Глава I

КВЖД-инцы РАЗБУДИЛИ ДРЕМАВШИЙ КРАЙ.

ФРАГМЕНТЫ ИСТОРИИ

Начало 90-х годов XIX века было сложным в истории русского Дальнего Востока и Маньчжурии. Именно в это время здесь происходили крупные военные и политические события, оказавшие огромное влияние на всю дальнейшую судьбу этих регионов. Трудное дело постройки Транссибирской железнодорожной магистрали быстро продвигалось вперед. На отдельных участках от Челябинска до Владивостока железная дорога уже действовала. Через Байкал железнодорожное сообщение осуществ-

лялось на паромах, а зимой поезда шли по озерному льду. К востоку от Байкала поезда доходили только до Сретенска, отсюда грузы следовали водным путем до Хабаровска, а затем по Уссурийской железной дороге (ее строительство было закончено в 1897 году) до Владивостока. Речной путь изобиловал серьезными изъянами: Шилка и Амур на полгода замерзали, и тогда сообщение шло по санным дорогам, проложенным вдоль берегов. Это был сложный и дорогостоящий путь. А иначе на наш Дальний Восток нельзя было в то время попасть. Тогда среди предпринимателей и передовых администраторов возникла идея ускорить сооружение Транссиба, пройдя более коротким путем через территорию Китая, а затем уже достраивать Амурскую железную дорогу. Одним из поборников этого был Сергей Юльевич Витте (1849-1915), в течение 11 лет (1892-1903) министр финансов Российской империи, позднее - председатель Совета министров. Он ревностно поддерживал строительство Великого Сибирского железнодорожного пути и идею прохождения его промежуточного звена (КВЖД) через территорию Маньчжурии. Постройка этой дороги рассматривалась как выгодное для интересов русского и китайского народов коммерческое предприятие, направленное на укрепление дружественных отношений и заключение союза с Китаем. Одновременно стремились к достижению политического соглашения с Японией путем уступок ей в Корее. Главной задачей С.Ю.Витте считал экономическое освоение Россией Дальнего Востока. Эти цели Витте реализовал путем заключения в 1896 году с Китаем договора и контракта на постройку КВЖД

Начиная с 1895 года китайское правительство изучало вопрос о строительстве Россией железной дороги в Маньчжурии. Представитель Пекинского правительства Ли Хунчжан, приезжавший на коронацию императора Николая II, подписал 22 мая (3 июня н.ст.) 1896 года договор о союзе и о постройке КВЖД, очень быстро ратифицированный правительством Китая. Концессия на строительство дороги давалась не российскому правительству, а Русско-Китайскому банку (позднее он стал называться Русско-Азиатским банком), который создал для этой цели

акционерное общество, получившее название «Общество КВЖД».

Срок концессии устанавливался в 80 лет, считая со дня начала эксплуатации железной дороги. Акционерами могли быть только подданные России и Китая. Через 80 лет дорога со всем принадлежащим ей имуществом переходила бесплатно в собственность правительства Китайской империи.

Российское правительство взяло на себя обязательство гарантировать Обществу КВЖД покрытие всех его расходов как по эксплуатации дороги, так и по платежам, обязательным по облигациям. В действительности строителем дороги была Россия, а хозяином дороги - российское правительство. Расходы по постройке КВЖД составили почти 500 млн. золотых рублей. Председатель правления Общества КВЖД назначался правительством Китая, а содержание получал от Общества. Управляющий дороги назначался правительством России.

Наш современник, известный российский китаевед, родившийся в полосе отчуждения КВЖД, доктор исторических наук Георгий Васильевич Мелихов, действительный член Международной академии информатизации, используя воспоминания железнодорожников-первостроителей и на широкой документальной основе дал в своем исследовании анализ значения постройки КВЖД для каждой из сторон и для развития отношений между Россией и Китаем^¹.

Кратко они сводятся к следующему:

Помимо основного экономического преимущества - спрямление и сокращение общей протяженности - проведение дальневосточного участка Сибирского пути через Маньчжурию предусматривало для России возможность важных экономических целей, таких как:

1. Решить основную проблему - установить сплошной рельсовый путь между Европейской частью России и Дальним Востоком, осуществить скорейшую перевозку товаров и продукции в обоих направлениях, расширить рынок сбыта российских промышленных товаров.

2. Сократить расходы по постройке за счет сооружения более короткой дороги, большей дешевизны в Маньчжурии основных строительных материалов и дешевизны здесь рабочих рук.

3. Обеспечить скорейшую самоокупаемость дороги, так как КВЖД сразу же получала местные грузы и пассажиров, на что никак не могла рассчитывать Амурская ж.д., которая прошла бы по незаселенной местности.

4. Расширить торговый обмен с Китаем, усилить влияние российского капитала на прилегающие к КВЖД провинции Северо-Восточного и Северного Китая.

5. Способствовать развитию переселенческого дела, фабрично-заводской промышленности и сельского хозяйства прежде всего на русском Дальнем Востоке, а также в соседней Маньчжурии.

6. Значительно улучшить снабжение зернопродуктами русского Приамурского края и Приморья. Прохождение дороги по Центральной Маньчжурии, производящей, как было хорошо известно, хлеб в избытке, пре доставляло хорошие возможности для его экспорта на русский Дальний Восток.

7. Обеспечить, таким образом, благодаря перечисленным факторам, прибыльность дороги, окупив в течение концессионного срока все рас ходы по ее постройке, увеличив общую доходность Транссибирской магистрали.

8. Наконец, «маньчжурский вариант» не исключал сооружения и Амурской железной дороги (она была достроена в 1915 году). Владивосток оказывался связанным с Европейской частью России двумя железнодорожными путями - КВЖД и Амурской ж.д. - что давало существенные преимущества.

Помимо экономических соображений, весомыми были политические и стратегические цели строительства дороги через Маньчжурию:

1. Стремление возможно скорее сомкнуть Транссибирскую магистраль по кратчайшему расстоянию. В этом в значительной степени заключалась суть дела при сложившихся на Дальнем Востоке внешнеполитических условиях, когда после японо-китайской войны 1894-1895 гг., Россия не могла медлить.

2. Правительство России видело в строительстве КВЖД возможность значительно укрепить русский Дальний Восток и общие позиции России на Тихом океане.

3. Наконец, с постройкой КВЖД было связано стремление правительства найти для России на Дальнем Востоке выход к незамерзающему порту на китайской или корейской территории.

Вместе с тем «маньчжурский вариант» имел ряд недостатков. Такой важнейший для России транзитный железнодорожный путь должен был пройти по территории другого государства, то есть был бы в значительной мере подвержен воздействию любого политического осложнения в этом регионе. Российский капитал вкладывался прежде всего в развитие чужой территории, в то время как задача хозяйственного и экономического развития (даже равномерного заселения) русского Дальнего Востока значительно замедлялась. Первоклассная железнодорожная артерия с целой системой обслуживания ее транспортных путей (в том числе и водных) создавалась на русские капиталы в Маньчжурии, а не на русском Дальнем Востоке.

Начало постройки. С согласия китайского правительства в 1895 году были проведены изыскания, и уже 16 августа 1897 года началось строительство КВЖД. Главным инженером строительства был назначен инженер путей сообщения Александр Иосифович Югович (1842-1925), заместителем - тоже инженер путей сообщения Сергей Владимирович Игнациус (1860-1906). Охраняли дорогу российские войска. В полосе отчуждения устанавливалось местное самоуправление с российской администрацией.

Русский персонал на строительстве КВЖД составлял около пяти тысяч человек. Это были инженеры, техники, служащие, квалифицированные рабочие. Но уже в 1899 г. в одном только городе Харбине, возникшем на месте деревни, как центр КВЖД, и где сходились три линии - западная, восточная и южная - насчитывалось около 14 тысяч выходцев из Российской империи, причем представителей 28 национальностей - русских, поляков, евреев, армян, грузин и др. К началу первой мировой войны в Харбине было свыше 43500 человек русского населения. А в 20-х годах российская колония здесь достигла 70 тысяч и продолжала расти.

На постройку КВЖД стали приезжать десятки тысяч законтрактованных китайских рабочих из провинций Северного и Восточного Китая.

Всего на постройке КВЖД работало до 200 тысяч человек всех национальностей. Была создана прочная основа взаимной дружбы и сотрудничества, которые были характерны для всего последующего длительного периода эксплуатации дороги и жизни русской колонии в Маньчжурии в китайском окружении.

Дорога вступила в строй. Период строительства КВЖД совпал с восстанием «ихэтуаней» (так наз. «боксерское восстание») в Китае, коснувшемся и полосы отчуждения КВЖД, затормозив на некоторое время работы. Но напряженность была быстро устранена и 1 июня 1903 года КВЖД вступила в регулярную эксплуатацию. Сменилась и администрация. Управляющим КВЖД был назначен опытный железнодорожник полковник, позднее генерал, Дмитрий Леонидович Хорват (25.07.1859 г., Кременчуг -16.05.1937 г., Пекин). Он проработал в этой должности около 16 лет, обеспечив нормальное функционирование громадного предприятия. Многие строители остались на эксплуатации дороги.

Дорога успешно преодолела огромные трудности, с которыми столкнулась в период русско-японской войны 1904-1905 гг. После войны КВЖД неуклонно наращивала объем грузовых и пассажирских перевозок, повышала рентабельность и доходность, успешно работала по снабжению воюющей России в годы первой мировой войны, стала в этот период высокорентабельной. В полосе отчуждения КВЖД возникли новые города: Харбин, где размещалось правление Общества КВЖД и управление дороги, Маньчжурия, Дальний (по-японски Дайрен, по-китайски Далянь).

После русско-японской войны 1904-1905 гг. южная ветка КВЖД от ст. Куанченцзы (рядом с г.Чанчунь) перешла под управление Японии и стала именоваться Южно-Маньчжурской железной дорогой (ЮМЖД). В 1945 г. ЮМЖД вновь была объединена с КВЖД, по соглашению с правительством Чан Кайши, и стала управляться на паритетных началах СССР и Китаем, под общим названием Китайская Чаньчуньская железная дорога, а в 1952 году подарена КНР и переименована в Харбинскую железную дорогу.

Управление дорогой на паритетных началах. После Октябрьского переворота Русско-Азиатский банк предъявил свои права на управление дорогой. Вместо Д. Л. Хорвата управляющим стал в 1921-1924 гг. Борис Васильевич Остроумов. Охранять дорогу стали китайские войска, и в полосе отчуждения теперь вводилась китайская администрация.

В 1920 году Управлением железной дороги был открыт Русско-Китайский техникум, вскоре ставший Харбинским политехническим институтом, существующим до сих пор и являющимся сейчас китайским вузом, продолжающим выпускать инженеров по многим специальностям (но обучает их уже не на русском, а на китайском языке).

С1924 года, по соглашению правительств СССР и Китая, КВЖД стала коммерческим совместным предприятием и управлялась на паритетных началах двумя странами. Управляющим стал назначенный правительством СССР Алексей Николаевич Иванов. В 1926 году его сменил А.Е.Емшанов, занимавший должность управляющего до 1930 года, когда управляющим был назначен Ю.В.Рудый, проработавший до продажи дороги.

Политические события последовательно осложняли атмосферу деловитости. В 1929 году на КВЖД возник конфликт по вине правивших в

Особом районе восточных провинций Китая (так стала называться Маньчжурия) гоминдановских властей. Возглавляемое Чжан Сюэляном правительство находилось в Мукдене. Оно организовало нападение на КВЖД и генеральное консульство СССР в Харбине. Конфликт сопровождался арестами многих советских граждан - железнодорожников и интернированием их в концлагере «Сумбей» под Харбином.

«Статус кво» восстановила советская дальневосточная армия под командованием В.К.Блюхера, вступившая в полосу отчуждения КВЖД, после чего 27 декабря 1929 года был подписан Хабаровский протокол, восстанавливавший на дороге положение о паритетном управлении, существовавшее до конфликта. Восстанавливалась и деятельность консульств СССР в Китае, и мирное положение на границе.

Обстановка становится неделовой. В 1931 году Маньчжурия была оккупирована японскими войсками и политическое положение в крае изменилось. Мы стали жителями уже не Китая, а марионеточного государства Маньчжоу-го - «Маньчжурской империи» с императором Пу-И на троне. Пу-И принадлежал к императорской маньчжурской династии, правившей Китаем с 1644 по 1911 гг., в малолетнем возрасте вступил на китайский престол и был свергнут в 1911 г. в результате Синьхайской революции, после чего жил на иностранной концессии в Тяньцзине и не занимался политикой. После оккупации Маньчжурии японцы похитили его и насильно «возвели» на престол созданного ими государства Маньчжоу-го.

Японская Квантунская армия, дислоцированная в Маньчжурии и Корее, создала напряженное положение на советско-маньчжурской границе, приводившее к частым вооруженным столкновениям на различных участках, а иногда и к крупным конфликтам. Стало невозможным нормально эксплуатировать совместное коммерческое предприятие, каковым являлась КВЖД. Например, в 1932 году река Сунгари вышла из берегов и затопила прилегающую к реке часть Харбина. Японские газеты обвиняли администрацию КВЖД, считая, что не власти Маньчжоу-го, а руководство дороги должно было провести мероприятия по предотвращению наводнения. Или в 1934 году японцы организовали в Харбине многолюдную демонстрацию населения против «высоких тарифов на КВЖД», в ходе которой сожгли макет управляющего дороги Юлия Викентьевича Рудого. Манифестация была, действительно, многолюдной, но основная масса демонстрантов из числа русских и китайцев на самом деле не имела даже понятия, что такое тарифы и действительно ли они высокие.

Обстановка всё более накалялась. Японцы стали строить параллельно КВЖД свои стратегические железные дороги, отвлекая часть грузов. «Активизировались» хунхузы и другие бандитствующие элементы разных национальностей. Состоятельных людей или членов их семей похищали, требуя крупный выкуп, иногда убивали. В населенных русскими районах Харбина была создана за счет населения вооруженная нештатная самоохрана в помощь полиции, неспособной контролировать ситуацию.

Продажа дороги и оперативный приказ Ежова. При таком положении в крае советское правительство вынуждено было продать свои права на совместное управление дорогой маньчжоуговской стороне практически за бесценок, а советские железнодорожники в большинстве своем выехали в Советский Союз, где, как известно, подверглись репрессиям, большей частью необоснованным. По данным секретного в те годы оперативного приказа №00593 наркома Ежова были репрессированы не менее 25 тысяч бывших железнодорожников-кавэжэдинцев.

Впервые этот приказ был опубликован после рассекречивания в московской газете «Мемориал-Аспект» № 1(3), 1993 г., затем его перепечатали сначала бюллетень «На сопках Маньчжурии», орган ассоциации «Харбин» в Новосибирске, затем журнал «Карта» в Рязани. Пересказать текст приказа невозможно - в нем всё определено точнейшим образом - его надо читать полностью.

Вот полный текст приказа наркома внутренних дел Ежова, решивший судьбы многих тысяч эвакуировавшихся в Союз железнодорожников.

Оперативный приказ

Народного Комиссара внутренних дел Союза ССР

г. Москва, 20 сентября 1937 г., № 00593

Органами НКВД учтено до 25000 человек, так называемых «харбинцев» (бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Маньчжоу-го), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т.п. В подавляющем большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протя-

жении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионно-шпионскую деятельность до 4500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев.

Рассылая при настоящем приказе закрытое письмо о террористической, диверсионной и шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев, в целях разгрома насажденных на транспорте и в промышленности СССР шпионских кадров из харбинцев

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. С 1 -го октября 1937 года приступить к широкой операции по ликвидации диверсионно-шпионских и террористических кадров харбинцев на транспорте и в промышленности.

2. Аресту подлежат все харбинцы:

а) изобличенные и подозреваемые в террористической, диверсионной, шпионской и вредительской деятельности;

б) бывшие белые, реэмигранты, как эмигрировавшие в годы гражданской войны, так и военнослужащие разных белых формирований;

в) бывшие члены антисоветских политических партий (эсеры, меньшевики и др.);

г) участники троцкистских и правых формирований, а также все харбинцы, связанные с деятельностью этих антисоветских формирований;

д) участники разных эмигрантских фашистских организаций («Российский общевоинский союз», «Союз казачьих станиц», «Союз мушкетеров», «Желтый Союз», «Черное кольцо», «Христианский союз молодых людей», «Русское студенческое общество», «Братство русской правды», «Трудовая крестьянская партия» и т.п.);

е) служившие в китайской полиции и войсках как до захвата Маньчжурии японцами, так и после образования Маньчжоу-го;

ж) служившие в иностранных фирмах, прежде всего японских, а так же белогвардейских (фирма Чурина и др.);

з) окончившие в Харбине известные курсы «Интернационал», «Славия», «Прага»;

и) владельцы и совладельцы различных предприятий в Харбине (рестораны, гостиницы, гаражи и проч.);

к) нелегально въехавшие в СССР без установленных по закону советских документов;

л) принявшие китайское подданство, а затем переходившие в советское гражданство;

м) бывшие контрабандисты, уголовники, торговцы опиумом, морфием и т.п.;

н) участники контрреволюционных сектантских группировок.

3. Аресты произвести в две очереди:

а) в первую очередь арестовать всех харбинцев, работающих в НКВД, служащих в Красной армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском и воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах других заводов, в электросиловом хозяйстве, всех промпредприятий, на газовых и нефтеперегонных заводах, в химической промышленности;

б) во вторую очередь - всех остальных харбинцев, работающих в советских учреждениях, совхозах, колхозах и проч.

4. Харбинцев, не подпавших под перечисленные в пункте втором категории, независимо от наличия компрометирующих данных, немедленно удалить из железнодорожного, водного и воздушного транспорта, а также из промышленных предприятий, приняв одновременно меры к недопущению впредь на эти объекты.

5. Следствие по делам арестованных харбинцев развернуть с таким расчетом, чтобы в кратчайший срок полностью разоблачить всех участников диверсионно-шпионских и террористических организаций и групп.

Выявляемую в процессе следствия харбинцев новую сеть шпионов, вредителей и диверсантов - немедленно арестовывать.

6. Всех арестованных харбинцев разбить на две категории:

а) к первой категории - отнести всех харбинцев, изобличенных в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности, которые подлежат расстрелу;

б) ко второй категории - всех остальных, менее активных харбинцев, подлежащих заключению в тюрьмы и лагеря, сроком от 8 до 10 лет.

7. На харбинцев, отнесенных в процессе следствия к первой и ко второй категории - ежедекадно составлять альбом (отдельная справка на каждого арестованного), с конкретным изложением следственных и агентурных материалов, определяющих степень виновности арестованных.

Альбом направлять в НКВД СССР на утверждение. Отнесение арестованных харбинцев к 1-й и 2-й категориям производится на основании агентурных и следственных данных - Народным

Комиссариатом Внутренних Дел республики - начальником УНКВД области или края, начальником ДТОГУГБ НКВД совместно с соответствующим прокурором республики, области, края, дороги.

8. После утверждения списков НКВД СССР и прокурором Союза приговор приводить в исполнение немедленно.

9. Освобождение из тюрем и лагерей ранее осужденных харбинцев, отбывавших наказание за шпионаж, диверсию и вредительство - прекратить.

На этих лиц представить материалы для рассмотрения на Особом совещании НКВД СССР.

10. Операцию по харбинцам использовать для приобретения квалифицированной агентуры, приняв меры к недопущению в секретный аппарат двойников.

11. Операцию закончить к 25 декабря 1937 года.

12. В отношении семей репрессированных харбинцев руководствоваться моим приказом № 00486 от 15 августа 1937 года.

13.0 ходе операции доносить мне по телеграфу каждые пять дней (5, 10,15,20,25 и 30 числа каждого месяца).

Народный Комиссар Внутренних Дел СССР

Генеральный Комиссар Государственной безопасности ЕЖОВ

Оставшиеся тогда в Харбине железнодорожники думали, что уехавшие в СССР сослуживцы просто не хотят вести переписку с заграницей, ограничившись одним-двумя письмами о том, что приехали и хорошо устроились на работе. Некоторые из оставшихся в Китае железнодорожников говорили, что жалеют о своем решении не эвакуироваться, так как было довольно трудно устроиться на хорошую работу, подобную той, какую они имели на КВЖД до ее продажи. Так сетовал мне, например, в Шанхае крупный инженер-химик, бывший кэвэжэдинец Владимир Сергеевич Лебедев, не подозревавший еще в начале 1940-ых годов о судьбе коллег, хорошо устроившихся на первых порах в СССР. И только гораздо позднее узнали о судьбе уехавших, многие из которых не дожили до реабилитации.

В 1946 году я встречал в Востураллаге (Тавда Свердловской области) еще не освободившихся харбинцев-железнодорожников. Но я с ними не был знаком. Моим гидом на встречах с ними был инженер Виталий Николаевич Феоктистов, арестованный в 1945 году в Харбине. Его родите-

ли - железнодорожники и он многих из этой категории заключенных знал еще в Харбине.

В 1960-1970-ых годах, при поездках по стране, я встречался с дожившими до тех дней членами семей репрессированных железнодорожников, родственники которых или погибли в лагерях или были расстреляны.

Трагическая судьба бывших кэвэжэдинцев. У нас в Республике Коми много лет проработал Алексей Алексеевич Соколов, «в свое время» молодым человеком работавший в службе эксплуатации КВЖД. Приехав в Москву, он был принят на работу в НКПС, а во время служебной командировки арестован. ГУЛАГ забросил его в Воркуту, где он впоследствии был реабилитирован, доработал до глубокой старости начальником планового отдела в строительных организациях комбината Печоршахтострой, и затем доживал свои дни в Санкт-Петербурге.

Репрессии по оперативному приказу № 00593 наркома Ежова коснулись и первых руководителей КВЖД, назначавшихся советским правительством. Так, в книге А.Войтоловской «По следам судьбы моего поколения», описана ее встреча в ГУЛАГе, в Сивой Маске, с первым советским управляющим КВЖД Алексеем Николаевичем Ивановым, когда его этапировали из Воркуты в Москву, которого она характеризовала как очень порядочного человека, отказавшегося давать ложные показания^¹.

Где-то я читал и о том, что последний советский управляющий КВЖД Юлий Викентьевич Рудый также был репрессирован. Что стало с еще одним советским управляющим дороги А.Е.Емшановым, не знаю.

Трагической была судьба ректора Харбинского политехнического института Леонида Александровича Устругова, как и многих приехавших в СССР преподавателей. Первоначально он получил высокий пост в НКПС, затем был арестован и 15 февраля 1938 года приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу как, якобы, тройной шпион - японский, германский и польский, - завербовавший к тому же более 50 студентов ХПИ в японскую разведку (!).

Намного удачнее сложилась судьба тех профессоров и железнодорожников, кто остался в Маньчжурии или уехал в дальнее зарубежье. На приехавших в СССР в 1954 году и позднее харбинцев приказ № 00593 уже не распространялся.

Почему город назван «Харбин». В сборнике «Харбин - ветка русского дерева» помещен очерк Ларисы Кравченко «Харбин изначальный» (с. 39-61), в котором приведены версии о происхождении названия города Харбин. Специалисты утверждают - пишет Л.Кравченко - что название не китайское, а иероглифы Ха-эр-бин соответствуют только его звучанию и при переводе дают разночтения или бессмыслицу: «Высокий берег», «Веселая могила». Есть мнение, что слово маньчжурское, означает «брод», «переправа», что по сути тоже логично - именно это место инженер Адам Шидловский, проводивший со своей партией предпостроечные изыскания в бассейне реки Сунгари, выбрал для пересечения реки мостовым переходом как самое благоприятное^¹. Есть также мнение, что слово «Харбин» имеет монгольское происхождение: «хааба» означает «баранья лопатка» - название, якобы, данное той возвышенности, на которой встанет впоследствии Новый город

(центральный район Харбина). Возможно, «лопатка» в смысле «горб», холм на плоском побережье? Современное китайское название этой возвышенности «Нан-ган» - южный холм.

Есть еще одна версия, близкая к действительности. Русский путешественник Э.Э. Анерт, плававший по рекам Маньчжурии, писал, что на берегу реки Сунгари есть селение Хао-бин, которое являлось пристанью для города Ашихэ, в нескольких километрах от нынешнего Харбина.

По-видимому, по ближайшему населенному пункту Хао-бин в просторечии и в казенных бумагах место базы управления дороги стали называть Харбином, с русским искажением первоначального слова.

Был ли это «колониализм»? Можно ли назвать колониальной политику царской России по освоению маньчжурского края путем строительства КВЖД и огромной инфраструктуры, связанной с этим сооружением? Так ставлю вопрос для того, чтобы в корне прекратить нелояльную пропаганду некоторых авторов^¹.

Принуждает к этому и объективный анализ взаимоотношений «колонизаторов» и «колонизируемых» людей. Мы, много лет прожившие в русском городе на китайской земле, как иногда справедливо называют прежний Харбин, никогда не видели, чтобы русские третировали коренное население.

Да и само понятие «русские» на практике означало «россияне», так как русскими здесь считали себя все выходцы из Российской империи, приехавшие осваивать «полосу отчуждения КВЖД», независимо от того грузин он, армянин, поляк, еврей или русский. В этом «Особом районе восточных провинций» (китайское название полосы отчуждения КВЖД) не было существовавшей в России пресловутой «черты оседлости» для евреев. Там все люди были равны.

Харбин играл важную культурную и просветительскую роль в широком взаимообогащении двух великих культур - русской и китайской. Здесь не существовало никаких искусственных перегородок между россиянами и китайским населением. Все достижения русской культуры и, что не менее важно, русской и европейской науки, техники, технологии того

времени быстро становились достоянием жившего рядом с нами китайского населения, воспринималось им и с выгодой использовалось.

Естественно, что этот процесс был взаимным: россиян привлекала богатейшая самобытная материальная и духовная культура китайского народа, которую они нашли в Маньчжурии. Эта культура проникала во все поры русской общественной жизни, а исключительно полезный местный китайский опыт - в сельском хозяйстве или в области ремесел и промышленности, - перенимался русскими предпринимателями.

Китайское население раньше не знало, например, введенные здесь русскими гречиху, овёс, ячмень, лён, кормовую и сахарную свеклу. Русские научили китайских крестьян агротехнике по посадке и выращиванию этих культур, обеспечили семенами, построили сахарный завод и обеспечили его поставками свеклы.

И всё это делалось безвозмездно, что, видимо, удивляет некоторых наших сегодняшних «предпринимателей», думающих, что надо обязательно иметь личную выгоду, притом огромную. Г.В. Мелихов констатирует, что активное взаимообогащение двух культур происходило в повседневной жизни: в быту, на производстве, в сфере образования, культуры, причем постоянно, на самой живой практической основе. В книге Е.П. Таскиной^¹ также приведено много практических примеров дружбы и совместной деятельности русских и китайцев, очевидцем которых была автор книги.

КВЖД способствовала развитию торговли в крае. КВЖД связала маньчжурский край с мировым рынком. Внешняя торговля Маньчжурии стала развиваться благодаря экспорту бобовых культур в Европу. Бобы стали продавать в Англию, Данию, Голландию, Германию, другие страны. Железнодорожники построили в Маньчжурии первые мукомольные предприятия, самые различные фабрики и заводы, лесопильни, механические мастерские и пр. Пароходство на реке Сунгари также было «детищем» КВЖД.

Даже из приведенного краткого перечня того, что было сделано обоими народами, далеко неполного, видно, что русские не занималась в Маньчжурии колонизацией, а приехав по договору с правительством Китая, строили железную дорогу, работали вместе с китайским населением, и совместно превратили край в процветающий, промышленно развитый, культурный центр.

Русские открыли гимназии, училища, институты, в которых обучались на русском языке не только русские, но и китайцы. И сейчас есть много китайцев, окончивших эти высшие учебные заведения в Харбине, успешно работающие по полученной специальности.

Таким образом, русские пришли в Маньчжурию как друзья и их никак нельзя назвать колонизаторами. Они разбудили дремавшие силы коренного народа, который в последующие годы уже самостоятельно продолжает начатую совместно с русскими политику освоения богатств этого края. Жаль только, что многие забыли это, а молодое поколение как России, так и Китая очень мало знают об этом.

Сравните: японская колонизация Маньчжурии. Полную противоположность методам России в развитии маньчжурского края представляла политика Японии после того, как она в 1931 году оккупировала Маньчжурию. Создав марионеточное государство Маньчжоу-го, японцы не совместно с китайцами осваивали богатства края, а вели грубую колонизацию территории, не скрывая этого. Японцы начали переселяться сюда и чувствовали себя неограниченными хозяевами Маньчжоу-го. К примеру, министрами, директорами крупных предприятий были лица китайской национальности (которых стали именовать «маньчжурами», хотя маньчжуры это совершенно другая национальность), а их «советниками» или заместителями назначались японцы, которые фактически управляли страной и предприятиями. Оклады советников и заместителей японской национальности превышали оклады министров и директоров китайцев в несколько раз.

Японцы и не скрывали, что их целью является выкачивание ресурсов Для военной машины по «построению Великой Восточной Азии» и «нового порядка» в ней, где японцы будут неограниченными властителями. На территории формально независимого государства неограниченно властвовали японская военная миссия и японская жандармерия. Какими методами?

Однажды в начале 1937 года мы утром пришли на занятия в Харбинский политехнический институт и увидели, что наши коллеги-китайцы были понурыми, молчаливыми, между собой они общались взглядами без слов. И только через несколько часов мы их «разговорили». Оказалось, что ночью в их общежитие пришли японские жандармы, произвели обыск, избили кое-кого из них и арестовали большую группу китайских студентов, которые бесследно исчезли и в институте больше никогда не появились. В период, когда существовала «полоса отчуждения КВЖД» с русской администрацией, подобных происшествий не было, да и никто не предполагал, что они могли бы произойти.

Те, кто интересовался событиями Тихоокеанских кампаний 1941-1945 гг., читали о грубых методах колонизации японских оккупантов в странах так называемых южных морей (это обобщенное название морей, омывающих берега Филиппин, Вьетнама, Индонезии, Австралии), где они властвовали несколько лет, пока не были вытеснены вооруженными силами Объединенных Наций. Даже Индия, много лет боровшаяся с английским владычеством, не приняла японскую «помощь» в ходе этой войны: марионеточная прояпонская организация «Свободная Индия» так и не смогла сформировать индийскую армию для борьбы с англичанами на стороне Японии. Индийцы предпочли английское иго японскому. Да и возглавлял эту организацию Субхас Чандра-бое, мало кому известный и, естественно, непопулярный человек, после второй мировой войны незаметно сошедший с политической сцены. Думается, что сейчас японцы проводили бы свою политику иными методами: страна теперь не милитаристская, но «что было-то было».

«Хочешь жить сам - дай жить другим». Что же касается методов колониальной политики европейских и американских стран в этом регионе, то они существенно отличались в те годы от японских, хотя временами были довольно жестокими. Европейцы и американцы условно делили работников своих предприятий на три группы: высшая - это они сами, иностранцы; вторая, средняя группа, это работавшие на их предприятиях русские эмигранты и «цветные» подданные европейских и американских государств; третья - коренное население колониальных стран. В оплате труда были разные подходы. Иностранцы получали оклады в валюте своих стран, им платили в местной валюте «даянами» по банковскому курсу. Русским платили в местной валюте и в несколько раз меньше, чем иностранцам, но обеспечивали своим русским служащим безбедную жизнь. Коренные жители получали тоже в местной валюте в несколько раз меньше, чем русские.

Предприниматели понимали, что обеспеченную жизнь и прибыль им обеспечивают служащие их предприятий. Поэтому действовали по принципу: «Хочешь жить сам - дай жить другим». Если служащий добросовестно выполнял порученное дело, то он продвигался по службе и его труд оплачивался хорошо. И всё же дискриминационная разница в оплате, описанная выше, свидетельствовала о том, кто в фирме хозяин. На КВЖД, напротив, все служащие, какой бы национальности они ни были, получали одинаковую по должности заработную плату. Оклады устанавливались в золотом рубле и выплачивались в местной валюте по банковскому курсу. В этом была существенная особенность, исключавшая дискриминацию по национальному признаку, - система, установленная царским правительством и продолженная при совместном управлении дорогой СССР и Китаем.

Надо отметить, что иностранные фирмы были заинтересованы в создании постоянных кадров специалистов и многое делали, чтобы нужные специалисты не стремились перейти на другие предприятия, то есть к конкурентам. Вот один из характерных примеров, известных мне. Пароходная компания Mollers’Ltd (владельцы отец и трое взрослых сыновей) имела промышленную площадку с мастерскими в стороне от центра Шанхая, в Путунге, на противоположном от города берегу реки Вампу, куда утром технический персонал отъезжал на буксирном пароходе фирмы. Ехали минут 40. Возвращались после 8-часового рабочего дня - вечером. С собой брали «тормозки». Хозяин решил, что люди будут работать лучше, если их обеспечить, в дополнение к приличным окладам, ещё и бесплатным питанием.

Фирма построила в Путунге столовую, наняла поваров и ввела такой график работы: утром, приехав из города, прежде чем идти на рабочие места, весь персонал завтракал - европейцы и русские вместе, китайцы - в китайской столовой с традиционным китайским меню, тоже построенной для них фирмой. В обеденный перерыв обед из русских блюд, в китайской столовой - из китайских.

Обед состоял из супа или борща, двух вторых блюд - рыбного и мясного (не на выбор, а по два вторых каждому обедающему); затем подавались кисель или компот, кофе или чай в неограниченном количестве. Перед отъездом из Путунга в Шанхай - кофе или чай с хлебом и сливочным маслом. При этом заработная плата не была уменьшена, и хозяева решили, что люди стали работать лучше, с большей творческой отдачей, и не болели. Работники же центрального аппарата фирмы, работавшие в самом Шанхае, стали пользоваться за счет фирмы только обедами в первоклассном кафе. Пообедав, надо было только подписать чек-счет.

Созданные предприятия стали китайскими и продолжают развиваться. Надо отметить, что несмотря на множество недостатков, присутствие иностранных инвесторов в довоенном Китае способствовало развитию экономики страны и занятости населения, несмотря на имевшуюся безработицу. Были построены промышленные и гражданские здания и сооружения, заасфальтированы магистрали, построены железные дороги. Словом, все усилия были направлены на технический и технологический прогресс, чему немало способствовала сравнительно дешевая рабочая сила в Китае. И теперь предприятия, построенные когда-то русскими, американцами, англичанами, голландцами и другими инвесторами, продолжают давать продукцию и развиваться, став китайскими. Видимо, это одна из причин, почему Китайская Народная Республика не опасается иностранных инвестиций и достаточно широко допускает их в свою промышленность.

Нам приятно осознавать, что труд наших отцов, дедов и прадедов, вложенный более 100 лет назад в развитие одного из отдаленных и необжитых в то время районов Китая, послужил толчком к пробуждению творческих сил китайского народа. Затем совместный труд был продолжен с участием нашего, более молодого поколения; теперь же - подкрепленный реформами рыночной экономики, он привел к дальнейшему развитию страны.

Россияне были не колонизаторами, не поработителями китайского народа, а внесли посильный по тем временам вклад в научно-технический и экономический прогресс края, дали первоначальный толчок сегодняшним свершениям китайского народа. И наше поколение россиян тоже было причастно к этому.

Глава II

ПЕРВЫЕ ЭТАПЫ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ В ХАРБИНЕ

Как мы оказались в Маньчжурии. В калейдоскопе бурных событий XX века, 20 августа (н.ст.) 1917 года в Хабаровске в семье Павла Степановича Маркизова и его жены Серафимы Ильиничны родился второй сын - Леонид. Старший Константин вскоре умер от инфекционной болезни.

Павел Степанович был учеником фельдшера, отбывал в этой должности действительную военную службу. В 1918 году он демобилизовался с военной службы. Его брат Флор Степанович Маркизов - солдат-

артиллерист, служивший во Владивостоке, тоже демобилизовался, и они уехали работать в полосу отчуждения КВЖД.

Братья П.С. и Ф.С.Маркизовы - уроженцы деревни Стененки Юхновского уезда Смоленской губернии (по нынешнему административному делению дер.Стененки входит в Юхновский район Калужской области).

Павел стал работать на лесной концессии предпринимателя Л.С. Скидельского на станциях КВЖД Лукашёво и Имяньпо, а Флор - в харбинском предприятии этой же фирмы. В 20-ых годах они открыли в Харбине своё дело - «Склад леса, дров и угля братьев Маркизовых» в Модягоу на Дачной улице, № 31 , позднее на Приютской улице № 15, тоже в Модягоу.

Но не буду забегать вперед, а начну повествование с моих детских лет.

От азбуки до аттестата зрелости. Захотелось вспомнить то, чему в детские годы был свидетелем и своего рода участником. Я не берусь писать историю харбинских гимназий, а опишу те годы, когда был учеником (см. таблицу). Вспомнились преподаватели, классные наставники, директора и, конечно, соученики. Не все фамилии и имена сохранила память. Извините меня и дополните мое повествование.

В гимназии имени А.С. Пушкина. 1 сентября 1925 года в Модягоу, на Гоголевской улице, между Дачной и Брусиловской, в доме, арендованном у известного харбинца г-на Кайдо, с большим садом, в котором оборудовали летнюю сцену и волейбольную площадку, открыли «Харбинскую русскую частную гимназию имени А.С. Пушкина». Учредителями и совладельцами ее были Владимир Васильевич Колошин, Борис Васильевич Осипов и другие харбинцы. Директором стал Николай Павлович Покровский, до перехода КВЖД в совместное управление СССР и Китая (1924 г.) -директор железнодорожной гимназии имени ген. Д.Л. Хорвата, опытный педагог.

В третьем приготовительном классе нашим преподавателем и классным наставником была Мария Ивановна Бутакова. Она сумела подойти к своим подопечным ученикам, и ее очень любили питомцы. Учебный год прошел благополучно и все «приготовишки» перешли в первый класс, а сама Мария Ивановна осталась в приготовительном.

С первого класса и далее нашим классным наставником стал Григорий Александрович Носков, преподававший русский язык и литературу. Мы часто сердились, когда он, к примеру, давал нам в виде домашнего задания выучить наизусть отдельные абзацы «Слова о полку Игореве» на языке подлинника, то есть церковно-славянском. И только позднее мы поняли мудрость этого задания: смогли уяснить многое, что ускользнуло бы в русском переводе на современный нам язык.

Григорий Александрович («Григорисаныч») организовывал и самодеятельность. На школьных вечерах ученики нашего класса ставили не-

большие пьесы, пели, исполняли музыкальные номера. Помню, я участвовал в качестве «артиста» в сцене из «Утопленника» по произведению А.С.Пушкина («Прибежали в избу дети...»), и в юмористической постановке «Петькины пословицы», когда герой готовил урок (надо было вспоминать пословицы), вставлял пословицы в разговор взрослых, вызывая смех в зале.

Русскую историю преподавал Александр Петрович Гантимуров-Кузнецов, князь по происхождению, он как-то рассказывал нам свою родословную; их род происходил от татарско-монгольского хана Тимура и его предки поэтому стали Гантимуровыми. Историю он знал очень хорошо, что чувствовалось на уроках, и нам было интересно. Историю России мы изучали по учебнику сначала Острогорского (краткий курс для младших классов), а в старших классах по курсу проф. С.Ф.Платонова. Кстати, сейчас учебник Платонова стали переиздавать.

Хочется рассказать о преподавателе географии и черчения Сергее Анатольевиче Безобразове. Он в прошлом царский офицер, и это чувствовалось в его цивилизованных манерах, хотя и других преподавателей нельзя было упрекнуть в неумении держаться в классе. Преподавание географии сопровождалось индивидуальными заданиями каждому учащемуся; надо было каждую треть учебного года вычертить карту размером на ватманский лист. Работу надо было показывать Сергею Анатольевичу по частям. Это очень помогало запомнить пройденный материал. Вспоминается, как я имел задание вычертить карту Австралии и Океании. Всё шло как надо, пока я не раскрасил ультрамарином Тихий океан: краску развел очень густо и океан получился ужасный, как будто в океане постоянная буря и огромные волны. Вся работа шла насмарку, или не выше тройки. Положение спас студент Харбинского политехнического института Александр Сакович, частый гость нашей семьи. Он

наклеил на чертежную доску мучным клейстером по контуру этот лист ватмана, взял губку, хозяйственное мыло и смыл ультрамарин с «океана». А так как карта была вычерчена германской тушью и на хорошем листе ватмана, то смытой оказалась только краска океана. После того, как ватман высох и бумага распрямилась, Тихий океан мы окрасили жидко разведенным ультрамарином и карта была спасена.

Сергей Анатольевич не «витал в облаках». Помню, как-то один из учеников на уроке экономической географии Ленинград назвал Петроградом. Он поправил его, сказал: «Мы изучаем не историю, а экономическую географию СССР и надо называть города и области страны так, как они называются сегодня и как написано в учебнике».

Со школьных лет мне запомнилось почему-то название на географической карте СССР «Автономная область Коми (зырян)». Тогда я не думал, что с Коми республикой я буду связан более чем 50 лет моей жизни (с 15 мая 1951 года и до сих пор). Что это было? Может быть предчувствие? Не знаю.

