ПИСЬМА О ЛЮБВИ
1955 год
17 января. Агнессе.
Майя пишет, что часто встречается с тобой: “Агнесса прекрасно выглядит” – и продолжает: “Она так же красива и энергична, как прежде”.
А в прошлом году Бруша сообщила о твоей красоте, даже пустилась в философские размышления, что красота не увядает, но как бы меняет форму... А теперь ты пишешь, что Бруша и Майя красивы. Да что вы, мои милые, договорились глушить меня красотой? Три красавицы! Как же не
радоваться – муж красивой женщины и отец красивых дочерей! Не может быть, чтобы такой дядя сам не был привлекателен. Уж если вы, милые мои, - Венеры, я хоть чем-нибудь должен напоминать Аполлона Бельведерского... Видишь, куда заехал!
... Не бойся, моя родная! Ты не будешь бедненькой. У меня имеются планы о нашей дальнейшей жизни... А что касается твоей красоты, то я сам знаю, что Бруша и Майя правы. Но не думай, что я какой-нибудь уродик. Пожалуйста, вот тебе опись.
Я так долго жил среди эпилептиков, хромых, слепых и сумасшедших, что часто принимаю уродство за норму. Но я все же уцелел. Руки и ноги на месте и в полном порядке. Туловище и голова не имеют никаких внешних повреждений, за исключением головы, которая не богата растительностью, но и раньше там также не было изобилия. Зато внутри этих двух коробок имеются повреждения. Сердце не получает от коронарных сосудов нужного питания, а это приводит к спазмам.
 черепной коробке тоже повреждения... Шумы в ухе ослабили слух... Вкус и обоняние очень хороши, а глаза добросовестно служат мне. Но глаза имеют и другое свойство, они, как говорится, – зеркало души... По-моему, душа в глазах отражается не прямо. В них отражается внешний мир. И если это окружение – красивый пейзаж, игра цветов и форм... красивые люди и красивые дела, то и глаза становятся лучистыми, мягкими, ласкающими. Но, если тебя окружают оконные решетки да колючая проволока и собаки, бегающие вокруг заборов, то глаза тоже становятся колючими, решетчатыми и собачьими.
Но не бойся – твой муж сохранил человеческие глаза. Меня спасал мой врожденный оптимизм и большая способность фантазировать.
Надо сказать, что последние четыре года, до мая прошлого года, были такими, что лучше не вспоминать. Наша жизнь теперь – рай по сравнению с прошлой. И я спасся в эти мрачные годы от собачьей злобы, ненависти, мстительности тем, что не видел окружающего и погружался в свой вымышленный мир... Поэтому глаза мои остались без колючек и решеток.
... Не пропадем мы с тобой, эллинка! Вдвоем мы будем горы сворачивать, вместе снова и снова начнем строить новую жизнь, как после потопа, не боясь прошедшего и не пугаясь будущего. Мы нужны друг другу в этом мире, а может быть, и на том свете. Не хочу тебе напоминать о наших встречах пару тысяч лет назад, когда одна эллинка,* назвав себя Суламифью, очаровала моего мудрого царя Соломона....
Месяца два-три мне придется быть на иждивении детей, но не больше! Больше я не выдержу! За это время окрепну, отдохну и подыщу себе работу. Я не забыл языка и могу заниматься переводами, могу еще что-нибудь делать вместе с тобой. Не пропадем! А потом куда-нибудь уедем, заведем хату, кур и даже пару умных овец и заживем как дед и баба...
* * *
Агнессе (без даты)
Сегодня весь день дул крепкий ветер, потом наступила тишина и потепление. Снег тает. Это – Караганда.
Эта немилая природа навеяла воспоминания...
Я гулял в горах в районе Кисловодска. Был рассвет. Солнце взошло, но оно было в тумане. В утренней тишине я услышал человеческие голоса где-то в долине. Меня потянуло туда. Я немного спустился вниз, но ничего нельзя было увидеть из-за тумана. Слышимость увеличивалась. Где-то скрипели двери, мычал теленок. Женский голос кого-то ругал, мужской - спокойно отвечал. Я вдруг почувствовал, что внизу дом, в нем живут люди со своими семейными заботами, своей занятостью и своим большим уютом. Это меня так расслабило, что я не мог удержаться и решительно пошел вниз. Через каких-нибудь десять-пятнадцать минут я очутился во дворе, который одиноко стоял меж горами. Трудовое утро было в самом начале: хозяйка задавала корм скотине, готовился завтрак, дети еще спали. Этот уют без роскоши, без красивой мебели, без платья был так привлекателен, что я до сих пор его ощущаю...
