НОМЕР 2М-809

Передо мной зачетная книжка узника исправительно-трудового лагеря «Ж» Воркутлага, автора памятника Чекистам, архитектора ф. М. Коимшиди. На обложке надпись: «Действительно в пределах лагеря» и номер заключенного «2М-809». А в одной из граф: «процент выполнения работ в первом квартале 1953 года», оценка «отлично». Здесь же запись: «Конец нового срока — 12 августа 1967 года». За отличную работу срок скостили на год.

— Меня освободили через год, 27 марта пятьдесят четвертого года, — уточняет Феофилакт Мильтиадович, — за неподтверждением улик, а главное, после моего письма в Комитет партийного контроля. А срок — 20 лет каторги — я «заслужил», сам того не ведая, за «побег с места поселения». Указ 1948 года, подписанный Молотовым, оказывается, карал тех греков, кто уклонился от «выселения из Крыма». Была осуществлена такая необоснованная дикая акция, в которую попали крымские греки и даже армяне. А чем она была вызвана, недоумеваю до сих пор. Так что сидеть бы мне до декабря 1968 года...

С архитектором Ф. М. Коимшиди я знаком не первый год, но то, что он, автор известного в Волгограде памятника Чекистам, был осужден в 1948 году на 20 лет каторги, узнал случайно на вечере-концерте, проходившем во Дворце пионеров и школьников, где шел сбор средств на сооружение памятника жертвам сталинских репрессий.

Феофилакт Мильтиадович долго уходил от разговора, мол, зачем ворошить прошлое, но все же я его уговорил. В его уютной квартире на улице Пушкина слушаю его рассказ о пережитом и никак не могу поверить, что такое было возможно в конце сороковых годов.

— В декабре 1948 года, — вспоминает Ф. М. Коимшиди, — меня неожиданно вызвали в областное управление внутренних дел (тогда оно располагалось на Баррикадной) «для разговора», я еще подумал, нельзя ли было отложить его до утра, но голос в трубке настаивал. В недоумении я отправился в путь, по дороге размышляя, чем же вызван этот полуночный звонок.

Следователь учинил мне допрос: фамилия, имя, отчество, где родился, национальность, был ли я в Крыму. Еще больше недоумевая, я ответил, что в Крыму был несколько раз, что в Ялте живет моя мать, а отца репрессировали в 37-м.

— Я вас задерживаю, — перебил меня следователь.

За что? Всего год назад в этом же управлении генерал Ганин вручал мне первую премию за памятник, долго жал руку. Что я мог такое натворить, да еще в Крыму, хотя с сорок четвертого года жил в Сталинграде.

— Это недоразумение, — наконец выдавил я, до того этот допрос казался нелепым. — Я прошу вас связать меня с генералом Бирюковым.

Следователь вышел, но тут же вернулся.

— Генерала нет. Мне приказано вас задержать.

Бирюкова в ту ночь в управлении действительно не было. Это я узнал много позже. Он даже хлопотал за меня, но его одернули: «Хотите лишиться погон? Его осудила Москва».

Через 3 месяца меня заставили подписать обвинительное заключение, которое следователь зачитал. «За побег с места поселения присутствием Особого совещания МВД СССР Коимшиди Феофилакт Мильтиадович приговаривается к 20 годам каторжных работ». Оказывается, я не выполнил Указ 1948 года, о котором впервые услышал в этом кабинете...

Его, автора памятника Чекистам, везли через всю Россию в зарешеченном вагоне для заключенных те, для кого он, не досыпая ночей, так старался — памятник Чекистам одобрили даже в Москве.

Под стук колес 33-летний архитектор думал тяжкую думу: «Чем и кому помешали греки в Крыму?» Он родился в 1914 году в городе Карее, который после первой мировой войны отошел к Турции. Семья Мильтиада Коимшиди, грека по национальности, вместе с другими соплеменниками бежала в глубь страны. Пристанище нашли на медных рудниках в рабочем поселке Алаверди. В 1932 году в связи с обострением болезни мамы, по совету врачей, семья переселилась в Ялту. Молодой Феофилакт в это время учился в Москве в топографическом техникуме, а с 1933 в Ленинграде, в Академии художеств.

В Воркуту его привезли в конце 1948 года. Она встретила осужденного диким холодом. А когда везли в лагерь, мороз еще больше усилился.

