Из воспоминаний Зинаиды Максимовны Бушуевой

Я, Бушуева Зинаида Максимовна, родилась 24 сентября 1906 г. в Соликамском районе. Школу-семилетку окончила в Соликамске, затем двухгодичные бухгалтерские курсы в г. Перми. Всю жизнь работала бухгалтером, бухгалтером-ревизором, главным бухгалтером. В данный момент пенсионерка.

В 1932 г. вышла замуж за Бушуева Владимира Георгиевича, уроженца города Очера. Родители мужа в Очере имели свой дом. Владимир Георгиевич работал в Камском речном пароходстве. Последнее место работы его — судостроительный завод «Кама» в Судозаводе, т. е. в Нижней Курье. Мы и жили в Судозаводе, имели двухкомнатную квартиру.

Детей у меня было трое: две дочери и сын (сын родился после ареста мужа).

Я работала бухгалтером в больнице, с дочерьми нянчилась няня-старушка.

17 июля 1937 года я поехала в Пермь по служебным делам. Муж предложил купить билеты в театр. Шла новая постановка «Как закалялась сталь». Выполнив все служебные дела, я поехала домой. Проходя мимо работы мужа, зашла к нему, но кабинет был закрыт, и секретарь не сказала, где он. Муж работал тогда начальником теплотехнической партии. Сдали шесть пароходов для канала Москва-Волга. Я пошла домой. Проходя мимо окон, заметила, что все книги разбросаны, и газеты, и бумаги — в комнате беспорядок.

Спрашиваю у бабушки, что искал Владимир. Она плачет. Приходит соседка и говорит, что у нас был обыск, а Владимира арестовали и увезли.

В те годы арестовывали прямо у проходной. Арестовали многих рабочих, специалистов, был арестован и директор завода.

Меня прорабатывали на профсоюзном собрании за мужа, исключили из профсоюза, и сразу же от меня все отвернулись. Из квартиры нас выселили, перевели в барак, в комнату 10 кв.м, а нас было четверо: двое детей, я и няня.

После ареста мужа на следующий день я поехала его разыскивать. Поехала в управление водного транспорта, но ничего там не узнала.

Разыскала его случайно, он сидел в камере и знал, что я его буду искать, и встал на окно. Теперь в этом здании железнодорожный техникум. Мне разрешали с ним свидания, но они проходили в присутствии следователя, и говорить разрешалось только о домашнем, о детях. Следователь был знакомым мужа, учились вместе, Новоселов.

Прихожу я на очередное свидание 12 января 1938 г., муж говорит: «Если придешь в следующий раз, меня, возможно, не будет, не разрешат свидание, ты не бегай, меня не разыскивай».

14 февраля я приехала на свидание с мужем, меня не приняли, прошел мимо Новоселов, не здоровается, не обращает на меня внимания. Подходит дежурный и говорит, что свидание не разрешается, что Бушуева здесь нет.

Я поехала разыскивать в пересыльную тюрьму и там ничего не узнала о нем. Так муж и пропал в неизвестности. Что делать? Поехала домой, в Нижнюю Курью. А вечером родила сына. Это было 14 февраля 1938 г. Как жить дальше? Поехала к матери в Пермь. Мама жила с сыном, моим братом Виталием, в комнате с подселением. Комната 18 кв. метров. Мама приняла меня с детьми. Спали на полу. Я не работала. Потом по знакомству устроилась работать счетоводом. Меня несколько раз вызывали в управление, разговаривали и отпускали. Видимо, арестовать совесть не позволяла: у меня был грудной ребенок и дочери маленькие, старшей 4 года, младшей 2 года.

В августе 1938 г. мама уехала с братом по малину, я с детьми была дома одна. Ночью приехал «черный ворон», следователь, понятые, предложили мне ехать с детьми до управления на несколько часов. Я ушла в летнем платье, сын был в одной рубашке и пеленке, девочки — в летних платьях. Обратно мы не вернулись. В управлении следователь, написав протокол, стал звонить по телефону в детские учреждения, определять дочерей. Говорит: «Мать срочно уезжает из города, нужно устроить девочек». Неле

было 4 года, ее он определил в детский сад. Але было 2 года, ее - в дом ребенка. Пришел дежурный забирать их, они держались за мой подол, плакали. Дежурный отобрал их и увел. Я осталась с сыном Славой, ему было всего полгода. Нас посадили в «черный ворон» и увезли в пересыльную тюрьму. В тюрьме у меня взяли отпечатки пальцев. Я была как безумная, ничего не понимала. Меня стали обыскивать, искали иголки. Какие иголки? Только что оторвали двоих детей, я реву, а они ищут какие-то иголки. Поместили меня в палату при тюремной больнице. В палате со мной была женщина-уголовница, все просила у меня Славу, говорила: «Тебе в этапе одной легче будет». Но разве я могла отдать последнего ребенка? И так я с ним прошла пять пересыльных тюрем.

