Пять недель в ГПУ
Пять недель в ГПУ
Богданов А. А. Пять недель в ГПУ (8/IX - 13/X 1923 г.) // De Visu -1993. - № 7(8). - С. 34-43.
Пять недель в ГПУ
(8/IХ-13/Х 1923 г.)
У меня сохранилось от моего дела два заявления Дзержинскому, одно из них довольно обстоятельное, сыгравшее, кажется, центральную роль в происшедшем до сих пор. Протоколы допросов, к сожалению, имеются только в самом деле, также и ряд других заявлений. Кто знает, сохранится ли все это для будущего? Поэтому я решил дополнить эти два документа по свежей памяти краткими объяснениями, постараться сберечь их до того времени, когда опубликование станет возможным и допустимым, и создадутся условия для беспристрастного суждения о всем деле.
В ночь на 8 сентября 1923 г. я был арестован по ордеру ГПУ после тщательного обыска1. Были два незначительных письма и одно мое же, неизвестно кем перепечатанное, не знаю, как ко мне попавшее письмо. Его кто-то забыл в моей книге «Сибирских огней»2. По содержанию оно было вполне легально, только перепечатано крайне нелепо: без моего имени и с пометкою «только для членов партии»3. Я, понятно, тут же его признал своим. Оно мне было в моем деле полезно, устанавливая мою принципиальную аполитичность и до некоторой степени намечая мои взгляды на современное развитие, грубо искаженные в литературной травле, которая велась против меня в эти годы.
Причин ареста я не знал, но у меня возникло предположение, что была прослежена и ошибочно понята только что мною созданная организация «Физиологического коллективизма» для опытов повышения жизнеспособности людей методом обменного переливания крови4. Основываясь на этой догадке, я тотчас после ареста послал Ф.Э. Дзержинскому письмо соответствующего содержания. Догадка была ошибочна, но не вполне: в центре означенной организации, у доктора Малолеткова, был сделан такой же обыск, и так же оставлена засада5. Дзержинского, по-видимому, не было тогда в Москве: мне потом сказали, что письмо «отправлено» к нему.
Меня посадили во Внутр<еннюю> тюрьму ГПУ, в камеру 49, с арестантом, обвиняемым по уголовному делу, и 5 дней держали на одинаковом с ним положении: без книг, без письменных принадлежностей, без прогулок и без допроса, против чего я в двух заявлениях протестовал6.
В среду, 12-го, мне сделали чисто анкетный допрос (кто я и пр.) и начали улучшать условия, которые постепенно были доведены до уровня «Крестов», в мое последнее пребывание там в 1905-6 гг.7
В четверг, 13-го, был допрос по существу у Агранова, Особоуполномоченного. Обвинение в организационной и идейной связи с группой «Рабочая правда». Дали три издания «Раб<очей> пр<авды>», из которых я раньше видел только одно («Р<абочая> п<равда>» № 2) и лишь несколько минут бегло просматривал. Дело в том, что еще в апреле-мае до меня доходили слухи о намсреньи тех, кто вел против меня литературную кампанию, связать меня с «Раб<очей> п<равдой>», и это внушало мне
1 Ст. 188 Уголовно-процессуального кодекса, введенного 15 февраля 1923 г., гласит: «обыски и выемки, кроме случаев, не терпящих отлагательств, производятся днем».
2 «Сибирские огни» — литературно-художественный и общественно-политический ежемесячный журнал, издающийся с 1922 г.
3 Богданов явно иронизирует: доказывать обыскивающим, что письмо подброшено смысла не имело. «Кто-то», невзначай «забывший» этот документ, дал чекистам возможность предъявить владельцу обвинение, как минимум, по ст. 72 УК РСФСР: «Изготовление, хранение с целью распространения и распространение литературы контрреволюционного характера». Об адресате письма Богданов не упоминает — не исключено, что чекисты уже готовили того в качестве свидетеля на процессе.
4 Идею обменного переливания крови Богданов обосновал «тектологически». Сопоставление, — писал он, — «разного рода жизненных сочетаний привело меня к мысли, что и для высших организмов возможна "конъюгация" не только половая, но и иного рода — "конъюгация" для повышения индивидуальной жизнеспособности, а именно в форме обмена универсальной тканью организмов — их кровью» (Борьба за жизнеспособность. М., 1927. С. 122). Взаимообмен кровью, практикуемый среди «своих», был для создателя «тектологии» частным случаем развития принципа коллективизма — доминанты, как он полагал, пролетарского мировоззрения: «В нашу эпоху, — указывал Богданов, — господствует культура индивидуалистическая; ее атмосфера неблагоприятна для нашего метода и точки зрения, лежащей в его основе. Трудовой коллективизм, их истинная почва, еще только пробивается к жизни. Когда он победит, тогда будут устранены трудности и препятствия, стоящие теперь на пути коллективизма физиологического, тогда наступит его расцвет» (Там же. С. 154). Характерно, что говоря об эпохе культуры индивидуалистической, автор имеет в виду и советскую эпоху, т.е. не считает СССР подлинно социалистическим государством. Таким образом, он еще раз подчеркивает, что от своей теории социалистической культуры отрекаться не собирается.