— Представляете, плюнешь в ладонь, а вместо слюны там льдинка, — вспоминает собеседник. — Наш лагерь располагался на территории угольной шахты. Вокруг сторожевые вышки, ряды колючей проволоки. И насколько хватает глаз — ледяная пустыня. Где-то там, за горизонтом, другие лагеря, другие шахты, и вся эта таинственная страна носила название Воркутлаг.

Его заставили по пояс обрезать пальто и пришить на спине пальто, на колене и на козырьке шапки номер 2М-809.

«Поселили меня в общем бараке, надзиратель показал место на двухэтажных нарах. Строго предупредил, чего делать нельзя. Здесь, в бараке, я наконец-то отогрелся. Смотрю, два старика драют в проходе полы. Один другому говорит: «А вы знаете, профессор, Спиноза был прав...» Точно не помню, но, кажется, один из них участвовал в разработке плана ГОЭЛРО».

Так началась его каторжная жизнь. Утром подъем, построение, вывод на работы. Довелось архитектору с дипломом Академии художеств разгружать не один десяток вагонов с лесом. Он шел на крепежные стояки для шахт. Лагерное начальство, узнав его специальность, направило в шахтоуправление, где Коимшиди прикрепили к группе маркшейдеров.

Но так как его переводили из одного лагеря в другой, то до выяснения гражданской специальности его бросали на общие работы, на погрузку.

— Как жилось? — переспрашивает Феофилакт Мильтиадович. — Как на каторге. Да, порядки были жестокие, но будь они помягче, я бы не выдержал. Жесткий режим отвлекал от тяжких дум. Намотаешься на разгрузке, спишь, как лошадь. Думал ли тогда о побеге? Конечно, нет. Потому что было бесполезно. Мороз за сорок, кругом тайга, а там, как грибы, шахты и лагеря. Однажды, выходя на работу, мы увидели у

ворот трупы. Тех, кто бежал, вернули, расстреляли у самых ворот и долго не убирали. В назидание нам...

Очень тяжело было вначале. Потом стал привыкать, но привыкнуть совсем не смог. Каждую ночь во сне я был на воле, с женой, детьми, любимой работой. А просыпался, и все уходило. Лишь в шахте мы не слышали ругань надзирателя. Его ненавидели все: и каторжане, и остальные заключенные — воры в законе. Лагерь делился на две половины, пересекать которые строго запрещалось. Кого только не было среди нас, каторжан: инженеры, врачи, учителя, поэты, философы. Всех смела в одну кучу окаянная бериевская метла. Многих осудили безвинно.

Так шли годы. Много раз я писал в Москву — Сталину, Молотову, Калинину, Ворошилову. Точно текст своих писем не помню, но приблизительно так: «Могу перечислить весь Уголовный кодекс, я не совершил ни одного преступления. За что я сижу? У меня больная мать, двое детей. Что ждет их?..»

Приходили ответы, отпечатанные на бланках типографским способом: «Нет оснований для пересмотра. Отказать... Оставить в силе...»

В долгие бессонные ночи Коимшиди вспоминал свою жизнь. Академию художеств. Ему страшно повезло, поступил в нее сразу. Шесть лет учебы тогда казались ему сказкой. Студента сразу приметили преподаватели, а учился он отлично. Много лучших его работ было отобрано в музей студенческих работ при Академии, а три из них попали в альбом, который отправили Сталину. Курсовой проект киноклуба для северных районов, разработанный Коимшиди, получил вторую премию на конкурсе типовых проектов.

Вспомнил он, глядя в окно на сполохи северного сияния, как после окончания Академии окунулся в творческую жизнь. Первыми большими работами стали проект строительства корпуса столовой санатория РККА в Гурзуфе и костровая площадка в пионерлагере Артек.

— В сентябре 1941 года, когда я уже работал в Новороссийском отделении Краснодарского краевого проектного треста,— продолжал рассказ Ф. М. Коимшиди,— меня призвали в армию. Нас, новобранцев, погрузили в эшелон. В городе Лубны велели разгружаться и идти в райцентр Яблоновку пешим строем. По прибытии туда мы узнали, что город Лубны уже занят немцами, которые с боями продвигаются на восток, а мы все, не переходя линии фронта, не будучи обмундированы и не получив оружия, оказались на оккупированной территории. Не зная, удалось ли моей жене с сыном эвакуироваться из Крыма, куда они выехали на лето, я направился в Ялту. Здесь и застал семью. В оккупированной Ялте, для того чтобы меня не вывезли на работу в Германию

устроился работать в школе преподавателем уроков рисования и черчения.

После освобождения Ялты я написал письмо в Краснодар и получил ответ, что мне необходимо прибыть в Краснодар, на место прежней службы.

