Онуте

СИРУТЕНЕ

РАНЫ 14 ИЮНЯ 1941 ГОДА

С приходом весны в своем маленьком огороде посадили картошку, овощи. Вскоре узнали, что составляются списки для дальнейшей ссылки. Все забеспокоились, не ведая, в каком направлении повезут.

Меня навестила учительница Иза. Она коротко сказала: "Если бы я знала, куда вас сошлют, искала бы пути, как оставить". Я коротко ответила, что от своих соотечественников не отстану. Итак, в конце июня мы опять были готовы двинуться в неведомую дорогу.

Учительница Иза со всей своей семьей проводила нас, дала на дорогу молока, десять яиц, немножко хлеба. Ехали мы на лошадях, поездом, пока в конце июня не добрались до Бийска. Дорога была изнурительная, приходилось. ночевать даже под открытым небом. В Бийске нас поместили в школе. Там мы жили около двух недель. Приятно было встретиться со старыми знакомыми, поскольку в Бийск были переселены литовцы со всех уголков Литвы.

Из Бийска опять тяжёлая дорога до реки Лены. Там на берегу я встретила профессора Вилкайтиса. Он варил на костре жмыховую кашу для своей семьи. Поздоровались, вспомнили Дотнувскую сельскохозяйственную Академию, ректором которой он был. Профессор грустно сказал: "Многим молодым людям я дал путевку в жизнь, а теперь вот такая ужасная судьба ждёт меня и моих детей". Потом спросил, сколько лет моему сыночку. Малыш бойко ответил: "Мне уже три года". Похвалив сына за -вежливый ответ, профессор вздохнул: "Бедный ребёнок, и он уже считается политическим преступником". Потом вытер слезы и снова обратился к сыночку: "Угостил бы тебя конфеткой, но её у меня нет". Вынул из кармана кусочек хлеба, намазал жмыховой каши и подал ребёнку. Тот, нагнув головку, поблагодарил. Профессор тихо сказал: "Кушай на здоровье, невинное дитя". Распрощались мы, пожелав друг другу благополучного возвращения" на Родину.

Увы, нашим пожеланиям не суждено было исполниться, так как на родину вернулась я одна...

На берегу Лены пришлось ждать баржи, в которые должны были продолжить свой путь. Людей съехалось много: литовцы, евреи, финны, эстонцев и латышей -не было. Сидя с сыночком на берегу постирала его одежду. Вдруг ко мне подходят женщина из Лаздийяй, за нею мужчина около 35 лет. Она обратилась ко мне: "Онуте, этого человека постигло несчастье: по дороге он похоронил жену и маленькую дочку. Не знает, где потерял свои вещи. Знаю, что у тебя есть запас хлеба для ребёнка, не могла бы ты дать хоть ломтик этому несчастному человеку?" Я молча вынула хлеб из мешочка, отломила кусок и подала мужчине. Он встал на колени и, протянув на ладони протез с золотыми зубами, сказал: "Прошу принять за Ваше доброе сердце". Я ответила: "Не возьму, кладите обратно в карман, ведь мы все одинаково несчастны. Мне достаточно Вашей благодарности". Когда мужчина ушёл, сыночек заплакал: "Что теперь мы будем есть, если ты отдала хлеб этому незнакомому человеку?". Я показала ребёнку мешочек с хлебом и уверила, что пока я жива хлебушка будет вдоволь. Потом отрезала ломтик, он поел и заснул. Я подумала: хлеб дороже золота, когда человеку приходится голодать.

На берегу реки люди проветривали одежду, проверяли продукты. Я радовалась, что у меня есть запас сухарей и проверила содержимое мешка, а заплесневелые кусочки выбросила. Вдруг я заметила, что в нашей толпе одна женщина держит в руках два раскрытых зонтика. Оставив спящего ребёнка, поспешила к ней: "Вижу у Вас два зонтика. Не могли бы подарить мне тот дырявый? Моё единственное платье совсем изношено. Из этого зонтика я смастерила бы себе юбку". Женщина посмотрела на меня, грустно улыбнулась и подарила мне зонтик, да ещё и старую блузочку. Я была счастлива, что нашла замену своей изношенной одежде.

Когда баржи причалили к берегу началась посадка. Вдруг с берега послышались женские вопли: "Папочка, наш папочка умер". Стража заторопила их на посадку, а их отец, уснувший вечным сном, один-одинёшенький остался на берегу. Таких печальных событий нам пришлось пережить немало.

Плывя по Лене, мы стали получать паёк. Если кто хотел тёплой воды (кипятка), тот рано утром занимал очередь — позже не получишь. Я присоединилась к семье

Каратаене из Лаздийяй. Пока дети спали, мы стояли в очереди. Потом принесённые бидончики накрывали тряпкой, чтобы вода не остыла.

Когда просыпались дети, все вместе завтракали. Обед, как и у всех "преступников" был скудный, но мы и тому были рады. В многодетных семьях всегда можно было услышать упрёки: то мама одному слишком много дала, другому слишком мало и т.д. Дети сами мастерили весы из камушек, веревок, палочек, чтоб всем досталась поровну. Это помогала выяснить недоразумения.

Наша двухъярусная баржа была набита людьми. Сколько таких барж было, не помню. Наряду с людьми, везли соль и строительные материалы. Уже в пути услышали, что два человека ночью умерли. Их тела "приняла" река Лена. Наконец, начали людей высаживать на берег. Небольшую группу оставили в Якутске, Булуне, побольше — в Тит-Ары, Трофимовске, Мостахе и самую большую группу — на Быков Мысу. Некоторые счастливчики попали в порт Тикси. Это были счастливцы, так как условия там были сносные, хлеб ели досыта.

