Памяти миллионов невинных людей,

погибших в бесчисленных тюрьмах

и лагерях, опутавших густой сетью

всю нашу необъятную страну

в черные и позорные годы

сталинской тирании и произвола

В ТИФЛИСЕ

МТАВРОБАДЗЕ СКОНЧАЛСЯ

На всю жизнь мне запомнилась фраза – «Мтавробадзе скончался».
Эти два слова произнёс мой отец, вернувшись, домой с работы.
Отец всю жизнь работал на Центральном телеграфе в Тифлисе,
поступив туда в возрасте 20 лет, проработал там 37 лет, до послед-
них дней своей жизни.
Хотя слова эти были обращены к матери и сказаны были
негромко, я услышал их, и мне показалось, будто бы в двух шагах
от меня разорвалась бомба. Дело в том, что слово «мтавроба»
по-грузински означает «правительство».
Мать моя сначала подумала, что отец шутит. Но он объяснил,
что во время его дежурства поступила действительно такого содер-
жания частная телеграмма из Петрограда и что, очевидно, на днях
поступит официальное подтверждение.
Я первый принёс эту сенсационную новость в 5-ю мужскую гим-
назию, где тогда обучался. Надо ли говорить о том, что я испыты-
вал в тот момент, когда по секрету сообщал своим товарищам одно-
классникам об этом известии.
Вспоминаю очень живо летучие митинги. Они начались у нас
в Тифлисе, так же как и в Петрограде, и в Москве, и по всей Рос-
сии, – с первых же дней февральской революции и продолжались
вплоть до осени 1917 года.
С утра и до позднего вечера Эриванская площадь была полна
народа. Одновременно в десятках мест толпились люди, окру-
жая ораторов. Митинги происходили на широченных тротура-
рах вокруг пассажа Тамамшева, а также в Александровском саду
и на территории, примыкавшей к Ванкскому собору.
Споры на митингах велись всегда ожесточённые, особенно если
в числе оппонентов были большевики. Сила аргументации и убеди-
тельность были основными характерными чертами выступлений
большевистских ораторов. Иногда несколько подряд брошенных
метких реплик решали исход дискуссии в пользу большевиков.
К осени 1917 года большинство воинских подразделений Тифлис-
ского гарнизона были настроены по-большевистски. Тифлисский
арсенал также находился в руках большевистски настроенных
солдат.
Наша семья проживала тогда в непосредственной близости
от арсенала. Это обстоятельство сделало меня свидетелем многих
ярких сцен, происходивших тогда в среде солдатских масс. Осо-
бенно мне запомнились те тревожные дни, когда Тифлис был объ-
явлен на военном положении и вновь сформированные националь-
ные части захватили арсенал.
В течение многих дней, предшествовавших этому событию,
которое произошло 29 ноября 1917 года, вокруг дома, в котором
мы жили, происходило нечто необычное. Не только улица, но даже
наш двор и вся прилегающая к улице территория с утра и до позд-
него вечера были заполнены солдатами.
Представители мелкобуржуазных и буржуазно-националис-
тических партий, главным образом грузинские меньшевики
и армянские дашнаки, вели среди солдат агитацию, имевшую
целью доказать, что русские в Закавказье – это «пришлый эле-
мент» и что поэтому они «должны убраться» к себе на родину и там
устраивать свои дела.
Ошеломляющее действие оказало на нас известие о захвате ар -
сенала силами контрреволюции. Это было делом рук контрреволю-
ционного Закавказского комиссариата. Ещё одно гнусное злодея-
ние свершилось в день открытия Закавказского сейма. В этот день,
10 февраля 1918 года, по распоряжению главарей меньшевистской
партии Н. Жордания, Н. Рамишвили и Е. Гегечкори был расстре-
лян мирный большевистский митинг в Александровском саду.
Большевистские организации вынуждены были уйти в подполье.
В трудных условиях подполья неоценимую помощь партии ока-
зывали местные молодежные организации. В феврале 1918 года,
после недолгого легального существования, вместе с партийными
организациями в подполье ушла и организация «Спартак».
Наша подпольная ячейка «Спартака» на Арсенале собиралась
на квартире Стёпы Алавердова в доме № 6 по Архиповскому тупику.
Эта нелегальная квартира имела одно весьма существенное преи-
мущество: она находилась на самой окраине города. По этому Архи-
повский тупик всегда бывал безлюдным. Когда мы шли в назначен-
ный час на нелегальное собрание, то Стёпа Алавердов всегда нахо-
дился на балконе и наблюдал, не привязался ли за кем-либо из нас
шпик. Стёпа Алавердов был секретарём нашей ячейки. В состав её
входили Валериан Метонидзе, Акоп Геворкян, Аршавир Тараян,
Арташес Езикян, Эрик Бедия и др.
Члены ячейки принимали деятельное участие в распростране-
нии партийной литературы. Наиболее рискованным и трудным
делом было распространение листовок среди английских войск,
расквартированных на окраине города, в здании армянской семи-
нарии. Прежде всего надо было установить контакт хотя бы с сол-
датами индийских подразделений – сипаями, так как знакомство
непосредственно с англичанами было делом очень рискованным.
Связь с ними для передачи листовок осуществлялась нами очень
осторожно, чаще всего под видом «обмена продуктами».
Во время одного из таких свиданий с сипаями наша своеобраз-
ная беседа, протекавшая больше посредством жестов и мимики,
вдруг прервалась тревожным возгласом солдат: «Уходите! Ухо-
дите!» Вдали появились офицеры. Мы быстро поднялись. Я бро-
сился бежать. Чувствуя, что меня догоняют, я резко свернул
в кусты и неожиданно провалился в глубокую яму. Остро заболели
колено и плечо, но решил терпеть. Слышу приближающийся топот
ног, английские ругательства. Ещё несколько секунд, и голоса
стали удаляться. Глубокой ночью я выбрался из ямы, исцарапан-
ный до крови, осторожно пробрался домой, очень довольный тем,
что порученное мне задание – передать большевистские прокла-
мации в руки солдат – выполнил. Вместе со мной к сипаям ходил
мой близкий товарищ Стёпа Алавердов.
В начале 1920 года в Тифлисе стала выходить новая большевист-
ская газета на армянском языке «Нор уги» («Новый мир»). Хотя
газета являлась органом Краевого комитета партии, она выходила
легально, так как на ней не было никаких официальных следов
её партийной принадлежности. В состав редакционной коллегии
входили Акоп Акопян, Драстамат Тер-Симонян, мой старший брат
Эдуард Мискин. Газета имела официальный легальный адрес. Это
был дом, в котором проживала наша семья, Арсенальное шоссе,
дом 33. После ареста первого редактора газеты Д. Тер-Симоняна
в связи с конфискацией номера газеты новым редактором стал
Эдуард Мискин. Газета выходила по понедельникам. Обычно
в день выхода газеты, а иногда и на второй день, Эдуард во избе-
жание ареста не ночевал дома. Не ночевал он дома и в очередной
понедельник весной 1920 года, когда вновь был конфискован номер
газеты. Мы узнали о его аресте только тогда, когда к нам нагрянули
особоотрядчики. Учинив обыск в квартире, они забрали всё, что при-
знали имуществом газеты, и в первую очередь всю бумагу, а также
обнаруженную в письменном столе почту в адрес редакции. Я, ответ-
ственный секретарь редакции, избежал ареста благодаря соседям,
которые поручились за меня. Мне тогда не было ещё и семнадцати.
После этого налёта «Нор уги» прекратила своё существование.
Запомнился мне день 1 мая 1920 года. Требовалось разбросать
листовки в необычных условиях – при громадном скоплении народа,
среди белого дня, на меньшевистской первомайской демонстрации,
во время которой по решению нашей партии должна была состояться
тоже первомайская, но уже большевистская демонстрация.
Сбор был назначен у Рабочего дворца, где размещались профсо-
юзы, на Головинском проспекте. Туда же прибыли три наших гру-
зовика со знамёнами и прокламациями.
Не теряя ни минуты, я принял из рук Серёжи Джапаридзе, одного
из комсомольских активистов, стоявшего на грузовой машине, нагру-
женной большевистской литературой, объёмистую пачку листовок
и кинулся в гущу демонстрантов. Я несколько раз успел подбежать
к нашему грузовику и раздать листовки, пока кедиевские особоо-
трядчики не разогнали нашу большевистскую демонстрацию.
Взобравшись на наши машины, особоотрядчики с остервенением
стали рвать в клочья знамёна и избивать всех там находившихся. На всю
жизнь запомнилась мне старая революционерка Н. Кикодзе. Окровав-
ленная, она продолжала выкрикивать коммунистические лозунги.
Из участников нашей первомайской Тифлисской большевист-
ской демонстрации запомнились мне Гурген Восканян, Сурен
Аршакуни, Мосе Цинцадзе, Яша Окоев, Ашхен Налбандян, Акоп
Геворкян, Стёпа Алавердов, Гурген Калашов, Атом Шарикян, Вар-
тан Костанян, Ашот Баберцян.
Осенью 1920 года в Грузию приехали вожди II Интернационала.
Это были патриарх международного оппортунизма Карл Каутский,
вождь и один из основателей английской лейбористской партии,
будущий премьер-министр первого лейбористского правитель-
ства Англии Рамсей Макдональд, вождь французских реформи-
стов Пьер Ренодель, руководители бельгийской социалистиче-
ской партии Эмиль Вандервельде и Камиль Гюисманс. Принимали
их с исключительной пышностью. Помню, как проходили высту-
пления. На Головинском проспекте, недалеко от дворца, было уста-
новлено несколько трибун для ораторов. Выступив в одном месте,
оратор по окончании своей речи направлялся к другой трибуне,
а в это время его место на трибуне занимал очередной оратор,
только что произносивший речь с другой трибуны. Таким обра-
зом, каждый оратор обходил несколько трибун. Речи не переводи-
лись, но в известных местах они прерывались сиренами, что озна-
чало, что следует аплодировать. Я стоял у трибуны, установленной
на тротуаре у музея Грузии против дворца, и видел их всех.
Большие политические надежды возлагали руководители грузин-
ской меньшевистской партии на приезд вождей оппортунистичес кого
II Интернационала. По возвращении в Европу Каутский в своей книге
извратил действительное положение в Грузии, представив её перед
европейской общественностью этаким «демократическим раем».

В АРМЕНИИ

29 ноября 1920 года в Армении была установлена Советская власть.
Разорённая и опустошенная дашнаками Армения остро нуждалась
в кадрах партийных и советских работников. В декабре 1920 года
по указанию ЦК РКП(б) была проведена партийная мобилизация
среди армян-коммунистов, работавших в различных уголках РСФСР.
В свою очередь, приняло подобное решение и Кавбюро ЦК РКП(б).
В течение первых же месяцев после установления Советской
власти в Армении туда прибыло несколько сот коммунистов-армян.
В числе их оказался и я. Произошло это в январе 1921 года.
В список направляемых в Армению входили 23 коммуниста
и комсомольца. Среди них были Гурген Калашев (Калашян), Яша
Окоев, Вартан Костанян, Атом Шарикян, Серго Акопян, Николай
Колотозов, Артём Баблумян (Этум), Никуш Меграбян, Ашот Бабер-
цян, Сурен Григорян и другие.
В день отъезда мы собрались на железнодорожной станции Тиф-
лис. Дежурный, а затем и начальник станции не хотели и слышать
о нашем отправлении, мотивируя отказ отсутствием железнодо-
рожной связи с Арменией. После долгих переговоров и вмеша-
тельства работника полпредства Советской Армении в Грузии уда-
лось добиться согласия на нашу отправку.
Обычно расстояние от Тифлиса до пограничной станции
Шагали поезд покрывал по расписанию не более чем за четыре
часа. Но тогда, при полном развале железнодорожного хозяйства
в меньшевистской Грузии, на это потребовалось четверо суток.
Здесь мы подверглись со стороны меньшевистской пограничной
охраны обыску, который носил по существу бандитский характер.
У нас отбиралось всё, что приходилось по вкусу охране. У меня,
в частности, отобрали бельё и бритву. Но я всё же про себя тор-
жествовал: мне удалось сохранить мой браунинг, который я спря-
тал в туалете. При личном обыске охрана не обнаружила у меня
зашитый в пояс брюк шелковый кусок ткани, на котором было
отпечатано удостоверение на моё имя за подписями и печатью
подпольного ЦК Компартии Грузии для предъявления в Советской
Армении.
По ночам наш вагон оцеплял отряд меньшевистской «народной
гвардии». Днём нас не отпускали далеко от вагона, а если отпускали,
то не всех сразу, а лишь по несколько человек в группе. Так мы про-
вели на станции Шагали ещё четверо суток.
На четвертый день нашего пребывания в Шагали нам было заяв-
лено, что паровоза для нас нет и что мы можем выбирать одно
из двух: либо всем вместе перейти границу и пешком направиться
на территорию Армении через Заманлинский железнодорожный
мост, либо же отправить из своей среды двух человек на соседнюю
станцию и попросить тамошние советские и железнодорожные
власти выслать для нас паровоз. Понятно, что из этих двух предло-
жений мы выбрали второе: ведь с нами были женщины и дети.
С разрешения пограничной охраны мы делегировали двух чело-
век. Одним из них был Николай Калатозов. Делегаты пошли пеш-
ком через Заманлинский мост на соседнюю станцию Бамбак.
В тот же день из Советской Армении за нами прибыл паровоз.
Границу мы пересекли с пением «Интернационала» и импро-
визированными красными знамёнами в руках, стоя на паровозе.
На станции Бамбак нас встретили железнодорожники и местные
жители. Состоялся митинг. По его окончании мы приняли участие
в субботнике: производилась погрузка круглого леса на железно-
дорожные платформы. Это был первый субботник в нашей жизни.
Дальнейшее наше продвижение по железной дороге прервалось
в Караклисе, так как Александрополь всё ещё удерживали в своих
руках турки. Ввиду этого мы направились по шоссе через Дилижан
в Эривань. Решением местных партийно-комсомольских организа-
ций кое-кто из наших товарищей остался в Караклисе. В их числе,
помнится, были Гурген Калашян, Яша Окоев, Серго Акопян.
Когда мы прибыли в Дилижан, в уездном комитете партии
я встретился со своим братом Эдуардом. Он работал заведующим
агитационно-пропагандистского отдела уездного комитета партии
и одновременно был управляющим АрмковРОСТа. Секретарём
Дилижанского уездного комитета Компартии Армении был тогда
Егише Шемахян. По его указанию я был оставлен в Дилижане.
Остальные товарищи продолжили свой путь в Эривань.
Вскоре после приезда в Дилижан мой брат Эдуард по партий-
ной мобилизации уехал в Лори для руководства партизанско-
повстанческим движением. Как известно, в ночь на 12 февраля
1921 года там произошло восстание против меньшевистского пра-
вительства Грузии. Об этом восстании В.И. Ленин в своей речи
на заседании Моссовета 28 февраля 1921 года говорил: «...В начале
февраля вспыхнуло страшное восстание, которое распространи-
лось с поразительной быстротой и захватило не только армянское,
но и грузинское население». Восстание развивалось настолько
стремительно, что через две недели вместе с повстанческими отря-
дами в Тифлис вступили части XI Красной Армии. В Грузии была
провозглашена Советская власть.
В эти же дни в Армении события развёртывались в совершенно
ином направлении. 13 февраля в Кешишкенде вспыхнул кон-
трреволюционный мятеж, а 18 февраля дашнаки захватили Эри-
вань. В Дилижане был образован Военно-революционный коми-
тет, который возглавил Геворк Атарбеков. Я был зачислен в ЧОН
(часть особого назначения). В Армении вновь началась Граждан-
ская война. Почти ежедневно мне приходилось принимать участие
в различных операциях ЧОН. Время было тревожное. Каждую
ночь в город могли пробраться маузеристы для совершения терро-
ристических актов. Вспоминается, как неоднократно приходилось
дежурить у дверей комнаты в помещении уездного комитета пар-
тии, где на короткое время укладывался спать Г.А. Атарбеков.
Сам я тоже ночевал в укоме. Постелью служили книги, поступив-
шие тогда в большом количестве из РСФСР. После утомительного
дня и бессонной ночи короткий отдых на такой импровизированной
постели казался блаженством.
Во время пребывания в дилижанской организации я занимался
агитационно-пропагандистской работой. Первый в своей жизни
доклад я сделал именно здесь. Темой его, как помню, было между-
народное и внутреннее положение Грузии.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТИФЛИС

Моё краткое пребывание в Армении было прервано телеграммой
из Тифлиса, требовавшей моего откомандирования в распоряже-
ние ЦК Компартии Грузии. В Тифлис я прибыл 3 марта 1921 года
через Акстафу вместе с частями XI Красной Армии. Здесь я начал
работать в Тифлисском комитете комсомола Грузии ответствен-
ным инструктором. Секретарём горкома был тогда Коля Ковы-
нёв. Так началась моя комсомольская работа, на которой я нахо-
дился вплоть до осени 1925 года, когда уехал в Москву на учёбу.
За эти четыре года работал сперва секретарём в двух райкомах
(4-м, а затем 3-м) Тифлисской городской комсомольской организа-
ции, затем вторично в Тифлисском комитете, в ЦК комсомола Гру-
зии и, наконец, в Закавказском краевом комитете РКСМ.
Много светлых воспоминаний сохранилось у меня о тех далёких
днях. В памяти и воскресники по озеленению Давыдовской горы
и строительству Земо-Авчальской гидроэлектростанции, и насту-
пательная антирелигиозная пропаганда, сопровождавшаяся
в дни «комсомольского рождества» шумными и торжественными
шествиями, душой и неизменным организатором которых был
Рафик Агамалян; и поездка всей комсомольской организации 3-го
района города (имени 26 комиссаров) в Караязы в порядке шеф-
ства города над деревней; и организация широкой помощи голода-
ющим на Волге в 1921 году через «Помгол»; и бурные собрания тех
лет, и многое-многое другое.

КРАСНЫЕ ДЬЯВОЛЯТА

В октябре 1922 года, в дни, когда в Москве заседал Пятый съезд
РКСМ, к нам в ЦК комсомола Грузии, где я тогда работал, при-
шёл Павел Андреевич Бляхин. Он прибыл из Баку, где ведал народ-
ным образованием и являлся заместителем председателя Полит-
просвета Азербайджанской ССР. Павел Андреевич рассказал
о цели своего приезда в Тифлис. Он написал повесть «Красные
дьяволята» о Гражданской войне и задумал её экранизировать.
Поскольку Бакинская киностудия была маломощной, он решил
обратиться в Госкинпром Грузии, где, однако, поддержки не встре-
тил: в фильме предполагалось много сложных массовых сцен.
И тогда П.А. Бляхин решил обратиться за помощью к комсомолу.
На следующий день состоялась беседа с народным комисса-
ром просвещения Грузинской ССР Давидом Владимировичем
Канделаки. Это был человек высокой культуры, внимательный
и отзывчи вый. С присущим комсомольскому возрасту увлече-
нием и энтузиаз мом я изложил существо вопроса. Давид Владими-
рович внимательно выслушал меня и тут же связался с управляю-
щим Госкинпрома Николаем Амигаровым. Госкинпром выдвинул
непреодолимое, казалось, препятствие: финансовые затруднения.
Мы чуть не потерпели поражение. Но внезапно блеснула мысль,
которая и решила судьбу картины. Я заявил Давиду Канделаки, что
мы, комсомольцы, возьмём на себя обязательство договориться
с командованием Красной Армии об участии в съёмках фильма
воинских частей. Это не только сократит расходы, но и создаст под-
линную обстановку боёв Гражданской войны. Все доводы Госкин-
прома Грузии отпали.
Энергично взялись за окончательное решение всех вопро-
сов, связанных с созданием фильма «Красные дьяволята», Нико-
лай Чаплин, секретарь Заккрайкома РКСМ, и Гайоз Девдариани,
секретарь ЦК КСМ Грузии. Моей радости не было предела, когда
я узнал, что Коля Чаплин был у Серго Орджоникидзе и тот одо-
брил выпуск фильма и согласился возбудить ходатайство об уча-
стии в съёмках воинских частей. С этого момента Заккрайком
КСМ Грузии, ТК и райкомы комсомола фактически взяли шефство
над созданием фильма. Учитывая всю обстановку того времени,
можно прямо сказать, что фильм «Красные дьяволята» – подлин-
ное детище комсомола.

