ЕСТЬ НА УРАЛЕ РЕКА КОСЬВА

Я.С. ДЖАМБИНОВ

В последних числах января 1944 г. 248-я стрелковая дивизия, входившая в состав 28-й армии, стояла в обороне недалеко от г.Никополя, на южном направлении Никопольского плацдарма.

В ночь с 24 на 25 января нашу дивизию, потерявшую часть личного состава в боях местного значения, сняли с передовой и направили на кратковременную передышку и для пополнения.

И вот однажды после обеда прибежал в расположение нашего третьего взвода ПТР (противотанковых ружей) связной от командира 302-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона и сказал, обращаясь ко мне: "Товарищ сержант, вас вызывает командир дивизиона. Приказано захватить все личные вещи и личное оружие". "Зачем же меня одного вызывают?" — полюбопытствовал я у солдата-связиста. На мой вопрос посыльный, пожав плечами, сказал: "Не знаю. Мне ничего не говорили".

Я быстро собрался и направился в штаб дивизиона. Войдя в помещение штаба, я, как требует воинский устав; доложил, что сержант такой-то явился по вызову. Выслушав меня, майор А.М. Гулевский кратко изложил цель вызова: "Товарищ сержант, по решению нашего правительства во всех республиках формируются национальные воинские подразделения. Для обучения личного состава вновь формируемых воинских частей нужны командиры всех рангов. Вам, младшему командиру, имеющему опыт боевых операций, как говорится, и карты в руки. Предлагается вам отбыть в распоряжение Уральского военного округа, где идет формирование воинских частей из числа уроженцев вашей автономной республики. Сдайте на склад личное оружие, возьмите у начпрода сухой паек и направляйтесь в штаб 248-й стрелковой дивизии".

На мое искреннее желание остаться в родном дивизионе, в котором я находился с первых дней его формирования, майор ответил категорическим отказом: "Жаль вас отпускать, но оставить в дивизионе не могу, обязан по долгу службы выполнить приказ старшего начальника".

Быстро исполнив прощальные процедуры, я с легким вещмешком на плече направился в штаб 248-й стрелковой дивизии, который располагался в соседнем селе.

В 302-м дивизионе к тому времени из калмыков я был один. К моему приходу в штабе дивизии в ожидании дальнейших распоряжений находились четверо солдат калмыцкой национальности. Как и я, никто из них не знал истинную причину нашего отзыва с фронта. Из штаба дивизии мы направились в штаб 28-й Армии. Здесь уже собралось около взвода солдат и младших командиров. Дальше наш путь лежал в г.Мелитополь — конечный сборный пункт, где должны были сосредоточиться направляемые в распоряжение Уральского военного округа фронтовики-калмыки. В этом городе калмыков-фронтовиков рядового и сержантского состава собралось несколько сотен. И здесь впервые я услышал от соладата-калмыка железнодорожных войск печальную весть о том, что всех калмыков выселили в Сибирь и что Калмыцкой

автономной республики больше не существует.

Собранных из частей и соединений 4-го Украинского фронта калмыков погрузили в товарные вагоны. Через несколько дней наш эшелон прибыл в небольшой уральский городок Кунгур. Временно разместили в местной православной церкви, И здесь произошел неприятный инцидент. Через некоторое время сюда привезли из Сталинграда солдат-калмыков 1926 года рождения. Сопровождавшие их лейтенант и солдаты получаемый в пути следования на весь эшелон сухой паек не полностью распределяли между людьми — часть крали, а потом обменивали на железнодорожных станциях на самогонку.

По прибытии в Кунгур многие солдаты-новобранцы из Сталинграда встретились с родными и знакомыми и рассказали им о проделках команды сопровождения. И, естественно, у нас, фронтовиков, возникло желание разобраться в причинах столь неэтичного поступка. Но лейтенант из команды сопровождения вместо того, чтобы объясниться и попросить извинения, стал грубить и угрожать оружием. Инцидент этот стал известен начальству местного воинского гарнизона. И оттуда незамедлительно прибыл майор средних лет. Он, собрав нас, сказал, что был сам фронтовиком и хорошо понимает душу и сердце, характер и настроение своих братьев по оружию. Призвал он нас к благоразумию и спокойствию. Обещал, что офицер, допустивший столь неблаговидный поступок, будет наказан. Не успел майор закончить свою небольшую речь, как начался концерт: заиграл эстрадный оркестр, запела певица, начал демонстрировать свои фокусы иллюзионист.