В Быков приплыли ночью. Нас поселили на баржу, стоящую на берегу. Это было 15 августа 1942 г. Поели, легли отдыхать. Вдруг поднялась буря, снег, дождь, волны заливали баржу. Мы проснулись. Все промокшие выходили с узлами на берег искать хоть какое-нибудь местечко, чтобы спрятать детей от завывающей бури. Одних прятали под бочки, других — под доски, третьи бежали в коридоры бараков. Сыночек, вцепившись мне в платье, кричал: "Мамочка, мамочка, только не оставляй меня". Я нашла еще не занятую бочку, спрятала под неё ребёнка и успокаивала, чтобы он не боялся. Проходящего мимо мужчину, попросила, чтобы принёс мне хоть парочку небольших досок. Он сразу принес доски. Мы опрокинули бочку, положили доски, постелили мешок. Я уложила малыша, сама села рядом. На мою голову мужчина водрузил откуда-то найденную дверь. Я была очень благодарна этому незнакомому земляку, ведь он спас нас с сыном от проливного дождя. Малыш долго не засыпал, и я как могла успокаивала его.

Вместе с нами привезли соль. Прибежавший начальник торопил мужчин, чтобы быстрее разгружали соль. Соль разгружали не только ссыльные, но и местные жители. Утром дождь кончился. Узнали, что нас привезли в Бы-

ков. Вокруг была тундра. Никто нас здесь не ждал. Среди нас были люди разного возраста и профессий, в основном учителя. Не зная, куда поместить сразу такую толпу людей, мужчины быстро из бревен и досок сколотили навес. Другие поселились в маленьком помещении школы, третьи — в отремонтированной стоящей на берегу барже. Погода всё ухудшалась, поэтому надо было позаботиться о жилье для зимовки. Жильё строили сами ссыльные. Вбитые в землю брёвна были каркасом постройки. К брёвнам-стойкам прибивались доски, которые снаружи обкладывались дёрном. Внутри помещения, сбоку и в конце, были двухъярусные нары, две печки, наподобие буржуек для варки пищи. Число окон было разным, от трёх до шести. Вместо стекла в рамы с наружной стороны вставлялся лед. Таких построек было всего десять и называли их юртами. Каждая имела свой номер (первый, второй, третий), или помечалась фамилией старосты. Семьи, что покрепче и побогаче, соорудили себе более устроенные юрты. В них было довольно просторно, т.к. жили по 4 семьи. Финны поселились отдельно. Евреи жили вместе с литовцами. Так образовалась деревня ссыльных.

В конце сентября все из своих укрытий переселились в юрты. Когда затопили печку, трудно было разглядеть друг друга от сырости и дыма. Но всё равно мы радовались, что имеем свой угол. На зиму получали — 1,5 м³ дров. Дрова делили пропорционально количеству членов семьи. Пять человек получаем 5 полей, одиночки — одно. Дрова раскладывали кучками. Печку топили только к обеду. Если захотел затопить вечером, насчет дров должен был позаботиться сам. Топливом запасались летом, собирая топляк на берегу Лены. Юрта освещалась "коптилками", которую каждая семья делала для себя отдельно. Никакой мебели в юртах не было. На нарах люди спали, тут же и ели. Мужчины мастерили полочки. Более умелые из них сколачивали столики. В юрте жили по 75 человек. Получали от начальства два деревянных ведра для помоек. Смотреть за чистотой было невозможно, ведь было много людей в грязных и мокрых лаптях. Вечером натопленные печки обкладывались лаптями, портянками, чтобы их хоть немного просушить. Беда и нужда застала нас с самого начала. Непрошенные телесные паразиты — вши "вселились" у всех, невзирая на то, был ли ты судья, учитель, врач или крестьянин. Ты должен был найти

способ их уничтожения. Молодые мужчины сделали деревянные лопатки и, вынеся одежду на улицу, смахивали ими вшей. Один еврей собирал их в коробку спичек и со второго яруса бросал на пол. Дети сердились, а он повторял: "Я не могу их убить". Взрослые бросали коробку в огонь.

Баня для ссыльных была отдельно, воды для мытья было мало. Наша одежда сильно прогревалась, поэтому быстро рвалось. Мыться шли в худой одежде.

Мы подружились с семьей Каратаене (общались как сестры). Она занимала нары поближе к печке, чтобы было детям теплее. У неё были двенадцатилетняя дочь и восьмилетний- сын. С другой стороны моими соседями была семья Матейки. Их дочери было всего 2-3 годика.

В Быкове работали бригадами: тащили брёвна, также кирпич, дёрн. На рыбалку направляли тех, кто покрепче. Позднее рыбаки объединились в артели. Для обработки пойманной рыбы — был основан "рыбзавод". Ещё был "рыбкооп", при нем магазин и швейная мастерская. Я была направлена в бригаду, где таскали брёвна. Но наша бригада скоро распалась, так как были слишком слабыми для такой работы. Позднее я почувствовала боль в ушах и обратилась к врачу. Из левого уха текла жидкость. Доктор посоветовал мне, уходя на работу обмотать ухо тряпкой. Лекарств никаких он мне не дал.

С усилением недомогания уха, я снова обратилась к врачу. Но сей раз получила справку — перевод на работу в помещении, т.е. в мастерской, где ремонтировали сети. На другой день я одела летнее пальтишко, детскую шапочку, лапти и пошла в сетную. Такое моё одеяние, наверно удивило собравшихся работниц.

Прочитав справку начальник подвёл меня к русской женщине. Он велел ей обучить меня ремонту сетей. Женщина громко закричала: "Проклятого фашиста учить не буду!" Я попятилась от неё, но на улицу не вышла. Начальник молча привёл в порядок мои документы. Потом спросил про семью, откуда приехала и подошел со мною к работницам: "Если Вы не хотите её учить, тогда я сам буду учить". Он терпеливо, не спеша обучил меня сетному делу. Я была рада, что тружусь в помещении.