А я всю жизнь провел в большом городе с механическими удобствами, с телефонами, и газетами, и
* Агнесса была гречанкой.
театрами! Блеяние своей овцы и мычание своей коровы прекраснее всех городов!
И хотел бы я, моя хорошая, очутиться с тобой в таком домике и глотнуть немного уюта той семейной теплоты, которая одна стоит больше всех званий, чинов, орденов и богатств. Я знаю, что ты не расходишься в этом желании, и мы вместе создадим такой уют. Я не боюсь, что нам наскучит. Нам с тобой никогда не было скучно, а теперь хватит на двадцать лет разговоров. Нам будет тепло, уютно и радостно.
Верно, милая? Целую тебя. Твой А.
P.S. Прочел и должен себя тут же опровергнуть. Я увлекся насчет городов, а я все же люблю город больше всего, но мне так хочется быть с тобой, что я преувеличил свою нелюбовь к городу.
* * *
... Что же, я зря прошел пятнадцать высших учебных заведений и много лет практиковал в Антибесе, Явленке, Майкадуке и Спасске? Но я должен использовать знания для пользы человечества, а в особенности - для ограниченного числа человек...
Мы еще поработаем вместе для себя и нашего потомства, так поработаем, чтобы оправдать все годы учения и тренировок. Я и сейчас работаю, не отстаю ни в языке, ни в другом...
... Не обвиняй меня в отсталости, в идеализме, в других грехах. Я знаю, что души нет, душа – клетка и материя, и что древние греки выдумали ее, назвав психеей.
Я изучил материалистическую душу. Не забудь также, что писатели числятся в списке ИНЖЕНЕРОВ ДУШ. Этих душ так много, что до сих пор писатели не охватили всего богатства душевного хозяйства.
Есть души окаянные, есть души на костылях, есть мертвые и пропащие. Есть души авансовые, но зато имеются и безгонорарные...
... Я проследил съезд писателей по “Литературной газете” и вдруг обнаружил, что мое выступление не было напечатано в газете... Я в это время находился в творческой
командировке по изучению душ... Я много лет занимался этим делом, т.е. изучением душ в прекрасно оборудованных лабораториях, где всякая душа совершенно голенькая выступает без прикрас и фальши, в натуре. Накопилось много материала... Я полагал, что писателям это интересно. Вот поэтому показалось, что я сделал доклад на втором съезде писателей о душе “целиком и полностью”.
Очень понравились три выступления – Симонова, Корнейчука и Герасимова. Корнейчук понравился тем, что себя спросил: по поводу... “яровой пшеницы”.
Очень интересен Симонов. Он нападает на Панферова за культивирование личности. Он прав. Панферов, бедный, действительно в этом грешен, но не он один. Так же как и Джамбул. Мы все “Джамбулы понемногу чему-нибудь и как-нибудь”.
А доклад Герасимова изумил. Мне казалось, что он был еще в 1930 году в газете “Кино”, которую я имел честь редактировать. Такой, по-настоящему умный человек, как Герасимов, и один из лучших режиссеров и драматургов, вынужден жевать резину, когда положение обязывает. Он мне напомнил того бедного человека, который обратился к врачу по поводу неприятного запаха своих ног. Он сказал: “Я их смазывал глицерином, спиртом, одеколоном – не помогло. Тогда врач его спросил: “А Вы пробовали мыть ноги?” Больной ответил: “Представьте себе, не пробовал!”.
Вот так и с состоянием кинематографии. Надо мыть ноги и голову, и хорошо мыть.
... Общее впечатление, что был съезд конферансье, где каждый старался быть как можно остроумнее. А некоторые похожи на циркачей. Недаром Шолохов вспомнил Ивана Поддубного...
* * *
Моя одинокая подруга!
... Ты, голубка, права – у нас с тобой много общего. Ты возила воду ведрами, а я всю прошлую зиму – бочками. Есть сходство, но есть и особенности, которые нас различают. Я, видишь ли, не только воду возил, но и уголь. А это более
серьезное дело. Я был тем же коренником в упряжке, что и при водном деле, но в угольном деле надо играть роль и снабженца. Надо доставать больше угля и лучшего качества.
