Сталин подхватил

выпавший из рук

Гитлера меч и занес

его над уцелевшими

евреями СССР.

Василий Гроссман

«Жизнь и судьба »

Глава третья

«Дело врачей» — апофеоз

сталинского антисемитизма

 

После прибытия в марте 1952 года в Вятлаг я находился в лагерном подразделении «Берёзовка», в Кайском районе Кировской области. Очень хорошо помню 13 января 1953 года. Меня не вывели в этот день на работу на лесоповал, так как я был дневальным по бараку. В бараке была радиоточка. В 12 часов во время передачи последних известий я услышал сообщение ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей». В числе врачей была названа и фамилия отца. Вечером я был помещен в небольшую тюрьму, расположенную на территории лагеря, и находился в ней вплоть до середины апреля 1953 года, когда врачи были реабилитированы. Правда, все это время меня продолжали выводить на работу, но вечером отправляли не в барак, а в лагерную тюрьму.

После освобождения я подробно ознакомился с сообщениями ТАСС и другими материалами, которые были опубликованы в связи с «делом врачей». В сообщении, озаглавленном «Хроника. Арест группы врачей-вредителей», говорилось: «Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза. В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М.С., врач-терапевт; профессор Виноградов В.Н., врач-терапевт; профессор Коган М.Б., врач-терапевт; профессор Коган Б.Б., врач-терапевт; профессор Егоров П.И., врач-терапевт; профессор Фельдман А.И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я.Г., врач-терапевт; профессор Гринштейн А.М., врач-невропатолог; Майоров Г.И., врач-терапевт.

 

Документальными данными, исследованиями, заключениями медицинских экспертов и признаниями арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение больных и подрывали их здоровье.

Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали здоровье последних, умышленно игнорировали данные объективного обследования больных, ставили им неправильные диагнозы, не соответствовавшие действительному характеру их заболеваний, а затем неправильным лечением губили их.

Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища А.А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим и тем самым умертвили товарища А.А. Жданова. Следствием установлено, что преступники также сократили жизнь товарища А.С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти.

Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить оборону страны. Они старались вывести из строя маршала Василевского А.М., маршала Говорова Л.А., маршала Конева И.С., генерала Штеменко С.М., адмирала Левченко Г.И. и других, однако арест расстроил их злодейские планы и преступникам не удалось добиться своей цели.

Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие извергами рода человеческого, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, состояли в наемных агентах у иностранной разведки.

Большинство участников террористической группы (Вовси М.С., Коган М.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Этингер Я.Г. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от

 

организации «Джойнт»^* через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса. Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П. И.) оказались давнишними агентами английской разведки. Следствие будет закончено в ближайшее время». Среди арестованных врачей было шесть евреев и трое русских.

Помимо названных врачей было арестовано значительное число и других медиков, евреев по национальности.

Обращает на себя внимание следующий факт. В числе лиц, которых якобы хотели умертвить «врачи-убийцы», не было ни одного члена или кандидата в члены Президиума ЦК КПСС, ни одного секретаря ЦК. Ведь некоторые из них тоже пользовались услугами арестованных врачей. В чем же дело? Простая случайность или за этим что-то скрывалось? Возможно, это означало, что многих из них Сталин собирался устранить, а упоминание военных было признаком того, что «вождь» пытался заигрывать с ними. Расчет был на то, что маршалы и генералы, упомянутые в сообщении ТАСС, были активными участниками недавно закончившейся Великой Отечественной войны, были популярны, в отличие от многих партийных деятелей, в народных массах. По мнению организаторов «дела врачей», это должно было способствовать еще большему разжиганию антисемитских настроений в стране. Характерно, что в период нагнетания массового психоза, агентура МГБ распускала слухи, что Виноградов, Егоров и другие арестованные русские врачи в действительности «перекрещенные евреи». (Такие же слухи муссировались потом, в 70-х годах: Солженицын — это Солженицер, а Сахаров — Цукерман.)

Тринадцатого января одновременно с сообщением ТАСС «Об аресте группы врачей-вредителей» на первой странице в «Правде»

 

 

публикуется редакционная статья «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Есть предположение, об этом мне говорил в 1967 году Н.С. Хрущев, что автором статьи был сам Сталин. В статье подчеркивалось, что воротилы США и их английские «младшие партнеры» пытаются создать в СССР свою подрывную «пятую колонну», иными словами, сделан был явный намек на то, что «еврейские буржуазные националисты» и составляют эту «пятую колонну». Вместе с тем в статье содержались утверждения, выходившие за рамки непосредственно «дела врачей» и еврейской проблематики. «...Некоторые люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, диверсий, шпионажа, что заправилы капиталистического мира могут отказаться от своих попыток вести подрывную деятельность против СССР. Но так думать и рассуждать могут только правые оппортунисты, люди, стоящие на антимарксистской точке зрения «затухания» классовой борьбы. Они не понимают, или не хотят понять, что наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы, что чем успешнее будет наше продвижение вперед, тем острее будет борьба врагов народа, обреченных на гибель, доведенных до отчаяния. Так учит бессмертный Ленин, так учит товарищ Сталин». Газета писала, что в стране «сохранились носители буржуазных взглядов и буржуазной морали — живые люди, — скрытые враги нашего народа. Именно эти скрытые враги, поддерживаемые империалистическим миром, будут вредить и впредь... Тот факт, что группа презренных выродков из «людей науки» в течение некоторого времени могла безнаказанно орудовать, показывает, что некоторые наши советские органы и их руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством». Какие же органы и их руководителей имела в виду «Правда»? В газете на этот счет давался четкий ответ: «Органы государственной безопасности не вскрыли вовремя вредительской террористической организации среди врачей. Между тем эти органы должны быть особенно бдительными, так как история уже знает примеры, когда под маской врачей действовали подлые убийцы и изменники Родины, вроде «врачей» Левина, Плетнева, которые по заданию врагов Советского Союза умертвили путем умышленного неправильного лечения великого русского писателя А.М. Горького, выдающихся деятелей Советского государства В.В. Куйбышева и В.Р. Менжинского». Как известно, в марте 1938 года по процессу видных деятелей Коммунистической партии и Советского государства — Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова и других — проходили три врача: Л.Г. Левин,

 

Д.Д. Плетнев и И.Н. Казаков, которые обвинялись в том, что под руководством бывшего наркома внутренних дел ГГ. Ягоды умертвили A.M. Горького, его сына М.А. Пешкова, В.В. Куйбышева и В.Р. Менжинского. ГГ. Ягода, также находившийся в зале суда в качестве обвиняемого, «признался», что по «прямому сговору с японской и германской разведками и по заданию врага народа Л.Д. Троцкого «пра-вотроцкистский блок» организовал и совершил ряд террористических актов против лучших людей нашей родины».

Совершенно очевидно, что вся аргументация статьи «Правды» от 13 января 1953 года поразительно напоминала все то, что происходило на процессе 1938 года. Возникает вопрос, кого конкретно имела в виду газета, когда утверждала, что «некоторые наши органы и их руководители потеряли бдительность и заразились ротозейством»? Может быть, Абакумова? Но он в момент ареста основной группы врачей уже почти полтора года (об этом ниже) сидел в тюрьме. Тогдашнего министра госбезопасности С.Д. Игнатьева? Но он не был арестован и продолжал занимать этот пост, «доводил» «дело врачей» до конца. Остается один лишь ответ. Нельзя не прийти к выводу, что под «руководителями некоторых наших органов» имелся в виду не кто иной, как Л.П. Берия, хотя он уже с конца 40-х годов не курировал органы госбезопасности, а занимался ядерными проблемами. Но не только Берия. В этой связи знаменательно, что на состоявшемся в октябре 1952 года XIX съезде партии был создан, впервые в ее истории, расширенный состав Президиума ЦК — высшего органа партии, куда вошли 25 человек, многие из которых были ранее совершенно неизвестны в партийных кругах. В результате этой акции группа партийных руководителей, сложившаяся в конце 30-х годов была как бы «растворена» в более широком составе членов Президиума ЦК Такие политические деятели, как Молотов, Микоян, Ворошилов Берия, Хрущев и Булганин не могли не понимать, что Сталин готовит им замену более молодыми членами партийно-государственного руководства. У Молотова, прежде всего, были веские ос новация опасаться за свою судьбу. Уже несколько лет была арестована его жена П.С. Жемчужина. Как заявил И.С. Хрущев на Пленуме ЦК КПСС после XIX съезда, была дана неправильная, ошибочная характеристика товарища В.М. Молотова... Также неправильным мы считаем «замечания, сделанные на том же пленуме в адрес т. Микояна с обвинением его в нечестности перед партией»^*

 

Не чувствовал себя в безопасности и Берия. Почему же именно он, верный оруженосец Сталина на протяжении многих десятилетий, стал не устраивать Сталина? Одна из основных причин состояла в том, что Берия, возможно, располагал документами дореволюционного времени, компрометирующими «вождя народов».

В 1945 году видный деятель компартии Грузии, секретарь ЦК компартии Грузии П.А. Шария по заданию Берия выезжал в Париж якобы с целью возвращения музейных ценностей, вывезенных грузинским меньшевистским правительством после советизации Грузии в 1921 году. В Париже он конспиративно встречался с лидерами грузинской эмиграции: бывшим главой правительства независимой Грузии Ноем Жордания, а также с видными грузинскими политиками-эмигрантами В. Гамбашидзе, Е. Гегечкори, И. Гобелия и другими. Одновременно Шария удалось вывезти из Парижа на родину племянника жены Берия, Нины Теймуразовны, некоего Шавдия, попавшего в 1942 году в плен к немцам и служившего в «грузинском легионе» германских вооруженных сил. В беседах Шария с грузинскими эмигрантами поднимался вопрос и о возвращении некоторых из них на Родину.^*

Грузинские эмигранты предполагали — мне об этом рассказывали некоторые из них в Париже в 1990 году, — что Шария по поручению Берия стремился заполучить в Париже у представителей грузинской эмиграции материалы, компрометировавшие деятельность Сталина в Грузии в дореволюционные годы.

Характерно, что в начале 50-х годов Шария был арестован и доставлен на Лубянку. Вероятно, до Сталина дошла каким-то путем информация о конспиративных встречах Шария в Париже.

В 1951 году Сталин наносит еще один удар по Берия. В Мингрелии, одной из областей Грузии, были произведены массовые аресты партийно-государственных работников. А Берия был мин-грелом. Его напугало «мингрельское дело», которое он воспринял как направленное лично против него. Берия к аресту профессоров-врачей не имел отношения. Более того, он был встревожен их арестом, опасаясь, что на задуманном Сталиным процессе он может быть обвинен в связях с «врачами-убийцами», как это уже однажды проделал Сталин в 1938 году, когда тогдашний шеф НКВД Генрих Ягода также был «изобличен» в том, что по его указанию профессор Плетнев, врачи Левин и Казаков якобы «умертвили» некоторых видных деятелей Советского государства.

 

Думается, что Берия, этот изощренный и опытный политикан, хорошо понимал, каковы были стратегические цели задуманного Сталиным «дела врачей». Он с каждым днем все меньше чувствовал себя в безопасности. По свидетельству бывшего руководителя государственной архивной службы Российской Федерации профессора Рудольфа Пихоя, «теперь доподлинно известно, что МГБ собирало «компромат» на Берия. В начале 50-х годов подслушивающие устройства стояли даже у его матери, за всеми родственниками шла слежка»^*. Безусловно, Берия не мог об этом не знать, и с каждым днем его тревога возрастала. Зная хорошо Сталина, он прекрасно понимал, что тот, не колеблясь, расправится с ним, когда сочтет, что для этого наступил подходящий момент.

 

* * *

 

Тринадцатое января 1953 года, когда было опубликовано сообщение ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей», большинство из которых составляли евреи, навсегда сохранится в памяти еврейского народа наряду с другими черными датами еврейской истории — разрушением Первого храма, вавилонским пленением, завоеванием Иудеи Антиохом, разрушением Второго храма, погромами эпохи крестовых походов в средневековой Европе, изгнанием из Испании, гайдамацкой резней на Украине в XVII веке, многочисленными ритуальными делами XVII—XX веков и гитлеровским Холокостом.

Задуманная Сталиным акция — крупнейшая политическая провокация, сопоставимая только с гитлеровской «Операцией Ванзее», грозившая геноцидом еврейскому населению СССР, его насильственной депортацией в отдаленные районы страны, могла войти в новейшую историю еврейского народа в качестве одной из ее наиболее мрачных страниц, если бы она осуществилась в полном масштабе.

Вместе с тем антисемитизм сталинского режима был признаком глубокой духовной деградации советского общества. Антисемитизм в конечном счете всегда направлен не только против евреев. Антисемитизм разлагает, развращает и отравляет сознание всего общества, дестабилизирует социально-политическую и нравственную атмосферу. Если сегодня можно травить евреев, то завтра объектом ненависти может стать любая другая этническая или социальная группа, любой слой населения. И в этом смысле антисемитизм, геноцид всегда против всех.

 

Вот почему «дело врачей» в конечном счете направлено было не только против евреев. Несомненно, «дело врачей» призвано было, прежде всего, раздуть антисемитские, шовинистические настроения в стране, обострить межнациональные отношения. Но оно, безусловно, преследовало и другие, более широкие, цели.

Известный советский публицист Эрнст Генри (Семен Николаевич Ростовский) — автор двух книг, вышедших до войны: «Гитлер над Европой» и «Гитлер против СССР», в которых он, с поразительной точностью, предсказал, как будут развиваться события на фронте в случае германского вторжения в Советский Союз, писал в связи с этим: «В начале 1953 года носились слухи, что готовится процесс Молотова. Тогда были взяты Майский и три других человека из посольства СССР в Лондоне (в том числе и я), а также ряд видных московских врачей»^*. В этой связи возникает вопрос, не должен ли был стать задуманный процесс над врачами прологом новой гигантской чистки в высших эшелонах партийно-государственного и военного руководства? Не собирались ли организаторы «дела врачей» по образцу процессов 1937—1938 годов «выйти» через «профессоров-убийц» на некоторых видных деятелей партии и государства, которые стали неугодны «вождю народов»? Не должно ли было стать «дело врачей» началом нового 37-го года? Не исключено, что «дело врачей» преследовало и определенные внешнеполитические цели — добиться поддержки у реакционных кругов арабского мира, которые с удовлетворением восприняли пражский процесс 1952 года, но об этом процессе позже.

«Дело врачей» стало закономерным результатом многолетней политики государственного антисемитизма сталинского тоталитарного режима, его апофеозом. Оно возникло не случайно. Ему предшествовали многочисленные антиеврейские акции сталинского руководства (порой очень скрытые), проводившиеся на протяжении нескольких десятилетий. Имеется достаточно много свидетельств и документов, говорящих о том, что Сталин с давних пор был антисемитом не только в политике, государственной и партийной деятельности, но и на бытовом уровне.

Первые симптомы этой антисемитской политики Сталина обнаруживаются еще в дореволюционный период, и они связаны во многом с личностью Сталина, который, по свидетельству многих знавших его лиц, был патологическим юдофобом, хотя на словах он «осуждал это позорное явление».

 

Еще в своей статье «Марксизм и национальный вопрос», опубликованной с благословения Ленина, Сталин стремился доказать, что евреи, проживающие в разных странах, не представляют собой единую нацию. Говоря о составе состоявшегося в 1907 году Лондонского съезда партии, он «шутя» отмечал, что, дескать, меньшевики представляют «еврейскую фракцию», а большевики — «подлинно «русскую». Секретарь Сталина Борис Бажанов, отмечая антисемитизм Сталина, приводил его слова: «Не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром»^*.

Находясь вместе со Свердловым в сибирской ссылке, Сталин не скрывал своих антисемитских настроений. В связи с этим суд чести ссыльных счел необходимым вынести Сталину порицание^*.

Борьба Сталина против Троцкого, достаточно высокий удельный вес евреев среди сторонников последнего стимулировали антисемитские тенденции в политике кремлевского диктатора. «Антисемитизм поднимал голову одновременно с антитроцкизмом»^*, — писал сам Л.Д. Троцкий. Впрочем, политический антисемитизм Сталина проявился значительно раньше, и, скорее всего, это была его реакция на пропорционально большое участие евреев в политической жизни России, их роли в политических партиях в дореволюционный период, за исключением, разумеется, крайне правых реакционных организаций типа «Союза русского народа». Важной вехой сталинского антисемитизма были массовые репрессии 30-х годов, жертвами которых стали десятки тысяч евреев, принадлежавших к различным антисталинским оппозиционным группировкам. Среди обвиняемых на различных политических процессах конца 30-х годов было немалое число евреев. Так, на процессе «параллельного антисоветского троцкистского центра» — около половины, а на процессе «троцкистско-зиновьевского блока» две трети подсудимых были евреями.

Об антисемитизме Сталина, его открытых антисемитских высказываниях на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) писал и Н.С. Хрущев.

Антисемитизм Сталина заметно усилился в предвоенные годы, когда 23 августа 1939 года был подписан «Договор о ненападении между Германией и советским Союзом», а 28 сентября 1939 года «Договор о дружбе и границе между СССР и Германией». Сближению с нацистской Германией предшествовало снятие М.М. Литви-

 

цова с поста народного комиссара иностранных дел, устранение и арест других видных дипломатов еврейского происхождения. Примирение с Германией неизбежно приводило к идеологическому союзу между сталинизмом и гитлеризмом, важнейшим элементом которого стал антисемитизм. И не случайно, что гитлеровские лидеры, эти патологические антисемиты, воспылали дружескими, почти родственными чувствами к сталинизму. Министр иностранных дел Германии Иохаим фон Риббентроп, вспоминая о банкете в Кремле вo время визита в Москву, говорил впоследствии министру иностранных дел Италии Чиано: «Я чувствовал себя в Кремле, словно среди старых партийных товарищей»^*. А сам глава итальянского фашистского режима Бенито Муссолини констатировал в октябре 1939 года, что «большевизм в России исчез и на его место встал славянский тип фашизма»^*. Муссолини еще ранее говорил о том, что «Сталин — скрытый фашист», а гитлеровский министр пропаганды Йозеф Геббельс заявлял, что советский диктатор «из наших».

