Дерзну предположить, что из всех современников я дольше всех знал Федора Иосифовича, и в том числе знал его в бытовой, семейной обстановке, видел его взлеты и падения и вновь взлеты. Наблюдал в служебных условиях и после работы, как теперь говорят, «без галстука».

Впервые я увидел этого замечательного человека в 1934 году. Отец мой был аспирантом в Академии наук и поселился с семьей в доме аспирантуры на Малой Бронной, 18. Над невзрачной входной дверью дома был растянут красный плакат с крупной надписью «Кадры решают все» – изречение нашего «отца и учителя». В доме аспирантуры я, ученик второго класса, сразу оказался в научном мире. Приятелями моими стали сверстники – Радкевич, Сирин и другие дети будущих известных геологов. Кто-то из ребят однажды сказал, что на четвертом этаже один дядька-фокусник быстро делает разные картинки. Я нашел этого дядьку и с порога темной каморки стал подглядывать, что и как там делается. Он стоял спиной к двери, наклонившись около красного светильника, и что-то делал. Услышав мое сопение, повернулся, приветливо спросил: «Хочешь посмотреть? Заходи». Я долго наблюдал, как на чистом квадрате бумаги появлялись разные картинки – фотографии. Это я видел первый раз в жизни и еще много раз ходил смотрел. И всегда ощущал доброжелательность. Я привязался к этому человеку и уже не терял дружбы с ним до его последних дней. Его звали Федором Иосифовичем.

В 1938 году мы переехали в дом Академии наук. Наше родное Советское правительство и лично великий вождь неустанно проявляли заботу о науке. Был построен девятиэтажный «сталинский» дом с колоннадой по периметру девятого этажа. Рядом – такой же дом для сотрудников ЦК ВКП(б). Напротив – дом известных людей, в котором жили: Лев Кассиль, Давид Ойстрах, Нейгауз, Чкалов, Беляков, Байдуков, артист Охлопков, герои гражданской войны и другие знаменитости. В честь командира экипажа самолета, совершившего первый в мире перелет из нашей страны в Америку через Северный полюс, В.П.Чкалова наша улица названа его именем. Эта улица – отрезок Садового кольца. Три новых дома были построены в элитном районе – тихое Садовое кольцо, по которому изредка проезжали единичные машины, рядом метро «Курская». Внимание к науке этим не завершалось. Появилась новая категория людей – враги народа. Они нашлись и в нашем доме, и в немалом количестве. По двору поползли разговоры: «Взяли Вологдина» (геолог, член корреспондент Академии наук), потом: «Взяли Гажало» (профессор физики из МГУ), потом еще, еще и еще. Дом притих. Нас поселили в двух комнатах трехкомнатной квартиры. Третья комната площадью около двенадцати квадратных метров еще пустовала. Но вскоре появился сосед, которым был известный мне Федор Иосифович. Он оказался доброжелательным, покладистым, и наша семья быстро сдружилась с ним. Как-то отмечали вместе день рождения его и моего отца, которые родились в одном месяце, но в разные годы. Мать вышила крестиком две украинские рубашки и подарила именинникам. Я частенько покупал Федору Иосифовичу папиросы «Казбек». Однажды к Федору Иосифовичу пришла девушка с голубыми глазами и русыми косами. Бросилась в глаза белизна кожи и легкий румянец на щеках. Прямо русская красавица. Она вела себя просто и быстро познакомилась со всеми членами нашей семьи. Потом она появлялась еще не раз, внося оживление в нашу жизнь. Все мы были рады ее приходам. Выяснилось, что это невеста Федора Иосифовича. Вскоре они поженились. Для жениха это был в определенной мере рискованный шаг – Ирина Николаевна была дочерью «врага народа». Она рассказывала о трагической судьбе своей семьи. Отец ее был начальником главка в Наркомате путей сообщения. Он был руководителем проекта разработки нового обтекаемого скоростного паровоза (Наркомом путей сообщения был в то время Л.М. Каганович, именем которого был назван Московский метрополитен). Ирина Николаевна рассказывала, что однажды ночью к ним пришли сотрудники ежовского НКВД и провели в квартире многочасовой тщательный обыск. Потом велели отцу одеваться. Мать начала собирать его вещи. Ей сказали, чтобы и она собиралась. Часа в четыре утра их вывели, а детей: Ирину и младшего брата Николая - вежливо вытолкали на лестничную площадку. Квартиру закрыли и опечатали. Отца с матерью увезли, дети остались у дверей. Коля пошел к старушке тете Паше, которая раньше вела у них хозяйство и была практически членом семьи. Иру все так потрясло, что стало ясно: жизнь закончилась. Она пошла топиться на набережную Москва-реки. Кругом было пустынно, но вдали у ограды прохаживался милиционер. Ира ждала, когда он отвернется. Милиционер что-то заподозрил. Ире пришлось уйти и поселиться в комнатушке тети Паши. Оказалось, что Ира видела отца во время обыска в последний раз. Его осудили без права переписки, вскоре он был расстрелян. Мать отправили в Казахстан на вольное поселение под надзор. Здесь она прожила около пятнадцати лет, не видя своих детей.