Иногда надо нарушить одну заповедь и завезти лишнюю тачку в барак. Меня ловили, называли это кражей, а я проявлял немало дипломатической изобретательности, чтобы доказать то, что мне выгодно. Но зато в бараке тепло, и я был уважаемым “дедом-жаром” и имел доступ ко всем печкам...
* * *
14 апреля. Агнессе.
Знаешь, Ага, есть такая поговорка: сделать то-то и умереть спокойно. Смысл этой поговорки раскрылся передо мной только теперь, в дни ожидания.
Умереть не страшно и здесь. Я страшусь не смерти, а того, что могу умереть, не увидев вас. Увижу, расцелую, обниму - могу спокойно умереть. А здесь я буду умирать неспокойно - из-за вас. Понятно тебе, как я рвусь к вам?
У нас выступил по вопросу обороны от атомного оружия наш завхоз - малый неплохой, но с физикой не очень знакомый. Он сказал так: “Долой атомную бомбу и все атомы!”
Я сказал ему:
– Если уж замахиваться на все атомы, то лучше взяться за всю таблицу элементов Менделеева.
Фамилия “Менделеев” вызвала у него настороженность.
– А кто он – этот Менделеев? – спросил он. – Откуда?
Я ответил, что - русский человек и ученый, который открыл многое в строении материи. Интерес пропал у моего слушателя...
* * *
16 апреля. Агнессе.
Милая моя подруга!
Я перечитывал несколько раз твое письмо, в котором мало интересного, но оно мне рассказало о твоем житье-бытье: и борьба за комнату, и соседи – змеи, и кран с водой, и плита, и твое изнеженное сибаритство – спала до десяти часов по случаю воскресенья. Боже мой, какие у тебя тяжелые будни, родная! И я бессилен тебе помочь! Вся энергия, все мысли, чувства уходят на эти мрачные будни. И соседи твои, так же, как и ты, все время напряжены. Все вертятся, грызут друг друга, завидуют, подставляют ножки и радуются тому, что вода идет по водопроводу. Понятно, это лучше, чем таскать воду ведрами. Моя мужественная жена, моя подруга, я подавлен своей беспомощностью: я не могу забрать тебя из этой мрачной жизни, а обещания мои ничего не дадут.
Какими забавными должны казаться тебе мои заботы о Дрезденской галерее, мои настойчивые хлопоты, чтобы ты обязательно побывала несколько раз на выставке...
Но не думай, что я совсем потерял способность восприятия реальной жизни. Я хожу по земле и люблю ее вместе со всем, что на ней. Я только временно изолирую себя (как меня изолировали от вас) от всего мрачного и плохого и тех, кто создает этот мрак. Я временно разместился в замке из слоновой кости, где постоянно звенят серебряные колокольчики. Но я слышу также и противный лай собак, охраняющих мой сад, окруженный колючей проволокой и вышками со стрелками. Я сижу в полумраке барака, слышу тяжелые вздохи двух сотен людей: разбитых параличом, кривых, косых, душевнобольных и просто выживших из ума грабителей и убийц. Тут злобы больше, чем у вас и больше мерзости, но я не обязан ходить на работу, улыбаться тем, кто мне противен, и делать то, что мне неприятно. А ты обязана, это твоя реальная жизнь. Вне этого реального мира у тебя ничего и не будет: ни комнаты, ни обеда, ни кровати. А я все имею без труда, и воображение помогает мне уходить вглубь веков, в дни появления человека. Тут есть Иисусы, распятые
на кресте и не желающие покинуть своего места. Они счастливы тем, что распяты, и тем, что все их видят. Снятие с креста их унижает, превращает в обыкновенных людей. Тут встретишь редкость – рыцаря от революции, который до сих пор наслаждается “белым венчиком из роз” на челе суровой девы-революции. Тут встретишь хищные глаза эсэсовца и русского черносотенца, и белогвардейца, и сектантов, избегающих антихриста, и еврея, принявшего католичество, со слезами на глазах стоящего на коленях перед божьей матерью. Это собрание людей всех национальностей, профессий, знаний и характеров, от профессора до темного жителя Карпат или Тувы – Тувинской области, от чистейших людей, полусвятых и суровых пророков до смрадных грабителей, убийц и таких мерзавцев, которых даже у Достоевского нет...
