Моя мама, урожденная Дроботова Таисия Кузьминична, в 1934 году вышла замуж за моего будущего отца Чурюмова Абрама Бадминовича. Папа жил и работал в Элисте. Однажды, будучи в командировке в Чилгире, познакомился с мамой. Вскоре они поженились. Мама родилась и выросла в Чилгире среди калмыков. Прекрасно знала язык, народные обычаи, была в большой дружбе с сельской молодежью. И какое-то различие между русскими и калмыками делать ей даже в голову не приходило. Пришлась по душе она и дедушке Бадме Чурюмову. А когда родились внуки, он и вовсе души в маме не чаял. При любых житейских неурядицах всегда стоял на стороне невестки. Грозился даже прогнать сына из семьи, если будет куролесить и мешать жене растить и воспитывать детей.

В начале января 1942 года отец ушел на фронт и сразу попал на передовую. А вскоре семью оповестили похоронкой, что Чурюмов Абрам Бадминович погиб смертью храбрых. И в свои двадцать девять лет мама стала солдатской вдовой с гремя малолетками на руках: мне было немногим более шести лет, братишке Юре шел пятый год, а сестренке Лидусе - только второй. Для нее это была такая потеря, которая так и осталась на всю жизнь невосполнимой. Гибель папы тяжело переживал и дедушка. Но он, превозмогая душевные страдания, держался мужественно ради того, чтобы поддержать маму, понимая, какой невероятной силы удар жизнь нанесла ей. Через некоторое время выяснилось, что дед Бадма, опасаясь внезапной смер-

ти, хотя был еще крепок здоровьем, всю свою недвижимость записал на невестку. Остальным членам семьи объяснил, что Таисия одна будет поднимать троих детей, вот пусть все и принадлежит ей. А потом сама распорядится, как посчитает нужным...

Утро 28 декабря 1943 года нас застало в Вознесеновке, у наших родственников Дроботовых. И хотя в то раннее утро в другие русские семьи военные не наведались, к Дроботовым пришли, зная, что мы у них. Маме сказали, что все калмыцкие семьи подлежат немедленному выселению и объяснили причину. Она может решить сама: или выселяется со всеми калмыками, или пишет заявление с просьбой расторгнуть брак и ее с детьми оставят в покое.

"Привлекательность" второго решения была на лицо: не только никуда не нужно было ехать, но и все состояние дедушки Бадмы оставалось у мамы. Поэтому мы могли бы жить много лет вполне благополучно. Мама очень переживала, что в этот момент рядом нет дедушки, ее мудрого советчика. Что бы он ей сказал, будь рядом, она так и не узнала. Оказавшись в разных концах обширной Сибири, мы больше не встретились. Не успели. Дедушка умер. Но маме стало известно, что в то утро дед Бадма рвался в Вознесеновку, просил у военных начальников разрешить ему съездить, если нельзя одному, то хоть в сопровождении. Умолял, объяснял, что там семья сына и малолетние внуки. Ho все было напрасно.

Мама сделала выбор - ехать. Она не могла изменить памяти дорогого ей человека, который был и останется навсегда отцом ее детей. Сверх ее сил было разводиться с погибшим в бою мужем. Думала и о нас, своих детях. Рассудила: коль на калмыков пало несправедливое обвинение в предательстве, значит оно относится и к нашей семье. Поняла, что никого не интере-

сует то, что наш отец и его родной брат Дмитрий, как, кстати, и многие другие калмыки, погибли героической смертью, сражаясь против фашистов. Если же остаться, то даже вчерашние соседи, с которыми жили душа в душу, станут смотреть на нас уже другими глазами. Будут выискивать повод, чтобы обозвать калмыцкими отпрысками, а то и предателями. И коль уж наступили лихие времена, то лучше разделить общую долю и держаться соплеменников. Никто из них не причинит нам зла. К решению мамы уважительно отнеслись вознесеновские родственники Дроботовы, не отговаривали. Одно только не могла мать в полной мере предвидеть: какой деспотический режим уготовила власть калмыкам в Сибири.

Зато, как оказалось, она не ошиблась в своих худших предположениях, что на прежней родине могут найтись недоброжелательные люди. Некоторые ее знакомые русские женщины, оставшиеся на родине с детьми, по их собственному признанию, нередко подвергались злым насмешкам и издевательствам, а дети к тому же и избиениям со стороны сверстников. Бывали случаи, что даже в школе некоторые учителя позволяли себе оскорбительные выпады в адрес "болдырчат".

