О Дурданском Сопротивлении

 

Вместо вступления

 

Вопрос о том, как русские эмигранты отнеслись к войне Советского Союза с гитлеровской Германией и какое они приняли в ней участие, сам по себе представляет немалый исторический интерес и требует особого изучения.

Но как ни интересно было бы проследить в сложной обстановке заграничной жизни корни, из которых возникли русские очаги сопротивления среди эмиграции в разных странах оккупированной Европы^*, эта тема выходит из рамок данного очерка.

Однако, начиная свой рассказ, мне хочется прежде всего почтить память первых погибших. Если добираться до истоков, то безусловно один путь, из многих других, приведет на рю Черновиц в Париже, к квартире

 

Ильи Исидоровича Бунакова-Фондаминского^*, арестованного в начале оккупации и погибшего в гитлеровских концлагерях. Еще до войны мы встретим у него православную монахиню в миру мать Марию Скобцову, схваченную в 1942 году и героически погибшую в Равенсбрюке в 1944-м, а также расстрелянного немцами в 1942 году Вильде.

Вильде и Левицкого, этих двух русских по происхождению, Франция с полным основанием чтит, как своих героев⁹³. Но это не мешает и нам также считать их своими, теми, кто вместе с французами, своими товарищами, первыми подняли знамя сопротивления во Франции, первыми произнесли в раздавленной и оккупированной Франции ставшее историческим слово «Резистанс». И хотя я ни минуты не сомневаюсь, что они к своему французскому подданству относились не формально, а сознательно и глубоко ответственно, никакого сомнения нет и в том, что все, что касалось России, было им не менее близко, чем Франция. Я, проживший во Франции двадцать лет и полюбивший эту страну и ее народ, охотно разделяю и крепко храню память об этих мужественных людях, которые своей жизнью и смертью сделали бесценный вклад в сближение наших стран, наших народов, наших культур, уже и в прошлом тесно связанных и переплетенных.

Это люди, во многом близкие мне по судьбе, люди моего поколения - я чувствую с ними сродство, это мне дорого.

 

Уже во времена гнусного Мюнхенского соглашения И. И. Фондаминский, любивший и умевший налаживать общение с представителями молодого поколения парижской эмиграции, приглашал к себе на беседы за чашкой чая людей (тогда еще молодых) разного толка, разных интересов и направлений, но внутренне объединенных одной тогда угнетавшей нас мыслью о нависшей фашистской угрозе над Европой, над Францией, над нашей Родиной, в особенности, со стороны гитлеровской Германии. Бывал у него и я, и именно там (к сожалению, только там) встречался с Борисом Вильде. Там же бывали другие мои знакомые и друзья, которые впоследствии все приняли активное участие в борьбе, в том числе Вадим Андреев, Владимир Сосинский, Владимир Алексинский^**94 и другие.

 

Сам этот безымянный кружок ни в какой мере не стал ядром какой-то организации Сопротивления. Но зерно, прораставшее там, было и по духу, и по направленности именно сопротивленческим, и это теперь уже доказательств не требует.

Мы тяжело переживали разгром Франции в 1940 году. Особенно те из нас, которые глубже пустили корни во французскую землю, во французскую культуру. Немало пошло русских во французскую армию, еще в 1939 году, как мобилизованные и как добровольцы, выполняя свой солдатский долг с сознанием, что борьба завязалась с общим врагом Франции и России. Среди них было у меня много друзей. Но в сложной и путаной обстановке периода «странной войны», как известно, немало будущих сопротивленцев-коммунистов попало в тюрьму; за просоветскую ориентацию, например, также и мои друзья Шашелев и Варягин были заключены в концлагерь Берне⁹⁵ и освобождены после разгрома Франции.

Когда же войска Гитлера ринулись через границу на Советский Союз и началась Великая Отечественная война, я и мои близкие товарищи почувствовали мучительную боль оттого, что мы находимся оторванными от русского народа в грозный и решающий час его истории. Принять участие в борьбе стало для каждого необходимостью, долгом.

22 июня я был в городе Дурдане, в сорока пяти километрах от Парижа, где работал с 1940 года на кооперативной мельнице в качестве инженера — начальника производства. Хоть мы и ожидали, конечно, что рано или поздно так будет, известие о войне поразило нас, как гром среди ясного неба. Предвидя неимоверные несчастья, обрушившиеся на мою родину, представляя себе силу ошеломляющего удара немецких бронетанковых и моторизованных дивизий на рубежах, я был подавлен мыслями о возможных поражениях, о гибели множества людей и не скрывал своих чувств. После разнарядки ко мне подошли рабочие:

— Вот и ваша страна теперь вступила в войну, мы вас понимаем... - но в их глазах видна была надежда, что это-то и вернет Франции свободу...

Не зная, как подавить тоску, я снял с полки «Войну и мир» Толстого и начал читать любимую, читанную и перечитанную, книгу с того места, где Пьер Безухов увидел на Арбатской площади комету 1812 года. И вот перед моим, так сказать, двойным взором стали продвигаться вглубь России две армии: пешая Наполеона и моторизованная Гитлера. И очень скоро я убедился, что первая шла скорее, увереннее, чем катилась вторая. И опять Смоленск, но здесь вдруг «блицкриг» и дал первую трещи-

 

ну. Вот тут-то окрепла моя вера в победу и не оставляла меня уже больше никогда, тем более после разгрома гитлеровцев под Москвой.

Дурдан. 1941-1944 годы⁹⁶

 

Наша группа начала складываться уже в 1941 году из одинакового мыслящих и чувствующих друзей, а сформировалась в 1942-м. На нашей квартире в Дурдане имели место несколько встреч организационного ядра. В них приняли участие, кроме моей жены Ирины Николаевны и меня, мои друзья Василий Федорович Шашелев, Всеволод Антонович Попандопуло. Впоследствии к ядру примкнули Георгий Отфиновский, Борис Волынцев (бежавший сперва из немецкого лагеря военнопленных, а затем из вишисткого концлагеря, куда он попал за попытку перехода границы с Испанией для вступления в союзные войска) и мой друг по Мукомольному институту в Париже - француз Раймон Кальвель^*.

Здесь я хочу сразу сказать, что моя жена с самого начала и до конца была активным участником, незаменимым советником и помощником во всех делах Сопротивления. И даже моя маленькая дочь тоже посильно помогала и тщательно хранила все тайны нашего дома, которые от нее невозможно было скрыть.

Первоочередная задача состояла в том, чтобы связаться с организацией французского Сопротивления и создать подпольную группу, способную выполнить те или иные задания. Установить контакты с активным французским Сопротивлением было делом не легким, в особенности для нас, иностранцев, эмигрантов. Многие попытки ни к чему не привели, оказались бесперспективными. В то время в народе еще только теплилась надежда на разгром Германии; надежда еще не превратилась в волю к борьбе, и активное сопротивление было делом малочисленных групп, даже единиц - вроде группы Вильде. Прежде всего следовало обеспечить полную конспиративность и действовать с большой осторожностью в нащупывании возможных связей.