Латынь преподавал Филипп Филиппович Осипов. В1944 году, проезжая из Шанхая в Харбин, я встретился с Филиппом Филипповичем в Тянь-цзине - он был там директором русской гимназии. Его однофамилец Владимир Васильевич Осипов преподавал физику и химию (с ним я встретился в 1946 году в ГУЛАГе). Ботанику и зоологию преподавала Краснопевцева, ее сыновья Юрий и Ювеналий учились в классе младше меня.

Английский язык преподавал Николай Готфридович Вестфаль. Анатолий Александрович Ефимов преподавал рисование и руководил великорусским оркестром, мы собирались на сыгровки обычно по воскресеньям. В 1940-х годах Анатолий Александрович возглавлял великорусский оркестр в Русском общественном собрании в Шанхае. Там я бывал на концертах этого оркестра, но сам в том оркестре не участвовал.

Сергей Викторович Гурьев вместе с китайским «сяньшеном» преподавал китайский язык (С.В.Гурьев погиб в 1945 г. в ГУЛАГе). Протоиерей о.Михаил Топорков был нашим законоучителем. Он избегал ставить нам меньше «5», был очень добрым, и нам было стыдно не знать урок. Для католиков Закон Божий преподавал ксёндз, обучать евреев приходил раввин.

И еще хочется вспомнить Якова Михайловича Ларионова. Он Генерального штаба (Российской империи) генерал-майор, участник 1-й мировой войны, в гражданской войне не участвовал. У нас он преподавал арифметику и востоковедение, хотя специалистом по Востоку не был, но его эрудиции хватало. Весь курс арифметики (чувствуя, что мы «плава-

ли» при ответах) он сгруппировал в «100 вопросов и ответов» и этим облегчил нам сдачу экзаменов, а оценка шла в будущий аттестат, так как курс арифметики заканчивался.

Яков Михайлович был отличным шахматистом и его партнером бывал мой отец Павел Степанович. У Якова Михайловича сохранилась отличная библиотека по истории России с уникальными трудами историков, изданными еще до революции. Так что помимо учебника истории профессора С.Ф.Платонова, я с интересом изучал, обычно во время летних каникул, классические труды российских историков, которых Яков Михайлович сохранил с «доброго старого времени».

Наш класс был довольно большой. Получилось так, что с Владимиром Домбским мы учились, начиная с приготовительного класса и до выпускного (мы оба позднее перешли из Пушкинской в гимназию имени Ф.М. Достоевского), встречались и по окончании гимназии. Вместе с нами учились Олег Глебов, Анна Демина, двоюродные сестры Светлана и Нина Поляковы, Дмитрий Штейнберг, Виталий Алексеев, Борис Спехов, Илья Фиркович, Вера Троицкая, Валентина Фоменко, Анисья Головенко, Елена Панюкова. Китайцы Лю Шифан и Лю Шицзин пришли после окончания китайской школы, чтобы усовершенствовать свой русский язык, которым владели прилично.

Когда мы начинали учиться, гимназию имени А.С. Пушкина окончила Люба Крутова. Вскоре она вышла замуж за харбинского журналиста князя Николая Александровича Ухтомского. А брат Любы Вадим, скаут-»разведчик» (так называлась детская организация) учился младше меня на один или два класса. И Вадим Кругов и князь Ухтомский были репрессированы в 1945 году и погибли в ГУЛАГе: Вадим в 1948 году в Востураллаге в Тавде, князь в 1953 г. в Речлаге в Воркуте. Любовь Александровна Ухтомская скончалась в Бразилии 16 апреля 1998 года в возрасте 85 лет; где и когда погиб ее муж, она узнала лишь незадолго до своей кончины, когда уже была тяжело больна. Дочь Ухтомских Елена Николаевна (в замужестве Штрахан) живет в Рио-де-Жанейро. Узнать судьбу Вадима и Николая Александровича они смогли с помощью сыктывкарской организации «Мемориал», а сразу после отъезда из Харбина в Бразилию они опасались разыскивать их, чтобы не подвести тех жителей Советского Союза, через кого они могли бы начать поиск. Такой сложной была обстановка в нашей стране.

В гимназии имени Ф.М. Достоевского. Два последних учебных года с 1 сентября 1931 г. по 19 июня 1933 г. я учился в гимназии имени

Ф.М. Достоевского. Она была создана на базе закрывшейся американской гимназии для русских детей, созданной сектой методистов. Причиной перехода была необходимость лучше изучить английской язык. Его преподавала в нашем классе Евдокия Ивановна Чураковская. Уроки английского языка были ежедневно. Занятия велись полностью на английском языке, на уроках не произносилось ни одного русского слова. Изучалась грамматика, разговорный язык, история английской литературы, коммерческая корреспонденция, писали диктанты, заучивали стихотворения, читали отрывки из английской прозы, пересказывали прочитанное.

Подготовку получили основательную, но свободно разговаривать по-английски не очень рисковали. Когда в 1940 году я пришел в Шанхае к преподавателю, дававшему частные уроки английского, г-ну Гартенштейну, выпускнику Гонконгского университета, не владевшему русским, то выслушав мое желание брать у него уроки, он сказал, что я прилично владею английским. Я ответил: «А вы знаете, чего мне стоило рассказать вам по-английски о желании заниматься у вас?» Он засмеялся и сказал: «Значит, вам нужна практика». Мы с ним позанимались несколько месяцев и этого оказалось достаточно, чтобы я смог поступить в английскую пароходную компанию Mollers’Limited и работать, общаясь на английском языке, контактируя с одним из хозяев, курировшим порученные мне работы на промышленной площадке Mollers’Engineering Works.

Объяснив, почему я перешел из Пушкинской гимназии в гимназию имени Ф.М. Достоевского, теперь продолжу рассказ. Директором «Харбинской русской частной гимназии имени Ф.М. Достоевского» был Василий Савельевич Фролов. Заметив, что ученики нашего класса не умеют писать сочинения и грамотно излагать свои мысли, он дал преподавателю словесности Николаю Митрофановичу Веневитинову другой класс, а в нашем сам стал преподавать словесность. И что бы вы думали? Через несколько месяцев мы стали писать сочинения и по курсу литературы и на «свободные темы» уже не на «тройки», а на «четверки», а потом некоторые ученики - и на «пятерки».

Написав на доске темы, Василий Савельевич высказывал свои соображения - о чем и как он написал бы. Мы «мотали на несуществующий ус». Выдавая проверенные сочинения, он разбирал наиболее яркие «перлы», вроде «Сидя у окна проехал автомобиль». Это была его любимая критическая фраза из ученического сочинения. Надо было написать: «Я сидела у окна, а по улице проехал автомобиль». Подсказывал, как лучше изложить какую-нибудь сложную фразу.

В выпускном классе мы не ограничивались учебником В. Саводника, и на уроках словесности дополняли его стихотворениями С. Есенина, А. Ахматовой, А. Блока, В. Маяковского (конечно, не о «краснокожей паспортине», а другими его стихотворениями). В учебнике же о них было сказано не очень много по сравнению с другими поэтами.

В 1945 году В.С. Фролова постигла жестокая судьба. Он был арестован СМЕРШем Приморского военного округа. За что? Вряд ли кто скажет вразумительно. Мне рассказывал бывший харбинский журналист М.П. Шмейссер, что Василий Савельевич, в силу своего возраста, находился на инвалидном лагпункте Востураллага в Свердловской области. Начальник этого лагпункта был смелым (по тем временам) офицером и, безусловно, дальновидным и разумным: он ежедневно под свою ответственность «выводил» Василия Савельевича из зоны лагпункта к себе домой, чтобы В.С. обучал его детей. Что стало с В.С. Фроловым, я не знаю. Его дети Николай и Игорь, и жена Елизавета Николаевна, несмотря на советы, так и не сделали запрос в информационный центр МВД РФ, который дает сведения родственникам, используя картотеку ГУЛАГа СССР. Бог им Судья. Николай и Е.Н. Фроловы уже скончались.

Инспектриса гимназии Елена Францевна Кудрявцева преподавала геометрию и тригонометрию. Ее муж Петр Александрович, работавший в швейцарской фирме Бринера, был в 1945 году репрессирован и погиб где-то в ГУЛАГе. После 1954 года Елена Францевна жила в Казахстане.

Добрыми словами мы вспоминаем нашего классного наставника Сергея Ивановича Цветкова. Знаю, что в 1945-1956 гг. он был репрессирован, затем соединился с семьей, приехавшей из Харбина в город Бийск (на Алтае), был реабилитирован и закончил свой жизненный путь в г.Бийск в 1969 году. Там живет его дочь Ксения (Ася), учившаяся в нашем же классе, теперь она Сердюкова.

Сильным математиком был наш преподаватель Владимир Михайлович Александров. Летом, после окончания нами гимназии, он готовил группу «достоевцев» к конкурсным экзаменам в политехнический институт, и никто не провалился на вступительном экзамене.

Елена Николаевна Некипелова преподавала историю России. Видно было, что она «прочувствовала» преподаваемый ею предмет, организовывала подготовку нами рефератов по истории России. В зале собирались учащиеся старших классов сразу после уроков или отменялся последний урок.

Юрисконсульт акционерного общества «И.Я. Чурин и К°». Николай Николаевич Васильев преподавал «Учение о праве и государстве». Прав-

да, курс не был «привязан» к условиям Маньчжоу-го - это, пожалуй, и неплохо, так как наши выпускники разъехались по разным странам. Профессор Леонид Григорьевич Ульяницкий преподавал востоковедение, которое знал очень хорошо, вследствие того, что основная его работа протекала в Русско-японском институте в Харбине.

Помню и других преподавателей по специальным дисциплинам. Сергей Васильевич Сперанский преподавал латынь. Мы прилично переводили Юлия Цезаря «Записки о галльской войне», знали «Monumentum» Овидия, а также знали, что «Памятник» А.С.Пушкина написан под влиянием Овидия, только Пушкин сравнивал народную память не с пирамидами, а с Александрийским столпом на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге. Врач Николай Николаевич Успенский преподавал гигиену и был школьным врачом. Всеволод Викторович Шамраев - отличный физик - в 50-х годах он читал лекции по химии в Харбинском политехническом институте. Доцент протоиерей Виктор Гурьев вел богословские предметы. Александр Михайлович Заалов по воскресеньям проводил сыгровки великорусского оркестра, и мы выступали на школьных вечерах.

На больших переменах успевали позавтракать и еще поиграть в волейбол. Умелым организатором был преподаватель гимнастики Николай Михайлович Крюков. Это был спокойный уравновешенный человек. Его характеризует, например, такой случай. В мои студенческие годы мы с Н.М. встретились летом, отдыхая на ст.Барим. Как-то Н.М. ушел на прогулку далеко от поселка, а тут пошел сильный дождь, перешедший в ливень. Все, кто был дома, видели как Николай Михайлович шел под проливным дождем обычным шагом. Когда он, «насквозь промокший», пришел, его спросили - почему он не бежал, а шел размеренной походкой. Н.М. ответил: «Если бы я побежал, все видевшие меня добродушно посмеялись бы, а я все равно промок, но показал спокойный характер».

О китайском языке я не забыл. Хочется сказать много добрых слов о преподавателе Николае Дмитриевиче Глебове и «сяньшене» м-ре Чу из департамента народного просвещения Харбинского муниципалитета. Мы с их помощью знали немало иероглифов и не краснели на выпускном экзамене, сдавая разговорный язык, и писали иероглифы на доске. Думаю, что будет уместно вспомнить шуточный разговор на одном из уроков. М-р Чу говорил, что китайцы-нищие пользуются оригинальным жаргоном: «Мадама шанго хлеба куша-куша». «Мадам» слово французское, «шанго» русское. Мы засмеялись, сказав, что такого русского слова нет, мы думали, что оно китайское. Здорово посмеялись все вместе с мистером Чу, прекрасно владевшим и русским и китайским.

Классным руководителем другого класса был Михаил Федорович Гречишкин (позднее он преподавал в советской средней школе в г.Дальнем). С его дочерью Ольгой Михайловной я виделся в 1998 году на международной встрече харбинцев в Москве. Она живет в Таллинне и собиралась сразу после конференции поехать в Екатеринбург и посетить могилы родителей.

В гимназии имени Ф.М. Достоевского среди соучеников, затем в Харбинском политехническом институте, моим коллегой по курсу и факультету был Валентин Фридьев. В 1940 году Валентин переехал в Шанхай, оттуда в 1947 репатриировался в Омск с семьей и родителями, работал начальником Центральной строительной лаборатории треста по строительству нефтепроводов, тяжело болел и 19 сентября 1989 года скончался.

Елена (Ляля) Химикус, окончив гимназию, вышла замуж за журналиста Николая Павловича Веселовского. Он был репрессирован в 1945-1956 гг., затем реабилитирован и вместе с Еленой Викторовной жил в Челябинске, где они и скончались: сначала Н.П. в 1968 году, затем Е.В. 6.1Х. 1996 г. В Харбине Е.Веселовская была чемпионкой по теннису. С Н.П. Веселовским я случайно встретился в начале 1946 года в сангородке Востураллага, где мы оба оказались. Там же был и издатель газеты «Заря» Евгений Самойлович Кауфман. Газета «Заря» занимала в Харбине умеренную позицию и не печатала критических антисоветских материалов, что не помешало СМЕРШу арестовать ее редактора. Что стало с Е.С. Кауфманом, не знаю.

С нами училась итальянка по происхождению Сильвия Донотелло. Ее родители приехали в Харбин из Владивостока, где отец был владельцем кинотеатра. Сильвия Бернардовна стала Кукушкиной, а после того, как ее муж Павел Павлович, инженер по специальности, скончался, она переехала из Красноярска к дочери в Кемерово. Наша соученица «русская гречанка» Хариклия Феодосиади была, как оказалось, репрессирована, позднее реабилитирована и сейчас живет в Казахстане.

Янина Белявска ныне проживает на своей родине в Прибалтике, замужем, имеет ученую степень кандидата наук, приезжала в Россию. Ираида Божко живет в Омске, нередко пишет в новосибирскую газету «На сопках Маньчжурии». Игорь Абросимов стал журналистом, скончался в г.Вильнюсе. Сергей Медведев живет в Омской области. Не знаю, к сожалению, где сейчас Лидия Гущина.

Не знаю, куда делись братья Аркадий и Иннокентий Винокуровы, Ариадна (Ада) Токмакова, Наталия Козловская (дочь преподавателя сред-

них классов Георгия Александровича Козловского), Агния Политова (подруга юности моей жены Нины), Николай Карзанов.

Вообще, наш класс был многочисленным. Нас было более 50 человек. Все получили аттестаты зрелости об окончании гимназии, никто не остался «на второй год». Выпускной акт с вручением аттестатов был 19 июня 1933 года (как, оказывается, давно!), и нас впервые называли по имени-отчеству. Вечером был Белый бал до утра, когда мы впервые явились не в форме, а в черных костюмах, а наши дамы в длинных белых платьях, и мы поднесли им каждой по букету белых цветов.

Это тоже интересно вспомнить. У каждой гимназии был свой небесный покровитель. В Пушкинской гимназии св. благоверный князь Александр Невский, в гимназии имени Достоевского - преподобный Сергий Радонежский. Их иконы были установлены в актовых залах. Утром классные наставники приводили строем свои классы в зал. Впереди становились малыши, затем по своим классам остальные учащиеся, слева девочки, справа мальчики. Один из законоучителей совершал краткое богослужение, все учащиеся пели молитвы. Затем оркестр (в Пушкинской - духовой, в Достоевской - симфонический) исполняли гимн Маньчжоу-го, учащиеся пели «Тянь ди нэй ю ляо синь Маньчжу...» и т.д. После этого оркестр исполнял «Коль славен наш Господь в Сионе», заменявший в эмиграции гимн. Когда мы учились, это был период становления государства Маньчжоу-го, его первые шаги, и еще не было установлено поклонение в сторону резиденции императора Пу-И, хотя эра его правления уже называлась «КанДэ». Поклонение в сторону резиденции было введено позднее. Японский язык мы по этой же причине не изучали, он стал обязательным позднее. Китайский язык еще не назывался «маньчжурским» и в наших аттестатах был записан как китайский.

После этих церемоний директор гимназии проводил краткую беседу на различные воспитательные темы, иногда в связи с историческими датами русской истории. Под марш, исполняемый оркестром (иногда под музыку, исполнявшуюся на рояле), учащиеся строем расходились по своим классам и начинались занятия по расписанию.

Иногда на утреннюю молитву приходили родители. Из числа родителей учеников нашего класса чаще других бывали Виктор Васильевич Хммикус, Наум Геннадьевич Фридьев (он был членом родительского комитета) и другие. Однажды приехал председатель правления гимназии имени Достоевского Николай Львович Гондатги, чуть позже направлявшийся приветствовать японского консула по случаю какого-то их

праздника. Он был одет в черную визитку и с орденом Восходящего Солнца на муаровой ленте. Этим орденом японский император традиционно награждал Приамурского генерал-губернатора в знак уважения к соседней с Японией Российской империи. Николай Львович был последним царским генерал-губернатором Приамурского края. Как орденоносца империи его всегда принимали высокие японские чиновники.

Обязательным для православных детей было говение во время великого поста. «Пушкинцы» говели в Свято-Алексеевском храме в Модягоу, «достоевцы» в Свято-Николаевском соборе. Католиками и протестантами «занимались» ксёндз и пастор.

Обучение было платным. Но так как не все родители имели возможность полностью вносить плату за обучение детей, то родительский комитет каждой гимназии устраивал киноконцерты или балы с благотворительной целью, сбор с которых родительский комитет использовал для частичной доплаты за обучение детей малоимущих родителей, на организацию бесплатных завтраков для них.

Для развлечения учащихся в гимназиях устраивались вечера с русскими танцами (фокстрот и танго в гимназиях не допускались) и концертами самодеятельности, иногда приглашались артисты. Посторонних, как правило, на такие вечера не допускали: на каждого приглашаемого постороннего надо было заранее получить письменное разрешение директора. Следить за дисциплиной было легче, так как педагоги были в основном мужчины. Курение в туалете не допускалось, не говоря уже о вине или тем более водке. Родительский комитет обычно организовывал на школьных вечерах бесплатный буфет - чай с бутербродами. Приглашали учащихся в столовую не всех сразу, а по классам. Такие вечера устраивались отдельно для младшеклассников. А для учащихся средних и старших классов вместе. За порядком следили дежурившие педагоги и родители. Вечера заканчивались в 9 часов вечера. Ходить в дансинги на танцы учащимся запрещалось категорически, а дискотек тогда еще не бывало.

Вспомнилось, что на одном из вечеров в гимназии имени Достоевского я был участником постановки из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя - Чичиков у Коробочки. Я был Чичиковым, а соученица Верочка Соболевская Коробочкой. Недавно В.Соболевская - «Коробочка» вспоминала эту нашу постановку, да и я не мог забыть, так как Чичиков уплетал на сцене настоящие блины со сметаной. Соболевская ныне москвичка.

В гимназии имени Достоевского была традиция: выпускной класс издавал типографским способом одноразовый журнал. Наш шестой выпуск гимназии подготовил своими силами журнал, назвав его «У порога

в жизнь» со статьями, стихотворениями, рассказами, юморесками, написанными самими нами.

Нередко на уроках бывали инспекторы департамента народного просвещения муниципалитета Харбина. Обычно это были Владимир Михайлович Анастасьев, известный художник и видный деятель народного образования в России и затем в Харбине, Павел Иванович Грибановский, позднее он был назначен начальником департамента народного просвещения города. А во время выпускных экзаменов В.М. Анастасьев был членом экзаменационной комиссии как представитель муниципальной власти города.

В Харбинском политехническом институте. В 2000 году в нынешнем Харбине отмечалось 80-летие со дня основания Харбинского политехнического института. Основанный КВЖД в 1920 году сначала как техникум, он в 1922 году был реорганизован в политехнический институт, а сейчас - в ведении Министерства промышленности Китая и стал Научно-техническим университетом с обучением на китайском языке. Были выстроены новые учебные корпуса. Сейчас университет выпускает инженеров по 59 специальностям. По численности студентов он является вторым в Китае после «Цин-хуа» в Пекине, Но что имеет принципиальное значение - датой своего основания Университет справедливо считает 1920-й год, 9 сентября.

Сложной была история Харбинского политехнического института. Первым его директором был Алексей Алексеевич Щелков, а в 1924 году, когда управление дорогой стало осуществляться СССР и Китаем на паритетных началах, его сменил Леонид Александрович Устругов. Первоначально установленная структура института существовала до 1935 года, когда (после продажи советских прав на КВЖД) институт перешел в ведение администрации Маньчжоу-го и преподавание стало вестись на японском языке. Но в начале 1936 года власти Маньчжоу-го решили дать возможность окончить институт тем студентам китайской и русской национальности, которые уже там учились, но прием на первый курс для обучения на русском языке прекратился. Я перешел на третий курс из института св.Владимира.

Это было не лучшее время в истории института^¹. Ректором, после отъезда в СССР Л.А.Устругова, был назначен японец М.Сузуки, а деканами факультетов профессор Юрий Осипович Григорович (инженерно-строительного) и профессор Александр Константинович Попов (электро-механического).

Листая свою зачетную книжку невольно возвращаешься мыслями в 1936-1938 гг. и вспоминаешь добрыми словами профессоров, преподавателей, инженеров, чьи подписи напоминают о тех годах, когда мы у них учились. Это были крупные специалисты, многие имели научные труды, изданные на английском, немецком, французском языках, ученые звания и степени. В 20-е годы издавались «Известия и труды Русско-Китайского политехнического института» (так первоначально назывался ХПИ). Каждый том представлял собой объемистую книгу страниц по 400-500 в кожаном переплете. Статьи публиковались на русском языке с

аннотациями на одном из иностранных языков, которым владел автор данного научного труда. Сколько вышло томов, не помню, хотя они и были в моей технической библиотеке. После продажи КВЖД они не издавались.

Декан профессор Ю.О. Григорович преподавал нам «Основания и фундаменты», «Железнодорожный путь, его устройство и ремонт», «Металлические конструкции», «Деревянные мосты», «Мосты больших пролетов», руководил курсовым и дипломным проектированием. После поражения Японии обучение студентов возобновилось на русском языке и проф.Григорович был назначен заместителем директора, фактически руководившим учебным процессом.

Один из первостроителей восточной линии КВЖД профессор Сергей Александрович Савин поистине научил нас не только азам строительного искусства: он читал нам «Аналитическую геометрию», «Сопротивление материалов», «Статику сооружений», «Расчет статически неопределимых конструкций». По последней дисциплине расчетные формулы едва вмещались на огромной доске почти во всю стену аудитории.

Вспоминаются также четкие лекции Михаила Михайловича Эрихмана. Он вел курс лекций по железобетонным конструкциям и специальные разделы по сопротивлению материалов. Я специализировался по отделению путей сообщения. Николай Александрович Павлов читал нам курс «Соединение путей», который мы попросту называли «стрелки». Владимир Васильевич Колошин - «Тяговые расчеты железных дорог», Даниил Николаевич Депп - «Железнодорожные станции», «Обеспечение безопасности движения на железных дорогах», «Общие основы эксплуатации железных дорог», «Изыскания железных дорог», «Сооружение тоннелей», «Составление смет и технических отчетов».

Не одно поколение студентов-политехников помнят, конечно, Дмитрия Александровича Борейко, читавшего теоретическую механику и руководившего курсовыми упражнениями. Д.А. военный инженер, до революции военный летчик, работал в Гатчинской авиационной школе. В 1945 году репрессирован СМЕРШем и погиб осенью того же года в советском концлагере в г.Ворошилове^¹. Ю.Ф. Краснопевцев был в этом концлагере вместе с ним.

Убеленный сединами Николай Семенович Кислицын обучал нас проектированию и строительству гидротехнических сооружений - плотин,

дамб и т.п. Профессор Виктор Аркадьевич Кулябко-Корецкий преподавал основы электротехники, профессор А.К. Попов - электрофизику. Много времени уделял нам Владимир Николаевич Флеров. Он вел такие курсы, как «Начала строительного искусства и технология строительных материалов», «Геодезия», сопровождавшаяся летней практикой геодезических съемок за р.Сунгари, «Безрельсовый транспорт», «Водоснабжение и канализация». Добрых слов заслуживает также оставшийся в нашей памяти Александр Януарьевич Чернявский, он читал курсы гидравлики, отопления и вентиляции.

Николай Николаевич Захарьин - опытный химик с большим стажем на европейских химических заводах - читал курс лекций по химии и руководил лабораторными работами. Следы его где-то затерялись, какова его судьба, не знаю даже приблизительно - жив или нет?

Профессор Петр Федорович Федоровский не просто читал лекции по архитектуре и проводил занятия по рисованию, он творчески вёл курс и искренне радовался хорошим архитектурным решениям в проектах студентов. Да и сам с восторгом рисовал на доске архитектурные «излишества», как говорили у нас одно время.

Николай Капитонович Пафнутьев читал «Детали машин», позднее он уехал в США, был там крупным специалистом в этой области. Андрей Максимилианович Смирнов посвятил нас в тайны геологии и петрографии. Высшей математикой с нами занимался А. А. Васильев, начертательной геометрией - А.Я. Боголюбский.

Проф. Ю.О. Григорович руководил моим дипломным проектом, который я выполнял по его идее. Он предложил взять темой дипломного проекта арочный мост большого пролета из двутавровых балок, прокатывавшихся в те годы в Германии в городе Пейнэ. Их особенность состояла в том, что наружные и внутренние грани полок были параллельны, что изменило условия как их работы, так и конструкции в целом. В огромной библиотеке ХПИ были проспекты этого завода и основные исходные данные для проектирования из таких балок, а также другие технические журналы на немецком и других языках, которыми мы пользовались. Арочный мост получился с ажурными арками и «мощной» проезжей частью поверх арок. Без руководства Ю.О. вряд ли в те годы у меня получился бы проект такого моста. Я благодарен ему за то, что он «подталкивал» на принятие нестандартных решений.

Он говорил нам: «Вы должны запомнить на всю жизнь, что в институте вы получили только основы своей профессии. Чтобы всегда оставаться компетентным специалистом, каждый инженер должен постоян-

но повышать свою квалификацию: знакомиться с крупными стройками, иметь свою техническую библиотеку, выписывать различные технические журналы и книги, в том числе желательно и на иностранных языках, по тем направлениям, в которых работаете или будете работать. Если вы не сделаете этого, то со временем отстанете от научно-технического прогресса и попросту дисквалифицируетесь».

Эти напутствия до сих пор не забылись. Мне они часто помогали на моем многолетнем пути, когда приходилось менять конкретную специализацию в пределах своей профессии. Например, требовалось стать то строителем промышленных и гражданских зданий и сооружений, то шахтостроителем, то осваивать крупнопанельное домостроение, то заниматься экономическими и организационными вопросами строительства или организацией систем управления строительной отраслью, или управления строительным производством по сетевым графикам, использовать новые технологии. Конечно, без советов Юрия Осиповича, невозможно было бы пройти такой в общем то довольно сложный путь специалиста, а о работе в научно-исследовательском институте нечего было бы даже думать.

Я не сказал, кто в одно время со мной защищал дипломные проекты в ХПИ в 1937-1938 гг. Среди моих коллег были Леонид Погожее, Валентин Фридьев, Орест Солодчин, Петр Попков, Алексей Окулов, Виктор Чугай, Виктор Кулёмин, Олег Басов, Игорь Осипов и другие.

Вообще инженеры разных специальностей, окончившие Харбинский политехнический институт в разные годы его существования, разъехались буквально по всему миру и были на хорошем счету в тех фирмах, где работали. Например, Юрий Васильевич Каунов работал в Сингапуре и Шанхае, Александр Георгиевич Сакович в Сингапуре, затем в США, Андрей Самуилович Вальс в Циндао и Ташкенте.

Выпускники ХПИ Михаил Васильевич Карбышев был техническим руководителем на строительстве Свято-Алексеевского храма в Модягоу, Василий Георгиевич Мелихов и Дмитрий Васильевич Родин возглавляли строительные работы на фанерном заводе бр.Лидделл в Харбине (во время Тихоокеанской кампании завод управлялся японцами, русские служащие остались на своих местах, лишь был назначен японец-советник для контактов с властями и «использования» фанеры там, где «требовалось»). Павел Евсеевич Кравченко, Николай Генрихович Менниг, Борис Павлович Стоянов работали в инженерном департаменте Харбинского муниципалитета.

На электромеханическом факультете преподавал профессор Владимир Александрович Белобродский, крупный теплотехник. Его деловые советы были полезны и нам - строителям и путейцам. Он читал лекции и руководил практическими занятиями, а также научными работами по исследованию актуальных технических проблем того времени. Широкий диапазон его научных интересов позволял Владимиру Александровичу знакомить студентов с новейшими достижениями техники, а теплотехническая лаборатория ХПИ, оборудованная по его проекту, давала возможность ставить перед студентами и серьезные задачи и вместе с тем вести исследовательские работы, необходимые для солидного научного учреждения. Такие работы носили законченный характер и многие из них явились ценным вкладом в науку. Это прежде всего исследования каменных углей, залегающих в недрах Маньчжурии, искусственное получение жидкого топлива, изучение различных строительных материалов с точки зрения их теплопроводности, наилучшая утилизация топлива при сжигании его в комнатных печах (определялись оптимальная конструкция отопительного прибора и способ сжигания топлива, как один из вопросов режима экономии).

В беседах В.А. Белобродский советовал нам, студентам, после получения дипломов поработать и в других местах, применяя и расширяя полученные знания и практические навыки. «Ну хотя бы съездите поработать в Японии, это сейчас (в 30-х гг.) доступно», - говорил В.А. не раз.

В 1939 году русский ХПИ перестал существовать, но троих профессоров японская администрация пригласила остаться: это были Ю.О. Григорович, А.К. Попов и В.А. Белобродский, они стали советниками. Харбинский политехнический институт стал называться на китайском языке «Хаэрбин гао дэн гун э сюэ сяо», - без иероглифа «да», означавшего «вуз»: «Да сюэ сяо».

Оставаясь советниками В.А. Белобродский и А.К. Попов открыли «Харбинский русский техникум», который просуществовал около 6 лет и был закрыт в июне 1945 года. Для желавших получить высшее техническое образование на русском языке существовал политехнический факультет Северо-Маньчжурского университета.

В1945 году положение ХПИ вновь изменилось. Он был восстановлен снова с русским административным и академическим персоналом и занятиями на русском языке, имел три факультета: строительный, электротехнический и транспортный^¹.

В 1937 году, во время последнего учебного семестра японская администрация ХПИ решила для облегчения и лучшего трудоустройства выпускников института, ввести обучение японскому языку. Назначили двух преподавателей-японцев по разговорному языку и по техническому. С преподавателем разговорного японского у нас возник конфликт: преподаватель ударил указкой студента. Поднялся шум, декан проф.Григорович объяснил ректору г.Сузуки, что в русских гимназиях это недопустимо, тем более в институте. Ректор согласился и преподаватель получил от него предупреждение, после чего занятия шли мирно, хотя особых успехов студенты не проявляли.

А на лекциях технического японского языка была другая картина. Преподаватель японский инженер, получивший высшее образование в США, не знал как ему работать с аудиторией, не владевшей японским языком вообще. Мы сами нашли выход, предложив преподавателю вести занятия и все объяснения на английском. Услышав от нас такое предложение преподаватель даже обрадовался и убедившись, что студенты не шутят, а действительно могут общаться с ним на английском, приступил к занятиям. Тут мы выяснили, что похоже сам преподаватель «плавал» в японской термической терминологии: он со «шпаргалкой» писал японский термин азбукой катакана на левой стороне классной доски, а на правой стороне, без шпаргалки, английский термин. Мы были заинте-

ресованы знать английскую терминологию - к общему с преподавателем удовольствию. Но экзаменов ни по разговорному, ни по техническому японскому не было.

После защиты дипломных проектов, администрация ХПИ устроила большой банкет в китайском ресторане. Вскоре администрация приняла меры к трудоустройству новых инженеров по специальности: на железной дороге стали работать несколько человек, в дорожном отделе Харбинского муниципалитета двое - я и Андрей Сергеевич Дружинин.

О Порт-Артурских мемориалах 30-х и 90-х годов. Летом 1938 года я был в Дайрене (так тогда назывался г.Дальний) в местечке Какагаши. Среди отдыхающих у Желтого моря оказалось довольно много молодых людей и девушек из городов Маньчжурии и г.Шанхая. У нас появилось желание съездить в Порт-Артур и посетить памятные места, связанные о русско-японской войной 1904-1905 гг. Такому нашему желанию негласно способствовал конфликт на советско-маньчжурской границе у озера Хасан, или как японцы называли конфликт у высоты Чжан-куфын. К этому времени уже было известно о разгроме японских войск, перешедших границу СССР на этом участке.

И вот собралась довольно большая группа. Сели мы в пригородный поезд и вскоре оказались в Порт-Артуре (по-японски он тогда именовался Риоджун). Я был вместе со своим соучеником по харбинской гимназии имени Ф.М. Достоевского Владимиром Домбским, в то время студентом медицинского факультета французского университета «Аврора» в Шанхае.

Когда мы сошли с поезда на вокзале в Порт-Артуре, никто из японских властей нас не «опекал», во всяком случае открыто.

Увидели на вокзале маршрут, по которому смогли попасть на интересовавшие нас памятные места старой Российской крепости. В киоске около вокзала мы купили набор открыток, буклеты, посвященные памятным местам крепости и ее защитникам. Кто в те годы был спонсором Порт-Артурского мемориала, я не знаю.

Мы осмотрели всё, связанное с войной 1904-1905 гг. - у крепления, форты, другие сооружения. На том месте, где артиллерийским снарядом был убит начальник сухопутной обороны крепости генерал Роман Исидорович Кондратенко, японцы поставили, в знак особого уважения к нему, каменный обелиск с почтительной надписью по-японски. На кладбище была сохранена православная церковь, японцы оплачивали все расходы по содержанию этого мемориала, жалованье священнику и необходимому персоналу для ухода за могилами.

В отдельном здании они открыли музей обороны Порт-Артура. Он состоял из двух залов. В первом были экспонированы картины баталий из военной истории России нескольких последних веков: Полтавская победа, оборона Севастополя, Бородинское сражение и др. Пишу по памяти, так как не вел дневников, поэтому не могу перечислить всё, что было в этом зале. Смысл, как мы почувствовали, был в том, что организаторы музея - японцы - имели своей целью показать, что в 1904-1905 гг. они воевали с державой, имевшей большую историю и много военных побед, а не с каким-то случайным мелким противником, и этим повышали цену своей победы, которой был посвящен следующий зал музея, в него можно было пройти только через первый зал.

Второй зал был посвящен вооруженным силам России, защищавшим крепость, оформлен он был с уважением к побежденному противнику. Центральным экспонатом в этом зале была огромная фотография, на которой сфотографированы победители во главе с генералом бароном Ноги и побежденные во главе с А.М. Стесселем, сдавшим, как известно, крепость, которая, по свидетельству историков, еще могла обороняться.

Мы, русские жители Маньчжурии, не одобряли жестокие методы колонизации японцами Маньчжурии в те годы и притеснение ими китайцев, но в данном случае увидели уважительное отношение японцев к памяти побежденных противников. Мы подумали, что это было вызвано почитанием памяти воинов, погибших в честном бою, культ которых чтят в Японии. Мы увидели, что этот культ распространялся и на русских солдат и офицеров, погибших в ту войну.

На этом я заканчиваю воспоминания о том, что мы увидели в 1938 году, но хочется дополнить их теми сведениями, которые связаны с под-

нятой темой. Перечитав, вспоминая экскурсию, роман-воспоминания участника той войны писателя дальневосточника, побывавшего в японском плену, Трофима Михайловича Борисова^¹ и двухтомный роман Александра Николаевича Степанова^², я вспомнил описание сдачи в плен героев Порт-Артурской обороны. Вспомнились и прочитанные несколько лет тому назад информации в печати нашего времени о том, как охраняются сейчас в Японии могилы тех военнопленных, кто скончался от ран в японских госпиталях.

В 1995 году в журнале Российской академии наук «Проблемы Дальнего Востока» и в «Московской правде» (23.01.97) печатались очерки о том, как в Японии заботятся о погостах, где покоятся наши соотечественники, скончавшиеся в плену, рассказывалось об общественной деятельности японца, бывшего интенданта Квантунской армии, побывавшего в советском плену, М.Судзукава и московского писателя Виталия Григорьевича Гузанова по восстановлению и поддержанию в порядке памятников. Они занимаются этим уже не одно десятилетие. Их трудами также восстановлены списки военнопленных, скончавшихся в плену от тяжелых ран и болезней. Среди них оказалось 80 человек порт-артурцев. В письме ко мне (после публикации об этом в газете «Семь дней - экспресс» (см. №47, 1995 г.; № 24, 1997 г.) Виталий Гузанов описал трудности, которые ему и г-ну М.Судзукава пришлось преодолеть.

30 мая 1995 года Российский консул в г.Осака Георгий Комаровский вручил г-ну Масахиса Судзукава орден Дружбы, которым он награжден Указом Президента Российской федерации Б.Н. Ельцина за благородную деятельность, описанную выше, и в связи с 80-летием со дня рождения^³.

Поблагодарив за награду Судзукава-сан продолжает совместно с японскими и русскими энтузиастами свою очень нужную всем общественную деятельность.

После всего изложенного возникает естественный вопрос: а как сейчас, в дружественной Китайской Народной Республике сохраняются памятники Порт-Артурской обороны и другие реликвии?

Корреспонденты газеты «Труд» побывали в Порт-Артуре (теперь он по-китайски называется Люйшунь), куда в течение нескольких десятилетий въезд иностранцам был вообще запрещен. Журналисты «Труда» стали первыми, кому было позволено посетить город-порт, построенный в конце XIX века русскими по договору с правительством Китая на полуострове Ляодун в связи со строительством Китайской Восточной железной дороги.

Что же они увидели? Прежде всего переводчица китаянка просила ничего не фотографировать, «а то будут неприятности».

Около одного дома в их автобус сел молодой человек китаец, говоривший когда можно расчехлить фотоаппараты и сделать снимки во время посещения старой крепости Порт-Артур и русского военного кладбища.

В их информации много места уделено исторической справке о строительстве Порт-Артура и города Дальнего, о русско-японской войне 1904-1905 гг., о военных действиях в 1945 году и о корейской войне 1950-1952гт. А далее корреспонденты «Труда» пишут:

«Единственным местом в КНР, где сохранилось «русское присутствие», оказался склон Перепелиной горы. Не знаем, стала ли пухом китайская земля для 18873 российских воинов, погибших при обороне Порт-Артура, но вот уже много десятилетий лежат их останки здесь за тысячи верст от Родины.

Совсем юная девушка-экскурсовод встречает нас у высоких ворот из фиолетового гранита и ведет по песчаным дорожкам среди сотен монументов и крестов с русскими надписями на табличках. Смахнув прошлогодние листья с чугунной плиты, читаем полустертые слова: «Георгиевский кавалер подполковник Крапивин Сергей Константинович. Род. 15 дек. 1856 г. Сконч. 28 июля 1904г.» Островками возвышаются среди скошенного бурьяна монументы над безымянными братскими могилами. На массивном каменном кресте из белого мрамора надпись: «Вечная память доблестным защитникам Порт-Артура, отдавшим жизнь за Веру, Царя и Отечество». Этот памятник поставлен в 1912 г. правительством России. А в дальнем конце кладбища высится часовня на высоком фундаменте. Читаем надпись на родном языке: «Героическим защитникам Порт-Ар-тура от японского правительства. 1907 г.»^¹.

«Наша юная экскурсоводушка, - продолжает «Труд», - чуть смущаясь, обращает внимание на обелиски, на которых разбиты фаянсовые пор-

треты покоящихся здесь воинов. Девушке стыдно за тех, кто в годы культурной революции утверждал свою революционность тем, что осквернял могилы наших ребят. Они, судя по надписям, погибли в 1950-1951 гг. Все совсем молодые - по 20-25 лет. И звания - лейтенанты, капитаны. Это «китайские добровольцы», участники воздушных боев над Кореей». Корреспонденты «Труда» завершают печальное повествование так: «... Лежат под одним небом, в одной земле георгиевские кавалеры и кавалеры Золотой звезды. Покосились кресты, обваливаются обелиски. Десятки лет сюда не приходит никто с букетом цветов или с зажженной свечей. За скудные муниципальные юани кладбищенский сторож вешает замок на ворота кладбища да сбивает по осени бурьян. На ремонт мемориалов, конечно же, никто денег не дает, а родимой России сейчас не до мертвых героев.

Смотришь на шеренги одряхлевших могил и невольно думаешь о том, сколько же русских солдат сложили свои головы на чужбине. Верные присяге, наивно верившие словам своих командиров (и царских и советских) о том, что проливают кровь за свое Отечество, они с честью выполнили свой солдатский долг. И нет их вины в том, что всё, ради чего они отдали свои жизни в Китае или Афганистане, в Корее или Египте, на Кубе или в Анголе, в конечном счете не сделало их Отчизну ни богаче, ни счастливее».

