Закончу материал воспоминаниями, от которых у читающего их всегда будет больно сжиматься сердце. Виталий Николаевич Бабичев прислал свое письмо в Норильский музей. Он написал его под впечатлением газетных статей о судьбах узников сталинских лагерей, которых в отличие от дня сегодняшнего много было опубликовано при М.С. Горбачеве. Привожу это письмо полностью.

Прочитал в газете «Известия» от 8 сентября 1988 года статью «Памяти узников Норильлага». Как бывший узник, хотел бы поведать о некоторых фактах, уже можно сказать, истории Норильлага, НКВД сталинского периода.

Пару слов о себе. По замыслу Серго Орджоникидзе на железнодорожном узле Верховцево строилась механизированная сортировочная горка, на которой производилась сортировка вагонов с криворожской рудой и составов готовой шихты для металлургических заводов. Это давало возможность отказаться от 28 складов руды на каждом заводе, то есть работать по технологии «рудник — железнодорожный состав — домна». Стройка считалась важной, и поэтому курировал ее сам Серго. Я был парторгом ЦК ВКП(б). На похоронах Серго был в составе днепропетровских большевиков. Эти и другие причины явились основанием для моей репрессии в 37 году как врага народа.

Начались кошмарные 18 лет тюремных застенков, политизоляторов, централов, этапов, лагерей и ссылок.

В 1939 году из Елецкого политизолятора нас, измученных сталинским режимом, цингой и дистрофией, привезли в Красноярскую пересыльную тюрьму. Там погрузили на деревянные баржи, оборудованные восьмиярусными нарами, и на буксире колесного парохода «Мария Ульянова» вслед за ледоходом повезли по Енисею в Ду-

динку. Этот этап длился два месяца. Кормили «затирухой» — сырая вода из Енисея, соль и мука. Вся порция состояла из трех черпаков на душу. Вместо посуды каждый получал свой черпак кто во что: в ботинок, фуражку, шапку, рукав или полу пиджака. Не получил — подыхай. Алюминиевые ложки отобрали, а деревянных не дали. Поэтому есть приходилось по-собачьи — вылизывать содержимое языком. Воды, кипятка и хлеба не давали.

В барже было 600 з/к. На каждом этаже нар для оправки стояла большая деревянная бочка, которую раз в сутки подавали через люк на палубу и выливали за борт. Так как бочки были без ручек, то часто соскальзывали из рук ослабевших людей, опрокидывались на нары, постели, на людей. На наших глазах они умирали от отсутствия воздуха, воды, человеческой пищи и от антисанитарии. Трупы умерших не выдавали на палубу конвою до терпимого разложения. Это позволяло получать на усопших три лишних черпака «затирухи» в сутки. За два месяца только наша баржа потеряла более 150 человек.

По прибытии в Дудинку мало кто по трапам через льдины мог выйти на берег — в основном нас выносили и клали на землю вечной мерзлоты Таймыра. Так к цинге и дистрофии добавляли еще и воспаление легких. И снова потери среди живых «трупов». Оставшихся в живых через две недели погрузили на открытые платформы узкоколейной железной дороги, и паровой маломощной тягой 100 км пути до Норильска мы преодолели за двое суток. В дорогу каждому дали по два куска соленой трески и по две пайки хлеба.

И в этом этапе не обошлось без потерь, так как всему этому способствовал освежающий порывистый таймырский ветер, очень холодный, дувший на истощенных и полураздетых людей. Оставшиеся в живых и доехавшие до Норильска запомнили его на всю оставшуюся

жизнь. Очень хочется, чтобы об этих этапах сталинского произвола знало новое поколение людей. Норильск запомнился мне своим Нулевым пикетом, рудником Морозова, шахтами Шмидтихи, зонами палаток шестого и второго лаготделений, бревенчатым домиком легендарного геолога Урванцева, добротным двухэтажным домом НКВД и т.д.

