ПИСЬМА ИЗ СУЗДАЛЬСКОГО ИЗОЛЯТОРА

После решения ОСО Вениамина Бромберга этапировали в Ярославский политизолятор. Его брат Лев, арестованный семью неделями позже в Ленинграде, тоже получил три года, и тоже от ОСО, и тоже в "местах заключения ГПУ". Этапирован - туда же.

В одиночной камере Ярославского изолятора, в тюремной маете, во второй половине 1926 года Воля написал те рассказы, что спустя 67 лет мы печатали в "Окнах". Относился он к ним легкомысленно, просто "мотал срок" в тюрьме, и потому они остались его единственными "беллетристическими вещицами". В письме к родителям от 18 июня 1929 года я обнаружил строки:

"Я, дорогие мои, хочу послать вам пару беллетристических вещиц, которые писал еще в Ярославле. Один мой товарищ, журналист, прочел их и советует обязательно послать куда-нибудь, где печатают подобные коротенькие рассказы. Кажется, так и сделаю. Ведь ничего не теряю. А вдруг их примут, как это ни дико. Тогда семья Бромбергов потерпит еще один удар: окажется в их рядах писатель... Шучу, конечно, но послать все-таки, вероятно, пошлю".

Послал? Скорее - нет. Следов не осталось, и более никогда об этих рассказах не вспоминал.

У братьев на свободе остались "боевые подруги" по сионистскому подполью: у Левы - Эдя Хаенко

("все тогда шутили, что Лева, занимаясь сионизмом, одновременно воспитал себе жену", - вспоминал Яков), а у Воли - Белла Людмер. Эдя была питерской студенткой-медичкой, а Волина Белла жила на станции Перловка под Москвой, так что, видимо, это было знакомство периода его работы в "мерказе" (ЦК). О быте братьев в их ярославское полугодие не осталось свидетельств, только в письме Эди Хаенко, написанном родителям жениха после свидания (ей дали его в Суздальском политизоляторе. Какое все же было блаженное время - свидания давали невестам!), есть предложение:

"С апреля они начинают гулять по три часа в день, и, следовательно, меньше возможностей для всякой неврастении. Там очень хороший парк. Камера хорошая. Вообще в Суздале, как я узнала от других, один из лучших политизоляторов. А в Ярославле было очень сыро, холодно. Лева доволен переводом. Большое значение имеет присутствие Воли. Вначале они ругались, т. к. Лева невероятно раздражен, а Воля не считался с ним, как с больным человеком. Сейчас приспособились и довольны".

Могу предположить, что там случилось. Ярославль мог быть "опытным участком" для изучения и предварительного присматривания "органов надзора" к психологии и поведению узников (у нас в Мордовии 70-х гг. тоже был похожий "опытный участок" - ЖХ 385-17а). По ярославским оперативно-внутренним показателям к концу 1926 года руководство мест заключения могло принять и "гуманное решение": братьев Бромбергов перевели с участка "на постоянное место пребывания", в Суздаль, и даже поместили в одну камеру. Расчет мог состоять в том, что, толкаясь боками в тесной клетке, братья рассорятся. Очень бы начальству желательно! Принимались в

расчет болезни Левы и юношеская игривость Волиного характера, как зафиксировала Эдя. Хорошие показатели для будущих конфликтов в камере (а потом и на воле?). Но братья, как узнаем из письма, "приспособились и довольны". Обманули планы граждан начальников...

Почему-то от тюремного периода остались письма только от Левы - и ни одной весточки от Воли или к нему. Возможно, Волины письма изъяли в 1938 году на обыске после ареста или же сосланная Белла сама уничтожила их ("Она никогда при мне не упоминала, что у меня был отец", - вспоминал их сын, Герик. Спасала ребенка, конечно, ведь подлежала законному сроку - как ЧСИР! Многие, очень многие люди, не одна Белла, уничтожили тогда бесценные исторические документы в личных архивах. Кстати, Эдя тоже уничтожила письма Левы, об этом рассказала ее дочь: "Их хранить было очень опасно"). Остались только письма Левы из Суздаля в Одессу, к родителям-народовольцам. Вот отсеянная мною информация о тюремном бытии, занятиях, отношениях, заботах и характерах братьев Бромбергов в Суздальском политизоляторе, где оба провели примерно два года.

Предваряю публикацию кратким замечанием о психологии персонажей: если Воля обладал художественной натурой, то Лева, напротив, был наукопоклонником. Он погрузился с головой в модное увлечение эпохи - фрейдовский психоанализ ("признанный фрейдист семейства Бромбергов", как ехидно прошелся по его адресу в одном из позднейших писем Воля).

"Вы уже знаете, что мы оба перемещены в Суздаль и сидим вместе... Оставшиеся полтора года нашего сидения почтем достаточными для этой "новой квартиры". Я уже приспособился... Читаю, а с Волей ругаюсь мало - почти совсем не ругаюсь, захлебываюсь беллетристикой, которая

здесь есть в изобилии и нужна моим нервам, как молодая жена 17-летнему мужу".

Следующее письмо:

"Ем я теперь овощи и фрукты, а, говоря точнее, покупаю себе полкило помидоров на неделю и два десятка огурчиков. Это, конечно, немного, но т. к. тысячи людей на воле и не всякий в тюрьме может себе это позволить, то я говорю вполне искренно - считаю свою пищу выше средней. Деньги, высланные вами, мы разделили, как мама когда-то писала, "по-братски"...

Мы оба отказались от той научной специализации, о которой мечтали вначале. Это оказалось несбыточной мечтой. Ну, и черт с ней! Не первая, не наибольшая... Оба мы за полтора года приспособились к времяпровождению без книг - их нет или читать неохота. Воля мастерит, и у него так прекрасно все получается, так что при каждой новой вещичке выть хочется от сознания зарываемого в землю таланта. Я же лежу на постели, заложив руки за голову и разрываю действительность мечтой о несбыточном. И - живем..."

22.01.27:

"Благодарю вас за благосклонное внимание к моим виршам. Боже, как я подчас чисто физически страдаю, что нет ушей, которые бы вняли роящимся, рвущимся, плещущимся через край теориям, философиям, образам, построениям. Воля? Но он уже хорошо научился выговаривать: "Это казуистика, схоластика, словесные фокусы" и т. п., и, чтоб не портить отношений, я вынужден молчать... Меня столько раз и со стольких сторон охаивали "казуистом", что я без

всякого кокетства это и сам знаю, и согласен с этим. А тут еще эндокринология создала такую красивую, охватывающую, жизненную гипотезу о том, что увеличение щитовидки дает не только выпадение волос, резкие изменения пульса, повышенную возбудимость, но и моторную установку, словесные и речедвигательные ассоциации с крайне малым числом звукосветовых представлений (в просторечии - "образов"). Вот эту-то безобразность моего мышления и превращают мои современники в его безобразность! И когда я создаю концепцию, что человечество движется от звукосветовых представлений к словесно-безобразным компликациям, то ведь это лишь превращение моей необходимости в добродетель - лучшее убежище сороки в павлиньих перьях. Но ведь бодрости-то я не теряю именно благодаря этой поговорке... Что касается писания стихов, то я назвал его "детским пороком".

Март 1927 года:

"...Папа меня снова спрашивает, не собираюсь ли я писать что-нибудь по педагогике. Увы, должен снова ответить отрицательно - из-за отсутствия книг и животрепещущих тем. Есть, конечно, темы, на которые современные журналы приняли бы у меня статью, например, "Литература в школе 2-й ступени: задачи полового воспитания" или еще лучше - "Опыт психоанализа на примере творчества Анатоля Франса", но - нет "ложки для киселя", т.е. книг-источников. Последняя тема меня особо интригует... Но - ничего не попишешь. Живу сейчас лучше, чем обычно: весна принесла мне почти полное (чтоб не сглазить!) "освобождение от одышки. Правда, весна пока лишь в потенции: снег еще есть и по утрам холодно. Но воздух уже свеж и чист, и голуби

часто по утрам целуются до одурения на выступе окна - вернее, до того момента, пока я не прогоняю их, т. к. мне нужно читать. Не нужна ли мне одежда и прочее? Категорически нет - как выражается в аналогичных случаях Эдя, "и без разговоров". По секрету скажу, что Воля несомненно нечист на руку и, если он написал вам, что у него все есть, то он врет, как самый последний... сын в семье! У него не ахти как с бельем, а конкретно я и сам не знаю, т. к. он не говорит. Вы уж воздействуйте на него, только, ради Бога, не пишите, что это я вас навел, а то он меня загрызет... Насчет "психологии времени" и его продолжительности в тюрьме - я с мамой не согласен. Чувствую как раз наоборот: день пролетает очень быстро, а время тянется ужасно медленно. Не звучит ли это парадоксом? Не знаю. Я объясняю это тем, что сравнительно много занимаюсь: из-за занятий день проходит даже быстрее, чем на воле. Но т. к. занятия крайне однообразны и не дают никаких переживаний, то растревоженному глазу прошедшее, не наполненное ничем, кажется пустым. Но так или иначе, а общечеловеческая система отсчета времени говорит, к сожалению, что сижу я только 11 месяцев и что остается, увы! - еще 25!

...Как мамино здоровье, как ее зубы? Когда здешний зубврач рвет мне зубы, он говорит: "Ну и зубки у вас! Как плесень". Зато мозг силен: одолеваю по 2200 страниц вот уже второй месяц. Читаю, как заводная машина".

Начало 1928 г.:

"... Вы напрасно прислали мне денег "на боржом". Не говоря о том, что при "не вполне подходящей диэте" и при условиях, мало напоминающих "санаторию" (если не считать, что тут,

как в санатории, жизнь течет размеренно), боржом мне вряд ли поможет - помимо этого, я убежден, что он вообще мне мало поможет. Диагноз врача: 1) хронический катар желудка 2) хроническое заболевание печени 3) миокардит. Врач толкует еще об истерионеврозе и расстройстве внутренней секреции! При такой сложной картине "хронического безобразия" очень сомневаюсь, что можно уповать на боржом как средство лечения... Другое дело - фосфор. Этот препарат мне нужен ныне и присно, и во веки веков, пока с его помощью меня не будет - аминь! Врач с будущей недели начнет кормить меня кальцием, пока же кормит бромом, я выпил уже 5 бутылок, и врач не имеет ничего против, чтоб я выпил еще 251

... Я две недели тому назад подал заявление, в котором на основании болезней и диагноза врача ходатайствовал о замене наказания высылкой в Палестину - к брату и тетке, врачу, которая сможет меня лечить. Увидим, что ответят... Воля, вероятно, будет ждать решения вопроса со мной. Вполне не согласен с вами, что хотите ждать нас, чтоб ехать вместе. Балле (сестре Бромбергов. - М. X.) можно так думать - молодо, глупо! Но вам?! Ах, сколько горя снялось бы с меня и Воли, если б вы послушались советов и снялись бы! Я бы чувствовал себя даже меньше виноватым. Да что! Знаю, что наши советы -глас вопиющего в пустыне".

Ноябрь 1928 г.:

"В ответе вашем нет ничего нового и радостного, т. к. поездка ваша к Шуре (т. е. к "Яшуре", к Якову Бромбергу, в Палестину. - М. X.) до весны отложена окончательно - даже если паспорта и будут стоить дешевле. Жизнь ваша течет теперь тихо, одиноко и трудно. "Все кости мои го-

ворят об этом", как сказано в Библии. ...Месяц был такой же, как предыдущие. Вот единственное отличие: занимаюсь я, главным образом, языками, а наука в стороне... Прочитал я уже столько, что общих знаний вполне достаточно, а нужна университетская лаборатория. Да и то сказать: скучно уже стало читать и все читать, и интеллект утомился. Не мозг, а именно интеллект: читать могу, но углубляться в прочитанное как-то неохота. Просто неохота! Я это дело понял, ибо два с половиной года чтения по одной специальности - вполне законное время для ослабления непроизводительного внимания (интереса) к ней. Т. к. языками занимаюсь охотно, то и решил большую часть времени потратить на них. Пока выходит прилично, и, случается, часто 5-6 часов занимаюсь всеми тремя языками: читаю по-древнееврейски, немецки и английски. Представьте, это оказывается нетрудным, несмотря на мои безобразные способности к языкам и ослабленную из-за неврастении восприимчивость. Чем объяснить эту неожиданную удачу? Во-1-х, разным уровнем знания каждого языка, из-за чего я трачу на каждый из них, так сказать, другую психическую энергию: по-еврейски я, в общем, читаю свободно (хотя незнакомые слова в нем есть, но я с языком настолько освоился, что мне трудно переводить, лучше всего понимаю, не переводя); по-немецки я хоть и читаю, но чаще всего нуждаюсь в переводе, чтоб лучше уразуметь. По-английски же только перевожу и с большим еще трудом: на страницу Конан-Дойля встречается от 15 до 20 незнакомых слов, которые я тут же немилосердно зубрю. Во-2-х, разными объектами чтения: по-еврейски (на иврите. - М. X.) - это беллетристика из еврей-

ской жизни, по-немецки - психология, по-английски - урок чтения... Чувствую себя по-прежнему. Желудок уже вступил в стадию зимних запоров, к которым я отношусь куда положительное, чем к летним расстройствам - с их поносами, кровью, болями и прочими земными радостями. Помучивает, правда, бессонница с одышкой, но этих старых, давно известных врагов я привык игнорировать и плевать с десятого этажа.

...Взял я книжку литературно-критических статей - и читаю. Слова незнакомые редки, механикой чтения овладею к концу книги вполне... Никогда не ожидал, что это будет так эффектно... Прочел я за год пребывания здесь 130 названий размером в 17 000 страниц. Спрашиваете о творчестве? Ничего, если не считать удачного изобретения способов ловли и умерщвления мух - десятками за день - и мечтаний, о которых Саша Черный выразился так: "Опущусь на кровать и в подушку зарою я голову"... Согласен с тем сифилитиком, который, увидев лозунг "Сифилис не позор, а несчастье", написал: "А мине от этого ни лекче". Будь они прокляты, эти мечты, это ведь тот же сифилис, только без провала носа. Нетерпеливо мы ждем с Волей августа, когда должен решиться вопрос вашего отъезда.

...Погода у нас стоит отвратительная: слякоть, дождь, снега не видать. Но живем мы нормально и от осени не скучаем: ведь это третья. И привыкли к ней, и последняя она. Да, милые, "дни за днями катятся, нити жизни тратятся": кажется, вчера сел в тюрьму - ан нет: через 5 месяцев и 3 недели будем выходить на "волю".

Письмо через день:

"Не посылайте мне денег! Если бы вы хотели внять моему совету, категоричность коего зависит только от его вынужденной краткости, вы бы копили эти деньги, чтоб посылать их Воле, как только он очутится на свободе. Уверяю вас, эти 10-15 рублей ему будут нужны просто, чтоб снять комнату и на обед. Конечно, и план присылки ему кое-чего из белья весьма уместен: по секрету скажу, что наволочки у него все полезли, да и с простынями туговато (умоляю, не сообщайте ему о моем доносе, он меня съест живьем)...

Ох, с каким удовольствием прочитаю я, что вы уже имеете визу! Но я так привык к откладываниям, что уже готов выслушать известие о невозможности поехать осенью из-за какой-то новой задержки. Да минет вас чаша сия!.. За книжку Фрейда заранее благодарю на всех известных мне языках, а пуще всего - на наиболее известном, языке жестов. Вы можете не бояться, что я перегружаю себя психологией: из прочитанных 290 названий на психологию падает не более 115 - 120, а на медпсихологию и сексологию - каких-то 15 - 20. Так что "опасным материалом" я себя не перегружаю".

На письме нет даты:

"Книги взялся переводить. Говоря скромнее, из четырех присланных немецких книг я пока перевожу только кантовские "Пролегомены". Перевел пока страниц 20 (я записываю перевод, поэтому двигаюсь медленно). Будь он неладен, этот сапожник от философии. Его нужно читать лишь тогда, когда задаешься целью получить отвращение к философии. И все это не столько из-за его

мыслей, сколько из-за его слога и стиля. А ведь стиль - это челойек! Кончу "Пролегомены", переведу немного "Этики" - и баста. Поэтому больше Канта не ищите, а вот если бы хоть немного... стихов Гейне на немецком - ужасно хочется его лирику почитать. Живу я сейчас, перефразируя пословицу "с хлеба на квас", - с брома на соду. Но легче, чем в прошлом году. Ну, будет обо мне.

...Большим облегчением послужило сообщение, что ваши визы еще не готовы: в противном случае, вы невольно пропустили бы их сроки. Если же присоединить уверения врача, что мама может спокойно перенести переезд, то это совсем хорошо! Вот только как вам сейчас живется, одним, беспомощным? Зимой ведь еще труднее, чем летом! Прочел в газете, что умерла народоволка в Одессе Е. Куперман. Думаю, что газета спутала фамилию и умерла Елена Коберман (возможно, жена или сестра Д. Кобермана, руководителя народовольческого кружка, - помните обвинение Ф. Бромберга в 1887 году? - М. X.) Значит, еще одной сверстницей папы меньше..."

Ответ на письмо от 25 января 1929 г.:

"Очень удачно вы послали книги на этот раз: и Овсянико-Куликовский, и немецкая брошюрка, и Гейне. Гейне в особенности. За него я еще не принялся, предвкушаю удовольствие заранее. Теперь я спокоен в отношении книг на много месяцев и освобожу вас от этой обузы. У меня для прочтения: семь еврейских книг, две научных немецких и Гейне. Это целый кладезь... Спасибо за фото Катеньки (Екатерины Дорфман, врача-педиатра, сестры Э. Бромберг-Дорфман: на ее квартире в Киеве братья скрывались от ГПУ. Она тогда уже уехала в Тель-Авив. - М. X.)... глаза

опущены на ребенка, которого исследует, ресницами они закрыты, но чувствуется, как она из-под них следит глазами за фотографом. Очень мило и живо! Спросите ее, как она относится к Фрейду и психоанализу в той его части, которая относится к детскому возрасту. Я прочитал всю спецлитературу по психоанализу (включая и учебники по психотерапии) на русском языке - это не меньше 25 - 30 названий. И по нескольку раз! Пользы от этого, конечно, мало: ни ошибок моих, ни вывихов собственного воспитания вернуть нельзя. Но хотя бы знаешь их. Ну, не ругайте меня за пессимизм - ведь он так же естественен, как утверждение одного щуплого и бессильного героя Гейне, что любовь должна быть платонической. Знал Гейне, над чем смеялся!"

Следующее письмо:

"...Хотя посылка пришла за несколько дней до Нового года, я сожрал всю халву сразу и встретил Новый год только храпом. Такова моя природа - или все, или ничего. А т. к. жизнь приготовляет для меня лишь последнюю половину пословицы, то чуть дорываюсь до первой, сейчас же возвращаюсь в первобытное состояние. Ей-богу, так лучше, хотя желудок кричит гевалт! Но кто я Гекубе и кто Гекуба мне?

Этот месяц живу несколько хуже обыкновенного - донимают нервы... Симптомы, мучившие меня в прошлую зиму (одышка и слуховые галлюцинации), исчезли довольно радикально, но тем больше прорывается невроз, навязчивые фантазии, которые плотным кольцом одевают день-деньскую жизнь мою. Наученный прошлым годом, я терплю и не распускаю себя морально - эти явления указывают на грань, отделяющую нормального невротика от душевнобольного ипо-

хондрика. Понимаю, что воля к здоровью есть производное, и внешними способами поддерживаю ее, подкрепляю, помогаю ей. И - пока удается. Говорю без ложной скромности - я многое преодолеваю и не без успеха. Январь-март являются для меня самым тяжелым периодом, и сейчас январь фактически кончается - это веселит и вселяет бодрость и надежду выйти из этой борьбы к весне ненамного более потрепанным, чем в прошлом году.

Читаю, естественно, меньше, зато перевожу немецкого больше. Это к лучшему: занимать верхние этажи сознания и воли наукой трудно в те минуты, когда там идет борьба, зато нижние его этажи пока работают, и я перевожу 4-5 страниц ежедневно (большого формата и высоконаучного текста!)".

1929 г. Ответ на новогоднее послание:

"...Дело идет к концу срока, три года таки проходят, а еще немного, и вот они уже прошли. Оглядываясь, чувствуешь, что нельзя выразиться лучше, чем в известной поговорке: "Так идут к звездам"...

