В июне 1986-го меня этапировали из лагеря в ссылку. Дорога заняла больше недели. На Пермской пересылке ко мне в камеру посадили бомжа. Он был в потёртом ватнике, надетом на голое тело, и резиновых сапогах.

Прежде мне уже приходилось встречаться с бомжами. Я работал тогда в тресте «Лифтреммонтаж». На чердаках размещались машинные отделения лифтов, и мне вместе с бригадой электромехаников нужно было проводить там ремонтные работы. На этих же чердаках обитали питерские бомжи. Они приносили туда с помойки старые диваны и матрасы и обустраивали себе жильё около труб с горячей водой. Иногда между нами, ремонтниками, и бомжами завязывались разговоры. Бомжи жаловались на свою жизнь, но у нас ничего не просили. Один из них изложил нам своё жизненное кредо: «Мне ни от кого ничего не нужно, и пусть никому от меня тоже ничего не будет нужно».

Фамилия моего нового соседа была Потапов. Его перевели из камеры для подследственных в мою пересыльную перед тем, как отправить в суд. Потапова обвиняли по статье 209 УК («Систематическое занятие бродяжничеством и попрошайничеством»). Следователь пообещал ему год лагеря общего режима.

Раньше Потапов жил в Перми, работал на заводе фрезеровщиком, без отрыва от производства женился и запил. Когда совсем спился, его направили на принудительное «лечение» в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий). Это заведение мало отличалось от обычной лагерной зоны, а тамошние методы борьбы с пьянством редко кому помогали. «Лечили» Потапова три года. За это время жена оформила с ним развод и выписала его из квартиры. Потапов остался без жилья. При освобождении из ЛТП ему дали направление на работу в совхоз, однако там его не ждали и жильём не обеспечили. Он попытался устроиться по своей специальности на какой-нибудь завод в Перми, но в заводские общежития попасть не смог. «Туда прописывают только до 45 лет, а мне 49», – пояснил Потапов.

Он был худ и жалок. Я предложил ему селёдку и буханку хлеба – это была моя этапная пайка. Селёдку он тут же съел целиком вместе с головой и хвостом. Хлеб положил в сумку. Сказал: «Отдам мужикам в камере».

После выхода из ЛТП в поисках жилья и работы Потапов скитался по всей Пермской области – перебирался из Лысьвы в Кын, из Кына в Тюлькино и дальше. Он перечислил названия многих городов и посёлков области, в которых побывал. Эти же названия мне уже приходилось слышать от пермских «бытовиков», вместе с которыми я сначала ехал в «столыпине» от станции Всехсвятская до Перми, а потом сидел в «собачнике» до перевода в отдельную камеру. Оттуда, из этих Лысьв и Кынов, забирали моих попутчиков. Некоторые из них знали друг друга или имели общих знакомых. Они обменивались новостями. Их диалоги смешивались в общем монотонном гуле:

– «Череп!»

– «Чего тебе?»

– «Ваську, соседа твоего, давно не видел?»

– «Так он уже по новой сидит, в Ныробе».

– «Есть кто из Тюлькино? Костя, ты? Когда тебя успели загрести?»

– «Недавно, месяц назад, шьют 142-ю».

– «Что там у нас делается? Как Серый?»

– «Освободился с «химии», пьёт. С Валькой развёлся».

– «Привет, Вован! Давно не виделись!»

– «Не здесь хотелось бы встретиться…».

– «Ничего, наша деревня Чердынь нас не забудет».

– «Не знаешь, Петька Лысый откинулся?»

– «Ещё в сентябре. По направлению от ментов пашет подсобником на стройке в Саранах. Старший сынок его пошёл по малолетке, а младший дурью мается – начал ширяться наркотой».

Сколько странных названий – Лысьва, Кын, Сараны, Ныроб. Что они обозначают? Что за ними скрыто? В каждом из этих Кынов наверняка тихо течёт или бурно фонтанирует своя самодостаточная жизнь, которая мне неизвестна и непонятна. Чем она насыщена? Какая энергия и какая воля ею движет? Раньше какой-нибудь далёкий Кын виделся мне разве что точкой на географической карте. Впрочем, и вся наша планета Земля, если глядеть на неё издалека, например, с Марса, тоже покажется не более чем точкой на карте неба.

В своей прошлой жизни я не уезжал из Петербурга надолго, и этот город был для меня центром мирозданья. Я легко мог понять, зачем кто-то едет из глухомани в Москву или Питер, но не представлял, для чего из какой-нибудь Лысьвы можно отправиться, например, в Кын. Но почему все дороги обязательно должны вести в Рим? Не случайно же появились дороги, связывающие глубинные местности между собой. Кого-то чем-то притягивает именно Кын, и волнует то, что неизвестно и непонятно мне. Из далека, из многочисленных Кынов, и моя жизнь кажется такой же неизвестной и непонятной, как и мне жизнь в этих городах. Эта глубинная жизнь наполняет Кын, Лысьву и многие другие, похожие и непохожие, рассыпанные по всей Пермской области скопища трущоб, бараков и панельных пятиэтажек. Годами она катилась параллельно с моей, но до последнего времени, до встречи на этапе никак с ней не пересекалась. Благодаря своим попутчикам и сокамерникам я соприкоснулся лишь с одной из не самых светлых её сторон.

После многих неудачных попыток найти жильё и работу Потапов семь месяцев бомжевал – жил на чердаках и в подвалах в Перми. В конце концов его арестовали, впереди были суд, приговор и лагерь.

Через несколько часов нас вызвали из камеры и затолкали в «автозэк». Потапова высадили у здания суда, а меня повезли в аэропорт. Только в самолёте, когда было объявлено, что мы вылетаем рейсом Пермь-Сыктывкар, я узнал, что ближайшие годы мне предстоит провести на Севере. До того конвой скрывал от меня место моей будущей ссылки.

С Потаповым я больше не встречался. Как сложилась его судьба после лагеря? Где он сейчас? Жив ли? Или от него, как от многих умерших на чердаках и в подвалах бомжей, осталась только табличка на могиле, на которой вместо имени написано «Неизвестный»? Такие могилы я встречал на Ковалёвском кладбище под Петербургом. Но не хочется думать о плохом. Могло же ему повезти – не исключено, что Потапов всё-таки нашёл себе спокойное место в «вольной» жизни. Я был бы рад за него. А может быть, снова от безнадёжности он подался в бомжи? Может быть, снова неустроенность гонит его в разболтанном автобусе, трясущемся по разбитой дороге из какой-нибудь Лысьвы в какой-нибудь Кын, из одной неизвестной жизни в другую.

2012 г.