Я знаю, что оторван от действительности, но верю, что найду место под луной для нас двоих, и мой труд даст нам возможность жить и быть счастливыми.
Обнимаю тебя, мою энергичную и смелую жену.
Твой А.
* * *
9 июня. Агнессе.
Я твою мстительную натуру знаю. Она унаследована тобой от милых существ, которые сидели на деревьях где-то на острове – не то на Сцилле, не то – Харибде, и пели, проклятые, и завлекали честных людей, и убивали их. Как назывались эти милые девушки, не помню, но они погубили немало ответственных товарищей. Один только нашелся сознательный работник, который не поддался на их пение, привязал себя к мачте, чтобы не увлечься пением этих коварных певиц, и не пойти к ним на остров. И он спасся, слава Богу, и мы через него узнали правду об этих коварных певицах. Поэтому и я знаю тебя. Спасибо товарищу Гомеру, что он уберег меня от ошибок!
Когда ты будешь на Дрезденской выставке, обрати внимание на картины, связанные с жизнью Христа.
Больше всего меня интересует образ Христа на кресте и снятие его с креста. Догадываешься, почему?
Ты уже получила мой рассказ о Дорохове, который не хотел быть снятым с креста. Дело в том, что для меня Христос – не сын Божий, а его духовное порождение. Вот это – Разум Вселенной, Бог – наука и мудрость. Бог – мораль. Сын Божий – истина, поведанная Богом, истина, изреченная Богом. Сын Бога – сошедшая к нам истина, озарение. Но жизнь людская слишком не похожа на те истины, которые Бог заповедал людям, и люди отвернулись от Бога и убили его истины. Распятый Христос – это распятая истина, распятая правда и справедливость.
Вот что меня интересует в картинах Дрезденской галереи: каким снят Христос с креста? Мертвым трупом или в убитом имеются элементы жизни? Распятие Христа – ужас, но воскресение – спасение от ужасов. Если истина убита навсегда, тогда жизнь – царство хищников. Если истина воскресает, тогда люди выберутся из царства животных. Как изобразили этот момент великие художники? Если художник был верующим или оптимистом, верующим в светлое и чистое, тогда Христос давал надежду на воскресение и чистоту жизни, на обращение людей из животных в существа, угодные Богу, т.е. -приближающиеся к Великому Разуму, знанию и истине Бога. Если художник видел только муки и смерть Христа, и это привлекло его внимание, тогда люди никогда не выйдут из своего животного состояния. “Великий инквизитор” Достоевского даже просил Христа уйти и не мешать водворять на земле порядок без его, Христовых, истин.
Очень прошу тебя внимательно отнестись к этим картинам, и, если имеются какие-нибудь репродукции, купить их для меня. А ты обязана отчитаться передо мной во всем, что увидишь на выставке.
Ты – мои глаза и мое восприятие. Когда я подумал о тебе и о твоей хватке, то вспомнил, как назывались красавицы-певуньи с островов Сциллы и Харибды. Они звались Сиренами. То-то были Сирены! И только подумать, как изменился их голос! Те Сирены своими изумительными
голосами были так привлекательны, что капитаны, забывая кодекс морской службы, кидали свои корабли и убегали на остров искать счастья в объятьях Сирен.
А наша сирена как завоет, так сразу и стар, и млад бегут в бомбоубежище, а милый голос дикторши сообщает, что “воздушная тревога”: скоро начнут кидать бомбы. Нет, мне уж больше нравятся древние Сирены, с ними веселее! Ты - одна из них, сбежавшая с острова на Эгейском море. А меня, грешного, привязали к мачте Спасского корабля и не дают бежать к своей Сирене, томящейся на чужбине, одинокой и хмурой.
* * *
7 августа. Агнессе.
... Ты мне сказала вот что: “Ты оторван от жизни, несчастье свое принимаешь за реальный мир, а настоящие явления и факты принимаешь за умственное богатство”.
Сознаюсь, именно этого я всегда боялся. Спасибо, что напомнила.
Я слежу за литературой, печатью, читаю много, но мое отношение к ней не прямое, непосредственное, а созерцательное.
