В память о любимой Хае (Анне) Нико-
лаевне Бляхман (1925–2008 гг.)

Моя мама, удивительная, умная, замечательная женщина, выдержала все невзгоды жизни и ужасы лагерей, И — ПОБЕДИЛА! Хая (все называли ее Аня, Анечка) родилась в Ленин- граде 29 июня 1925 года. Она была единственной дочкой Николая Калмана и Доры Фильщинских.

Мама окончила 9 классов. Когда началась война, из Ленинграда не уехала, блокаду пережила. Ее мама Дора была домохозяйкой, умерла от голода в Ленинграде в 1942 году. Отец был на фронте, воевал и вернулся с войны живым, работал на заводе (умер в 1975 году). У мамы в 1943 году началась дистрофия 3-й степени. На полтора года ее увезли в Тавду — там она заболела туберкулезом, потом попала в Бугуруслан. Там ее разыскала тетя и вернула в Ленинград. Маме уже исполнилось 20 лет и она начала строить жизнь. Пошла на курсы, стала провизором, работала в аптеке.

В 1947 году на танцах в ДК имени Первой пятилетки она познакомилась с папой, Семеном Бляхманом, поженились. Он учился в торговом институте (умер в 1994 году), а в апреле 1948 года родилась я, меня назвали Дорой в честь бабушки. Из рассказов близких и мамы я знаю, что жили они очень бедно, но их дом был всегда открыт для друзей и родных.

У них часто собирались друзья: Люба и Илья Цивьян, Аркаша Каплан, Бума Сосина и ее муж, другие. Кушать особенно было нечего, но кто что принесет, тем и угощались. Мама рассказывала, что было всегда очень весело — пели, танцевали, рассказывали анекдоты, веселись. Однажды кто-то записал анекдоты в дневник (кто это был — мама потом узнала, но мне никогда не рассказывала). В 2003 году в Ленинградском отделении Мемориала мама давала интервью журналистке Алле Борисовне Макаровой и сказала, что дневник вел Юрка Штакенберг и на этом попался.

Мама работала в аптеке фасовщицей, она была на работе, когда к аптеке подъехал «черный ворон». Ее взяли «в чем стояла». Домой зайти не разрешили. Никто не знал, куда ее увезли. Оказалось, в Большой Дом, на Литейный, д. 4. Она не знала, за что. Это было в январе 1949 года. В доносе было написано, что собирались у нее, анекдоты рассказывали, восхваляли еврейскую нацию. За это арестовали маму и ее друзей. Много лет спустя, я расспрашивала маму о пережитом, о допросах и следователе. Мама рассказывала о том, как она сидела в одиночной камере, как следователь вызывал ее на допросы ночами, направлял яркую лампу ей в лицо и орал, что она совершила такое страшное преступление, что больше никогда не увидит дочку, что ее, «зачинщицу» всего, все бросили. Следователь говорил: «Поедешь, куда Макар телят не гонял!» Единственный шанс смягчить свою участь — это все рассказать. Он хотел создать «еврейскую группу», организацию из шести человек. Мама отвечала, что ей нечего рассказывать, что дочь она обязательно увидит, а вот он еще пожалеет обо всем… В ответ, он орал, однажды ударил и отправил в карцер. Она пережила настоящий ужас. Маму судило Особое Совещание — мы не знаем, кто конкретно. Адвокатом был прокурор Гаврилов, а следователем — Клочихин (нет уже в живых) — мама называла их гадами! Судья требовал наказать по максимуму, но доказать создание «еврейской группы» не смогли. Суд был 22 февраля 1949 года, в Большом доме, закрытый. Предъявили статью 58-10, часть вторая — это антисоветская агитация, и присудили 25 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях! Как нам повезло, что 26 мая 1947 года Президиум Верховного Совета СССР принял указ «Об отмене смертной казни». В мирное время ее заменили заключением в исправительно-трудовые лагеря сроком до 25 лет. Так ей заменили расстрел на 25 лет ИТЛ, и отправили в Особый лагерь в Норильск. Илья Цивьян попал в Хабаровский край, Аркадий Каплан в Магадан, куда остальных — не знаю.

