— Ну, о чем я хочу рассказать. Я хочу рассказать о своей печальной судьбе, и в то же время в какой-то мере интересной. Дело в том, что когда я была такая примерно как вы, мне было 16 лет, была война, я посещала в Архангельске, – я жила в Архангельске, интерклуб. Я была в активе этого клуба. Но естественно, там прибывали караваны судов, американцы, англичане, были танцы, показывали иностранные фильмы, я там впервые увидела «Пиноккио», очень интересный фильм, и много английских фильмов. И конечно, 17 лет, это такая пора, 16 лет, я влюбилась в американского юношу Бэла Рауграфта, кадета корабля «Томас Патрик», а он в меня. Ему было 20 лет, а мне 16. Лето стоял корабль на ремонте, потом отремонтировали его и он ушел в Америку. Я осталась беременная, с ребёнком, и в 17 лет я родила. А в 18 меня арестовали за связь с этим юношей. И вот начались мои скитания. Мне дали 6 лет лагерей и 3 года поражения в правах.

Я вам расскажу некоторые свои (воспоминания), я написала книжку, и некоторые фрагменты я вам прочту, чтобы вы яснее поняли.
«Четыре месяца, как я отрезана от внешнего мира, я четыре месяца сидела во внутренней тюрьме, в одиночке. Меня вызывали на допросы только ночами, не давали спать. То есть психически меня старались уничтожить и склонить, чтобы я призналась в шпионской деятельности. А я никакая не была шпионка, я была просто влюбленная девчонка, молодая, юная, которой нравился молодой человек».
— Извините, пожалуйста, а вы встречали потом этого человека?
— Нет, никакой переписки, нет.
— А вы не можете его найти?
— Но сейчас нет его, очевидно ведь, караваны судов шли в Баренцево море, и там, как только идет караван судов, обязательно делали налеты немцы, может быть он погиб. А потом, после этого еще была война во Вьетнаме, может быть он погиб во Вьетнаме.
— А вы не делали попытки разыскать?
— Нет, я разыскивала, много разыскивала. Обо мне писали в газетах.
«И вот 4 месяца уже, как я отрезана от внешнего мира, я выдержала испытания, не сломилась, вероятно, меня спас запас душевных сил. Оторванность от повседневной жизни вначале была очень тяжела. Тоска о дочурке сводила с ума. Представляете, разлучили с маленькой девочкой меня? Но я выдержала все. Я все еще нахожусь в камере. Бесцветные дни, похожие один на другой, безликая действительность томит душу. Суд открыл мне глаза на бывшую приятельницу, что она клеветала на меня. Подруга постаралась меня оклеветать, сказала, что я думала об Америке, хотела убежать в Америку.
Но теперь, выставка была моя, и в Архангельске вышла книга «Военная любовь». Это не моя книга, и здесь вот есть о многих девушках, которые посещали, а вот это я, вот такой я была молодой».
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста.
— По кругу, пожалуйста.
— А это ваша дочка?
— Да, я освободилась и ее взяла из детдома.
— В детдом попала девочка?
— Да, в детдом. Мама моя умерла от разрыва сердца, когда меня арестовали, и девочка попала в детский дом.
— «Теперь, когда следствие закончилось, слава богу, меня не вызывает мой мучитель. Я сплю, как все, ночами, от отбоя до подъема. Но наступил день, когда за мной пришли, завели в контору, вернули мне перстень, вещи, отобранные при аресте; завернула я все это в платок, и меня повели. Стоит «черный ворон». Вошла в эту страшную машину и повезли. Куда – не знаю. Когда остановилась машина, открыли дверь, я увидела огромный двор – двор городской тюрьмы. То есть из внутренней тюрьмы меня переведи в городскую тюрьму. Ввели в камеру, я остолбенела. Увидела нары с обеих сторон и многоликих женщин. -  Я-то там сидела одна, в тюрьме, а тут сразу я увидела очень много. – Некоторые стрижены наголо. Я насчитала 15 человек. Ко мне направилась одна из них, оказывается, она староста этой камеры. Она спросила — По какой статье? Я ответила, — 58-я. А вы? — Я воровка. Она сказала это с такой гордостью, можно было подумать, что она Герой Советского Союза. А я ужаснулась, куда я попала! Мне выделили место на нарах, а ночью кто-то пытался вырвать у меня из-под головы  платок с вещами, но я крепко его держала и не отдала.
