Николай Макарович ОЛЕЙНИКОВ

1898 — 1937

Архивно-следственное дело

Олейников Николай Макарович, 1898 года рождения, уроженец ст. Каменская, Азово-Черноморский край, член ВКП(б) с 1920 года, партбилет № 1105565, на учете состоял в Дзержинском РК ВКП(б) Ленинграда, редактор детского журнала «Чиж», проживал: Ленинград, кан. Грибоедова, д. 9, кв. 46

жена — Олейникова Лариса Александровна — 31 год (в 1937 году), домохозяйка, в 1957 году проживала: г. Одесса, ул. Энгельса, д. 54, кв. 4

сын — Олейников Александр — 1 год, проживал с отцом.

Арестован 3 июля 1937 года Управлением НКВД по Ленинградской области.

Обвинялся в том, что «являлся участником контрреволюционной троцкистской организации, проводил контрреволюционную вредительскую и террористическую работу».

Постановлением Комиссии НКВД и Прокурора СССР от 19 ноября 1937 года определена высшая мера наказания — расстрел.

Расстрелян 24 ноября 1937 года.

Определением Военного Трибунала Воронежского военного округа от 13 сентября 1957 года постановление Комиссии НКВД и Прокурора СССР от 19 ноября 1937 года дело в отношении

Олейникова Н. М. отменено и производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Олейников Н. М. по данному делу реабилитирован.

Из книги «Писатели Ленинграда»

Олейников (подписывался также псевд. Макар Свирепый, С. Кравцов и др.) Николай Макарович (16.Х1.1898, станица Каменская, ныне Ростов, обл.— 5.V. 1937) — поэт, прозаик, детский писатель. Чл. КПСС с 1920. Окончил Моск. техн. уч-ще. Участник гражданской войны. Начал писать в 1921. Сотрудничал в ростовской газ. «Молот». В Ленинграде с 1925. Один из создателей и первый редактор детского журн. «Еж» (1928— 1929). Был также редактором журн. «Чиж» (1934, 1937) и «Сверчок» (1937). В «Еже» создал юмористический образ Макара Свирепого, именем которого подписаны три его книги. В соавт. с Е. Шварцем написал сценарий фильмов «Разбудите Леночку» (1934). «Леночка и виноград» (1936), «На отдыхе» (1936).

Нож пионера.— В кн.: Советские ребята. М.— Л., 1926, вып. 1, 2; Первый совет. Л., 1926; Боевые дни. М.— Л., 1927 и др. изд.; Кто хитрее? М., 1927.— Перед загл. авт.: Макар Свирепый; Танки и санки. М.— Л., 1928 и др.; Удивительный праздник. М.— Л., 1928 и др. изд.; Без рук, без топоренка построена избенка: Рассказы. Л., 1928; Индийская голова. М.— Л., 1929; Хитрые мастеровые. М.— Л., 1929 и 1930.— Перед загл. авт.: Макар Свирепый; Блошиный учитель. М., 1930.— Перед загл. авт.: Макар Свирепый; Питерский Совет. М., 1931; Портрет. М.— Л., 1937 и Пятигорск, 1938; Пороховой погреб. М.— Л., 1937; Таракан; Перемена фамилии.— В кн.: День поэзии. Л., 1966.

О МАКАРЕ СВИРЕПОМ

Николай Чуковский рассказывал: «Коля Олейников был казак, и притом типичнейший — белокурый, румяный, кудрявый, похожий лицом на Козьму Пруткова, с чубом, созданным богом для того, чтобы торчать из-под фуражки с околышком. Он был сыном богатого казака, державшего в станице кабак, и ненавидел своего отца. Он весь был пропитан ненавистью к казакам и всему казачьему. Он утверждал, что казаки — самые глупые и самые ленивые люди на свете. В казачьих землях, говорил он, умны только женщины. А мужчины — бездельники и выдающиеся дураки. Все взгляды, вкусы, пристрастия выросли в нем из ненависти к окружавшему его в детстве казачьему быту. Родня

сочувствовала белым, а он стал бешеным большевиком, вступил сначала в комсомол, а потом в партию. Одностаничники судили его за это шомполами на площади,— однажды он снял рубаху и показал мне свою крепкую очень белую спину, покрытую жуткими переплетениями заживших рубцов. Он даже учился и читал книги из ненависти к тупости и невежеству своих казаков. Казаки были антисемиты, и он стал юдофилом,— с детства ближайшие друзья и приятели его были евреи, и он не раз проповедовал мне, что евреи — умнейшие, благороднейшие, лучшие люди на свете».