Вот более позднее свидетельство другого очевидца. Член Общества Российско-китайской дружбы Александр Иванович Коваль дважды побывал в Порт-Артуре. Сначала в 1996 году, а затем в 2000

году в составе делегации ветеранов войны в связи с 55-летием Победы, как член ОРКД. Он сделал фотоснимки и некоторые прислал мне. С его разрешения я их публикую.

В письме Александр Иванович пишет, что памятники Порт-Артура были отремонтированы и сейчас нет основании упрекать Китайско-российское общество в Пекине в недостаточном внимании к нашим реликвиям в Китае: они основательно о них заботятся. В дни культурной революции была попытка хунвэйбинов войти на это кладбище, но население города и китайский гарнизон этого не допустили.

А.И. Коваль опубликовал статью и в ноябре 2000 года выступил на Всероссийской научной конференции с докладом. Он пишет:

- В настоящее время все исторические реликвии, имеющие отношение к истории и памяти России, находятся под заботливой опекой местных властей и населения города, что свидетельствует о сохранении китайским народом чувства дружбы к русскому народу и памяти своих освободителей. Сейчас Порт-Артур (Люйшунь) по количеству исторических памятников и реликвий, имеющих отношение к России, является уникальным городом, равным которому, по-видимому, нет за пределами нашей страны.^¹

Глава III

ЧТО БЫЛО - ТО БЫЛО

На концертах Шаляпина, Вертинского и «своих» артистов. В Харбине, когда он был «русским городом на китайской земле», в русской колонии процветала театральная жизнь. Практически никто не интересовался, какой паспорт у соседа-зрителя. Рядом могли сидеть и советский гражданин и эмигрант.

В финансировавшемся администрацией КВЖД Железнодорожном собрании (Желсобе) ставились спектакли, выступали приезжавшие на гастроли лучшие творческие силы России и Советского Союза. Существовала в Желсобе постоянная оперная труппа с первоклассными исполнителями. В детстве мне довелось слушать оперы «Золотой пастушок», «Сказка о царе Салтане», а в юношеские и студенческие годы «Демон», «Евгений Онегин», «Кармен», «Черевички», «Пиковая дама», «Русалка» и другие. Было несколько дирижеров, но мне запомнился Владимир Михайлович Каплун-Владимирский, может быть, потому, что часто видел его фамилию на программках, а может быть, потому что позднее

встретил ее на театральных афишах в Коми АССР. Здесь он дирижировал оперными и опереточными постановками в Ухте, а затем в Сыктывкаре после его ГУЛАГовской эпопеи.

Каждый выходной или праздничный день в Харбине ставили киноконцерты: сначала демонстрировался полнометражный фильм, а затем ставился эстрадный концерт. Причем одна и та же программа шла одновременно в трех кинотеатрах - в разных концах города: на Пристани, в Новом городе и в Модягоу. «Подвижность» кинофильмов и артистов эстрады обеспечивали автомобили, перевозившие их для выступлений из одного театра в другой «по скользящему графику», как сказали бы сейчас. Так что харбинцы, пожелавшие посмотреть в этот день киноконцерт, могли сделать это недалеко от дома, тем более, что проводилось несколько сеансов в день и цены были вполне доступные.

До обострения японо-американских отношений в Харбине демонстрировались чаще всего американские кинофильмы, но было немало и фильмов европейских студий. Как и везде, в первые годы демонстрировались «немые» черно-белые фильмы; затем пришли звуковые и цветные. Кинотеатры быстро «перестроили» свою аппаратуру я фильмы по-прежнему шли первым экраном вскоре же после выхода их со студий, а через некоторое время повторялись в кинотеатрах «второго экрана». После создания оси «Берлин - Рим - Токио» американские фильмы бойкотировались на правительственном уровне, и зрители стали смотреть кинофильмы европейских студий, которых стало поступать больше, чем до этого бойкота. Демонстрировались кинофильмы на языке оригинала, а под стандартным экраном были установлены небольшие экранчики, на которых давались русский и китайский переводы синхронно с языком оригинала. Так что зрители получали полное впечатление от увиденных новинок, даже если и не владели иностранными языками.

Фильмы советских киностудий почти не демонстрировались в кинотеатрах Харбина. Но мы всё же видели «Путевку в жизнь», «Господ Головлевых». Только один сеанс демонстрировались «Веселые ребята» - этот фильм сразу же сняли с экрана, не объясняя причин, несмотря на то, что он первоначально был «дозволен» цензурой.

После продажи КВЖД маньчжугоуской стороне многие артисты эвакуировались в Советский Союз и вскоре «затерялись». Среди них были талантливый исполнитель русских песен Леонид Михайлович Моложатов (настоящая фамилия Андреев), популярный исполнитель песен Пьеро Александр Захарович Кармелинский, сатирик Владимир Степной, ба-

лалаечник Михаил Родненький, исполнительница романсов Ольга Строн-ская и много других, «канувших в Лету».

Выступления Моложатова всегда сопровождались исключительным успехом. Он уроженец Маньчжурии, окончил гимназию на станции Имяньпо, Харбинский политехническим институт. Серьезно занимался пением, став учеником известной преподавательницы М.В. Осиповой-Закржевской. На эстраде полностью развернулся его талант. Он также выступал и в оперетточном коллективе: исполнение им ролей Раджами (в «Баядере»), Эдвина (в «Сильве») вызвали самые похвальные рецензии прессы. Моложатов (кстати, мы были соседями - он жил в соседнем доме) выступал обычно в русском боярском костюме, и многие песни буквально захватывали весь зрительный зал.

Как и о Моложатове, нет никаких сведений о А.З. Кармелинском и других артистах харбинской эстрады, уехавших после продажи КВЖД. В 1992 году в газете «На сопках Маньчжурии», издающейся в Новосибирске ассоциацией «Харбин» и помогающей бывшим жителям Китая разыскивать своих родственников и восстанавливать семейные и родственные связи, сын А.З. Кармелинского просил тех, кто знал его отца по жизни в СССР, поделиться сведениями. Сын писал, что последний раз видел отца на станции Имянь по на восточной линии КВЖД в середине 30-х годов, и вскоре отец выехал в СССР. На этом связь с ним прекратилась.

Оставшиеся в Харбине артисты создали новые труппы и продолжали прежние традиции. Постоянный драматический ансамбль Василия Ивановича Томского ставил пьесы в театрах «Модерн» и «Ориант». Ансамбль Александра Сергеевича Орлова и Сабины Михайловны Верлен - в Коммерческом собрании. В конце 30-х годов была создана харбинская оперетта с участием молодых сил. Ставились также и отдельные оперные спектакли^¹. Был создан и успешно выступал симфонический оркестр. Но 1936 год был исключительным: Харбин испытал огромное творческое удовлетворение от гастролей Шаляпина и Вертинского.

Федор Иванович Шаляпин за два года до кончины от белокровия (он скончался в 1938 г. в Париже) совершил поездку на Дальний Восток. В

Харбин приехал из Японии в марте 1936 года. Было дано всего три концерта в огромном зале первоклассного по тем временам кинотеатра «Америкэн», вмещавшем две тысячи зрителей. Мне довелось быть на одном из этих концертов. Шаляпин пел вполголоса из-за ларингита, но чувствовалось его исключительное исполнительское мастерство. Прежде мы слушали Шаляпина на пластинках, но на них невозможно было передать все оттенки интонации его голоса.

Федор Иванович мог дать образы, рожденные без партнеров, без костюма и грима, без помощи декораций - лишь искусством пения. Скажем, «Вдоль по Питерской» он не пел, а буквально исполнял. Казалось, что нет конца разудалому веселью, мощи и шири народной души. Тоже и «Дубинушка» - и настала пора, и поднялся народ... «Эй, ухнем», «Из-за острова на стрежень», «Песнь варяжского гостя» и т.д.

Даже когда он в коротенькой песне напевал, как «возвратился ночью мельник» и увидел чьи-то сапоги, а его уверяли, что это просто ведра, то только Шаляпин смог убедить нас в том, что это не ведра: «Никогда до этих пор (он) не видал на ведрах медных шпор». А об исполнении им знаменитой «Блохи» трудно передать, какое впечатление она произвела в зале. Мы сразу увидели разницу в звучании на пластинке и в театре с отличной акустикой.

Шаляпин улыбнулся и негромко завел: «Жил-был король когда-то, при нем блоха жила... Милей родного брата она ему была...» Спев куплет, он тихо захохотал: «Блоха! Ха-ха!» Негромко, но властно крикнул «король» портному: «Для друга дорогого сшей бархатный кафтан!» и снова засмеялся: «Блохе кафтан? Блохе?! Ха-ха»...

Подумалось тогда, что надо было обладать смелостью, чтобы исполнять это произведение Мусоргского до революции - в те годы, когда был жив Распутин.

Созданное на территории Маньчжоу-го Бюро по делам российских эмигрантов пыталось «взять под контроль» гастроли Ф.И. Шаляпина в Харбине и придать им политический характер. Бюро потребовало также устроить благотворительный концерт. Но Шаляпин сразу же «уведомил» «политических деятелей», что бесплатно только птички поют, и тогда экстремистская часть прессы в лице газеты «Наш путь» начала травлю Шаляпина, но безуспешно. Гастроли в Харбине прошли с триумфом.

Но не эта фраза о «птичках» была характерна и типична для Шаляпина. Известный театральный критик Илья Ильич Шнейдер вспоминает характерный для Федора Ивановича поступок. Он пишет, что еще в России с Шаляпиным долго работал в роли импрессарио, уполномоченного адми-

нистратора некто Бискер. Уже в преклонных годах он оказался после революции в Бухаресте, где терпел страшную нужду и голодал. В концертных бюро с ним не хотели разговаривать, когда он приходил туда в поисках какой-нибудь работы, а то и просто выгоняли этого старого, изможденного человека. В отчаянную минуту Бискер написал письмо Шаляпину.

И вот однажды - это было в 1926 году - Бискеру пришла телеграмма из Нью-Йорка: «Ставь концерт. Шаляпин». С этой телеграммой Бискер явился в одно из концертных бюро, откуда его много раз прогоняли. Мгновенно произошло чудесное превращение - вокруг Бискера забегали, не знали куда посадить и как величать. Владелец бюро готов был на всё, лишь бы закрепить за собой организацию концерта Шаляпина в Бухаресте и оградить себя от происков конкурентов. Наконец, всё было обусловлено, Бискеру выдали аванс, и в этот день он впервые за долгие годы нормально пообедал. Потом в бюро спохватились: концерт Шаляпина висел в воздухе - в телеграмме не было никакого указания о дате гастроли! Но выход из положения нашелся: выпустили анонс о предстоящем концерте Шаляпина и открыли предварительную продажу билетов.

Бухарест сошел с ума. Любителей не останавливало и то, что билеты стоили баснословно дорого. А от Шаляпине не было никаких известий. Дирекция концертного бюро забила тревогу. Бискер, приодевшийся и отвыкший от голода, метался в смертельной тоске. Публика, купившая билеты, волновалась. Вмешалась полиция. Решено было Бискера арестовать. И тут с бухарестского аэродрома поступило сообщение: приземлился самолет из Лиссабона, на котором прилетели Шаляпин с дочерью.

В Бухаресте Шаляпин пел в течение всего концерта один и имел огромный успех. После концерта бледный и взволнованный Бискер принес Шаляпину груду денег. Шаляпин отмахнулся от нее: «Мне ничего не надо. Я приехал сюда не ради денег, а ради старого товарища, чтобы помочь ему в беде. Оба мы скитальцы, оба без родины, но я богат, а у тебя ничего нет. Бери всё себе».

Бискер, переживший столько волнений и потрясенный прямо-таки с неба свалившимся на него богатством, в том же месяце умер от разрыва сердца - завершает рассказ И.И. Шнейдер^¹.

Этот пример не единственный. В газете «Советская Россия» описано, как Шаляпин увидел в Париже возле церкви незнакомых оборванных, обтрепанных женщин с детьми, просивших дать им что-нибудь на хлеб. Но у него в тот момент не было денег. На следующей день, после молеб-

на и освящения нового дома, Федор Иванович передал священнику этой церкви 5000 франков со словами: «Батюшка, я вчера видел на церковном дворе несчастных женщин и детей. Их, вероятно, много около церкви и вы их знаете. Позвольте мне предложить вам 5000 франков. Распределите их, пожалуйста, по своему усмотрению»^¹.

Описанные эпизоды не были случайными для Федора Ивановича. Находясь в Харбине, Шаляпин помогал тем, кто бедствовал. Г.В. Мелихов описывает, как Шаляпин помогал тем, кто действительно бедствовал:

«Приходит к Шаляпину в Харбине одна молодая симпатичная барышня, бедно, но чисто одетая. Объясняет, что хотела бы попасть на концерт, но нет денег. Шаляпин обещал достать ей контрамарку. Разговорились. Шаляпин спрашивает ее, что она делает? Оказывается, учительствует -преподает языки и еще что-то. Живет с матерью, отца нет. Ф.И. спрашивает, сколько она получает? Оказалось, 11 долларов в месяц. На вопрос: «Как же можно жить на такую сумму? - она ответила Шаляпину, что другие еще хуже живут. Предложить ей деньги Шаляпин посчитал неудобным и попросил ее зайти через день на чашку чая. Когда через день она пришла, они вновь разговорились. Федор Иванович приготовил конверт с деньгами, но с большим трудом уговорил ее взять. Он уверял ее, что играл в карты и на ее счастье выиграл, поэтому не может взять деньги себе, так как играл на ее счастье», - пишет Г.В. Мелихов (с.88)^².

Вспоминая посещение Шаляпиным Харбина, хочется отметить то, что имя Федора Ивановича давно реабилитировано всевозможными актами памяти на родной земле. В 1988 году, как известно, открылась экспозиция в доме Шаляпина на Новинском бульваре (ул.Чайковского). Издана его книга «Маска и душа», вышли грамзаписи, в родную землю перенесен его прах из Парижа. На его могиле на Новодевичьем кладбище установлен памятник.

Харбинцам в 1936 году выпало счастье слушать пение «самого Шаляпина» и согласиться с мнением А.М. Горького, назвавшего Федора Ивановича «символом русской мощи и таланта» и поставившего его в одном ряду с именами Пушкина и Толстого, в полной мере оценив роль, которую сыграл наш великий соотечественник не только в музыкальном искусстве, но и в мировой культуре в целом.

* * *

1936 год был «урожайным» на гастроли знаменитостей в Харбине. Приехал Александр Николаевич Вертинский, автор-композитор исполнитель многих песен, часто наполненных тоской и безнадежностью. Я был на его концерте в Коммерческом собрании. Правда, он пел не только «Минуточку» или «В синем и далеком океане», но и «Молись, кунак, в стране чужой, молись, кунак, за край родной...», пел «Чужие города»:

.. .Тут шумят чужие города,

И чужая плещется вода,

И чужая светится заезда...

…Тут живут чужие господа

И чужая радость и беда.

Мы для них чужие навсегда!..

Эти слова нашли понимание в зрительном зале. Вертинский не боялся говорить то, что думает. Взять хотя бы его песню «В степи молдаванской»:

«О, как сладко, как больно сквозь слезы хоть взглянуть на родную страну».

Позже эмиграцию расколола на два «лагеря» песня Вертинского «О нас и о родине», где есть такие строки:

...И еще понять беззлобно,

Что свою, пусть злую, Мать

Всё же как-то неудобно

Вечно в обществе ругать...

Из Харбина А.Н. Вертинский уехал в Шанхай, где вскоре женился на сотруднице центрального аппарата крупной пароходной компании Mollers’Limited Лидии Владимировне Циргвава (я могу ошибиться, так как перевожу ее фамилию с английской транскрипции). Я тогда работал на инженерной площадке этой фирмы в Путунге, а жили мы на Бродвее в доме Mollers’Wharves, имея служебную квартиру. В этом же доме жила и будущая супруга Вертинского со своей мамашей. После начала Тихоокеанской кампании в декабре 1941 года, жителям этого дома вскоре пришлось переехать на французскую концессию, так как дом был занят японцами.

В Шанхае у Вертинских родилась дочь Марианна и в 1943 году они уехали в Советский Союз. Как родина встречала приезжавших соотечественников, описывала «Литературная газета»:

«Он всегда хотел вернуться на Родину. 1919 год: «Я это понял, едва ступив на берег Турции». Дважды Вертинскому казалось, что разрешение вернуться вот-вот получит. Дважды ему не ответили, хотя первый раз ходатаем был А.В. Луначарский, второй - наш посол в Польше П.Л. Войков. Третья попытка оказалась удачной. И далее: «7 марта 1943 года Вертинский еще раз испытал судьбу - обратился с письмом к В.М. Молотову: «20 лет я живу без Родины... Пустите нас домой...» На сей раз пустили и в ноябре 1943 года А.Н. Вертинский вернулся в Советский Союз с двадцатилетней красавицей женой, тещей и только что родившейся Марианной» пишет Г.Цитриняк^¹.

Возвращаясь к шанхайскому периоду его жизни, вспоминается, что Вертинский исполнял новые песни, которые никак нельзя было назвать безыдейными. Например:

.. .Проплываем океаны,

Бороздим материки,

И несем в чужие страны

Чувство русское тоски...

...И пора уже сознаться,

Что напрасен дальний путь...

Слова А.Н. Вертинского о Родине, которая «цветет и зреет, возрожденная в огне, и простит и пожалеет и о вас и обо мне» характеризовали его убеждения тех лет, которые были созвучны мнению многих шанхайцев, «переоценивавших» свои прежние взгляды.

Он выступал на страницах шанхайской советской газеты «Новая жизнь» со стихотворениями, ставшими его новыми песнями:

«Мы стучимся к Родине обратно, нищие и блудные отцы» (цитирую по памяти). Его «стук» (в хорошем смысле слова), как сказано выше, был услышан и он закончил свою жизнь в России, здесь стал лауреатом Государственной премии за исполнение роли кардинала в фильме «Заговор обреченных».

В России у Вертинского родилась вторая дочка Анастасия и появилась песня «Доченьки»:

...У меня завелись ангелята,

Завелись среди белого дня.

Всё, над чем я смеялся когда-то,

Всё теперь восхищает меня...

Этих двух ангелят хорошо знают у нас в стране и за рубежом как талантливых актрис Анастасию и Марианну Вертинских. Их мать Лидия Владимировна также великолепно исполняла роли в ряде кинофильмов.

Картина была бы неполной, если не коснуться дальнейшей, после 1943 года, жизни Вертинских в родной стране. Цитированная выше «Литературная газета» писала:

«Н.Я. Мандельштам рассказывала, что когда в 1946 году Анна Ахматова читала в Политехническом стихи, зал встал и устроил ей овацию. Ахматова «похолодела от страшного предчувствия», и не напрасно: по слухам, узнав об этом, Сталин спросил: «Кто организовал вставание?»

«А Вертинского встречали овации, и он не холодел, не сжимался от страха. Почему? Один ответ мы имеем, даже два. На первом московском концерте в ВТО был Василий Сталин, в антракте с ним разговаривал С.Гурарий, фотокорреспондент «Известий», и Василий ему сказал, что у отца есть пластинки Вертинского, он его любит и, когда устает, заводит «В синем и далеком океане». Второе. Проект известного постановления 1948 года о музыке, где целый абзац посвятили Вертинскому, Жданов принес Сталину. Тот молча прочитал текст, молча перечеркнул абзац, посвященный Вертинскому, потом сказал: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».

Достоверна ли информация Г.Цитриняка? Во всяком случае в печати не было ни одной «разгромной» статьи о Вертинском. В конце 40-х-начале 50-х яростно обличали всех и вся, но «декадента» Вертинского не упомянули ни разу... Почему-то, едва кто-нибудь напоминал, что «хорошо бы и Вертинского», кто-то обязательно поднимался и спокойно бросал: «Вертинского не трогать!» Видимо, и у палачей есть свои «капризы» - уцелел же Пастернак, осталась жива Ахматова...

Правда, после приезда Вертинского на родину, в советской прессе не было ни одной рецензии на его концерты, которые первоначально проходили в заводских клубах и домах культуры. Это было «созвучно» тому времени, когда рецензии писались, если «есть мнение» о целесообразности их написания. Мне приходилось видеть, например, на четвертой полосе газеты «Уральский рабочий» (Свердловск) в разделе «Что сегодня

клубах, кино и театрах» анонсы о концертах А.Н. Вертинского. И всё. Рецензий нигде не читал, а люди с интересом ходили на концерты. Многие имели еще до войны пластинки Вертинского, нелегально завезенные из заграницы или переснятые здесь на рентгеновскую пленку.

Вертинский считал своим долгом регулярно выступать в школе, где учились его дочери. Билеты были платные, но весь сбор шел детям из бедных семей - им покупали школьную форму, обувь, платили за завтраки и т.д. За все время только однажды разразился скандал: артист узнал, до на сбор от его концерта купили ковер в кабинет директора школы.

Для членов правительства выпустили в военные годы диск с пятнадцатью песнями Вертинского тиражом 50 экземпляров. Но кончилась война, и он вдруг узнал, что его пластинки выпускают огромными тиражами и продают за рубежом - стране нужна была валюта. Потом уже стали продавать и у нас, но авторских выплатили мелочь, да и то после робкого напоминания.

Вертинскому установили «норму» - 24 концерта в месяц, как «артистам без звания» - «У нас все равны!» Но чтобы ставки были выше, надо было гастролировать по стране. Руководители Гастрольбюро согласились и послали его на Дальний Восток и в Сибирь почему-то зимой, в пятидесятиградусные морозы, а в Среднюю Азию почему-то летом, в пятидесятиградусную жару?! Салоны самолетов не отапливались, «джипы» были открытыми. А у Вертинского начиналась грудная жаба.

За несколько месяцев до смерти Александр Николаевич написал письмо в министерство культуры, в котором задал четыре вопроса:

«1. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не знает, ближе и нужнее, чем я?

2. Почему нет моих пластинок?

3. Почему нет моих нот, моих стихов?

4. Почему за 13 лет нет ни одной рецензии на мои концерты?» Итоговая фраза из этого письма: «Меня любил народ и не заметили его правители!»

21 мая 1957 года Александра Николаевича Вертинского не стало. Он скончался в Ленинграде, в гостинице, после концерта.

Вместе с Вертинским ушел в небытие и созданный им жанр. Есть немало подражателей, пытающихся «по-своему» подать песни, которые исполнял Александр Николаевич с неподражаемым мастерством, но даже самая отличная копия не становится лучше оригинала. Нам, кто слышал Вертинского «живого», хочется сказать подражателям: постарайтесь создать свой жанр и не «коверкайте» великий оригинал.

Вертинский пел «Пред ликом Родины»:

.. .Мне в этой жизни очень мало надо,

И те года, что мне осталось жить,

Я бы хотел задумчивой лампадой

Пред ликом Родины торжественно светить.

... И будет мне великою наградой

И радостно и драгоценно знать,

Что в эти дни тишайшею лампадой

Я мог пред ликом Родины сиять.

Искусство Вертинского было человечным. Были и до него яркие таланты, будут и после, но такого как он нет. Так сформулировала «Литературная газета» в упомянутой статье Г.Цитриняка. Он, безусловно, прав.

Отрадно, что в 2002 году на доме в Москве, где жил А.Н. Вертинский, наконец, установлена мемориальная доска соответствующего содержания. Много лет понадобилось, чтобы признать своего великого соотечественника.

Епископ, затем архиепископ, Нестор - друг и наставник нашей семьи. «Смиренный Нестор, Божией милостью епископ Камчатский и Петропавловский» - запомнилась эта подпись на Почетной грамоте, адресованной моим отцу Павлу Степановичу и дяде-крестному Флору Степановичу Маркизовым - подрядчикам, строившим церковь «Дома милосердия» на Батальонной улице в Харбине. Она запомнилась с тех далеких лет, может быть, потому, что я впервые в жизни увидел такую Почетную грамоту. В каком году это было, я не могу с уверенностью сказать. Церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» строилась в два «приема», по мере сбора средств епископом Нестором. По свидетельствам старожилов-харбинцев, это относится к середине 20-х годов. По данным Г.В. Мелихова, - к 1925 году ^¹.

Жизненный путь владыки Нестора (9.Х1.1884 г., Вятка-4.XI. 1962г., Москва) описан Г.В.Мелиховым.

С постройкой первой очереди церкви «Дома Милосердия» начались близкие отношения старших Маркизовых с владыкой Нестором, продол-

жавшиеся много лет. Владыка Нестор, сначала епископ, затем архиепископ и митрополит, был частым гостем в нашей семье. Он бывал на всех семейных торжествах и просто без повода, отдыхая среди друзей от тягот эмигрантской жизни. У него было «хобби», как сказали бы сейчас - древняя китайская игра «маджан». Партнерами владыки частенько были Полина Федоровна Державина и кто-нибудь из Маркизовых (требовалось четыре партнера). Это была игра, требовавшая не азарта, а разумного анализа и вдумчивости: надо просчитать несколько ходов вперед; а кто выиграл - кто проиграл, определяется не деньгами, а специальными косточками с условными точками. Эти «точки» можно было превращать в деньги, но можно и не превращать.

Вспоминается, что пришли как-то юные приятели, а у нас шла игра в маджан. Вот ребятишки и задумались, как быть: подходить под благословение к владыке или неудобно? Тут владыка сам подозвал их, благословил, и ребятишки были очень довольны. Затем игра в маджан продолжалась. Присутствуя на наших семейных праздниках, владыка Нестор никогда не забывал приют «Дома милосердия». Вот, например, беседуя с нашими гостями, он говорит: «Мы здесь приятно проводим время, здесь уютно и тепло. Наступает осень (или зима), а отапливать помещение нашего приюта нечем...» Но тут же проблема решается: Маркизовы посылают на следующий день уголь, Державины дрова в том количестве, которое требуется на весь отопительный сезон.

А иногда, когда собираются гости, владыка просит помочь приюту и вынимает подписной лист. Тут бывали частыми гостями Федор Николаевич Зимин, владелец двух аптек, Василий Иванович Казиков, совладелец магазина готового платья, Павел Гаврилович Державин, владелец склада дров, Евгений Зенонович Комар, домовладелец, и другие. Момент был подходящий и предприниматели не скупились, благо что предприятия не были убыточными и все хотели искренне помочь делу, осуществляемому владыкой Нестором.

Как-то на масляной неделе родители пригласили владыку Нестора на блины. Он по телефону ответил: «Не могу, дорогие. Как же я поеду на

блины, когда у нас в приюте нет угля, и повар не может приготовить обед детишкам и старикам. Спасибо, но я не имею права». Конечно, ему ответили, что «сейчас отправим уголь, а вы, владыка, всё же приходите на блины». - «Ну если можно так решить проблему, то я, конечно, приду».

Во флигелях на участке «Дома милосердия» жил, как мне помнится, престарелый священник, он участвовал в совершении литургии только по двунадесятым праздникам, на большее у него не хватало сил. Жил в «Доме милосердия» англичанин А.Н. Гиббс - один из воспитателей наследника цесаревича Алексея. Он принял православие и иноческий постриг, в беседах тепло вспоминал семью императора Николая П. Из молодых иноков в обители жил иеродиакон Нил (Константин Михайлович Носов, окончивший гимназию имени Ф.М. Достоевского в 1932 г. и затем работавший журналистом).

Был в «Доме милосердия» и Дамский комитет, он организовывал благотворительные мероприятия, лотереи, сбор средств по подписным листам, сбор пожертвований в определенные дни на улицах города, когда молодежь ходила с кружками и каждому, кто опускал деньги, прикалывала какой-нибудь бантик. На двунадесятые праздники Дамский комитет организовывал, после литургии, «чашку чая», а пироги и другую выпечку дамы приносили из дома.

Очень торжественно совершались богослужения. Допустим, в дни Великого поста литургию или всенощную совершали в темных облачениях, владыка и священнослужители были медлительны, а во время пасхальной заутрени облачения были светлыми, и владыка ходил по храму очень быстро, образно говоря, почти «летал», создавая радостное праздничное настроение.

Вспоминается до сих пор чтение Евангелия на пасхальной литургии, после заутрени. Евангелие от Матфея, например (гл.28, стихи 19-20): «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам, и се Я со всеми вами во все дни до окончания века. Аминь». Это Евангелие в «Доме милосердия» читали на 12 языках, по числу апостолов. Владыка Нестор читал по-корякски, игумен Нафанаил (в миру князь Львов) по-французски, по-английски. Другие священнослужители читали на немецком, японском, китайском и иных языках и, конечно, на церковно-славянском и русском. Было очень торжественно и поднималось религиозное настроение молящихся. В богослужении участвовали настоятель храма Иоанн Тростянский, протодиакон Федот Задорожный и другие священники. Сослужил владыке Нестору в те годы обычно архимандрит Филарет (Вознесенский - инженер, окончив-

ший Харбинский политехнический институт, сын епископа Димитрия - в миру митрофорного протоиерея Николая Вознесенского). Позднее архимандрит Филарет возглавил Зарубежную Русскую Православную церковь в сане митрополита. В «Доме милосердия» в 30-х годах принял сан священника журналист В. А. Герасимов, став отцом Василием и затем секретарем владыки Нестора.

В «Доме милосердия» обычно пел прекрасный хор, в котором участвовали известные в Харбине певцы и артисты, но их фамилии не запомнились.

На Крещенье обычно водосвятие совершалось на р.Сунгари, где на некотором удалении от берега сооружались из льда крест и всё необходимое для водосвятия. Но в отдаленных районах города сооружались микро-Иордани. В частности, и в «Доме милосердия», где обычно освящение воды совершал владыка Нестор.

Вспоминаются два случая из жизни наших родственников и друзей. В 1942 году от тифа скончался Георгий Васильевич Погожее. Отпевали его в церкви «Дома милосердия». Гроб внесли в храм накануне вечером, после всенощной. Когда все собрались на отпевание, открылись царские врата, и из алтаря вышел сам архиепископ Нестор, знавший покойного. Было траурно торжественно. Владыка это сделал не по нашей просьбе, а по своему вниманию к покойному инженеру.

В 1943 году скончалась Полина Федоровна Державина. А ее сын Георгий был в это время на станции бывшей КВЖД. Георгия вызвали телеграммой в Харбин, сообщив о болезни матери. Когда он проезжал станцию, где отдыхал владыка Нестор, то владыка встретил этот поезд и позвал Георгия, который понял, что произошло несчастье, и спросил - что будете служить: молебен или панихиду? Владыка разделил с молодым человеком горе, после чего Георгий продолжил путь в Харбин.

В 1945 году при деятельном посредничестве архиепископа Нестора Харбинская и Маньчжурская епархия перешла в ведение патриарха Московского и всея Руси Алексия I. Этому предшествовали распространившиеся в Харбине разговоры о том, что японские власти Маньчжоу-го имеют намерение внести в православные храмы атрибуты своей богини Солнца Аматерасу, «родоначальницы японской императорской династии». Правящий митрополит Мелетий Харбинский и Маньчжурский и все архиереи епархии были категорически против, так как Аматерасу, по православным канонам, была языческой богиней.^¹

Через Генеральное консульство СССР в Харбине (посредником был архиепископ Нестор) состоялась переписка с московской патриархией, и в июле 1945 года Харбинская епархия перешла в юрисдикцию патриарха Алексия I. Об этом было торжественно оглашено во всех православных храмах. Точную дату не помню, но это было до начала военных действий 9 августа 1945 года. Поминание на богослужениях имени патриарха московского было смелым решением со стороны иерархов Харбинской православной епархии накануне войны. Во время первой всенощной в церкви «Дома милосердия», когда в ектениях прозвучало имя святейшего патриарха Алексия, вместо главы Зарубежной православной церкви митрополита Анастасия, архиепископ Нестор произнес слово по этому поводу. Смысл его слова сводился к тому, что теперь мы не люди без роду без племени, так как нас приняла в свое лоно Русская православная церковь и Московская патриархия, святейший патриарх московский и всея Руси Алексий. «У нас - сказал владыка, - есть и родина, и наша православная церковь, возглавляемая патриархом всея Руси».

Японские власти никак не прореагировали на это, да и времени у них для этого не было - вскоре началась война и Япония капитулировала.

Эмигрантская колония по-разному отнеслась к вхождению Харбинской епархии в состав Московской патриархии, но подавляющее большинство положительно. Мне довелось слышать о несогласии только одного человека. Может быть, их было больше, но мне высказал свое возмущение лишь один человек, участвовавший в гражданской войне: «Почему нас не спросили, согласны ли мы?» - как будто в той политической обстановке подобный опрос был возможен, если даже войти в советское консульство было опасно. А после вступления советских войск в Харбин архиепископ Нестор уже не опасался открыто посещать советское консульство.

На этом мои воспоминания о владыке Несторе заканчиваются. Здесь уместно кратко изложить о дальнейшем пути владыки Нестора со слов священника Дионисия Поздняева:

«Патриаршим Указом от 11 июня 1946 года за №664 митрополичий округ был преобразован в Восточно-Азиатский Экзархат (округ, объединяющий несколько епархий и пользующийся определенной самостоятельностью). Патриаршим экзархом был назначен архиепископ Нестор с возведение его в сан митрополита Харбинского и Маньчжурского.

Деятельность Высокопреосвященного владыки Нестора на посту главы Экзархата была необычайно многосторонней. Достаточно упомянуть о том, что Московская Патриархия в те годы часто пользовалась печат-

ными изданиями Харбинской епархии. В Экзархате владыка Нестор всемерно поддерживал традиции церковной благотворительности.

...Рано утром в понедельник 14 июня 1948 г. экзарх был задержан китайскими властями. Одновременно с ним были задержаны секретарь Епархиального совета Е.Н. Сумароков, секретарь владыки священник Василий Герасимов и монахиня Зинаида (Бридди). Генеральное консульство СССР в Харбине было информировано о том, что митрополиту Нестору инкриминируются деяния политического характера и что заключенные не подлежат освобождению и депортируются в СССР... Владыка Нестор 6 лет провел в заключении в мордовском поселке Явас»^¹.

О служении митрополита Нестора после освобождения из советского ГУЛАГа описала Н.П. Разжигаева^².

В «Русской Атлантиде» № 3 был опубликован большой материал о Владыке Несторе. На мои воспоминания о нем откликнулся Александр Кириллович Караулов, сын управлявшего «Домом милосердия» в Харбине Кирилла Александровича. Александр Кириллович по благословению епископа Игнатия Петропавловского и Камчатского входит в состав комиссии до сбору материалов к канонизации Апостола Камчатки митрополита Нестора, прославившегося также добрыми делами в Маньчжурии.

До меня дошли высказывания некоторых людей, ранее не живших в Харбине. Они предполагают, что владыка Нестор, став посредником в переписке между Харбинской Маньчжурской епархией и Московским Патриархатом, завершившейся в июле 1945 года подчинением епархии Патриарху Алексию I, вызвал этим, якобы, недовольство в среде харбинской эмиграции. По мнению одного из этих людей, кстати, никогда не бывавшего в Харбине, недовольство эмигрантов подчинением епархии Патриарху Алексию I могло высказываться очень резко, что могло стать причиной массовых арестов, которые были в Маньчжурии, начиная с августа 1945 года.

Я до конца октября 1945 года был в Харбине. Знал, что эмиграция в большинстве одобряла подчинение епархии Патриарху, и что совершалась подготовка этого акта по согласию правящего митрополита Мелетия и других архиереев, а не самочинно архиепископом Нестором. Ему

было поручено вести переписку, которая должна была осуществляться без огласки, чтобы японские власти Маньчжоу-го не воспрепятствовали контактам с Патриархом Московским и всея Руси.

Следователи СМЕРШа во время допросов в Харбине и в СССР вообще не интересовались, как арестованные харбиицы относились к свершившемуся вхождению православной епархии в подчинение Патриарху Алексию I. Это я знаю и по собственному опыту и со слов многих арестованных в 1945 годухарбинцев^¹.

Харбинцы - строители Свято-Алексеевского храма в Модягоу. Когда мы были детьми, в Модягоу на углу Церковной и Скобелевской улиц существовал небольшой деревянный Свято-Алексеевский храм в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Как отмечали старожилы этого района города, приход был многолюдным. Вот и потребовалось строить новый вместительный храм. Прихожане решили возводить кирпичный храм, что и было осуществлено в 1934-1935 гг.

Наружные строительные работы, и в том числе кирпичная кладка стен, в то время выполнялись в Харбине только в теплое время года. О кирпичной кладке на замораживание раствора еще и не помышляли.

Семейный альбом, сохранившийся в Ташкенте у кузины Нины Погожевой, напомнил кто и как строили кирпичную Свято-Алексеевскую церковь. На одном из фото, снятых в период строительства (слева направо): руководитель строительства, известный многим харбинцам инженер путей сообщения Михаил Васильевич Карбышев, выпускник Харбинского политехнического института, рядом с ним «тайный», но фактический автор проекта, архитектор, разработавший все детали проекта, Юрий Витальевич Смирнов - он был гражданином СССР и ему «не полагалось» участвовать в этом «культовом» строительстве, но это не помешало ему стать душой проекта. Далее подрядчик Флор Степанович Маркизов, китаец - один из старших рабочих-каменщиков, и прихожанин этого храма г. Басов, много времени уделявший строительству церкви.

На другом снимке (также слева направо): подрядчики братья Флор Степанович и Павел Степанович Маркизовы, протоиерей Сергий Русанов, настоятель храма протоиерей Михаил Рогожин, инженер, постоянно осуществлявший технический надзор со стороны заказчика - приходского совета- Владимир Борисович Роган.

Как видно из снимков, фотографировавшиеся находились на возводимых кирпичных стенах храма. Общий вид построенного храма не сохранился в нашем семейном альбоме и взят из архива харбинских фотографий.

Что особенно запомнилось - это торжественный подъем креста на купол. Собралось очень много молящихся. После молебна, с помощью тросов, блоков, талей, лебедок крест медленно поднимался на купол. Создавалось впечатление, что крест самостоятельно приближается к тому месту, где он будет установлен. Это запомнилось на всю жизнь. Богослужения в этом храме начались в 1935 году.

После освящения нового храма в старой деревянной церкви размещалось Харбинское духовное училище. Сейчас в кирпичном здании католический костел.

Это было недавно, а оказывается, давно: от 19 ноября 1939 года до золотой свадьбы. Фотоснимки в нашем семейном альбоме напоминают о многих событиях нашей жизни и мы невольно задумываемся, сравнивая их с судьбами своими и своих приятелей, друзей, знакомых, с кем пересекались наши пути-дороги. Вот дата 19 ноября 1939 года. Это день нашей свадьбы. И среди снимков большая группа молодых харбинцев и харбинок - наших шаферов и шафериц. Думаем часто о тех людях и стараемся представить, где сейчас каждый из них, что с ним стало.

Начну издалека. На одной из недавних дружеских встреч «тамада» задал всем присутствующим вопрос - как вы нашли друг друга? Рассказал. На третий день Рождества в 1938 году мы с Ниной Яковлевной Фроловой познакомились на детской ёлке в харбинском «Гранд-отеле». Я там бывал у моего соученика по гимназии имени А.С. Пушкина, затем по гимназии имени Ф.М. Достоевского, Владимира Домбского. Его отец Мариан Константинович был управляющим «Гранд-отеля», принадлежавшего Кулаевым, американцам русского происхождения. Василий Иванович Кулаев был женат на дочери Домбских.

Я только что окончил Харбинский политехнический институт, а Владимир был студентом медицинского факультета французского университета «Аврора» в Шанхае и приехал в Харбин на каникулы, но немного задержался из-за военных действий в Шанхае в ходе японо-китайской войны. Далее был бал планеристов в Железнодорожном собрании и другие встречи, а 19 ноября 1939 года наша свадьба с Ниной.

Нина Фролова была первая русская планеристка Харбина. В1937 году она участвовала в соревнованиях планеристов в столице Маньчжоу-го

Синьцзине (теперь г.Чаньчунь) и была награждена медалью как одна из победителей. Планерным спортом на харбинском аэродроме занимались японцы, русские и китайцы (их тогда называли «маньчжурами», хотя маньчжуры это совсем другая национальность; потомственным маньчжуром был император Пу-И из династии Цин, управлявшей Китаем до революции 1911 года). Из более поздних встреч с планеристами я узнал, что в числе русских планеристов-спортсменов были Лидия Гущина (моя соученица по гимназии имени Ф.М. Достоевского), Юрий Салий (позднее жил в Новосибирске), Владимир Трифонов (он переехал в Шанхай, оттуда в Омск и попал в Воркуту на 20 лет, но был освобожден в 1955 году), Константин Радзевич (переехал в Шанхай, где я с ним и познакомился), Владимир Скрипченко (самый юный из русских планеристов) и другие. Занятия спортом некоторых из них носили эпизодический характер. Японцы-планеристы учились летать также и на спортивных самолетах, но китайцев и русских к этому не допускали. Русский инструктор планеристов Морозов как-то говорил им: «Учитесь - на родине пригодится».

