Мой устойчивый многолетний интерес к Николаю Николаевичу Урванцеву родился случайно и неожиданно для меня самого. Полстолетия назад в лесу Новгородской области я с сослуживцами наткнулся на избушку. Внутри — только множество книг, и больше ничего. При книгах состояла молчаливая старушка, которая и продавала их в этой странной книжной лавке... Впрочем, расскажу все по порядку.

В 1972 году после окончания 1-го Московского ордена Ленина и Трудового Красного Знамени мединститута (ныне Московская медицинская академия им. И.М. Сеченова) я был призван в ряды Советской Армии. Служил в Калужской области, потом был переведен в Бологое. Продолжил службу начмедом госпиталя в Выползове. Весной 1973 года на санитарной машине я повез в Ленинград солдата срочной службы для госпитализации. Дорога дальняя, утомительная.

В Новгородской области, в 100 километрах от Выползова, остановились по своим делам. Зашли в лес и увидели избушку. Вокруг никого и ничего. Подошли к ней — дверь открыта. Зашли. По стенам прибиты полки из обычных досок, а на них книги. Увидели старушку, очень неразговорчивую, ее невнятные ответы на наши вопросы, что это за книжная изба, ничего не прояснили. Поняли одно: книги можно купить. Я обратил внимание на маленькую книжку: на обложке нарисованы снега, а называлась она «Сквозь пургу». Автор — П. Сигунов (2-е изд. Л.: Лениздат, 1973). Мог я, родившийся в Норильске, не купить ее? Заплатил 15 копеек и приобрел книжку в 95 страниц.

Поехали дальше... Читать начал еще в дороге. Погрузился в описание Гражданской войны, в 1919–1920 годы. Сибирь, Колчак, ставленник Антанты.

Представил, как на Север, обходя колчаковские отряды, пробивается экспедиция Урванцева. А направил его исследовать Таймыр Сибирский геологический комитет по декрету Ленина от 1918 года «Об освоении Северного морского пути». Я был молодым человеком, настроенным романтически, и потому в воображении нарисовал героические картины... Книга мне запомнилась и очень понравилась.

Вскоре в мои руки попали декреты Ленина по здравоохранению. Я снова вспомнил книгу об Урванцеве и написал запрос в Институт марксизма-ленинизма с просьбой выслать копию декрета об освоении Севера. По книге П. Сигунова выходило, что Урванцев был направлен чуть ли не самим Лениным. Ответ меня ошеломил: такого декрета нет, Ленин не направлял Н.Н. Урванцева для исследования Севера. Я был этим разочарован, и на какое-то время за повседневными заботами интерес к этой истории угас. Но он вернулся, когда мне случайно попала на глаза газета «Известия» от 24 января 1973 года.

Там на шестой странице была опубликована статья С.Т. Морозова «Гости золотой свадьбы» ( Позже я узнал, что Савва Тимофеевич Морозов — внук того самого знаменитого купца Морозова, помогавшего революционерам и погибшего от их же рук. В 30-х годах, чтобы избежать репрессий, он убежал на Крайний Север, работал в экспедициях, где познакомился с Н.Н. Урванцевым. Они стали большими друзьями. ). Что меня дернуло написать автору письмо с некоторыми вопросами об Урванцеве?! Вскоре получил ответ, что Николай Николаевич жив-здоров и не лучше ли все эти вопросы задать ему самому. Адрес прилагался.

В один из очередных приездов в Ленинград я позвонил в квартиру Урванцевых. То ли оттого, что я был в форме офицера, то ли еще почему, меня пригласили в дом, напоили чаем. Говорили мы о Севере, я пел дифирамбы Норильску, рассказал, что там родился, окончил школу... Теперь-то я сознаю, что тогда многого не понимал, да и вряд ли мог понять...