А.Ф. МЯСНИКОВ

Вспоминая о далёких днях моей юности, я не могу не сказать хотя бы
несколько слов о старых большевиках ленинской закалки. Они были
для нас, комсомольцев, образцом во всех отношениях. Мы относи-
лись к ним с благоговением. Каждая встреча со старыми большеви-
ками для нас была школой коммунистического воспитания.
Одним из представителей славной ленинской гвардии, с кото-
рым мне посчастливилось встречаться, был Александр Фёдорович
Мясников (Мясникян). Впервые я серьёзно приобщился к изуче-
нию диалектического материализма именно благодаря Алексан-
дру Фёдоровичу, который тогда был секретарём Закавказского
краевого комитета РКП(б), был создан семинар для узкого ком-
сомольского актива, в который были зачислены члены бюро трёх
комсомольских комитетов – Закавказского, ЦК Грузии и Тиф-
лисского. Занятиями семинара руководил он сам, проходили они
в помещении городского партийного клуба.
А.Ф. Мясников остался в моей памяти как всесторонне разви-
тый, умный и требовательный партийный руководитель. Он был
кристально честным коммунистом, с которого я всегда брал при-
мер. Общение с ним оказало на меня сильное влияние как в смысле
получения теоретических знаний, так и в приобретении навы-
ков партийной и организационной работы. Он часто приезжал
к нам в район имени 26 комиссаров, где я продолжительное время
работал секретарём райкома комсомола. Помню случаи, когда
он брал меня с собой при посещении производственных предпри-
ятий и во инских частей, расположенных на территории нашего
района. Председательствуя на районной конференции или уча-
ствуя в заседа ниях пленума или бюро районного комитета пар-
тии, он неизменно подходил к решению самых острых вопросов
умело и исключительно тактично. Каждое собрание или заседа-
ние, в котором принимал участие А.Ф. Мясников, для нас, молодых
коммунистов, тогда являлось школой высокого мастерства в обла-
сти политической работы. А.Ф. Мясников был прост в обращении
с молодёжью, и мы его любили за это и всегда обращались к нему.
В день похорон А.Ф. Мясникова, погибшего вместе с Г.А. Атар-
бековым и С.Г. Могилевским 22 марта 1925 года при авиацион-
ной катастрофе, Серго Орджоникидзе сказал: «Кто не знал Алёшу
Мясникова, знаменосца национального мира, душу нашей пар-
тии, друга молодёжи, организатора Коммунистического универси-
тета Закавказья?». В этой сжатой характеристике дан яркий образ
неутомимого большевика, крупнейшего политического деятеля
нашей партии, каким был Александр Фёдорович Мясников. Я при-
сутствовал на этом траурном митинге и видел, как слёзы катились
по щекам Серго Орджоникидзе, когда он произносил эти слова.
В лице А.Ф. Мясникова он потерял близкого друга и соратника
по работе в Закавказском краевом комитете РКП(б).

В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

ПОСТУПЛЕНИЕ В УНИВЕРСИТЕТ

В начале августа 1924 года я приехал из Тифлиса в Москву для
поступления в 1-й Московский Государственный университет.
Остановился у своего товарища по совместной подпольной работе
во время господства меньшевиков в Грузии – Ашота Сергеевича
Баберцяна. Жил он в районе Арбата – в Денежном переулке (ныне
улица Весниных), на углу с Глазовским переулком (ныне улица
Луначарского).
Анатолий Васильевич Луначарский жил в этом же доме на одной
лестничной площадке с Ашотом Баберцяном. За недолгое время
проживания в этой квартире я дважды имел удовольствие беседо-
вать с А.В. Луначарским, конечно, оба раза по его инициативе.
Как-то раз мы оказались с ним вместе в лифте. Анатолий Васи-
льевич заметил, что видит меня впервые, и поинтересовался,
к кому я направляюсь. Узнав, что я приехал в Москву для поступле-
ния в университет, он похвалил меня. Когда мы приехали на свой
этаж, он не сразу вошел в свою квартиру, а еще долго задавал мне
вопросы о Грузии, о моей комсомольской работе. При следую-
щей встрече в том же лифте Луначарский поинтересовался, посту-
пил ли я на учебу и какое впечатление произвели на меня Москва
и университет.
Обе эти встречи с Анатолием Васильевичем оставили у меня
на всю жизнь неизгладимое впечатление. Меня покорили его общи-
тельность, внимание к человеку, любознательность, проявившаяся
в его расспросах о Грузии и моих впечатлениях о Москве и МГУ.
Вдруг, совершенно неожиданно, меня вызвал к себе Серго
Орджоникидзе, который остановился во 2-м Доме Советов (ныне
гостиница «Метрополь»). Он приехал в Москву из Тифлиса для уча-
стия в Пленуме ЦК РКП(б), который проходил с 16 по 20 августа
1924 года.
Узнав, что я поступил на учебу в университет, Серго поинтересо-
вался, имеется ли решение Закавказского крайкома ВЛКСМ о моем
направлении на учебу в Москву? Я ответил, что такое решение
вынес ЦК комсомола Грузии, а поступил я в МГУ согласно путевке,
выданной мне ЦК компартии Грузии. В ответ на мое разъяснение
Серго сказал: «Решение Заккрайкома вовсе не обязательно, доста-
точно решения ЦК ЛКСМ Грузии. И поступил ты в университет
правильно, на полном основании».
Далее Серго Орджоникидзе мне объяснил, почему он вызвал
меня к себе: кто-то из комсомольских руководителей Закавка-
зья сказал, что Мискин нужен на комсомольской работе и что
на учебу его можно будет отпустить годом позже. Затем Серго ска-
зал: «Ты не пойми меня неправильно, я тебе не приказываю, решай
сам, но, если вернешься, обещаю, что через год я сам тебя направлю
в Москву».
Я так сильно уважал Серго, что, не раздумывая, дал согла-
сие возвратиться в Тбилиси на один год. При нашей беседе при-
сутствовал ряд крупных работников и среди них – Миха Цха-
кая. Орджоникидзе обратился к нему с просьбой: не возьмет ли
он меня в свой салон-вагон? Миха дал свое согласие, и мы вместе
выехали в Тифлис.
Я получил огромное удовольствие от тех бесед, которые вел
Миха Цхакая с утра до позднего вечера в течение всех четырех
дней пути. В этих беседах также принимал участие Арам Мирзабе-
кян, член партии с 1915 года, работник ЗКК-РКИ, бывший помощ-
ник Серго Орджоникидзе в годы Гражданской войны на Северном
Кавказе. Арам Мирзабекян оказался на правах пассажира в этом
вагоне также по рекомендации Серго.
Прошел год, и я возвратился на учебу в Москву, совершенно
не предполагая, что меня ждет неприятная неожиданность: в дека-
нате мне сказали, что не могут допустить меня к учебе, так как
в списках принятых текущего года я не числюсь.
– Но я был зачислен в прошлом учебном году, – ответил я.
– Ну и что же, надо было посещать занятия в университете.
Здесь требуется одно разъяснение для современного читателя.
Раньше в Высших учебных заведениях были совершенно иные
порядки. При моем поступлении в МГУ числилось свыше 25 тыс.
студентов, а фактически училась лишь половина их. Лекции посе-
щать было не обязательно. Многие числились годами, не посещая
стены университета, лишь изредка сдавая зачеты. Их называли
«вечными студентами». Имея все это в виду, я рассчитывал, что
меня из списка студентов не исключат.
Пришлось идти к ректору университета Андрею Януаровичу
Вышинскому. Вначале разговор не клеился, и Вышинский катего-
рически отказал мне, используя два аргумента:
– Целый год не появлялся в стенах университета.
– С 1925 года порядок приема студентов изменен.
Теперь прием производится путем экзаменов – приемных
испытаний, а вы поступили в прошлом году на основании путевки
и справки об окончании среднего учебного заведения.
Беседа наша затянулась. В конце концов, на Вышинского все
же подействовали мои доводы, главным из которых было то, что
я отсутствовал не по собственному желанию, а вернулся в Тиф-
лис по рекомендации Серго Орджоникидзе, и мне теперь ничего
не остается, как обратиться за помощью к Серго. «Зачем вы
вынуждаете меня обращаться к Орджоникидзе с жалобой на вас?»
Это сразу же подействовало на Вышинского, и он наложил резо-
люцию о зачислении меня студентом, взяв с меня слово, что я буду
хорошо учиться.
Надо сказать, что он не преминул в свое время воспользо-
ваться обстоятельствами моего приема в МГУ. Дело было осенью
1928 года. На общем собрании партийной организации МГУ стоял
отчет приемной (тогда она называлась приемочной) комиссии.
В своем выступлении в прениях Вышинский, критикуя имевшие
место в работе комиссии недостатки, главным образом формаль-
ный подход в ряде случаев, в результате которого некоторые экза-
меновавшиеся остались за бортом университета, напомнил пар-
тийному собранию случай с моим зачислением, как он принял меня
без экзаменов, а в результате беседы. Он сказал, что прежде чем
выступать с этим на собрании, проинформировался у Вячеслава
Петровича Волгина, декана этнологического факультета, и у Нико-
лая Михайловича Лукина, заведующего историческим отделением,
как учится Мискин? Оба сказали – отлично и что Мискин утверж-
ден выдвиженцем. Вот видите, говорил Вышинский, если бы я подо-
шел формально к приему Мискина в университет, то мы потеряли
бы лучшего студента на историческом отделении. Нельзя ограни-
чиваться одними лишь формальными результатами испытаний,
исходя только из того, у кого сколько баллов, а надо также учиты-
вать, что это за человек, какую ценность он представляет для выс-
шего учебного заведения и для страны в целом.

УЧЕБА В УНИВЕРСИТЕТЕ

Первый год своего обучения я проживал вместе с Атомом Шарикя-
ном, управделами ЦК ВЛКСМ, в его комнате в гостинице «Метро-
поль» (тогда она называлась, как я упомянул выше, Вторым домом
Советов ). Я неоднократно пытался перейти жить в одно из студен-
ческих общежитий, но Атом не отпускал меня, заявляя, что ему
будет скучно одному.
Переезд в общежитие я осуществил, когда перешел на второй
курс. Возвратившись из Тифлиса после летних каникул, я поселился,
на первых порах временно, в студенческом общежитии по адресу
Старосадский переулок, дом 1. Это на Покровке. Дом был угловой
и одной стороной выходил на улицу Чернышевского. В этом обще-
житии я недолго задержался и в том же 1926 году переехал на Арбат,
Мерзляковский пер., д. 3, где и прожил до 1929 года, то есть до окон-
чания учебы и возвращения в Тифлис, на родину.
Незабываемы студенческие годы! Я их вспоминаю с исключи-
тельной радостью и с наслаждением. Это, пожалуй, самый лучший
отрезок во всей моей жизни. Целыми днями, с утра до позднего
вечера, я проводил время за чтением книг в библиотеках. Сперва
в фундаментальной библиотеке университета на Моховой (ныне
проспект Маркса) и семинарского корпуса по ул. Герцена. Затем
больше всего я пользовался обширной библиотекой Московского
комитета партии по Большой Дмитровке, ныне ул. Пушкина. В этом
здании в настоящее время помещается Прокуратура СССР.
По рекомендации Н.М. Лукина, уже на IV курсе, я пользовался
профессорской библиотекой Коммунистической Академии в рай-
оне ул. Фрунзе. За четыре года обучения в 1-м МГУ я прочитал
многие тысячи книг. Посещение лекций было не обязательным, мно-
гие из них я пропускал и надолго засиживался в читальных залах,
этим я выигрывал для чтения много часов: по полдня, а то и больше.
Я был полностью освобожден от занятий по немецкому языку,
так как неплохо им владел. На первом курсе преподаватель ска-
зал мне, чтобы я посещал занятия второго курса, проставив зачет
за первый курс. Далее повторилась та же история, затем еще раз.
В общем, будучи студентом 1 курса, я получил зачеты за весь уни-
верситетский курс немецкого языка. Этим мне была оказана пло-
хая услуга: я совершенно забросил чтение книг на немецком языке,
которым до этого все же изредка занимался. Преподаватель, осво-
бождая меня от занятий, мотивировал это тем, что, свободно пере-
водя с немецкого на русский, я оказываюсь лишним и мешаю дру-
гим студентам. Тогда я был рад, что мне не нужно посещать заня-
тия по немецкому и тем самым высвобождается время для читалки.
Теперь, когда я пишу эти строки, думаю, что при умелой поста-
новке дела я бы не только не мешал занятиям, но и смог помочь
преподавателю.
Профессорский состав историко-архивного отделения этноло-
гического факультета 1-го Московского Государственного универ-
ситета, на котором я обучался, был высококвалифицированным.
Это были лучшие силы в области исторической науки. Некоторых
из них я постараюсь назвать.
1. Владимир Иванович Невский. Профессиональный революцио-
нер, член партии с 1897 г.– читал лекции по истории Коммуни-
стической партии, руководил семинаром по данному предмету.
Я состоял в этом семинаре. Владимир Иванович Невский – один
из руководителей военной организации при Петроградском
Комитете и ЦК РСДРП(б) в 1917 году, активный участник и один
из руководителей Октябрьского вооруженного восстания, член
Военно-Революционного Комитета. Его очерки по истории
РКП(б) в течение ряда лет служили учебниками.
2. Николай Михайлович Лукин (Антонов), академик (с 1929 г.). Читал
ряд лекций по истории Западной Европы, являясь лучшим знато-
ком данного предмета из числа марксистов. Я обучался в двух его
семинарах по Великой французской революции. Он автор мно-
гих книг по новой истории Западной Европы, в их числе: «Мак-
симилиан Робеспьер», «Парижская Коммуна 1871 года», «Очерки
по новейшей истории Германии. 1890–1914», «Маркс как исто-
рик», «Ленин и проблема якобинской диктатуры». В 1925–
1926 годах, когда я проживал в «Метрополе», в комнате № 510,
Николай Михайлович жил в соседней комнате № 508.
3. Вячеслав Петрович Волгин, академик (с 1930 г.). Был деканом этно-
логического факультета, читал лекции по истории социализма.
Надо сказать, что до В.П. Волгина не существовало такого предмета,
он впервые свел в единую концепцию развитие социалистической
мысли. Его заслугой перед исторической наукой считается создание
им нового направления – истории социалистических идей.
4. Евгений Алексеевич Косминский – академик Академии Наук
СССР (членкор. с 1939, д.ч. с 1946 г.), действительный член
Академии Педагогических наук РСФСР (с 1945 г.). Он читал
лекции по истории Средних веков, был выдающимся ученым-
медиевистом. Одновременно работал в РАНИОНе, подготавли-
вая молодых советских ученых.
5. Николай Александрович Рожков. Читал лекции по русской исто-
рии. В прошлом был видным большевиком, входил в Русское
бюро ЦК РСДРП (1907–1908 гг.), членом Московского и Петер-
бургского комитетов большевиков (1906–1907 гг.), но потом
примкнул к меньшевикам. В.И. Ленин раскритиковал лик-
видаторские взгляды Н.А. Рожкова. Порвав с меньшевиками
в 1922 году, сблизился с большевиками, но оставался беспартий-
ным до конца своей жизни (1927 г.).
Я любил слушать лекции Николая Александровича. Он говорил
очень просто, как бы беседуя со своими слушателями. Чувство-
валось глубокое знание предмета.
6. Петр Федорович Преображенский. Читал лекции по этноло-
гии. Типичный беспартийный. Он единственный из профессо-
ров предупредил, что посещение его лекций обязательно, так
как он не может рекомендовать нам литературу, потому что
по данной теме нет соответствующей литературы, а если кое-что
и существует, то он не согласен с этими учеными. В силу этого
он рекомендовал обязательно конспектировать его лекции, что
я и делал.
Я здесь назвал лишь шесть профессоров из полутора или двух
десятков, читавших нам лекции и руководивших семинарами, как
наиболее выдающихся. Между тем, из числа этих шести мне хоте-
лось бы выделить только двух и рассказать о них более подробно.
Это Владимир Иванович Невский и Николай Михайлович Лукин
(Антонов).
О6а являлись крупными фигурами в нашей партии. С ними я был
наиболее близок. Оба они возлагали на меня кое-какие надежды
и хотели сделать меня своим учеником. Перспективы были соблаз-
нительные, и я вначале никак не мог решиться, в какой области
мне специализироваться: по Великой французской революции
или по истории Коммунистической партии, но потом все больше
и больше я начал склоняться на сторону В.И. Невского, уж очень
сильны были его аргументы, он убедил меня в пользе этого дела
партии.

В.И. НЕВСКИЙ

Владимиру Ивановичу Невскому было лет пятьдесят, когда он читал
у нас лекции по истории Коммунистической партии, у него была
богатая биография – он был одним из руководителей Октябрьской
революции. На долю Владимира Ивановича выпала в день восстания
одна из решающих задач революции – захватить вокзалы Петро-
града. Вся партия помнит тройку, руководившую военной организа-
цией Петроградских коммунистов и Военно-Революционным Коми-
тетом, в которую входили Н.И. Подвойский, В.А. Антонов-Овсеенко
и В.И. Невский. К сожалению, я должен отметить, что в то время как
имя Подвойского не забыто и о нем всегда упоминается в учебни-
ках и в трудах по истории партии, не всегда, но все же во многих
случаях вспоминается и Антонов-Овсеенко, но Владимир Ивано-
вич Невский как бы позабыт и о нем почти ничего не пишут. Была
одна статья за десятки лет, промелькнувшая в центральной печати.
Это была статья И. Пушкаревой «Революционер, историк револю-
ции» в журнале «Коммунист» (№ 8 за 1976 год) в связи со 100-летием
со дня рождения Владимира Ивановича. Статья хорошая, обшир-
ная, на 6 страницах, вполне достойно увековечивающая память
о В.И. Невском, и заголовок подобран правильный.
Была еще одна маленькая заметка с портретом В.И. Невского
в газете «Известия» № 112 от 13 мая 1966 года к его 90-летию под
названием «Пропагандист, нарком, историк». И, кажется, все.
Владимир Иванович Невский первый, наиболее глубокий и прав-
дивый историк нашей партии. Как пишет И. Пушкарева, «список
его трудов включает более 570-ти названий, в их числе 30 книг
и других изданий. 200 работ посвящено историко-партийным
и историко-революционным темам».
В беседах со мной, когда заходила речь о Сталине, Владимир
Иванович не употреблял его имени, а пользовался определением
«Ваш земляк». Однажды он сказал мне: «Ваш земляк недолюбли-
вает меня». В другой раз Владимир Иванович рассказал мне о том,
что Сталин обратился к присутствующим на совещании с вопро-
сом: «А знаете ли вы, как пишет Невский историю партии?» И сам
же ответил на свой вопрос:
«Хамузом» – т.е. свалив все в одну кучу. Что имел в виду Ста-
лин, заявляя так? В «Очерках по истории Российской коммунисти-
ческой партии» В.И. Невский писал: «Как бы то ни было, но ясно,
что и на Кавказе первые социал-демократические кружки возникли
из интеллигентских нелегальных кружков самообразования, каким,
например, являлся кружок тифлисских семинаристов, где прини-
мали участие в 1895–1897 гг. Кецховели, крупный организатор неле-
гальной типографии ЦК нашей партии и учитель в этой области,
создавший множество учеников-техников, Джугашвили-Сталин,
А. Енукидзе и др.». Далее, на стр. 497, В.И. Невский пишет: «С 1896–
97 годов работа этих кружков сливается с работой грузинских социал-
демократов – А. Джапаридзе, З. Чодришвили, А. Окуашвили, Арчил,
Жордания, Джибладзе, Джугели, Церетели, Соколов, Сергеев, Домо-
строев, Алилуев, Джугашвили, В. Стуруа, Г. Джвеладзе, Г. Марся-
ков, Копалейшвили, Кочетков, Бажанов, Абросимов, Тулупов, Губин,
Оводков, Петухов, Соломатин, Афанасьев и др.». (В. Невский. Очерки
по истории Российской коммунистической партии. Том 1. Издание
второе. Рабочее издательство «Прибой», Ленинград, 1925. Стр. 496.)
Сталину не понравилось, что В.И. Невский называет его имя
среди 26 человек, где-то в середине, не выделяя его, как Кецхо-
вели. Невский чувствовал, что из-за этого Сталин его органиче-
ски не переносит. Владимир Иванович как-то спросил, знаю ли
я армянский и грузинский языки, и после моего утвердительного
ответа заявил, что как раз такой человек ему и нужен и что он пору-
чит мне весь раздел по революционному движению на Кавказе.
Всякий раз, когда он уходил после прочитанной лекции или про-
веденного семинарского занятия, он звал меня, и я сопровождал
его до кабинета Ленинской библиотеки, иногда оставаясь с ним
часами. Были случаи, когда он давал мне какую-нибудь папку
с документами и просил привести их в порядок или найти в ней
какой-либо документ, необходимый ему. И если до этих встреч
и бесед я думал специализироваться по истории Великой француз-
ской революции, то Владимир Иванович так убедительно вел свои
беседы со мной, что я проникся к нему исключительной любовью
и уважением и принял окончательное решение помочь ему и посвя-
тить себя изучению истории РСДРП.
С.М. Киров был первой жертвой в бесконечном списке умерщ-
вленных волей Сталина ленинских кадров нашей партии. И если
Сергей Киров был убит 1 декабря 1934 года, то В.И. Невский был
арестован сразу же после этого, в феврале 1935-го. Погиб он 25 мая
1937 года в возрасте 61 года, в расцвете творческих сил. Он мог бы
создать еще десятки ценнейших трудов.
Кому-то кажется, что в арестах тридцатых годов нет ничего пла-
номерного. Это неверно. Неспроста началось удаление с политиче-
ской арены этих двух видных деятелей нашей партии: С.М. Киров
получил большее количество голосов, чем Сталин, и тот боялся, что
Сергей Миронович может прийти ему на смену, не меньше Сталин
опасался и В.И. Невского, не боявшегося говорить правду об исто-
рии нашей партии и о роли в ней Сталина.