По воле судьбы я попал на работу в шахту «Шмидтиха» (шестое лаготделение). Сначала мы жили в палатках и строили себе из досок бараки. Бараки отапливались «буржуйками», сделанными из железных бочек. Воду добывали из снега. За баландой ходили в барак-кухню, первое время — по канатам, так как из-за частых метелей без канатов можно было пойти и не вернуться. Уборных не было — оправлялись на открытом воздухе. В лагере нас обмундировали. Выдали телогрейки, ватные штаны, бушлаты, валенки, шапки и рукавицы. Спали в полном обмундировании, промокшую одежду сушили на себе. Утром просыпались и отрывали примерзшие к нарам бушлаты и шапки. На работу нас погнали в первую очередь строить тюрьму для себя, а «вольнягам» — дома и коттеджи. Также долбили фундаменты в вечной мерзлоте для ТЭЦ, металлургических заводов...

Первые годы мы работали только на общих подконвойных работах, как тогда говорили: «Иди и не вэртухайся». Однако мне повезло раньше, чем многим другим. В шестом лаготделений жила бригада музыкантов духового оркестра, руководителем и создателем которого был з/к композитор Сергей Федорович Кайдан-Дешков, автор пионерского гимна «Взвейтесь кострами». С детских и юношеских лет я рос в музыкальной семье и сам играл на трубе.

Оркестру как раз требовались трубачи, и Кайдан-Дешков, узнав обо мне, пригласил меня в клуб-барак проверить мои музыкальные способности.

Он рассказал, что осужден «тройкой» по ст. 58-10 сроком на 10 лет. В Норильск его привезли в 1935 году. В оркестре он один политический, все остальные музыканты-бытовики (воры, бандиты, аферисты, мошенники и др.). Политических не берут, но, так как сейчас остро требуется трубач, он попробует добиться того, чтобы меня взяли в оркестр. Все музыканты работали на «блатных» работах — ведь бытовики не враги, а друзья народа.

Оркестр обслуживал в первую очередь «вольняг», главным образом работников НКВД и III отдела. Так через НКВД С.Ф. Кайдан добился разрешения допустить меня, политического, играть в оркестре. Таким образом, на 30 музыкантов было только два политических «фраера» — Кайдан и я. Оркестр часто играл на похоронах «вольняг», увеселительных вечерах работников НКВД, танцах, торжественных праздниках на комбинате и других мероприятиях. Все музыканты, так называемые друзья народа, были расконвоированы и ходили по пропускам. Кроме Кайдана и меня. На каждый выход из зоны к нам двоим приставляли конвоира — «попку» с наганом. В другое время я был шахтером, грузчиком угля на железной дороге, рабочим в геологической бригаде, рыл шурфы под фундаменты БМЗ... В те дни, когда нужно было играть с оркестром, меня на полдня освобождали от общих работ и под персональным конвоем доставляли струбой на культурно-увеселительные мероприятия.

Однажды ночью пришел вооруженный энкавэдист и забрал с собой С.Ф. Кайдана с вещами. Позже музыканты разведали, что Сергея Федоровича отправили во Второй Норильск, где проводились расстрелы з/к. На следующий день было важное мероприятие НКВД и неотложно понадобился оркестр. Тут же в III отдел вызвали старосту оркестра Виктора Еськова и предложили ему

возглавить коллектив. Виктор ответил, что ни один музыкант не возьмется за инструмент до тех пор, пока не возвратят Кайдана. Никакие угрозы не помогли. Все до единого отказались играть без Кайдана. В конце концов энкавэдэшники срочно возвратили Кайдана в оркестр. Сергей Федорович вернулся седым. От него я узнал подробности о Втором Норильске. После десятилетнего заключения С.Ф. Кайдана освободили и отправили в ссылку в Игарку, где он в нищете и умер.

Среди музыкантов было немало людей с высшим музыкальным образованием. Это И.А. Бачеев, С. Дягилев, Карузо, Корниченко, Сергеев и др. Были музыканты, которые получили по десятке за то, что играли «Марш егерского полка», который, кстати, и сейчас находится в репертуаре военных духовых оркестров. После освобождения С.Ф. Кайдана нескольким музыкантам с консерваторским образованием предложили принять оркестр. Но коллектив никого из них не принял. Оркестранты сказали: «Оставьте нашим руководителем Виталия Бабичева». Я отказался, так как не имел специального образования, был просто любителем-музыкантом. А оркестр был очень хороший и был крайне необходим комбинату. Без руководителя он бы начал разваливаться, этого допустить было нельзя. Меня вызвали в КВО (культурно-воспитательный отдел) к тов. Черных (к сожалению, забыл его имя-отчество). Он мне сказал: «Принимай оркестр. Музыкантам нужен человек, в которого они верят и принимают его. Хотя на их языке ты называешься «фраером», то есть не вором, а все равно они уважают тебя. Ты был комсоргом ЦК, парторгом ЦК, есть у тебя опыт работы с людьми, организаторские навыки. Буду тебе помогать». Мне говорили, что до Норильска Черных работал в ЦК ВКП(б) и во избежание ареста хорошие люди послали его работать в Норильск. Так я стал руководить оркестром.