Такова уж дуалистическая природа моего темперамента: я и оптимист в области интеллектуально-волевой и пессимист в области эмоциональной. На ваши вопросы отвечу подробно. Деньги. Они мне, безусловно, не нужны. Я рассуждаю об этом за тысячу верст от сентиментализма и принимаю в основание только рациональные мотивы. Эдя мне присылает больше необходимого... и я обеспечен на все 100 %. Если я буду нуждаться в вашей помощи, можете быть уверены - напишу. Относительно чтения книг папа, в общем, прав, но выполнять его совет я не хочу. Во-1-х, мне нечего читать. Как вы знаете, инте-

ресует меня область очень узкая, высокоспециальная (стык психологии с педагогикой), книги по этой специальности можно найти только в спецхранилищах, покупать необходимейшие я давно себе не позволяю, т. к. и так вишу на шее близких тяжелым бременем (а увеличить его покупкой книг - значит для меня отравить радость от чтения и остатки душевного равновесия). До ноября я еще довольствовался повторным чтением имеющихся книг, но чем ближе к концу третьего года, тем больше сдает воля, до сих пор твердо не уступавшая естественной скуке от научного пережевывания уже либо известного, либо полуизвестного. Я решил не принуждать себя, потому что от такого чтения мало пользы, оно вызывает одышку и еще потому, что, как я уже писал вам, я научился ничего не делать (мама знает, что это для меня новость; верно, помнит, как в детстве я ходил за ней и нудил: "Мне нечего делать... Что мне де-е-елать?!"). А научившись — благословил судьбу, из-за которой человек происходит, пусть и по боковой линии, от свиньи. Теперь почитываю случайные, нетрудные книжки, если они есть, по близлежащим вопросам, а, кроме того, языки. Удовлетворяет ли это вас? Меня - да. Я вам уже писал, что на отъезд дал Воле одно из своих двух одеял. Они оба не ахти, но, принимая во внимание, что у Воли есть летнее (байковое) одеяльце и скатерть, служащая за одеяло, и пальто, служащее девушкой за все, думаю, он в пути будет обеспечен. А там ведь - лето! И за меня не беспокойтесь: у меня одеяло и пальто, а выезжаю я летом. Но, ради Бога, Воле об этом не пишите: дав ему перед отъездом, огорошу и, не оставив времени подумать, заставлю взять. Если же он будет знать заранее, начнет стесняться и фордыбачить..."

Незадолго до Волиного убытия на этап в феврале 1929 года:

"Еще раз спасибо за карточки. Теперь у меня полный комплект "рыдателей", как шутит один знакомый (сколько в этой шутке тайных слез и бессонных ночей!). Воля пока еще богаче меня: у него один папа, но целых две мамы...

Я давно себе сказал, что придется дважды пережить окончание тюремного срока - когда кончит Воля и через семь недель я. Я готов к этому: если вспомнить, что каждое утро выпиваю чашку размером в два с половиной стакана чаю (это я-то, месяцами не пивший чаю вообще!), то эту чашу я тоже выпью! До дна... Чувствую себя в норме. Читаю мало, занимаюсь языками тоже мало. Но - представьте - я научился ничего не делать. Два года читал, читал и занимался, с ужасом думая, что будет, если устану, как буду жить без хотя бы призрачного, книжного интереса. И вот подите! Впрочем, я ведь уже писал, что человек - свинья, рыжая, толстая, ленивая и грязная..."

Конец февраля 1929 г.:

"Итак, "можете меня поздравить, - как сказал некогда Саша, положив котелок на стол и скромно округлив грудь, - я женился". То есть, виноват, хотел сказать, я уже один. Воля уже уехал, а вместе с ним начались мои предотъездные семь недель. Доволен, что вам кажется, будто и я должен был с Волей уехать. Увы, мне вовсе не кажется, что я уже уехал. Наоборот, кажется, что до отъезда еще так далеко. Но я помню, что мир все же не "моя воля и не мое представление", и как ни крути, а протянется все это всего 50 дней, или 1200 часов, или 72 тысячи минут,

или 4320000 секунд. Значит, выражаясь стилем древних классиков, "настанет день, и я покину убогий Суздаль! Покину древний скит и в даль туманную отправлюсь!"...

В области словотворчества я менее резок, чем в "праве писания", но и здесь я - "за"!.. В самом деле, почему "со-сознание" нельзя сказать (когда мне нужно), а "сосуществование" можно? Почему "выпиливание" допустимо, а "представливание" является грубейшим германизмом, хотя это понятие до зарезу нужно психологии, научившейся после Гуссерля различать акт (процесс) представления от содержания (предмета) его же? Вы скажете - "некрасиво". Но старый писаревский дух, слава Богу, еще жив во мне, и я еще умею не обращать внимание на безобразие моих чиненных и перечиненных брюк, когда я знаю, что этим безобразием я получаю возможность сохранить свои новые брюки нетронутыми до воли... а по прошествии года на воле буду смотреть на эти жалкие остатки брюк с умилением, а еще через год буду удивляться, неужели я считал их безобразными, и убежденно стану защищать идею, что они красивы - ибо "что пройдет, то будет мило". То же и со словами, некрасивыми лишь из-за отсутствия привычки к ним. Извините, что так расфилософствовался".

ССЫЛКА

В ссылку Волю Бромберга этапировали два месяца: из изолятора изъяли его в конце февраля, освободили из камеры накануне Первого мая. Жутко долгий и жутко выматывающий этап.

Первый "доклад со свободы" - в Палестину, тетке Екатерине Дорфман и брату Якову ("Шуре"):

"Ашхабад, 20.05.30. Здравствуйте, дорогие все!

Легче мужчине родить двойню, чем мне сесть за письмо к вам. С чего начать? Шуру я не видел лет шесть - и каких! С Катенькой тоже хороших три с половиной-четыре года. Ну, а с Лией (женой Якова - "Шуры". - М. X.) вовсе незнаком. Повинуясь, твоему, Катенька, наказу, начинаю сразу с выхода из Суздаля... Поездка длилась около двух месяцев, о ее подробностях нужно рассказывать устно, не стесняясь никакими знаками препинания и прочей грамматикой. В общем, к моему более раннему опыту этот путь прибавил - и немало. Выехал я из Суздаля при 20 градусах мороза, на санях, в дохе. Когда приехал в Ашхабад, тут уже отцветал урюк, а в городском саду соловьи вспоминали об истекшей весне. Когда я прошелся первый раз по вечереющим улицам города Ашхабада (и это оказалось не одним из многих снов, перевиданных за три года), то ощутил нечто совершенно особенное, оно "не называется".

Первое письмо с "воли" родителям:

"Ашхабад, 1.05.29

Вчера в 4 часа дня я был освобожден местным ГПУ, в чье распоряжение был направлен - ПП (Постоянным представительством ГПУ) Средней Азии из Ташкента. Мне было заявлено, что пока я могу находиться в Ашхабаде... Дорогие мои! Что вам сказать! Свобода, боже мой! Разве это опишешь! Разве это расскажешь! Это слагается из тысячи мельчайших ощущений, из которых постепенно (очень постепенно) вырастает некое общее ощущение, а какое - трудно передать. Вчера вечером я ходил по улицам городка, как в тумане. Сегодня, в день Первого мая, пошел опять бродить средь праздничной толпы, музыки, веселья, детишек и шума - и мне было очень хорошо.

Но надо же вам сказать, как я устроился. В ГПУ попросил адрес какого-нибудь ссыльного, мне его дали, и прием превзошел все ожидания. Я и мои товарищи по этапу обогреты, напоены, накормлены, устроены на ночлег - словом, вы прекрасно представляете все остальное. Тут не один, а несколько ссыльных, большинство так или иначе устроены... Если меня оставят здесь — будет хорошо. Впрочем, неплохо будет и при других комбинациях - где наша не пропадала?.. Пишите по адресу: Ашхабад, ул. Кольцова, 57, К. Топорову.

Куда направлен Лева? Разрешили ли ему свободный проезд? Как его здоровье и самочувствие?

Как только выяснится место моего назначения, я выпишу из Суздаля скрипку и книги. Собственно, я бы это сделал немедленно, но придется все равно ждать, пока появятся первые Деньги - ведь присылка вещей должна обойтись

рублей в 10 - 12, не меньше. Да, вы знаете, конечно, что ежемесячно ссыльные получают 6 р. 45 коп. от ГПУ, а раз в 3 - 4 - б месяцев "довольствие", т. е. пособие на одежду (рублей 5 - 10)...

В этапе я имел возможность разика два поиграть на мандолине. Тут, кажется, достану на время скрипку.

Город мне нравится: масса красивых персиянок... Откуда они берутся! Затем - прелестные дети, я никогда детей не любил, а тут теряюсь от восторга перед этими крошечными восточными человечками. Восточная архитектура лезет в глаза, хотя есть много европейских домов тоже. Вчера видел большое стадо верблюдов с верблюжатами, чрезвычайно смешные ребята! Верблюд - животное интеллигентное, его взгляд из-под нависших век очень замечательный. Видел тут и на этапе черепах - их тут тысячи, большие, средние и маленькие. Одну при мне мальчишка положил на рельсы, я уже думал - погибла - ан нет! То ли не раздавило, то ли сбросило - поползла себе в сторону!

Жара пока вполне сносная. Зайду в местную чайхану, спрошу плов и познакомлюсь с ним. Знаю уже слов 16 по-туркменски, язык очень бедный, а народ тут дикий, в высоченных папахах, каждая папаха - целый баран. Персиянки ходят открытые, но в черных балахонах, узбечки в парандже, узбеки в тюбетейках, курды, афганцы и прочие в чалмах. Кого тут только не встретишь! Я даже встретился на этапе с одним негром из Персии! Чудеса!

Простите за первое письмо, сумбурное и нестоящее. Поздравляю вас с тем, что ваш сын увидел свободу после трех лет и двух месяцев тюрьмы. Я бодр и в меру человеческих возможностей счастлив ощущением свободы..."

Из письма в Палестину, 25.05.29:

"...На второй день было Первое мая, ходил вместе с толпой по белым от солнца и пыли улицам, впитывая в себя краски, шумы и запахи. Наибольшее удовольствие доставляли мне в тот (и по сей) день детишки, туркменские, персидские и иные. Отцовских чувств у меня нет, но после трех лет взрослого мужского общества все дети вызывали у меня умиление, а все женщины и девушки казались немыслимыми красавицами. Дети тут действительно прелестны, особенно персидские малютки, очень экономно одетые, грязные, коричневые и с блестящей копной волос на головках. А глаза! Куда там еврейским детям! И когда такое вот существо глазеет на тебя, на "европейца" или решается крикнуть "урус адам яман" (последнее слово - "плохой"), то на душе становится весело. К городу я сразу привык - к плоским одноэтажным домам, длиннейшим заборам из кирпича-сырца, к солнцу, ишакам и верблюдам, пестрому населению. Население разношерстное, есть представители Европы, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока и даже Африки. Персы, курды, афганцы, турки, армяне, туркмены, узбеки, русские, евреи, китайцы и даже - японцы. Но вот к чему я не могу привыкнуть - это к здешней, чисто восточной пыли. От малейшего движения взлетает столбом - боюсь, придется надевать автомобильные очки. Год выдался "холодный" - свыше 50 градусов жары градусник еще не поднимался, а в тени +35. Переношу жару, потому что она сухая и ночи прохладные. А когда будет +65-70 и ночи паляще-душные, тогда я узнаю кузькину мать! Тут это нечто вроде вашего хамсина. Пока хожу в тюбетейке под солнцем - и ничего. Вокруг Аш-

хабада (знаете ли вы, что Ашхабад значит — Город любви) высятся горы Копет-Дага, на них есть снег. Они на персидской границе, верстах в 35, а кажется, вот они, в голубой солнечной дали греют свои морщины.

Что же я делаю в Ашхабаде?

Прежде всего, бегаю. У меня не катар желудка - я ищу работу. Помимо многих своих специальностей, я еще чертежник. Недавно поступил в Управление желдора (железных дорог - М. X.), проработал 6 дней, получил 15 рублей и был уволен. Финал печальный, но не слишком: заработать на жизнь смогу - службой, уроками или как иначе.

Несколько дней назад получил из Суздаля свои книги и рисунки. Конечно, горько видеть, что за три года (фактически за пять) пальцы сильно окостенели, но, во-первых, я ожидал худшего, а, во-вторых, я поставил крест на музыке как на основной своей мечте, а хочу сохранить ее только для себя. Между прочим, я теперь смог сыграть четыре свои вещички, написанные в Суздале. Как и ожидал, две из четырех оказались ничего себе, одна - так себе, одна - плохая.

Был я тут на паре концертов. Один - вокальный квартет из Москвы. Прекрасная музыка и большое мастерство... Зато другой - симфонический концерт местных - видел только в первом отделении и позорно сбежал, ибо хотя левое ухо у меня слышит плохо, но другое обладает абсолютным слухом. В случае чего я могу стоять на четвереньках и выть по-собачьи, а это был именно тот случай...

Был я много раз в кино, упивался цивилизацией и ее плодами после трех лет отрыва. А вообще часто хожу гулять — парк здесь замечатель-

ный. Я видел известный Гомельский парк графа Паскевича: Ашхабадский не уступит в споре. Соловьи, хоть и не курские, но персидские - а скольких персидских поэтов вдохновляли эти соловьи!

Можно ходить за город, на холмы, видны синие горы и дует ровный и сильный ветер — а т. к. это небезопасно, то ходим с огромной и сильной собакой Кучумом, он обладает громадной силой и мертвой хваткой, не лает, не ворчит, а прямо бросается и хватает за горло в глубоком молчании. Теперь отучен от этой манеры, а раньше был выдрессирован контрабандистами. Я с ним подружился - он поменял мое уважительное отношение на дружбу, и мы оба выиграли.

Живу я в комнате отдельной, хозяева - персы. Комната с земляным полом и балками на потолке, но обставлена прекрасно. Тут с комнатами очень трудно, особенно после землетрясения. Да, забыл рассказать! В первый день моего приезда земля "не выдержала и затряслась" - и очень сильно. Изумительное ощущение, когда твердь земная шевелится под тобой, ворчит, волнуется и заставляет тебя буквально танцевать, как на палубе дубка, идущего морем из Одессы в Херсон. А дома! Кряхтят, шуршат, трескаются, обрушивают на твою голову кусок стены или забора. За-ме-ча-тельно! Если б не жертвы - а они были - я бы испытывал больший интерес к подобным случайностям.

Мы с Беллой совсем было повесили нос на квинту, думали, что дело с ее приездом - вещь невозможная. Но три дня назад получил телеграмму, что перевод разрешен. Что сказать? Любимую шутку: "Подождал пять лет - дай другому подождать". А мы ждали друг друга пять лет, как одна копейка, пора и честь знать".

Родителям, из Ашхабада, 18.06.29:

"Я не из той породы, беспомощно голодать не буду. Я сыт, одет, обут - вы слышите! Конечно, любые деньги могут у меня уйти с большой эффективностью - но вы лучше меня знаете, что это вовсе не доказательство отсутствия необходимого... У меня все по-человечески уже теперь, до Беллиного приезда, и все приходящие ко мне констатируют это с удивлением. Вообще я сильно изменился, уже не грязнуха. Конечно, есть кое-какие холостые замашки, но это пустяки... Что касается Беллиного приезда, то меняю свою любимую пословицу: "Лучше поздно, чем еще позже" на другую: "Лучше, как можно скорее".

От Левы ничего не имею. О том, что он ехал в "моем" вагоне в Кзыл-Орду, знаю. Рассмешило и тронуло такое совпадение. Вообще у нас с ним многое совпадало: встреча в Москве на вокзале и в столыпинском вагоне по пути в Ярославль - тоже совершенно неожиданная.

Я, как птица, по соломинке натаскал себе гнездо. Оно не блещет паркетным полом и фамильным серебром, но выглядит очень неплохо. Остается его заселить хотя бы еще одним человеком.

Жара у нас стоит под +50 градусов. Недавно прошли ливни - вещь небывалая в здешних краях в это время. До конца августа, очевидно, будет жарко и душно. Но это не так страшно, как казалось: даже пью меньше, а раньше уничтожал по полведра в день. Зато виноград лопаю по мере сил человеческих... Да, недавно был толчок подземный - они вообще тут бывают часто, но этот был позаметней. Однако я его не заметил - играл на скрипке. Вижу, мои персы выбежали - ну, думаю, очередной "калмагай" (скандал). Хозяйка

кричит: "Сосед, землетрясение!" Так я и "проиграл" его незаметно.

Вчера сыгрывался со знакомой пианисткой. Одна вещь стоящая - "Вальс-каприз" А. Рубинштейна. Выходит она у нас совсем недурно. Как хотелось бы тряхнуть стариной и поиграть под аккомпанемент свои старые вещи: "Арии" Берио, его концерты, малые репертуарные вещи, которые игрывал... Но тут нет никаких нот...

Надеюсь, что следующее письмо будет "коллективное" - от меня и от Беллы".

Осторожно, Вениамин! Твои письма читаются цензорами, из них делают выписки оперативники ГПУ. Потом твои реакции просчитываются в кабинетах - и люди в форме восемь часов в день думают, как с тобой поступить. Может, это не самые умные в стране и не очень способные люди, но они - профессионалы, занятые привычной работой по накопленным в их конторе "методичкам", и каждый день, повторяю, восемь часов их жизней выделяется для сочинения "задумок" на одну и ту же тему: как сломать Вениамина Бромберга! Это не злодеи из книжных сюжетов, но укрепившие самих себя в ненависти к тебе враги. Реально тебе трудно представить, что на самом деле где-то рядом живут не обычные противники, просто по-другому думающие о политике люди, но озлобившиеся и от этого совсем остервеневшие враги, которые хотят сделать дурное и ничего, кроме дурного (читатели, вы уже почувствовали щенячий характер, веселый нрав беззаботного ашхабадского политссыльного?). По каждому письму в кабинетах взвешивают разные варианты... Ашхабад ему понравился, ссыльному? Работу ищет? Завел друзей?.. Его выгонят с работы - как бы ни требовались там сотрудники. Его выселят из Ашхабада... А разрешение на приезд любимой женщины, пожалуй, наоборот, и дадут,

совершенно неожиданно для обоих. Чтобы семья с житейскими заботами отвлекла "объект" от "козней сионизма". Следствие вовсе не завершилось приговором ОСО, оно длится всю жизнь - и любое письмо становится, в сущности, закрытым, но потому особенно опасным видом допроса.

...Ждешь багаж из политизолятора? Рисунки в тюрьме сделал? Ни один рисунок до нас не дойдет. Сочинил в камере четыре "музыкальные вещицы" (название одной потом упомянет - "Bercause") и две оценивает как неплохие?.. Все исчезнет. Тоскует, что в тюрьме пальцы окостенели и не суждено исполниться "основной мечте" - посвятить жизнь скрипичному искусству... ("Старая вещь" в письме, "Ария с вариациями" Берио - это та самая, помните, с которой провалился на первом своем концерте рыжий Давид из "Конца музыканта".) Не будет более музыканта!

А кто будет?

Узбекский экономист.

"Ташауз, 23.11.29.

Видите, судьба еще раз вильнула хвостом, и я очутился в новом пункте - славном городе Ташаузе. Произошло это неожиданно... Наш с Беллой переезд - не репрессивного характера, но и не по нашему ходатайству, понятно. Выехали спецконвоем 18-го числа, до Чарджуя ехали часов восемнадцать не в арестантском, а в общем вагоне почтового поезда, в отдельном купе. В Чарджуе пересели на катер - спускаться по Аму-Дарье. Катерок маленький, 16-сильный, шел вниз по течению верст 400 с лишним примерно трое суток. Под жарким солнцем (примерно 50 градусов) было трудновато, но зато прохладные ночи компенсировали лишения. Доехав до Турт-Куля, пересели на байдару (большая шаланда) и

на веслах двинулись дальше по Дарье. Под конец удалось пересесть на моторку, и 22-го мы сошли на берег в Ташаузе. Итак - пять суток водного пути. Нелегко, но 1) интересно 2) могло быть и вдвое больше 3) надо и это испытать - пригодится для жизненного опыта. В отношении "психического" опыта этап прошел очень легко - стеснений не было. Белла ехала вообще на положении "вольной гражданки, сопровождающей мужа" - как сказано в Писании: жена да следует за мужем своим.

Что есть Ташауз? Окружной город. Расположен по арыку Шавату в 600 верстах от ж.д. Сообщение по реке долгое, по воздуху до Чарджуя - несколько часов. Городок грязный, улочки узкие, дома глиняные, совершенно восточные, масса переулков и тупичков, лавочки крохотные, весь товар - наружу. Белле он очень не понравился, а мне интересно. Кстати, в пути удалось сделать несколько зарисовок карандашом, осталась память о путешествии.

Пока ютимся с несколькими друзьями в одной комнате, но на днях, может быть, достанем комнату. Насчет работы - мне тут говорят, что я безусловно "привьюсь". Учреждения тут есть все, какие полагается иметь окружному центру, а нужда в культурных и честных людях очень велика. В общем, "смотрю оптимистически на будущее: "Не место красит" и прочее, так вот, город Ташауз отныне украшен мной и Беллой".

Ссыльный просит родителей и родных - не посылать ему денег. Мол, он не из "постоянно помогаемых", ему эта помощь тягостна, сам на жизнь и семью себе заработает... Но просьбы в ссылке, они все-таки неизбежно появляются.

"...шлите ноты. Вот краткий список наиболее необходимого: из крупных: "Air vario" Берио, его же концерты - 1-й, 7-й, 9-й, "Легенда" Венявского, его же концерт № 1, Мендельсон - концерт E-moll, этюды Крейслера. Из мелких - Монти "Чардаш", Неруда "Колыбельная песнь", Сарасатэ "Цыганские песни", Шопен "Походный марш", Штраус "Персидские марши", Шуберт "Пчела", "Серенада", "Лесной царь" и все более-менее приличное, что найдется из мелких репертуарных вещей. Да, забыл: очень бы пригодилась 1-я "Ария с вариациями" Данкля. Конечно, все сразу будет стоить много денег - шлите частями. Как я буду вам благодарен... Тут нет и намека на нотный магазин. Да и струн не достать, но пока у меня есть".