Когда я работала, за моим сыночком присматривала двенадцатилетняя Натуте Каратаюте. Однажды соседка мне сказала, что мужчины приехавшие из Тикси меняют

продукты на одежду и золотые украшения. Стала думать: может и я смогу что-нибудь поменять для ребёнка на муку, крупу или жир. Вспомнила, что у меня есть авторучка с золотым пером и могу её выменять на продукты. Соседка сразу привела мужчину. Авторучка ему понравилась. Увидев ребёнка, он не жалея насыпал в мешочки муку, манную крупу, дал жиру. Я была очень тронута, что "сестра Ада" заботится не только о своих детях, но и о моём сыночке.

Вот и октябрь месяц пришел, предо мной стала проблема теплой одежды себе и сыну. Спросила у якуток на работе, есть ли у них поношенные, ненужные "фуфайки". За это я им обещала что-нибудь сшить.

Первые годы мы испытали большой голод, поскольку рыбалка была неудачная, заработки мизерные, продукты — только по карточкам: рабочий получал 600 г. хлеба, ребёнок — 300 г., крупы, масла, сахара, кажется, по 300 г. Семья из 6-7 членов была не в состоянии выкупить, продукты, часть их продавала тем, кто побогаче (в основном, евреям).

Начались болезни: понос, цинга, обморожения. Зарегистрироваться в амбулаторию должны были идти рано утром. Стояли на улице под дождём, снегом, завывающим ветром.

Вернувшись домой 12 октября, я очень удивилась, что сыночек не встретил меня. Когда я подошла к нарам, он заплакал и сказал, что болит горлышко. Я побежала обратно на работу сообщить начальнику, что заболел ребёнок. Просила отпустить с работы, чтобы могла отнести малыша к врачу. Начальник разрешил. Пришла домой, одела сыночка, завернула в одеяльце и на руках принесла в амбулаторию.

Людей было немного. Я попросила зарегистрировать больного ребёнка, объяснив, почему не могла прийти утром: малыш спал и я ушла на работу, не зная о его болезни. Регистраторша заявила, что регистрация больных только по утрам. Она не будет регистрировать ребёнка и врач его не примет. Я решила ждать. Когда все больные ушли, в приёмную вошёл сам доктор. Кинулась к нему с просьбой осмотреть больного ребёнка. Врач ответил, что рабочее время кончилось и больше больных не принимает. Я встала на колени и умоляла: "Доктор, будьте милосердны, осмотрите сыночка. Он жалуется на боль

в горлышке, я расплачусь с Вами как смогу, ведь он у меня единственный". Малыш тоже встал на колени и как молитву повторял: "Доктор, я болею, болею". Тогда врач рассердился: "Вы, наверное, хотите, чтобы я Вам дал бюллетень?". Я ответила, что мне ничего не нужно, кроме помощи больному сыну. "Ребёнок хорошо выглядит, скорее вставайте и уходите",— сердито бросил доктор. Мы стояли на коленях и умоляли его. Тогда он позвал санитарку, грубо взял нас за руки и вытолкнул из амбулатории. Мы оба стояли за дверьми и плакали. Подавленные мы возвращались домой, несколько раз останавливались отдохнуть. Поворачиваясь в сторону амбулатории я видела, стоящих доктора и санитарку, но они нас так и не окликнули. Сыночек зашептал: "Мамочка, этот доктор нехороший, нас выгнал, пойдем к другому, может тот будет лучше и даст лекарств". Я ответила, что другого доктора нет.

В юрту вернулись усталые, заплаканные. Соседи сразу догадались, что помощь ребёнку не оказана. Сыночек улёгся на нары, повторяя: "Мне очень плохо, я болею". Приближалась ночь. В шесть часов утра сыночек заметался в бреду и шепнул "мамочка". Это было его последнее слово. На меня уже смотрели остекленевшие глаза покойника. Люди собирались на работу, а я сидела рядом с навеки заснувшим сыночком. Сосед встал, грустно посмотрел на ребёнка и закрыл ему глазки.

Идя на работу, женщины зашли в амбулаторию и сказали доктору, что выброшенный вчера за дверь больной мальчик ночью умер. Врач удивился: "Не хочется верить, ведь он хорошо выглядел". В тот же день он пришёл в юрту и принёс мне листочек. В нём было написано, что причина смерти сына — коклюш. Потом пробормотал, что если я в таком состоянии не смогу работать, он даст бюллетень. Я ответила, что мне нужна была его помощь, а не бюллетень и что теперь от него ничего не нужно. Сосед принёс гробик, соседка постелила белую простынку, приготовила подушку, одежду, затем положили покойничка в гроб. Гроб поставили на мои нары. На Быкове опускали по три покойника в одну яму. В яме уже был один гроб, по бокам были вырублены ниши; моего сыночка положили в одну из них. На похороны собралась небольшая группа земляков, отпели несколько молитв. Все подавленные вернулись домой. С приходом весны, я

попросила одного земляка сделать крест и могильную плиту. Могилку украсила цветочками из измельченного кирпича. Могила сына мне заменяла костел и я часто посещала её. Вымененные мною продукты, сыночек так и не успел попробовать. Однажды заварив манной крупы, я увидела, что соседка варит своей дочке кашу из картофельной кожуры и заплесневелого жмыха. Я отдала все продукты соседке. Подумала: "Если выменяла продукты для ребёнка — пусть ребёнок их и съест. Ведь он голодный, маленький мученик".