Николай Макарович Олейников родился 16 ноября 1895 года в станице Каменская (ныне Ростовской обл.), а в 1920-м вступил в партию большевиков. После гражданской войны судьба забросила его в горняцкую газету Бахмута «Всероссийская кочегарка». Правда, до этого он успел поработать в ростовском «Молоте». В «Кочегарке» он исполнял обязанности секретаря редакции и мечтал — страстно — о создании на Донбассе художественного журнала, не помышляя даже, что и сам вскоре станет писать.

В тот год, весной 1923 года под Бахмут приехали два петроградца — Евгений Шварц, еще не пишущий, пригласив с собой Михаила Слонимского, уже пишущего, решил погостить на хлебном юге у родителей, где его отец работал врачом на одной из шахт. А чтобы не быть обузой, Слонимский отправился в Бахмут на заработки. «В редакции «Кочегарки» за секретарским столом сидел молодой белокурый, чуть скуластый человек,— вспоминал Михаил Леонидович.— Он выслушал мои объяснения молча, вежливо, солидно, только глаза его светились как-то загадочно. «Прошу вас подождать». И он удалился в кабинет редактора, после чего началась фантастика. Из кабинета выбежал, нет, стремительно выкатился маленький, круглый человек в распахнутой на груди рубахе и чесучовых широких штанах.

— Здравствуйте, здравствуйте, очень рад,— заговорил он, схватив меня за обе руки. Ладони у него были мягкие, пухлые.— Простите меня,— торопливо говорил он на ходу, ведя меня к себе в кабинет.— Я не специалист, только что назначен. Но мы пойдем на любые условия, только согласитесь быть редактором нашего журнала. Я так рад, я так счастлив, что вы зашли к нам! Договор можно заключить немедленно, сейчас же! Пожалуйста! Я вас очень прошу!

Я был так ошеломлен, что не мог и слова вымолвить... Белокурый секретарь стоял возле, недвижный, безгласный, но глаза его веселились вовсю...

— Вы только организуйте, поставьте нам журнал! Ведь вы из Петрограда! Ах, вы с товарищем? Пожалуйста! Мы пригла-

шаем и товарища Шварца! Товарищ Олейников,— обратился он к белокурому секретарю со смеющимися глазами,— прошу вас, оформите все немедленно! И на товарища Шварца тоже!..»^¹

На следующий день Слонимский со Шварцем явились в редакцию. Их встретил Олейников. Он «не утаил от нас, что это он — виновник вчерашней фантасмагории,— продолжает Слонимский.— Он слышал о петроградской литературной молодежи и принял немедленные и экстренные меры в своем стиле — сообщил редактору, что вот тут сейчас находится проездом знаменитый пролетарский Достоевский, которого надо во что бы то ни стало уговорить, чтобы он помог в создании журнала... Олейников рассказал нам обо всем этом спокойно и деловито, словно ничего необычного не было в том способе, который он применил, чтобы воодушевить редактора на решительные действия. Так произошла первая встреча Шварца с Олейниковым, перешедшая вскоре в дружбу на всю жизнь»^².

В последнем Слонимский не точен. Дружба поначалу была действительно горячей, но к середине тридцатых она сошла на нет. Причиной был характер Николая Олейникова.

Вскоре Слонимский вернулся в Петроград, а в редакцию приехала практикантка Харьковского университета Эстер Паперная, в будущем один из авторов знаменитой книги пародий «Парнас дыбом». «Оба они (Олейников и Шварц.— Е. Б.),— рассказывает она,— были щедро одарены чувством юмора, только проявляли его по-разному. Шварц был блестяще остроумен. Олейников — ядовито умен». Вот эта разница в них и развела их в конце концов.

Встреча с петроградцами изменила судьбу Олейникова. В 1925 году он переехал в Ленинград. Но прежде заехал в родную станицу и затребовал у председателя сельсовета официальную справку о том, что он, Олейников... красивый, иначе, говорил он представителю советской власти, его не примут в Академию художеств. И он ее получил: «Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию художеств». Оформлена справка по всей форме — с печатью сельсовета и подписью председателя.

Вместе со Шварцем они стали работать в Детском отделе ГИЗа. Олейников к тому же был назначен ответственным редактором журнала «Еж». Здесь он начал по-настоящему писать —

для детей и для друзей. К своей поэтической музе никогда не относился всерьез, и при жизни опубликовал всего три «взрослых» стихотворения. Да и то под нажимом друзей^¹.

Хвала изобретателям

Хвала изобретателям, подумавшим о мелких и

смешных приспособлениях:

О щипчиках для сахара, о мундштуках для папирос,

Хвала тому, кто предложил печати ставить

в удостоверениях,

Кто чайнику приделал крышечку и нос. И т. д.