Вырваться бы в Палестину! Тогда этот вариант считался для политзэков возможным... Неожиданно выяснилось, что боевые подруги много осторожнее смотрят на материальные аспекты их семейного существования, чем идейно закаленные мужики-сионисты. Уже в Суздальской тюрьме, после свидания, Эдя Хаенко написала родителям Левы:

"Говорили с ним о дальнейшей судьбе. После трех лет бывает второй приговор ГПУ... Скорее всего, если после истечения срока Лева подаст заявление о замене высылки Палестиной, то можно ожидать положительного ответа. Но эту идею пришлось отклонить по следующим мотивам. Во-первых, деньги: их - нет. Затем - Лева выйдет из тюрьмы инвалидом, ему нужно будет лечиться очень долго, чтобы можно было начать какое-то дело. Зарабатывать он не сможет. Этим должна буду заниматься я. В России я имею кой-какую ценность как врач, в Палестине мне делать нечего. Там зарабатывать я не смогу".

Как бессмысленны разумные житейские расчеты, когда имеешь дело с советской властью! Бежать, бежать сразу, без расчетов, как только приоткроется щелка в запертой дверце... Но из будущего разве им посоветуешь! А ссылка, конечно, оказалась ссылкой, или, как говорил вождь советских народов, "змэя есть змэя, турьма есть турьма". Побывав у Левы в Казалинске и посмотрев реально, что за жизнь, где Эдя "имеет кой-какую ценность как врач", она - вполне разумно - заколебалась: а не проще ли, не вернее ли в Ленинграде как-то перекантоваться до конца трехлетнего Левиного срока?

Из письма Воли:

"Левина открытка к вам привела меня в скверное состояние. Некоторые вещи отказываюсь понимать, хоть зарежь меня. Неужели положение настолько тяжелое, что Эдя не может остаться, переждать безработицу? А если положение действительно скудное - так что ж? Длить разлуку еще на три года? Мне это странно. А за Леву и больно..."

- Мама узнала о колебаниях Эди и устроила ей сцену: "Я не понимаю! Когда любишь человека, идешь за ним на край света!" - темпераментно рассказывал мне Яков, - и Эдя к Леве таки да, поехала!

А сам он, Лева, как отреагировал на семейную историю? Необычным оказался зэк. В его письмах ощущается убежденное противостояние стандартному в среде "политиков" мироощущению (увы, я сам был в нем грешен), мол, борьба имеет несомненный приоритет перед интересами женщины, оберегающей твою же семью. Печально, но как раз несломленное непокорство давало людям такого типа хоть минимальный шанс на их спасение, на уход куда-то из зоны смерти. И наоборот, примирение с женским, разумным взглядом как раз вело их прямо к гибели...

Лева - родителям из Казалинска, 1929 г.:

"... Я не оптимист насчет отсутствия рабства женщин уже (у "интеллектуально высших индивидуальностей"). Не скрывается ли за этим мнением тот факт (позорный), что интеллектуалы-мужчины предпочитают сходиться с "интеллектуально низшими" женщинами, чтоб спокойнее и безответственнее эксплуатировать, отчуждая их эмоциональную энергию в пользу своей "сверхчеловечности". Эх! Мне кажется, что так называемая гениальность Гете, Наполеонов и Марксов сводится к одной их способности - эксплуатировать и отчуждать энергию близких и, в первую очередь, матери и жены".

Через пять лет (в 1934 году), в письме Екатерине Дорфман ("Катеньке") в Палестину, он уже менее темпераментно, зато и более внятно разъяснит, что имел в виду и по-своему оценит "бромберговский" характер...

"...Малое утешение: мы все, папины сыновья, - какие-то недоделанные. Делали нас из того теста, из которого делаются великие люди, но не придали качества, необходимого великому "в себе", чтобы он сделался великим "для других": желания и умения жертвовать окружающими людьми, топтать "мелочь" и возвышаться над "мелочью". Слишком часто и жестоко топтал папа такую мелочь, как мамина жизнь, и затоптанная мамина душа навеки притянула нас к себе и - парализовала. Только Воля из всех нас пока идет не назад, а вперед, и все расцветает как человек, работник и творец. Да тоже доморощенно, недоделанно и бесперспективно. Боюсь, что и его ожидает жизненное фиаско (в психологическом плане, конечно)".

В том же письме, от 18.07.34, он, Лев, перескажет Катеньке "скачки своей судьбы":

"...Был в Казалинске до сентября 1932 г. Был в Туркестане до декабря 1932. В Чимкенте до мая 1933. У тебя сохранилась карта Казахстана? Если да, то увидишь, что я кочевал по Южно-Казахстанской области - из наиболее отдаленных районов в самый центр. В Казалинске с начала 1930 г. служил экономистом: 1) мясокомбината 2) райпотребсоюза. В Туркестане экономистом на транспортной базе Казполиметалла. В Чимкенте экономистом Ю-К. облпотребсоюза. Здесь - снова старшим экономистом мясокомбината. На службе я работник уживчивый, ценимый. Ценят меня за то, что я "ученый еврей" и могу быть "девушкой за все". Техникой овладеваю быстро и удачно ее применяю. Но - и только. Работаю на счетах, счетной линейке и арифмометре. Это я -Лев Файвелевич Бромберг, 37 лет, на 17-м году революции. Чем ты был, чем ты стал!! Что ж... Этот процесс когда-то назвали бы "оскудение центра"... Впрочем, это явление - в целом отрицательное - дало и нечто положительное. Работая над встреч-торг-пром-финпланами, я (как бы сказать повразумительнее?) овладел производственным взглядом на вещи, т. е. приобрел знание того, как "вещь производится". Раньше я, в лучшем случае, понимал, как вещь "делается", а ведь это "большие разницы" - делать и производить. Статья и книга делаются - машина производится... Это все-таки обогащение, хотя и малое: на другой чаше весов лежит то, что я не только перестал делать, но и забыл за, прошедшие восемь лет - два языка, психопатология... Что ж, мания величия молодости давно оставлена, на чудо я не надеюсь, а делать ведь что-нибудь надо? Ибо надо же жить!

...Получили вчера письмо от папы с описанием Шуриного обращения о поездке обоих братьев к нему (т. е. о выезде его и Воли в Палестину. - М. X.). Что сказать? Когда служащие фирмы "Гоц и Высоцкий" обращались к хозяевам фирмы за разрешением какого-то вопроса, то один имел привычку говорить: "Написите, что мы, мол, хоцим, но не мозем", а другой возражал: "Что значит - хоцим, но не мозем? Мозем. Но не хоцим". Вот так и здесь...

Очень хотелось бы услышать, о чем говорят девушки, гуляя со своими "бахурим" ([ивр.] "парнями". - М. X.), о чем сплетничают мамаши, уложив ребят спать, и что "обслуживают" отцы, позевывая на скамейке после рабочего дня. Ведь жизнь в этом, а не в нормах статистики.

Ну, будет, а то договорюсь до ретроградства и тупорылия".

И Воля тоже постоянно упоминает в письмах Катеньке и брату Якову об их с Беллушкой "заявлениях" - просьбицах - заменить им "наказание" выездом в Палестину (но - "мозем, но не хоцим", отвечали инстанции).

Письмо Воли после прибытия в Ташауз:

"Белла и я много смеялись в эту поездку, а чего, спрашивается? Так просто. Смеются в нас наша молодость, наша недавняя встреча - она сейчас приобрела особый аромат. В общем - хорошо! Дорогие, будьте здоровы и бодры, все к лучшему.

С книжками тут очень и очень скверно. Но пока у меня есть кое-что собственное, непрочтенное. Газет нет. Может быть, буду получать из Ашхабада.

Р. S. Только что узнал - смогу работать скри-

пачом в местном кино. Есть тут пианист, но – на горе! - нет ни одного скрипача во всем "городе". Итак, я начинаю свою музыкальную карьеру так же, как начал ее... Антон Рубинштейн. Пока оплата такая: 5 рублей за вечер, полтора часа игры. Можно выработать рублей 90 - 100 в месяц. Мне сказали, что могу считать место за мной".

Но не пришлось ему работать тапером, зря беспокоился. Как для всякого ссыльного, рабочую клетку для него органы запланировали и определили заранее - и, можно не сомневаться, на подобранном рабочем месте кто-то не спускал "ока государева"... На самотек такие вещи не бросали!

3.01.30. Родителям:

"...пришли высланные Катенькой ноты. Шли они всего месяца полтора или около того, почему-то через Бухарест. Но почему Катеньке вздумалось посылать вокальные ноты? Что мне с ними делать? Запеть по нотам? Все равно, что безногому танцевать гопака! Меж тем, дефицит в нотах усилился. 31 декабря состоялся концерт в новом межсоюзовском клубе, я был приглашен участвовать в нем. Исполнил три вещи: "Aire varice" Берио, "Andante et polonaise" Меццакаппо и... мой "Bercause". Как видите, смелости было у меня "уполне достаточно". Интересуетесь успехом? Аплодировали, вызывали, Белла говорит, что сыграл хорошо, слышу комплименты со всех сторон - чего же боле? Что касается моей оценки, то вот она: несколько больше стало уверенности по сравнению с первыми выступлениями, меньше вру, быстрее проходит первое (мешающее) волнение. В общем - исполнение ученическое, там где canto - хорошее, где техника - слабое. Выезжаю на том, что все вещи, играемые на концертах, - певучие и музыкальные. Что касается собственного "Bercause", то аккомпане-

мент к нему мы сочинили обоюдными усилиями с аккомпаниаторшей. Он недурной, но она очень волновалась, и многое подзабыла (в последний момент даже не хотела играть). Я очень доволен, что могу незаметно привыкать к выступлениям: это важно для музыканта, пусть и любителя. И потом - так я не забываю скрипки и хоть немного играю и упражняю пальцы. Но нот нет, и струн нет. Дорогие, сделайте милость, купите хоть по два "ля", "ми" и "ре" ("соль" не надо, есть), это будет стоить не очень много. Здесь открылся магазин Госиздата, но нет ничего похожего на струны. Караул, помогите!

Отдельно расскажу вот что: мне не в чем было выступать, пиджак продрался. По предложению Беллы я набрал темно-коричневого бархату и, хотя его было в обрез, Беллушка сшила прекрасную бархатную куртку (знаете, с поясом, а воротник, как у пиджака, чтоб одевать под низ рубашку и галстук), и я первый раз в жизни одел красивую блузу, да еще из бархата. У Беллы золотые пальцы! Может, приписать успех не скрипке, а куртке? Чтобы покончить со скрипичной темой, скажу: я намерен все-таки хоть раз в неделю играть с аккомпаниаторшей, чтоб не оставлять скрипку и не пороть горячку, когда надо будет готовиться к концертам (а по всей видимости, это развлечение будет периодическим).

Ну, теперь о второй, не менее важной теме - о работе. Мы уже втянулись в служебные обязанности, привыкли к распорядку дня, при котором половина его проходит вне дома, на службе. Белла уже меньше волнуется, а я... Все больше и больше вникаю в суть дела, увеличиваю опыт. Сейчас работаю с техническим помощником и потому могу отдавать время экономической работе, чего раньше почти не удавалось делать".

4.04.30 г. - родителям:

"Что делать, если, по крайней мере, на 50 % жизнь "устраивает тебя", а не ты ее? И если три года назад жизнь нас так устроила, что все 24 часа были абсолютно свободны, и писать можно было регулярно, то сейчас не хватает часов для самых необходимых личных надобностей, а для чтения, писем остаются минуты, а не часы.

Посылочку с нотами, книгами и струнами мы получили. В нотах и струнах вы не по своей вине немного промахнулись: "ля" вам всучили некачественное, фальшивит, а в нотах вы приобрели дубликат "Элегии" Эрнста, который уже раз присылали. Однако остальные струны и концерт Берио - не фальшивят!

Кстати, о нотах. Я не хуже Катеньки знаю, что вокальные ноты, написанные в скрипичном ключе, можно играть "даже на рояле". Но без нужной аранжировки это равносильно... хотя бы тому, когда одел на себя чужое платье: опытному глазу видно, что в плечах жмет, рукава короткие, воротник съехал...

За всем этим передайте Катеньке большое спасибо за Шумана, которого хоть и не буду играть публично, но смогу короче познакомиться для себя самого.

Как устроили дни рождения? Во-первых, сама новорожденная Белла не знала, когда она родилась. "За две недели до Пурима" - что за бабушкин счет? Это здесь уравнение со многими неизвестными...

Ваше заключение, что с регистрацией, сводками, итогами и т. д. я уже освоился, - совершенно правильно. На арифмометре я работаю очень быстро - хотя складывать и вычитать быстрее на счетах. Но сейчас не это центр тяжести

в работе. Помимо информационных докладов Окрхлопкообъединению, я время от времени выполняю особые задания экономического порядка... разработал в докладной записке очень интересный вопрос: сравнительная стоимость европейской и туземной обработки га хлопковых посевов и их сравнительная эффективность. Сейчас занят балансом труда по округу в период наибольшей потребности в рабсиле. Совсем недавно получил задание: проработать вопрос о системе хлебоснабжения колхозников... Не думайте, однако, что я служу теории. Совсем наоборот -времени на это не хватает, оперативная работа отнимает большую его часть. Мой патрон, зам-пред, считает меня "универсальным человеком": "Обратитесь к Бромбергу, он все знает"... Хотя теперь, когда работа очень расширилась (с 19000 га хлопка в этом году перешли на 31000) и штат соответственно разросся, уже трудно "все знать". Жаль, что нет времени параллельно с работой читать литературу по этим же отраслям.

Как у вас установилась весна? Ах, одесская весна, холера ей в пуп! Как бы хотелось хоть глазком на нее зыркнуть - какая она теперь! А акации? А оркестр над лестницей, где Дюк стоит, - он, оркестр, играет по вечерам? Да, в Ташаузе тоже весна и, может быть, недурная, но я ее вижу только четыре раза в сутки - по дороге со службы и на службу. Маловато.

Тянут меня тут выступать на концерте 3 мая. Нет легких нот, приходится комбинировать. После отсева остановились на "Балладе-полонезе" Вьетана и "Мазурке" Венявского. Последние две недели играю понемногу каждый день. А, в общем, - мура, хотелось бы, ой, как хотелось, послушать хороший квартет, трио, симфонию, оперу... Черт его знает, когда это будет!

Кстати, на наше заявление ответа пока нет. По-прежнему мы оба уверены в тщете попытки.

Простите вашего младшего сына, что он стал писать сухо и неинтересно, без выдумки, тому есть причины, а для вашего родительского сердца они яснее ясного, правда?!"

16.08.30:

"Мама, родная, как тяжело и больно думать о твоих страданиях, цепи физических болей! А как здоровье папы? Успокоились ли почки? Мне все-таки кажется, что в поисках обслуживающего вас человека нужно идти на какие угодно материальные условия. Неужели мы, дети, сделаем эту сторону причиной ваших страданий?! Я считаю возможным, и буду посылать вам ежемесячно 80 рублей. А если обстоятельства переменятся - и больше".

Из письма, датированного 1930 г.:

"...Дорогие, если будете высылать ноты, то имейте в виду: больше всего мне хотелось бы иметь 1) "Ballade et polonaise" Вьетана 2) "Zigrunnerweissen" Сарасатэ 3) "Adagio" из сонаты, ор. 110, Бетховена 4) Solveig-lied Грига 5) "Elegie" Массне 6) "Marche funebre" Шопена 7) Serenade Брага 8) Глинки "Не искушай", "Сомнение". Фиме напишу другой список - хочу быть тем ласковым теля, что двух маток сосе...

Между прочим, я неуклонно приобщаю в личный архив копии докладов, объяснительных записок и т. п., которые могут быть названы экономическими... Знаете, ведь и артисты до глубокой старости хранят положительные газетные рецензии. Кстати: на афише о концерте стояло весьма крупно: "Солист-скрипач В. Ф. Бромберг". Афиша была в 1-м экземпляре, и я - род-

ня чеховскому герою в рассказе "Пропечатали"...

Как видите, работа у меня интересная и многому научающая. С ее оценкой все обстоит благополучно. Читать удается мало, хотя вечерами я теперь редко работаю, но вот уж полторы недели вечера заняты репетициями. Белла храбрая женщина, но немного боится мышей и воров, оставаться одной по вечерам ей малоприятно. А мне? И мне нехорошо.

Если бы было электричество, можно было бы сидеть попозже. А при керосиновой лампочке не тянет, да и глаза болят. Электростанция маленькая и перегружена абонентами. В комнате теперь тепло - когда топим (подкупаем дрова раз-два в месяц). А обедаем ежедневно - NB1 - в столовой. Вот и все о материальной стороне нашей жизни".

Примерно тогда же - письмо в Палестину:

"Ташауз, 9.11.30

Молчал я долго и, очевидно, и не без причины. Не будем... бродить в дебрях психоаналитических каверз - "почему я все-таки молчал"?

Мы в Ташаузе, географической точке в низовьях Аму-Дарьи, но не на ее берегу, а в стороне — в этом весь цимес. Ближайшая ж.-д. станция от нас в шестистах верстах - это Чарджуй, всемирно славный своими дынями. Средства сообщения внешнего мира с нами - легкомоторные лодки с Аму-Дарьи по каналу к нам, зимой - арбы и аэропланы. Город делится на две резко отделенные половины: европейскую и азиатскую. Европейцы - русские, евреи, армяне и лица неизвестного происхождения, приехавшие заработать. Азиаты - туркмены, узбеки, киргизы, казахи и каракалпаки. Быт 99 % азиатов - это сифилис, грязь физическая и большая простота душевная. Быт европейцев - венерические болезни калибром по-

мельче, грязь семейная и всякая, погоня за большим рублем. Ташауз внешне очень походит на мелкий колониальный форпост. Новое есть, есть и очень хорошее новое, но оно совсем слабо. Как и все кругом, сочетание положительного и отрицательного порой поразительное.

Мы работаем, служим. Белла - счетоводом в потребкооперации (в среднем звене), я экономистом в райсоюзе хлопковой кооперации. Белла быстро овладела практикой счетоводства, подучившись до этого теории. Я тоже имел счастье три года углубляться в теоретическую экономику, в Ярославле и Суздале, и тоже недолго переключался на практику. Сейчас у меня уже год и месяц интенсивнейшей работы. Помимо, безусловно, крупного опыта и навыка практической работы я числю еще одно достижение: первую печатную работу, статью в журнале по одному из вопросов дехканского хозяйства. Как видите, не без пользы проводим время.

Не так давно пришел отрицательный ответ на наше заявление о замене. Подавали его без всякой надежды, но, помимо российского "авось", мы еще были движимы элементарными чувствами - дать старикам возможность думать, что не мы виноваты в том, что и мы, и они не едем в Страну... Если будущие полтора года будут так же умножать наши знания и опыт, как истекший год, мы оба по приезде будем чувствовать себя гораздо увереннее (если объективные препятствия к переезду отпадут). Говоря откровенно, надо же научиться "чему-нибудь определенному" после долгого периода обучения "всему"... Сейчас необходимо это, если не оставлять надежду на переезд. А мы ее не оставляем.

...Нам обоим хочется знать все, что вы можете сообщить о хозяйственном и общем положении

Страны. Наша осведомленность кончается сентябрьскими событиями прошлого года. Меня, в частности, особо интересуют детали проекта ж.д. Хайфа - Багдад (чем кончились французские претензии на вывод ее к Александретте?) и нефтепровода Хайфа - Басра. Это тоже, кажется, " пятилетка" ? "

* * *

Герц Бромберг, сын Воли и Беллы, прислал мне из Москвы статью отца, обнаруженную в старом журнале "Хлопковое хозяйство", - возможно, ту самую ("об одном из вопросов дехканского хозяйства"), что выше упомянута в письме. Воля опять поразил меня. Профессионально он писал прозу, рисовал, писал музыку, давал афишные скрипичные концерты... Изучил в тюрьме четыре языка (помимо "Левиных" иврита, английского и немецкого, Воля выучил еще французский, причем настолько, что с этих европейских языков мог переводить специальные экономические статьи). И вот, оказывается, готовясь к ссылке, он подучил в следизоляторе основы экономики, да так, что на воле почти сразу сделался ценным практическим работником (потом его ждала блестящая карьера экономиста - и не в захолустном азиатском Ташаузе, но столице республики Ташкенте, позже в "Сибирском Чикаго"- Новосибирске). Теоретическая статья, видимо, - первое его профессиональное сочинение по экономике, и до сих пор (65 лет спустя!) она читается как интереснейший источник для историка, исследующего эпоху преобразования Центральной Азии в "хлопковую житницу" Советской империи.

Статья называется "Хлебный баланс дехканского хозяйства". Воля составил три статистические таблицы и проанализировал, как в Узбекистане реально выглядел переход к хлопковой монокультуре - в ра-

курсе быта земледельцев-дехкан. Из первой таблицы следовало, что "за последние 2-3 года" рыночные цены на хлеб выросли... в 10 раз. Из второй - что общая площадь поливных посевов за годы "великого перелома" выросла в исследуемом районе более чем в полтора раза - но зато посевы для прокормления местного населения (хлебные) сократились на 20 % (а в процентном отношении к общей посевной площади - почти вдвое). Средняя урожайность пшеницы тоже упала (примерно на 7 %), и потому валовой сбор зерна на каждое узбекское хозяйство сократился за годы "великого перелома" в среднем тоже более чем на 20 %! Поля были оккупированы технической монокультурой - хлопком...