И вот наша свадьба с Ниной. Венчались мы в Свято-Николаевском соборе. Венчал нас протоиерей Леонид Викторов и протодиакон Семен Коростелев. За день или два до этого мы и наши свидетели пришли в канцелярию собора, где о.Семен Коростелев сделал запись в метрической книге и оформил все документы, так что ни перед венчанием, ни после него не требовалось оформлять какие-либо документы в соборе. Перед тем как ехать в собор, нас по традиции благословили - меня Серафима Ильинична и Павел Степанович Маркизовы, Нину - ее тетя и Дядя Ульяна Ивановна и Емельян Корнеевич Подзерий. После венчания в соборе свадебный кортеж с молодоженами и девятью парами шаферов и шафериц проехали на Китайскую улицу в фотоателье Войцеховича, там мы сфотографировались, а затем все поехали в ресторан «Гранд-оте-

ля», где уже собрались остальные гости. Среди них был и друг нашей семьи архиепископ Нестор, благословивший и напутствовавший нас. Вспоминаю гостей тех далеких лет: мои тетя и дядя Клавдия Наумовна и Флор Степанович Маркизовы, позднее они жили в Ташкенте, Елизавета Филипповна и Мариан Константинович Домбские (он погиб в японском застенке), Полина Федоровна и Павел Гаврилович Державины, Мария Александровна и Федор Николаевич Зимины, Евпраксия Степановна и Василий Иванович Казиковы, Лариса Анатольевна и Владимир Дмитриевич Зимины (жили в Алма-Ате), Евгения и Борис Кайдо, венчавшиеся незадолго до нас (уехали в США) и другие. В зале ресторана из еловых веток, по идее М.К. Домбского, была сделана огромная, во всю стену, буква «М», означавшая фамилию молодоженов.

Ужин был в полном разгаре, когда приехал фотограф, часто снимавший подобные торжества, В.И.Иванов, он запечатлел и многочисленных гостей за свадебным столом, и отдельно молодоженов с шаферами и шаферицами. Старшим шафером был кузен Нины Анатолий Подзерий, а старшей шаферицей моя кузина Нина Маркизова. После нашей свадьбы некоторое время было две Нины Маркизовых, пока наша старшая шаферица не вышла замуж за Леонида Погожева. Нина Флоровна

Погожева и ее сын Алексей с семьей живут в Ташкенте, а Леня, ее муж и мой соученик по гимназии и институту, уже скончался. Анатолий Емельянович Подзерий женился в Харбине на Кате Пикиной, но не дожил до этих дней, а Катя и их дети живут в Брисбене (Австралия). Кстати, мы с Катей ровесники. Клава Подзерий и Михаил Давыдов поженились в Харбине, в 1997 году им исполнилось по 90 лет; Миша скончался в 2001 году, а Клава -13 марта 2003 года. Их дети со своими семьями живут в Сиднее. Лида Казикова вышла замуж, у нее дочь, живут в Литве. Племянница Ф.Н. Зимина Нина Михайлова (в замужестве Цыганова) - в Бразилии со свей семьей. Аня Средина вышла замуж и уехала из Шанхая в Англию, Нина Харитос в Австралии, Георгий Державин закончил свои дни в Хабаровске. Владимир Лысюченко, выпускник ХПИ, уехал из Харбина в Шанхай,

где женился и после II мировой войны уехал в Бразилию, где несколько лет тому назад скончался. Павел Щербаков скончался еще в Харбине от тифа. Маргарита Константинова умерла от туберкулеза в 1944 году, 13 июля.

Что стало с нашими шаферицами Е. и А. Козловыми и шаферами Б. и И. Кругловыми, не знаю. Нашего шафера Виктора Дмитриевича Лаврова (на сцене Турчанинова) я не забыл, о нем расскажу во второй части повествования.

Возвращаюсь к нашей свадьбе. На второй день мы, молодожены, сделали визиты наиболее близким из числа гостей, а вечером они собрались у Маркизовых на квартире. Этот вечер был посвящен свадебным обычаям, которые соблюдались «в доброе старое время» на родине братьев Маркизовых в Смоленской губернии (может быть, их

знали и в других губерниях - не ведаю). Например, гости стали проверять, является ли молодуха хорошей хозяйкой. Она должна была взять веник и подметать пол, а все гости (но не сразу, а по очереди, чтобы продлить веселье) подбрасывали банкноты, приговаривая, что она их не заметила. Все смеялись, а молодожены больше всех, потому что деньги, которые Нина подмела, я собирал в нашу с ней «казну», гости не скупились, иначе им было бы стыдно друг перед другом. Были и другие игры, танцы. Примерно в полночь архиепископ Нестор уехал и гости стали расходиться уставшие, тем более, что накануне, как говорится, «часов не наблюдали», веселились до утра.

Летом 1945 года, кажется в конце июля или в первых числах августа, во всяком случае до начала военных действий 9 августа, мы с Ниной устроили вечер молодых семейных пар и это оказалась наша последняя с ними встреча в такой обстановке. У нас в садике возле дома собрались Женя и Борис Кай-До, Таня и Владимир Домбские и еще несколько пар и этот ужин стал памятным, больше мы в таком составе уже не собирались. Дочь Жени и Бориса Кайдо уже давно замужем, живет где-то в Америке. Домбские, к сожалению, разошлись и уже скончались: Владимир в Америке, Таня в Австралии.

Наступил 1989 год, 19 ноября мы с Ниной отметили золотую свадьбу. Сыктывкарский ЗАГС предложил нам устроить чествование у них, но мы решили отметить дату у себя дома среди своих близких и знакомых. ЗАГС поздравил нас с золотым юбилеем. Вот адрес:

Сверху цифра «50» в виньетке. Далее текст:

Сыктывкарский городской совет народных депутатов.

Исполнительный комитет.

Бюро записей актов гражданского состояния.

Маркизов Леонид Павлович, Маркизова Нина Яковлевна

19 ноября 1989 года золотой юбилей

Дорогие юбиляры! Полвека назад, молодые и счастливые, Вы вступили в семейный союз. В день семейного торжества поздравляем Вас с золотым юбилеем, желаем крепкого здоровья, многих счастливых и радостных дней в жизни.

Тогда при непростом состоянии в магазинах, где не всегда было то, что хотелось бы приобрести, нам перед юбилеем дали «приглашение», по которому мы могли купить дефицитные в те годы продукты и сделать покупки промтоваров в салоне для новобрачных.

Наш семейный союз завершился 22 ноября 1993 года, когда Нина Яковлевна скончалась от инсульта, пролежав в реанимации 4 суток. Таким образом, мы с ней прожили 54 года и 3 дня, а я остался доживать свои земные дни.

Из русского Харбина в международный Шанхай. В мае-сентябре 1939 года произошло крупное вооруженное столкновение на границе Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-го на реке Халхин-Гол. Японские телеграфные агентства «Кокуцу» и «Домен» сообщали об огромных количествах сбиваемых советских самолетов (не менее 100 в день), но в завершение им пришлось признать крупное поражение Квантуй-

ской армии. 16 сентября в Москве было подписано соглашение о прекращении военных действий. Сыктывкарец Анатолий Васильевич Дёмин вспоминал: «Я в это время направлялся для прохождения военной службы из Коми на Дальний Восток. В пути мы увидели результаты разгрома нашими войсками японских захватчиков на р. Халхин-Гол. Все станции, начиная от Забайкалья до Читы, были забиты эшелонами с разбитой японской техникой»^¹.

Во время военных действий жителей Харбина вынуждали участвовать в организовывавшихся властями мероприятиях по уборке города, объясняя необходимость этого тем, что «японские солдаты воюют на границе с МНР, а благодарное население должно приветствовать их самоотверженным трудом». Подобные призывы не могли не вызвать неприязнь среди русского населения и были многочисленные случаи невыхода на «трудовую повинность», хотя это было, в общем-то, небезопасно.

Напряженность в отношениях с японскими властями нарастала год от года. Русская молодежь не участвовала в непосредственных военных действиях, но ее привлекали в добровольно-принудительном» порядке служить в русском отряде армии Маньчжоу-го, размещавшемся на станции Сунгари-II и в ряде других мест в Маньчжурии. Начался связанный с этим «отток» русской молодежи из Харбина, в основном, в Шанхай, где были французская концессия и международный сеттльмент, стояли иностранные войска, а также в другие города Китая, где японский прессинг был менее ощутимым. Я взял отпуск, мы с женой Ниной Яковлевной уехали в 1940 году в Шанхай и осталась там. В Харбинском муниципалитете, где я служил в дорожном отделе, моё невозвращение, как потом мне рассказывали, вызвало шок.

В Шанхае шла другая жизнь. Здесь никто не интересовался вашими взглядами и политическими убеждениями. Здесь издавались газеты и журналы любых направлений, демонстрировались кинофильмы всевозможных киностудий - и американских, и европейских, и советских. Здесь мы увидели «Трактористов», где «летели наземь самураи под напором стали и огня», и новейшие советские кинокомедии, что в Харбине было запрещено как коммунистическая агитация. Магазин на главной Улице Шанхая авеню Жоффр торговал советской политической литературой, а в Харбине магазин «Наука» мог выписывать только научную

литературу по строительству, медицине и др. отраслям. В Шанхае издавался советский журнал «Эпоха». Но устроиться на работу было трудно, вакансий было немного, начинался спад производства в ожидании необычных для Шанхая событий.

Запомнился высокий стройный китаец, подошедший ко мне на международном сеттльменте и спросивший меня не по-английски, а на чистом русском языке: «Скажите, пожалуйста, как мне пройти на Дун-фу-лу?», а эта улица пересекала Бабблинг Велл род через несколько метров. До сих пор думаю, кем он был - гоминдановцем или коммунистом? В Шанхае и те, и другие свободно занимались своей политической деятельностью. Да и в то время гоминдановцы, активно воевавшие с японцами, были нам ближе отсиживавшихся в Янь-ани маоцзедуновцев, готовившихся, как потом стало известно, к гражданской войне с гоминдановцами.

Поработав некоторое время в The China General Omnibus Co, Ltd, и попав в инфекционную больницу с сыпным тифом, я вскоре устроился в пароходную компанию Mollers’Limited прорабом малярных работ. На вновь возникшую вакансию меня рекомендовал работавший в этой фирме Алексей Николаевич Рачков: наши семьи имели родственные связи еще с Владивостока. Отношения у меня с сослуживцами и хозяевами фирмы установились сразу же нормальные.

Мало кто из русских шанхайцев имел отдельные квартиры. В основном, снимали комнаты у частников. Мы жили в комнате на французской концессии. Летом 1941 года в доме дочерней фирмы Mollers’Wharves Ltd. на шанхайском причале освободилась двухкомнатная квартира и я получил её. В этом доме жили служащие фирмы разных национальностей и лишь одна англичанка - сестра старика-хозяина фирмы, мисс Моллер, не желавшая жить на вилле семьи Моллеров, комендант дома м-р Пол Розенберг с семьей, бежавшие из Германии от нацистского режима, стенографистка фирмы - будущая жена А.Н. Вертинского г-жа Лидия Циргвава с мамашей и кто-то еще. Кажется, водолаз Николай Мохнев и другие.

За несколько дней до нападения гитлеровских войск на Советский Союз, Шанхай буквально «гудел» о том, что вот-вот начнется война. Сразу же русская эмигрантская колония, довольно многочисленная, разделилась на оборонцев и пораженцев. Оборонцев было намного больше, по подсчетам некоторых нейтральных лиц - до 90 процентов эмигрантской колонии Шанхая были оборонцами. Пошли письма в консульский отдел посольства СССР в Токио о советском гражданстве. Бросилось в глаза то, что очень большое количество таких писем пошло в Токио во время отступления советских войск. Консульство СССР в Шанхае было закрыто ввиду того, что СССР не признавал прояпонское правительство Ван Цинвея, но в Шанхай периодически приезжали сотрудники токийского посольства для решения вопросов, возникавших у граждан СССР и у тех, кто хлопотал о советском гражданстве.

В Шанхае до второй мировой войны издавалась советская газета «Новости дня», считавшаяся частной, а в июле или августе 1941 г. стала издаваться еще вторая газета «Новая жизнь», обе газеты были ежедневными, большого формата, и обе имели большой тираж. Для пропаганды

своей политики японцы стали издавать на русском языке газету «Дальневосточное время», но ее тираж был небольшой и популярностью она не пользовалась.

Много лет существовавшая в городе газета «Шанхайская заря» занимала нейтральную позицию. И тем не менее мне запомнилась статья главного редактора этой газеты, известного тогда журналиста Льва Арнольдова, напечатанная 22 июня 1942 года, в первую годовщину начала Отечественной войны. В статье, занимавшей всю газетную полосу большого формата, Арнольдов писал (передаю смысл статьи по памяти), что хотя гитлеровские войска приближаются к Волге и Кавказу, Германия все равно потерпит поражение, потому что ведет войну захватническую, а такой характер войны вызвал сопротивление всех народов СССР, которые в итоге все равно станут победителями. В июне 1942 года такой прогноз русские шанхайцы в подавляющем большинстве одобряли, хотя и считали очень смелым. Все искренне надеялись на перелом в ходе войны.

Побывали и в японском плену. В ночь с 7 на 8 декабря 1941 года началась Тихоокеанская кампания. В момент нападения японцев на Пёрл-Харбор, в Шанхае японский флот разоружил и интернировал английскую и американскую канонерки, стоявшие у набережной Бродвея. Причем английская канонерка сдалась только после того, как японцы выстрелили по ней из орудий. Мы проснулись от артиллерийской стрельбы и в окно увидели, что по Бродвею едут грузовики с японскими солдатами. Грузовики останавливались около иностранных предприятий, выставлялась охрана и одновременно расклеивались прокламации на английском и китайском языках о том, что «Японская империя объявляет войну Соединенным штатам Америки, Великобритании к Нидерландам». Так мы оказались в плену, поскольку наш дом стоял на территории причала, у которого была выставлена военная охрана.

Вход на территорию причала и выход была запрещены, но телефоны не были отключены, и все мы могли звонить в город. Нам приносили продукты, которые мы заказывали по телефону, и передавали через пропускной пункт у ворот. А когда однажды моей жене понадобилось сходить в кулинарный магазин, находившийся почти рядом с охраняемой войсками территорией, она, владея японским языком, попросила солдата на пропускном пункте отпустить ее за покупками на полчаса. Солдат сначала колебался, но потом согласился с условием, что она быстро вернется, так как скоро придет смена караула.

В январе 1942 года нам всем было предложено выехать с территории причала и вывезти все свои вещи. Мы снова стали жить на французской концессии -ее охраняли французские войска, подчинявшиеся правительству Виши, и французская полиция. Это правительство Япония не считала враждебным.

Любопытные были отношения японских военных властей к гражданам воевавших с ними государств. Иностранным фирмам разрешили произвести расчеты со служащими, после чего их закрыли. Гражданам воюющих государств разрешалось ежемесячно получать со своих счетов в банках определенную сумму - прожиточную норму на безбедное существование. А так как не было достаточного количества оборудованных концлагерей, то обязали граждан воюющих с Японией государств носить нарукавные повязки красного цвета с начальной буквой наименования их страны. В концентрационные лагеря, по мере их оборудования в соответствии с нормами Международного Красного Креста, вызывали подлежащих интернированию повестками, а до этого они свободно жили в городе на своих квартирах и виллах. Мы уезжали из Шанхая весной 1944 года. К этому времени еще далеко не все граждане воевавших с Японией держав были интернированы. Я встречал одного из хозяев м-ра Криса Моллера - он продолжал жить на вилле и носил повязку с буквой «В» (British).

И снова Харбин. В апреле 1944 года мы с женой и маленьким Сережей вернулись в Харбин. Здесь оборонческие настроения среди эмигрантов были распространены тоже довольно широко, но не афишировались - это не допускалось государственным режимом Маньчжоу-го. «На страже» стояла и японская жандармерия. Тем не менее эмигранты, имевшие радиоприемники, ночью, не зажигая свет, слушали советские радиостанции и знали подробный ход войны из первоисточников. Официальная пресса Харбина давала лишь короткие сообщения с театра военных действий о «сокращении линии фронта» и «передислокации» гитлеровских армий с указанием оставленных городов, но хотелось узнавать больше и подробнее, что и позволяло запрещенное к слушанию советское радио. А когда в Европе открыли второй фронт, ему посвящалась большая пресса.

В конце 1944 года в Харбине стала работать нелегально подпольная радиостанция «Отчизна», передававшая достоверную информацию о Положении на фронтах Отечественной войны и комментарии о внутренней жизни Харбина, случившихся в этот же день. «Отчизну» япон-

цы так и не обнаружили, и мы продолжали слушать и «Отчизну» и советское радио.

Но японцы в лице полуправительственной организации «Кио-ва-кай» и их «коллеги» из числа некоторых русских не отказались от давления на эмигрантов. Организовывались шествия по городу по различным поводам, а нерадивых россиян, уклонявшихся от «выполнения долга перед приютившей их страной», «доброжелательно предупреждали». Такое предупреждение дважды сделал мне активист Борис Поляков, но безуспешно.

Неизбежность советско-японского столкновения харбинцы предчувствовали по ряду фактов. В городе чаще стали проводить учения по гражданской обороне, по тушению пожаров, по оказанию первой медицинской помощи. В учениях участвовали люди всех национальностей по месту жительства. Обучение практическим приемам, конечно, было полезно в той напряженной обстановке. В Харбине в годы Тихоокеанской кампании была создана система «соседской взаимопомощи» (по-японски «тонари-гуми») отдельно для русских, для китайцев и для японцев. «Тонари-гуми» имели вертикальную подчиненность: на 10 домов избирали «десятского», над десятскими были «квартальные», а далее по районному признаку. Через эту систему выдавали хлебные и другие карточки. Правда, кроме хлеба редко что можно было получить, но русские пережили лихолетье благодаря китайцам. Знакомых китайцев можно было попросить, и они «организовывали» приобретение нужных продуктов или вещей. Цены на «черном рынке», по которым приобретались эти товары, были вполне доступны и китайцы доставляли их обычно на дом в темное время суток. Правда, действовала так называемая «экономическая полиция», но не было слышно, чтобы она свирепствовала.

Приехав из Шанхая в Харбин, я подал документы на получение лицензии подрядчика строительных работ. Мне сразу же отказали, несмотря на то, что я имел два диплома - инженера путей сообщения и инженера-строителя, полученные в харбинских высших учебных заведениях. На неофициальное обращение в «инстанции» через Союз подрядчиков и поставщиков при Бюро по делам Российских эмигрантов, устно ответили так:

- Он никогда не получит у нас лицензию подрядчика, потому что он эмигрант только по паспорту, он большевик.

На вопрос: «Что посоветуете делать?» был дан ответ:

- Пусть снова подаст заявление, но мы положим его «под сукно» и не дадим ходатайству хода, потому что ему снова откажут. А пока есть заяв-

ление, но не отказано, он имеет право работать подрядчиком. Это будет стоить (и была названа достаточно крупная сумма, которую чиновник получил, а я смог работать).

Чиновники «честно» выполнили свое обещание, и меня никто не беспокоил и не спрашивал лицензию.

«Братья Маркизовы» - мои отец и дядя - передали мне производство подрядных строительных и ремонтных работ, а сами занимались торговлей углем и дровами. Я таким образом стал подрядчиком во втором поколении Маркизовых.

Началась моя работа «прозаически». Отец привел меня к китайцу, торговавшему пиломатериалами - крупному оптовику - и сказал:

- Дорогой Фу-Ихо, теперь подрядчиком будет мой сын, а я буду торговать дровами и углем. Ты уж, пожалуйста, доверяй ему так же, как доверял и доверяешь мне.

Поскольку Фу-Ихо знал меня давно, еще когда я был мальчишкой, то такого представления-рекомендации было достаточно. Вскоре мне потребовался пиломатериал в довольно большом количестве. Я вечером пошел к Фу-Ихо. Тот сказал: «Приезжай с лесовозами завтра с утра». Фу-Ихо послал своего клерка, мы поехали с ним на склад, погрузили доски, бруски. Затем обошли лесовозки, посчитали сколько и чего погрузили, сделав отметки об этом в своих записных книжках. Никаких документов с распиской о получении пиломатериалов не составляли, и каждый поехал «своим путем».

Так как мы с Фу-Ихо условились, что оплата будет произведена мною такого-то числа (примерно, через две недели), то в назначенный день я пришел и оплатил стоимость материалов. Поскольку подсчет кубических футов пиломатериалов у нас обоих был, естественно, одинаковый и единичная стоимость известна была заранее, то споров не возникло ни на этот раз, ни в последующих контактах.

Мне довелось работать и при капитализме, и при всех формах социализма - от сталинского до хрущевского - брежневского - андроповского - черненковского и горбачевского. Так вспоминаются другие примеры деловых взаимоотношений.

Я работал в строительной организации в Воркуте. Сдавали заказчику -ОКСу- отделу капитального строительства эксплуатационного предприятия выполненные строительно-монтажные работы на довольно крупную сумму. Однако для того, чтобы показатели строительного управления выглядели поприличнее, надо было профинансировать часть «незавершенки» (не до конца выполненные конструктивные элементы).

Я привез в ОКС гарантийное письмо главного инженера СУ. Начальник ОКСа сказал мне:

- Это письмо не годится. Надо, чтобы его подписал начальник строи тельного управления.

- Но ведь мы все равно выполнять это гарантийное письмо не будем.

- Я это знаю. Но если меня будет ругать мой начальник за то, что я вам поверил, я покажу ему письмо начальника СУ, и он не станет больше возмущаться. А если покажу письмо главного инженера, то мой шеф мне скажет: «Ну нашел кому поверить, а может быть его начальник и не собирался выполнять гарантию главного инженера...»

Чувствуете разницу? «Плановые социалисты» не верили в письменные гарантии. А капиталистические предприниматели опасались не выполнить в срок свое слово, особенно если обещание касалось денег. Ведь было так: если вексель какого-то коммерсанта поступит в нотариальную контору «к протесту» (будучи не оплачен в срок), то это означало конец доверия к этой фирме, она обрекалась работать только при предоплате. А это нарушает все принципы коммерческой деятельности. Это ли не пример для сегодняшних предпринимателей России?..

Глава IV

НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗВЕСТНОЙ ВОЙНЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Ежегодно в августе бывшие харбинцы и те, кто участвовал в военной операции 1945 года на Дальнем Востоке, завершившей вторую мировую войну, невольно вспоминают события тех лет. Война была короткой, но вспомнить есть что.

Вот и я вспоминаю... В ночь на 9 августа 1945 года часа в 2-3 ночи мы с женой проснулись от нескольких сильных взрывов бомб где-то вблизи Харбина. Мы подумали, что это первый налет американской авиации, потому что чуть раньше были сообщения японских телеграфных агентств о том, что американские войска высадились на Окинаве. Лишь утром узнали из сообщения харбинского радио о том, что СССР объявил войну Японии и в полночь начал военные действия против Квантунской армии. И это была ночная бомбардировка станции, построенной японцами Лафа-Харбинской стратегической железной дороги.

По радио сообщили, что на рассвете 9 августа наступление начали войска трех фронтов -I и II Дальневосточных и Забайкальского, с участием Тихоокеанского флота и Амурской речной флотилии. 15 августа, после обращения императора Японии Хирохито к нации и объявления о принятии Японией условий Потсдамской декларации о безоговорочной капитуляции, японцы разоружили войска и полицию Маньчжоу-го и стали сами патрулировать город. Одновременно, во избежание возможных инцидентов, русские молодые люди - как граждане СССР, так м эмигранты, начали патрулировать город группами в несколько человек под руководством сотрудников Генерального консульства СССР и следили за порядком.

18 августа 1945 года в Харбин на самолете прибыл советский десант. На Старохарбинском шоссе я встретил их автомобиль с офицерами и грузовик с солдатами, следовавшие с аэродрома в центр города. Но лишь в 20-х числах августа стали входить в город основные вооруженные силы.

В эти и последующие дни русские молодые люди продолжали работать в Штабе обороны Харбина (ШОХе). Многие вооружились, захватив один из японских арсеналов, и охраняли военные и гражданские промышленные объекты, а также жизнь и имущество людей, патрулировали город, оказавшийся без власти. В дальнейшем молодежь помогала войскам, и некоторые наиболее активные харбинцы были награждены медалью «За победу над Японией».

Комендант Харбина, Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор Скворцов в первые же дни собрал в своем штабе харбинских предпринимателей русской национальности и попросил сделать всё, чтобы предприятия работали и деловая жизнь города нормализовалась. Я как подрядчик строительных работ присутствовал на этом собрании. Жизнь города быстро вошла в обычный деловой ритм. Открылись магазины, ожила главная улица города Китайская, я продолжал вести подрядные работы. Благодаря китайцам-поставщикам мы имели все необходимые материалы по вполне нормальным коммерческим ценам.

К сожалению, были нарушения порядка в городе и грабежи, совершаемые в том числе и военнослужащими. Это вынудило коменданта города издать и вывесить по городу, уже в сентябре, приказ на русском и китайском языках о том, что в случае мародерства следует вызывать комендантский патруль, которому разрешается применять оружие на месте преступления. В основном солдаты и офицеры относились к харбинцам дружелюбно, приходили в гости, а когда, скажу забегая вперед, начались репрессии СМЕРШа, то через офицеров армии родственники посылали задержанным в харбинскую тюрьму записки и передачи и получали ответы до тех пор, пока задержанных не увезли в СССР.

8 сентября 1951 года на конференции в Сан-Франциско 49 государствами был подписан мирный договор с Японией. Советский Союз не подписал мирный договор, потому что не были приняты его поправки и, в частности, условие, чтобы договор от Китая подписала КНР, хотя в 1945 году японские войска в Китае сдавались правительству генералиссимуса Чан Кайши. Тем не менее договор вступил в силу, несмотря на то, что СССР считал его сепаратным. Политика Сталина и Вышинского в вопросе мирного договора оказалась ошибочной, и Советский Союз, а после его распада и Россия, не имеют мирного договора с Японией. По Сан-Францисскому договору Япония признавала бы суверенитет СССР над Курильскими островами, а позже стала претендовать на четыре южных острова Курильской гряды. Получается, что проблему Курильских островов Советский Союз сам создал, не подписав мирный договор в 1951 г.

19 сентября 1956 года в Москве была подписана советско-японская декларация, в которой заявлено о прекращении состояния войны с момента ратификации этой декларации и о восстановлении дипломатических и консульских отношений, а также о решении продолжать переговоры о заключении мирного договора и о развитии торговых и экономических отношений. Но мирного договора нет до сих пор, хотя Правительству Российской Федерации удалось сдвинуть этот вопрос из состояния застоя. А вопрос передачи японцам двух или четырех островов Курильской гряды вызывает острую дискуссию.

Почему войска Забайкальского фронта смогли молниеносно форсировать почти неприступный Хинган в 1945 году. На этот вопрос долго не было внятного ответа, пока издающаяся в Чите газета «Новое Забайкалье» не поместила информацию из архивов забайкальских органов государственной безопасности под грифом «ноль-ноль». Корреспондент газеты вспоминает, что 12 августа 1945 года 6-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника А.Г. Кравченко молниеносным броском преодолела хребты Большого Хингана (это был четвертый день войны) и двинулась на столицу Маньчжоу-го Синьцзин (Чанчунь) и Мукден (Шэньян). В этой необычности применения крупных масс танков ключ к решению основных задач операции.

Кому принадлежала идея использовать танковую армию в качестве бронированного тарана, пробившего Большой Хинган? В воспоминаниях военачальников об этом не написано. В Коми проживают участники той дальневосточной войны, но и они не имеют ответа на этот вопрос. Так чья же это идея?

В1995 году сотрудники музея истории войск Забайкальского военного округа получили из УКГБ Белоруссии по Гродненской области архивное следственное дело № П-7528 на арестованного в июне 1937 года командира 11-го механизированного корпуса комдива Я.Л. Давидовского. При изучении специалистами этого дела они сделали неожиданное открытие: идея об использовании массы танков для скачка через хинганские хребты возникла в 1932 году и была воплощена в оперативный план штаба РККА в 1933 году. Авторами являлись будущие маршалы М.Н. Тухачевский, В.К. Блюхер и командующий войсками Забайкальского военного округа комкор И.К. Грязное.

Был разработан план на случай войны с Японией, которая в те годы оккупировала Маньчжурию и готовилась к войне с СССР. По плану штаба РККА Забайкальская армия, состоявшая из механизированных частей

и конницы, овладев Хайларским укрепленным районом, через Хинганские хребты спустится в долину реки Нонни, имея тактическую задачу зайти в тыл японской армии. Об этом плане, как видно из статьи в «Новом Забайкалье», знал начальник оперативного управления Генерального штаба генерал армии С.М. Штеменко, но он не посмел назвать имена расстрелянных авторов этой идеи, а предложил командующему Забайкальским фронтом маршалу Р.Я. Малиновскому изучить эту идею, а не использовать танковую армию во втором эшелоне, как предполагалось военными. Малиновский, приехав на место, согласился с Генеральным штабом.

Вот почему 36-я армия Забайкальского фронта так быстро, буквально за четверо суток, прошла этот боевой путь в августе 1945 года, что во многом предопределило быстрое окончание второй мировой войны.

«Новое Забайкалье» с горечью констатирует:

«...В 1936-1937 гг. составители плана войны с Японией были расстреляны. Не избежали печальной участи и руководители ЗабВО и его частей. В частности, арестовали весь руководящий состав 11-го мехкорпуса, до командира батальона включительно. Корпус в 1938 году расформировали».

Начальник управления НКВД по Читинской области Хорхорин в 1938 году докладывал: «...Вскрыта и ликвидирована антисоветская военно-троцкистская организация в Забайкальском военном округе. Для достижения поставленных целей участники организации по прямым директивам японского Генерального штаба разработали предательский план войны»^¹.

Таким образом, Хорхорин «установил» и «гениально разоблачил», что план разгрома Квантунской армии Японии разработан по директивам самого японского Генерального штаба!.. Нелепость этого «разоблачения» Хорхорина, конечно, была ясна и тогда, но никто не рискнул «остановить» этого не то профана, не то политического преступника, разрушавшего вооруженные силы своей страны таким нелепым обвинением.

В 1934-1937 гг. 11-й механизированный корпус ЗабВО настойчиво отрабатывал в горах Забайкалья свою главную задачу - разгромить основные силы противника в его же глубоком тылу, которую в 1945 году блестяще выполнила 6-ая гвардейская танковая армия. Газета констатирует: «История жестоко посмеялась над Хорхориным. Но речь идет не о нем. Речь идет о восстановлении исторической справедливости».

Начальника штаба Квантунской армии генерала Х.Хата взяли в советский плен русские харбинцы. В военных мемуарах как-то нечетко описано пленение начальника штаба Квантунской армии Японии генерал-лейтенанта Хипосабуро Хата. А произошло это, как стало известно, следующим образом.

После того, как император Японии Хирохито 15 августа 1945 г. объявил, что Япония принимает условия Потсдамской декларации о безоговорочной капитуляции, в Харбине был создан Штаб обороны Харбина (ШОХ) под руководством генерального консульства СССР, в который вошли русские молодые люди - граждане СССР и эмигранты, в количестве более 1200 человек. Днем 18 августа пять бойцов ШОХа во главе с Валентином Георгиевичем Широколобовым пленили начальника штаба Квантунской армии ген. Х.Хата и его штаб, а также генерального консула Японии в г.Харбине г-на Миякава. Они сразу же были доставлены в ШОХ и переданы только что прибывшему с десантом генерал-майору Г. А. Шелохову - особоуполномоченному по организации порядка в городе Харбине^¹.

Валентин Георгиевич Широколобое опубликовал в бюллетене «На сопках Маньчжурии» свои воспоминания о том, как был пленен генерал Х.Хата. Очевидец и непосредственный участник - исполнитель этой акции, недавно скончавшийся в г.Кемерово, В.Широколобов утверждал, что если бы начальник штаба Квантунской армии скрылся из Харбина, то осуществление капитуляции Квантунской армии задержалось бы на некоторое время, а этого нельзя было допустить.

Вот краткое изложение рассказа В.Г. Широколобова:

«...Штаб Квантунской армии во главе с генералом Х.Хата дислоцировался на аэродроме в Модягоу, был готов к тому, чтобы в любую минуту бежать, лишь бы не попасть в плен к Красной армии... Как только машина ШОХа (в которой ехал В.Широколобов и бойцы) выехала на проселочную дорогу, идущую параллельно Ипподромному шоссе, метров через двести мы увидели такую картину: по направлению к памятнику Чурейто рысью ехали две арбы, на каждой из которых сидели по пять - семь человек. Всё было необычно: арбы были на резиновом ходу, лошади не мелкой монгольской породы, каких мы привыкли видеть ежедневно, а большие, гнедой масти, которые использовались только в Квантунской армии.

Мы одно время ехали параллельно с последней арбой (первая ушла очень далеко) - машина по проселочной дороге, а арба по шоссе. Рельеф местности не позволял нам переехать на шоссе, чем и воспользовались седоки первой повозки».

В.Широколобов продолжает: «В этот момент сыграла решающую роль моя интуиция, выработанная и воспитанная в самом себе в течение 13 лет репрессивной японской оккупации, - я правильно и точно отличал японцев, воспитанных на самурайских традициях, от простых японцев, то есть различал военных, жандармов и прочих, в какую бы одежду они ни наряжались. В данном случае я видел, что передо мной были не простые японцы, а из высшей элиты... Нами овладела мысль - нельзя отпускать врага. Я крикнул ребятам: «Этих японцев нельзя отпускать, их нужно забрать и доставить в ШОХ».

С этого момента началась погоня, предупредительная стрельба из пулемета «по верху». Шофер нашей машины полустоя крутил баранку и через открытую дверь кабины разговаривал с нами, ища подходящее место, чтобы выброситься на шоссе, но так, чтобы значительно опередить быстро бежавшую лошадь. Люди, сидевшие на арбе, поняли, что за ними погоня. Возница изо всей силы стал стегать лошадь, которая перешла в галоп.

План японцев, сидевших на арбе, был ясен: осталось совсем немного до железнодорожного переезда, а там рукой подать до памятника Чурейто, под которым было убежище... Наша машина наконец круто повернула вправо, рывком выскочила на Ипподромное шоссе, опередив бегущую лошадь метров на пятьдесят. Дали пулеметную очередь «по верху», возница с трудом остановил лошадь, по инерции ударившуюся грудью в капот машины. Японцы поняли, что они в плену и подняли руки. Их оказалось шестеро.

...Звук этой последней очереди донесся и до аэродрома, его услышали представители консульства и руководители ШОХа, когда они садились в автомашину, чтобы вместе с только что прибывшими десантниками проследовать в ШОХ. Таким образом, - завершил свои воспоминания Валентин Георгиевич, - время захвата в плен части штаба Квантун-ской армии и начало движения кортежа с аэродрома совпало. Естественно, машины с аэродрома пришли в ШОХ на несколько минут раньше, чем мы прибыли с пленными».^¹

Дополню повествование. Что произошло дальше? Бойцы ШОХа не знали, кого именно они взяли в плен и доставили в штаб. Когда выяснилось, что в плену начальник штаба Квантунской армии генерал Х.Хата и генеральный консул Японии в Харбине г-н Миякава, то прибывшие с десантом офицеры Красной армии сразу же заявили, что забирают пленных с собой.

В своих мемуарах маршал К. А. Мерецков отметил большую помощь, оказанную русским населением Харбина Красной армии. Он пишет: «Замечу, что серьезное содействие оказали нам русские жители. Например, в Харбине они наводили наших десантников на вражеские штабы и казармы, захватывали узлы связи, пленных и т.п. Благодаря этому нежданно-негаданно для себя в плену оказались некоторые высшие чины Квантунской армии».^¹

Глава V

НЕ НАДО ЗАБЫВАТЬ

Банкет 25 августа и что из него подучилось. 25 августа 1945 года командующий 1 -и Краснознаменной армией генерал-полковник А.П.Белобородов дал банкет в харбинском «Яматоотеле» по случаю победы над Японией. В этом здании когда-то размещалось правление КВЖД. На банкет были приглашены лучшие артисты города и в их числе Виктор Дмитриевич Лавров (Турчанинов). Генерал поблагодарил их за чудес-

ные выступления и особенно, как он сказал, «за прекрасные русские сердца», которые сохранили русские на чужбине.

Это оказалось началом «крестного пути». Жена Виктора Лаврова Маргарита Артуровна рассказала со слов Виктора:

«Счастье так полно охватило наших артистов, что приглашение после банкета в Советское консульство^¹ они и не заметили, как их всё ниже и ниже опускали, и уже прикладами подгоняли, и как оказались они в подвале, где срезали пуговицы с их фраков, и Турчанинов не мог остановить бьющий его хохот от вида повиснувших парадных одежд^².

Об этом и о многом другом, происходившем в ГУЛАГе, поведано в упомянутых газетах. Виктор Лавров, вместе с другими репрессированными харбинцами, был отправлен сначала в Востураллаг в Тавду, где работал на лесоповале, отказавшись участвовать в лагерной художественной самодеятельности, и едва не погиб от истощения, а в 1950 году - в воркутинский Речлаг, куда направлялись «особо опасные государственные преступники». Здесь я с ним встретился, мы сразу же тепло поговорили и вспомнили «что было», когда он с бригадой художественной самодеятельности Речлага приезжал в 13-е лаготделение с концертом. Это было в начале 1954 года.

Через 10 лет после ареста В.Лавров был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Вот как он реагировал на реабилитацию, вспоминая позднее, в 1961 году:

«Все эти годы я внушал себе, что я действительно «враг народа» - так было легче всё выносить. И вдруг - нет состава преступления. Значит, «просто так» загублено 10 лет жизни! Тут я не выдержал, схватил со стола чернильницу и запустил в стену. Все вскочили, начали меня успокаивать, дали воды»^³.

Необоснованные репрессии тех лет разбили жизни многих харбинцев. Не все рискнули ехать в неизвестность, даже после хрущевской

оттепели, и искать членов своей семьи, не имея о них никаких сведений, не зная даже живы ли они. Разрушился и первый брак Виктора. Их свадьба состоялась в Харбине весной 1945 года, а осенью его «забрали». Дочь Алечка родилась, когда Виктора уже «увезли» и он столько лет не знал, кто у него родился - сын или дочь. Жестокое наказание для человека, оказавшегося невиновным! Переписка с заграницей все годы не разрешалась. Жена Виктора Мила с дочерью уехала в Австралию.

Встретиться с дочерью Виктору так и не удалось. Была переписка с Австралией. В1970 году его приглашали на свадьбу дочери, но из-за резко обострившейся болезни он уже не смог бы проделать такой далекий путь. Вскоре умер, прожив всего 50 лет. Через несколько лет Алечка приезжала в Советский Союз, однако увиделась только с подругами мамы и со второй женой отца Маргаритой Артуровной. Виктор повстречался с будущей женой в Речлаге, она была репрессирована за то, что ее дед был генералом Русской армии, да еще с немецкой фамилией, и реабилитирована почти одновременно с Виктором Дмитриевичем. В конце 50-х Лавровы уехали из Воркуты^¹.

Они работали в Омске, и Виктор, работая постановщиком спектаклей, учился заочно в ГИТИСе на режиссерском факультете. Осенью 1965 года приказом по Омскому областному управлению культуры и по согласованию с «кем надо», Виктор Дмитриевич был назначен главным режиссером Омского театра музыкальной комедии.

15 марта 1971 года тяжелая неизлечимая болезнь унесла из жизни заслуженного артиста РСФСР Виктора Дмитриевича Лаврова. В1973 г. Омский театр музыкальной комедии приезжал на гастроли в Москву и свою первую постановку театр по-

святил памяти своего главного режиссера Виктора Лаврова. Я видел это в прямой трансляции из Москвы. Мне было радостно, что наш друг молодости и шафер на нашей свадьбе был очень дружелюбно оценен коллегами

Владимир Агич, тоже бывший харбинец, а в 1995 году художественный руководитель театра в г.Йошкар-Ола, вспоминал о своей работе в Омске под руководством В.Лаврова:

«Прошло 23 года как не стало Виктора Дмитриевича, и я с высоты своих лет пришел к простой истине: Виктор Дмитриевич был простым, добрым человеком, который очень любил своих собратьев по искусству. Это был необыкновенно эрудированный человек, забыть которого невозможно».

И далее: «В 1964 году Виктор Дмитриевич ставил спектакль «Сердце балтийца». Как-то приходит на репетицию и весь светится. Поздоровался со всеми и начал репетицию. Стоило нам встретиться взглядами, как он мне подмигивал. Раз, два... Что это с ним? И как только раздался звонок на перерыв, я подошел к нему. «Пойдем, - сказал он мне, - покурим». И пошел к себе в кабинет. А на его лице всё время какая-то блуждающая счастливая улыбка. В кабинете достает из конверта фотографию и подает мне. Кто это? Смотрю - на фотографии молодая девушка 16-18 лет, стройная, стоит в купальнике на берегу моря. «Так это же Рита в молодости», - говорю я. Он расхохотался и говорит:

- Очень похожа на Риту, правда? Но это моя дочь, прислала из Австралии. И опять рассмеялся. Она действительно на той фотографии была очень похожа на его жену Маргариту Артуровну. Виктор Дмитриевич был счастлив.

- Эх, повидаться бы! - сказал он. И столько горечи было в этом «Эх!». С тех пор прошло почти 30 лет. Но эту сцену из своей жизни помню, как будто это произошло вчера, - пишет В. Агич^¹.

О творческом почерке В.Лаврова поведал нам В.Агич, рассказавший о спектакле «Роз-Мари»:

«До сценического варианта Омского театра музкомедии, этот спектакль был запрещен. У В.Лаврова получился замечательный спектакль. И почти сразу же все театры оперетты Советского Союза, после Омска, поставили у себя «Роз-Мари» в сценическом варианте В.Лаврова. И как благодарны актеры других театров оперетты страны Виктору Дмитриевичу за то, что он дал им возможность сыграть в таком замечательном спектакле, где великолепные драматические роли, и актеру есть что играть».^²

В те же годы Театр оперы и балета г.Сыктывкара также ставил эту оперетту. Мы с женой этот спектакль видели.

В1995 г. власти Омска открыли памятник жертвам политических репрессий. Туда съехались бывшие узники ГУЛАГа, вспоминали свой крест, и в разорванное чугунным цветком отверстие сыпали землю, принесенную со всех пядей Омской земли и присланную по почте из многих уголков России и стран СНГ. Подошла и Маргарита Лаврова, принесла землю, только что взятую с могилы мужа, премьера харбинской, воркутин-ской и омской оперетты Виктора Дмитриевича Лаврова-Турчанинова.

На этом заканчиваю обещание, данное в главе III, - рассказать о нашем шафере Виктора Лаврове, тогда он был студентом Северо-Маньчжурского университета, выступал в студенческой самодеятельности, участвовал в спектаклях, затем стал премьером харбинской оперетты Виктором Турчаниновым, взяв для сценического псевдонима девичью фамилию своей матери. Чтобы полнее осветить его личность, я воспользовался публикациями изданий ассоциации «Харбин», на страницах которых его друзья и коллеги наглядно показали, каким он был человеком и, без сомнения, Заслуженным артистом России. Пусть земля будет ему пухом...

Осталась в памяти отличная «служба» быта, самоорганизованная китайцами (сегодня это пример для нас). Уже давным-давно отгремели последние выстрелы второй мировой войны на сопках и полях Маньчжурии. Я и другие харбинцы вспоминаем то, чему были свидетелями в те исторические дни. Нет больше полосы отчуждения КВЖД, нет русского Харбина, вместо него многомиллионный китайский город. Нет больше империи Маньчжоу-го, правда о ее конце мы не жалеем, ибо и тогда видели ее скрыто-агрессивный характер для выкачивания резервов на войну в Китае и на Тихом океане.

Ушло в прошлое то далекое от нас время, но его вычеркнуть из памяти нельзя. Мы дружно жили с китайцами, но почему-то хунвейбины громили всё русское: и собор, и могилы на кладбищах, храмы, да и многое другое, - это подлежит отдельному исследованию.

А сегодня я часто вспоминаю владельца обувного салона в Модягоу Вен Чинхао, он был недалеко от нашего дома, в его мастерской мы заказывали обувь. Он «обувал» меня 2-3 раза в год: я рос довольно быстро, да и успевал разбить ботинки так, что легче было сделать новые, чем ремонтировать. А качество обуви было превосходное. Портной А-Рин на Гоголевской улице с первых гимназических лет «одевал» меня - брюки «горели», причем родители никак не могли понять, почему брюки рвут-

ся не на коленях, а под коленями? Дома все удивлялись этому моему «искусству». А-Рин много лет оставался нашим незаменимым портным. Когда же он шил мне первый «настоящий» костюм «тройку» с жилетом, то похоже было, что он радовался больше меня тому, что бывшему первокласснику шьёт костюм. Представьте себе его веселое и радостное настроение, когда пришли к нему заказывать одежду уже не мне, а нашему с Ниной первенцу - Сереже, а было ему около 4 лет.

И вот всё это в далеком прошлом. И уже не вернется. А жаль, потому что не политики, а мы - рядовые русские и китайцы, жили дружно, уважали друг друга. И вообще вспоминается китайская служба быта, как сказали бы теперь. Прачка приходил в определенный день недели, приносил выстиранное белье и забирал в стирку. Условные метки нитками прачка делал сам. У нас же в России-матушке приемная прачечной измучает заказчика, прежде чем примет белье в стирку. Да и не всегда выстирают в срок, чего у китайцев не случалось. Если рассказать в нашей приемной прачечной, чтобы они пришли за бельем к заказчику на дом или привезли выстиранное - удивятся и засмеются. Такой уж у нас «сервис».

А про химическую чистку и говорить не хочется. Китайцы не требовали, чтобы заказчик сам срезал пуговицы с верхней одежды, без чего у нас в химчистку не примут. И много примеров приходит на память. Нам, претендующим на многое, надо учиться тому, как в Харбине китайцы «самоорганизовали» то, что здесь стали громко называть службой быта, но так эту службу и не создали по-настоящему, по-человечески. Мы не удивляемся, что в российских городах сапожная мастерская может не принять какой-нибудь заказ, считая, что «таких услуг мы не оказываем». У китайских мастеров таких отговорок не бывало. Всё что надо, мастер делал, и его работа стоила не так уж и дорого, а его мастерская развивалась, имея хорошую клиентуру.

В общем, есть, что вспомнить добрым словом. А возьмите зеленщиков. Они с окраин Харбина (и других городов тоже) рано утром приносили в корзинках на коромысле свежие овощи, сорванные только что с грядки. Им было невдомек, что овощную палатку в центре города, допустим Сыктывкара, можно открыть в 11-12 часов дня. Горожане «приучены» покупать не тогда, когда надо, а тогда, когда продавец «может» торговать...

Всё это в прошлом. Но надо об этом напоминать. Быть может, когда-нибудь торговцы поймут и в нашей стране. Китайские частные торговцы, крестьяне, ремесленники были разрозненными, не объединенными в какие-нибудь артели, знали пульс рынка и предлагали товары вовремя, а не когда вздумается. Жаль, что теперешние малые предприниматели этого не видели. А напрасно... Хоть и не видели, но поверьте, что так было.

Глава VI

СИСТЕМА ОТВЕРГАЛА СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ ИЗ ЗАРУБЕЖЬЯ

Зачем в Маньчжурию приходил СМЕРШ? Вместе с войсками пришел и СМЕРШ Приморского военного округа и сразу же по прибытии начал свою активную репрессивную деятельность, «охватив» огромное количество людей. Каково оказалось «качество» работы СМЕРШа, видно по результатам: подавляющее большинство «вывезенных» лет через 10-12 были реабилитированы «за отсутствием в их действиях состава преступления», кое-кто посмертно.

В период Отечественной войны русские эмигранты в Маньчжурии оказались между двух огней. Им не доверяли японцы, считая советскими по духу, и как видим, не доверял и СМЕРШ, считая врагами Советского Союза. Характерен такой пример. Некоторые русские молодые эмигранты в добровольно-принудительном» порядке вынуждены были служить в русском отряде армии Маньчжоу-го, которым первое время командовал японский полковник Асано, поэтому в быту их называли «асановцами». Но весной 1945 года, вскоре после того, как СССР денонсировал пакт о нейтралитете с Японией, эти отряды были расформированы и распущены по домам. Без сомнения, это было сделано ввиду того, что японцы, зная политические настроения основной массы русских эмигрантов всех возрастов, не хотели иметь в тылу вооруженную «пятую колонну» в случае войны с СССР. Но это не помешало СМЕРШу и затем Особому совещанию при МГБ СССР репрессировать их как шпионов, Диверсантов и вообще лиц, которые могли бы осуществлять враждебную Деятельность.

Думается, что СМЕРШ не мог не знать о настроениях молодежи и о фактической причине расформирования отрядов асановцев, потому что одним из руководителей отряда был капитан, ставший затем майором армии Маньчжоу-го, Наголен, армянин по национальности (Асерьянц), который после вступления советских войск в Харбин ходил по городу в Форме и погонах советского капитана и встречаясь со старожилами горо-

да, посматривал с улыбкой на погоны. Он-то знал, что «асановцы» ждали советские войска не как враги, а как соотечественники.

Или такой факт. Группа русских харбинцев, являвшихся десятскими и квартальными «тонари-гуми», о которых сказано выше (в главе III), пришли приветствовать советское командование от имени эмигрантской колонии. Но их не приняли и сказали, чтобы они шли в здание бывшего японского консульства, расположенного на том же Вокзальном проспекте. А в этом здании, оказывается, разместился СМЕРШ Приморского военного округа. Делегация русской эмигрантской колонии вошла в здание и оттуда уже не вышла - делегатов провели в арестантские камеры в подвале и начали следствие.

Не обошлось и без горьких казусов. Подрядчик строительных работ Тимофей Иванович Перетятько рассказывал позднее, что он должен был войти в состав делегации, направлявшейся приветствовать советское командование, но опоздал и приехал, когда все уже вошли в здание бывшего японского консульства. Т.И. Перетятько попытался догнать делегацию, но солдат, стоявший на карауле, не хотел пропускать его в здание. Они довольно долго пререкались. Тимофей Иванович не знал, что за учреждение теперь в этом здании, требовал, чтобы солдат его пропустил. Сол-

дат же уговаривал его уйти, говорил: «Ну ничего, что вы опоздали, лучше поскорее уходите отсюда», но Т.Н. Перетятько настоял на своем.

Солдат махнул рукой и пропустил опоздавшего «делегата». Вышел Т.Н. Перетятько через 9 лет, но уже в Потьме.

Вспоминается и мой случайный разговор в Харбине с одним из русских подрядчиков (фамилию его я не помню). Ранее он жил в СССР, затем бежал в Маньчжурию. Он при встрече сказал мне:

- Идут многочисленные аресты. Ты бы лучше спрятался и переждал это время. Они тебя обязательно заберут. Почему? Да потому что ты молодой, инженер, не враг советской власти. Если тебя не арестовать, а уговаривать поехать на какую-нибудь удаленную стройку, ты можешь не согласиться. А когда тебя арестуют, то будут перевозить под конвоем туда, куда найдут нужным, а ты будешь думать, что СМЕРШ арестовал тебя по ошибке. А это будет не ошибка, а метод работы большевиков. Да и работать будешь практически за кусок хлеба без масла.

Я не поверил. И это была моя ошибка.

Вывезенные «лица без гражданства» и без судебного приговора на принудительном труде в советском концлагере. Массовость репрессий напоминала расправу с советскими железнодорожниками, репатриированными после продажи КВЖД в 1935 году. Сколько было репрессировано в 1945 году, не знаю, но «деятельность» СМЕРШа «способствовала» тому, что многие из тех, кто приехал бы в Советский Союз, уехали в дальнее зарубежье, в душе и по убеждению оставаясь русскими: мало кому хотелось проходить «университеты» ГУЛАГа. Об этом они свидетельствуют, приезжая в Россию на встречи бывших харбинцев^¹.

Что это было - ошибка СМЕРШа или его преступление против советского государства с целью отторгнуть патриотически настроенных зарубежных соотечественников-россиян от исторической отчизны? Это решит история, а сейчас нашим долгом является изложить факты.

Если в 1937 году чекисты репрессировали бывших кавэжэдинцев - советских граждан и лишь немногих «лиц без гражданства», добровольно приехавших вместе с железнодорожниками в Советский Союз, то в 1945 году репрессиям подверглись лица, не имевшие советского гражданства и захваченные на чужой территории. Это явно противоречило и

советской «социалистической законности» и международным юридическим нормам. Нарушение законности усугублялось тем, что «вывезенные» люди сразу же были принудительно привлечены к бесплатному труду без приговора судебного органа.

Это не голословные утверждения. Вот один из примеров - мой собственный. 4 октября 1945 года вечером меня «доставили» в здание бывшего японского консульства на Вокзальном проспекте. Офицер, представившийся следователем, задал мне один вопрос: «Расскажите вашу биографию». Я рассказал, больше вопросов мне не задавали. После этого сделали «обыск», никуда не выходя из кабинета следователя, понятым был солдат. «Изъяли» записную книжку, сняли шнурки, ремень, галстук и «провели» в подвал, где еще японцы оборудовали тюремные камеры для своих граждан, с «готами» - циновками на полу, которые у них заменяли кровати. Через несколько дней отправили в харбинскую тюрьму, что на Пристани, и про меня, как и про всех, кто был в одной со мной камере, попросту забыли.

Армейские офицеры, с которыми наши родственники установили контакты, приносили нам письма и передачи из дома, приходили за ответами и действительно передавали их родственникам. Но это были не офицеры СМЕРШа, а армейские, чином не ниже капитана (офицеры более низких чинов, возможно, не могли беспрепятственно входить в тюрьму и ходить по камерам).

Собрав к концу октября очередной эшелон, арестованных «погрузили» на товарном дворе в вагоны и увезли в Приморский край в необорудованные бараки в город, который тогда назывался Ворошилов (ныне Уссурийск, а до 1935 г. - Никольск-Уссурийский). Спали на полу, располагаясь «всплошную» и поворачиваться могли только все вместе, иначе не получалось. Одевать нас было не во что - арестантской одежды не было, мы донашивали свои вещи, постельных принадлежностей тоже не было. Кормили трофейными крупами - вареными гаоляном и чумизой, давали понемногу американской тушенки. Мыться в Ворошилове было негде.

В Ворошилове меня допрашивали один раз. Следователь майор Кудрявцев проявил заурядную неосведомленность, задавая, например, такие вопросы: «В показаниях записано, что вы читали на вечерах молодежи рефераты на темы о реформах Александра II, Столыпина. По каким первоисточникам вы готовили рефераты - по советским или по эмигрантским?» - заведомо зная, что советская политическая литература в Маньчжоу-го была категорически запрещена (можно было получать книги

советских издательств только по прикладным знаниям - строительству, медицине и др.). Мы с майором Кудрявцевым поговорили довольно резко, потому что он не согласился записать мои ответы, продолжая настаивать на своих формулировках.

В начале декабря ночью меня еще раз привезли на допрос, но так и не вызвали к майору Кудрявцеву, продержав на морозе в неотапливаемом «воронке» несколько часов и затем вместе с другими харбинцами, после их возвращения с допросов, увезли в лагерь. Я понял, что майор Кудрявцев этим жестом хотел показать, что именно он хозяин положения.

Числа 15 декабря нас погрузили в эшелон из товарных вагонов и повезли... В пути на станции Зима сделали остановку и сводили нас в баню, а вещи прожарили в дезкамере. «Разгрузили» нас в рождественский сочельник 6 января 1946 года в Востураллаге в Тавде Свердловской области. Сводили в баню, остригли, покормили за счет сэкономленных в этапе продуктов.

Начался период подневольного существования, когда нас, официально именовавшихся следственными, истощенных и в Ворошилове и в течение длинного этапа от недоедания (кормили 1 раз в сутки) определили на лесоповал, освободив отдельный лагпункт, чтобы мы не могли вредно влиять на «временно оступившихся советских граждан», то есть уголовных преступников. Об этом и последующих моих этапах лагерной жизни я поведаю в следующей главе. А сейчас, забегая вперед, расскажу о судьбах двух харбинцев, которых я знал по Харбину.

Изучив материалы, «Мемориал» так и не узнал, в чем вина журналиста князя Н.Ухтомского, погибшего в Воркуте. В Новосибирске с 1993 года ассоциацией «Харбин» издается ежемесячная газета «На сопках Маньчжурии». Здесь под рубрикой «Отзовитесь» печатаются письма бывших харбинцев, до сих пор разыскивающих своих близких. В мае 1996 года в газете появилось такое письмо:

«Большая просьба к тем нашим землякам, которые прошли все ужасы сталинских лагерей, может быть, кто-нибудь встречал князя Николая Александровича Ухтомского, помнит что-нибудь о нем, знает что-нибудь о его последних днях? Всё это очень хотела бы узнать его дочь Елена Ухтомская (в замужестве Штрахан), проживающая в Бразилии»,

Николая Александровича я знал в Харбине как журналиста. Знал и его жену Любовь Александровну по гимназии имени А.С. Пушкина. В конце 1950-х гг. от нашего с ними общего знакомого, бывшего харбинского журналиста Михаила Петровича Шмейссера я узнал о том, что Н.Ух-

томский скончался в одном из отделений Речлага в Воркуте. Шмейссер был с ним в одном лаготделении, в 1954 году освободился и вскоре был реабилитирован. По его рассказам выходило, что Ухтомский умер примерно в 1953 году. Приведенное выше объявление в газете «На сопках Маньчжурии» появилось уже после того, как М.Шмейссер скончался в Екатеринбурге в 1986 году, и подробнее расспросить его уже было невозможно. А если бы Елена Николаевна начала искать отца пораньше... Но она опасалась подвести тех земляков, через кого она попыталась бы это сделать - «не те» времена еще были.

Чтобы уточнить судьбу Николая Александровича, председатель сыктывкарской правозащитной организации «Мемориал» Михаил Борисович Рогачев, по моей просьбе, послал в архив Воркутинского УВД запрос. И вскоре пришел ответ, который мы и отправили дочери князя^¹:

«... По нашим учетам значится отбывавшим срок в Воркутинском ИГЛ Ухтомский Николай Александрович, 1895 года рождения, уроженец гор. Симбирска (ныне Ульяновск), который был судим военной коллегией Верховного суда СССР 30 августа 1946 года по ст. 58-4,58-6 ч. 1,58-10 ч. 2, 58-11 УК РСФСР на 20 лет лишения свободы. Начало срока с 13 сентября 1945 года, прибыл 18 сентября 1947 года из гор.Кирова и умер 18 августа 1953 года от паралича сердца, похоронен на кладбище в г.Воркута, номер могилы 2ж-34. Извещение о его смерти было выслано в ЗАГС г. Сыктывкара 19 августа 1953 года за №Д-531 для регистрации».

Но могилу князя воркутинские «Мемориальцы» не нашли. Об этом написал Анатолий Александрович Попов, член правления сначала вор-

кутинского «Мемориала», а сейчас сыктывкарского, в газете «Красное знамя»^¹:

«Однажды В.Полянскмй, сделавший и делающий много для культуры и истории Воркуты, рассказал, что в прочитанном им в «Мемориале» письме рассказывалось, что за оградой старого воркутинского кладбища стоит большой деревянный крест, на котором надпись «Здесь лежит князь Ухтомский». Уже надругойдень мы шли по этому кладбищу. Могилу не нашли...»

Возвращаюсь к процитированной выше справке УВД Воркуты.

Читая эту казенную бумагу, вспомнил, что 1 сентября 1946 г. во всех советских центральных и областных газетах в один и тот же день была опубликована выписка из приговора военной коллегии Верховного суда СССР о рассмотрении в Москве 26-30 августа 1946 г. дела по обвинению восьми эмигрантов «в активной вооруженной борьбе против СССР по свержению советского строя и восстановлению капитализма». Военная коллегия под председательством небезызвестного генерала Ульриха приговорила шестерых подсудимых к смертной казни, а двоих - в их числе НА. Ухтомского - к каторжным работам.

Полный текст статьи 58 п.4 УК РСФСР приведен в предисловии к книге, а три другие «расшифровываются» так: статья 58, п. 6 - «шпионаж против СССР»; статья 58, п. 10 - антисоветская пропаганда, а статья 58, п. 11 - применялась при групповых преступлениях. Меня в этом перечне, честно говоря, «заинтриговала» лишь статья 58 пункт 6, и я стал интересоваться, что за ней стоит в деле НА. Ухтомского. Все другие, как оказалось по аналогичным делам, были «сшиты» для харбинцев «белыми нитками» и не стали для бывших заключенных преградой при реабилитации. Пятьдесят восьмая с пунктом 6 в некоторых случаях продолжала «висеть» над некоторыми бывшими обвиненными, тогда как приговоры по другим пунктам 58-й статьи полностью отменены. Но в личном деле НА. Ухтомского в Речлаге, с которым ознакомились члены правления «Мемориала», не оказалось приговора (!), а была только выписка из приговора, опубликованная в 1946 году в газетах, где сказано лишь то, что его вина меньше, чем других подсудимых.

Доктор исторических наук, действительный член Международной академии информатизации, родившийся в полосе отчуждения КВЖД, Георгий Васильевич Мелихов в книге «Российская эмиграция в Китае (1917-1924 гг.)», цитированной мною выше, подробно описал судьбу даль-

невосточной эмиграции, их политические и общественные организации. Среди них ученый выделил земляческие объединения, часть из которых возникла в Харбине еще до февральской революции 1917 года и просуществовала вплоть до 1945 года. Стержнем этих объединений была любовь к утраченной отчизне, сдабриваемая ностальгией и воспоминаниями. В Российское земляческое единение (РЗЕ) входили семь крупных землячеств - уфимское, московское, казанское и др. Одним из крупнейших было и Симбирское, председателем которого значился князь Александр Николаевич Ухтомский, отец Н.Ухтомского.

Работа землячеств заключалась прежде всего в широкой поддержке и помощи неимущим землякам и устройстве вечеров, «чашек чая», ёлок, благотворительных балов, докладов, лекций по различным вопросам. При землячествах работали и Дамские кружки. Одно время Дамский кружок симбирского землячества возглавляла супруга Александра Николаевича Ухтомского - Анна Валерьяновна. Российское земляческое единение (РЗЕ) организовал и возглавлял Николай Павлович Чистосердов. Кстати, его «хоронили» дважды - сначала после гражданской войны, откуда он не сразу попал в Харбин и был уже оплакан семьей. Погиб же он после 1945 г. в советском концлагере.

С1920 года в Харбине издавалась большая ежедневная газета «Заря», редактором которой вначале был бывший петербургский журналист Мечислав Станиславович Лембич, а после его кончины Евгений Самойлович Кауфман, репрессированный в 1945 году. С первых же номеров «Заря» резко отмежевалась как от правого, так и от левого «лагерей» эмиграции, став беспартийным объективным изданием. Николай Александрович Ухтомский работал в «Заре» корреспондентом, публикуя репортажи о жизни города, людей, учреждений, но политическим комментатором событий не был. В газете немало места уделялось не только событиям в мире, но в первую очередь освещалась общественная жизнь эмигрантской колонии, помещались новости культуры, рецензии на театральные и музыкальные спектакли, книги.

Николай Александрович одно время работал в другой газете - «Наш путь». В это время ее редактором являлся известный харбинский журналист Василий Владимирович Голицын, репрессированный в 1945 году и после освобождения скончавшийся где-то в Советском Союзе. Голицын стремился сделать из экстремистской общеполитическую газету, не вмешиваясь в материалы второй полосы, посвященной, как правило, критике советской действительности, используя чаще всего вырезки из советских центральных и областных газет или беседы с беженцами из Советского Союза. Но, возможно, сотрудничество с газетой «Наш путь» и стало причиной появления пресловутого шестого пункта в приговоре Ухтомскому? Но всё же непонятно, почему полный текст приговора засекречен и мы толком не знаем, был ли вообще шпионаж в какой-либо форме?

* * *

В 1953 году княгиня Любовь Александровна Ухтомская в двумя дочерьми Еленой и Мариной, так ничего не узнав о судьбе мужа и отца, уехала а Бразилию. Переписка с заграницей узникам Речлага в те годы была запрещена. Да и в Россию из Речлага можно было отсылать не более двух писем в год и только тем родственникам, чьи имена и фамилии были занесены в личные дела заключенных. Но гарантий, что цензор лагерного отделения отправит по назначению эти два письма, никаких не было.

Дочери князя выросли. Елена Николаевна вышла замуж за шотландца г-на Жоржа Штрахана. Они вырастили двоих сыновей, а сейчас у них пятеро внуков. Когда они узнали о судьбе Николая Александровича, Любовь Александровна уже перешагнула 80-летний рубеж и сильно бо-

лела. Сестры Елена и Марина, несмотря на то, что жили в разных странах (одна в США, другая в Бразилии), были очень дружны и ежегодно встречались. Марины Николаевны уже нет в живых, она скончалась в 1995 году в Сан-Франциско от рака. Когда СМЕРШ арестовал их отца, Елене было всего 10 лет. И искать отца она долгие годы опасалась, прежде всего боясь подвести тех, кто мог бы помочь ей в розыске. Но время повернулось к ней лицом, и Елена Николаевна уже дважды приезжала в Россию в гости к подруге своего детства. Она прекрасно говорит и пишет по-русски, хотя ее сыновья уже почти не чувствуют, что в их венах течет и русская кровь. Елена Николаевна узнала наконец-то и о последних днях своего отца. Воспоминания о нем Михаила Петровича Шмейссера и художника Константина Петровича Иванова напомнили ей, что Николай Александрович был умным, выдержанным и остроумным человеком, каким его знали и в русском Харбине.

Уже после публикации в газете «Республика» я получил письмо из Екатеринбурга от члена редколлегии газеты «Русские в Китае» Алексея Дмитриевича Попова. Он описал свою единственную встречу с Н. А. Ухтомским в первых числах марта 1953 года (до кончины Сталина) на пересылке в Воркуте. Алексей Попов «прибыл» туда из Марфино, где он работал в шарашке, описанной А.Солженицыным в книге «В круге первом». Николай Александрович оказался там потому, что его отправляли «за пределы Воркуты» временно как специалиста по масонству. После этой встречи Алексея Дмитриевича вскоре отправили в лагерное отделение при шахте № 40. Из документов, описанных выше, мы знаем, что Н.А. Ухтомский вновь оказался в Воркуте, где и скончался в тот же год 18 августа.

* * *

Сыктывкарский «Мемориал» обратился 12 апреля 1998 года в Генеральную прокуратуру СССР с ходатайством о посмертной реабилитации Н.А. Ухтомского. 22 апреля Главная военная прокуратура ответила за подписью старшего военного прокурора отдела реабилитации Е.Гуриновича следующее:

«Ваш запрос о посмертной реабилитации Ухтомского Н.А. поступил в Главную военную прокуратуру и рассмотрен. Сообщаю, что уголовное дело в отношении Ухтомского и других в январе с.г. изучалось в ГВП, а 26 марта 1998 года пересматривалось в военной коллегии Верховного суда РФ.

Своим определением Военная коллегия Верховного суда РФ приговор в отношении его и др. изменила: отменив его в части осуждения по ст. 58-10, ч. 2 УК РСФСР, и уголовное дело в этой части прекратила за отсутствием состава преступления.

В остальной части приговор оставлен без изменения. Оснований для внесения протеста на данное судебное решение не имеется».

Этот документ я тогда же прокомментировал в «Дыме Отечества» газеты «Республика»:

«...Таким образом, Н.А. Ухтомский, князь по происхождению, журналист по профессии, реабилитирован лишь по пункту 10 статьи 58. Но в таком случае пункты 4 и 11 статьи отпадают как бы сами собой. Ведь если журналист не виновен в антисоветской пропаганде, как же он может способствовать международной буржуазии или быть виновным в шпионаже? Остается пункт 6 статьи 58».

Здесь ни одним словом не говорится и о шпионаже Ухтомского. Это же наталкивает и на мысль о необоснованности обвинения Николая Александровича в шпионаже. Тем более, что жил он заграницей, советского гражданства не имел и на территории СССР до своего ареста ни разу не бывал. Поэтому же недостаточно веской становится заключительная фраза в письме военной прокуратуры, что «оснований для внесения протеста на данное судебное решение не имеется».

А вот как ответ из прокуратуры прокомментировал председатель сыктывкарского «Мемориала» Михаил Борисович Рогачев:

«На примере Н.Ухтомского видно, что до полной реабилитации жертв политических репрессий еще очень далеко. А те, кто занимается этим, зачастую вольно или невольно оглядываются на прошлое. А это противоречит существующему правовому положению и Закону о реабилитации жертв политических репрессий»^¹.

* * *

Завершая рассказ о Николае Александровиче Ухтомском, хочется привести мнение о нем научного сотрудника Воркутинского краеведческого музея Т.Котик:

- Князь Ухтомский до прибытия в Воркуту жил в Харбине, занимался журналистикой. Он был женат, а двух своих дочерей с гордостью называл княжнами. Князь знал многих политических деятелей времен Пер-

вой мировой войны, а также погибший «высший свет» царской России. Кроме того, он слыл прекрасным рассказчиком. К своей судьбе Ухтомский относился философски, никогда не жаловался, ничему не удивлялся. Говаривал, что ничего другого в России после революции просто не могло быть. Как-то, смеясь, он сказал, что несмотря на весь кошмар, происшедший с ним, есть в его истории и положительный момент.

Проживая в Харбине, русскому человеку, по словам князя, очень трудно было не спиться. На всех улицах, на каждом углу располагались разного рода закусочные, рюмочные, кафе, в которых всегда можно было выпить рюмку-другую водки и закусить бутербродом. Да каким бутербродом! Семга, икра всех сортов, балычек, осетринка... И всё это изобилие стоило копейки. Постепенно князь стал завсегдатаем этих мест, и в его жизни возникла тяжелая проблема. Ну а потом была Воркута, печальная пристань политкаторжан под названием Речлаг. И никакой водки, никаких бутербродов. «Баланда-с, овсяная каша-с, чистая водичка-с», - любил повторять князь. «А в Харбине я давно бы спился и умер», - подводил черту своим рассуждениям Ухтомский. Наверное, это тоже было правдой, так завершает рассказ об Ухтомском Т.Котик^¹.

Публикация, из которой я процитировал рассказ об Н.Ухтомском, начинается так: «В воспоминаниях бывших заключенных воркутинских лагерей бросается в глаза, западает в память такая особенность: большинство из них не обошлось без баек, анекдотов, метких слов и выражений. Еще один повод удивиться, как, даже в таких немыслимых условиях, человек сохраняет способность шутить, смеяться, соревноваться в остроумии».

А ведь, действительно, процитированный выше рассказ об Н. А. Ухтомском наглядно «продемонстрировал» острую наблюдательность научного сотрудника Т.Котик. Кстати, в этой подборке рассказывается о таких заключенных как Остап Вишня, Филипп Иванович Литман, Геннадий Иванович Куприянов, Мария Михайловна Иоффе, Любовь Леонтьевна Фельдман-Каратаева, Айна Андреевна Куусинен, Ада Войталовская, «бывший денщик Рокоссовский» и др. Но это выходит за рамки моей темы.

Для харбинца В.Кулёмина последняя пристань - Инта. С Виктором Васильевичем Кулёминым мои пути пересеклись дважды: когда он

учился в выпускном классе гимназии имени Ф.М. Достоевского и затем в Харбинском политехническом институте. В гимназии я учился на один класс младше его, а институт мы окончили в один год. Дочь В.Кулёмина Ольга Викторовна опубликовала в газете «На сопках Маньчжурии» объявление о том, что дочь князя Ухтомского, живущая в Бразилии, просит тех, кто знает, рассказать ей о последних днях отца Николая Александровича и просила писать на её адрес для пересылки дочери князя в Бразилию. У Ольги Викторовны уже была другая фамилия после замужества. В ходе нашей переписки, о чем я изложил в предыдущем разделе этой главы, оказалось, что она дочь Виктора Васильевича. Тогда она рассказала о себе и об отце. Одиссея В.Кулёмина появилась в «Дыме Отечества».

В.Кулёмин родился в 1910 году в семье обеспеченных родителей. Дед имел молочные и сыроваренные мызы в Литве, магазин на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Семья была большая - пять сыновей и пять дочерей. Еще несколько детей умерли в младенчестве. Грянула революция. Потеряв почти всё, семья подалась в деревню, где занялась хлебопашеством. Во время НЭПа пошатнувшиеся было дела Кулёминых поправились настолько, что одна на дочерей в 1926 году смогла съездить в Китай, навестить сестру, которая с мужем уехала туда еще до революции.

Вернувшись из Харбина, она с таким восторгом рассказывала о русском городе в Китае, о жизни там, что произвела впечатление не столько на отца, сколько на младшего брата Виктора. В 1930 году 19-летний парень сумел спрятаться в трюме парохода, взявшего курс к берегам Франции. Оттуда его «извлекли» ехавшие на судне русские, собравшие деньги на приобретение билета. «Беглец» добрался до Марселя, там работал грузчиком, писал сестре в Китай. Она выслала ему деньги на поездку в Харбин.

В Харбине наняли учителей, уже через год Виктор сдал экстерном экзамен и в возрасте 20 лет поступил в последний класс гимназии имени

Ф.М. Достоевского. Мне он тогда же запомнился, потому что был старше всех нас и «уже брился». В 1932 году он окончил гимназию и посту, пил на первый курс Харбинского политехнического института.

Диплом инженера ему вручили в конце 1937 года. А еще за три года до этого он женился, вскоре стал отцом Олечки. После института работал в техническом отделе железной дороги, на заводе по производству строительных материалов.

В 1945 году в Харбин с советскими войсками пришел и СМЕРЩ. Виктора Васильевича арестовали и обвинили в ... шпионаже в пользу Японии. Ольга Викторовна пишет: «Большей нелепости придумать было трудно. Ведь после приезда в Харбин отец отсюда никуда не выезжал. Арестовали его так. Они шли с мамой, им повстречался воинский патруль, попросил документы. Документов у папы при себе не оказалось.

Отец продиктовал свои данные, адрес, его попросили придти в комендатуру с документами. Не чувствуя себя в чем-либо виновным, он и явился в комендатуру, чтобы предъявить свои документы. Через три дня после этого за ним пришли».

А дальше ГУЛАГ. Где-то под Свердловском (по-видимому, это было в Востураллаге) Виктор Кулёмин умирал от голода, была уже последняя стадия дистрофии. Доходягой его повезли в концлагерь в Калининградскую область, где его поместили в лагерный госпиталь и выкармливали с ложечки. Ольга Викторовна говорит: «Были в ГУЛАГе и милосердные, добрые люди». Повезли в Инту, в Минлаг, в лагерь «для особо опасных государственных преступников». Здесь назначили нормировщиком на шахту № 13 комбината Интауголь. В приполярный город в 1954 году пришло освобождение. Первое, что он сделал - послал телеграмму сестре в Харбин.

Здесь произошел случай, характерный для взаимоотношений русских и китайцев, живших в Харбине. Адресат переехал на другую квартиру, а

в этой жили китайцы, не говорившие по-русски. Китаянка вышла на улицу и стала ждать, когда пройдет кто-нибудь из русских. Оказалось, что проходил по этой улице человек, знавший семью Кулёминых и его сестру. Он взял телеграмму у успокоившейся китаянки и от этой телеграммы «пошли круги» по разбросанной семье. Уже вскоре в переоборудованной Виктором собственноручно землянке было тесновато от приехавших в Инту жены и дочери с мужем, которые к этому времени уже жили в Советском Союзе»^¹.

Виктор после освобождения стал работать заместителем начальника отдела труда и зарплаты в управлении комбината «Интауголь», позднее заместителем начальника нормативно-исследовательской станции комбината. В 1958 году Виктора Васильевича реабилитировали. В заявлении по этому поводу он написал: «Ни в чем не виновен, оправдываться не буду». Скончался харбинский интинец в 1967 году от инсульта: днем был на работе, а утром следующего дня умер. Было ему 57 лет.

В.Кулемин был «оборонцем» - желал победы СССР в войне с Германией и Японией. После его ареста «пораженцы» подчеркивали, что они остались на свободе и потом уехали «за речку», как тогда именовали дальнее зарубежье, а человек, желавший победы советскому оружию оказался в советском ГУЛАГе. И таких примеров было множество. Действительно, дивны дела ГУЛАГа и СМЕРШа...

Глава VII

ГУЛАГ: КАКИМ ОН БЫЛ

В трех концлагерях Советского Союза: Востураллаге, Каргопольлаге и Речлаге

В Востураллаге с 10 января 1946 года по 16 марта 1948 года. Управление лагеря находилось в г.Тавда Свердловской области. По выданной мне после реабилитации справке лагерь именовался ИГЛ «И» МВД СССР.

После того, как 6 января 1946 года наш эшелон из товарных вагонов пришел в Востураллаг, мы, следственные харбинцы, прошли медицинскую комиссию, единственной целью которой было распределить нас по

категориям трудоспособности для использования на работах в лесу и на других производствах. В основном, харбинцы имели «вторую категорию» которая наряду с «первой», могла использоваться на лесоповале, сплаве погрузочно-разгрузочных и других тяжелых работах. «Третья категория» подлежала использованию на вспомогательных работах и других, менее тяжелых, чем «вторая», это могла быть обрубка сучьев, раскряжевка бревен, заготовка шпал и т.п. Причем, как потом выяснилось, «третья категория» практически назначалась и на основные работы по лесоповалу. Еще была «третья категория с индивидуальным трудом» (это те, кто не мог работать на тяжелых работах), из них набирали обслугу - дневальных, рабочих кухни и т.п., и еще были «инвалиды». К категории «инвалидов» относились хронически больные и те, кому было больше 60 лет, и работать они могли только по своему желанию.

На этой медицинской комиссии я увиделся, как оказалось в последний раз, с харбинским врачом Самуилом Исааковичем Тарковским. Он был членом этой медицинской комиссии. После этого наши пути с С.И. Тарновским не пересекались, и я так и не знал о судьбе этого очень немолодого человека. В Харбине Тарковский имел очень большую частную практику, отлично оборудованный медицинский кабинет, был совладельцем поликлиники и больницы совместно с другим врачом Дзахотом Тотыковичем Челахсаевым, имел собственный конный выезд. Челахсаев остался работать в Харбине, СМЕРШ оставил его на свободе. Из харбинских врачей был репрессирован врач Приходько, с ним я позднее встречался в лагере в Азанке, это железнодорожная станция возле Тавды.

Вы заметили, что в Тавду мы «приехали» в рождественский сочельник, а по учетным документам записано 10 января. Я не ошибся. По-видимому, с 6 по 9 января мы считались «в этапе», а 10 января мы «приехали» на открытых платформах по узкоколейной железной дороге в Тигень. Это лагпункт не очень далеко от Тавды, который был полностью выселен для того, чтобы харбинцы не разлагали «временно оступившихся честных советских граждан», в большинстве воров и других «бытовиков», содержавшихся до этого в Тигени. Их увезли куда-то на тех же открытых платформах, на которых привезли нас. Это происходило 10 января, и для нас началась жизнь в советском концлагере. Харбинцы были на «общих» работах, а «придурками» (так называли хозяйственный персонал - мастеров леса, комендантов, нормировщиков, поваров, хлеборезов, бухгалтеров и т.п.) - «временно оступившиеся» уголовные преступники.

На следующий день нас распределили по бригадам. Бригадирами были харбинцы. Трудно сказать, по какому признаку их назначали. Были и доб-

ропорядочные люди, такие как владелец лавки в Харбине Кислуха, совладелец магазина одежды Крылов, бывший «асановец» Макаров и другие. Но одним из бригадиров стал отъявленный мерзавец, бывший житель Маньчжурии, работавший на какой-то железнодорожной станции б.КВЖД Валеев, в бригаду которого я попал. Его любимой присказкой была: «Я вас научу свободу любить!». Больше всего он ненавидел интеллигентных людей, называл их всех, независимо от профессии, - «бухгалтерами». Для Валеева было наслаждением лишить человека крохотного обеда в виде небольшого количества каши, которую привозили в лес, если он не выполняет норму выработки. Она была для истощенных длинным этапом полуголодных людей трудновыполнимой. Надо было свалить и обработать 4 фестметра круглого леса (фестметр - кубатура «в плотном теле», а не в складском замере).

«Приморенные» продолжительным полуголодным существованием в Ворошилове и трехнедельным этапом с плохим питанием, бригады лесорубов рано утром выходили из зоны лагпункта и шли 5-6 километров по рыхлому снегу до делянки, где работали. Такой же путь проделывали по окончании работы и возвращались в зону предельно уставшими. Сырого влажного хлеба они получали от 600 граммов (гарантийный паек) до 850-950 (при перевыполнении нормы выработки). «Баланда» и утром и вечером состояла из «горошницы» с небольшим количеством горошин в мутной воде. Горохом заменяли другие овощи, так что «по весу» нормы овощей вроде бы почти соблюдали, а по существу горох не разваривался, картофель и мясо куда-то девались, и люди оставались голодными. Не помогало и то, что если у кого-нибудь еще оставались необнаруженные при обысках обручальные кольца, часы, костюмы и еще кое-что для продажи вольным гражданам, то они могли продавать их через расконвоированных заключенных и покупать хлеб. В продажу шли даже поношенные костюмы, потому что магазины в поселках вольных граждан были вообще практически пустыми. Позднее выяснилось, что начальник лагпункта «Тигень» лейтенант Борисов воровал и продавал на сторону неучтенный мастерами лес и продукты, предназначенные для заключенных, и был осужден на 5 лет^¹.

Из книги Ю.Ф. Краснопевцева я узнал также, что позднее один из заключенных, не выдержав издевательств бригадира Валеева, отрубил ему голову, когда Валеев спал.^²

Возвращаюсь к Тигеньским будням января-февраля 1946 года. Харбинцев через 2-3 недели стали назначать на должности «придурков». Кто-то (не помню кто) из «асановцев» попал в бухгалтерию и стал потихоньку устраивать на работы полегче своих приятелей. Владелец харбинского склада угля на Пристани Илья Николаевич Дунаев устроился в это время завхозом.