Сталинское руководство в долгу не осталось. В.М. Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР, заявил: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую, можно признавать или отрицать... Но нельзя идеологию уничтожить силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести войну, прикрываемую войной за уничтожение гитлеризма»^*.

Еще до подписания первого советско-германского договора, летом 1939 года, в Берлине велись интенсивные переговоры между представителями обеих стран и проводились консультации по политическим и идеологическим вопросам. Так, в конце июля 1939 года ответственный чиновник МИДа Германии д-р Шнурре, ближайший сотрудник Риббентропа, в беседе с советским поверенным в делах в Берлине Астаховым говорил об идентичности идеологии национал-социализма, фашизма и большевизма. Вот буквально его слова: «Имеется одна вещь, общая в идеологиях Германии, Италии и СССР — это оппозиция против капиталистических демократий. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капитализмом Запада. Поэтому нам показалось бы совершенно парадоксальным, если бы СССР, как социалистическое государство, оказался на стороне западной демократии»^*. Идеологическая аргументация доктора

 

 

Шнурре была четкой и ясной — германский национал-социализм, итальянский фашизм и советский большевизм создали однотипные государства с тоталитарной системой и террористической практикой подавления в качестве альтернативы западной либеральной демократии, ключевую роль в которой, как постоянно утверждали гитлеровцы, играло международное еврейство.

Илья Эренбург приводит в своих воспоминаниях разговор с академиком Л.С. Штерн, касавшийся советско-германского пакта. «Лина Соломоновна сказала: «Один ответственный товарищ объяснил мне, что это брак по расчету. Но я ему ответила, что от брака по расчету могут быть дети»^*. Таким «ребенком» и стал антисемитизм, к которому давно был расположен главарь советского режима. Если Сталин взял на вооружение самые отвратительные стороны нацистского антисемитизма, то Гитлер, со своей стороны, неоднократно говорил о «необходимости использования опыта Сталина», в частности созданной им лагерной системы.

Во время Великой Отечественной войны советские власти всячески замалчивали гитлеровские преступления в отношении еврейского населения. Известный исследователь сталинизма Исаак Дойчер писал: «Сталинские пропагандисты не нашли ничего лучшего, как смущенно помалкивать. Он запретил им отвечать контрударом, который обнажил бы странную, бесчеловечную сущность гитлеровского антисемитизма. Он боялся... предстать в роли защитника евреев, роли, которую ничто на свете не могло заставить его взять на себя. Он был напуган тем откликом, который получил антисемитизм в массах, а та готовность, с которой русские и украинские ненавистники евреев поддержали нацистов на оккупированных территориях, лишь укрепила его в подобных опасениях». Дойчер далее пишет, что «пресса и радио молчали об уничтожении европейского еврейства, которое происходило в фашистском тылу. Они едва упомянули о лагерях смерти Освенцим и Майданек, а если и писали о них, то таким образом, чтобы никто не догадался о том, что евреи составляли основной контингент жертв».

Во время войны, когда немецкие войска были под Сталинградом, советские власти занялись отстранением ряда видных деятелей искусства и литературы, евреев по национальности, из Большого театра, консерватории; увольняли с работы евреев-редакторов многих фронтовых газет. Можно подумать, что других проблем у Сталина в тот момент не было...

 

Двадцать четвертого июля 1942 года за ужином в ставке Верховного главнокомандования под Винницей Гитлер сказал, что «Сталин в беседе с Риббентропом не скрывал, что ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно специалистов, чтобы полностью покончить с засильем в руководстве евреев, которые на сегодняшний день пока еще ему нужны»^*.

Осенью 1944 года — мне рассказал об этом бывший глава Советского правительства Н.А. Булганин — Сталин созвал расширенное совещание, на которое были приглашены члены Политбюро и секретари ЦК, первые секретари республиканских, краевых и областных комитетов партии, руководители ВПК, армии и госбезопасности. Речь шла о «еврейской проблеме». В своем вступительном слове Сталин, по словам Н.А. Булганина, высказался за «более осторожное назначение евреев на руководящие посты». С основным докладом выступил Г.М. Маленков, который подробно «обосновал» необходимость «повышенной бдительности» к кадрам еврейского происхождения, что подразумевало постепенное вытеснение евреев с ответственных постов. Вскоре партийные комитеты получили подписанное Маленковым директивное письмо с перечислением должностей, на которые нежелательно назначение лиц еврейской национальности. После войны были введены ограничения при приеме евреев в некоторые высшие учебные заведения, прежде всего в такие, как Московский государственный институт международных отношений, Институт внешней торговли, отчасти в Московский университет.

После окончания Великой Отечественной войны антисемитская политика стала приобретать все более зловещий характер. В 1946 году на одном совещании в ЦК Сталин, как явствует из найденных ныне секретных документов, заявил, что «каждый еврей — потенциальный шпион». Эти слова Сталина подтвердил мне и Н.А. Булганин.

Сталин уже считал ненужным скрывать свои антисемитские настроения. Еще в начале 1948 года тогдашний видный деятель компартии Югославии Милован Джилас имел беседу со Сталиным. В ходе беседы зашла речь о евреях и антисемитизме. Джилас пишет, что слова Сталина по этому вопросу он «понял как выражение его антисемитизма». В ответ на замечание Джиласа, что в Центральном комитете компартии Югославии есть евреи, в том числе такой крупнейший ее теоретик, как Моше Пьеде, Сталин прервал его и со смехом сказал, что «у нас в ЦК евреев нет».

 

 

Джилас в другом месте своей книги отмечает, что речь шла не только о самом Сталине. Он пишет о «скрытом антисемитизме советского руководства»^*.

В середине 40-х годов Сталин задумал ряд крупных процессов над евреями. По словам академика А.Н. Яковлева, стал лично отбирать видных евреев для ареста. 13 января 1948 года агенты МГБ убили в Минске выдающегося актера Соломона Михоэлса, председателя Еврейского антифашистского комитета.

В начале 1949 года была развернута кампания против так называемого «космополитизма». 29 января 1949 года «Правда» публикует большую реакционную статью «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». В этой статье имелась такая фраза:

«Какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека?». Спустя два дня появились новые статьи, где речь шла о «гурвичах и юзовских» (с маленькой буквы). Совершенно очевидно было, что речь шла о евреях. Началась безудержная кампания по разоблачению «безродных космополитов», «людей без роду и племени» во всех органах печати. Она затронула широкие круги еврейской интеллигенции, работавшей в сфере литературы, искусства, кино, науки. Антисемитский характер кампании не вызывал никаких сомнений. По словам Эренбурга, А.А. Фадеев говорил ему, что «кампания против группы антипартийных критиков» была начата по указанию Сталина»^*. Евреев не только перестали принимать во многие престижные учебные заведения, но создавали им трудности в профессиональной деятельности, при первой же возможности выгоняли с работы. Тогда по Москве ходила шутка: «Если хочешь прослыть антисемитом, назови жида космополитом». Несколько месяцев в стране продолжалась откровенная антисемитская вакханалия.

В Израиле обратили внимание на развернутую в СССР кампанию против космополитизма в литературе и искусстве. 18 марта 1949 года временный поверенный в делах Израиля в СССР М. Намир сообщил об этом в краткой телеграмме в восточноевропейский департамент МИДа Израиля. Вечером того же дня он послал в этот департамент развернутое сообщение. Оно представляет собой несомненный интерес, так как свидетельствует, что М. Намир уловил явно антисемитскую направленность кампании против космополитизма: «Зарубежные и израильские газеты, которые мы получаем,

 

видят здесь только литературную политику и совершенно не понимают, что главным является еврейский аспект. Что касается дипломатов в Москве, они активно комментируют происходящее, знают все подробности. Представители стран Запада предрекают начало нового курса на официальный антисемитизм, а в будущем и ухудшение отношений России с Израилем, видя признаки этого в нападках на сионизм». Но, сделав такое замечание, М. Намир затем противоречит сам себе и пишет: «Я не склонен придерживаться этой точки зрения, по-моему, они выдают свои скрытые желания». Израильский дипломат, находясь в плену старых представлений об СССР, утверждает: «Не может быть речи об антисемитизме, поскольку это противоречит сущности режима и его политики в национальном вопросе по отношению к десяткам наций и народностей. Если сейчас есть евреи на высоких постах и не прекращаются новые назначения (хотя и в крайне малых количествах), если евреи стремятся идти именно на административные должности, власти не виноваты, они даже пытались помочь, создав государственное образование в Биробиджане». И далее совершенно непонятный вывод: «Что касается отношений с нашим государством, их могут испортить многие другие факторы, а проблема российских евреев — в последнюю очередь. То есть моя версия не лучше, она другая». Тем не менее М. Намир считает, что в силу внутриполитической обстановки в СССР, прежде всего из-за «осознания важности воздействия на славянские и русские национальные чувства, особенно в качестве «иммунитета» против влияния Запада», и «пропаганды материального и духовного русского и советского превосходства над Западом в настоящем и будущем», так как «сейчас возбуждение этих инстинктов доведено до точки кипения», «евреи из-за всех этих причин представляются «сомнительным элементом».

М. Намир считал, что советские власти «не верят в возможность приобрести симпатии евреев всех стран в нынешней международной ситуации. Максимум, на что они надеются в отношении Израиля, чтобы он оставался нейтральным и, может быть, повлиял в этом плане на еврейство в целом». А далее в качестве примера приводится пакт Молотова—Риббентропа, когда «пришлось убрать всех евреев из МИДа ради оппортунистических целей достижения мира, а вовсе не из-за антисемитизма». Хотя на самом деле евреи были убраны из МИДа накануне подписания этого пакта как раз из соображений антисемитизма. Тем не менее, противореча сам себе, М. Намир считает, что «сейчас в преддверии войны с Западом им необходимо очистить дополнительные участки и за-

 

полнить их вновь полностью «стойкими к влиянию извне» элементами. Все это требует уменьшения и ограничения еврейского элемента в командных структурах государства и общества... В любом случае еврейский вопрос обостряется, поскольку это единственный национальный вопрос, который здесь не решен». Что же касается вопроса о космополитизме, то М. Намир пишет, что «все сказанное выше не отменяет чисто литературного аспекта ведущейся дискуссии. Этот аспект имеет самостоятельное значение и большую важность, поскольку ведет к той же цели — укреплению внутреннего фронта»^*.

Таким образом, М. Намир придерживался мнения, что «борьба с космополитизмом» в целом преследовала литературные цели.

Психологические и политические предпосылки для начала крупных антисемитских акций были подготовлены. Оставалось найти лишь повод.

Одновременно по указанию Сталина начинается развертывание антисемитской пропаганды в странах «народной демократии», где в руководящих кругах было немало лиц еврейского происхождения, находившихся в годы войны в Москве. Среди них были Матиаш Ракоши и Эрне Гере в Венгрии, Якуб Берман и Хиляри Минц в Польше, Анна Паукер и Иосиф Кишиневский в Румынии, Рудольф Сланский в Чехословакии. Сталинская агентура, ловко используя недовольство местного населения коммунистическим режимом, стремилась направить его в антисемитское русло, ссылаясь на то, что во всем этом виноваты руководящие деятели, выходцы из евреев.

Далекоидущий замысел провокации Сталина с «делом врачей» состоял в том, чтобы связать его с «делом Еврейского антифашистского комитета» (ЕАК). Напомним, что ЕАК был создан в годы Великой Отечественной войны, и вся его деятельность была направлена на мобилизацию мировой еврейской общественности в целях координации совместных действий против нацизма. В частности, именно международные связи ЕАК обеспечили получение от американских еврейских организаций безвозмездной материальной помощи — продовольствия, одежды, лекарств, валютных средств для населения Советского Союза.

Большое значение в этом плане имела поездка в 1943 году руководителей ЕАК — С.М. Михоэлса и известного поэта И.С. Фефера —

 

 

в США в 1943 году, привлекшая к себе внимание американской общественности. Находясь в 1993 году в Америке, я познакомился с одним довольно влиятельным пожилым еврейским бизнесменом Сэмом Фишером. Он рассказал мне, что в 1943 году восемнадцатилетним парнем присутствовал на массовом митинге, устроенном еврейскими организациями в Нью-Йорке в честь гостей из Москвы. Зал, где проходил митинг, был переполнен. Соломон Михоэлс страстно призывал американских евреев помочь сражающейся против нацизма Красной Армии. Тут же в зале был организован сбор средств для Советского Союза. В центре зала была установлена большая коробка, куда присутствующие опускали доллары. По словам Сэма Фишера, в течение нескольких часов было собрано несколько десятков тысяч долларов в фонд помощи Советскому Союзу.

Однако после войны, по мере нарастания антисемитских настроений в политике советского руководства, органы безопасности, и ранее пристально наблюдавшие за ЕАК, приступили к «разработке» дела о его якобы «националистической деятельности».

Двенадцатого октября 1946 года Министерством госбезопасности СССР была направлена записка в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, озаглавленная «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета».

После получения этой записки заведующий отделом внешней политики ЦК ВКП(б) М.А. Суслов приказал организовать проверку деятельности ЕАК. О результатах этой проверки 19 ноября 1946 года он доложил в ЦК ВКП(б). В докладной записке Суслова отмечалось, что в годы войны ЕАК сыграл известную положительную роль в мобилизации еврейского населения на борьбу с немецким фашизмом, а с окончанием войны положительная роль ЕАК оказалась исчерпанной и даже стала политически вредной.

Основной порок, по мнению Суслова, состоял в том, что она «приобретала все более националистический, сионистский характер и объективно способствовала усилению еврейского реакционного буржуазно-националистического движения за границей и подогреванию националистических сионистских настроений среди некоторой части еврейского населения в СССР».

Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) вынес на рассмотрение вопрос о дальнейшем существовании ЕАК, считая необходимой его ликвидацию. Записка аналогичного содержания была направлена 26 ноября 1946 года Сусловым лично Сталину. Однако в тот момент решение о ликвидации ЕАК принято не было, хотя в стране уже шли аресты лиц еврейской национальности, от которых ор-

 

ганы МГБ незаконными методами пытались получить показания об «антисоветской направленности» деятельности Комитета.

За ходом этой «работы» непосредственно наблюдал Сталин. Именно он лично и дал указание ликвидировать 13 января 1948 года в Минске С.М. Михоэлса.

Двадцать шестого марта 1948 года МГБ направило в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР новую записку «О Еврейском антифашистском комитете», в которой утверждалось, что руководители ЕАК являются «активными националистами», проводят «антисоветскую националистическую работу», особенно проявившуюся после поездки С.М. Михоэлса и И.С. Фефера в 1943 году в США, где они «вошли в контакт с лицами», якобы связанными с американской разведкой.

Уже к началу 1948 года сценарий всего «дела» о «еврейском национализме» был разработан в МГБ. Были подготовлены «признательные показания» арестованных лиц, и они-то наряду с запиской МГБ и послужили основанием для ареста всех будущих участников процесса в 1952 году.

Двадцатого ноября 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, в котором говорилось: «Утвердить следующее решение Совета Министров СССР: Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить «Еврейский антифашистский комитет», так как, как показывают факты, этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати Комитета закрыть, дела Комитета забрать. Пока никого не арестовывать».

Израильские представители в Москве располагали, очевидно, сведениями о намерении советских властей закрыть ЕАК и следили за развитием событий. 10 декабря 1948 года временный поверенный в делах Израиля в СССР М. Намир направил в восточноевропейский департамент МИДа Израиля телеграмму следующего содержания: «Вывеска Еврейского антифашистского комитета снята. Считаем, что организация закрыта»^*.

Вскоре начались аресты лиц, прямо или косвенно связанных с ЕАК. Осенью 1948 года был арестован поэт Д.Н. Гофштейн, в декабре И.С. Фефер и актер В.Л. Зускин. В течение января 1949 года были арестованы уже все участники будущего процесса: научный

 

сотрудник Института истории Академии наук СССР И.С. Юзефорич, главный врач клинической больницы им. Боткина Б.А. Ши-мелиович, поэт Л.М. Квитко, писатель Д.Р. Бергельсон, редактор Государственного издательства литературы на иностранных языках И.С. Ваттенберг, одно время заместитель министра иностранных дел и бывший до 1947 года начальником Совинформбюро С.А. Лозовский, заместитель министра госконтроля РСФСР С.Л. Брегман, поэт П.Д. Маркиш, заместитель редактора «Дипломатического словаря» Э.И. Теумин, переводчица Государственного издательства литературы на иностранных языках Ч.С. Ваттенберг-Островская и академик Л.С. Штерн. Работник Совинформбюро Л.Я. Тальми был арестован 9 июля 1949 года. Арестованные подвергались пыткам, истязаниям и избиениям.

Сжигались книги еврейских писателей. Эта же участь постигла театральную библиотеку Еврейского театра в Москве. Кстати пришелся опыт фашистских инквизиторов, сжигавших на кострах произведения еврейских ученых и писателей, а потом... потом и их самих.

Шестнадцатого ноября 1949 года советские власти закрыли Государственный еврейский театр в Москве и все 14 еврейских театров страны. В Израиле следили за развитием событий в СССР и не скрывали своей тревоги. В ноябре 1949 года израильская печать сообщила об «исчезновении еврейских писателей Фефера, Бергельсона и Маркиша». Тогда же в израильской прессе впервые появились сообщения о «возможности переселения миллиона евреев из Украины и Белоруссии в Биробиджан». Одна из влиятельных газет «Давар» отмечала 9 ноября 1949 года, что американская пресса пишет об «антисионистском походе в СССР и о существовании у советского руководства далекоидущих планов в отношении еврейского населения».

Действительно, как теперь стало известно, среди тех, кого советские власти наметили для ареста и суда, были видные представители интеллигенции еврейского происхождения. По сценарию, разработанному в МГБ, ЕАК должен был предстать как координирующий центр националистической, антисоветской шпионской деятельности, руководящий широко разветвленной еврейской буржуазно-националистической организацией во всем Советском Союзе.