В тюрьме в дежурной я встретила двух знакомых мужчин, которые были арестованы как враги народа. Я сидела и плакала, они меня успокаивали, говорили, что скоро выпустят. Один стал рассказывать, как он играл с ребенком на полу, и в этот момент явились его арестовывать и забрали. Второй мужчина был сотрудником мужа, мы когда-то все вместе работали в управлении Камского речного пароходства. Я все рассказала ему о муже.

В тюрьме нас гоняли на прогулку на несколько минут, ходили по одному определенному месту. Сколько я просидела в тюрьме, не помню, долго. Мама несколько раз приходила, хотела меня видеть, передать теплые вещи, но не разрешили.

И так я ушла по этапу в одном летнем платье. Нас вывели под конвоем, человек 50. Стояла лошадь, груженная разными котомками заключенных. Меня с ребенком посадили среди котомок на телегу. Так проехали мы через весь город, от Разгуляя до Перми II. Проезжали по знакомым улицам. На углу улиц Кирова и Куйбышева я увидела маму всю в слезах и сестру Нину. Мама не могла идти, а сестра пошла на Пермь II. Она просила конвой передать мне теплые вещи и продукты, ничего не приняли и ее ко мне не подпустили. Она стояла на перекидном мосту и ждала, когда нас отправят.

В этапе из 50 человек женщин было двое. Кроме нас двоих, все были уголовники, воры, разная шпана. Они ухитрялись на станциях стащить конфет и пряников. Толкали Славе и говорили: «Ешь, пацан». Предлагали нести его, но я боялась дать сына. Повезли нас в Свердловск. Уголовники ехали в специальных вагонах, я ехала в общем пассажирском вагоне. На дорогу мне дали кусок черствого черного хлеба и хвост селедки, ребенку ничего не дали. Слава плакал, а молока у меня уже не было. Пассажиры сочувствовали и давали ребенку что-нибудь.

В Свердловской пересыльной тюрьме меня втолкнули в камеру, где были женщины уголовницы, их звали «урками». Народ страшный, пьяницы. Меня встретили жестоко, с матом. Указали мне место около «параши». «А, явилась, враг народа!» Меня предупредили раньше, чтобы я с «урками» не связывалась, народ страшный. Я и молчала, не возражала им.

Принесли мне ужин, они все отобрали. Была суббота. Они каким-то образом ухитрились напиться браги. Все были пьяные, вульгарные. Одна из осужденных родила прямо в камере и задушила своего ребенка грудью...

В Курганской пересыльной тюрьме, началась перекличка. Надо было отвечать фамилию, год рождения и какая статья, за что судим, свой срок. Мы не знаем своей статьи и за что осуждены. Конвой сердится, материт нас, кричит: «Ваша статья - «враги народа»...

В Петропавловской тюрьме мы были недолго. Ночью нас вызвали на этап и сказали, что будет последняя тюрьма - Акмолинск. Из Акмолинской тюрьмы нас на машинах повезли на 26-ю точку, где наш лагерь.

В кузове нас было двое: Катя с девочкой и я с сыном. Уже был сентябрь месяц, холодно. Мне Катя дала кофту. Бросили нам сено. Я Славу закутала в кофту и укрыла сеном. Ехали 60 км по степи. Было страшно холодно. Приехали в лагерь ночью. Поместили нас в изолятор. Слава заболел, было у него крупозное воспаление легких. Медикаментов нет, ребенка не лечили, надеялись на его организм. Сын справился с болезнью.

Лагерь наш находился в степи, обнесен высоким забором, колючей проволокой. Летом была страшная жара, а зима холодная, с буранами. В столовую ходили по веревочке, чтоб не замело бураном.

Мы были лишены всякой переписки, оторваны от всего мира. Мама не знала, где я, я не знала, где мои дочери.

В лагере нас, женщин, было 12 000 всякой национальности. Были женщины с высшим образованием и домашние хозяйки. Народ трудолюбивый, выносливый, несмотря на всякие переживания.