Что это значило для земледельцев?

Третья таблица исследовала разницу между нормой хлеба, нужной для пропитания дехканской (крестьянской) семьи, и количеством зерна, которое дехканин мог бы собрать на личном участке в те же годы: она в итоге составляла минус шесть с половиной центнеров. Эту разницу Бромберг обозвал модным впоследствии словом "хлебный дефицит". Как мог покрывать земледелец дефицит хлеба, дефицит собственного питания? Официально - с помощью нормированного хлебного снабжения со стороны заказчика производителей нужного казне хлопка (хлопок заказывала текстильная промышленность, но, главным образом, ВПК, для взрывчатых веществ). Каково же было снабжение от казны? Оно составляло, по подсчетам Воли, в среднем 4,5 центнера пшеницы на каждое хозяйство дехканина. Цитирую автора:

"Остальные два центнера покрываются за счет суррогатов хлеба (в частности, джугары, что многим работникам хлопковой кооперации представляется чем-то нормальным) или же дехканин обращается к частному рынку. Дехканин одновременно ухудшает свое питание и предъявляет повышенный спрос на хлеб".

Общий вывод автора:

"В результате интенсивного роста хлопковых дехканских хозяйств и за счет вытеснения зерновых культур с поливных земель - хлебный дефицит у дехканина возрастает, а внутренние ресурсы по покрытию дефицита снижаются... Наиболее остро эта проблема бьет по бедняцкому и маломощно-середняцкому хозяйствам — ибо процент хозяйств, для которых хлопок стал "монокультурой" (или почти монокультурой), значительнее всего именно у этих социальных групп".

Чтобы здесь же покончить с сюжетом Волиной журналистской карьеры, приведу несколько отрывков из писем последующих лет.

Сначала он полон оптимизма:

"Ташауз, 15.10.30

...Должен сообщить, что один знакомый (туркмен, бывший в Ташкенте) совершенно случайно разговорился там с одним из работников журнала, жалуясь на бессодержательность номеров. Этот работник "обнадежил" его тем, что "в ближайшем номере будет помещена очень интересная статья одного из работников Ташаузского округа", и назвал мою фамилию. Мой знакомец не знал, что я отправил в Ташкент статью - и потому я склонен ему верить... Готовлю вторую статью из того же "балансового цикла".

Однако потом (письмо от 28.5.32):

"...от попыток экономической журналистики, начавшейся так удачно, я сейчас отошел: частично потому, что банковская область (он перешел на службу из хлопкового райпотребсоюза в банк. - М. X.) не дает мне моего материала, а

частично потому, что очень замотался физически за четыре месяца".

30.7. 33:

"Ну, со службами. Белла работает экономистом по бюджету в конторе Соцзембанка (долгосрочное кредитование с./х-ва). Правда, прямой начальник - человек очень ограниченный, не способный поставить работу интересно, и она думает искать работу более живую. Я же в Краевой конторе Госбанка, старшим инспектором по конъюнктуре. Много интересного именно для меня в этой области. Одновременно предпринял шаги к возобновлению журналистской работы. В частности, журнал по хлопковой экономике принял мою статью (анализ итогов 1932 г. в одном из крупных хлопковых совхозов). Если пойдет -я укреплюсь там. Газета "Экономическая жизнь" (московская) сообщила, что отнюдь не возражает против моей работы - за гонорар. Для опыта я уже отправил туда одну статью. Кстати, о фотографиях: я очень рад, что даже по ней видно, что я общаюсь с музой литературы, хотя ты и намекаешь на мой "репортерский" вид. Во всяком случае, мог бы быть редактором не хуже чем Марк Твен, рекомендовавший читателям "сбивать капусту с деревьев осторожно, чтобы не повредить веток"...

8.04.34:

"Мои опыты с журналистикой внешне успешны. Помещают, даже "Экономическая жизнь" (попросили статью и для толстого журнала), но - есть "но": раза два приделали к статье то конец, то начало. И хотя опытному глазу видно, что это именно приделано, но "мине от етого ни лекче", ибо не всякий глаз настолько опытен, чтоб отделить зерна от плевел".

С журналистикой после этого было покончено.

* * *

Постепенно рассчитанные в секретных кабинетах комбинации дали профессиональный результат: начал ломаться неукротимый оптимизм характера Воли Бромберга. В принципе он видел себя таким (из письма к тетке Катеньке в Тель-Авив):

"...Ты пишешь, что мы с тобой созвучны, - это верно. Я очень люблю смеяться и смешить - ты всегда улыбаешься. Ты любишь немного резиньяции - я тоже, особенно, когда можно немного погрустить о прошлом, как это было хорошо. Во всяком случае, когда жил у тебя в Киеве, чувствовал себя около седьмого неба, хотя на первом этаже. И - честное слово - отдал бы достаточно много, чтоб многое было таким, как тогда..."

Чем же они ломали этого веселого, с грустинкой зэка? Во-первых, ссыльной и все-таки подневольной работой. И ссыльным, очень неустроенным бытом:

"Что мы делаем? Легче ответить, чего не делаем: не читаем, не занимаемся, не ходим в театры (их нет), на концерты (ибо если бывают, то с моим скрипичным участием, а какой же это настоящий концерт). Даже не пишем письма. Во-первых, и, во-вторых, нагрузка по службе: с 9 утра до 4 - 4.30 вечера, а затем с 6.30 вечера до 9.30 - 10 часов. Привилегия такого рабочего дня относится к ответработникам. В-третьих, разлагающее влияние Ташауза, полная оторванность, полное отсутствие культурной среды. Чтобы после десяти часов интенсивнейшего нервного и умственного напряжения заниматься и читать - нужна иная волевая установка и иные физико-психические данные, чем у меня. Насчет того, каков характер нашей службы и насколько он

далек от спокойного чиновного подшивания бумаг - можно было бы рассказать кое-что поучительное".

Ломал и тяжкий ташаузский климат. 28 мая 1932 года он пишет родителям:

"Хотя я три года в Средней Азии, привыкнуть к климату так и не могу. Особенно летняя духота изводит - не нахожу места с трех до семи часов, когда наступает температура пода доменной печи или немного ниже. Она отнимает массу сил, так что даже в отпуске не удается немного поправиться (а это нам бы не помешало: для "интереса" взвесились - во мне 3 п. 38 ф. (63 кг. - М. X.), в Белле 3 п. 8 ф. (61,2 кг. - М. X.) Женщины всегда легковеснее мужчины! Бытовые условия нашей жизни? Обедаем в столовой инженерно-технических работников - дорого и очень нехорошо. Мяса почти не видим, масло, яйца и прочее - дороги, но есть. Хлеба получаем по 100 грамм. Но летом здесь много всяких фруктов: урюк, черешни, дыни. Арбузы нехорошие. Вообще поливные фрукты совсем не имеют нашего украинского вкуса. И потом у меня из Ташауза вывезен колит".

Это было самое изматывающее испытание сил: настигли молодого и крепкого от природы человека "тропические" южные заболевания.

30.05.33. Из Ташкента в Тель-Авив, тетке Катеньке:

"...ты очень волнуешься моим колитом. К вашему сведению, доктор, моя болезнь называется "амебиазом". Мне тут Сарра, жена Юлия Ратнера, передала книгу о тропических болезнях Средней Азии, и теперь знаю, что эметин есть алкалоид ипекакуаны, а сильнее и лучше него действует ятрен. Так вот, пару дней назад кончился пер-

вый в это лето припадок этого, будь он проклят, моего амебиаза - неделю почти был несчастным человеком. Ты меня не можешь лечить письменно? Внушением? Нет! Жаль... На ташкентское лечение я не очень рассчитываю. Гречневую крупу достаю в Торгсине, других круп там, кроме риса, нет.

Дело в диэте - вот тебе мое слово просвещенного профана. А диэта - это "ди это" (указательный палец слегка трется о большой, как при слове "пети-мети"). Давай лучше поговорим о более веселых вещах: как у вас там поставлено похоронное дело?"

3.10.33:

"По диагнозу старшего врача местной станции, у меня амебная дизентерия трехлетней давности. Принимал мышьяк. В связи с похолоданием состояние улучшилось, чувствую себя хорошо".

18.06.34:

"Катенька, Катенька! Я бы так хотел жить в умеренном климате: в Средней Азии к холерическому моему темпераменту прибавляются - увы! - дизентерические желудочные переживания, и получается ужасающая клиническая картинка!.. Получил 9 долларов и твои три и обратил это все в муку и крупу. Каши, во-первых, люблю, во-вторых, они очень хорошо на меня действуют. Благодарю за эту неожиданную помощь: Торгсин - милое учреждение, особенно когда оказываешься одним из тех иностранцев, с которыми он торгует".

Еще одно несчастье, настигшее Бромбергов в Узбекистане, — болезнь и смерть их первенца, годова-

лого мальчика. Об этом рассказывал мне Яков Бромберг:

- У них родился в ссылке ребенок и не выжил. Когда ему исполнился годик, пришлось прикармливать, молоко местных коров оказалось зараженным какими-то бациллами. У ребенка начался кровавый понос, никто из врачей ничего не сумел сделать... После его смерти Воля с Беллой долго боялись, что больше не будет детей - слишком уж сильным оказалось нервное потрясение для матери...

В те годы ГПУ не задерживало надолго ссыльных на одном месте: время от времени по каким-то таинственным расчетам и планам их (врасплох!) переводили на новые места проживания. То ли чтоб, сблизившись, "контрики" не развратили идейновредным духом местное население; то ли чтоб, притершись к восточным, относительно мягким и безыдейным обычаям-нравам и обнаружив ходы выходы на местную продажную номенклатуру, не начали жить слишком легко; то ли еще что... Власть находилась в руках у людей, не раз бывавших в ссылках, - они-то знали изнутри, как надо умнее и сноровистее укрощать "контингент". И Волю с Беллой незадолго до конца трехлетнего срока перевели в краевой центр, в Андижан. Из сельскохозяйственной сферы "трудоустраивают" в банковский сектор советской экономики.

28.05.32. Родителям - из Андижана:

"8 марта окончился мой срок, но пока никаких изменений в моем положении не произошло. Живу по-прежнему в Андижане. Мало интересного. С 7 мая ушел в отпуск на сорок дней (неиспользованные дни за прошлый год). Не имея возможности выехать куда-нибудь (в поездке к папе мне отказали) мы проводили отпуск здесь же, в городе. Веселого в этом мало. Реки в Средней Азии очень мутны, да и города обыкновенно стоят не у рек, а в нескольких верстах. А

какой же для меня, днепровца по рождению и черноморца по убеждениям, отдых, ежели нельзя ежедневно выкупаться! Из других видов "разумного отдыха" составили мы с друзьями теннисную спортячейку. Мастерю, что под руку попадется, запоем читаю беллетристику и газеты - это вне отпуска почти не удавалось делать... Работа в банке, консультантом кредитно-планового отдела и руководителем сектора сельского хозяйства, очень бедна элементами собственно экономической, самостоятельной работы и богата, наоборот собственно банковской техникой, а именно это меня никак не устраивает".

Через некоторое время был приведен в исполнение странный план - массовый перевод многих ссыльных в столицу республики, в Ташкент. Может, тогда шла некая перепроверка, ревизия начальством наличного человеческого капитала перед возможной утилизацией? Одновременно с Волей оказались там и Лева Бромберг с Эдей. В столице Воля специализацию свою, пользуясь случаем, поменял.

"Жизнь наша здесь пока очень мало устроена: живем в узбекской "балхане" - в переводе на язык обычных представлений это нечто вроде голубятни, где летом очень жарко, а зимой - очень холодно, с земляным полом. В смысле заработка - пока перспективы: для меня - работа в Сводно-плановом секторе Средне-Азиатской конторы Госбанка в качестве консультанта по конъюнктуре. К твоему сведению, это место мне дают, учитывая мои журналистские способности, а я беру его - учитывая довольно заманчивые масштабы и более спокойную обстановку в работе, к тому же уводящую от узкой специализации в экономике... Тяготит меня только то, что папе в этом месяце не смогу послать ничего, хотя перед отъез-

дом мы сделали ему очередной денежный перевод. Лева, святая наивность, все носится с планом переезда папы к нему или ко мне!"

3.5.33 Катеньке в Палестину:

"Здесь, в Ташкенте, фотограф умеет, кажется, все - даже сделать из меня красивого мужчину.

Ты пишешь нечто еретическое насчет "смешанных типов". Какой же я смешанный?! Одна мать и один отец, ты это очень хорошо знаешь. Физически я в папу, а интеллектуально - ни в того, ни в другого, а просто продукт эпохи. И если продукт небезынтересный, то виновата эпоха (она всегда виновата). Что касается тебя, то ты человек иной эпохи, и твоей цельности мне не видать никогда, как "не поднять плакучей иве своих поникнувших ветвей". В этом я убедился, когда жил у тебя в Киеве, - помнишь? Хотя - что из прошедшего, уже пережитого - не хорошо? Вспоминаемое всегда задернуто флером сладкой грусти (не в этом ли корни импрессионизма?)"

18.06.33. Ташкент:

"...Ты ничего общего с хлопком не имеешь? Как жаль! Я ткнулся в редакцию одного хлопкового журнала - переводить им статьи по агротехнике и механизации хлопка с английского, французского и немецкого. Беда в том, что в журналах, которых я натащил себе много, преимущественно статьи о мировой торговле хлопком, а этого не требуется! Нет ли у вас каких-то новинок по агротехнике хлопка (on the question of the cotton agriculture) - наверно, перепутал падежи? (Переводить могу, но говорить, а тем паче писать - ни гу-гу!) Впрочем, вы ведь хлопком не занимаетесь? Зато ваш сосед, Египет, только тем и

живет! Может, при случае поглядишь. Видишь: пусти племянника на стул, он влезет на стол!

Работаю я так: полмесяца ровно, полмесяца очень усиленно. Я - "сезонник", ибо конъюнктурный обзор, моя нынешняя специализация, - бабочка-однодневка: сегодня она нужна, завтра о ней забывают. Однако я не ошибся, ускользнув от чисто оперативной работы - эта гораздо интереснее, дает возможность работать с так материалом, который и в глаза бы не видел, если б пошел в оперативку.

Недавно у меня был праздник: приехал струнный квартет Украинской филармонии, играл Чайковского, Грига, Глиера. До чего хорошо было - ибо у квартета было одно неоспоримое достоинство: я уже год не слыхал хорошей музыки. Даже при несколько слабой квалификации артистов это неоспоримое достоинство дало мне возможность наслаждения".

8.07.33:

"...я лысею от стыда, но это так: знакомые дали нам первый том "Графа Монте-Кристо" — мы его проглотили и попросили еще. Дали второй том - и его слопали. Теперь ждем третий том. А до этого скушали "Трех мушкетеров". Понимаю, что в Суздале я еще мог прослезиться, читая "Dame aux camelies" старины Дюма, читая его в оригинале по-французски. Но мушкетеры или Монте-Кристо? Может, ты понимаешь это лучше меня?

Временами тревожит мысль, как было бы хорошо пойти на землю, фабрику, предприятие. Во-первых, я таки соскучился по физическому труду. Но - и это главное - еще больше соскучился по ощущениям, возникающим в человеке, реально осязающем конкретные плоды своей

энергии, инициативы, способностей. Ах, есть все - и энергия, и инициатива, и способности, нет только одного: конкретных плодов. Причины? Смею думать, что независящие..."

2.09.33. Катеньке в Тель-Авив:

"С риском прослыть человеком, сообщающим давно известную информацию, сообщаю: я - свинья. Тебе придется простить мне мое молчание оптом. Шутки в сторону, мне очень неловко.

Получил твои таблетки риваноля. Действуют очень хорошо, а еще лучше действует похолодание. Да здравствует осень, конец амебам!

Теперь не об амебах, а совсем наоборот - о долларах. Я очень тебя прошу: воздержись! Если подопрет какая-то крайность - скажу без обиняков... Надеюсь, твой здравый смысл возьмет вверх над твоим темпераментом? Или ты до глубокой старости останешься неугомонной женщиной?

В твоем сообщении о перипетиях Шуриного устройства меня заинтересовала и фактическая канва, и психологическая. Мне бы хотелось узнать, какие мотивы движут Шурой в его желании превратиться в оседлого "фермера" на собственном участке, с собственным хозяйством. Но мое чувство времени подсказывает, что до этой беседы может пройти столько лет, что самая тема потеряет интерес, как и многие другие за истекшие семь с половиной лет.

Об убийстве Арлозорова узнал из газет. Ты абсолютно права: на еврейской улице фашизм выглядит еще отвратнее, еще гротескнее, чем у "нормальных людей", и потому - еще мерзее. Аллегорически выражаясь, публичное сожжение сочинений Маркса - акт международного хулиганства, убийство Арлозорова - патология".

Не хочу удержать себя от комментариев к этим строкам. Во-первых, я лично, кроме Воли, не встречал ни одного зэка, который бы просил заграничных родственников и друзей НЕ помогать в ссылке, жалел бы их средства. Во-вторых, его явный интерес к желанию Якова-"Шуры" сесть на землю, стать "фермером", конечно, родственен собственной мечте заняться чем-то реальным, производством продукции собственными руками. Он явно устал от кабинетов, расчетов, финансовых абстракций, навязанных ему ссылкой.

Наконец, историческая справка к тексту: один из вождей рабочего движения Хаим Арлозоров был таинственно застрелен на набережной Тель-Авива. В убийстве подозревались "правые" еврейские группы, лидер которых, явно поддразнивая своих "левых" политических оппонентов, придумал "шапку" в авторской газетной колонке: "Заметки фашиста". Воля, видимо, воспринял издали, от Екатерины Дорфман, это все всерьез и безусловно поверил "кровавому навету": так гипотезу об убийстве Арлозорова его еврейскими оппонентами окрестили в "правых" кругах. К слову: британский суд оправдал обвиняемых. А сорок лет спустя, в 70-х гг., созданная по указу премьер-министра Бегина государственная комиссия вообще сняла с "правых" обвинение в убийстве Арлозорова.

Очень любопытна реакция Воли на понятие "фашизм": для "нормальных людей", т. е. для немцев, фашизм квалифицируется как следствие некоего выпадения из рамок общественного приличия -"международное хулиганство". У евреев же фашизм выглядит, согласно Воле, симптомом психического разрушения личности народа - "патологией".

"...Не принимай слишком близко к сердцу мою просьбу о книгах по хлопководству. Найдешь - хорошо, не найдешь - беда невелика!

В отпуск Белла поедет в Москву к маме, а я хлопочу о поездке к папе, поняв, что ему 71-й год, а маму я так и не повидал. Результат пока неизвестен.

Чтоб разбавить жизнь для тела - жизнью для души, я включился в музыкальное трио. Среди сотрудников отыскался пианист, виолончелист, я - за скрипача. Играем каждую неделю, и получаю большое удовольствие от покушений на Чайковского, на Глазунова, на всяких "Гейш"... Какой неожиданный душевный отдых! Во всяком случае, в захудалом ресторане нас не выгнали бы..."

Еще одно замечание: дочь Левы, Гелла, ошибалась, когда в своем докладе в Израиле сообщала слушателям, будто ее отца и дядю освободили после шести лет срока - трех лет изолятора и трех лет ссылки:

"В 1933 г. после окончания ссылки братья получают право жить как свободные люди со своими семьями, но в определенных городах СССР. Лев выбирает Ташкент, а брат - Новосибирск, потом Калинин".

Если бы так, Гелла... Все у твоих отца и дяди оказалось таким, как положено при Советской власти: после конца срока, в 1933 году, их вызвали в органы и предложили расписаться за новые три года.

3.10.33. Катеньке:

"Полагаю, что помочь мне может не риваноль, а перемена климата. На днях думаю предпринять соответствующие шаги, хотя шансы уменьшились на 100 % - срок мне продлен еще на три года...

На днях получил посылку от Торгсина через Е. П. Пешкову, очень благодарен автору. Долла-

ров еще не получил. Получать их мне нет смысла - выдадут 10 рублей. Я лучше переведу их в Самарканд в Торгсин, в продуктах это будет не десять и не сто рублей. Только очень прошу - не посылай больше денег. Я зарабатываю достаточно. Другое дело, если б получить от тебя апельсины... Ах, если б получить апельсины! Но они испортятся в дороге. А я не ел их... С какого года? С 1924-го".

(Валюта, официально меняемая казной за бесценок; коммерческие хитрости относительно отоварки долларов вещами и продуктами напрямую, без рублей... Как все это знакомо! А на дворе - еще 1933 год. До моего рождения. - М. X.)

"...Если б ты знала - а ты, конечно, знаешь -как крепко хочется посидеть с тобой, рассказать все с конца и до начала (с начала и до конца - не хватит терпения) и послушать тебя. Но, вероятно, к тому времени мне будет не 28 лет, а... впрочем, трудно ориентировочно сказать, сколько мне тогда будет лет".

