ЭТО БЫЛО, БЫЛО...

Стояли лютые крещенские морозы зимой 1930 года. Лес был окутан снежным покрывалом.

Жители любимой моей деревеньки Кузнецово Череповецкого района Вологодской области разместили свои избы и другие постройки у опушки богатого строевого леса.

Дом, усадьба, сад возле нашего подворья - все было ухожено, окружено деревьями: липами, черемухой, березами, яблонями. Рядом колодец. Постройки срублены из строевых бревен. Жили, как подобает настоящему деревенскому хозяину. Была изба-зимник, пятистенка, кухня, амбар, сарай, гумно. Лошадь, жеребенок, восемь овец, корова, теленок, поросенок, десять кур.

В праздники приезжали гости. Отец играл на гармони. Он усаживал меня рядом с собой, и я запевала старинные песни, частушки под гармонь. Именно череповецкие напевы. Эти напевы я помню до сих пор... И ничего не предвещало грозы среди ясного неба.

Семья наша состояла из семи человек. Все трудоспособные, кроме меня (мне было восемь лет). В доме была ручная швейная машинка, которой умели пользоваться все. Трудились на износ, не зная отдыха. Но внезапно оборвалась наша тихая, размеренная жизнь. И случилось это пополудни.

...Вдали послышался скрип санных полозьев и ржанье лошадей. К нашему дому подъехали три подводы. В дом вошли трое, показали отцу какую-то бумажку. Семья поникла в недоумении. А тем временем храбрые молодцы бесцеремонно орудовали в горнице.

В наших краях сеяли много льна. Все, абсолютно все: и нижнее белье, и постельное изготавливали из переработанного вручную, отбеленного льняного холста-полотна. Вот за этим и приехали товарищи. Лучшую одежду погрузили на подводы.

Я уже ходила в школу, в первый класс, за шесть верст-туда и столько же - обратно, в деревню Кодино. Нас, школьников, было немного. В непогоду и сильные морозы возили на лошади. Время шло. Проходили месяцы. Зима была в полном разгаре. И тут пришла еще одна беда...

В один из студеных зимних вечеров подъехала к дому подвода с возничим и сопровождающим. Вошли в избу. Всем приказали одеваться и садиться в розвальни. Взять с собой ни из продуктов, ни из одежды ничего не разрешили. Ехали всю ночь, 65 километров. Привезли нас в Череповец. Сдали под

охрану, разместив на полу в железнодорожном вокзале. И продержали здесь нас два дня: выясняли, везти нас дальше или вернуть домой? Через два дня все же вернули. Но что же мы увидели по возвращении? От дома и двора остались только крыша и промерзлые стены. Все недвижимое имущество, продукты и животных растащили, увели. Мы не знали, надолго ли нас вернули, не знали, что делать и как жить дальше? Все надо было начинать сначала.

Наступило лето 1931 года. Ожил, оделся в листву лес, запели птицы, зазеленели всходы на полях, на лугах расцвели цветы. Но не пришлось нам больше никогда любоваться красотой проснувшейся природы и вдыхать аромат лугов, клевера, цветов, скошенных трав.

...Был старинный праздник в деревне Добрынское, что за десять километров от моей родной деревни Кузнецово. И мы с сестрой и родителями отправились туда в гости к бабушке. Сами понимаете, что можно взять с собой летом, уходя в гости.

Вечером, когда женщины возвращались из сыроварни, к дому бабушки подъехали на телеге двое. Один из них держал перед собой винтовку. Нам приказали садиться в телегу безо всяких объяснений. Люди бежали по деревне за телегой. Бросали нам хлеб, пироги, а охранник отбрасывал их штыком. Отголоски человеческого рева и стона слышались далеко окрест, страх и ужас необъяснимые. Ехали опять всю ночь до Череповца.

Привезли как и в прошлый раз, на вокзал. Расположились на полу. Кругом охрана. Тут же вскоре подвезли к нам дедушку (87 лет) и бабушку (85 лет), тетю - сестру отца. В полном составе оказалась вся семья - семь человек. Под утро всем приказали грузиться в телячьи товарные вагоны без вентиляции. В вагоне стариков, детей, мужчин, женщин было битком. Куда везли, зачем? Никто не знал. Ехали долго. По пути следования многие заболевали и умирали.

