Поэт народной души — так называют одного из самых знаменитых современных поэтов России Виктора Бокова, известного в первую очередь своими песнями, которые действительно стали народными, поются как народные. Среди таких его песен — «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет...», «А любовь все жива...», «Шуми, береза белая...», «Ой, снег-снежок» и многие другие.

Не менее известны и стихи Виктора Бокова, его поэмы, лирическая проза, воспоминания, критические эссе. Классикой фольклористики стала составленная им антология «Русская частушка». Но в творчестве поэта есть стихотворения, которые он не мог опубликовать более полувека. Это лагерные стихи. 19 августа 1942 года курсанта Бокова арестовали прямо в военной палатке за «разговоры». Так началась тюремная, а затем лагерная одиссея (приговор ревтрибунала Новосибирского гарнизона 25 марта 1943 года по 58-й статье). И там, в СибЛаге, недавний выпускник Литинститута, стихи и прозу которого еще в довоенные годы высоко оценили Михаил Пришвин и Андрей Платонов, находил силу в поэзии и в письмах, которые приходили к нему от старших собратьев по перу. Все эти пять лет он получал почтовые конверты с обратным адресом: «Москва, Тверской бульвар, 25, кв. 27». Это были письма от Андрея Платонова.

Думается, нет нужды объяснять, что письма политическому узнику лагеря сами по себе уже были проявлением невероятной гражданской смелости, тем более что и сам Андрей Платонов все предвоенные, военные и послевоенные годы находился на грани ареста. Тем не менее он писал «туда», зная, каким моральным подспорьем были эти письма для узника, обращавшегося к нему со словами: «...четыре года не имел ни одного разговора с творцами о творчестве, и это большое горе мое, и я глохну в глуши».

После освобождения в апреле 1948 года первым, к кому пришел Виктор Боков в Москве, был Платонов. Тяжелобольной Андрей Платонович нашел в себе силы встать с постели, и они, как рассказывает Виктор Боков, пошли в находившиеся неподалеку от Тверского бульвара Палашевские бани.

Уже тогда Виктор Боков читал Андрею Платонову свои лагерные стихи. Но и доныне эта «тема» не покидает Виктора Федоровича. С годами составился цикл «Сибирское сидение»; некоторые стихи из него мы публикуем в этом номере.

Поздравляем Виктора Федоровича Бокова с 85-летием и от всей души желаем ему здоровья и творческого долголетия!

ПРО ДУРАЧКА

Из всех коридорных

Только он улыбался арестантам.

Он представлялся мне протестантом,

Иванушкой-дурачком

С трубкою и табачком.

С придурковатой смешинкой

Он стриг заключенных машинкой,

И в ту минуту,

когда он трубочку вынимал,

Мне казалось, что он понимал,

Что все наши преступления

Не стоят ломаного гроша, —

Да, в этом человеке была душа.

И я нисколько бы не удивился,

Если бы он в камеру явился,

Снял замок, открыл двери

И скомандовал: «А ну-ка, звери,

Разбегайтесь в сибирские степи и леса!»

Вот вам сказочка про дурачка —

она вся!

ВОРОН

Надо мною ворон,

Надо мною черный,

Древний, обгорелый,

Битый ветром в грудь.

Он летит, не знает,

Что я заключенный.

Ворону к нам в зону

Некогда взглянуть.

Ты откуда, ворон?

Из какого века?

Из каких застенков,

Из каких времен?

Чем ты промышляешь?

Где проводишь лето?

Ты за что в Сибири?

Кем приговорен?

Ворон мне ни слова,

Ворон мне ни карка,

Только ветер в крыльях,

Только свист в хвосте.

Я томлюсь в неволе,

А ему не жалко —

Не приучен с детства

Ворон к доброте.

Скрылся черный ворон,

И над нашей зоной

Снова все как было —

Вышки да конвой.