Осенью 1942 года, переплыв пограничную реку Шер, отделявшую оккупированную зону, где я жил, от так называемой «свободной зоны», направился в хорошо известное мне местечко Шабри (родина моего друга и шефа по Мукомольному институту профессора Нюре) с целью встретиться со знакомым мне Буавеном, который, как я знал, уже тогда активно действовал в Сопротивлении. Но, прибыв туда, я узнал, что он был арестован в оккупированной зоне (позднее стало известно о его гибели в гитлеров-

 

ских концлагерях). Все же в Шабри я повидал моих родителей и друзей, бежавших туда еще в 1940 году⁹⁷. Через них я думал связаться с сопротив-ленческим подпольем при помощи местных знакомых коммунистов, однако и это не удалось.

Но, несмотря на неудачи, постепенно устанавливались некоторые связи в разных областях. Мы организовали помощь бежавшим из плена, скрывающимся от трудовой повинности⁹⁸ и их семьям - они получали фальшивые документы, снабжались продуктами питания и продовольственными карточками. Эта деятельность приняла известное развитие и размах с того момента, как в 1942 году французскую рабочую молодежь немцы стали отсылать в Германию на работу - число переходивших на нелегальное положение увеличилось сразу намного. Тогда начался второй этап в развитии массового сопротивления - пассивное действие переходило в активное.

Здесь уместно сказать, что все без исключения рабочие с мельницы, назначенные для отправки в Германию, в конце концов остались во Франции. Мы их снабдили документами^* и направили в районы, где их не знали и где они могли не только жить, но и работать. Их семьи обеспечивались всем необходимым. Этому, конечно, способствовала мельница и ее связи с фермерами.

Вот как, например, удалось наладить широкое распространение хлебных карточек среди тех, кто официально их получить не мог. Фермеры доставляли на мельницу лишнее зерно за деньги или за белую муку и манную крупу⁹⁹. Излишки муки привозились шоферами мельницы к тем булочникам, с которыми у них были хорошие отношения. Булочники оплачивали муку в размере цены на соответствующее количество зерна и, кроме того, давали хлебные купоны, сданные им населением, в размере около 50% веса муки. Таким образом, получался оборот зерно-мука-зерно плюс большое количество бесплатных купонов, которыми можно было пользоваться в течение текущего месяца.

В этом плане помощь оказывалась всем, кто в ней нуждался, в частности, например, матери Марии Скобцовой (она бывала у нас на мельнице), как непосредственно, так и через Кривошеина и Шашелева.

 

Вокруг трех товарищей, входивших в наше руководящее ядро, образовались три ячейки из русских эмигрантов, проживавших в Париже

 

и в его окрестностях, всего около двадцати человек. Среди них я могу упомянуть Васильева, Веревкина, Снарского, Тарасенкова, Варягина, Булацель, Полторацкого.

В Дурдане постоянно жили только мы с женой и - на нелегальном положении - Борис Волынцев. Связи между отдельными лицами, между ячейками и руководящим ядром были строго законспирированы, хотя большинство входивших в нашу группу знали друг друга в обычной жизни. В ожидании организованных действий каждый действовал, как мог, индивидуально или совместно с товарищами по ячейке.

Руководящее ядро нашей дурданской группы приняло следующее принципиально важное для нас решение, а именно: действовать и бороться в тесном контакте с французским народом, в низовых организациях на местах, там, где мы лучше могли видеть положение и знать, с кем имеем дело. В путаной и сложной политической обстановке того времени, когда нелегко было во всем разобраться и где приходилось постоянно опасаться предательств и провокаций, такое решение казалось нам самым правильным. Активные же действия казались нам возможными только в тесной связи с окружающим нас французами. Мы охотно связались бы с подпольными организациями ФКП¹⁰⁰, но это нам не удавалось по причине, прежде всего, хорошей их законспирированности. А к русским эмигрантам коммунисты, конечно, доверия не питали. Кроме того, в самом Дурдане ФКП была слаба и малочисленна, так как это был не промышленный городок, а торговый центр богатого сельскохозяйственного района Бос (Beauce).

Большая активность появилась только с начала 1943 года, когда с разгромом Гитлера под Сталинградом произошел коренной перелом в ходе войны и в психологии подавленных немецким сапогом народов Европы. Французы воспрянули духом, на горизонте наметился и второй фронт. С этого момента надо считать начало третьего периода широкого активного Сопротивления.

К этому времени у нас уже установились связи с различными людьми и группами Сопротивления в Париже (как русскими, так и французскими), но мы искали прямого действия с оружием в руках - дело трудное в густонаселенных окрестностях Парижа, насыщенных немцами и французскими пронемецкими организациями.

В самом Дурдане было и раньше предпринято несколько попыток связаться с подпольем, но все оказались неудачными. Гестапо обезглавило в конце 1942 года местное Сопротивление и обнаружило тайный склад оружия. Произведены были аресты, в городе был поставлен гарнизон.

 

Но, в конце концов, через посредство рабочих мельницы, которые уже вошли в местную организацию Сопротивления (Малепар, Кондамине, Труве, Кайо) я связался с Блюто и семьей Ламбердиер, имевшими гараж и ремонтную мастерскую недалеко от мельницы. Я их всех и раньше хорошо знал по работе - это был хороший трудовой народ, опытные механики; сам старик Ламбердиер был токарем высокого класса. В то время Блюто оказался во главе дурданского Сопротивления, включая и секцию ФТП (FTP)¹⁰¹, так как тогда все активные участники Сопротивления в Дурдане (их было не так много) без политических различий боролись бок о бок, а выбор людей происходил по признаку личных качеств, доверия друг к другу.

Укрепился же я в решении открыться Блюто потому также, что он сумел тогда завоевать доверие хорошо известных мне людей, вышеупомянутых рабочих мельницы. В гараже Ламбердиер работали и два молодых «рефрактера» - француз Клод и Борис Волынцев. Блюто тоже меня знал не первый день; я ему был рекомендован его же людьми. В знак доверия к нему я показал оружие, оставшееся от бежавших французских солдат в 1940 году и укрытое мною на мельнице. Он мне оказал такое же доверие: в мастерской, прямо в ящиках верстаков, были запрятаны гранаты и револьверы.

Кроме того, мельница, на территории которой мы жили, и где я был практически полным хозяином, представляла для дурданского Сопротивления несомненный интерес и открывала большие возможности и в отношении снабжения продовольствием, и как убежище для людей, и как возможный склад оружия и провианта. Блюто, конечно, и это учел. Мельница, для французских условий скорее средней производительности (тридцать тонн в сутки), с вполне современным оборудованием (три производственных корпуса, служебные и жилые постройки) расположена была удобно - на окраине, окружена большими частными парками, откуда открывались возможные выходы в центр города и в близлежащие леса.

Мое предложение присоединиться всей нашей русской группе к дурданскому Сопротивлению под руководством Блюто (подпольная кличка «Жуен») было тщательно изучено и принято на совете руководящего ядра. Принималось во внимание и то, что положение Дурдана и мельницы весьма благоприятное: недалеко от Парижа, хорошая и удобная связь при любых условиях (телефон, железная дорога, грузовики мельницы, поставлявшие муку в Париж, и так далее), тесное общение с французским населением.