Майор совершенно правильно поступил, пригласив к нам эстрадный оркестр. Веселая, жизнерадостная мелодия сыграла свою положительную роль: повеселели лица фронтовиков, потеплели их души и сердца. После недавней артиллерийской канонады и душераздирающего звука падающей на голову бомбы услышать бодрящие мелодии эстрадного оркестра было для нас, фронтовиков, сущим праздником. Инцидент, происшедший в церкви, вскоре был забыт.

После кратковременного отдыха мы оставили Кунгур и прибыли на станцию Половинка. И отсюда по автолежневой дороге, по глубокому рыхлому снегу нас походным строем повели на конечный пункт следования — Широк-строй, а точнее на строительство Широковской ГЭС. Прошагав более десятка километров, мы прибыли на свое временное местожительство. Вначале нас разместили в полуземляных бараках. То, что я увидел своими глазами, рассеяло в прах слова командира нашего дивизиона майора Гулевского о национальных воинских формированиях. Стало ясно, что нас пригнали на стройку.

Начались трудовые будни, а вместе с ними — наши беды. Работа была не из легких. Долбали каменистый горный грунт, копали котлованы и траншеи под эстакады, возили грунт и бетон в "тело" плотины. Орудиями труда были лопаты, тачки, ломы, кирки. Кормили неважно.

Хочу привести такой пример. Старшего сержанта П.В. Хомутникова на Широкстрое я знал очень хорошо, были мы с ним товарищами. Некоторое время я был производственным десятником и обслуживал взвод Петра Васильевича. Ребята его копали вручную траншею под эстакаду на левом берегу р.Косьвы. Когда пришел вызов на его имя из штаба 1-го Украинского фронта, Петра Хомутникова отправили сначала в Кизел, где находилось Управление Широкстроя. И там Петр задержался больше месяца. Мы, конечно, недоумевали: "Почему?". И только в 1958 г. уже здесь, на родине (а жили мы с ним в Целинном районе), Петр Васильевич так объяснил мне причину задержки:

"В Кизеле более месяца меня усиленно кормили, доводили, как говорится, до кондиции, одели в новенькое солдатское обмундирование, а потом уж разрешили выехать в распоряжение штаба 1-го Украинского фронта".

Тяжелый физический труд и неважное питание подтачивали здоровье бывших фронтовиков. Спустя немного времени из-за истощения организма начали некоторых бывших фронтовиков по состоянию здоровья списывать. Отпускали, как говорится, куда глаза глядят. Многие не знали, где находились их семьи, родственники, нужно было их искать, начиная от Урала до Сахалина и во всей Средней Азии. Для слабого человека занятие это было не из легких. Тяжелые условия жизни и работы были причиной болезни и смерти многих калмыков-фронтовиков — строителей Широковской ГЭС. Я более двух месяцев лечился в Широковской больнице. Умер там мой земляк, учитель Бадма Муев, погиб во время взрыва горной породы мой однокурсник, учитель Эрдни Намруев из Лагани. У обоих были семьи. Умер там старшина кавалер ордена Красного Знамени Пюрвя Джалхаев из Малых Дербет и другие.

И ребята начали искать выход из создавшегося положения. Выход был один — бежать на фронт. У некоторых попытка бегства окончилась неудачей. Но некоторым счастливцам удалось добраться до фронта. К примеру, Мукубен Араев. Он в один из зимних дней 1944г. вместе с группой бывших фронтовиков расчищал железнодорожные пути на одной из станций. И в этот день тут сделал кратковременную остановку воинский эшелон, следовавший на фронт с военным грузом, пушками и танками. Мукубен Араев в группе сопровождения эшелона увидел своего фронтового командира. Офицер, узнав своего бывшего солдата, крикнул: "Что тут делаешь, Михаил? Какими судьбами оказался здесь?". "Объяснять долго. Забери меня, командир, с собой. Хочу воевать, обо всем потом расскажу", — сказал Араев.