В деревне Новошелковниково Барабинского района Новосибирской области определили нас на постой в бездетную престарелую семью. Встретили, как водится, непрошеных гостей без восторга. Настороженно. Привезли ведь с позорным клеймом. Но мама, поскольку у нее не было языкового барьера и будучи человеком разговорчивым, слово за слово рассеяла подозрения хозяев. Когда же старики кое-что узнали о семье, да еще и то, что мама рукодельница, большая мастерица по швейному ремеслу, вовсе прониклись уважением. Маме стали помогать в получении заказов. Оплата шла продуктами. Любопытствующие сель-

чане заходили просто так, посмотреть на мастерицу, ее работу и детей. А потом приговаривали: "Баба Мария, какие у тебя толковые и красивые калмыки". Так слава матери доставалась и нам.

Несколько позже мама добилась разрешения на переезд в город Барабинск, там устроилась работать по специальности на швейном комбинате. Благодаря этому ей удавалось добывать нам пропитание.

Вскоре после окончания войны, совершенно неожиданно, приехал к нам в Барабинск мамин родной племянник Дроботов Иван Васильевич. Приехал прямо из Берлина, где закончил войну, и вызвал в комендатуре переполох. Увешанный наградами офицер, да к тому же русский, доказывал, что спецпереселенка Чурюмова вовсе не калмычка, как указано во всех ее документах, а русская и его родная тетя. И требовал снять ее и детей со спецучета, чтобы увезти их с собой домой. Мама не соглашалась, но он стоял на своем. Решение же вопроса зависело от комендатуры, а она отказала, не находя оснований, на ее взгляд, ставить вопрос перед областной спецкомендатурой.

Одно время маму стали привлекать в качестве переводчика во время допросов калмыков, когда на них заводили дела. Некоторые допрашиваемые были слишком наивны и своими излишними признаниями могли навредить себе. В таких случаях она кое-что пропускала и не все переводила следователю. А задержанного по ходу допроса предупреждала, о чем не надо говорить. И как-то следователь обратил внимание, что у нее часто повторяется фраза "бичэ кел", то есть "не говори", обращенная к допрашиваемому. Заподозрив что-то, следователь стал допытываться, что означают эти слова. Мать еле выкрутилась, на ходу придумав какую-то балагурную версию. Благо, не только владела калмыцким языком, но хорошо знала богатый

калмыцкий фольклор. И, что называется, пронесло. А ведь все могло кончиться печально.

После Германии Иван Васильевич работал в Кемеровском военном училище связи и прислал маме вызов приехать в гости. Но комендатура отказала. И как мать ни просила разрешить ей поездку, результат был тот же. Не помогло даже сочувственное отношение заместителя начальника райотдела НКВД Онищенко.

В 1952 году я окончила семилетку и отправила, документы в Новосибирский радиотехнический техникум, а сама стала добиваться разрешения на выезд для сдачи вступительных экзаменов. Тут уж я получила, двойной удар. Из техникума пришел отказ мандатной комиссии, что калмыки как спецпереселенцы в техникум не принимаются. Комендатура отказала вовсе без объяснений. Полноценное образование получила я только после возвращения из Сибири.

Оказалось, что Иван Васильевич Дроботов не отказался от мысли вызволить нас из ссылки, продолжал многие годы писать в высшие инстанции. И вот в 1953 году, после смерти Сталина, из Москвы пришло разрешение на освобождение нашей семьи из-под надзора комендатуры и на выезд из места спецпоселения.

Но мама никаким исключением из общего положения не хотела пользоваться. Стояла на своем: только со всеми, когда все калмыки будут оправданы и получат свободу, как того требует справедливость. И ей посчастливилось дождаться того дня, когда в январе 1957 года, наконец, появился Указ Президиума Верховного Совета СССР, признающий необходимость восстановления автономии калмыцкого народа. С этого времени начался массовый отъезд калмыков на родину. Вот тогда и мама с легким сердцем подняла нас в обратный путь.

Жизнь в непривычно суровых климатических условиях, да еще под постоянным моральным давлением и страхом сказалась на здоровье мамы. Она стала часто болеть. Сибирь сказалась и в другом. Перерыв в педагогической деятельности не позволил ей оформить пенсию по выслуге лет, и уже здесь, дома, ей пришлось дорабатывать учительский стаж. В то же время не могу не сказать, что в нашей семье о рядовых сибиряках остались добрые воспоминания. В своем большинстве это были порядочные, отзывчивые люди.

Зло шло от тех, кто находился у власти и выполнял установки вышестоящих инстанций. Будучи уже пенсионером, папа как-то сказал нам: "Моя Таисия, ваша мама, страдала и несла наказание только за то, что в свое время вышла замуж за меня, калмыка. А 28 декабря 1943 года не отреклась от мужа-калмыка, сохранила семью".