Наконец приехали на станцию Белая (теперь Апатиты). Выгрузили нас из вагонов и повели вперед по шпалам, к речке Белой, к теперешнему аэропорту. Ночь провели на улице. За это время вырыли землянки, сделали в них нары с обеих сторон вдоль стен. Нам отвели на семерых четыре метра. Мы нарвали иван-чая и устроились на ночлег. Днем насобирали грибов и ягод, наварили. Но потом с тетей заболели дизентерией. Лежали тут же на нарах. Никто не лечил. Болели тяжело и долго. Мучила сильная жажда. Жили здесь, если это можно назвать жизнью, до конца сентября, потом началось переселение, мотание с места на место по Хибиногорскому району.

Перевезли нас на станцию Княжая. Наступали заморозки. Первую ночь ночевали на улице. Срочно стоили из наструганных горбылей одноэтажные бараки с нарами по обеим сторонам. Строили долго. И нас временно, скопом, поместили на чердак магазина. Здесь прожили неделю, потом перевели всех в барак. Нашу семью из семи человек поместили у дверей на че

тырех метрах нар. Печки-буржуйки топились днем и ночью, и все равно стоял нестерпимый холод.

Наскоро построили глиноземный завод для изготовления кирпичей. Строили его и трое из нашей семьи. Мама работала уборщицей в столовой. Четверо работали, а мы: дедушка, бабушка и я - были на иждивении. Выдавали из столовой по порции супа на человека и в нем по куску мяса из конины. Зеленая вонючая баланда. Голодно. Все в нашей семье, кроме меня и мамы, заболели дизентерией.

Заработала пекарня. Заведующий Дмитрий Курочкин и его жена, подсобница Евдокия Никитична, попросила моих родителей, чтобы я помогала в пекарне. Пошел мне тогда десятый год... Мыла некрашеный пол, подносила воду, принимала с лопаты от Евдокии Никитичны испеченные горячие буханки хлеба и складывала на деревянные стеллажи. Я очень уставала, кроме того, от запаха свежего хлеба кружилась голова, тошнило. Евдокия Никитична кормила меня хлебом и немного давала домой.

В школу я ходила на биржу (так назывался поселок). Три километра туда и три обратно. Пешком, по лесу, по снегу, без всяких протоптанных дорог. Школа была рубленая, одноэтажная. Печь топили весь день. Первые два урока все равно сидели в верхней одежде и рукавицах. После большой перемены, на третьем уроке, выполняли письменные работы.

Вскоре срубили баню. В огромные чаны таскали из речки воду, топили баню поочередно. Женщины мылись на двух верхних полках, а мужчины - на нижних.

Однажды мы с бабушкой пошли в село, втихую от охраны, просить милостыню. Обошли много домов. Некоторые немного подавали. А другие -посмотрят в окошко на крылечке, откроют калитку и кричат: "Уходите, вы не наши!".

Но одна женщина встретила нас на крыльце, завела в дом, заставила лечь на печку и согреться. Сама этим временем подоила козу, согрела чай и карельскими калитками с брусникой (мы их называем ватрушками) начала нас отпаивать и откармливать. Вот видите, и тогда были милосердные люди.

А вечером вернулся с добычей ее муж. Хозяйка что-то по-своему объясняла и даже плакала. Муж вышел, но вскоре вернулся и подал бабушке корзину из бересты, наполненную рыбой. Бабушка заплакала и поклонилась в ноги...

Поскольку вся семья наша умела портняжничать, то этой же зимой нас перевели в Хибиногорск. Разместили в простую холодную палатку, которая топилась по-черному. Было дымно и очень скученно. Расположена была палатка на горе и однажды сильным ураганом ее сорвало. Тогда я простудилась и заболела. Приходил фельдшер, который сказал, что у меня тиф. Я лежала в палатке в верхней одежде, а платок примерзал к волосам. Долго лечили.