Выслушав Мукубена, офицер сказал: "Бросай все к чертовой матери! Давай залезай к нам в вагон — беру тебя с собой!"...

Так Мукубен Араев снова оказался в числе тех, кто громил немецко-фа-шистскую орду. На подступах к Кенигсбергу в одном из боев Араев был тяжело ранен и вернулся к родным без одной ноги. Несколько лет тому назад бывший фронтовик Мукубен Араев, тяжелой ценой доказавший, что он, как и все калмыки-фронтовики, дорожит своей Отчизной, скончался.

Бежал на фронт ныне покойный Тюрбя Лиджи-Гаряев со своими товарищами. Войну закончил он в Праге. В распоряжение штаба 1-го Украинского фронта после неоднократной настойчивой просьбы был отозван старший сержант Петр Хомутников — сын В.А. Хомутникова. Помог ему в этом О.И. Городовиков.

Я помню точно: со ст.Половинка Петр Хомутников отправил в Москву на имя О.И. Городовикова три письма, В каждом из них он просил Оку Ивановича помочь ему вырваться из Широкстроя. До адресата дошло одно письмо. И оно помогло Петру летом 1944 г. покинуть берега уральской реки Косьвы и выехать на фронт.

А Бориса Бадаева, командира роты строителей Широковской ГЭС, вызволил из Широкстроя его бывший командир Герой Советского Союза майор Кузнашвили. и не без его помощи Борис Бадаев служил в авиационных частях до 1947 г.

У нас всех тогда было единственное желание — вернуться на фронт, влиться в семью своих боевых товарищей. Каждый рассуждал примерно так: "Чем влачить жалкое существование здесь, на безвестной реке Косьве, лучше уж

погибнуть на фронте за Родину".

Весной 1945 г. во исполнение приказа НКВД СССР начали отпускать калмыков-фронтовиков из Широкстроя, "для соединения с семьями". К этому времени мы уже приблизительно знали, где и в каких областях, краях искать своих родных и близких. Демобилизация затянулась до середины лета. Я несколько дней находился в Кизеле в Управлении Широкстроя, выписывал маршрутные листы отъезжающим.

Начинался -новый этап нелегкой жизни. В Сибири, а точнее в Красноярском крае, где я прожил 12 лет, я числился, как и все калмыки-фронтовики, спецпереселенцем. В соответствии с этим социальным положением местные руководители строили свои отношения с нами. Были ограничены по отношению к нам, спецпереселенцам, конституционные права на труд, свободу передвижения, образования. Моя покойная супруга Е.А. Джамбинова, учительница по профессии, не могла устроиться на работу по своей специальности. Я сам хотел поступить на заочное отделение Красноярского педагогического института, но мне было вежливо отказано. Правда, с августа 1945 г. по май 1957 г. я работал учителем Первомайской восьмилетней школы.

Все калмыки, в том числе и мы, фронтовики, находясь на спецпоселении, не теряли надежду на торжество справедливости. И эта светлая надежда была воплощена в решениях исторического ХХ-го съезда КПСС, разоблачившего культ личности Сталина и восстановившего автономию калмыцкого народа.

Началось возвращение калмыков в родные места. Долгие годы тосковавшие по родной степи, многие калмыки уехали на родину. Так, по крайней мере, случилось у нас в Первомайском совхозе. Здесь проживало около 50 семей — уроженцев Юстинского района. В июне 1957 г. я со своей семьей прибыл в Элисту.

Дорогой мой читатель, дорогие ветераны, помните, что на Урале есть река Косьва и что на этой реке вращаются турбины Широковской ГЭС, вырабатывая свет и тепло для людей. Предлагаю соорудить обелиск в память фронтовикам-калмыкам, ушедшим из жизни во времена культа личности Сталина.