13.02.34:

"Живое описание событий меня, как всегда в твоих письмах, очень заинтересовало. Итак, ты считаешь, что критерий крепости устоев любого государства есть его отношение к евреям! Очень остроумно как афоризм. Но вряд ли верно, если пользоваться в качестве ключа к истории. Родина наиболее черносотенного официального антисемитизма - Россия - держалась довольно долго: одни Романовы заняли 300 лет. И рухнула, когда социальная ее опора пала под натиском других социальных сил... Твой афоризм хорош как "bon mot", я и не прочь, чтоб он правил миром: тогда фашистская Германия вряд ли долго будет торжествовать.

Катенька, ты не читала книгу "Опаленная земля" Марка Эгерта? Наверно, нет. Я прочел первую книгу (вторая еще не вышла) - она печаталась в №№ 10 - 12 "Октября" за 32-й год. Роман из жизни еврейского местечка и - Палестины. Пишет человек с большим знанием деталей того и другого. Судить о правильности авторской позиции трудно - мне, например, а вот ты, вероятно, прочла бы ее не как роман, а как "беллетризованный документ". Достань, прочти, очень интересно.

...Недавно я оказался именинником - к сожалению, мне минуло 30 лет. Это обстоятельство способно ввергнуть нормального человека в черную меланхолию. Но самое главное, что я считаю эти 30 лет роковой ошибкой. Честное слово, чувствую себя никак не старше 25! И того меньше! До каких пор будет продолжаться этот пережиток ощущений "мизинчика" в семье? Это же инфантилизм! Когда отношу Лильке, дочке Юлика Ратнера, деревянного Мишку - честное слово, мы с ней делим пополам удовольствие от игры с ним! Ты, детский доктор, скажи - это нормально?!

Кстати, об именинах. Мне очень стыдно, но я хочу выпросить у тебя подарок. Подари мне несколько скрипичных струн, заграничных. Здесь, в Ташкенте, такая дрянь - не звучит совершенно. Если вместе с пересылкой это может обойтись недорого - не посылай мне фунта, а пошли несколько хороших аккордов скрипичных струн (хорошие - это когда они прозрачные или ровно-белого, молочного цвета, a sol с серебряной капителью). Мне стыдно, но что делать - ты меня в конец развратила своей добротой, поневоле обнаглеешь. Но заклинаю тебя всеми святителями: делай это не сверх, а в счет.

...Слежу по газетам за вызывающим идиотизмом Гитлера и лукавой уклончивостью сэра Джона. Сколько бумаги пишется, сколько усилий, чтоб черное обозвали белым и наоборот.

В прошлом письме мы писали, что извещение о визе  (вызов в Палестину. - М. X.) получили, чрезвычайно тронуты, но, увы, не вижу, как можно ее практически использовать. Именно сейчас.

Ну, Катенька, о чем еще писать? О музыке? Завидую понемножку всем моим когдатошним сверстникам по классу скрипки у профессора Петра Соломоновича Столярского - Додику Ойстраху, первому скрипачу на всесоюзном и второму на варшавском конкурсах, Фуреру и другим, на которых Петр Соломонович весьма нередко орал ласкательными эпитетами вроде "Gheime"H пр.".

Вот с кем он учился в скрипичном классе в Одессе!

8.04.34:

"Начинаю прямо с лирического отступления: я горжусь такой теткой, как ты. Женщина в 62 года, пишущая, как ты, - живой укор двадцатилетним! Ах, Катенька, Катенька, какая роковая ошибка с твоей стороны - родиться еврейкой в XX веке, а не француженкой или италианкой в XVIII! Или в XXI веке, грядущем новейшего Ренессанса?..

Почему ты пишешь Леве о переезде (в Палестину. - М. X.), как о деле, зависящем исключительно от него? "Кумушка, мне странно это..."

За высылку струны - благодарю от всей души. Я более или менее регулярно занимаюсь, уже раз 10 выступал. Когда мне говорят: "У вас за-

мечательно нежный тон", я ведь знаю: хотя тон делает музыку, но в смысле техники я профан и растяпа".

15.07.34:

"Лева думал поехать к папе хотя бы повидаться, но когда была материальная возможность, мешали "причины", главные из которых - ребенок и Эдя. Когда они уехали в Чимган (курорт в 90 км от Ташкента), не осталось ни копейки. Это же "бромбергиада". Не знаю - у меня тоже получается все по-бромберговски? Вероятно, да, но у него изумительно часто случается не то и не так, как нужно.

Дитя у Левы прекрасное и очень, очень тяжелое - даже тяжелее своих родителей. Развита, конечно, больше нормального, полна негативизма и может наглядно убедить кого угодно в правде фрейдовской школы...

Надо мной и Белкой смеются все родные и знакомые: не успели расстаться, как уже переписываются телеграммами. Господи, пусть смеются! Смеяться здорово и полезно! Надо, по-моему, в браке уметь две вещи: ссориться и любить. Остальное - дело практики. По мере сил постигаем обе стороны этой науки и стараемся сохранить диалектическое, подвижное их равновесие. 24 июля мы с Белкой отпразднуем первое пятилетие нашего равновесия".

3.07.34:

"...Папа мне два раза писал, чтоб я подал заявление о замене, не откладывая в долгий ящик, что я и сделал 1.08... Взялись мы с Беллой за английский язык: ее учу и сам подучиваюсь. Помогает ежедневная "Москоу Дейли ньюс". Катенька, а ты свободно владеешь английским? Об

иврите не спрашиваю: наверно, вполне овладела. Английский, верно, больше язык официальных сношений? Интересно, как сложились языковые границы в быту и общественной жизни?.. У папы уже третий раз повторяется припадок, и до зарезу надо кому-нибудь из нас побывать у него. Должен сказать откровенно, что почти не верю, что папа на этот раз поедет к Шуре. Во-первых, его припадки. Во-вторых, паспорт на льготных условиях требует либо внесения заранее суммы в инвалюте в качестве первого взноса, либо хлопот в соввалюте. А хлопоты - кто за него их проделает? О здоровье - опять-таки кто-то должен быть около него. А мы все выбыли, хотя бы на некоторое время. Вот и разберись".

24.09.34:

"В заявлении (на выезд в Палестину. - М. X.) мне отказано. Передай это Шуре, пусть успокоится, как успокоился я, хотя и раньше не волновался, ибо ожидал именно такого результата.

Я очень тебя прошу, больше не отправляй денег - минимум два месяца, мне хватает того, что я уже получил. И т. к. это пишет тебе не ф. В. Бромберг, а В. Ф. Бромберг, можешь быть вполне уверена, что это вполне искренно и соответствует действительности...

Благодарю за живое и меткое описание дислокации языковых границ в вашем быту - оно мне многое помогло уяснить. Очень интересна цифра в 40 000 въехавших за последний год. А как они перевариваются и куда деваются? Не обнаруживает ли ваша экономика признаков "несварения желудка"? Как отразилось проведение нефтепровода и начинающееся строительство ж.д.? Как говорится: "В Испании землетрясение". - "А что это для евреев?"

Что у нас нового? Белла бюллетенила - сухой плеврит, более или менее регулярный. Очевидно, нужен сосновый лес, деревенская обстановка, ежедневная курица в супе и прочие мелочи быта. Ташкентского солнышка, оказывается, недостаточно. А я здоров. Работаю, кроме службы, еще лектором на курсах по теории и практике кредита, консультирую дипломную работу одной студентки Плехановского института. Недавно ко мне обратились из Института экономических исследований с очень интересным предложением, но пока еще ничего не оформлено.

Левка работает, худеет и "собирает нахэс" ("Удовольствие". - М. X.) от дочурки, Эдя поступила в Гордетбольницу. Самое печальное, что недавно скончался от брюшного тифа Герц Явлинский - сгорел за три недели".

О Герце Явлинском и упомянутом выше Юлике Ратнере, члене ЦК ЦеЭс, того, с чьей дочкой играл Воля в деревянного мишку, - сведения от одного из их ссыльных приятелей, написавшего письмо в 1982 году сыну Воли и Беллы - Герику:

"23.1.82 г. Дорогие Фая и Герик...

В пересыльной тюрьме г. Харькова я впервые встретился с твоим отцом. С ним вместе там находились трое его друзей - Прилуцкий, Межерицкий и Хазинюк. Оттуда нас через несколько дней этапировали в Москву, в Бутырскую тюрьму. Нас совместно поместили в одну большую камеру, куда даже Екатерина Павловна Пешкова, жена Горького, передавала тогда передачи. Затем по постановлению ОСО твоего отца отправили в Суздальский политизолятор, а всех его друзей тоже на три года в Тобольский и Верхнеуральский политизоляторы. Меня как мелкую сошку направили на три года в Обдорск, нынеш-

ний Салехард. Провел там одну зиму, подал заявление о разрешении на выезд в Палестину, получил его, но в 1927 г. были прерваны дипломатические отношения с Англией, и я вынужден был задержаться в Тобольске, а затем по настоянию своих родителей вообще отказаться от поездки. Твоего отца направили после изолятора в Среднюю Азию, не помню, в Фергану или в Коканд. Твой отец и твоя мать еще до его ареста были близкими друзьями, и им разрешили соединиться, жить совместно. После окончания моей ссылки в Тобольском крае мне не разрешили поехать домой, в Днепропетровск, я тоже оказался в Средней Азии - в Ленинабаде.

В 1933 г. нас всех из разных городов Средней Азии перевезли в Ташкент, где я снова встретил твоих родителей. Туда же перевезли отца Геллы (Леву - М. X.), а также его друзей - Герца Явлинского и Юлия Ратнера. В честь Герца Явлинского, очевидно, тебя и назвали родители. Герц Явлинский заболел тифом и умер в 1934 г., а Ратнера обвинили во вредительстве, арестовали в 37-м г. и расстреляли там же. Что дальше случилось с отцом Геллы - не знаю..."

22.01.35:

Читал журнал "Социалистический транспорт" № 11 за 34 г., статья о ж.д. Хайфа - Багдад. Наиболее интересной темы - пойдут ли грузопотоки Южной Персии через нее — автор почти не разработал. А что дорога эта - дань стратегическим интересам британского империализма, так ведь это ясно без особых мозговых усилий.

В части деталей быта: Белла начала заниматься стенографией - появилась возможность на службе. Я, как и прежде, состою в незаконной связи с музыкой, играю в квартете, выступал в

ДКА (Доме Красной Армии). Кстати (третье "кстати" на трех страничках размашистого текста), ты не пробовала послать струны в заказном письме. Целый праздник был бы, если б они пришли!

Левка, как и раньше, живет плохо: работает исключительно много, а толку исключительно мало. Ребенок у него исключительно чудесный, но очень тяжелый".

Но срок идет, близится к концу третья "трехлетка" Волиных и Левиных приговоров. Супруги Бромберги "в ожидании своей дальнейшей судьбы" оптимистически готовятся к освобождению.

7.02.35:

"Милая моя Катенька! Ради Бога, вернись к правильному пониманию: изголодались мы с Беллкой именно по беллетристике! А вовсе не в физическом смысле - отнюдь! И поэтому все твои заклинания, чтоб я был откровенен и сказал, в чем мы нуждаемся, построены на "ложноклассической" основе. Даю торжественное честное слово музыканта (а это не поэт, и не ученый, и даже не врач!), что мы имеем достаточно. И чтоб ты не смела высылать мне что-то чаще и больше, чем высылаешь! Два фунта отдам Леве - все-таки я зарабатываю раза в полтора больше него, он больше нуждается в таких вещах, чем я. Мы с Беллой в ожидании своей дальнейшей судьбы решили завести сберкнижку - при благоприятных условиях проехаться "по всея Союзу", в Москве побывать и у ее родных в Одессе. Ты знаешь, что не так давно мы получили от Шнеера визы (приглашения. - М. X.), страшно благодарны ему за исключительную чуткость, но, увы, воспользоваться ею не могу - не так давно мне отказали в выезде".

ЭТО НАЗВАЛИ "СВОБОДОЙ"

22.03.35. В Палестину - Е. Дорфман:

"Много семейных новостей у меня. Во-первых, со вчерашнего дня мой срок окончился, о чем я официально поставлен в известность".

(Арестован был 7.03.26. Кончил срок 21.03.35: отбыл 9 лет. И две недели в довесок.)

Первое, что сделал этот ссыльный зэк, - ушел с работы. Поначалу в никуда. В полное освобождение.

"Пока занялся домашним хозяйством - это выгоднее постоянного места работы и сулит мне неплохую квалификацию шеф-повара с отпуском обедов на вынос.

Жду твоих импрессий на "Опаленную землю". Твой домысел об аналогии - "опаленная-обновленная" - неверен. Автор хотел именно об опаленной земле говорить - уже самое название придает окраску оценкам автора. Я не думаю, что это была "клюква", - нет, несуразностей в ней немного. Автор, очевидно, был и там, и тем, о чем и о ком пишет. Соль в другом. К сожалению, я прочел только первую книгу, вторая не вышла.

"Золотой теленок" Ильфа и Петрова не читал, но слышал о нем много. Так ты в курсе нашей литературы? А как кино? Недавно смотрели с Беллой "Иудушку Головлева" - изумительная игра центрального персонажа, самого Иудушки

(народного артиста СССР Вл. Гардина. - М. X.). Давно не получал такого удовольствия, да и не мог: только звуковое кино в состоянии перенести игру из внешне-моторного во внутренне-драматический план".

Через полтора месяца Воля, наконец, исполнил давнюю свою великую мечту: уехал путешествовать. Не во сне ли... А вот Лева мудро предпочел остаться в уже освоенном, хотя и далеком азиатско-советском закутке.

19.05.35. Из Кичкаса - в Палестину:

"С 1 мая путешествую по суше и воде. Был в Новосибирске, куда меня приглашают на службу. Климат здоровый, хоть и суровый, город большой, "Сибирский Чикаго", работа - в Краевой конторе Госбанка. Emploi - то же, что здесь, в Ташкенте: экономический кабинет и научный секретариат, две хорошие теплые комнаты со светом, отоплением и - passer moi Ie mot - с теплой уборной. Так что я оформился. Поехал к папе. Проехался я вообще очень знатно: покатался на метро, посмотрел Днепрострой, купался в Аркадии, а главное - наслаждался поездом: ведь я ушиблен романтикой вагона... Путь составил около 12 тысяч километров. Дважды пересек Уральский хребет, Иртыш, Волгу, Оку, Днепр, испробовал Турксиб и пил молоко на всех станциях, а также акву-арыкву. Колитом не болел нигде, кроме Запорожья.

К концу моего пребывания у папы пришло письмо от Шуры с известием о печальном финале (очередном отказе на выезд в Палестину. - М. X.). Папа принял его менее трагично, чем я опасался".

Еще письмо - брату Шуре, и все на ту же тему об отмене "свидания".

4.06.35:

"Сегодня получили твое письмо, Шура, с тягостным известием... Маячит какая-то надежда: быть может, распоряжение, о котором ты пишешь, обратной силы не имеет - для тех, по которым благоприятное решение уже имелось? До вчерашнего дня папу в местном Интуристе обнадеживали. Однако надежда невелика. Что же делать, если отказ станет непреложным фактом?

Я перееду в Новосибирск. Буду иметь там две комнаты. Климат суровый, но здоровый. Белла, кажется, беременна. Т. е. не кажется, а безусловно. Значит, к зиме - роды".

То есть сразу по окончании срока Бромберги решились на новую попытку завести ребенка.

20.07.35. Из Новосибирска - Катеньке:

"Приехал сюда 24.06.35. Ожидается ребенок. Ша, не пугайся. Это не значит немедленно, сейчас. Дети, к твоему сведению, так не делаются, мол, вынь да положь. Овощу время в декабре сего 1935 от Р. X. г. Но факты "упрямый вещь", говорил Ашик Баграмян, армянский поэт и упрямый курильщик, он выкуривал 75 папирос в день, а если их не было - то солому из тюфяка... Конечно, у меня неспокойно между пятым и шестым ребром. А вдруг? А если? Последняя проба пера; ведь после 32 лет рожать неинтересно, как ты думаешь? Мне, правда, не приходилось, но другие говорят.

Ведь струну-то я получил! Спасибейшее спасибо! Но вот фотокарточки не оказалось. Что за поклонник у тебя оказался неизвестный - не пойму".

20.08.35:

"...Ты объясняешь всю необходимость нашего свидания. Одну из причин я отвожу по формальным причинам: что тебе 65 лет. С чего ты вдруг завралась? Что за манера прибавлять себе годы? По моим точным вычислениям ты "держишься" в вилке 40 - 45 лет. Что за фраза - "65 лет не шутка"? А 32 года - шутка? Когда это ты успела стать старой, а я молодым? Разговоры на эту тему считай "исчерепанными".

А теперь спокойно разберемся в вопросе по существу.

Небезызвестно, что я сын своего отца. Способность к рефлексии, вероятно, тоже передается по наследству с характерной горбинкой носа. Поэтому откладываю в сторону чувства (они тебе известны) и начинаю рефлекторный процесс. 1) Я не смогу уехать, оставив здесь папу. Головой я очень хорошо все понимаю, а оставить его не могу. 2) Спрашиваешь, почему Шура мог залезть в долговую перспективу, а я не могу? Говорю, как на исповеди: я не Шура. Я не могу взять на себя роль Якова, работавшего семь лет на Лавана. Объяснюсь проще: мне отсюда кажется, что у меня там будет "три года жизни для..." И я сорвусь на этом деле... Понятно? 3) Еще и момент самый неудачный - ожидание ребенка. Учти: вторая и последняя попытка поиметь ребенка. Плюс - все сбережения ушли на поездку к папе и Белле на отдых. Новых нет...

Вот три основных резиньяции. И более того: абсолютная неуверенность, что дело, мол, только в деньгах. (И кое-какие надежды на то, что не исключена возможность уехать, уплатив не фунты, а обычную валюту.)

Мне очень больно, говорю это не для тебя, а

для себя. Упрек в "миллионе колебаний" не принимаю: когда я делал попытки получить разрешение, я его не получал. Но и тогда я не ориентировался на заем и сегодня еще резче ухожу от мыслей о займе. Хотя - признаю - и объективные, и субъективные элементы моего желания свидеться с тобой не ослабели, а усилились. Я не потерял надежды свидеться с тобой, нет! Но, очевидно, не 1935 год станет годом нашего свидания...

Работаю я здесь много - с 9 утра до полдвенадцатого ночи, почти без перерыва. Сейчас более свободен. В выходной пошел на Обь, на водную станцию, наплавался, я уже 10 лет не плавал. А воду люблю во-как! Загорел хорошо, даже девицы оглядываются, а я - на них. Условился ходить на стадион, играть в теннис - но Беллка вернется, встанут другие заботы и интересы".

Как знакомы мне в Израиле въевшиеся, рефлекторные страхи экс-советских граждан перед банковскими ссудами, "петлей займа" ("Работать на Лавана..."). Как современен в нашем восприятии этот глава семьи 30-х гг., размышляющий, ехать ли в Тель-Авив с отцом или без отца, получающий вызовы, посещающий ОВИРы, надрессированный постоянными отказами... И плюс - житейские обстоятельства (вроде рождения ребенка) на ухабистой дороге отказника в любой сложный момент судьбы!

16.09.35:

"Дорогая Катенька!

...Насчет авантюризма ты права, он у тебя есть, только напрасно ты хочешь обобщить эту твою личную черту, сделав ее семейной. Не выйдет! Тетя Века? Тетя Лиза? Мама? С негодованием отвергаю твою версию. А у нас, бромбергов (с

малой буквы) - где у нас авантюризм? Я, например, такой же авантюрист, как "памятник Медному всаднику" (помнишь?)...

Работы очень много, так что вечерами дома бываю редко. Играю еще реже, что портит немалую долю настроения.

Беллино состояние не внушает тревог, все идет нормально. Надо бы ей больше двигаться, но и ей частенько случается работать вечером. Папа пережил недавно очередную эпопею "раковых опасений". Сколько себя помню - столько я помню их.

Что есть жена, весящая 53 кило, для мужа, весящего 70 кило нетто? Ничто, пыль, дыхание, эвель аолам ("пар мира сего". - М. X.).

Лева, Эдя и Геллюсенька здесь с 12.05. Ребенок прелестный... Я очень боюсь таких детей: папаша-фрейдист уже успел, очевидно, внушить дочке основные понятия фрейдовской школы, и у дитяти - бесконечное количество всяких "комплексов", одного только недостает - комплекса спокойствия, в чем на 75 % виноваты родители... Лева служит в мясокомбинате, издерган и измотан ad пес plus ultra".

P.S. Дописываю, т. к. получил от тебя фунт и открытку. Папе перевод уже послал, а сегодня получил от него письмо и впал в очередной пароксизм тоски: сплошной вопль о его одиночестве, о том, что дети его забыли и что эта зима будет его последней. Если бы можно было спросить: а что делать? В Одессе ведь не прописывают. Кого и о чем спрашивать?..

А почему Шурины знакомые утеряли Левин адрес? Я дело другое, меня можно и не баловать. Но Левке тяжело.

Ну, хватит плакаться в жилетку - это не в моей натуре, как не в твоей слезы туда собирать. Целую".

18.12.35:

"...Сейчас я перенес вечернюю работу домой - ведь Белле подходит страдная пора. Для этого же поставил в комнате телефон. А открытку твою я все же получил. И фунт получил, спасибо.