В сложившихся условиях мои товарищи согласились подчиняться мне, сохраняя за собой и за своими людьми свободу действия в Париже,

 

пока обстоятельства не потребуют их вызова для подготовительных и активных действий в Дурданском районе.

А потом стало известно, что именно этот район и намечался союзным командованием, при открытии военных действий во Франции, для крупных воздушно-десантных операций на равнине Бос, и что в организации здесь отрядов Сопротивления был особенно заинтересован французский штаб, ввиду непосредственной близости Парижа.

В отношении же автономной деятельности парижских ячеек, вне зависимости от Дур дана, лучше всего могут рассказать мои друзья, их возглавлявшие и ими руководившие (Шашелев, Попандопуло).

При содействии Владимира Николаевича Лосского я связался с очень активной и мужественной госпожой Дави, возглавлявшей католическую группу Сопротивления. Еще в 1942 году именно Дави снабжала нас французскими документами для скрывавшихся рабочих мельницы, а мы снабжали ее провиантом и хлебными карточками для многих людей, которых она укрывала от немцев. Позднее мы договорились с ней о том, что она может отправлять на мельницу спасенных Сопротивлением летчиков со сбитых над Францией самолетов союзных воздушных сил. В 1943 году она и направила к нам раненного в воздушном бою американца Монгенаста (R. Mungenast, личный номер 32592169), прожившего у нас в доме два месяца и вылеченного нашим старым другом доктором Эмилией Николаевной Бакуниной (она жила недалеко от Дурдана), которая и в дальнейшем, в период освобождения, оказывала нам ценные услуги, как врач и хирург (награждена Военным крестом).

Ячейка Шашелева в Париже поддерживала тесную связь с матерью Марией, так как в доме «Православного дела»¹⁰² на улице Лурмель поваром работал Андрей Васильев; последний избежал ареста при разгроме Гестапо «Православного дела» благодаря Шашелевым, у которых он потом и скрывался с женой и дочкой.

Парижские друзья установили также связь с группой «Русский патриот» и группой инженера Монтуляка. Я лично был на связи (и непосредственно, и через Попандопуло) с моим другом Кривошеиным, который отдал мне, уже позднее, несколько важных документов, касающихся Сопротивления, для передачи через Блюто его шефам по Сопротивлению.

 

Итак, с начала 1943 года через гаражное предприятие Ламбердиер, которое в то время было центром Сопротивления в Дурдане, мы включились официально во французское движение Сопротивления. Блюто организовал по нашей просьбе встречу В. Попандопуло в Париже с Кудером (подпольная кличка «Ален»). Впоследствии Ален был начальником «Фран-

 

цузских внутренних сил» ФФИ (FFI)¹⁰³ дурданского сектора Южной зоны, но фактически там ничем не руководил. В Дурдане состоялась встреча между руководящим ядром нашей группы, Блюто и неизвестным, который, по словам Блюто, был представителем ФФК (FFC; Боевые французские части)¹⁰⁴.

Мы, конечно, ничего тогда не знали об организации, которую представлял Блюто, а сам он ничего не рассказывал. Название «Corps Francs Vengeance» (Отряды вольных стрелков «Месть») появилось уже после освобождения. Но слова и названия сами по себе в то время имели мало значения. Вопрос, который нас интересовал в первую очередь, был следующий: совпадают ли в данный момент наши желания с целями и намерениями Блюто и тех людей, которые с ним были связаны и которых мы знали.

После осторожного сближения и внимательного изучения мы на этот вопрос дали положительный ответ и из этого исходили. Однако, мы сочли необходимым вполне ясно и определенно уточнить нашу позицию. Она сводилась к следующему. Как русские, мы вступаем в ФФК (FFC) для совместной активной борьбы под французским командованием с гитлеровской Германией Франции и СССР до полной победы над общим врагом, вплоть до момента, когда мы сможем установить непосредственную связь с командованием советскими вооруженными силами. Это уточнение нам казалось важным, поскольку давало нам возможность не быть вовлеченными в действия, не соответствующие политике нашей страны. Это решение было одобрено нашими французскими товарищами, включая и Кальвеля, единственного француза в нашем руководящем ядре.

В индивидуальные документы добровольного вступления в ФФК, обязывающие нас подчиняться воинской дисциплине (своего рода присяге), включалась соответствующая, нами придуманная, ограничительная вставка в духе вышеупомянутых соображений.

Каждый подписывал вымышленной французской фамилией форму, отпечатанную на ротаторе с соответствующим регистрационным номером (мой № 2500, кличка - Андре Жиру). Затем лист разрезался ножницами на две части: одна передавалась Блюто, а другая вручалась подписавшему, как документ его принадлежности к организации ФФК. Предполагалось, что впоследствии сложением двух частей легко будет доказать их подлинность. Блюто получил среди нас подпольную кличку «Иван Иванович».

Примерно в это же время в Дурдане появился Бенуа (подпольная кличка «Лионель»). Вот как вспоминает о нем Робер Моно, ответственный медик ФФИ по департаменту «Сена и Уаза»: «Капитан Робер Бенуа (Лионель), известнейший гонщик-автомобилист, арестованный в Париже в конце

 

июня 1944 года, пал за Францию (расстрелян в лагере Бухенвальд незадолго до освобождения), награжден посмертно медалью Сопротивления 9 сентября 1945 года в Рамбуйе. Он получил задание от War Office^* по снабжению оружием южного района департамента «Сена и Уаза» и по организации там приема десантных отрядов парашютистов, предназначенных как для осуществления специальных заданий, так и для руководства частями ФФИ во время операций, намеченных в парижском районе, с опорой на организованные и хорошо известные в Лондоне силы Сопротивления южного района и, главным образом, дурданского сектора»¹⁰⁵.

Насколько я помню, Бенуа попал в гараж Ламбердиер для ремонта своей машины. Блюто (в свое время болельщик автогонок) его тотчас узнал и таким образом вошел с ним в контакт. В дальнейшем Лионель предложил Блюто с ним работать, объяснив ему, что предполагается организовать в этом районе, вооружить и укомплектовать обученными военными из союзных войск отряд примерно в две тысячи человек. Для получения прямого подтверждения Блюто попросил, чтобы по лондонскому радио в передачах «Французы говорят французам» была сообщена выбранная им фраза из басен Лафонтена¹⁰⁶. Лионель выполнил просьбу (у него была своя рация), и Блюто убедился, что дело серьезное. Действовать следовало весьма скрытно, дабы не навлечь внимания немецкой контрразведки и местных соглядатаев. При помощи Блюто Лионель со своим небольшим штабом (два его друга и две женщины, одну из которых звали Лина) нанял небольшой домик на выезде из Дурдана возле железнодорожного переезда, на Парижском шоссе. Я сам имел с Бенуа разговор в гараже - мельница и наша группа его живо заинтересовали. Это был рослый, красивый, спортивного склада человек, с мужественными чертами лица. Впоследствии мне пришлось несколько раз с ним встречаться. Фактически он непосредственно руководил действиями в Дурдане. Он мне подтвердил, в общих чертах, то, что говорил об этом деле Блюто.