Наконец я решился задать главный вопрос, ради которого я и пришел. Я понимал, что архивы не могут ошибаться, но документы могут быть секретными. В ответ Николай Николаевич вдруг лег на диван, отвернулся от меня и сказал: «У меня от наших разговоров разболелась голова. Ты военный врач, служи себе на здоровье. Моя жизнь сложная, что тебе на нее время тратить?» На этом мы и расстались.

Я возвратился в свой гарнизон, в Выползово. Но мысли о Николае Николаевиче не оставляли меня. За его уклончивым ответом мерещились тайны освоения Севера вроде тех, что описаны в романе Б. Каверина «Два капитана». Я начал читать об Урванцеве, об освоении Крайнего Севера. Завязалась переписка с архивами, с участниками экспедиций Урванцева. Я сделал запрос в Библиотеку им. В.И. Ленина, и мне пришло много интересной информации, но ответа, кто послал Урванцева на Таймыр, так и не получил. Ну не мог же он отправиться в столь затратную и трудную экспедицию сам…

Я поделился мыслями с сослуживцем, недавно прибывшим в гарнизон, а затем составил библиографический указатель научных работ Урванцева (позже выяснилось, что он оказался даже более полным, чем у Николая Николаевича), библиографический указатель книг, статей, заметок о нем. Встреч с Урванцевым пока не было, но у меня с ним завязалась переписка. Николай Николаевич присылал мне письма, свои книги. Но я уже не решался задавать ему свой главный вопрос. Думал так: «Вот найду документы и сам ему все расскажу». Поиски свели меня с такими знатоками Севера, как капитан И.А. Ман, В.А. Полуянов, писатели З.М. Каневский, Н.Я. Болотников. В Московском филиале Географического общества СССР я встретил журналиста и писателя Савву Тимофеевича Морозова, со статьи которого в «Известиях» (1973 г.) и начался мой серьезный интерес к Урванцеву. Там же я познакомился с И.Д. Папаниным и многими другими знатоками Севера, в том числе с Дмитрием Шпаро.

Беседы с новым сослуживцем, которого, как я считал, заразил своими поисками, через несколько месяцев закончились забавно. Он признался, что у него-то самого интерес ко мне был чисто профессиональный: его ведомство (понятно какое) поручило ему выяснить, что это за человек рассылает в подозрительно большом количестве запросы в архивы, библиотеки, музеи… И вот теперь он понял, кто я такой и чем занимаюсь. После этого он исчез так же неожиданно, как и появился. Надо же, на такое «дело» полгода угрохал! Лучше бы помог...

Постепенно для меня открывалась непростая биография Урванцева, его исследовательская деятельность. На заседаниях Полярной комиссии Географического общества СССР имя Николая Николаевича стало звучать все чаще. На его вклад в освоение Севера ссылались многие. Я сделался активным пропагандистом его трудов, в результате чего стал действительным членом Географического общества, его Полярной комиссии. До сих пор я действовал от своего имени, порой при получении документов об Урванцеве я проявлял даже какую-то изворотливость. Часто по этой причине я получал уклончивые ответы. Теперь же я посылал запросы от имени общества. И все же архивы неохотно раскрывали свои тайны, потому что я не являлся родственником Урванцева.

В те годы я не знал о Николае Николаевиче того, что могли бы о нем рассказать те, кто с ним общался и работал. Свои поиски я начал с нуля и вел их, конечно, любительски, тем более что основная моя врачебная деятельность отнимала очень много времени. Сейчас-то уже появилась кое-какая литература об Урванцеве, а тогда я вел поиски в одиночку, стараясь в первую очередь получить ответ на ключевой для меня вопрос: кто же послал в разгар Гражданской войны будущего ученого на Крайний Север? Помаленьку у меня выстраивалась генеалогическая линия моего героя и кое-что стало проясняться...