Н.М. ЛУКИН

Кроме курса лекций по истории Западной Европы, Николай Михай-
лович вел два семинара: «История Великой французской рево-
люции» и «Историография Великой французской революции».
Занимался я в этих семинарах с большим интересом и увлечением.
Особенно это следует сказать в отношении семинара по историо-
графии Великой французской революции. Это был семинар осо-
бый. Если в первом семинаре было чуть ли не 25 человек и в него
записывались студенты по своему желанию, то в этот семинар
Николай Михайлович записал всего лишь 5 человек и никого не
добавлял, несмотря на настойчивые просьбы. Эти 5 человек были
скрупулезно отобраны из числа 25-ти.
Но вот собрались мы на первое занятие семинара. Нас, студентов,
оказалось шесть человек – пять юношей и одна девушка. Фамилия
ее была Наврот. Н.М. Лукин обратился к девушке и сказал, что она
не числится в списке слушателей семинара, поэтому он просит ее
удалиться. Наврот начала настоятельно просить и умолять Нико-
лая Михайловича допустить ее к занятиям, но Н.М. Лукин был неу-
молим и требовал, чтобы она ушла, что она мешает и не дает воз-
можности начать занятия. Девушка расплакалась, и, видимо, Нико-
лай Михайлович не мог переносить женских слез, так как он сдался,
сказав, что, пожалуй, присутствие женщины должно положительно
повлиять на работу семинара, и включил ее в список шестой.
Вот фамилии шести участников семинара по историогра-
фии Великой французской революции на IV курсе историко-
археологического отделения: Габбасов, Лившиц, Мискин, Миско,
Наврот, Файнштейн. Это был 1928/1929 учебный год.
На заключительном занятии семинара Николай Михайло-
вич выразил всем участникам семинара свою благодарность, ска-
зав, что точно таким же семинаром он руководил на последнем
курсе Института Красной Профессуры и что наш семинар в МГУ
проходил на более высоком уровне. Далее он добавил, что там
он сильно уставал, а здесь, напротив, отдыхал; услышав такой отзыв
от нашего научного руководителя, мы все были очень тронуты.
Как сложилась судьба Наврот, Лившица и Файнштейна я не знаю,
что же касается двух других: Михаила Васильевича Миско и Князя
Габбасова, то кое-что сообщить могу.
М.В. Миско стал ученым, кандидатом исторических наук. Рабо-
тал в Институте Славяноведения в должности старшего науч-
ного сотрудника. В числе книг моей домашней библиотеки есть
и две его книги с дарственными надписями. Одна из них называ-
ется «Октябрьская революция и восстановление независимости
Польши», а другая «Польское восстание 1863 года». В некрологе,
помещенном в журнале «Советское Славяноведение», говорится:
«Внимание М.В. Миско, являвшегося большим знатоком исто-
рии Польши, привлекли, прежде всего, проблемы новой и новей-
шей истории польского народа. Его первая крупная работа, опу-
бликованная в журнале «Историк-марксист» (за 1932 г., № 6),
была посвящена революционному кризису в Польше в 1923 г.
и тактике Комму нистической партии Польши. В следующем
году в том же издании появилась работа М.В. Миско «К. Маркс
и Ф. Энгельс о польском вопросе». Этими проблемами, понимае-
мыми широко, в основном и определялись дальнейшие научные
интересы М.В. Миско» (Академия наук СССР. Институт славяно-
ведения и балканистики. Журнал «Советское славяноведение»
№ 3 за 1978 г., стр. 143. Автор некролога И. Костюшко – главный
редактор журнала «Советское славяноведение»).
Михаил скончался 28 декабря 1972 года в возрасте 68-ми лет.
Он был очень скромным и простым человеком и большим побор-
ником правды. Не терпел ложь и обман; если узнавал о них, его
лицо становилось гневным. Он был кристально честным коммуни-
стом и одним из самых близких моих друзей.
Теперь о Князе Габбасове. По национальности он башкир,
и Князь – это его имя. Это была светлая личность: круглый сирота,
до 14 лет не учился, был безграмотным пастухом. За 4 года окончил
среднюю школу и в возрасте 18-ти лет поступил в МГУ. У него были
блестящие способности.
Я помню, каким невзрачным казался он на 1 курсе, был дик, необ-
щителен, казалось, что он вообще боялся людей. Это был глубокий
провинциал, которым редко кто мог заинтересоваться. Он засижи-
вался в читальном зале университетской фундаментальной библи-
отеки вплоть до ее закрытия. Он обладал незаурядным талантом
и памятью, досконально изучил протоколы Конвента и при дис-
куссиях по Великой французской революции наизусть произно-
сил цитаты из речей Мирабо, Робеспьера, Дантона, Сен-Жюста
и многих других. С ним было интересно спорить как с человеком
эрудированным в этой области. Не знаю, родила ли башкирская
земля второго такого талантливого человека, как Князь Габбасов?
Если бы он прожил нормальную жизнь и состарился, как все люди,
то он обязательно был бы крупным ученым, возможно, академи-
ком. Но, к сожалению, он погиб в молодости.
В годы нашей учебы в стране шла ожесточенная борьба. Габбасов
был замечен на одной из троцкистских студенческих сходок.
Его арестовали. Из студентов нашего факультета также были аре-
стованы, если мне не изменяет память, Петр Дмитриевич Судар-
кин, Константин Николаевич Иванов, Сарра Менделевна Гезенцвей
и, кажется, еще Сегал. Их продержали под арестом очень недолго,
всего лишь несколько дней, но для Габбасова этот арест оказался
роковым. Камера, в которую он попал, оказалась чрезвычайно пере-
полненной, Габбасов был прижат к открытому окну, а на дворе стоял
холодный ноябрь... Князь сильно простудился: пострадали легкие,
уши. После окончания университета он нигде не мог устроиться на
работу, какое-то время преподавал в средней школе историю, но его
уволили. Попытался еще и еще раз поступить на работу, но его нигде
не принимали, так как он был репрессирован.
Страдая от болезней, голодая и не имея никаких перспектив,
он решил обратиться к моей помощи. Я тогда работал в Тифлисе
завотделом Тифлисского комитета КП(б) Грузии. Совершенно
неожиданно прозвенел звонок, и в квартире у меня появился Габ-
басов, плохо одетый, в летнем плаще, а была зима. Пришлось поза-
ботиться о нем.
Моя тифлисская квартира состояла из трех комнат. Кабинет
я предоставил в распоряжение Князя. Там была богатая библи-
отека, и ему было чем заняться. Я обратился к своему товарищу
Народному комиссару просвещения Грузии Эрику Бедия. Он дал
направление в Ахалцикский уезд на предмет зачисления Князя Габ-
басова преподавателем средней школы. Габбасов прожил у меня
примерно с месяц, а затем выехал в Ахалцих и приступил к препо-
даванию, если не ошибаюсь, в Абастумане.
Не помню, сколько времени прошло с его отъезда, очевидно, около
двух месяцев, как я получил официальное письмо от председателя
Ахалцихского уездного (вернее окружного) исполкома о смерти Князя
Габбасова. Абастуман – курорт мирового значения, расположен
на высоте 1300 метров. Его отличие от других курортов, как я слышал,
заключается в благотворном влиянии на излечение от туберкулеза,
но если болезнь слишком запущена, то в первый же сезон наступает
смерть. Не постигла ли Князя Габбасова эта участь? Если бы не тот,
хотя и кратковременный арест, возможно, жизнь его сложилась бы
нормально и он принес бы исторической науке большую пользу.
После этого незначительного отступления по поводу судеб двух
студентов: М.В. Миско и Князя Габбасова, я вновь хочу вернуться
к повествованию о Н.М. Лукине. Будучи крупнейшим специали-
стом по истории якобинской диктатуры, Николай Михайлович
Лукин был сам неистовым якобинцем. Я часто вспоминаю один
случай, который метко характеризует его именно с этой стороны.
В те годы не было никаких ученых степеней. Октябрьская рево-
люция смела их начисто. На одном из заседаний деканата этно-
логического факультета (я был членом деканата от студенчества)
декан Вячеслав Петрович Волгин сказал, что ректорат просил обсу-
дить, какие ученые степени желательно было бы ввести. Помнится,
в обсуждении принимал участие профессор Е.А. Мороховец. При
обсуждении, кроме степеней доктора и кандидата наук, называлась
также и степень магистра. В обсуждении принимал участие также
и Лукин, но он свел свое выступление к шутке, заявив в конце, что
никакие ученые степени не нужны. В.П. Волгин видя, что обсужде-
ние может провалиться, сказал, что вопрос очень серьезный и надо,
чтобы члены деканата продумали его основательно, и по этому
обсуждение переносится на следующее заседание деканата.
Но прошло следующее заседание, за ним еще одно, а по данному
вопросу решение так и не было принято. Наконец, состоялось еще
одно заседание, на котором Волгин вновь поставил вопрос о сте-
пенях. Поскольку этот вопрос был последним и повестка дня была
исчерпана, Н.М. Лукин сделал попытку уйти с заседания, но Вячес-
лав Петрович задержал его и попросил обязательно высказаться по
данному вопросу. Состоялся громкий разговор, в результате кото-
рого Лукин в очень резкой форме обвинил Волгина в том, что тот
слабо разбирается в марксизме. Все повскакали с мест и покинули
помещение, встал, конечно, и я, но Николай Михайлович обра-
тился ко мне и сказал: «Мискин, останьтесь».
Когда мы остались втроем, Николай Михайлович сказал Вячес-
лаву Петровичу: «Неужели вы не понимаете, что происходит?
Нет никакой необходимости вводить ученые степени, эти атрибуты
классового общества. Введение ученых степеней приведет к соз-
данию касты ученых. Вполне достаточно того, что у нас есть зва-
ния профессора, доцента и ассистента». И Николай Михайлович,
сильно взволнованный, ушел. Не менее взволнован был и В.П. Вол-
гин. Вопрос, таким образом, повис в воздухе.
Прошли многие годы после того, как у нас в стране установили
ученые степени, и я все больше и больше убеждаюсь, как прав был
Н.М. Лукин. Время от времени у нас в печати поднимается вопрос
об этом. Больше говорят о несовершенстве этой системы, но никак
не об отмене (да и кто из редакторов опубликует подобную статью?).
Если кому-то требуется обязательно распределить всех научных
работников по степени их годности для науки, то зачем платить
лишние деньги за ученую степень? Имея ее, научный работник
может быть принят на соответствующую работу, и от выполня-
емой работы должна зависеть его оплата. А ведь бывают случаи,
когда ученый, выпустивший несколько научных трудов, не имея
еще ученой степени, перестает приносить пользу обществу, все-
цело уйдя в написание диссертации. Почему нельзя присвоить
автору ученых трудов степень по совокупности его трудов? Ино-
гда это удается, но только по особому разрешению ВАК.
Еще раз повторяю: прав был Лукин, считая, что не надо устанав-
ливать никаких ученых степеней. Со своей стороны полагаю, что
если уж кому-то нужен такой порядок, то пусть присваивание уче-
ных степеней происходит без денежного вознаграждения.

ПРОФЕССУРА

Почетный член Академии наук СССР, ученый с мировым именем,
крупнейший специалист в области физики и химии Иван Алек-
сеевич Каблуков являлся постоянным предметом обсуждения
среди студенчества на темы, связанные с разного рода происше-
ствиями, происходившими с ним. Таких историй рассказывалось
очень много, и, очевидно, более половины из них были выдуманы.
Но часть из них была, безусловно, правдивой, как, например, слу-
чай с калошами, который наблюдали сами студенты. Профес-
сор Каблуков на остановке трамвая у московского университета
снял с ног калоши и вошел в трамвайный вагон, а калоши остались
лежать беспризорными на мостовой. Студенты, наблюдавшие эту
картину, подобрали калоши и отнесли их гардеробщику профес-
сорской раздевалки.
Рассказывали, что как-то его жена почувствовала себя неважно
и попросила Ивана Алексеевича съездить к ее сестре и попросить
ту, чтобы она приехала и поухаживала за ней. Профессор Каблу-
ков поехал на трамвае чуть ли не через весь город в Сокольники,
но не вышел из вагона и на том же трамвае вернулся домой. Войдя,
он сказал своей жене то, что должен был сказать ее сестре: «Твоя
сестра сильно захворала и тебе надо поехать к ней и присмотреть
за нею». Больная жена Ивана Алексеевича поехала к своей сестре
и обнаружила ее вполне здоровой, узнав от нее, что профессор
вовсе даже и не заезжал к ней.
Запомнился мне еще и такой эпизод. Профессор Каблуков
имел привычку перед началом лекции выкладывать из карманов
все содержимое на кафедру: футляр с очками, записные книжки,
носовой платок и т.д. Закончив лекцию, он все сгребал с кафедры
и без разбора распихивал по карманам. Однажды студенты ухитри-
лись положить ему на кафедру тапочку с миниатюрной ноги одной
из студенток. К великому удовольствию шутников, Иван Алексее-
вич, закончив лекцию, засунул в карман также и эту тапочку. Гово-
рили, что жена профессора, обнаружив у него в кармане такую
вещь, устроила ему крупный скандал.
Другой профессор, о котором я хотел бы рассказать, это Петр
Федорович Преображенский. Я уже говорил, что на первой же
своей лекции по этнографии он заявил, что никаких учебников
по этой дисциплине он рекомендовать нам не может – их очень
и очень мало, а те, которые есть, не согласуются с его трактовкой,
поэтому Петр Федорович посоветовал нам не пропускать ни одной
его лекции и тщательно их конспектировать.
В то время посещение лекции было вовсе не обязательным. Счи-
талось даже хорошим тоном их манкирование. Бывало так, что
в аудитории находилось всего лишь несколько человек, а профес-
сор читал для них лекцию, но бывали и переполненные аудито-
рии. Все зависело от мастерства и таланта лектора. Наибольшей
популярностью в этом отношении пользовался Михаил Андреевич
Рейснер, читавший лекции на факультете советского права. На его
юридические лекции охотно шли студенты других факультетов:
этнологического, медицинского, литфака и физмата. Шли охотно,
чтобы послушать и умную речь, и спорные аспекты в юридиче-
ской науке. М.А. Рейснер был незаурядным человеком. В прошлом
он выступал в качестве эксперта на процессе Карла Либкнехта
в 1904 году в Кенигсберге. В ряды большевистской партии вступил
в 1905 году, был одним из учредителей Коммунистической Акаде-
мии. Михаил Андреевич был знаменит еще и тем, что легендарный
красный комиссар времен Гражданской войны Лариса Рейснер
была его родной дочерью.
Обязательным тогда было посещение семинарских занятий.
Обычно на каждом курсе велось не более двух-трех разных
семина ров. К лекциям профессора Преображенского пришлось
относиться так же, как к посещению семинаров, и подавляющее
большинство студентов аккуратно посещало эти лекции как бы
в обязательном порядке и конспектировало их.
У разных профессоров был установлен и разный порядок при-
ема зачетов. Одни профессора приглашали по одному человеку,
другие по два или три человека, чтобы дать возможность следую-
щему экзаменующемуся поразмыслить над заданным ему вопро-
сом. Петр же Федорович приглашал в аудиторию всех студентов,
явившихся на данный день для сдачи экзамена. Начинал он зада-
вать свои вопросы студентам, занявшим первый ряд, сразу двум
или трем, каждому разные. Если первый студент затруднялся или
просто не мог ответить на поставленный вопрос, то за него на этот
вопрос отвечал второй и, если ответ бывал отличный, он освобож-
дался от ответа на свой вопрос, который переходил к другому сту-
денту. Каждый проэкзаменованный, вне зависимости от того, сдал
он зачет или нет, должен был удалиться из аудитории. Таким обра-
зом, студент, сдававший последним, оставался наедине с профес-
сором.
Была у нас одна студентка. Сейчас уже не помню, то ли фами-
лия ее была Тамаркина, то ли звали ее Тамарой, возможно даже,
что и то, и другое неверно. Так вот, эта студентка постоянно оказы-
валась сдающей последней. Она с самого начала садилась в послед-
ний ряд на дальний край, чтобы отвечать после всех. В зачетную
сессию обычно отводилось четыре или пять дней для сдачи зачетов
с интервалом в несколько дней, иногда – целую неделю. Упомяну-
тая студентка проваливалась каждый раз. А ходила она во все дни,
когда принимался зачет по этнографии. Итак, наступил последний
день весенней сессии, и она опять не смогла ответить на заданные
ей профессором вопросы. Озадаченный ее провалом, Петр Федо-
рович ей и говорит:
– Не знаю, что мне с вами делать?
А студентка в ответ:
– Жениться на мне!
Надо полагать, что Преображенский был ошарашен таким пово-
ротом дела во время зачетной сессии, но девушка все ему объяс-
нила просто: она показала две объемистые клеенчатые тетради
и сказала, что ее конспекты – самые лучшие на курсе, что многие
студенты пользовались ее конспектами и успешно сдавали зачеты
и что она чуть ли не наизусть выучила их, но всякий раз, как она ока-
зывается перед ним, она теряется и все вылетает у нее из головы,
поэтому она пришла к выводу, что единственный выход из создав-
шегося затруднительного положения – это выйти за него замуж.
И, представьте себе, Петр Федорович женился на ней! Ему тогда
было 33 года, а было это в 1926 году, но никак не позднее 1927 г. Рас-
сказала мне об этом ее близкая подруга, когда я вернулся с кани-
кул из Тбилиси. Сессия проходила в июне, а в августе они были
женаты.
Ко всему сказанному остается добавить, что этот крупный исто-
рик, отличавшийся как тонкий исследователь, создавший труды
по истории христианства, древней Греции и Рима, по этнографии,
истории империализма и международных отношений, участник
международных конгрессов историков в Осло (1928 г.) и Варшаве
(1933 г.), был незаконно репрессирован в 1937 году. Петр Федоро-
вич Преображенский позднее был посмертно реабилитирован.
Не могу обойти молчанием одно весьма скандальное дело, слу-
чившееся в мои студенческие годы.
Рядом с музеем революции СССР на ул. Горького находится
Драматический театр им. К.С. Станиславского. Тогда здесь был
кинотеатр «Арс». Напротив этого кинотеатра, через улицу, в глу-
бине двора стоял особняк, служивший домом свиданий. Владела
этим притоном жена бывшего царского генерала Апостолова. Дело
было поставлено на широкую ногу. Доступ в этот дом был возмо-
жен только по рекомендации. Что представлял из себя этот притон
разврата?
Женщины, принимавшие мужчин, почти все были замужние,
так что, в обычном смысле, проститутками их назвать нельзя, хотя
по существу они такими и были. Порядок посещения был таков:
посетитель сперва заходил в ресторан, находившийся в этом
доме, садился за стол и заказывал себе ужин. Официант подавал
ему альбом, клиент рассматривал альбом, в котором были поме-
щены портреты красавиц. Выбрав одну из них, он сообщал метрдо-
телю, на ком он остановился. Если клиент оказывался новичком,
метрдотель объяснял ему: «В этом альбоме у нас находятся пор-
треты честных, замужних женщин. Здесь они постоянно не нахо-
дятся. Мы позвоним на квартиру выбранной вами женщине и, если
она пожелает сегодняшний вечер провести здесь, мы об этом вам
скажем. Пока она приедет, пройдет не менее часа. За это время
вы вполне успеете хорошо поужинать и выпить».
Не знаю, сколько лет просуществовал этот вертеп, но в 1926 году
его прикрыли, а случилось это так. В заведение генеральши Апос-
толовой пришел человек, который, знакомясь с содержанием
альбома, вдруг обнаружил в нем портрет своей жены. Ясно, что
он пожелал пригласить в этот дом свиданий, как его называли,
именно свою супругу. Дело закончилось тем, что он пристрелил
ее, и тайна этого дома всплыла наружу.
Следствие по этому делу вел двадцатилетний следователь Лев
Романович Шейнин. За следствием надзирал опытный проку-
рор Михаил Владимирович Остроградский. Неослабно наблюдал
за ходом следствия народный комиссар юстиции Дмитрий Ивано-
вич Курский.
Были приняты строжайшие меры, чтобы не разглашать тайну,
ведь это были замужние женщины, и мужья многих из них так
и не узнали о позорном поведении своих жен. Кое-какие строгие
меры, конечно, были приняты, например, из Москвы была выслана
(кажется, в Харьков) известная актриса. Фамилию и имя ее хорошо
помню, но называть не буду. Помнится, тогда прошел слух, что
за это скандальное дело Михаилу Ивановичу Калинину было выне-
сено взыскание.
Ежегодно в Москве открывался грандиозный книжный базар.
Он размещался на Тверском бульваре от памятника К.А. Тимиря-
зеву до памятника А.С. Пушкину. Столы завалены множеством
книг. Они стояли по обе стороны этой длинной садовой аллеи.
Продажа книг на базаре приурочивалась ко дню рождения Карла
Маркса – открывалась 5 мая и продолжалась чуть ли не всю
неделю.
Каждый год я был неизменным посетителем этого книжного
базара и покупал много книг. Они здесь стоили дешевле, были,
как сейчас принято говорить, уцененные. Благо, что я проживал,
как уже сообщалось выше, совсем недалеко, в Мерзляковском
переулке. Он выходил с одной стороны к Арбатской площади,
а с другой – к Никитским воротам, к памятнику К.А. Тимирязеву.
Я иногда за день приходил на Книжный базар по нескольку раз,
чтобы еще и еще раз купить книги.
Благодаря такому близкому соседству, у меня накопилась
обширная литература. К сожалению, потом большая часть у меня
безвозвратно пропала при переезде из Москвы в Тифлис по окон-
чании университета. То, что я сдал в багаж, я получил, но книг
было очень много, все в багаж не приняли, и пришлось их отпра-
вить малой скоростью, вот они и пропали. Взамен мне предлагали
деньги, но я отказывался наотрез. Время шло, мне заявляли, что
ищут, посылают запросы. Кто-то мне сказал, что существует срок
давности, по истечении которого деньги не выдаются. Ввиду такого
неожиданного поворота дел я обратился в Дирекцию Закавказ-
ской железной дороги, и там мне сказали, что срок истек и ника-
ких денег мне не выплатят, если не ошибаюсь, срок давности тогда
на железных дорогах исчислялся в шесть месяцев. Так я и не полу-
чил ни своих книг, ни денег в виде компенсации.
Однажды на этом книжном базаре я встретил моего классного
наставника по Тбилисской 5 мужской гимназии Михаила Ники-
тича Заргарянца. Я был очень рад этой встрече. С удивлением спро-
сил его:
– Значит это неправда, что вас выслали из Тифлиса?
– Почему неправда? Меня действительно выслали за пределы Кав-
каза. Проживаю в Москве и преподаю географию в средней школе.
Мы долго с ним говорили о прошлом, о гимназии и о современ-
ном положении. Из этой беседы я вынес впечатление, что он не рад
своим положением проживания за пределами Грузии. Он очень
хотел возвращения в Тифлис. Теперь я уже не помню, давал ли
он мне свой адрес или нет, но больше я с ним не встречался.
Михаил Никитич Заргарянц преподавал в нашей гимназии гео-
графию и природоведение. Он был нашим любимым учителем.
Сам много путешествовал и нас возил на экскурсии, помнится
поездка в Боржоми. Мы там побывали на стекольном заводе. Пом-
нятся также экскурсии на Лисье и Черепашье озера.
Он часто рассказывал нам о своих поездках за границу. Запом-
нились его рассказы о красотах фиордов скандинавских стран,
об устройстве быта в Швейцарии, где можно по телефону заказать
доставку продуктов на дом.
Начало войны 1914 года застало его в Германии. М.Н. Заргарянц
тотчас же выехал из Германии в Швейцарию, а оттуда в Италию,
чтобы через Константинополь добраться до России, но Турция
уже вступила в войну и билеты на пароходы до Константинополя
не продавались, тогда он поехал во Францию, а оттуда в Англию
и прибыл в Петербург через скандинавские страны.
Класс наш как бы осиротел без классного наставника, мы ничего
не знали о его странствованиях. Наконец наступил тот радостный
день, когда в класс вошел своей бодрой походкой Михаил Ники-
тич и радушно приветствовал нас. Это было 21 сентября 1914 года.
Весь урок прошел в рассказах о его приключениях. Вообще надо
сказать, что такие уроки, когда вместо преподавания по школьной
программе М.Н. Заргарянц рассказывал увлекательные истории
о своих путешествиях, были нередки. Свои рассказы он часто
заканчивал восхвалением Кавказа, заявляя, что таких красот, кото-
рыми обладает Кавказ, редко где можно встретить, и что мы, родив-
шиеся на Кавказе, можем гордо ходить по своей земле и востор-
гаться ее красотами.
Михаил Никитич Заргарянц был членом Тифлисской городской
думы, и, очевидно, при выполнении обязанностей по линии обще-
ственной работы ему приходилось заниматься разбором различ-
ных бумаг.
В такие дни он, придя в класс, заявлял:
– Вот, что господа! Давайте договоримся: я вам мешать не буду,
но и вы мне не мешайте.
После этого в классе воцарялась тишина, но ненадолго. При по -
явлении шума Михаил Никитич призывал к порядку, напоминая
о договоренности, и вновь приступал к своим обязанностям.
Сравнивая теперешнюю жизнь студентов с нашим временем,
я проникаюсь к современным студентам жалостью и удивляюсь,
как они безропотно переносят это обязательное посещение лек-
ций, выслушивают монотонное и бездарное чтение их, чрезмер-
ную перегрузку. Ведь недаром говорят, что если студент начнет
аккуратно выполнять все требования программы, то ему не при-
дется ложиться спать.
Студенческая пора всегда была самой дорогой и привольной
за всю жизнь для людей с высшим образованием. Времени у нас
всегда хватало. Посещали те лекции, которые сами считали необ-
ходимыми и интересными. И на этом проверялось, кто из про-
фессоров не достоин этого высокого звания и кто из них пользу-
ется уважением и авторитетом благодаря своему красноречию
и ораторскому таланту. Те же, кто не в силах своим красноречием
завлечь студенческую аудиторию, пусть работают в НИИ и на госу-
дарственной службе без права преподавания. Выступающий
с кафедры в ВУЗе должен суметь завлечь студентов в аудиторию,
а не пользоваться обстановкой обязательного посещения лекций.
Именно при необязательном посещении лекций у студентов появ-
ляется возможность не тратить зря время, а чаще посещать читаль-
ные залы и проводить время за интересной книгой по данному или
другому интересующему его предмету.