Но основная масса харбинцев «доходила» на лесоповале и на погрузке леса на платформы. По просьбе И.Н. Дунаева врач лагерной амбулатории эстонец (фамилию не запомнил) освобождал меня от работы на некоторое время в связи с обморожением. Это позволило чуть-чуть восстановить силы и снова идти на лесоповал.

Вспоминаются недобрым словом некоторые горе-воспитатели, которым в Тигени поручили учить уму-разуму «темных харбинцев». Например, чего стоит инспектор КВЧ (культурно-воспитательной части), который мог зайти в столовую и громко сказать: «Снимите шапки, здесь не церковь!» или что-нибудь вроде этого. Но, видимо, это был его личный культурный уровень. Или молоденький оперуполномоченный, общаясь с группой харбинцев, удивлялся, как это можно было в Харбине самовольно выходить из любой эмигрантской организации и вступить в другую: он ведь знал только то, что из ВКП(б) выйти самому нельзя, а исключить человека партия может.

Но всё же харбинцы, невзирая на примитивный уровень приставленных учителей, через месяц-полтора поставили в Тигени концерт художественной самодеятельности. Среди выступивших был профессиональный харбинский артист Петр Кардаш (в Харбине он пел на сцене как Питер Кардос), а также непрофессиональные артисты, любительский хор. Песни Великой Отечественной войны нашим артистам разучивать не надо было, они их знали из передач запрещенного советского радио.

В марте мы стали не то свидетелями, не то участниками крупной авантюры, когда начальник лагпункта Борисов решил научить нас стахановским методам работы.

Тигеньская авантюра советского лейтенанта - последователя Остапа Бендера. И.Ильф и Е.Петров считали, что их сатира нацелена на тех людей, которые мешают жить нормально. Таких людей олицетворяли «герои» давно ставших классическими «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». И первый среди них - великий комбинатор и авантюрист Остап Бендер.

«Сын турецко-подданного» Остап Сулейманович Бендер не был одинок. Одним из его последователей стал начальник лагпункта «Тигень» лейтенант Борисов. Он решил просветить харбинских невежд, знавших только понаслышке, что такое стахановские методы работы. Ему помог в этом один из заключенных, «бытовик», работавший мастером леса. Фамилию его не помню. Если бы не он, так Борисов назначил бы «стахановцем» кого-нибудь другого.

В назначенный день мастер, который должен был показать, как организовать лесоразработки по-стахановски, вышел на лесную делянку и начал работать только топором и лучковой пилой - валил деревья, а остальные процессы лесоповала - обрубку веток, сучков, сжигание их на кострах, раскряжевку хлыстов по стандартным размерам и т.п., - выполнял не стахановец, поставивший рекорд, а бригада Валеева в составе 30 человек. Результат стахановского метода лесоповала был «записан» мастеру-стахановцу, показавшему отсталым харбинцам, как надо организовывать лесоразработки по-стахановски.

Вечером, пройдя около 5-6 километров по снегу, бригада была свидетелем, как администрация лагпункта и лично лейтенант Борисов приветствовали передовика производства. Начальник при этом сказал: «Вот так и вы должны трудиться». Это подлинный факт: я тогда работал в этой бригаде и запомнил, как надо работать по-стахановски.

Конец Тигеньского лесоповала. В конце марта 1946 года, менее чем за 3 месяца, харбинский контингент в Тигени был настолько истощен недоеданием и непосильным трудом, что санитарное управление Востураллага вмешалось в создавшуюся ситуацию. В нашей бригаде умер от истощения инженер-радист Юрий Николаевич Крюков (в Харбине он работал в ХСМ Л - Христианском Союзе Молодых Людей). Умер от истощения бывший харбинский коммерсант Александр Романович Клестов. Других умерших пофамильно я не знаю.

Я в числе нескольких человек, по настоянию мастера-«бытовика», находился в небольшом стационаре на несколько коек, расположенном в одной из комнат в здании конторы начальника лагпункта, с отдельным входом. Через деревянную стену нам был слышен разговор врача с Борисовым на высоких нотах, в результате которого через 1 или 2 дня контингент харбинцев был снят с работ и вывезен из Тигени в Азанку (станция железной дороги вблизи Тавды). Там я недели две пролежал в сангородке, был приведен в относительно нормальное состояние и затем выписан в бригаду на заготовку шпал, в которой бригадиром был «асано-

вец» Александр Макаров (почти все работавшие также были «асановца. ми»).

В сангородке у меня были интересные встречи и беседы. К нам в палату приходили Евгений Самойлович Кауфман, издатель харбинской газеты «Заря», и Николай Павлович Веселовский - журналист этой газеты. Приходили и другие харбинцы.

В Азанке и Тавде. Мои перемещения из бригады в бригаду происходили время от времени. Кем я только ни был после шпалорезки: инструментальщиком (и «по совместительству» заготовителем дроби для охотников), пожарным на лесобирже, плотником на рубке бревенчатого дома. Однажды попал в бригаду, возглавляемую бывшим лавочником со станции Пограничная б.КВЖД, который вообще не разбирался в тех работах, которые поручали бригаде, а нормировщики этим злоупотребляли и обманывали бригаду. Хорошо, что эту бригаду очень быстро расформировали.

Были и попытки сопротивления. Прежде всего у нас был пример, когда при формировании этапа из Ворошолова в Тавду внезапно исчез один из харбинцев по фамилии, кажется, Викулов (или с похожей фамилией). Солдаты конвоя и охраны буквально бегали по лагерю и искали его, но так и не нашли. Он раньше жил на Советском Дальнем Востоке и был заключенным, бежал из концлагеря, перешел границу Маньчжурии, в Харбине где-то работал, чуть ли не на фанерном заводе. Так что Дальний Восток не был для него «terra incognita», и он сумел скрыться. Если бы его обнаружили, то обязательно доставили бы живым или мертвым, чтобы показать остальным, что нашли беглеца и чтобы другие не совершали побега: «все равно найдут».

В Востураллаге в ОЛПе на Азанке, не выдержав жутких условий работы на измор, когда погрузка бревен на платформы вручную, без применения каких бы то ни было даже простейших механизмов велась круглосуточно и в дождь, и в метель (нельзя было допустить простоя вагонов) бежал юный харбинец Алексей Владимирович Светлов, сын харбинского священника Владимира Светлова. Но юноша не знал страну, • идеализировал людей, которые не могли укрывать его от «держиморд». Его, конечно, быстро нашли. Дальнейшая судьба его такова: после окончания срока Алексей Владимирович Светлов женился, а закончил он свой жизненный путь в Австралии в конце 90-х годов. Надеюсь, что австралийская земля стала ему пухом.

А вот два старообрядца, бежавшие из Востураллага, заставили своих «поисковиков» основательно поработать. Они сумели добраться до Даль-

него Востока, а для перехода советско-китайской границы разделились. Одного из них застрелили, когда он переходил границу, а второй всё же скрылся, так его и не нашли. Убитого привезли в Востураллаг и он лежал мертвый у вахты во время развода бригад на работу - такая была подлая традиция, - хвастаться и издеваться над мертвым телом, чтобы «доказать», что беглеца нашли.

Советские мародеры в лагере. Во второй половине 1946 года в Азанке мы воочию увидели советских мародеров XX века - солдат и офицеров Советской армии, осужденных за грабежи, насилия над женщинами, бандитизм на территории побежденной нацистской Германии. Они терроризировали мирных людей (военные были в плену), за которых некому было заступиться, кроме советских оккупационных войск. Разгулявшаяся «вольница» не остановилась, пока советская комендатура не вмешалась и не начались аресты мародеров.

В Азанку привезли целый эшелон таких мародеров: самоуверенных, нахальных, порой даже наглых, считавших, что они «имели право» вести себя подобным образом. Их любимой присказкой было: «На Берлин мы шли с боем, а из Берлина под конвоем». Осуждены они были не по 58-й статье, а за воинские преступления. Одного из осужденных за мародерство назначили нарядчиком. Так первое, что он сделал на этом «посту», - заставил бесплатно сшить ему кубанку из материала портного лагерной пошивочной мастерской и любовался собой в зеркальце. Его фамилию я не помню, разве что по Чехову - вместо «лошадиной» - «хмельная» фамилия.

К нашему, харбинцев, удивлению, они не ощущали себя уголовными преступниками и не считали недопустимым для советского воина насиловать беззащитных женщин и грабить уже побежденного противника, путая военные трофеи страны и кражу для собственного обогащения.

Я вспомнил одного армейского офицера в Харбине, приезжавшего к нам в гости несколько раз. Подвыпив он говорил, оправдывая разгул грабежей в Харбине: «Да разве это мародерство? Вот в Германии мы дали прикурить, долго не забудут нас!» В 1945 году этот капитан еще не подозревал, что в 1946-м мы увидим в Азанке осужденных военными трибуналами советских мародеров. А мародеры «гордились» тем, что они не политические, имея в виду несчастных, не по своей воле попадавших в окружение и плен, осужденных за то, что не успели застрелиться. Кто из этих категорий востураллаговцев больший преступник перед Отчизной, однозначно трудно ответить, но мое мнение не на стороне мародеров.

В 1948 году уже в Ерцево я встретился с осужденным за кражу в военном складе, которым он заведовал. Он с гордостью говорил: «Я не то что вы, я не политический!» На это получил от меня ответ: «Ты при любой власти вор, а мы осуждены по горячке. Пройдет время, наши дела безусловно, пересмотрят, а ты навсегда останешься вором, ограбившим своих же сослуживцев».

Следствие продолжается. И вот кто-то вспомнил, что в Востураллаге есть контингент следственных, дела которых, оказывается, не доведены до завершения. В конце 1946 года приехала из Свердловска следственная группа, составленная из офицеров различных родов вооруженных сил, чтобы довести расследование до Особого совещания. По-видимому, было ясно, что даже советский суд не примет наши дела, и следователи начали свою деятельность, ориентируясь на Особое совещание при МГБ СССР.

Некоторых харбинцев на время следствия изолировали, приспособив для этого одно из помещений в лагере. Других просто оставляли в лагпункте по заявкам руководителя следственной группы и не выводили на работу. В Азанке я впервые познакомился с коми. Он был, с его слов, управляющим Госбанком в Сыктывкаре и сидел за растрату ста тысяч рублей. Как неполитический заключенный, Николай Никонорович Волков работал инспектором УРЧа (учетно-распределительной части), у него было много канцелярской работы, которую выполнял харбинец инженер Виталий Николаевич Феоктистов, привлекавший в помощь меня и других харбинцев, у кого был хороший почерк (это было требование Волкова). Волков не злоупотреблял своим привилегированным положением в среде заключенных, но не успевал всё делать и поручил «канцелярию» УРЧа Феоктистову, и мы с ним изучили все особенности учета заключенных.

Возобновилось следствие и в отношении меня. Выше я писал о двух допросах (в Харбине и в Ворошилове). Теперь в Востураллаге моим следователем стал старичок-майор, который вызывал меня, я сидел напротив него, и мы оба молчали. Майор лишь макал перо в чернильницу и переписывал предыдущие протоколы другими словами и с другими оборотами речи. Потом зачитывал свои вопросы и мои ответы. Так как он ничего нового не писал, то мы с ним не спорили, и я подписывал протокол. Когда он написал столько новых протоколов, сколько требовалось «по правилам следствия», то следствие завершилось.

В ходе следствия было две очных ставки (так требовалось по регламенту). Одна из очных ставок с харбинкой Валентиной Ефремовной Аба-

имовой (по слухам, она после реабилитации уехала к мужу, который из Харбина переехал в Бразилию). Вторая очная ставка с харбинским журналистом Марианом Брониславовичем Картушевичем. Оба свидетеля подтвердили то, что было изложено в протоколах следователя.

О судьбе Картушевича хочу написать несколько слов. После нашей очной ставки я с ним не встречался и ничего о нем не знал. И вот в 2001 году в новосибирской газете «На сопках Маньчжурии» № 82, издаваемой ассоциацией «Харбин», появилось обращение госпожи Гражины Картушевич из г.Гданьска (Польша) с просьбой написать ей об остававшемся в Харбине Мариане, с которым их семья потеряла связь в начале 1930-х годов. Она пишет: «Мариан был первым и самым любимым сыном моего дедушки». После 1957 года она получила через Красный Крест сведения о том, что Мариан до 1944 года жил в Харбине и его дальнейшая судьба неизвестна. И еще она написала мне в ответ:

«Может и лучше случилось, что мои дедушка и отец никогда не узнали, что сын и брат вместе с вами и другими из харбинцев прошел такой трагический жизненный путь. Мы, дети и внуки бывших харбинцев, должны всегда об этом помнить и не допустить, чтобы судьбы харбинцев забылись... Я выросла среди воспоминаний о нем, выросла в семье, в которой день начинали со слов: может, сегодня придет письмо из Харбина».

В ответ я сообщил ей адрес Главного информационного центра МВД Российской Федерации, где сосредоточены картотеки на всех репрессированных советскими органами.

Вспомнился еще один факт, характеризующий «качество» следствия по харбинским делам. Подошел ко мне в Азанке харбинец В-ч и просит быть свидетелем по его делу. Говорит, что следователь не заканчивает дело, пока не проведет вторую очную ставку. Я в Харбине немного знал его отца (он по общественной работе контактировал с моим отцом), но с молодым В-чем до лагеря не был знаком.

В-ч попросил сказать то, что я знаю, то есть: «Познакомился с В-чем в лагере, он говорил мне, что в Харбине он учился на курсах пропагандистов. Больше ничего не знаю». Это была правда. Я согласился. Следователь на очной ставке молча писал протокол, затем читает: «...Говорил, что учился на курсах шпионов». Я перебиваю следователя и заявляю: «В-ч никогда не говорил мне этого; он говорил, что учился на курсах пропагандистов».

Далее диалог:

Следователь: «Это одно и то же».

Я: «Нет, далеко не одно и то же».

Следователь: «Так что? Не будете подписывать протокол?»

Я: «Нет, такой протокол я не подпишу».

В-ч уговаривал меня подписать, говоря: «Нет сил ждать свою судьбу. Подпишите, мне всё равно».

Я наотрез отказался подписать.

Тогда следователь резюмировал: «Ну и не подписывайте. Можете идти».

Я ушел. Что сделал следователь - написал, что я от подписи отказался или сам подписал вместо меня - ни я, ни В-ч не знаем. Во всяком случае, дело В-ча было закончено и пошло в Особое совещание.

Ну а по моему делу старичок-майор закончил следствие и отправил материалы по инстанциям. И вот вскоре вызывают меня в спецчасть и объявляют никем не подписанную выписку из постановления Особого совещания при МГБ СССР, с отмены которого Свердловским областным судом в 1957 году я начал свои воспоминания. Единственная подпись на выписке была моя, да и то на обороте, - что я ознакомлен.

После того, как я «подписал» этот, условно говоря, документ, моя лагерная жизнь сразу же резко изменилась. Я был назначен старшим инженером ОКСа (отдела капитального строительства) Востураллага и после этого, несмотря на «переезды» в два других лагеря, я уже не работал на «общих работах»: 10-летний срок «позволял» работать по специальности.

Я - старший инженер ОКСа. Оказалось, что в штатном расписании ОКСа давно была вакантная должность старшего инженера. Мне об этом сказал бригадир Николай Федоров, и что по его просьбе эту должность «держали» вакантной для него, но ввиду того, что ему определили срок 20 лет, то с таким сроком он не может быть зачислен в штат ОКСа, тем более что он не строитель, и поэтому он рекомендовал на эту должность меня. Может быть, это и так, потому что я никуда после этого разговора не ходил, а через несколько дней был назначен приказом на должность старшего инженера.

Архитектором ОКСа уже давно работал Тимофей Иванович Перетятько (о том, как он попал в ГУЛАГ, я писал выше), но он неоднократно говорил мне, что вакансий у них в ОКСе нет. Или он считал, что должность «зарезервирована» для Н.Федорова или попросту не хотел, чтобы я работал в ОКСе из-за того, что однажды в Харбине мы оба участвовали в торгах на одну выгодную работу в качестве строительных подрядчиков, и он тогда возмутился, что эту работу заказчик поручил мне, а не ему. Как Пе-

ретятько вел переговоры с японцем-заказчиком, который владел японским и английским языками, которых Тимофей Иванович не знал? Вероятно с помощью переводчика. Заказчику требовалось переоборудовать помещение под офис и сделать рабочие чертежи на перестройку этой части многолажного здания. Японец-заказчик хотел сделать свой офис по американским стандартам, которых Т.И. Перетятько не знал, и моему проекту был отдан приоритет. Тимофей Иванович довольно громко возмущался в Союзе подрядчиков и поставщиков Харбина, и только тогда я узнал о том, что он тоже был претендентом на этот подряд. Но вполне возможно, что я ошибаюсь, хотя всё же в наших с ним отношениях в Тавде была некоторая напряженность, особенно с его стороны.

Вольнонаемные начальник ОКСа Перминов, прежде подвергавшийся репрессиям, и главный инженер Кузнецов работали в основном здании управления Востураллага и лишь изредка приходили в зону строительства городского клуба, где работали мы с Т.И. Перетятько и вольнонаемный начальник строительного участка Иван Федорович Рухлов со своей конторой. Еще запомнился комсомолец, работавший заместителем главного инженера ОКСа (фамилию не помню), он часто приходил к нам и любил хвастаться, как они, комсомольцы, разрушали православные церкви, хотя знал, что мы с Перетятько эти рассказы не одобряли, но он, видимо, хотел нас распропагандировать. Мы не замечали, чтобы у него были помимо атеистической пропаганды другие способности.

Шел 1947 год, и мы видели, что многие политические заключенные, у кого срок заканчивался в годы Отечественной войны, «сидели» «до особого распоряжения», которое в это время еще не наступило.

Когда я работал на общих работах, часто одежда и валенки за ночь в сушилке не просыхали, работали и в непогоду, но я не простужался. В начале января 1948 года я сильно простудился. Вольнонаемная врач лагерной амбулатории направила меня в центральный лазарет Востураллага. Обычно врачи не говорили диагноз, но я подсмотрел, что она писала в амбулаторной карте: «туберкулез правого легкого». Настроение у меня упало. Я считал, что перспективы излечиться у меня нет, так как помощи мне ждать неоткуда, а моя «зарплата» 60 рублей в месяц, которую я стал получать в ОКСе как ст.инженер (а на общих работах обычно нечего было получать, всё шло на питание и обмундирование), не такая уж существенная, да и пока я буду в лазарете, денег мне начислять не будут (в части больничных листов законы на заключенных не распространялись).

В лазарет местные колхозники приносили на продажу молоко. Я ежедневно покупал один стакан молока в течение всего времени, пока лежал

в лазарете. Температура держалась очень долго. Утром 42°, вечером 40°. Я спросил врача, почему у меня утром температура выше, чем вечером. Он объяснил, что, по его мнению, мой организм еще не перестроился с дальневосточного «режима». Противотуберкулезных медикаментов в лазарете не было никаких, а температуру сбивать пришлось долго. Но видимо, молодой организм победил.

Когда температура стала нормальной, меня после утреннего обхода вызвал в свой кабинет лечащий врач Гольцфохт, заключенный немец Поволжья, и сказал:

- Когда у вас была высокая температура, пришел спецнаряд ГУЛАГа направить вас в другой лагерь как инженера-строителя. Я дал справку, что вы в этап следовать не можете. Сейчас ГУЛАГ снова прислал наряд и настаивает на выполнении. Если вы не хотите ехать, я снова дам справку, а если решите поехать, то я могу не выписывать вас из лазарета в лагерь, а сразу отправить из лазарета к поезду. Давайте посоветуемся.

Я ему ответил, что я не знаю страну, не знаю что это за лагерь куда меня отправят, тем более что я работаю теперь в ОКСе.

На это Гольцфохт сказал, что уральские лагеря являются режимными, и хуже их в стране нет. И если вас требуют по спецнаряду, то, значит, будете работать по специальности.

На том мы с доктором и порешили. Один раз меня конвой привел на железнодорожную станцию неудачно - не было арестантского вагона. Вернулся в лазарет. Другой раз вагон был, и я поехал.

Я часто вспоминаю этого врача и благодарен ему за то, что он не отправил меня в туберкулезный сангородок Востураллага - там «легко» было получить открытую форму туберкулеза и закончить свою жизненную эпопею. А в этом лазарете мой организм победил болезнь, процесс в легком остановился и в течение всех последующих лет до сих пор не обострялся ни разу. Но под наблюдением врачей пришлось быть все годы.

Родную отчизну я изучал по пересылкам: Свердловская, затем Кировская, потом Вологодская. Из Вологды поезд доставил меня в поселок Ерцево на Северной железной дороге, и я оказался в Каргопольлаге. Пересылки ничем особенно не отличались, «блатные» меня не беспокоили. В прогулочном дворе добротно построенной из кирпича Свердловской пересылки кто-то написал на стене: «Пусть будет проклят от сего дня до конца века тот, кто вздумал исправить человека тюрьмой». Может быть, этот неизвестный автор и был прав, кто его знает?!

Киров мне показался тогда небольшим провинциальным городом с небольшими одноэтажными домиками, - а может быть это были старые

окраины. Пересылка размещалась в старых деревянных бараках. В Вологде же пересыльная тюрьма размещалась в старом добротном здании, по-видимому, дореволюционной постройки.

В Каргопольлаге с 10 июня 1948 года по 12 мая 1951 года. Управление лагеря находилось в поселке Ерцево Архангельской области. По выданной мне после реабилитации справке лагерь именовался п/я П-233 МВД СССР.

Проделав путешествие по родной отчизне, я в начале мая 1948 года оказался в Каргопольлаге. С месяц я пробыл на карантине. Сказалась болезнь, перенесенная в Тавде, и длинная дорога. У меня определили сильнейший авитаминоз и положили в стационар, где назначили лечение поливитаминами. В палату приносили кроме того в огромных количествах дрожжи (переработанные из древесины - местность лесная), их съедали все лечившиеся без всякого ограничения в дополнение к поливитаминам. От недостатка в организме витаминов грудь покрылась сыпью, а через пару недель такого лечения сыпь исчезла. В начале июня в стационар пришел начальник санитарного управления Каргопольлага Клионский. Он осмотрел всех больных и поставил диагноз: отправить меня к «Раисе Сауловне». Р.С.Певзнер была главным врачом противотуберкулезного комплекса Каргопольлага, который базировался в ОЛ П-12 в поселке Круглица - это в 30-40 минутах езды от Ерцева поездом «пригородного сообщения» по ОЛПам Каргопольлага в ерцевском «кусте» (еще два «куста» Каргопольлага размещались севернее по железной дороге на Архангельск - Мехреныский и Обозерский).

Противотуберкулезный городок размещался на лагпункте № 1ОЛП-12 в Круглице, он был, в основном, сельскохозяйственным (выращивание и переработка овощей, животноводство и переработка молока). Работали на производстве женщины и небольшое количество мужчин (строители, механизаторы и другие специалисты). А на лагпункте № 2 ОЛП-12 в Островном, расположенном в 6 километрах от Круглицы также была сельскохозяйственная ферма. В Островном же содержались заключенные женщины с детьми до двухлетнего возраста, после чего детей отправляли в детские дома или отдавали родственникам заключенных-женщин, если родственники этого желали. По правилам лагерного режима отцы не могли находиться в одном подразделении с мамашами своих детей, но бывали исключения: если отец ребенка имел пропуск на бесконвойное хождение и хорошо работал, то начальник мог командировать его на 1-2

дня в Островное под каким-нибудь благовидным (производственным) предлогом. Вообще же администрация лагерей Советского Союза не поощряла деторождаемость среди заключенных (это не предусматривалось сметой расходов).

Дата, указанная в начале этого раздела -10 июня - относилась к моему «приезду» в Круглицу. Меня записали инвалидом, и в документах было отмечено, что я направлен для лечения туберкулеза легких. Врачи признали состояние моего здоровья как «закрытую» форму туберкулеза, неопасную для окружающих: «палочек Коха» не было обнаружено. Здесь впервые меня освидетельствовали в рентгеновском кабинете и в течение всего времени, что я был на Круглице, периодически осматривали иногда амбулаторно, иногда в стационаре. Свободных мест, когда я приехал в Круглицу, в стационаре не было, и я жил в бараке для инженерно-технических работников, приходил за получением медикаментов в корпус, где лечились туберкулезники с закрытой формой болезни.

Являясь инвалидом по медицинской классификации, я был свободен в выборе занятий. Я много читал, беря книги в КВЧ (культурно-воспитательной части), где была приличная библиотека. Тогда новинкой была первая редакция книги Александра Фадеева «Молодая гвардия», ее еще не успели осудить -только позднее «вспомнили», что Фадеев забыл придумать роль подпольного обкома. Фадеев же показал подлинное явление - то, что молодежь сама стихийно поднялась на подпольную борьбу с оккупантами. Ее никто не заставлял, она сама поняла, что надо бороться с врагом. При чтении «Молодой гвардии» мне вспомнилось, что и нас, живших заграницей, никто не заставлял быть «оборонцами» - мы сами сделали свой выбор, не представляя, что можно быть «пораженцами» в отношении своей исторической Отчизны.

Нарядчиком в Круглице был «русский мадьяр» Георгий Добози (Жора), а так как в Азанке я помогал в УРЧе Волкову, то знал работу нарядчика и помогал Георгию вести его несложную «канцелярию».

Неожиданно я стал прорабом, не добиваясь назначения. В ОЛП-12 прорабом по строительству был Константин Георгиевич Кун. Прежде он работал директором пивоваренного завода в Ленинграде, был репрессирован, в период заключения освоил на практике строительную профессию и в ОЛП-12 работал прорабом по вольному найму. Десятником (так в те годы именовались мастера) был Миша Шпак. Это был молодой человек, не имевший строительного образования, но освоивший эти работы и являвшийся толковым строителем-практиком. Забегая вперед, ска-

Жу, что в 60-е годы М.Шпак, освободившись, получил специальность и работал горным мастером на шахте № 40 «Капитальная» (сейчас это шахта «Воркутинская»). Мы с ним встречались, он бывал у меня в гостях.

Возвращаемся на Круглицу. Бригадиром комплексной бригады плотников-строителей был заключенный Анидалов, хороший специалист.

Прежде чем продолжить повествование надо познакомить читателей с личностью начальника ОЛП-12. Петр Александрович Колосов, сначала лейтенант, затем стлейтенант, был отличным руководителем, хорошо знал дело, с уважением относился к людям независимо от их социального и правового положения. Например, среди заключенных ОЛП-12 был молодой человек Анатолий Малахов, сын полковника (отец приезжал на свидания к сыну). У Анатолия, осужденного по ст. 58-1а, было много интересных книг, да и сам он был хорошо эрудированным молодым человеком. Книги ему присылал отец. Петр Александрович разрешил своему 12-13-летнему сыну Владлену контактировать с Малаховым, много разговаривать, брать книги для чтения. По правилам, заключенных полагалось называть только по фамилии, но по указанию отца Владлен обращался к Малахову «дядя Толя», что сразу ставило их отношения на другой уровень.

Работой ОЛПа П.А. Колосов руководил по-деловому. У меня создавалось впечатление, что если бы Колосов не имел погоны офицера внутренней службы, то он вполне мог бы оказаться «кулаком» в хорошем смысле этого слова. Он не терпел разгильдяев, с уважением относился к работящим людям, хорошо знал дело.

Неожиданно для меня Колосов распорядился отправить десятника М.Шпака в другой лагерь за пределы Каргопольлага, а на освободившуюся должность десятника назначал меня. Неожиданно став десятником, я через некоторое время узнаю, что прораб К.Г. Кун получил назначение прорабом на другой ОЛП.

Спрашиваю Колосова:

- Кто будет моим начальником-прорабом?

Он ответил:

- Как кто? Ты будешь прорабом. Я уже подписал приказ о твоем назначении. А десятника у тебя не будет.

Через некоторое время по ходатайству К.Г. Куна был наряд спецотдела Каргопольлага, чтобы бригадира Анидалова перевели в тот ОЛП, где Кун работает прорабом. Анидалов был хорошим помощником Куну, его отправили, а я назначил бригадиром тоже хорошего строителя Михаила Наумова. Обе бригады (и у Куна, и у Маркизова) работали полноценно и

при этой перестановке бригадиров. Но когда Кун попытался взять еще одного плотника первой руки Слюнькина, то его Колосов, по моей просьбе, просто не отдал. Тем более, что у Слюнькина был личный интерес остаться на Круглице, что не было секретом ни для кого, хотя формально «никто ничего не знал».

Работы было много. Я делал проекты, Колосов их утверждал. Потом чертежи посылали в ОКС Каргопольлага в Ерцево для составления смет. Прорабство было одно и для Круглицы и для Островного, только на каждом из этих лагпунктов была бригада плотников со своим бригадиром. В Островном бригадиром был заключенный по ст.58 кабардинец М.Уначев (вообще у многих плотников была статья 58 с разными пунктами, в то время как в бригадах женщин преобладали осужденные по Указу от 4 июня 1947 года за хозяйственные преступления, если их можно считать преступлениями, так как при Н.С. Хрущеве их дела пересматривались и приговоры судов изменялись или отменялись). Прораба же, по мере необходимости, конвой доставлял с Круглицы в Островное и обратно.

В Круглице было больше объектов в строительстве. Строили рубленые дома в поселке, ремонтировали скотные дворы, конюшни, телятники, строили новую сыроварню, сырохранилище и вообще все, что требовалось для развития хозяйства, включая текущий ремонт стареньких зданий в зоне лагеря и поселка вольнонаемных. В Островном строительных работ было поменьше.

В Круглице был «свой» кирпичный заводик, на котором летом заготавливали около одного миллиона штук кирпича. Под навесом формовали кирпич в металлических формах, глиномялка работала с лошадиным приводом (глину месили с помощью обученной лошади, которая ходила по кругу), обжиг осуществляли в специальной печи, которую топили расконвоированные заключенные. Когда кирпич после обжига остывал, печь разгружали. Кирпич лежал под открытым небом, его никто не воровал: дачи тогда не строили.

Мне приходилось ежедневно закрывать наряды, планировать работу следующего дня. Зная это и то, что я и проектировал, и был прорабом, Колосов поручил коменданту поселка вольнонаемных капитану Решетникову конвоировать меня. Решетников ежедневно бывал на разводе. Я выходил на один из объектов строительства с бригадой. В назначенное мной время капитан Решетников приходил за мной и уводил на другой объект строительства. Но неожиданно Решетникова перевели с ОЛ П-12 в другое подразделение Каргополълага. Через день-два Колосов вызывает меня. У него в кабинете был командир дивизиона охраны лейтенант Северин.

Колосов говорит:

- Мы посоветовались с командиром охраны. У нас нет возможности давать тебе конвой. Твоя статья не подлежит расконвоированию и официально пропуск на бесконвойное хождение тебе не дадут. Поэтому мы решили, что ты под нашу ответственность, без пропуска, будешь сам ходить по стройкам. На вахту дадим указание, и тебя будут выпускать из зоны когда тебе потребуется. Только просим тебя посматривать, чтобы вахтеры не забывали отмечать на доске твой выход из зоны и возвращение, а то у них может не сойтись проверка.

Этот распорядок соблюдался довольно долго, пока лейтенант Северин не получил повышение по службе, а с новым командиром охраны у Колосова еще не сложились доверительные отношения.

Колосов, как рачительный хозяйственник, находил «внутренние резервы». Вспомнив, что в Осиновке, что в километрах 12 от Островного, остались добротные рубленые здания, а лесоразработки ушли оттуда далеко, и лагерь пустует, он получил разрешение разобрать здания в Осиновке и перевезти их на территорию ОЛП-12, чтобы восстановить. Послали туда бригаду Наумова и две или три бригады женщин во главе с прорабом. Колосов и Северин приехали туда на своем выезде (на санях, дело было зимой). Я должен был организовать работу, проверить как сделают разметку бревен и брусчатых стен, чтобы потом собрать на новом месте, после чего Копосов и Северин «заберут» меня с собой, а рабочие под руководством Наумова останутся выполнять разборку зданий, погрузят материалы на тракторные сани, на которых приехали и, закончив погрузку, уедут.

Так и сделали. Начальник конвоя очень просил, чтобы начальники не забыли отметить на вахте, что прораб от него увезен. Ему, конечно, пообещали, добродушно посмеявшись между собой, сказав вполголоса: «С Круглицы прораб никуда не денется». Я это, конечно, услышал, но сделал вид, что не обратил внимания на сказанное ими.

Относительно большое строительство велось в Круглице на молочной ферме. Молока было много, надо было организовать его переработку. Копосов получил ассигнования на проектирование и строительство комплекса зданий, прежде всего сыроварни и сырохранилища (сыр надо было определенное время выдерживать и только затем реализовывать). Мастер по сыроварению в ОЛП-12 был, имел пропуск на хождение без конвоя. На строительную площадку выходили бригада плотников, и две или три женских бригады на «менее тяжелые» земляные работы, выполнявшиеся вручную, и другие подсобные строительные процессы. В зим-

ние месяцы по несколько бригад можно было без ущерба для производства переводить с полевых работ на строительные и отделочные.

Мастер по сыроварению постоянно контактировал со мной, мы с ним вместе корректировали проектные решения, когда это требовалось, чтобы улучшить технологию сыроварения, поэтому комплекс сыроварения у нас быстро стал работать на проектную мощность еще в процессе строительства, как только стало возможно пустить в дело оборудование.

Как-то случился пожар в овощехранилище. Загорелся торф-утеплитель кровли, сделанной из финской стружки. Очаг загорания был возле печной разделки у дымовой трубы. Пожар потушили, но ветер разносил искры в торфяном слое под кровлей. Пришлось снимать кое-где стружку и заливать очаги дымившегося торфа.

Вечером меня вызвал П.А. Колосов. У него в кабинете кто-то был, точно не помню, то ли оперуполномоченный, то ли секретарь партийной организации. Мне поручили составить смету на восстановление нарушенных пожаром строительных конструкций. При этом дали понять: «Если затраты будут в пределах одной тысячи рублей, то расследование можно будет не производить». Я тут же ответил, что расходов не должно быть много, потому что финскую стружку мы изготавливаем сами и она обходится недорого, а для добавления торфа будут только затраты на его разработку и подвозку, так что завтра к вечеру смета будет готова. Затрат оказалось, действительно, меньше тысячи рублей.

Во многих случаях приходилось самому прорабу поддерживать производственную дисциплину на участке. Да я и старался, чтобы начальники не вмешивались, когда нет в этом необходимости. Строили бревенчатый жилой дом с несколькими квартирами. Установили деревянные «стулья», закопав их в землю метра на два, как это требовалось нормами, и надо было спилить их поверху под проектную отметку для нижней обвязки из бревен. Я дал отметку будущего пола, вместе рассчитали до-мер, чтобы по ватерпасу установить нижний ряд бревен. Один из плотников первой руки Яша М-о стал спорить с другими плотниками, и в результате, руководствуясь своими соображениями, не согласился с рассчитанной отметкой и спилил на своем углу стулья на 20 сантиметров ниже положенного. Только тут он понял свою ошибку. Пришлось ему сделать подбабок из обрезков бревна. Яша М-о молча сделал.

Как поступить прорабу? В нарядах Яша М-о обычно был в первом звене плотников. Закрытие нарядов было ежедневным. Вот я и подумал: ставить его в этот день в первое звено будет неправильно, во второе - тоже неправильно, не такое уж большое нарушение, тем более что он тут

же сам переделал брак. Я поставил его в звено 1-прим одного, чуть ниже первого звена, но выше второго. Наказание было символичным, не отразившимся на показателях для питания. Яша М-о понял, что наказан, но всё же решил пожаловаться начальнику ОЛПа П. А. Колосову.

Начальник ОЛПа спросил меня: «Чего это Яша М-о жалуется на тебя?» Я понял вопрос и отвечаю: «Наверно за то, что в тот день оказался в звене 1-прим». И рассказал, в чем было дело. Колосов засмеялся и говорит: «А стоимость подбабков ты с него удержал?» Отвечаю: «Нет, они сделаны из отходов бревен». На это Колосов говорит: «Сейчас вызову Яшу М-о. Он больше жаловаться не будет».

- Ну почему же, - говорю, - пусть жалуется, если будет прав.

Но больше подобных конфликтов не было, или, может быть, они просто не запомнились.

Но вскоре П. А. Колосов был произведен в старшие лейтенанты, и через некоторое время его перевели начальником другого ОЛПа, где велись лесоразработки. Начальником ОЛ П-12 стал лейтенант Александр Александрович Бизюков, до этого работавший начальником л/п-2 Островное. Для меня ничего не изменилось. Бизюков долго работал пЪд руководством Колосова и метод менеджмента, как сказали бы теперь, остался практически прежним.

Заместитель начальника капитан Николай Никитович Павлов, в войну получивший Звезду Героя Советского Союза, частенько в обеденный перерыв приходил в плановый отдел ОЛПа и играл в домино с заключенными начальником планового отдела и нормировщиками. Проигравшие должны были пролезть под столом. И вот однажды, когда капитан Павлов, честно исполняя эту процедуру, пролезал под столом, в плановый отдел вошел А. А. Бизюков. Павлову потом попало, но не за то, что он играл в домино с заключенными, а за то, что не смогли придумать какой-нибудь другой штраф: «Неудобно в форме лезть под стол», - сказал начальник. - «Вообще играйте, но установите другое наказание проигравшему». Игра в домино продолжалась, но какой был установлен вид штрафа, не помню.

Ежегодно весной в подразделениях Каргопольлага партийные организации проводили закрытые общие собрания всех вольнонаемных сотрудников, на которых прорабатывались директивы политорганов о бдительности в отношении к преступникам, о недопустимости контактов с ними. Как будто это противоречило другой установке, что «бытовики» (на языке Уголовного Кодекса - все равно преступники) должны считаться временно оступившимися гражданами, не то что «враги народа». Но тем не менее

вольнонаемных предупреждали о бдительности и недопустимости контактов с заключенными, и бытовиками и политическими.

Много разговоров среди вольнонаемных вызвал следующий факт который, естественно, стал известен и заключенным. Вольнонаемный механик, отбывший срок и освободившийся, Петр Евгеньевич О. решил жениться на девушке-комсомолке, работавшей здесь же, - кажется, агрономом Маше В. Точно фамилии не помню, поэтому ограничиваюсь инициалами. Так партийная организация резко запротестовала, Машу вызывал секретарь партийной организации ОЛПа, взывал к ее совести, говорил, что ее путь лежит в ряды ВКП(б), но если она выйдет замуж за О. -бывшего политического, - то не сможет вступить в партию, несмотря на то, что О. давно освободился. Парторг расстроил эту свадьбу, Маша В. уволилась и уехала куда-то. Петр Евгеньевич позднее женился на беспартийной девушке, приехавшей по распределению. Здесь парторг оказался бессилен помешать свадьбе. Однако брак был неудачным.

И еще любопытное происшествие. Вдруг в 1951 году пришла директива о том, что в связи с революционными праздниками надо организовывать политические доклады для заключенных. Перед 1 мая нас собрали, и парторг капитан Константин Константинович Мамонтов прочитал не особенно удачный доклад из сборника примерных докладов. При этом он был настолько точен, когда читал, что, например, докладывал: «Так говорил товарищ Ленин, - Полное собрание сочинений, том такой-то, страницы такие-то». И это по каждой цитате, что невольно вызывало улыбку у слушавших.

В 1948 году, примерно в то время как меня отправили из Востураллага, в стране стали организовывать особые лагеря. Эти лагеря были предназначены для содержания особо опасных государственных преступников - политических заключенных и каторжан^¹.

Видимо, эти особые лагеря «укомплектовывались» постепенно и в 1950 году начались в Каргопольлаге усиленные разговоры среди заключенных о предстоящих этапах на Крайний Север. Осенью или ранней зимой 1950 года из Каргопольлага ушел такой этап в воркутинский Речлаг. Я в него не попал, так как проходил медицинское обследование и процедуры в противотуберкулезном стационаре, и в числе других остававшихся в Каргопольлаге был отправлен в Речлаг в мае 1951 года.

В особом лагере № 6 Речлаге с 15 мая 1951 года по 30 октября 1954 года. Управление лагеря находилось в г.Воркута Коми АССР. Речлаг был создан 27 августа 1948 года на базе лагерных подразделений Воркутлага. Организационный период был с 27 августа 1948 года по 26 сентября 1949 года. Закрыт 28 мая 1954 года: управления Речлага и Воркутлага объединены в управление Воркутлаг. Начальниками управления Речлага были полковник Ф.И. Шунькин, его сменил полковник А.Д. Кухтиков, которого в свою очередь с 16 июня 1953 года сменил генерал-майор А.А. Деревянко^¹, до этого заместитель начальника Воркуто-Печорского ИГЛ по речлагу. В 1954 году генерал А. А. Деревянко был уволен по несоответствию^¹.