Наступило утро, нас повели на оправку. Мы шли по коридору мимо камер. И вдруг мне захотелось в одну из камер заглянуть. Меня просто тянуло к волчку. Я открыла волчок и увидела Марфу, мою знакомую по свободе. Я окликнула ее, она подбежала к волчку, но нам не дала поговорить староста камеры, вот эта воровка».
— А что такое волчок?
— А волчок, это куда заглядывает надзиратель каждую минуту, чтобы ты не спала, не дремала и что-то не делала.
— Это такое смотровое окошко.
— Да, да.
— «Она толкнула меня и говорит,  – Ты что, фашистка, хочешь нас лишить прогулки? Когда мы вошли в туалет, она толкнула меня и говорит, — Фашистка в последнюю очередь. Я воскликнула, – Какая я тебе фашистка! И так двинула ее, что она полетела. Не знаю, чем бы все это кончилось, но дверь открылась и появилась надзирательница. — Что здесь за шум? Мгновенно все стихло, гробовое молчание. Когда пришли в камеру, часть женщин окружили старосту, они стали о чем-то говорить и изредка смотреть в мою сторону. Я поняла, что речь идет обо мне. И стало в душе молить бога, чтобы меня взяли из этой камеры куда-нибудь. Не знаю, чем все это кончится, но твердо знаю, что никому не позволю меня унизить.
Через несколько часов открылась дверь, надзиратель — они специально бросали политических в логово, где находились вот эти уголовники. Вдруг входит надзиратель, и вызывает мою фамилию. Я обрадовалась, моя молитва дошла до бога. Староста Ливанова не попала со мной на этап. Тут же нам велели собрать вещи и на выход. Вы представляете, вот таким образом я избежала над собой расправы. Потому что я посягнула на эту старосту, на эту главаря воровского мира».
И вот так начиналась мой жизнь среди различных людей, и конечно, после интерклуба, после того, когда я вращалась уже в высшем обществе, оказаться на самом дне было очень тяжело для 18 лет, сами понимаете.
Я отсидела 6 лет. Там, в лагере, я работала на разных работах, но работала очень плохо, потому что я чувствовала несправедливость о том, почему я должна работать, я невиновна, я ни в чем не виновна, почему я должна работать на каторжном труде? На лесоповале, это же тяжелый труд, на кирпичном заводе? Но когда узнали о моем таланте, я танцевала, пела, я во время войны выступала в госпитале перед ранеными бойцами в 12 лет. Все это узнали и на меня вызов в Салихард прислали и я уже работала последние годы в музыкально-драматическом театре в лагере вместе с вольными. Потом мы ездили по всем колониям, лагерям, и я выступала.
Ну, что еще вам сказать? Но самое интересное, когда сейчас вышла эта книги, я узнала такую вещь. Хотите я вам прочту? Это в газете Архангельска написали. Там тоже собрались люди также, и вот эта журналистка рассказывает, — «Шесть лет лагерей за год счастья»,-  это мои слова. «Заплатившая годами лагерей как за измену родине за самые светлые чувства, за надежды, которым не суждено было сбыться и преданность, они вызывают у большинства нас, сегодняшних, восхищение и грусть. Восхищение таким мужеством и жертвенностью, способны ли мы сегодня на подобное. Об этом говорили женщины Севмаша, пригласившие автора книги «Военная любовь по-английски» к себе на встречу, состоявшуюся в филиале профсоюзной библиотеки на Комсомольской (это в Архангельске). Поток вопросов не иссякал. Судьбы героинь волнуют и вызывают искренний интерес. Сложилась ли хоть одна из них счастливо, — все спрашивают (понимаете?). Помнят ли седовласые англичане о своих подругах? Помогают ли им? И знают ли вообще об их страшной судьбе? Я помню этот интерклуб на Республиканской, — сказала одна из женщин, сама бегала туда на танцы в молодые годы, и помню ходившие тогда разговоры о том, что тех, кто дружил с англичанами, якобы вывезли из Архангельска на барже и утопили в Белом море».
