ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Д.Д. БАГУДИНОВ

16 октября 1941 г я был мобилизован в ряды Красной Армии Окончил школу радиотелеграфистов, служил в г.Саранске, на Украине, участвовал в Сталинградской битве

После победы в Сталинградской битве стало ясно, что перелом в войне наступил. Мы пережили тяжелейшие 1941 и 1942 гг, были и отступления, были и потери однополчан. После Сталинградской битвы наши войска перешли в наступление. Близился День Победы

Я служил в 7 0-м гвардейском пушечно-артиллерийском полку 22-й гвардейской бригады тяжелой артиллерии радистом штаба полка.

С июня 1942 г. я не имел переписки со своими родными. И вот, когда мы были под Сталинградом, в марте 1943 г. я передал своей маме письмо через капитана Медведева, Он ехал по заданию командира полка в Ростов через станицу Кутеиниковскую. Вместе с письмом мною была отправлена справка воинской части 21436 о том, что я действительно нахожусь в действующей армии. Эта справка послужила основанием для освобождения моей семьи от налогов. Родные получили мое письмо и ответили мне. Оказывается, мать мою обложили налогом, а потом за неуплату налогов отобрали корову. А я в армии получал деньги. Так я помог родным деньгами, и они рассчитались с налогами.

В штабе нашего полка я имел возможность знакомиться с разными секретными документами. В одном из таких документов говорилось о том, что калмыков необходимо отправить в запасной полк.

В феврале 1944 г. начальник штаба Мартынов и ныне покойный командир полка Рябчук, пригласив меня к себе, сообщили, что получен секретный документ, в котором говорилось о формировании калмыцкого национального полка под командованием Б.Б. Городовнкова. Они также сказали, что в первый раз отказались отправить меня в национальную дивизию. Но после предупреждения гвардии капитана Штуна, представителя СМЕРШа (военной контрразведки), они больше не могут оставить меня в полку. Штун никому не подчинялся, мог в любое время арестовать любого, даже командира полка. Рябчук сказал мне: "Формироваться эта часть будет здесь недалеко, под Витебском, я приеду и обратно заберу тебя в свой полк". Я был единственным калмыком в полку и был очень доволен таким отношением ко мне.

Прибыв в часть, находившуюся в деревне Коопти-1 Витебской области, увидел бараки, зашел в один из них, а там — люди разных национальностей. Здесь я встретил Хонинова из с.Червленного Волгоградской области, где до войны много калмыков проживало Недели две мы пробыли под Витебском. А потом мне выдали сухой паек, и в сопровождении двух солдат отправился я на станцию, сели в вагон. Смотрю, в этом вагоне много калмыков. Оказывается, привезли их сюда с разных фронтов. Здесь я встретил Дандышв Мултыковича Болдырева, ныне покойного. Он работал в Элисте заместителем председателя Госплана.

Все ребята были крепкие, здоровые, мы радовались, что создается нацио-

нальная часть, песни пели. В приподнятом настроении приехали в Молотовскую область на станцию Кунгур. Привели в церковь, где были уже построены двухъярусные нары. Все, кто были здесь, писали свои адреса на стенах. Ребята говорили, что создается Калмыцкии кавалерийский полк, подчеркивая при этом —кавалерийский. По этому списку адресов я нашел своего дядю Пантелея Арпеновича Бадугинова.

Из церкви нас пешком повели в Половинку. Там — тоже бараки, а в бараках уже было много калмыков. Встретил Николая Цагадиновича Шушунова, Санджи Манджиевнча Бамбышева В Половинке создавались такие же подразделения, как в армии, батальоны, роты, взводы и т. д. Я попал в первый батальон, во взвод С М. Бамбышева. Он очень хорошо к нам относился. Этот взвод создавался как молодежный. Секретарем комсомольской организации был Болдырев Дандыш Мултыкович. Прорабом у нас был вольнонаемный русский, очень хороший человек. Рано утром поднимал нас, давал задание, и мы шли на кухню Питание было очень скудное Мы старались работать так, чтобы заработать так называемое "усиленное питание" — дополнительный паек. Но для того, чтобы его заработать, надо было на 200-300 % выполнить план. Да и дополнительный паек мало чем отличался от основного питания. Но мы были молодыми, поэтому выдержали все это. Среди нас, я помню, был Гаря Рокчинский.

Я работал на котловане. Мы меняли русло реки надо было перекрыть течение Косьвы. Берег реки — крутой, высокий, покрытый густым лесом. Наши бараки находились наверху, а котлован — внизу, на расстоянии трех-четырех километров Чтобы не ходить по грязи, выстилали дороги бревнами. С 8-ми часов утра начиналась работа, спускались в котлован, а вечером поднимались по этой же дороге в бараки на ночлег.

В Широклаге мы были одеты сначала в военную форму. Когда обмундирование износилось, выдали фуфайки, о шубах мы понятия не имели. Вместо ботинок и сапог — чуни с деревянными подошвами. Попробуй-ка походить в этих деревянных колодках целый день: вода, снег, тачка с одним колесом, нагрузишь ее камнем и толкаешь по трапу и никакой механизации, машин не было. Камень разбивали кувалдой и кирками, 2-3 человека грузили тачку, вез ее один рабочий. Эго был каторжный труд.