Николай Николаевич родился в январе 1893 года в городе Лукоянове Нижегородской губернии в купеческой семье, где сложились свои устои и философия жизни. Его семью отличали строгость, рациональность в быту и делах, трудолюбие. Дом, где родился Урванцев в Лукоянове, сохранился, немного перестроен и отреставрирован на современный лад, но по-прежнему служит людям. До перестройки в нем был продовольственный магазин. В 1903 году Николай Урванцев покинул Лукояново и поступил во Владимирское реальное училище, которое окончил в 1911 году. Увы, за время учебы его отец разорился и это отразилось на судьбе детей, а их было шестеро (два брата и четыре сестры).

Николай мечтал поехать в Москву и продолжить учебу в высшем учебном заведении. Тогда никаких планов на обучение геологии у него не было. Разорение семьи разрушило его намерения. Выручил брат его мамы Анфисы Михайловны. Николай Михайлович Потапаев жил в Томске, работал в лесничестве. К тому времени он потерял сына, которого очень любил: Сергей совершенно нелепо замерз в тайге на охоте. Его жена Ольга Александровна полюбила другого человека и уехала из Томска. Дядя убедил Николая перебраться к нему, где жить было легче, где недавно открылся Томский технологический институт, в котором можно было получить специальность инженера.

В пользу этого решения был еще один довод: тяжелые отношения с отцом. Николай Максимович был старовером и человеком крутого нрава. С сыном у  него взаимопонимания не было. Отец, потеряв свое дело, стал служащим, его опыт работы ценили. В те времена, если глава семейства занимал приличную должность, семья не бедствовала, но и не шиковала. Неудивительно, что Николай Урванцев стремился обрести самостоятельность. Приглашение одинокого дяди оказалось очень кстати, как и его помощь.

В те годы Сибирь остро нуждалась в специалистах. Томский технологический институт был первым высшим учебным заведением в Сибири. Институту было 11 лет, когда в него поступил Н.Н. Урванцев.

В то время туда принимали выходцев из мещан, духовенства, зажиточных крестьян, а также приглашали учиться и слушателей учебных заведений европейской части России. Молодой Урванцев выбрал механическое отделение. Сюда же вместе с ним приехал учиться его двоюродный брат Федор Николаевич Валов. Они снимали квартиру в доме, принадлежащем богатому семейству Шалаевых. И так уж случилось, что братья познакомились с сестрами Шалаевыми, а позже на них и женились. Жену Николая звали Варвара, а Федора — Галина. Так братья вошли зятьями в семью, которая была соучредителем Ленских приисков, владелицей домов, земель и пр.

В Томске Николай Урванцев познакомился с Александром Сотниковым. Возможно, о Николае тому рассказывали в семье Шалаевых. Как бы то ни было, но именно Сотников уговорил Урванцева перевестись на горное отделение. Доводы его оказались очень убедительными: еще дед Сотникова застолбил Норильские месторождения каменного угля и руд.

В свое время он выплавил и первую медь... Тогда знаний и денег не хватило ему, чтобы развить свое дело на Таймыре. Внук решил продолжить начинания деда, потому поступил на горное отделение института. Представляю, как недолго Александр уговаривал Николая Урванцева перейти на горное отделение: освоим месторождения Норильска, откроем рудники, разбогатеем — ведь земли принадлежали Сотниковым. Короче, убедил он Урванцева. В 1915 году оба побывали на Таймыре, собрали образцы пород. В том же году в Петроград в Геолком они направили свой первый геологический отчет. Но по-настоящему первой и успешной экспедицией можно назвать ту, что состоялась в 1919 году. Такие перспективы открывались перед ними, а тут революция... Уж так некстати она нарушила их планы.

