Вэтом выпуске «Живоносного источника» мы публикуем материалы о священномученике Николае Ермолове, включая его биографию, материалы дела, а также воспоминания его сына Сергея Николаевича Ермолова. Материалы о втором священномученике из Новосибирска — Иннокентии Кикине — готовятся к публикации в следующих номерах журнала.

Священномученик Николай родился 11 ноября 1874 года в селе Секретарка Бугульминского уезда Самарской губернии в семье псаломщика Алексея Ермолова.

Поступив в Самарскую Духовную семинарию, Николай Ермолов окончил ее в 1897 году и был определён псаломщиком и учителем в городе Бугульме. В 1900 году он был рукоположен во священника и служил сначала в Белебесском уезде Уфимской губернии, а в 1906 году был переведен в село Байки Бирского уезда той же губернии.

После революционных событий 1917 года в стране началась гражданская война. В 1919 году

вместе с отступающей Белой армией отец Николай вместе с семьёй отправился в Сибирь. В 1920 году он был определён на служение в храм в селе Доронино Барнаульского уезда. В 1924 году отец Николай был назначен настоятелем Никольской церкви села Ордынского Новосибирской епархии. В этом храме отец Николай прослужил до дня своего ареста в 1937 году. В 1928 году отец Николай был удостоен сана протоиерея.

За усердное служение Церкви Христовой и мужественное противостояние обновленческому расколу священноначалие назначило его благочинным Ордынского округа.

Во время очередной волны беспощадных гонений на Русскую Православную Церковь протоиерей Николай Ермолов был арестован 27 июля 1937 года и заключён сначала в камеру предварительного заключения при Ордынском отделении милиции, а потом переведён в тюрьму в городе Новосибирске.

В ходе следствия отец Николай указал на свои ранние аресты, однако в новосибирских архивах не обнаружилось каких-либо следственных дел по обвинению отца Николая Ермолова, кроме дела 1937 года.

На всех допросах отец Николай отрицал свою виновность в предъявленном ему обвинении. В ходе допросов и очных ставок он не назвал никого как участника контрреволюционных организаций.

Постановлением Тройки УНКВД Запсибкрая от 1 октября 1937 года протоиерей Николай Ермолов был приговорён к расстрелу и расстрелян 26 октября 1937 г. в Новосибирске.

Президиум Новосибирского областного суда в августе 1958 года отменил Постановление Тройки УНКВД 1937 года и дело в отношении Н. А. Ермолова и других обвиняемых по данному делу было прекращено за отсутствием состава преступления.

Таким образом, протоиерей Николай Ермолов не состоял в расколах и противоцерковных группировках, всю свою жизнь до самой мученической кончины он служил Богу и Церкви. В ходе следствия он не признал себя виновным в антигосударственной деятельности. Показания протоиерея Николая Ермолова не могли служить материалом для обвинения и причиной ареста, страданий или смерти других лиц.

Воспоминания о моём отце

Сергей Николаевич ЕРМОЛОВ, младший сын протоиерея Николая Алексеевича Ермолова

Первые годы жизни в Сибири нашей семьи, болезнь и первый арест папы

Причиной нашего отъезда из села Байки Уфимской губернии (современный Башкоротостан — прим. ред.) стали бои между белой и красной армией вблизи нашего села. Пушечные выстрелы вызывали у нас страх. Летом 1919 года в село вошёл отряд красного командира Азина и учинил расправу. Были убиты несколько человек — зажиточных крестьян, в том числе и староста села Александр Тимофеевич Безденежных — хороший знакомый нашей семьи. У него было четверо детей, да и у других были дети. Приговорённые к расстрелу упросили Азина исповедоваться перед смертью. Был приглашен мой отец — священник Николай Алексеевич Ермолов. Он обратился к Азину с просьбой заменить расстрел выплатой денежной контрибуции. Но их расстреляли прямо на площади возле церкви.

В соседних селах были и другие отряды красных. Азин в декабре 1919 года дошел до села и железнодорожной станции Чернушка Пермской губернии. В этом селе тоже расстреляли около 10 человек. Был убит дедушка моей жены Иван Данилович Абашеев. Его расстреляли как зажиточного крестьянина. Мёртвых закопали в снег на окраине села. Родные смогли похоронить их, только когда отряд уехал.