Все складывалось вполне обнадеживающе. Но затем последовал довольно длительный период мучительного ожидания. Все ждали: вот-вот начнется работа, но ничего не начиналось. Причин, как потом выяснилось, было много и достаточно противоречивых. Можно было бы даже себя упрекнуть в такой бездеятельности (и упрекали), но ретроспективно ведь всегда видно яснее, что надо и чего не надо было делать...

Пока же мы старались, не нарушая данных указаний о не привлечении внимания на район Дурдана, делать что-то полезное в русском секторе.

 

В Дурдане как раз появился новый немецкий гарнизон. Однажды, когда я был в кафе на базарной площади, туда вошли молодые немецкие солдаты. Но каково было мое изумление, когда они заговорили по-русски и по-украински! Прислушавшись, я стал различать нелестные выпады и замечания в адрес фрицев. Они не носили никаких отличительных знаков, и население, не разбираясь, считало их просто немцами. (На это и был расчет). Заинтересовавшись, я обратился к ним по-русски, и вскоре к моему столику подсело несколько ребята в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Как выяснилось, их сперва забрали на работы, а потом привезли во Францию и надели на них мундиры.

Позондировав почву так и сяк, играя одновременно в наивного эмигранта, я вскоре убедился в том, что их отношение к немцам весьма двусмысленное и что ими стоит заняться. Среди них появился более взрослый, толсторожий фельдфебель, речь которого сразу показала, что мне надо держаться начеку. Так как все меня хорошо знали в городке, я, конечно, отклонил их пожелания прийти ко мне в гости и взять почитать русские книжки, по которым они, видно, сильно соскучились... И, не назвав себя, ушел. Но тут же вызвал из Парижа В. Ф. Шашелева и попросил его постараться установить контакт с этими людьми. Дня два Шашелев бродил по городу, ища подходящей встречи. Наконец, на главной улице он увидел двоих из этих солдат. Обогнав, остановился, как бы поправляя шнурок на ботинке, а когда те поравнялись — громко и вполне натурально выругался по-русски. Эффект был полный. После двух-трех перекрестных слов они сказали: «Иди за нами». Зашли в глухую улочку. Повезло Васе: напал он как раз на Жорку Шкарбанова^*, который впоследствии доказал, что мы не ошиблись, доверившись ему. Второй был совсем молоденький паренек лет шестнадцати. (А сколько раз они могли бы нас погубить: ведь и они не знали, с кем имеют дело, ведь и им расстрел грозил). Поговорили сперва по душам (Вася умеет), а потом он прямо поставил вопрос «за или против»; получив твердый, ясный ответ, обещал связать их с Борисом Волынцевым и назначил встречу в лесочке возле мельницы. Потом зашли в бистро и выпили. (Как ни странно, но доверие между ними установилось мгновенно).

 

Так и пошло: Борис и Жорка вызывали друг друга условным непечатным, всем известным русским словом из трех букв, начертанным на стене городской уборной. Жорка и его друг сколотили группу человек в десять, в большинстве украинцев, совсем юных. Те нам сообщали ценные данные о гарнизоне, о службе, о ночных обходах и прочее. От денег (мы предложили на случай внезапного вынужденного побега) категорически отказались. Но пока нам выгоднее было их держать там, где они были, в немецкой форме.

То тут, то там французы нам сообщали, что на фермах скрываются советские люди. Мы и с ними устанавливали связь.

 

Уже с 1943 года до меня не раз доходили слухи, что где-то в округе, в частности на равнине Бос, на парашютах сбрасывают оружие, и что за ним будто бы приезжают из Парижа на пожарных и санитарных машинах. Очевидно, это уже действовал Бенуа-Лионель.

Ну а наша настоящая работа началась только весной 1944 года. Мы уже вступали в последний период борьбы за освобождение Франции, когда Сопротивление стало готовиться к вооруженному восстанию, во многих местах начали формироваться и действовать партизанские отряды, в которых огромную роль сыграли советские люди¹⁰⁷. Блюто сообщил, что надо быть готовым в любое время. Меня лично он просил еще раньше следить за «персональными» сообщениями определенных фраз по радио из Лондона. Но я их никогда не слышал и уже почти в это не верил. Но вот однажды я таки услышал ожидаемую фразу, передававшуюся и днем, и вечером: «Есть карамель твердая и есть карамель мягкая». Немедленно в гараж; там уже знали. Сбор с наступлением темноты. Собрался дурданский боевой актив, человек десять; предстояло принять для Дурдана первую партию оружия, боеприпасов и аппаратуры, которую сбросят на парашютах в условленном месте в 24.00. Среди нас были и люди из ФТП (коммунист Андре Жене и другие). Вооружены мы были слабо: каждому по две-три гранаты да револьверы, всего один автомат.

Площадка была выбрана близ деревни Ле-Гранж-ле-Руа в низине поля, клином вдающегося в лес. Чтобы получить представление о тех условиях, в которых пришлось работать, опишу подробнее первый прием партии, сброшенной на парашютах. Лионель почему-то не мог присутствовать. Ни у кого опыта не было, только инструкция (о радиолокации тогда ничего почти не знали).

В лесу ночью заблудились, не сразу вышли, куда надо. Бежали по свежей бороне поля (следы отчетливые). Расставили посты, но мало нас было... а невдалеке шоссе, по которому изредка проезжали немецкие

 

машины. В точно назначенное время послышался гул моторов и из-за леса появился силуэт самолета. Зажгли опознавательные огни. Он сделал три круга, потом пошел на снижение. Раздался страшный треск - почти все контейнеры (двенадцать) и ящики загнало на деревья. (Оказывается, по неопытности мы ошиблись в расчетах ветра). Пришлось все посты снять, лезть на деревья, обрезать шнуры, сдирать парашюты с ветвей. Должен был прибыть фермер из деревни с телегой и лошадьми, но в последнюю минуту испугался и не приехал. Контейнеры прятали в ямах и в кустах. Последний парашют сняли с дуба в поле уже часам к восьми утра! Его хорошо был видно издалека. Одного легкого ящика не досчитались, его загнало далеко; дружественный нам лесник нашел его через несколько дней.

Потом днем вытаскивали все на дорожку лесную и грузили в фургончик. Понемногу свезли все, а ночью перетащили и ящики. Кроме специального оборудования для Бенуа-Лионеля, получили взрывчатку (пластик), легкие автоматы, гранаты, боеприпасы... Часть оставили в гараже, часть перевезли на мельницу, а большую часть спрятали в хибарке на огороде у Блюто, недалеко от гаража. Чувствовалось, что мы накануне большого дела. Бенуа сказал, что это только начало и что для нас, дурданцев, намечена особая крупная партия. На мельнице и в других местах к этому подготовились.