ВЫДВИЖЕНЧЕСТВО

Выше, говоря о выступлении А.Я. Вышинского, я упомянул, что
был утвержден выдвиженцем. Это означало не только – лучший
студент, но и такой студент, которого университет собирается
готовить для научной работы и преподавания в МГУ. Обычно на
факультете выдвигалось для этой цели не более трех-четырех сту-
дентов. И действительно, когда я окончил университет, состоялось
решение об оставлении меня при МГУ для преподавания. К сожа-
лению, ЦК ВКП(б) не согласился с этим решением и направил меня
на партийную работу в Грузию, но об этом разговор еще впереди.
В конце двадцатых годов выдвиженчество охватило всю страну.
Это движение ставило перед собой задачу овладения управлением
всем государственным и хозяйственным аппаратом. Задачу орабо-
чения его. На многие ответственные должности выдвигались рабо-
чие от станка, как тогда было принято говорить, то есть работав-
шие непосредственно у станка на промышленных предприятиях.
Кандидатуры выдвиженцев широко обсуждались и утверждались
на общих собраниях коллективов заводов и фабрик. Для выдви-
женцев были созданы различные вечерние курсы для их подго-
товки к наилучшему освоению своей новой роли в должности
ответственного работника. Движение это сыграло важную роль
в конце двадцатых – начале тридцатых годов и затем заглохло.
Каковы же были корни выдвиженчества? Корни его исключи-
тельно глубоки, они были всегда заложены в нашем большевист-
ском движении, в высказываниях об орабочении государственного
аппарата. Неоднократно об этом говорил и писал В.И. Ленин.
Мысль об участии рабочих в управлении государством выра-
жена Владимиром Ильичом очень лаконично в следующей фразе:
«Шесть часов физической работы для каждого взрослого граж-
данина ежедневно и четыре часа работы по управлению государ-
ством» (В.И. Ленин. ПСС. 5 изд. Т. 36, стр. 141).
В.И. Ленин предвидит, «что постановка такой задачи вызовет
даже недоумение, а может быть, и сопротивление некоторых слоев
самих трудящихся», и далее пишет: «демократический принцип
организации... – это значит, что каждый представитель массы,
каждый гражданин должен быть поставлен в такие условия, чтобы
он мог участвовать и в обсуждении законов государства, и в выборе
своих представителей, и в проведении государственных законов
в жизнь... Масса должна иметь право выбирать себе ответствен-
ных руководителей. Масса должна иметь право сменять их, масса
должна иметь право знать и проверять каждый самый малый шаг
их деятельности. Масса должна иметь право выдвигать всех без
изъятия рабочих членов массы на распорядительные функции».
В.И. Ленин предупреждал об опасности превращения членов
Советов в обычных буржуазных парламентариев и бюрократов.
Он писал: «Есть мелкобуржуазная тенденция к превращению членов
Советов в «парламентариев» или, с другой стороны, в бюрократов...
целью нашей является поголовное привлечение бедноты к практи-
ческому участию в управлении... Целью нашей является бесплатное
выполнение государственных обязанностей каждым трудящимся
по отбытии 8-часового «урока» производительной работы...»
В этих словах заложен глубокий смысл, Сталин своим инсти-
тутом выдвиженчества извратил ленинское предначертание
о вовлечении в управление государством каждого, всех поголовно,
а не только выдвинутых в одиночном порядке. Здесь важно также
отметить ленинский призыв о том, что «целью нашей является
бесплатное выполнение государственных обязанностей каждым
трудящимся». Бесплатный труд – это уже принцип коммунизма,
а выдвиженчество приводило к тому, что выдвинутый на ответ-
ственную должность рабочий получал зарплату, намного превы-
шавшую его прежний заработок.
В.И. Ленин неоднократно возвращался к данному вопросу, кон-
кретизировал, давал ценнейшие указания. Еще задолго до его
последних статей в 1923 году, когда он выдвинул план реорганиза-
ции Рабоче-Крестьянской инспекции, Ленин, при преобразовании
Государственного контроля, в директиве Политбюро о ЦК РКП(б)
по вопросу о рабочей инспекции, сформулировал в § 3 следующее:
«3. На рабочую инспекцию не брать квалифицированных рабо-
чих, а только неквалифицированных, и главным образом женщин».
В документе, составленном на следующий день и датированном
24 января 1920 года, дается указание:
«2. Цель: всю трудящуюся массу, и мужчин, и женщин особенно,
провести через участие в Рабоче-Крестьянской инспекции.
3. Для сего на местах составлять списки (по Конституции),
исключить служащих и т.д., – остальных по очереди всех прово-
дить через участие в Рабоче-Крестьянской инспекции...
5. Особое внимание обратить... за учетом продуктов, товаров,
складов, орудий, материалов, топлива и т.д. и т.п. (столовых и пр.
особенно).
К сему обязательно привлекать женщин и притом поголовно».
Участие в Рабоче-Крестьянской инспекции всех поголовно, осо-
бенно женщин, по очереди, по специально составленным спи-
скам – вот что требовал Ленин.
Непосредственное осуществление этого указания В.И. Ленина
возлагалось на Сталина, который в 1919–1922 гг. был наркомом РКИ.
Но вот послушаем, как характеризуется роль Сталина по этому
вопросу Институтом Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС:
«В период культа личности Сталина ленинские принципы орга-
низации партийно-государственного контроля были грубо нару-
шены: ленинская система контроля заменена бюрократическим
контрольным аппаратом. В 1934 году Сталин провел решение о соз-
дании двух контрольных центров: Комиссии партийного контроля
при ЦК ВКП(б) и Комиссии Советского контроля при Совнар-
коме СССР. В 1940 году был организован Народный комиссариат
государственного контроля СССР, преобразованный в 1946 году
в Министерство государственного контроля. Выполняя решения
XXII съезда партии, указавшего на огромную важность партий-
ного, государственного и общественного контроля, ноябрьский
пленум ЦК КПСС (1962 г.) признал необходимость реорганиза-
ции системы контроля в стране, положив в основу ленинские
принципы. Решением ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета
и Совета Министров СССР от 27 ноября 1962 г. был создан Комитет
партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Мини-
стров СССР».
Как ни реорганизовывали этот орган, он так и не претворил
в жизнь ленинских предначертаний. И, несмотря на состоявшееся
решение о слиянии этих двух органов и фактическое их объеди-
нение в один орган – «Комитет партийно-государственного кон-
троля», а не восстановление ЦКК-РКИ, что неминуемо следовало
из решений XXII съезда КПСС о восстановлении ленинских норм,
этот орган вновь разделен сейчас на две части по сталинскому
образцу.
В.И. Ленин дал убийственную характеристику работе Сталина
по руководству Наркоматом Рабкрина. Он писал:
«Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета.
Все знают, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения
нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого нар-
комата нечего и спрашивать» (В.И. Ленин, 5 изд., т. 45, стр. 393).
В результате многих размышлений перед смертью В.И. Ленин
пришел к исключительному по своей важности и значению реше-
нию в вопросе коренного улучшения всей системы управления
социалистическим государством. Он изобрел новый орган под
названием ЦКК-РКИ, который был призван демократизировать все
наше общество снизу доверху – вплоть до ЦК, так как, по мысли
Ленина, члены Центральной Контрольной Комиссии должны были
обладать правами членов ЦК, а следовательно, ЦКК не подчиня-
лась бы ЦК, а обладала бы вместе с ЦК одинаковыми правами.
Рассуждая о численности и порядке выборов в состав ЦКК, Вла-
димир Ильич прямо пишет: «...ибо выбираемые должности будут
пользоваться всеми правами членов ЦК». И далее он пишет: «Наш
ЦК сложился в группу строго централизованную и высокоавто-
ритетную, но работа этой группы не поставлена в условия, соот-
ветствующие её авторитету. Этому помочь должна предлагаемая
мною реформа, и члены ЦКК, обязанные присутствовать в извест-
ном числе на каждом заседании Политбюро, должны составить
сколоченную группу, которая «невзирая на лица» должна будет
следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо
из других членов ЦК, не мог помешать им делать запрос, прове-
рить документы и вообще добиться безусловной осведомленности
и строжайшей правильности дел».
И вот представьте себе два органа в стране: ЦК и ЦКК, не под-
чиняющиеся друг другу. ЦК – орган руководящий, ЦКК – кон-
тролирующий. Контролирующий снизу доверху, вплоть до работы
самого Политбюро ЦК. В.И. Ленин знал, как это трудно осущест-
вить, и об этом он в своих материалах на тему «Как нам реорга-
низовать Рабкрин» неоднократно говорит о способах установле-
ния этого контроля. В частности, в отношении контроля работы
Политбюро он, как мы видим, дает исчерпывающее и категориче-
ское указание:
– во-первых, чтобы Политбюро не заседало без приглашения
определенной группы членов ЦКК,
– во-вторых, чтобы эта группа членов ЦКК была сплоченной,
чтобы она могла действовать «невзирая на лица»,
– в-третьих, Владимир Ильич специально подчеркивает и расшиф-
ровывает, кого он имеет в виду, когда пишет «невзирая на лица»:
«чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других чле-
нов ЦК, не мог помешать действовать этой сплоченной группе
членов ЦКК так, как они это считают необходимым».
Вот здесь и заложен камень преткновения всех наших бед
и несчастий. Разве такой генсек, как Сталин, мог позволить, чтобы
его кто-то контролировал? Этим и только этим объясняется то, что
во главе ЦКК продолжительное время (с 1926 по 1930 г.) находился
Серго Орджоникидзе – ближайший друг и приятель Сталина, сме-
нивший на этом посту В.В. Куйбышева, который, видимо, не осо-
бенно устраивал Сталина в этой роли.
В.И. Ленин давал следующую рекомендацию: «Члены ЦКК
должны будут под руководством своего президиума работать
систематически над просмотром всех бумаг и документов Полит-
бюро» (В.И. Ленин, ПСС, 5 изд., т. 45, стр. 396).
Разве мог Сталин, уже тогда готовивший себя на роль деспота
и тирана, близко подпускать к своим бумагам кого бы то ни было,
а тем более давать на просмотр «все бумаги и документы Полит-
бюро»?
Общеизвестно ленинское утверждение о том, что «невозможен
победоносный социализм, не осуществляющий полной демокра-
тии» (В.И. Ленин, ПСС, 5 изд., т. 27, стр. 253).
Общеизвестно и то, что для осуществления демократии необ-
ходима постоянная и неослабная борьба против бюрократизма.
Об этой борьбе В.И. Ленин никогда не переставал говорить. Но вот
что бросается в глаза: обычно, когда говорят о борьбе с бюрокра-
тизмом, имеют в виду бюрократию в советских учреждениях,
но никогда о бюрократии в партийном аппарате. А вот еще тогда,
когда бюрократизма было намного меньше, чем теперь, В.И. Ленин
писал: «В скобках будь сказано, бюрократия у нас бывает не только
в советских учреждениях, но и в партийных» (там же, т. 45, стр. 397).
В связи с этим хочется рассказать, какие махровые формы при-
нял бюрократизм в наши дни в партийном аппарате. Несколько
лет назад я зашел в один из районных комитетов города Москвы.
Там мне сказали, что вопрос, который я поднимал, может решить
только первый секретарь райкома. К моей радости, он оказался
на месте, и я попытался к нему пройти. Но не тут-то было. Техни-
ческий секретарь, обслуживающая его, меня не пропустила, зая-
вив, что к первому секретарю можно попасть либо по его вызову,
либо по предварительной записи на прием. Я поинтересовался,
в какие дни принимает первый секретарь? Сказали – в понедель-
ник. А дело было в пятницу. Я обрадовался, что не придется долго
ждать, и попросил записать меня на ближайший понедельник.
Секретарша посмотрела на меня так, как будто я просил совер-
шенно невозможного, и начала втолковывать мне такое, чего
я никак не мог понять. Она сказала, что запись на прием к первому
секретарю райкома производится только по телефону и только
по вторникам с 9 до 10 часов утра.
Вначале мне было непонятно, почему на прием, который будет
происходить в понедельник, нельзя записаться в пятницу, т.е.
накануне, а обязательно за неделю. «Как вы не можете понять,
что на понедельник запись окончена?» – ответила она мне. Тогда
я спрашиваю: «А на следующий понедельник запись тоже закон-
чена?» – «Нет, – говорит она, – на следующий понедельник
запись еще не начата и будет производиться во вторник».
«Так вот, – говорю я ей, – раз запись еще не начата, запишите
меня первым». Она мне, бестолковому, во все более резких тонах
начала объяснять, что запись только по телефону и почему я этого
не могу понять. Я же отвечал – зачем же по телефону, когда я соб-
ственной персоной заблаговременно явился в райком?
Наконец я начал просить и умолять ее сделать для меня исключе-
ние как ветерану партии, но ничего не помогло, и я ни с чем ушел
домой.
Во вторник с 9 часов утра я начал звонить в райком по тому номе -
ру телефона, который мне дала секретарша, этот номер постоянно
оказывался занятым на протяжении часа. Наконец телефон срабо-
тал, но на мою просьбу о записи на прием мне ответили, что запись
до 10 ч., а сейчас уже пять минут одиннадцатого. Я начал объяс-
нять, что звонил в течение часа и что не виноват в том, что телефон
у нее все время занят, на что она ответила, что тоже не виновата,
и дала отбой. Что же мне было делать? Я пошел в райком. Но, хотя
секретарша оказалась на месте, моя беседа с ней ничего не дала.
Тогда я обратился за помощью к некоторым работникам РК КПСС
и в первую очередь к инструктору орготдела, который меня хорошо
знал ввиду моей активной работы в жэковской партийной органи-
зации. Разговаривал с помощником секретаря и с одним из завот-
делов, но ничего не помогло. Все твердили одно и то же: что уста-
новлен твердый порядок и никто из них не вправе вмешиваться
и что мне следует примириться и звонить в следующий вторник.
Я звонил в следующий вторник, и тоже неудачно. Только в тре-
тий вторник мне удалось дозвониться и в следующий понедельник
попасть на прием к первому секретарю РК КПСС.
Я высказал ему свое возмущение по поводу чрезмерного бюро-
кратизма, на что он мне сказал, что не им установлен этот порядок
и что по всем райкомам Москвы он действует давно.
Пусть читатель извинит меня за такое большое отступление.
Я об этом вспомнил в связи с выдвиженчеством, меня как выдви-
женца привлекали к работе в деканате факультета, приучали
к методам работы университетских органов.

ЗАКАВКАЗСКОЕ ЗЕМЛЯЧЕСТВО

В годы моей учебы в 1-м Московском Государственном универси-
тете студенты из закавказских республик, как я уже упоминал, объ-
единялись в Закавказское землячество. Собрания студентов и вся
культурно-массовая работа землячества проводились в помеще-
нии дома культуры Армении, по Армянскому переулку, в здании,
где сейчас находится Институт Востоковедения Академии Наук
СССР. Здесь часто устраивались концерты кавказской музыки,
читались лекции. Очень много сил и энергии работе землячества
отдавал его председатель Вано Лекишвили.
Теперь уже, по истечении полувека, трудно восстановить
в памяти не только полностью, но и частично ту работу Закавказ-
ского землячества. Но вот один из моментов его всесторонней дея-
тельности, который запомнился мне.
На Никольской улице (ныне ул. 25 октября), во дворе дома, где
теперь находится ресторан «Славянский базар», была столовая под
названием, кажется, «Азербайджан». Владелец столовой был перс
и, если не ошибаюсь, персидский подданный. Главными посети-
телями этой столовой были персидские купцы, оживленно торго-
вавшие в годы НЭПа с нами. Конечно, завсегдатаями были также
и некоторые москвичи – любители восточной кухни. И все же
клиентура была недостаточна, что объяснялось еще и тем, что сто-
ловая была расположена во дворе, в полуподвальном помещении.
Теперь уже не помню, с чьей стороны была проявлена иници-
атива: со стороны владельца или со стороны бюро землячества,
но состоялось соглашение, оформленное Моссоветом, о том, что
налог с владельца на определенную сумму снижается в возмеще-
ние за скидку, которую он обязуется предоставить закавказским
студентам.
Великолепный обед стоимостью полтора рубля хозяин столо-
вой обязался отпускать нам по пятьдесят копеек. Если память мне
не изменяет, список студентов, переданный в столовую, состоял
не более чем из 150 человек. Чтобы представить себе, насколько
был роскошен этот обед, я назову стоимость обеда в ресторане
гостиницы «Националь», в которой я до этого столовался. Обыч-
ный дежурный обед в «Национале» стоил 60 копеек.
Теперь же я платил полтинник за обильный вкусный обед, кото-
рый стоил полтора рубля. В числе постоянно заказываемых мною
блюд были: дога, пити, плов, шашлык и многое, многое другое.
К пиву здесь подавали соленый миндаль.
За время моего обучения в МГУ запомнились два анекдотиче-
ских случая, связанных с виднейшими профессорами универси-
тета. Пожалуй, стоит рассказать о них читателям.