Ира закончила институт, получила диплом инженера-геолога. Вновь созданная семья оказалась маленьким коллективом геологов, что было полезным для деятельности Федора Иосифовича. Это была дружная, деятельная семья. Вскоре появился сын Александр, потом другие дети. Стало тесновато. В комнате не оставалось свободного места. В квартире было оживленно, слышались крики, смех. Затем привезли мать Федора Иосифовича Евгению Соломоновну – маленькую сухонькую старушку с сильно ослабленными памятью и здоровьем. Она с трудом ходила, чаще лежала, за ней требовался уход. В комнате ее поместить было негде, кровать поставили на кухне, где аркой отделялось небольшое пространство для домработницы. Евгения Соломоновна была на редкость добрым, благожелательным человеком. У меня до сих пор о ней самые лучшие воспоминания. Я думаю, что доброта Федора Иосифовича передалась ему от матери. Квартира заполнилась до предела. В нашей семье, кроме родителей, трое детей и у Вольфсонов – пять членов семьи. Но тесноты не замечали. Соседские дети курсировали по всей квартире, двери ни у кого не запирались.

В этой обстановке я с удивлением наблюдал высочайший уровень трудолюбия Федора Иосифовича. Такого мне не приходилось видеть. Было трудно представить, как ему удается столь неутомимо и упорно работать в таких бытовых условиях. Приходя домой с работы и поужинав, Федор Иосифович садился за стол, заваленный книгами, рукописями и работал допоздна. На следующий день - такой же режим. Он отвлекался только на короткое время, заходя к нам. У нас была черная «тарелка» – радио, он слушал последние известия. После известий уходил работать. Даже в праздники работал, что меня поражало, вызывало восхищение и уважение. В праздничные дни выход на демонстрацию был обязательным. При остановке колонны демонстрантов пели песни, танцевали. Я видел на фотографиях, как танцуют смеющиеся геологи Е.А.Радкевич, Ф.И.Вольфсон, С.Д.Попов и др. Придя после демонстрации и пообедав, нарядный Федор Иосифович заходил к нам, слушал радио, после чего шел к себе и… опять работал. По обычной для него схеме – до сна. И так каждый день, каждый месяц, каждый год.

Хочется рассказать еще немного об Ирине Николаевне. Она была большая умница, человек редкой эрудиции. Она знала так много из разных областей человеческой деятельности. Меня это восхищало. Разговор с ней был всегда интересным. Единственное, что удивляло – ее отношение к «отцу и учителю». Она была первым человеком, от которого я впервые за свои тринадцать-четырнадцать лет жизни услышал немыслимое – критику непогрешимого вождя. Я, «правильный» пионер, пытался ее воспитывать, но она уже заронила в мое сознание семена сомнений. Ирина Николаевна умела создать условия для работы Федора Иосифовича. В квартире в это время было пятеро детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет, и часто шум и гвалт стояли невообразимые. Но когда появлялся Федор Иосифович шум, несколько стихал. Не потому, что боялись – его никто не боялся. К нему постепенно выработалось общее, в том числе наше детское уважение. А Ирина Николаевна тут же твердой рукой наводила порядок, и в рабочей комнате воцарялась тишина. Это была нелегкая задача, но она неукоснительно ее выполняла.

