыпным оком МВД, а как гражданин страны Советов я уже мог жить не ближе 100 км от города. Ярлык врага продолжал довлеть таким как я, да и вообще каждому гражданину.

За 120 километров от Мурманска был открыт рудник и началось строительство города Оленегорска. Я приехал в Оленегорск, и был принят на работу фельдшером скорой помощи.

По работе я характеризовался с хорошей стороны и главврач частенько ставил меня в пример. Вскоре я был избран председателем местного комитета профсоюза медработников города. Хотя всю свою сознательную жизнь я посвятил  медицине, но все больше и больше стал чувствовать внутреннюю неудовлетворенность как по характеру работы, так я по зарплате. По своим способностям, по энергии я мог сделать значительно больше. Роль фельдшера меня не удовлетворяла. Я решил сменить профессию медработника на строителя.

В 1955 году я подал документы на поступление в Ленинградский институт. Как положено, приехал сдавать экзамены и поселился в

252

общежитии. Паспорт полагалось сдать коменданту для временной прописки. Через пару дней меня вызвали в Ленинградский горотдел милиции, где начальник паспортного стола сказал, что я не имею права ни жить, ни появляться в Ленинграде в виду все той же злополучной ст. 39, записанной в паспорте. Я ушел из общежития на частную квартиру, где и жил нелегально, пока сдавал экзамены, а затем уехал в "свой" Оленегорск. В Ленинград приезжал только на сдачу экзаменов за семестры.

Диплом инженера получил только в 1964 году.

После XX съезда КПСС с докладом Хрущева о культе личности Сталина сначала под грифом "секретно" ознакомили только секретарей обл. райгоркомов. Затем профсоюзный актив. Познакомился с докладом и я. Конечно Хрущев Н.С., развенчивая культ Сталина, не касался партии, которой принадлежала вся власть, руководство как в верхних эшелонах, так и на местах. Для меня в этот период важно было отношение к репрессированным. Стали проводить хотя бы выборочно пересмотр дел "врагов народа".

Написал свое заявление и я. И вот радость. В январе 1956 года получаю справку из Верховного Суда СССР, что мое дело пересмотрено, приговор отменен из-за отсутствия состава преступления. Судимость с меня снимается. Я получил новый паспорт уже без злополучной статьи 39. Теперь мог жить в пределах СССР без ограничения местности, кроме погранполосы и особых районов секретности.

В 1957 году меня пригласили в Горсовет - к председателю и находившейся там секретарь Горкома КПСС предложил вступить в члены КПСС, так как мне предполагалась более высокая должность, то одно из обязательных условий - я должен быть членом КПСС. Председатель горсовета и еще один член исполкома тут же дали свои рекомендации, а третьего человека врача Унгур я нашел сам.

На очередном партсобрании я был принят кандидатом в члены

253

КПСС, а через год после кандидатского стажа переведен в члены партии. Вскоре по рекомендации Горкома партии меня назначили начальником отдела -          зам. начальника управления одного из подразделений Оленегорского горнообогатительного комбината - основного предприятия города. Город располагался в трех километрах от станции Оленья, которая в будущем срослась с городом. Кругом горы и сопки, на выравненных от камней площадках строился и город. Справа Пермус - озеро, слева Ках - озеро, впереди - Кол - озеро, сзади за тридцать километров - озеро Ивандра. Добыча руды велась в карьере открытым способом. По своему качеству руда не уступала шведским рудам. Огромные камни дробились на мелкие фракции до состояния муки - железного концентрата, который в основном отправлялся в Череповецкий металлургический комбинат и частично на экспорт.

У меня в военном билете записано, что на основании ст. 246 я не пригоден к военной службе в мирное время и только вне строя - в военное.

В 1960 году обострились отношений с США из-за Кубы. Военнослужащих переодевали в гражданское обмундирование и как частных лиц отправляли на Кубу. Видимо, потребовались командиры, имеющие боевой опыт в период Отечественной войны. Вспомнили и обо мне. I июня я получил повестку срочно явиться в распоряжение штаба Северного флота. Я пробил на переподготовке три месяца. Изучили новое оружие, новые приемы боя, внедрялась ненависть к капиталистам, посягающим на свободу социалистической Кубы. Мы предполагали и готовились душевно и физически к походу в неизвестность: то ли на Кубу, то ли в Гватемалу или еще куда. На наше счастье Хрущев и Кеннеди нашли способ «утрясти» конфликт и в сентябре меня демобилизовали,  предоставив два месяца отпуска.