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПРИМИРЕНИЕ

Об одном забытом факте из истории международного коммуни-
стического движения.
После январской оттепели 1926 года зима вновь обрела свои
права в последних числах февраля, и к началу весны Москва все
еще красовалась в своем зимнем наряде. В эти дни в Москве засе-
дал VI расширенный пленум Коминтерна. Руководители Француз-
ской и Германской коммунистических партий обратились к Бесо
Ломинадзе, работавшему в Коминтерне, с просьбой помочь им
примирить Сталина с Троцким. Они просили устроить вечер закав-
казских студентов, обучающихся в Москве, и пригласить на этот
вечер Сталина, Троцкого и их. Обо всем этом Б. Ломинадзе рас-
сказал Николаю Чаплину и просил его обеспечить сбор студентов
на такой вечер. Н. Чаплин работал тогда первым секретарем ЦК
ВЛКСМ.
Для составления списка закавказских студентов он вызвал меня
к себе и поручил мне составить этот список вместе с Вано Лекиш-
вили – председателем Закавказского землячества студентов.
Я сказал Николаю, что вопрос очень серьезный и надо вовлечь
в это дело старых большевиков: зачем он берет на себя инициативу
и ответственность? Коля ответил, что согласен, но как это сделать,
к кому обратиться? Никто не захочет брать на себя ответствен-
ность и вмешиваться в это дело.
Решение вопроса облегчается тем, сказал я, что руководители
зарубежных компартий, члены исполкома Коминтерна, сами ука-
зали, что они хотели быть приглашенными на вечер закавказских
студентов. Наше землячество находится при Закавказском пред-
ставительстве при Совнаркоме СССР, возглавляет же Закавказ-
ское постпредство старый большевик, член партии с 1902 года
Саак Мирзоевич Тер-Габриелян, вот к нему нам и следует обра-
титься.
Многие из нас студенческую стипендию, в том числе и я, полу-
чали в этом постпредстве. Нам следует его обо всем этом проин-
формировать и проконсультироваться у него.
Чаплин сразу согласился с моим предложением, дал свою
машину и поручил Атому Шарикяну, управделами ЦК ВЛКСМ,
поехать вместе со мной к Сааку Мирзоевичу. Саак Мирзоевич
Тер-Габриелян (1886–1937) – профессиональный революционер.
В годы царизма – член подпольного Бакинского комитета РСДРП.
С 1921 года – постоянный представитель Армянской республики,
а с 1923 по 1928 – Закавказской федерации при Совнаркоме. С 1928
по 1935 г. – Председатель Совнаркома Армянской ССР. Был окле-
ветан. Посмертно реабилитирован. Постоянное Представитель-
ство ЗСФСР при СНК СССР находилось тогда в Малом Ржевском
переулке (ныне ул. Палиашвили). Теперь в этом здании размещено
постпредство Грузии при Совмине СССР.
С.М. Тер-Габриелян принял нас хорошо, внимательно слушал
нас и время от времени спрашивал, правильно ли он нас понял.
– Я-то вам, ребята, верю! – сказал он. – Но как вы сами дума-
ете, не подшутил ли кто-нибудь? Что-то не верится, что возможно
их примирение.
При этих словах Саака Мирзоевича Шарикян встал. Поднялся
и я, чтобы попрощаться и уйти, но Тер-Габриелян нас не отпустил:
– Что вы, ребята? После того, что вы мне сообщили, если
я не предприму необходимые шаги к их примирению, и поте-
ряю покой, и ни за что себе этого не прощу. Лично я сомневаюсь
в успехе этого начинания, но считаю своим долгом сделать со своей
стороны все возможное и пойти навстречу зарубежным товари-
щам, если они хотят испытать последнюю возможность. Как преду-
преждал Ленин, надо избегать раскола партии всеми силами, и мой
долг – помочь вам, молодежи, в этом благородном деле.
После этих слов Саак Мирзоевич вызвал к себе управляющего
делами Закавказского представительства Д.Р. Туския и в нашем
присутствии распорядился о следующем:
– Давид Романович, займитесь устройством банкета для встречи
участников Пленума Коминтерна с нашими закавказскими сту-
дентами. Банкет следует организовать не в каком-либо ресторане.
Собраться надо в укромном месте, подальше от любопытных глаз.
Поразмыслив некоторое время, они оба пришли к мысли, что
лучше всего устроить банкет в Доме Искусства Грузии.
– Денег не жалейте. Учтите, все под вашу личную ответствен-
ность, – сказал в заключение Саак Мирзоевич.
Из особняка Закпредства мы с Шарикяном вышли с чувством
исполненного долга. Как в подполье, при господстве меньшевиков
в Грузии, так и позднее, в Тифлисе, мы оба выполняли различные
поручения партии, но то, что предпринималось теперь, при нашем
самом непосредственном участии, мы никак не могли сравнить по
масштабам своей значимости со всем тем, что приходилось испы-
тывать нам прежде. Нам казалось тогда, что мы не только можем
оказаться скромными участниками предстоящего важного собы-
тия, но и одними из организаторов крупного исторического явле-
ния в жизни нашей партии.
Я не скажу, конечно, что мы были уверены в полном успехе наме-
чавшегося примирения этих «двух выдающихся вождей современ-
ного ЦК», как их называл в своем так называемом «Завещании»
Владимир Ильич Ленин, но мы все же думали, что сама встреча этих
двух людей состоится обязательно, и в какой-то мере она смягчит
борьбу между ними, снимет всю остроту этой борьбы. Надо было
во что бы то ни стало предотвратить назревавший в партии раскол.
Дом Искусства Грузии помещался тогда по Большому Головин-
скому переулку, на Сретенке. Теперь в Москве нет этого культур-
ного очага. Как мне говорили, в этом здании теперь размещена
школа для глухонемых.
Насколько помнится, сбор гостей был назначен на 8 часов
вечера. Собралось, как мне думается, человек 40, но не более
50-ти. Студентов среди них было человек 15, столько же работни-
ков аппарата ЦК ВЛКСМ. Прибыли участники расширенного пле-
нума Коминтерна. Началась оживленная беседа. Часы пробили 9,
а затем и полдесятого. Всех давно уже охватило волнение. Спра-
шивают один другого, почему же их нет? Стол роскошно убран,
но к нему никого не приглашают. Прошел слух, что Тер-Габриелян
сказал, что за стол сядем сразу, как один из них появится.
С приглашением на банкет Саак Мирзоевич отправил к Сталину
Бесо Ломинадзе, а к Троцкому – Кирилла Одилавадзе. Время при-
ближалось уже к 10 часам вечера, когда оба посланца вернулись
один за другим.
Из их сообщений стала ясна очень неприглядная картина.
В самую последнюю минуту перед тем, как отправиться на этот
вечер, Сталин спросил Ломинадзе, не будет ли там Троцкого?
Ломинадзе ответил уклончиво, и тогда Сталин отложил поездку.
Буквально такую же картину нарисовал Одилавадзе: сперва Троц-
кий согласился поехать, а потом, сказав «А вдруг там будет Ста-
лин», отказался от поездки.
Вспоминается такая деталь: один из них, уже после того, как
натянул на себя шинель, почти окончательно собравшись ехать,
вдруг, обуреваемый сомнениями, скинул с себя шинель. Точно
не помню, кто именно из них так поступил, Троцкий или Сталин.
Скорее всего, последний.
Ведь как поразительно синхронно действовали Сталин и Троц-
кий. Вначале дали согласие на эту встречу, пококетничали, натя-
нули шинели, решив снизойти, но, не получив гарантий, что
не встретятся со своим личным врагом, отвергли приглашение
вождей коммунистических партий Европы. До чего же они друг
друга ненавидели, что оба пренебрегли встречей со столь уважа-
емыми товарищами? До чего же был прозорлив Владимир Ильич
Ленин, когда опасался столкновения между ними.
С этого дня я потерял к ним обоим всякое уважение. Требова-
лось обуздать гордыню у того и у другого. Но как? Единственный,
кто мог призвать их к порядку, был Ленин, но Ленина уже больше
не было с нами.
Время было позднее. Кое-кто из крупных деятелей, окончательно
убедившись, что затея с вождями провалилась, направился вниз,
к вешалке. Стол, накрытый более чем на полсотни персон, ломился
от яств и замечательных напитков и давно манил нас к себе. Мы все
как следует проголодались, ведь время было позднее, около полу-
ночи. Наконец расселись за громадный стол по первому же пригла-
шению Саака Мирзоевича. Он сел во главе стола и руководил им,
как настоящий тамада, по всем традиционным кавказским обычаям.
Из комсомольских работников, сидевших за столом, вспоми-
наются Коля Чаплин, Ваня Бобрышев, Атом Шарикян, Аматуни,
а из студентов Вартан Костанян, Степа Алавердов, Ашот Баберцян,
Вано Лекишвили.
Прекрасно помню члена ЦК Французской Компартии, одного
из вождей профсоюзного движения Франции Гастона Монмуссо,
который был моим соседом справа, за этим столом.
Монмуссо Гастон (1883–1960) – член Политбюро ЦК Француз-
ской Компартии с 1932 по 1945 г. Член исполкома Профинтерна
с 1926 по 1937 г. На VII конгрессе Коминтерна (1935) был избран
членом Интернациональной контрольной комиссии. Встречался
с Лениным в 1922 г. Об этом написал в 1935 г. в своих воспомина-
ниях. Его открытое, жизнерадостное лицо располагало к взаим-
ной беседе. За столом мы просидели до рассвета. Монмуссо был
со мною очень любезен. А ведь он был старше меня ровно на 20 лет.
Я мобилизовал весь свой багаж знаний в области французского
языка. С величайшим трудом, но все же мы друг друга понимали.
Мне помогали изъясняться с Гастоном Монмуссо на его родном
языке не только знания, приобретенные мною при обучении в Тиф-
лисской 5-й мужской гимназии, где французский язык начиная
со второго класса был обязательным наряду с немецким (с первого
класса) и латынью (с третьего), но и, в не меньшей степени, знания,
приобретенные мною от родного отца, который в совершенстве
владел французской речью. Особенно мне помогали услышанные
от отца и запомнившиеся отдельные фразы и целые обороты речи.
Они внезапно приходили мне на память, и я тут же пускал их в ход.
Помню отчетливо, как будто это происходило вчера, его большие
и длинные усы, обильно смоченные шампанским, и порывы обяза-
тельно чмокнуться после выпитого бокала, от чего я всякий раз ста-
рался решительно отмахнуться. Мы настолько были увлечены друг
другом, что нас, как будто, больше никто и не интересовал.
Впервые настоящее французское шампанское я пил на этом бан-
кете. Разошлись мы под утро, улицы были завалены обильным све-
жим снегом, выпавшим за ночь.

ВНУТРИПАРТИЙНАЯ БОРЬБА

В годы моей учебы в Московском университете шла ожесточен-
ная внутрипартийная борьба. Кульминационным моментом этой
борьбы был 1927 год. Это неспроста. Дата юбилейная. Исполня-
лось десятилетие Октябрьской революции, и вся страна ожи-
дала от Центрального Комитета ВКП(б) ясного и четкого ответа
на вопрос, что сделано в деле приближения к коммунизму.
Я хочу обратить внимание наших современников на одно очень
важное обстоятельство. Все мы, ветераны партии, вступая в ее ряды
уже после свершения Октябрьской революции, но при жизни
В.И. Ленина и в первые годы после его кончины, были уверены, что
будем жить при коммунизме. Напомню о том, в какой плоскости
шли наши споры и дискуссии с меньшевиками в Грузии, которые
находились там у власти в годы Гражданской войны. Эти споры про-
должались и в первые годы после установления Советской власти
в Грузии (1921). Самых главных спорных вопросов было два:
1. Меньшевики были против диктатуры пролетариата.
2. Они не были согласны со сроками построения коммунистиче-
ского общества.
Мы, большевики, полагали, что наше поколение будет строить
коммунизм и на склоне лет будет обязательно жить при комму-
низме. Меньшевики же говорили, что это дело отдаленного буду-
щего, что для его построения потребуется минимум 50 лет, а то,
может быть, 100 и даже двести лет. За эту их позицию мы и обви-
няли меньшевиков в оппортунизме.
В качестве вынужденной меры об успешном движении к ком-
мунизму был издан к десятилетию Октябрьской социалистической
революции юбилейный манифест ЦИК СССР о введении семи-
часового рабочего дня вместо восьмичасового. Этим же манифе-
стом беднота была освобождена от сельскохозяйственного налога.
Был осуществлен и ряд других мероприятий в связи с десятиле-
тием Октябрьской революции.
Но самое главное то, что Сталин предпринял для того, чтобы
отвлечь внимание партии и всей общественности страны от этой
юбилейной даты и уйти от ответственности, он устроил грандиоз-
ное избиение партийных кадров, принявшее самые широкие мас-
штабы именно в 1927 году.
Успешно выйдя из этой борьбы, Сталин решил провести пол-
ное истребление ленинских кадров к двадцатилетию Октябрьской
революции. Этим и объясняется, что кульминационным моментом
уничтожения миллионных масс, преданных Советской власти, был
именно 1937 год, а не какой-нибудь другой год, хотя при Сталине
аресты шли постоянно из года в год. Кто мог осмелиться в те годы
поднять вопрос об ускорении темпов строительства коммунизма
согласно указаниям Владимира Ильича Ленина?
Отчетливо вспоминаются бурные собрания тех лет по борьбе
с оппозицией. Исключительную активность в этой борьбе прини-
мал ректор университета А.Я. Вышинский. Однажды на партийном
собрании он заложил два пальца в рот и засвистел по адресу оппо-
зиционеров.
В одном из своих выступлений на нашем общевузовском пар-
тийном собрании Емельян Ярославский говорил:
– Мы позвонили на квартиру Троцкого, чтобы он явился в ЦКК
для объяснений по ряду вопросов. Нам ответили, что мы беспокоим
очень рано, еще нет 9 часов. Видите, какой он барин? Нельзя зво-
нить после 8 часов утра, а можно только после 9. А вот ваш покор-
ный слуга сегодня уже в шесть утра купался в Москве-реке.
Значительным событием тех лет была «Повесть о непогашен-
ной луне» Бориса Пильняка (1894–1941), в которой автор наме-
кает о принудительной смерти во время операции М.В. Фрунзе,
не упоминая его фамилии. Эта повесть вышла в 1926 году в жур-
нале «Новый мир», если не ошибаюсь, в номере 5.
В одной из аудиторий факультета совправа В. Маяковский читал
свою поэму «Хорошо». Только он приступил к чтению, как с задних
рядов начали орать, чтобы сорвать выступление поэта.
Мне запомнились следующие строки: «От старого мира оста-
лись папиросы «Ира» и «Что важнее для рабочих масс? Лучшее
производство колбас!»
В. Маяковский перестал читать и вышел из аудитории. Так повто-
рялось два или три раза, но всякий раз его приводили обратно.
И вот, когда вновь раздались выкрики, Маяковский в ответ на оче-
редной выпад хулиганов, оглушительно заорал на весь зал:
– Обернитесь назад, взгляните на него! Я его знаю, он сын нэп-
мана. Каждая моя строка бьет по карману его папаши!
Крикунов все же пришлось вывести из аудитории, так как они
не успокаивались. Лишь после этого стало спокойно и Маяковский
смог до конца дочитать свою поэму.
Вспоминается, как в первый год моего поступления в МГУ Рубен,
первый секретарь Хамовнического райкома ВКП(б), вскоре он был
переименован во Фрунзенский, а ныне он стал Киевским райко-
мом, пригласил к себе актив университетской партийной органи-
зации. В числе приглашенных был и я.
Рубен сказал нам:
– Как же это получается, товарищи? Центральный Комитет
нашей партии доверил тов. Вышинскому университет целиком
и полностью. А это, знаете ли, большое доверие! 1-й МГУ пользу-
ется всемирной славой. А вы – кучка коммунистов, в количестве
двух тысяч человек, то есть незначительная часть партии, отказы-
ваете ему в этом доверии. Вы противопоставили себя воле Цент-
рального Комитета партии, проваливая Вышинского на выбо-
рах в партийное бюро университета. Это большая политическая
ошибка, и ее следует обязательно исправить.
Некоторые из присутствовавших возразили против этого.
Говори ли о том, что Вышинский не пользуется авторитетом
в университете, что он бывший меньшевик, что, хотя и участво-
вал в револю ционном движении чуть ли не с 1902 года, но все же
в нашу партию он вступил совсем недавно, только в 1920 году. Про-
тив Вышинского говорилось и многое другое, но Рубен не захотел
вникать ни в какие рассуждения и обязал всех, присутствующих
в его кабинете, обеспечить избрание Вышинского в состав вуз-
бюро на очередном партийном собрании путем довыборов.
Для тех времен это было вопиющим нарушением внутрипартий-
ной демократии. Помнится бурное партийное собрание, происхо-
дившее в Коммунистической аудитории, в новом здании на Мохо-
вой. Зал был переполнен, были заняты все проходы и ступеньки,
многие были вынуждены простоять на ногах от начала до самого
конца собрания.
Обсуждение кандидатуры Вышинского приняло острые формы.
За и против этой кандидатуры выступало много ораторов, неко-
торые по два раза и даже более, как, например, Амо Арутюнян,
заместитель секретаря вузбюро по агитпропработе. Наконец, при
довольно шумной обстановке, кандидатура Вышинского была про-
голосована, и он прошел в состав вузбюро незначительным боль-
шинством голосов. Выборы в партийные органы проводились тогда
(за исключением партийных съездов) открытым голосованием.
Теперь, уже по истечении почти шестидесяти лет после этого
знаменательного факта, когда нам стала известна вся отрицатель-
ная роль Вышинского, которую он играл в годы культа личности
и произвола, можно не только удивляться, но и восхищаться тем,
до чего же был прозорлив наш партийный коллектив, этот двухты-
сячный отряд коммунистов, которой интуитивно чувствовал тот
вред, который может нанести партии этот чужак, отказывая ему
в своем доверии, и только лишь после сильного нажима он отдал
свои голоса, впрочем, далеко не полностью, этому человеку.
Рубена (Тер-Мкртычяна) я хорошо знал по Тифлису, он был там
секретарем Тифлисского комитета партии и редактором газеты
«Правда Грузии».
На одной из партийных конференций III района (ныне район
26-ти комиссаров) я предложил список будущего состава райкома
партии. Председательствовал на конференции Александр Федоро-
вич Мясников (Мясникян) – секретарь Закавказского Краевого
Комитета ВКП(б).
Зачитав предлагаемый мной список кандидатур, я передал его
Мясникову. Он зачитал его снова, громко оглашая фамилию каж-
дого кандидата. Исчерпав весь список, он сказал, что кандидатуры
подобраны вполне удачно, не хватает в списке лишь одного чело-
века – секретаря ТК, товарища Рубена, и, обращаясь ко мне, ска-
зал: «Вы, наверное, просто упустили его?»
Я ответил, что не упустил и что считаю не обязательным его при-
сутствие в составе райкома партии. Секретарь райкома Арам Вар-
дапетян предложил дополнить список кандидатурой Рубена и про-
голосовать его в целом, что и было сделано.
В связи с проводимой в то время решительной борьбой с бюрокра-
тизмом в газете «Правда Грузии» появилась статья по этому поводу
за подписью Рубена. В ответ на статью Рубена я тоже написал ста-
тью на эту тему, в которой сказал, что беда будет, если борьбу про-
тив бюрократизма будут вести такие бюрократы, как Рубен. Свою
статью я отправил в редакцию газеты с курьером. Проходят дни, ста-
тью не только не публикуют, но даже и не звонят из редакции.
Но вот созывается общегородское собрание комсомольской
организации или актива, а может быть, конференция, куда явля-
ется Рубен. Я спрашиваю у него, почему он не публикует мою
статью? Он смеется и говорит, неужели я серьезно думаю, что
он опубликует такую статью? Поинтересовался, почему я его
обвиняю в бюрократизме? Я ему объяснил, что несколько раз
обращался к нему по поводу изыскания средств для ремонта рай-
онного комсомольского клуба, он обещал, время истекает, а денег
все нет. Он мне сказал, чтобы я зашел к нему завтра в 9 часов
утра. Я, конечно, явился. Рубен спросил, какая требуется сумма.
Я ответил, что пять тысяч рублей. Он сразу поднял телефонную
трубку и позвонил председателю Тифлисского горсовета Вано
Болквадзе. Деньги были отпущены. После ремонта наш клуб стал
лучшим районным клубом в Тифлисе.
Справедливости ради, я должен сказать, что Рубен после состо-
явшейся у него в кабинете беседы стал все лучше и лучше ко мне
относиться, и я изменил свое мнение о нем к лучшему. А ведь дру-
гой не только не похлопотал бы о выделении денег на ремонт клуба,
но и на всю жизнь запомнил бы мои выпады против него.
Вот и в этот день, когда студенты начали расходиться, Рубен крик-
нул: «Мискин, не уходите, оставайтесь!» Когда мы остались одни, я ему
сказал, что он неправ, настаивая на избрании Вышинского в члены вуз-
бюро. Вот я родился в 1903 году, а Вышинский в это время уже при-
нимал активное участие в политической жизни страны, состоя членом
РСДРП, и когда же он вступает в партию большевиков? – В 1920 году,
то есть тогда же, когда и я. Все это время, до перехода в нашу пар-
тию, он ходил в меньшевиках, не ужели это вам ничего не говорит?
Я просил его через меня оповестить бюро о временном приостанов-
лении его указания, но он был неумолим. Я уже тогда понял, на при-
мере Рубена, что вырабатывается новый тип партийного работника.
Он преуспевал. Был выдвинут на работу секретаря Московского
Комитета.
Разве можно простить Сталину разрушение одного из величе-
ственных шедевров архитектуры Москвы, монументального храма
Христа-Спасителя?
То же следует сказать в отношении военного собора в Тбилиси
по адресу Берия.
До воцарения Сталина партия большевиков на всем протяжении
своей истории атеистическую и антирелигиозную пропаганду вела
с исключительной осторожностью, чтобы ни коей степени не оскор-
бить религиозные чувства верующих. Еще в период первой русской
революции В.И. Ленин выступил со статьей «Социализм и религия»
в газете «Новая жизнь» № 28 (от 3 декабря 1905 г.), в которой писал:
– Мы требуем полного отделения церкви от государства, чтобы
бороться с религиозным туманом чисто идейным и только идей-
ным оружием – нашей прессой, нашим словом (В.И. Ленин, ПСС,
5 изд., т. 12, стр. 145).
Политика партии в этом вопросе не изменилась и после установ-
ления Советской власти. Вот что говорил Владимир Ильич в своей
речи на первом всероссийском съезде работниц 19 ноября 1918 года:
– Бороться с религиозными предрассудками надо чрезвычайно
осторожно, много вреда приносят те, которые вносят в эту борьбу
оскорбление религиозного чувства. Нужно бороться путем пропа-
ганды, путем просвещения. Внося остроту в борьбу, мы можем озло-
бить массу, такая борьба укрепляет деление масс по принципу рели-
гии, наша же сила в единении (В.И. Ленин, ПСС, 5 изд., т. 37, стр. 186).
Сталин и оскорблял религиозные чувства, и озлоблял массу веру-
ющих, а потом этих озлобившихся десятками тысяч сажал в тюрьмы
и гноил их в лагерях. Какое иное чувство может вызвать подоб-
ное святотатство, как разрушение и превращение в руины величе-
ственных храмов, кроме как оскорбление и озлобление не только
у верующих, но и у всех образованных, культурных людей, а вер-
нее всего – среди самых широких народных масс. В Тбилиси,
кроме уже упоминавшегося Военного собора, был также разру-
шен Ванкский собор и много других церквей. Такой же участи под-
верглись наиболее значительные храмы и соборы во всех крупных
городах – от бывших губернских до уездных. Оправдания этому
нет и не может быть.

