ВЛАСТЬ ИДЕИ И УЗЫ КРОВИ

В осенние месяцы 1998 года пассажиры некоторых московских электричек среди многих выпрашивающих милостыню заметили одну старую женщину. Невысокого роста, с узким бескровным лицом, одета в потрепанное светло-коричневое пальто, капюшон надвинут на лоб. Большие серые валенки с высокими галошами. На груди подвешена картонка с надписью: «Подайте на лечение». Если бы окружающие знали, что это за женщина!

Из пассажиров, к которым обращалась она (чаще всего безрезультатно), некоторые, знакомые с историей СССР, слышали про Антонова-Овсеенко, который достопамятной ночью с 25 на 26 октября 1917, овладев после штурма Зимним дворцом Петрограда, во главе матросов, солдат и рабочих вбежал в малахитовый зал, где заседало Временное правительство России, и объявил министрам, поправляя съезжающие очки:

— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными!

И затем отобрал у респектабельных господ министерские документы и препроводил пленников в Петропавловскую крепость, по пути несколько раз оградив их от самосуда разъяренных революционных толп, жаждавших крови.

Так свершил выпавшее ему историческое деяние боевой соратник Ленина, Троцкого, Зиновьева, Сталина и прочих вождей Владимир Антонов-Овсеенко.

«Лучший и талантливейший поэт советской эпохи» увековечил этот эпизод в одной из глав эпической поэмы «Хорошо»:

...И один из ворвавшихся,

пенснишки тронув,

объявил,

как о чем-то простом и несложном:

Я, председатель Реввоенкомитета Антонов,

Временное правительство

объявляю низложенным.

(Трибун революции допустил фактографическую ошибку: Владимир Александрович Антонов-Овсеенко был не председателем, а секретарем Военно-революционного комитета Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков). Но в то время должность секретаря в большевистских партийных органах нередко превышала председателя).

Еще два десятилетия после той ночи Антонов-Овсеенко со свойственной ему активностью служил пролетарской революции в тесном контакте с ее верховным лидером. Маяковский, воспевая его набег, не ведал, что ждет этого героя дальше. А ждало ужасное: с клеймом врага народа арестователь Временного правительства был расстрелян своими чекистами в 1939 году. Редакторы и цензоры дальнейших изданий произведений Маяковского, как полагалось в то время, убрали из поэмы строчки с упоминанием Антонова. Четверостишье вернули на законное место лишь 20 лет спустя, при Хрущеве, когда был развенчан Сталин, Антонов-Овсеенко и многие другие жертвы террора реабилитированы.

Вот какими боками поворачивается непредсказуемая История.

Скажите, пожалуйста, что за мысли возникли бы утех, кто знал про Антонова-Овсеенко и кто обратил внимание на женщину в валенках и с картонкой на груди в той московской электричке, если бы сказали: перед вами — дочь известного исторического деятеля?

А это была именно она. Семидесятисемилетняя Галина Владимировна, с той же двойной фамилией. Жила она тогда в Тульской области, в рабочем посел-

ке с названием Ленинский, в тесной квартирке на втором этаже кирпичного дома, заваленной книгами, газетами и рукописями. И когда ничтожная пенсия иссякала, а чаще — когда ее не выплачивали несколько месяцев, дочь всемирно знаменитого революционера отправлялась в Москву: там удобнее просить милостыню, меньше вероятность встретить знакомых.

У нескольких поколений советских людей утвердилось в сознании такое понятие, точнее — образ личности: пламенный революционер. Небогатые на выдумку редакторы и услужливые популяризаторы ставили два крылатых слова в бесчисленные заглавия статей, очерков и целых книжных серий, в шапки газетных и журнальных полос, стендов на выставках и в музейных экспозициях. С первых лет большевистской власти, все больше и больше пламенея, сросся этот образ с категорией общественный деятелей, которые сами себя до победы, то есть до взятия власти в октябре 1917, скромно и точно именовали профессиональными революционерами. Сие означало, что молодые люди эти ничем другим не занимались, помимо распространения революционных идей и подпольной организации групп и боевых дружин.