254

У меня все чаще стали возникать конфликты на работе. Партийная дисциплина давила со всех сторон, что не совмещалось с моей совестью и убеждениями. Я часто вступал в споры, и в том числе и идеологические. Наконец, в июне 1965 года на бюро обкома КПСС я вынул свой партбилет и положил им на стол.

Шел не 1991 год. 1965 год. Можно понять, как на меня посыпались придирки. Вскоре от должности я был освобожден. Без каких либо причин. Я чувствовал прямую угрозу. Был один выход - уехать. В сентябре 1966 года я приехал на всесоюзную ударную комсомольскую стройку в Коми АССР гор. Сыктывкар на строительство гиганта целлюлозно-бумажной промышленности. На этой комсомольской отройке 80 процентов работали заключенные, их было несколько тысяч.

Меня приняли на работу сначала прорабом, через полгода перевели инженером, а затем главным инженером одного из строительных управлений. В этой должности проработал шесть лет и был переведен на должность начальника управления, проработал девять и по возрасту вышел на пенсию.

В 1983 году моя пенсия была максимальная 120 рублей в месяц. Но на эти деньги прожить трудно. Я поступил на работу зам. директора по капитальному строительству и только в 1990 году прекратил свою трудовую деятельность. Проработав в общей сложности 50 календарных лет.

Головотяпства, непродуманности в строительстве было очень много. Приведу два примера. Когда я работая прорабом мы строили водонапорную башню для подачи воды населению. Работы велись в две смены. Задание поступило срочное: окончить строительство и сдать водобашню к празднику Октября 1966 года. Дождь, слякоть, снег. По колено в глине и грязи не считаясь с затратами вели строительство. Окончили в срок и отрапортовали с гордостью на октябрьском митинге. На этом все я закончилось. Водобашня оказалась вообще ненужной, не одного дня не работала,  стоит как бетонный памятник. Всего нужно было заменить  насос на прежней

255

башне. Второй пример. Для обеспечения населения теплом принято решение построить в городе дополнительно четыре мощные котельные. К их строительству приступили, как водится у нас с энтузиазмом. Работы велись под контролем горсовета, Горкома партии. Сюда обращены были все силы и средства. Построили. Оказалось что они не нужны. Вместо четырех надо поставить одну но мощную. Опять с энтузиазмом приступили к строительству. Все дело в том, что решения принимались волевым порядком без расчетов и мнения специалистов. Миллионы и миллионы народных денег «выбрасывались» впустую. И никто не отвечал за принятые решения. Партия не ошибается. Таких примеров очень много. Главное отрапортовать об успехах и пообещать райскую жизнь в будущем. Спорить, доказывать бесполезно и небезопасно. Обвинят во вредительстве. Поспоришь, ты же будешь и виноват.

В 1990 году в городе образовано общество "Мемориал" и я избран членом правления, а затем зам. председателя. Работаем на общественных началах не получая никаких субсидий. За четыре года в общество "Мемориал" обратились более четырех тысяч бывших репрессированных проживающих только в Сыктывкаре. Всем обратившимся помогаем восстановить честное имя и снять ярлык врага народа. С болью в сердце и со слезами на глазах приходится читать официальные справки полученные на наши запросы из органов МВД, КГБ, прокуратуры, что такой-то гражданин был осужден и расстрелян, а теперь он реабилитирован. Вручая эти справки родственникам расстрелянных безвинных людей невозможно удержать слезы горя и сочувствия.

Мир их праху. Моя первая жена осталась в Оленегорске, мы развелись, я женился снова. У нас две дочери, закончившие институт. У меня семеро внучат, две правнучки. С семьей все в порядке но здоровье начало сдавать. Все пережитое отразилось на нервной системе и сердце.

Заканчивая свое повествование выражаю свою сердечную благо-

256

дарность меньшинству людей помогавших мне морально,  поддерживающих меня, оказавших содействие в моей жизни. Спасибо им.       

Я ВИДЕЛ

Был оклеветан, осужден

За что, про что не знаю

В неволе десять лет прошло

И вот я вспоминаю...                            