Неожиданная смерть сына увеличила мои страдания. Я вышла на работу, спустя пару дней. Начальник сочувствовал мне. Стала неразговорчивая, замкнулась в себе. Только одна пожилая женщина якутка поддержала меня в эти трудные дни. Даже обедать не шла домой. Якутка это заметила и принесла в мешочке несколько кусочков рыбы. "Поделила пополам, хочу чтобы, ты вместе со мною поела",— сказала она. Я горько расплакалась, но кушать не стала. Уходя с работы домой, она положила рыбу мне в сумочку повторяя: "Съешь дома, совсем ослабнешь, еще неизвестно, что тебя ждёт". Целую неделю эта добрая женщина ежедневно приносила мне по паре кусочков рыбы. Как я уже упоминала, в первые месяцы наступил голод, болезни. В нашей третьей юрте один за другим умерли четверо детей — все они дети учителей: Ричардас Лялька (8 месяцев), Гражинуте Рапкаускайте (4 годика), Ниоле Микульските (6 месяцев), мой Ионукас (3 годика 4 месяца). Смерть сыночка сильно на меня подействовала. Я знала один только путь: с работы — на кладбище и возвращение в юрту.

С наступлением холодов все стали заботиться о зимней одежде. Рыбаки получили возможность купить "фуфайки". Они были сшиты из тоненького материала, внутри вместо ваты — оленья щетина. Позднее за деньги можно было купить валенки. Работая в сетной, я брала из мусора верёвки и приносила их домой. Женщины, развязывали узлы, раскручивали верёвки на нитки и вязали кофточки. После красили древесной корой, получался бежевый цвет.

"Сестра Ада" где-то достала куски зеленоватой и белой грубоватой ткани. При свете коптилки иголками сшили. Потом Ада принесла несколько химических карандашей и чернила. Посоветовала покрасить платье. Я послушалась совету. Когда одела тело выкрасилось вместе с платьем в

ядовитый цвет. До сих пор помню, как долго отмывала от себя эту краску.

Ада работала уборщицей в конторе. По субботам я с её детьми ходила помогать скрести полы. Окончив работу, мы грели воду и все тщательно умывались.

Как я уже упоминала, люди с трудом перенесли тяжелый голод, особенно страдали большие семьи. Рыбаки пытались хоть небольшую рыбку принести домой. Сторож, заметив это, доносил начальству. В то время директором был Симикин. Ночью в нашу юрту произвела обыск комиссия из трёх человек. Если под нарами находили рыбу, ссылали людей в тюрьму на остров Столбы. Жители нашей юрты Вайтулёнис и Ч. Ракштис из тюрьмы не вернулись. Зимой их этапом отправили в Тикси, но будучи совсем ослабшими они замёрзли на берегу Лены. С приходом весны, их тела смыли волны. Во время пурги погиб бухгалтер еврей Свирский. Во время голода все члены семьи хлеб делили поровну. Хлеб покупали сами родители. Поручить покупку детям было невозможно — они обгрызали буханки, не донеся до дому.

Тяжело было смотреть, когда работающая на стройке Павилёнене попросила в магазине разрешения купить хлеб без очереди. Она была очень голодна. Люди ответили, что они все спешат с хлебом домой к голодным детям. Наконец, подошла её очередь и купив буханку хлеба она поторопилась к детям. Но не дошла: люди нашли её лежащую на дороге мёртвой.. Она держала хлеб на груди, крепко сжав руками. Осталось двое сирот. Дети Ады постоянно голодали. Когда она приносила хлеб, несмотря на просьбу не съедать весь хлеб сразу, дети сразу уплетали всё кусочек за кусочком.

На обед часто варили похлёбку из отрубей, но без хлеба не было сытно. Свою долю хлеба мать уносила на работу. Однажды, вернувшись вечером с работы, мать нашла плачущих детей. Они были голодными. Мать сказала, что у неё нет ни кусочка хлеба. В это время восьмилетний сын увидел, как у тёти Альбины из рук вывалилась кастрюля с супом из мучных клёцок. Он вскрикнул: "Мамочка, у тёти Альбины суп с клёцками на угли вылился!". Мать поспешно собрала эти клецки, вымыла, потом налила воды в кастрюлю, натёрла ещё кусочек заплесневелого жмыха, и кое-как сварила на угольках. Вот так поужинав все улеглись спать.

Не все родители могли отправить своих детей в школу, т.к. не было во что их одеть. К тому же многие из них были сильно ослабшими. В тёмной юрте и им нашлась работа. Матери приносили в юрты остатки сетей, а 7—10-летние дети все это расплетали, потом закручивали нити в колобки и по весу получали зарплату.

Было бы терпимо, если бы ссылка проходила на одном поселении. Но, поскольку мы были спецпереселенцами, нам часто приходилось менять поселения. А если ты потерял семью и остался один-одинешенек, то был обязан первым отправляться туда, куда пошлют.

После смерти сына, я сразу была определена ехать на реку Яну, позже в Арангастах, только из-за болезни уха на сей раз была освобождена от поездки.

В 1943 году начальник сетной отправил меня, Алдуте Милакшите и ещё четырёх евреек в Мостах чинить сети. Работали быстро, т.к. хотели побыстрее вернуться обратно. За свой труд получали хлеб и были этим довольны.

Не знаю, с какой целью приехала из Быкова нарта. Она привезла девочкам письмо. Поскольку работа шла к концу, девочки попросили начальника отпустить уехать домой на этой нарте. Начальник согласился. Через три дня мы с Алдутей одни закончили оставшуюся работу. Начальник заявил, что за нами никто не приедет, что хлебных карточек у него для нас нет, и что зарплату получим на своем рыбзаводе. Тогда мы догадались, что увёзшая девочек нарта была нанята их родителями. Потом поинтересовались у начальника сколько километров от Мостаха до Быков Мыса. Он сказал: "Около 60 км. Валяйте пешком. К 7 часам утра я принесу Вам немножко хлеба, несколько кусочков сахара и дам по палке".

