Глава XI

ПРОЩАЙ, АРКТИКА. АРЕСТ

«Это безумие не может продолжаться слишком долго».

(Н. Евгенов)

В апреле 1938 года эвакуация зимовщиков, участников высокоширотной экспедиции на ледокольных судах «Садко», «Седов» и «Малыгин» закончилась. 184 человека вернулись на большую землю самолетами летчиков А. Д. Алексеева, II. Г. Головина и Г. К. Орлова без аварий. Вся операция по вывозу людей во многом напоминала, а по размаху даже превосходила «челюскинскую» эпопею^¹.

Зимовщики вернулись на большую землю в самый разгар «ежовщины» — времени «Большого террора», как теперь его называют. По всей стране шли аресты в самых разных слоях общества по разнарядке НКВД. Полярники также попали под жернова террора.

Николай Иванович Евгенов приехал из Красноярска в Москву 20-го мая. «Я его встречала в Москве, а не как обычно, в Ленинграде, так как не было уверенности, что он свободным до него доедет: многих арестовывали на следующий же день после их возвращения с тяжелой зимовки, — вспоминала впоследствии жена Евгенова, Наталия Николаевна. — Помню, мне очень хотелось послать телеграмму на "Садко" пока там был Николай Иванович, чтобы он постарался остаться дрейфовать еще на год. Но я понимала, что такая телеграмма или не дойдет, или будет бесполезной».

В Москве Евгеновы пробыли два дня, остановились у Старокадомских в Сытниковом переулке. Леонид Михайлович в это время работал над своей книгой об экспедиции в Северном Ледовитом океане на «Таймыре» и «Вайгаче»; весь вечер старые товарищи обсуждали и дополняли рукопись. Целиком ушел Николай

Иванович в чудесные воспоминания, лишь изредка, видимо, прислушиваясь к звукам рояля, доносившимся из соседней комнаты, где музицировал сын Леонида Михайловича — композитор Михаил Старокадомский.

День провели у Н. Н. Зубова, который долго их возил на своей машине по весенней Москве и ее паркам с распустившейся, молодой, еще не запыленной листвой.

После приезда в Ленинград Николай Иванович несколько дней ходил на работу, а вечерами разбирался в своих рукописных материалах.

В ночь на 27 мая 1938 года Николай Иванович был арестован.

Вот как вспоминает эту ночь Наталия Николаевна:

«Во втором часу ночи раздался звонок. Николай Иванович открыл дверь, и в квартиру вошли атлетического сложения молодой человек в форме НКВД с офицерскими нашивками и два его помощника: один в той же форме и с двумя наганами по бокам, второй в штатском костюме. Сзади шел наш дворник, не входя в комнаты севший на табуретку в коридоре. Все мы (чекисты, Николай Иванович, моя мать, тринадцатилетняя дочка и я) молча прошли в рабочую комнату Евгенова. Не помню, сколько времени продолжался обыск; когда он кончился, было совсем светло, но ведь это было время белых ночей. Все же мне показалось, что он был не очень долгим и тщательным, т. к. ограничились одним (из трех) книжным шкафом и письменным столом. Из шкафа было взято, как я потом поняла, два томика Гейне на немецком языке с гравюрами и несколько французских и английских книг с описаниями путешествий. Из письменного стола: все письма, рукописи и записные книжки. Когда все было сложено в мешок, помощник Артамонова (я потом узнала фамилию офицера) снял со стола пишущую машинку и поставил на мешок. "Это заработок жены", — сказал вполголоса Николай Иванович. Я не заметила, ответил ли что-нибудь Артамонов, но машинку не взял»...

Почти одновременно с ним были арестованы начальник Гидрографического управления ГУСМП П. В. Орловский, начальник сектора ГУ П. К. Хмызников, начальник сектора ГУ Е. С. Гернет и Ю. К. Петров. (Всего в управлении было арестовано 13 человек).