Я видел голод, нищету,

Несправедливость, рабство,

Я видел как вели в тюрьму

Людей совсем напрасно.

Я видел, как вели людей,

Почти раздетых, в стужу.

Боялись мысли чтоб во сне  

Не выплыли  наружу.

Я видел, как больных людей

Без причины били,

Как на работу в стужу, в дождь

За ноги  тащили.

Я видел тысячи людей

Безвинно убивали. 

Я видел, как их без гробов

В ямах зарывали,

Я видел лесть, подхалимаж,

Утрачен стыд и чувство.

Я знал умнейших из людей

Поклонников искусства.

Я слышал речи, песни их

Я слышал поученья.

Они мне много помогли, 

Чтоб избежать мученья.

Я этот ужас пережил

И выплакал слезами.

Горечь сердца и души

Не высказать словами.

Но что прошло, то не вернешь.

Пусть молодым наука.

Чтоб не коснулась тюрьма,

Ни сына, и ни внука.                    

257

О! Русь моя Великая.

Несчастная страна,

У власти проходимцами

Была оскорблена.

Шайкою преступников

Собрались в Кремле:

Ежов, Ягода, Берия

И Сталин во главе.

О! Что они наделали

С Россией дорогой

Террор, позор, насилие

И страх над всей страной.

Всю свободу растоптали,

Даже слова не скажи.

Появился Сталин - деспот

Новый вид махараджи.

Расстреляли полководцев.

Инженеров и врачей.

В руки хунты власть попала.

Проходимцев и рвачей.

Арестами, расстрелами

Покрылась вся страна.

Ожидали каждого

Тюрьма и лагеря.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

257

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Система Советских лагерей устроена на вынимании из индивидума всех жизненных сил, соков:

- на унижении, подавлении человека как личности;

- на устрашении, чтоб в дальнейшем жить, мыслить, творить только по идеям преподносимым нашими вождями;

- на раболепстве и слепом исполнении приказов, указаний;

- на моральном разложении и развращении личности, животном страхе и животной потребности;

- человеку вколачивалось в сознание, что всякая солидарность, товарищество, дружба не имеют смысла и не нужны если они противоречат указаниям партии. Не случайно дружба между отдельными лицами пресекалась. Чинились различные препятствия. В угол идей

258

торжества становилась не только недопущение объединений, сговоров, взглядов и партий, а подавление в личности всякой мысли, кроме подсказываемой партией.

Партия думает за всех и за каждого в отдельности вносить что-то свое совершенно не нужно, безрассудно и вредно. Непосредственно на каждом предприятии находятся представители партии - парткомы. Требуется только слепое повиновение и выполнение указаний свыше и жизнь будет хорошая, счастливая и радостная.

Партия и ее представители на разных высотах и постах сами не верили в партийные догмы, но слепо выполняли их. Знали, что им не верят, кроме отдельных ортодоксов, фанатиков, так как поверить просто невозможно, ибо жизнь, факты, подтверждают обратное.

Но как бы ни было бдительно в лагерях око оперуполномоченных чекистов, надзирателей, все же и дружили, общались, делились взглядами, идеями, учились.

Всем ужесточениям мы умудрялись противопоставить тысячи своих ухищрений. Выполняли только то, что нельзя не выполнить, и столько, сколько допускала "планка" невыполнения, неподчиненности.

Солидализируясь между собой, морально поддерживали друг друга. Вселяя надежду на выживание. Укрепляя морально дух, физическое состояние.

Большинство политических заключенных ставило себе задачу выжить, не потерять человеческое существо, не запятнать себя уголовной грязью, вопреки всему не поддаться внушаемой морали, не снизойти до уровня уголовщины. Не давая застояться мысли, совершенствуя ее читали книги, доставая их разными путями, учились разным ремеслам, играли в шахматы, участвовали в самодеятельности, устраивали диспуты /кроме политических/, делились знаниями искусства, этики и многое другое, стремясь остаться ЧЕЛОВЕКОМ.

Уходя из лагеря на свободу каждый уносил с собой страх возврата.

259

Осужденные по политическим мотивам заключенные разные.

Среди них есть действительно лица, не разделяющие взгляды, идеологию существующего строя и хотя не выставляют свое отношение напоказ, но и не очень прячут. Политические - это более культурные и интеллигентные. Своим поведением, характером, разговором, суждением на разные темы отличаются от остальной массы. К ним часто с уважением относятся уголовники и даже администрация вынуждены считаться с ними. Как правило, они не нарушают правил, установленных в лагере, выполняют работу добросовестно.