С «делом ЕАК» искусственно связывали и многие другие судебные дела, которые велись в или проходили в Военной коллегии Верховного Суда СССР. В общей сложности таких дел было около 70. Среди них дела «организации еврейских буржуазных националистов» на заводе им. Сталина в Москве, на Кузнецком металлургическом комбинате и в средствах массовой информации. В

 

это же время состоялся процесс над руководящими работниками Еврейской автономной области. Шли аресты евреев в МИДе, научных институтах и во многих других учреждениях.

Мой отец, конечно, не мог не знать об этих арестах. Он был глубоко встревожен, тем более, что хорошо знал некоторых из арестованных участников ЕАК. У нас дома бывали И.С. Фефер, Л.М. Квитко, ответственный секретарь ЕАК Шахно Эпштейн. Я иногда присутствовал во время бесед Я. Г. Этингера с этими людьми. В основном речь шла об усилении антисемитизма в Советском Союзе, касались также и вопросов, связанных с созданием государства Израиль. Отец бывал в Еврейском антифашистском комитете на Кропоткинской улице, интересовался его деятельностью, получал там иногда выходившие за рубежом еврейские газеты. Я нередко сопровождал его в ЕАК.

За несколько месяцев до начала судебного процесса над участниками ЕАК, 13 марта 1952 года, было принято постановление начать следствие по делам всех лиц, имена которых фигурировали в ходе процессов по делу ЕАК. Список этот включал 213 человек. Среди них было немало известных деятелей науки, культуры и искусства: И. Эренбург, В. Гроссман, С. Маршак, М. Блантер, академик Академии медицинских наук Б. Збарский, профессор-историк И. Зубок, поэт Б. Слуцкий и многие другие. Из этого большого числа лиц, намеченных к аресту или уже арестованных, министр госбезопасности С.Д. Игнатьев распорядился сформировать группы для будущих процессов.

Летом 1952 года состоялся закрытый судебный процесс над большой группой представителей еврейской интеллигенции, в той или иной степени связанной с ЕАК. 12 августа 1952 года все участники процесса, за исключением академика Л.С. Штерн, на основании приговора Военной коллегии Верховного Суда были расстреляны.

Я уже писал, что далекоидущий замысел провокации с «делом врачей» состоял в том, чтобы связать его с «делом ЕАК». Причем связующим звеном должен был стать профессор М.С. Вовси, двоюродный брат С.М. Михоэлса, чья настоящая фамилия была Вовси. Но возникает вопрос: не логичнее было бы связать эти два дела, посадив на одну скамью подсудимых и тех и других? Между тем деятелей ЕАК расстреливают 12 августа 1952 года, не дожидаясь процесса над «врачами-вредителями». В чем же причина? Я думаю, что это объясняется тем, что, во-первых, «расследование» «дела врачей» шло со скрипом, а, во-вторых, еврейские писатели,

 

арестованные по «делу ЕАК», не имели прямого выхода на руково- дяшие партийные и советские кадры, тогда как арестованные врачи имели с ними непосредственный контакт. И в-третьих, еврейские писатели и поэты были практически не известны широким слоям русского населения. Все это объясняет и тот факт, что в печати не было никаких сообщений ни об аресте членов ЕАК, ни о процессе над его участниками, ни об их казни. Поэтому с писателями и было решено покончить без какой-либо огласки — просто тайно расстрелять, — а над врачами устроить грандиозный открытый процесс по образцу политических процессов 30-х годов.

 

* * *

 

«Делу врачей» предшествовал инспирированный Сталиным так называемый «процесс Сланского» в Чехословакии, ставший важной вехой в истории сталинского антисемитизма. В то время как о процессе над членами ЕАК не было никаких сообщений в советской печати, дело «антигосударственного заговорщицкого центра» в Чехословакии широко освещалось в средствах массовой информации и Чехословакии, и Советского Союза. Генеральный секретарь ЦК компартии Чехословакии Рудольф Сланский и еще 13 видных коммунистов, из которых лишь трое были неевреями, включая словака, министра иностранных дел Владо Клементиса, были обвинены в государственной измене, подрывной деятельности, во вредительстве, в покушении на убийство ряда партийных и государственных деятелей, а также в «еврейском буржуазном национализме». Процесс был сфабрикован по типу процессов конца 30-х годов в Советском Союзе и осуществлялся под непосредственным контролем представителей МГБ СССР, специально присланных для этой цели из Москвы. В ходе процесса, состоявшегося 20—27 ноября 1952 года в Праге, всячески подчеркивалось еврейское происхождение большинства его участников, которые обвинялись в сионизме и в тесных связях с «международными сионистскими центрами — агентурой американского империализма». Процесс сопровождался невиданной ранее клеветнической кампанией против государства Израиль, которое было представлено как головной отряд поджигателей новой мировой войны и империалистических претендентов на мировое господство^*. Израильский исследователь Я. Айзенштат писал, что «процесс Сланского стал явным указанием на участь, которую в конце своей

 

жизни Сталин готовил для евреев. Особенно ясно это просматривалось в том, что на процессе Сланского понятия «евреи» и «сионисты» чаще всего употреблялись как синонимы, что уже позволило, например, объявить всю еврейскую общину Чехословакии насквозь сионистской»^*. В ходе процесса неоднократно утверждалось, что евреи являются организаторами и руководителями огромного большинства шпионских антисоветских центров в мире.

Из 14 привлеченных по «делу Сланского» 11 человек были казнены. Среди них Р. Сланский, его заместитель И. Франк, бывший министр иностранных дел В. Клементис, главный редактор газеты «Руде право» А. Симон, заведующий международным отделом ЦК КПЧ Б. Геминдер и другие видные члены КПЧ. 3 декабря 1952 года приговоренные к смерти были повешены.

Любопытная особенность этого процесса состояла в том, что он как бы прокладывал путь к будущему «делу врачей» в Москве. В обвинительном заключении, зачитанном на процессе в Праге, подчеркивалось, что Рудольф Сланский «предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда» и подобрал в этих целях «врачей из враждебной среды, с темным прошлым, установив с ними тесную связь и рассчитывая использовать их в своих враждебных планах»^*.

В 80-х годах мне много раз по приглашению одного известного чешского ученого Франтишека Выходила приходилось бывать в Праге. Я интересовался обстоятельствами этого процесса. Мне удалось выяснить, что врачи, которых якобы «подобрал Сланский для лечения К. Готвальда», были в основном очень хорошо известными во всей Чехословакии специалистами, многие из которых были евреями. Некоторые из них были репрессированы.

Аналогично Пражскому процессу готовилось и антисемитское судилище в Венгрии. В начале 1953 года венгерские руководители Матиаш Ракоши и Эрне Гере, сами евреи по национальности, стараясь идти в «ногу» со временем и оставаться на плаву, начали готовить крупный «антисионистский» процесс и выбрали в качестве объекта ветерана коммунистического движения Золтана Ваша, выходца из еврейской семьи, занимавшего в это время пост председателя Госплана и члена ЦК партии венгерских коммунистов. План не был реализован в силу крутого изме-

 

нения политической обстановки в «социалистическом лагере» после смерти Сталина.

Пражский процесс и готовящиеся репрессии и других странах Восточной Европы вызвали беспокойство в Израиле. Выявились и определенные разногласия в оценке Пражского процесса межлу американской администрацией и некоторыми еврейскими лидерами CLUA и Израиля. Вот что говорилось в телеграмме посла Израиля в США постоянного представителя Израиля при ООН А. Эбана в  МИД Израиля от 5 января 1953 года: ''Премьер-министру. Среди евреиских лидеров здесь возникли раскол и замешательство по поводу процесса в Праге. Разногласия касаются вопроса о том, стоит ли обвинять СССР в откровенно антисемитской концепции, настолько ставя его в один ряд с юдофобскими погромщиками, что исчезают последние отличия советского режима от нацистского. Администрация США хочет, разумеется, чтобы мы взяли на вооружение именно этот подход и сделали практические выводы, прежде всего, присоединив наш мощный голос к всемирному фронту политическою и пропагандистского противостояния Соне гам. Некоторые еврейские организации, главным образом близкие к рабочему движению, разделяют эту позицию, а Гольдман, Гальперин и другие советуют пока проявить сдержанность, то есть продолжать осуждать Прагу за все ее антисемитские и антисионистские выпалы, но не делать вывод, что коммунисты в плане антисемитизма ничем не отличаются от нацистов. Сейчас между ними возник спор об одной брошюре, которую собирался Выпустить Сионистский совет и которая выдержана в резко антисоветской тональности, характеризующая Россию как антисемитское Государство. Гольдман остановил публикацию этой брошюры.

В конце концов, договорились передать се мне, чтобы я высказал Ипенис от имени правительства Израиля. Даже если нам удастся решить проблему путем замены некоторых резких формулировок на болеe умеренные, вопрос с повестки дня снят не будет и нам придется  с ним сталкиваться ежедневно и ежечасно. Прошу выслать инструкции и дать совет до четверга, потому что в  этот день состоятся консультации в Нью-Йорке.

Мне представляется, что нам имеет смысл продолжать осуждать процecc в Праге как чисто антисемитское мероприятие, вызывающее серьезные опасения относительно советского подхода, но не заявлять при этом, что антисемитизм стал постоянной составляющей советской политики»^*.

Совершенно очевидно, что А. Эбан стремился избегать каких-либо серьезных осложнений в отношениях с Москвой. И он, и многие другие израильские политики и еврейские общественные деятели в США все еще продолжали находиться под впечатлением двух фактов — исторической победы СССР над гитлеровской Германией, в результате которой были спасены миллионы евреев, и роли, сыгранной Советским Союзом при обсуждении в ООН палестинской проблемы, приведших к созданию в 1948 году государства Израиль.

Важное значение имело и то обстоятельство, что первое поколение политических лидеров Израиля находилось под большим влиянием социалистических идей. Многие из них пытались синтезировать идеи социализма с сионизмом, считали, что еврейский рабочий класс добьется своего социального освобождения лишь тогда, когда будет создано еврейское государство на исторической родине. В Израиле после его образования у власти были левые партии, и в мире он воспринимался многими как социалистическое государство. Кибуцы, уникальные еврейские сельскохозяйственные кооперативы, построенные на принципах коллективной собственности, считались воплощением коммунистической мечты. Израильская экономика в целом формировалась на принципах коллективизма и общественной собственности на большинство средств производства.

«Капитализм» и «свободный рынок» в политическом лексиконе Израиля считались грязными словами. Отсюда симпатии к Советскому Союзу, как к некоей родственной социальной силе. В том, что СССР оказывал помощь Израилю в первый период его независимости видели не столько стремление закрепиться на Ближнем Востоке и иметь там свою политическую базу, сколько содействие в построении «еврейского социалистического государства».

Многим израильским лидерам психологически очень трудно было себе представить, что государство, роль и заслуги которого они оценивали весьма высоко, может встать на путь антисемитизма. Такая же двойственность была характерна и для последующего подхода Израиля к «делу врачей». Израиль стремился всячески подчеркивать некоторую отстраненность и от процесса в Праге, и от «дела врачей». Такие настроения были характерны и для значительной части израильской общественности, и для влиятельных еврейских кругов США. Сама мысль, что руководимый Сталиным Советский Союз может открыто встать на позиции антисемитизма, казалась нелепой. Конечно, судьба жертв Пражского процесса

 

и арестованных еврейских профессоров-врачей в Москве волновала официальные круги Израиля, но они явно стремились не осложнять отношения с СССР.

Возможно, играла свою роль и боязнь, что слишком резкая критика Кремля может привести к еще большему ухудшению положения еврейского населения в СССР.

Израильский премьер-министр Давид Бен-Гурион ответил А. Эбану 9 января 1953 года. Он сообщил, что, хотя, по его убеждению, процесс по делу Сланского спланирован Кремлем, и надо ожидать серьезных изменений в советской политике в антиеврейском или, по меньшей мере, в антиизраильском направлении, он согласен с Эбаном и Гольдманом, что не следует действовать, принимая предполагаемое за факт^*.

Израиль продолжал занимать осторожную позицию в связи с антисемитскими действиями в СССР, Чехословакии и других «социалистических странах».

 

* * *

 

«Дело врачей» имело определенную предысторию, относящуюся к 1948 году и связанную с именем врача Л.Ф. Тимашук. Как теперь стало известно из обнаруженных секретных документов КГБ и ЦК КПСС, 29 августа 1948 года сотрудница кабинета электрокардиографии Кремлевской больницы Л.Ф. Тимашук направила через начальника личной охраны Жданова, сотрудника МГБ, майора А.М. Белова конфиденциальное письмо начальнику Главного управления охраны МГБ генерал-лейтенанту Н.С. Власику, в котором сообщила, что 28 августа 1948 года она была направлена для снятия электрокардиограммы начальником Лечебно-санитарного управления Кремля профессором П.И. Егоровым к члену Политбюро А.А. Жданову, который находился в правительственном санатории на Валдае. В тот же день вместе с профессором П.И. Егоровым, академиком В.Н. Виноградовым и профессором В.Х. Василенко она вылетела из Москвы на Валдай, где находился Жданов. Она сделала ему электрокардиограмму, по данным которой диагностировала инфаркт миокарда, о чем тут же поставила в известность приехавших вместе с ней профессоров. Однако, по словам Л.Ф. Тимашук, профессор Егоров и лечащий врач Майоров заявили ей, что это ошибочный диагноз и что никакого инфаркта у

 

Жданова нет, а имеется «функциональное расстройство» на почве склероза и гипертонической болезни, и предложили ей, якобы, «переписать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, а написать «осторожно», так, как это сделала доктор Карпай на предыдущих ЭКГ». Софья Ефремовна Карпай была одним из крупнейших в стране специалистов в области электрокардиографии, ученицей профессора Этингера. Я хорошо помню эту красивую, привлекательную женщину с мягкой улыбкой, неизменно доброжелательную и приветливую. Она часто бывала у нас дома. С 1942 по март 1950 года она работала в терапевтическом отделении Кремлевской больницы, заведовала в нем кабинетом ЭКГ, а ее помощницей по кабинету была Тимашук, весьма посредственный врач и недобрый человек.

В письме Власику Тимашук писала, что «29 августа 1948 года у Жданова (после вставания с постели) повторился тяжелый сердечный приступ и я была вторично вызвана из Москвы, но по распоряжению В.Н. Виноградова и П.И. Егорова ЭКГ 28.08 не сделали, а назначили на следующий день. Мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем поставила в известность тов. Белова А.М.». Обращение Тимашук к нему было настоящим доносом. Ведь какое отношение имел начальник охраны к методам лечения Жданова? В конце своего письма Тимашук утверждала, что консультанты и лечащий врач Майоров «недооценивают, безусловно, тяжелое состояние Жданова, разрешив ему подниматься с постели, гулять по парку». По ее мнению, это «в дальнейшем может привести к роковому исходу». Хотя в доносе Тимашук не фигурировало ни одной еврейской фамилии, это письмо в дальнейшем сыграло важнейшую роль в фабрикации «дела врачей».

30 августа это письмо оказалось на столе у министра государственной безопасности B.C. Абакумова, который в тот же день направил Сталину под грифом «совершенно секретно» следующее сообщение: «Товарищу Сталину И.В. При этом представляю Вам заявление заведующей кабинетом электрокардиографии — врача Тимашук Л.Ф. в отношении состояния здоровья товарища Жданова А.А. Как видно из заявления Тимашук, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.

 

Приложение: Заявление т. Тимашук и электрокардиограмма товарища Жданова. В. Абакумов, 30 августа 1948 года».

Сталин ознакомился с сообщением Абакумова и сделал надпись: «в архив».

Я держал в руках подлинник этого документа. Во всех трех случаях, когда упоминается Жданов, в машинописном тексте сделали пропуск и фамилия вписана от руки. Но еще более необъяснима реакция Сталина: в ситуации, в которой не только маниакально подозрительный «отец народов» — любой человек мог бы уловить криминальный опенок, односложной резолюцией Сталин списывает письмо в архив. И профессор Егоров продолжает возглавлять Лечсанупр Кремля. И академик Виноградов остается лечащим врачом Сталина до начала 50-х голов и только тогда лишается доверия диктатора, когда по возрасту и состоянию здоровья осмеливается рекомендовать ему уменьшить нагрузки. Жданов умер 31 августа 1948 года. В этот же день в Лечсанупр Кремля срочно были вызваны профессора Виноградов, Зеленин, Этингер, Гельштейн и еще несколько видных московских терапевтов. В их числе был и профессор В.Е. Незлин. Вот что писал об этом заседании брат последнего профессор С.Е. Незлин: «В.Е. Незлину было предложено проанализировать ЭКГ, но имя больного сообщено не было. В результате тщательного осмотра ЭКГ он указал, что она соответствует симптоматике хронической коронарной недостаточности. После этого ему был задан вопрос, имеются ли на этой ЭКГ признаки острой сердечной патологии. После повторного изучения ЭКГ В.Е. Незлин подчеркнул, что пет никаких изменений, указывающих на наличие у больного острого заболевания инфаркта миокарда. Вечером того же дня В.И. Не-злипу позвонила С.Е. Карпай и сообщила, что ЭКГ принадлежала известному соратнику Сталина — Жданову, который в этот день скончался в санатории ЦК КПСС близ Валдая, куда был направлен по соне ту лечащих врачей для полного отдыха в связи с обнаружением заболевания коронарных сосудов сердца»^*.