В ходе непрерывно острой, а наипаче обострившейся после захвата власти, внутрипартийной борьбы, образ пламенного революционера нередко сменялся на клеймо «ревизиониста», «ренегата», «предателя», «Иуды» и, в конце концов,— «врага народа». Такая участь постигла многих и многих, помогавших Ленину добыть власть.

Испытал эту долю и Антонов-Овсеенко.

И прошли еще десятилетия, наступили новые времена с их новыми песнями. Торопливые, скорые на выводы и расправы публицисты и обладатели научных степеней (большинство — из тех, кто рьяно пропагандировал «пламенных революционеров», а потом с не меньшим рвением разоблачал их) стали зачислять прежних героев в ранг экстремистов и террористов. Был большевиком, ленинцем или троцкистом? Стало быть, признавал верховенство насилия, значит, был жестоким, суровым, беспощадным.

Да, они были такими. Владимир Антонов-Овсеенко обладал еще и чрезвычайно взрывным характером. Непоколебимый и жесткий в стремлениях и делах, «знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть»: власть идеи. «Я в семнадцатилетнем возрасте порвал с родителями, ибо они были люди старых, царских взглядов, знать их больше не хотел. Связи по крови ничего не стоят, если нет иных»,— с гордостью вещал Владимир в одной личной записке.

Как четко укладывается это в извечные каноны подчинения человека идее! «Родственные отношения мало на него влияли,— писал Ренан в „Жизни Иисуса".— Родные не особенно любили его, и по временам он бывал с ними суров. Как все люди, исключительно занятые одной идеей, мало дорожил узами крови. Узы идеи — единственные, признаваемые подобными натурами. „Вот моя матерь и мои братья",— говорил Иисус, указывая на учеников».

Владимир Антонов-Овсеенко, с детства начитанный и по призванию публицист, возможно, знаком был с этими строками из некогда популярной книги. Не исключено, что они, в числе других, наряду с Коммунистическим манифестом и «Капиталом», оказали влияние на его убеждения.

Записка, из которой взяли мы приведенное высказывание, была адресована той самой его дочери Галине, о которой наш рассказ. Записка была составлена в начале тридцатых годов в ответ на просьбу девочки к отцу — сообщить ей, где ее мама.

А с этой женщиной Владимир Александрович разошелся так бескомпромиссно, что в той же записке сообщал дочери: «Я не знаю и не хочу знать адреса твоей матери. Это чуждый и вредный советской власти человек. Ты не права, Галя, когда пишешь: «А все же она мне мать». Не всякую мать можно добром поминать».

Среди самых сокровенных и трагических воспоминаний Галины Владимировны Антоновой-Овсеенко (несмотря на все жизненные передряги, она сохранила эту фамилию, которая уже сама по себе обрекала ее на остракизм в обществе, где ее отец был объявлен врагом народа) было такое. Галя, совсем еще маленькая, лет пяти-шести, гуляете няней по парку. Дело было в Чехословакии, в Праге, Антонов-Овсеенко с июня 1924 года работал там советским полпредом. Проходят няня с Галей под окнами их квартиры на вилле «Тереза» и слышат громкие взволнованные голоса отца и матери. Вдруг раздается звон стекла и что-то пролетает над самой головой девочки. Через минуту из двери выбегает мама, поднимает это «что-то» и осторожно разглаживает ладонью. Галя подпорхнула к матери и увидела в ее руках портрет человека с большой кудрявой шевелюрой темных волос и острой бородкой. Позже Галя поняла, что это был портрет Троцкого. Этот портрет в ярости выбросил из окна своей квартиры отец Гали. Это было в разгар борьбы Сталина со своим главным соперником.

Трагична судьба этой незаурядной женщины, Ружены Борисовны Дмитренко. Она вышла за Владимира Александровича по горячей взаимной любви, вынудила его, атеиста, на венчание в церкви, родила ему пятерых детей: трех дочек и двух сыновей. Первого сынишку, увидевшего свет в Париже, во время эмиграции, назвали в честь фамилии отца — Антоном. Вскоре мальчик умер. Затем была девочка — и тоже скончалась, грудной. В мае 1917, в Швейцарии, перед самым отъездом в Петроград, родила Ружена еще одну дочку. Веру. Второй сын — его также назвали Антоном — появился на свет 23 февраля 1920. Галина родилась полтора года спустя, 23 июля 1921.