Моя личная жизнь состоит не из хлопот по работе, по семье, по общественной деятельности. Она (моя жизнь) вся сосредоточена в голове – в идеях, мыслях, понятиях, представлениях. Здесь крен в мыслительную сторону неизбежен.
Мне иногда кажется, что я живу среди мертвецов, которые в могилах делятся между собой о былом, ушедшем. Ведь то, о чем я пишу тебе, это отображение прошлого, и все же это – умственное богатство.
Я знавал много людей за эти годы, людей разных национальностей, религий, взглядов, но индивидуальностей среди них и десятка не наберется. Индивидуальность – не в отношении моральном или образовательном, и даже – не умом, а яркостью своего характера и участия в жизни.
Господи, я и сейчас живу среди людей, которых бы собственноручно уничтожил, но я заглушаю свою ненависть и присматриваюсь к ним.
Я был знаком с казачиной - великаном и силачом, с лицом доброго пастыря, молодого, вдумчивого, много читающего, бывшего лейтенанта и коммуниста, и этот человек допрашивал и пытал краснодонцев! Пытал и мучил детей!
А другой! Ужас, сколько он перестрелял людей! Они сами -мразь, их нельзя держать среди людей, но они интересны, и в этом мое умственное богатство.
Если бы это были единицы, то они представляли бы интерес только для психиатра, но их так много и способность грабить, убивать и насиловать так свойственна огромному количеству людей, независимо от образования и развития, что эти яркие индивидуальности заслуживают самого пристального внимания. Они представляют собой умственное богатство. Они обогащают нас знанием жизни.
Держать в руках черепки горшков и думать, что это жемчуг и алмазы – ужасно, это сумасшествие. Но я - нормальный (правда, понятие нормы весьма неясно).
* * *
29 сентября. Агнессе.
... Я живу в мире теней. У меня реальное и нереальное сливаются. Я подготовлен, чтобы уйти в мир собственных представлений, стать спиритуалистом, йогом или другим мистиком. У меня реальное и нереальное сливаются.
И я часто боюсь встречи с тобой – не покажусь ли я тебе чудаковатым? Не отвергнешь ли меня? Столько лет!
Но я убежден, что наши испытания кончатся, и мы встретимся...
... Я теперь читаю и конспектирую интересную книгу в той общей тетради, что ты мне прислала. Эта книга – “Введение в индийскую философию”.
* * *
3 ноября. Агнессе.
Мне кажется, что великие трагедии Шекспира созданы на основе понимания закона судьбы.
Судьба Отелло и Дездемоны, Офелии и Гамлета, Брута и Цезаря, Макбета и других – результат их деяний и поступков, личных или унаследованных. Судьба, рок сидит в них, неотделим от них. Их борьба – это самоборство. Борьба с судьбой – это борьба со своей душой, привычками, взглядами.
Смотри, как различно решают герои Шекспира: Отелло убивает потому, что ему показалось, что Дездемона ему изменяет, и он убивает, а потом и себя уничтожает. А Гамлет и Офелия не способны убивать.
Представь себе вместо Гамлета Отелло. Он бы сразу убил и дядю, и родную мать. Такова судьба несчастного короля Лира, Ромео и Джульетты. Судьба в них, борьба против судьбы приводит к их гибели.
Вот в этом пункте великий драматург не прав. Судьбу можно победить победой над собой. Отелло убил не из “благородного” чувства ревности и не из любви. То, что любишь, никогда не уничтожишь. Он убил потому, что привык убивать, он принципиальный убийца, а не влюбленный.
Если он страстно любил и потерял веру, то он имел другой выход, и не один. Можно уйти в другую жизнь (в монастырь), застрелиться или жить отшельником. А “благородный мавр” выбрал только одно средство, один путь – убил милое существо, которое оставило отчий дом, среду, привитые понятия о чести и благородстве. По-моему, мавр – убийца. Ревность - не оправдание...
* * *
1 ноября. Агнессе.
... Есть у меня одно опасение: мы с тобой давно не виделись. Вся наша сердечность и ласка протекают на бумаге.
Мы создаем себе образы и любим эти создания, но насколько образы похожи на реально живущих?
Вдруг при встрече ты скажешь себе: мое представление лучше реально существующего. Он не похож на то, что я себе вообразила, он какой-то не такой. Его письма более приятны, чем он сам. Как тогда быть? Чем я привяжу тебя к себе? Дай приехать, а там разберемся!