Из интервью журналистке Алле Борисовне Макаровой я узнала о маме многое… Вот что рассказала мама: «Весной в начале мая повезли меня в ИТЛ (Исправительно-трудовой лагерь). Ехали через Свердловск, Новосибирск, Красноярск, куда везли, мы не знали. В дороге познакомилась с Марией Дроздовой, ее отправили в лагерь прямо из Германии, из Берлина. В Злобино (это красноярский лагерь-пересылка) нас продержали все лето. Там мы познакомились с Валькой Бурьяновой. У нее была статья 58-14 (официально это контрреволюционный саботаж, а чаще отказ от работы или побег). Валька, детдомовка из Ленинграда, была красивая и справедливая, хоть и бандитка. Она нас охраняла: «С Питера — это свои».

На папке с моим уголовным делом была красная полоса — это значит, что мне уготован самый тяжелый труд в лагере для государственных преступников. В особлаг Норильска нас отправили по Енисею последней баржей. В Дудинке уже по колено лежал снег. Пришли платформы с кирпичом на разгрузку.

Мы работали до изнеможения. Я думала, что эта ночь никогда не кончится. Пока живу — все помню кровавые слезы мои… Девчонки в лагере меня звали Аней. У каждой был номер, мой — Р-212. Мы нашивали его на штанах, шапках, на спинах телогреек. Так нас хотели превратить в скот бессловесный, бесфамильный, безымянный. Надзирательницы при «шмоне» грязными сапогами ходили по нашим вышивкам, по фотографиям из дома… Я по дочке очень скучала все время».

А мне тогда было всего девять месяцев. С большим трудом отцу удалось добиться, чтобы я осталась с ним и меня не забрали в детский дом. Когда мне было 2 года (1950 г.), папа женился, и я стала называть его жену мамой. Она была добрым человеком, я ее вспоминаю хорошо. Впоследствии я ее звала тетя Сима. Когда папа женился, у нее была восьмилетняя дочь Алла, а в мае 1951 года родился их общий сын Борис — мой брат по отцу. Мы жили на 16 линии Васильевского острова в большой коммунальной квартире (10 комнат). У нас была большая комната, как бы поделенная шкафом на две. Я не знала, что тетя Сима — не моя родная мать, мне никто ничего не рассказывал. Мамин папа (мой дед) и ее двоюродные сестры меня навещали, дарили мне подарки, но я никогда не задавалась вопросом, почему они только мои родственники, но не Бори и Аллы.

О том, что тетя Сима мне не мама, и что существует моя родная мама, я узнала только тогда, когда она вернулась из лагеря в мае 1955 года. Мне было уже 7 лет, и я помню, как это все было — как будто это было вчера… Рано утром к нам пришла бабушка Мина (мама отца) и сказала: «Сеня, одевай Дору, Аня вернулась!» Папа почему-то ссорился со своей мамой, а потом пришел в комнату и говорит мне: «Дорочка, вставай, давай одеваться, — взял меня на руки, — приехала твоя настоящая мама, и мы сейчас к ней поедем» Я вырвалась из рук отца, подбежала к маме Симе, обняла ее и стала кричать, что мне сто мам не надо, у меня уже есть мама! От криков проснулся братишка и начал плакать. Тетя Сима пошла его успокаивать, а отец с бабушкой меня одели, и мы поехали на трамвае на Садовую — мама остановилась у своей тети и двоюродных сестер. По дороге я плакала… И вот мы пришли. Дверь нам открыла мамина двоюродная сестра тетя Фаня — я ее знала. Они с тетей Верой приходили к отцу и ко мне — всегда приносили какие-то подарки. Она привела меня в комнату, а там сидела женщина с куклой в руках: «Доченька, иди сюда, посмотри куклу…»