Вот такая была семья. И она распалась. Ружена решительно разошлась с мужем сначала в оценках политических событий тех раскаленных лет, а потом и душевно. Ушла любовь. Или была подавлена.

Расхождения обострились еще в середине двадцатых годов, в той же Праге. Убежденный соратник Троцкого с 1914-15 годов, когда вместе с ним основал и редактировал в Париже революционные газеты «Голос» и «Наше слово», впоследствии разошелся Владимир Александрович во взглядах с автором теории перманентной революции. А Ружена оставалась стойкой последовательницей Льва Давидовича, любила семью его, дружила с женой. Чего тут было больше: политики или личных отношений — теперь уж едва ли кто установит, разве что автор возможного будущего исторического повествования.

— Дома постоянно вспыхивали скандалы,— вспоминала Галина Владимировна,— духовные узы между папой и мамой распались. Началось отчуждение. А оба были молоды. Папа полюбил другую женщину. Некоторые из его биографов в этом и видят причину распада семьи. Но я думаю, что та женщина, моложе папы на двадцать лет, его секретарша по службе, Софья Ивановна Левина, по мужу Тиханова, оказалась, скорее, следствием, чем причиной разрыва. Муж Софьи был советским торгпредом в одной из стран Европы. У них была маленькая дочь Валентина, несмотря на это, они разошлись. В 1936 году, перед отъездом папы на работу в Испанию, Софья оформила с ним брак, родила дочь. После ареста отца Софья попала в лагерь и там завершила свои дни. А Валентине удалось поступить в МГУ, она закончила его и стала искусствоведом, работала в журнале «Искусство», а сейчас — в московском «Мемориале».

Так завершилась любовь Ружены и Владимира. Мать увезла Галину сначала в Германию, устроила ее в пансионат, откуда потом дядя (брат матери) перевез девочку в Одессу.

— А вскоре мама пропала,— продолжала рассказ Галина Владимировна.— Позже я узнала, что она добивалась визы, чтобы уехать за границу, но советские власти разрешения не давали. Тогда она вышла в море с контрабандистами, чтобы пересечь границу. Контрабандистов поймали, и мама оказалась в тюрьме. А уже наступили суровые времена после убийства Кирова. Будучи в заключении, в тридцать шестом году, мама покончила с собой. Повесилась. Было это, как мне потом удалось выяснить, в Ханты-Мансийске.

В тридцать шестом году... Как уже было сказано, Владимир Александрович Антонов-Овсеенко трудился тогда генеральным консулом СССР в Барселоне. На родине оставалось четверо детей плюс падчерица.

Старшему, Владимиру, усыновленному в свое время Дзержинским, минуло тридцать. Это был сын от первого, не оформленного юридически, брака Антонова-Овсеенко с фельдшерицей Анной Михайловной, одной из двух сестер-бестужевок (учащихся известных Бестужевских курсов в Петербурге), революционеркой, впитавшей идеи эмансипации и свободолюбия. Дзержинский усыновил Владимира, когда родители оказались в заключении еще при царе.

С Владимиром Александровичем в его новой семье жили Софья Ивановна и Валентина, ее дочь.

Вера и Антон воспитывались тогда, в тридцать шестом году, в московском детдоме на Таганской площади. Назывался детдом модно и громко: пионерская коммуна «Спартак». Располагался в бывшем особняке графа Шереметьева. Галина не попала туда по «возрастному цензу», ее поместили в обычном рядовом детдоме.

Владимир Александрович раза два в году навещал младших детей. Вот к этому времени и относится записка, о которой мы упоминали.

У Гали в детдоме вскоре начались неприятности.

— Меня, не знавшую, что такое повышенный голос, наказывали и даже били за провинности. И я начала убегать из детдома. Меня ловили, наказывали, били, я снова убегала. Кончилось тем, что меня перевели в другой детдом, за сто с лишним километров от Москвы, под Каширу.