Мое предположение о знакомстве Сотникова с Урванцевым через Шалаевых казалось мне весьма убедительным, пока я не познакомился со «Списком студентов и посторонних слушателей Томского технологического института имени Императора Николая II, 1915–1916 годы», изданным в 1915 году в Томске. Пять раз я просмотрел списки тех, кто учился в этом учебном году на четырех отделениях, и вот что выяснил. Урванцев поступил в институт в 1911 году, Сотников — в 1912 году, после окончания горного факультета Томского среднего политехнического училища (уровень нашего техникума). Здесь же я нашел фамилию Михаила Филатова, фото которого в свое время мне подарил двоюродный брат Николая Николаевича Ф.Н. Валов. Снимок датирован 8 ноября 1911 года. Филатов и Урванцев, судя по номерам свидетельств, учились в одной группе Владимирского реального училища, потом вместе приехали продолжать учебу в Томске. Оба поступили на механическое отделение, а далее их пути разошлись. Выходец из крестьян, Михаил Филатов продолжил учебу на механическом, а Николай Урванцев перевелся на горное отделение, потеряв при переводе учебный год. По-прежнему я уверен: причиной перехода было знакомство с Александром Сотниковым, а не влияние лекций геолога Обручева. Дело в том, что преподаватель Обручев к тому времени из-за разногласий с министром образования Сибири был исключен из института, — возможно, потому что делил геологию с политикой...

Николай Николаевич в своих книгах писал, что его любимыми авторами были Н.М. Пржевальский, Ф. Нансен, что он зачитывался рассказами о путешествиях, экспедициях, но выбрал-то он механическое отделение! И учился здесь, пока не познакомился с Сотниковым, о котором Николай Николаевич всячески умалчивал, рассказывая о студенческих годах своей жизни. Сотников окончил училище, когда Урванцев перешел на второй курс. Он оставил свое отделение, перевелся снова на первый курс и стал учиться с Сотниковым в одной группе на горном отделении. В 1915 году они вместе побывали на Таймыре — родине Сотникова, где собрали образцы пород. В своих книгах, рассказывая об этой поездке, Николай Николаевич снова умалчивает о себе. Я это объясняю соображениями собственной безопасности: время-то было беспокойное.

Мне кажется, не мог Урванцев с ходу признать советскую власть: она была чужда ему по смыслу жизни и по его положению, она обрывала надежды на интересную и состоятельную жизнь...

О семье Сотниковых надо рассказывать отдельно — она заслуживает этого. История оказалась несправедлива к этим первопроходцам Таймыра, первооткрывателям Норильских месторождений. Если бы не революция и Гражданская война, в результате которых Александр Сотников был расстрелян, как много полезного для своего отечества он мог бы сделать...

...Я продолжал посылать запросы в Томск, Лукояново, Красноярск и получал ответы, копии документов. И вот что я узнал. Следы дяди Николая Михайловича Потапаева как-то сразу потерялись, а Николай Урванцев, еще будучи студентом, 12 января 1917 года подал ректору прошение о женитьбе на девице Синёвой. Тогда был такой порядок, учебное заведение проверяло, не был ли студент женат ранее.

Ответ из Лукоянова был получен, но женитьба на Синёвой не состоялась. Из списка студентов Томского технологического института, где я не нашел фамилии Синёвой, следует, что она там не училась. 2 января 1918 года Урванцев женился на дочери Шалаева Варваре. Почему это случилось? Любовь или расчет руководили им? Это осталось неизвестным...

У Николая и Варвары родился сын Михаил, здоровье которого было слабым. Как получилось, что в 20-х годах семья их распалась, сказать не могу. Варвара Михайловна всю жизнь проработала врачом в одном из леспромхозов Кемеровской области. Сын Михаил работал бухгалтером, имел сына и дочь. После расставания ни жена, ни сын с Николаем Николаевичем отношений не поддерживали, только в последние годы его жизни они стали изредка переписываться.

Я общался в письмах с Варварой Михайловной до самой ее кончины. Она о многом рассказала мне в своих письмах-новеллах, но всегда просила меня никому ничего не рассказывать. Во всех письмах она боялась чего-то, очень боялась навредить бывшему мужу.