И несмотря на это, проводились партийные, комсомольские собрания, заставляли нас ходить в клуб. Я был комсомольцем. На комсомольских и партийных собраниях обсуждались вопросы, о положении на фронтах, об ударной работе, о перевыполнении плана и т.д Что мы строили — нам об этом ничего не говорили На комсомольских собраниях сообщали о том, как взводы и роты выполняли задания.

К медицинским работникам я не обращался. В больнице я никогда не лежал. Ангину мы лечили кипятком. Врачом у нас был мужчина немецкой национальности. Истощенные люди, особенно старики, ежедневно умирали. Те, кто был на приеме, рассказывали, что врач смотрел, щупал кругом и говорил. "Можешь работать". На собраниях никогда не говорили об улучшении медицинского обслуживания. Говорили только о том, чтобы мы работали лучше. Выполняешь норму на 100 % — это хорошо, а лучше, если доведешь ее до 300 %.

Дней за десять до освобождения из Широклага, несколько человек, и меня в том числе, отправили в г.Молотов. Там мы работали грузчиками на складах железнодорожной станции, сопровождали грузы в Половинку на автопоездах. Нас предупредили, если будет растрата, отдадут под суд.

Из Молотова я демобилизовался и выехал в г.Боготол Красноярского края, где проживали мои родственники.

Когда меня демобилизовали, выдали сухой паек и справку о том, что я направляюсь к родственникам и что по приезде туда должен явиться в спецкомендатуру и стать на учет, В Боготол я приехал 28 сентября 1945 г. Хлеба были уже убраны, солома заскирдована. Сначала я увидел своего двоюродного брата, сына П.А. Бадугинова, с которым мы вместе были в Широклаге. В настоящее время дяде исполнилось 84 года. А потом увидел бабушку — мамину маму. Дома была одна сестра Зоя. А дом-то — одна комнатушка, в которой жили четыре семьи. Мама моя мастерица-швея, она в это время у соседей шила. Увидев меня, расплакалась. Я сказал, что жить в таких условиях не могу и пошел к председателю сельского Совета. Мне помогло то, что в справке, которую мне дали, было написано — демобилизован. Я показал справку ему и сказал, что нужна квартира. Он помог найти одинокую женщину, которая согласилась принять на постой нашу семью. Сибиряки — очень добрые люди. Председатель колхоза нам дал сани для перевоза скромного багажа. Через некоторое время переехали в МТС к дяде, у которого был свой большой дом.

Отсюда я поехал в Новосибирск, где 10 лет проработал на авиационном заводе. Здесь мне тоже повезло. Правда, целый месяц оформляли мои документы. Это был номерной, то есть засекреченный, завод № 202, директором которого был генерал-майор Виктор Николаевич Лисицын. Очень был хороший человек, к калмыкам относился исключительно хорошо. Все, кто работал на этом заводе, его помнят. Он давал ссуду на 10 тыс. руб. и на 500 руб., покупал продукты, ткань на костюмы и платья и т. д. А через год он всю эту ссуду списал. Я работал в цехе № 2 бухгалтером до конца пребывания калмыков в Сибири, Женился в 1948 г.

Дома я рассказывал о станции Половинка. В душе осталась большая обида от всего пережитого там. В Сибири мы стояли на спецучете, и каждую неделю, а потом — каждый месяц должны были приходить отмечаться в спецкомендатуре. Куда ни пойдешь, даже на базар, везде у тебя могли потребовать документы. Поехать посадить картошку — тоже надо было спрашивать разрешения. В спецкомендатуре Боготола лейтенант Пучко взял у меня красноармейскую книжку и не вернул ее. Это был единственный документ, подтверждавший мое ранение, полученное в Сталинградской битве. Через некоторое время он сказал, что мои документы уничтожены, что мне, как спецпереселенцу, эти документы не нужны. Поэтому мне уже много позже, в Элисте, пришлось собирать свидетельские подтверждения о ранении.

Документы я собрал и послал во врачебную военную комиссию, которая рассмотрела представленные материалы, и подтвердила мое ранение.

В Калмыкию я переехал в 1957 г. по вызову обкома комсомола. И с тех пор живу в Элисте, У меня — две дочери. Я — инвалид Великой Отечественной войны второй группы. Имею награды: орден Отечественной войны 1 "и степени, медали "За отвагу", "За оборону Сталинграда", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Награжден юбилейными медалями: "Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "Тридцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "Сорок лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "50 лет Вооруженных Сил СССР", "60 лет Вооруженных сил СССР", "70 лет Вооруженных сил СССР"; а также знаками: "25 лет победы в Великой Отечественной войне" и "50 лет Сталинградской Победы". Являюсь ветераном 64-7-й. гвардейской Армии, 57-й Армии и 11 (16)-й Краснознаменной Армии.