В это время старшей сестре Вере было уже девятнадцать, она училась на рабфаке и имела место в общежитии. Потом поступила в институт иностранных языков.

Антон был моложе Веры почти на три года. Окончив восемь классов, он сдал экстерном экзамен за десятилетку и тоже поступил в институт. От помощи отца, по словам Галины Александровны, отказался.

Галя тоже, вроде бы, начала «выходить в люди». Увлеклась общественной работой, писала и декламировала стихи, стала деткором «Пионерской правды». Окончив пять классов, поступила на рабфак.

В это время пришла телеграмма от отца — из города Рамень Белгородской области: «Срочно приезжай».

— Я бросила все и поехала. Пробыли мы с ним не долго. Он мало говорил, почти ничего не рассказывал. А кругом шли аресты, и я поняла, что отец ждет того же. Он приехал в Рамень к родственникам и одновременно для того, чтобы принять участие в торжествах, посвященных двадцатилетию штурма Зимнего. Когда мы с ним прощались, он прижал меня к себе и сказал: «Доченька, доченька, я верю, ты все поймешь!» Как только он вернулся в Москву, его арестовали.

Когда многое переживший человек в душевном смятении от происходящего начинает прозревать и обнаруживает, что узы идеи не единственные, он вспоминает о родстве по крови. Ведь, в сущности, пришел к этому даже и Христос. Вспомним его моление в Гефсиманском саду: «Отче, пронеси мимо чашу сию...»

Не станем вдаваться здесь в подробности гибели Антонова-Овсеенко, того, что предъявили ему на следствии. Теперь все это изучено и опубликовано. Под пытками он показал, будто еще в 1923 году, будучи начальником Политуправления Красной Армии, вместе с Троцким готовил вооруженное выступление против советской власти, а в тридцать шестом в Барселоне совместно с фашистским германским консулом (!?) и испанскими троцкистами вредил испанской республике. Вернувшись же в 1937 в СССР, будто бы готовил убийство руководителей партии и правительства. Такие обвинения были стандартны для высших партийных деятелей, обреченных сталинской диктатурой под нож.

На суде Владимир Александрович отказался от этих показаний и заявил, что следователь Шнейдеман (чекист не рядовой, а высокопоставленный: заместитель начальника 13 отделения 3-го отдела ГУБГ НКВД) вынудил его дать такие показания, применяя мучения. Но судьи не приняли заявления обвиняемого о пытках, ведь санкционировано это страшное беззаконие было самим вождем, ослушаться никто не смел. Пуля палача поставила последнюю точку в биографии пламенного революционера.

О чем думал он в свой предсмертный миг?

Когда размышляешь о той поразительной жестокости и неразборчивости в средствах, какими стоявшие у власти уничтожали зачисленных во враги народа своих вчерашних соратников, невольно задаешь вопрос: да была ли в этих чудовищах хоть капля человечности? Ведь сами побывали когда-то в лапах палачей — царских, сами изведали страдания за убеждения. И снова на память приходит мыслитель Ренан. В книге «Апостолы» он заметил: «Раз люди пролили свою кровь за дорогое им дело, им уже ничто не мешает проливать чужую кровь, лишь бы удержать за собой отвоеванное».

Восемнадцать лет спустя после несправедливого судилища Владимира Александровича реабилитировали. В решении суда было написано, что следователь Шнейдеман использовал «незаконные методы следствия», т. е. применял пытки.

— Когда я была на втором курсе рабфака,— продолжала свой рассказ его дочь,— меня уговаривали отказаться от отца. Собрали комсомольское собрание, убеждали: твой отец шпион, враг советской власти. «Не может он быть шпионом и врагом советской власти!»,— отвечала я. И меня исключили из комсомола, выгнали с рабфака.

Нашла Галина сестру в Москве, некоторое время жила у нее. Но характер, видно, достался обеим отцовский и материнский — поссорилась Галя с Верой и ушла.