Однако Тимашук на этом не успокоилась. После его смерти она несколько раз обращалась в ЦК партии с письмами, в которых излагала свое мнение о диагнозе и лечении Жданова. На первый взгляд как будто чистый медицинский конфликт. Прочесть электрокардиограмму можно по-разному, ничего необычного в этом нет. Как и в стремлении уверенного в себе специалиста отстоять

 

свою точку зрения. Как поступают в таких случаях медики? Испытанный метод разрешения спора — консилиум. Не все замечательные традиции русской медицины соблюдались в 40-х годах, но именно эта сохранилась и поддерживалась, по крайней мере в среде врачебной элиты. Как сын врача я знал множество таких эпизодов. Помню больного генерала, крупного полководца в годы Великой Отечественной войны, у постели которого мой отец собрал чуть ли не 20 крупнейших клиницистов разных специальностей. А где ищет арбитра Тимашук? Среди коллег, в Министерстве здравоохранения, в Академии медицинских наук, среди врачей из других клиник? Адрес — вот что главное в ее письме. Через сотрудника МГБ, начальника охраны Жданова майора А.М. Белова она направляет его непосредственно генерал-лейтенанту Власику

В связи с лечением Жданова следует более подробно остановиться на роли двух врачей — С.Е. Карпай и В.Е. Незлина. Последний, многолетний сотрудник Я.Г. Этингера и часто соавтор его научных работ, занимал в описываемое время штатную должность второго профессора на кафедре М.С. Вовси, а затем М.Б. Когана в Центральном институте усовершенствования врачей в Москве. Незлин имел репутацию высококвалифицированного терапевта-кардиолога и авторитетного специалиста в области электрокардиографии; он был автором двух обширных монографий по ЭКГ, на которых училось немало практических врачей. Незлин часто консультировал видных представителей власти. Но когда он получил приглашение занять штатную должность консультанта Кремлевской больницы, то уклонился от этой престижной и хорошо оплачиваемой работы, дабы избежать повседневного контакта с высокими сановниками, которые обычно относились к своим лечащим врачам как к своего рода обслуживающему персоналу.

Софья Ефимовна Карпай обладала большими теоретическими знаниями и многолетним опытом работы с ЭКГ, была соавтором монографий Незлина, в частности широко известной в медицинских кругах книги «Анализ и клиническая оценка электрокардиографии», вышедшей в 1948 году и бывшей в течение многих лет настольной книгой для тысяч врачей-терапевтов.

В.Е. Незлин был арестован в конце 1952 года. С.Е. Карпай, арестованная 16 июля 1951 года и сидевшая в одиночке, а последние полгода — в наручниках, вела себя на допросах с исключительным мужеством, не подписала никаких протоколов, отвергла все обвинения в свой адрес, а инкриминировали ей неправильную расшифровку электрокардиограммы Жданова. Она вышла на свободу в

 

ночь с 3 на 4 апреля 1953 года, вскоре, к великому сожалению, умерла, но успела многое рассказать дочери Инне Петровне и некоторым близким друзьям. По ее словам, смерть Жданова полна неясностей. Она не исключала ее насильственного характера с участием госбезопасности. Во всяком случае, когда Карпай пробовала узнать результаты вскрытия тела Жданова у кремлевского патологоанатома, та уходила от ответа. А ведь она спрашивала у человека, с которым была в приятельских отношениях. Правда, есть версия, что вскрытие производилось в маленькой валдайской больничке силами местных врачей... И еще такая деталь: в то время работали такие выдающиеся патологоанатомы, как академик А. И. Абрикосов и И.В. Давыдовский, но они не участвовали во вскрытии тела...

Смерть Жданова продолжает оставаться загадкой и по сей день. Это одна из бездонных тайн Кремля, к которым, возможно, никогда не будут подобраны ключи. Те, кто утверждают, что смерть была насильственной, не располагают бесспорными доказательствами. Но степень вероятности этого я, как историк, оцениваю высоко. Конфронтация ведущих группировок в руководстве партии в конце 40-х годов — одной во главе с Маленковым и Берия и другой — со Ждановым и его сторонниками, сотрудниками по Ленинграду в годы войны, — была борьбой не на жизнь, а на смерть. Это непреложный факт. Смерть Жданова была в полной мере использована его противниками, которые уничтожили всех, на кого он опирался и кого поддерживал — это тоже факт. На классический вопрос «кому выгодно?» — история ответила однозначно. А уж затруднений с техническим исполнением никак не могло возникнуть. Лубянка десятилетиями практиковала изощреннейшие методы террора, тайных убийств, похищений, фальсификаций.

Не исключено, что письмо «простой скромной женщины» из самого эпицентра событий, появившееся якобы самопроизвольно, было фрагментом большой политической игры, которая велась вокруг Жданова перед его негласным устранением.

В 1970 году, когда я несколько раз беседовал с Н.А. Булганиным, я очень аккуратно спросил у него, умер ли Жданов своей смертью. Он ушел от ответа и тут же перевел разговор на другую тему. (Подробно о беседах с ним ниже в этой главе.)

Иван Дмитриевич Дмитриев — бывший председатель Ленобл-исполкома, с которым я находился в камере Лефортовской тюрьмы, высказывал предположение, что Жданов умер не своей смертью, а был ликвидирован с ведома его главных конкурентов в борьбе за сталинское наследие — Маленкова и Берия.

 

В 1948 году письму Тимашук не был дан ход. Но Сталин, который никогда ничего не забывал, вспомнил о ее письме Власику летом 1952 года, когда подготовка «дела врачей» шла уже полным ходом.

В архивах ЦК КПСС несколько лет назад было обнаружено письмо Тимашук, направленное в 1966 году в адрес Президиума XXIII съезда КПСС. В этом письме говорилось: «Летом 1952 года меня вдруг вызвали в МГБ в следственный отдел по особо важным делам к следователю Елисееву по делу покойного А.А. Жданова и я снова подтвердила все то, что мною было написано в ЦК... Спустя еще полгода 20.1.1953 г. меня вызвал по телефону А. Н. Поскребышев (помощник Сталина. — Я.Э.) и пригласил в Кремль к Г.М. Маленкову, который сообщил мне о том, что только что на совещании Совета Министров СССР лично И. В, Сталиным мне вынесена благодарность за то, что в свое время (т.е. 4,5 года тому назад) я проявила большое мужество в споре с видными профессорами и отстаивала свое врачебное мнение в отношении больного, и награждаюсь орденом Ленина. Я была потрясена неожиданностью, т.к. не думала, что врачи, лечившие А.А. Жданова, были вредителями. Я возразила Маленкову, что столь высокой награды не заслуживаю, потому что как врач я ничего особенного не сделала, а поступила так, как на моем месте поступил бы любой советский врач. На следующий день 21.1.1953 г. я была награждена орденом Ленина, а 4.04.1953 г. (день реабилитации врачей. — Я.Э.) награждение было отменено Президиумом Верховного Совета СССР, как ошибочное. При сдаче ордена Ленина в Верховный Совет присутствовали А.Ф. Горкин и Н.М. Пегов (видные партийно-советские деятели. — Я.Э.), они заверили меня в том, что правительство считает меня честным советским врачом и отмена награждения не отразится на моем авторитете врача и служебном положении.

Я продолжала работать в той же Кремлевской больнице в должности зав. отделением функциональной диагностики. Спустя три года в 1956 году в закрытом письме ЦК КПСС Н.С. Хрущев, высказываясь по поводу культа личности И.В. Сталина, упомянул мое имя в связи с «делом о врачах».

Тимашук имела в виду слова Н.С. Хрущева, что она являлась агентом органов госбезопасности. Вплоть до апреля 1964 года Тимашук продолжала работать в Кремлевской больнице. Представляется, что Н.С. Хрущев был прав. Это подтверждается и письмом Тимашук начальнику Главного управления охраны МГБ СССР, о котором говорилось выше. Можно предположить, что, если бы

 

«дело врачей» дошло до судебного процесса, Тимашук выступала бы в роли основного «свидетеля» обвинения.

Но вернемся на год назад. 2 июля 1951 года старшин следователь МГБ СССР подполковник Рюмин М.Д. направляет совершенно се-кретное письмо Сталину Письмо, которое, несомненно, было инспирировано самим Сталиным — едва ли Рюмин решился бы написать такое письмо, — в котором обвинял, как мы увидим, своего непосредственного начальника Абакумова в том, что «он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как министерство государственной безопасности». Приведу основные выдержки из письма Рюмина: «В ноябре 1950 года мне было поручено вести следствие но делу арестованного доктора медицинских наук профессора Я.Г. Этингера. На допросах Этингер признался. что он является убежденным еврейским националистом, и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и Советскому правительству Далее, рассказав подробно о проводимой «враждебной деятельности», Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 голу ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь. Показания Этишера но этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева имеете с арестованным Этингером вызвал к себе тов. Абакумов.

За время «допроса», вернее беседы с Этингером тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показании о злодеиском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингеpа в  направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору , мотивируя тем, что он — Этингер «заведет нас в дебри». Эгиш   понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от своих признательных показании, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Ерозолимского^*.

Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стад восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для Доклада руководству.

Примерно 28—29 января 1951 года меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».

Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму в самую холодную и сырую камеру. Этингер имел преклонный возраст, — 64 года и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 года в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».

Учитывая это обстоятельство, я несколько раз ставил вопрос перед руководством следственной части о том, чтобы мне разрешили по-настоящему включиться в дальнейшие допросы арестованного Этингера, но мне в этом отказывалось. Кончилось все это тем, что в первых числах марта Этингер внезапно умер, и его террористическая деятельность осталась нерасследованной.

Между тем Этингер имел обширные связи, в том числе и своих единомышленников среди крупных специалистов медиков, и не исключено, что некоторые из них имели отношение к террористической деятельности Этингера». Рюмин фактически обвинил Абакумова в том, что он, чтобы «погасить» «дело врачей», сознательно умертвил отца.

Рюмин сообщает Сталину: «Считаю своим долгом сообщить Вам, что тов. Абакумов, по моим наблюдениям, имеет наклонности обманывать правительственные органы путем замалчивания серьезных недочетов в работе органов МГБ». Мне представляется, что Абакумов, очевидно, понимал всю абсурдность обвинений во «вредительском лечении» и не знал, каковы намерения Сталина. Рюмин, возможно, располагал другой информацией.

Далее Рюмин писал Сталину и о других «грехах» Абакумова, отмечал при этом, что «органы МГБ плохо организовали контрразведывательную работу в Германии».

«Попутно несколько слов о методах следствия, — заявил Рюмин. — В следственной части по особо важным делам систематически и грубо нарушается постановление ЦК ВКП(б) и Советского правительства о работе органов МГБ в отношении фиксирования вызовов на допрос арестованных протоколами ,которые, кстати сказать, почти по всем делам составляются нере-

 

гулярно и в ряде случаев необъективно. Наряду с этим Абакумов ввел в практику нарушение и других советских законов, а также проводил линию, в результате которой, особенно по делам, представляющим интерес для правительства, показания арестованных под силой принуждений записывались с недопустимыми обобщениями, нередко искажающими действительность... В заключение я позволю себе высказать свое мнение о том, что тов. Абакумов не всегда честными путями укреплял свое положение в государственном аппарате и он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как министерство государственной безопасности.

Он опасен еще и тем, что внутри министерства на наиболее ключевые посты, и в частности в следственной части по особо важным делам, поставил «надежных» с его точки зрения людей, которые, получив карьеру из его рук, постепенно растеривают свою партийность, превращаются в подхалимов и угодливо выполняют все, что хочет тов. Абакумов».

Реакция со стороны ЦК последовала незамедлительно. 11 июля 1951 года принимается строго секретное постановление «О неблагополучном положении в Министерстве Государственной Безопасности СССР». В нем говорилось: «2 июля 1951 года ЦК ВКП(б) получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ СССР т. Рюмина, в котором он сигнализирует по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников и обвиняет в этом министра государственной безопасности т. Абакумова. (Заявление прилагается.)

Получив заявление т. Рюмина, ЦК ВКП(б) создал комиссию Политбюро в составе тт. Маленкова, Берия, Шкирятова, Игнатьева и поручил ей проверить факты, сообщенные т. Рюминым. В процессе проверки комиссия допросила начальника следственной части по особо важным делам МГБ т. Леонова, его заместителей т. Лихачева и Комарова, начальника второго Главного управления МГБ т. Шубникова, заместителя начальника отдела 2-го Главного управления т. Тангиева, помощника начальника следственной части т. Путинцева, заместителей министра государственной безопасности тт. Огольцова и Питовранова, а также заслушала объяснение т. Абакумова.

Ввиду того что в ходе проверки подтвердились факты, изложенные в заявлении т. Рюмина, ЦК ВКП (б) решил немедля отстранить т. Абакумова от обязанностей министра госбезопасности и поручил первому заместителю министра т. Огольцову ис-

 

полнять временно обязанности министра госбезопасности. Это было 4 июля с.г.

На основании результатов проверки комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) установила следующие неоспоримые факты.

1. В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист, проявляющий резко враждебное отношение к советской власти — врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении т. Щербакова А. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить ему жизнь. ЦК ВКП(б) считает это показание Этингера заслуживающим серьезного внимания. Среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и государства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения. Однако министр госбезопасности т. Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии следователя Рюмина, зам. начальника следственной части Лихачева, также в присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее следствие по этому делу. При этом т. Абакумов, пренебрегая предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме. Таким образом, погасив дело Этингера, т. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задание иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства. При этом следует отметить, что т. Абакумов не счел нужным сообщить ЦК ВКП(б) о признаниях Этингера и таким образом скрывал это важное дело от партии и правительства».

Далее приводилось еще несколько примеров, «свидетельствующих о том, что т. Абакумов обманул партию» и «не проявил готовности раскаяться в совершенных им преступлениях». И в заключе-

 

ние говорилось: «На основании вышеизложенного ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Снять т. Абакумова с работы министра государственной безопасности СССР, как человека, совершившего преступления против партии и Советского государства, исключить из рядов ВКП(б) и передать ею дело в суд.

2. Снять с занимаемых постов начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР т. Леонова и заместителя начальника следственной части т. Лихачева, как способствовавших Абакумову обманывать партию, исключить их из партии.

3. Объявить выговор первому заместителю министра т. Огольцову и заместителю министра т. Питоиранову за то, что они не проявили необходимой партийности и не сигнализировали ЦК ВКП(б) о неблагополучии в работе МГБ.

4. Обязать МГБ возобновить следствие по делу о террористической деятельности Этингера...

5. Назначить члена комиссии Политбюро по проверке работы МГБ и заведующего отделом партийных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) т. Игнатьева С.Д. представителем ЦК ВКП(б) в министерстве государственной безопасности».

Двенадцатого июля 1951 года министр госбезопасности B.C. Абакумов был арестован. В годы воины он был начальником Главного управления контрразведки Красной Армии «Смерш», занимал пост министра госбезопасности СССР с 1946 по 1951 год. В начале июля 1951 года он был исключен из партии, 4 июля отстранен от работы, а 12 июля, как указано выше, оказался в тюрьме. Вместе с ним была арестована большая группа видных работников Министерства государственной безопасности.

Bсе дело Абакумова первый заместитель Генерального прокурора К. Мокичев, который, как отмечает российский исследователь ею дела К. Столяров, и приступил к допросам, «начав с приведенных Рюминым фактов «смазывания» террористических намерений еврейскою националиста Этингера». К. Столяров далее Эрншет: «Вот что на допросе показал Абакумов в отношении Этингера.

Вопрос: Почему вы долго не арестовывали Этингера, а после ареста запретили допрашивать его о терроре, сказав Рюмину, что Этингер «заведет в дебри»?

Ответ: Руководство 2-го Управления доложило мне, что Этингер является враждебно настроенным. Я поручил подготовить записку в ЦК. В записке изложены данные, которые убедительно до-

 

казывали, что Этингер — большая сволочь. (Абакумов имел в виду антисталинские высказывания профессора Этингера в разговоре с сыном, что предусматривало состав контрреволюционного преступления, квалифицированного по ст. 58-10 УК РСФСР. Отец с сыном говорили с глазу на глаз, но беседа была записана на магнитную пленку. — Кирилл Столяров).

Это было в первой половине 1950 года, месяца не помню. Но санкции на арест мы не получили... А после того как сверху спустили санкцию, я попросил доставить Этингера ко мне, так как знал, что он активный еврейский националист, резко антисоветски настроенный человек. «Говорите правду, не кривите душой», — предложил я Этингеру. На поставленные мною вопросы он сразу же ответил, что арестовали напрасно, что евреев у нас притесняют. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского — моего заместителя, а затем Щербакова. Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно рассказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком. В процессе допроса я понял, что ничего, совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет. А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает».

Из ставших известными сейчас секретных документов ЦК КПСС и КГБ СССР явствует, что в декабре 1950 года Абакумов после очередного допроса Я.Г. Этингера «пришел к выводу», что никаких фактов «преступного лечения» не существует. 28—29 января 1951 г. Абакумов дал указание «прекратить работу с Я.Г. Этингером», то есть не требовать от него признаний во «вредительском лечении», ограничившись лишь обвинениями в антисоветских настроениях. Но вернемся к стенограмме допроса Абакумова.

Вопрос: Вам известно, что Этингер был переведен в Лефортовскую тюрьму с созданием необычного для него режима?

Ответ: Это неправильно. И внутренняя, и Лефортовская тюрьмы одинаковы, никакой разницы нет.

Вопрос: Вы давали указание о том, чтобы содержать Этингера в особых, опасных для его жизни условиях?

Ответ: В каких особых?

Вопрос: В более жестких, чем остальных? Ведь Этингера поместили в сырую и холодную камеру.

Ответ: Ничего особенного нет, потому что он — враг. Мы можем и бить арестованных — в ЦК ВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно предупреждали о том, чтобы

 

наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно... Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет. Говорилось о каменном полу — так, насколько мне известно, пол везде каменный... Я говорил следователю, что нужно добиваться от арестованного правды, и мог сказать, чтобы тот не заводил нас в дебри...»

Находясь в камере тюрьмы «Матросская тишина», Абакумов решает написать письмо Сталину, в котором стремится доказать свою невиновность и заявляет о своей безграничной лояльности к нему. В письме есть такое место: «...Теперь по поводу заявления тов. Рюмина о том, что я якобы намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний по террору (речь идет об обвинениях в умерщвлении Щербакова. — Я.Э.). Этого не было, и быть не могло. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы»^*.