Затем было еще несколько сбросов с парашютов в окрестностях. Работали совместно с другими соседними бригадами; распределением ведал Бенуа, возможно, что часть перевозилась и в Париж... Но часто наши выходы оказывались бесплодными, а ближе к высадке союзников в Нормандии и после нее что-то совсем не клеилось: то не подавались соответствующие предупреждения по радио, то не приходили ожидаемые уже на поле самолеты. Риск, связанный с этой работой, был тем более велик, что все всегда делалось в спешке, без возможности хорошей подготовки, без правильной организации операций и без слаженности действий, а исключительно за счет предприимчивости, находчивости и, главное, большого воодушевления. Обстоятельства сложились так, что часто уже не было ни времени, ни сил принимать элементарные меры предосторожности. Опасаться же приходилось не только местных соглядатаев из активных коллаборантов, но и многочисленных сочувствующих болтунов. Действовали же мы не в горах, не в дремучем лесу и не в большом городе, а почти на виду у всех, в сельской или полусельской местности, где все друг друга знают. И постоянные наши передвижения после комендантского час, и встречи с патрулями ночью, и проверки перевозимых грузов днем на дорогах - все грозило смертельной опасностью не

 

только нам, но и членам наших семей. Тем не менее, все это проделываюсь в общем успешно, без аварий.

Вот что пишет по этому поводу доктор Моно: «На юге департамента Сены и Уазы командиром роты Жуеном и Жераром для дурданского сектора было подготовлено 16 площадок, а также для района Немура - майором Дюменилем. Списки оружия и боеприпасов, необходимых для вооружения ударных рот Южного района, были заранее подготовлены. Эти площадки были официально утверждены Лондоном, но не использованы, несмотря на специальные вызовы по радио приемных бригад, тщетно ожидавших обещанного.

Вряд ли удастся исчерпывающе показать опасную и в высшей степени неблагодарную работу, выпавшую на долю этих бригад <...>, люди проявляли большую самоотверженность и неутомимую энергию, несмотря на опасность их работы, часто безрезультатной из-за перенаселенности района и неблагоприятных условий местности.

Бригады Лимура и Дурдана, действуя совместно, приняли с августа 1943 по май 1944 года семь сброшенных на парашютах партий оружия, а выходов после извещений по радио было восемнадцать. Таким образом только около 40 % этого оружия было распределено в районе Дурдана (и даже в Париже), а 60 % было, увы, захвачено Гестапо во время мощных облав в апреле и в июне. На бригадах лежала тяжелая ответственность обслуживания десяти зарегистрированных площадок. Одна из них, поле Виллевер около Лимура, соответствовало паролю «Кот садовника служит в полиции». Это поле, как "homo et arma"^*, было утверждено по настоянию Бенуа и BOA^**.

Вскоре после высадки союзников в Нормандии пароль "кот садовника служит в полиции" передавался регулярно пять дней подряд, и поэтому бригада Лимура и часть бригады Дурдана пять ночей кряду оставались на поле до рассвета в ожидании объявленного самолета.

Пять бесплодных и очень тревожных ночей, в течение которых "Галифакс", кружа близ поля, не мог сбросить груз: в первый раз ввиду немецких самолетов, беспрерывно летавших с базы в Бретиньи к линии фронта и обратно, отчего невозможно было зажечь опознавательные огни; другой раз вследствие массированной бомбежки парижского железнодорожного узла, из-за которого завязывались тут и там воздушные бои вблизи от поля и прямо над ним...»¹⁰⁸.

 

И далее: «Эта вялость Лондона в поставке оружия вплоть до половины августа с очевидностью подтверждает тот факт, что по их расчетам англо-американцы не предусматривали быстрого захвата Парижа и не учитывали его значения, ни как военного объекта, ни как морального фактора в битве за Францию»¹⁰⁹.

Как потом выяснилось, были, конечно, и другие причины - не очень-то хотели вооружать партизан!

 

В день высадки союзников в Нормандии я был в Париже. Возвратившись в Дурдан, немедленно был вызван в гараж, чтобы отправиться на очередной прием парашютов. Там я снова встретил Бенуа и канадского летчика, сбитого где-то в этом районе. Все были в приподнятом боевом настроении. Уже наступила ночь, когда во двор гаража с визгом тормозов влетел Ситроен; из него вышли сперва двое в форме французских полицейских (?!), а потом еще шесть странного вида людей. Оказалось, что это летучий отряд «макизаров»¹¹⁰, которые действовали в парижском районе и выполняли различного рода задания на угнанных машинах. Они были хорошо вооружены, и среди них я быстро обнаружил соотечественника, назвавшего себя Петром, военнопленным Советской Армии, бежавшим из лагерей в Эльзасе. Позже в гараж привели другого канадского летчика; оказалось, оба с одного бомбардировщика и были рады друг другу безмерно^*.

Но один из них чувствовал себя плохо, и меня просили отвести их к себе на мельницу.

Тут случилась довольно забавная история, но которая мне помешала в эту ночь и в последующие выходить на ночные задания. Как только мы с женой устроили, напоили и накормили канадцев, как на мельницу позвонил начальник Дурданской жандармерии. Просил открыть ворота: «Сейчас приедем». Что это, благожелательное предупреждение? От него не ожидал бы, но ведь и времена другие. С немцами приедет или без них? Вот вопрос. Быстро отвел канадцев в соседский парк и приказал ждать, а если не приду, указал, куда идти.

Потом спрятался в кустах, откуда была видна дорога. Вижу: едут на велосипедах трое без немцев. Выхожу. «В чем дело?». «Да вот, приказ ввиду событий охранять мельницу от террористов» (это от нас-то!). Ну, стало веселее. «Заходите». Одного устроил спать в лаборатории, другой остался дежурить, шеф уехал. Поговорили за стаканом вина с этой «охраной»,

 

посмеялись и вполне поняли друг друга; но все же это петеновский жандарм - доверия-то нет. Потом, пока он тоскливо шатался по двору, сходил тихонько в парк за канадцами и через окно водворил их обратно в дом. И так они прожили у нас в доме две недели под охраной жандармерии. Но только один канадец сразу же заболел воспалением легких, и его опять лечила Э. Н. Бакунина¹¹¹.

Все эти обстоятельства сковали меня, и я лишился свободы действий ночью в самое горячее время; зато Борис Волынцев не пропустил ни одного выхода. Я снова смог действовать только тогда, когда по прошествии некоторого времени жандармы решили снять охрану мельницы.

Канадцам тоже надоело сидеть взаперти и они захотели участвовать в наших делах.

Но тут-то и случилась катастрофа.

Опять цитирую доктора Моно: «Сброс оружия на вышеупомянутое поле Виллевер в объеме двух тысяч винтовок, автоматов, легких технических средств поддержки пехоты и боеприпасов, которое Бенуа должен был непременно в ближайшее время получить, в чем имел подтверждение по личной рации, внезапно был сорван его арестом. Этим объясняется неспособность руководства южного района Сены иУазы обеспечить Париж оружием. В конце июля 1944 года, непосредственно после налета Гестапо на дурданский район и ареста Лионеля и его помощников, там оставалось слишком мало оружия, чтобы вооружить его ударные отряды, которые должны были начать действовать с приближением американских войск. Во время этой операции Гестапо произвело более двадцати арестов, и командир дурданской роты Жуен (Блюто, из Дур дана) был последним, оставшимся на месте, из начальников отрядов, работавших в тесном контакте с Лионелем. Он чудом избежал Гестапо в то время, когда возвращался домой в грузовике, наполненном оружием, предназначенным для распределения. Ему пришлось бежать и скрыться, не успев установить связь с Аленом и с Жоливе. Лишенные связи с людьми Жуена (Блюто), они лишь с большим трудом смогли собрать оставшееся оружие (сведения, данные Жоливе)»¹¹².

