Виктор Иванович Чердынцев

Десяти лет Виктор Иванович поступил в реальное училище города Казани. Из воспоминаний за этот период мне запомнились его рассказы о рукопашных боях на льду двух противоборствующих концов города. Одна группировка состояла из рабочих, а другая — городская голытьба. Бились жестоко; в результате 1-2 убитых и большое количество изувеченных.

После окончания реального Виктор отправился в Петербург, где поступил в Высший технологический институт, в котором учился и мой отец, будучи на несколько курсов старше.

Сейчас мало кто знает, что молодой человек, получивший диплом Санкт-Петербургского технологического института, имел право: возводить гражданские сооружения, строить мосты, быть металлургом, текстильщиком, специалистом по кирпичному и кожевенному производству, словом, быть специалистом по всем технологическим процессам. Такой диплом я видела у моего отца. За границей русские инженеры ценились именно благодаря широте своего образования, которое позволяло им быстро овладевать тонкостями выбранной узкой специальности. Помню, как ближайший товарищ отца по институту Иосиф Антонович Короткевич был одним из первых специалистов по бетонным сооружениям. (У него начал работу мой брат, В. С. Петровых, окончивший Институт инженеров путей сообщения).

Нам уже в тридцатых годах XX века казалось странным, что такой незаурядный, талантливый человек, каким был Виктор Иванович Чердынцев, сделал своей специальностью текстильное производство. Однажды муж спросил его при мне, почему он выбрал такую малоинтересную и малоперспективную промышленность. «Видишь ли, — помолчав, сказал Виктор Иванович, — в конце XIX века текстильное дело было на подъеме, в расцвете, и казалось, что именно здесь можно добиться наибольших успехов. Что касается металлургии, то большинство заводов принадлежало казне. Технологический

процесс стоял на низком уровне (исключая, конечно, Обуховский завод). Чтобы поднять его, была нужна полная реорганизация производства. А это требовало крупных капиталовложений, на которые правительство могло не пойти. (Тогда считалось, что Россия — страна аграрная и должна оставаться таковой.) Я знал по опыту брата, как трудно было иметь дело с косным бюрократическим аппаратом». (Генерал Сергей Иванович Чердынцев был известным специалистом в военной, в основном артиллерийской, промышленности царской России.)

После окончания института Виктор Иванович устроился на работу на Морскую фабрику, где уже служил С. А. Петровых. Но проработал он там в должности мастера лишь несколько лет. В 1900 году он вместе с моим отцом отправился на Всемирную выставку в Париж. (Вызывает некоторое удивление тот документально установленный факт из фонда охранного отделения департамента полиции Министерства внутренних дел, где имеется опись № 228 за 1900 год по делу № 149 «О дворянине Витольде-Бернарде Осипове Шанявском». На листах 3-5 содержится циркуляр за № 844 от 1 апреля 1900 года, которым началь-

никам жандармских управлений пограничных пунктов предписывается «приглядывать» с препровождением списка лиц, выбывших за границу. В списке лиц, «за коими по возвращении их в пределы России надлежит учредить негласный надзор полиции», указано: «№ 18. Чердынцев Виктор Иванов, инженер-технолог, заграничный паспорт выдан ярославским губернатором 17 марта 1900 г. за № 11». Не могу объяснить эту бумагу, так как, по словам Виктора Ивановича, политикой он никогда не занимался.^¹ После выставки отец вернулся в Норское к работе, к семье, а Виктор Иванович поехал в Англию. (Из позднейших рассказов отца о Париже мое детское воображение больше всего было потрясено историей, как папа в ресторане ел лягушек). На прощание инженеры, или прядильщики, как они себя называли, подарили ему альбом в зеленом бархатном переплете с дощечкой из желтого металла, на которой выгравирована надпись: «Виктору Ивановичу Чердынцеву от прядильщиков Норской мануфактуры» — это трогательное проявление отношения сотрудников к нему. Я ведь за всю свою жизнь на Норской фабрике, а я все же там прожила 18 лет, ни разу не слышала, чтобы покидающему фабрику делали какой-нибудь памятный подарок на прощание. Тако-

го никогда раньше не было, и это можно расценить как следствие удивительного обаяния личности Виктора Ивановича. Так оно и было, конечно.