Сейчас у нас внимание сосредоточено на том, чем обычно кончаются законные 9 месяцев ожидания...

О радиостанции не пишут так - "мощью", а пишут "мощностью". Что за женская терминология? Твое недоумение по поводу скорости распространения радиоволны и дальностью действия разрешается, если не ошибаюсь, тем, что длинноволновые колебания больше поглощаются ионизированным слоем стратосферы, и поэтому они действуют лишь в пределах кривизны земного шара. Короткие же волны отражаются этой ионизированной средой и потом обегают земной шар. Если я что-нибудь наврал - так с физикой знаком шапочно, и самое знакомство осложнилось развлекающей обстановкой 1918 - 1919 гг."

Этот фрагмент письма приурочен к объяснению "шапочного технаря" своей тетке на злободневную тему: можно ли услышать в Палестине выступление музыкального ансамбля с участием Воли по московскому радио. Но, кажется, Екатерина Дорфман не успела это письмо получить...

"...От папы в последних письмах имел следующие сообщения: во-первых, о письме из Одесского Интуриста. Во-вторых, как быть в связи с ликвидацией Торгсина. Что, в-третьих - это тебе известно, вероятно больше моего, т. к. папа запросил Шуру, а я еще не знаю причины очередной оттяжки переезда... В конце концов, уверен, что папа и эту зиму останется в Одессе.

Где кончается здесь несчастное стечение обстоятельств, а где начинается психология - даже сам Левка вряд ли разберет.

О папе... О чем советоваться и какие решения выносить? Ясно, что я должен регулярно "продолжать высылать" деньги папе. Лева должен "более регулярно" высылать, а Бэлла должна "начать высылать". Тем более, что папа теперь не одинок, он у Фимы".

От Льва Бромберга за весь период 30-х гг. я нашел, кажется, лишь одно и очень грустное письмо к родителям в Одессу:

"...Ведь за закрытой дверью врача-невропатолога помещается грандиознейшая из машин - человеческая душа. Охоч я до нее! Всю бы жизнь, кажется, и занимался бы разборкой всех тел, винтиков и шпунтиков, приводов и ремней, которыми движется она как целое. И сборкой - это, конечно, дело важное. Но... но вы помните, что с раннего детства Фима строил, а я разрушал его постройки, и, привыкнув к разрушению, я не заметил, как разрушил собственную жизнь - если не всю, то ее целеустремленность - наверное".

* * *

"Относительно свободными они были около трех с половиной лет, - говорила в Израиле Гелла, Левина дочка, "очаровательное, пухлое и кривоногое существо" из Волиного письма. - За эти годы каждый из них плодотворно работал по специальности. Отец как экономист в Наркомпищепроме Узбекистана быстро выдвинулся на руководящие посты".

Но не три с половиной, а три года без месяца считались братья формально освобожденными: с марта 1935 года по февраль 1938 года. И сведения

об их жизни в этот "свободный" период как раз достались самые скудные. Ибо в конце 1935 внезапно умерла в Тель-Авиве женщина, чье архивное собрание писем послужило главной основой нашей книги, - врач-педиатр Екатерина Дорфман, Катенька. Эти письма были переданы родственниками в учрежденный покойным Яковом "Фонд Льва и Вениамина Бромбергов", где я их и получил.

Январь 36:

"Обещаю сделать все, чтобы получить оставшиеся после нее письма и дневники. Я не помню фамилии Софьи Давидовны - напиши.

Дико и тяжело думать о собирании чего-то, оставшегося после Катеньки.

Писать трудно. Отойдет - сообщу все о нашем. Роды благополучные, ребенок нормальный - 9 фунтов, Белла кормит - последствия Ташауза зажили. Назвали Герцем".

Как справедливо написала когда-то мемуаристка Евгения Гинзбург, "1937 год начался 1 декабря 1934 года". Братья успели понять, в какой стране и в какую эпоху они живут, и, видимо, инстинктивно стремились - спастись, избежать смертельного удара. Предельно ограничили заграничные, вообще любые контакты. Ни звука о какой бы то ни было политике в письмах. Все - внутри дома. Почти все время отдается работе и семье, чтоб спасти детей. Остаток сил на последние трепыхания - вырваться бы за кордон, в Палестину.

8.05.36:

"Вы требуете биографических сведений о племяннике и двоюродном брате? Вся его 3,5-месячная биография состоит из сна (недостаточного), крика (вполне достаточного), кушанья (регулярного и внеочередного), замачивания пе-

ленок (чрезвычайно усердного) и "гуляния": лежит, дрыгает ножками, сосет свои кулачки, которые тщательно рассматривает, пока кулак едет в рот... Болел диспепсией (нормальной), гриппом, недавно был фурункул (из-за гриппа нельзя было купать), а сейчас ему привили оспу... Думаю, что немногие из мужей - не Бромбергов - выполняют столько домашних функций, сколько Лева и я. Я стираю и глажу пеленки, хожу за обедом, купаю, пеленаю и нянчу и все прочее. Белла делает то же самое. Однако если есть материальная возможность - ее-то как раз сейчас нет, - я с очень большой охотой дам возможность Белле и отдохнуть, и почитать, и погулять, а главное - работать. То же и себе.

Очень трудно нам без родственного круга, круга друзей. Думаем все-таки перебраться пока к югу, может быть, в Одессу.

Вчера ходил в иностранный отдел. Мне сказали, что для заявления о выезде необходим документ о том, что меня примут на месте. Присланному Катенькой документу срок уже истек в июне 1935 г. Если сможешь, осведомись, могут ли такой прислать.

Недавно приехал к жене и дочке Абрам Сахнин. С ним мы жили почти неразлучно шесть лет (Ашхабад - Ташауз - Андижан - Ташкент). Попрощаться нам с ним не удалось, но он заходил к Леве в Ташкенте".

16.07.36:

"Папа прислал мне твое письмо с подробностями событий. Все же мне и сейчас многое неясно - из области внутренней "социальной химии", главное, из письма не видно, в чем "особая" позиция рабочего движения в событиях - а она, наверно, есть?".

Воля спрашивает Якова - "Шуру" о "событиях 1936 года" - подавлении в Палестине антианглийского арабского восстания. Оно было спровоцировано массовым прибытием в страну евреев, беженцев из Европы, особенно из гитлеровской Германии. Возглавил восстание иерусалимский муфтий, ставивший карту своей судьбы и судьбы своего народа на Гитлера и Третий рейх. "Особая позиция" рабочего движения, о которой, видимо, что-то прослышал Воля - это тактика "авлаги" - "самообладания", самообороны, но не активного выступления против погромщиков: рабочее движение Палестины прокламировало такую позицию в самом начале восстания.

"...О том документе, который я просил тебя выслать: конкретных видов на разрешение вопроса в положительном смысле - никаких не имею. Просто показалось, что сейчас больше оснований для решения вопроса, чем раньше - вот и все".

Просьба была, конечно, о вызове в Палестину: в 1936 г., действительно, разрешался выезд из СССР последним советским евреям. С 1937 г. "лавочка закрылась".

"...От папы имел два письма... Мне очень больно писать это, но, Шура, я глубоко убежден, что папа и раньше не хотел ехать действительно, а лишь "жил идеей переезда". А сейчас, видимо, и идею оставил, боясь самого переезда, условий окружающей тебя жизни.

Зачем папе понадобилось просить тебя на мой адрес высылать деньги - не понимаю. Почему не получив от меня вовремя денежный перевод (почта задержалась на день), папа телеграфирует мне на службу? Вообще - зачем ты должен отрывать от себя два фунта, чтобы папа получил здесь

15-20 рублей, хотя они не решают дела - от нас он получает ежемесячно около 200 рублей. Все это из одного источника.

Здесь все же скажу тебе: Катенька глубоко была права, говоря, что у папы мир делится на две неравные части: огромная - это он сам, и мизерная - все остальное. Но на 74-м году жизни человека не переделаешь.

О моих перспективах: Одесса отпала, я получил официальное "сожаление об отсутствии вакансий" моей квалификации. В Новосибирске место для ребенка климатически неподходящее, а самое главное - здесь нет ни родных, ни друзей. Жду выяснения вопроса о переезде в Калинин. Лева совсем расстроен - его учреждение ликвидируется, съем квартиры кончился, поездка Эди с ребенком на Кавказ выбила совсем из финансовой колеи. Перспективы у него неопределенные".

Калинин, конец 1936 г.:

"Целую вечность не писал - вечность ушла на переезд из Новосибирска в Калинин (б. Тверь).

С устройством в Одессе ничего не вышло. Заехал в Калинин и договорился о работе. Перевезти своих мог только 4 октября, а до этого курсировал между Москвой и Калининым.

Отыскал здесь работу для Левы, да он решил перезимовать в Ташкенте. Геруська хорошо растет - имеет четыре зуба, сидит, весит 9,450 грамм, рост 70 см. Кормим его кашей и мясным бульоном, и овощным пюре. Ему ведь уже девять с половиной месяцев, уже большой парень.

Твое письмо, Шура, с копией визы, получил. Переезд остановил мои шаги в этом направлении. Переезжаю на Тихвинскую, дом №5, туда и пишите".

5.03.37:

"...О нас что, собственно, писать. Материально все в относительном порядке. Жизнь вертится вокруг сына и работы, это примерно 9/10 ее содержания. Время заполнено. А сведен ли баланс по существу - это вопрос другой.

Получил сборник памяти Катеньки. Разбираю с большим трудом: те крохи языка, которые знал, забылись основательно".

* * *

Это было последнее письмо в Палестину, которое получили в Тель-Авиве. Через 11 месяцев - 13 февраля 1938 года - за Волей и другими бывшими ссыльными сионистами, проживавшими в Калинине, прикатили команды на "черных марусях"...

- Мама не рассказывала мне об отце ничего, никогда, - повторил Герц Бромберг, гостивший у дяди в Тель-Авиве. - Она всю жизнь при мне работала на хозяйственных должностях при детдоме, ни у кого из детей вокруг не было отцов, ну, и у меня его не было... Я уже диссертацию успел защитить - придумал идею в автомобилестроении, оказалось, что первым в мире на нее натолкнулся. А тут - мама умирает... Перед смертью начал ее расспрашивать, она и сама хотела хоть что-то мне рассказать - и не смогла. Так долго, видимо, вытесняла из памяти все, связанное с отцом, что в смертный час - уже можно, уже нужно было! - а она не могла... Стала вдруг рассказывать, как эвакуировала детский дом в войну, как спасала детей от немцев, а про отца ничего... И умерла. В столе я нашел единственный недописанный листок об отце, написанный ее почерком. Вот...

"1963

Волинька, друг мой!

Как начать этот рассказ, ответ на твои вопро-

сы, разговор с тобой, который я давно хотела изложить, но начала только спустя 25 лет? Смогу ли я - не знаю. Все годы ты был со мной рядом - и неотступно.

В тот страшный год, когда тебя оторвали от жизни, 13.02.38, я пришла в обеденный перерыв домой и увидела разгром в квартире, спящего сына в кроватке (ты еще сумел, прижав его к своей груди, дать ему спокойно уснуть, хотя перед твоими глазами развертывалась одна из вопиющих несправедливостей), я тебя уже не застала. Мне пришлось вернуться на работу и продолжить служебный день, как будто ничего не случилось..."

Запись обрывалась.

НА ПУТИ К РАССТРЕЛУ

ПРИГОВОР № 65

...13 апреля 1939 г. Военный трибунал Калининского ВО, рассмотрев дело по обвинению граждан:

1) Шлимовича Мордуха Хаймовича, 1909 г. р., уроженца местечка Старые Дороги БССР, еврея, гр-на СССР, из кустарей, служащего, беспартийного, женатого, со средним образованием, в 1928 г. за контрреволюционную деятельность был выслан административно на три года в отдаленную местность и в 1930 г. за то же и в том же порядке был снова выслан в отдаленную местность. Наказание отбыл, до ареста работал начфинотдела Легпромстроя.

2) Белопольского Моисея Ефремовича, 1906 г. р., уроженца г. Киева, еврея, гр-на СССР, из торговцев, служащего, холостого, со средним образованием, беспартийного, в 1927 и 1931 гг. дважды административно высылался в отдаленные местности за контрреволюционную работу, наказание отбыл, работал экономистом Облпотребсоюза Потребкооперации.

- обоих в совершении преступления по ст. ст. 58-8 (террор) и 58-11 (создание группы) УК РСФСР...

3) Бромберга Вениамина Федоровича, 1904 г. р., уроженца г. Херсона, еврея, гр-на СССР, из служащих, женатого, беспартийного, с незаконченным высшим образованием, за контрреволюци-

онную работу в 1926, 1928 гг. и в 1931 г. административно высылался в отдаленные местности, до ареста работал старшим инспектором Госбанка.

4) Голодца Герца Хаймовича, 1903 г. р., уроженца г. Режица, БССР... из служащих, рабочего, женатого, беспартийного, с незаконченным средним образованием, в 1925 и 1928 гг. административно высылался за контрреволюционную работу в отдаленные местности, наказание отбыл, до ареста работал электромонтером завода "Первое мая".

5) Израиловича Льва Александровича, 1910 г. р., уроженца г. Вязьма, еврея, гр-на СССР, учащегося, женатого, беспартийного, в 1928 г. за контрреволюционную работу административно высылался в отдаленные местности, наказание отбыл, до ареста - студент пединститута.

6) Арецкого Исаака Соломоновича, 1912 г. р., уроженца Москвы... учащегося, холостого, со средним образованием, беспартийного, в 1932 г. за контрреволюционную работу административно выслан в отдаленные местности на три года, до ареста - студент пединститута.

7) Жарковского Михаила Герцевича, 1908 г. р., уроженца Варшавы, из кустарей, служащего, беспартийного, со средним образованием, в 1930 г. за контрреволюционную работу был административно выслан на три года в отдаленные местности, в 1933 г. за ту же деятельность осужден на два года лишения свободы, до ареста работал плановиком облотделения Главтабака.

Все обвиняемые в период 1917-25 гг. вошли в различные сионистские организации, в которые были вовлечены различными приманками. В дальнейшем, будучи переварены в буржуазно-националистическом котле сионистского подпо-

лья, они сами стали активными буржуазными националистами, начали активно вести буржуазную контрреволюционную работу среди еврейского населения СССР. Не встречая поддержки среди трудящегося населения, они стали постепенно вырождаться в оголтелые, строго законспирированные контрреволюционные группы, которые, потеряв надежду осуществить былые "идейки" методом агитации, превратились в прямых агентов, как международной еврейской буржуазии, так и английского империализма. В этих группах стали проповедоваться такие "идеи", как построение еврейского буржуазного государства в Палестине на костях трудящихся арабов, превращение трудящихся арабов и евреев в наемников капитала и отдачи еврейского народа под высокое покровительство английского империализма. Докатившись до прямой измены своему народу, сионисты не брезговали такими методами, как террор, шпионаж и посылка за границу клеветнических измышлений о положении в Советском Союзе, за что некоторые участники получали от своих хозяев денежное вознаграждение. Катясь все ниже и ниже, они в 1935 году сгруппировались в городе Калинине, объединились в контрреволюционную организацию и поставили себе целью свержение Советской власти любыми методами, вплоть до осуществления терактов против руководителей Советской власти и ВКП(б).

Конкретно в отношении каждого подсудимого установлено следующее:

1) Бромберг в 1917 г. вошел в сионистскую организацию и, находясь в ней, вел активную контрреволюционную работу. Он последовательно занимал руководящие должности, вплоть до члена ЦК сионистской организации. Участвовал на

нелегальных конференциях, издавал антисоветскую литературу и распространял ее среди населения. Имея связь с сионистским центром в Палестине, куда посредством тайнописи пересылал различные клеветнические измышления о положении Советского Союза, получал от сионистского центра установки на дальнейшую контрреволюционную работу в СССР, получал оттуда денежные переводы как лично для себя, так и для сионистских организаций для развертывания ими контрреволюционной работы. Находясь в ссылке, Бромберг все время продолжал антисоветскую работу. Он организовывал ссыльных сионистов в контрреволюционные группы, устанавливал связь с другими ссыльными, обменивался опытом, был идеологом различных контрреволюционных установок. Впоследствии, в 1934 г., Бромберг перешел к прямой шпионской работе в пользу одного иностранного государства, к чему был привлечен один из руководителей сионистской организации, которому Бромберг передавал различные шпионские сведения. В 1936 г. Бромберг прибыл в Калинин, где вошел в контрреволюционную сионистскую организацию и, став во главе ее, руководил ее работой. Бромберг был одним из руководителей перехода ее на путь террора против руководителей Советской власти и для выполнения установки организовал террористическую группу, которая по его заданию вела подготовку к выполнению задуманных террористических актов.

Этими действиями Бромберг совершил преступления, предусмотренные статьями 58-6 (шпионаж), 58-8 (террор) и 58-11 (групповая деятельность) УК РСФСР.

2) Голодец вступил в сионистскую организацию в 1922 г. Находясь в ней, активно вел

контрреволюционную работу. Участвовал в нелегальных конференциях, организовывал ячейки, пропагандировал сионизм и занимал руководящие должности, вплоть до начальника Главного штаба и заведующего нелегальной типографией. В 1927 г. бежал с места ссылки, переменив фамилию, и встал во главе организации. Организовал нелегальный центр. Устанавливал связи с сионистским центром в Палестине... В 1929 г. Голодец связывается с прибывшим из Палестины сионистским эмиссаром, которому дает согласие вести шпионские материалы. По окончании срока высылки прибывает в Рязань, объединяет находящихся там бывших ссыльных-сионистов, а затем прибывает в Калинин и до прибытия Бромберга руководит этой контрреволюционной организацией. Голодец организовал террористическую группу и руководил всей ее практической работой. После отъезда Бромберга из Калинина Голодец снова возглавляет ее и до ареста руководит ею...

3) Арецкий вошел в контрреволюционную сионистскую организацию в 1924 г. Занимал ряд ответственных должностей, распространял нелегальную литературу. Организовал конспиративную квартиру. Находясь в ссылке, входит в группу ссыльных сионистов, пытатся объединить различные течения в одну организацию и активно участвует в нелегальных собраниях, одобряет переход на путь террора и шпионажа, снабжает одного агента иностранной разведки шпионскими сведениями. Впоследствии вошел в тергруппу и по ее заданию несколько раз выезжал в Москву, где пытался изучить маршруты следования автомашин руководителей Советской власти и ВКП (б), собирая таким образом данные для осуществления задуманных злодеяний...

4) Израилович в контрреволюционную сионистскую организацию вступил в 1926 г. Занимал ряд видных постов вплоть до эмиссара главного штаба и руководителя Одесской организации, причем в целях конспирации изменил свою фамилию на фамилию Гурвич... Израилович был осведомлен, что некоторые участники организации ведут шпионскую работу, одобрял террор и сам вошел в террористическую группу и по ее заданию выезжал в Москву для сбора данных движении автомашин руководителей...

6) Жарковский вступил в контрреволюционную сионистскую организацию в 1924 г. Состоял членом центрального бюро. Вел тайнописью переписку с другими сионистскими организациями, информируя их о ходе контрреволюционной работы. В 1928 г. Жарковский дает согласие одному руководителю контрреволюционной организации, агенту иностранной разведки, вести активную шпионскую работу. Будучи сослан, не прерывает связей с другими участниками контрреволюционных групп, помогает им совершать побеги с мест высылки и организует ссыльных в группы. В 1931 г. прибывает в г. Калинин, где вошел в организацию. Одобряет переход к террору, позднее сам вошел в террористическую группу...

6) Шлимович вошел в сионистскую организацию в 1923 г. Участвовал в нелегальных собраниях, занимал руководящие посты, вел антисоветскую агитацию, связывался с другими организациями и вербовал в них новых членов... В 1935 г. прибыл в Калинин, установил связь с другими участниками сионистского подполья и затем участвовал в переходе к террору...

7) Белопольский вошел в контрреволюционную сионистскую организацию в 1925 г. Занимал

руководящие должности, пропагандировал контрреволюционный сионизм (остальное - аналогично предыдущим...)

На основании вышеизложенного Военный трибунал приговорил:

Шлимовича Мордуха Хаимовича и Белопольского Михаила Ефремовича ...подвергнуть тюремному заключению на 10 лет каждого, с поражением политических прав на 5 лет каждого, с конфискацией всего лично принадлежащего им имущества.

Жарковского Михаила Герцевича... подвергнуть тюремному заключению сроком на 20 лет...

Бромберга Вениамина Федоровича, Голодца Герца Хаимовича, Израиловича Льва Александровича и Арецкого Исаака Соломоновича по совокупности совершенных ими преступлений подвергнуть высшей мере наказания - расстрелять.

Все лично принадлежащее им имущество - конфисковать.

Срок наказания исчислять с 13 февраля 1938 г.

Приговор может быть обжалован в Военную коллегию Верховного суда в кассационном порядке в течение 72-х часов с момента вручения осужденному.

Справка: на основании определения Военной коллегии Верховного суда СССР от 5.07.1939 г. ВМН-расстрел Бромбергу В. Ф. заменяется лишением свободы на срок 20 лет с последующим лишением прав на срок 5 лет".

Типовой документ бериевской юстиции вызывает размышления и вынуждает к комментариям.