Письмо Абакумова попало к Сталину, который, ознакомившись с ним, оставил его у себя. А спустя три недели в Прокуратуру СССР поступила записка следующего содержания: «Тов. Мокичев. В 3 часа ночи позвонил тов. Маленков и передал, что получено указание — завтра же послать товарищу Сталину протокол допроса Абакумова». Ниже стояла дата 19 августа 1951 года, время 3 часа 10 минут и подпись С. Игнатьева, нового министра государственной безопасности.

М.Д. Рюмин добивался в то время передачи ему ведения следствия по делу Абакумова. Как сообщает К. Столяров, Рюмин сумел воздействовать на арестованного вскоре после ареста Абакумова заместителя начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР полковника М. Лихачева, который «покорно подтвердил, что перед смертью профессор Этингер действительно признался в злодейском умерщвлении А.С. Щербакова. Это была грандиозная удача Рюмина, открывшая перед ним необозримые перспективы, — ведь мертвый Этингер был всего лишь консультантом, в то время как лечил Щербакова профессор В.Н. Виноградов, давно уже выполнявший обязанности личного врача Сталина. А поскольку Этингер не мог умертвить Щербакова без согласия Виноградова, это была их совместная акция».

 

Если судить по следственному делу отца, вопрос о «преступном лечении» партийно-государственных деятелей, в первую очередь А.С. Щербакова, в ходе допроса не возникал. Но из других ставших ныне известными секретных материалов следует, что уже спустя два дня после ареста Я.Г. Этингера следователь следственной части по особо важным делам МГБ СССР подполковник М.Д. Рюмин, который вел его дело, предъявил ему именно такое обвинение. Однако допрос не был запротоколирован. Как и многие другие допросы. В мае 1951 года Рюмину за то, что он не зафиксировал показаний Этингера, парторганизацией следственной части по особо важным делам МГБ СССР был объявлен выговор. Тем не менее Рюмин упорно добивался от отца признания. В допросах принимал участие и Абакумов. Между ним и Рюминым возникли разногласия относительно роли отца в лечении Щербакова. Как уже говорилось, в конце декабря 1951 года Абакумов после очередного допроса профессора Я.Г. Этингера «пришел к выводу», что фактов «преступного лечения» не существует, и в конце января 1951 года дал указание «прекратить работу с Я.Г. Этингером», ограничившись лишь обвинениями в «антисоветской деятельности». Кстати, о конфликте между Рюминым и Абакумовым в связи с делом отца подробно пишет А. И. Солженицын в «Архипелаге Гулаг», однако, к сожалению, в книге неправильно указано время описываемых событий — конец 1952 года.

Кирилл Столяров в своей книге «Голгофа», основанной на тщательном и глубоком исследовании материалов этого дела, пишет: «Следствие по делу Я.Г. Этингера вел Рюмин, утверждавший, что Абакумов, во-первых, запретил ему, Рюмину, допрашивать Этингера как участника злодейского умерщвления кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова и, во-вторых, распорядился перевести подследственного из внутренней тюрьмы в Лефортовскую, отчего тот скоропостижно скончался и унес в могилу бесценные сведения о широко задуманном терроре»^*. Отец категорически отверг все предъявленные ему обвинения во «вредительском лечении», виновным себя не признал и этой позиции твердо придерживался до последних часов своей жизни, несмотря на все издевательства, побои, лишения сна и прочие «методы следствия».

Несомненно, что различия в подходе к задуманному Сталиным «делу врачей» сыграли важнейшую роль в устранении Абакумова. Допросы отца проходили в очень тяжелой обстановке. Его жестоко избивали, сутками не давали спать. Из материалов следствия

 

следует, что у отца, страдавшего грудной жабой, в период следствия случилось в общей сложности 29 острых сердечных приступов, из которых 10 имели место в кабинете Рюмина, а остальные в камере. Особенно тяжелые приступы были 17 и 18 февраля 1951 года. По поводу этих двух последних приступов медсанчасть Лефортовской тюрьмы составила для следствия справку, в которой говорилось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы, сопровождающийся сердечной слабостью, может привести к неблагоприятному исходу». Однако это не остановило Рюмина. 2 марта 1951 года в 17 часов 15 минут, возвратившись после очередного допроса в камеру, Я.Г Этингер, как говорится в материалах следственного дела, «подошел к столу, откусил кусочек хлеба, сделал несколько шагов по направлению к двери и в бессознательном состоянии упал. Смерть наступила от паралича сердца». Как теперь стало известно из архивных материалов, Рюмин применял изощренные методы следствия в отношении Я.Г. Этингера и довел его до состояния полного истощения. О смерти Я.Г Этингера тогда не знали даже самые близкие люди. Имя же его было приобщено к списку «убийц в белых халатах».

Через несколько дней, 6 марта 1951 года, судебно-медицинский эксперт г. Москвы П.И. Семеновский в присутствии начальника санитарной части Бутырской тюрьмы подписал протокол вскрытия. Это был тот самый П.И. Семеновский, который подписал в 1938 году акт о причинах смерти Маршала Советского Союза В. К. Блюхера. Было ли кремировано тело отца, где он похоронен — об этом в деле нет никаких материалов. Могила его, так же как и места погребения многих миллионов жертв коммунистического господства в нашей стране, — не известна.

 

* * *

 

После ареста Абакумова сценарий «дела врачей» был запущен «в производство». Показательно, что через несколько дней после этого, 16 июля 1951 года, арестовывают Р.К. Викторову и врача С.Е. Карпай. На первом же допросе следователь полковник Родованский, который, кстати, неоднократно допрашивал и меня, заявил матери, что она знала о террористической деятельности мужа, о его «вредительском лечении» вместе с Виноградовым Щербакова. Кроме того, ее также обвинили в антисоветских разговорах. Родованский прямо сказал матери: «Объявляю вам, что все ваши и ваших соучастников вражеские разговоры были подслу-

 

шаны». 21 октября 1951 года Родованский объявил матери, что, «как установлено, вы высказывали изменнические намерения». Так, он, ссылаясь на материалы прослушивания, заявил, что «2 февраля 1949 года подслушиванием было зарегистрировано, что в беседе с мужем в оскорбительной форме возводили клевету на одного из руководителей партии. Вам зачитываются выдержки из ваших высказываний».

Родованский, используя все средства физического давления — не давал матери ночью спать, помещал в карцер, одевал наручники, обливал ледяной водой, — добивался от нее признания в том, что она знала «о террористических действиях своего мужа».

Не добившись от матери «признания», Родованский однажды вместе с еще одним следователем жестоко избили мать. А ведь больной женщине было тогда 62 года!

Первого марта 1952 года мать была приговорена к 10-летнему тюремному заключению. Еще до ее ареста, 12 мая 1951 года, было принято решение о конфискации всего принадлежавшего нам имущества, и, когда осенью 1954 года мы были освобождены, у нас, кроме тех вещей, которые были на нас, ничего не было. Мать находилась во Внутренней тюрьме до 14 февраля 1952 года. Затем была отправлена в тюрьму в г. Новочеркасск, а 14 февраля 1953 года перевезена во 1 Владимирскую тюрьму. В это время полным ходом шла подготовка процесса над врачами, и не исключено, что у организаторов предстоящего процесса было намерение вытащить и мать на суд и, используя все средства, имевшиеся у сталинских палачей, заставить ее что-то говорить. Поэтому, очевидно, решили держать ее поближе к Москве. Во Владимирской тюрьме с ней в одной камере находились М.А. Вознесенская — жена члена Политбюро ЦК КПСС, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР Н.А. Вознесенского, расстрелянного по «ленинградскому делу», известная исполнительница русских народных песен Лидия Русланова и знаменитая киноактриса Зоя Федорова. После освобождения Зоя Федорова часто бывала у нас и продолжала поддерживать с матерью дружеские отношения. Уже спустя много лет после смерти матери я узнал о трагической гибели Зои Федоровой, организованной, как говорится, «сильными мира сего».

В середине июля 1951 года началась активная подготовка этого провокационного дела. 12 декабря 1951 года полковник Рюмин назначается заместителем министра государственной безопасности СССР. Под его контролем оказывается следственная часть по особо важным делам. 22 февраля 1952 года расследование дела

 

Абакумова и его сотрудников было возложено на органы безопасности, и он был переведен из тюрьмы «Матросская тишина» в Лефортово. По иронии судьбы, Абакумов сидел в этой тюрьме в соседней со мной камере. Мой сокамерник, бывший председатель Ленинградского облисполкома И.Д. Дмитриев, случайно, на секунду, столкнулся с ним в коридоре тюрьмы. Он сразу узнал Абакумова. так как бывший министр госбезопасности неоднократно то допрашивал и жестоко избивал вместе со следователем. Вскоре после снятия и ареста Абакумова новым министром государственой безопасности был назначен член ЦК КПСС С.Д. Игнатьев. С 1950 до 1952 года он занимал пост заведующего Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б).

Спустя некоторое время, 4 декабря 1952 года, когда основные участники этого дела были уже арестованы, ЦК КПСС принимает еще видно секретное постановление «О вредительстве в лечебном деле».

Вот его текст:

«Заслушав сообщение МГБ СССР о вредительстве в лечебном деле. Президиум Центральною Комитета Коммунистической партии Советского Союза устанавливает, что в Лечсанупре длительное время орудовала группа преступников, в которую входили бывшие начальники Лечсанупра Бусалов и Егоров, врачи Виноградов, Федорова, Василенко. Майоров, еврейские националисты Коган, Эгингер, Вовси и другие.

Документальными данными и признаниями арестованных ис-рповлено, что вражеская группа была связана с английским и американским посольствами, действовала по указке американской и английской разведки и ставила своей целью осуществление террористических актов против руководителей Коммунистической партии и Советского правительства.

Участники группы под тяжестью улик признались, что они вредительски ставили неправильные диагнозы болезней, назначали и осуществляли неправильные методы лечения и тем самым вели иных к смерти. Преступники признались, что им удалось таким способом умертвить А.А. Жданова и А.С. Щербакова.

Были ли возможности своевременно разоблачить и обезглавить вражескую группу, орудовавшую в Лечсанупре? Да, к этому были возможности».

Далее в постановлении говорилось:

«Еще в 1948 году Министерство государственной безопасности располагало сигналами, которые со всей очевидностью говорили о неблагополучии в Лечсанупре. Врач т. Тимашук обратилась в МГБ с

 

заявлением, в котором на основании электрокардиограммы утверждала, что диагноз болезни т. Жданова АА. поставлен неправильно и не соответствует данным исследованиям, а назначенное больному лечение шло во вред больному. Если бы МГБ СССР добросовестно расследовало такое исключительно важное заявление, оно наверняка смогло бы предотвратить злодейское умерщвление т. Жданова А.А., разоблачить и ликвидировать террористическую группу врачей. Этого не произошло потому, что работники МГБ СССР подошли к делу преступно, передав заявление т. Тимашук в руки Егорова, оказавшегося участником террористической группы.

Далее, в 1950 году бывший министр госбезопасности Абакумов, имея прямые данные о вредительстве в лечебном деле, полученные МГБ в результате следствия по делу арестованного врача Леч-санупра Этингера, скрыл их от ЦК КПСС и свернул следствие по-этому делу.

Бывший начальник Главного управления охраны Власик, который должен был по поручению МГБ осуществлять контроль за работой Лечсанупра, на почве пьянок сросся с ныне разоблаченными руководителями Лечсанупра и стал слепым орудием в руках, вражеской группы.

Министр здравоохранения СССР т. Смирнов вместо осуществления контроля и руководства Лечсанупром, входящим в систему Министерства здравоохранения, также на почве пьянок сросся с ныне разоблаченным руководством Лечсанупра и, несмотря на наличие сигналов о неблагополучии в Лечсанупре, не проявил бдительности и принципиальности.

После смены руководства МГБ СССР в июле 1951 года ЦК КПСС счел необходимым напомнить новому руководству МГБ о преступлениях таких известных врачей, как Плетнев и Левин, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и А.М. Горького, и указал при этом, что среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Тогда же ЦК КПСС требовал от МГБ со всей политической остротой подойти к задаче выявления и разоблачения вражеской группы врачей и вскрыть ее корни. Однако новое руководство МГБ СССР неудовлетворительно выполняло это указания, проявило медлительность, плохо организовало следствие по этому важному делу, в результате чего оказалось упущенным много времени в деле раскрытия террористической группы в Лечсанупре.

 

ЦК КПСС постановляет:

1. Обязать МГБСССР:

а) до конца вскрыть террористическую деятельность группы врачей, орудовавшей в Лечсанупре, и ее связь с американо-английской разведкой;

б) в ходе следствия выявить, каким путем и какими средствами следует парализовать и исправить вредительские действия в постановке лечебного дела в Лечсанупре и в лечении больных.

2. За неудовлетворительное руководство и политическую беспечность снять т. Смирнова Е.И с поста министра здравоохране-1Я СССР.

Дело о т. Смирнове передать на рассмотрение Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС.

3. Поручить Бюро Президиума ЦК КПСС:

а) подобрать и назначить министра здравоохранения СССР;

б) выработать меры по выправлению положения дел в Лечсанупре Кремля».

Вскоре ЦК КПСС дал директиву партийным организациям в отношении органов МГБ. Н.А. Булганин рассказывал мне, что в активе говорилось о «вскрытых фактах вредительства в медицине», и в комментариях к ней подчеркивалось, что «ключевую роль» при этом играли профессора-евреи, «тесно связанные с международным сионизмом и американской разведкой».

Что касается Рюмина, то, по некоторым сведениям, Сталин был недоволен темпами, с которыми велось «дело врачей», торопил следственную часть, требуя незамедлительных признаний у арестованных профессоров, не останавливаясь перед пытками и другими «методами» следствия.

В этой ситуации 14 ноября 1952 года Рюмина сняли с поста заместителя министра государственной безопасности, который он занимал с 12 декабря 1951 года, и направили па работу старшим контролером в Министерство госконтроля СССР.

 

* * *

 

Тем временем сценарий «дела врачей» развивался по заранее разработанному плану. В ноябре 1952 года МГБ арестовывает основных Участников задуманного «дела врачей», а после сообщения 13 января 1953 года об аресте профессоров-врачей еврейские фамилии замелькали на страницах печати. Особенно старались «Правда», «Известия» и «Медицинская газета». Врачи-евреи обвинялись в халат-

 

ности, разгильдяйстве, кумовстве, неправильном лечении. Фамилии типа Рабинович, Айзенштейн, Гринберг, Блох, Гофман не сходили со страниц «Медицинской газеты». Аресты врачей продолжались. Помимо упомянутых в «Хронике» были арестованы видные медики — академик Б.И. Збарский, профессора В.Е. Незлин, С.Е. Незлин, Э.М. Гельштейн, Н.А. Шерешевский, М.Я. Серейский, М.Я. Темкин, доцент Н.Л. Вильк. Еще раньше в 1951 году были арестованы доктор Е.Ф. Лифшиц, ряд других прекрасных специалистов. Были арестованы и некоторые русские врачи, например бывший начальник Лечсанупра Кремля А.А. Бусалов. Общее число арестованных определить очень трудно. Но в любом случае следственные органы стремились создать впечатление о существовании «широко разветвленного еврейского заговора» с сетью «агентов» во многих городах страны. В ГУЛАГе для заключенных евреев ужесточились режимные условия.

Арестованных профессоров подвергали чудовищным пыткам. Арестованный в конце 1952 года известный профессор-пульмонолог Соломон Ефимович Незлин вспоминал спустя много лет:^* «Среди арестованных находился и мой брат профессор-терапевт Вениамин Ефимович Незлин. Хотя он не имел прямого отношения к лечению Жданова и других высоких начальников, его обвиняли в том, что он сознательно дал неверную трактовку ЭКГ Жданова, стремясь выгородить своих сообщников-вредителей. Ввиду его упорного нежелания признаваться в несовершенных преступлениях брата подвергали пыткам, секли железными прутьями. Экзекуция была прекращена лишь после того, как он потерял сознание. Ему, как и «главным обвиняемым», грозила смертная казнь. После ареста брата я оказался в центральной тюрьме КГБ на Лубянке, — продолжает С.Е. Незлин, — формально меня обвинили на основании допросов «стукачей» в «буржуазном еврейском национализме», что грозило 10 годами лагерей; в действительности же следователи добивались от меня данных о предосудительных связях моего брата, в частности его дружбы с профессором Я. Этингером. Условия заключения в тюрьме на Лубянке известны многим: 19 суток меня держали в наручниках, допрашивали ночью, угрожали...»

По свидетельству С.Е. Незлина, «своеобразно вел себя В.Н. Виноградов: при первом же допросе он заявил следователю, что согласен подписать все, что от него требуется. После этого его боль-

 

ще не допрашивали. Он большую часть времени провел в тюремной больнице, где условия были гораздо легче, чем в камере».

Гораздо тяжелее протекали дни врача Софьи Ефимовны Карпай. «Несмотря на все притеснения и издевательства, не признавалась в выдуманных следственной частью «преступлениях», — пишет С.Е. Незлин. — Ей не помогла даже очная ставка с Виноградовым, который увещевал ее: «Софья Ефимовна, признайтесь, мы же с вами вместе это делали». У нее развилась бронхиальная астма, и через несколько месяцев после освобождения Софья Ефимовна умерла во время тяжелого астматического приступа. Это была очень яркая личность, с сильным характером, внешне привлекательная женщина и удивительный врач».

Один из профессоров, фамилию которого называть в данном контексте не буду, говорил мне, как следователь зажимал ему какими-то специальными щипцами половые органы; арестованный несколько раз терял сознание; охранники приводили его в чувства, и «процедура» повторялась снова. И так на протяжении нескольких допросов. Профессор от перенесенных страданий вскоре после освобождения скончался.