По собственному признанию Богданова, идея обменного переливания крови была им впервые высказана в утопическом романе «Красная звезда» (1907), а развернутая формулировка дана в 1-й части «Тектологии» (1913). Большевистское руководство идею одобрило. Есть свидетельство, что в период разгрома Пролеткульта Ленин настоятельно рекомендовал его основателю заниматься именно опытами по обменному переливанию крови (Лазебников Л. Их знал Ильич. М., 1967. С.90). Как сообщает Богданов, ему в 1922 г. удалось «добыть необходимые средства и кое-какие приборы для этих опытов», причем оборудование он получил в Англии (Указ.соч. С. 123). С 1923 г. Богданов и несколько врачей-энтузиастов ставят эксперименты, используя в качестве лабораторий частные квартиры. Они добиваются довольно значительных успехов, после чего по инициативе Сталина, Бухарина и наркома здравоохранения Н.А. Семашко создается Институт переливания крови. По воспоминаниям сына Богданова, А.А. Малиновского, едва ли не решающую роль тут сыграл эпизод, связанный с болезнью М.И. Ульяновой: кремлевские врачи считали, что летальный исход неизбежен, однако, после обменного переливания крови, сделанного благодаря настойчивости Богданова, больная выздоровела (сообщено А.Б. Рогачевским). Так ли все было — трудно судить, но, как бы то ни было, эффективность обменного переливания подтверждалась неоднократно. «В конце 1925 г., — указывает Богданов, — тов. Сталин предложил мне взять на себя организацию Института, причем обещал, что будут предоставлены все возможности для планомерной научной работы» (РЦХИДНИ, ф.259, оп. 1, ед.хр. 41, л.1). В этом Институте по богдановской методике лечились номенклатурные ветераны партии, — «физиологический коллективизм» подразумевал и частичное решение столь актуальной для них проблемы «омолаживания».
Кстати, Сталин симпатизировал Богданову еще с дооктябрьских времен, а в 1920-е гг. даже отчасти покровительствовал. И, пожалуй, дело не только в том, что Богданов считался противником Ленина и Троцкого. Сталин подчеркивал, что Богданов «был одним из серьезнейших лидеров нашей партии», но в то же время — «руководителем из литераторов», т.е. наряду с Луначарским — «одним из бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли» или вовсе оставивших политику. Таким образом, результаты конфликтов в большевистском руководстве истолковывались как проявление объективной исторической закономерности (см., напр.: Сталин И.В. Соч. М., 1951. Т.2. С.55-58; М., 1952. Т.7. С.43; М., 1952. Т.10. С.370, а также: Grille D. Lenins Rivale: Bogdanov und seine Philisophie. Коln, 1966. S.58-59; Williams R.S. Collectiv Immortality: The Sindicalist Origins of Proletarian Culture: 1905-1910 // Slavic Review. 1980. Vо1. XXXIV. №3. Р.398-399; Biggart G. «Anti-Leninist Bolshevism»: ТHе «Forward» Group of the RSDRP // Canadian Slavonic Papers. 1981. Vol/ XXXIII. №2. Р. 164-165).
В речи на похоронах Богданова Н.И. Бухарин — представитель Политбюро — счел нужным обратить внимание собравшихся на то, что Богданов «был коллективистом и по чувству, и по разуму одновременно. Даже его идеи о переливании крови покоились на необходимости своеобразного физиологического коллективизма, где отдельные сочеловеки смыкаются в общую физиологическую цепь и повышают тем самым жизнеспособность всех вместе и каждого в отдельности» (Труды Государственного научного института переливания крови им. А.А. Богданова. М.,1928. Т.1. С. Х).
Зато в 1930-е гг., когда принято было обвинять уже опального Бухарина в «богдановщине», идеи Богданова в очередной раз объявили «антиленинскими»: так, один из сотрудников Института переливания крови, каясь, писал, что «теория т.н. "физиологического коллективизма" и теория борьбы со старостью являются методологически ошибочными, чуждыми марксизму установками» (Переливание крови как лечебный метод / Под ред. А.А. Богомольца и др. М.; Л., 1935. С.90).
5 Малолетков Семен Львович (1863 — не ранее 1933) — московский врач. В годы 1-й мировой войны служил вместе с Богдановым. С 1923 г. занимался проблемой «физиологического коллективизма», так же, как и Богданов, ставил опыты на себе. В 1926 г. — заместитель директора Института переливания крови, а в 1927 г. — снят с этой должности (обстоятельства его смещения — см.: РЦХИДНИ, ф.259, оп. 1, ед.хр. 41). В 1926 г. он «обменялся» кровью с 17-летним сыном Богданова (сообщено А.Л. Малиновским). Примечательно, что Малолетков назван среди тех, кому Богданов выразил благодарность «за помощь в работе и критические замечания» в монографии «Борьба за жизнеспособность» (с. З).
После смерти Богданова Малолетков, подозревая отравление, потребовал вместе с другими сотрудниками Института провести расследование (сообщено В.Н. Ягодинским в выступлении на международной конференции 1989 г. «А.Л. Богданов (Малиновский) — революционер и мыслитель»).