Для детей же он писал о том, что сам хорошо знал — о революции, о гражданской войне. Одна за другой выходили его небольшие книжки — «Первый совет» (1926), «Боевые дни» (1927), «Танки и санки» (1928), «Удивительный праздник» (1928), «Без рук, без топоренка построена избенка» (1928), «Индийская голова» (1929), «Питерский совет» (1931) и др. Критика называла его «одним из лучших писателей политических книг для детей», которые «читаются с огромным интересом и пользуются у них большим успехом». «Пользуется громадной популярностью у детей книжка Олейникова «Боевые дни»,— писал другой критик о книге, кстати сказать, за пять лет она выдержала шесть изданий,— не вводя искусственных, придуманных героев, ярко передает октябрьские дни в форме, приближающейся к очерку».

Но юмор искал выхода, и тут родился некий Макар Свирепый, путешествия и приключения которого в разных частях света постоянно печатались на страницах журнала «Еж» и которые иллюстрировал прекрасный график Б. Антоновский. Рассказы, похождения, книги, подписанные от имени Макара Свирепого, разительно отличались от тех, которые писались от своего: «Кто хитрее?» (1927), «Хитрые мастеровые» (1929), «Блошиный учитель» (1930).

Кто я такой?

Вопрос нелепый!

Я — верховой

Макар Свирепый.

О веселой рабочей атмосфере в Детском отделе на Невском, 28 написано уже немало. Во всякий день, во всякий час здесь шло яростное соревнование острословов, в котором участвовали все авторы и редакторы (а редкий редактор тогда не писал сам).

Сочинялись шутки, розыгрыши, басни, иронические оды и прозаические экспромты. Называлось сие творчество «фольтикки». Их писали Н. Олейников и Евг. Шварц, Д. Хармс и А. Введенский, Н. Заболоцкий и Ю. Владимиров... «То была эпоха детства детской литературы,— писал Н. Чуковский,— и детство у нее было веселое».

Приведу несколько остроумных и коротких басен Олейникова:

Несходство характеров

Однажды Витамин,

Попавши в Тмин,

Давай плясать и кувыркаться

И сам с собою целоваться.

«Кретин!» —

Подумал Тмин.

Дружба, как результат вымогательства

Однажды Склочник

В Источник

Плюнул с высоты.

С тех пор Источник

С ним на «ты».

«Библиотечка Крокодила» в 1988 году выпустила сборник стихов Олейникова — «Перемена фамилии» (№ 14), где собрано большинство его произведений. Сын Олейникова, Александр Николаевич, сам поэт и геолог, позднее готовил более «солидную» книгу, в которую вошли «взрослые» и «детские» произведения писателя.

Шварц же «втянул» Олейникова и в кино. Ими была задумана целая серия картин о Леночке — веселой, боевой, активной пионерке, попадающей в различные ситуации. Первый совместный сценарий — «Разбудите Леночку» — они написали в 1933 году немым, хотя уже три года как советский кинематограф заговорил. И тем не менее вышедший на экраны фильм, в заглавной роли которого выступила Янина Жеймо, имел большой успех у маленьких зрителей, да и у их родителей тоже.

Однако и второй сценарий — уже полнометражный и звуковой— Шварц и Олейников писали поначалу без диалогов. Действие комментировалось закадровым текстом и музыкой Н. Стрельникова. И если в первом фильме действие происходило в городе, в школе, куда постоянно опаздывала героиня, то теперь были каникулы, виноградник Крыма, помощь совхозу, поимка вора и т. д.

Ими был написан еще один сценарий — «Леночка выбирает профессию». Однако серия была закрыта производством.

Одновременно Шварц и Олейников писали для кинорежиссера Э. Иогансона комедию «На отдыхе» (композитор И. Дзержинский, актеры Ю. Толубеев, В. Сладкопевцев, Е. Альтус, Т. Турецкая), в которой рассказывается о комических происшествиях на южном курорте.

И еще одна неосуществленная работа Шварца и Олейникова — сценарий цветной мультипликации «Красная Шапочка». В середине 30-х годов на Ленфильме образовалась студия цветного кино. Для нее-то и писали этот сценарий. В студийной многотиражке «Кадр» отмечалось, что, хотя сценарий и «писан талантливо, но сдан чрезвычайно сырым и недоработанным». Однако, судя по сохранившемуся в Госфильмофонде тексту, его, по-моему, и сейчас еще не поздно перенести на пленку.