Хотя в общем Моно правильно описывает факты и обстановку, в этом случае (где он предусмотрительно ссылается на Жоливе), я несколько с ним расхожусь.

Как я потом слышал, Бенуа был провокационно вызван в Париж к своей якобы тяжело заболевшей матери. Там попал в засаду и был взят. Гестапо не замедлило явиться в Дурдан, где помещался его штаб. Дом был наскоро обыскан и взорван, была арестована радистка Лина (говорят, она и выдавала, но так ли это?). Одному из его товарищей удалось

 

спастись, и он два дня сидел в лесу, потом скрылся. Сразу затем Гестапо сделало налет на гараж. Блюто и другие возвращались в это время на велосипедах, сосед знаками дал им понять, что случилась беда, и им удалось скрыться.

Одновременно было захвачено все, что нашли в хибарке на огороде (там было много), а хибарку взорвали. В гараже стариков и детей не взяли, но захватили двух канадцев, которые как раз в это время были там. Затем в Дурдане были арестованы французскими агентами Гестапо два молодых парня из нашей организации, но, как оказалось, один из них служил вместе с петеновцем в 1940 году, и тот ему дал удрать по дороге.

Летучие макизары, которые с нашей помощью по-хозяйски расположились в лесной сторожке и тоже имели немало оружия, ушли из-под носа у Гестапо. Но на дороге наткнулись на немцев, оторвались с боем; были, как говорят, потери с обеих сторон. (Впоследствии мне говорили, что все они погибли в бою на дороге под Парижем).

Надо сказать, что Гестапо и их французские приспешники нигде не задерживались долго (очевидно, опасались), а действовали только короткими налетами. Тем не менее, весь район был разгромлен и дезорганизован. Мало кто из арестованных тогда вернулся во Францию после окончания войны.

В это же время был арестован И. А. Кривошеий. Он мне потом сказал, что при нем в Бухенвальде Бенуа был повешен.

На мельнице я перетащил в другое место то, что там было спрятано. С трудом уговорил жену хоть на время с дочкой покинуть Дур дан. Тяжелая была ситуация; кольт в моем кармане весил тонну! Нелегко было снова завязать связи с теми, кто остался: одни скрывались, другие опасались встреч. В гараже остались только старики и дети, но и они не знали ничего о своих. Через несколько дней, почти случайно, мне удалось найти Блюто, Раймона, Клода и других в лесу. Оставаться в этом районе, где каждый их знает - слишком опасно. Решили, что временно они должны ехать в Париж к моим друзьям. Блюто поручил мне связаться в Дурдане с Ригалем (он стал первым мэром города после освобождения) и с некоторыми другими лицами. Но ни о каком Кудере или Жоливе не было речи, по сути дела, они никакой роли у нас тогда не играли и где они были, я не слыхал. (Но если потом Жоливе и искал оружия по району, то естественно никто не собирался ему отдавать то малое, что осталось). Тогда же Блюто сообщил мне, что на днях должно состояться крупный сброс парашютов, сказал мне даже пароль: «Делайте это с улыбкой». К сожалению, было не до смеха и даже не до улыбки. Но он не знал необходимых данных, их должен был сообщить Лионель.

 

Блюто и его жена укрылись в Париже у моего друга Кальвеля, а других я поместил в квартире моей сестры. Я их связал с нашими, обеспечил провиантом и просил их быть осторожными. Сам же вернулся на мельницу. Связь с Дурданом держалась в основном через Волынцева, который всегда и во всем проявлял необыкновенную активность и большое мужество.

В общем, мне повезло, Гестапо так и не явилось на мельницу, и никто меня не выдал. Но все развалилось, все надежды рухнули. Осталось собирать осколки и кое-как их соединять...

 

Трудно кого-нибудь винить, но задним числом можно, конечно, сказать, что при всей своей самоотверженности французы после высадки отбросили всякую осторожность и действовали почти в открытую. Привыкшие к свободе, они с трудом подчинялись элементарным правилам конспирации. Так, например, незадолго до катастрофы я встретил на дороге всю семью Блюто, прогуливающуюся вместе с канадцами. Все с трехцветными бантиками, а дамы в новых наскоро пошитых кофточках из парашютного искусственного шелка. Не надо было быть большим специалистом, чтобы сразу догадаться о происхождении этих кофточек, не говоря уже о языках всех завидующих соседок и знакомых женщин, восхищавшихся этим еще никем не виданным материалом! А во всех домах сопротивленцев бабушки с энтузиазмом распускали с детьми парашютные шелковые шнуры и без устали вязали всевозможные носильные, столовые и постельные принадлежности! И все же катастрофа была вызвана не этим.

Вскоре после встречи с Блюто я услышал по радио пароль «Делайте это с улыбкой», три раза, что должно было означать прилет трех самолетов. Это предупреждение объявлялось утром, днем и вечером. Я сейчас же отправился к Андре Жене из ФТП (их шеф Бежо также скрывался). Но ничего сделать было нельзя - ведь даже участок сброса парашютов был нам неизвестен.

Как мы впоследствии узнали, этот сброс был принят немцами при следующих обстоятельствах (Жорка и его товарищи, присутствовавшие при этом, нам рассказали подробности). Немцы окружили поле. Все прохожие и проезжие с вечера задерживались до утра в лесу. Сначала появились два самолета, скинули груз. Через некоторое время появился третий, и из него выпрыгнул парашютист. Однако опустился он далеко за кольцом оцепления в пшеничном поле. Немцы пустили ракеты, бросились туда; но, обнаружив ловушку, парашютист, отстреливаясь из автомата, сумел скрыться. К утру он явился к кузнецу Бонвалле из Ле-Гранж-

 

ле-Руа (это был наш человек), назвался Валериеном и сообщил, что привез инструкции и много денег для Бенуа. Но, узнав обстановку, скрылся, и мы больше никогда о нем ничего не слышали.

Тем временем части генерала Патона, прорвав немецкую оборону, стремительно наступали в глубь Франции, а генерал Леклер хитростью пробивался прямо на Париж, вопреки планам Эйзенхауэра¹¹³. Проект возможного десанта под Парижем в Босе в районе Дурдана совершенно отпал, он мог теперь интересовать только французов, стремившихся освободить, как можно скорее, Париж.

Блюто удалось связаться в Париже с командованием ФФИ, а я разъезжал на мельничных грузовиках с мукой по району и старался выяснить обстановку и учесть оставшееся оружие. Там, где удавалось установить связь и что-либо обнаружить, я советовал немедленно раздать все на руки людям. Поезда перестали ходить, дороги обстреливалась, связь с Парижем держал Волынцев (он ездил туда на велосипеде).

В августе Блюто и его товарищи вернулись в Дурдан и установили свой КП близ старинной усадьбы, на горе за лесом, против мельницы. На другой стороне дороги немцы поставили противотанковые орудия для прикрытия основной магистрали на Этамп¹¹⁴. Их арьергардные части заняли Дурдан, взорвали почту, установили минные заграждения. Приближались передовые части американцев.