1. Следствие заняло невероятно долгий для эпохи "скоростных процессов врагов народа" срок: арестовав в феврале 1938 года, во времена Ежова, семерых калининских сионистов-террористов, их осудили

Военным трибуналом через четырнадцать месяцев (!) - в апреле 1939 года, уже при новом наркоме, Лаврентии Берия. К моменту суда уже их следователи успели попасть под истребительный молот новых репрессий (в июне 1940 года Воля писал из зоны:

"Встретил здесь одного знакомого калининца, рассказал много интересного: освобождено много партработников Калининской области, а также о судьбе таких людей, как Рождественский, Сидоров, Тулин. Первому я радуюсь, а от второго - мне не легче, нет").

К моменту смены режима в НКВД подследственные сионисты еще не были отправлены под трибунал - и по стандартным нормам бериевского судопроизводства могли бы подпасть под "амнистию" 1939 г. (Лаврентий Павлович считался тогда "либералом", его приходы к властвованию над органами нередко знаменовались смягчениями, послаблениями и амнистиями. Объяснялось это несложно: сметливый и энергичный нарком-министр предпочитал наличную полезную рабочую силу утилизовать в государственных интересах, а не складировать в братских могилах - в отличие от щедрого на расправы Верховного шефа и собственных коллег).

- Кого же сионисты хотели убить в Твери? - спросил я Якова Бромберга.

- В Калинине - Калинина. И еще Ворошилова. Почему Ворошилова? Откуда я знаю... Ика Арецкий - студент-заочник, Израилович - тоже студент, оба ездили в Москву на сессии, там их взяли, побили, выяснили: студенты разведывали маршруты Калинина...

Яков подумал и добавил:

- Может, на самом деле ходили посмотреть, как ездит по городу президент страны? Почему нет?

Тут припомнилось, что "всесоюзный староста", единственный из кремлевских царедворцев, одно

время, в 1937 или 1938 годах, находился в опале, и в наказание вождь лишил его охраны, потому Калинин передвигался по Москве относительно свободно, это вызвало некие толки среди тогдашних инкоров...

От сионистских заблуждений, как можно понять, тверские подследственные не отмежевывались, но террор, организацию и шпионаж приходилось в НКВД выбивать из них долго - все-таки все уже не по разу прошли тюрьмы и были явно покрепче стандартной клиентуры органов. Вот фрагмент из письма, полученного в 1982 г. Герцем Бромбергом, Волиным сыном:

"В конце 36 - начале 37-го в Калинине жил брат моей жены Миша Белопольский, и потому мы были в курсе дел всех проживавших там... В феврале 1938 г. я находился в командировке в Москве, позвонил брату жены, трубку взяла хозяйка его квартиры и сообщила о его аресте. Значительно позже, из рассказа твоей матери, я узнал, что их арестовали по навету товарища, жившего в Москве, - его, конечно, били и пытали (фамилию его не помню). Здесь всех семерых избивали, подвергали пыткам. Добивались подтверждения какой-то организации. Но они пытки выдержали и не подтвердили, чего не было. Моего шурина избивали в тюрьме, обливали холодной водой, и в итоге он заболел скоротечным туберкулезом и в августе 1939 г. умер. Всех остальных ОСО приговорило в Колыму. Из 6 человек, отправленных на Колыму, трое там погибли, а трое вернулись, в том числе твой тезка Герц Голодец. Муж Дины Львовны тоже там погиб. Герц выжил, потому что работал все время на отвозке нечистот из бараков. Твой отец был интересным, интеллигентным человеком и выдержать те ужасные условия он, конечно, не мог. Мне повезло, что я не попал в Калининскую

группу, проходил одиночкой в Киеве и по ОСО на 8 лет направлен в Соликамский лагерь на лесоповал. Затем жене удалось добиться в Соликамске моего перевода на строительство бумажного комбината в Котласе. Останься я еще на месяц на лесоповале - был бы там навсегда.

Мама тебе никогда не рассказывала обо всем этом, беспокоясь за твою судьбу и за свою также. Мои дети также ничего не знали до 1949 г., когда меня повторно арестовали. А полностью узнали только в 1955, когда меня реабилитировали.

В Израиле, в Тель-Авиве, живет брат моей жены - брат-близнец того Миши Белопольского, который тогда в Калинине погиб. Один здесь остался, а второй в 1929 г. уехал в Палестину. Так вот складываются судьбы людей... Что помнил - все тебе написал. Сообщи, пожалуйста, получил ли ты это письмо. Целую вас М. Ф."

2. 1939 год - все-таки не тридцать восьмой, и Военный трибунал не мог не догадываться, что убийство т. М. И. Калинина сионистами в областном городе того же именования по заданию палестинского Центра в Тель-Авиве смотрится довольно маловероятно - тем паче, что сами следователи уже сидели в камерах по обвинению в фабрикации вредительских дел - по заданиям, возможно, все тех же зарубежных центров и их агента, врага народа Ежова. Осуждение сионистов в этой ситуации могло стать результатом только высокого политического решения.

3. Обвиняемым вынесли смертный приговор, и три месяца потом их держали "под вышаком" в камерах смертников. Это тоже косвенно свидетельствует о необычной стойкости: сценаристы и художники-постановщики спектаклей НКВД нередко выносили фальшивые смертные приговоры именно для того, чтоб в будущем легче сломить помилованных, но непокоренных смертников.

3. На то же дело должны были вытащить из Средней Азии Льва Бромберга: на свое счастье, он не жил в Калинине, где заботливый брат уже успел подыскать ему работу. Льва поэтому арестовали в Ташкенте. Дочь Гелла вспоминала:

"Что я помню? Ночной обыск перед последним арестом отца. Меня, четырехлетнюю, вытащили из кроватки и положили на стол под очень яркий свет, а мать кричала: "Оставьте, оставьте ребенка, у нас нет никакой подпольной литературы". Помню, как меня звали "дочка врага народа", запрещали детям играть со мной во дворе. Мать переехала в другой район, к текстильному заводу, где устроилась работать врачом".

- Они хотели везти Леву в Калинин, - рассказывал мне Яков,- но врач ташкентской тюремной больницы отказался выдать его на этап. "Он не переживет этапа, я выписать его на этап не могу" - и все! Они отступились. Оформили дело в Калинине без Левы, и ему по тому делу дали только ссылку на пять лет в Якутию...

"Отец получил... ссылку по этапу в Якутск - несмотря на больное сердце и трофическую язву на ноге, - продолжала Гелла. - Он шел по этапу на костылях, дошел - и умер в Якутске в 1946 г.

О его этапе рассказывалось в письмах, уничтоженных, к сожалению, моей матерью (держать их было опасно). Одно из них я очень хорошо помню. Отец писал, что их везли на барже по Лене, вероятно, в конце навигации, потому что впереди шел катер, прорубавший лед. Они стояли в трюме, где нечем было дышать. Многие не выдерживали, выбирались на палубу, где замерзали. Отец писал об одном замерзшем священнике, маленького роста: он замерз, сидя в

согнутой позе на палубе, разогнуть его не могли и посадили в ледяную могилу в согнутом состоянии.

Потом мы уехали в Якутск к отцу. Помню, как приехали к нему месяца за четыре до начала войны. Отец жил на окраине, в доме с покосившимся высоким крыльцом, были морозы, надо было быстро счищать снег лопатой и веником, иначе снег превращался в лед, и в дом нельзя было войти. Постоянно топилась железная печь, когда она раскалялась, железо светилось в темноте красным светом, мы каждую ночь ждали пожара. Помню, что половина кирпичной дымовой трубы обвалилась, валялась грудой у крыльца, и надо было перелезать через нее по дороге в школу. Сразу за домом начиналась тундра, с низенькими деревьями, темная и сырая. Рядом было маленькое кладбище с низенькими крестами без надписей. Так продолжалось около года. Потом матери, которая быстро стала главврачом местной больницы, дали маленькую квартиру в благоустроенном по тем временам доме. Правда, зимой там было очень холодно. Там мы жили до конца войны. Наш адрес был "Лагерная улица, дом № 1": прямо за ней размещался лагерь для политзаключенных, обнесенный колючей проволокой. Я помню многих из этих людей. Во время войны большинство из них было расконвоировано, им дали возможность работать в городе: это были инженеры, врачи, учителя, один был даже доктором философии Гейдельбергского университета. Ночевать они, правда, обязаны были в бараках, там зимой было очень холодно, бараки промерзали насквозь, люди болели и умирали.

Где-то году в 43-м власти стали сквозь пальцы смотреть на то, что ссыльные, у которых в городе имелись квартиры, а таких было много, оставля-

ли у себя ночевать этих лагерников. В те годы у нас ночевало по 4 - 5 человек. Потом некоторым разрешили поселиться в городе, а другие куда-то исчезли, наверно умерли. В Якутске мы жили до 1946 г. Отец только первый год работал в какой-то артели. Уже в начале 1942 г. его взяли в Наркомат пищевой промышленности Якутии, и он, хотя был ссыльным, начал быстро продвигаться по службе: война, работать некому, а тут способный и знающий человек, очень контактный, умеющий и организовать работу, и найти оптимальное решение для ее выполнения. В 1944 г., сразу по окончании срока ссылки, его назначили начальником Планового управления Наркомата. Он умер от инфаркта в 1946 г. сразу после того, как слетал в командировку в Москву во главе группы работников Наркомата. Там он защищал проект первого послевоенного пятилетнего плана развития Якутии. Много лет спустя мне говорили его сотрудники, что это был последний пятилетний план, составленный грамотно. Отцу, конечно, не нужно было лететь в эту командировку - с его больным сердцем, уже перенесшим два инфаркта, на костылях, ему нельзя было ходить по начальству, выбивая ресурсы, доказывая, убеждая в необходимости развития той Якутии, где он раньше был ссыльным. Но он говорил, что долг превыше всего. Когда он умер, за гробом шло очень много народу, все как-то забыли, что хоронят "политически неблагонадежного". В 1946 г. ему не исполнилось и сорока восьми лет, но я думаю, как ни кощунственно это звучит, что хорошо, что он умер тогда, а то бы первая послевоенная волна репрессий его бы захлестнула".

* * *

Первое письмо от Воли с этапа пришло к Белле с Дальнего Востока, из пересыльного лагеря в бухте Ванино, где заключенные ожидали начала навигации.

27.03.40:

"Я счастлив, что налаживаются связи и могу петь, как поют колымчане:

Я живу у Охотского моря,

Где кончается Дальний Восток.

Я живу без надежд и без горя,

Строю новый стране городок.

Пока я, правда, живу не близ Охотского моря, но уж скоро наступит весна, придет пароход, и, верно, загремлю на Колыму.

Все больше и больше знакомлюсь с Гусенком по твоим письмам. Как быстро он вырос! Может, только кажется, потому что часы остановились для меня два года назад! Нет, видимо, сказалось все, что пришлось пережить маленькому человечку за его коротенькую жизнь. Чего стоят одни путешествия! Родиться в Новосибирске, ехать в полгода в Москву, оттуда в Калинин, потом в Алма-Ату, затем вновь в Москву - это не проходит бесследно. Верю, что из нашего ребенка вырастет хороший, интересный и полезный человек. А пока пусть растет, крепнет и не знает забот под твоим крылышком, люба, если мне не суждено его растить вместе с тобой".

Через страницу:

"...Мне так живо вспомнилось свое детство. Ружье! Оно появляется рано утром, и, просыпаясь, в сладкой дреме чувствуешь, что оно вот тут, у постели, лежит, новенькое, блестящее, несущее тебе радость ТВОЕГО праздника, неповто-

римого, когда весь мир любит тебя и дарит такие желанные и недоступные в будни вещи. Хорошо! Я даже скажу тебе по секрету. Лик, что именно с таким чувством я жду сейчас, когда будет готова моя скрипка. Это будет мой день, скрипка будет моим ружьем. Как я рад за сынишку, как тепло думать о его детском счастье!

Ты пишешь о своих воспоминаниях накануне 7.02. Родная, я живу этими же воспоминаниями и немножко надеждой. Твое "сегодня", реальность, я, конечно, представляю себе, думаю о нем много и часто. Но эмоционально мне ближе воспоминания, они жгут сердце. Почему? Твое сегодня - это и мое сегодня, немилое, нерадостное, но горькое и темное. Но зачем заглядывать в будущее...

...О себе - что писать? Работать продолжаю там же. Сейчас у нас полный рабочий день - до 7 вечера. Но я привык, и потом... Потом совершенно иначе работается, когда кувалда покушала. Вот и Герц Голодец, который работает в мастерской, как-то сказал мне, что как-то пришлось 15 минут помахать ломом - и бедняга выдохся. Я доволен, что умею работать ломом по 10 часов, но ничего отрадного не вижу в ломе. Пока вопрос о переходе на одно кустарное производство не удается решить. Впрочем, маловероятно, чтоб я вообще тут остался - лед в заливе уже дает первые признаки... Между прочим, калининцы, уехавшие в Находку, во всех отношениях выиграли. Рад за них. Если предстоит Колыма - ее не "заговоришь". Что она представляла из себя в 37-38 годах, я знаю, некоторые изменения к лучшему - тоже. А что готовит судьба сейчас - узнаю, и никуда от нее не денусь.

...Я писал уже тебе, что тут посчастливилось несколько раз поиграть и выступать в бараках. В

клуб пока не пускают, мешают некоторые особенности моего приговора..."

ВМН - "высшая мера наказания", даже и замененная, она сильно отягощала режим зэка в зонах.

"...Сейчас владелец скрипки уехал на этап. Между прочим, я показал "Воспоминания" одному музыканту, и самое отрадное, что он сказал: "Сохранен благородный стиль пушкинского романса", и только об одном месте выразился - "влияние оперного стиля". Такие серьезные слова! Правда ли это? Когда-нибудь узнаю.

Наконец, узнал, что комнату тебе дали. Как бы взглянуть одним глазком на эту комнату. И хоть на миг на тебя, на Гуську! Лик, сколько раз я был мысленно в этой комнате - был с тобой, моя люба! А радио есть? Проведи, если не очень обременительно материально, - пусть тебе и Гусенку звучит музыка. А самое главное, если ты правду написала - что ты поправилась. Работать до 12 ночи - представляю, как весело... Но ведь годовые отчеты ты уже сдала? Люба, обрадуй меня, напиши, что ты была в театре или на концерте, что прочла интересную книжку - и не в поезде, а дома, отдыхая при свете лампы. Моя милая кроха, жизнь ведь идет - и, может статься, наше с тобой "сегодня" - на долгие годы.

P.S. Вчера вечером, как раз после окончания письма прибежали от начальства - выступать в клубе. Хотя выступление не состоялось (не смогли достать скрипку, она была заперта), но на 5 апреля в клубе назначен вечер самодеятельности в клубе. Пожелай, чтоб хоть на этот раз в моей лагерной жизни немного повезло".

9.04.40:

"...Я тебе отправил пять писем! Неужели ты не получила ни одного! Отсюда так редко и плохо

доходят письма! Три дня назад ушли письмо и телеграмма, которые я три раза переписывал, а они все не уходили! Вот оно, Ликусик, 10 тысяч километров, и Дальний, очень Дальний Восток... Беллонька, не отчаивайся - ведь когда мы с тобой прощались - условились не поражаться молчанию, помня, что оно может быть случайным. По твоему письму вижу, что ты устала - и физически, и душевно... Я уверен, что тебя достаточно ценят на работе и тебе надо только выйти из привычного уже режима ночной работы. Очень тебя прошу - дай себе немного побольше отдыха, не растрачивай сейчас все силы. Знаю, что восстанавливать их ты вряд ли имеешь возможность - о том, как ты живешь, имею вполне ясное представление, хотя об этом ты не пишешь ни слова. Ты о себе вообще почти ничего не пишешь. Лик, Лик! Разве так можно? Ты хочешь, чтоб я тебе откровенно сказал, что Гусенок - это Гусенок, а ты для меня этим не исчерпываешься, при всей моей любви к сынишке, при всей боли от разлуки с ним? Почему ты молчишь о себе?

О себе могу вот что сообщить. Вчера ушел первый пароход на Колыму, и я на него ПОКА не попал. Отсюда нельзя делать обобщений - могу попасть хоть на следующий рейс. Есть, правда, кой-какие основания думать, что эта возможность немножко отдалилась от меня: я начал работать в столярной мастерской, которую ДО СИХ ПОР не трогали на этапы. Работаю у скрипичного мастера, и на нас начальство обращает, по-видимому, немалое внимание - это дело их заинтересовало. Сейчас работаем над шестью инструментами. Лужик, как я рад, что попал на эту работу! Если бы мне удалось полгода-год поработать так - кто знает, куда бы потом повела

меня эта дорожка и в лагере и вне лагеря. Говорят, будет выделена в мастерской отдельная бригада по музыкальным инструментам. Если это так, может быть, мне повезет, и меня не повезут (нечаянно вышел лагерный каламбур). Загадывать не буду, т. к. это бесполезно. Колыма ВСЕГДА реальна; все остальное - будет или нет.

Моя собственная скрипка делается теперь при моем непосредственном участии. Будет готова, если ничего не помешает, недели через две. Я тебе как-то писал о своей тайной надежде - а вдруг я сумею удержаться на поверхности, а не под ней - благодаря музыке? Таких примеров в лагере много. Правда, МНЕ мешает многое (именно -особенности приговора). Но - надеюсь на судьбу. Поэтому решаюсь просить тебя: вышли мне струны (в два приема хотя бы, но поаккордно, ты ведь знаешь, какие в аккорде четыре струны: одна витая, две жильные и тонкая стальная "ми"). Может, я их получу. Это будет недорого стоить, а может сослужить мне большую службу.

Что еще о себе? Я здоров, болел только от противотифозных уколов. Стал, по-видимому, более вынослив, чем был, хотя выгляжу не лучше. Работаю по-лагерному немало, т. е. прихожу в барак вечером, к восьми, ухожу утром в восемь. К внешнему своему виду привык, к остальному тоже. Бодрости не теряю нисколько. Да вот и мой мастер, парень лет 28-и, крестьянский самоучка, очень талантливый и интересный, но страшный младенец душой, к тому же очень смешливый. Я, как тебе известно, тоже люблю посмеяться. Вот мы и "хохмаемся" друг с другом, даже когда бываем в очень несмешной обстановке.

О себе все, потому что дальше неизбежно начну говорить о том, о чем говорить не следует,

- о чем думается, когда думается вообще...

Лучше поговорим о том романе, который ты описывала в прошлом письме. Ты хочешь знать мое мнение? Автор вкладывает СВОИ мысли в уста героев - а это в беллетристике признак низкого уровня мастерства.

То, что ты написала мне о Гусенке в последнем письме - о его новой игре с тобой в "папу" - меня, признаюсь, надолго выбило из колеи. Я так ясно представил вас обоих, моего крошку и тебя, так защемило сердце, так стало дико и противно, все впереди стало таким ненужным и неизмеримо тяжелым. Но "письмо" его ко мне - пришли обязательно. Снимись с ним, дай мне возможность смотреть на вас и безумно мечтать о вас обоих".

27.04.40:

"С наслаждением читаю все, что ты пишешь о Гусенке. Его рисунки - это прелестная свободная композиция. Видишь, как отражается на ребенке быт: я помню домики, которые рисовал, это всегда были одноэтажные домики, а мой сын рисует высокие многоэтажки: трубы нет. А в тогдашних условиях как можно было обойтись без трубы и дыма, выходящего из нее завитушкой. Ах, сын, сын, ты уже ушел на собственную дорожку, пусть она будет тебе дорожкой счастья, веселья и здоровья.

Уже все в бараке спят. Я пишу на колене, на нижних нарах. Меня тоже клонит ко сну. Прости, кончаю письмо. Если ничего не произойдет "этапного", через пару дней напишу еще. Но, видно, этим летом все же быть на Колыме".

9.05.40:

"...Я здесь с Герцем Голодцом, оба мы живы и здоровы, вдвоем нам легче. Если дальше судьба

не разлучит, скажем ей спасибо.

Душевное равновесие сохраняю, ты можешь быть спокойной. Нашел здесь тоже скрипку и играю. Если человек просит меня сыграть молодого Глюка и, ощущая скрипку, закрывает глаза и потом долго стоит молча, я понимаю, что он многое вспомнил, что на минуту ушел далеко - и я счастлив вместе с ним. Если человек говорит мне, что "я становлюсь человеком, когда вы играете", - я тоже становлюсь человеком... Это трудно написать, пожалуй - и рассказать. Надо видеть, чтоб понять.

У нас тут дожди, противные, осенние. Они обычно длятся до середины июня или конца его. А у вас, верно, давно тепло и ягоды есть? Гусенок может бегать, загорать, купаться, быть в лесу, крепнуть и расти - и мне веселей становится. Мне недавно снились ты и он, но совсем маленьким: стоял в кроватке, в рубашке, с босыми ножками и смотрел на меня".