6 В соответствии со ст. 134 УПК РСФСР допрашивать подозреваемого или обвиняемого надлежало «не позже как через 24 часа по его явке или приводе или по получении сведений о его задержании». Однако ст. 145 УПК гласит: «В исключительных случаях меры пресечения могут быть приняты в отношении подозреваемых лиц и до предъявления им обвинения. В этом случае предъявление обвинения должно иметь место не позднее 14 суток со дня принятия меры пресечения». У чекистов не было необходимости нарушать советские процессуальные нормы, хотя пятидневное заключение в условиях, описанных Богдановым, можно рассматривать и как форму «психологического давления». Кстати, обычно не свойственное ОГПУ стремление действовать в пределах УПК, избегая хотя бы очевидных нарушений, — косвенное свидетельство подготовки к публичному процессу.
7 В этой петербургской тюрьме Богданова содержали с декабря 1905 по май 1906 г. Арестовали его в Петербурге, где он представлял большевистский ЦК в Совете рабочих депутатов, одним из руководителей которого был Троцкий — тогда меньшевик.
такое отвращение, что не было желания знакомиться ближе с этим изданием. В «Р<абочей> п<равде>» № 2 имелась целая статья (за подписью «Леонид») и куски других статей (особенно «Платформы»), написанные в моей терминологии, частью представлявшие почти мозаику из отдельных моих работ. Мне было легко показать, что это писал не я, а какой-то неопытный подражатель: рука довольно неумелая, мысли резко расходящиеся с моей неоднократно выраженной, частью и печатно зафиксированной позицией.
Следователи (Агранов, Славатинский) настаивали на том, что я все-таки ответствен за «Р<абочую> п<равду>» как явных «бощановцев». Я ответил, что ответствен не более, чем Плеханов и Ленин за их теоретических последователей — Мясникова с «Рабочей группой»8 или Маркс за меньшевизм, или основатели меньшевизма за «максималистскую» позицию Троцкого, Дана, Мартынова в 1905 году9. Они, однако, настаивали, что должно же быть в моих идеях что-то специально подходившее для «Р<абочей> п<равды>» и привлекавшее этих противников РКП. После некоторых размышлений, я пришел к теории, которая, как полагаю, вполне убедительно раскрывает основы такого тяготения «Р<абочей> п<равды>» к моим идеям, а также бесцеремонного отношения ко мне лично (см. ниже, в письме к Дзержинскому, цитату из протокола). Этим, собственно, следствие по существу и заканчивалось.
Вопросы конкретно-фактического характера касались либо людей мне близких и заведомо для меня непричастных к «Р<абочей> п<равде>», либо мне неизвестных, либо таких, о которых я мало что мог сказать. Были данные «внешнего наблюдения», которые мне без труда удалось разъяснить. Спрашивали также об организациях, которые я совсем мало знал, как «Октябрь мысли»10 или круги преподавателей Свердловского Ун<иверсите>та11.
В общем, следствие, на мой взгляд, велось добросовестно, — на первом же допросе от меня не скрыли и противоречивости своих данных. Но понятие о моей деятельности и вообще о моих взглядах у следователей имелось частью смутное, частью извращенное, в общем, оно соответствовало тому, что было написано в сикофантских статьях Я.Яковлева (Эпштейна) и что разными путями инсинуировалось в газетной травле¹.
Когда все было разъяснено и допросы, естественно, исчерпались, а меня продолжали держать в тюрьме, я обратился к Дзержинскому с заявлением, которое у меня сохранилось и здесь приводится:
Начальнику ГПУ
Ф.Э.Дзержинскому
члена Социалистической Академии
А.Богданова
Заявление
После своего ареста я обратился к Вам с заявлением, которое не было основано на знакомстве с сутью моего дела. Теперь она стала мне ясна и я позволяю себе вновь к Вам обратиться.
Меня обвиняют, в мелкой подпольной работе, направленной против РКП и ведущейся под фирмою группы «Рабочая правда». Обвинение для меня психологически позорящее — совершенно независимо от того, как смотреть на эту группу. Ибо оно означает вот что:
Старый работник с многолетним политическим стажем и опытом уклонился от великой борьбы, когда она разгоралась, когда она охватила пламенем всю его страну, когда его товарищи изнемогали сверх сил под жестокими ударами со всех сторон; в такое время он предпочел идти своим путем, работать в иной области, где не звучит набат к «сбору всех частей» — в области культуры и науки.
Одно из двух: или этот человек — презренный дезертир, или он имел серьезные и глубокие основания так поступать.
¹ Тем болеее не имели они понятия обо мне как о личности. Они настойчиво убеждали меня назвать из приходящей ко мне со всякими запросами как к своему учителю молодежи тех, кто проявлял рабоче-правдинские и близкие к ним тенденции. Не раз убеждали.