Дорога длинная, а у нас ни денег, ни продуктов, ни подходящей обуви. У Алдуте валенки тяжёлые, с толстою подшитою подошвой. Когда утром начальник пришёл с обещанным пайком проводить нас, наша хозяйка всплеснула руками: "Если пурга их застанет, как они дойдут до дома, ведь дорога длинная..." Начальник посмотрел на' валенки Алдуте и покачал головой. Мы всё равно решились идти пешком. Поблагодарили свою хозяйку и отправились в путь. Начальник вручил по запасной верёвке и посоветовал идти не спеша, продукты экономить. Ещё

добавил: "На полпути увидите избушку — туда не ходите. Если сядете отдохнуть — заснёте. К обеду придёте в Быков". Потом, обернувшись, крикнул: "Не потеряйте палок! Держитесь левого берега реки!"

Так мы начали свой длинный путь. Конечно, сначала перекрестились, т.к. обе были верующими. Мне — 31, Алдуте было 18 лет. Я пошла впереди, Алдуте - сзади. Разговаривали мало. Обе были одеты в ватную одежду. У меня были торбаза из оленьего меха. На голове сшитый из двойного мешка колпак. Алдуте я окутала маминым платком. Она призналась, что полхлеба уже съела; я о еде не думала. Идём-идём, а избушки всё не видно. Алдуте начала жаловаться, что отказали ноги. Неожиданно началась пурга. Обернувшись, я увидела заметённую снегом Алдуте. Она только стонала. Я посоветовала ей съесть пару кусочков сахара для восстановления сил. Она призналась, что сахара уже тоже нет, что очень устала и хочет отдохнуть. Я подумала, а что же будет дальше? Пурга завывает, а мы вдвоём в тундре, да при такой погоде. Увидев проезжающие мимо нарты, замахали руками, умоляя взять нас до Быкова. Каюр коротко ответил: "Нет. Я тороплюсь домой. Пурга!". Спросив полегчало ли ей, рада была слышать положительный ответ. "Неужели Вы потащите меня как какого то козла?", — удивилась Алдуте. Ветер немного утих. Я увидела слева чернеющую точку и поняла, что это избушка. Значит, - мы в полпути. Чтобы Алдуте не заметила это пристанище, я натянула ей на лицо платок, положила в рот кусочек хлеба и сахара. Потом стала уговаривать, что избушку мы прошли, что она должна думать о доме, где её ждут сестры и родители — ведь она у них основная кормилица. Алдуте плакала, говорила, что дальше идти у неё больше нету сил. Поскольку я тяжело пережила утрату своего сыночка, моим единственным желанием было привести её живую к родителям. Ветер утих и я решила Алдуте везти "саночками". Посоветовав ей сесть положила Алдуте в рот сахар, хлеб, взяла верёвку, опоясала её и привязала к себе. Другого выхода не было и я молча тянула эти "живые сани". Вспомнила слова Христа из Евангелия: "Если любишь меня, бери свой крест и следуй за мною". Хоть мне и было тяжело, но я должна жертвовать собою ради ближнего. Очень тяжело было довести Алдуте до дому. Вошли в дом, вся семья проснулась. Её раздели, а она, повалив-

шись на нары, произнесла: "Если не она, я бы замерзла в этой бесконечной, заснеженной тундре". Было два часа ночи, оказывается, что мы шли очень долго. Я потихоньку плелась в свою юрту. Дверь была не заперта. Тихо вошла. Близких нет, никто не ждал, но на нары залезть не хватило сил. Разбудила Аду и она мне помогла привести себя в порядок. Попросила сообщить начальнику, что завтра не смогу выйти на работу, так как очень болели опухшие в коленях ноги. Когда немножко пришла в себя, я опять пошла работать на прежнее место, но всё время мечтала приобрести швейную машину и трудиться в швейной мастерской. Однажды рассказала о своей мечте якутке, которая после смерти сыночка всячески меня поддерживала. Подумав, она сказала: "Успокойся, всё будет хорошо".

Потихоньку текли эти серые дни, похожие один на другой. Продуктовые карточки выдавали в конторе. Очень больно было слышать слова женщины выдающей карточки: "Отойдите от стола, вы воняете". Мы отходили молча. Работники конторы посещали нашу юрту, когда хотели выменять продукты на золотые украшения или на одежду, которая каким-то чудом ещё сохранилась. Тогда жители юрты им не воняли. В нашей юрте нашлись юные таланты, одна из них написала стихи про эти горькие дни:

Родина дорогая

Не стонешь ли ты,

Что в северных льдах

Кладут кости сыны?

Слышишь ли стоны

Последней надежды,

Чтобы можно бы было

Умереть на земле отчизны?

Тяжело было на душе, когда, придя с работы, мы видели в коридоре гроб, или слышали молитву отпевания умирающему больному. Среди ссыльных не было ксендзов, а они. нам были очень нужны. Пятронеле Валайтене из Шакяй, Аделе Каратаене из Лаздияй знали много молитв и помогали близким отслужить панихиду по усопшему. В первые годы голода мы потеряли восемнадцать жителей нашей третьей юрты: четверых детей (фамилии их уже упоминала), трёх членов семьи Пакштаса (матери, дочери, сына) — остался один сын Валюс; двоих из семьи

Янкевичуса, двоих из семьи евреев Лиовов, бабушку Пакштене и молодого инженера (фамилии не помню). Ходус с матерью пропали без вести. Вайтулёнис и Чесловас Пакштас умерли зимою на берегу реки Лены (при перегоне их в тюрьму). Замерзших Вайтулёниса и Пакштаса, якуты положили в обледеневший снег, чтобы проезжие люди узнали о их трагической смерти. С приходом весны волны реки Лена унесли их тела в неизвестность.

В тюрьму также попали Лялька, Пяткявичус, из женщин — Юра Папечките Несе Фидлерите.