Да полынью горькой

Машет ветер знойный,

Словно летописец,

Шевелит травой.

ПИСЬМО СТАЛИНУ

Товарищ Сталин,

Слышишь ли ты нас?

Заламывают руки,

Бьют на следствии.

О том, что невиновных

Топчут в грязь,

Докладывают вам

На съездах и на сессиях?

Товарищ Сталин,

Камни говорят

И плачут, видя

Наше замерзание.

Вы сами были в ссылках,

Но навряд

вас угнетало

Так самодержавие.

Товарищ Сталин,

Заходи в барак,

Окинь суровым взглядом

Нары длинные.

Тебе доложат,

Что я подлый враг,

Но ты взгляни

В глаза мои невинные.

Я — весь Россия!

Весь, как сноп, дымлюсь,

Зияю телом грубым

и задубленным.

Но я еще когда-нибудь

явлюсь,

Чтобы сказать

От имени загубленных.

Ты прячешься!

Ты трусишь!

Ты нейдешь!

И без тебя в Сибирь

Бегут составы скорые,

Так, значит,

Ты, Верховный,

Тоже — ложь.

А ложь подсудна,

Ей судья — история!

ПЕТЬКА

Был он скуластым парнем-водителем,

И веселым, и обходительным.

Спал и видел желанную волю

И признавался об этом конвою.

Первым я в ту ночь догадался:

Петька Смородин в тайгу подался.

Пуля в затылок его настигла.

Мама, зачем ты его растила?!

Бросили в зоне на землю: «Глядите!»

Все узнавали: «Петька-водитель!»

Всех поспешно собрали на митинг,

Опер начал: «Наглядно поймите,

Кто побежит, повернем обратно

Пулей-дурой, вам всем понятно?»

Не разразилась толпа речами,

Не вдохновил гражданин начальник.

Молча стояла, молча смотрела,

Кровь проступала на месте прострела.

Каркал ворон над траурной зоной,

Словно наш санитар гарнизонный.

* * *

Коса — как темная дорога,

Проложенная по спине.

Меня не мучай, ради Бога,

Не прибивай гвоздем к стене.

Я каторжник. Ты знаешь это.

Не молкнет окрик часовых.

Но я иду поверх запрета,

Сквозь лай собак сторожевых.

Ты — вольная, я — заключенный,

Свободу дай своим губам,

Обвей меня косою черной

И привяжи к своим холмам!

Узнают и сошлют на известь

За недозволенный роман.

Но недозволенная близость

Всегда приманчивее нам.

Что будет?.. Но бушлат расстелен

На камышовый половик.

И я из всех земных растений

Счастливый самый в этот миг!

ПАМЯТЬ

Память — соты пустые без меда,

Хроникер безнадежно хромой.

Помню выстрелы пятого года,

Забываю тридцать седьмой.

Помню меленький, серенький, скучный

Дождь осенний, грибы и туман.

Забываю про тесный наручник,

Про тебя, темнокожий тиран.

Помню зимние песни синицы

И вечерний пожар в леденце.

Забываю про наши темницы,

Где людей — как семян в огурце.

Помню взлет пирамиды Хеопса

И музейный палаш на бедре.

Забываю, как бабы с колодца

Носят слезы в железном ведре.

* * *

Кресты могил времен Гапона

Погнили, канули в года.

А людям все еще знакомо

Предательство — вот где беда.

Картина «Тайная вечеря»

Должна представиться тебе

Не пустотою Торричелли,

А теснотою КГБ.

Мать-Родина! Тебя терзают,

Брат брата бьет, сестра — сестру.

Вершители судеб не знают,

Кого бросают в дань костру.

Как звезды в глубине ущелья,

Народ на улицах притих.

Кому до плясок и веселья,

Когда «свои» казнят своих?!

Россия стала побирушкой,

Постылой и чужой избой.

Мамай и Чингисхан — игрушки

Пред нашей собственной ордой!