8 Мясников Григорий Иванович (1889-1946) — большевик с 1906 г., один из организаторов расстрела родственников Николая II. В 1922 г. исключен из партии за критику в адрес Политбюро. Был обвинен во фракционной деятельности, эмигрировал. Считается основателем «Рабочей группы». 'Иронизируя, Богданов намекает на «ответственность» Ленина за критические выступления Мясникова, отвергавшего НЭП с позиций, некогда бывших ленинскими. Официальную версию истории «Рабочей группы» см. в книге Е.М. Ярославского, указанной в примеч. 28 к вступительной статье, а также: Сорин В. «Рабочая группа»: («Мясниковщина») / Предисл. Н.И. Бухарина. М., 1924.
9 В 1905 г. Троцкий, Ф.И. Дан, А.С. Мартынов были сотрудниками газеты «Начало», пропагандировавшей леворадикальную линию петербургского Совета рабочих депутатов. Это существенно противоречило традиционному «реформизму» меньшевиков, хотя именно меньшевики и определяли «максималистскую» (по мнению Богданова) позицию «Начала», близкую к большевистской. Примечательно, что редактируемая Богдановым петербургская большевистская газета «Новая жизнь» с точки зрения популярности уступала «Началу», о чем не без удовольствия вспоминал позже Троцкий (Моя жизнь: Опыт автобиографии. Берлин, 1930. Т.1. С. 204). Казалось бы, арестант делает комплимент Троцкому, указывая, что тот действовал как большевик, даже будучи меньшевиком, но на самом деле Богданов просто высмеивает своих официальных критиков, которые в партийной печати называли его меньшевиком, противопоставляя Троцкому.
10 Вероятно, имеется в виду группа, занимавшаяся проблемами «культурного строительства» пролетариата, которая сложилась в кругах, близких к Социалистической академии. В 1924 г. издавался журнал «Октябрь мысли» — орган «Общества культурной смычки» и Общества по изучению культуры современности «Октябрь мысли» (№№ 1-6), названный Л.Л. Авербахом «откровенно ревизионистским журнальчиком» (Октябрь. 1925. №9. С. 138)
11 Имеется в виду Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова, где преподавал Богданов. Есть свидетельства, что «в Свердловском университете Богданов руководил кружком своих сторонников» (Гоникман С.Л. Теория общества и теория классов Богданова // Под знаменем марксизма. 1929. №12. С.27).
Но вот, когда буря затихла, когда жизнь стала входить в свои рамки, когда главные жертвы принесены, а дело культуры и науки вновь занимает свое нормальное место в жизни, — именно тогда этот человек украдкою пробирается на арену политики, и начинает, — анонимно, — во мраке, — что-то делать... Не важно, что. Но где же те «серьезные и глубокие основания», которые удержали его в безопасной дали от пожара? Значит, их не было?
Тогда нет оправдания, и приговор ясен.
Основания были и остались серьезные и глубокие. Работник не изменял и не отдыхал; он тоже делал дело, по его полному и продуманному убеждению, необходимое для мировой революции, для социализма; он тоже взял на себя задачу, по масштабу сверх человеческих сил. И он не мог поступить иначе, потому что в этом деле, в этих задачах он был одинок и некому было его сменить, некому заменить.
Идея пролетарской культуры... Да, может быть, теперь, в нашей крестьянской, нищей и голодной стране, она стала несвоевременна, — может быть, наш немногочисленный, истощенный героической борьбой с врагами и разрухою, пролетариат обречен лишь ощупью и частицами творить эту культуру, пока не наберется сил для сознательного созидания и собирания ее элементов. Но остается непреложным фактом, что в первые страшные годы борьбы лозунг этот, даже смутно понимаемый, одушевлял бойцов, сознание себя носителями новой, высшей культуры усиливали их веру в себя.
А теперь лозунг разнесся по всему коммунистическому миру; и спросите коммунистов немецких, английских, итальянских, чехословацких — полезен ли он им в их деле?
Всеобщая организационная наука. Разве всеобщая разруха, разве мировая дезорганизация не говорят сурово и властно об ее необходимости? И когда нашему рабочему классу силою вещей пришлось взяться за организацию всей жизни страны, разве не было самым трагическим в его положении то, что ему пришлось это делать ощупью, да с помощью специалистов старой науки, которая сама никогда не ставила задачи в целом? И разве мыслима всеобщая научная организация мирового хозяйства в социализм без выработанного орудия — всеобщей организационной науки?
Выступает с жестокой настоятельностью вопрос об едином хозяйственном плане. Спросите наших ученых-специалистов — профессоров Громана, Базарова, самого руководителя Госплана Кржижановского — нужна ли и полезна ли для решения этого вопроса организационная наука12?
Вот две задачи. Никто другой не брал их на себя. Но и отдавши им главную долю своих сил, я вел все время непосредственную работу для Советской России — просветительную, как автор учебников, которые применяются сотнями тысяч, которые издаются и Госиздатом и комитетами РКП, лекторскую, профессорскую, — пока это мне позволяли. Работал и тут, конечно, не меньше любого из одобряемых и поощряемых спецов.
За последние годы прибавилась третья задача. Благодаря исследованиям английских и американских врачей, делавших многие тысячи операций переливания крови13, стала практически осуществима моя старая мечта об опытах развития жизненной энергии путем «физиологического коллективизма», обмена крови между людьми, укрепляющего каждый организм по линии его слабости. И новые данные подтверждают вероятность такого решения.