Стукачи доносят оперуполномоченному о связях и можно ожидать спровоцированное наказание и репрессии.

Основная масса из политических - совершенно безвинные или осужденные за вырвавшееся неосторожное слово в адрес местного начальства всех рангов, это рабочие, колхозники, интеллигенция, мелкие служащие и т.п. Люди далекие от политики, не разбирающиеся в ней и не понимающие за что же они были осуждены. Большинство из них, не допускали мысли, что советская власть, Боже упаси, сам вождь народов великий Сталин могли быть хотя бы в какой-то самой отдаленной степени причастны к репрессиям. Они уверены, что осудили их по недоразумению и виновные местные власти. А вот если бы Сталин узнал - О! Он бы задал трепку тем, кто их осудил и, конечно бы освободил их. Эти люди письмо за письмом шлют Сталину, Ворошилову, Калинину в надежде на справедливость. И большинство их погибает, не дождавшись ответа.

Да, многие погибают именно из этой категории заключенных, так как они выполняют, как правило, самую тяжелую работу, не умеют воровать, а наоборот воруют у них даже самое необходимое, вплоть до пайки хлеба. Они по своей природе трудолюбивы, но питание не восполняет калории, затраченные в процессе труда.

Отрыв от домашнего очага, от родных, близких и любимых, воспоминания, переживания за судьбу и жизнь, неизвестность, что

260

с ними /переписка ограничена, строгая цензура тщательно вычеркивает любое подозрительное слово/ морально давит на психику заключенного, понижает его духовное состояние, падает настроение. Постепенно наступает отупление, безразличие. Недостаток питания приводит к истощению, дистрофии, пеллагре и к смерти.

Чем быстрей прибывший в лагерь усвоит все лагерные истины, быстрей адаптируется, установит личный контакт и заведет друзей, научится и освоит науку самовыживания - тем больше у заключенного шансов остаться в живых. Горе тому, кто остается в зоне в одиночестве. Ему не выжить, он обречен на смерть.

Душевное опустошение часто приводит к физическому. Человек перестает следить за собой, становится грязный, неряшливый, неразборчивый в еде. Голод толкает его на помойки и т.д. Установившаяся дружба с одним или несколькими заключенными необходима и духовно и физически. Товарищи поддерживают морально, помогают и в бытовых вопросах и на работе, защищают от нападок и покушений других. Вместе больше шансов достать дополнительное питание, одежду, установить связь с домом. Помогут в случае заболевания. Большое значение, а порой и жизнь зависит от установления контактов с медицинскими работниками, которые могут и помогают в трудную минуту.

Подъем, извещающий звуком ударов по рельсе какой-либо железкой, подается в шесть утра. В восемь часов - развод-вывод на работу. Затем проверка. Всех оставшихся в зоне /обслуга лагеря, больные, следственные, находящиеся в карцере, отказчики/ выстраивают на площадке в строй и пересчитывают вновь, порой по несколько раз. Обед с 12 до 13 часов. Отбой в 21 час. Прием больных в медпункте ведется утром с подъема до развода с 6 до 8 часов и вечером с 18 до 21 часа. Зав. медпунктом имеет право освобождать от работы, направлять в свой стационар или в лазарет, выписать диетпаек в

261

пределах лимита. Каких-то лимитов, квот на количество освобожденных от работы не было, но администрация лагеря оперуполномоченный /кум/ в любое время могли устроить проверку тому или иному освобожденному от работы. Все зависело от авторитета медработника, его деловых качеств, контактов с врачами, могущими подтвердить его диагноз. И тем не менее "кум" мог спровоцировать фельдшера, врача, факты такие были неоднократно.

Нарядчиком, комендантом назначался доверенный администрации и кума, сотрудничающий с ней, уголовник. Лица, осужденные по политическим мотивам, на эти должности не допускалась. А вот медработники, бухгалтера, технический персонал в большинстве были из политических, ибо они честно и добросовестно выполняли порученное дело и не воровали, как уголовники, были грамотными людьми, так как малограмотная лагерная администрация и охрана не способны решать простые вопросы. В лагере вражды по национальным признакам не было, были все равны.