С приходом весны 1944 года составлялись списки, отправляемых в Арангастах на обработку рыбы. Первыми в список попали одинокие люди. Уезжать из Быкова не хотелось, но наших просьб и жалоб никто не слушал. Если были какие-нибудь причины, то должны были объяснить их самому директору. Попала и я в список. Пошла объяснить, что у меня нет подходящей одежды. Директор выслушал меня и дал записку на имя начальника Аран-гастаха. Хотя я внутренне чувствовала обман, но записку взяла.

На берегу собралось много народу. Надзиратели вызывая людей по списку, пихали людей в баржу. Бежать было некуда. Поймают — будешь наказан.

Приехавших в Арангастах поселили в палатках. Люди сгруппировались по возрасту, семьями. Учительница Кудиркене, пять членов семьи Каркалас, инвалидка Дексне-не с шестилетним сыном и я попали в одну маленькую палатку. На этот раз все приехали со своими пожитками, так как были предупреждены о возможной зимовке. Я сразу пошла к директору и отдала записку от Быковского начальника. Тот, улыбнувшись сказал: "Спецодеждой должен был. позаботиться директор Быковского рыбзавода, а дополнительным пайком сможешь пользоваться, чистя и разделывая рыбу. Можете поесть кишки и жиру". Стало не по себе, но меня успокоил обосновавшийся там литовец бухгалтер. Он принёс мне брезентовый пиджак, ватные тесноватые его сыну штаны, одел, опоясал верёвкой и пожелал удачи. Я поблагодарила его и вернулась в свою палатку. Увидев меня, соседи по палатке заулыбались, что меня так директор нарядил. Когда я всё рассказала, они печально вздохнули, что их всех ждет здесь та же участь. Утром на работу нас звал пронзительный колокол. Работа была разная: носили рыбу из ледника на

площадку для разделывания, чистили, солили, солёную рыбу клали в бочки и т.д. Хорошо, что заранее позаботились обувью с деревянными подошвами. В первый день я попала в ледник сортировать рыбу. Весь день ледяную рыбу вдвоём торопливо клали на носилки. Работали без рукавиц, их у нас и не было. Обедали в своих палатках: пили тёплую воду, закусывали хлебом — и опять на работу. Хорошо, что дети подтапливали печку. Работы хватало мужчинам, женщинам и детям. Подростки раскладывали рыбу, женщины её разделывали, чистили, клали в бочки; мужчины на носилках грузили бочки на баржу. Рыбий жир растапливали девочки-подростки. Норму должны были выполнять все, иначе оставляли нас после работы. Если кто не выполнял норму — хлеба не получал. Жалко было смотреть на тех, которые приходили в палатку просить кусочек хлеба и теплой воды, чтобы восстановить силы для выполнения норм.

Люди и в летнее время работали в фуфайках. На работу шли в полусырой одежде: сухая засоленная одежда твердела и быстро рвалась.

На рабочей площадке находились большие бочки, называемые чанами. Молодые девочки выбрасывали из них солёную рыбу для мытья. Когда бочки наполовину пустели, в них появлялся тузлук (солёная жидкость). Недалеко от площадки была построена палатка с печкой. Работая без рукавиц, имели хоть какую-то возможность там отогревать задубевшие руки., Соль разъедала руки до ран. Они очень болели, но в разгаре работы боль забывалась.

В нашей палатке самая тяжёлая участь досталась инвалидке Декснене. 7-летний сын Ромас был её кормильцем. Он тайком крал рыбу, приготовлял её, приносил из магазина хлеб. На берегу Лены собирал хворост. Даже ночью не имел возможности отдохнуть. Мать всё просила:

"Ромас мне холодно, накрой". Бедный ребёнок, плача, закутывал мать жалкими рваными тряпками. Однажды начальник принес кучу мешков для ремонта. Женщина заплакала, что огрубевшими руками не сможет держать иголку. Начальник пригрозил: "Не работаешь — хлеба не получишь". Пришлось вместе с сыном пришивать заплаты к мешкам. Из этих мешков семья Каркалай сшила себе большие мешки и на ночь залезали в них. Но всё равно дрожали от холода. Жалко было по ночам слышать голоса детей: «Папочка, мамочка, мне холодно, согрей меня».

Я вставала пораньше, топила печку, стоны затихали и я радовалась, что хоть малой любовью ближнего облегчаю страдания невинных детей. Днём дети собирали и высушивали хворост. Приближалась осень, дни становились всё холоднее. Начальники требовали работать побыстрее. Рыба мёрзлая, руки огрубевшие в ссадинах и ранах. А норму всё равно надо было выполнять.

В нашей дырявой палатке было холодно. Однажды рассерженный начальник развалил палатку, в которую ходили греть руки. Крича, он торопил нас работать, так как фронт ждёт рыбы. Из нашей толпы выступили вперед юноша и девушка: "Возьмите и нас на этот фронт, хоть еду получим и изредка будем греться, а тут мы голодаем, мёрзнем и без рукавиц ранеными руками работаем",— сказали они. В обеденный перерыв пришёл кагебешник и увёл этих молодых людей. Мы заволновались, думали, что их посадят в тюрьму. Через пару часов они оба вернулись к своей работе. Оказывается, КГБ-шник сделал им замечание. Благодаря этим молодым людям, на следующий день все получили рабочие рукавицы. Мы с нетерпением ждали окончания "солёных работ", так как клонило к осени: пошли дожди, крепчал ветер, по утрам ударяли заморозки. Якуты потребовали у начальника прекращения работ по засолке рыбы.

Наконец пришёл долгожданный день. Все рвались обратно в Быков, но начальник сообщил, что часть людей должна остаться для рыбалки в Арангастахе. Мы с беспокойством ждали, когда будут названы фамилии возвращающихся на Быков Мыс. Услыхав свою фамилию, я почувствовала облегчение и печаль. Жалко было остающихся людей, ведь знала, какая каторга их ждёт. Они ещё долго будут жить в палатках, терпеть холод, тяжелой пешней рубить проруби, протершимися до ран голыми руками вытаскивать рыбу из сетей.