Не успел я выехать, как из Ялты стали переселять греков и армян. Лично нас никто официально не предупреждал, что мы подлежим переселению. Но квартировавший у нас офицер предложил нам пойти в пересыльный пункт. Там нас в списках не оказалось, и поэтому в пути следования нас не кормили. Прибыв в Черниковск под Уфой, имея на руках приглашение в Краснодар и не дожидаясь, пока меня внесут в списки и определят на работу, я выехал в Краснодар. В Краснодаре 20 ноября 1944 года меня приняли на работу в «Краскрайпроект», где я успел сделать фасады к проекту здания крайисполкома. В декабре 1944 года я вновь был мобилизован Краснодарским горвоенкоматом и направлен в Сталинград, где прошел проверку. Меня оставили, как архитектора, для восстановления города. В это время Сталинград был единственным городом, который имел право на восстановление в период войны.

Здесь Коимшиди немало сделал, чтобы город поднялся из руин. А в 1946 году областное управление внутренних дел объявило конкурс на проект памятника воинам 10-й дивизии войск НКВД.

— Из 43 представленных проектов мой проект получил первую премию. На исполнение фигуры я пригласил своих друзей, студентов скульптурного факультета Академии художеств М. К. Аникушина, В. Г. Стамова и Г. В. Косова. Они отнеслись к работе очень серьезно и кроме заказанной фигуры бойца сделали еще и свои варианты, которые были отвергнуты, как не соответствующие общей идее памятника, и далее выполнили работу уже по моим эскизам. 28 декабря 1947 года памятник Чекистам был открыт, а спустя год, 22 декабря 1948 года, я был арестован.

В Воркуте Ф. Коимшиди, чтобы как-то сохранить себя, выкраивал время для того, чтобы делать какие-то архитектурные эскизы и реальные работы. Эскиз проекта фонтана «Покорение севера человеком» перед зданием управления шахты № 26 был одобрен руководством, и Коимшиди осуществил его в натуре. Струи в нем били в виде 5-конечной звезды. В центре, на глыбе, стояли фигуры шахтера, строителя, инженера, а внизу их окружали медведи — дань северной экзотике. Одного из них изобразил воющим. Таким представил он себя.

— Не знаю, сохранился ли этот фонтан. Скорее всего, нет. Но тогда секретарь парткома пожал мне, каторжанину, руку. «Я знаю вашу историю, думаю, вас освободят», — сказал он мне.

И правда, через некоторое время меня освободили. После моего письма в КПК. Ждал ответа через месяц, а он пришел через две недели. В Воркуте мне вручили справку. Вот она, сохранил на память.

«Справка выдана гражданину Коимшиди Феофилакту Мильтиадовичу, 1914 года рождения, уроженцу города Каре (Турция), гражданство — СССР, национальность — грек, в том, что он с 22 декабря 1948 года содержался в ИТЛ «Ж» и 22 марта 1954 года освобожден за прекращением дела в порядке ст. 4, п. 5 УПК РСФСР. Начальник исправительно-трудового лагеря «Ж» (Воркута) Прокопьев».

— Можете ехать, — сказал мне начальник.

А куда ехать, когда за окном пурга, не видно ни зги. Довели меня до ворот, и тут я заплакал...

Мой собеседник умолк на минуту, заново переживая события более чем тридцатилетней давности.

— До управления добраться мне все-таки помогли. Там дали билет до Уфы, так я просил. Но потом захотелось ненадолго вернуться в Сталинград, чтобы доказать, что осудили меня безвинно. Приехал сюда и остался. Работал в облпроекте, потом в институте «Волгоградгражданпроект». А перед пенсией перешел во ВНИИТМАШ руководителем отдела промышленной эстетики.

Долго мне еще помнился рассказ этого необыкновенного человека, которого не сломила каторга, который считает, что Родина во всем этом не виновата. Сказал мне Феофилакт Мильтиадович, что сейчас он работает над проектом памятника жертвам политических репрессий. В предлагаемой им композиции каждый посетитель, каких бы взглядов он не придерживался, вникая в детали низко склонит голову.

Через два дня после нашей встречи Феофилакт Мильтиадович получил из МВД УССР от начальника отдела УВД Крымской области А. Быховца сообщение о том, что сведениями о выселении меня и моей семьи из Крыма в 1944 году они не располагают.

Так значит действительно Коимшиди в списках не было. Тогда за что он был осужден на 20 лет каторжных работ?!

И где сейчас этот Майзель, который первым в Волгограде завел это «дело»?