Верующие были в лагерях, но они не афишировали свои убеждения, так как это запрещалось. Свои чувства они держали тайно при себе, собирались небольшими группами и очень скрытно. Любые группировки как по вероисповеданию, так по другим причинам пресекались. Делалось все, чтоб разобщить, не допустить согласованности, группировки, подавить мышление человека.

Бытует и распространяется мнение, что в лагерях перевоспитывают. Чушь собачья. Никто перевоспитанием не занимается. Заключенный рассматривается как элемент живого механизма для выполнения различных видов работ и только работ, а не перевоспитания. Известно, что перевоспитание - вещь чрезвычайно трудная, если вообще возможная. Воспитывать и перевоспитывать может человек, обладающий многими знаниями вообще, разносторонне грамотный и в первую очередь обладающий от природы даром педагогики, психологии.

262

Среди администрации лагерей таких педагогов нет. Есть насильники, притеснители - служащие МВД.

Кто вернет мне 10 лет жизни, кто вернет истрепанные нервы, переживания мои и моих родных, близких? Кто ответит за допущенный произвол? Кто ответит за попрание всех прав человека? Нет ответа.

Почему не привлекаются к ответственности за умышленно сфабрикованные дела следователи, судьи?

Почему остаются безнаказанными лица, направляющие действия следователей и судов?

Почему не признается виновной в геноциде, репрессиях вся партия КПСС - руководящая и направляющая сила?

Кто создал тоталитарный режим в стране?

Кто бесправие, рабство ввел в закон?

Кто надругался над народами?

Кто даст ответ за миллионы истерзанных, расстрелянных, замученных в тюрьмах и лагерях?

Нельзя забывать об этом. Нужно вскрывать все «язык и гнойники» прошлого, чтобы не допустить повторения в будущем.

Нельзя сегодня верить вчерашним руководителям партии, переодевшимся в тогу демократов.

Люди, будьте бдительны, не верьте оборотням. Берегите свою шею, чтоб на нее не надели новое ярмо.

НА СМЕРТЬ БРАТА

285

НА СМЕРТЬ БРАТА

  

Прощай брат Виталий,

Прощай дорогой...

Расстаться настало нам время

Горькая доля досталась тебе

Тяжелое выпало бремя.

Прости дорогой мы не могли

Уберечь тебя от недуга

И просим мы за тебя

Прощенья у Господа Бога.

С малых лет испытал ты нужду

Рос без отца сиротинкой

Голод, холод, обиды познал

Порой умывался слезинкой

Навсегда ты уходишь от нас

В холодны земные объятья

Последнее слово прости...

Говорим тебе сестры, племянники, братья.

Всю жизнь ты трудился

Не ныл, не роптал 

Был добродушен, приветен

В последний путь провожает тебя

Порывистый мартовский ветер

Пришли все родные, друзья

Тебе поклониться у гроба

Говорим мы последнее слово

Прощай

Пусть душа твоя будет

У Господа Бога.

14.03.95 г.  г. Оленегорск.

КОМИ КАРЕЛОВ ЗЕМЛЯ

287

КОМИ, КАРЕЛОВ ЗЕМЛЯ

Озера, болота, озера

Ели, береза, сосна

Это кусочек России

Это коми, карелов земля.

Край суровый, но край благодатный

Много рыбы, птицы, зверья

Это кусочек России

Это коми, карелов земля.

Первобытно, но жили счастливо

Не знали убийств, воровства

Друг другу в беде помогали

Жизнь тихо и мирно текла.

Веками здесь жили привольно

Рыбу ловили, оленей пасли

С приходом в край коммунистов

Горе, несчастье они обрели.

Уничтожены тропы оленьи

Испохаблены реки, поля

Внедряется пьянство безмерно

Не дает урожая земля.

Раскопали болота и горы

Во множестве вырублен лес

Тянутся дымные шлейфы

Пачкая воздух до самых небес.

Позабыли наказы Господни

Повсюду стоят лагеря

Исчезли традиции предков

Это коми, карелов земля.

288

Разрушены храмы и церкви

Вместо них лысый идол стоит

Бесовским своим поученьем

Зло для народа творит.

Опомнитесь люди!

Повернитесь,

К Господу Богу душой

И простит вас всевышний создатель

Жизнь изменится, станет иной.

19.03.95 г.