Николай Иванович был помещен в дом предварительного заключения (ДПЗ) на Шпалерной улице. У него сменилось несколько следователей, самым корректным из них был Артамонов, главным истязателем — латыш Стамур, который сам жестоко избивал подслед-

ственных. Всю жизнь потом доставлял Николаю Ивановичу мучения искалеченный в застенках НКВД тазобедренный сустав.

Сведения об арестованных давали два раза в неделю в течение нескольких часов. Чтобы за эти часы успеть получить справку, приходилось с ночи занимать очередь. Так как от ДПЗ родственников прогоняли, то очередь скрывалась во дворах и на лестницах ближайших домов, откуда с 9 утра десятки глаз внимательно следили за дверями справочного отдела. Как только оттуда выходил человек, очередная женщина выбегала из своего укрытия и входила в двери. Канцелярская сторона дела была поставлена четко, и обычно устный ответ получали быстро: «В ДПЗ, следствие продолжается» или «Осужден на 10 лет без права переписки». (Тогда мы еще не знали, что это означает расстрел.) Лишь при переводе в другую тюрьму давали письменную справку.

Узнать о ходе следствия можно было в военной прокуратуре. Там обстановка была другая: на поданное заявление с просьбой о приеме прокурором давался очередной номерок с указанием даты и часа приема. При входе надо было раздеться, везде были до блеска начищены паркеты, в зале ожидания — откидные кресла, на стенах портреты в красивых рамах. Ответы немногим отличались от справок в ДПЗ. После недолгого перелистывания пухлого «дела» прокурор говорил: «Ваш муж уже сознался в своих преступлениях, но следствие еще не закончено».

В начале осени 1938 года Николая Ивановича перевели в «Кресты», это означало, что следствие закончено. В «Крестах» справки получать было проще: их давали ежедневно, очередь никто не разгонял.

Воспоминание о времени, проведенном под следствием и на суде, было для Николая Ивановича, видимо, крайне тяжелым, и он почти ничего о нем не рассказывал.

Более или менее подробно изложил Николай Иванович свое «дело» в письме Верховному Прокурору СССР от 27.03.40. (16 страниц рукописного текста)^¹.

Стандартное обвинение по ряду пунктов ст. 58 (антисоветская организация, шпионаж) было сфабриковано на основании показаний арестованных А. Е. Ножина, работника Гидрографического управления, и А. А. Попова, бывшего главного инженера Дорожного

управления, которого Николай Иванович не знал и ранее о нем даже не слышал.

Если вначале подсудимые П. В. Орловский, Н. И. Евгенов, П. К. Хмызников, Ю. К. Петров и Е. С. Гернет отрицали все обвинения в существовании мифической контрреволюционной организации в Главном управлении Главсевморпути, то после продолжительной и жестокой обработки (пыток) стали давать вымышленные показания, часто противоречивые, иногда под диктовку следователя.

Следствие было закончено 23 сентября 1938 года, затем продолжилось и вторично закончено 11 февраля 1939 года. Материалы следствия должны были быть направлены в Военную коллегию Верховного суда СССР. Однако дело было передано в Военный трибунал Ленинградского военного округа. О дне суда — выездной сессии военного трибунала — посчастливилось узнать Валентине Леонидовне Хмызниковой, жене Павла Константиновича: за два дня до суда она была на приеме у прокурора, который сообщил ей об этом. От Хмызниковой узнали это и родственники других заключенных.

В день суда жене Николая Ивановича удалось мельком увидеть мужа.

Вот как она об этом вспоминает: «Ясным прохладным утром 14 июня 1939 года жена Хмызникова, дочь Гернета и я (жена Орловского, арестованная одновременно с ним, еще не была освобождена, у Петрова в Ленинграде родственников не было) стояли под аркой Главного штаба близ дверей с надписью "Военный трибунал". Когда подъехала машина с маленьким зарешеченным окном, мы к ней быстро подошли, нас никто не отогнал.

