Пока сидишь под следствием, сокамерники меняются довольно часто. Однажды, перед самым отбоем, в мою камеру привели незнакомого мне немолодого зэка. Я помню только его фамилию – Петухов. Имя и отчество из памяти выпали.

Расспрашивать соседа по камере о его «деле» не принято, а сам он почти ничего не рассказывал. Говорил только, что арестован по обвинению в контрабанде – контрабандисты тогда составляли большинство заключённых Шпалерки. При этом Петухов, как и большинство зэков, утверждал, что ни в чём не виноват. Друг другу мы не доверяли и уклонялись от разговоров о настоящих причинах, по которым оказались за решёткой. О вещах же, не имевших отношения к этим причинам, рассуждали свободно.

Петухов любил итальянскую оперу, знал биографии многих известных певцов. Особенно его интересовали подробности погребения знаменитостей, и он охотно об этом говорил: «Знаете, как хоронили Джильи? Катафалк шёл по улицам, усыпанным цветами».

К коммунистам Петухов относился враждебно и этого не скрывал. Впрочем, в тюрьме все становятся антикоммунистами и антисоветчиками и свои политические взгляды высказывают открыто. Даже бывший член Ленинградского Обкома, сидевший на Шпалерной за взятки, проклинал КПСС и своих вчерашних товарищей: «Я на них всю жизнь вкалывал, а они, сволочи, так со мной поступили…».

Времени для разговоров в камере достаточно, и темы затрагивались самые разные. Петухов часто вспоминал своё детство и молодость. Он родился в Риге в независимой Латвии. Появление советских войск в 1940-м его не напугало. Он даже сдружился с красноармейцами и по их просьбе покупал им выпивку и закуску. Но едва сложившиеся приятельские отношения скоро прервались – по всей Латвии начались аресты. В тюрьме оказались и некоторые знакомые Петухова. Это были совершенно безобидные мирные люди – священники, юристы, лавочники. Новая власть проявила свою сущность. Когда на смену Красной армии в Ригу пришли гитлеровцы, мой сокамерник увидел в них освободителей от большевизма. Он поступил в разведшколу Абвера. Раньше с абверовцами мне встречаться не приходилось и, естественно, было интересно его расспросить.

Пройдя спецподготовку в разведшколе, Петухов ловил советских парашютистов, которых забрасывали на оккупированную территорию. Он рассказывал:

– Пойманных парашютистов перевербовывали и отправляли назад в тыл Красной армии. Мы забрасывали на советскую сторону и своих парашютистов, подготовленных в нашей разведшколе, их там тоже ловили, тоже перевербовывали и засылали к нам. Некоторые по несколько раз переходили туда и обратно.

– Сколько же таких двойных агентов было?

– Много, всех не вспомнить...

– Крутые, однако, повороты в человеческих судьбах. Какие остросюжетные приключенческие фильмы можно было бы снять об этом… Но наши киностудии выпускают на экраны только выдуманные истории про неуловимых штирлицев.

– Не надо смотреть советские фильмы про войну.

– Так нам их здесь, в камере, и не показывают.

– Не жалейте об этом. В жизни всё не так, как в кино.

Летом 1944-го Петухов оказался в Германии. По его словам среди немцев ходили слухи о гибели Гитлера во время покушения Штауффенберга. Открыто об этом говорить боялись. По слухам место диктатора занял его двойник. Известно, что двойники у фюрера были. Много лет спустя Сергей Анатольевич Зезин, эмигрант первой волны, работавший в 1940-х на студии мультфильмов в Берлине, рассказывал мне о попеременных визитах на студию Гитлера, любителя мультипликации, и его двойника. Зезин говорил, что оригинал отличался от копии тем, что слегка приволакивал ногу (последствие ранения в 1-ю Мировую).

По мнению Петухова вождям Рейха было выгодно скрыть гибель фюрера. На него они хотели возложить ответственность за продолжение безнадёжной войны и совершённые нацистским режимом преступления, поэтому тайно захоронили труп Гитлера, а свидетелей его гибели расстреляли. Петухов был уверен, что во дворе Имперской канцелярии в Берлине в мае 1945-го нашли останки двойника. По отпечаткам пальцев личность покойника установить было невозможно – труп сильно обгорел. Я припомнил, что где-то прочёл об опознании трупа диктатора по снимкам зубов, сохранившимся в кабинете его стоматолога. Петухов не считал это доказательством: «Откуда известно, что на снимках зубы именно Гитлера, а не двойника?»

Моего сокамерника арестовали в 1945 в Латвии и осудили по 58-й статье УК. «Следствие закончилось быстро, били не сильно, – рассказывал Петухов, – потом дали срок и целый месяц везли на Север».

Он попал в угольные шахты Воркуты. О лагерной жизни Петухов вспоминал даже с удовольствием. В то время заключённых стали лучше кормить – необходимо было повысить производительность труда, поскольку страна нуждалась в угле. Потом зэкам начали платить деньги, и в лагерях появились коммерческие столовые, где за отдельную плату можно было поесть не хуже, чем на «воле». Заключённые колхозники в коммерческие столовые не ходили – все заработанные деньги они отправляли в деревни своим бедствующим семьям.

С юмором рассказывал он, как получил 15 суток карцера за то, что в присутствии начальника оперчасти вместо общеупотребительного названия НКВД – «энкавэдэ» – ехидным тоном произнёс уничижительное «енкеведе».

Однако годы, проведённые на зоне, не проходят бесследно. Мне запомнились слова Петухова: «Я вернулся домой через десять лет, сразу после «аденауэровской» амнистии. За это время так сильно изменился, что мать смогла узнать меня только по особенной родинке на шее».

В середине 1950-х освобождались многие. Сокамерник рассказал характерный для той поры анекдот:

– Встретились двое:

– Похоже, мы с Вами где-то виделись? – Действительно, Ваше лицо мне знакомо…

– Вроде на конференции в Свердловске? – Нет, точно не там.

– Может, в санатории в Сочи? – Нет, я обычно отдыхаю в Анапе.

– Тогда на симпозиуме в Алма-Ате? – Нет, кажется, в другом месте…

– А, вспомнил! В «Красной Пресне», на пересылке.

Примерно через месяц Петухова перевели в другую камеру. Больше наши пути не пересекались, и о его дальнейшей судьбе мне ничего не известно.

Незадолго до того, как нас рассадили, зашёл разговор о судах и приговорах. Мне суд только ещё предстоял. Я спросил у Петухова, как проходил судебный процесс над ним в 1945-м. Он хмыкнул, вытряхнул из пачки сигарету и сказал:

– Никакого процесса не было. Меня выдернули из камеры в какой-то кабинет, где за столом под портретом Сталина сидели несколько человек, и без всяких предисловий объявили приговор – 25 лет лагерей.

– После вынесения такого приговора, наверное, были в трауре, думали, что жизнь кончилась?

– Да что Вы! Наоборот – готов был от радости прыгать до потолка.

– Не вижу повода для радости.

– Всё просто. В то время таких, как я, ждали всего два варианта – либо 25 лет, либо расстрел. Боялся расстрела, а тут узнал, что буду жить. Был просто счастлив…

Как не понять моего сокамерника? Приговор оставил ему надежду на лучик солнца, на глоток воздуха. Он был счастлив – в сравнении с пулей в затылок 25 лет лагерной каторги казались подарком судьбы.

А ведь и в самом деле – много ли надо для счастья?