У Абашеева была жена Мария Прокопьевна и три дочери: Татьяна, Варвара и Наталья. Мария Прокопьевна воспитала внучку Надежду — мою жену, а Варвара стала моей тёщей. Земли у них было мало, всего 2 гектара. На Урале тогда землю давали только на мужчин, и поэтому приходилось арендовать земли для посевов. Основной доход Абашеев получал от доставки жерновов на мельницы окружающих деревень. Один жернов могли поднять только пять или шесть человек. Но у Абашеева была сильная лошадь, которая могла возить по 2 жернова. Дороги были плохие, часто из-за тяжести ломались колеса и сани. А возить приходилось за 100 километров.

Когда мы приехали в Новосибирск, папа получил назначение в село Томилово вторым священником, так как вблизи от города свободных мест не было. В это время в Сибири отношение к религии было нормальное, и службы проходили во всех церквях.

В Томилово мы приехали в конце ноября 1919 года. Поселили нас к хозяевам, жившим рядом с церковью. Помню, как хорошо была освещена церковь в Рождество Христово. Видно было в окно. Хозяева были хорошие, добрые. Мы пользовались посудой и немного постельными принадлежностями. Вскоре освободилось место в селе Доронино, так как священник уехал в село Кукушкино.

За нами из Доронино приехали два паренька на четырех лошадях. Привезли много тулупов. Мы все очень образовались, так как у нас была только осенняя одежда и вещей было мало. Папа решил вперед послать одного паренька и моего брата Серафима, чтобы они могли затопить печи, так как дом, куда мы едем, долгое время пустовал. Мы же все разместились на трех остальных подводах. Дом был церковный и состоял из трёх комнат и кухни. Когда мы зашли в дом, то увидели, что в нём пусто, остались только стол и четыре табуретки. Утром к нам стали приходить люди и удивлялись нашей бедности. Некоторые стали приносить нам посуду и продукты питания. Папа и Серафим из досок сколотили топчан и поставили на четыре чурбака. Вскоре нам принесли железную кровать. Магазины в те годы не работали. Некоторые купцы уехали, а другие припрятали свои товары. На какое-то время деньги потеряли цену — всё оценивалось продуктами.

В начале лета 1920 года папа заболел. У него на шее образовался нарыв, который все увеличивался, ему стало трудно дышать. При этом в радиусе 60 км от Доронино не было ни одного фельдшера. Узнали, что в какой-то деревне появился солдат, работавший в госпитале, и попросили знакомого съездить за ним. Осмотревши больного, он сказал: «К сожалению, не чума». Мама сразу поняла, какого специалиста привезли. Очевидно, он слышал слово «к сожалению», а применил неудачно. В те годы и чума была.

Услыхали, что в другом селе появился какой-то медработник. Съездили за ним. Папе становилось все хуже. Решили разрезать нарыв, чтобы выпустить гной. Чем он пользовался, я не знаю, но когда резанул, папа крикнул. Гной с кровью брызнули. Папа уснул, но когда проснулся, рот был искривлен и после этого так и остался на всю жизнь.

Мама несколько раз в день промывала ранку, которая плохо заживала, так как лекарств не было. На бинты Мама с Ниной порезали какую-то рубашку. Потом их стирали, кипятили. Мыло с большим трудом покупали в обмен на яички. У нас были куры. Иногда в село приходили торговцы и в корзинах приносили спички, мыло, иголки, гребень. Все это меняли на яички и топленое масло. Болезнь не повлияла на голос папы, он хорошо говорил и пел.

В сентябре к нашему дому подъехали на тарантасе и двое верхом на лошадях. Были военные, зашли в дом, сделали обыск. Не нашли ничего. Военный с наганом в кобуре объявил, что папа арестован и должен собираться. Папу посадили в тарантас, рядом сел командир. Солдаты в шинелях, на спине винтовки. У папы шея была забинтована. Увезли как большого преступника. Папа потом рассказывал, что в Новосибирске сразу поместили в тюремный госпиталь. В нём он пробыл всё время, пока не освободили весной 1921 года.

Как жила наша семья без папы, когда он был в тюрьме

Нам жилось очень трудно. У нас не было в запасе дров и продуктов питания. Осень была дождливая. Мама попросила у знакомых лошадь и поехала с Серафимом в ближайший лес собирать валежник. Около Доронино растёт только лиственный лес. Хвойный лес растёт только над Коураком. Начался дождь, но они продолжали собирать сучки и вершинки от увезённых деревьев. Привезли домой три воза. У мамы отвалилась подошва у ботинка, подвязала верёвочкой. Ноги у обоих промокли.