Итак, мы попрощались и сели в баржу. Якуты вслед за нами тащили какие-то тряпки, доски, длинные палки, даже несколько бочек. Мы не понимали, для чего всё это. Потом они принесли горючую жидкость и тщательно её накрыли. Люди с берега им ещё подбросили верёвок. Хотя было холодно, голодно мы радовались, когда отчалили от берега и поплыли домой. Нашу баржу, кажется, тащил катер. Холод крепчал, попавшая на баржу вода леденела. На горизонте показался Быков, но причалить к берегу не

могли, так как перед нами было скованная льдом пространство. Еврейки заплакали, запаса продуктов у них не было. У меня была пара килограммов крупы, которую одна женщина из Арангастаха просила передать своим родственникам. Эту крупу я отдала плачущим девочкам. Вечером якуты взяли длинные палки, обернули их тряпками, обмакнули в горючую жидкость и зажгли, потом забравшись на бочки, замахали горящими факелами. Помощи сразу не дождались. Так мы подряд две ночи посылали сигналы. Наконец-то утром мы увидели, к барже приближающееся черное пятно. Это были две лодки, которые, разламывая лёд ломами, подплыли к нам. Якуты кричали, хлопали в ладони. Только теперь стало нам понятно, для чего нужно было все это: старое тряпьё, палки, бочки... Приплывшая лодка первыми забрала девочек и женщин. Плывя обратно, расчищала барже скованную льдом дорогу. Узнав о нашем приезде, на берегу собрались близкие, знакомые, помогли скорее высадиться.

Уже на следующий день мы должны, были доложить начальству о прибытии из Арангастаха. В сетной сменился начальник и часть работниц. Несмотря на то, что старые работницы просили принять меня обратно, новый начальник отказал.

Я попросила знакомую якутку продать мне швейную машину. Она пообещала. Я стала думать о деньгах, надеясь на помощь родственников из Литвы.

Итак, мне было приказано снова работать на стройке. Обмотав свое больное ухо, я стала опять носить кирпичи, таскать с берега доски.

Постепенно втягивались в такой образ жизни. Решили устроить концерт. Им руководил зубной врач Гайлуте Катилене.

На сцене стояли три девушки, одетые в национальную одежду, Альгис Сташянис растрогал всех исполнив песню "Лиетува Бранги" (Родная Литва). Спели несколько народных песен. Концерт всем понравился.

Когда наступали рождественский или новогодний праздники, в нашей юрте Е. Матейкене готовила праздничную программу с детьми. Помню, как её трёхлетняя дочка выразительно читала стихи П. Вайчайтиса "Ира шалис кур упес тяка" ("Страна среди текущих рек)... Заканчивая стихотворение, как я помню, развела ручками, кивнула зрителям и тихонько произнесла: "Страна эта — Литва,

но я недолго в ней жила". Эти слова всех нас растрогали до слез.

Юрта нам была и вместо костёла, поскольку мы тут же молились. Хотя все были в нужде, но жили между собою дружно, помогали друг другу, как могли.

Со временем в юртах появились трещины, сквозь которые продувал ветер. Стало холоднее, просторнее, так как много людей вымерло. Оставшиеся в живых переселялись туда, где потеплее. Первый ребёнок родился в нашей юрте в январе 1945 года у семьи вдовцов. Много нужды и холода пережили родители младенца, а каково было ребёнку в юрте продуваемой со всех сторон и говорить нечего.

После войны разрешили переписку с родственниками, знакомыми. Нам помогали по мере возможности. Речные караваны приплывали один-два раза в год, поэтому долгожданные весточки или посылки получали редко. Первыми переписываться и получать посылки стали евреи. Они были очень сплочёнными и посылки делили по очереди.

В 1945 году, благодаря близким, я накопила денег и купила ручную швейную машину. Это было для меня целое состояние. Я снова начала мечтать о работе в швейной мастерской. Попасть туда мне помогла портниха Климашаускене. За это я ей многим обязана. Сначала от непривычки сильно уставала, но потом втянулась в ритм работы. Большим дефицитом были иголки. Если иголка ломалась или загибалась — новую не получали. Покупав ли их у евреев, за одну иголку, платили по 3—5 руб.

1946 год для меня был неудачный. Опять составлялись списки на рыбалку в Тит Ары. Благодаря "сестре Аде", на сей раз я в них не была включена. Тогда директором был Суханов. Пошла к нему просить, чтобы оставил меня на Быкове, так как болею и жаль оставить могилку сыночка. Он сказал: "Если бы Вам сегодня сказали, что можете ехать на Родину и тогда будет жалко оставить могилу сына?" Я ответила, что Родину нельзя сравнивать с каким-то рыболовным пунктом. Он помолчав, дал своё согласие. Так удалось вывернуться. В Тит Ары собралась Ада. Жаль было расставаться с Алой, ведь с самого начала ссылки подружились с её семьёю. Когда проводили её и вернулись в юрту, другая семья сразу пригласила меня жить вместе с ними. У них была маленькая девочка, родивша-

яся по пути в Сибирь. Я им не отказала, но потом пожалела. Вскоре я стала недомогать, почувствовала большую слабость, меня мучил кровавый понос. В амбулатории работал новый врач Искаков, татарин по национальности. Я обратилась к нему за помощью. Он посоветовал прийти и выпить стакан раствора марганцовки. Уходя на работу, ежедневно заходила в амбулаторию выпить эти лекарства. Здоровье с каждым днём ухудшалось, уже не могла ходить без палки. Наконец, врач написал записку начальнику швейной, чтобы тот мне разрешил отдохнуть дома. Ослабла так, что и с помощью палки не могла добраться до амбулатории. Семья, с которою я жила, тоже испугалась моей болезни, а у них была маленькая дочка. Будучи крепкими и здоровыми, они переселились в другую юрту. Так поступили ради своего ребёнка и я на них не обиделась. Другие жители юрту покинули ещё раньше. Так я осталась в юрте одна. Уже была весна. В окне виднелось кладбище. По вечерам я думала, что не дождусь утра. Вставала с трудом, выходила на улицу, но возвращалась уже на четвереньках. Ела только хлебные корки и сознательно ждала смерти.