Еще одна встреча помогла понять мне и то далекое страшное время, и загадочного для меня человека — Николая Урванцева. В начале 70-х годов поиски материалов Северной экспедиции 1921 года привели меня в город Климовск Московской области. В квартире пятиэтажного дома мне открыла дверь старушка. В однокомнатной квартире, где я ожидал увидеть участника экспедиции, первыми меня встретили кошки, их было около десяти. На железной кровати сидел седой старик с усами и ампутированной ниже колена правой ногой. Я сел на видавший виды стул, мы представились друг другу. И тут я теряю дар речи! Передо мной двоюродный брат Урванцева Федор Николаевич Валов, участник экспедиций Николая Николаевича, человек, который в 1921 году пробил первую штольню в горе Шмидтихе. На тумбочке под полиэтиленовой пленкой я увидел фотографию Урванцева. Я сидел, потрясенный, вспоминая его, красавца, молодого горного инженера, на старых снимках, и не верил своим глазам. Рассказывать о его жизни тяжело и грустно. После экспедиции 1921 года Федор Николаевич работал на Ленских приисках, карьера его сложилась — он долгое время был директором приисков. Видимо, человек он был незлобивый, добрый. Во многих книгах Урванцева есть снимок, где Николай Николаевич стоит рядом с мужчиной с кайлом в руках. В тексте не указано, что мужчина этот — Ф.Н. Валов, его родственник. Сам он был на Николая Николаевича не в обиде за то, что его забыли. «Такой он у нас!» Эта фраза прозвучала как оправдание двоюродного брата, его душевной черствости: «Он никого не жаловал из семьи...» Я подумал: «Может, Урванцев, который, как мне кажется, так и не смог избавиться от страха преследования, не хотел тянуть за собой людей?» Впрочем, это не оправдание, тем более столько лет прошло с той страшной поры.

Ф.Н. Валов что-то еще пытался вспомнить из прошлого. Галина Михайловна многое рассказала о жизни братьев в Томске до 1924 года в доме своего отца, о счастье и невзгодах первых лет советской власти. А потом добавила: «А знаете, Николашка, когда убежал из белой армии от Колчака, сказал нам, что поедет на Дон к Каледину. По какой причине не уехал, сейчас не вспомню...» По тому, как она назвала Николая Николаевича, по отзывам о нем, я понял, что братья давно потеряли друг друга из виду. Вернее, Валовы следили за судьбой Урванцева по печати, а он их не искал. И разлом в отношениях произошел именно тогда, когда в жизнь Николая Урванцева вмешалась Томская ЧК.

Урванцев, получив диплом, преподавал в Томском реальном училище, в том самом, которое окончил А. Сотников. Одновременно Николай Николаевич вошел адъюнкт-геологом в Сибгеолком. А Сотникову получить диплом не удалось: в 1915 году (он был на два года младше Урванцева) его призвали в армию. Сотникова выбрали атаманом Енисейского казачьего войска, в 1919 году он стал временным министром правительства Колчака. Вскоре Александра назначили гидрографом дирекции маяков и лоций в Морском министерстве. Вместе с ним работал еще один гидрограф — Дмитрий Федорович Котельников. С этого момента Сотников перестал быть военным и политиком, а занялся государственными хозяйственными делами. По распоряжению Колчака в 1919 году он занялся организацией экспедиции на Таймыр. В состав экспедиции Сотников включил Н.Н. Урванцева, своего дядю Николая Никифоровича Иванова (брата сестры мамы), двух местных проводников и трех красноярцев, скорее всего студентов. Это была самая первая серьезная экспедиция, исследовавшая месторождения Таймыра.

В феврале 1920 года контрразведка РККА отдала распоряжение в Томск и Иркутск об аресте Н.Н. Урванцева и А. Сотникова. Александра этапировали в Красноярск, где Сибревком решил его судьбу: расстрел. Судя по тому, что в 1926 году вышла книга Д.Ф. Котельникова, он избежал этой участи и стал военным гидрографом ВМФ РККА.