Первым, с двумя конвоирами по бокам, вышел Орловский, страшно бледный, с остановившимся взглядом, создававшим впечатление, что он ничего перед собой не видит. Он был очень близорук, очков, конечно, не было. Орловского, по-видимому, больше других мучили во время следствия. Николай Иванович рассказывал, что после одного из допросов он вернулся с окровавленным лицом, а после другого его внесли в камеру два чекиста и бросили на пол, он был без сознания. После Орловского, также с двумя конвоирами, вышел Евгенов. Очень похудевший, его драповое пальто висело на нем мешком. Хотя он тоже был без очков, увидел меня и в ответ на мою улыбку попытался слабо улыбнуться. Больше я ничего не помню...

Нас впустили в вестибюль, где находилось несколько человек в штатском. Они куда-то уходили, опять возвращались и, когда уже стемнело и зажгли лампы под матовыми колпаками, один из них

быстро откуда-то вошел и довольно громко сказал: "На доследование". После чего все ушли. Мы остались, надеясь, что арестованных вновь поведут через вестибюль, но ошиблись — их увели другим ходом».

О суде Военного трибунала, состоявшемся 14 июня 1939 года, Николай Иванович написал следующее: «На суде мы, все подсудимые, заявили о лживости наших показаний, "выбитых" на следствии. Большую часть времени суд уделил рассмотрению акта экспертной комиссии. Выводы акта и объяснения экспертов были поколеблены и разбиты... Трибунал направил дело на доследование в Военную прокуратуру, обусловив доследование назначением новой авторитетной комиссии...

Однако ничего в этом направлении сделано не было. Все доследование, касающееся лично меня, выразилось в полуторачасовом допросе... в конце августа 1939 г., на котором было запротоколировано отрицание вредительской деятельности».

В защиту Николая Ивановича в октябре 1939 года не побоялись выступить многие известные ученые: профессора А. И. Толмачев и Г. Я. Вангенгейм, академики А. Н. Крылов и Ю. М. Шокальский. Их отзывы о Евгенове были направлены в Военную прокуратуру.

Профессор Толмачев, директор северной базы Академии наук СССР, с 1923 года был связан с Николаем Ивановичем сперва работой в Северной гидрографической экспедиции, затем в Полярной комиссии Академии наук. Он отмечал, что в Полярной комиссии Евгенов принадлежал к активному ядру ее членов, которое участвовало в разрешении большинства вопросов, и его выступления служили одной из основ для заключений комиссии.

Почетный член Академии наук СССР Ю. М. Шокальский писал: «Всякое важное дело требует трех условий: основных знаний, постоянно совершенствуемых; умения прилагать их к делу, а затем честного стремления принести полную пользу тому делу, за которое человек взялся. Всеми этими тремя условиями Н. И. Евгенов обладал полностью... Он всю свою жизнь использовал, не жалея сил, на пользу своей страны и потому заслужил перед нею многого».

Академик А. Н. Крылов утверждал: «Совокупность трудов Н. И. Евгенова доставила ему почетную известность как ведущего советского гидрографа и исследователя Арктики...»

Мнения ученых были проигнорированы.

После суда Николай Иванович вновь оказался в ДПЗ. Вторичное пребывание там было гораздо спокойнее, чем первое, оно даже показалось отдыхом от тесноты скученности и смрада «Крестов».

В «Крестах» в общих камерах скапливалось до нескольких сот человек.

На допросы (кроме одного раза) не водили, позволяли читать, а библиотека, сохранившаяся с дореволюционных времен, была очень хорошая. Удалось познакомиться с несколькими интересными людьми: физиком П. И. Лукирским, хирургом Максимовичем.

В ДПЗ экс-студенты Б. В. Березкин и Д. А. Фридрихсберг оказались в одной камере с большой группой интеллигентов. Заключенные по очереди читали лекции из той области знаний, в которой были специалистами. Как вспоминал через много лет профессор, зав. кафедрой коллоидной химии в Ленинградском университете Дмитрий Александрович Фридрихсберг: «Наиболее увлекательными были лекции Николая Ивановича Евгенова... На керамзитовом полу куском известки Евгенов аккуратно вычерчивал весь путь вдоль Сибирских берегов, контуры островов и морей... После войны я приходил к нему в гости. Память моя горячо благодарна ему»^¹.