Конечно, хлопот и горя с музыкантами я набрался немало, но они меня так же, как и Кайдана, оберегали за справедливость и честность. В предвоенные и военные годы оркестр, по существу, спас меня от массовых расстрелов, ибо по «делу» я значился как неразоблачившийся враг народа. Со временем из музыкантов мы организовали концертный джаз-оркестр для обслуживания з/к. Были у нас номера с производственным уклоном и юмором. Это нравилось з/к, а также вольным.

В нашем лаготделении работала старшим инспектором КВО Наталия Николаевна Карпова, очень образованная и интеллигентная женщина. Мы ее боготворили и обожали. Среди прибывающих этапов з/к было немало музыкантов, артистов, танцоров, которых мы постепенно начали включать в концертные программы. И таким образом сложился хороший коллектив. Наталия Николаевна поставила вопрос перед руководством Но-рильлага об организации театра КВО. Приказом начальника Норильлага Еремеева был официально создан театр КВО и первым худруком был назначен я.

Затем в театр и его коллектив начали поступать из этапов такие видные музыканты, как Иван Александрович Бачеев, бывший музыкальный руководитель джаз-оркестра Цфасмана. Потом он работал в ДИТРе, а после освобождения играл в оркестре на Гостелерадио СССР. Осужден он был «тройкой» НКВД по ст. 58-10 на 10 лет.

Сергей Дягилев — дирижер, виолончелист, впоследствии работал в Свердловском оперном театре дирижером. Художник театра Лев Хоменко был осужден только за то, что родился на КВЖД. В Норильлаге отбывала срок заключения в полном составе Львовская хоровая капелла под руководством Драгана. Здесь ни за что мучились меццо-сопрано Латвийской оперетты Ирина Крытс, спортсмен, пловец Валерий Буре, знаменитый эстонский пианист Уно Томбрэ, ансамбль цыганских танцев и еще много других музыкантов, фамилии которых я уже не помню.

Как не вспомнить, что говорили римляне: «Хлеба и зрелищ!» Так вот в Норильске зрелищ было больше, чем хлеба. Мы, советские люди, устраивали их не для Сталина, а для победы над фашизмом. Сталинизм хуже, чем фашизм, мы окончательно победили на XX, XXII съездах и на XIX партконференции. Мы давали концерты для з/к и вольных, в лаготделениях и в ДИТРе, на заводах и жили при этом на нормированном пайке — 700 г хлеба и приварок.

Позже я попросил, чтобы меня отпустили работать по специальности конструктором. Начальник КВО тов. Черных дал согласие перевести меня в лаготделение Дудинки при условии, что там я создам из з/к филиал театра для обслуживания з/к и вольнонаемных работников порта. Я согласился и выполнил его просьбу. Первую программу мы создали под названием «Поезд Дудинка—Норильск». Получилось удачно. С этой программой в течение года мы обслуживали Дудинку и Норильск. И только после этого меня отпустили работать конструктором в управление Дудинского порта. Там я тоже встретил (несмотря на сталинско-бериевский режим доносов, клеветы и преследований) людей, по-доброму, душевно относившихся к нам, врагам народа. Это прежде всего начальник порта Тимофей Гаврилович Стифеев, сейчас он работает в Воронеже директором производственного объединения, Алла Александровна Вайсберг—главный диспетчер флота Норильского комбината. Отдаю должное А.П. Завенягину, начальнику Норильскснаба В.Н. Ксинтарису — они относились к з/к с большой душевной человечностью. Хотя меня после войны тяжелым этапом отправили отбывать срок тюремного заключения на 4 года в Александровский централ, я все-таки благодарен за жизнь, которую мне сохранили вышеупомянутые мною люди. Вечная им слава!

Извините, что плохо написал, мне уже 78-й год. Сейчас я персональный пенсионер, почетный железнодорожник БАБИЧЕВ ВИТАЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ.