В марте этого года исполнилось 125 лет со дня рождения видного историка, архивиста и публикатора академика Д. Б. Рязанова. Он родился в Одессе. Уже в гимназии приобщился к народническому движению, в 1889 г. стал одним из первых русских социал-демократов. Затем последовали арест, заключение в одиночную камеру петербургских «Крестов», трехлетняя ссылка в Кишинев и в 1900 г. эмиграция. Там Рязанов возглавлял социал-демократическую группу «Борьба», пытался объединить в одной партии все направления русской социал-демократии. Во время революции 1905—1907 гг. участвовал в Петербурге в основании российских профсоюзов, издании их печатных органов. После ареста и высылки — в 1907 г. снова за границей, исследует библиотеки и архивы, в частности архив Социал-демократической партии Германии в Берлине, публикует статьи и документы по проблемам марксоведения и истории общественной мысли (всего вышло в свет до 1930 г. более 330 работ)¹.

В мае 1917 г. Рязанов возвращается в Россию, вновь включается в профсоюзное движение, летом вступает в партию большевиков.

Протоколы и стенограммы партийных съездов, другие материалы содержат немало свидетельств энергичных выступлений Рязанова против различных проявлений антидемократической политики ЦК РКП(б). В следственном деле ученого в Москве хранятся многочисленные письма в его адрес за 1918—1930 гг. репрессированных, их родных и друзей. Документы показывают, что Рязанов помог многим людям, оказавшимся в тюрьмах, концлагерях и ссылке, добивался их освобождения, отмены смертных приговоров.

В 1918—1920 гг. он возглавил Глав-

ное управление архивным делом Наркомпроса и внес большой вклад в деятельность российских архивов. С начала 1921 до начала 1931 г. руководил Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса, который за этот период стал мировым центром, научной лабораторией марксоведения со своим архивом и библиотекой. При его участии в Германии в начале 20-х годов было организовано копирование большого объема личных документов Маркса, Энгельса, их соратников, приобретение книг и периодики для пополнения фондов архива и библиотеки института. Имея в своем распоряжении значительную источниковую базу, ИМЭ до 1931 г. издал свыше 150 книг. Все они выходили под редакцией Рязанова и большинство с его аналитическими предисловиями. В январе 1929 г. ученый был избран действительным членом АН СССР. В ночь с 15 на 16 февраля 1931 г. Рязанова арестовали, якобы за хранение в ИМЭ документов контрреволюционного содержания, по делу, сфабрикованному по заданию Сталина ОГПУ, и сослали на три года в Саратов. Здесь 23 июля 1937 г. он был вторично арестован и 21 января 1938 г. расстрелян.

В последние годы появилось немало статей и публикаций о видном ученом и общественном деятеле, чье имя более полувека в нашей стране запрещалось даже упоминать. Теперь освещены основные этапы его жизни и деятельности². Менее исследован последний, саратовский период. В начале 90-х годов автору настоящей публикации удалось встретиться с саратовскими родственниками академика Рязанова и ознакомиться с его следственным делом в местном архиве КГБ³. В деле более 230 листов: черновики писем и работ ученого, конфискованные при аресте, многочисленные следственные материалы — ордер на арест, протоколы обыска и допросов, обвинительное заключение, судебный приговор выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР, справка о расстреле, реабилитационные материалы, фотографии. Среди документов и публикуемая переписка: два черновика писем Д. Б. Рязанова декану исторического факультета Саратовского госуниверситета известному археологу П. С. Рыкову от 7 и 9 мая 1937 г. и его ответ.

П. С. Рыков прибыл в Саратов в сентябре 1920 г., был избран доцентом, заведующим кафедрой археологии СГУ, созданной по его инициативе; в 1922 г. стал профессором. С 1923 по 1927 г. декан педагогического факультета СГУ, а до 1932 г. заместитель ректора. По его предложению

в 1922 г. при СГУ создан Научно-исследовательский институт краеведения, реорганизованный в 1924 г. Наркомпросом в Южно-Волжский научно-исследовательский институт краеведения. Директором этого института Рыков работал 15 лет. Руководил археологическими раскопками в районе Саратова, Энгельса, других мест Поволжья. После выделения в 1932 г. педагогического факультета СГУ в самостоятельный педагогический институт заведовал в нем кафедрой истории, а с момента открытия истфака СГУ в сентябре 1935 г.— декан факультета и заведующий кафедрой древней истории.

Переписка академика Рязанова и профессора Рыкова оказалась в следственном деле не случайно. В него включались лишь те материалы, которые в той или иной мере имели отношение к обвинению и следствию. Во время массовых арестов представителей саратовской интеллигенции, начавшихся сразу же после посещения города эмиссарами Сталина А. А. Андреевым и Г. М. Маленковым в июле 1937 г., был взят не только Рязанов, но и Рыков. Их письма становились перепиской участников «контрреволюционного антисоветского правотроцкистского заговора», свидетельством общения «врагов народа».

Переписка представляет большой научный интерес как диалог двух ученых, как последние письма, запечатлевшие их мысли и деятельность. Она свидетельствует о научном подвиге академика Рязанова в последние годы его жизни, когда он, будучи очень больным, по своей инициативе принял активное участие в воссоздании исторического факультета в Саратовском университете.

В 1931—1934 гг. Рязанов со своей женой жил в квартире небольшого одноэтажного домика на улице Камышинской, 85 (сейчас Рахова, 85). Когда сотрудник ОГПУ привез его в Саратов, ученый ничего не знал о своем исключении из партии, АН СССР, Коммунистической академии, о снятии с поста директора ИМЭ, как не знал и основных обвинений, выдвинутых против него. Они стали ему известны из газет «Правда» и «Известия». Рязанов немедленно отправил в Президиум ЦКК и Политбюро ЦК письма протеста с требованием пересмотра дела. Но не получил ответа.

Наиболее трудным был первый год ссылки. В феврале 1932 г. Рязанов подвел итог своим размышлениям в рукописи «Мое показание». «Прошел год с того времени,— писал он,— когда я, без всякой

вины с моей стороны и без всякого суда, был исключен из партии и оторван от партийной научной работы. На просьбу о пересмотре моего дела, с которой я обратился в ЦКК и Политбюро, я не получил ответа. Я был, таким образом, лишен возможности ответить по существу тех материалов, на которых основывалось постановление Президиума ЦКК от 17 февраля 1931 г. Так как состояние моего здоровья и возраст делают все более вероятной какую-нибудь фатальную случайность, то я решил уже теперь дать для суда истории ответ на те обвинения, которые мне стали известными после выхода из тюрьмы, по приезде в Саратов»⁴.

Рязанов встретился и с трудностями материального плана: не было средств к существованию. Тогда он занялся переводческой работой: подготовил собрание сочинений английского экономиста Д. Рикардо, которое вышло в свет в 50—60-х годах в пяти томах, правда, без упоминания имени переводчика. В середине 30-х годов издательство Academia опубликовало его переводы книги французского утописта Э. Кабе «Путешествие в Икарию» и двухтомника критических литературных статей немецкого историка Ф. Меринга.

Ученый находился под постоянным и неусыпным наблюдением сотрудников ОГПУ. Перед его домом дежурили два чекиста, наблюдение велось и со двора; фиксировались все встречи. ОГПУ удалось внедрить в его дом агента, который вошел в доверие Рязанова и составлял донесения о его высказываниях на политические темы.

16 февраля 1934 г. истек срок ссылки. Особое совещание при коллегии ОГПУ загодя приняло постановление о продлении ее автоматически на два года, но почти сразу же оно было отменено, и Рязанову запретили навсегда пребывание в Московской и Ленинградской областях. Рязанов ответил на это письмом в Политбюро ЦК от 22 февраля 1934 г., охарактеризовав решение как издевательство, равносильное смертному приговору. «Закрывая для меня как раз те города, где я могу еще заниматься научной работой по моей специальности, оно превращает остаток моей жизни в еще горшую умственную пытку, чем моя жизнь в течение последних трех лет... Я требую поэтому суда. При минимальнейших гарантиях революционной законности он докажет партии, Коммунистическому Интернационалу, что я не совершил никакие преступления ни против партии, ни против пролетариата, ни против советской власти»⁵.

В руководство ВКП(б) тогда входили деятели, симпатизировавшие Рязанову, в частности М. И. Калинин и С. М. Киров. К тому же это было время, когда отдельных оппозиционеров возвращали в Москву и восстанавливали на работе. Аргументированное и эмоциональное письмо Рязанова возымело действие. Бессрочный запрет на пребывание в Московской и Ленинградской областях в марте 1934 г. был заменен на двухгодичный. В мае Политбюро разрешило Рязанову приехать с больной женой в Москву, чтобы устроить ее там. По некоторым сведениям Сталин через Калинина предложил компромисс: ученый пишет покаянное заявление, в котором признает свою вину, и его оставляют в Москве, восстанавливают на работе. Рязанов решительно это отверг, потребовал немедленного пересмотра дела⁶. В середине июля 1934 г. Рязанов был снова отправлен из Москвы в Саратов. Саратовская ссылка стала по сути бессрочной.

Друзья Рязанова в партийном руководстве добились для него права работать в сфере культуры и образования. Ему вернули также уникальную библиотеку, которую он собирал несколько десятилетий в эмиграции и во время своих частых зарубежных командировок в 20-х годах. Но ученый не собирался сидеть дома.

В заявлении, сделанном после допроса 28 июля 1937 г., он писал: «По возвращении в Саратов я с ведома НКВД обратился с просьбой в краевые парторганы представить мне работу в области просвещения и культуры. В связи с предполагавшимся восстановлением исторического факультета я предложил свои услуги для организации материальной части этого дела. Я был направлен к Рубинштейну, тогда заведовавшему культпропом, и изложил ему мой план. В результате я был с 21 ноября 1934 г. назначен ученым консультантом Саруниверситета. В апреле 1936 г. я получил дополнительную работу по части комплектования и разбора фондов научной библиотеки, состоявших из огромных книжных залежей. Мне было разрешено по моей просьбе не посещать никаких собраний служащих и актива... Я имел дело только со своим непосредственным начальством и очень ограниченным кругом служащих, до последнего времени работал почти без помощников. Только в последнее время мне дали в помощь трех комсомольцев»⁷.

Публикуемые письма академика Рязанова профессору Рыкову значительно рас-

ширяют представление о той большой поисковой работе, которую он проделал с ноября 1934 г. до июля 1937 г. Формируя библиотеку истфака СГУ и его отдельных кабинетов, он несомненно использовал опыт, накопленный им при создании библиотеки и кабинетов Социалистической академии, а затем ИМЭ. Автору публикации довелось просмотреть каталог кабинета кафедры нового и новейшего времени истфака СГУ и выявить названия книг, включенных в библиотечный фонд до июля 1937 г. Поразило богатство и разнообразие источников, большое число редких документальных изданий, книг авторов, которых в 30—70-х годах у нас относили к числу «буржуазных» и «реакционных».

Переписка показывает, что Рязанов до конца своих дней не поступался своими научными принципами, не боялся идти на конфликт с «начальством». В его положении опального ссыльного благоразумней было вести себя тихо, не обращать на себя внимание. Но он без колебаний бросается в бой. Критикуя действия заведующего кафедрой Таубина, ученый одновременно излагает научные методы комплектования библиотеки, разработанные им в предшествующие годы в Москве.

Заслуживают внимания и соображения академика о создании на историческом факультете СГУ специального методологического кабинета. Это показывает, какое большое значение он придавал общетеоретической и философской подготовке историков.

Во втором письме проявилось подавленное душевное состояние ученого, не по своей воле оказавшегося в Саратове. В университете он постоянно ощущал отчужденное отношение к себе как к ученому и политически неблагонадежному человеку. Бывший заместитель декана истфака СГУ В. А. Осипов рассказывал мне о замкнутости Рязанова и привел его слова, сказанные во время одного спора на политические темы: «История нас рассудит». То же Рязанов заявил и директору СГУ Д. А. Рамзаеву, когда тот вызвал его к себе и начал читать нотации по поводу некоторых высказываний академика⁸.

Профессор П. С. Рыков после получения письма Рязанова несомненно испытывал определенную неловкость. Ему было непросто выступить против своего коллеги Таубина и поддержать опального ученого. Тем не менее факт ответного письма и его тон говорят в пользу того, что он относился к Рязанову с уважением.

В ряде публикаций по истории Саратовского университета признаются большое значение и масштабы работы по созданию библиотеки истфака СГУ⁹. Однако авторы так и не назвали имя человека, осуществившего эту грандиозную работу.

* * *

Надеемся, что руководители СГУ, исторического факультета, научной библиотеки университета, Общества охраны памятников истории и культуры Саратова воздадут наконец должное Д. Б. Рязанову за его самоотверженный труд и на домике, где жил ученый, здании истфака или библиотеки университета будет установлена мемориальная доска.

Вступительная статья, подготовка текста к публикации и комментарии кандидата исторических наук Я. Г. РОКИТЯНСКОГО.

№ 1

Д. Б. Рязанов — П. С. Рыкову

7 мая 1937 г.

Я уже заявил Вам, что снимаю с себя ответственность за организацию научно-исследовательского кабинета по истории СССР.

После того, как был принят — Таубиным¹ и Вами — предложенный мною план, после того как мы договорились с Верой Александровной² и командированные вами студенты начали под моим руководством выявлять необходимые для кабинета книги, имеющиеся в научной библиотеке, Таубин во время Вашего отсутствия, не поставив меня в известность, дезорганизовал работу. Вместо того чтобы планомерно на основе научно-библиографического аппарата и, не нанося никакого ущерба научной библиотеке, выбирать только то, что строго необходимо для научно-исследовательской работы, Таубин, руководясь списком зачастую дефектных, разрозненных и случайных книг, находившихся в подвале и не вошедших в каталог, предназначенных для обмена³, затребовал из библиотеки сотни ненужных книг; которые будут без всякой пользы для дела обременять кабинетскую библиотеку. Эта выборка, качество которой легко проверить по списку с отчетами Таубина, свидетельствует, как я уже сказал Вам в личной беседе, о полном незнакомстве как с задачами научно-исследовательского кабинета по истории СССР, так и с необходимой для этого литературой. Если бы Таубин спланировал работу со мною, он узнал бы от меня, что я уже раньше обработал список подвальной литературы и отметил все, что может и должно быть передано истфаку.

В первую очередь следовало обработать книги, вошедшие в каталог, и при наличии согласия научной библиотеки передать все дублеты, составить также список имеющихся в одном экземпляре, но, безусловно, необходимых для кабинета книг. Таубин решил, однако реорганизовать и эту работу. По его заданию, как я узнал несколько дней назад и сегодня убедился лично, неизвестная мне бригада выписывает из алфавитного каталога научной библиотеки названия книг по русской истории — без какого-либо предварительного списка, без всякой системы, через пень-колоду, без учета научной значимости этих книг, без соблюдения элементарных правил библиографической записи. Такая работа ставит только в смешное положение истфак, от имени которого хотят предъявить научной библиотеке совершенно бессмысленное требование передать ему чуть ли не всю имеющуюся в библиотеке литературу по русской истории. Вместо того чтобы создать для кабинета по истории СССР тщательно подобранное систематизированное собрание источников, библиографических, биографических и историографических справочников и пособий, всех основных общих и монографических работ по истории СССР, собираются перетащить, наряду с ценными книгами, всякую историческую макулатуру, которая может без ущерба для дела оставаться там; где она лежит.

Мне сказали, что эта бесполезная работа оплачивается. А между тем эти выбрасываемые на ветер деньги могли бы быть использованы более рационально. В научной библиотеке имеются два фонда⁴ исторической литературы, каталоги которых можно было бы скопировать для истфака — конечно не для того, чтобы изъять эти книги из научной библиотеки, но чтобы знать, что в ней может быть использовано для нужд истфака. Можно было бы также выявить историческую литературу, которая имеется в других саратовских библиотеках — в первую очередь в педагогическом институте.

Пользуюсь этим случаем, чтобы напомнить Вам о моем предложении организовать специальный кабинет по истории и историографии, по методологии и «фи-

лософии истории» (включая диамат и истмат) и вспомогательным историческим дисциплинам. Без такого кабинета истфак — «фонарь без свечи»!

С тов. Приветом.

Архив ФСК РФ по Саратовской области. № ОФ-14 408. Л. 176—178. Автограф. Черновик. Фиолетовые чернила.

№ 2

П. С. Рыков — Д. Б. Рязанову

9 мая 1937 г.

Уважаемый Давид Борисович!

По поводу Вашего письма могу сообщить следующее. Всю ответственность за подбор необходимой литературы для кабинета истории народов СССР должен нести и несет зав. кафедрой Р. А. Таубин. В этом отношении я не считаю возможным диктовать ему те или иные требования, если только он не совершает явных ошибок, но не того порядка, в каких Вы его обвиняете. Вы — уч[еный] консультант н[аучной] библиотеки] и истфак может быть Вам только признателен за ту помощь, какую Вы ему окажете своей работой в НБ по подбору литературы. Однако это ни в какой степени не может связывать завед[ующего] кафедрой. Не было и нет никаких условий, которые препятствовали бы преподавателю ВУЗа подбирать литературу по своему усмотрению, если она не является политически вредной.

Первый этап — общего подбора книг для истфака — пройден. Теперь наступил второй, когда мы комплектуем кабинеты, где слово и мнение завкафедрой не может не быть учтено со всем вниманием.

Многое, о чем Вы пишите по поводу работы посланных работников, неправильно. В частности, Ваши сведения об отобранных книгах для истфака (вероятно, Вы помните наш разговор) оказались ошибочными. Книги, относящиеся к русской истории, вовсе не подбирали для истфака. Наконец, относительно создания особого кабинета, Вами предлагаемого. Я вполне понимаю, что такой кабинет иметь интересно, но, к сожалению, он не предусмотрен для истфаков и не может быть обеспечен работниками.

Кроме того, решать вопрос об этом кабинете до выяснения итогов нового приема на истфак преждевременно. Не думаю, что без этого кабинета истфак должен обязательно уподобиться «фонарю без свечи».

С тов. приветом П. Рыков

Р. S. Говорить об изъятии книг из библиотеки пединститута совершенно невозможно.

П. Р.

Архив ФСК РФ по Саратовской области. № ОФ-14 408. Л. 180—181. Автограф. Фиолетовые чернила.

№ 3

Д. Б. Рязанов — П. С. Рыкову

9 мая 1937 г.

Прежде чем ответить на Ваши замечания по поводу моего письма, считаю необходимым выяснить один важный вопрос, который Вы неожиданно для меня выдвинули. Вы пишете: «Вы — ученый консультант научной библиотеки и истфак

может быть Вам только признателен за ту помощь, какую Вы ему окажете своей работой в научной библиотеке по подбору литературы».

Вы стали жертвой странного¹ недоразумения, если не вспомнили, как давно я уже работаю для истфака. Я - ученый консультант не научной библиотеки, а Саратовского университета — с. 21 ноября 1934 г.² и с самого начала на меня была возложена, с ведома и согласия соответствующей инстанции, работа по организации «материальных» условий научно-исследовательской работы на будущем истфаке. Еще до открытия последнего я, во исполнение этого задания, изучил³ книжные фонды научной библиотеки и Центральной библиотеки, обследовал библиотеку Высшей коммунистической сельскохозяйственной школы и не только «открыл» библиотеку Нессельроде⁴, но и разобрал ее при самых тяжелых условиях, составил необходимые списки литературы по всеобщей и русской⁵ истории, собрал коллекции книг для справочного аппарата.

После открытия истфака⁶ руководил организацией студенческой и научной библиотеки и все время⁷, занимаясь их комплектацией, я разобрал и систематизировал все большие книжные поступления — несколько тысяч книг — не имея все время ни одного помощника, проработал каталог периодических изданий Центральной библиотеки и выделил⁸ иностранные книги из фондов библиотеки Балашовской и Института механизации с[ельского] хозяйства]⁹ и т. п. и т. д. На совершенно пустом месте теперь организована в течение двух лет с помощью партии и советской власти при минимальных расходах библиотека — студенческая и научная, насчитывающая 15000—18000 томов и в некоторых частях своих представляющая unicum в СССР.

В научной библиотеке Саргосуниверситета я начал работать только с апреля 1936 г. не в качестве ученого консультанта - и моя работа в ней не имеет никакого отношения к работе на истфаке. Моя точка зрения на соотношение этих двух библиотек хорошо известна и вам, и Г. К. Хворостину¹⁰, и В. А. Артисевич.

Речь может и должна идти о том, выполнял ли я по отношению к истфаку взятые на себя обязанности и каким образом. Если Вы находите, что я выполнил их неудовлетворительно, что моя научная квалификация для этого недостаточна — я¹¹, конечно, не имею никаких ученых степеней¹², что я политически неблагонадежен и потому не могу дать гарантию, как Вы намекаете в своем письме, что не буду подбирать и «политически вредные» книги¹³, то Вы, конечно, имеете право поставить перед соответствующими инстанциями этот вопрос и требование, чтобы дирекция университета отозвала меня как не справившегося с возложенной на меня работой.

Когда я заявил Вам, что слагаю с себя ответственность за дальнейшую организацию кабинета СССР, то я имел в виду научную ответственность. Повторяю, что план мой был одобрен Таубиным и Вами. Работа шла при существующих условиях довольно быстро. Я считал¹⁴ первоочередным делом собрание главных источников, основных общих и монографических трудов, организацию справочного аппарата. Достаточно указать, какого труда¹⁵ стоило укомплектовать кабинет полным собранием русских летописей и относящейся к ним литературы и полным собранием законов. Таубин однако нашел, что работа идет слишком медленно и взялся ускорить ее, ставя на первый план количество, а не качество. Именно против этого метода я возражаю. Практика уже показала, что это ни к чему не приводит кроме путаницы, несмотря на увеличение числа рабочих сил, в которых мне отказывают. Сотня книг, мною уже отобранных, до сих пор не введена в состав кабинетской библиотеки.

Для кабинета не нужны не только несколько книг по литературе, которые, как теперь выяснилось, направлены были на истфак по ошибке рабочими из научной библиотеки, но и сотни других книг, отмеченных Таубиным в списке «подвальной» литературы. Но¹⁶ больше всего я протестую против производимой теперь выборки книг по русской истории из алфавитного каталога. Эта работа, как легко убедиться, заглянув в уже заготовленные списки, является вопиющей нелепостью. Она преследует только одну цель — изъять как можно больше книг по русской истории из научной библиотеки. Об этом я знаю не только от молодых сотрудников, но и от Таубина, который заявил мне на собрании, что истфак имеет право требовать выдачи ему всех книг по русской истории для научных нужд истфака. Проводимая теперь работа совершенно бес-

цельна. Если заведующий кафедрой хотел бы иметь для кабинета полный каталог всех¹⁷ книг по русской истории, имеющихся в научной библиотеке, — дорогая и ненужная вещь — то он распорядился, чтобы это делалось с соблюдением хотя бы минимума научно-библиографических требований, Гораздо проще было бы скопировать каталоги двух главных фондов по русской истории, но оригиналы их имеются в самом здании истфака, о чем я уже позаботился. Средств так мало, что лучше их тратить на более необходимую работу.

Конечно, мнение и голос заведующего кафедры должны быть учтены, но я¹⁸ не могу не протестовать самым энергичным образом против попытки превратить научно-исследовательский кабинет в обычную библиотеку, в которой литература по русской истории будет перемешана с макулатурой¹⁹.

Я не могу согласиться с Вашими возражениями по вопросу о необходимости организации особого кабинета по истории, историографии и «философии истории», т. е. диамата и истмата на истфаке. Он до такой степени предусмотрен для истфака, что мы вместе с Вами отвели для него место в проекте нового здания. До последнего времени его суррогатом являлся общеуниверситетский кабинет диамата и истмата, а именно- потому что его²⁰ перевели из истфака, необходимо заменить его другим, но организованным согласно специфическим нуждам истфака. Историки должны знать диамат и истмат и как результат всей предшествующей философской и исторической мысли, и как орудие для изучения и объяснения конкретно исторического процесса.

Именно в этом смысле я писал, что истфак без такого кабинета — «фонарь без свечи». Я готов прибавить — или «голова без ума».

С тов. приветом.

Р. S. Я говорил не об изъятии книг из библиотеки пединститута, а о выявлении имеющейся в ней исторической литературы для нужд истфака.

Архив ФСК РФ по Саратовской области. № ОФ-14 408. Л. 148—162. Автограф. Черновик. Фиолетовые чернила. Приписка сделана черным карандашом.