— Иду по улице и плачу. Сквозь слезы увидела вывеску: «Отделение милиции». Зашла, рассказала все: что я дочь Антонова-Овсеенко, что поругалась с сестрой, жить негде. «Хорошо, разберемся»,— пообещали мне. И отвезли в Бутырки, в одну из самых страшных московских тюрем. Обращались со мной вначале вежливо. Но потребовали, чтобы отказалась от отца. «Тогда поможем. Окончишь десятилетку, поступишь в институт». А мне так хотелось учиться! Мне было шестнадцать лет! Сказали еще, что брат мой Антон тоже был здесь, он отказался от отца и его выпустили. Устроили мне даже встречу с Антоном. «Ну что за важность,— сказал он,— это же формальность чистая, откажись». Отказаться от отца!? Я — в рев! Пришел другой тюремщик, стал на меня кричать, подсовывал бумагу с отказом. Я разозлилась, порвала бумажонку и бросила ему в лицо.

Что последовало дальше, легко представить. В начале 1938 года Особое Совещание НКВД СССР вынесло девушке приговор: пять лет ИТЛ как социально опасному элементу (СОЭ).

Этими «соями» лагеря были забиты. Почти пятнадцать лет, до смерти Сталина, «исправляли опасную преступницу» — дочь Антонова-Овсеенко. Дважды продлевали срок.

Первый лагерь — в Чувашии.

— Там содержали малолетних и больных, в том числе венерических. Работа была тяжелая. Таскали кирпичи. До конца дня сил не хватало, падала. И тут пришел наряд на этап в другой лагерь. На Мариинской пересылке, в Новосибирской области, познакомилась с женой известного большевика, одного из соратников отца, тоже причисленного к врагам народа,— Евгенией Косиор. Она научила меня, как устроиться в КВЧ — культурно-воспитательную часть лагеря. Способности мои природные перли из меня лавиной. Декламировала стихи, многие знала наизусть.

Рукоделие от мамы унаследовала. Предложила я свои услуги концертной бригаде. Лагерное начальство концерты любило, и само забавлялось, и вольняшек забавляло, кое-что перепадало и зекам. Я читала «Смерть поэта» Лермонтова. И так старалась, с таким чувством и гневом бросала в зал: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!». А в зале на первых скамьях — лагерные начальники! Прямо с концерта меня упекли в карцер. Отсидела в холоде на воде и хлебе две недели.

В КВЧ Галину все-таки устроили, сделав соответствующее предупреждение. И она стала осторожнее, на рожон не лезла. Играла в лагерном театре. Очередной этап перебросил ее в другой лагерь. Опять общие работы. Тайга, лесоповал, непосильный труд на морозе по двенадцати часов.

В одном из лагпунктов на Печоре снова встретила брата. После окончания истфака он работал на выставке, но потом арестовали, осудили по 58-10 на восемь лет. В лагере ослабел, стал доходягой.

Родственников в один лагерь не направляли, было строжайше запрещено. Тут вышла ошибка, недоглядели. Ясно было, что оплошность исправят. Как помочь погибающему брату? Галина решила действовать напропалую, рискнуть: сообщила лагерному начальнику. И среди этих людей встречались сердобольные. Вместо того чтобы немедленно разлучить брата и сестру (хотя они и жили в разных лагпунктах, но в одном лаготделении), Антона положили в лазарет, подкрепить силы. А чтобы выдержать «порядок», Галину отправили подальше, на бухгалтерские курсы.

— В лагере я восемь лет оставалась девушкой. А потом встретила человека, который стал отцом моего ребенка. Я его уважала, он был честен передо мной, как мог — помогал, и в судьбе Антона принял участие. Мне было тогда двадцать четыре года, ребенку я радовалась. Но недолго длилось мое материнское счастье. Простудился сынишка и умер. Больше детей у меня не было. Отморозила женские органы, было несколько операций, но в конце концов стала инвалидом.

Бросала лагерная судьба Галину в самые безнадежные пропасти. Вплоть до печально известной 501-й стройки, где начальником был генерал Барабанов (вели зеки железную дорогу от Салехарда на Игарку). Освободили весной 1953-го — подпала под амнистию, объявленную по смерти Сталина. Но в Москву не пустили. Пришлось завербоваться на два года на одну из дальневосточных строек. Там и застал

ее XX съезд партии, на котором Хрущев разоблачил Сталина. В числе уничтоженных невинных назван был и Антонов-Овсеенко. Микоян публично сказал о нем доброе слово. Написала Галина Владимировна Анастасу и Ворошилову, назначенному Председателем Президиума Верховного Совета.