ПРЕКРАЩЕНИЕ ОБУЧЕНИЯ

Когда я уже обучался на IV курсе, произошло очень важное событие
в области исторической науки. С 28 декабря 1928 года по 4 января
1929 года в Москве проходила Первая Всесоюзная конференция
историков-марксистов. Эта конференция отвергла название «рус-
ская история» и установила новое название «История народов
СССР». М.Н. Покровский сказал, что термин «русская история»
есть «контрреволюционный термин одного издания с трехцвет-
ным флагом» (Малая Советская Энциклопедия. Главный редактор
Н.Л. Мещеряков. Издание первое, том 8. Москва, 1930, стр. 393).
Конференция историков-марксистов установила полную
неприемлемость для историка-марксиста термина «русская исто-
рия». История народов СССР должна начинаться не с Киевской
Руси, а с истории Армении и Грузии – вытекало из решения
конференции. До сих пор о других народах говорилось после рас-
сказа о Киевской Руси, а вернее, после завоевания их террито-
рии, когда они становились колониями России. А между тем у этих
народов до этого периода была своя богатая история.
Разработка новой схемы и тематики для преподавания истории
народов СССР еще не существовала, и необходимо было к ней присту-
пить. Главным затруднением в этой работе было отсутствие или край-
няя недостаточность сведений по истории отдельных народов СССР.
Было решено преподавание истории народов начать через один
учебный год, то есть не в 1929/1930, а в 1930/1931 учебном году. Руко-
водителем кафедры предполагалось пригласить выдающегося уче-
ного, академика с 1909 г., Николая Яковлевича Марра. Его труды
по армяно-грузинской филологии представляют исключительную
ценность. Он многие годы вел археологические раскопки в Армении
в ее древней столице Ани, а также в районе озера Ван и других местах.
При распределении студентов, окончивших IV курс, я был остав-
лен при университете для работы на кафедре истории народов
СССР. Меня вызвал к себе В.П. Волгин и сказал, что я утвержден
ассистентом и что передо мной стоят две задачи:
1. Работать под руководством академика Марра над организацией
новой кафедры и составлением программ по преподаванию
истории народов СССР;
2. Совершенствовать знания по двум иностранным языкам.
Далее Вячеслав Петрович сказал, чтобы я подготовился к поездке
в Ленинград и что он готовит письмо на имя Николая Яковлевича
Марра, которое я должен буду отвезти и отдать лично в руки академи-
ку. «Кстати, – сказал он, – в письме я напишу и о вас, и вы оба позна-
комитесь друг с другом: учитель и его будущий ученик и помощник».
Я уже готовился к поездке в Ленинград, как вдруг, совершенно
неожиданно, меня вызвали в орграспредотдел ЦК ВКП(б). Бесе-
довал со мной заместитель заведующего орготделом. Теперь уже
за давностью лет я не помню его фамилии, но почему-то кажется,
что фамилия его была Строганов. Так как в этом не полностью уве-
рен, буду называть его просто замзаворгом.
Он мне сказал, что из Грузии поступила телеграмма о моем
откомандировании в Тифлис в связи с окончанием университета.
Если не ошибаюсь, телеграмму подписал Миша Кахиани, первый
секретарь ЦК компартии Грузии.
Я объяснил замзаворгу, что оставлен при университете для науч-
ной работы и хотел бы посвятить себя научной деятельности. Если
бы я хотел идти на партийную работу, то я согласился бы с направ-
лением меня на курсы марксизма, куда меня сперва рекомендовали,
но я поступил в МГУ, чтобы стать историком. На все мои старания
убедить его оставить меня при университете замзаворг заявил мне:
– Единственное, что я могу вам обещать, это то, что через год вы вер-
нетесь в университет, если, конечно, я буду еще работать на этой долж-
ности в ЦК. Ведь вы сами говорите, что преподавание нового пред-
мета начнется через год. Вот и приезжайте в ЦК в августе 1930 года.
Я рассказал Вячеславу Петровичу Волгину о своем вызове
в ЦК ВКП(б). Он пригласил к себе Николая Михайловича Лукина
и попросил его позаботиться об оставлении меня в Москве.
Через несколько дней мне сказали, что договорились в ЦК и мое
направление в Грузию на партийную работу отменяется. Но вот
в студенческое общежитие, где я проживал, приходит фельдъ-
егерь с письмом о моем вторичном вызове в ЦК. Я объяснил замза-
воргу, что меня заверили о состоявшейся договоренности и что это
какое-то недоразумение. Я обещал узнать точно, кто же дал согла-
сие об оставлении меня в Москве для научной работы.
Я вновь обратился к В.П. Волгину. Он был крайне удивлен, что его
подвели, и сказал, что завтра сам поедет в ЦК и договорится. Что письмо
он уже написал и мне надо готовиться к отъезду в Ленинград.
Я теперь уже точно не помню, сколько раз меня вызывали в ЦК.
Хождение В.П. Волгина также закончилось безуспешно, и теперь уже
вдвоем с Н.М. Лукиным они занимались моим вопросом. Веря им,
я ждал, что они, наконец, все же договорятся, и поэтому я не ходил
в управление делами за командировочным удостоверением и деньгами.
И вот я в последний раз в кабинете замзаворга ЦК. Он мне сказал,
что поведет меня к одному из секретарей ЦК ВКП(б) и что это может
обойтись мне дорого, имея, очевидно, в виду, что мне могут выне-
сти партийное взыскание. После этих слов мне ничего не оставалось
делать, как идти за командировочным удостоверением и за день-
гами, которых мне дали вполне достаточно. Вскоре я поехал в Тиф-
лис, оставляя Москву с крайним сожалением. Все же я надеялся
через год вернуться в Москву и приступить к научной деятельности.
Выезжая в Тифлис по окончании учебы, я не снялся в Москве
с партийного учета. Начиналась чистка партийных рядов 1929 года,
которую я решил пройти в Москве. Ладо Сухишвили вначале никак
не давал согласия и сказал, что напишет в Москву и мою учетную
карточку вышлют по секретной почте. Я объяснил ему, что хочу
чистку пройти в университете, где на протяжении четырех лет
моей учебы шла ожесточенная борьба с оппозицией, и я не хочу,
чтобы кто-либо заподозрил, что я уклоняюсь от чистки в универси-
тете. Словом, я все же уговорил Ладо, и он отпустил меня в Москву
для прохождения там партийной чистки.
Приехав в Москву, я узнал, что председателем комиссии
по чистке университетской партийной организации назначен Бела
Кун. Это меня очень обрадовало, ведь Кун был одним из виднейших
деятелей международного коммунистического движения. Он был
членом социал-демократической партии Венгрии с 1902 года.
Во время Первой мировой войны попал в плен в Россию. Познако-
мился с В.И. Лениным. В 1919 году руководил в Венгрии организа-
цией Советского правительства, сам заняв в нем пост наркома по
иностранным делам. В 1937 году незаконно репрессирован, а позд-
нее реабилитирован посмертно.
Перед началом чистки Бела Кун сделал доклад о задачах чистки
рядов партии. Собрание было созвано в актовом зале университета.
Сама же чистка должна была проходить по факультетским ячей-
кам. По окончании своего доклада Бела Кун заявил, что на сегодня,
в порядке исключения, проведем чистку с товарищем Мискиным,
и вы все наглядно увидите, как она будет проходить по факультетам.
Поскольку «чистили» меня одного, то мне задавали неограниченное
количество вопросов, на которые я отвечал. Бела Кун в заключение
отозвался хорошо, и все зааплодировали. Когда начали расходиться,
он задержал меня и сказал, что если я не возражаю, то пройдем вместе.
Выйдя на улицу, мы с ним пошли пешком. Бела Кун очень инте-
ресовался Кавказом и задавал много вопросов. Спрашивал о наших
закавказских политических деятелях. Но он ближе всего, видимо,
знал Амаяка Назаретяна и просил меня обязательно передать ему
привет. Я это с удовольствием исполнил. Приятно было услышать
от Назаретяна его благодарность за то, что я, не откладывая в дол-
гий ящик, на следующий же день после возвращения из Москвы
специально зашел к нему, чтобы передать привет от любимого това-
рища, а то есть и такие товарищи, которые вовсе забывают об этом
или же передают привет, но спустя продолжительное время. Наза-
ретян работал в те годы вторым секретарем Закавказского Край-
кома ВКП(б) и председателем Закавказской КК-РКИ.
В свою очередь, А.М. Назаретян много теплых слов сказал о Бела
Куне. Видимо, они были близкие друзья.
В свою очередь, я остался очень довольным от прогулки по ули-
цам Москвы с Бела Куном после «чистки». Это был очень инте-
ресный человек и прекрасный собеседник. Я очень много узнал
от него во время этой беседы.

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ В ТИФЛИСЕ

ТК. Обстановка и условия работы

Под ТК, или Тифлисским Комитетом, всегда имеется в виду город-
ской комитет. Так оно теперь, так оно и было с первых дней уста-
новления Советской власти в Грузии в 1921 году, когда наряду
с ТК отдельно существовал Тифлисский уездный комитет пар-
тии. Я же по приезде в Грузию, куда был направлен на работу Цен-
тральным Комитетом Компартии Грузии, застал ТК в несколько
не обычном составе. Это был не просто Тифлисский Комитет,
а Тифлисский Окружной Комитет, хотя его по-прежнему назы-
вали ТК. Он, наряду с городской партийной организацией руково-
дил также и бывшими уездными Тифлисской, Душетской и Борча-
линской парторганизациями.
К работе в Тифлисском Окружкоме я приступил в июле
1929 года. Сперва я работал в должности замзаворграспредот-
делом. Вскоре этот отдел был разделен на два самостоятельных:
организационно-инструкторский и распределительный. В резуль-
тате этой реоргани зации партийного аппарата я был назначен
заведующим распред отделом. Как известно, позднее распредот-
делы были переименованы в отделы кадров.
Первым секретарем Тифлисского Окружкома КП(б) Грузии
был в то время Ладо Сухишвили, старый большевик, член пар-
тии с 1904 года. Хотя Сухишвили и не имел никакого образования,
он был опытным политическим руководителем. За время своей
работы в Тифлисском Комитете я многому от него научился.
Часто приходилось вместе с Ладо Сухишвили рассматривать
сложные и запутанные вопросы, и всякий раз я изумлялся, как этот
человек, с виду совершенно простой и ничем не примечательный,
который не мог свободно прочитать адресованное на его имя
письмо, так хорошо ориентируется по существу затронутых вопро-
сов. Чувствовался в нем большой жизненный опыт. Какой бы
вопрос ни рассматривался, он всегда видел живых людей. И от нас,
молодых работников партийного аппарата, требовал заботиться
о них.
Ладо Сухишвили был типичным представителем старой больше-
вистской гвардии. В составе Президиума Тифлисского Комитета
он не был исключением. Из их числа хочется вспомнить Вано Болк-
вадзе, партстаж с 1900 года, был тогда председателем Тифлисского
Совета, и Асатура Тер-Вартанова, партстаж с 1905 года, был секре-
тарем Райкома партии им. 26-ти комиссаров Тифлисской органи-
зации КП(б) Грузии.
Мы – молодые работники ТК, соприкасаясь в своей повседнев-
ной деятельности с закаленными в революционных боях старшими
товарищами, проходили подлинную ленинскую школу, получали
большевистскую закалку.
С Асатуром Тер-Вартановым я сблизился еще в период своей
комсомольской работы, будучи секретарем третьего (ныне им.
26-ти комиссаров) райкома, затем – непосредственно по совмест-
ной работе в райкоме партии во время своих летних каникул, при-
езжая из Москвы. В прошлом он был портным и в грамоте был
не намного сильнее Ладо Сухишвили, но надо было видеть, какие
продуманные выступления он делал на заседаниях президиума ТК.
Подобно Ладо Сухишвили, при решении трудных вопросов Асатур
Тер-Вартанов никогда не забывал напомнить о живых людях.
Вторым секретарем Тифлисского комитета был Е.М. Асрибеков.
В партии он состоял с марта 1917 года. По специальности был медик,
но, как ни мечтал лечить людей, революция призвала его к полити-
ческой деятельности. Ерванд Асрибеков был неутомимым работ-
ником, человеком неиссякаемой энергии. Он был одновременно
также и ответственным редактором (или, как теперь принято гово-
рить, главным редактором) газеты «Правда Грузии» – органа ЦК
и ТК КП(б) Грузии. А ведь в Тифлисском Комитете тогда было
всего два секретаря, и надо сказать, что на плечи Ерванда Асри-
бекова ложилась львиная доля работы по руководству партийной
организацией. Работая весь день в здании Тифлисского Комитета,
он в восемь или девять часов вечера прямо из ТК уезжал в типо-
графию, где печаталась газета, и возвращался домой обычно после
часа или двух часов ночи.
Ерванд Асрибеков, при всей своей перегруженности работой,
поспевал везде и всюду. Он был исключительно чуткий и заботли-
вый товарищ. Двери его кабинета, как и двери кабинета первого
секретаря ТК Ладо Сухишвили, всегда были открыты для всех,
и я не помню ни единого случая, чтобы кто-нибудь сказал, что хотел
попасть на прием к секретарю ТК и тот его не принял.
В составе ТК были также двое рабочих главных железнодорож-
ных мастерских: Датико Панцулая, партстаж с февраля 1917 г.,
был в то время секретарем Ленинского райкома ТО КП(б) Грузии,
и Лука Ломидзе, партстаж с апреля 1917 г., был секретарем райкома
им. Серго Орджоникидзе ТО КП(б) Грузии. Луку я знал с 1921 года.
Вместе работали в комсомоле. Интересный он был человек. При-
веду один эпизод из его жизни. Случилось это в 1923 году.
Лука Ломидзе работал в одном из цехов Тифлисских главных
железнодорожных мастерских. Он состоял членом бюро ТК ком-
сомола, работая одновременно у станка. В соответствии с указа-
ниями В.И. Ленина, тогда существовала такая практика избрания
в состав не только пленумов, но и бюро партийных и комсомоль-
ских комитетов производственных рабочих, и назывались они
тогда рабочими от станка.
Было внесено предложение – избрать Ломидзе секретарем
Тифлисского Комитета комсомола. Лука смутился.
– Что вы, ребята, какой из меня секретарь ТК? Я не смогу спра-
виться с этой работой.
И все-таки за него проголосовали все единогласно. Лука подчи-
нился воле коллектива и приступил к работе в ТК комсомола. Про-
шла неделя. Но вот комсомольцы заволновались. Открыли дверь
в комнату секретаря ТК, а Луки там нет. Начались его поиски.
Его не оказалось ни дома, ни на производстве, где он работал все
эти годы.
На четвертый или пятый день за поиски взялись мы со Степой
Алавердовым (партстаж с 1919 г., работал тогда в качестве секре-
таря IV райкома комсомола, ныне район им. С. Орджоникидзе,
позднее был выдвинут на партийную работу, трагически погиб
в годы культа личности). Мы оба в равной степени несли ответ-
ственность за внезапное исчезновение Луки как инициаторы его
выдвижения. Мы со Степой буквально сбились с ног в поисках
Луки. Оба сильно переживали тогда. Наконец, примерно через
неделю, он как ни в чем не бывало появился у своего станка. Оказа-
лось, что за это время он успел съездить к себе на родину – в Хони,
где сперва намерен был скрываться от своего головокружитель-
ного выдвижения, но, убедившись в безрассудности подобного
поступка, решил возвратиться к своему станку.
После первых же наших расспросов Лука категорически отка-
зался вернуться на работу в ТК. Три дня мы уговаривали его неот-
ступно, с утра до вечера.
– Хорошо вам так рассуждать, вы в гимназиях учились, вам
легко, – отпарировал Лука.
– При чем тут гимназия? Разве на партийной и комсомольской
работе большинство – со средним и высшим образованием? –
ответили ему мы и привели в доказательство десятки фамилий
рабочих, занимавших высокие ответственные посты.
– Поймите же вы, наконец, что я не смогу, трудно мне.
– Вот это другое дело. Трудно – мы поможем.
– Если бы приходили к секретарю ТК только комсомольцы,
рабочая молодежь, а то ведь приходит разный народ, предста-
вители всяких организаций, и не знаешь, что и как им отвечать.
За одну только неделю моей работы в ТК я достаточно нагляделся.
– Что ты, Лука, мы тебе поможем, – сказали мы со Степой,
перебивая друг друга. – Мы установим дежурство, и попеременно
в течение дня кто-нибудь из нас двоих будет находиться в твоем
кабинете, хотя бы в ближайшие две-три недели. Попроси Арусю
помочь тебе, она ведь очень грамотный человек. Наконец, через
стену – кабинет Гайоза, и ты всегда можешь с ним посоветоваться.
Кстати сказать, он тоже рабочий и никаких гимназий не кончал.
Г.С. Девдериани имел партстаж с 1918 г., был секретарем ЦК
ЛКСМ Грузии.
К концу третьего дня мы все же Луку сломили. Убедили, что
выборы есть выборы и что он обязан подчиниться решению.
– Звони нам всегда, – сказал я Луке, расставаясь, – я и Степа
всегда бросим все дела и немедленно примчимся к тебе на помощь.
Надо сказать, что Аруся Бугданова – активная участница под-
польной комсомольской организации при господстве меньше-
виков в Грузии. На ее квартире в Тифлисе на Большой Ванкской
улице находилось конспиративное помещение коммунистической
подпольной организации «Спартак». Аруся Бугданова арестовыва-
лась органами «Особого отряда» меньшевистского правительства
Грузии. Аруся Бугданова очень чутко отнеслась к задаче выдвиже-
ния на пост секретаря ТК комсомола производственного рабочего.
Она была в то время управделами ТК. Аруся сумела создать необ-
ходимую обстановку и условия в ТК ЛКСМ Грузии и оказывала
непосредственную повседневную помощь нашему выдвиженцу.
Лука Ломидзе блестяще оправдал все наши надежды. С комсо-
мольской работы он был выдвинут на партийную, окончил курсы
марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б), вновь возвратился на пар-
тийную работу в Грузию, позднее работал в системе политотделов
железных дорог.
Возвращаюсь к характеристике членов президиума Тифлис-
ского комитета партии. Для полноты характеристики следует
назвать еще двух товарищей: Бесо Шогирадзе и Айка Адамяна.
Первый из них был заворгинстром, а второй – завагитпропом.
Виссариона Моисеевича Шогирадзе некоторые не любили
и даже несколько сторонились его. Называли его крикуном и пани-
кером. И, действительно, первое впечатление он оставлял о себе
неважное. Меня часто спрашивали, как я могу с ним уживаться?
Должен сказать, что Бесо Шогирадзе был человек неплохой, всегда
придерживался партийных позиций, был принципиален, и именно
в силу этого у нас с ним не было никаких недомолвок и недора-
зумений в нашей совместной партийной работе. Мы с ним были
очень дружны.
Айк Адамян был умница, теоретик. У него были глубокие
марксистские знания. Он умел их популярно излагать. Многие
из партийно-комсомольского актива Тифлисской организации
и в особенности района имени 26-ти комиссаров обязаны ему сво-
ими познаниями в этой области. Он проявил свои блестящие спо-
собности во время обучения в институте Красной профессуры.
В последнее время перед своим арестом в годы культа личности
он работал в Москве в должности заместителя Директора музея
имени В.И. Ленина. За короткий период издал несколько книг,
в том числе и о Карле Каутском.
Я попытался здесь в нескольких штрихах показать основной
состав президиума. Тифлисского комитета КП(б) Грузии 1929–
1930 годов. Должен сказать, что это был дружный коллектив, состо-
ящий из настоящих ленинцев, глубоко принципиальных и предан-
ных делу партии и ленинизма людей. Было хорошо и легко рабо-
тать рука об руку с такими прекрасными товарищами. И теперь,
по истечении более 50 лет, приятно вспомнить как о каждом из них
в отдельности, так и обо всей обстановке партийной работы тех
дней. К великому огорчению, все они до одного погибли в страш-
ные годы сталинского произвола.
Мой рассказ о президиуме ТК был бы не совсем полным, если
не добавить пару слов об одном человеке, состоявшем кандидатом
в члены президиума ТК. Речь идет о Давиде Киладзе. Фигура эта
до крайности отвратительная. Конечно, случай с Киладзе в нашей
партии исключительный и единственный в своем роде. Но как ни
неприятно, этот уголовный преступник сыграл в судьбе партии
крайне печальную роль, и закрывать глаза на это не следует. Ибо без
знания подобных фактов, кажущихся на первый взгляд не столь суще-
ственными, трудно понять, почему на политическую арену выдвину-
лись такие подлые и темные личности, как Берия, или почему на про-
тяжении многих лет свирепствовал в стране неслыханный произвол.
История с Киладзе коротко такова. Он был сослан при царизме
в Сибирь как уголовный преступник. В ссылке познакомился
со Сталиным. После февральской революции возвратился в Гру-
зию вместе с социал-демократами (меньшевиками), отбывшими
в Сибири ссылку. С их легкой руки Киладзе оказался членом
социал-демократической партии Грузии.
Как-то во время одной из конференций меньшевистской партий-
ной организации в городе Поти кандидатура Киладзе была выдви-
нута в состав Потийского Городского Комитета. Он тогда состоял
на работе в должности начальника уголовного розыска в городе
Поти. И, действительно, куда же, как не на эту должность, могло
заманить закоренелого преступника!
После выдвижения кандидатуры Киладзе в состав Городского
Комитета поступил отвод. Кто-то рассказал о его уголовном про-
шлом. Была создана комиссия по расследованию дела Киладзе.
Факты подтвердились. Киладзе был исключен из меньшевист-
ской партии как уголовный элемент, пролезший в ряды социал-
демократической партии Грузии обманным путем.
Вскоре в Грузии была установлена Советская власть. Киладзе
каким-то чудом пролезает в ряды КП(б) Грузии, но немедленно
исключается из партии во время проходившей тогда Генеральной
чистки партии 1921 года.
После исключения из коммунистической партии Киладзе выез-
жает в Москву. Здесь он прибегает к помощи Сталина, который,
ссылаясь на совместное пребывание в сибирской ссылке, дает ему
свою рекомендацию и помогает восстановиться в рядах коммуни-
стической партии.
Берия, подбирая себе кадры, неизменно следовал одному, весьма
испытанному им средству. Он находил в биографии кандидатов тот
или иной изъян, иначе говоря, слабую струнку. Изучив во всех под-
робностях эту темную сторону в биографии нужного ему человека,
он мастерски играл этой слабой стрункой так, что всегда добивался
значительных успехов, а в конечном итоге и всей своей очередной
гнусной цели. Кто знал ближайшее окружение Берия, тот должен
помнить, что это были люди с весьма сомнительными биографиями.
Вместе с Берия, по одному приговору, были расстреляны
В. Мерку лов, В. Деканозов, Б. Кобулов и другие, они работали под
руководством Берия с самого начала двадцатых годов и были его
ближайшими помощниками. Кем же они были в прошлом? Отец
Меркулова был при царизме начальником Лагодехского уезда.
Деканозов был изгнан из органов ВЧК-ГПУ без права обратного
поступления за совершенное преступление, но вновь оказался
на работе в этих органах благодаря Берия, который самоуправно
принял его на работу вопреки не потерявшему силу упомянутому
решению вышестоящей организации. Наконец два слова о Кобу-
лове. В гимназические годы он был настроен антисоветски. Отец
его был владельцем шорной мастерской и лавки, занимался экс-
плуатацией наемной рабочей силы, имел домовладение.
Список таких лиц можно было бы продолжить. Я назвал здесь
самых приближенных и преданных Берия людей. К числу таких
людей и относился Киладзе. Берия ловко использовал его в своих
целях, а когда надобность в нем миновала, уничтожил его, как
он это делал и со многими другими.
После всего сказанного здесь о Киладзе, думаю, что для всякого
должно стать очевидным, какой чуждой была его кандидатура
в составе президиума Тифлисского Комитета нашей партии. Появ-
ление Киладзе в этой партийной среде оказалось возможным
лишь вследствие того, что Киладзе являлся в тот период начальни-
ком Тифлисского окружного ГПУ. И надо отдать должное Пленуму
Тифлисского Комитета партии за то, что он, несмотря на все ста-
рания Берия протащить Киладзе в состав членов президиума ТК,
не поддался формальным соображениям и общепринятому порядку
обязательного включения в состав бюро партийного комитета руко-
водителя соответствующей инстанции органов ГПУ и избрал его
только кандидатом в члены президиума Тифлисского Комитета
КП(б) Грузии, отдав этим лишь дань формальным мотивам.
Ко всеобщему удовлетворению, Киладзе редко появлялся
на заседаниях президиума ТК, будучи занят другой своей рабо-
той, которую он выполнял по совместительству – исполнением
обязанностей коменданта дачи Сталина в Западной Грузии, куда
ему приходилось отлучаться довольно-таки часто и подолгу.
В длинной цепи обстоятельств, способствовавших приближе-
нию Берия к Сталину, одним из первых звеньев и, пожалуй, наибо-
лее главным звеном было назначение Киладзе комендантом дачи
Сталина.
При поездках Сталина на Кавказ Берия заблаговременно выез-
жал к месту его прибытия и обычно находился недалеко от сталин-
ской дачи в течение всего времени пребывания там Сталина. Киладзе
сумел заинтересовать Сталина личностью Берия путем рассказыва-
ния всяких небылиц и наговоров по адресу старых большевиков.
Когда же Сталин однажды спросил, откуда все это ему известно,
Киладзе сослался на Берия и тут же представил его «хозяину», так
неофициально называли Сталина примерно с 1926–1927 гг. Я, как
и многие товарищи, никак не мог примириться с этим частнособ-
ственническим термином и был крайне удивлен его быстрому рас-
пространению среди значительной части партийного актива.
Сталин не любил многих старых большевиков из грузинской
партийной организации. Не любили и они его. С юношеских лет
я вращался и работал среди многих десятков старых большевиков.
Не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь из них восторженно
отзывался о Сталине. Зато от многих я слышал об отрицатель-
ных чертах его характера. Эту ситуацию ловко использовал Берия
в своих личных, корыстных целях. Значительную услугу оказы-
вал ему в этом Кобулов, развернувший агентурную сеть в партии
для доносов на ответственных работников и, в первую очередь,
распространения всяких небылиц о старых большевиках. Одной
из самых первых «заслуг» Берия перед Сталиным, была именно
такая информация.