Он отправился в Англию, как бы теперь сказали, на стажировку, правда, за свой счет. Приехав в Англию, остановился в Манчестере, который можно назвать столицей мануфактурного производства (слово «текстиль» тогда не существовало, оно появилось в России только после революции). Устроившись на работу в одну из самых крупных мануфактур Манчестера, Виктор Иванович снял комнату в рабочей семье, и таким образом он получал знания английского и на фабрике, и в семейной обстановке, почему и овладел языком достаточно быстро, да и способности были незаурядные.

Поступив на работу, он начал с должности приемщика многопудовых кип хлопка, которые тут же пускали в обработку. Затем в течение четырех лет постепенно переходил из одного отдела (цеха) в другой, все на более сложные должности, овладевая всеми способами, применявшимися на этой передовой для своего времени мануфактуре, пока не освоил в подробностях весь технологический процесс. В 1904 году, достигнув должности заместителя директора, он закончил свою работу, отправив первую партию, первые вагоны в Среднюю Азию, покупателю тканей великолепных

ситцев самых немыслимых расцветок, которые так любят там. После этого, получив удостоверение помощника управляющего фабрикой, Виктор Иванович решил, что ему пора возвращаться на родину в Россию.

На родине он поступил на Барановскую фабрику, где женой хозяина была дочь Прасковьи Герасимовны Прохоровой — владелицы Норской мануфактуры — Вера Константиновна. На Барановской фабрике, на станции Карабаново, его вскоре застала революция 1905 года. Рабочие фабрики, прогнав хозяев, организовали свою «Карабановскую республику» — нечто вроде отдельного государства, возглавляемого рабочим комитетом. Некоторым инженерам удалось уехать вслед за хозяевами в Москву и другие города, потому что фабрика под управлением рабочих не сулила ничего хорошего для инженерного персонала. Начались бесконечные митинги. На одном из них Виктор Иванович выступил с единственной (как он мне сказал) речью в своей жизни. Я тогда спросила его: «Виктор Иванович, а о чем же была эта ваша первая и единственная в жизни речь?» Он смутился и сказал: «Ну, я обратился с призывом к мужчинам — рабочим этой фабрики, чтобы они лучше относились к своим женам, чтобы они понимали, что и воспитание детей, и хозяйство, и работа на фабрике требовали от женщин

большого напряжения, а мужчины-рабочие этого как-то не понимали. Они знали только свою работу на фабрике и этим ограничивались, а к женам относились скверно: поколачивали, издевались как могли. Вообще женский труд тогда очень низко ценился, а ведь в текстильном производстве их руки незаменимы...»

Революция вскоре кончилась. Хозяева вернулись на фабрику, и всех инженерно-технических работников, которые оставались на фабрике во время прихода к власти рабочих, они тут же уволили. В. И. Чердынцев с клеймом «красного инженера» стал безработным. Не знаю, были ли у него средства, чтобы жить без работы, но и брать его на службу с такой репутацией другие владельцы фабрик не стремились, считая его революционно настроенным специалистом, который может возмущать рабочих, призывая к свержению возвратившихся к власти хозяев. Это было, конечно, далеко не так, но отголоски такого отношения можно найти в книге «Красный Перевал», где описывается история Норской фабрики.

Единственные фабриканты — братья Морозовы, узнав о судьбе Виктора Ивановича, пригласили его на работу. Эти Морозовы, как и другие представители фамилии, происходили из крепкой старообрядческой семьи. Как рассказывала моя свекровь, сам Арсентий Иванович Морозов в начале XX века отошел от дела, передав фабрики своим сыновьям. Себе он оставил только наблюдение за чистотой территории. Одетый по-старинному в долгополый сюртук, он разъезжал на своей одноколке по всем задворкам и закоулкам фабрик, распекая дворовых приказчиков и грозя им хлыстом за нерадивость. Молодые Морозовы, воспитанные за границей, энглезированные и надменные, совсем не походили на своего отца, хотя элементы хамства и бестактности у них и прорывались, о чем я расскажу в свое время. Их фабрика была одним из крупнейших текстильных предприятий в Богородске-Глухове (ныне город Ногинск).

Оказалось, что два брата Морозовых (Арсеньтьевичи по прозвищу, так как Морозовых было очень много, поэтому

каждому добавлялось какое-либо уточнение, чтобы не путать их друг с другом) были в Манчестере у той же фирмы для усовершенствования своих знаний в промышленности и английском языке. Скорее всего, в то время до них и дошли сведенья о талантливом русском инженере, усовершенствующем свои знания. Они поняли, какой он отличный специалист и, невзирая на его «революционное» прошлое, пригласили его сразу же возглавить один из отделов своей фабрики, которая имела в своем составе все цеха по обработке хлопка от первичной до превращения его в великолепный русский ситец. Виктор Иванович это предложение принял и стал заведовать отделом фабрики по первичной обработке хлопка и так же начал переходить из одного отдела в другой, всюду вводя усовершенствования, передовую технологию, вывезенную из Англии.