5 сентября 1956 года военная коллегия Верховного Суда СССР прекратила ее «дело» — «за отсутствием состава преступления». Разрешили возвратиться в Москву, дали путевку в санаторий в Нальчик. Несколько месяцев отогревалась там после пятнадцати морозных лагерных лет.

В Москве Галина получила скромную квартирку, окончила техникум связи. А когда на родине отца, в Чернигове, установили ему памятник, отправилась туда и организовала музей. Несколько лет работала там, многое сделала для восстановления памяти пламенных революционеров, рассказывала о них всем и каждому, особенно пристально школьникам и дошколятам, с которыми легко находила общий язык.

Но, как уже было сказано, судьба пламенных революционеров даже после смерти не отличалась стабильностью. Они то погружались в глубины презрения,™ возвышались, как герои. В сентябре 1982 года музей Антонова-Овсеенко в Чернигове ликвидировали. Новое клеймо обнаружили на его имени, точнее сказать, модифицировали старое. Теперь уже не называли его врагом народа, но доказывали, что он все-таки революционер не полноценный, потому что был троцкист и меньшевик. Отыскали в институте марксизма-ленинизма документы в подтверждение новой «вины». Чего же прославлять такого человека?

Ринулась Галина Владимировна в новую борьбу за честь отца. Но сделать ничего не смогла. «Система» оказалась сильнее. Покинула дочь пламенного революционера его родину, второй раз поменяла квартиру — и так оказалась в Тульской области. До выхода на пенсию по возрасту зарабатывала на жизнь физическим трудом. В остававшееся от работы время составляла книгу об отце.

— Многие хорошие люди принимали участие в моей судьбе: помогали Александр Николаевич Яковлев, Отто Лацис, Андрей Нуйкин.

Что же вынудило дочь Антонова-Овсеенко просить милостыню в электричках?

Пенсия у Галины Владимировны была тогда 326 рублей, почти вдвое меньше прожиточного минимума. Но разве у нее одной? Мало, что и говорить, но одинокой старой женщине при скромных потребностях на жизнь все-таки хватало. Однако большую часть пенсии тратила она на выписку и покупку газет, где время от времени появлялись публикации о ее отце. На ксерокопирование собственных воспоминании, которые продолжала и обогащала, на размножение своих стихов.

Странный человек? Да, конечно.

Но ведь если присмотреться, каждый из нас по-своему странен. По-разному.

28 декабря 1998 года Галина Владимировна приехала в «Мемориал» на ул. Бундурина в Туле, распутала шаль на голове, завязанную поверх шапки, отогрелась и попросила дать адрес Фонда Солженицына (просила раз, в начале декабря, я ей записал его, но — потеряла). И опять настаивала вернуть ей стихотворение «Старики не сорняки», которое, как она утверждала, передала несколько лет назад вместе с другими стихами. Я в архиве перелистал все ее материалы — стихотворения такого не нашел, и не помнил, чтобы она его дарила. «Ну, значит, когда отксеривала — там потеряли»,— согласилась Галина Владимировна и стала снова рассказывать, как Ф. Н. Чистякова в Фонде Солженицина подарила ей зеленый свитер, как 7 ноября московские телевизионщики приезжали к ней в поселок Ленинский и снимали ее, а потом показывали («телевизора у меня нет, я в магазине смотрела»). Вдруг застонала, заохала, стала хвататься за живот, корчиться. «Я в туалете таблетку проглотила и водой из крана запила. Ой, отравилась! Ой, что теперь будет?!» Наша бухгалтерша побежала в аптеку за лекарством. Еле-еле успокоили бедную.

— Вера лагеря избежала,— рассказывала Галина Владимировна в тот приезд в наш «Мемори-

ал».— Перед войной вышла замуж, мужа взяли на фронт, попал в плен.