Повезло и Урванцеву, хотя и ему довелось служить у Колчака. Мобилизованный в армию в 1919 году, он прослужил всего полтора месяца, выполняя мелкие поручения. А потом зимой бежал по льду реки Томь, видимо предвидя падение власти Колчака. Стало ли это известно контрразведке? Его допросы в губчека были прерваны запросом из Красноярска: для работы на Таймыре просили командировать специалиста Урванцева. Геолкому ответили, что выполнить запрос не могут, геолог арестован, сидит в ЧК. Вскоре начальник Главсевморпути Лавров получил телеграмму: найти Урванцева, освободить и послать на Север. Я получил копию телеграммы из Томского архива и с печалью для себя отметил, что сам Лавров был расстрелян в 1937 году, а Николай Николаевич, просидев в тюрьме губчека около двух месяцев, вышел живой. Знал ли он тогда, что его друг Александр Сотников расстрелян? Вот тут-то, мне кажется, и возник миф о Ленинском декрете, который стал своеобразной охранной грамотой Урванцева. И кто, хоть тогда, хоть сейчас, осудит его за это?

Я помню, как в 1975 году я снова пришел к Николаю Николаевичу. Поговорили о том о сем, а я опять за свое: «Да ну его, этот Ленинский декрет! Просто расскажите об этой экспедиции, это так интересно! Как она зарождалась». Николай Николаевич лег, отвернулся. Разговора не получилось. Я сказал себе: обязательно продолжу эту тему. Я столько удивительного узнал за эти годы! И при этом Николай Николаевич так и остался для меня загадочным человеком.

Расскажу еще о том, чему сам был свидетелем. В Географическом обществе решили отметить юбилей Николая Николаевича Урванцева. Все было торжественно, звучали теплые слова и торжественные речи, поздравить юбиляра приехали и ученые, и полярники, и писатели, и военные, и фотографы, и даже придворный художник ЦК Оболенский. Я стоял почти рядом с Николаем Николаевичем, когда к нему подошел Иван Дмитриевич Папанин, поздравил, обнял, поцеловал, и своим ушам не поверил, услышав от Урванцева: «Твой поцелуй, как поцелуй Иуды». И сказал он это довольно громко…

В тот день Николай Николаевич поблагодарил меня за доклад о его многолетней деятельности, мытепло общались, пили чай после официальной части вечера, но задушевного разговора о том, что меня уже многие годы интересовало (он видел это), он так и не поддержал, опять ушел от темы. Я всерьез изучал материалы экспедиции, когда Урванцев отправился по реке Пясине, чтобы проверить судоходность водной системы. Местный житель Никифор Бегичев напросился поработать с Николаем Николаевичем. А кто лучше его знал эти места? Урванцев согласился. Бегичев давно мечтал найти на Таймыре следы экспедиции норвежцев Тессема и Кнудсена и на этот раз нашел их. Вот как об этом написали на с. 4 в книге «Звезда Заполярья» В. Лебединский и П. Мельников: «Неутомимая энергия и оптимизм Бегичева делали чудеса. Никифор Алексеевич спас от смерти экспедицию А.И. Вилькицкого: снял и вывез людей с судов «Таймыр» и «Вайгач», попавших в беду. Он же помог геологу Н.Н. Урванцеву добраться до Норильских гор. Бегичев, не страшась таймырских ураганов, пустился на поиски пропавших норвежских моряков со шхуны Амудсена «Мол», добрался до Диксона и в безмолвных льдах обнаружил останки Тессема и Кнудсена».

Когда экспедиция Урванцева обследовала побережья Пясинской водной системы, Никифор Бегичев, постоянно настроенный на поиски норвежской экспедиции, увидел разбросанные листочки. Это были сохранившиеся остатки почты Тессема и Кнудсена.