Одна врач, ученица Я.Г Этингера, женщина в возрасте 40—43 лет, подвергалась не менее изощренным пыткам. Об этом очень неловко писать, но автор этих строк хочет, чтобы читатели книги лучше представили себе ту меру издевательств, которые пришлось испытывать арестованным. Ей связали руки, насильно усадили на некий стул, напоминавший гинекологическое кресло, и следователь, полковник государственной безопасности, мужчина лет 40, вставлял ей во влагалище горловину от бутылки. У нее началось сильное кровотечение, вызвали врача, который заявил следователю, что, если он будет продолжать, женщина погибнет. Это ее спасло. Спустя несколько лет после освобождения эта женщина случайно встретила в метро врача, и спасшего ее тогда в Лефортовской тюрьме. Он сказал ей, что помнит этот чудовищный случай; так поступали со многими арестованными женщинами. Он не мог всего этого видеть и постарался после смерти Сталина уволиться из медсанчасти тюрьмы. Так «работали», в традициях гитлеровских врачей-убийц, советские медики, оказавшиеся волею судеб в карательных органах сталинской системы.

 

* * *

Через неделю после сообщения ТАСС об аресте группы профессоров, 20 января 1953 года, публикуется Указ Президиума Верховно-

 

го Совета СССР о награждении врача Тимашук Л.Ф. орденом Ленина «за помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц».

«Дело врачей» родилось бы и без Тимашук, и есть, наверное, элемент случайности в том, что именно ее имя стало символом тех черных сил, от которых исходила эта беспримерная фальсификация. Однако не забудем: свое имя она им подарила сама.

После опубликования Указа о награждении Тимашук орденом Ленина советская печать развернула широкую кампанию по ее прославлению в глазах широких слоев населения. Ее стали представлять в качестве русской национальной героини, спасшей страну от «банды еврейских убийц». «Правда» 20 февраля 1953 года публикует статью журналистки Ольги Чечеткиной «Почта Лидии Тимашук», в которой превозносился ее «подвиг» и сообщалось о потоке писем, которые получает эта «патриотка» с благодарностью за свой поступок. «Еще совсем недавно мы не знали этой женщины, а теперь имя врача Лидии Феодосьевны Тимашук стало символом советского патриотизма, высокой бдительности, непримиримой мужественной борьбы с врагами нашей Родины. Она помогла сорвать маску с американских наймитов, извергов, использовавших белый халат врача для умерщвления советских людей». В статье приводились стихи, написанные школьниками из г. Сочи и направленные Л.Ф. Тимашук: «Позор Вам, общества обломки, за ваши темные дела, а славной русской патриотке навеки вечная хвала».

Не менее гнусную статью «Патриотка Лидия Тимашук» опубликовала 24 февраля 1953 году в «Медицинской газете» писательница Елена Кононенко. Вот лишь некоторые места из этой человеконенавистнической статьи: «...группа врачей оказалась... продажными тварями, которые прятали под белоснежными халатами нож и яд... Поймать их советской власти. Родине, народу помогла простая советская женщина, рядовой врач Лидия Феодосьевна Тимашук, которая нам всем сейчас стала родной. Она вступила в единоборство... с целой группой «врачей», обладающих учеными степенями, известными именами... Это было трудно, очень трудно... Впервые за много, много месяцев Лидия Феодосьевна спокойно заснула, убийцы пойманы... Любить так Советскую Родину, как Тимашук работать каждому на своем посту, как простая советская женщина Тимашук, — и тогда мы не прозеваем ни одну гадину, пытающуюся исподтишка нанести вред нашему общему великому делу».

В январе—феврале аресты врачей продолжались. Следствие работало с удесятеренной энергией, Сталин лично наблюдал за ним-

 

и каждый день ему направлялись протоколы допросов. Шла подготовка грандиозного антисемитского процесса, по сравнению с которым «дело Беилиса» выглядело невинной забавой. Еврейское население находилось в состоянии шока. Все ожидали массовых репрессий евреев — Холокоста в советском варианте.

Тем временем на Лубянке продолжалось следствие по «делу врачей» и готовился судебный процесс. Сталин продолжал пристально следить за допросами арестованных. Как теперь стало известно, после процесса над «врагами» должна была произойти расовая депортация евреев в отдаленные районы страны. Подготовка к ней велась одновременно со следствием.

...Летом 1970 года я несколько раз встречался с бывшим членом Политбюро ЦК КПСС и Председателем Совета Министров СССР Николаем Александровичем Булганиным, который в то время был в отставке. Одна сотрудница института, в котором я работал, была входка в семью Н.А. Булганина и, узнав, что я хотел бы с ним поговорить По некоторым интересующим меня вопросам, связанным со сталинским периодом, пообещала мне помочь организовать встречу. Я ей сказал, что прежде всего меня интересуют обстоятельства, связанные с «делом врачей». Спустя несколько дней эта сотрудница сообщила мне, что Булганнн согласен встретиться со мной. Опадала мне его телефон, я созвонился с Николаем Александровичем, и он предложив же приехать к нему на его подмосковную дачу

В назначенное время я приехал к нему. Николай Александрович в светлом летнем костюме, хорошо выглядел. Он производил впечатление старого русского интеллигента, кадетского профессора или чеховского врача с неизменной бородкой клинышком. Он с улыбкой пожал мне руку, пригласил на веранду и спросил. что меня конкретно интересует. Я ответил: «дело врачей». Булганин, сказав, что он вообще избегает с кем-то встречаться и беседовать, как он выразился «на острые темы нашей истории», хорошо зная много лет сотрудницу института, которая рассказала ему обо мне — она знала, что я был арестован в связи с «делом ей». — готов со мной побеседовать. В самом начале разговора Булганин сказал, что ему моя фамилия известна. «Я помню вашего отца, он несколько раз до войны и после войны осматривал меня и Кремлевской больнице; высокий такой мужчина с бритой головой». Затем он сказал, что, «разумеется, о содержании нашей беседы не стоит распространяться. Еще не пришло время».

Я встречался с Булганиным несколько раз, и сразу после беседуем , еще в электричке, записывал все, что он говорил. Записи этих

 

бесед до сих пор хранятся у меня. Я сказал, что «меня прежде всего интересует вопрос об антисемитизме Сталина» и связанное с ним «дело врачей». Булганин ответил, что, по его мнению, Сталин был «бытовым и политическим антисемитом, хотя в его окружении и были такие евреи, как Каганович и Мехлис»; не забывайте, что главными противниками Сталина в руководстве партии были евреи — Троцкий, Зиновьев, Каменев и некоторые другие. Среди троцкистов было много евреев». Булганин вспомнил, что, как ему рассказывал в свое время один старый большевик, еще в сибирской ссылке Сталин «разводил антисемитизм». По словам Булганина, антисемитские настроения Сталина особенно усилились после войны; он «неоднократно говорил в узком кругу, что евреи — пятая колонна американского империализма». Сталин считал, что «евреи заправляют в Америке, и отсюда антисоветская политика США в послевоенный период». Булганин добавил, что на совещании в начале декабря 1952 года Сталин прямо сказал, что «каждый еврей в Советском Союзе — это националист, агент американской разведки. Еврейские националисты — а все они националисты — думают, что еврейскую нацию облагодетельствовали США. Вот почему они считают своим долгом помогать американским империалистам». И далее Сталин добавил: «Особенно много евреев-националистов среди врачей, деятелей науки, работников культуры». (Спустя много лет «Независимая газета», 29 сентября 1999 года, опубликовала выдержки из дневника сталинского министра В.А. Малышева, который после совещания у Сталина 1 декабря 1952 года записал примерно те же слова.) Очевидно, речь шла об одном и том же заседании, на котором присутствовали и Н.А. Булганин, и В.А. Малышев.

Бывший глава Советского правительства рассказал мне, что за несколько дней до опубликования 13 января 1953 года сообщения ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей» состоялось заседание бюро Президиума ЦК КПСС (так назывался тогда высший партийный орган), на котором обсуждался предполагаемый текст этого сообщения. В заседании помимо членов бюро присутствовали также и все тогдашние секретари ЦК, включая Л.И. Брежнева и М.А. Суслова. Сталин, по словам Булганина, в заседании не участвовал. Я спросил, почему? Он сказал, что «этот хитрый и коварный грузин» сознательно так поступил, чтобы «не связывать себя на всякий случай» каким-либо участием в принятом на заседании решении о публикации сообщения ТАСС. В январе 1953 года в кругах московской интеллигенции ходили слухи, что в декабре 1952 года на одном из заседаний Комитета по Сталинским премиям Сталин вдруг сказал: «У нас в ЦК

 

засели антисемиты. Как это могло случиться?». Это было сказано в самый разгар антисемитской политики. Нам с матерью об этом рассказал в 1955 году композитор Д.Д. Шостакович, к которому мы обратились как к депутату Верховного Совета не то СССР, не то РСФСР с просьбой помочь нам с ускорением решения нашего квартирного вопроса. (Наша квартира после ареста была изъята у нас, а новую мы никак не могли получить, хотя прошел уже год после освобождения.) Расчет Сталина состоял в том, что эти его слова станут широко известны в Москве, и тем самым вся затея с «врагами» будет выглядеть таким образом, что вождь к ней вообще не имеет отношения.

По словам Н.А. Булганина, в заседании Президиума ЦК не участвовали также В.М. Молотов и А.И. Микоян. Они не входили в состав бюро Президиума ЦК КПСС, так как после XIX съезда партии, в октябре 1952 года, «были в опале». На заседании особенно активен был Л.М. Каганович, который, по словам моего собеседника, обрушился с гневными нападками на «врачей-убийц», акцентируя внимание на профессорах еврейского происхождения. Булганин рассказал мне, что, по его сведениям, процесс над «врагами», который намечался на середину марта 1953 года, должен был завершиться вынесением смертных приговоров. Профессоров предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, других крупнейших городах. Причем была составлена своего рода «разнарядка», где было заранее расписано, в каком конкретно городе будет казнен тот или иной профессор.

Булганин подтвердил ходившие в течение многих лет слухи о намечавшейся после процесса массовой депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток. В середине февраля 1953 года ему позвонил Сталин и дал указание подогнать к Москве и другим крупным центрам страны несколько сотен военных железнодорожных составов для организации высылки евреев. При этом, по его словам, планировалось организовать крушения железнодорожных составов, «стихийные» нападения на поезда с евреями с тем, чтобы с частью из них расправиться еще в пути.

Н.С. Хрущев рассказывал, уже будучи тоже в отставке, о своем разговоре со Сталиным, что планировалось организовать «народные выступления» против евреев во время их депортации в Сибирь с тем, чтобы расправиться с ними. По словам Хрущева, опираясь на высказывание Сталина, до места назначения должна была приехать лишь половина.^*

 

Булганин считал, что главными организаторами «дела врачей» и намечаемых антиеврейских акций были Сталин, Маленков и Суслов. Назвав последнего, он вдруг прервал себя, несколько смутившись, спохватился, очевидно, что сказал лишнее. Ведь в то время, когда состоялась беседа, Суслов был всесильным членом Политбюро ЦК КПСС, «серым кардиналом» Кремля. В феврале 2001 года внук Н.С. Хрущева, сотрудник газеты «Московские новости», сообщил мне, что В.М. Молотов также неоднократно говорил ему, что инициаторами провокации с врачами были именно Сталин, Маленков и Суслов. Таким образом, мнения Н.А. Булганина и В.М. Молотова полностью совпадают.

Булганин сказал, что Сталину в подготовке «дела врачей» «помогала» группа высокопоставленных партийно-государственных деятелей того периода. Я решился спросить, кто? Булганин, памятуя, что проговорился, назвав Суслова, ушел от ответа и сказал: «Вы хотите, чтобы я назвал ряд нынешних руководителей страны? Многие из людей 1953 года и сейчас играют ключевую роль. Я хочу спокойно умереть».

Я задал Булганину вопрос: были ли какие-либо письменные указания Сталина относительно депортации евреев? Он усмехнулся и сказал: «Сталин не дурак, чтобы давать письменные указания по такому вопросу. Да и вообще Сталин очень часто прибегал к устным распоряжениям, особенно, когда он обращался к членам Политбюро. Он не считал нужным давать письменные указания им. Ведь Сталин общался с нами практически ежедневно».

Когда я спросил Н.А. Булганина, имел ли Хрущев отношение к «делу врачей», тот ответил: «Хотя у меня на Никиту большой зуб, но тут он не при чем. Нет, нет». Трудно, конечно, сказать, был ли и насколько вовлечен в «дело врачей» сам Н.А. Булганин. У меня после нескольких бесед с ним сложилось впечатление, что он непосредственно к этому делу был практически непричастен, хотя, разумеется, он не мог не быть связанным коллективными решениями Политбюро ЦК КПСС в связи с «делом врачей».

Булганин высказал предположение, что после процесса над врачами Сталин собирался расправиться с Молотовым и Микояном. Он после XIX съезда партии неоднократно обвинял их в шпионаже в пользу США и Англии. «Они были обречены», — подчеркнул Н.А. Булганин. Прежде всего Сталин был настроен против Молотова, жена которого П.С. Жемчужина, еврейка по национальности, с 1949 года была арестована. В ходе следствия по «делу врачей» ее доставили из места ссылки на Лубянку и пытались «свя-

 

зать», как «еврейскую националистку», с некоторыми арестованными профессорами.

Н.А. Булганин считал, что под угрозой была и жизнь К.Е. Ворошилова, также женатого на еврейке — Екатерине Давидовне, девичья фамилия которой была Горбман. Он придерживался мнения, что Сталин готовил большой политический процесс по аналогии с процессом Бухарина, Рыкова, Пятакова в 1938 году. На этот раз на скамье подсудимых должны были быть Молотов, Микоян, Ворошилов, а также Берия, которому была отведена роль Ягоды на процессе 1938 года. «Никто из нас не был застрахован от расправы», — сказал Н.А. Булганин.

Беседы с ним не ограничивались лишь рассказом о «деле врачей». Николай Александрович много говорил о самых различных сторонах внутренней и внешней политики страны. Он довольно подробно рассказывал о своих визитах вместе с Н.С. Хрущевым в Индию, Англию, уделив при этом особое внимание поездке в Югославию в мае 1955 года, во время которой произошло примирение с маршалом Тито. «Нам пришлось извиняться за весь тот бред, который нес Сталин о Тито», — сказал он.

В одной из бесед я затронул вопрос об обстоятельствах смерти Сталина. Ведь до сих пор многие западные историки считают, что Сталин умер в результате некоего заговора в руководстве КПСС и что имела место чуть ли не насильственная смерть кремлевского диктатора.

Н.А. Булганин, как мне показалось, не хотел распространяться на эту тему, ограничившись лишь фразой, что, «как известно, у Сталина было кровоизлияние в мозг, и спасти его не было никакой возможности». После этого, помолчав несколько минут, он произнес: «Вообще, знаете, если бы он не умер, нам бы всем пришел конец».

Находясь в Германии осенью 1992 года, я встретился с известным историком-эмигрантом Абдурахманом Авторхановым, автором многих широко известных книг о сталинском режиме, в том числе работы «Загадка смерти Сталина», в которой он писал, что Сталин умер, очевидно, в результате заговора. Я рассказал А. Авторханову о беседе с Н.А. Булганиным.

Он высказал предположение, что нежелание бывшего главы Советского правительства подробно говорить о причинах смерти Сталина косвенно как бы подтверждает его точку зрения. А. Авторханов считал, что «дело врачей» ускорило смерть Сталина. Вот что он писал в своей книге «Империя Кремля»: «Едва Сталин успел осудить «низкопоклонников», казнить «сионистов»

 

(1952 год)^* и посадить за решетку «врачей-вредителей» («заговор врачей»), как ему помогли умереть его ближайшие русские соратники — Маленков, Хрущев, Булганин плюс изменивший ему земляк Берия. Я нахожу подтверждение своей гипотезы в записках К. Симонова, который не исключает, что Сталин умер в результате заговора Берии» (см. журнал «Знамя», 1988, № 4). Конечно, все эти рассуждения из области предположений.

Н.А. Булганин умер 24 февраля 1975 года. Как сообщалось в Извещении Совета Министров СССР, он скончался «после тяжелой продолжительной болезни». В этом Извещении он был назван «бывшим Председателем Совета Министров СССР, пенсионером». Никаких некрологов и статей о нем опубликовано, разумеется, не было. Таковы были нравы того времени. Я был на похоронах Н.А. Булганина и возложил на его могилу скромный букет цветов... На следующий день после похорон меня вызвали в отдел международных связей института, который почти сплошь состоял из лиц, связанных с КГБ, и один его сотрудник спросил у меня: «Вы вчера были на похоронах Булганина. Почему вы там оказались?». Я ответил, что это мое личное дело, и добавил: «Вы, очевидно забыли, что Булганин был главой Советского правительства». Он несколько смутился и больше ничего не сказал. Не вызывает сомнения, что все мои посещения Булганина в 1970 году были известны КГБ, так как, безусловно, он был под наблюдением Лубянки. Но почему-то раньше в КГБ на это никак не реагировали. Этот вопрос остается загадкой для меня по сей день. Я уже отмечал, что беседа с Н.А. Булганиным подтвердила ходившие в течение нескольких десятилетий слухи о намечавшейся после процесса над врачами массовой депортации евреев в Сибирь и на Дальний Восток. О плане депортации евреев есть свидетельство Николая Николаевича Полякова, бывшего сотрудника аппарата ЦК ВКП(б), а до этого работавшего в системе органов государственной безопасности^*. Перед своей кончиной Н.Н. Поляков решил рассказать об известных ему фактах, связанных с подготовкой депортации. Из записи его свидетельств выясняется, что в принципе решение о полной депортации евреев было принято Сталиным в самом конце 40-х — начале 50-х годов. Н.Н. Поляков был участником мероприятий, связанных с подготовкой выселения ев-

рейского населения. Для руководства этой акцией была создана специальная комиссия, подчинявшаяся непосредственно Сталину. Председателем комиссии Сталин назначил секретаря ЦК КПСС М.А. Суслова, а ее секретарем стал Н.Н. Поляков. Для размещения депортированных в отдаленных районах страны форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей, а соответствующие территории разбивались на закрытые, секретные зоны. Одновременно составлялись по всей стране списки (отделами кадров — по месту работы, домоуправлениями — по месту жительства) всех лиц еврейской национальности. Причем существовало два вида списков — на чистокровных евреев и полукровок. Выселение должно было осуществляться в два этапа: чистокровные в первую очередь; полукровки — во вторую. Все это очень напоминало гитлеровскую практику «решения» еврейского вопроса. К составлению списков намечавшихся к депортации евреев повсеместно привлекались органы государственной безопасности. Можно было бы привести немало конкретных свидетельств о том, что эти списки составлялись. Вот одно из них. В апреле 2001 года выходящий в Москве журнал «Лехаим» опубликовал письмо жительницы Днепропетровска С. Гольдберг, в котором говорилось: «Пару слов о том, предстояла ли советским евреям депортация. В 1952-м или в 1953-м году я пришла к бабушке Ваксман Александре Анисимовне и застала ее расстроенной, испуганной. Она сказала, что в их доме по ул. Исполкомовской города Днепропетровска переписывали все еврейские семьи. Русской соседке объяснили: «Вас не надо переписывать». Бабушка, помнившая еврейские погромы, говорила, что списки эти не к добру. Мне тогда было 14 лет. Я хорошо помню, как после смерти Сталина родные радовались, что теперь нас не вышлют».