-  Если он разыскивал меня, то было известие такое, что всех, кто ходил в Инетрклуб и встречался с иностранцами, утопили в Белом море. Представляете? Но я, как видите, оказалась жива.
«Сколько лет прошло и до сих пор не знаю, правда ли», — спрашивает эта женщина. Сколько белых пятен, недоговорённостей и тайн в истории и судьбах героинь очерка. Вопросы рождаются по прочтении книги и на все из них нет ответа. Разные версии доводилось услышать Ольге Голубцовой в процессе работы над книгой. Многие из них только версии. Многие события тех лет еще предстоит узнать. Поэтому расследование не закончено. Одна из британских киностудий, заинтересовавшаяся этой темой, начинает съемки документально-художественного фильма по материалам книги Голубцовой о наших северных женщинах, умеющих так преданно любить. Сегодня в блокноте автора адреса и факты новых судеб, не менее драматические. Первыми познакомятся с ними читатели «Северного рабочего». А действительно ли женщины заслуживают внимания? — спросила одна из женщин. И такой звучал вопрос автору. И наверное, правомерный вопрос. О моральной чистоте этих женщин я сужу из ответа одной из героинь очерков Валентины Иевлевой. «Еще 6 лет лагерей я бы приняла с радостью и покорностью всего лишь за год такого счастья, счастья любви, которая приходит и озаряет сердце радостным светом. Даже в тех тяжелых условиях то, что я встретила любовь, интересную, согревало меня, конечно, и дало возможность выстоять».
Я и должна была выстоять, потому что у меня была маленькая девочка, оставалась в детском доме, пока меня не было. Я стремилась выйти, забрать ее. Когда я освободилась, я приехала в Архангельск, мне не разрешили жить в Архангельске, меня выставили за 101 километр. Мне пришлось с девочкой скитаться, а у меня никого не было родных. И мне пришлось ездить из одного города в другой. Нигде меня не прописывали. Там, где можно устроиться на работу, меня не прописывают, там, где можно прописаться, там нет никакой работы. Я так скиталась целый год. И потом отвезла девочку к тетке, я разыскала одну тетку, и сама поехала снова на Север, туда, где отбывала, работать в театре, чтобы прокормить себя, потому что я одета была в летнее, меня арестовали в сентябре в летнем пальто, в туфельках, и так я вышла на свободу, а тут зима. Пришлось очень еще, — вот самое страшное — это 101 километр, когда тебе не дают права жить там, где ты хочешь. Посылают туда, где очень трудно устроиться на работу, где очень много сосланных, таких, как ты и где надо приспособиться, чтобы выжить.
— А какие у вас будут вопросы? Вот есть такая книжечка, если вы хотите, кто хочет получить автограф. Это моя книжка, продается она дешево, 5 рублей всего стоит.
— Здесь вся ваша жизнь, да, в этой книжке?
— Здесь не вся, здесь лагерь, арест и после лагеря скитания. А сейчас я получаю очень много писем, когда мне пишут, хотят узнать, как сложилась моя жизнь. Недавно была выставка «Непричесанная жизнь» в Александрове о моей жизни. Я вам покажу фотографии, если вы хотите посмотреть, там вы увидите моего молодого человека.
— Которого американца?
— Да, американца. У меня его фотография осталась. А потом в газете была – вот это он и я.
— Тоже про вас статья?
— Да, это статья про меня. А это вот выставка «Скворечье Боронравов»(???), это снимало НТВ, показывали по НТВ выставку мою. Вот такая выставка, тут вся моя жизнь на 101 километре.
— А как вы устроились, работали в театре, а дальше?
— Девочки, миленькие, меня выслали за 101 километр, под Александров, в Струнино, работы я там не могла найти, я ездила в Москву, 35 лет проработала в Москве, ездила за 100 километров на работу. Я спала 4 часа в сутки и то только в электричке, 2 часа туда и 2 обратно. Работала на двух работах.
— А кем вы в Москве работали? А когда вы смогли в Москву переселиться?