Вскоре их предприятие стало одним из лучших в России. Если считать, что Виктор Иванович поступил на фабрику Морозовых в начале 1906 года, то в 1908 году он овладел всеми отделами этой фабрики, стал полновластным директором не одной фабрики, а их в Богородско-Глуховском уезде было несколько, и все вместе они составляли целый комплекс мануфактур. На этой работе он был требователен, но предельно справедлив. А это качество всегда особенно ценится русским человеком. Как относились к нему рабочие, я расскажу позднее. А сами Морозовы однажды сказали Виктору Ивановичу: «Вы сами не знаете себе цены». И, чтобы никто не «переманил» его к себе, Морозовы назначили Виктору Ивановичу небывало высокое жалование (так называлась тогда зарплата) — такое получал только директор Обуховского завода, примерно 100 тысяч золотых рублей в месяц; для примера мой отец — тоже директор фабрики — получал 1 тысячу. Так что по всем статьям это было невероятно много. Разумеется, Морозовы оценили так высоко талант Виктора Ивановича не из чувства справедливости. Они хотели «закрепить» его на своих фабриках, обезопасить себя от возможности перехода его на другое место. Но Виктор Иванович, хотя и принял эту прибавку, остался по-прежнему не-

зависимым, сохраняющим присущее ему чувство собственного достоинства.

Кроме высокого оклада ему дали великолепный директорский особняк, и тут Виктор Иванович решил создать свою семью. Для этого у него уже была намечена девушка, проживающая на Норской фабрике и имеющая высшее образование. Это и была Вера Иосифовна Шишова, о которой шла речь выше. Сыграли свадьбу, в 1908 году у них родился сын, которого они назвали Сергеем. В семейном альбоме есть много фотографий маленького Сережи, воспитанием которого занималась не только мать, но и гувернантка, обучавшая его немецкому языку. А еще через четыре года — в 1912 году родился второй сын, названный, очевидно, в честь отца Виктором. Оба мальчика с самого юного возраста проявляли незаурядные способности. О Сергее директор школы в Богород-

ске говорил, что он превосходит своими способностями отца, то есть директора фабрики. Виктор Иванович мне это часто повторял, скорбя о потере сына. Ко времени пребывания семьи в Богородске относится и такая история.

В один из воскресных дней Виктор Иванович, взяв жену и двух маленьких сыновей — Сергея и Виктора, повел их на фабрику и стал рассказывать ребятам о технологическом процессе. Мальчиков все живо интересовало. Но на другой день один из Морозовых заметил Виктору Ивановичу, что он нарушает правила «внутреннего распорядка». «То есть как?» — удивился Виктор Иванович. «Вы приводите на фабрику посторонних людей, что категорически запрещено». «Кого?» — удивился Чердынцев. «Да, вы приводили на фабрику свою супругу и двух сыновей, людей, которые не являются сотрудниками, и в следующий раз...» — «А в следующий раз, — прервал их Виктор Иванович, — я выйду за ворота фабрики, и никакая сила не заставит меня вернуться обратно». — «Ах, что вы, что вы», — всполошились братья Морозовы при мысли потерять крупнейшего специали-

ста, — «ну это же просто так, это шутка, мы просто сказали, что нам вот сообщили. Вы, конечно же, можете приводить на фабрику кого хотите». На этом эпизод и был исчерпан, но, конечно, бестактность хозяев от такой отповеди не исчезла, правда, перейдя на других инженеров и работников. Вера Иосифовна вспоминала такой случай: однажды на каком-то банкете один инженер неловким движением руки опрокинул стакан с красным вином на скатерть. Вызвав сразу же лакея, хозяева сказали: «Уберите сейчас же грязную скатерть, замените чистой, здесь не все умеют вести себя, как подобает воспитанным людям». Конечно, этот несчастный инженер был совершенно подавлен таким публичным оскорблением, не помню, покинул ли он после этого фабрику, но во всяком случае это был в высшей степени бестактный поступок и жестокое обращение со служащим со стороны хозяев. Ведь истинная воспитанность состоит не в том, чтобы не залить скатерть, а в том, чтобы не заметить, как это сделает кто-то другой.