Как свидетельствует Н.Н. Поляков, депортацию вначале было намечено осуществить во второй половине февраля 1953 года. Но вышла задержка — процесс над врачами был назначен на середину марта, — а выселение должно было последовать после процесса; кроме того, не было завершено строительство бараков, да и для составления списков потребовалось больше времени.

О сталинских планах в отношении евреев писал и выдающийся русский писатель Александр Солженицын в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ»: «Сталин собирался устроить большое еврейское избиение. Замысел Сталина был такой: в начале марта «Врачей-Убийц» должны были на Красной площади повесить. Всколыхнутые патриоты (под руководством инструкторов) должны были ки-

 

нуться в еврейский погром. И тогда правительство, великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же ночь выселяло их на Дальний Восток и в Сибирь (где бараки уже готовились)».

Вот что рассказал мне о «деле врачей» А.Д. Сахаров на одной из конференций «Мемориала». Эту беседу я записал.

«Фактически же все, имевшие за плечами опыт кампаний 30-х годов понимали, что это широко задуманная антиеврейская провокация, развитие антисемитской и антизападной шовинистической «борьбы с космополитизмом», продолжение антиеврейских акций — убийства Михоэлса, расстрела Маркиша и др. Потом стало известно, что в начале марта были подготовлены этапы для депортации евреев и напечатаны оправдывающие эту акцию пропагандистские материалы, в том числе номер «Правды» с передовой «Русский народ спасает еврейский народ»... По всей стране прошли митинги с осуждением «врачей-убийц» и их пособников, начались массовые увольнения врачей-евреев». А.Д. Сахаров далее сказал, что с каждым днем атмосфера накалялась все больше, а в недалеком будущем можно было опасаться погромов (говорят они были запланированы).

А.Д. Сахаров хорошо видел и понимал далекоидущие планы, связанные с «делом врачей». «Некоторые полагают, — говорил он, — что «дело врачей» должно было стать также началом общего террора, подобного террору 1937 года, во всех звеньях государственного аппарата, включая высший партийный уровень, и что соратники Сталина почувствовали нависшую над ними опасность. В таком случае, возможно, что смерть Сталина не была естественной — ему помогли».Но Сахаров сказал, что у него «нет своего собственного определенного мнения о том, как умер Сталин». Содержание этой беседы почти дословно было опубликовано в воспоминаниях А.Д. Сахарова.

О подготовке депортации евреев рассказывал мне вскоре после освобождения известный историк академик Евгений Викторович Тарле, сам сидевший в начале 30-х годов на Лубянке по вымышленному обвинению. Е.В. Тарле, человек весьма знающий и осторожный, прямо заявил мне, что готовилась депортация евреев в отдаленные районы страны.

По словам Е.В. Тарле, евреев намечалось депортировать весной 1953 года в Сибирь, где для них уже были сооружены бараки со стенками в одну доску. И сразу из-за сильных морозов должна была погибнуть значительная часть евреев. Операция, которую курировал лично Сталин (его Тарле глубоко презирал), была разработана во всех деталях, вплоть до составления списка тех, кому суждено было

 

погибнуть в первую очередь, спасаясь от «возмущенных масс». Это были в основном ученые, врачи, инженеры, военные, которых в то время было еще немало в Советской Армии. Е.В. Тарле считал, что то, что происходит в СССР, — это «новый термидор» — академик мыслил категориями Франции, изучением которой он занимался всю свою жизнь. Он, очевидно, не хотел быть полностью откровенным в беседе со мной и много говорил о перерождении советской системы в послевоенный период, когда вместо лозунгов марксизма-ленинизма все чаще стали употребляться великорусская шовинистическая фразеология. «Сталин стремится показать, что он более русский, чем кто-либо другой. Ему, правда, сильно мешает его грузинский акцент. Но ведь в кино артисты уже играют его без этого акцента. Это ли не символично?»

В 1996 году вышла книга председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при президенте Российской Федерации академика А.Н. Яковлева, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, человека очень информированного и, безусловно, имеющего доступ к самым секретным архивным материалам. В книге, названной «По мощам и елей», говорится: «В феврале 1953 года началась подготовка к массовой депортации евреев из Москвы и крупных промышленных центров в восточные районы страны»^*.

А.Н. Яковлев далее пишет: «Делалось это со сталинским иезуитством. Дело представлялось так, будто группа евреев подготовила письмо советскому правительству с просьбой осуществить массовую депортацию евреев, дабы спасти их от справедливого гнева советских людей». Указанное письмо находилось в газете «Правда». А.Н. Яковлев сообщает, что главными организаторами сбора подписей деятелей литературы, искусства, науки — евреев по национальности — были бывший в годы войны генеральным директором ТАСС, а в то время политический обозреватель газеты «Правда» Я. С. Хавинсон, где он выступал под псевдонимом М. Маринин, и академик М.Б. Митин. К несчастью, им удалось собрать значительное количество подписей. В подготовке письма активное участие принимал и академик И. И. Минц.

В письме должны были быть «заклеймены» арестованные врачи — «изверги рода человеческого» и содержалось требование для них «самой суровой кары». Особенно гнусную роль в подготовке письма и сборе подписей под ним сыграл Я.С. Хавинсон — старый прислужник. Кстати, его жена, М.Б. Цукер, была из-

вестным невропатологом, и не ему ли должна была быть ясна вся абсурдность «дела врачей».

Сама идея письма, по мнению А.Н. Яковлева, была задумана профессором-философом, тогдашним главным редактором журнала «Вопросы философии» Д.Н. Чесноковым, избранным на XIX съезде партии в октябре 1952 года в состав Президиума (Политбюро). Он входил в этот высший партийный орган до 6 марта 1953 года, когда после смерти Сталина была проведена реорганизация высшего партийно-государственного руководства. Во время встречи со Сталиным последний сказал Д.Н. Чеснокову: «Я знаком с вашей книгой о государстве. Это полезная книга. Над чем вы сейчас работаете?». Чесноков ответил, что его интересует национальный вопрос в марксистском освещении. «А что именно в национальном вопросе?» — «Меня интересуют теоретические проблемы, связанные с малыми нациями, оказавшимися не на уровне требований социализма, — речь идет о калмыках, немцах Поволжья, крымских татарах, чеченцах, ингушах и других народах, выселенных с территории их проживания, и о теоретическом обосновании такого рода депортаций. А также о евреях»^*.

После этого разговора Сталин поручил Чеснокову подготовить «теоретический труд» с обоснованием необходимости депортации евреев. Вскоре эта работа, «Почему необходимо выселить евреев из промышленных районов страны», была написана им и одобрена Сталиным.

В книге Чесноков «научно» обосновал с «марксистско-ленинских позиций» историческую неизбежность и справедливость применяемых партией и лично товарищем Сталиным мер по депортации евреев. Чесноков доказывал, что евреи по самой своей природе всегда были врагами народа и социализма; при этом он ссылался на опыт Сталина и его соратников, разгромивших различные оппозиционные группировки в 20—30-х годах, а, дескать, все оппозиционеры были евреями^*. Вскоре Чесноков стал главным редактором журнала «Коммунист», что в партийной номенклатуре считалось значительно более высоким постом. По мнению израильского исследователя Якова Айзенштата, «бурным скачком своей карьеры Чесноков обязан именно своему «труду» по философскому обоснованию депортации советских евреев». Несмотря

на то что сразу после смерти Сталина Чесноков был выведен из высшего партийного органа, его политическая карьера не прервалась. Он занимал посты первого секретаря Горьковского обкома КПСС и председателя Государственного комитета по радио и телевидению. Умер он в 1973 году.

Подробно о «произведении» Чеснокова рассказал мне летом 1957 года журналист Эрнст Генри. Он долгие годы работал в системе Коминтерна, во время войны был сотрудником советского посольства в Лондоне, поддерживал тесные связи с тогдашним послом Советского Союза в Англии И.М. Майским. В день смерти Сталина он был арестован, но спустя некоторое время освобожден. Эрнст Генри очень хорошо знал кремлевскую «кухню» и был информирован о позорном сочинении Чеснокова.

Вскоре после одобрения Сталиным «теоретического труда» Чеснокова он был напечатан в типографии МВД СССР миллионным тиражом и сдан на склад МГБ СССР, чтобы в день «икс» появиться на прилавках книжных магазинов одновременно с рецензиями в центральной печати.

В целях обоснования и оправдания акции по депортации евреев были заранее подготовлены многочисленные пропагандистские материалы.

Одновременно шла подготовка к опубликованию письма, составленного Я.С. Хавинсоном. Он и академики М.Б. Митин и И.И. Минц ездили по квартирам, приглашали людей в редакцию «Правды», чтобы заставить подписать этот позорный, предательский документ. Насколько известно, несколько человек, к кому они обращались, отказались подписать письмо. Это писатели Илья Эренбург и Вениамин Каверин, артист Большого театра Марк Рейзен и композитор Исаак Дунаевский, генерал-полковник Я. Г. Крейзер, профессор-историк, германист А.С. Ерусалимский. Несомненный интерес представляет поведение Ильи Эренбурга в той чрезвычайно сложной и опасной ситуации. Вот что писал в этой связи известный журналист Зиновий Шейнис, который встречался с Ильей Эренбургом в конце июля 1953 года. В ходе беседы писатель коснулся «дела врачей»: «...Они приехали ко мне домой. Они — академик Минц, бывший генеральный директор ТАСС Маринин и еще один человек. Вопрос о выселении евреев из Москвы и других городов уже был решен Сталиным. Вот тогда Минц и Хавинсон обратились ко мне. Не знаю, была ли это их инициатива или им посоветовали «наверху» так поступить. Они приехали с проектом письма на имя «великого и мудрого вождя то-

 

варища Сталина». В письме содержалась нижайшая просьба. Врачи-убийцы, эти изверги рода человеческого, разоблачены. Справедлив гнев русского народа. Может быть, товарищ Сталин сочтет возможным проявить милость и охранить евреев от справедливого гнева русского народа. То есть под охраной выселить их на окраины государства. Авторы письма униженно соглашались с депортацией целого народа, очевидно, в надежде, что сами они не подвергнутся выселению»^*.

По словам И. Эренбурга, он был не первый, к кому Хавинсон и Минц обратились с просьбой вместе с ними подписать это письмо. Эти два «представителя» еврейского народа убеждали писателя в необходимости поставить свою подпись.

Вскоре после беседы с Хавинсоном и Минцем Эренбург написал письмо Сталину, суть которого в изложении Зиновия Шейниса состояла в следующем: «События, связанные с евреями, приведут к тягчайшим политическим и международным последствиям. Мы потеряем друзей во всем мире. От нас отвернется интеллигенция всех цивилизованных стран». Письмо было передано через главного редактора «Правды» Д.Т. Шепилова Сталину, и через несколько дней писателя вызвал Г.М. Маленков, которому Сталин поручил провести беседу с ним. По словам И. Эренбурга, «беседа с Маленковым была беспредметной. Он уходил от существа вопроса. О его личной причастности к готовящейся акции тогда трудно было судить».

Впрочем, есть и другая версия письма И. Эренбурга Сталину Как рассказывала мне дочь писателя Ирина Ильинична Эренбург, он направил Сталину письмо, в котором, не касаясь самого факта «дела врачей», сообщал, что не подпишет заявления. Вместе с тем в письме давалось понять, что если обстоятельства потребуют, то он все-таки будет готов поставить свою подпись. Дочь Эренбурга показала мне черновик письма Сталину. В связи с позицией Эренбурга стоит подробно остановиться на его роли во всех событиях послевоенного времени, связанных с еврейским вопросом. Эта роль представляется довольно неоднозначной и достаточно противоречивой. Трудно, конечно, сказать, шел ли писатель на это сознательно, но то, что им очень ловко манипулировало сталинское руководство и использовало в своих интересах за рубежом для отрицания антисемитизма в СССР, не вызывает сомнений. Конечно, может быть, Эренбург пытался «смягчить» антисемитскую политику Сталина,

 

сделать что-то для облегчения участи евреев, но то, что в ряде случаев он был своеобразным «прикрытием» для Сталина, человеком, роль и мнения которого в случае необходимости всегда можно было привести в качестве доказательства, что в Советском Союзе нет государственного антисемитизма, — это объективный факт.

В январе 1948 года убивают Соломона Михоэлса. Едва ли у Эренбурга — умного, искушенного, проницательного человека — не возникло сомнений относительно тогдашней официальной версии смерти выдающегося еврейского артиста.

В мае 1948 года возникает государство Израиль. Проходит несколько месяцев, и Эренбург публикует в «Правде» статью «О еврейском вопросе, о Палестине, об антисемитизме». В своей статье И. Эренбург приводит высказывания Горького, Ленина об антисемитизме, цитирует и Сталина: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком капитализма». И эти слова писатель приводит в тот момент, когда уже был убит Соломон Михоэлс и маховик государственного антисемитизма был запущен на полную мощность. А Сталин, для отвода глаз, очень нуждался в поддержке такого известного во всем мире писателя-еврея, как Илья Эренбург.

В своей книге писатель счел необходимым сказать, «как он понимает то, что часто называют «еврейским вопросом». Эренбург пишет, что «задним умом все крепки. Весной 1949 года я ничего не понимал»^*. Трудно в это поверить. Ведь речь идет не об обывателе, чье мировоззрение формировалось передовыми статьями «Правды», а о европейски образованном человеке, многие близкие друзья которого были уничтожены сталинским режимом. «Я не разгадал роль «мудрейшего». Если и теперь я недостаточно осведомлен, то в 1937 году я знал только об отдельных злодеяниях. Как многие другие, я пытался обелить перед собой Сталина, приписывая массовые расправы внутрипартийной борьбе, садизму Ежова, дезинформации, нравам^*.

...Среди погибших были мои близкие друзья, и никто никогда не мог меня убедить, что Всеволод Эмильевич, Семен Борисович, Николай Иванович или Исаак Эммануилович предатели»^*.

Но Эренбург, вопреки всему этому, продолжал верить Сталину, хотя и пишет, что не любил его.

 

В конце 1952 года, когда арестованные профессора подвергались пыткам на Лубянке и в Лефортово и подготовка процесса над ними шла полным ходом, Эренбургу присуждается Сталинская премия. 27 января 1953 года, спустя две недели после опубликования сообщения об «аресте группы врачей-вредителей», в Кремле в торжественной обстановке ему вручается эта премия. Накануне, пишет Эренбург, «ответственный работник ЦК КПСС Григорян пригласил меня к себе, заговорил о предстоящем вручении премии. «Хорошо, если вы упомяните о врачах-преступниках», — я вышел из себя, сказал, что не просил премии, готов хоть сейчас от нее отказаться, но о врачах говорить не буду. Мой собеседник начал меня успокаивать: «Это не директива, просто хотел вам подсказать»^*.

При вручении премии Эренбург все-таки нашел в себе смелость сказать: «Каково бы ни было национальное происхождение того или иного советского человека, он прежде всего патриот своей родины и он подлинный интернационалист, противник расовой или национальной дискриминации, ревнитель братства, бесстрашный защитник мира». ...

Писатель пишет, что «эти слова были продиктованы событиями, и я снова вернулся к тому, что меня мучило. «На этом торжестве в белом парадном зале Кремля я хочу вспомнить тех сторонников мира, которых преследуют, мучают, травят, я хочу сказать про ночь тюрем. Про допросы, суды — про мужество многих и многих». На следующее утро я увидел свою речь выправленной — К словам о преследовании вставили «СИЛЫ реакции»; боялись, что читатели могут неправильно понять мои слова и отнести их к жертвам Берии».

Во-первых, при чем тут Берия, а во-вторых — и это самое главное, — конечно, никто не имеет права осуждать Эренбурга за то, что он не отказался от Сталинской премии, — в той ситуации это, безусловно, грозило ему крупными неприятностями, может быть, даже арестом и гибелью, но то, что именно в самый разгар антисемитской кампании писатель получает Сталинскую премию, неизбежно наводит на мысль, что либо, как уже говорилось, Сталин очень умело использовал его в своих целях, либо существовали некоторые другие, притом весьма существенные причины, определявшие как благожелательное отношение московского диктатора к писателю, так и само поведение Эренбурга...

 

Кстати, мой отец хорошо знал Илью Григорьевича. Тот иногда бывал у нас, отец у него. Я нередко сопровождал отца. Илья Эренбург никогда не говорил на какие-либо политические темы. Разговоры обычно носили общий характер. Правда, как-то раз он выразил беспокойство в связи с арестом еврейских писателей, сказав, что «это печальное событие; и как бы оно не было использовано в негодных целях».