— А в Москву у меня получилось так. В 53 году там с Севера, там сделал человек мне из Подлипок, Калининграда Московской области, он житель вот этого города, он сделал мне предложение выйти замуж. Я дала ему телеграмму, что я приезжаю к нему, он меня встречает на Ярославском вокзале с сестрой, ведет меня к своим родителям, знакомит меня, стол накрыт. Я только села — милиция: «Ваши документы». Оказывается, я дала телеграмму, а мою телеграмму уже зафиксировали, куда я поехала. И выслали милицию. Милиция — «Ваши документы». И в 24 часа меня выслали из Калининграда в это Струнино. Вот таким образом я оказалась в Струнино за 101 километр от Москвы. Вот такой был режим.
— А кем вы работали в Москве?
— Работала я на киносъемках, но меня все время старались урезать или только в массовых сценах. Хотя я стояла на учете в актерском отделе.
— И нормально зарабатывали?
– Я работала на 3 работах, ну разве в массовке можно нормально заработать? Я работала кондуктором, в Апаковском парке, трамвайном, был такой парк, на разных работах.
— А девочке дали образование? Вы смогли ее как следует?
— Одной нет, у меня шесть человек, вот эту старшую нет, вот младшую...
— А отчество какое у девочки?
— Константиновна я ей дала, отчества не было, конечно.
— Вы потом всё-таки замуж вышли?
— Да, а потом я еще третий, с эти мужем у меня ничего не получилось на 101 километре, и он стал мне мстить за то, что из-за меня ему приходится жить здесь. Напивался пьяным, избивал меня, мне пришлось покончить с ним и я осталась одна с пятью детьми.
— Это четверо от него было?
— Да. И вдруг, представляете, в меня влюбляется преподаватель университета Патриса Лумумба Павленко, на 9 лет меня моложе. Я выхожу замуж с пятью детьми, конечно, мать в обморок его упала. И меня не прописала в Москве, он москвич, мы снимали частную комнату, мы прожили 6 лет на Арбате.
— И еще родили несколько детей?
— Нет, одна, последняя девочка, она закончила институт в Москве. Она 67 года рождения. И он умирает, сосудистая сердечная недостаточность, умирает в 1973-ем году. В 1973-ем году я осталась с шестью уже детьми и возвращаюсь снова в Струнино. И снова борьба за жизнь. Вот там мальчик, это вот мой последний внук.
— А у вас одни дочки?
— Нет, четыре сына и две дочки.
— Это у вас правнук от старшей?
— У меня три, два правнука от старшей, они живут в Кривом Роге, и правнучке уже 12 лет.
— А маленький?
— А маленький это внучок, будет еще один.
— Он еще не родился?
— Нет. Один есть, а второй вот в июне будет. Мальчик будет опять. У меня семь внуков и три правнука.
— Мировая бабушка.
— Сколько вам сейчас лет?
— 79.
— Какая у вас тяжёлая жизнь была и вы хорошо умеете рассказать.
— А сейчас вы в Москве живете?
— Нет, я специально для встречи с вами приехала.
— Спасибо большое.
— А в лагерях вы что делали, какая у вас была работа?
— Сначала, первая моя работа, я в лесоповал попала, дали нам с напарницей пилить 6 кубометров дров, надо было напилить. Я пилить совершенно не умела и она. Мы целые сутки, пока работали, пилили одно маленькое деревцо, и когда мы, наконец, его спилили, мы стали его сбрасывать, а ветки зацепились и никуда. Нам, конечно, штрафной паек, нам ничего не выписывали за то, что мы...
— Вообще ничего?
— Совершенно. Вечером мы пришли, мы даже не имели права покушать, потому что мы не сдали норму. Ну и потом со мной не стал никто пилить, говорят — Ты не умеешь, — и никто со мной не пилит, вы понимаете. Я не понимала, как надо пилить. Говорят, не нажимай на пилу, а у меня ничего не получалось. У корня очень трудно пилить, и потом у меня, я никогда не пилила.
— Научились потом?