Шёл третий день тяжёлой болезни. Я лежала и о будущем не думала. Вечером услышала голос за дверьми: "Живёт ли здесь кто?" В просунувшейся голове женщины, я узнала старушку финку. Уходя на работу часто видела её: как та пилила с подругой дрова. Она поделилась своими бедами, рассказала про смерть подруги. Я рассказала о своих неудачах. Старушка сказала, что сегодня поселилась в другом конце юрты. Я обрадовалась. Она грустно молвила: "Вижу, что ты тяжело больна и не знаю, как помочь, ведь я бедна и стара, мне уже 70 лет". Помолчав, я ответила: "Отдаю вам свою хлебную карточку, а мне дайте несколько хлебных корок. Я их только сосу, а вы тяжело работаете и вам вашей карточки маловато. Если Бог прислал Вас мне, то осмелюсь попросить о помощи: принесите мне полведра воды и охапку щепок или хвороста, чтобы можно было подогреть воду". Она обещала исполнить мою просьбу. Еще обещала спросить у евреек, есть ли у них рис, сахарин, чай. Может быть, в посылках присылают эти продукты.

Свои двери я не запирала. Уходя на работу, финка принесла мне полведра воды и охапку щепок. Я поблагодарила её, помылась. Эта женщина вселила в меня силу и

бодрость. Я встала, вскипятила воду в жестяной банке и выпила её, закусывая хлебными корками. Было очень вкусно, ведь уже три дня не пила теплой воды. Удивилась, когда соседка вечером принесла мне пару стаканов риса и сахарина. Хлебных сухарей обещала принести завтра. Рис посоветовала долго разжевать. Итак, эта простая женщина стала моим врачом и душевным опекуном. Я уже не чувствовала себя одинокой. Неделю спустя, меня навестила портниха Юркинене и сообщила, что мою швейную машину хотят передать новой портнихе. Работающие там литовки посоветовали мне хоть на несколько дней побывать на работе, посидеть у машины. Мою норму они поделят между собою и выполнят.

Потерять работу под крышею я боялась, но идти туда одна была не в силах. Рассказала об этом старушке. Утром с её помощью пришла в швейную мастерскую. Работницы шили не только свою, но и мою норму, а я, согнувшись, сидела у машины, ожидая окончания работы. Все три дня для меня были мучительными. Наконец, решила обратиться к врачу, надеясь получить бюллетень, Врач очень удивился, что я ещё жива. Я коротко рассказала ему, как провела эти тяжелые дни, почему пришла на работу. Врач оказался не такой грубый, как тот — на чьей совести была смерть моего сыночка. Он с женою осмотрел меня: "Поскольку ещё не выздоровела, положим в больницу, для восстановления сил". В больнице я окрепла, после этого ещё еженедельно ходила в амбулаторию проверять здоровье. Затем снова вышла на работу, поскольку опять хотели отобрать у меня швейную, машину. Позднее врач выдал мне справку, в которой указывалось, что тяжёлую работу выполнять не могу. Она не раз меня выручала. Работая в швейной, я имела возможность сшить себе телогрейку. Это была моя выходная одежда. В те времена мы изредка получали талоны на американские материалы.

Большие семьи, несмотря на большую нужду, талоны на материал не продавали, так как нужно было прикрыть голое тело. Продавали только часть продуктовых карточек. С большой болью на сердце лишались части масла или сахара. Видя это, дети даже плакали. Хлеба никто не продавал.

После войны сразу стали уезжать русские, видимо они здесь скрывались от службы в армии. Тогда большинство

литовцев переселились в их бараки. Там было теплее, чем в разваливающихся юртах.

Незабываемы эти долгие полярные дни, горящие днём и ночью "коптилки". А когда несколько суток подряд стонет и завывает пурга, в юрте даже становилось жутко. Люди, почувствовав утихающий ветер, бегали за хлебом, запасались льдом и снегом.

В 1946 году нас навестили К. Герулайтис и И. Булота из Литвы. Они везли на родину сирот. Люди показывали свои документы, обращались за советом в надежде, что им в чём-нибудь будет оказана помощь. Однако после отъезда гостей жизнь не улучшилась.

В 1947 году директор Суханов согласился отпустить в Якутск несколько семей и одиноких матерей, я договорилась ехать с Марите Гедрене и Эльзой Навицкене. Накопили немного денег, продуктов и собрались в дорогу.

Меня ждало тяжелое прощание с сыночком. В часы одиночества мучили переживания, грустные мысли не покидали меня.

Любимая Настуте Черняускайте подарила мне к отьезду обрамленную картинку с записью: "Спи спокойно дорогой сыночек оставив на чужбине младенческие дни".

Картинку я прикрепила к кресту. С болью в сердце прочитала у могилки свою последнюю молитву:

Любимый сыночек, хоть уезжаю,

Но мысленно буду часто тебя навещать.

Спасибо тебе за первое слово "мама",

Которое ты вымолвил в родном краю.

Оставляю слезы любви, боли и страданий,

Которые, как вечный огонь

Будут гореть на твоей могилке.

Беру с собой горсть земли с твоей могилы.

Перевод Ю.МАРЦИНКЕВИЧЕНЕ