Я учился в шестом или седьмом классе. Федор Иосифович иногда кое-что рассказывал о геологии. У меня и у старшего брата появился интерес к этой науке. Большое впечатление на нас произвели его рассказы о гигантских зверях – бронтозаврах, птеродонтах и др. Видя мой интерес, Федор Иосифович принес однажды книгу «Следы на камне», сказал, чтобы я ее проштудировал, а он устроит мне по ней экзамен. Экзамен не очень мне улыбался, но книгу я детально законспектировал, стараясь запомнить ископаемую живность, начиная с трилобитов. В экзаменационную комиссию входили Евгения Соломоновна и Ирина Николаевна. Вопросов у Федора Иосифовича было много, но удалось, иногда с трудом, все же на них ответить. От Евгении Соломоновны за успехи я получил подарок. Главное, ее глаза светились радостью за меня: трудный экзамен сдан. Она, конечно, далека была от существа вопроса, но уловила степень подготовки.

Изредка Федор Иосифович устраивал себе отдых. Он любил декламировать, читать стихи. Причем, на мой взгляд, он это делал так, как будто был профессионалом. Я до сих пор помню его красивый баритон, когда он читал стихотворение Лермонтова «Умирающий гладиатор». Ему нравилась сила изложения у Лермонтова. Она дополнялась артистическим исполнением. Единственным слушателем часто был я, и у меня иногда мурашки пробегали по телу и от стихов, и от исполнения. Начиналось чтение громко, торжественно с подъемом, на одной ноте, с разрядкой между словами: «Ликует …. буйный … Рим!!!» Потом потише, быстро: «Торжественно гремит рукоплесканьями широкая арена…» (долгая пауза). Затем голова чтеца склонялась, и тихим, трагичным голосом он с расстановкой произносил: «А он…пронзенный в грудь... безмолвно он лежит (пауза), «Во прахе и крови скользят его колена...» (долгая пауза). Потом голова чтеца вскидывается, и очень громко, гневно, осуждающе: «Что яростной толпе сраженный гладиатор?!» (пауза). И с отвращением: «Он презрен и забыт …»

Каждая строка стихотворения читалась по-своему, с выражением сути, настолько живо, что я, очарованный, волей-неволей представлял всю трагичную картину и переживал ее. С таким же пафосом и чувством читалась «Песня про купца Калашникова», стихи В. Маяковского, адресованные М. Горькому, покинувшему Родину, призывающие к возвращению, и многие другие.

Голос чтеца, его красивый баритон, то гремел, то переходил на полушепот, то затихал, чтобы стать полным тихой печали. Я и теперь, прослушав множество исполнений, ставлю Федора Иосифовича в ряды лучших чтецов и даже оцениваю его выше многих. В торжественных застольях Федор Иосифович был неизменным тамадой, перекрывая своим сильным голосом гул компании. Любимыми его высказывания были: «Всё ничего, важны человеческие отношения!», «Хорошо там, где мы!» И шуточное: « Мы, кулаки, всё могём!» Или: «Все на свете девки равны, можно кажную любить!»

Я никогда не видел его унылым, тихим. Когда он с кем-то из нас общался, то голос его всегда был бодр и тон доброжелателен. Ни жалоб, ни нытья - оптимист во всем. Даже сложные ситуации рассматривались с юмором. Иногда он брал младшего сына Ефимку (это уже было, впрочем, после войны), ставил на стол, подкидывал его и опять ставил на стол, приговаривая: «Ходи хата, ходи печь, профессору негде лечь». Ефимка от удовольствия заливался смехом, что еще больше веселило отца. Он подкидывал малыша еще выше. На шум приходили мы, и всё оканчивалось общим весельем: все радовались тому, что профессору негде лечь.