В скором времени привезли нас в Услонку, на тринадцатый километр. Теперь это за железной дорогой, на развилке, где ведут дороги на Центральный рудник и Титан. Я иногда езжу туда летом, навещаю это место. В 13-метровой комнате жили три семьи - четырнадцать человек. Опять нам у дверей отвели четыре места. Здесь умерли бабушка и дедушка... Наступило лето. Стало тепло. Мои родные ходили за Титан заготовлять дрова. На хлеб и продукты выдавали карточки. На мою детскую карточку в день полагалась одна белая булочка с гусиное яйцо. Выдачу отмечали крестиком. Как-то раз мне булочки показалось мало и я крест стерла. Пошла второй раз за булочкой, получила. А дома за обман получила дранку. Вот так...

А голод и холод не переставали нас преследовать. Голод и вши. У речки Белая срубили одноэтажную школу. Я пошла учиться снова в третий класс. Директор была Евгения Дмитриевна Тейшер.

Тем временем в Хибиногорске оборудовали пошивочную мастерскую в шалмане (это место напротив теперешнего железнодорожного вокзала). Начальником был Кирилл Петрович Сидоров. Все члены нашей семьи, кроме тети, пошли туда работать со своей машинкой. Выделили нам в Хибиногорске по улице Новой 10-метровку на пять человек в дощатом двухэтажном бараке, в котором прожили 30 лет. Очень долго ходили еженедельно в комендатуру отмечаться.

В нашем бараке было 34 комнаты - целая деревня. В конце коридора разместились кухни, туалеты, крылечки. Дежурили по бараку поочередно: нужно было мыть половину коридора и подсобные помещения, подметать, чистить крыльцо от снега.

Отец на крестовинах сколотил стол, две скамейки, два топчана, заменяющих кровать. Вскоре сделали электроосвещение. Мы радовались своему отдельному уголку.

При горбольнице организовали лесхоз, свое подсобное хозяйство, в котором были коровы. Мы рвали для них траву.

Моя тетя работала бетонщицей. Она строила горбольницу, старое здание комбината "Апатит", первую среднюю школу, Дом техника. Я ей ходила помогать, но все писали в наряд тете. Зато план она перевыполняла, и нас отоваривали дополнительно продуктами.

Летом ходили по грибы и ягоды пешком по шпалам от дома до Титана и от железной дороги налево по нивским электростолбам верст пять. Возвращаясь обратно, речку переходили вброд, босиком. Я однажды внезапно упала в воду, и меня понесло по течению. Досыта нахлебалась воды с апатитовым концентратом. Спас меня Иван Алексеевич Талышев, мастер-электрик Кировской горэлектросети, теперь уже покойный.

В пятый класс я пошла учиться в первую среднюю школу, директором которой был Николай Петрович Рудин. Строгий, всегда подтянутый. Мы его

боялись. Тишина на уроках и переменах была абсолютной. До восьмого класса я училась в дневной школе. Учебников не хватало, поэтому выполняли домашние задания группами, вместе. В школе и классах организовывали разные кружки, я оформляла школьную газету.

Пионерским вожаком был Ваня Куков (погиб на фронте), а вожаком класса - Валя Синцова (умерла в 1989 году). Устраивали в физкультурном зале пионерские костры, ходили в культпоходы, в кино, на коллективные чтения в библиотеку. Поступили в группу хора и пляски в Дом художественного воспитания детей. Располагался он в одноэтажном бараке в Вудъяврском переулке. Занятия вели Патрашевы Георгий Александрович и Анна Васильевна. Мы выступали на сцене кинотеатра "Большевик", исполняли песни, частушки, пляски. Это увлечение и сейчас осталось со мной.

После окончания восьми классов я лелеяла мечту поступить в Кировский медицинский техникум, учиться на фельдшера. Экзамены сдавались в июне, принимали при достижении полных пятнадцати лет. Мне не хватило одного месяца, и директор техникума Знаменская меня не приняла, хотя экзамены я сдала успешно. Я очень плакала и переживала. Тогда родители сказали, что я уже выросла, пора идти работать, зарабатывать свой хлеб. 5 августа 1937 года меня официально оформили на работу корректором в типографию "Кировский рабочий". Девятый и десятый классы я заканчивала в вечерней школе.