... Помнишь, я тебе раньше писал некоторые вещицы литературного характера. А сейчас не могу. Только перевожу понемногу.
Сейчас я занят Оскар Уайльдом. Перевожу его пьесу “Как важно быть серьезным”. Прочел в “Литературной газете” о переводе “Пигмалиона” Бернарда Шоу. И я перевел полностью, а пятый акт отработал. Ругали перевод в газете: за отсебятину, а я постарался сохранить прелесть юмора и обаятельность Элизы и всей вещи.
Ты нашла “Сверкающие огни” Чаплина?
* * *
21 ноября. Агнессе.
Милая моя! Родная!
Я сегодня получил бандероль. Целую тебя, твои руки за этот подарок! Все в нем прекрасно! И какие книги!
“В чем моя вера” Толстого пришла как бы по волшебству. Я ее читал много лет назад, думал о ней и страшно хотел прочесть. Теперь, где ее найдёшь? И вдруг ты, родная, почувствовала мое желание и прислала книгу.
Два часа разглядывал каталог и фото отдельных картин, заглянул к Толстому и Випперу и почувствовал себя одновременно обогащенным и обкраденным. Боже мой, за какие преступления я был наказан, что не смог увидеть выставки! Даже бедные фотографии произвели впечатление!
Только теперь я представляю, что такое - “Сикстинская мадонна!” Не даром она помещена на титульном листе каталога вне общего обзора, а как единственное произведение, как корона выставки!
Лица мадонны и младенца потрясли меня: невозможно
оторваться от лица молодой прекрасной женщины, на которую Бог возложил такую историческую человеческую миссию: родить сына для любви и страдания, для счастья и мук, быть свидетельницей его славы, признания, поклонения, а также видеть его унижение, муки и казнь. И она – эта вечная мать человечества родила сына – человека–Бога. В этой картине Рафаэль показал мадонну, несущую на руках младенца Христа. Здесь она – только мать, а то святое в жизни, которое дает людям неприятие мира – младенец, ребенок и - не ребенок. Серьезность и сосредоточенность не детские, а весь он прекрасен физически. А ангелы внизу - какие они прелестные! Они явно не верят и недовольны. Они завидуют Христу.
И тут же другая тема – женщина “Шоколадница” и “Спящяя Венера”. И всего этого я не видел и, по-видимому, не увижу.
А “Еврейское кладбище” и “Соборование”! Я не умру, я буду требовать жизни для того, чтобы вместе с тобой побывать в Дрездене и вместе с тобой наслаждаться картинами.
* * *
... Не думай, что я ушел в свои огорчения и не замечаю твоих. Мне больно и стыдно потому, что не могу помочь тебе. Я беспомощен. А что может быть унизительней беспомощности?
... Толстого я отверг. Его Христос - не Христос, его вера – не моя вера. Человеку рекомендуется работать на кого угодно и безропотно, и не спрашивать за это платы, и искать унижения. Он даже говорит, что сознание собственного достоинства омерзительно. А мне омерзительно читать такие советы. Его критика православной церкви похожа на плохую антирелигиозную пропаганду. А Христа он извращает. Он его превратил в пророка, тогда как он для христианина - Бог. Ты прочти о Будде и увидишь, откуда Толстой взял своего Христа.
... С сегодняшнего дня начну трудиться для тебя: буду писать веселые и занимательные пустяки.
В награду попрошу гонорар: в бутылочку клюквенного экстракта налей немного чистого спирта, и я встречу Новый Год вместе с тобой, я подыму эту рюмку за твое здоровье и за здоровье наших детей. А ты старайся запомнить этот миг и я тоже. Условились?
* * *
15 декабря. Агнессе.
... Получил твою посылку. Знай, что в ночь на 1 января я чокнусь с тобой ровно в 12 часов ночи по московскому времени и выпью твой напиток, ГДЕ бы я ни находился: в лагере ли, на пересылке, в поезде – всюду буду пить за твое здоровье, за нашу встречу и буду видеть тебя, твое лицо и твои глаза.
Я встаю рано, а в шесть часов у нас подъем и радио возле моей постели. Ровно в три часа слушаю Москву, а в три часа пятнадцать минут – передача из Барнаула. Тамошний диктор декламирует свои передачи об удоях молока и прочих вещах.