В конце декабря Николай Иванович был вызван к прокурору, передавшему ему копию приговора по постановлению Особого совещания при НКВД от 23 декабря 1939 года: «8 лет исправительно-трудовых лагерей за участие в антисоветской организации».

Через несколько дней Евгенова перевели в пересыльную тюрьму. Добираться с Петроградской стороны до пересылки на Исполкомской улице, как вспоминала Наталия Николаевна, приходилось долго. Зато там раз в неделю принимали передачу, не надо было прятаться по дворам для того чтобы получить справку, а перед высылкой даже разрешили свидание. «В морозный январский день, — писала Наталия Николаевна, — мы с дочкой, неся по узлу с теплыми вещами, последний раз подошли к воротам пересыльной тюрьмы. Свидание оказалось очень коротким и почти целиком ушло на отбор из вещей, принесенных нами, тех, которые он счел необходимым с собой взять.

Выглядел Николай Иванович несколько лучше, чем летом, когда я его видела у дверей военного трибунала, и улыбка у него была уже не та, вымученная, а его всегдашняя бодрая и приветливая. Этой улыбкой он старался вселить в нас уверенность, что ни в коем случае не пробудет в лагерях 8 лет: "Это безумие не может продолжаться слишком долго!"»

Следующий период жизни Николая Ивановича Евгенова освещают его письма из лагерей.

Глава XII

В ГУЛАГЕ

«Вступил в союз рабочих строительства

железных дорог и метрополитена.

Никогда не думал, что могу быть в союзе

такого наименования».

(Из письма Н. И. Евгенова)

24 января 1940 года Николай Иванович прибыл с этапом в Тавдинский лагерный пункт VI Севураллага. Около двух месяцев он работал на лесозаготовках, а после того как поранил руку, был переведен на другой участок того же лагеря (Мостовка).

В своих письмах к родным в Ленинград Евгенов почти никогда не жаловался, ограничивался констатацией фактов. Письма сохранились только к матери и сестрам. Письма к жене и детям пропали во время войны. Хочется заметить, что письма Николая Ивановича к родным достаточно оптимистичны, они не оставляют тягостного впечатления.

«24.03.40 г. Постепенно привыкаю к плетению лаптей... Едим очень питательную овсянку, утром в виде каши, вечером — в виде супа. Так как Вы знаете, что я ее очень люблю, то ем с удовольствием...»

«01.04.40 г. ...Пропадают вещи,... денег присылать нет смысла, их выдают из расчета выработки, а я не вырабатываю нормы — не по силам... Сплю на нарах на тулупе. Обстановка экспедиционная...»

В конце апреля Николай Иванович ненадолго попал в больницу с гриппом. Выйдя оттуда, занимался окраской домино^¹. На этой «несложной и томительной только по продолжительности работе вырабатывал норму, поэтому вместо 500 гр. получал 900 гр. хлеба».

В конце мая или начале июня он был отправлен из Тавды, как оказалось — в Севжелдорлаг Коми АССР. Там он уже смог работать более или менее по специальности — метеорологом. Возможно, после

того как Берия сменил Ежова в НКВД, решили от заключенных получать большую пользу.

Июнь 1940 года. Шло грандиозное строительство железной дороги Котлас — Воркута, требовались специалисты разного профиля. Начальником управления СЖДЛ был Семен Иванович Шамина. Николай Иванович всегда с благодарностью и уважением его вспоминал. Упоминая Шамину в письмах, писал «Начальник» с большой буквы. «Мне здорово повезло», — говорил впоследствии Евгенов.

Т. В. Питкевич в своих воспоминаниях написала, что С. И. Шамина слыл образованным, хорошим человеком, умевшим в заключенных видеть людей. Назначение на эту должность означало для него ссылку и наказание, после того как в 1937 году была арестована его жена — полька, и он от нее не отказался. До этого Шамина был военпредом Советского Союза в Чехословакии^¹.