Со Славой (сыном) я просидела до весны. Потом в лагере открыли детские ясли-садик, так как матерей прибавилось: кого из дому отправили с ребенком, кто родил в дороге. Забрали наших детей. Свидание разрешали раз в месяц. Дети начали отвыкать от родителей. Мне предложили работу в бухгалтерии, я отказалась. Боялась потерять разум. Отдала троих детей, нет мужа. Как тут выжить! Пошла на самую тяжелую работу, физическую. Зимой была на снегозадержании в степи, мы ходили туда при любых морозах. Охранял нас конвой, два человека, а нас было человек 100. Выводили за зону, в степи. Нас

оставляли работать, а сами уходили в теплые места. Конвой говорил: «Никуда вы не убежите, кругом степь, бегом побежите в зону».

Так мы и работали. Зимой еще ходили и на озеро жать камыш: лагерь отапливался камышом. Была установлена норма. Мы старались не только выполнить норму, но и перевыполнить. Делали по полторы нормы. Конвой с нами на камыш не ходил. Были только бригадиры из заключенных. Целый день в снегу. Ходили в ватных брюках и ватных куртках. На ногах тряпочные бурки. Приходили вечером все промокшие, голодные. Утром давали по 400 г хлеба и баланду. Не знали, что делать с хлебом: съесть утром или оставить на вечер. Выручали швейники - женщины. Они нам, «наружным рабочим», ложили свой хлеб под подушки. А мы и рады были добавкам и благодарили женщин. Мы же приходили озябшие. Сушилок не было. Сушили, как придется. Развесим на нарах, а белье к утру и не высохнет. Потом придумали спать на сыром, сушили своим телом что можно. Утром уходили на работу в непросушенном белье.

В лагере были хозяйственная часть, цехи вышивания, швейный, большое огородное хозяйство. Выращивали помидоры, огурцы, дыни, арбузы, картофель, рыли арыки, воды же не было. Поливали вручную. Урожай был очень хороший. Летом я работала грузчиком. Разгружали машины с овощами. Мешки спускали в подвалы, в закрома. Грузчиков нас было двое, а мешки килограммов 50. Бросали нам на плечи по мешку, да еще и подгоняли: «Быстрее, быстрее, скорей разгружайте машину!» А мешок нужно было отнести вниз, в подвал, и высыпать в закрома.

Потом меня перебросили работать в столовую уборщицей. Нужно было вымыть котлы, залить водой, котлы были по 30-50 ведер, а котлов штук 20. Вымыть кругом полы; в столовой, кухне и в подсобках. Бригада у нас была из 12 человек. И здесь торопили: «Носи скорей воду, заливай котлы». Приходилось бегать всю смену бегом, по лужам, воду носили в ведрах.

Но бригадир у нас была хорошая, Галя, из заключенных. Относилась к нам хорошо. Всегда после смены старалась покормить нас чем-нибудь вкусненьким, чтоб не видела администрация...

Переписку нам разрешили в лагере через 4 года, и то только тем, у кого дети были в детдомах, чтобы разыскать их. Так я наугад написала в дом ребенка г. Перми. Мне пришел ответ, что моего ребенка забрали родственники, кто — не сказали. Оказывается, мама разыскала дочерей и забрала их. Потом уж мне рассказали, как их нашли...

После смерти Сталина началась реабилитация. Я вернулась в Пермь, жили на квартирах, дети продолжали учебу. В 1957 г. меня реабилитировали. Получив справку, я начала хлопотать насчет квартиры, дали пособие денежное с последнего места работы до ареста, купили всем по пальто, жили до этого на квартирах. За угол приходилось платить 30 рублей. А угол был таков: одна кровать, столик и стул.

Аля окончила техникум и уехала в Соликамск. Мы жили втроем. Слава работал и учился в вечерней школе, Неля работала. Спали на кровати по очереди. Один на кровати, двое на полу...

В Дзержинском ЖКО (я жила до ареста в Судозаводе) мне не отказывали и не давали квартиру. Меня научили написать в обком партии. Я все подробно описала и с заявлением опустила письмо в пятницу, а в понедельник уже меня вызвали за получением ордера на квартиру к начальнику ЖКО Дзержинского района. Дали комнату с подселением в коммунальной квартире без всяких удобств. На 18 кв.м. Но мы так были рады! Своя квартира! Аля вернулась из Соликамска, Неля работала в больнице, Слава — на телефонном заводе. Это было в ноябре 1957 г. Прошло 20 лет! Слава ушел в армию, Неля вышла замуж и уехала в Севастополь.

Когда Слава пришел из армии, я подала заявление о расширении жилплощади на сессию горисполкома. И нам дали двухкомнатную квартиру в Закамске. Так закончились все мои хождения по мукам в феврале 1963 г.