Вот три задачи. Прав я или не прав в их постановке, но для меня они — все.
И этим рисковать, этим жертвовать ради какого-то маленького подполья?
Однако обвинение возникло не случайно. Его основа — поистине беспримерное использование некоторыми авторами «Рабочей правды» моего литературного достояния. Целые статьи или куски из них сплошь написаны в моих словах и выражениях, либо составлены прямо из обрывков, взятых в разных местах моих работ. Если бы я писал это, мой поступок нельзя было бы назвать иначе как безумным доносом на самого себя.
Опытный литератор легко отличил бы упорное подражание от оригинала. Но, конечно, следователи не обязаны быть опытными литераторами, и их предположения были естественны. Если же Вы спросите у И.И.Степанова, хорошо знающего мою руку, он скажет Вам, что я, конечно же, не способен писать так тускло, так стереотипно повторять свои старые фразы, делать явные ошибки против правил популяризации, даже стилистики14.
Но мне удалось показать нечто более важное. Как раз там, где всего грубее внешнее подражание, мысли наиболее резко расходятся с тем, что я постоянно высказывал и
12 Громан Владимир Густавович (1874-1932?) и Базаров Владимир Александрович (1874-1939) — социал-демократы, как и Богданов отошедшие от политики. В 1920-е гг. — известные ученые-экономисты. В 1926 г. предложили метод планирования и оценки государственной экономики, основанный на «тектологических» принципах, который был признан антимарксистским. Сталин в 1929 г. на Всесоюзной конференции аграрников-марксистов указывал: «Не подходит также к делу трактовка Базарова и Громана баланса народного хозяйства. Схему баланса народного хозяйства СССР должны выработать революционные марксисты, если они вообще хотят заниматься разработкой вопросов экономики переходного периода» (Соч. М., 1952. Т.12. С.171-172).
13 Богданов полагал, что «русская медицина всего теснее связана с немецкой», однако «в деле переливания крови Германия отстала от более западных стран: развивать эту операцию в нынешнем веке начали американцы, а широкое распространение она впервые получила с 1916 года, благодаря цитратному методу на фронте Антанты». В связи с этим, указывал Богданов, «немцы заняли по отношению к цитратному методу отрицательную позицию, а со стороны их русских учеников уже имеются попытки с истиннорусским усердием прямо опорочить его, не входя в изучение вопроса. Между тем, именно для России, с ее слабой техникой, этот способ, пока что, прямо незаменим» (Борьба за жизнеспособность. М., 1927. С.109). Литературу вопроса, использованную Богдановым, см.: Там же. С.105-109.
14 Скворцов-Степанов Иван Иванович (1870-1928) — в 1890-х гг. с Богдановым и Базаровым организовывал марксистские кружки в Туле, с 1904 г. — большевик, один из лидеров фракции, первый нарком финансов, член ЦРК и т.п. В соавторстве с Богдановым написал «Курс политической экономии» (1910-1919 гг.), переводил труды К. Маркса.
печатно и публично, и в бесчисленных разговорах с товарищами. И это особенно по вопросу о движущих силах революции, о реальной основе Советской власти и РКП.
А о том, что основной вывод «Рабочей правды» — призыв к образованию новой рабочей партии — противоречит многократно выраженному мной убеждению, что теперь по объективным условиям не может быть иной партии, кроме уже существующей, — следователям было уже известно.
Думаю, мне удалось в общем убедить их; а вопрос, на котором они затем всего больше настаивали, был такой: почему же именно «Р<абочая> п<равда>» так привержена к моим словам и схемам, почему она так упорно хочет обосноваться на них?
Мне самому понадобилось время, чтобы решить этот вопрос; и вот как я на него следователям ответил: «Напомню о своем положении за последние три года. Я подвергался не десяткам, а, пожалуй, сотням нападений со стороны влиятельных лиц, а то и влиятельных кругов, — в официальных документах, публичных выступлениях, в газетных, журнальных статьях, целых книгах. Я как-то сказал, что журнал «Под знаменем марксизма»15 издается наполовину против меня, бывший при этом Ш.М. Дволайцкий, сам один из ближайших сотрудников этого журнала, поправил меня: «Не наполовину, а вполне»16. Мои попытки отвечать не печатались; да и немыслимо было бы на все ответить. Вокруг меня создавалась отравленная, враждебная атмосфера... Только она сделала возможным возникновение моего дела. И она же для него создала материал, — толкнула кого надо к «бощановщине».
Существовали элементы брожения, недовольные ходом вещей, порядком, партией. Они, конечно, искали идеологии для себя. И вот, они видят человека, которого преследуют; кто? те самые, в ком для них воплощаются стимулы их недовольства, кого они считают врагами своих стремлений. Что может быть проще и логичнее вывода: «А вот он, должно быть, и есть тот, у кого мы найдем, что нам надо». Читают, изучают, истолковывают применительно к своим настроениям. Думают обратиться к нему. Но он, оказывается, забронировался в роли теоретика, исследователя — в «аполитичности». Практически — политических указаний получить у него нельзя, и его оценка текущего развития только расхолаживает: «нет объективных условий для создания новых политических сил, не может быть иной партии, кроме той, какая существует». Ну, что же, думают они, в этом мы без него обойдемся. Используем, что нам подойдет, и уж используем полностью, — нечего с ним церемониться; а задачи сумеем поставить сами, какие мы находим правильными.