Грянула война. Начались военные учения. Мужчины микрорайона собирались недалеко от дома посреди Садового кольца и строем маршировали под командой военного командира. Федор Иосифович также маршировал широким шагом, проделывал со всеми развороты, построения и другие войсковые необходимости. Приходил с учений, и вновь за стол – работать. Однако и в войну был необходим профессионализм геологов, и они были посланы на рудники. Федор Иосифович с семьей поехал на Кансайский рудник. Мы же с матерью эвакуировались в район Казани.

Вновь наши обе семьи встретились в покинутой московской квартире только в 1943 году. Федор Иосифович все так же упорно работал, писал статьи и книги, готовился к лекциям – и так год за годом. Я уже стал студентом Московского института цветных металлов и золота и прослушал полный курс лекций Федора Иосифовича по геологии рудных месторождений. Неутомимость его сказывалась и здесь. Он организовал единственный на геологическом факультете научный студенческий кружок, который работал регулярно, изучая по первоисточникам многие проблемы. В частности, досконально были проработаны взгляды ряда известных ученых на генезис гидротермальных растворов, изложенные в книге Грейтона «Природа рудообразующего флюида». Любопытно было то, что каждый студент представлял одного из ученых, излагавших свои взгляды на проблему. Все занятия проходили в форме интересной и живой дискуссии.

Когда мы подошли к изучению метасоматических процессов, Федор Иосифович пригласил прочитать лекцию Д.С. Коржинского. Эта лекция состоялась при большом стечении студентов и преподавателей. Где мог и насколько мог, Федор Иосифович старался расширить кругозор своих студентов. Значительное их число на время производственной практики он брал в экспедицию. И хотя мы работали в Средней Азии на Табошарском руднике, он организовал нам экскурсии на Кансай, Курусай, Канджол, Алмалык. Время было послевоенное, трудное. Федор Иосифович был в этих краях известным человеком. И не раз организовывал нам привоз арбузов – по целой машине. Это было радостное событие - и мы пировали. Свою благодарность мы выражали песней, сочиненной предыдущими поколениями студентов-геологов:

По степи катит фургон,

Цым ля-ля, цым ля-ля.

В нем начальник наш Вольфсон,

Цым ля-ля, цым ля-ля…

Федор Иосифович любил неспешные беседы со студентами и аспирантами. Он рассказывал нам истории геологических изысканий, часто вспоминал о рискованных экспедициях в период борьбы с басмачеством, о малых и больших открытиях. Домой к нему часто приходили аспиранты и молодые сотрудники: Е.П. Сонюшкин, С.И. Коган, А.В. Дружинин, Ф.В. Козлов и многие другие. Встречая их, Федор Иосифович преображался. Обычно он часами сидел молча, писал, читал… Но, услышав звонок в дверь, широко распахивал ее и громко, радостно восклицал: «О-о-о, Женя!!! Заходи, заходи…» Потом из комнаты слышался долгий громкий разговор, кончавшийся скромным (если не сказать, очень скромным) угощением. Угощать тогда было особенно нечем – Федор Иосифович был единственным кормильцем семьи из пятерых человек. Так же шумно он провожал гостя, приглашая его приходить снова. Часто к Федору Иосифовичу приезжали гости из Средней Азии и из других районов, работники рудников. На ночь у себя их помещать было негде, и их приводили к нам. Располагались приезжие так: один - на диване, остальные - на полу. Мы настолько привыкли к этому, что были всегда готовы освободить «спальные места», найти нехитрые подстилки.