— Нет, так и не научилась. Тогда я, для того, чтобы кто-то из-за меня не страдал, я говорю, — Дайте мне лучковую пилу, я буду сама пилить. Но, естественно, я ничего не могла напилить. И потом вдруг у меня в голове появилась идея. Однажды иду, вижу штабель дров, и маркировка. Приняты эти дрова. А маркировка вот так крест. А некоторые оказались немаркированные. У меня сразу родилось — вытащить их и перенести в другое место. Значит потом, бригадир когда подходит, у меня несколько. Я говорю, — Вот я смогла, напилила. У меня приняли. Ну, хотя бы стала паек получать, 300 грамм вечером получала. И так у меня, наверно, дней 10 проходило. Это называется туфта. И однажды прораб шел и увидел мою эту самодеятельность. Наблюдал за мной, потом идет к прорабу, то есть к бригадиру и говорит, — Вы кого мне привели в лес? Марш ее, чтоб ее в лесу никогда не было. Я думаю – слава тебе господи, я этого только и хотела. Вот таким образом я лишилась возможности ходить на лесоповал. А ходить на лесоповал это ужасно. Надо идти по снегу, собаками окруженными, снег проваливается, а выходим еще темно, шесть часов совершенно темно, и вечером возвращаемся уже темно. И потом я работала дневальной, а потом я, когда не получала паек, я голодала и у меня истощение стало. Меня посадили в карцер за отказ от работы, 10 суток, и я объявила голодовку, меня на носилках унесли в больницу. А когда вышла из больницы, мне написали «легкий труд», а легкий труд — это кирпичный завод. Вот на кирпичном заводе там делали кирпичи, а мы друг дружке передавали, расставляли их, сушили. Легкий труд, эти те, кто получал при комиссовке: вот если вы очень плохо чувствуете, раз в три месяца комиссуют, санчасть, если вы плохо чувствуете, вам дают как раз легкий труд. Легкий труд – это кирпичный завод. Если вы считаете, что это легкий труд...
— Ну, сам факт того, что легкий труд….
— Нет, это дают, знаете, категорию, — первая категория, это работают сильные, они работают в лесу. Вторая категория работы — в лесу. Третья категория — это легкий труд. Четвертая категория – это уже работают в зоне, поломойками, дневальными, в обслуге.
—А дневальные, это кто?
—Дневальные это уже люди блатные.
— Это же просто.
— По-всякому бывало. Ну, в каком смысле — блатная — это легкая работа, которую по знакомству дают. Ведь у нас тоже одно время, в застойное время, очень много было по блату, давали работу. Вот также, поэтому я так и высказалась. ну еще у кого какие вопросы будут?
— Дневальный, это как понять?
— А что такое дневальный — это все уходят на работу, ты обязана, во-первых, до работы еще, они позавтракают, принести вот такую кадку деревянную, кофейный такой напиток, но эрзац. Не кофейный, конечно он, а подобие. Это как в концлагерях в Германии, так и у нас.
— Это, наверное, цикорий.
— Да. И они по кружечке все пили, уходили, я должна была принести дров, затопить печку, вымыть пол в секции до окончания работы. Когда они приходили, чтобы в секции было тепло. Вот это и называлось быть дневальным. Если б не было тепла, разве можно выжить на Севере?
—У кого еще какие вопросы?
— А про детей расскажите, нельзя было детей с собой брать?
— Нет, у меня был маленький ребенок.
— Нет, ну в вашем случае очень маленький, а если повзрослей?
— Вы знаете что, во-первых, мой ребенок оставался с мамой, а потом мама умерла от разрыва сердца и девочку сдали в детский дом.
— Там не было людей с детьми, которые сидели?
— Вот у меня приятельница, балерина Верочка Шевчук, она родила там. Там был барак, это специальный лагерь в Архангельске был, и в этом лагере находились дети, и мамки ходили, кормили их. До трех лет.
— То есть они не работали?
— Они работали и кормили, а работали они —этот барак детский находился в промзоне, там шили эти мамочки телогрейки, рукавицы, брюки ватные, стеганные, а дети находились там (в детском бараке), и они через 3 часа ходили на кормежку, кормили
— Что еще?
— Спасибо.
— А можно книжку купить?
— Да, пожалуйста. И я дам автограф.
— Спасибо вам большое, спасибо огромное.
— Деточки, теперь возьмите каждый по книжечке, это от нашего общества вам подарок.