Я стояла в дверях. Тетя Фаня взяла меня за руку и подвела к маме. Я к ней не пошла — мама заплакала и вышла из комнаты. Тетя Фаня тоже вышла. Я осталась одна, плакала и тут в углу комнаты увидела яркий большой мяч. Я взяла его, он упал. В комнату вошла мама и стала со мной играть в мяч, но тут я спохватилась, что не вижу папы и начала звать его, но он уже ушел. И вот все собрались около меня… Самое главное — пришел мой любимый дед — мамин отец. Дед посадил меня на руки, дал мне куклу и стал говорить, что это моя родная мама, что она уезжала работать, вернулась и больше никогда от меня не уедет… А я говорила, что у меня уже есть мама! Мне было страшновато от такой новости, но с дедом мне было хорошо, я его любила. Дед был замечательным человеком, красивым, добрым. С 1949 года у него болело сердце. Когда он вошел в квартиру и увидел маму, упал и потерял сознание. Его привели в чувство. Я этого не видела. Мне уже взрослой рассказала об этом Ира — мамина двоюродная сестра, ей тогда было 17 лет.

Постепенно я привыкла к новой маме и новой жизни. Помню, что первое время мы спали вместе с мамой, и у меня все время был страх, что она уедет. Она мне рассказала, что была в лагере «за анекдоты», что не виновна ни в чем. Я ей верила. Но с тех пор страх сопровождал и сопровождает меня всю жизнь. Помню, как я очень боялась того, что узнают обо мне как о дочери «врага народа». В конце первого класса помню, как на перемене мальчик орал о врагах народа. Я решила, что это обо мне… Я шла домой, дрожала и плакала… Я тогда не знала, что таких разговоров будет много, и что мне всегда будет больно. Потребовалось много усилий для преодоления моей неуверенности. Я выучилась, построила семью, стала специалистом.

Мама говорила, что у нее полностью снята судимость, поэтому я никогда нигде не указывала, не упоминала об этом ни в одной анкете. Я знала, что я имею право так делать, но всю жизнь боялась, что узнают об этом. Отец прислал маме в лагерь бумагу о разводе, который она очень тяжело переживала. Когда забрали маму, отец разменял квартиру. Нам досталась 9-метровая комнатка в коммунальной квартире, где жил дед. Когда вернулась, мама поменяла эту комнату на такую же 9-метровую (1956 г.), но в другой квартире. В этой коммунальной квартире мама прожила до 1986 года, и с бывшими соседями дружила до конца своих дней. Со мной на тему лагеря отец никогда не разговаривал.

После маминого возвращения папа с мамой пытались наладить отношения, но ничего из этого не получилось. Мама была мудрым человеком, и я ей очень благодарна за то, что она разрешала мне с папой общаться. Когда я подросла, я ездила к нему домой, у меня здесь было свое место за столом. Когда моим родителям приходилось встречаться (дни рождения, праздники, моя свадьба, рождение внучки), то они нормально общались. Я дружила с отцом до конца его дней (он умер в 1994 году в больнице у меня на руках).

Мама о лагере рассказывала редко и мало, хотя я ее расспрашивала. Когда выросла моя дочь, а ее внучка — мы обе интересовались ее прошлым, а по сути историей страны. Когда маму увозили в лагеря, она была больна — туберкулез, открытая форма. Лежала в лагере в больнице, ходила на поддувание, у нее легкие зарубцевались, но началась цинга. Впоследствии мама всегда очень нервничала, когда делали флюорографию ей или мне.