Об этом мне рассказывал Никита Яковлевич Болотников, у него была переписка Бегичева с норвежским правительством. А вести ее пришлось, потому что Урванцев, известивший Норвегию о находках (кроме почты были найдены два зашитых в непромокаемую материю пакета, вещи, принадлежавшие пропавшей экспедиции, и останки человека), ни словом не обмолвился, кто их нашел. Благодарное норвежское правительство потому и наградило одного только Урванцева. Никифор Алексеевич об этом узнал совершенно случайно и очень обиделся. В общем-то позже справедливость и без участия Урванцева была восстановлена. Бегичева тоже наградила золотыми часами благодарная Норвегия. Я в свое время спрашивал у Урванцева, кто еще был в той экспедиции, когда были обнаружены столь ценные свидетельства деятельности норвежских полярников. Он мне ничего не ответил, хотя их всего было четверо: С.Д. Базанов, Н.А. Бегичев, Б.Н. Пушкарев и Н.Н. Урванцев. Почему так поступил руководитель экспедиции? Вряд ли он не понимал исторической важности столь ценных находок. Может, Николай Николаевич просто написал сухую официальную докладную записку? Но когда я читаю книги самого Урванцева о поисковой деятельности экспедиции, я тоже не нахожу имен тех, кто трудился рядом с ним, деля и суровый быт, и невзгоды Крайнего Севера…

Мало того, Николай Николаевич как-то сразу открестился и от своего друга Александра Сотникова, а я уверен, что они были друзьями! В 1911 году они познакомились, в 1912 году начали учиться в институте на горном отделении, в 1915-м вместе отправились на Таймыр, в феврале 1920-го их обоих арестовали в разных городах, но будто по одному сигналу. Одного расстреляли, другого отпустили, хотя оба, как и многие, были мобилизованы в армию Колчака (они не были добровольцами), оба по распоряжению Колчака были отправлены на разработку месторождения каменного угля, чтобы стала наконец реальностью транспортная артерия по Енисею. Перед расстрелом Александр Сотников писал о государственной значимости своей работы, где говорил не только о себе, но и об Урванцеве. Может, изложение Сотникова Сибревкому о хозяйственной выгоде совместных экспедиций по освоению Норильских месторождений тоже способствовало освобождению Урванцева? Кто знает… А вот Николай Николаевич и в поздние годы в своих книгах позиционировал Александра как выразителя интересов белого движения, богатого сословия. Он даже писал: «Я начал подозревать, что он (Сотников. — Ред.) думает использовать мои знания и интерес к Северу в своих личных целях, как только к тому будет возможность» (Урванцев Н.Н. Открытие Норильска. М.: Наука, 1981. С. 35–36). Честно скажу, обидно мне стало за Сотникова. И я решил продолжить свои изыскания по восстановлению исторической правды.

Рассказанное мной нисколько не умаляет достоинств одного из первооткрывателей Таймырских месторождений, научной значимости деятельности геолога Николая Николаевича Урванцева, удостоенного многих государственных наград. В том числе и это, и его судьба характеризуют страшное время большевистских и сталинских репрессий, которые трагически вмешались в его жизнь.

В день юбилея Н.Н. Урванцева в 1983 году в Московском филиале Географического общества СССР за большой вклад в освоение советского Заполярья было принято решение об издании его научных трудов, почтовой марки с его портретом, о назначении двух стипендий его имени для студентов в Ленинграде и Томске, о присвоении его имени улицам в городах Норильске, Томске и Ленинграде. Но перестройка внесла свои, увы, не лучшие поправки. Состоялось только одно: в Норильске теперь есть Набережная Урванцева. Хочу надеяться, что историческая справедливость и по отношению к Николаю Николаевичу Урванцеву, и по оценке вклада в освоение родных мест Александра Сотникова, представителя четвертого поколения казаков и купцов Сотниковых, а также его предков будет восстановлена.