Блюто собрал в лесу всех командиров отрядов дурданского района и объявил мобилизацию всех ФФИ. Присутствовало около двадцати человек. Каждой группе выделили определенный участок действия, давались задания. Следовало всеми средствами препятствовать перемещению немецких войск по дорогам, установить наблюдательные посты, связываться всеми возможными способами с передовыми частями союзников и сообщать им все нужные сведения. Ввиду скудности вооружения и в целях предотвращения массового уничтожения населенных пунктов и репрессий против населения, рекомендовалось атаковать изолированные немецкие части вне деревень и поселков, на дорогах.

Так как отряды действовали вблизи от своих семей, родных домов и ферм, при неминуемом уже близком освобождении и стремительном отходе немцев, это последнее указание выполнялось более охотно, чем того требовали бы условия войны, и нигде никаких больших разрушений и человеческих жертв не было. Тем не менее, активность ФФИ и ФТП сильно помешала врагу, вносила путаницу в движение колонн, срывала планы задержки наступления, нервировала и деморализовала немецких солдат. Так было по всей Франции, за исключением районов, где могли

 

действовать более крупные, лучше организованные и более опытные партизанские отряды.

Правдиво и довольно красочно описывает обстановку этих дней в южном районе тот же доктор Моно. Надо только учитывать, что в силу своего положения он несколько идеализирует организованность и преувеличивает значение руководства: «Во вторник 9 августа я, ответственный врач ФФИ оп департаменту "Сена и Уаза", предпринимаю общую инспекционную поездку по данному департаменту, в сопровождении Бернара (Сегюра), военного уполномоченного зоны "Юг". В течение дня мы посетили Корбей, Арпажон, Этамп, Дурдан, Сент-Ару, всюду связывались с местными шефами "маки" и с главными врачами и хирургами секторов; мы даем им инструкции.

Вечером мы прибываем в Рамбулье к домику лесника возле пруда Ля-тур, где нас ожидают ответственный по департаменту зоны "Юг" Форестье, капитан жандармерии Барден, командующий бригадой Рамбуйе; шеф дурданского сектора Ален и его заместитель Жоливе из BOA. (Вот они, оказывается, где были; то-то их никогда не видели в Дурдане! - А. У.).

Сегюр передает им приказ, полученный из Лондона, о переходе к "партизанской войне" (guerilla); занятие мэрий назначено на 12 августа; ФФИ должны быть немедленно мобилизованы во всех секторах, поставленных в положение боевой готовности.

Во время этой поездки наша Пежо-202 не была ни разу остановлена; дороги пусты и не охраняются. Мы встретили мало немцев, даже в Этампе, где расположилось несколько штабов. В Меннеси, мы прибыли на двух машинах со штабом ФФИ городка Корбей, который прихватили по дороге, и позавтракали. У дверей ресторанчика позади церкви нас встречает на улице небольшая группа сопротивленцев с развернутым трехцветным французским флагом. Как видно, немецкие клещи, душившие Францию, разжимались...»¹¹⁵.

Мне было поручено достать боеприпасы и оружие, закопанные под разрушенной Гестапо хибаркой в огороде, и организовать разведку в самом городе. В тот же вечер, вместе с группой ФТП и несколькими рабочими мельницы, мы отправились со стариком Ламбердиером (хорошо знавшим местность) к хибарке и вырыли из-под обломков постройки мешок гранат, много патронов и несколько автоматов (в довольно, по правде сказать, трудных условиях, вблизи от дороги, по которой ходили военные машины, и от немецкого поста).

Все это было снесено на мельницу, там спрятано и затем приведено в порядок.

 

На следующее утро на мельницу въехала машина с немецким офицером дурданской комендатуры и несколькими солдатами. Выйдя во двор, я увидел, что они разговаривают с директором, который держался «нейтрально», не был в курсе моих дел, но подозревал о них. Он подозвал меня (вид был расстроенный), сказав, что немцы хотят со мной говорить.

Много промелькнуло мыслей в голове за несколько секунд... но я, внешне спокойный, направился к ним. Вот примерно наш диалог.

— Вы русский?

— Да. По происхождению.

— Когда вы покинули Россию?

— В 1922 году.

— С каких пор вы во Франции?

— С 1929 года.

— Вы знали русских, которые были у нас?

— Да, я с ними как-то поговорил в кафе на площади.

— Когда это было?

— В конце прошлого года, примерно (именно так и было, - вставил солдат по-немецки).

— Вы поддерживали с ними связь?

— Нет, они хотели, я уклонился.

— Почему?

— Потому что подумал, что буду иметь от этого только неприятности, они были по-разному настроены.

— Как именно?

— Некоторые явно за вас, а некоторые вроде бы и нет. (Ja, ja, - опять поддакивает солдат).

— Есть ли еще русские в Дурдане или в округе?

— Насколько я знаю, нет.

— А поляки?

— Их много по фермам.

Небольшое раздумье - и... они уехали.

У меня было чувство, что я прошел по канату над пропастью, но прошел (особенно, когда догадался, в чем дело) уверенно, оттого и не свалился (возможно, прямо в могилу).

А дело было в том, что дурданский гарнизон спешно уходил и Жоркины ребята сбежали, да еще с оружием. (Директору-то немцы об этом сказали). К вечеру мы с Волынцевым и с Шашелевым отправились в лес с гражданской, заранее припасенной одеждой.

 

В случае побега они должны были оповестить двух молодых советских военнопленных, работавших на ближней ферме, а фермер должен был известить меня. Но еще до этого я уже все знал и знал, где их найти. Мы встретили Жорку, он был явно расстроен: «В кустах шныряют какие-то черные рожи...». И смех, и грех! Ночью сбежали от немцев из железнодорожного состава с военнопленными негры, и в тот же самый лес.

Жоркины молодые ребята захватили, как им и было сказано, винтовки и комплект патронов. Их переодели и отправили с Волынцевым в дальнюю деревню, и там они очень пригодились в период освобождения. У меня остались только Жорка и Иван, который знал в лицо одного из гестаповских осведомителей из Дурдана (присутствовавшего при спуске парашютов), и мы хотели его опознать. Кроме того, они способствовали бегству других советских людей из трудовых команд при немецких частях, проходивших по дорогам близ Дурдана. (Всего через наши руки прошло несколько десятков советских военнопленных, которых мы одевали, кормили, укрывали, препровождали на фермы, привлекали в ФФИ, а затем собирали для направления в репатриационный пункт Бо-регар¹¹⁶, после освобождения Франции).

 

В то же время нашим друзьям в Париже было дано указание прибыть в Дурдан. Ввиду сложившейся обстановки, я не нашел нужным обязательно вызывать всех. Прибыли с попутными машинами, на велосипедах и пешком Кальвель, Шашелев и Попандопуло вместе с наиболее молодыми.

Кальвель составил воззвание к населению, которое расклеили в городе.

Вместе с местными французами мы организовали в городе и его ближайших окрестностях довольно эффективную разведку и наносили на карту все, что могло представлять интерес: минные заграждения, месторасположение частей и прочее.