Шестое отделение Горного лагеря в Норильске. Это значит мама в числе многих рыла котлован в 40–50-градусный мороз, долбила землю. О подробностях я узнала совсем недавно из маминого интервью журналистке Алле Борисовне Макаровой: «Зимой я и в тундре работала, на строительстве водовода от реки. Все время нас посылали или на котлованы, или на железную дорогу — чистить снег, или на разгрузку. Бригадир нашей бригады Нинка Подпольная, украинка, ведьма была, мы с ней ссорились. Украинок в лагере было много: Галка Мороз, Мария Аношко — обе из Киева. Я дружила с Верой Локтионовой из Орла, балериной. У нее был срок 10 лет. Она работала в другой бригаде, не в моей. Когда разгромили забастовку, нас стали выводить в тундру. На одном столе моего дела не оказалось — мы по очереди подходили к столу и называли себя. Грязные, мокрые — нас пожарные поливали водой из шлангов под большим давлением. И меня отправили в общую группу, отобрали примерно 900 человек. Мы девять месяцев пробыли в каком-то бывшем мужском лагере около ТЭЦ. Туда на разгрузку часто привозили по железной дороге то картошку, то мясные консервы — мы ожили немного после голодовки. Наворуем картошки, сварим в мундире на всю бригаду, да еще принесем банки большие с тушенкой и сгущенкой. Конвой был — наш, золотой! Понимал, что никакие мы не преступницы, чистые, честные девочки. А как пели! В своем театре ставили «Калиновую рощу».

Когда приехала в Норильск комиссия для пересмотра дел, я не хотела идти туда: ведь я ни в чем не виновата — зачем мне у них просить милости? Полагалось писать прошения о помиловании и снятии судимости. Меня чуть не за руку директор Дома культуры Наталья Кропивко туда отвела. И председатель комиссии, читая мое «дело», за голову взялся: «И за это посадили?! Восхваление еврейской нации и национализма — и 25 лет?» В лагере кого только не было! Две польки, Зося и Бася, работали в проектной конторе, а жили в одной кабинке с Мишне, ее знала Маша Дроздова. Была даже немка Мэри — как попала, не знаю, ее увезли году в 1953–1954. В лагере одно время давали нам тюленье мясо, оно жирное и сильно пахнет. Я умирала от цинги. Все помню… И голодовку, когда бастовали, и как нас разбивали водой из шлангов, а потом в лагерь около ТЭЦ перевели после забастовки».

Об этом прочла Алла Борисовна Макарова, работая в Красноярском краевом архиве УВД, в материалах допроса (после забастовки) Июлии Сафранович (ККГА, архивное дело номер СО-19859, том первый). Из показаний Сафранович: «28 мая утром, когда я проснулась, з/к Бляхман мне рассказала, что когда я спала, в нашем бараке зачитывалось обращение мужчин к заключенным женщинам, чтобы никто не выходил на работу. Кроме этого, она говорила, что из зоны кирпичного завода через рупор заключенные мужчины пятого лаготделения призывали женщин не выходить на работу, вызывать московскую комиссию. Несмотря на это, я оделась и с нею вышла к вахте для следования на работу. Около стационара больницы лаготделения, где были собраны бригады з/к утреннего развода, я услышала спереди крики, чтобы никто не шел на работу. Многие поворачивали обратно и уходили с развода в глубь зоны. Я и Бляхман повернули и не пошли на работу тоже…»

И еще из ее же показаний: «5-го или 6-го июня 1953 года я шла вместе с Акатьевой, Бляхман и еще одной заключенной по зоне лагеря. Около 25-го барака увидела, что внутри строящегося барака напротив находятся заключенные. Мы из любопытства все четверо зашли внутрь барака, и я увидела, что там проходило совещание. Там были Зеленская, мы четверо, Петрощук и другие, которых сейчас не помню. Выступала Зеленская. По рукам ходила записка от мужчин пятого лаготделения, вернее, обращение на клочке белой бумаги, написанное карандашом, на русском языке. Хлеб из пятого лаготделения везли в шестое, записка найдена в хлебе. Бляхман — моя бригадница. До конца на совещании я не была, и все четверо мы ушли…»

Мама рассказывала, какие в лагере были люди — врачи, профессора, артисты. Она была в отряде с латышками и говорила, что это были особые люди, держались всегда вместе, к себе особенно никого не подпускали, а маму они любили, слушали и защищали. Мама рассказывала, что дружба в лагере складывалась очень сложно. С мамой многие считались и стремились с ней подружиться, но она дружила только с Клавой. Она была с Украины. В августе 1955 года мы с мамой ездили к ней в гости. К сожалению, я ничего не знаю о ней, как сложилась ее судьба. Мне было бы интересно что-то о ней узнать. Вот фотографии нашей поездки на Украину.