Тут все объясняется: и «приверженность к богдановщине», и варварски бесцеремонное, ни с чем не считающееся использование, и самое понимание, резко противоречащее моим действительным идеям. Так же не случайно все это, как и то, что люди, действительно понимающие, а не просто использующие мои идеи, сколько я таких знаю, идут либо, подобно мне, в науку, либо в строительно-творческую практику жизни.
Молодость узка и фанатична: «С Богдановым церемониться нечего; наше дело дороже; получить такого мученика для нашего дела (хочет он или не хочет) это выгодно!» И при всей их теоретической и литературной незрелости это, в смысле политического инстинкта, оказывается не так уж наивно... Если я не сразу понял эту связь фактов, то лишь потому, что давно не думал о политической линии.
Так случилось, что "одинокий работник науки, — одинокий как немногие, — оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся «добить» его как ненавистного мыслителя, другие — не прочь подставить его под удары, потому что это им далеко не вредно. Интересы слились. Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся.
Меня спрашивали, почему я раньше не отмежевался откровенно от этой группы, раз до меня давно уже доходили слухи о намерении моих противников связать меня с нею. Но как ответить на темные слухи? Ведь прямо и открыто никто ничего не говорил. И разве не были ответом по существу мои заявления об отказе от участия в активной политике? Да и не верилось мне в реальность угрозы, и не хотелось думать о таких вещах, поглощенному своими задачами. Даже после ареста не на том сначала остановились мои предположения.
И вот, я дал все объяснения, как думаю, исчерпывающие; но мое положение остается прежнее. Не допускаю мысли, чтобы в Советской России, в ее центре, человек и работник мог оставаться лишенным свободы по условиям только формальным и
15 «Под знаменем марксизма» — ежемесячный философский и общественно-экономический журнал, выходивший в 1922-1944 гг.
16 Дволайцкий Шолом Моисеевич (1893-1937) — экономист, член Президиума Социалистической Академии, преподавал в Коммунистическом университете. Участвовал в подготовке переиздания богдановского «Краткого курса экономической науки», выпущенного в 1920 г. Его замечание, переданное Богдановым, не просто шутка: основное содержание журнала «Пол знаменем марксизма» — околонаучная полемика, причем в значительной мере это полемика с Богдановым (см., напр.: Grille D. Lenins Rivale: Bogdanov und seine Philisophie. Коln, 1966. S.233-236). Аргументы сокрушителей «богдановщины» сводились, обычно, к тому, что Богданов «давно является оппортунистом теоретически и ренегатом политически, его роль в рабочем движении давно сыграна, и лично он никакого отношения к рабочему классу не имеет» (Под знаменем марксизма. 1923. № 98/9. С. 285).
канцелярским. Значит, есть еще какие-то сомнения? В таком случае обращаюсь к Вам с просьбой допросить меня лично.
Я ничего не могу сказать против Ваших следователей. Они ведут дело, очевидно, по выработанной технике; они внимательны и корректны. Но у Вас есть два преимущества в этом случае.
Во-первых, Вы уже знаете меня, и, лицом к лицу, сразу поймете.
Во-вторых, хотя враждебная атмосфера, которая вокруг меня создалась, захватила, вероятно, и Вас, но Вы, по самому своему положению, легче сможете от нее отвлечься. Ибо Вы знаете, что действуете на открытой арене истории, которая наш общий судья.
То, чего я добиваюсь, есть строгая справедливость, и ничего больше. Если она будет оказана, я буду рад не только за свое дело, но также за Ваше дело и за Вас.
27 сент<ября> 1923.
А. Богданов.
Дзержинский вызвал и допросил меня в тот же день. С самого начала обнаружилось, что у него о моей точке зрения не более ясное и столь же ложное понятие, как у следователей. «Если вы считаете нашу революцию революцией передового капитализма, то вы все равно наш враг, ибо это нас подрывает и дает опору нашим противникам»17. Когда я сказал, что такого мнения у меня никогда не было, он предложил мне формулировать мои основные взгляды на мировую и русскую революцию. После часового разговора его отношение ко мне стало совсем иным. Он предложил мне письменно изложить сказанное и обещал освободить «в пределах одной недели». Раньше, по его словам, он не мог «по соображениям дел ГПУ». Был, впрочем, в конце вопрос о том, чтобы мне «жить вне Москвы», но к этому вопросу он обещал вернуться позже18.
Я написал довольно большой доклад, в общем, то же, что в моих тезисах «Мировая война и мировая революция»19 и «Судьбы пролетарской культуры»20. К этому я прибавил книжку нового издания «Начальн<ого> курса полит<ической> экон<омии>» с главой о русской революции и военном коммунизме21.