В Княжпогост (ныне поселок Железнодорожный), центр строительства СЖДЛ, Николай Иванович прибыл летом 1940 года.

Первое письмо, сохранившееся от того времени, было от 08 ноября 1940 года из совхоза «Миссью». В совхоз Николай Иванович был направлен из поселка Черд-Иоле, где находился на лечении в лазарете после освидетельствования в Княжпогосте. Как следует из писем, пребывание в лазарете после двух тяжелых предыдущих лет несколько укрепило его здоровье. Он пишет, что Миссью находится примерно в 380 км на северо-восток от Котласа.

Из зоны были видны железнодорожные пути, по которым в недалеком будущем ожидали первый поезд из поселка Чибью (Ухта) на Москву. Однако долго работать заведующим метеостанцией, куда его направили, Николаю Ивановичу не удалось. Через 20 дней его отозвали в Княжпогост и поручили заведовать метеостанцией на аэродроме.

«29.11.40 г. Живут здесь очень тесно, не то, что в Черд-Иоле, что понятно — центральный аппарат в период крупной стройки. От временного моего жительства до метеостанции 2,5 км. С середины ноября расконвоирован... Княжпогост стоит на реке Вымь, 88 метров над уровнем моря (Миссью 175 м)».

«20.01.41 г. ...Работы по-прежнему много, ряд дней спал в среднем по несколько часов в сутки, часто одетым или полуодетым,

так как нет времени наладить быт. Завтрак из-за занятости иногда приходится пропускать, но, в общем, сыт, только жаль, что нет сахара. Надеюсь, что скоро будет легче, приехал помощник».

Николай Иванович писал, что собирается сделать популярный доклад инженерно-техническому составу, посвященный Северу, в связи с намечаемым выходом строящейся железной дороги на побережье Югорского Шара.

В феврале 1941 года Николаю Ивановичу удалось послать письмо с оказией, в котором он сообщал, что в конце месяца намечен его перевод в сельхоз - и сан-городок Межог в 120 км на северо-запад от Княжпогоста на реке Вытегре. «От города Яренека Межог находится в 16 км, и летом из Котласа ходят пароходы. Пристань всего в 2,5-3 км от сан-городка. Жалование будет меньше на 10-15 рублей и хуже по категории стол, но зато работы меньше, а я очень устал». Осложняли работу на аэродроме сильные метели и снегопады. Николай Иванович отмечает: «Отношение ко мне неплохое. Никогда не думал, что немало людей меня знают, слышали обо мне, я говорю, конечно, о грамотных людях, а не об уголовном элементе, этом биче лагерей».

По-видимому, из Межога он написал подробное письмо жене: оно, как и все письма жене и детям, не сохранилось. Во всяком случае, Наталии Николаевне удалось весной добраться до Межога и пробыть с Николаем Ивановичем несколько дней.

А потом началась война...

С ноября 1941 года по ноябрь 1944 года Евгенов находился на Котласском Мостозаводе.

Почти год не приходили письма в Ленинград. Первое письмо военного времени (от 9 мая 1942 года) в основном выражает тревогу за родных, оказавшихся во вражеской блокаде. О себе Николай Иванович пишет: «Стараюсь заглушить мысли о моей семье работой. Она — наше общее дело по разгрому врага. После переезда из Межога в Княжпогост работал гидрологом в Бюро гидрометеорологии, а в конце ноября 1941 года получил длительную командировку на Котласский Мостозавод на временную гидрологическую станцию. Бытовые условия неплохие. Сотрудников у меня на станции 2-3 человека, народ хороший. Прогноз времени вскрытия реки (Северной Двины) оказался удачным, что было отмечено небольшой продуктовой премией. Зима стояла очень холодная, какой здесь давно не бывало. В январе ездил в командировку в Великий Устюг, этот

старинный город мне очень понравился. В конце марта побывал в ряде окрестных деревень, собирал народные приметы о времени вероятного ледохода в дополнение к собственным выводам и предложениям.