О коллегиальности в работе и связи с массами

Наиболее характерной чертой работы президиума ТК КП(б) Гру-
зии была коллегиальность в работе. Оба секретаря ТК всегда при-
слушивались к мнению остальных членов президиума ТК. Это было
нормой их поведения. Конечно, это не означало, что они не имели
своего мнения или боялись брать на себя ответственность в реше-
нии того или иного вопроса, нет, так было заведено. И никогда ни
один из секретарей ТК не пытался путем реплик направить речь
оратора по желаемому ему руслу. А ведь, говоря откровенно, этим
страдали некоторые руководители. Зачастую, прерывая оратора,
они мотивировали свои непартийные замашки добрыми намере-
ниями, объясняя при этом, что иначе прения пошли бы по воле
волн, и кто его знает, к чему бы они могли привести. Ничем иным,
как неуважением к выступающим ораторам, это нельзя объяснить.
В составе же Тифлисского Комитета уважение друг к другу было
первым и основным условием работы.
В наши дни можно заметить, что пропагандисты порой уходят
от острых вопросов. Такой проблемы в то время перед нами не сто-
яло. Мне кажется, этот вопрос является обратной стороной слабой
связи с массами. Тогда она была крепка. В значительной степени
непосредственной связи руководителей с массами способствовало
то обстоятельство, что в те годы руководители вышестоящих пар-
тийных и советских органов состояли на партийном учете не в том
учреждении, где они работали, а в производственных партийных
ячейках. Партийные собрания происходили тогда еженедельно.
Пятница была объявлена единым партийным днем. Каждый ком-
мунист шел в этот день на партийное собрание без всякого на то
особого приглашения.
Обычно руководители вышестоящих органов, прикреплен-
ные к фабрично-заводским партийным организациям, появлялись
в цехах, на территории производственных предприятий в каждую
пятницу, заблаговременно до начала партийного собрания. За час,
а то и за два до собрания можно было наблюдать, как у станка или
в каком-либо уголке идет задушевная беседа видного партийного
деятеля или ответственного работника меньшего ранга с рядо-
выми рабочими, не только с коммунистами, но и с беспартийными.
Можно смело сказать, что не нашлось бы тогда ни одного человека
на крупном предприятии, чтобы он не смог получить ответ на вол-
нующий его вопрос в этот день недели непосредственно из уст вид-
ного и ответственного партийного товарища.
Разумеется, что выступление с докладами по самым актуальным
вопросам было неотъемлемой обязанностью этих товарищей.
Два слова о партийных активах. Билеты на городской партий-
ный актив просили не только весьма охотно, но еще и сильно оби-
жались, если не доставалось. Не помню ни одного актива, прошед-
шего скучно.
Как правило, ни один актив не проходил без критики, причем
критики снизу. Малейший зажим критики воспринимался как
чрезвычайное происшествие, и на это партийный актив соответ-
ственно реагировал.
Что и говорить, партийные активы тех времен были исключи-
тельно интересными, и, уходя с них, каждый чувствовал, что он
обогатился.
В двадцатых годах очень большое значение придавалось связи
ответственных работников с массами. Тогда даже существовал
особый термин при наложении взыскания: «за отрыв от масс».
Вместе с тем следует сказать, что именно тогда начали происхо-
дить в партии резкие перемены в сторону отступления от ленин-
ских норм партийной жизни.
Корни очковтирательства были заложены в самом начале трид-
цатых годов. Помнится, как по возвращении с XVI съезда ВКП(б)
в июле 1930 года собрал нас, заведующих отделами, первый секре-
тарь Тифлисского Комитета Ладо Сухишвили и рассказал о той
беседе, которую имел Сталин с руководителями грузинской пар-
тийной организации.
Как о самом главном, Сталин говорил о том, что в предстоящей
партийной работе следует как можно меньше обращать внимания
на наши недостатки, а больше говорить о достижениях. Надо при-
учить людей уметь показать товар лицом. У нас привыкли говорить
все о недостатках, а разве у нас нет хорошего? При желании можно
обнаружить и хорошее. Вот на это хорошее и надо обратить внима-
ние людей и пропагандировать как достижение Советской власти.
Такая постановка вопроса нас, немногочисленных участников
этого совещания, крайне удивила, так как она в корне противоре-
чила ленинской формуле «сосредоточить внимание на нерешен-
ных задачах».
Об этой сталинской установке в личной беседе со мной гово-
рил и другой делегат XVI партийного съезда Асатур Тер-Вартанов
и подтвердил, что Сталин действительно так и сказал.
Позднее, ознакомившись со стенограммой съезда, я обнару-
жил на первой же странице во вступительной речи М.И. Калинина
слова о том, что на съезде «будет полностью развернута картина
наших достижений... что работа, проделанная народами Советского
Союза... огромна по своим масштабам и чрезвычайно выразительна
по своим качественным показателям» (XVI съезд ВКП(б). Стеногра-
фический отчет. 1931. ОГИЗ. Московский рабочий, стр. 3).
Слова в речи М.И. Калинина о «наших достижениях» и их «чрез-
вычайной выразительности по своим качественным показателям»
полностью соответствовали сталинской установке и смахивали на
купеческие повадки показать товар лицом, что обычно означало
втереть очки покупателям.
Эта идея впервые возникла у Максима Горького. Он основал
журнал «Наши достижения» и был его главным редактором, как
вспоминает А. Дементьев (журнал «Новый мир», № 11 за 1964 год,
стр. 224): «Намерение Горького издавать журнал «Наши достиже-
ния» вызвало некоторые сомнения и опасения». Далее А. Демен-
тьев приводит высказывания участников совещания о журнале
«Наши достижения», происходившего 8 июня 1928 года.
С опасениями относительно присвоения журналу названия
«Наши достижения» выступили такие видные деятели в области
культуры нашей страны, как М. Кольцов, Ем. Ярославский, А. Сви-
дерский, А. Фадеев, И. Скворцов-Степанов.
«...Плохо будет, – говорил И. Скворцов-Степанов, – если мы
будем говорить только о своих достижениях. Это будет усыпляю-
щее самохвальство, если мы не будем говорить о задачах, которые
стоят перед нами, к разрешению которых не преступлено даже»
(там же, стр. 225).
Как видим, эти мысли вполне соответствуют и прямо исходят
из той ленинской формулы, о которой я говорил выше: «сосредо-
точить внимание на нерешенных задачах». Именно поэтому высту-
павшие на этом совещании ораторы советовали «что-нибудь при-
думать, чтобы уберечь попавшие на страницы журнала достижения
от нападок и опровержений» – М. Кольцов; «соблюдать осторож-
ность при выборе объектов наших достижений и не проникаться
слишком розовыми, оптимистическими настроениями» – А. Сви-
ридерский и напоминали, «что при освещении наших достижений
нельзя упускать из вида борьбы с тем, что мешает нашему движе-
нию вперед» – Ем. Ярославский.
Я остановился на этом вопросе несколько подробнее потому,
что мне кажется, что корни бахвальства и лакировки, которые при-
няли в последние годы грандиозные размеры, возникли именно
тогда, и они имеют настолько сильные основания, что проявляются
в наши дни во всеобъемлющем очковтирательстве несмотря ни
на какие ожесточенные меры, направляемые партией против него.
Все меньше и меньше становилось критики. И не только в отно-
шении отдельных недостатков, но и против лиц руководящего
состава. Формула критики «невзирая на лица» понемногу стала
отходить на задний план.

О партийных клубах

Одной из примечательных особенностей тех времен были пар-
тийные клубы, мне они полюбились еще с первых лет комсомоль-
ской работы. Каждый вечер, хотя бы самое непродолжительное
время, я бывал либо в нашем районном клубе им. 26-ти комиссаров
на Авлабаре, либо в Тифлисском городском партийном клубе, нахо-
дившемся на ул. Жореса, ныне ул. Марджанишвили, напротив теа-
тра им. Марджанишвили, на углу улиц Камо и Марджанишвили.
Именно здесь, в городском партклубе, я серьезно приобщился
к изучению диалектического материализма. Наш семинар состоял
из узкого комсомольского актива – членов бюро Тифлисского
комитета, Центрального комитета Грузии и Закавказского Коми-
тета комсомола. Занятиями руководил секретарь Заккрайкома
ВКП(б) Александр Федорович Мясников. А.Ф. Мясников (Мясни-
кян) в партии состоял с 1906 года. С ноября 1917 г. он был коман-
дующим Западного фронта. В 1919 г. – председатель Централь-
ного бюро компартии Белоруссии. В 1919–1920 гг. – секретарь
Московского Комитета партии. В 1921 г. – председатель Совнар-
кома Армении. С 1922 г. – председатель Союзного Совета ЗСФСР
и секретарь закавказского Комитета ВКП(б), ответственный
редактор газеты «Заря Востока». А.Ф. Мясников трагически погиб
22 марта 1925 года в авиакатастрофе.
Хочется рассказать об одном случае, связанном с этим семина-
ром. Однажды, когда слушатели семинара собрались в очередной
понедельник и время приблизилось к шести вечера, все очень уди-
вились: наш руководитель опоздал к началу занятия. Александр
Федорович был для нас образцом во всем, и в том числе в акку-
ратности. Никогда не было такого случая, чтобы он запаздывал на
какое либо заседание или к своему докладу хотя бы на одну минуту.
Руководя нашим семинаром, он обычно появлялся за пять-десять
минут до начала.
Когда наступило 10 или 15 минут седьмого, наш староста Гайоз
Девдариани позвонил А.Ф. Мясникову по телефону в крайком пар-
тии. Вскоре после этого звонка приехал Александр Федорович.
Он был сильно сконфужен, несколько раз извинился перед нашей
аудиторией, сказал:
– Вы знаете, никогда со мной не бывало ничего подобного.
Я позабыл, что сегодня понедельник и что в этот день у меня семи-
нар с комсомольским активом.
Как бы в свое оправдание и в поисках причин, почему же про-
изошел с ним этот для него весьма неприятный случай, он расска-
зал о некоторых подробностях своего уплотненного рабочего дня,
к концу которого к нему зашел Киров.
– Наш с ним разговор затянулся на два часа, пока не был пре-
рван звонком старосты семинара. Сергей Миронович сильно заин-
тересовал меня своим рассказом о положении и перспективах
нашей нефтяной промышленности. Он так увлекательно вел беседу
и выдвигал столь серьезные проблемы, что я даже забыл о нашем
семинаре. Это совершенно непростительно для меня. Товарищи,
я еще и еще раз прошу извинить, что заставил вас себя ждать.
Хотя я и был приучен с первых дней своей партийной работы
к исключительной аккуратности и точности в выполнении своих
обязанностей, но этот случай с Александром Федоровичем Мясни-
ковым запомнился мне на всю жизнь. Он дисциплинировал в еще
большей степени не только меня, но, думаю, и весь состав слуша-
телей нашего семинара. Во всяком случае, после этого каждый
раз, как мне угрожала опасность опоздать на то или иное собра-
ние, я невольно вспоминал дорогой образ Александра Федоровича.
А.Ф. Мясников сохранился в моей памяти как всесторонне разви-
тый, умный и требовательный партийный руководитель. Он был
для меня не только учителем, но и кристально честным коммуни-
стом, с которого, как говорил В.В. Маяковский о Ф.Э. Дзержин-
ском, я всегда брал пример для себя.
Тифлисский городской партийный клуб вел большую работу.
Помимо занятий политических кружков и семинаров здесь систе-
матически читались лекции по самым актуальным вопросам, вплоть
до теории относительности А. Эйнштейна, происходили диспуты
и дискуссии на литературные темы, давались закрытые концерты,
на которых можно было послушать самых выдающихся музыкан-
тов и певцов. Запомнился мне концерт пианиста В.С. Горовица,
завоевавшего потом мировую славу. Владимир Горовиц родился
в Бердичеве в 1904 году. Он ученик пианиста, композитора и музы-
кального деятеля В.В. Пухальского. В 1929 году В.С. Горовиц поки-
нул СССР и переселился в США.
В городском партклубе были библиотека, читальный зал, бил-
лиардная, достаточно шахматных наборов. Здесь можно было
разум но заполнить свой досуг. В заключение можно добавить, что
здесь был и прекрасный буфет. Вся обстановка партийного клуба
располагала к тому, чтобы сюда приходили охотно, и клуб стал
излюбленным местом встреч партийного коллектива. Здесь всегда
можно было встретить кого-нибудь из секретарей ТК, ЦК КП(б)
Грузии и даже Заккрайкома ВКП(б), и не только завязать с ними
интересную беседу, но и поиграть в шахматы или на биллиарде.
Кстати сказать, страстными любителями игры на последнем были
Бесо Ломинадзе и Рубен, секретари Заккрайкома ВКП(б).
В Тифлисе тогда был еще один излюбленный уголок партийного
актива, где можно было провести свой досуг, но это был уже не
партийный клуб, а клуб хозяйственников. Назывался он Деловым
клубом. Помещался «Деловой клуб» на проспекте Руставели в зда-
нии драматического театра.
Сюда к хозяйственникам часто наведывались партийные работники.
Был партийный клуб и на Авлабаре, при 3-м, ныне им. 26-ти
комиссаров, райкоме. Он был мал, но наличие биллиарда и буфета
было достаточно, чтобы в дружеской беседе провести свой досуг.