В 1957 г. я получила справку о реабилитации мужа посмертно и денежное пособие с его места работы в сумме его заработка, в Судозаводе, а позднее получила по списку за конфискованное имущество деньги. Но какой это был список, там и половины имущества не было записано. Всех денег нам хватило только для покупки всем пальто: девочкам зимние, а нам с сыном демисезонные, тумбочку-этажерку да кровать. И то тогда мы были рады и этому...

Когда я была с сыном в тюрьме, разгуляйской, сын был маленький. Нас поместили в тюремный изолятор. Окна выходили к кладбищу. Ночами ребенок плохо спал, и я ходила с ним, укачивала его на руках. Ночью было тихо, и слышалось за окном, будто бы подходили подводы, копали лопатами, создавалось впечатление, что тут, под тюремной стеной, велись захоронения. Но кого там хоронили: или тех, кто умирал в тюрьме, или привозили расстрелянных, — не знаю. Еще только: в это же время в камере тюрьмы находился мужчина, говорили, что это был депутат. За него должны были голосовать, а его арестовали. Он кричал, бил в двери. Кто это был, тоже не

знаю. Он тоже был в больничной камере. Мы ушли на этап, а он остался.

В Казахстане, в лагере, уже в 1942 г. наш женский лагерь объединили с мужским. У них, у мужчин, было несколько бараков. Они умирали как мухи. Очень много умирало мужчин. Были, в основном, старики, или они нам такими казались. Хоронили их тоже ночью. У поварихи, которая работала со мной, из вольных, муж возил покойников. Так он каждую ночь возил умерших. Из женщин я не помню, чтобы кто-то умер, а из мужчин умирали многие. Женщины болели, в основном, простудными заболеваниями, но и с температурой ходили на работу.

Были среди нас и кабардинки, и грузинки, и украинки, корейки, русские, башкирки. Из Перми нас было:

Петрова Александра Ивановна. Мы с ней вместе шли по этапам. Ей было дано 8 лет. Я ушла за зону через 4,5 года, а она осталась в зоне, и больше я о ней ничего не знала. Она из Мотовилихи, жила на 1-й Вышке. Потом в Перми уже в 1947 г. мы встретились с ней. У нее было 5 детей. Последнее время она жила с дочерью и зятем (он какой-то даже обкомовский работник), два сына у нее погибли на фронте. Одна из дочерей, учительница, после окончания университета уехала по направлению. Ее звали Зоя. Это младшая из дочерей. Внука, сына одного из погибших сыновей, воспитывала Александра Ивановна.

Мария. В лагере работала возчиком-ассенизатором. Тоже жила в Мотовилихе со взрослой дочерью. За работу ей давали молоко и хлеб. Она делилась со мной.

Батракова Надежда Федоровна — врач. После возвращения жила в Перми на улице Революции, воспитывала приемную дочь Валю.

Снохи Чесноковы: Надя, и не помню, как другую звали. В лагере они работали на хозработах. Надя после освобождения работала в Пермском оперном театре костюмершей-портнихой, жила с дочерью где-то на улице Горького.

Гилева Анна Петровна. В лагере мы с нею жили в одной мазанке, когда еще были с ребятами. У нее была дочь Вера, ровесница Славы. Дома у нее осталось много детей. Кто-то даже умер без нее. Вера потом окончила фармацевтический техникум.

Из Вологды были Некрасова Мария, Командирова с сыном Сережей, Комиссарова с дочерью 5 лет. Из Ленинграда Женя Еременко. Работала на хозработах. Мы спали с ней на одних нарах. Я вверху, она внизу. Маруся Плаксина, не помню откуда. Хорошаева — тоже не знаю откуда. С Соболевой Катей шли этапом. Дорогой она родила дочь Нину...

С Камского речного пароходства были арестованы Галанинский Петр Федорович. Я работала с ним в одном отделе. Крупочкин Александр Михайлович. Кандалинцов — директор, Галкин — инженер-механик, техники Скобцев, Калюнин...

Р.S. Бушуева Зинаида Максимовна, записавшая эти воспоминания, умерла 25 апреля 1992 г. в возрасте 85 лет в г. Перми.

Нашлась дочь Александры Ивановны Петровой - Юлия Павловна Петрова, учительница, живет в Перми. Дочь Галанинского, Нонна Петровна Потапова, - преподаватель университета. Они успели встретиться с Зинаидой Максимовной. Воспоминаниям и разговорам не было конца...