Судя по газетам, опять у вас начались бомбежки. Как-то Наташа с детьми в деревянном доме».

Письмо Николая Ивановича дотировано 9 мая. А еще в начале апреля 1942 года его жена с детьми, дочерью Ириной и сыном Дмитрием, были высланы из Ленинграда. «Простить» Наталье Николаевне заключенного мужа власти не могли. Уезжать Евге-нова не хотела. Сердце ее разрывалось от мысли, что приходится оставлять в Ленинграде одну больную мать. Спасибо, что навещали ее соседи, а один из соседей, Николай Терентьевич Матвеев, похоронил Зинаиду Александровну Усову, умершую от дистрофии 29 июня 1942 года на Серафимовском кладбище.

Двухнедельную дорогу до Ярославля в битком набитой, с двухъярусными нарами, теплушке вспоминать Наталии Николаевне было очень тяжело. Страдая дистрофией, она простудилась, не было сил спускаться на землю при остановках поезда. Кругом в основном были такие же обессиленные люди. Двое соседей умерли во время пути.

В село Давыдково (25 км от Ярославля), куда они ехали к сестрам соседа по Ленинграду, милого Николая Терентьевича, добрались с большим трудом. Более двух месяцев Наталия Николаевна тяжело болела, шансов выжить было мало. Помогли внимательные врачи и медсестры Давыдковской больницы и, как говорила Наталия Николаевна, мысль, что не может оставить детей одних.

В конце июня Николай Иванович узнал из письма сестры об эвакуации семьи, но только через два месяца получил от них первое письмо.

Своей работой гидролога на Мостозаводе Николай Иванович был доволен: «Работа интересная, имею превосходного помощника — техника-гидролога (не заключенного). Живу на самом берегу Северной Двины. Берег возвышенный, открывается прекрасный вид на левобережную пойму, покрытую травами и цветами».

Весной 1943 года у Евгенова появился небольшой огородик, на котором он посадил разную зелень, а по три конверта с семенами выслал в Ленинград и в Давыдково.

«Недавно прочел в газетах о награждении орденами и медалями ряда работников Гидрометслужбы, среди знакомых фамилий

встретил Н. Н. Зубова, Л. Ф. Рудовица, Вл. Ал. Березкина и др. Рад за них...

М. М. Ермолаев, работающий в Княжпогосте, недавно в числе нескольких человек получил скидку срока. Надеюсь, что в дальнейшем и мое положение может измениться, так как начальство моей работой довольно. Я здоров, хотя очень болят ноги, быстро устаю. Порядком поседел, ношу небольшую бородку... На днях видел замечательный фильм "Ленинград в борьбе". Прочел в газете, что Аксель Иванович Берг баллотируется в академики, в 1938 году мы с ним жили в "одном доме" на Литейном».

Письмо от 21 августа 1943 года «...В день моего рождения, 55-летия, присутствовали мой старый соплаватель, приехавший из Княжпогоста, М. М. Ермолаев и инженеры — сослуживцы. Пили кофе "Здоровье" с сахаром, закусывали сыром-брынзой, затем был десерт — голубика. В подарок получил пакетик с махоркой. Но главный подарок к этому дню получил от начальства. Мне персонально (явление редкое) дали на 20 дней спец. паек — оздоровительный. Все были удивлены и, боюсь, позавидовали. Буду кое с кем делиться. Плохо, что болят ноги, иногда едва их волочишь... Прочел в зоне две лекции об Арктике, ранее это не практиковалось...»

В начале октября произошло радостное событие. Николай Иванович был условно досрочно освобожден как отличник производства, с применением статьи 39 положения о паспортах (ограничен в месте жительства), и стал вольнонаемным.

«14.11.43 г. Через 5 дней будет 1,5 месяца, как я живу в ином положении, пока в общежитии, но обещают комнату. Благодаря вниманию со стороны начальника управления, С. И. Шамины, получаю высокую категорию пайка (вторую сверху из 4-х) и оклад 800 рублей. Кроме питания в столовой, часть продуктов выдают на руки. Именуюсь теперь старшим метеорологом Мостозавода. Этим тоже обязан начальнику.