20.06.40:

"Я нахожусь в ЭТАПНОЙ зоне с 20.05., жив и здоров. Куда буду направлен - не знаю, либо в Находку, либо на Колыму. Будь готова к тому, что письма от меня будут очень редко приходить - только в период навигации. Буду ли я направлен в Находку или все же попаду на Колыму - пока не могу твердо сказать. Герц и Ика Арецкий тоже здесь. О Находке знаю лишь то, что она расположена в 230 км отсюда по железной дороге, климат там такой же, как здесь, и там разворачивается большое строительство лагеря и нового города - Жданова. Эти три обстоятельства делают отправку туда очень желательной, в отличие от Колымы. Ну, посмотрим, сыграет ли мне судьба "в ящик" или нет! И в том, и в дру-

гом случае не думаю унывать. Колыма - так Колыма. Очень надеюсь на свою музыку. Говорят, эта надежда - реальная. Кроме того, теперь будто бы наш брат легче используется по специальности.

Моя готовая, но не собранная скрипка в вещах - увы, раздавлена, но остались некоторые важные части. Надеюсь на месте собрать инструмент. Струны я не достал, хотя тут они и были - не удалось мне. Надеюсь от тебя потом получить.

Самочувствие? Здоров. Не ною. Будущее не обдумываю, ибо бесполезно. Ничего о нем не знаю, в частности, ничего хорошего. Вместо - обдумываю прошлое, это куда интереснее и приятнее, и действует благотворнее любого алкоголя.

...Вот какие фокусы климата: Владивосток на параллели Ниццы, даже южнее Одессы, а лето наступает в конце июня. Как Гусенок - загорает, купается? Вот бы поглядеть на него, а?

Скрипка, на которой я здесь играл, уехала отдельно. Уехал и мой скрипичный мастер. Жаль. Мы с ним хорошо сдружились - молодой, душевно неиспорченный, детской души парень, и золотые руки. Он очень хвалил мои руки и не верил, что я никогда в жизни не работал столяром - хотя очень ругал за два миллиметра излишне снятых с шейки одной из скрипок. Смогу ли я дальше работать скрипки там, куда меня сошлют..."

30.08.40:

"Пишу второе письмо отсюда, с Колымы. Оно поневоле будет такое же краткое, как первое. Мой адрес: Магадан, Хабаровского края, п/я 3261/76, для меня.

Я прошу тебя, родная, писать мне как можно чаще, потому что если я и писем получать здесь

не буду - то тогда вообще не знаю, что со мной будет. Телеграфируй тоже почаще - понимаю, что это расходы, но что же делать, Лик! Посылки были бы очень и очень кстати, но если еще не успела отправить их, то вряд ли я получу их до зимы, а это решает вопрос. Лик, если можешь, сделай это сейчас.

О себе не знаю, что писать. Жив. Здоровье - еще не подорвано настолько, чтобы терять надежду. Сил мало, это правда, но зависит это не столько от органических пороков, сколько от частных обстоятельств и условий. Живу надеждой получить от тебя весточку, которая была бы светлым лучом для меня. Кроме этого - никаких желаний, если не говорить о постоянных - сна и пищи.

Я НЕ потерял себя, Лужик, но не скрою - часто думы идут не туда, где надежды, а в сторону. "Человек есть то, что он ест", говорит пословица.

Жажду знать, что с тобой, с Гусенком, где вы, вообще подтвердить себе, что вы - есть, думаете обо мне, что ты вспоминаешь меня. Попутчиков и друзей всех растерял - это очень тяжело... Напиши мне адрес брата Левы, я хочу ему написать.

Пока ничего об устройстве своих личных дел не могу сообщить утешительного. Дальше - посмотрим, особенно зимой. Не отчаивайся, что бы ни принесло будущее".

29.06.40:

"Если я не все пишу, так тут моего желания недостаточно, нужно иметь возможность сделать это. Поверь, Белла, что я часто, очень часто остро ощущаю потребность написать тебе ВСЕ, и думаю, что решился бы сделать это, вопреки

внутреннему стремлению НЕ увеличивать твой груз душевный. Но пока это - невозможно. А ты о себе пиши все, так, чтобы я знал, а не догадывался... Можешь себе представить, как резануло по сердцу, когда я увидел, что Гуськино письмо - вскрыто и пусто.

...Ты пишешь, какие между тобой и Гусенком отношения - и правильно ли ты их строишь? Если стремишься воспитать в ребенке, наряду с послушанием и чуткостью, уважением к тебе (любовь сама создается) - еще и самостоятельность, мужественность, то ты абсолютно правильно делаешь. Важно, чтоб ребенок не рос, привязанный к маминой юбке, чтоб он не только не полагался на абсолютный авторитет матери и отца, но при необходимости сам, соразмерно своим силенкам и маленькому опыту мог ориентироваться - сначала в своем детском мире, потом во взрослом.

О себе - ничего нового. Здоров и по-прежнему способен смешить людей. Сейчас я не в духе, потому что у меня ячмень и насморк - основные болезни, которыми болею иногда (не часто). Судьба дальнейшая пока неизвестна, но, видимо, пока утвердился ее колымский вариант. Трезво смотря на вещи, я знаю, что мне может угрожать: цинга, обмораживание конечностей, ожог легких и не восстанавливаемое питанием понижение физических сил. Первая и последняя - вопрос удачи или неудачи, ну и, прямо говоря, учитываю, что и ты мне поможешь - хотя знаю очень хорошо, как тебе и всем вам живется...

А во всем остальном - что раздумывать? Если выживу - хорошо, нет - тоже ничего страшного после всего пережитого. Я к этому готов и думаю, Лик, что и ты мужественно смотришь на будущее".

19.10.40:

"Какой сегодня хороший день! Я неожиданно получил твою посылку, адресованную еще во Владивосток и высланную из Запорожья. Пусть это еще не ответ на мои попытки связаться отсюда, из Колымы, но ты собирала эту посылку, твоей рукой она надписана, твоя забота вдруг обогрела меня еще раз. И пришла она, эта посылка, очень вовремя: сахара и жира (об урюке говорить нечего) я давно не ел и сразу почувствовал, что значит сахар и жир здесь...

Главное, Беллонька, это часто писать и телеграфировать. Счастлив здесь тот, кому часто пишут: он получает если не все, то большую часть корреспонденции. Для меня получить от тебя первую телеграмму - все равно, что пловцу увидеть далеко в неспокойном море твердый и родной берег. Луженька, я не буду тебе писать подробно обо всем, что пришлось и, быть может, еще придется испытать. Ты вправе лишь знать, что сейчас я, кажется, уже пристал к берегу жизни, если, конечно, не произойдет что-нибудь непредвиденное. Физическое состояние мое выправляется, отеки становятся меньше (это так называемые безбелковые отеки, отчего они и к чему - может тебе рассказать любой врач). Сейчас я переведен с прежней командировки (Нижнего Нечаянного) на центральный лагпункт. Это уже третье место здесь (сразу я попал совсем в новую командировку - Ранний Ключ). Здесь я работаю уже не в забое, а дневальным в палатке музкоманды - это ведь несравнимые вещи. Главное, что тепло! Зима началась пока мягко, снега большие, но морозов еще нет. А будут! И если я проведу зиму так - ты можешь быть спокойна вполне. Оставили меня здесь как единственного

скрипача. Сделали руководителем джаз-оркестра. Один раз я уже выступал (это с неузнаваемыми, изуродованными от мороза руками!), и приняли очень хорошо: люди давно не слышали скрипки. Завтра первое выступление джаза. Мне трудновато приходится: опыта нет, а здесь раньше был руководителем профессионал. Ничего, справлюсь, только набраться бы сил. Работы дневальному здесь не так уж и много. Деньги с лицевого счета еще не прибыли, но нашелся один еврей, очень хороший человек, который вынудил меня взять у него 25 рублей, и пока я имею на первые нужды: на письма, телеграммы, хлеб.

Я потерял, Лик, Герца, - последнего из всех спутников и самого дорогого для меня. Это очень, очень жаль. Где он? Имеет ли Блюма что-нибудь от него?

Несколько человек с моими сроками вышли либо на свободу, либо на переследствие. Что говорить тебе о моих думах? Они между сладкой надеждой (м. б., и я поеду??) и темной мыслью, что не для меня счастье... Лично я думаю, что в конечном итоге судьба моя - в моих руках, и если поиски справедливости будут бесполезными - я смогу сам ею (своей судьбой) распорядиться по собственному усмотрению. Уверен, Лик, что если б ты могла сейчас глянуть на вещи и жизнь моими глазами (повидав все, что они видели), то и ты не нашла бы иного решения. Ясно, вероятно, и тебе, что ни двадцать лет срока, ни пустая, беспредметная надежда не есть решение. Ладно, оставим эту очень серьезную тяжелую тему на то время, когда я буду знать больше, чем сейчас.

Сегодня как раз 4 года 10 месяцев Гусенку. Недавно, сидя ночью на дежурстве (я по ночам обязан дежурить и сейчас тоже пишу ночью), взялся рисовать его с фотокарточки. Но ничего

не выходит: вся прелесть этого милого серьезного личика пропадает.

Я часто думаю, как тебе вдвойне трудно: и внешне, и внутренне. Не думай, что представляю такой сладкой твою жизнь, потому что ты там, а я здесь. Нет!! Сладость мечты в том, что там - мы вместе могли бы нести и делить трудности".

2.11.40:

"Позавчера меня осматривал главврач больницы, очень хороший и хорошо ко мне относящийся человек. Сказал: "Организм у вас очень неплохой. Срок вам дали, очевидно, по его общему состоянию. С сердцем у вас вот что: явления со стороны миокарда, аорты и - склероза. Последнее рановато для вашего возраста. Кроме того, у вас безбелковые отеки, вы знаете, что это значит, время от времени будем класть вас в стационар. Основное - надо бы поправиться, но..." Насчет "но" я знаю лучше него... Не беспокойся, зиму я продержусь, а весной легче, да и ты сможешь мне немножко помочь весной".

28.11.40:

"В этом письме могу только добавить, что хотя сейчас я по-лагерному хорошо себя чувствую, работая дневальным в музкоманде и руководя джазом, но беда в том, что лагерь - это только сегодня: завтра все может перемениться, и я покачусь с необыкновенной легкостью вниз, как катился в июле-августе-сентябре. Будем надеяться, что зима пройдет для меня благополучно, а если нет - что можно сделать? О здоровье писал уже: миокардит, аорта, склероз, в остальном удовлетворительно. Самочувствие? Лик, мне трудно писать об этом. Лгать тебе - не хочу. А правда - сложная и нерадостная. Чаще всего яс-

но ощущаю безнадежность положения, конченность того, что было и, вероятно, не будет...

Гусенку я написал особое письмо в обычном письме - и жду его "ответа". Боже мой, ему скоро пять лет. Из них три без меня прошли, а сколько еще пройдет - ни я, ни ты не знаешь. Какой он? Мне трудно, просто невозможно представить его пятилетним - и в снах, и в думах я вижу его двухлетней крошкой. Здесь время для меня остановилось. "Часы жизни остановились..." Когда стоишь на заснеженной сопке, смотришь в бескрайнюю жестокую даль таких же снеговых сопок, думаешь о себе и о тебе, тогда, Лик, жизнь кажется опустошенной и ненужной, признаюсь тебе без гримас и наигранной бодрости, но за нее цепляешься, за нее борешься, в надежде - авось!..

Джаз мой работает, и я постепенно вхожу в "форму". Девятого - большой концерт, хотя это слово звучит здесь так сиротливо и неуместно. Морозы уже начались, но пока - 35 - 40, - 43, и мне они не страшны: получил новые ватные брюки, новый хороший бушлат, ватную шапку. Правда, у меня в сентябре дочиста украли все, что ты мне прислала на зиму, но мне тепло, это факт, и я очень жалею только твои труды, заботу и средства.

...Когда держишь в руках листок "оттуда" - какое странное и сложное чувство: радости и -новой тоски, надежды и неверия, сознания огромного одиночества - и горячей ниточки, связывающей тебя с дорогими твоему сердцу... Эх, Лик, Лик! Приведется ли еще рассказать тебе обо всем этом? Да или нет? Сердце говорит - да, разум - нет.

С Икой Арецким я расстался еще в Магадане".

11.04.41

"Зима кончается, сегодня по-настоящему пригрело солнце - и я решил, что нет сил больше молчать, что надо написать тебе, пусть даже это письмо не скоро дойдет до тебя, если дойдет вообще. Навигация открывается с середины мая -еще месяц. Так много хочется написать, такое ощущение одиночества - и так сильно ощущение невозможности передать тебе суть чувств и дум. Почему? По многим причинам. Часть - "прозаического", так сказать, характера. А главная - глубокая пропасть, незаполнимая разница в том, что называется жизнью - твоей и моей. Внешнюю сторону твоей жизни я знаю, внутреннюю могу себе представить достаточно ясно. Внешнюю сторону моей жизни ты не знаешь, и я не могу тебе ее представить. А уж внутреннюю... Куда уж!

Зиму, начиная с 4 октября, провожу здесь, на центральном участке. До этого побывал на двух других, и к концу сентября был в состоянии более, чем жалком. Но вот уже шесть месяцев я не на общих работах (недавно только на месяц попал на дровозаготовки, но восстановлен в прежнем статусе). Дневалю в музкоманде, руковожу джазом и играю в пьесах (даже женские роли!..). Морозы прошли - и 40, и 50, и 60 градусов холода, но я провел их в тепле, а здесь это на 75 % определяет твою судьбу зимой. Я имею возможность не нуждаться в хлебе, а это остальные 25 процентов.

Теперь идет весна, с ней меня переведут в забой (это наиболее вероятно), потому что начинается промывочный сезон. Но я уже не тот, каким привезен был сюда: накопил опыт года жизни на Колыме. Если судьба оставит меня здесь до осе-

ни, то второй сентябрь буду встречать, может быть, не в таком плачевном виде, как первый.

...Тут письмо - целое событие - получить его все равно, что выиграть по лотерейному билету... Как трудно, как невозможно трудно хоть на миг представить себе, что я еще смогу когда-нибудь слушать вместе с тобой ту музыку и это радио, что я еще увижу тебя и ребенка. А надежду на что-то надо как-то поддерживать, пусть искусственно, иначе все сегодняшнее окончательно теряет смысл. Может, потому с таким острым ощущением тоски и надежды ощущается "чувствительный" романс:

Проходят годы безвозвратно,

Но продолжаю я грустить.

Я жду тебя, мой друг, обратно

В надежде снова полюбить.

Веселья час настанет снова,

Вернешься ты, и вот тогда

Давай дадим друг другу слово

Не расставаться никогда..."

28.05.41:

"Спешу черкнуть хоть пару слов, используя благоприятный и неожиданный случай. Времени в моем распоряжении - полчаса. Постараюсь написать самое главное.

Я... жду твоих писем. Пришел пароход и привез около миллиона писем. Я надеюсь, что и мне есть. Я так истосковался по твоим письмам.

Я уже не дневалю, а работаю: ношу с сопки дрова. Пусть тяжело, но если еще лето удержусь на этой работе и не попаду в забой - значит, мое счастье. Я здоров, не отчаиваюсь, хотя на душе очень тяжело. По-прежнему мечтаю лишь о том, чтоб хоть как-нибудь попасть отсюда на материк. Но путь один - это пересмотр дела. Только. При-

слали мне мои 130 рублей с лицевого счета - очень кстати, но пришли они из Бухты Надежда: вот еще раз судьба кажет мне, как не повезло! Луженька, я должен кончать письмо, меня торопят. О Гусенке думаю каждый день, его фото вставил в рамочку. Тут есть дети, я их вижу, и это еще раз напоминает, как мерзко и страшно изуродована наша с тобой жизнь".

"Как мерзко и страшно изуродована наша с тобой жизнь" - последние его слова, дошедшие до нас с Колымы.

Впрочем, остался и более поздний документ - "Заявление", излюбленный жанр зэковской документальной литературы. Это записка, по пунктам разбирающая последнее в жизни Вениамина Бромберга обвинительное заключение, завершившееся для него вторым (и исполненным) смертным приговором в мае 1942 года:

"Протокол об окончании следствия, г. Магадан, 30.05.42

...рассмотрев следственное производство... по обвинению заключенного Бромберга Вениамина Федоровича в предъявленных статьях 58-10, ч. 2-я УК РСФСР... по делу #7410 в 1-м томе на 100 стр... после чего обвиняемый был опрошен - не желает ли он чем-нибудь дополнить следствие, на что обвиняемый Бромберг В. Ф. заявил:

Прошу приобщить следующее мое заявление:

заявляю, что в показаниях свидетелей обвинения имеется ряд моментов, изобличающих этих свидетелей (Седова, Егорова и Струлева) в явной клевете и лжи на меня. Эти моменты следующие:

1. И Седов, и Егоров показывают, что я якобы неоднократно бывал освобожден от тяжелой физической работы врачами Ржедниковым и Блицинским, уклоняясь тем самым от общих работ.

Заявляю, что ни разу за все время моего пребывания на Л/П "Ударник" ОЛП "Нечаянный" я не был освобожден ни этими врачами, ни лекпомами. Тем более что ни Ржедников, ни Блицинский как врачи-хирурги стационара ОЛПа никакого отношения к освобождению от общих работ не имели.

2. Все три свидетеля обвинения приводят фразу, якобы сказанную мною: "Всякий кулик свое болото хвалит", при этом Егоров говорит, что я якобы сказал это про выселение какого-то епископа из его дома при вступлении Красной Армии во Львов; Седов заявляет, что эту же фразу я сказал о геройском поступке какого-то летчика во время рассказа Струлева. Заявляю, что эту безграмотно искаженную пословицу я не употреблял ни в том, ни в другом случае. Егоров приписывает мне ее и в третьем случае - по поводу сообщений Совинформбюро.

3. Свидетель Егоров заявляет, будто бы я, обсуждая с ним советско-финское столкновение, клеветал на Красную Армию. Между тем, я появился на Л/П "Ударник" много времени спустя после этого столкновения (в октябре 1941 г.).

4. Свидетель Егоров неоднократно заявляет, что он "не помнит точной даты", но что я якобы "вообще клеветал на Красную Армию и ее руководителей", "не верил сообщениям Совинформбюро" и т. д. - но не приводит ни точных дат, ни случаев этого.

5. Седов заявляет, что якобы в сентябре в помещении старостата в присутствии Демича, Левчука и Струлева рассказал, что по слухам произошло самоубийство руководителя партии, правительства и Красной Армии Сталина И. В. и что этот разговор якобы прекратил Струлев. На очной ставке со Струлевым Седов уже говорит,

что, кроме них, присутствовали при разговоре Демич и Чернышев, а на очной ставке с Левчуком - опять не упоминает Чернышева, а указывает на Левчука. Но ни Левчук, ни Чернышев, ни Струлев на допросах не подтверждают наличия этого разговора, правда, Струлев "припоминает" его только после того, как Седов пересказал при нем этот якобы бывший разговор.

6. Егоров показывает, что после рассказа Майера о том, как вели себя немцы в оккупированных районах, я сравнил эти зверства и издевательства фашистов с выселением какого-то епископа из его дома при вступлении Красной Армии в Львов. Седов показывает, что якобы сам расспрашивал Майера об этом. Майер ни того, ни другого не подтверждает. Заявляю, что не только не присутствовал при разговоре, но никогда не сравнивал осквернение могилы Толстого, имеющей всечеловеческое значение, с выселением епископа из его дома. Это грубая фальшивка, сочиненная Седовым в меру его безграмотности и подсказанная им Егорову.

7. Седов приписывает мне фразу, якобы "вот вас начали кормить вместо хлеба газетой "Советская Колыма". Это для всех знающих меня лагерников - ясная и совершенно грубая фальшивка: я за газету отдам последний хлеб.

Еще раз перед следственными органами, перед прокуратурой, перед Трибуналом заявляю:

Я сделан жертвой гнусной и подлой клеветы и провокации со стороны Седова, который организовал показания Егорова и Струлева. Никто из знающих меня в лагере и опрошенных не подтверждает этой клеветы и не может подтвердить. Подлинный облик свидетелей обвинения - это облик клеветников и провокаторов, которые должны были бы ответить перед судом за совершенное ими гнусное дело.

30.06.1942. В. Бромберг

Больше заявить ничего не имею. В. Бромберг".

Во внутрилагерном приговоре следствию не было нужды (и потому указаний) придумывать сценарий про шпионаж, террор против вождей, создание тайной организации. Но если даже принять пункты обвинительного заключения за истину (почему бы нет? Хотя ясно, что они не были достаточно подтверждены свидетелями и опровергались обвиняемым), то расстрелян был Воля по следующим эпизодам дела - я их все-таки подытожу:

1) неодобрительно отозвался о советско-финской войне;

2) не доверял правдивости сводок Совинформбюро;

3) в период долгого молчания Сталина (с 3 июля по 7 ноября 1941 года, т. е. в период летних поражений 1941 года) предположил, что Сталин покончил с собой;

4) осудил грубое обращение советских властей со львовским архиепископом (Шептицким?) и сравнил это хамство с осквернением гитлеровцами могилы Льва Толстого;

5) был недоволен нехваткой хлеба в зоне и качеством газеты "Советская Колыма".

"Точную дату его смерти установить не удалось. Вероятно, и никакой могилы не было - была общая яма, как во многих местах России" - из речи Геллы Бромберг на собрании, посвященном памяти братьев Бромбергов, в 1989 г. в Тель-Авиве.

"Теперь точная дата убийства известна: 31 июля 1942 года" - из письма Герца Бромберга автору.