Сегодня барнаульский диктор продекламировал об алтайских коровах так, как Вертинский когда-то певал: “Âаши пальцы пахнут ладаном“. Он сообщил, что в некоторых местах товарищи не учитывают всей важности кормления и поения коров. Коров, оказывается, надо поить и кормить! Я не удержался и заметил: “Какие бессознательные коровы”!
Но сегодня была хорошая музыка, и я расчувствовался. Мне предстоит воскреснуть. Но какое воплощение ждет меня после воскресения?
Да, жизнь дорогая вещь, но не только одна биологическая. Нужны звезды, нужны цветы. Без них – нудная канитель.
Во сне иногда участвую в разных событиях, но как-то без переживаний. Хочу воскреснуть и боюсь воскрешения. Хочу жить и боюсь бесцветной жизни человека, пережившего себя и свой век.
Умом я как будто не поврежден, все разумею и интересуюсь жизнью на этой планете, но не хочется быть опекаемым и даже пенсионером. Но одна страсть, одно стремление сильнее всего - я хочу обнять тебя и детей.
... Если Верховный Совет реабилитирует меня, обязуюсь прожить столько, чтобы успеть поставить свой дом, скопить средства для нашей жизни и твоего обеспечения после меня. Удастся ли? Да, удастся, если только меня реабилитируют. Тогда мне дадут работать, и я не буду последним. Переводы и еще какая-нибудь работа дадут мне средства. Вытянем...
* * *
17 декабря. Агнессе.
... Через несколько дней солнце перестанет удаляться от нас, и день сократит свой бег в ночь. Солнце повернется к нам, и с каждым днем будет сокращать тьму ночи...
Мне понятен мой далекий предок, поклонявшийся солнцу, распевавший гимны солнцу, и рождение своего Бога он увидел в солнечном свете. Когда родится солнце, родится Бог.
В этом настроении обостренной чувствительности я слушал вчера “Евгения Онегина” у репродуктора – трансляция Москвы.
Музыка и пение прекрасны, слышимость изумительная – мороз помог. Я впервые ощутил музыку и литературные фразы слитно. Я не размышлял, не вникал, а впитывал в себя старую повесть о любви.
“Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...” Я вместе с композитором чувствовал грусть Пушкина, размышления Ленского: “Êуда, куда вы удалились, златые дни весны моей...” - получались вопросительными, фаталистическими. Не в этом ли сущность жизни – любовь и боязнь потерять ее? Любовь к любимому человеку, идее, обществу? Я слушал музыку, только музыку, я ощущал поэзию без слов, но в моем ощущении музыка без меня трансформировалась в видения, звуки превращались в
картины. Я видел танцующие пары юношей и девушек... Молодые танцуют, в этом их призвание. Всюду в мире они танцуют, а старые глядят на них и счастливы, что их потомство продолжает вечный танец жизни....
Тебе Бруша говорила о моей реабилитации по первому делу? Слава Богу, я реабилитирован, я срок отбыл шесть лет назад.
А по второму делу – пока нет, это будет позже. Какой анекдот!
... В первом деле, созданном потому, что его надо было создать, чтобы наказать меня за ДЕРЗОСТЬ. Шутка ли, обратился к министру с ходатайством освободить МОЕГО ДРУГА.*
Какая преступная наклонность! Но явной провокации не было. Написали, что я – член контрреволюционной организации и дали пять лет, но без свидетелей и прочей мерзости.
А второе дело – глупая, безграмотная провокация! Но именно это дело не разобрали, и я продолжаю сидеть.
... В душе смеюсь над этой комедией, не возмущаюсь. Наблюдаю, прикидываю, стыжусь. Мне стыдно.
Больше о деле – ни слова!
Когда будешь читать это письмо, Новый Год уже будет стучаться в твои двери, но я мысленно буду твоим кавалером, буду сидеть возле тебя, наливать тебе вино, украдкой целовать тебя.
Веселись, Агочка, надейся на Новый Год! Сегодня день – и живи этим! Скоро, скоро я буду с вами... Я уверен, что никакая сила не отодвинет меня в сторону.
С Новым Годом, моя любимая подруга, милая моя Агочка!
Целую тебя. Твой А.
* "Моего друга” – имеется в виду Агнесса.