Читая Моно, удивляешься, до чего же похоже повсюду складывалась обстановка: «18 августа... Подъезжая к дому лесника в двух километрах от Рамбуйе, мы неприятно удивлены: вокруг расположилась на отдыхе немецкая часть. Мы выходим из машины и идем среди солдат, которые, не обращая на нас внимания, моются в пруду и приводят себя в порядок. Офицеров среди них не видно. Перро принимает нас в большой комнате первого этажа и тотчас достает карту Рамбуйе большого масштаба, раскладывает ее на столе, не стесняясь немцев, и перечисляет все подробности заградительных мероприятий: здесь танк, тут две пушки, там ров, в конце парка еще пушка замаскированная, там рота с автоматчиками и прочее. Ален все записывает <...> и отправляется со связным навстречу американцам»¹¹⁷.

 

А вот картина в Дурдане, в тот же день.

На мельнице с утра отдыхает немецкая часть, человек пятьдесят. (Днем союзная авиация не дает двигаться). Солдаты разбрелись по парку около речушки. Тут же сидим и мы, наносим на кальку все сведения, которые наши люди приносят из города и округи. Потом калька закладывается в носок, и очередной посыльный отправляется искать американцев.

Над нашими головами то и дело проносятся самолеты, в небе слышны пулеметные очереди, где-то взрываются бомбы...

Вечером, после ухода немцев, мы вытаскиваем из-под закромов боеприпасы и тащим их из мельницы в лес к Блюто, где собрались дурданские ФФИ: французы, советские люди, русские эмигранты - всего человек тридцать.

Несколько раз наши люди ходили навстречу передовым американским соединениям и передавали им сведения, что способствовало проходу без потерь моторизованных частей.

20 августа утром подошли передовые американских части. Их сопровождали ФФИ близлежащих селений. Я встретил их у входа в город, сообщил обстановку и получил приятную возможность въехать в Дурдан на американском легком танке, в то время, как наши ФФИ и ФТП занимали город. Танки вышли на парижское шоссе, выгоняя из ям, выкопанных вдоль дороги, отдельных немцев с фаустпатронами. Мы выполняли роль сопровождающей пехоты. Десяток немцев был взят в плен, двое было убито. С нашей стороны один был убит и несколько ранено. В округе действовали другие группы дурданского сектора; валили на дороги деревья, обстреливали из засад отдельные вражеские машины. В стычке такого рода был тяжело ранен в голову Борис Волынцев (но его удалось спасти).

Потом передовые части разведки ушли, и город остался на нашем попечении; только на следующий день начала подходить основная часть наступавшей армии.

Но и после окончательного прихода американцев мы, вместе с ними и самостоятельно, занимались очисткой района от мин и от отдельных отставших немцев, бродивших по округе.

Отпраздновали освобождение в гараже бурно и весело. Всюду были расставлены столы, все сопротивленцы присутствовали с семьями. Много было выпито вина, пели песни, и громче и лучше всего прозвучало «Не смеют крылья черные над родиной летать»¹¹⁸.

 

Так закончилась наша сопротивленческая деятельность. Я постарался кратко описать, как она постепенно развивалась, какие было открылись перспективы, в каких условиях приходилось работать, какие были успехи и провалы, а также показать людей, которые в этом участвовали, их настроенность. Мы проделали тот же путь, что и многие тысячи патриотов тогда по всей Франции. Досадно, конечно, что после преодоления стольких трудностей (все эпизоды и не расскажешь, я привел только наиболее типичные и яркие примеры) дурданскому Сопротивлению не пришлось участвовать в столь долго ожидаемом большом деле, которое намечалось в этом районе; но так уж сложилась военная обстановка (отмена воздушно-десантной операции в равнине Бос ввиду стремительного отступления немцев), и такими, неизбежно, оказались последствия постигшей нас трагедии в связи с арестом Бенуа-Лионеля. И все, что мы пережили, сделали и не смогли сделать, весьма типично для этого периода Сопротивления. Это я хочу подчеркнуть.

Российскому читателю, несомненно, покажутся несколько странными условия, при которых протекали с 1939 по 1944 год война и оккупация во Франции, настолько это непохоже на то, что имело место в СССР. Для понимания есть только один путь: вдумчивое всестороннее изучение всего богатого и разнообразного материала, который имеется по этому вопросу. Если мой очерк может хоть как-то этому способствовать, я буду удовлетворен. Нельзя забывать, что Резистанс (Сопротивление) - это также культурный, моральный и политический факторы, роль которых в дальнейшем развитии Франции нельзя недооценивать.

Как раз в условиях оккупированной Франции следует делать большее различие между этими двумя родственными явлениями: партизанским движением и движением Сопротивления. Первое, по преимуществу военного типа, имело местное и ограниченное значение (в основном, в последний период освобождения); а второе, преимущественно гражданского характера, было повсеместным в течение всех лет оккупации и, как таковое, оказало более глубокое влияние на Францию и оставило более глубокий след. В этой связи я сознательно говорю о нашей деятельности именно, как об участии в Сопротивлении, и на этом слове делаю ударение.

Закончу тем, что и теперь еще я испытываю чувство искренней и горячей благодарности ко всем моим товарищам по Сопротивлению: к русским (и эмигрантам, и советским), к французам, к американцу и канадцам за доверие и помощь, оказанную мне. Это было хорошее, скажу даже - счастливое время.

 

Когда приехавший в Париж после его освобождения Илья Эренбург, обращаясь к русской парижской аудитории, сказал примерно так: «Теперь наши армии победоносно наступают вглубь вражеской страны, но мы приветствуем тех, кто были с нами в самые трудные годы 1941-1942...» - мы смогли ответить тогда с радостью и гордостью своей собственной совести: «Не можем похвалиться никакими особыми геройскими поступками, но с вами были неизменно с первых же дней войны».

Заключение

 

После освобождения, все больше проявлявшиеся уже и до него, внутренне, политические силы сразу же вырвались наружу. Наша русская дурданская группа влилась в Патриотическую милицию, но вскоре эта организация была распущена, и мы вернулись по домам. Французы занялись своими делами, а перед большинством из нас встал вопрос о возвращении на Родину.

Наивной мечте многих из нас - закончить войну в рядах Советской Армии, если уж не на Восточном фронте, то хотя бы и на Западном в составе особого советского корпуса, составленного из многих соотечественников, оказавшихся тогда во Франции, - не суждено было сбыться.

Но сразу же в дурданской группе зародилась мысль о том, что надо создать объединение русских участников борьбы против гитлеровской Германии за рубежом с целью, главным образом, собрать ценный материал по этому вопросу, включая и партизанскую борьбу советских военнопленных во Франции.

Уже в октябре 1944 году было созвано собрание инициативной группы^*. Из нее впоследствии и родилось Содружество русских добровольцев, партизан и участников сопротивления во Франции (РДП и УС), которое возглавил И. А. Кривошеий, когда он вернулся из гитлеровских концлагерей в 1945 году.

Но начавший было издаваться во Франции и ставший теперь библиографической редкостью, Вестник РДП и УС прекратил свое существование в связи с высылкой из Франции в 1947-1948 годах его основоположников и организаторов. А жаль для истории - хорошее было начинание.