Олейников, вероятно, не счел себя драматургом и отступился от замысла, а Шварц переделал сценарий во всемирно известную нынче пьесу, где многое использовано оттуда.

Даниил Хармс писал Олейникову:

Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,

Порой печалит слух иль вовсе не смешит,

Он даже злит порой, и мало в нем искусства,

И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.

Постой! Вернись назад! Куда холодной думой

Летишь, забыв закон видений встречных толп?

Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?

Рассказывают, что как и у Хлебникова, у Олейникова было пристрастие к математике. «Он никогда специально не учился высшей математике,— вспоминают И. Бахтерев и А. Разумовский,— но годами занимался ею глубоко и серьезно. Он подготовил к печати результаты своих математических исследований в области простых чисел. Эта работа вызвала живейший интерес специалистов, должна была появиться отдельной книгой»^¹. Но не появилась, не успела.

Наиболее точную характеристику, на мой взгляд, дал своему другу-недругу Евгений Шварц, который к середине 30-х годов разошелся с Олейниковым: «Обстановка среди тесной группы писателей тех лет, собравшихся вокруг Маршака и Житкова, все усложнялась. Становилось темно, как перед грозой. Где уж было в темноте разобраться, что мелочь, а что и в самом деле крупно.

И, думаю, главным виновником этого был мой друг и злейший враг и хулитель Николай Макарович Олейников. Это был человек демонический. Он был умен, силен, а главное — страстен. Со страстью любил он дело, друзей, женщин и — по роковой сущности страсти — так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил. И обвинял в своей трезвости дело, друга, женщину. Мало сказать обвинял: безжалостно и непристойно глумился над ними. И в состоянии трезвости находился он много дольше, чем в состоянии любви и восторга. И был поэтому могучим разрушителем... Был он необыкновенно одарен. Гениален, если говорить смело... (но) был он в тот период своей жизни особенно зол: огромное его дарование не находило применения. Нет, не то: не находило выражения...»^¹

А вот один из последних дней Олейникова, вспоминаемый Шварцем (да простит меня читатель за большую цитату, но кто скажет об Олейникове лучше, чем человек ему близкий?): «Начиная с весны (1937 года — Е. Б.) разразилась гроза и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии. И никто не убегал и не прятался. Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать «враг народа» пришибает без разбора, любого,— и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя головы. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях: в шпионаже, в диверсиях, в терроре, во вредительстве. И исчезали без следа, а за ними высылали жен и детей, целые семьи... (В эти дни Шварц с женой) ...встретили Олейникова. Он только что вернулся с юга. Был Николай Макарович озабочен, не слишком приветлив, но согласился тем не менее поехать с нами на дачу в Разлив, где мы тогда жили... В пути Олейников оживился, но больше, кажется, по привычке, какая-то мысль преследовала его... Лето, ясный день, жаркий не по-ленинградски,— все уводило к первым донбасским дням нашего знакомства, к тому недолгому времени, когда мы и в самом деле были друзьями. Уводило, но не могло увести. Слишком много встало между нами, слишком изменились мы оба... Были мы с Николаем Макаровичем до крайности разными людьми. Вечером проводил я его на станцию. И тут он начал: «Вот что я хотел тебе сказать». Потом запнулся. И вдруг

сообщил общеизвестную историю... И я почувствовал с безнадежной ясностью, что Николай Макарович хотел поговорить о чем-то другом, да язык не повернулся. О чем? О том, что уверен в своей гибели и, как все, не может двинуться с места, ждет? О том, что делать? О семье? О том, как вести себя там? Никогда не узнать. Подошел поезд, и мы расстались навсегда. Увидел я в последний раз в окне вагона человека, так много значившего в моей жизни, столько мне давшего и столько отравившего. Через два-три дня узнал я, что Николай Макарович арестован. К этому времени воцарилась во всей стране чума. Как еще назвать бедствие, поразившее нас».

И конечно же первым призвали к ответу Евгения Шварца, его близкого друга — поначалу на Правлении Союза писателей, а после — ив определенных органах. Но ничего порочащего Олейникова от него не услышали. «Я стоял... испытывая отвращение и ужас, но чувствуя, что не могу выступить против Олейникова, хоть умри...»^¹ Это правда, а не последующая придумка 1956 года. Мне рассказывал Евгений Рысс, как в декабре 1941 года он собирал Шварцев в эвакуацию из блокадного Ленинграда и как не имея возможности взять с собой весь архив (они улетали самолетом и могли захватить лишь 20 кг груза), Евгений Львович показал ему копию характеристики Олейникова, которую с него затребовали в органах,— ни одного порочащего слова там не было.

Евгений Биневич