Дзержинский приказал давать мне свидания и позволил сказать жене о его обещании. На второе свидание жена пришла очень взволнованная. От Енукидзе, который со Смидовичем22 за меня хлопотал, до нее дошло сообщение, что против меня есть показания какого-то субъекта, который якобы утверждал, что сам видел и слышал меня на конференции «Р<абочей> п<равды>». Она написала по этому поводу письмо Дзержинскому. На свидании она успела кой что шепнуть обо всем этом. Рассказ» по-видимому, был нужен специально для того, чтобы мои старые товарищи не приставали к ГПУ. Со мной об этом никакого разговора не было. Я уверен, что в применении таких методов Дзержинский не при чем. Его искренность во мне не возбуждала и не возбуждает никаких сомнений.
Тем не менее, так как неделя прошла, а меня не освободили, я обратился к Дзержинскому со вторым сохранившимся у меня заявлением, которое привожу.
Председателю ГПУ
Ф.Э.Дзержинскому
арестованного члена
Соц<иалистической> Ак<адемии>
А. Богданова
Заявление
Вы отозвались на мою просьбу о личном допросе, это показывает, что Ваше отношение к моему делу не основано ни на голом формализме, ни на предвзятости, какая могла бы быть навеяна враждебною мне атмосферою.
В субботу 29/IX я послал Вам возможно подробный доклад о моих взглядах по поставленным Вами вопросам, в понедельник 1/Х — мою книжку, изданную для масс как элементарный учебник. Из этих данных Вы, я думаю, могли убедиться, что я объективно никогда не был врагом Советской власти; что я не был им субъективно, Вам может сказать каждый из наших общих старых товарищей, имевших общение со мною за это время.
17 Судя по этой фразе, Дзержинский грубо и весьма тенденциозно искажает воззрения Богданова на характер революционного процесса, сформулированные в статьях 1917-1918 гг. Характеризуя государственный строй, складывавшийся сразу после Октябрьского переворота, Богданов писал: «Один из родителей — капитализм, — правда, не подлежит сомнению; но другой — вовсе не социализм, а весьма мрачный его прообраз — военный потребительный коммунизм» (Богданов А.А. Вопросы социализма. М., 1990. С.342). Для Богданова военный коммунизм — форма принудительно-централизованного управления, возникшая в капиталистических странах, благодаря специфическим условиям мировой войны, в России же ее база — отнюдь не «передовой капитализм», а власть радикалов-ленинцев, или «максималистов», как называл их Богданов.
18 Дзержинский имел в виду высылку, что, кстати, не выходило за рамки закона. Ст. 49 УК РСФСР гласила: «Лица, признанные судом по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой социально-опасными, могут быть лишены по приговору суда прав пребывания в определенных местностях на срок не свыше 3-х лет». С точки зрения чисто формальной, эту статью, входившую в Общую часть УК, суд мог применить лишь при вынесении приговора за правонарушения, предусмотренные соответствующими статьями Специальной части УК, но на практике вопрос о высылке решался «компетентными органами» внесудебно, поскольку формулировка «связь с преступной средой» в законодательстве не раскрывалась, а значит, рассмотрению суда не подлежала. Дабы еще более облегчить юридическое оформление этой процедуры, ВЦИК принял 10 августа 1922 г. декрет, разрешающий НКВД для «лиц, причастных к контрреволюционным преступлениям», в тех случаях, «когда имеется возможность не прибегать к аресту, установить высылку за границу или в определенные местности РСФСР в административном порядке» (СУиР. №51-Стлб.646). «В дополнение и развитие» ВЦИК 16 октября 1922 г. предоставил специальной комиссии, созданной при НКВД, «право высылать и заключать в лагерь принудительных работ на месте высылки» пресловутых «социально-опасных», т.е. в первую очередь — «деятелей антисоветских политических партий», равным образом и тех, кого сочли бы способствующими деятельности таких партий (СУиР. №77. Стлб. 969).
19 См.: РЦХИДНИ, ф.259, оп. 1, ед.хр. 32.
20 Доклады со сходными названиями Богданов читал довольно часто. Не исключено, что речь идет о тезисах, упомянутых Я.А. Яковлевым (Правда. 1923. 4 января). Показательно, что после смерти Ленина, когда в полемике с воззрениями Троцкого на искусство партийные публицисты вновь сочли актуальными концепции Богданова, был издан сборник его работ (О пролетарской культуре. М.; Л., 1924) — в 1922 г. о том и речи быть не могло.
21 Имеется в виду гл. «Военный коммунизм трудовых классов», см.: Начальный курс политической экономии: Введение в политическую экономию в вопросах и ответах. М.; Пг., 1923. С.122-125.
22 Смидович Петр Гермогенович (1874-1935) — партийный функционер, в 1918 г. — председатель Моссовета, занимал ответственные посты в армии, хозяйственном аппарате и т.п. Друг и соученик Богданова и Базарова по тульской гимназии. Будучи с 1920 г. членом Президиума ЦИК, он имел возможность обратиться непосредственно к секретарю Президиума А.С. Енукидзе. Троцкий, относившийся к Енукидзе без особой симпатии, указывает все же, что тот охотно выступал в роли ходатая, особенно если речь шла о представителях большевистской «старой гвардии» (Троцкий Л.Д. Портреты революционеров. М., 1991. С.233-242). Не исключено, что непричастность Богданова к оппозиции вызывала сомнение даже у друзей и защитников. По воспоминаниям А.А. Малиновского, Смидович, когда его в первый раз попросили заступиться за старого товарища, ответил: « Не могу поручиться за невиновность Александра — он такой конспиратор, что у него ничего не поймешь» ( Сообщено А.Б. Рогачевским). С другой стороны, именно эта репутация Богданова может косвенно свидетельствовать о том, что ОГПУ сраболтало топорно: маловероятно, чтобы столь опытный конспиратор так небрежно хранил уличающие его документы.