Мама умела хорошо вязать спицами и крючком. Чтобы заработать на еду, она стала вязать шали и шарфы. В продаже новых ниток не было. Нам приносили старые шали и шарфы, Нина начинала разматывать, а потом передавала нам с Володей. Я держал шаль, а Володя нитки сматывал в клубок. Мама с Ниной, а иногда и Сара, вязали. Я сейчас часто это время вспоминаю. За работу нам приносили разные продукты питания, соль, керосин, посуду. Цену мама не назначала, а говорила: «Сколько дадите». Некоторые расплачивались недобросовестно — горшком молока или куском масла. Считали, что нам это легко даётся. Иногда Нина жаловалась, что спина устала или глаза устали. Освещение было плохое, иногда пользовались коптилкой — пузырком от чернильницы с керосином, в который вставлена узенькая тесьма. Керосин был большим дефицитом.

В тюремной больнице папа находился 9 месяцев. Допросов не было и обвинений не предъявляли. В конце мая 1921 года в больницу пришли представители власти и спросили, кто умеет ухаживать за пчёлами. Папа сказал: «Я оканчивал курсы пчеловодства и имел своих пчёл». Ему сказали собираться и выходить. Увезли из тюрьмы и дали папе свидетельство «Инструктор пчеловодства». В стране очень много отобрали у зажиточных крестьян пчёл и отдали в коммуны. Неумелое обращение с пчёлами привело к тому, что много пчёл погибло. Власти решили искать специалистов даже в тюрьмах.

Из Новосибирска он на перекладных — почтовых лошадях — приехал в Доронино. Дома был три дня. Уехал в Каурак и стал ездить по пчельникам. Ночевал на пчельниках. Иногда ночью на пчельник заезжал отряд, который чинил расправу над зажиточным населением. Они были полными хозяевами волости, брали мёд, сколько им надо. Когда пили чай, вели разговор между собой, как расправлялись с «врагами народа». Было жутко слушать. Инструктором папа был, пока пчёл не поставили в омшаник на зиму.

Очень тяжёлыми и опасными для жизни духовенства и зажиточного населения были 1921—1922 годы. Были убиты тысячи безвинных людей без всякого суда. Приходили ночами во время буранов. В Доронино при нас были убиты пять человек. Наша семья жила в большом страхе.

К нам приходили дважды, ломились в двери сеней. Мы всей семьёй залезали в подпол с лампой. В крышке подпола было вдёрнуто кольцо, в которое продевалась веревка, за неё держались, чтобы не могли открыть, если попадут в дом. Брали топор для обороны. Стучавшие в сенную дверь примерно полчаса стучали и уходили. Утром мы по следам видели, что приходили 3 человека. В конце 1922 года, когда мама стала учительницей, нам секретарь парторганизации Калюжный рассказал, что приходили они, чтобы убить нашего отца. Он смог уговорить своих товарищей уйти.

Когда мы приехали в Доронино, школа не работала. В школе крыши не было, сгорела. Осенью 1922 года в нашем доме открыли школу, заняли две комнаты, нам оставили одну — маленькую. Кухня стала общей. Мама стала техничкой (топила печь и мыла полы). Через две недели учительница узнала, что у мамы педагогическое образование и добилась назначения мамы учительницей, а сама уехала. За работу учителям в те годы платили зерном или мукой. Она проработала два года. Волостное (районное) начальство предлагало ей разойтись с мужем-священником, но она отказалась. После этого родители решили уехать из Доронино. Папу назначили в село Ордынск.

Как при Советской власти боролись против религии в Новосибирской области

До 1930 года в Ордынском районе было 15 церквей. Постепенно их закрывали, арестовав священников под разными предлогами. Опишу один.

Не помню точно, в каком году это было, где-то между 1931 и 1933 гг., осенью. В селе Козиха был престольный праздник. Священник, отец Василий Краснопёров, пригласил для торжественной службы священников из соседних сёл. Из Верх-Ирмени — отца Ивана Салмина, из села Красный Яр — Василия Акципетрова, из села Пичугово — Николая Назарова (он учился с папой в Самарской семинарии). После службы они пришли обедать в дом Краснопёрова. Во время еды к ним пришел пьяный местный коммунист и стал лезть к столу, мешая сидящим. Отец Василий (хозяин) смог вытолкнуть его в сени и закрыть крючок. В сенях было окно. Пьяный голой рукой ударил по стеклу и поранился, полилась кровь. Он выбежал на улицу и стал кричать: «Попы хотели меня зарезать». Через два дня всех четверых увезли в Новосибирск. И больше о них ничего не известно. Эти подробности мы узнали от жены отца Василия Краснопёрова. Папу тоже приглашали на эти торжества.