Чувствую себя морально лучше, чем раньше, но физическое состояние не так просто восстановить...

...Вступил в союз рабочих строительства железных дорог и метрополитена. Никогда не думал, что могу быть в союзе такого наименования...»

Николай Иванович все время внимательно следил за положением на фронте, радовался, что в общежитии есть радио, а в последнее время удается читать центральные газеты. «Радио это главное, а борьба с холодом (стены как решето) и крысами — второстепенное».

В январе 1944 года он писал: «Счастлив, что кончилась блокада Ленинграда, готов прыгать от радости...

Во время командировки в Княжпогост видел М. М. Ермолаева, которого тоже освободили. Он посоветовал написать разным лицам о возможности перевода на работу по специальности, например, в систему Гидрометслужбы».

Николай Иванович так и сделал. Позднее он с благодарностью вспоминал друзей и бывших сослуживцев, откликнувшихся на его просьбу: М. М. Ермолаева, М. И. Шевелева, В. X. Буйницкого, М. Я. Сорокина, В. И. Воронина, И. Д. Жонголовича и др., а главное В. В. Тимонова. Последний взялся сам передать ходатайство Архангельской Морской обсерватории начальнику Гидрометслужбы Евгению Константиновичу Федорову.

Не было только никакого отклика от Н. Н. Зубова.

В марте к Николаю Ивановичу приехала Наталия Николаевна с сыном и дочкой. Последняя почти сразу же вернулась в Ярославль, где она училась в Педагогическом институте.

Николаю Ивановичу дали в поселке Болтинка (рядом с Мостозаводом) комнату с небольшой кухней в бараке для вольнонаемных, и пришлось почти с нуля осваивать домашнее хозяйство. Вместе, конечно, было легче. Получили огородный участок, питаться стали разнообразнее — появилась возможность покупать кое-что в окрестных деревнях.

В конце мая 1944 года Николай Иванович писал матери в Ленинград: «...Радостное событие для каждого, особенно для моряка — освобождение Севастополя... Давно Вам не писал в связи с ледоходом. Почти не сплю, следя за паводком». Следует отметить, что ледовый прогноз оказался удачным.

С помощью В. В. Тимонова Николай Иванович в июле получил справку об ученой степени доктора наук и начал получать литерный паек. Сын летом стал получать рабочую карточку, т. к. пас телят: это была существенная прибавка хлеба. Николай Иванович прочел также доклад об А. П. Чехове, который имел большой успех (неожиданный).

Начальник Гидрометеослужбы Е. К. Федоров сравнительно оперативно откликнулся на многочисленные просьбы друзей и сослуживцев Евгенова и дал указание о переводе Николая Ивановича на работу в Морскую обсерваторию города Архангельска.

14 августа 1944 года Николай Иванович впервые за многие годы (7 лет) отметил свой день рождения в кругу семьи. «Ел домашний

крендель, за обедом — салат, редиску, прекрасный картофель — все со своего огорода».

В сентябре Мостозавод передали в НКПС. Работа кончилась. Николай Иванович привел в порядок записи и наблюдения и подал в Княжпогост рапорт с просьбой о переводе в Архангельскую Морскую обсерваторию.

29 сентября в последнем письме матери в Ленинград из поселка Болтинка Николай Иванович пишет: «Я еще на Мостозаводе, в Москву направлены материалы о моем переводе в Архангельск... Сегодня 30 лет выхода "Таймыра" из аварийного ледового сжатия...

...Может быть, меня не захотят отпустить из системы НКВД и направят на другую гидростройку, например на Волгу...»

Однако в октябре все бумаги о переводе пришли, и в ноябре Николай Иванович с женой и сыном выехали в Архангельск, чтобы обживать новое место жительства.

Николай Иванович с головой окунулся в новую работу в Архангельской Морской обсерватории.

