ЛАГЕРНЫЙ ПУНКТ В УСТЬ-ЯЗЬВЕ ¹

Родился [я] 5 октября 1916 года в селе Воронцовка Ейского района Краснодарского края.

По окончании школы в 1935 году поступил в Энгельсский техникум советской торговли, однако, проучившись две четверти, был исключен из техникума. Поводом для этого послужило письмо председателя колхоза, направленное в техникум, в котором последний просил исключить Богера Т.П. из техникума, поскольку этот Богер — сын кулака, который имеет 200 десятин земли, лошадей до 20 штук, молотилку и прочий инвентарь.

Вот так я был первый раз репрессирован.

В 1936 году, когда Сталин объявил, что «сын за отца не отвечает», я получил вызов из техникума с предложением продолжить учебу, чем я и воспользовался. Окончил техникум с отличием.

14 августа 1937 года был арестован мой отец, как и многие мужчины нашего села.

Мой старший брат Петр 1915 года рождения учился на 3-м курсе Ейского механического техникума. 31 декабря 1937 года он приехал домой к маме, чтобы вместе встретить Новый год. И тут снова облава. Забрали по списку НКВД всех мужчин села от 18 лет и старше. И надо же было такому случиться: мой дядя, который был в списке на арест, как раз собрался свою беременную жену везти в больницу рожать. Слуги НКВД растерялись, что делать? спрашивают,— нет ли Кого из знакомых, кто мог бы отвезти тетю в роддом? Бабушка и ляпнула, что приехал племянник-студент. Проверили список — Петр в списке не

значился — и поручили ему отвезти тетю в больницу. А утром 1 января 1938 года брата арестовали, дописав карандашом его имя в список.

На мои неоднократные запросы о судьбе родителя, его братьев и моего брата был всегда один ответ: «Осужден тройкой на 10 лет и лишен права переписки, отправлен в дальние лагеря». Фактически же все они были расстреляны, а посмертно реабилитированы «за отсутствием состава преступления».

Из всех арестованных села Воронцовка живым возвратился только один — это мой дядя, брат матери. Он отсидел 10 лет на Соловках. За что был осужден, так и не сказал — дал подписку о неразглашении,— тайну наказания унес с собой в могилу.

Война застала меня на советско-германской границе. Я служил на Западной Украине в городе Красноармейске (бывшая Радзивиловка). В первый день войны наша часть подверглась бомбардировке, нас срочно собрали и стали отводить на восток. Передвигались в основном ночами. Привалы делали часто на кладбищах у церквей — в первые дни войны фашисты по храмам не стреляли. В деревне Почаево у нас ночью был привал, на кладбище у церкви (костела). В 4 часа утра мы собрались в путь, во время завтрака раздался колокольный звон, и тут же налетели немецкие «мессершмиты» и стали нас обстреливать и бомбить. И так мы передвигались под обстрелами до станции Белая Церковь (под Киевом), где при посадке на платформы нас последний раз обстрелял «мессер». А фашистов за время своего участия в войне мы так ни разу не видели.

В Неклиновке (под Таганрогом), куда мы прибыли для переформирования, нас, немцев, демобилизовали и отправили на спецпоселение в Быстро-Истокский район Алтайского края.

Семья — мать, сестра, младший брат, дедушка 96-ти лет и бабушка были высланы на спецпоселение в Кемеровскую область.

26 января 1942 года я был мобилизован в трудовую армию. Из города Бийска, где формировался эшелон с трудармейцами, нас направили в Соликамск на работу в «Усоль-лаг». Из Соликамска нас конвоировали в лагерный пункт Усть-Язьва, 110 км шли пешком под конвоем. Усть-Язьва встретила лагерем, обнесенным колючей проволокой. Бараки были оборудованы 3-ярусными нарами с ужасным количеством клопов. 1 марта 1942 года с нами провели беседу, разбили повзводно и под конвоем повели в лес на заготовку древесины. В качестве обуви нам выдали чуни и калоши из автомобильных шин.

При выполнении нормы выработки трудармейцы получали паек: 600—700 г хлеба и 2-разовое питание. Из леса старались не выпускать, пока не была выполнена норма. Тем, кто не мог выполнить норму, давали хлеба по 300 г.

Трудармейцы в основном были жителями южных районов страны и многие, особенно в первую зиму, не смогли выдержать суровый климат Северного Урала. Смертность была очень высокая.

В апреле 1942 года, видимо, по указанию высшего лагерного начальства, из лагерного пункта Усть-Язьва была откомандирована в «Ныроблаг» большая группа трудармейцев — порядка 700 человек. Ответственным за переброску заключенных был назначен главный инженер лагпункта Мочалов. Так вот эта нелюдь додумалась отправить полуголодных, плохо одетых людей в железной барже, в наглухо задраенных трюмах, по только что вскрывшейся Вишере. Когда баржу довели буксиром до Ныроба, в живых из заключенных никого не осталось, все замерзли. Мочалова в наказание отправили на фронт, говорят, что служил в особом отделе и вроде даже орден получил. И было нас из Воронцовки 7 человек, вместе мы служили в одной роте, вместе бежали от западной границы, вместе попали в трудармию, а вот на ту баржу попали только 4 человека. Я до сих пор помню их всех поименно. Такая вот была в моей жизни «баржа смерти».

В 1946 году нас перевели на положение спецпоселенцев как лиц немецкой национальности и подчинили спецкомендатуре. Каждую неделю всей семьей мы должны были отмечаться у коменданта. Отлучаться от места поселения дальше, чем на 5 км, не разрешалось, нарушение каралось карцером или даже судом.

В послевоенные годы на Усть-Язьву начали приезжать семьи бывших трудармейцев. Моя же семья, учитывая, что и сестра и младший брат были инвалидами детства, приехать ко мне не могла. Работал я в то время благодаря полученному образованию главным бухгалтером сплавного рейда и был одним из немногих спецпоселенцев, кто имел на руках паспорт и пропуск для поездок по Пермской области. И решился я на авантюру. Надо сказать, что комендантами в нашем поселке были разные люди, встречались нормальные, а были и такие идиоты, что запрещали даже гулять по поселку. Так вот, находясь в хороших отношениях с одним из комендантов, уговорил его дать мне пропуск для поездки к матери, в Кемеровскую область. Написал он мне бумагу, но предупредил, мол если тебя поймают, то на меня не ссылайся. И пустился я в эту опасную дорогу. Добрался до матери без проблем, погостил у них, а вот на обратном пути прихватил меня на вокзале в Новосибирске патруль НКВД. Стою я перед дежурным, а он сидит и ноет, тянет из меня подачку. Пришлось сунуть ему новенькую пятидесятку (как раз шла денежная реформа), и сразу получил я «зеленый свет», но почувствовал себя в безопасности, только приехав в Пермь.

По указу ПВС СССР от 26.11.1948 г. я был «оставлен на спецпоселении навечно в местах обязательного поселения без права возврата к месту прежнего жительства» (цитата приведена из справки о реабилитации). Затем, 11 января 1956 года, был снят с учета спецпоселения на основании Указа ПВС СССР от 13.12.1955 г.

Когда в 1964—66 годах из поселка выехали многие, да почти все, выжившие трудармейцы, переписывался с земляками, ездил к ним в гости на Кубань, тогда и узнал, что директива «...без права возврата к месту прежнего жительства» действовала еще очень долго, а может, действует и сейчас. Ни один из моих земляков в родную Воронцовку так и не вернулся, а двое трудармейцев, уроженцы Поволжья, были выдворены из родного села в 10-дневный срок, хотя там и жили их родные сестры, вышедшие замуж за русских.