Четверть века не ночевал я в камере, но за это время не успел соскучиться по жёстким лежанкам. Однако камера неохотно отпускает своих сидельцев и даже через много лет пытается их вернуть обратно.

По 31-м числам во многих городах России проводятся акции в защиту 31-ой статьи Конституции. В этот день я всегда прихожу на Дворцовую площадь. Думаю, что это место подходит для подобных акций больше, чем крохотная площадка у Гостиного двора. На площади я нацепляю значок с цифрой 31, иногда беру в руки плакаты с той же цифрой и вступаю в пререкания с омоновскими офицерами. За всё время подобных акций меня ни разу не задерживали.

31 мая сего года в 19-00 я, как обычно, со стороны Миллионной подходил к Дворцовой площади. Около Зимнего дворца уже собралось человек 40-50. В центре стоял Иосиф Скаковский с мегафоном и читал стихи Мандельштама. Только я приблизился к митингующим, как из автобуса выскочила толпа омоновцев. Они взяли в кольцо меня и ещё нескольких первых попавшихся демонстрантов. Я не успел даже нацепить значок с цифрой 31, как двое омоновцев схватили меня под руки и потащили к милицейскому автобусу. Я предъявил им удостоверение журналиста «Посева», но они на это не отреагировали. Всех нас, попавших в окружение, препроводили в автобус. Всего задержали десять человек. Больше омоновцы никого, в т. ч. организаторов акции, не тронули – видимо, план по задержаниям был выполнен.

Сначала нас отвезли в 79-е отделение милиции на Гагаринскую. Вскоре появились правозащитники Габуния, Евдокимова, Полякова и Шнитке. Они передали нам в автобус воду. Мест в камерах 79-го отделения на всех не хватило, и пять человек, в том числе и меня, отправили в 76-е отделение на Мытнинскую. Там на нас принялись составлять протоколы об административных правонарушениях. Это было весьма трудоёмким делом. Молодая ментовка, занимавшаяся оформлением бумаг, недовольно бубнила: «Ненавижу 31-ое…». Похоже, заниматься подобной работой по 31-м числам ей уже приходилось.

Всем задержанным были предъявлены одинаковые обвинения по двум статьям Административного кодекса: ст. 19. 3, ч. 1 и ст. 20. 2, ч. 2. (участие в несанкционированном митинге и неподчинение законным требованиям милиции). В выданной мне копии протокола сказано: «31. 05. 2011 года в 19:10 часов минут на Дворцовой площади г. Санкт-Петербурга был задержан гр. Долинин В.Э., который добровольно находился в массе граждан, организовавших и проводивших в указанном месте не согласованный митинг для публичного выражения своего мнения по поводу актуальных проблем общественно-политического характера, а именно: защита конституционного права на свободу собраний, митингов и демонстраций, шествий и пикетирований. При этом гр. Долинин В.Э., как и другие участники массового мероприятия, скандировал лозунги: Свободу демонстраций, защитим 31 ст. Конституции». На самом деле никто никаких лозунгов не скандировал, в стихах Мандельштама 31-ая статья Конституции также не упоминалась. По всей вероятности, какой-то «мыслитель» готовил документы заранее. Бланки протоколов, одинаковые для всех задержанных, были отпечатаны на принтере и размножены на ксероксе. От руки в протоколы вписывались только фамилии «правонарушителей» и тексты лозунгов.

Любопытно, что первоначальный вариант составленного на меня протокола пришлось забраковать, т. к. в нём неверно указали мой адрес. Этот адрес был взят из милицейской базы данных. В действительности уже восемь лет я зарегистрирован в совсем другом месте, но за эти годы никто не потрудился внести коррективы в базу данных. Как они ищут настоящих преступников при таком бардаке в информационной системе?

Пока шло оформление протоколов в отделение привели наркомана. Это был молодой человек, находившийся в явно неадекватном состоянии. На наркоманском слэнге таких называют «обдолбанными». Пойманный говорил, что «наркотики не употреблял, вернее, употреблял, но давно, а когда именно – забыл».

После оформления протоколов нас заперли в камере. Металлические предметы, часы, мобильные телефоны, ремни и шнурки при этом изымались. Свои часы, скрытые под рукавом рубашки, я не отдал и пронёс в камеру. Вместе со мной заключение разделили Чарушев из «Солидарности» и Юрьевский, знакомый мне по «Мемориалу». Стены камеры были украшены надписями арестантов, побывавшими в этом помещении до нас. Одна из них, нацарапанная карандашом, меня особенно умилила. На стене было написано: «Менты – козлы и пидарасы». Точно такие же надписи 25 лет назад встречались мне на пермской пересылке. На душе стало теплее.

Ночью в отделение милиции время от времени приводили то бомжей, то гастарбайтеров, но их не задерживали надолго и в камеры не сажали. Это была очень пёстрая публика разной степени оборванности. Когда-то на подобных персонажей насмотрелся Максим Горький и так вдохновился, что написал пьесу «На дне».

Только на следующий день, 1-го июня, нас отвезли в мировой суд (участок № 199 на Невском, 84-86). Было уже 16 часов. Я потребовал присутствия адвоката, и судебное заседание отложили на неделю.

Для репрессивных органов успешным завершением и оправданием спецоперации по пресечению «незаконной» акции должен стать обвинительный приговор суда. Чтобы показать бессмысленность этой спецоперации, мне нужно было такого приговора избежать. Я не отрицал, что имел намерение участвовать в демонстрации, но де-факто не успел этого сделать, а неосуществлённое намерение не является основанием для задержания. К тому же я собирался написать репортаж о событиях 31-го мая для журнала «Посев» и, следовательно, имел статус журналиста. Соответствующее удостоверение было при мне.

Кроме меня, на первых двух заседаниях опрашивались свидетели. Со стороны обвинения это были сотрудники милиции, которые составили на меня рапорты. Один из них честно признался, что 31-го мая находился не на Дворцовой площади, а у Гостиного двора. Рапорт он написал в отделение милиции по распоряжению начальства. Другой на Дворцовой площади был, но ничего толком вспомнить не смог. Свидетели защиты, Габриелян от НТС и Скаковский от «Солидарности», заявили, что я был задержан в тот момент, когда только подошёл к группе демонстрантов и в акции на Дворцовой не успел принять участие. Все свидетели дали правдивые показания.

6-го июля состоялось третье и последнее судебное заседание. Оно продолжалось примерно две минуты. Судья объявила, что «дело» прекращено в связи с отсутствием в моих действиях состава административного правонарушения. Постановление суда, однако, я получил только 26-го июля. Задержка была вызвана тем, что моё «дело» затребовала прокуратура. Зачем ей это понадобилось, мне не сказали. Насколько я знаю, ничего подобного с другими подсудимыми не происходило. Возможно, интерес прокуратуры связан с бумажкой из ОСК (оперативно-справочной картотеки) МВД, приложенной к моему «делу». В этой бумажке говорится о моей прошлой судимости, но не указывается, что я реабилитирован. Видимо и через 24 года после освобождения, и через 19 лет после реабилитации я всё ещё нахожусь «под колпаком» у постсоветских «правоохранительных» органов.

Но времена меняются, и за сотрудничество с «Посевом» уже не сажают в лагерь строгого режима. Сегодня такое сотрудничество не тянет даже на административное правонарушение. Всё-таки наша страна не стоит на месте. За четверть века она шагнула далеко вперёд. Или куда-то в сторону.

2011 г.