Впоследствии, уже в Ленинграде, Николай Иванович получал много писем от своих солагерников с воспоминаниями о прошлой жизни.

Адресаты были из разных уголков Советского Союза и различными путями находили адрес Николая Ивановича. Общение с ним все вспоминали как что-то радостное на фоне мрачной действительности. Вот некоторые строки из писем:

«...Вы наверно вспомните трех Ивановичей; Вы, Николай Иванович, я, Борис Иванович, и метеоролог Вера Ивановна. Помните, как встречали приехавших к нам в Болтинку Наталию Николаевну с детьми. А как я Вам крутил из газет махорочные папиросы, которыми Вы так "умело" пользовались, что они вечно у Вас разворачивались».

(Б. И. Тимофеев, г. Одесса, 23.08.48 г.)

«...Мне хочется с Вами поделиться как с искренними друзьями и благородными понимающими людьми и сообщить, что я остался жив. Поделиться, как я явился неожиданно в свою семью...»

(В. И. Целиноткин, г. Богдановичи, Свердловской области, 20.01.48 г.)

«...Наше знакомство на Сев. Урале в Мостовке было недолгим, Вас куда-то отправили и с тех пор я о Вас ничего не слышал, но часто, часто вспоминал. Запомнились рассказы по вечерам о Ваших путешествиях, об Арктике. Впоследствии я много читал о Севере и встречал Вашу фамилию... Вы, вероятно, вспомните меня. Память, судя по Вашим рассказам, была хорошая, а вот рассеянностью — отличались. Помните, какой подарок Вам преподнесли под Новый год в последней зимовке во льдах? Я помню Ваш рассказ об этом».

(Г. Н. Рязанов, г. Красноярск, 10.11.63 г.)

«...Я недавно рассказал своей дочке, пятикласснице, о Ваших путешествиях, и лучи Вашей славы озарили и меня — она смотрит другими глазами на папу, что у него такой замечательный старый знакомый... Папа, сказала она, ты можешь его пригласить к нам отдохнуть? Я сказал, что вряд ли Николая Ивановича выманишь из Ленинграда в Сочи — но ведь он любит путешествовать... Так что, дорогой Николай Иванович, присоединяюсь к просьбе дочери, приезжайте к нам в Сочи, будете жить у нас, пока не надоест, приезжайте с семьей, места хватит... От Э. К. Поклера и П. А. Калистратова ничего не получаю, только Павел Денисович один еще не забыл своего однокашника по третьему котлу...»

(Н. А. Крутиковский, г. Сочи, 13.03.59 г.)

«...Вы тот самый Николай Иванович, которого я знал и уважал в Княжпогосте...

...Да, Ваша жизнь сложилась все же счастливо: она выдержана в определенном направлении, богата событиями и удачна даже с поправкой на 1938-1944 гг. Моя биография, конечно, беднее и трагичнее. Мне сейчас 73 года, из них 28 лет пришлось испытывать репрессии, в том числе 11 до революции. В 1955 г. пришлось уйти с работы по болезни (почти ослеп, и другие болезни одолели)...

...Все-таки немного работаю над воспоминаниями...

Эта деятельность скрашивает и осмысливает жизнь...

...Старые товарищи по каторге и ссылке почти все умерли...»

(П. Д. Пономарев, г. Москва, 26.01.59 г.)

Уже в 70-е годы, после смерти Николая Ивановича, нашел семью Евгеновых еще один «товарищ по несчастью» — Иосиф Антонович Шанель. Будучи в заключении, они больше года вместе работали в Княжпогосте (пос. Железнодорожный), и теперь Иосиф Антонович

искренне радовался, что нашел семью Евгенова и может поделиться своими воспоминаниями с понимающими людьми. Шанель принес толстую «амбарную» книгу с замечательными по искренности и полноте мемуарами о своей жизни, аресте, лагере. Потом он еще заходил к Евгеновым и каждый раз приносил рукописные тома с продолжением своего повествования. До самой смерти И. А. Шанеля продолжалось это замечательное знакомство.