Живы были тогда, в конце 1998 года, и старший сын Владимира Александровича — Владимир, и Антон, и падчерица Тиханова (работала искусствоведом в «Мемориале», была составителем сборника «Творчество и быт ГУЛАГа»).

Хотя и числилась Галина Владимировна членом тульского «Мемориала», участия в его деятельности не принимала. Время от времени члены правления навещали ее в квартире заводского поселка Ленинский.

В начале августа 2001 года мы с членом правления Сергеем Владимировичем Пети беседовали с Галиной Владимировной больше часа. Впечатление было удручающее. Комната вся была забита газетами и ксерокопиями газетных и журнальных статей. Груды их лежали на подоконнике, на кровати, на стульях, на столе в комнатке и на кухне, валялись на полу. Мы убеждали хозяйку: не дай бог, упадет искорка — вспыхнет все, не сможете выбраться из пожара. Но Галина Владимировна махнула рукой: «Не беспокойтесь!»

Тем не менее, мы заехали в администрацию Ленинского района и попросили обратить внимание на жизнь дочери Антонова-Овсеенко. На следующий день отправили Галине Владимировне такое письмо:

«Уважаемая Галина Владимировна! Вчера после нашей встречи мы беседовали с заместительницей главы Ленинской районной администрации Г. Г. Фоминой о том, как Вам помочь. Галина Григорьевна обещала навестить Вас, выслушать Ваши пожелания и помочь в их выполнении.

Со своей стороны, правление «Мемориала» может предложить Вам помощь в разборке и приведении в порядок Вашего архива. Для этого мы могли бы в назначенный Вами день командировать к Вам одного из членов правления (женщину), чтобы по Вашим указаниям разобрать и уложить документы. Ждем ответа. Доброго Вам здоровья!»

Ответа не получили. Телефона у Галины Владимировны не было, по почте она ничего не послала.

25 июля 2005 г. ей исполнилось 84 года. Мы решили навестить ее. 10 августа вместе с членом правления Павлом Владимировичем Понариным отправились в поселок Ленинского горно-химического завода, где жила Галина Владимировна. Вот и трехэтажный кирпичный дом № 8 по улице Гагарина. На скамейке у последнего подъезда сидит несколько старушек. «Галина Владимировна? Она умерла еще год назад. Задохнулась в пожаре в своей квартире».

Соседка из квартиры 39 на втором этаже, Галина Захаровна Яковлева, рассказала, как все получилось. Ночью на 19 июня 2004 года она проснулась от резкого запаха дыма. Открыв дверь, увидела, что дым валит из-под двери соседней квартиры № 40, где жила Антонова-Овсеенко. На звонок ответа не последовало. Соседи взломали дверь и обнаружили, что в комнате полыхает пламя, а хозяйка лежит мертвая у двери: видимо, пыталась открыть, но не хватило сил.

Старушка из соседнего подъезда Галина Семеновна Мартынова добавила к этому рассказу:

— Похоронили мы ее на новом кладбище. Мы ее уважали. Знали, что это за женщина, какая у нее судьба. В ее квартире сейчас Наташа Борзова живет, по мужу — Часова. Галина Владимировна прописала ее с условием, чтобы она за ней ухаживала.

Галина Семеновна передала нам оставленную ей Галиной Владимировной папку с несколькими бумажками: письмом журналиста Алексея Петренко из московского «Советского воина», письмом Ф. Н. Чистяковой из Солженицынского Фонда, фотографией Галины Владимировны с пионерами, московской газетой «Деловой вторник» за 5 апреля 2001 с очерком о Галине Владимировне.

Мы отправились на кладбище, что возле поселка Барсуки. Заведующая кладбищем Нина Федоровна провела нас к могиле Галины Владимировны. В железной черной оградке возле холмика — стальной обелиск с портретом покойной.

— С нашей помощью ограду и обелиск поставили Наташа Борзова с мужем. А кладбище нам помогают поддерживать три бомжа, они у нас тут в будке и живут.

Так завершился жизненный путь одной из дочерей пламенного революционера Антонова-Овсеенко. Как и он сам, как и другие его родственники, Галина Владимировна испила до дна горькую чашу, уготованную судьбой.

Сергей Норильский