Каким был мой отец

Он был энергичным, деловым и справедливым. Эту особенность в его характере заметил архиепископ Уфимский Андрей. По национальности он был татарин. Отец его был князем и жил в Казани, а сын принял Православие и стал монахом. В Уфу приехал уже архиепископом. Мы тогда жили в селе Байки. Папу он назначил духовным следователем. Когда поступала жалоба на какого-нибудь священника Бирского уезда, архиепископ посылал туда папу разобраться в ситуации. Чаще всего папа примирял спорящие стороны.

В Ордынске папу тоже назначили духовным следователем. Священники окружающих сел папу уважали, приезжали за советом, с некоторыми он дружил.

Летом 1927 года Ордынск посетил Митрополит Никифор, жил у нас 3 дня, провел службы в обеих церквях (Покровской и Никольской). Было ему тогда больше 80 лет. Приехал он на пароходе в сопровождении протодьякона по фамилии Троц, с красивым, сильным басом. Такого замечательного голоса я больше никогда не слышал. Митрополит Никифор позднее, в 30-е годы, папе подарил свой портрет с личной подписью. Этот портрет и сейчас хранится у нас. Папа был очень грамотным человеком с красивым каллиграфическим почерком. Мог бы быть учителем русского языка. В 1922 году, когда мама стала учительницей в Доронино, в продаже учебников не было, папа для неё, а также и для нас написал учебник грамматики (по памяти).

Он был добрым. Не назначал плату за крещение, молебен, панихиду и прочие службы, а говорил: «Сколько можете». Если знал, что это бедный человек или семья, то совсем ничего не брал. Старался еще чем-то помочь, чем мог. Помнится, папиного брата, священника Павла Алексеевича Ермолова, жившего в Оренбургской области, арестовали в 1933 году, его семью выселили из дома, отобрали корову. Было у них четверо малолетних детей (от 3 до 12 лет). Жена с детьми поселилась в землянке. Жить им было очень тяжело. Папа с мамой, узнав об этом, каждый месяц им посылали посылки с сухарями. Разрешалось посылать только одну посылку в месяц до 8 кг. Муку нельзя было посылать. Это продолжалось до 1936 года. Они писали нашим родителям: «Когда получим вашу посылку — для нас радостный праздник».

Втридцатые годы были арестованы и погибли в тюрьмах четверо близких родных: Павел Алексеевич Ермолов — священник, папин брат, Павел Иванович Похваленский — священник, брат мамы, Дмитрий Иванович Похваленский — профессор Саратовского ветеринарного института, брат мамы, Алексей Федорович Кузнецов — священник, зять мамы (его жена — сестра мамы — Пелагея Ивановна Похваленская).

В отношении двух приходов в селе Ордынск скажу следующее. Покровскую церковь построили около 1910 года. Священником тогда был отец Григорий Догаев. Население о нем рассказало, что он был очень энергичным, принимал активное участие в сборе средств для строительства церкви и церковных домов. В Никольской церкви тогда служил отец Иван Колмыков. Очевидно, до освящения Покровской церкви они оба служили в Никольской. В приход Покровской церкви входила часть села и деревня Вагайцево. В 1918 году отец Григорий куда-то уехал. Настало такое время, что вряд ли кто-то стал бы хлопотать о новом священнике. Покровская церковь была большая и холодная. Решили с шестой недели Великого поста в ней служить и до Покрова. Потом эту церковь закрыли и служба проводилась в Никольской церкви до 6 недели Великого поста. Так служили до 1933 года, когда Покровскую церковь взяли под клуб. В Никольской церкви папа служил до ареста в 1936 году 28 июля.

Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения от 28 июля 1937 г.

«Я врио Нач. Ордынского РО НКВД сержант г/б Чуркин, рассмотрев следственный материал по делу и приняв во внимание, что граждане Ермолов Николай Алексеевич, Кикин Иннокентий Арсеньевич, Косырев Григорий Никитич и Павлов Евграф Павлович достаточно изобличаются в том, что по обоюдному сговору между собой вели активную организованную контрреволюционную работу, группируя вокруг себя недовольные и кулацкие элементы. Широко распространяли среди населения контрреволюционную агитацию за поражение СССР в будущей войне, распространяли провокационные слухи о скором падении сов. власти. Формировали повстанческие элементы на случай войны для ослабления тыла внутри страны и организовывали диверсионные акты в колхозах.