15 мая 1951 года я стал воркутинцем по месту «жительства» и речлаговцем по гражданскому «качеству». Природа щедро постаралась, чтобы показать климат Крайнего Севера: числа 20-го мая началась трехдневная пурга. Наглядный пример как нельзя лучше показал особенности воркутинского климата, а специфику вечномерзлых грунтов и горных пород еще предстояло осваивать.

В один из первых дней ко мне подошли двое литовцев - заключенные Виктор Ш. и Бронис Ш. Первый из них был инженером-строителем и прекрасно говорил по-русски, второй-студентом и по-русски говорил чуть хуже, с небольшим акцентом. Фамилии их начинались на одну букву, но различались.

Я был одет в нестандартную, но всё же казенную одежду - черные шерстяные брюки, двубортный защитного цвета хлопчатобумажный пиджак и сорочку «гражданского образца». Так одевал прораба начальник ОЛПа в Каргопольлаге. Но буквы «Р» и номера прибывшие этим этапом еще не имели. Многие только что начали свой лагерный путь и были в гражданской одежде, другие прибыли из концлагерей общего режима и были одеты в лагерную одежду разного качества, чаще поношенную.

Так вот Виктор и Бронис задали мне вопрос ребром:

Леонид Павлович, кто вы по национальности?

Отвечаю: «Русский».

Оба собеседника удивленно смотрят на меня и неуверенно продолжают:

-Да, вы говорите по-русски без акцента, грамматически правильно, но в манере держаться и вести себя у вас есть что-то нерусское, да и набор слов у вас цивилизованный, вы не заменяете слова матом.

Их сомнения не прекратились, и через несколько минут Виктор спрашивает:

- Леонид Павлович, а где вы жили раньше, до ареста? Отвечаю: «В Харбине».

В ответ слышу: «А-а-а... Теперь понятно».

Это было наше первое знакомство, продолжавшееся и после реабилитации, пока они не уехали в Литву. В ходе дальнейшей беседы я спросил их:

-   В харбинских газетах в 1939-1940 гг. писали, что жены некоторых армейских командиров, после вступления советских войск в Прибалтику, приходили на торжественные мероприятия и на различные приемы в ночных сорочках, считая что это вечерние платья. Бывало ли такое?

-   Бывало, - улыбаясь ответил Виктор.

Чтобы закончить тему о том, как горе-воспитатели культурного образа жизни довели советский народ до незнания принятых людьми основ поведения в обществе, приведу, забегая вперед, случай, рассказанный мне через несколько лет женой.

В начале 1950-х годов в городах Маньчжурии Дальнем и Порт-Артуре дислоцировались советские военные летчики. Жили они на частных квартирах и в свободное от полетов время вращались в городе. Один из офицеров ждал приезда своей невесты с Украины. Перед этим он отправлял ей посылки с продуктами (консервами) и вещами. В том числе послал красивое японское кимоно, но не написал когда его надо носить (японцы надевали кимоно после работы, как халат). И вот пришло время встречать невесту. Жених и его приятели со своими женами пришли на вокзал. И вот (о, ужас!) из вагона выходит невеста в кимоно. Неловкость была еще и потому, что японцев здесь уже не было - китайские власти эвакуировали их в Японию. Офицеры и их жены были людьми общительными, и потом сами жених и невеста смеялись над этим происшествием. Действительно, откуда девушка во времена «железного занавеса» могла знать тонкости японской одежды, а жених не догадался ее просветить.

«Приехали» в лаготделение № 13 на строительство шахты № 30. Все, кто находились на пересыльном лагпункте Речлага, были отправлены в лагерное отделение № 13, примыкавшее, с помощью специально сооруженного коридора, к промышленной площадке начатой строитель-

ством шахты № 30, которая позднее стала называться «Центральной». Сначала ехали поездом до ТЭЦ-2, а затем 2-3 километра шли пешком. Тогда поезд еще не мог пересекать реку, так как еще не был сооружен железнодорожный мост. В тот же день «прибыли» к месту назначения засветло.

Несколько надзирателей производили осмотр вещей заключенных и личный обыск. Мне было смешно в душе, потому что надзиратель Владыкин (его фамилию узнал позднее) отобрал... «Краткий куре истории ВКП(б)», сказав, что «заключенным не полагается иметь эту книгу». И если я не согласен с ним, - продолжал надзиратель, - то мне следует обратиться к оперуполномоченному, который примет окончательное решение, можно ли допустить, чтобы книга осталась у меня. Оперуполномоченный Ч., «заботясь обо мне», книгу не отдал, сказав, что «вдруг кто-нибудь сделает непристойную надпись на полях, а вам придется отвечать (?)». Я возразил, сказав, что буду держать книгу в камере хранения и брать только для чтения, но не убедил заботливого Ч. После освобождения я встречал Ч. в Воркуте на городских улицах. Видно было, что он меня запомнил, но я делал вид, что не знаком с ним. Надзиратель же Владыкин работал в лаготделении № 13 и отличался соблюдением «правил внутреннего распорядка», но перегибов не допускал.

Если бы мой лагерный путь только начинался, я может быть и не пытался сохранить «Краткий курс». Но мне было интересно, почему нельзя заключенному иметь эту в то время настольную книгу? А купил мне ее один из вольнонаемных работников Каргопольлага, которому я помогал писать конспекты к занятиям политкружка. Я кратко конспектировал, а он потом переписывал в свою тетрадку своим почерком.

В производственно-техническом отделе (ПТО) строительства шахты № 30. С первых же дней я стал работать в ПТО. Строительство этой шахты только начиналось. Был пройден вертикальный ствол, надо было разрабатывать подземный околоствольный двор, а на поверхности еще не было ни одного капитального здания, только кое-какие деревянные сооружения временного характера на период проходки ствола. Работы пока еще велись хозяйственным способом, и выполненные работы принимала Техническая инспекция комбината Воркутуголь. Ее инженеры регулярно, по графику, ездили по строящимся шахтам и поселкам, осуществляли контроль, приемку и финансирование выполненных строительно-монтажных работ. В первый же приезд после того, как я там оказался, старший инженер Технической инспекции Моисей Яковлевич

Серлин, увидев меня, поинтересовался моей биографией и поговорив с начальником строительства шахты Григорием Исаковичем Зусмановым инженер-капитаном, рекомендовал ему назначить меня начальником ГГТО

Вскоре мне, как начальнику ПТО, надо было присутствовать на совещании у Зусманова по строительству охранной зоны территории шахты. Проект не был секретным и хранился в ПТО в обычном шкафу. Зусманов дважды в сутки объезжал на коне строительство этого ограждения из колючей проволоки со всеми предзонниками и запретными зонами. Пешком невозможно было его обойти из-за огромной длины и сильно заболоченной местности.

Кабинет Зусманова был заполнен участниками совещания. Это были вольнонаемные работники, офицеры лаготделения и охраны во главе с начальником лаготделения Атаманюком, и только один заключенный с номером на рукаве и брюках - я, начальник ПТО. Ставший моим «знакомым» по «Краткому курсу» оперуполномоченный Ч. (фамилию Ч. я не пишу полностью, так как не запомнил ее в точности) возмущенно задал вопрос Зусманову: «Почему здесь присутствует заключенный?»

Зусманов ответил: «Потому что у меня начальник ПТО заключенный».

Зусманов и Ч. препирались, каждый не хотел уступить, и в итоге согласились, что начальник ПТО доложит информацию о состоянии строительства и покинет совещание, которое после этого пойдет без его присутствия. Так и сделали.

Вскоре после этого я с трудом убедил начальника строительства Г.И. Зусманова освободить меня от должности начальника отдела, назначив инженером этого отдела.

Как расходовали материалы на строительном участке. С первых дней моей работы в ПТО я обнаружил «ералаш» в материальном подотчете начальника строительного участка Василия Петровича Старостина. Он сам рассказывал, что прежде работал следователем на железной дороге в Одессе. Они попытались создать какое-то «дело», но у их жертвы оказался сильный покровитель и «рабов Божиих» - горе-следователей - едва самих не посадили, но пожалели как членов партии, и для искупления вины послали работать на Крайний Север. Здесь Василия Петровича избрали секретарем объединенной для лаготделения и строительства шахты партийной организации. А так как должность парторга не освобожденная, то назначили В.П. Старостина... начальником строительного участка. Другой «приличной» вакантной должности на строительстве шахты не оказалось.

Старостин аккуратно ходил на работу, но особого рвения по основной работе начальника участка не проявлял. На первых порах строительные работы велись на строительстве каркасно-засыпных бараков нового лаготделения недалеко от шахты (там руководил его подчиненный десятник заключенный Владимир Тутченко) и кое-что из временных зданий строилось на промышленной площадке шахты. В наличии у Старостина числилось, по данным бухгалтерии, огромное количество пиломатериалов - обрезной и необрезной доски, бруса и даже половой доски шпунтованной, хотя чистые полы в лагерных бараках еще не настилали.

Чтобы помочь начальнику участка привести бухгалтерскую отчетность по материалам в соответствие с фактическим состоянием, я пообещал Василию Пегровичу, отступая от должностной инструкции, временно самому составлять материальные отчеты с тем, чтобы не я, а он их подписывал. Я составлял два материальных отчета: один на финансируемые строительно-монтажные работы по акту контрольного замера, и второй - на мелкие неплановые работы, выполнявшиеся участком. Когда на подотчете Старостина не осталось не существовавших материалов, я предупредил его о том, что я как начальник ПТО не имею права составлять за него материальные отчеты, моя должностная обязанность проверять его отчеты, да разве что еще напоминать ему, если он где-нибудь по ошибке не спишет какие-либо материалы. А ему посоветовал - когда с ДОЗа приходит пиломатериал, то посчитать сколько на платформе досок, какой длины и толщины, и сообщить в ПТО. Мы, вместо него, переведем эти данные в кубатуру и, если окажется недогруз, то Старостин сможет предъявлять рекламации заводу. Эти платформы ставятся под разгрузку вне территории шахты, на открытом месте, и посчитать доски мы без него не сможем.

Но всё это оказалось пустым звуком. Василий Петрович не проверял поступление материалов в его подотчет, просто подписывал накладные, а материальные отчеты не составлял.

Главный бухгалтер Михаил Петрович Заботкин говорит мне:

- Старостин не составляет отчет о расходе материалов. Что будем делать?

- Не знаю, - ответил я Заботкину. - Составлять такой отчет я не правомочен.

Порешили мы с Заботкиным, что я буду брать акт контрольного замера, составляемый ежемесячно инженером по сдаче работ и техником контрольных замеров, который Старостин формально подписывает, не особенно вникая, правда, в его содержание, - и рассчитывать потребность Материалов по нормам.

Я предупредил при этом главного бухгалтера: «Но может иметь место разница за счет перерасхода материалов и каких-нибудь неплановых работ, не включаемых в акт контрольного замера и не финансируемых»

У В.П. Старостина снова стал «расти» в документах бухгалтерии «остаток» материалов, которые фактически израсходованы или не были получены вообще из-за недогруза.

Как-то вечером меня вызвал к себе в кабинет начальник спецчасти лаготделения № 13 М-н (точно его фамилию я не запомнил) и стал убеждать меня помочь В.П. Старостину. Я ему ответил то же самое, что изложил выше, резюмируя мою позицию так: «Я не имею права составлять материальные отчеты строительного участка по двум причинам: первая - я не всё знаю, что и где делает строительный участок, и вторая причина - производственно-технический отдел, по положению, должен проверять материальные отчеты всех материально-ответственных лиц, а не составлять такие отчеты вместо них и после этого свой же отчет «проверять», что граничит с уголовной ответственностью».

Я думаю, что лейтенант М-н согласился с моими доводами, хотя просил помогать В.П. Старостину. Я обещал помогать в рамках закона.

Но вмешался новый начальник лагерного отделения № 13 капитан Иван Васильевич Гаврюшин. Он обычно защищал права и интересы заключенных, работающих на строительстве шахты № 30. Вопрос о работе начальника строительного участка, он же секретарь партийной организации, по настоянию капитана Гаврюшина был поставлен на партийном собрании. Кто и что говорил на собрании, мне неизвестно, но партсобрание освободило В.П. Старостина от должности секретаря парторганизации, и он был снят с должности начальника стройучастка. Его направили учиться на очно-заочные 6-месячные курсы (или годичные?) при Воркутинском горном техникуме и, получив документ об их окончании, Старостин стал работать где-то на поверхности шахты № 30, кем - не помню. Два горных инженера - заключенные - сделавшие Старостину все курсовые работы, смеясь говорили, что он не сказал им даже «спасибо», «видимо, считая, что мы обязаны были эти работы за него делать».

У меня до сих пор (а прошло ни много ни мало 50 лет!), когда я вспоминаю проблему списания материалов, описанную выше, проступает холодный пот. Ведь если бы был другой начальник лаготделения, а не капитан Гаврюшин, то не Старостин мог бы лишиться должности и статуса партийного секретаря, а меня могли бы обвинить во вредительстве и клевете на «честного советского руководителя и коммуниста» Старо-

стина. Капитан И.В. Гаврюшин не только раскусил Старостина, но и убедил всю партийную организацию справедливо оценить его бездеятельность. И это, конечно, сильно подняло в лаготделении авторитет капитана Гаврюшина, добившегося объективного решения, невзирая на «противостояние» партийного секретаря и «особо опасного государственного преступника». Недостачу материалов в подотчете Старостина, конечно, списали, но сам Старостин не удосужился разобраться в том, что произошло с материалами, и как ему помогли относительно благополучно завершить «карьеру» строителя.

«Диверсант» Сардар. Непродолжительное время я был прорабом на строительных работах в зоне лаготделения № 13. Капитан Гаврюшин обходил со мной хозяйство в зоне, и мы зашли в небольшую котельную, в которой истопником работал неграмотный иранец Сардар.

Капитан пытался поговорить с ним, но безуспешно, так как Сардар знал крайне мало русских слов и ничего толком не смог рассказать о себе. Я знал историю Сардара со слов нарядчика Александра Ильина. Сардар работал пастухом где-то в Иране недалеко от советско-иранской границы. Коровы, которых он пас, не ведали, что перешли границу в поисках вкусной травы, а Сардар пошел искать их, но был задержан советскими пограничниками, и в результате, как диверсант, оказался в Речлаге. Капитан Гаврюшин покачал головой и тихо сказал: «И это политический преступник», с упором на слово «политический».

Капитан И.В. Гаврюшин был произведен в чин майора и в конце 1954 г. уволен в отставку. Начальником лаготделения № 13 стал капитан Сапожников Виталий Николаевич.

Речлаг забастовал. Историк Н. А. Морозов обобщил события июня-июля 1953 года, происшедшие в Речлаге, когда массовый саботаж заключенных охватил шесть лаготделении особого лагеря: 1,2,3,6,10 и 13-е с общим числом участников до 10 000 человек. В акциях протеста приняли участие политические заключенные - бывшие студенты Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы (дети репрессированных в 1937-1938 гг.), верующие (главным образом католики и униаты), бывшие участники Сопротивления коммунистам из Западной Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии 1946-1950 гг., «окруженцы».^¹

Заключенные потребовали пересмотреть приговоры по политическим делам, улучшить условия труда и быта. Бастующие потребовали приезда комиссии из Москвы. Поводы для забастовки были разные: превентивные аресты, преследования верующих, аварии на шахтах с человеческими жертвами и другие. Я не буду повторять приведенные Н.А. Морозовым факты, их надо изучать подробно по его книге, основанной на документах, фактах, беседах с участниками и свидетелями событий. Опишу то, что видел и знаю сам по происходившим в лаготделении № 13 событиям в июле-августе 1953 года, которые не описаны в книге Н.А. Морозова.

О забастовках на шахтах Воркуты мы узнавали на следующий день после возникновения событий, от вольнонаемных работников строительного управления № 3 (так стало называться прежнее «строительство шахты № 30»), которое велось теперь подрядным способом под руководством треста Воркутшахтострой; начальником строительного управления стал Василий Федорович Власов, а Г.И. Зусманов перешел работать директором Воркутинского механического завода (ВМЗ).

Наших вольнонаемных сослуживцев удивляла полная осведомленность радиостанций «Голос Америки» и русской службы «Би-Би-Си» (British Broadcast Corporation). Они передавали поздно вечером, что «сегодня забастовали заключенные горняки на такой-то шахте в Воркуте, где начальником такой-то (передавали и воинское звание, имя, отчество и фамилию), парторг такой-то, забастовщиков столько-то». В таком объеме информацию из Воркуты в день события эти радиостанции, конечно, получить не могли. По общему мнению, высказывавшемуся воркутинцами, такие исчерпывающие сведения можно было получить только из Москвы и только от тех, кто имел доступ к секретной информации. Ясно, что такая информация не могла передаваться в МВД открытым текстом.

Постепенно забастовка приближалась и к лаготделению № 13. Мы это чувствовали. И вот настало утро 28 июля 1953 года, когда смена проходчиков горных выработок отказалась спуститься в шахту, на строительстве которой разрабатывался околоствольный двор и другие подземные горизонтальные горные выработки. Водоотлив, вентиляция, шахтные подъемные машины работали, так как обслуживались вольнонаемными машинистами, так что аварии не произошло.

А в это время «развернули» «творческую активность» не по разуму заместитель начальника лаготделения (полковник?) Дмитрюшкин, один из оперуполномоченных К. (фамилию его не знаю) и группа вызванных ими рядовых надзирателей. Они останавливали проходивших заключен-

ных, собирали их в группу и выводили под конвоем за зону промплощадки строившейся шахты. Начальник производственно-технического отдела Борис Евгеньевич Федоров и я сидели у окна на своих рабочих местах и видели всё происходившее. «Арестовав» что-то около сотни человек или чуть больше, они их куда-то на чем-то увезли.

Когда смену увели в жилую зону лаготделения, выяснилась трагикомическая нелепость ситуации. Оказалось, что никто в лаготделении не знает, кого арестовали и изолировали как забастовщиков, отказавшихся спускаться в шахту. Поручили заключенному нарядчику Александру Ильину узнать, кто же эти «интернированные». Ильин попросил тех, кто живет в бараке инженерно-технических работников, подумать кого из работников аппарата «взяли», а сам Ильин пошел по баракам и стал узнавать у бригадиров, кто из их бригад попал в число увезенных. К часам 12 ночи список по фамилиям был установлен, суммарное количество сошлось с общим числом «забастовщиков». Но главное, что выяснилось: в число, якобы, горнопроходчиков, не спустившихся в шахту, попали главным образом рабочие строительных бригад, вообще не знающие что такое проходка горных выработок, и даже попал техник контрольных замеров строительных работ. Проходчиков среди увезенных было немного, явно меньшинство.

«Граждане начальники» сразу же почувствовали себя очень неуютно, назревал скандал. Им сразу же стало ясно, что сделан «выстрел из пушки по воробьям». Арестованы в основном те, кто не мог иметь какого бы то ни было отношения к забастовке. Ясно было, что это при допросах выяснится, и что придется писать объяснительную и получать взыскание.

Примерно через месяц так и получилось. Нарядчик Ильин рассказывал как-то вечером в бараке о скандале среди начальников. Никто не хотел ехать отчитываться за сделанную безграмотную акцию и забирать увезенных обратно. Нашли потом зачинщиков забастовки или нет, не знаю. Вероятнее всего, что на самом деле нет. Или может быть нашли? Во всяком случае из лаготделения № 13 пришлось ехать и давать объяснения самому младшему по званию и по должности оперуполномоченному К.

Наибольшей организованностью отличалась забастовка в лаготделении № 10 (шахта № 29), но я ничего не могу добавить к тому, что описано в цитированной выше книге Н.А. Морозова.

Правда и «кривда» заместителя министра Масленникова. В лаготделении № 13 состоялась встреча заключенных с приехавшим в Воркуту заместителем министра внутренних дел СССР генералом армии

Масленниковым. Была хорошая погода, во дворе жилой зоны лаг-отделения поставили скамейки для заключенных и стол для руководителей встречи. Генерал Масленников сделал вид, что не знает о причинах забастовки. Ему стали отвечать заключенные.

Заключенный, немец по национальности, стал говорить первым. Он сказал: почему «сидящие» в Воркутлаге воры и бандиты имеют переписку с родственниками, получают неограниченное количество посылок, им предоставляются свидания с родственниками, а мы, заключенные Речлага, не имеем права сообщить нашим родственникам, живущим за границей, даже то, что мы живы?

Масленников сделал удивленно-возмущенное лицо и резко заметил руководителям Речлага и лаготделения: «Почему не разрешаете писать?» - хотя отлично знал, что переписка с заграницей политическим заключенным в СССР не то что не разрешена, а вообще запрещена. Открытками «Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР» Речлаг не располагал, и генерал не мог не знать этого. Тем не менее, он вводил нас в заблуждение, говоря, что не знает.

Следующие вопросы, заданные заместителю министра, касались возможности неограниченной переписки внутри СССР, организации переписки с родственниками, живущими заграницей, личных свиданий. Генерал конкретных ответов не дал, но заверил, что вопросы в министерстве поднимет.

Другой блок вопросов касался пересмотра приговоров, квалификации статей Уголовного кодекса РСФСР, незаконности постановлений Особого совещания при МГБ СССР и других незаконных постановлений. Заключенный Василий Филиппович ведь сказал, что уже отбыл 18 лет заключения из 20, но не знает, за что ему установили этот срок, просил, чтобы его ознакомили с его делом.

Генерал Масленников предложил подать, через спецчасть, заявления-жалобы и обещал дать им ход. Когда встреча закончилась, у ее участников было не очень много надежды, что обещания генерала будут выполнены. Однако месяца через полтора-два в Речлаг и лагерные отделения поступили открытки «Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР» для переписки с родственниками, проживающими заграницей. Открытки были двойными: на одной части открытки заключенные писали текст своего сообщения, а вторая часть оставалась незаполненной -для обратного ответа из заграницы. Адрес отправителя был ложный: для стран Европы - Москва, п/я №..., а для стран Азии - Хабаровск, почтовый ящик №...

Цензор лагерного отделения мог выдавать заключенным Речлага по одной открытке в месяц, но только тем, кто осужден судом или военным трибуналом. Тем же, кто «сидит» по постановлению Особого совещания, открытки выдавать не полагалось. Особое совещание, оказывается, не суд. Но мне цензор выдала дважды по открытке, на которые я месяца через четыре получил ответы от отца и от жены и ребят. В 1954 году, получив пропуск на бесконвойное хождение, я был в командировке в Воркуте и встретил харбинца Владимира Николаевича Василенко, тоже оказавшегося в этот день в командировке. Он сказал, что ему и другим харбинцам в лаготделении на Руднике открытки не выдавались, так как они были репрессированы Особым совещанием, а не осуждены судом. Я же, получив ответ, узнал, что жена с детьми собиралась на целинные земли уже в том же 1954 году, еще до получения моих открыток.

Василий Ведь, о котором я писал чуть выше, подал Масленникову заявление объемом в несколько строк с просьбой сообщить, в чем именно он обвинен и осужден. Позднее я узнал от В.Ведя, что его заявлению был дан ход (см. главу VIII «Крушение системы репрессий»).

Вскоре после отъезда генерала Масленникова к проходной вахте пристроили помещение с несколькими комнатами и оборудовали их для личных свиданий.

Стали приезжать родственники. Ограничение на переписку внутри страны (для Речлага - два письма в год, которые к тому же цензор мог безнаказанно и не отправить или «конфисковать» полученный ответ) было отменено. «Ортодоксальные» офицеры и лагерные надзиратели искренне удивлялись, что многолетняя попытка чекистов изолировать, во что бы то ни стало, политических заключенных от их семей и родственников не достигла поставленной «органами» цели. Я таких людей специально назвал «ортодоксальными», потому что среди офицеров и надзирателей не все так думали, и далеко не все считали политических заключенных «врагами народа».

Итак, к политическим, которых руководители МВД и МГБ объявили особо опасными государственными преступниками, в большом количестве стали приезжать на свидания близкие люди после многих лет разлуки. Для многих это были годы войны и последующих политических репрессий. Заключенным Речлага стали выдавать пропуска на бесконвойное хождение, а при необходимости поездок «за пределы лаготделения» администрация лагеря выдавала командировочные удостоверения по заявке предприятия.

В 1953 году были отменены нашивки с номерами на одежде заключенных. А когда 28 мая 1954 года Речлаг, как особый лагерь № 6, был ликвидирован и лагерные отделения были переподчинены Воркутлагу, режим стал таким же, как и в обычных лагерях общего режима. 31 мая 1954 года начальником Воркутлага был утвержден Георгий Матвеевич Прокопьев.

Речлаговцы в числе строителей шахты № 30, которая стала называться «Центральной». Трагедия на шахте «Центральная» в 1997 году приковала к ней внимание страны. Вскоре шахта прекратила свое существование, после 43 лет эксплуатации, так как подземный пожар оказалось невозможным погасить. А мне вспоминаются 1951-1954 годы, когда шахта строилась. Заложена она была в 1948 году. Но строительство основных сооружений поверхности и подземные работы развернулись во второй половине 1951 года. К тому времени началась проходка околоствольного двора и всех других подземных горных выработок. 31 декабря 1954 года новая шахта производственной мощностью 800 тысяч тонн угля в год была введена в строй. В 1982 году производственная мощность шахты была определена в 1 миллион тонн угля в год.

В 1957 и в 1959 годах комбинатом Воркутуголь были изданы альбомы «Печорский угольный бассейн», в которых освещался опыт строительства и эксплуатации шахт Воркуты и Инты, но они имели мало общего с объективным освещением становления бассейна. Не вошли туда и имена многих людей, внесших большой вклад в развитие угольной промышленности Севера. В 2001 году в альбоме «Воркутауголь» уже отмечали участие заключенных в освоении Крайнего Севера Республики Коми.

Строительство шахты № 30 производилось на площадке с очень сложными грунтовыми и мерзлотными условиями. Наряду с вечномерзлыми, здесь были и талые грунты. Неравномерно залегала и верхняя граница вечномерзлых грунтов и горных пород. На талых грунтах неожиданно появлялись «перелетки» мерзлых, а вечная мерзлота, под влиянием деятельности человека, уходила иногда на значительную глубину.

К примеру, с интересным явлением мы столкнулись при сооружении здания подъемной машины вспомогательного ствола. Со стороны временной котельной приблизительно половина основания оттаяла и вечная мерзлота «ушла» на глубину девять метров от поверхности. Вот и пришлось нам одновременно изучать капризы мерзлых грунтов и решать как изменить конструкцию фундаментов, после чего согласовывать наши

предложения в тресте. Потребовалось копать вручную котлован на глубину девять метров, чтобы весь фундамент «лёг» на мерзлое основание, в то время как другая часть этого же фундамента была заглублена на пять метров, где оказались мерзлые грунты.

Сложное инженерное решение пришлось применять и под железнодорожные погрузочные бункеры: сдвинули здание на две ячейки и произвели искусственное промораживание грунтов на дне котлованов под фундаменты. Это сложное решение было принято с участием треста и московского Института мерзлотоведения имени В.А. Обручева. Научный сотрудник института В.Чернигов разработал рекомендации, выполнение которых нами позволило успешно решить вопрос промораживания грунтов в днищах котлованов с помощью нагнетания холодного зимнего воздуха по смонтированным воздуховодам прямоугольного сечения из дощатых труб, изготовленных на ДОЗе. А для нас, строителей, приведенные «казусы» вечной мерзлоты стали первым опытом освоения строительства в таких экстремальных условиях Крайнего Севера.

Вечная мерзлота оказалась очень «капризной». Позднее, в 1957 году конструкции бункеров стали деформироваться. Причину нашли: оказалось, что в расположенной рядом «Яме аварийного угольного склада» работники шахты установили отопление, из-за чего нарушилась и мерзлота под фундаментами бункеров. Отопление демонтировали и тогда в зимний период 1960-1961 гг. основание под бункерами вновь стало мерзлым.

После ввода в действие шахты № 29, которая эксплу-

атировалась под названием «Юр-Шор», строительная контора № 7 закончила там необходимые строительные работы и была переведена на строительство зданий поверхности шахты № 30. Это было, как помнится, в начале 1952 года. Начальником строительного участка стал опытный инженер-строитель, заключенный с большим сроком, Виктор Викторович Пыльник, а мастерами также речлаговцы Ткаченко, Бондарев, Нестерович, Антонов, Шаломскас и др., механиком участка Измайлов. На горных работах начальником участка был заключенный Шакумов, его помощником тоже заключенный Ковзель и другие. Главными инженерами были вольнонаемные: сначала С.И. Семенистый, затем П.Т. Каблук.

Многие работавшие на строительстве и горных работах были выходцами из Западной Украины. Запомнился один из них, до ареста он был учителем русского языка и литературы, Иван Рясный. Он был настолько травмирован незаконным арестом, что даже пытался мне и другим собеседникам доказать, что русские и украинцы - народы, не имеющие общих корней. С возражением же, что корни русских и украинцев в «матери городов русских» - Киеве, - никак не хотел согласиться. Вообще же украинцы, работавшие на строительстве и горных работах, не признавали себя государственными преступниками, хотя «органы» всё время пытались доказать обратное. «Политические преступники» работали с достоинством.

В 1951 -1952 гг. стройка выполняла план едва на одну треть задания. Начальник строительства инженер-капитан Зусманов на ежедневных селекторных отчетах перед Управлением капитального строительства (в те годы строительство велось хозспособом и только в 1953 году стало подрядным) с трудом объяснял причины резкого отставания. Но когда ему приходилось ехать в УКС в Воркуту, то Григорий Исакович с утра заходил в столовую лаготделения, брал ржавую мелкую рыбу, которой кормили проходчиков и строителей, отвозил ее в управление и спрашивал: «Разве могут люди выполнять задания на сто процентов, если их кормят таким суррогатом?» и демонстрировал руководителям привезенный «продукт питания».

В 2002 году я обратил внимание в хлебном магазине, что буханка черного хлеба весит 600 г. И сразу же, вспомнилось, что в ГУЛАГе кусок хлеба весом 600 г («гарантийный паек») был по объему раз в 6-7 меньше и «набирал вес» за счет ужасающей влажности. Хлеборез не мог пользоваться ножом или хлебной пилкой (на лезвие сразу же налипала очень влажная хлебная масса). Нарезая пайки по 600-800-900 г, хлеборезу приходилось пользоваться тонкой проволокой, с обеих сторон которой были

прикреплены деревянные ручки, держа которые он разрезал хлеб, да и то часто приходилось вытирать эту проволоку.

А в отношении других продуктов, предусмотренных нормой питания, утвержденной министром внутренних дел СССР, действовало разрешение министра о возможной замене. Но если 100 г картофеля заменить капустой (свежей или квашеной), или 100 г крупы заменить горохом и т.п., то в итоге на стол поступала «горошница», то есть мутная вода, в которой плавали 10-12 горошин.

Какая была рыба - сказал выше. По норме продовольственного снабжения заключенных, работающих на предприятиях министерства угольной промышленности, полагалось мяса 30-35 г в сутки, картофеля 400 г, но в условиях Крайнего Севера картофель обычно заменяли капустой. Так что если воспользоваться официально утвержденным набором продуктов, человек мог бы существовать, если получал посылки «с воли», но в особых лагерях количество посылок было ограничено, практически пустовали продовольственные ларьки в зонах. Поэтому «особо опасные государственные преступники» были обречены на медленную смерть. Похоже, что в этом был смысл системы особых лагерей Советского Союза.

Когда зимой 1954 г. нас этапировали для освобождения в л/о Мордовской АССР для иностранных граждан, подлежащих депортации в те страны, где они были арестованы «органами», там не было необходимости заменять овощи и крупы другими продуктами и тем, кто ожидал получение документов на освобождение, не было необходимости докупать продукты питания. Это подтверждает сделанный выше вывод о двойственности норм питания: теоретически они были одобрены медицинскими службами ГУЛАГа, а фактически, в силу «замен» приводили людей в могилу при непосильном труде, когда не было возможности восстанавливать истраченные калории.

Среди заключенных строителей шахты был Николай Алексеевич Манаков, бывший председатель Лениградского горплана, осужденный на 15 лет по известному «Ленинградскому делу». В его лагерном формуляре была запись «Использовать только на тяжелых физических работах». А человеку было уже за 50 лет. Попытки назначать его на работу в плановый отдел строительства, оформляя «кипятильщиком» или «инструментальщиком», тут же пресекались оперуполномоченным лагеря, который требовал от руководства строительства соблюдать неизвестно кем сделанную и никем не подписанную запись в формуляре. В конце 1953 года в связи с пересмотром «Ленинградского дела» в лагот-

деление пришел протест Генерального Прокурора СССР. А через несколько дней пришло определение Верховного Суда СССР о невиновности этого старого человека, которого едва не угробили на тяжелых работах. Его спасло то, что администрация стройки всё же игнорировала дикую запись в формуляре и периодически использовала его на работе в плановом отделе.

После прекращения «Ленинградского дела» В.П. Старостин, о котором я писал выше, делился со мной своими сомнениями:

- Когда я как парторг должен был поговорить с заключенным такого уровня, как Манаков, и он рассказывал о своем деле, то у меня возникало сомнение - или Манаков врет или он не виновен. К счастью, - говорил Старостин, - Манаков оказался невиновен.

После освобождения Манаков отправился в Ленинград, а его жена, отбывавшая ссылку где-то в Казахстане как жена «врага народа» (другого обвинения ей не предъявляли), тоже вернулась домой, и им вернули прежнюю квартиру.

Плановик строительства Дмитрий Андреевич Иванов считался «троцкистом» там «где надо». К сроку за троцкизм ему «припаяли» еще один -за попытку поджечь Рыбинское водохранилище! Он стал одним из первых речлаговцев, реабилитированных за троцкизм и ждал отмены приговора за лагерную судимость. Характерно то, что реабилитация по «основному» «троцкистскому» делу автоматически вызывала реабилитацию по лагерной судимости: настолько «законной» она была. Причем писать ему ничего не надо было, лагерная судимость отменялась без всяких заявлений со стороны осужденного. Законность лагерной судимости оказалась «почище», чем постановления Особого совещания!

Условно-досрочное освобождение. По Указу Президиума Верховного Совета СССР, изданному в 1954 году, можно было заключенным, отбывшим не менее одной трети срока, разрешить проживать за зоной лагпункта и выписать свою семью, а отбывших не менее двух третей срока представлять в суд для условно-досрочного освобождения^¹.

Для перевода части заключенных, отбывших не менее одной трети срока, на «28-ой колонне», расположенной вблизи от основной зоны лаг-отделения № 13, бараки были срочно переоборудованы под квартиры самими выводимыми за зону заключенными, и к ним стали приезжать

жены с детьми. При этом возник вопрос: «А если холостой человек ушел служить на действительную военную службу, затем началась война, он попал в окружение и в плен, после чего стал заключенным Речлага, имеет ли он право жениться, если будет проживать за зоной?». Администрация лаготделения № 13 самостоятельно дала положительный ответ, и многие холостяки поженились.

Одновременно с этим, администрация лаготделения № 13 и руководство шахтостроительного управления № 3 стали готовить группу заключенных, отбывших две трети срока и более, к условно-досрочному освобождению. Необходимые документы и подробные характеристики на каждого составлялись за подписями начальника лаготделения майора И.В.Гаврюшина и начальника шахтостроительного управления № 3 В.Ф.Власова. Каждая кандидатура на условно-досрочное освобождение обсуждалась на недавно созданном совете заключенных лаготделения, который представлял (или нет) данного человека на окончательное решение администрации лаготделения и шахтостроительного управления.

В результате проведенных мероприятий на условно-досрочное освобождение в Верховный суд Коми АССР были представлены 12 или 15 человек, точно не помню. Были среди них и два харбинца: Михаил Васильевич Калмыков (работал в Харбине на железной дороге) и я.

2 октября 1954 года в помещении столовой лаготделения № 13 заседала выездная сессия Верховного суда Коми АССР с участием прокурора республики. Они расположились на возвышении, из зала столовой были вынесены столы, установлены скамейки и стулья. Представленные к условно-досрочному освобождению сидели в первом ряду, остальные места заняли желавшие присутствовать. Каждого представленного к освобождению характеризовал начальник лаготделения майор И.В. Гаврюшин.

Председательствующий и прокурор задавали вопросы. Меня спросили, за что был осужден. Мой ответ соответствовал тому, что было записано в личном деле. Основной разговор повел прокурор, спросив: «Имели ли взыскания?» Ответил: «Нет, не имел». Далее прокурор стал уточнять: «За те три с половиной года, что находитесь в этом лаготделении, или за все девять лет?» Я ответил: «За все девять лет». Тогда прокурор вопросительно посмотрел на председательствующего. Тот уже перелистывал мое лагерное дело и развел руками, что, по-видимому, означало: «Взысканий нет ни одного». После этого прокурор произнес речь и объявил, что так как Маркизов не имел взысканий за все девять лет, он считает возможным применить к нему Указ Президиума Верховного Совета

СССР об условно-досрочном освобождении. После речи прокурора председательствующий судья посмотрел на народных заседателей и с их согласия объявил мне: «Суд решил освободить вас условно-досрочно».

Таким образом, я впервые был под судом и был освобожден условно-досрочно. На этом заседании Верховного суда Коми АССР были освобождены условно-досрочно начальник строительного участка В.В. Пыльник, механик участка Измайлов, нормировщик В.Ф.Ведь, десятник Ткаченко, Калмыков, я и другие - все, кого представили.

Дней через 14-15 все освобожденные, кроме Калмыкова и меня, были освобождены и... направлены в спецкомендатуру (в поселке Северном), где должны были отмечаться в определенные сроки и не имели права выехать из Воркуты.

Как меня освобождали после суда. После того, как суд постановил освободить меня, я решил сделать попытку установить, куда именно на целинные земли приехали Нина с Сережей и Костей. Подумал, что наиболее короткий путь - это телеграфировать в Харбин отцу, но телеграмму заграницу у меня не примут. Я обратился к капитану Сапожникову, сменившему майора Гаврюшина в должности начальника лаготделения № 13. Выслушав меня и мои аргументы, он согласился и поручил оперуполномоченному П., который в этот день ехал в город, отправить мою телеграмму.

Вечером того же дня В.Ф. Ведь, ездивший в Воркуту в командировку, рассказывал мне, как П. давал мою телеграмму. Работница почтового отделения сначала удивилась и ответила, что телеграмму заграницу передать нельзя. П. ей возразил, сказав, что можно, и что он уже раньше такие телеграммы отправлял. П. говорил это по моей просьбе, так как я объяснил капитану Сапожникову в присутствии П., что я рискую, но это единственный способ узнать необходимый адрес. Работница почтового отделения куда-то вышла и вернувшись сказала, чтобы П. переписал русские слова латинскими буквами. П. сидел и переписывал, спасибо ему. На третий день в шахтостроительное управление пришел телеграфный ответ с адресом.

Адрес совхоза я узнал, но нас с Калмыковым всё еще не освобождали. Капитан Сапожников уверял меня, что это случайная задержка и что решение суда никто не может не выполнить. На это я ему ответил, что «Мне не нравится компания, потому что Калмыков тоже харбинец». Но Сапожников уверял, что задержка случайная.

И вот 30 октября нас с Калмыковым вызвали в Воркуту на пересылку, где выполнялись и освобождение и отправка этапов. Надзиратель с документами «сдал» нас, но вскоре выяснилось, что не в ту зону. За нами

буквально прибежал старичок в шинели без погон и перевел нас «туда, куда надо было». Начальник спецчасти понял, что мы не предполагали быть отправленными из Воркуты и, войдя в наше положение, предложил:

- Через полчаса я буду отправлять этап в Москву и могу отправить вас, чтобы вы не ждали следующей оказии. Согласны? Отправляем вас на освобождение. Куда именно - я не имею права говорить.

Мы, естественно, согласились и вскоре оказались в вагоне с решетками. В Москву прибыли перед ноябрьскими праздниками, и проводили их в Бутырке. В камере, помимо нас с Калмыковым, оказались еще и другие харбинцы, подлежавшие освобождению. В Бутырке «всё известно»: по слухам этап будет сразу после праздников - 9 ноября. Тех, кого надо отправлять в страны Европы, будут отправлять в Потьму Мордовской АССР, в лаготделение для иностранцев и лиц без гражданства, арестованных заграницей. А тех, кто арестован в государствах Азии, будут отправлять в Хабаровск (подумали, что хар-бинцам предстоит «пройти» несколько пересылок).

9 ноября с утра начали формировать этап. Сначала стали вызывать «европейцев» (арестованных в европейских государствах), потом и харбинцев, группируя всех в единый этап, грузили в вагон с решетками (почему-то его называют «столыпинским»). Вечером того же дня поезд пришел в Потьму. Стали разгружать всех без разделения на Европу и Азию.

Конвоирами, принимавшими нас, были невооруженные надзиратели. Говорят: «У нас один воронок, придется перевозить по очереди». Спрашиваем: «А пешком нельзя?» Отвечают: «Можно, только надо будет лезть под вагонами. Согласны?» Конечно, согласились. Погода была теплая, недавно прошел небольшой дождь. Пролезли под вагонами и вскоре пришли толпой в лаготделение для освобождающихся иностранцев. Нас встретил начальник спецчасти, лейтенант.