Ввиду всего этого позволяю себе напомнить Вам тот момент нашего разговора, который заключал в себе определенное обещание с Вашей стороны. Пишу это заявление ровно через неделю по окончании разговора; дойдет до Вас оно, разумеется, позже. Я, конечно, понимаю, что в Вашем выражении был оттенок приблизительности (даже, помнится, слово «около»), и заранее извиняюсь, если беспокою Вас напрасно; Вы поймете мою невольную настойчивость. Всякое слово человека, занимающего Ваше социальное положение, — вещь серьезная, и если что-нибудь изменилось, если явились новые моменты в моем деле, они должны быть мне предъявлены.
В этом я позволю себе всецело полагаться на Вас.
4 окт<ября> 1923, 7 часов вечера.
А. Богданов.
Через два дня Агранов передал мне ответ Дзержинского: обещание остается в силе, но со временем у него не вышло, придется ждать еще. Очевидно, он встретил сопротивления, каких не ожидал (а я ожидал).
Прошла еще неделя, и я был освобожден без высылки. Не знаю, может быть, на последнее имел некоторое влияние аргумент, высказанный мною в конце доклада Дзержинскому: всякие дальнейшие репрессии против меня должны объективно вести к закреплению в глазах всей публики моей фирмы за «Рабочей правдой».
С освобождением был связан характерный эпизод. Накануне ночью в 12-м часу (в тюрьме тушат огни в 10 часов) меня вызвали к Агранову, и он любезно сообщил мне, что завтра я буду освобожден, утром же, в 11-12 часов. Я заметил, что в тюрьме, как я слышал, освобождают только вечером. Агранов ответил, что если выполнять все формальности, то это так бы и вышло; но для меня все будет сделано спешно, в неформальном порядке, — и тут же отдал об этом распоряжение Славатинскому.
На другой день после срока проходил один час за другим, а об освобождении не было помину. В 3 часа я пришел к мысли, что надо мной решили на прощание устроить маленькое издевательство, и написал в этом смысле спешное заявление на имя Агранова и Славатинского. А к 4'Л, размышляя о том, что я в сущности в руках не ГПУ, которое только аппарат, а в руках врагов, которым до оправданий и аргументов, конечно, нет дела, я пришел к выводу, что ночная сцена со всеми любезностями (хотели даже ночью же известить мою жену, да не было телефона) была по всей видимости садистической комедией, что меня и не думают освобождать, а хотят довести до поступков, которые дали бы повод к сильным репрессиям. Я написал к 5 ч<асам> негодующее заявление на имя следователей и жалобу Дзержинскому — его я, разумеется, на участие в таком деле способным не считал. Если бы дело еще затянулось, я бы, вероятно, разрушил камеру, чтобы найти выход волнению, которое угрожало меня задушить (артериосклероз, аневризма, перегруженное сердце). Но в 5 ч<есов> меня вызвали «с вещами»23. Я вышел из тюрьмы больным, тогда как утром, несмотря на бессонную ночь, был совершенно здоров.
Через 2 дня, 15<-го>, Агранов вызвал меня для объяснений. Он был оскорблен за себя и за ГПУ. Я ему ответил, что, конечно, я теперь знаю об ошибочности моего предположения, но при общей нелепости происшедшего и подчеркнутых обещаниях оно было возможно даже естественно; таким оно казалось и моему сожителю по камере (политический, по делу «Рабочей группы»), человеку со стороны; и наиболее пострадавшим был все-таки я — эти 5 часов обошлись мне дороже, чем, вероятно, лишние 5 месяцев тюрьмы. Он сказал, что инцидент будет считаться исчерпанным и больше меня беспокоить не станут.
В ночном разговоре мне было заявлено, что следствие выяснило мою непричастность к «Р<абочей> п<равде>» — у меня было только «окружение» в смысле таких элементов и использование с их стороны.
Формально, однако, дело не закончено, на этом основании тюрьма отказывалась выдать мои вещи.
На мой взгляд, роль ГПУ в этом деле пассивная, — ответственность, конечно, ие на нем. Оценку всего дела даст будущее.
25 октября 1923.
А. Богданов.
Публикация, подготовка текста,
предисловие и примечания
М.П. Одесского и Д.М. Фельдмана.
23 Ст. 161 УПК гласит: «Принятая в отношении обвиняемого мера пресечения отменяется или изменяется, когда отпадает необходимость в мерах пресечения вообще или меры пресечения, ранее избранной». Соответственно любая проволочка с освобождением не противоречила тогдашнему законодательству.
