— Будущее мне, студенту Чувашского госпединститута, где я обучался на факультете языка и литературы, это будущее мне представлялось светлым и радужным. Но летом 1937 года меня заочно из института исключили «за антисоветскую агитацию». Работы в Чебоксарах найти не мог и поэтому выехал в Свердловск, где меня назначили директором железнодорожного училища.

В марте 1938 года я приехал домой на похороны матери, а меня там арестовали. Под следствием содержали 1 год 7 месяцев. Осудили на 5 лет лишения свободы с поражением в правах на 3 года. Когда началась Великая Отечественная война, нас увезли на Безымянлаг - подразделение Самарлага. Здесь мы строили цеха завода имени Фрунзе, испытательные поезда для авиамоторов, работали на кирпичных предприятиях...

Безымянлаг - нынешний Кировский район города. Это был страшный лагерь. Сколько людей здесь погибло! Содержали заключенных в полуземляных бараках, топить их было нечем. Трехъярусные нары, теснота, сырость, грязь, клопы и тараканы...

Мы прибыли на Безымянлаг в сентябре 1941 года. Погода была скверная. Шли беспрерывные дожди, потом установилась лютая, снежная зима. Морозы доходили до сорока одного градуса. Прибывали эвакуированные заводы из западных областей страны. Мы готовили площадки, расчищали от снежных завалов дорогу, выгружали оборудование, которое надо было расставлять в корпуса, а их не было. Строили каркасы зданий, крыли крыши, а стены делали временно из фанеры или просто обтягивали холстиной. Для строительства корпусов нужен был кирпич.

Заключенные работали у гофмановских электропечей, где выжигали кирпич. Печь состояла из многих секций. Из одной быстро вынимали горячий кирпич и тут же ставили сырец. Температура у печей плюс 60, плюс 70 градусов. Кирпичи вытаскивали, вооружившись длинными железными щипцами. Нужна была огромная сила и ловкость. На руки надевались ватные рукавицы, а чтобы они не горели, их приходилось мочить в холодной воде. Рядом постоянно

стояли 2-3 ведра со студеной водой. Это была настоящая каторга. При распределении на работу тем, кого назначали к гофмановским печам, со смехом говорили: «Сегодня вы будете работать в Ялте». А попробуй поработать в «Ялте», когда на воле —41, а у печи +70. Долго здесь не выдерживали.

Рабочий день у нас длился по 14 часов, а иной раз работали с утра до утра, когда привозили стройматериалы, и их надо было срочно выгрузить, т. к. вагоны и платформы нужны были в другом месте под погрузку.

Одевали нас очень плохо. Бушлаты и телогрейки дырявые, а на ногах ССП (сапоги собственного производства). Они были стеганные из тряпок, а подошва - из автопокрышек. Знали мы, что новые бушлаты и обувь разворовывались.

Кормили тоже плохо. Суп-баланда из травы, заправленный сурепковым маслом. Каша без масла. Хлеба давали 800 граммов, если выполнишь норму. Он был очень плохого качества; просто глина мокрая, величиною чуть больше куска хозяйственного мыла. Приходили после работы в темные бараки и ложились на абсолютно голые нары из неструганых досок. Если ночь была дождливая или вьюжная, то по три раза замертво уснувших от усталости людей поднимали, заставляли строиться побригадно и проверяли с целью выявления побегов заключенных. Если не было сил спуститься верхних нар, то мигом тебя сбрасывали вниз. Сколько людей поубивали таким образом во время этих ночных проверок!

Помощниками у начальников были уголовники - бандиты и головорезы. Их называли комендантами, нарядчиками и воспитателями. Они «воспитывали» ленинградских и московских ученых и нас, местных жителей. Причем нас считали просто-напросто фашистами. Таких каждый раз перед всенародными праздниками за 2-3 дня сажали в КПЗ, тесную, темную камеру с миллионами клопов. Если напишешь жалобу на имя Берии, то тебя осудят еще и еще раз на 10 лет. Людей по три и более раза судили по ложным доносам. Я помню заключенного Ушакова, который имел много лагерных судимостей, в общей сложности осужден был на 200 лет.

Осенью 1941 года приезжали к нам в лагерь Берия и Ворошилов. Они призывали работать больше и лучше, говорили, что враг находится у ворот Москвы, что великий Сталин любит только тех, кто работает добросовестно и сверхурочно.

Возили нас и на Волгу добывать лед. Тогда в СССР не было холодильников. Сначала следовало прорубить толщу льда, чтобы была прорубь, затем вырубали большие ледяные кубы, вытаскивали их из воды и грузили на автомашины. На Волге ветер со свистом гуляет, а заключенные в рваной одежде, вытаскивая льдины, обливаются ледяной водой. Через 1-2 дня многие заболевали, получали осложнения, умирали.

.Страшный лагерь строгого режима был в Орловском овраге на Красной Глинке. Сюда загоняли заключенных, осужденных вторично или больше раз. Кругом холмы, глубокое ущелье, только небо видно. Здесь побывали писатели, художники, ученые.

Работали мы и на строительстве завода «Металлист». Утром нас везли на работу на машинах, вечером в лагерь гнали пешком. Люди не выдерживали, падали и умирали в пути.

Были мы на Гавриловой поляне в так называемой колонии смерти. Ленинградцы, прибывшие раньше меня, предупреждали: «Продержись на ногах, а потом попросись в сетевязальный цех. Работа терпимее, возможно, уцелеешь». Я с детских лет умел вязать волокуши и другие рыбацкие приспособления. И это умение спасло меня от смерти.

Во всех лагерных подразделениях гибло много людей, но куда увозили и где хоронили, знали только расконвоированные, а рассказывать они не имели права. Хоронили умерших в общих ямах, заготовленных летом. Утром погонят нас на работу, а за воротами по обеим сторонам стоят переполненные мертвецами большие лари. Сколько их, погибших в Самарлаге! Не считано...

Я находился в тюрьмах и лагерях более 14 лет. Жена моя после ареста оставалась с двумя малыми дочерьми, заболела туберкулезом легких. Освободили меня в сентябре 1952 года. До 1956 года никуда не брали. Только в 1956-м, когда меня полностью реабилитировали «за неимением состава преступления», я устроился на работу.

Дети выросли. Старшая работает врачом, младшая — инженером. У меня три внучки, один правнук. Жизнь устроена. Но до сих пор мучают кошмары во сне, до сих пор вижу лагерные мучения и издевательства над человеком. Просыпаюсь с сердечной болью, глотаю лекарства и думаю, думаю... Убежден, что люди должны все знать о сталинских застенках, чтобы это больше никогда не повторилось.