Я уверена, что маму многие в лагере уважали, ценили и вспоминали добрым словом! Мама говорила, что среди осужденных было очень много одаренных людей. Она очень любила танцевать и принимала самое активное участие в художественной самодеятельности. Рассказывала, как они ухитрялись шить наряды для выступлений. Письма домой мама передавали через вольных. А какие посылала рисунки! Мама отправила сестрам для меня открытки и поздравления, которые я бережно храню до сих пор.

Мамины отец и двоюродные сестры Фаня и Вера в Ленинграде ходили по знакомым людям и собирали для нее посылки. Давали, кто что мог: вещи, деньги, продукты. Старались отправить побольше чеснока, теплых вещей, лекарства; и незнакомые люди тоже не отказывали. Все они в то время очень рисковали, так как их тоже могли посадить, но их это никогда не останавливало. Посылки эти были очень важны, мама их получала, но никогда сама себе ничего не брала, только после общего решения совета ей доставалось то, что было в данный момент жизненно необходимо. Родители Аркадия Каплана много раз ездили в Москву и ходили по всем инстанциям, пытались доказать невиновность всей их группы.

Маму освободили самой первой из всех в мае 1955 года. В апреле 1955 года отец мамы получил из Верховного Суда сообщение о том, что «определением Судебной Коллегии по уголовным делам Верховного Суда от 9 марта 1955 года — приговор Ленинградского Городского Суда от 21–22 февраля 1949 года в отношении Бляхман Хаи Николаевны изменен: действия со ст. 58-10 ч. 2 УК переквалифицированы на ст. 59-7 УК РСФСР и определено по этой статье два года лишения свободы без поражения в правах. На основании ст. 1 и 6 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года «Об амнистии» Бляхман Х.Н. подлежит освобождению от наказания со снятием судимости». А в апреле 1960 года из Верховного Суда СССР была получена справка: «Дана в том, что определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 12 марта 1960 года приговор Ленинградского городского суда от 22 февраля 1949 года, определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 19 марта 1949 года и определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 9 марта 1955 года в отношении БЛЯХМАН Хаи Николаевны, 1925 года рождения, осужденной по ст. 59-7 УК РСФСР, отменены и дело в уголовном порядке производством прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления».
По данным уголовного дела, Бляхман Х.Н., до ареста работала фасовщицей в аптеке № 69 гор. Ленинграда.
За председателя Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР /И. Якименко/
подпись

Маме было уже тридцать лет. Ей разрешили жить в Ленинграде, но не прописывали и не брали на работу, хотя она уехала из лагеря без поражения в правах. Это указывалось и в справке о снятии судимости. Шовинизм этот продолжался несколько лет. Мама вернулась в апреле 1955 года, а в сентябре я пошла в первый класс. Я помню первую учительницу — Любовь Александровну — невысокая, с очень добрым лицом, она прихрамывала на одну ногу. Иногда я слышала, как мальчишки называли учительницу «хромоножка», и мне всегда становилось страшно, что она услышит и как же я радовалась, что ее не оказывалось рядом. У нее были очень красивые длинные светлые волосы, которые она красиво всегда укладывала, а так как у меня были длинные волосы, то я просила маму сделать мне такую же прическу, но мама работала за городом и уходила рано утром, поэтому она меня причесывала и заплетала косы на ночь.