С нашим отцом, с которым они учились в одном институте, а потом еще несколько лет работали на Морской фабрике, Виктор Иванович встречался только раз в год, не помню точно, в Петербурге или в Москве, где бывало ежегодное собрание инженеров-технологов. Их тогда было совсем немного по всей России, поэтому эти встречи и обмен опытом были очень ценны. Отец всегда надевал свой лучший сюртук, когда уезжал на эти собрания, где и встречался с В. И. Чердынцевым и с инженером Лебедевым^¹ (эти две фамилии мне почему-то запомнились).

В 1913 году Виктор Иванович с женой и ее сестрой ездили за границу. Они посетили Париж, где Вера Иосифовна, фанатично обожавшая Наполеона, многократно посещала высеченную из розового кварцита гробницу великого человека в Доме инвалидов. Потом они были в Венеции. Через год, в 1914 году, еще до войны они снова посетили заграницу, на этот раз Скандинавский полуостров. Война застала их путешествующими по Швеции. Свекровь не раз рассказывала мне, что они очутились под угрозой интернирования.

С большими трудностями на крестьянской телеге переехали они через границы Швеции и Финляндии, а затем уже поездом до Петербурга.

Вскоре произошла Октябрьская революция, и владельцы Глуховского предприятия тут же эмигрировали в Англию, а Виктор Иванович первый раз был арестован. За его освобождение потребовали 100 тысяч рублей. Таких денег в семье не

было, так как все средства находились в банке, и на них тоже был наложен арест. Вера Иосифовна металась в поисках нужной суммы довольно долго, но нашелся какой-то человек, предложивший выкуп за Виктора Ивановича, сказав при этом: «За Чердынцевым не пропадет». (Кажется, он был еврей, фамилию я не помню.) Но отдавать не пришлось, так как человек этот пропал: или эмигрировал, или тоже был арестован. Виктор Иванович после освобождения покинул свой пост и устроился в Москве на вновь организованном предприятии, которым заведовал В. П. Ногин.^¹ Под началом у Виктора Ивановича оказался младший брат Ногина — Павел, очень небрежно относившийся к своим служебным обязанностям.

В 1920 году в Англию отправилась первая советская торговая делегация. Ее возглавляли В. П. Ногин и Л. Б. Красин. Виктор Иванович был включен в нее как один из лучших специалистов в текстильной промышленности. Делегация ехала через Швецию — единственную страну, согласившуюся в то время пропустить через свою территорию «красных большевиков». Остановились они в небогатой гостинице, а обедать ходили тоже в недорогой ресторан, чтобы экономить валюту. Помню рассказ Виктора Ивановича о том, как среди английских снобов было «модно» ходить в этот ресторан, чтобы послушать, как едят русские. Конечно, это была чистейшей воды инсинуация и издевательство. Но все же Англия, если не считать Эстонию, была тогда первой страной, признавшей Советскую власть и заключившей торговое соглашение со Страной Советов. Тогда почти весь мир резко отрицательно относился к большевикам. Делегация пробыла в Англии два года, заключила много выгодных сделок. (Тогда в Англии В. И. Чердынцев положил в банк под хороший процент совсем незначительную сумму фунтов в надежде, что сможет побывать в Англии еще раз. Но ни ему, ни его сыновьям вкладом не пришлось воспользоваться). Я не знаю точно, сколько времени пробыл в Англии Виктор Иванович, но вернулся он в Россию раньше, чем вся делегация. Его жена написала ему письмо о трудностях, претерпеваемых ею в разруху, Чердынцев пошел с этим письмом к Кра-

сину, и тот отпустил его в Москву. В Москве Виктор Иванович снова стал работать в Серпуховском тресте, в состав которого входил и Богородско-Глуховский комбинат, Павел Ногин за это время совершенно распустился: приходил и уходил когда хотел, а часто и вовсе не являлся на работу, считая, очевидно, что ему, имевшему брата, возглавляющего всю текстильную промышленность, можно работать спустя рукава. Виктор Иванович этого стерпеть не мог и был вынужден пригласить его в свой кабинет, где основательно отчитал. Тот, разозлившись, сказал, уходя: «Погоди, я тебя посажу — будешь знать».

В это время Сталин начал приводить в исполнение свой план по уничтожению интеллигенции, которую крайне недолюбливал. Началась серия процессов против инженерно-технической интеллигенции, в него попал и вновь арестованный

Виктор Иванович. Не знаю, был ли его арест делом рук братьев Ногиных, но свекровь моя непоколебимо верила в это. Процесс был открытым. Почти всем «вредителям» давали максимальный срок заключения — десять лет, и только одного Чердынцева приговорили к высшей мере — расстрелу. Причем приговор должен был быть приведен в исполнение по истечении 72 часов с момента его вынесения.