Постановил:

Ермолова Н. А., Кикина И. А., Косырева Г. Н., Павлова Е. П. привлечь в качестве обвиняемых по ст. 58–10–8–11 УК РСФСР, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей при КПЗ Ордынского РО НКВД.»

Из протокола допроса протоиерея Николая Ермолова от 15 сентября 1937 г.

— К какому церковному течению вы при надлежите?

— Я принадлежу к староцерковному течению, во главе руководства которого стоит по Западно-Сибирскому краю архиепископ Сергий (Васильков). По СССР течение староцерковников возглавляет Московский и Коломенский митрополит Сергий (Страгородский).

— Перечислите ваших близких знакомых из церковнослужителей.

— Имею близких знакомых из служителей культа: священника села Каменка Иннокентия Кикина, священника Усть-Алеусской церкви Павлова и священника Верх-Алеусской церкви Григория Косырева. В городе Новосибирске знаком с архиепископом Сергием (Васильковым), его секретарём священником Александром Аристовым...

— При каких обстоятельствах вы с ними познакомились?

— Священника Иннокентия Кикина знаю с 1924 года с момента моего вступления в обязанности священника, я сделал к нему визит, потом он ко мне. Он часто бывает в Ордынске по церковным делам и заходит ко мне. Я его также посещаю два-три раза в год...

— Следствию известно, что вы в 1920 году за контрреволюционную повстанческую деятельность были арестованы. Дайте показания по данному вопросу.

— В 1920 году в районе села Колывань началось восстание, направленное к свержению советской власти. Я в это время был в селе Доронино в ста сорока километрах от Колывани. В этом контрреволюционном восстании против советской власти я участия не принимал, но арестован был, а за что, для меня не было известно. Все время ареста я был болен и находился в больнице без допроса и был освобожден.

— Следствию известно, что вы привлекались за противодействие мероприятиям советского правительства.

— В 1933 году Ордынским сельсоветом был наложен на меня налог. Я должен был в трехдневный срок сдать государству сто килограмм мяса. Но я этого не выполнил и меня арестовали, просидел два месяца и был освобожден...

— Следствию известно, что в 1919 году вы бежали с колчаковскими войсками при их отступлении. Дайте показания.

— Из села Бойково Бойкинского района Башкирской республики я действительно выехал в момент отступления колчаковских войск, боясь того, чтобы партизанские отряды не причинили мне и моей семье насилия, и прибыл в город Новосибирск в последних числах ноября 1919 года. Дальше я отступать не стал, потому что в городе Новосибирске жил в это время мой брат...

— Следствием установлено, что вы являетесь руководителем контрреволюционной повстанческой организации, созданной вами из числа церковников в Ордынском районе. Дайте показания по этому вопросу.

— Руководителем повстанческой контрреволюционной организации я не состоял и даже об этой организации ничего не знал и не слышал и контрреволюционной деятельностью никогда не занимался.

— Вы врёте. Следствие требует от вас правдивых показаний.

— Я следствию даю правдивые показания.

— В контрреволюционной деятельности и создании контрреволюционной повстанческой организации из числа церковников вы изобличаетесь свидетельскими показаниями.

— Повстанческой контрреволюционной организации я никакой не знаю и поэтому изобличающих свидетельских показаний в отношении меня быть не может, и прошу вызвать тех свидетелей, которые меня могут изобличить в контрреволюционной деятельности.

Через два дня допрос был продолжен. Следователь зачитал отцу Николаю лжесвидетельства против него одного из арестованных вместе с ним священников, которого он хорошо знал. Но и это не сломило отца Николая.

Между лжесвидетелем и отцом Николаем на следующий день была устроена очная ставка, на которой отец Николай не признал возводимой на него лжесвидетелем и следователем клеветы. Отец Николай не отрицал, что встречался со лжесвидетелем, разговаривал с ним о тяжёлом положении духовенства при советской власти и «выражал своё недовольство местными органами советской власти, которые искривляют советские законы».

Существование контрреволюционной организации, в создании которой обвинялся отец Николай, а также обвинение в распространении листовок антисоветского содержания он категорически отверг.

Через два дня, 20 сентября, отцу Николаю была устроена очная ставка со свидетельницей, которая оговорила его в том, что он якобы готовил поджог паровой мельницы в колхозе «Сибирское Красное Знамя» и начальной школы в деревне Ирменка. Эти показания лжесвидетельницы отец Николай также категорически отверг. В этот же день состоялся еще один допрос.

— Вы признаёте себя виновным в предъявленном вам обвинении? — закончил допрос следователь.

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении совершенно не признаю.