Большой интерес проявлял Федор Иосифович к жизни страны, жизни людей из различных областей. К себе на родину, в Белоруссию, он ездил неоднократно. После поездок так детально рассказывал о жизни селян, что видно было – интересовался всем досконально. Он узнавал о том, сколько собрал колхоз зерна с гектара, сколько картофеля, сколько колхозники получают на трудодень, сколько держат скота и птицы и т. д., какую построили дорогу, какой будут строить мост, кто из его сверстников и старших селян там остался и как они ликвидируют послевоенную разруху. Несколько раз он добивался помощи своему колхозу в Москве. Он очень гордился, что его еще помнят и занесли в сельскую Книгу почета. Когда в нашу семью приезжали селяне-земляки из Украины, он подробно и заинтересовано их расспрашивал о том, как они живут, каков урожай и о многих других подробностях из сельской жизни.

Пришел 1949 год, когда бериевское ведомство «занялось» геологами. Многие видные ученые пострадали, некоторые исчезли бесследно. Не обошла эта судьба и Федора Иосифовича. Его жена объяснила, почему он «не был обойден». В Америке жила его дальняя родственница, которая держала шляпную мастерскую. Однажды она прислала ему посылку с небольшими подарками (кажется, перчатки, шарфы, рубашки). Это не прошло незамеченным. Взялись и за его преподавательскую деятельность. Может ли он воспитывать молодежь «в духе преданности Родине?» Собрали заседание кафедры, ожидали «нужных» выступлений. И такие выступления были. Указывалось, что он мало уделяет внимания идеологическому воспитанию студентов. Но были и другие выступления. Е.П. Сонюшкин, с риском для своей будущей карьеры, убеждал собрание в том, что Ф.И. Вольфсон – порядочный человек, честный патриот, надежный товарищ, хороший воспитатель. Многие отмалчивались или говорили что-то неопределенное. Вывод сделали такой, какой и был запланирован. Федора Иосифовича лишили допуска к служебным материалам, перевели для работы в институте в изолированную комнату, исключили как разработчика из исследовательской темы. Дома он сделался молчалив, более задумчив, менее оптимистичен. Посещения друзей резко сократились, как я думаю, и по его просьбе: они могли быть чреваты для посетителей «полуврага народа». Чаще он выходил в коридор, садился на большую плетеную квадратную корзину, курил. Не раз я видел его долго сидящим на этой корзине, обхватившим голову руками, в глубоком печальном раздумье. Мы старались не отвлекать его от дум. Слова здесь были бессмысленны. Лишь через несколько лет он получил гражданские права, был восстановлен на спецработах, получил Ленинскую премию и вновь стал трудиться в полную силу. Но пережил он и оскорбления, и унижение сполна. Однако жизненная сила, природный оптимизм позволили ему быстро восстановиться, хотя горький осадок от пережитого остался на всю жизнь. Федор Иосифович активно включился в работу, в общественную жизнь, контактировал со множеством людей и пользовался глубоким уважением окружающих.

Вскоре вернулась из длительной ссылки и мать Ирины Николаевны – поседевшая, ссутулившаяся, больная и тихая. Поселилась уже в новой кооперативной квартире семьи Вольфсонов. Федору Иосифовичу пришлось пережить еще один удар судьбы – смерть жены, друга, советчика, критика. Он остро и долго переживал эту невосполнимую утрату. На руках остались немощная свекровь и трое сыновей. Естественно, это принесло новые большие заботы. Но жалоб от Федора Иосифович я не слыхал. Он неутомимо работал, у него было множество деловых и общественных контактов, хотя жизнь, конечно, осложнилась.

Вот уже много лет нет его с нами, многое забылось. Но вновь и вновь вспоминается образ деятельного, многогранного, доброжелательного человека, полностью отвечающего понятию «светлый образ». Его имя ученого известно во многих регионах: в Средней Азии, на Урале, в Норильске, на Кольском полуострове и др. Везде трудятся либо его ученики, либо специалисты-геологи, которым помогли его работы. Еще долгое время будет сказываться влияние его работ, его идей. Они будут оказывать помощь как исследователям, так и геологам-практикам.