Мой отец работал тогда на Ярославском автозаводе, и наша семья жила на заводской территории. Помню, как однажды он пришел с работы в потрясенном состоянии, держа в руках газету: «Виктора Ивановича приговорили к расстрелу»^¹, — сказал он. (Тогда о судебных процессах писалось в газетах вполне открыто.) Надо сказать, что не только наша семья, но и все знавшие Виктора Ивановича относились к нему с какой-то особой любовью и уважением. Слова отца, как молнией, ударили меня. Выбежав во двор, потом через проходную на большую дорогу, я помчалась по аллее старых екатерининских берез, захлебываясь от слез, ничего не видя перед собой. Где-то упала и долго-долго рыдала, пока совсем не обессилела.

Можно ли представить состояние и самого Виктора Ивановича, и его жены Веры Иосифовны? Об этом я могу рассказать только по описанию очевидицы случившегося, друга семьи Чердынцевых — Екатерины Александровны Александровой (в прошлом актрисы, потом секретаря В. Э. Мейерхольда). Это происходило так: вместе с Екатериной Александровной Вера Иосифовна бросилась в Кремль, тогда еще открытый. Среди членов правительства был Смидович, двоюродный брат Анны Викентьевны Нольде — подруги Веры Иосифовны по Бестужевским курсам. К нему ходил кто-то из Смидовичей, но, пожалуй, больше всех хлопотал за Чердынцева музыкант Шар, знавший его только по рассказам. Но пока они пробивались и хлопотали, часы неумолимо шли, приближая момент казни. Наконец, отмена смертного приговора была получена, и бумага об этом была послана в Таганскую тюрьму, где находился Виктор Иванович. Тогда начались метания Веры Иосифовны и Екатерины

Александровны между Кремлем и Таганкой. Но время шло и шло, а «бумага» где-то застряла. Персонал Таганки тоже волновался (ведь и они люди). Наконец, в последний раз побывав в Кремле и получив заверения, что постановление действительно отправлено, обе опять побежали на Таганку. На пороге их встретила сотрудница тюремной канцелярии с радостным криком: «Пришла, пришла!»... То есть пришла, наконец, бумага с постановлением о замене смертной казни 10-летним тюремным заключением.

Вскоре правительство Туркмении, узнав, что Чердынцев сидит в тюрьме, направило в Кремль просьбу откомандировать его к ним для строительства необходимой республике текстильной фабрики. Виктора Ивановича отправили в Полторацк, позднее переименованный в Ашхабад, в тюремном вагоне с решетками на окнах. Этим же поездом поехала жена с младшим сыном Витей. В нашем архиве хранится его дневничок с описанием среднеазиатских впечатлений.

Сначала Виктор Иванович содержался в тюрьме, откуда его под конвоем водили на работу на строительство фабрики, затем стали отпускать домой на обеденный перерыв, а потом

и проводить воскресенья в семье, а под конец — жить с семьей на частной квартире, лишь заходя в тюрьму для отметки. Это были еще очень либеральные времена... А когда фабрика была построена, то туркменское правительство так было довольно работой Виктора Ивановича, что стало ходатайствовать о снижении срока вдвое, что и было сделано: срок заключения сократили, и Виктор Иванович вернулся в Москву. За это время Сталин пересажал такое количество инженеров по обвинению во вредительстве и шпионаже, что возникла необходимость приглашать специалистов из-за границы. Этот период я хорошо помню. И можно не сомневаться, что уж среди последних были и действительные шпионы. После, разочаровавшись и в иностранных специалистах, Сталин наконец сообразил, что можно заставить работать и своих инженеров куда более продуктивно и притом почти бесплатно.

Началась новая волна арестов, в которую снова попал и Виктор Иванович (в 30-х годах). На этот раз условия для работы по специальности были почти совершенные. (Все это описано у Солженицына в его «Круге первом»). За хорошую работу отпускали досрочно. И хотя для Виктора Ивановича суд и на этот раз определил высшую меру наказания, но ее тут же заменили 10-летним сроком. В этой «шарашке» пробыл он не так долго. Но тут с устройством на работу уже возникли дополнительные трудности. Вот что я узнала от племянницы его жены — Елены Федоровны Марковой (урожденной Румянцевой).