Утром я уходила в школу под присмотром соседей. Мы жили в коммунальной квартире (с 1956–1986 гг., я — до 1973 г.) из 4-х комнат на Садовой улице (Покровке), в которой жило 14 человек (6 детей с разницей в возрасте от 2 до 5 лет). У нас была 9-метровая комната, узкая, как спичечный коробок, самая маленькая, но у нас часто собирались соседи, особенно дети. У нас был телевизор КВН с линзой. Его купил отец. Мы с мамой жили бедно и трудно, но дружно, и дружили с соседями до конца маминой жизни, с некоторыми я продолжаю эту дружбу и по сей день. Среди соседей были очень разные люди. Один из них, Владимир Иванович, работал в органах и при нем старались молчать на протяжении долгих лет, да и с его женой Ириной вначале мама старалась общаться поменьше. Очень быстро соседи поняли, что мама никакой не «враг народа», и стали дружить. С Ириной мама дружила до конца ее дней. У тети Иры была дочь Люда (старше меня на 3 года) и мама Евдокия Леонтьевна. Это была удивительная, очень мудрая русская женщина — она была главная в квартире, а какие пироги с капустой, с луком и яйцом она пекла. Они были самой обеспеченной семьей. Владимир Иванович был для Люды отчимом и их отношения очень трудно складывались (он умер у нее на руках в 2009 году). Будучи детьми, мы его боялись. Однажды днем я слышала разговор-спор на кухне о врагах народа, о евреях, о тех, кто сидел и что «просто так не сажают». Говорил Владимир Иванович с тетей Ирой, говорили громко, ссорились, а я случайно вышла из комнаты. От страха я остановилась на пороге кухни, и тут из комнаты вышла Евдокия Леонтьевна. Она прекратила спор, обняла меня и сказала, что она точно знает, что мама у меня замечательная и ни в чем не виновата. Мне было 9 лет. Евдокия Леонтьевна меня жалела. В соседней комнате жила семья из 4 человек (2 девочки младше меня), так дядя Коля вначале очень любил поговорить, когда выпьет, о евреях, какие они плохие, потом о врагах. В такие моменты я вся внутренне сжималась, старалась быть незаметной, а мама, напротив, очень быстро отвечала ему так, что он замолкал, а потом он вообще перестал поднимать эти темы. Я очень гордилась мамой и думала, какая она смелая. Впоследствии мы отмечали некоторые праздники всей квартирой очень весело с пирогами, а заводилами были тетя Ира с мамой.

В школе в младших классах я училась на 3 и 4. И всегда боялась, что узнают, что меня назовут дочерью «врага народа». И потому я всегда старалась быть незаметной. После лагеря работу в городе маме было найти нелегко. С трудом мама устроилась работать в пригороде — в обувном цехе в городке Саблино, ездила туда каждый день на электричке, и только в 1959 году она нашла работу в Ленинграде — работала сборщицей в цехе, где делали детские игрушки, в Апраксином Дворе вплоть до 1992 года.

С 1992 по 2005 год мама работала в кинотеатре «Баррикада» администратором (а был ей уже 80 год). И все годы, где бы она ни работала, у нее не было врагов, к ней всегда тянулись люди, она всегда старалась помочь, никогда не унывала, была всем нужна. Я не раз бывала свидетелем неожиданных встреч, когда люди, случайно знакомые с мамой, помнили ее и старались помочь, относились с большой любовью и уважением.

А как мама дружила! В школе мама училась в одном классе с Ильей Цивьяном. Они всегда дружили. На танцах Илья познакомился с Любочкой Крон — красавицей, умницей, веселой, замечательной девушкой, которая в итоге стала его женой и маминой подругой. В октябре 1948 года у них родился сын Толя. Илью посадили в январе 1949 года и дали также 25 лет. Он был в лагере в Хабаровском крае. Освободился в конце 1955 года. После освобождения мама с Любочкой всегда были вместе и в горе и в радости. Любочка умерла в августе 2006 года. Мы с Толей тоже дружили и дружим сегодня, хотя рядом с нами нет наших любимых мам.

К сожалению, Илья рано умер (в 1975 г.), а в то время о лагере старались молчать. Никаких документов Ильи не сохранилось, но по запросу в прокуратуру Толя с 2005 года признан пострадавшим от политических репрессий, а я с 1994 года. 23 февраля 2008 года мама умерла так, как хотела. Она говорила, что хотела умереть быстро и не мучаясь. У нее случился повторный инфаркт в приемном покое больницы у меня на руках. Мама до последних своих дней была очень жизнелюбивым, умным, порядочным человеком, всегда помнила добро,

Немного о себе

Итак. Из-за моего страха, моей неуверенности потребовалось много усилий, чтобы выучиться, построить семью, стать специалистом. После 8-го класса я пошла в техникум, училась хорошо, получала стипендию 19 руб. По распределению пришла в лабораторию на завод, где трудился отец, там проработала 5 лет. С папой мы дружили, он всегда активно участвовал в моей жизни.