В упомянутой статье в «Правде», говоря о корнях антисемитизма, Эренбург утверждает, что «мало общего между евреем-тунисцем и евреем, живущим в Чикаго, который говорит и думает по-американски. Если между ними действительно существует связь, то отнюдь не мистическая: эта связь рождена антисемитизмом... Невиданные зверства немецких фашистов, провозглашенное ими и во многих странах осуществленное поголовное истребление еврейского населения, расовая пропаганда, оскорбление сначала, печи Майданека потом, — все это родило среди евреев различных стран ощущение глубокой связи. Это солидарность оскорбленных и возмущенных...» Здесь маститый писатель обнаруживает поразительное незнание элементарных фактов — неужели ему была неизвестна история еврейского народа, колоссальная и цементирующая роль религии в его национальной духовной жизни, вековое стремление евреев вернуться на свою историческую родину? «Конечно, есть среди евреев и националисты, и мистики. Они создали программу сионизма, но не они заселили Палестину евреями. Заселили Палестину евреями те идеологи человеконенавистничества, те адепты расизма, те антисемиты, которые сгоняли евреев с насиженных мест и заставляли их искать не счастья, а права на человеческое достоинство, — за тридевять земель». Безусловно, страшные последствия Холокоста не могли не способствовать стремлениям евреев к созданию своего национального государства, но ведь идеология сионизма возникла за много лет до прихода нацистов к власти в Германии.

В этой связи он заявляет: «Идеи сионистов, связанные с древней историей, никогда меня не увлекали. Государство Израиль, однако, существует... Я хочу верить, что евреи Израиля, на себе узнавшие, что такое несправедливость, найдут путь для примирения с арабами. Каждому ясно, что миллионы евреев, живущих в разных странах Европы и Америки, не могут разместиться на территории Израиля, да они и не хотят туда уезжать — они тесно связаны с народами, среди которых живут. Негры Алабамы или Миссисипи вовсе не мечтают уехать в одно из суверенных государств

 

Черной Африки, они требуют равноправия и борются против расовых предрассудков». И в данном случае Эренбург обнаруживает незнание исторических фактов. Как известно, в начале XX века, почти одновременно с возникновением сионизма, в США возникло так называемое гарвеистское движение. Его организатор Маркус Гарвей, выходец с Ямайки, считал, что американским неграм, подвергавшимся дискриминации в США, следует возвратиться на свою историческую родину — в Африку и создать там большое негритянское государство. В 20-х годах XX века руководимое Гарвеем движение охватило значительные слои негритянского населения США, а также ряда стран Центральной и Южной Америки. По некоторым данным, число его сторонников в момент подъема движения превышало 5 млн. человек^*. Гарвей создал специальную организацию, при помощи которой рассчитывал объединить всех людей африканского происхождения, приступил к формированию так называемого африканского легиона. Активность Гарвея и его сторонников вызывала серьезное беспокойство колониальных держав, боявшихся, что она может привести к волнениям в их африканских колониях. Против Гарвея выступило и правительство единственной независимой в тот период африканской республики — Либерии, опасавшееся, что эта страна явится плацдармом для деятельности гарвеистов в Африке. Планы Гарвея не получили дальнейшего развития, но многие исследователи отмечали, что возникновение сионизма оказало влияние на формирование этого гарвеистского движения, которое иногда называют «негритянским сионизмом». Так что идея возвращения американских негров на свою историческую родину существовала, и Эренбург глубоко ошибался, когда писал нечто совсем противоположное. Кстати, последний раз массовый исход темнокожих произошел в 70-х годах, когда под впечатлением телесериала по книге Алекса Хейли тысячи черных «сионистов» отправились на Африканский континент. Увы, и этот исход оказался неудачным. Прибыв в Африку, уроженцы американских штатов выяснили, что, помимо цвета кожи, не имеют с местным населением ничего общего. Больше всего, как писали американские газеты, «их раздражали откровенная лень и неаккуратность африканцев». Те же, в свою очередь, советовали американцам убираться восвояси, так как все равно им не понять загадочной африканской души.

Вообще, представляет интерес само объяснение причинной связи писателя с еврейством. «Меня связывают с евреями рвы, где гитлеровцы закапывали в землю старух и младенцев, в прошлом реки крови, в последующем злые сорняки, проросшие из расистских семян, живучесть предубеждений и предрассудков. Выступая  по радио в день моего семидесятилетия, я сказал моим читателям,  что буду всегда говорить, что я — еврей, пока будет существовать на свете хотя бы один антисемит. Не национализм продиктовал мне эти слова, но мое понимание человеческого достоинства»^*.

Представляет интерес и свидетельство известного писателя Вениамина Каверина, еврея по национальности^*

«Идея «еврейского письма» возникла, мне кажется, в больном мозгу, охваченном лихорадкой маниакального нетерпения, — пишет Вениамин Каверин. — Антисемитизм перед процессом «убийц в белых халатах» достиг того уровня, который необходимо было как-то оправдать, объяснить, уравновесить. Зимой 1953 года мне позвонил из редакции «Правды» журналист Маринин и пригласил приехать для разговора, имеющего, как он сказал, «серьезное общественное значение». Я приехал и был встречен более чем любезно... Маринин предложил мне познакомиться с письмом, которое, как он мне сообщил, уже согласились подписать многие видные деятели культуры. И не только культуры — армии и флота. Я прочитал письмо: это был приговор, мгновенно подтвердивший давно ходившие слухи о бараках, строившихся для будущего гетто на Дальнем Востоке. Знаменитые деятели советской медицины обвинялись в чудовищных преступлениях, и подписывающие письмо требовали для них самого сурового наказания. Но это выглядело как нечто само собой разумеющееся — подобными требованиями были полны газеты. Вопрос ставился гораздо шире — он охватывал интересы всего еврейского населения в целом, а сущность его заключалась в другом: «Евреи, живущие в СССР, пользуются всеми правами, обеспеченными Конституцией нашей страны. Многие из них успешно работают в учреждениях, в научных институтах, на фабриках и заводах. И, тем не менее, в массе они заражены духом буржуазного воинствующего национализма, и к этому явлению мы, нижеподписавшиеся, не можем и не должны относиться равнодушно». В. Каверин далее подчеркивает: «Я передаю лишь в самых общих чертах содержание этого документа,

память, к сожалению, не сохранила Подробностей, да они и не имеют существенного значения. Ясно было только одно... мы заранее оправдывали новые массовые аресты, пытки, высылку в лагеря ни в чем не повинных людей. Мы не только заранее поддерживали эти злодеяния, мы как бы сами участвовали в них уже потому, что они совершались бы с нашего полного одобрения». Каверин пишет, что, по словам Маринина, документ уже якобы подписали Гроссман, Антокольский, назвал ряд известных фамилий. Более того, Маринин заявил, что содержание письма «согласовано» с Ильей Эренбургом. «Хорошо зная Эренбурга, я сразу не поверил этому «согласовано». После беседы с Марининым В. Каверин поехал к Илье Эренбургу, который сказал ему, что слова Маринина «конечно ложь». «Разговор был предварительный. Я еще не читал этого письма».

В. Каверин пишет, что он позвонил Маринину и попросил Передать тогдашнему главному редактору «Правды» Д.Т. Шепилову, что он отказывается подписать письмо. Но «решительно ничего не значил мой отказ. Эти мерзавцы могли без моего ведома и согласия включить меня в число тех, кто спасал опозоренную жизнь, собираясь послать на казнь тысячи людей, виновных только в том,что они родились евреями».

В 1957 году, работая в Институте мировой экономики и международных отношений, я занялся исследованием политики ФРГ на Арабском Востоке и в Африке. Мне надо было проконсультироваться с одним из крупнейших специалистов по Германии профессором Аркадием Самсоновичем Ерусалимским. В ходе беседы он спросил меня, имею ли я отношение к арестованному по «делу врачей» профессору Я.Г. Этингеру. Получив положительный ответ, он рассказал мне, как готовилось письмо с требованием казни врачей и «просьбой» о депортации евреев. А.С. Ерусалимский сообщил, что к нему на квартиру приходили Хавинсон, Минц и еще несколько человек. Они в грубой форме настаивали, чтобы он подписал письмо. Возмущенный этим «предложением», профессор выпроводил их из своего дома.

Но многие деятели науки, культуры, искусства поставили свои подписи. В их числе был и дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Д.А. Драгунский. После смерти Сталина он в течение многих лет был начальником Высших командных курсов «Выстрел». Именно на этих курсах готовились палестинские террористы, убивавшие потом соплеменников генерала в Израиле — мирных жителей, стариков, женщин и детей. В 1982 году израильские

 

солдаты взяли в плен одного такого террориста в Ливане, обнаружив в его кармане сертификационное удостоверение об окончании в марте 1976 года курсов «Выстрел», подписанное генералом Д.А. Драгунским. В начале 80-х годов по инициативе тогдашнего председателя КГБ Ю.В. Андропова создается так называемый Антисионистский комитет советской общественности (АКСО) во главе с Драгунским. Эта организация всячески разжигала в своих изданиях антиизраильские и антисемитские настроения. Цитаты из этих изданий широко использовались и используются авторами многих нацистских газет, выходящих в России. 22 июля 1990 года взамен АКСО учреждается Общественный комитет «Мир сегодня» во главе с тем же Д.А. Драгунским.

Любопытен и следующий факт. В начале января 1993 года в связи с 25-летием Организации Освобождения Палестины (ООП) представительство Палестины в Москве вручило награды, стипендии и посмертные премии тем россиянам, которые особо отличились в «отстаивании священного дела палестинской революции». Среди награжденных был и генерал Драгунский. Семье Драгунского (поскольку его самого уже не было в живых) было вручено пособие, назначены стипендии для учебы его внуков.

Сборники, выпускавшиеся АКСО и Общественным комитетом «Мир сегодня», продолжали выходить и после падения коммунистического режима в России. Из этих сборников черпали «сведения» профашистские организации, борющиеся за «национально-пропорциональное представительство» в различных сферах общественной жизни и деятельности.

Позорное письмо подписали также поэт Павел Антокольский, композитор Матвей Блантер — автор знаменитой «Катюши», — он сам мне рассказал об этом в 1955 году. Полный список лиц, подписавших этот документ, неизвестен.

Письмо, подписанное почти всеми, кто его, согласно сталинскому списку, должен был подписать, оказалось в распоряжении властей и было наготове для опубликования в день «икс». Оно должно было быть пущено в ход сразу после публичных казней осужденных врачей и проведения подготовленных властями митингов и стихийных еврейских погромов.

Письмо, безусловно, «в свое время» было уничтожено, и, казалось, что никогда не удастся узнать его полное содержание. Но произошло невероятное. Несколько лет назад мне позвонили домой, очевидно, из автомата; судя по голосу, звонила пожилая женщина. Она попросила меня к телефону. Убедившись, что именно я

 

взял трубку, она несколько приглушенным и испуганным голосом сказала, что знает, что мой отец — известный профессор-кардиолог Я.Г. Этингер. Сообщила, что читала некоторые мои статьи о «деле врачей». Женщина предложила мне ознакомиться с «одним письмом», которое, по ее словам, представляет для меня интерес. Я ответил, что готов немедленно встретиться с ней в любом указанном ею месте. Но она решительно сказала, что делать этого не надо, и, спросив мой адрес, вызвалась приехать ко мне. Спустя час она находилась у меня дома. Ей было лет 60. Плохо одетая, она производила жалкое впечатление. Женщина никак не представилась, не назвала ни своей фамилии, ни своего имени. Она рассказала мне, что ее умершая лет 10 назад старая мать в течение 30 лет работала машинисткой в одной из центральных газет и печатала, будучи опытной машинисткой, многие важные статьи и документы. У матери сохранился небольшой архив, и, перебирая вскоре после ее смерти бумаги из него, она обнаружила пожелтевший от времени машинописный экземпляр письма, озаглавленного «Ко всем евреям Советского Союза». Бегло просмотрев текст, я убедился, что в моих руках находится уникальный исторический документ, призыв-обращение к депортации евреев в отдаленные районы страны. Этот документ разыскивался многие годы. Я попросил посетительницу разрешить мне сделать копию этого письма. Но она наотрез отказалась. «Если хотите, перепишите его в моем присутствии». Она была запугана, хотя со времени «дела врачей» уже прошли многие годы. Но страх, посеянный сталинским режимом, унаследованный, очевидно, от матери, продолжал глубоко сидеть в ней.

После того как я переписал письмо, она бережно сложила его в сумку, попрощалась и ушла, не оставив ни своего адреса, ни телефона. Я предлагал ей кофе или чай, предлагал проводить ее до метро, но она отказалась: «Нет, нет, не надо, я сама доберусь». Мы попрощались, и она исчезла за дверью, навсегда.

Вот это письмо.

«Ко всем евреям Советского Союза.

Дорогие братья и сестры, евреи и еврейки! Мы, работники науки и техники, деятели литературы и искусства — евреи по национальности — в этот тяжкий период нашей жизни обращаемся к вам.

Все вы хорошо знаете, что недавно органы государственной безопасности разоблачили группу врачей-вредителей, шпионов и изменников, оказавшихся на службе американской и английской разведки, международного сионизма в лице подрывной ор-

 

ганизации Джойнт. Они умертвили видных деятелей партии и государства — А.А. Жданова и А.С. Щербакова, сократили жизнь многих других ответственных деятелей нашей страны, в том числе крупных военных деятелей. Зловещая тень убийц в белых халатах легла на все еврейское население СССР. Каждый советский человек не может не испытывать чувства гнева и возмущения. Среди значительной части советского населения чудовищные злодеяния врачей-убийц закономерно вызвали враждебное отношение к евреям. Позор обрушился на голову еврейского населения Советского Союза. Среди великого русского народа преступные действия банды убийц и шпионов вызвали особое негодование. Ведь именно русские люди спасли евреев от полного уничтожения немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны. В этих условиях только самоотверженный труд там, куда направят нас партия и правительство, великий вождь советского народа И. В. Сталин позволит смыть это позорное и тяжкое пятно, лежащее сегодня на еврейском населении СССР.

Вот почему мы полностью одобряем справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Лишь честным, самоотверженным трудом евреи смогут доказать свою преданность Родине, великому и любимому товарищу Сталину и восстановить доброе имя евреев в глазах всего советского народа».

Очевидно, что это был один из вариантов письма. В нем отсутствовал призыв к правительству о выселении евреев, а как бы констатировалось, что решение о таком выселении уже принято и надо его выполнять. Я впервые опубликовал историю с этим письмом несколько лет назад в выходящей в Нью-Йорке газете «Еврейский мир»...

С тех пор прошло много лет. Но идеи депортации евреев, на этот раз уже из всей России, вновь оказались на повестке дня. Нацистские элементы современной России уже не первый год выступают с настоятельными призывами депортировать евреев, на этот раз из страны. Так, газета «Русские ведомости» (№ 32, 1998 год) заявляла, что «в России основные властные структуры схвачены евреями; правительство состоит из евреев, телевидение в руках евреев, радио в руках евреев; центральные газеты в руках евреев, банки в руках евреев, администрация территорий в руках евреев; многие предприятия возглавляются евреями. Таким образом, отрицать факт еврейской оккупации России может только глупец. Только полная депортация евреев может спасти Россию».

 

Брошенные Сталиным ядовитые семена расовой ненависти, антисемитизма, великодержавного шовинизма спустя много лет дали свои отравленные всходы...

В конце 1999 года издательство «Вагриус» в серии «Мой 20 век» выпустило книгу А. И. Микояна «Так было. Размышления о минувшем». Как известно, А.И. Микоян — один из крупнейших государственных деятелей советского периода, в течение сорока лет входил в Политбюро ЦК КПСС, занимал посты первого заместителя Председателя Совета Министров СССР и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он входил в самое ближайшее окружение Сталина и был прекрасно осведомлен о его планах и намерениях. Он пишет, что в числе «невероятных беззаконий», которые совершались «с согласия или по его прямому указанию», были «дело о космополитах», аресты и убийства видных евреев, «дело врачей»^*. И далее А.И. Микоян подчеркивает: «Как-то после ареста врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский характер, Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил ему вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать и опубликовать в газетах групповое заявление с разоблачением сионизма, отмежевавшись от него. «Мне больно потому, — говорил Каганович, — что я по совести всегда боролся с сионизмом, а теперь я должен от него отмежеваться!» Это было за месяц или полтора до смерти Сталина — готовилось «добровольно-принудительное» выселение евреев из Москвы. Смерть Сталина помешала исполнению этого дела»^*

Свидетельство Микояна, наряду с аналогичными свидетельствами Булганина и Яковлева о планах депортации евреев, имеет исключительно важное значение. Ведь в научных кругах России, да и за рубежом, нередко выдвигается версия о том, что, поскольку до сих пор в архивах не обнаружено конкретных материалов по этому вопросу, он вызывает определенные сомнения. Что касается документов, то вполне возможно, что их вообще не существовало — Сталин, как уже отмечалось, видимо, не хотел себя прямо ассоциировать с планами депортации евреев. Многие важные акции ЦК осуществлялись без каких-либо письменных указаний и после смерти Сталина. Вот что писал в этой связи бывший ответственный работник ЦК КПСС Г.Х. Шахназаров: «Теперь не составляет секрета, что многие коммунистические партии получали

 

регулярное «вспомоществование» от КПСС. Но тогда это обставлялось высшей степенью секретности. За четверть века работы в аппарате, притом на достаточно высоких должностях, я ни разу не читал какого-либо документа на этот счет и уж тем более не сталкивался с фактами непосредственной передачи денег из рук в руки. Разумеется, я знал о существовании такой практики, однако в детали был посвящен только узкий круг особенно доверенных людей...»^*. Не исключено, что сразу же после смерти Сталина его ближайшие соратники уничтожили все, что могло их скомпрометировать в связи с «делом врачей». А ведь в этом деле замешаны были такие ведущие сталинские деятели, как Маленков и Суслов. Можно также допустить, что Берия, оказавшись после смерти Сталина во главе органов безопасности, держал секретные материалы, связанные с «делом врачей» у себя в тайнике, чтобы в нужный момент использовать их против своих политических противников в кремлевском руководстве.

Но разве приведенные выше заявления трех членов Политбюро ЦК КПСС, в разное время входивших в состав этого высшего партийного органа, не являются лучшими и достоверными документами, подтверждающими сталинский план депортации советских евреев?