Жизнь еще была трудной, но постепенно налаживалась. Отец на толкучке покупал старые вещи, перелицовывал их с мамой, и они шили нам с сестрой одежду.

Сестра вышла замуж за старшего кассира Кировского госбанка Семена Ивановича Торочкова. Осталась я у родителей одна. Работа моя мне нравилась, да и в делах все ладилось. После окончания десятилетки я работала и училась заочно под Ленинградом в техникуме на корректора. В июне 1941 года надо было ехать на сессию, но началась война.

Я тогда только успела выйти замуж. Сразу мужа по состоянию здоровья на фронт не призвали. Но в конце 1941 года его отправили на передовую линию фронта на Кандалакшское направление, где он был тяжело ранен. Позже его перевезли в госпиталь в Кировск. У нас родился сын Михаил. После излечения мужа отправили в Венгрию, погиб он за оборону Будапешта. Осталась я вдовой в 22 года с ребенком. Всю войну жила в Кировске и работала в газете "Кировский рабочий".

Мы шествовали над госпиталем, где дежурили после работы, помогали переносить раненых из машины в приемный покой, разбинтовывали раны, мыли, писали их родным письма, кормили тех, кто не мог есть сам. Расчищали от снежных заносов железнодорожные пути, дороги и ангары, дежурили

на вышках, разгружали дрова из вагонов, следили за светомаскировкой в городе, ездили в Зашеек, Лапландию на лесозаготовки.

Сын мой рос, как дуб зеленый: здоровый, могучий, красивый, кудрявый. Три года отслужил в Советской Армии. За службу присылали одни благодарности. Десять классов окончил в первой средней школе Кировска на "четыре" и "пять". Очень хотел стать врачом. Но, как видно, не каждое желание сбывается. Четыре курса проучился в Ленинградском медицинском институте и в возрасте 25 лет умер скоропостижно от кровоизлияния в мозг.

Все мои надежды, планы, старания рухнули. Жизнь моя будто кончилась... Но потом вторично вышла замуж. Имею сына Владимира. Сыну 44 года, живет в Апатитах, женат, у него уже дети, внуки, ветеран комбината "Апатит", часто меня навещает.

Я живу в Кировске шестьдесят лет. Сейчас на заслуженном отдыхе. Проработала сорок лет, из них в объединении "Апатит" - тридцать. Награждена "Похвальным листом" Министерства химической промышленности, несколькими медалями. И все же, несмотря на прожитые десятилетия в дикой тундре, в суровом климате, меня никогда не покидает мысль о моей родной деревеньке.

В 1986 году ездила я домой. В моей деревне из 43 домов осталось одиннадцать. Все пришло в запустение, все искорежено, перерыто, заросло осокой, крапивой. Посидела на фундаменте отчего дома и у заветного камня у входа в калитку, на котором всегда играла с подружками, много обо всем передумала. В саду обняла обломанные яблоньки, поклонилась усадьбе, полю, лесу, погоревала...

Очень обидно. Члены моей семьи - дедушка, бабушка, отец, мать, тетя, сестра, муж - захоронены на старом кладбище на 16-м километре. Сын (старший) Михаил Васильевич Федотов покоится на Северном кладбище в Парголово под Ленинградом, муж Василий Самуилович Федотов погиб за оборону Будапешта.

Жизнь идет к закату. Тяжелые заболевания беспокоят ежедневно. Хорошо бы на лето выехать в среднюю полосу, в мою бы деревню, но угла-то нет. А к чужим ехать, особенно сейчас, никакой пенсии не хватит. Да и вообще жизнь очень дорогая. Потом, у нас ведь на Севере самые высокие по стоимости продукты. Поэтому я думаю: необходимо добавить нам коэффициент к пенсии - 40 процентов. И еще одно хочу сказать. Добрые люди, окажите милосердие в восстановлении справедливости за причиненный произвол, за бесчинство, за унижения пострадавших от сталинских репрессий.

Нас, переселенцев, осталось мало. Как мы выжили в таких нечеловеческих условиях, о которых и теперь напоминает наше подорванное здоровье! Ведь тот, кто приехал сюда ради материальной выгоды, уже на все готовое, в построенный и обжитый город, пользуется такими же благами и привилегиями, как и переселенцы.