Г л а в а V
Второй курс в институте начался примерно, как и первый, но все-таки не совсем. Тогда была радость узнавания, гордость от своей причастности к племени студентов. Сейчас уже были пущены какие-то корни, появились друзья, мы чувствовали себя старожилами, институт стал в какой-то степени родным домом.
В числе моих знакомых оказался молодой. композитор Анатолий Невяровский, который писал музыку на стихи Есенина. Через него я и познакомилась с Есениным. Не помню, чья это была квартира, кроме Есенина там было еще два молодых человека, так я и не узнала, кто такие. Может быть, и Есенин этого не знал. А потом мы все отправились в кафе на Тверской, оно называлось "Стойло Пегаса". Публика там бывала, в основном, литературная и окололитературная. Есенина все знали, со всех столиков окликали: "Сережа! Сережа!", просили прочесть стихи.
Он присел на край нашего стола, рванул воротничок с галстуком, и с какой-то удивительной силой искренности начал читать: "Годы молодые с забубенной славой, Отравил я сам вас горькою отравой..." Казалось, что он не стихи читает, а жалуется.
В этот же период мне довелось встречаться и с Маяковским.
Вот что касается периода... Для читателей моих записок я хочу здесь оговориться. Все что я пишу - это правда, как говорят в английском суде: "Правда, одна только правда, и да поможет мне бог".
Но все это было очень давно, и у меня могут быть сдвиги во времени. Мне кажется, что все эти события
- встреча с Есениным, знакомство с Маяковским -относятся к началу 1925 года, но, может быть, и к концу, или даже к началу 1926. Я думаю, что практического значения это не имеет.
В Водопьяном переулке жила моя дальняя родственница, у которой я иногда бывала. Именно у нее снимали квартиру Брики, там я и встретила Маяковского. Кроме того, я встретилась с Маяковским и у старшей сестры моей ближайшей подруги Дифы - Мальвины. Они были сестрами по отцу - Дифина мать приходилась Мальвине мачехой. Мальвина жила не в их семье, отдельно. Вот она в какой-то период дружила с Маяковским, а через нее и мы. Я очень любила тогда Маяковского-поэта.
Я перестала его любить, когда он стал "лучшим", "поэтом современности", согласно отзыва вождя, как известно, большого знатока и любителя поэзии.
Я понимала, что Маяковский не был в этом -виноват, но все-таки не могла его больше любить.
Потом из него сделали монументальную фигуру (вроде той, которая стоит на площади его имени), фигуру безупречного трибуна и борца. В действительности он совсем не был таким.
Прежде всего, он был далеко не "безупречный". Он очень любил картежную игру, любил выпить, любил женщин. Он ведь и сам говорил о себе: "Весь из мяса, человек весь". Несмотря на свою громогласность, внешнюю грубость, он казался мне человеком очень обидчивым и ранимым. Я думаю, именно эти свойства привели его к трагическому концу.
Однажды познакомили меня с очень интересным домом, хозяйку которого называли "мама Ляля".
Хорошо помню обстановку в ее комнате: два или
три дивана с множеством подушек, несколько маленьких столиков. Если кто-то из ее постоянных посетителей приводил нового гостя, то раньше, чем пустить в комнату, его заводили на кухню и задавали ему пару каких-нибудь вопросов. Меня спросили, что такое категорический императив Канта, и какой из москокских театров я люблю больше других.
Я занималась в философском кружке в институте, и более или менее знала, кто такой Кант. Потом я поняла, что знать его необязательно - важно было просто найти остроумный и ловкий ответ. В этом кругу ценилась не столько эрудиция, сколько остроумие и находчивость.
На второй вопрос я ответила - театр Мейерхольда, что явно было не в мою пользу - в этом кружке предпочитали Камерный.
Мужем "мамы Ляли" был в то время некий Неспелов (а может быть, Поспелов), работник Госиздата- Он писал неплохие стихи, в основном пародии, ему же приписывали цикл стихов, посвященных Троцкому. Вернее, не посвященных Троцкому, а как написали бы о Троцком такие разные поэты, как Есенин, Маяковский, Игорь Северянин, Вера Инбер. Тогда я все это знала наизусть. Сейчас, когда пытаюсь вспомнить, оказалось, что многое забылось. А жаль, все-таки, в какой-то степени приметы времени.
Вот - "под Маяковского":
"Заменить ли горелкой Бунзене
Тысячевольный Осрам Что Фрунзе?
После Троцкого Фрунзе
- Просто срам.
Почему это такое только нынче
Узнали, что Фрунзе то ж
Врангелям гайки завинчивал
И вгонял Колчаков в дрожь.
Теперь, когда закопан последний
паршивый белогвардеец
Узнали, что под Перекопом
Не на Троцкого следовало надеяться.
Я - от Лили, Краснощековым лелеяной,
Вы - от героев интендантских выдач
Оба получили по шее мы,
Уважаемый Лев Давыдыч..."
(Краснощеков - в то время председатель Промбанка, которому приписывали роман с Лилией Брик).
А вот - "под Игоря Северянина":
"Лев Давыдыч, как мне больно,
Лев Давыдыч, я печален, Лев Давыдыч, неужели
Вы сыграли Вашу роль
Лев Давыдыч - это символ, Лев Давыдыч гениален,
Лев Давыдыч для народа - это лозунг и пароль.
Сколько славы, сколько армий,
Сколько девушек и фронтов,
Сколько пушечного грома и блистательных авто,
Но в печальной квинтэссенции
Вами созданных виконтов
Благодарных и печальных
Не осудит Вас никто.
Ленин пышно вмавзолеен,
Вы казались мне наследник –
Опортреченных повсюду бескороновый король.
Но в Кремле уже шипели и завистник и зловредник
Уверяя, будто надо Вам в Кавказовый Тироль.
Где бриллиантовые волны
Бьют в Сухумское Остснде
Бонапартно оеленен беломраморный отель,
Не грустите. Лев Давыдыч!
Ошаманьте шерри бренди!
Я к Вам спешно лимузиню
Выпить дружеский коктейль..."
Еще четверостишие "под Веру Инбер":
"...Теперь покинул эти стены,
Исполненный высоких дум.
Но островом Святой Елены
Войдет в историю Сухум."
...Наступила весна 1925 года, а вместе с весной страдная пора для студентов - сессия. В силу чисто личных причин я не очень усиленно занималась в течение года. Тем больше пришлось приналечь в сессию. Я довольно успешно сдавала зачеты (экзаменов тогда не было - только зачеты), но чувствовала себя очень плохо. Стала быстро уставать (чего раньше никогда не было), вечерами меня знобило, и, наконец, в течение двух недель три раза шла горлом кровь.
Врачи нашли у меня активный туберкулезный процесс. Я все-таки перешла на III курс, и тут моя учеба прервалась на два года.