Когда после второй отсидки Чердынцев вышел на свободу, то вновь поступить на работу человеку с двумя судимостями, следовательно «рецидивисту», да еще по статье 58/10-11, было очень трудно, почти невозможно. На все его попытки устроиться в Москве он получал отказы. Тогда Виктор Иванович решил обратиться на подмосковные фабрики, надеясь, что недостаток квалифицированных специалистов заставит снисходительнее подойти к его анкетным данным. Он приехал в Щелково, где на химическом заводе работала в те годы Елена Федоровна. Ей бросился в глаза его утомленный, печальный вид. В Щелкове находилась также текстильная фабрика, куда он и отправился. Племянница с мужем по-

шли проводить его до проходной, где и решили подождать. Через некоторое время Виктор Иванович вышел. Достаточно высокий и плотный мужчина как-то сразу осунулся. «Опять отказ», — бросил он. Некоторое время шли молча. «Я все могу понять: и то, что меня называли «вредителем» и «шпионом», как бы несправедливы и чудовищны эти обвинения ни были, но чтобы инженера Чердынцева не взяли на работу, когда он предлагает свои услуги, — это непостижимо, это в моей голове не умещается никак...» «Это его-то, — добавила Елена Федоровна, — которого называли «королем текстильных инженеров».

Все же как-то он опять устроился работать по своей специальности. Однажды поехал в командировку в Ногинск. Рабочие радостно приветствовали его, добавляя: «А мы думали, что вы, Виктор Иванович, все еще в узилище». А одна бабенка, забежав со спины, поцеловала заложенную по привычке руку. «Я был очень смущен», — говорил Виктор Иванович.

На службе он был деловит и строг. Принимал посетителей всегда стоя, чтобы те не рассиживались. Однажды один из них, не дожидаясь приглашения, уселся и предложил сесть Виктору Ивановичу. «Нет, это вы встаньте», — строго сказал Чердынцев. Разумеется, разговор на этот раз был предельно краток.

Жила семья Чердынцевых в то время, до 1938 года, в Москве на 3-й Мещанской улице, после этого переехали на Спартаковскую улицу, и даже имела прислугу — Варвару Черномырдину (не правда ли, забавно), которая в семейных преданиях осталась в памяти как ловкая воровка. Как-то летом, пользуясь отсутствием семьи, она с помощью своего племянника перевернула большой сундук с зимними вещами, конечно хорошо запертый, и, отодрав дно, похитила хорошую меховую шубку Веры Иосифовны. Конечно, не дожидаясь зимы, она осенью уволилась. Вера Иосифовна не простила ей эту потерю, по-моему, до конца своей жизни.

Находясь в тюрьме, Виктор Иванович научился хорошо штопать носки и дома освобождал жену от этой работы. Забавно было видеть, как этот серьезнейший, с отличными ма-

нерами человек сидит «с чулком в руках». Он умел всем внушить уважение к себе, и я его очень полюбила.

Пришли ужасающие 1937 и 1938 годы. Слухи об ежедневных арестах не могли не действовать на Виктора Ивановича. Был арестован Виталий — Марусин муж, так и погибший от голода в тюрьме. Началась Великая Отечественная война. Весной 1942 года в блокадном Ленинграде умер в больнице от голода Сергей Викторович — старший сын Виктора Ивановича. Узнав об этом, родители тут же решили соединиться с младшим сыном. Мы жили тогда в Чистополе на Каме. Они приехали 5 июня, водой, очень осунувшиеся и удрученные: «У Веры Иосифовны хоть есть религия, — говорил Екатерине Александровне Виктор Иванович, — я же не могу смириться с этой утратой».

Небольшую радость испытали оба от знакомства с восьмимесячной внучкой Ксанушей^¹. Она уже могла стоять, держась ручками за перильца кроватки. Так и встретила бабушку и деда. Они привезли много вещей, которые я меняла на рынке на продукты. Вскоре Виктор Иванович лег в больницу. Чувствуя, наверное, близость конца, он хотел умереть дома. Его отпустили. Был он так слаб, что его с трудом, на ковре, внесли в дом. Скончался он у меня на руках. И последнее его слово — «спасибо» — было обращено ко мне за букетик жалких придорожных цветов. Сын его Виктор Викторович в это время находился в Шугарове, где стали находить нефть, — «втором Баку», как его тогда называли.

Похоронили Виктора Ивановича на Чистопольском кладбище. Вот и все или почти все, что сохранилось в моей памяти об этом незаурядном, талантливом и обаятельном человеке.