Конвой, когда «сдавал» освобождающихся арестантов, передал лейтенанту несколько бритвенных приборов. Начальник спецчасти тут же отдал их хозяевам-заключенным. Узнав, что у этапа к конвою и у конвоя к этапу взаимных претензий нет, лейтенант провел нас в спецчасть.

Была уже ночь. Вот только сейчас начальник спецчасти «рассекретил», куда и зачем нас «по секрету» везли. «Утром приходите, будем оформлять документы на освобождение и через Москву запрашивать страны где вас арестовывали, чтобы они приняли вас обратно».

-   Если же мы не хотим уезжать, а остаться в Советском Союзе? - спрашиваем.

-   Надо ходатайствовать, чтобы разрешили. Бывают и отказы, - получили ответ.

Утром начали оформление документов. Все харбинцы, приехавшие в этот день, пожелали остаться в СССР. Начальник спецчасти предложил выбирать пункты, кто куда желает поехать на жительство. Один выбрал Владивосток, Калмыков Воркуту (там он уже получил назначение на работу), я - в Чкаловскую (Оренбургскую) область и так далее.

Через несколько дней начальник спецчасти, встретив нас в зоне, сказал, что скоро придут наши документы из Москвы. Говорит: «При тех характеристиках, которые в ваших делах, вам безусловно разрешат ехать куда вы хотите. По таким характеристикам не освобождают, а дают ордена», - характеристики-то писали на условно-досрочное освобождение.

2 декабря 1954 года днем начальник спецчасти вызвал всех нас, чтобы оформить документы на освобождение, и сказал, что будет выводить группами на вокзал в зависимости оттого, в каком направлении отправлять - кого на север, кого на восток, - купит билеты и посадит в вагоны. Началась жизнь вольных граждан. Мы освобождались, а другие группы харбинцев приезжали в Потьму. Один из харбинцев захотел вернуться в Харбин, но ему через некоторое время ответили, что освободят в Советском Союзе, а потом он может хлопотать о визе в Харбин. Но он не стал хлопотать о выезде в Китай, а его жена приехала сюда из Харбина. Жили они долгое время в Воркуте, затем уехали, приобретя кооперативную квартиру.

Освобождающиеся в Потьме получали документы на жительство в милиции и не были «прикреплены» к комендатуре. Я приехал в совхоз «Бузулукский». Нина Яковлевна работала заведующей магазином, Костя учился здесь же, а Сережа в 6 классе в райцентре Богдановка. Можно было оставаться в совхозе, должность прораба мне была бы обеспечена. Но харбинцы разъезжались кто куда мог, в совхозе перспективы не было. Нину Яковлевну в школу учительницей не брали (в Дальнем она преподавала в советской школе биологию и вела младшие классы).

Как-то ее вызвали в школу: учительница, бывшая партизанка, с восторгом рассказывала детям, как теперь горящий газ идет по трубам, а

Сережа поднял руку и возразил, что по трубам идет не горящий газ, а его надо зажигать на плите в горелке. Учительница посчитала, что Сережа сорвал урок. Пришлось Нине Яковлевне объяснять «учительнице», как газ идет по трубам и как его надо зажигать, и что «Сережа это видел».

Словом, мы все встретились и решили, что поедем в Воркуту, где обеспечена работа.

И вот снова Воркута. Когда я приехал в Воркуту, то трест Воркутшахтострой сразу же дал мне назначение начальником производственно-технического отдела шахтостроительного управления № 1, расположенного в Хальмер-Ю (на расстоянии 68 км от Воркуты на северо-запад, куда ежедневно ходил поезд). 25 декабря 1954 года я приступил к работе, а в марте Нина Яковлевна с ребятами перебрались сюда.

Оказалось, что начальник отдела кадров треста Иван Александрович Шумилов был в Харбине в 1945 году, командуя «катюшами», а начальник ШСУ-1 Анатолий Васильевич Демин служил действительную военную службу на Дальнем Востоке в войсках связи и во время военных действий в 1945 году также был в Харбине. Так как при освобождении я не был закреплен за «комендатурой» и мог относительно свободно ездить, то трест Воркутшахтострой заключил со мной трудовой договор, и я через 6 месяцев стал получать северные надбавки, которые каждые полгода увеличивались на 10% и доходили до 100 %. Прикрепленные же к комендатурам трудовой договор заключать не могли, потому что им было запрещено выезжать из Воркуты. К моменту реабилитации северные надбавки составляли 50 %, а при реабилитации всё время работы на Крайнем Севере в Речлаге засчитывалось в стаж, дающий право на льготы. Поэтому в сентябре 1957 года я стал получать сразу 100 % северных, это уже чувствовалось в семейном бюджете.

Перед поступлением на работу, в последней декаде декабря 1954 года я пришел в иностранный отдел милиции в г.Воркуте сдать справку об освобождении и оформить советское гражданство. Майор милиции начал оформление огромной анкеты: где я и родители жили, адреса, улицы и т.п. Потом вдруг остановился и достал документ, который я летом 1954 года написал в спецотдел Речлага, уже зная, что в августе этого года жена с детьми поедут на целину. Я писал, что через полгода у меня кончается срок, что я «лицо без гражданства» и прошу к моменту освобождения дать мне советское гражданство. Мне спецотдел тогда ответил, что я не имею сейчас гражданских прав и поэтому о гражданстве смогу ходатай-

ствовать только после освобождения. В конце 1954 года то мое заявление оказалось в иностранном отделе милиции, и майор приобщил его к делу.

Чтобы получить гражданство, нужны были рекомендации троих советских граждан. Одну рекомендацию дал начальник планового отдела ШСУ-1 Николай Андреевич Аношин, знавший меня с 1951 года по работе на строительстве шахты № 30. Для рекомендации отводилось несколько строк в общей анкете и там же рекомендующий расписывался. Вторую рекомендацию подписал Борис Евгеньевич Федоров - начальник ПТО ШСУ-3, я в его подчинении работал в 1952-1954 гг. Он продиктовал майору милиции: «Рекомендую, потому что он по своим убеждениям является действительно советским человеком». Майор замешкался, но Федоров повысил голос и заявил: «Другого я не подпишу». Пришлось удивленному майору писать эту рекомендацию.

С третьей рекомендацией вышла заминка. Инженер треста Воркутшахтострой У., знавший меня по работе, сказал, что он воздержится от рекомендации, так как мало знает меня. Но без возражений подписал третью рекомендацию знавший меня всего неделю финансист ШСУ-1 Харитон Белютович Безиков, сказавший Н.А.Аношину: «Раз надо - значит подпишу». Потом мы с Безиковым много лет работали вместе, он стал инженером по сдаче работ в моем отделе. Иногда в домашней обстановке он любил шутить, что он «принимал меня в советскую веру».

Майор, оформивший мое ходатайство о гражданстве, выдал мне справку, по которой я жил с полгода, пока не получил советский паспорт. Оказалось, что благодаря тому, что я не был советским гражданином, я избежал закрепления в спецкомендатуре, а это позволило оформить трудовой договор, получить подъемные на себя и всех членов семьи, проезд и провоз багажа, что было крайне важно, ведь пришлось буквально заново начинать жизнь и обзаводиться всем необходимым.

В моем первом советском паспорте было записано «Положение о паспортах», что означало «для сведущих людей» - чиновников - положение об ограничениях, распространяющихся на владельца паспорта. Чтобы избавиться от этой записи, я ходатайствовал в установленном порядке о снятии судимости, и получив в 1956 году такую справку из МВД СССР, получил новый паспорт без этой записи, после чего ходатайствовал о реабилитации и был реабилитирован. После реабилитации паспорт менять не требовалось, так как в паспорте уже не было записи об ограничении прав.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Curriculum vitae^¹. До и после ГУЛАГа

Я не буду повторять то, что уже изложил в предыдущих главах. Хочу дополнить теми событиями моей жизни, которые не были описаны в тематических главах воспоминаний.

После окончания Харбинского политехнического института я по направлению института поступил инженером в дорожный отдел Харбинского муниципалитета. В отделе работали специалисты многих национальностей. Геодезическая группа была укомплектована русскими инженерами и техниками. Рабочие, участвовавшие в геодезических работах, были китайцы, подолгу работавшие здесь и понимавшие свои обязанности с полуслова. «Особенностью» было то, что русские владели китайским языком довольно хорошо, а японским - посредственно. У нас был переводчик китаец Сун Хинхо, владевший русским, японским и, конечно, китайским языками. Через него получали задания от японских руководителей отдела. Только Михаил Львович Фоменко, старый инженер, много лет проработавший в муниципалитете еще при русской администрации, и Николай Генрихович Менниг, выпускник Харбинского политехнического института, прилично говорили по-японски.

В 1939-1940 гг. в Харбине сложилась неблагоприятная обстановка для русских молодых людей: власти Маньчжоу-Го «считая русских одной из пяти основных национальностей» своего марионеточного государства, «доверили» русским людям служить в армии Маньчжоу-Го, создав отдельные отряды. Комплектование их шло через Бюро по делам Российских эмигрантов (БРЭМ). В одном из отделов БРЭМа работал «русский грек» Николай Дмитриевич Пулудис, проявивший огромную активность, вызывая молодых людей в БРЭМ и агитируя их «благодарить власти Маньчжоу-Го за то, что они приютили нас» (хотя японцы пришли в Маньчжурию тогда, когда русские уже давно там жили) и «в благодарность русские должны защищать государство, приютившее их». Прессинг со стороны Пулудиса был сильный и беззащитная молодежь часто была вынуждена «добровольно-принудительно» идти служить в воинские отряды армии Маньчжоу-Го. Пулудис оказался опытным авантюристом и, когда был арестован СМЕРШем в 1945 году, сумел убедить

следователей в своей вине на минимальный срок заключения 10 лет, в то время как привлеченные им в воинские отряды молодые люди были осуждены (не умея защищаться и не зная советского Уголовного кодекса) Особым совещанием при МГБ СССР на 15-20-25 лет ИТЛ.

Кто мог - старались уехать из Харбина хотя быв центральный Китай, многие оказались в Шанхае, Тяньцзине, Циндао. Но, как правило, молодым русским «просто так» визы не выдавались. Мы с Ниной Яковлевной уехали в отпуск, который я оформил в муниципалитете, чтобы повидаться в Шанхае с дядей Петром Ильичем Колесниковым. Но, приехав в Шанхай, я вскоре отправил в харбинский муниципалитет заявление об увольнении, которое произвело буквально шок, но я был вне досягаемости администрации муниципалитета и харбинских властей, живя в Шанхае на французской концессии.

Устроиться на работу в Шанхае было трудно - «предложение превышало спрос». Я поработал сначала инспектором автобусной компании China General Omnibus Co, Ltd, а затем устроился в английскую пароходную компанию Mollers’Limited прорабом малярных работ в Mollers’Engineering Works в Путунге (на противоположной от Шанхая стороне реки Вампу). Но события 7 декабря 1941 года спутали карты многих шанхайцев: началась война на Тихом океане. Фирмы, принадлежавшие гражданам воевавших с Японией государств, были закрыты. Один из хозяев фирмы г-н Крис Моллер (Мr. Chrys Moller) продиктовал стенографистке миссис Коста (Mrs Costa) testimonial (характеристику, рекомендацию -англ.) о моей работе в фирме, резюмируя ее словами: «and we can without hesitation recommend him to anyone required his services at a future date» («...И мы можем без колебания рекомендовать его всем, кто может нуждаться в его работе в будущем»). Причина увольнения была записана дипломатически: создавшиеся в Шанхае «very unusial circumstances» («.. .очень необычные обстоятельства»).

Какое-то время я был безработным, а потом устроился прорабом в открывшуюся строительную (подрядную) контору Л.М. Роговина и К.С. Когана: Роговин давно жил в Шанхае, а ставший его компаньоном и фактическим руководителем фирмы Коган переехал из Харбина, ликвидировав там подрядную контору.

Девальвация китайского «даяна» шла быстрыми темпами, заработная плата не могла «угнаться» за инфляцией, и мы с женой и маленьким сыном Сережей в начале 1944 года вернулись в Харбин, где я стал подрядчиком строительных работ, продолжая дело, начатое отцом и дядей (братьями Маркизовыми), которые оставили себе торговлю углем и дро-

вами, а строительные подряды передали мне, ставшему подрядчиком во втором поколении. Эту работу прервал СМЕРШ: 4 октября 1945 года начался мой путь в ГУЛАГ, описанный в этой книге.

После моего освобождения я получил из Харбина от отца справку о моей работе подрядчиком, заверенную Генеральным консульством СССР в Харбине, такого содержания:

Справка

Харбин, 15 декабря 1957г.

Мы, нижеподписавшиеся, гражданин СССР инженер Дориан Николай Георгиевич, совзагранвид 031280/Гхр 31950, проживающий по Сербской улице № 77, настоящим свидетельствую, что Маркизов Леонид Павлович, находящийся в настоящее время в Архангельской области, Амдерминский район, поселок Хальмер-Ю, стройуправление № 1 (ранее проживающий в г.Харбине по Малой Ажихейской улице № 5) действительно занимался подрядами строительных работ с 1944 по 4.Х. 1945 гг., что мне известно как инженеру-строителю, хорошо знающему гр.Маркизова Л .П. и его работы в качестве подрядчика.

Я, Кулаков Василий Иванович, совзагранвид 017352)Гхр4800, проживающий по Приютской улице № 21, настоящим подтверждаю вышеизложенное, так как я работал у гр.Маркизова малярные работы.

(Подпись) Н.Г.ДОРИАН (Подпись) В.И. КУЛАКОВ

Собственноручные подписи гр.Дориан Н.Г. и гр.Кулакова В.И. удостоверяем 16.ХП. 1957 г. № 140. Печать на русском и китайском языках: «Общество граждан СССР в г.Харбине. Модягоуское местное отделение». Председатель (подпись) Токмаков. Секретарь (подпись неразборчива).

Подписи модягоуского местного отделения и председателя тов. Токмакова П.И. удостоверяю. Заведующий (подпись) Б.Мазин. Печать на русском и китайском языках: «Общество граждан СССР в г.Харбине и на периферии. Юридический отдел». 17.ХП.1957 г.

Генеральное консульство СССР в г.Харбине удостоверяет подлинность подписи Мазина Б. 23 декабря 1957 г. Генеральный консул СССР (подпись).

Гербовая печать: «Генеральное консульство СССР в г.Харбине».

25 декабря 1954 года началась моя работа в Шахтостроительном управлении № 1 (ШСУ-1) треста Воркутшахтострой (с 1957 г. комбинат Печоршахтострой), расположенном в поселке Хальмер-Ю. Там были в строительстве две шахты-№ 1 (сдали в 1957 г.) и №2 (сдали в 1959г.). Я был назначен трестом на должность начальника производственно-технического отдела (ПТО).

Меня пригласили встречать Новый (1955-й) Год в компанию, где были начальник ШСУ-1 Анатолий Васильевич Дёмин, гл.инженер Леонид Павлович Павлов и гл.бухгалтер Николай Петрович Лобанов с женами. Жена Павлова Евдокия Александровна (Дина) работала в ПТО инженером по сдаче работ. Оказалось, что в 1945 году А.В. Дёмин был в Харбине в составе 19-го отдельного полка связи 1 -и Краснознаменной армии 1 -го Дальневосточного фронта как старший электромеханик радиоузла штаба армии. Двухлетний сын Лобановых, не зная ни одной буквы, ухитрился находить и ставить на проигрыватель любую пластинку. Мы так и не могли понять, по каким отличительным признакам он находил ту или иную пластинку.

Спрашивает нас: «Что хотите послушать?»

Отвечаем: «Может быть, «Песню о Тбилиси»? - она тогда была модной.

- Пожалуйста, - отвечает малыш и ставит «Песню о Тбилиси», и именно ту сторону пластинки, где эта песня.

В начале 1955 года А.В. Дёмина по решению Коми Обкома КПСС перевели в Сыктывкар управляющим трестом «Комистрой». В течение года сменилось несколько начальников ШСУ-1 и и.о. начальников (во время «безначалия» исполняли обязанности начальника главные инженеры, сначала инженер-строитель Л.П. Павлов, а когда его перевели в общестроительное управление, - горный инженер Лев Тимофеевич Са-домов, после него горный инженер Анатолий Константинович Маслов). Но уникальным начальником ШСУ-1 в тот год оказался бывший майор Филонов - он жил в Воркуте, приезжал в Хальмер-Ю в понедельник вечером, уезжал в субботу утром, и ухитрился, например, довести свое «руководство» до того, что из-за отсутствия угля остановилась зимой на строящейся шахте котельная (!), а надо было подавать теплый воздух в ствол. За год управление «достигло» более 5 миллионов рублей убытка.

В феврале 1956 года начальником ШСУ-1 был назначен молодой горный инженер Гигла Чичикович (Георгий Николаевич) Кобахидзе, главным инженером оставался А.К. Маслов. Кобахидзе, став начальником управления, никого не уволил, никого не переместил с одной должности на другую, не допускал склоки. Если один отдел жалуется на другой, он

говорил: «Вы сначала сами разберитесь. А если не разберетесь - приходите, будем вместе разбираться». Такой метод руководства помог ШСУ-1 работать сначала без удорожания стоимости строительных и горных работ, а к концу года с прибылью. Кобахидзе и Маслов проработали на этих должностях 8 лет, а затем были переведены в комбинат Печоршахтострой: Кобахидзе-главным инженером, Маслов-начальником производственного отдела комбината. Такой метод руководства является наглядным примером сегодняшним начинающим менеджерам, если они хотят развивать начатое ими дело.

А я в эти годы работал начальником НТО, лишь один год был начальником строительного участка (с августа 1956 г. по июнь 1957), а с июля 1961 года - заместителем главного инженера ШСУ-1. После сдачи шахты Хальмер-Ю № 2, ШСУ-1 в полном составе было переведено в Воркуту и стало осуществлять групповую реконструкцию действующих шахт № 40-Капитальная (теперь «Воркутинская») и № 5/7-Капитальная («Северная»).

В 1962 году я был переведен заместителем главного инженера в Шахтостроительное управление № 4, строившее шахту Юнь-Яга (моя должность, вместе со мной, была передана в это ШСУ в связи с тем, что групповая реконструкция шахт будет сдаваться в эксплуатацию после шахты Юнь-Яга). Но у меня не сложились деловые взаимоотношения с начальником ШСУ-4 Николаем Петровичем Волковым, и я в июне того же года вновь стал работать в ШСУ-1 начальником строительного участка. Позднее, уже в Сыктывкаре, Анатолий Александрович Попов дал мне копию воспоминаний Н.П. Волкова, и тогда я понял, что неуживчивый характер Волкова явился результатом сначала его незаконного репрессирования, а в период заключения и после освобождения (до того, как он был реабилитирован) - частых снятий с должностей, если занимавшиеся им должности были нужны для поступающих неопытных и плохо знавших горное дело, но несудимых специалистов. Это сломало его нервную систему и сделало его характер очень сложным: многие специалисты ушли или были уволены им из ШСУ-4, а в итоге и сам Н.П. Волков был уволен и уехал из Воркуты.

С июня 1963 г. по 1 ноября 1965 г. я работал начальником производственно-технического отдела Воркутинского домостроительного комбината (ДСК). Предприятие изготавливало детали домов и регулярно вводило по 100 квартир в месяц в крупнопанельном исполнении.

В октябре 1965 года мне позвонил начальник отдела кадров комбината Печоршахтострой Иван Александрович Шумилов и пригласил к себе. Руководители комбината поручили ему убедить меня согласиться на перевод из ДСК на должность начальника производственно-технического отдела в Шахтостроительное управление № 2, которое начинало строительство самой крупной шахты в Европе - Воргашорская № 1 мощностью 4,5 млн. тонн угля в год. Шумилов знал меня с 1953 года, когда он приезжал по делам треста на строительство шахты № 30, и как я узнал позднее, бывал в Харбине в 1945 году, командуя «катюшами». Иван Александрович в разговоре предупредил меня, что если я не соглашусь, то меня «позовут» в кабинет начальника комбината Виктора Григорьевича Радченко для продолжения начатого Шумиловым разговора. Я согласился на это назначение. Вообще-то мы с Ниной Яковлевной как-то еще до этого вызова в комбинат говорили о том, что эта работа была бы интересной и престижной. Начальник ШСУ-2 Иван Григорьевич Филатов меня не знал, но на мое назначение согласился по рекомендации Кобахидзе и Маслова, поддержанной В.Г. Радченко.

И вот 2 ноября 1965 года я «вступил в должность» (1 ноября было воскресенье). Взаимоотношения с Филатовым, да и со всем аппаратом и линейным персоналом у меня сразу же получились взаимно доброжелательными, со многими я был знаком ранее. Любопытная сценка произошла в первые дни на промплощадке шахты Воргашорская, когда я приехал туда из ШСУ-4: меня увидел бригадир заключенный Жучков и восторженно реагировал на мое назначение. Начальник участка Владимир Васильевич Бедный стоял в стороне, когда мы с Жучковым беседовали. Когда Бедный узнал от Жучкова, что я был начальником участка на строительстве шахты № 2 Хальмер-Ю, а Жучков бригадиром, то Владимир Васильевич выразил удовольствие, что начальником ПТО стал человек, знающий что такое работа на строительном участке в должности начальника.

Проектировавший Воргашорскую ленинградский Гипрошахт не успевал вовремя выдавать рабочие чертежи. План околоствольного (подземного) двора разрабатывался медленно, плана нарезных работ тоже не было. А по проектам надземных зданий и сооружений рабочие чертежи выдавались по частям, и тоже с задержкой и некомплектно. Проект фундаментов сблокированного корпуса вспомогательного клетевого ствола

был разработан строительным отделом Гипрошахта неправильно: опытные проектировщики недосмотрели, а исполнители сделали проект, не учитывая сложные (неоднородные) мерзлотно-грунтовые условия площадки. Сблокированный корпус размером 144 метра на 54 метра надо было строить на площадке, часть которой располагалась на талых грунтах (верхняя поверхность вечной мерзлоты залегала на глубине от 8,3 до 13,9 метра), а на другой части вечная мерзлота была на глубине всего 4 метра или «сливалась» с сезонным промерзанием грунтов поверхностного слоя. В грунтах были значительные прослойки и линзы льда. Проектировщики предлагали строить фундаменты столбчатые неглубокого заложения (около 3,5-4 м).

Получив чертежи и рассмотрев предпостроечные изыскания грунтов на площадке этого корпуса, я в феврале 1966 года сделал расчет глубины оттаивания грунтов в процессе эксплуатации сблокированного здания через 1 год, через 3 года, через 5 и через 10 лет. Результат расчета по Строительным нормам и правилам показал, что уже через 1 год эксплуатации осадка фундаментов превысит допустимую и составит от 18,2 до 20,3 см, при допустимой не более 10 см, причем фактические осадки будут неравномерными, что еще более ухудшит состояние здания. Через 3 года осадка будет от 87 до 164 см, при допустимой не более 20 см., а через 10 лет -177 см, при допустимой не более 50 см. Другими словами, мы не успели бы сдать шахту Воргашорскую в эксплуатацию, как Блок вспомогательного клетевого ствола развалился бы.

26 февраля 1966 г. я оформил официальную докладную записку с расчетами и сдал ее под расписку в технический отдел комбината Печоршахтострой. Надо же было, что как раз в этот день из Ленинграда приехал в Воркуту один из опытных проектировщиков Гипрошахта Исаак Соломонович Ческис. Но он занял неправильную позицию, защищая проект фундаментов Блока. Главный инженер Дирекции строящихся предприятий комбината Воркутуголь Рэм Лазаревич Валерштейн посоветовал Ческису не спорить, а прислать в Воркуту молодых проектировщиков, пообещав, что мы «будем их консультировать, потом чертежи в карандаше увезут в институт и вы примете решение о конструкции фундаментов Блока». Ческис не согласился.

Тогда главный инженер комбината Воркутуголь Сергей Самойлович Столерман и руководители комбината Печоршахтострой начальник В.Г. Радченко и главный инженер Г.Ч. Кобахидзе организовали совместное техническое совещание, пригласили экспертом воркутинский институт ПечорНИИпроект, выполнявший ранее по заказу Гипрошахта грун-

товые изыскания. Независимый эксперт - главный инженер отдела изысканий Владимир Георгиевич Новиков - сделал свои расчеты, которые подтвердили, что по рабочим чертежам Гипрошахта строить фундаменты Блока нельзя: здание будет обречено на разрушение еще до сдачи шахты в эксплуатацию. Гипрошахту была дана рекламация на проект фундаментов Блока.

В мае 1966 года я был в командировке в Гипрошахте. Встретив меня, начальник строительного отдела института (фамилию забыл) «поблагодарил» меня за то, что из-за нашей рекламации директор Гипрошахта Александр Михайлович Шверник (брат Н.М. Шверника - бывшего председателя Президиума Верховного Совета СССР) своим приказом лишил квартальной премии весь строительный отдел института за брак в проекте фундаментов Блока вспомогательного клетевого ствола.

Фундаменты Гипрошахт перепроектировал, применив 39 железобетонных опор глубокого заложения диаметром 2,5-3 метра, глубиной от 18,5 до 21,6 метра, на что ушло 585 кубических метров железобетона, а в железобетонные балки поверх этих опор еще 960 куб.метров железобетона^¹.

Блок вспомогательного клетевого ствола эксплуатируется благополучно.

Но до сдачи в эксплуатацию шахты Воргашорская № 1 я в ШСУ-2 не доработал. 10 декабря 1966 года был назначен начальником отдела научной организации труда комбината Печоршахтострой и в этой должности проработал до 6 июня 1973 года, когда переехал в Сыктывкар и стал работать в тресте Комипромжилстрой.

В комбинате Печоршахтострой мой отдел занимался научной организацией труда (скоростные проходки горных выработок, предпосгроечное оттаивание вечномерзлых грунтов на строительстве Обогатительной фабрики шахты Воркутинская и др.). Отдел НОТ имел в своем активе четко налаженное управление строительством шахты № 5/7-Капиталь-ная (теперь «Северная») по сетевому графику на весь комплекс работ^².

Два с половиной года, до 31 декабря 1969 года, еженедельно по вторникам до 10 часов главные инженеры всех участвовавших в строительстве шахты строительных управлений и заводов представляли в отдел

НОТ комбината краткую информацию о работах критического и подкритических путей графика в процентах, пользуясь шифрами объектов и работ. В 12 часов сведения, обобщенные группой сетевого управления в отделе НОТ, передавались по телетайпу Печоршахтостроя на ЭВМ информационно-вычислительного центра треста Комипромжилстрой в Сыктывкаре. В среду к 12 часам расчет графика передавался из ИВЦ Сыктывкара на телетайп Печоршахтостроя с определением новых критического и подкритических путей сводного сетевого графика. Результат размножался и передавался всем ответственным исполнителям. В четверг в 14 часов в генподрядном ШСУ-4 его начальник Николай Александрович Машкалев проводил совещание со всеми участниками строительства, пользуясь расчетом на ЭВМ. Начальник комбината Печоршахтострой Б.И. Андрюшечкин и главный инженер (сначала Г.Ч. Кобахидзе, затем И.Г. Филатов) только присутствовали, изредка включаясь в обсуждение тех проблем, по которым требовалось решение комбината или министерства.

В 1974 году за строительство этой шахты была присуждена Премия Совета Министров СССР «За наиболее выдающиеся проекты и строительство по этим проектам». Лауреатами стала большая группа воркутинцев, многие из которых участвовали в строительстве шахты. Однако при «отборе» кандидатов на премию директивные органы исключили «начальника строительства по сетевому графику» (так он был утвержден приказом по комбинату Печоршахтострой) Н.А. Машкалева. Он провинился в том, что после сдачи шахты, вопреки мнению воркутинского горкома КПСС, уехал в Сыктывкар, а не остался работать в Воркуте. Мне доподлинно известно, так как я читал представленные на премию материалы в полном объеме, что при подготовке материалов основной упор был сделан на управление строительством по комплексному сетевому графику, на научную организацию труда (скоростные проходки горных выработок) и рационализаторское предложение, ускорившее строительство надшахтного здания с многоканатным подъемом. Но ни Н.А. Машкалева, ни кого-либо из аппарата комбината, занимавшегося управлением строительства шахты по комплексному сетевому графику, в большом списке, представленном на рассмотрение в комиссию по премиям СМ СССР, не оказалось. Может быть, случайно пропустили? Чего только не бывало...

Переехав в Сыктывкар, я 8 июня 1973 года стал заместителем начальнике технического отдела треста Комипромжилстрой, осуществлявшего

строительство Сыктывкарского лесопромышленного комплекса и других промышленных и гражданских зданий и сооружений. С начальником технического отдела Николаем Кондратьевичем Кристофером мы фазу же стали работать в тесном контакте. Мне непосредственно были поручены использование новой техники, научно-исследовательские работы, рационализация и изобретательство, техническая информация, научная организация труда. Характерно то, что ни в Печоршахстострое, ни в Комипромжилстрое отделы труда и заработной платы научной организацией труда не занимались.

Примерно раз в неделю мы с Н.К. Кристофором обсуждали проблемы отдела. Он рассказывал, что делается по проектным делам (он их вёл непосредственно), я докладывал о том, что делается подведомственными мне сотрудниками. Поэтому мы с ним всегда знали все проблемы технического отдела и могли заменить друг друга. Когда он в сентябре (через два с небольшим месяца после того, как я начал работать в тресте) уезжал в отпуск - передавать дела мне не было необходимости - я знал все проблемы проектно-сметной документации.

Сразу после моего назначения заместителем начальника отдела двое сотрудников, у которых было много нарушений и упущений (занимавшиеся изобретательством и рационализацией и научной организацией труда) постарались уволиться и были заменены толковыми работниками.

По представлению управляющего трестом Комипромжилстрой Н.У. Белоцерковского и заместителя по экономике К.Л. Шугамаса, Главсевзапстрой Минтяжстроя СССР ввел в штатное расписание треста лабораторию научной организации труда. Этим решением с 10 сентября 1974 года возглавлявшаяся мною группа технического отдела стала самостоятельным подразделением треста. Увеличения численности не произошло, так как все сотрудники и до этого вели ту же работу.

Статус треста менялся. В 1976 году он стал объединением Комитяжстрой.

В1977 году мне, против моего желания, пришлось перейти на другую работу. Я был вызван в Коми Обком КПСС, секретарь Обкома Николай Николаевич Кочурин и заведующий отделом строительства Леонид Григорьевич Подласов решили, что мне следует перейти заведующим сектором управления строительством во вновь создаваемый в Сыктывкаре отдел региональных разработок для Коми АССР НИИОУСа^¹ при МИСИ имени В.В. Куйбышева. Я не имел желания переходить. Н.У. Белоцерковский поддерживал мое желание остаться в объединении Комитяжстрой: я был начальником лаборатории, имел более высокий чем по штатному расписанию оклад кандидата наук. Но Обком КПСС являлся органом, с которым не рекомендовалось спорить даже беспартийным, и мне пришлось согласиться. С 1 апреля 1977 года я приступил к работе, а в мае 1978 года был утвержден по конкурсу заведующим сектором управления строительством.

Отдел НИИОУСа работал со всеми строительными предприятиями и организациями республики. Все выполненные работы рассматривались на секции Ученого совета в Сыктывкаре и утверждались дирекцией института, проходили государственную регистрацию. Но в 1982 году ЦК КПСС воспылал творческой энергией и обязал провести большое сокращение численности научных работников, рассчитывая, видимо, таким путем повысить эффективность науки, что ли? В НИИОУСе, в частности, требовалось сократить 150 научных работников. Закрывались целые отделы, выполнявшие серьезные работы, многих переводили из НИИОУСа в институты повышения квалификации строителей на преподавательскую работу. Часто подходили формально, но задание ЦК партии выполнили! Попал под это сокращение и я, единственный из Коми отдела, под веским аргументом, что у меня давно пенсионный возраст. 24 февраля 1983 года была сделана соответствующая запись в трудовой книжке. Незадолго до этого Высшая аттестационная комиссия при Совете Министров СССР, по ходатайству института, присвоила мне ученое звание старшего научного сотрудника по специальности «Экономика, организация управления и планирования народного хозяйства» и выдала соответствующий аттестат.

С 24 марта 1983 года до 1 декабря 1990 года я работал в тресте Оргтехстрой объединения Комитяжстрой (затем Главкомистроя и после очередной реорганизации - Территориального строительного объединения Комистрой) в должности инструктора по бригадному подряду, старшего инженера, инженера первой категории. В Оргтехстрое разработал, совместно с соавторами, руководство по поточному бригадному подряду в строительстве (1983 г.), по сквозному подряду в системе ДСК (1984), по организации работы инженерных служб в условиях бригадного подряда (1984), по организации работы Объединенного совета бригадиров Сыктывкарского ДСК (1986), по комплектным поставкам сборного железобетона и координации взаимоотношений участников бригадного подря-

да по системе завод - комплектация - транспорт - стройка (1986) и другие методические рекомендации, использовавшиеся строительными организациями.

Участвовал в проведении большой работы по созданию, на базе Домостроительного комбината, Проектно-строительного объединения Сыктывкаргорстрой в системе ТСО Комистрой (1989), подготовив нормативную и методическую документацию, структуру предприятия, должностные инструкции. Эту реорганизацию подготовила «тройка»: начальник ДСК Л.С. Трапер, главный инженер ДСК Г.Н.Каратаев и я. В XXI век предприятие вошло как акционерное общество Горстрой. В 1990 году подготовил «Положение по организации комплектных поставок сборного железобетона в ТОО Комистрой», внедренное в тресте Бумпромстрой под руководством управляющего В.С. Бибикова, затем В.П. Тихонова.

После ликвидации треста Оргтехстрой с 1 декабря 1990 года по 16 октября 1992 года работал в научно-проектном, технологическом и производственном кооперативе «Новатор» ведущим научным сотрудником. Разработал, совместно с соавторами, «Руководство по изготовлению элстара (электростабилизированного арболита) для малоэтажного строительства в условиях Коми ССР» (1992) и «Руководство по возведению малоэтажных зданий в условиях Коми с использованием элстара в качестве материала для стен и перегородок» (1992). В подготовительный период к переходу к рыночной экономике разработал положение о «плавающих» окладах работников УПТК объединения «Комиавтодор» в зависимости от эффективности работы каждого сотрудника для определения его месячного заработка.

Завершил я свою работу в акционерном обществе Комистрой. С16 октября 1992 года

по 1 февраля 1994 года работал в должности главного специалиста по новой технике Исполнительной дирекции ОАО Комистрой. Это был сложный период, когда ТСО Комистрой распалось на два акционерных общества, одно из них возглавлял Леонид Семенович Трапер в качестве генерального директора. Была разработана методическая и нормативная документация вновь создаваемого акционерного общества, проводились заседания Совета директоров для определения технологической политики.

Таков мой послужной список с некоторыми комментариями. С1 февраля 1994 года в возрасте 76 с половиной лет стал пенсионером.

Заочная аспирантура и защита диссертации. В 1962 году я поступил в заочную аспирантуру Института мерзлотоведения имени В.А. Обручева. В октябре надо было сдать в Академии строительства и архитектуры СССР конкурсные вступительные экзамены по истории КПСС и иностранному языку (я сдавал английский), а спецпредмет - в «своем» институте. В аспирантуру Института мерзлотоведения на одно место было

два претендента. Экзамен по английскому языку сдавался в два этапа: сдавший письменный экзамен по переводу с английского на русский, допускался к устному экзамену, который состоял из перевода со словарем, чтения газеты и перевода текста и собеседования. Оценка ставилась общая. В билетах по истории КПСС было три вопроса: период до Октябрьского переворота, период революции и XX съезд. Один из вопросов - по первоисточнику. Мне «достался» первоисточник «Детская болезнь левизны в коммунизме». Сложность этого экзамена состояла в том, что поступающий в аспирантуру должен был уяснить проблемы XX съезда и культа личности Сталина. Очень полезными были консультации опытных историков партии, дополнявшие учебники, изданные уже после XX съезда: поступающие в аспирантуру должны были показать политическую грамотность в данный период - от этого зависела оценка. Я сдал английский с оценкой 5, историю КПСС на 4, спецпредмет - 4. Меня вызвали в отдел аспирантуры Академии и сказали, что я могу уезжать, примерно через месяц будет приказ о зачислении в аспирантуру, и что мне надо взять программы кандидатских экзаменов по философии и английскому языку, так как я «пройду» по конкурсу безусловно при моих оценках и стажу работы, и в мае следующего года я должен сдать кандидатский минимум по этим двум дисциплинам. Спецпредмет - сдать в институте в течение четырехлетнего периода аспирантуры.

В диссертации я впервые исследовал и обобщил опыт организации строительства зданий на наземных подсыпках в условиях вечномерзлых грунтов г.Воркуты. Научным руководителем был Владимир Федорович Жуков, директор Северного отделения Института мерзлотоведения в Воркуте. Когда в 1964 году Академия строительства и архитектуры СССР была упразднена, Институт мерзлотоведения был объединен с Научно-исследовательским институтом оснований и подземных сооружений имени Н.М. Герсеванова Госстроя СССР. Первую редакцию диссертации я выполнил в срок, но в дальнейшем дополнил ее в лаборатории другого института системы Госстроя СССР - ЦНИИОМТП (Центральный научно-исследовательский институт организации, механизации и тех-

нической помощи строительству), консультируясь в лаборатории Вениамина Залмановича Додина - крупного специалиста-строителя и научного работника. Защищал диссертацию в 1972 году в ЦНИИОМТП. В том же году получил диплом кандидата технических наук. А в 1982 году Высшая аттестационная комиссия при Совете Министров СССР присвоила мне ученое звание старшего научного сотрудника по специальности «Экономика, организация управления и планирования народного хозяйства».

Я имею удостоверения об использовании 9 моих рационализаторских предложений и являюсь автором или соавтором 180 научных работ или публикаций в научных изданиях.

Общественная работа. В Шахтостроительном управлении № 1 я был избран председателем постоянно-действующего производственного совещания (1957-1961 гг.). В 1967-1973 гг. был избран членом президиума Территориального правления НТО - Научно-технического горного общества в Воркуте. В 1969-1973 гг. на районной конференции был дважды избран заместителем председателя Горняцкой районной организации общества «Знание» г. Воркуты и в те же годы был избран председателем первичной организации общества «Знание» комбината Печоршахтострой.

В Сыктывкаре был избран в 1975-1977 гг. членом президиума Коми областного совета ВОИР (Всесоюзного

общества изобретателей и рационализаторов). В 1977-1980 гг. избирался в председатели строительной секции Коми областного совета ВОИР. В 1975-1977 гг. - председателем Объединенного совета ВОИР треста Комипромжилстрой и одновременно членом Объединенного постройкома треста.

В 1974-1978 гг. был утвержден деканом (на общественных началах) факультета основ изобретательского права Сыктывкарского народного университета технического прогресса.

Было осуществлено два цикла обучения специалистов, дипломы получили более 100 человек.

В1978-1982 гг. был дважды утвержден Бюро Сыктывкарского горкома КПСС председателем Совета новаторов Технико-экономического совета при горкоме (хотя был беспартийным): осуществлялся блок коммунистов и беспартийных.

В течение 1985-1990 гг. был руководителем экономического семинара в тресте Оргтехстрой.

С1997 года и по настоящее время член правления Сыктывкарской правозащитной организации жертв политических репрессий «Мемориал».

В 1999 году избран председателем Ревизионной комиссии Коми отделения Международной Академии авторов научных открытий и изобретений. С 2001 года избран членом Коми республиканского совета ВОИР (Всероссийского общества изобретателей и рационализаторов).

С1959 года являюсь внештатным сотрудником республиканских, городских и многотиражных газет в Республике Коми и в некоторых центральных средствах массовой информации. Являюсь внештатным эконо-

мическим обозревателем делового еженедельника Республики Коми «Экспресс-неделя».

Государственные награды.

Почетное звание «Заслуженный деятель науки и техники Коми АССР» (Указ от 29 августа 1977г.).

Медаль «Ветеран труда СССР» (Указ от 16 марта 1979г.).

Ведомственные награды.

Почетная Грамота Президиума

Коми областного совета профсоюзов за активное участие в рационализаторской и изобретательской работе (1975 г.).

Знак «Победитель социалистического соревнования 1975 г.»

Почетная Грамота Президиума Коми областного совета профсоюзов за успешную работу факультета основ изобретательского права (1977 г.).

Почетная Грамота Министерства высшего и среднего специального образования СССР в ознаменование Дня строителя (1978 г.).

Значок «Отличник социалистического соревнования Минсевзапстроя СССР» (1987 г.).

Почетные Грамоты предприятий и организаций по месту работы.

20 августа 2002 года, в день 85-летия, награжден:

- Грамотой Правления Сыктывкарской общественной организации «Мемориал»,

- Значком «Почетный член Всероссийского общества изобретателей и рационализаторов»,

- Почетной медалью Международной Академии авторов научных открытий и изобретений «За заслуги в деле изобретательства» с барельефом крупнейшего изобретателя России А.С. Попова.

Сыктывкар, 20 августа 2002 года.