Заочно закончила институт, стала химиком, пришла работать в научно-производственное объединение и более 38 лет проработала на одном месте. Прошла путь от старшего техника до главного специалиста-технолога. Путь был очень трудный, страх и неверие в себя мешали мне всегда. Я всю жизнь училась — из книг, от людей — специалистов высшего класса. В перестройку на нашем предприятии я осталась единственным специалистом-химиком, осуществила немало интересных и полезных проектов. Сейчас, когда я решила выйти на пенсию и ищут мне замену, выяснилось, что найти опытного специалиста не так-то и просто, такая квалификация и профессионализм стали в наши дни редкостью.

В 1973 году я вышла замуж. Мой муж тоже прожил не простую жизнь: в 13 он потерял мать, рос в интеллигентной семье, где много читали и ценили образование и знания. Эдик с детства любил читать и всегда собирал и коллекционировал книги. Когда я выходила за него замуж, большую часть его однокомнатной квартиры занимали книги, и на самом почетном месте размещались все тома Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. Хотя мой муж имеет техническую специальность (инженер-механик) — он романтик и лирик по натуре. У Эдика чудесный голос, так что заслушаешься романсами. Знает, любит и исполняет Есенина не только для души, но и на «бис» — для друзей и семьи. Эдуард энциклопедически образован и всю жизнь делился своими знаниями со мной и дочерью. Я многому у него научилась и за многое благодарна. Эдуард — хороший, сложный и интересный человек, замечательный отец, ему бы еще здоровья, так вообще было бы здорово. Так и живем вместе более 38 лет.

В 1977 году у нас родилась дочь Рита. Это было просто чудо. Мама очень любила внучку, бегом бежала после работы в ясли, садик, чтобы пораньше забрать ее домой. Когда внучка выросла, они с мамой очень дружили. Она ласково всегда звала бабушку «Анечка». Дочка у нас замечательный человек, она моя подружка. Мы постарались вырастить ее без страха, свободной и уверенной. Она всегда хорошо училась, закончила школу с золотой медалью, получила красный диплом в Университете, стала клиническим психологом. После учебы в 1999 году Рита уехала в Израиль, живет и работает в Иерусалиме. Моя мама, а ее Анечка неоднократно навещала ее на Земле Обетованной, всегда была желанным и самым любимым гостем дочери. В 2004 году Рита вышла замуж. Зять мне нравится, он очень достойный человек, директор школы. В 2008 году родилась моя старшая внучка. К сожалению, мама не успела увидеть свою правнучку, она умерла за 2 месяца до ее рождения. Рита назвала свою дочку в честь бабушки Хаи. Рита всегда мечтала прервать эту цепочку единственных дочерей (мама, я, Рита), и в 2010 году родила вторую дочку.

Я всю жизнь удивлялась и гордилась Мамой, которая была добра к людям, всегда была активной и сильной, ее не сломили лагерные мытарства. И еще: нам везло на хороших людей.

P.S. За прошедшее время у меня произошли потери и приобретения: 10 июня 2011 года умер мой друг Толя Цивьян. Оборвалась огромная нить, которая была продолжением жизни мамы и Любочки. Мы вместе хоронили наших матерей. Толя 55 лет был рядом, и в горе и в радости, никогда у нас не было ссор и выяснения отношении. Мы не всегда общались каждый день, кроме последних 2 лет, но мы знали, что в любой момент мы вместе. Настоящая дружба между мужчиной и женщиной бывает, и мне повезло, что у меня это было. И вот Толи нет, и пустота…

В феврале 2012 года у нас родился внук – и это счастье! У нас сложились очень теплые, дружеские отношения с семьей Риты, у нас замечательные внучки, которые знают о бабушке Ане, и это здорово!

Жизнь продолжается…