Приемочная комиссия ТК

Год с лишним, проведенный мною на работе в аппарате Тифлис-
ского Комитета партии, был богат бурными событиями коллекти-
визации сельского хозяйства, значительными делами в повседнев-
ной и кропотливой работе по руководству городской партийной
организацией, вопросами хозяйственной деятельности промыш-
ленных предприятий и транспорта, подготовки кадров и многими
другими областями городской жизни. В частности, большое вни-
мание приходилось уделять росту и регулированию социального
состава партии мне как руководителю приемочной комиссии ТК.
Так тогда называлась приемная комиссия по приему кандидатов
и членов партии.
Помнится такой случай. На заседании приемочной комиссии
ТК рассматривался вопрос о приеме в партию Багратиони М. Слу-
чай этот был из ряда вон выходящий, очевидно, поэтому он мне
и запомнился. Дело в том, что Багратиони был прямым наслед-
ником грузинского царского трона. Работал он тогда в должно-
сти управляющего местного республиканского отделения Союз-
транса. В приеме в партию тогда мы ему отказали, но он никак
не хотел с этим примириться и настойчиво просил удовлетворить
его просьбу. Обосновывал это он, в основном, двумя следующими
обстоятельствами: во-первых, преданностью Советской власти
и заслугами в борьбе с бандитизмом в Грузии и, во-вторых, тем, что
он, якобы, преследовался меньшевиками во время их господства.
В ответ на его доводы мы, члены приемочной комиссии, разъяс-
нили ему, что он должен согласиться с тем, что все то, что он гово-
рил, для любого другого, возможно, и могло быть достаточным
для приема в партию, но не для Багратиони, который является пря-
мым и единственным наследником грузинского престола.
– Так что же, из-за этого мне никогда нельзя надеяться стать
членом коммунистической партии? – спросил он.
– Почему же? – ответил я ему. – Такая возможность вовсе
не исключена. Возможно, когда-нибудь партия и допустит вас в свои
ряды, но для этого надо, чтобы вы своей работой и личным поведе-
нием доказали бы, что вы достойны быть членом великой партии
рабочего класса. Вот когда все ваши помыслы будут направлены
на это и вы совершите какой-нибудь подвиг, который со всей оче-
видностью убедит партию в вашей искренности, то не исключено,
что представители партии проникнутся к вам доверием и сочтут воз-
можным принять вас в свои ряды. К вам совершенно иная мерка,
чем ко всем остальным гражданам, и поэтому от вас требуются более
веские и убедительные доказательства преданности.
Что же касается второго аргумента о том, что он преследовался
при меньшевиках, в доказательство чего ссылался на такой факт,
как нахождение под домашним арестом, то это легко было отпари-
ровать.
Вот как обстояло дело в действительности: меньшевистское пра-
вительство Грузии, опасаясь возможных осложнений в случае,
если монархически настроенные круги вкупе с иностранными дер-
жавами задумают посадить на грузинский престол царя, решили
поставить охрану в доме Багратиони под видом его свиты. Как соб-
ственную свиту воспринял тогда и юноша Багратиони этот акт
меньшевистского правительства, а теперь он всему этому пытался
дать иное толкование.
В заключение на заседании приемочной комиссии мы разъяс-
нили ему, что если меньшевики приставили к нему охрану, то у нас,
Советской власти, не только никогда и в мыслях не было ограничи-
вать его свободу, но, наоборот, ему были предоставлены все усло-
вия, чтобы честным трудом завоевать себе право высокого звания
советского гражданина. Более того, Советская власть и коммуни-
стическая партия выдвинули его на такой ответственный пост,
какой он теперь занимает.
Багратиони трудно было настаивать на своем против действитель-
ных фактов, которые были приведены при обсуждении вопроса.
Позднее, когда я уже работал в Москве, узнал, что Багратиони
все же был принят в партию, был очень близок к Берия и одним
из первых погиб от его же руки.
Рассказывая о своей работе в приемочной комиссии ТК КП(б) Гру-
зии, не могу не вспомнить еще один эпизод о том, как спустя девять
лет после работы в Тифлисском окружкоме партии я узнал об одной
своей крупной ошибке, которую допустил по приему в члены партии.
Выяснилось это вот при каких исключительных обстоятель-
ствах.
Я был арестован 9 августа 1938 года в Москве и препровожден
в Тифлис. Не добившись от меня ни единого показания, следствие
представило меня своему высокому начальству (заместителю нар-
кома, но никак не меньше, чем начальнику управления).
Унизив и оскорбив меня сверх всякой меры, этот начальник
вдруг совершенно неожиданно заявил:
– А ты ведь меня в партию принимал весной 1930 года, будучи
председателем приемочной комиссии ТК.
Что я мог на это ответить? Я ему тогда сказал:
– Я вас совершенно не помню, но если это действительно так,
то очевидно, самая крупная ошибка, которую я совершил в своей
жизни, это то, что я не преградил вам путь в нашу партию, и теперь
вы, дорвавшись до власти, издеваетесь над честными коммунистами.
За эту «дерзость» я сильно поплатился. С ним произошло что-то
невероятное: он весь побагровел, начал стучать по столу кулаками
и кричать:
– Немедленно раздеть его догола и бросить в холодный карцер!
Но об этом рассказ еще впереди.

Воспитание начфина

Говоря о работе в ТК КП(б) Грузии, хочу рассказать об одном эпизоде.
Тогда существовала практика оказания материальной помощи
партийными комитетами нуждающимся членам партии. Как
известно, в то время в стране еще не была полностью ликви-
дирована безработица. Были безработные и среди членов пар-
тии. Сколько их тогда было в Тифлисской партийной организа-
ции, я затрудняюсь теперь точно сказать, но их были не единицы,
а десятки в каждом из городских районов, а в целом по городу, воз-
можно, не одна сотня, в отдельные моменты.
Некоторое представление об этом могут дать следующие сведе-
ния, приведенные в докладе председателя ревизионной комиссии
Заккрайкома ВКП(б) товарища Хачиева на VI съезде коммунисти-
ческих организаций Закавказья в июне 1930 года (см. VI съезд Ком-
мунистических организаций Закавказья. Стенографический отчет.
Изд-во «Заккнига», Тифлис, 1938. Стр. 288): «Безработица среди
партийцев с момента V съезда уменьшилась с 720 до 574 человек».
Надо сказать, что за материальной помощью обращались
не только безработные. Рассмотрение заявлений членов партии
по оказанию им материальной помощи было возложено на меня.
Как правило, выдачу пособия в пределах до пятидесяти рублей
я решал самостоятельно в оперативном порядке, но иногда эта
оперативность нарушалась начальником финансового отдела ТК
тов. Апояном. Он установил жесткий порядок выдачи денежных
пособий, в результате этого происходили некоторые недоразуме-
ния, и члены партии неоднократно обращались ко мне с жалобой
на Апояна. Он был педант в высшей степени. Составлял списки
получающих пособие, в которых обозначал часы и дни, когда сле-
дует явиться за пособием, при этом у него строго соблюдалась оче-
редность в соответствии с датой резолюции о выдаче пособия.
Я много раз беседовал с тов. Апояном о том, что необходимо про-
явить чуткость к товарищам, что иногда, при недостатке в денеж-
ных знаках, можно и нарушить очередность с тем, чтобы выдать
пособие сперва тем, кто более нуждается, и так далее. Он давал обе-
щания прислушаться к этим советам, но всегда их нарушал. Я даже
был вынужден обратиться к Ладо Сухишвили с жалобой на Апояна
за его формализм и бездушное отношение к членам партии. Ладо
сказал:
– Воспитывать надо. Значит, плохо воспитываешь, если Апоян
нарушает свои обещания.
Однажды произошел такой случай: приходит член партии, рабо-
чий от станка, из главных железнодорожных мастерских, и говорит,
что у него умер отец, просит дать единовременное пособие. На руках
у него была телеграмма, кажется, из Хашури, извещавшая о смерти
отца. Я наложил резолюцию о выдаче пособия. Через несколько
минут вновь приходит этот товарищ и с горечью говорит:
– Если нет денег, то зачем напрасно давать распоряжение
и посылать меня в бухгалтерию?
Из дальнейшего объяснения этого рабочего я узнал, что Апоян
сказал ему:
– Я виноват, что у каждого из вас то отец умирает, то еще что-
нибудь случается? Твои деньги не пропадут, придешь через неделю
и получишь.
Я вызвал к себе Апояна и, хотя он сильно сопротивлялся, моти-
вируя отсутствием денег, заставил его при мне написать распоря-
жение в кассу о выдаче денежного пособия, в присутствии Апояна
я позвонил по телефону его заместителю по фамилии, кажется,
Яшвили, и сказал ему:
– Апоян от работы отстранен. С сегодняшнего дня вы исполня-
ете обязанности начальника финотдела ТК.
Апоян никак не ожидал подобного оборота дела и стал все сводить
к шутке. Но когда из дальнейшего разговора он понял, что я не шучу,
то ухватился за формальную сторону, заявив, что я не имею права
снимать его с работы. Тогда я вновь позвонил его заму:
– Вы знаете, какой формалист Апоян. Он вам скажет, что, пока
нет письменного распоряжения, он себя не считает освобожден-
ным от работы. Так вот, я рекомендую вам не придавать этим сло-
вам значения, а узнать у товарища Сухишвили, как поступить
после всего того, что я вам сказал.
Я вынужден был действовать так ввиду того, что в этот момент
в ТК не было ни Ладо Сухишвили, ни Ерванда Асрибекова, т.е.
ни одного из секретарей Тифлисского окружкома партии. Сразу
после ухода Апояна я предупредил о происшедшем Коте Пирц-
халава, который, будучи управделами ТК, помещался в узенькой
комнате между кабинетами секретарей Тифлисского Комитета,
одновременно исполняя роль личного секретаря Ладо Сухишвили,
регулируя прием посетителей, о том, чтобы он не пропускал Апо-
яна к Ладо Сухишвили, пока я сам не побываю у него.
Вскоре К. Пирцхалава сообщил мне, что Ладо Сухишвили при-
шел. Я прошел в кабинет секретаря ТК через другие двери, чтобы
не столкнуться с Апояном, который дожидался в приемной свида-
ния с Ладо. Я подробно рассказал тов. Сухишвили о своем «самоу-
правстве». Он одобрил этот мой поступок и обещал в течение трех
дней не выслушивать Апояна, чтобы тот за это время прочувство-
вал и осознал свою вину.
Конечно, случай этот из ряда вон выходящий, и он ни в какой
мере не характеризует стиль работы в Тифлисском Комитете пар-
тии. Но он заслуживает внимания в том отношении, что, поскольку
условия партийной работы требуют в корне и немедленно пре-
секать всякого рода бездушное отношение к человеку, элементы
бюрократизма и многого всего другого, что противоречит ленин-
скому духу в партийной работе, то всегда необходимо быстро
и резко реагировать по поводу каждого случая нарушения нор-
мальной обстановки работы партийного аппарата. Апоян был цен-
ным работником. Во многом он был безупречен. Поэтому увольне-
ние его с работы было бы худшим решением вопроса. Требовалось
какое-то сильное воздействие на него, что бы он осознал, что от
него требуется. И он понял. Эта крутая мера воспитания возымела
свое действие.
Апоян после этого случая стал совершенно иным человеком
в обхождении с людьми. Больше жалоб на него не поступало.

Коллективизация сельского хозяйства

Известно, что коллективизация сельского хозяйства осуществля-
лась в результате больших перегибов, вопреки ленинским указа-
ниям о недопустимости насилия и чрезмерной торопливости при
кооперировании деревни.
«Нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области
хозяйственных отношений среднего крестьянства» – говорил
В.И. Ленин на VIII съезде РКП(б) (В.И. Ленин. ПСС, т. 38, стр. 201).
Пренебрегая ленинскими указаниями, Сталин осуществил силь-
ный нажим на партийный аппарат в январе 1930 года, в резуль-
тате чего темпы коллективизации ускорились с головокружитель-
ной быстротой. Сигналом к этому послужило постановление ЦК
ВКП(б) от 5 января 1930 года «О темпе коллективизации и мерах
помощи государства колхозному строительству».
С этого дня наступил резкий перелом в работе партийного
аппарата. В деревню были направлены представители ЦК КП(б)
Грузии и окружных комитетов партии. Члены президиума ТК
постоянно находились в разъездах на протяжении двух месяцев,
январь-февраль 1930 г. Они съезжались в Тифлис лишь на один
день в неделю, чтобы присутствовать на заседании президиума ТК,
который проходил в те дни очень бурно, с многочисленной иллю-
страцией самых невероятных событий и фактов.
Вспоминается, например, рассказ Ерванда Асрибекова, насыщен-
ный множеством мелких деталей, имевших место в Борчалинском
районе, наглядно показывавших причины недовольства крестьян
действиями уполномоченных, командированных из Тифлиса,
и произволом местных работников. Обрисовав крайне напряжен-
ное положение, создавшееся в Борчалинском районе, к моменту
его приезда туда товарищ Асрибеков пересказал нам свою речь,
произнесенную там на митинге. Он неоднократно обращал наше
внимание на то, в каких местах речи его обрывали угрозами воз-
бужденные крестьяне.
Когда угрозы и возбуждение участников митинга дошли до сво-
его кульминационного состояния, Асрибекову пришлось бежать
в самом прямом смысле этого слова, иначе он мог быть растерзан,
просто убит или избит до полусмерти. Так утверждал он сам, так
утверждали и очевидцы. Спасся же он благодаря смекалке шофера,
который предусмотрительно поставил машину, не заглушив дви-
гатель, с противоположной стороны дома, с балкона которого дер-
жал речь Асрибеков. Так как дом стоял на косогоре, второй этаж,
с балкона которого выступал Ерванд Асрибеков, с противополож-
ной стороны оказывался первым этажом, так что бегство было обе-
спечено вполне.
После каждого заседания президиума Окружкома партии мне
предстояла напряженная работа по реализации его многочислен-
ных решений. Для этой цели я был совершенно освобожден от выез-
дов из города на село. Значительная доля времени у меня уходила
на изыскание множества недостающих или, как сейчас принято
говорить, дефицитных в деревне товаров и разного рода материа-
лов. Отнимала много времени и организация срочной их доставки
на места, вернее, контроль за этим. В своей работе я усматривал
некоторую помощь той весьма ответственной и очень трудной
работе, которую вели мои товарищи, и старался как можно полнее
и быстрее удовлетворить заявки по дефицитным материалам. Так,
вместо того, чтобы заниматься распределением на работу комму-
нистов, мне пришлось заняться распределением товаров.
Как-то позвонил мне по телефону из Тионети Бесо Шогирадзе,
наш заворг, и очень просил направить в этот район партию кала-
мани – грузинская национальная кожаная обувь, наподобие тапо-
чек. Я немедленно связался с товарищем Эристовым, председате-
лем правления Еркоопа (Единый Рабочий Кооператив), и просил
его срочно отправить каламани в Тионети. В тот же день по поводу
этих каламани мне позвонил Берия. Он хотел, чтобы я отменил свое
решение об отправке каламани в Тионети. Хотя я и был уверен, что
по роду своей деятельности он обстановку на месте должен был
знать лучше меня, я все же ему объяснил, что в Тионети положение
крайне напряженное, ничем не лучше, чем в Борчало, и что кала-
мани могут несколько разрядить обстановку. На это он ответил:
– С каламани всякий дурак сумеет вовлечь крестьян в колхозы,
а вот пусть Шогирадзе попробует осуществить сплошную коллек-
тивизацию в Тионетском районе, куда он послан для этой цели, без
каламани и всякой помощи, которую вы ему оказываете из ТК.
Своего указания я не изменил. Потом, проверив, убедился, что
каламани были доставлены на место. Тов. Эристов рассказал, что
Берия грозил и требовал, чтобы приостановили отгрузку каламани,
но Эристов не подчинился.
Этот случайно запомнившийся факт я рассказал для того, чтобы
показать, что в феврале 1930 года Берия, будучи председателем ГПУ
Грузии, далеко еще не был всесилен, хотя и пытался вмешиваться
в непосредственную оперативную деятельность партийного аппа-
рата, кооперативных и хозяйственных органов. А тов. Эристов ока-
зался на высоте, как настоящий коммунист.
В январе 1930 года пленум ЦК КП(б) Грузии обязал Тифлисский
Окружком завершить коллективизацию в том же 1930 году с тем,
чтобы закончить эту работу по всей Грузии в 1931 году, но никак не
позднее весны 1932 года (см. «Очерки истории коммунистической
партии Грузии». Ч. II, 1921–1963 гг. Издательство ЦК КП(б) Гру-
зии, 1963; и VI съезд КП(б) Грузии, 1–10 июля 1929 года. Стеногра-
фический отчет. Издание ЦК КП(б) Грузии. Тифлис, 1929 г.).
Для того чтобы разобраться в темпах коллективизации того пери-
ода, скажу только, что на 1 мая 1928 года в Грузии насчитывалось
разного рода коллективных хозяйств – 271, что составляло лишь
0,8% в сравнении со всеми крестьянскими хозяйствами, а через
год, на 1 июня 1929 года, количество их увеличилось почти втрое
и составило 722 хозяйства или 3,2%. Спустя полгода – в октябре
1929 года этот процент поднялся всего лишь до 3,5%, или за шесть
месяцев на 0,3 процента.
В соответствии с категорическими указаниями, шедшими
из Москвы, был осуществлен невероятный нажим на местные
сельские партийные организации, в результате чего к концу фев-
раля 1930 года в Грузии оказалось в колхозах 60% крестьянских
хозяйств. В некоторых же местах процент коллективизации был
значительно выше, как, например, в Юго-Осетии, где он доходил
до 92%.
Обстановка в деревне сложилась крайне напряженная, в эти два
месяца партийный актив, пожалуй, все коммунисты, а в особен-
ности те из них, кто близко соприкасался с сельским хозяйством,
находились в полном смятении. Как не вязалось все это с испы-
танным ленинским курсом партии, проводимым до самого недав-
него времени в деревне, можно заключить из следующего заявле-
ния секретаря ЦК КП(б) Грузии Левана Гогоберидзе во время его
доклада на VI съезде Компартии Грузии в июле 1929 г. «Пути раз-
вития сельского хозяйства и работа в деревне»:
«Коммунистов, которые насаждают колхозы, как грибы, которые
дают инструктору задание: «сегодня ты должен организовать 4 кол-
хоза, завтра 5, а всего в месяц 25», нужно гнать вон из наших рядов,
ибо по существу, они строят не колхозы, а лжеколхозы, которые
всем своим существом направлены против идеи коллективизации».
Л.Д. Гогоберидзе в партии состоял с 1916 года, был делегатом XIII,
XV и XVI съездов ВКП(Б) и КПСС. Мог ли он вообразить себе, докла-
дывая грузинскому партийному съезду о путях развития сельского
хозяйства, что через полгода после этого он сам лично будет вынуж-
ден давать именно такие же указания, за которые, с одобрения пар-
тийного съезда, призывал гнать вон из партийных рядов таких комму-
нистов? Нет. Со всей категоричностью можно заявить, что не только
сам Гогоберидзе, но и ни один из 479 делегатов Всегрузинского пар-
тийного съезда ни на йоту не мог бы этого предположить.
Пагубные последствия пренебрежения ленинскими указани-
ями не замедлили сказаться. Так, например, из двух миллионов
овец весной 1930 года было вырезано в Грузии один миллион две-
сти тысяч голов.
Элиава Шалва Зурабович родился в 1885 году, в партии с 1904 года.
Профессиональный революционер. В 1912–1914 гг. сотрудничал
в «Правде», после Октябрьской революции – председатель Воло-
годского Губисполкома, в 1919–1921 годах – член Реввоенсовета I
и IX Красной Армии, в 1921–1922 годах – Наркомвоенмор Грузии
и ЗСФСР, в 192З г. – предсовнаркома Грузии, а затем до 19З1 г.
предсовнаркома ЗСФСР, после чего – зам. Наркомвнешторга
СССР. Был делегатом XII, XIII, XIV, XV, XVI партсъездов. Вот как
он охарактеризовал сложившееся в Закавказье положение в своем
отчетном докладе Крайкома партии на VI съезде коммунистиче-
ских организаций Закавказья в июне 1930 года:
«Политическое положение Закавказья чрезвычайно напряжен-
ное, чрезвычайно острое – такое, как ни в одном уголке нашего
Союза, в Грузии состояние деревни можно характеризовать как
выжидательное... Тяжелое положение в тюркских (азербайджан-
цев тогда называли тюрками, а еще раньше, при царизме – тата-
рами) районах: в Тифлисском округе и нашей пограничной полосе,
массовые проявления недовольства имели место в Борчалинском
районе, Кахетии и т.д.
...Более сложно положение в Армении...
Значительно хуже в Азербайджане, где имело место оживление
антисоветских элементов... Так дело дошло до размычки. Все это
возглавляется нашими врагами, сильным кулачеством в Азербайд-
жане и зарубежным влиянием.
Сейчас мы имеем очень напряженное состояние в тех же Заката-
ло-Нухинском, Карабахском и отчасти Гянджинском округах...
В Шамхорском районе появился Имам XIII, который привлек
к могиле «святого» представителей всех религий: шиитов, сунни-
тов, армяно-григорян, протестантов, православных и т.д.
Все это создает в Закавказье напряженную политическую обста-
новку».
Кстати, коротко об Имаме XIII, о котором говорится в докладе
Шалвы Зурабовича. Событие это было совершенно неожиданным,
вначале, видимо, никто из партийных руководителей не придал
особенного значения появлению этого религиозного вожака. Весть
о нем распространилась с молниеносной быстротой, и со всех угол-
ков Азербайджана, да и не только Азербайджана, но и из некото-
рых районов Армении и Грузии толпами двинулись темные кре-
стьянские массы. С каждым днем положение становилось все
более и более угрожающим.
Это беспрецедентное явление обращает на себя внимание еще
и тем, что кроме мусульман сюда забрели и христиане.
«На селе теперь, – говорил в том же своем докладе Шалва Зура-
бович, – трогательное единение всех противосоветских сил –
кулака, попа, муллы, меньшевика, дашнака, мусаватиста, иттихат-
диста и пр.»
До появления Имама XIII всякое объединение антисоветских
элементов происходило лишь на политической основе, в дан-
ном случае на первый план выдвинулось мусульманское духовен-
ство, объединив вокруг себя не только мусульман, но и некоторые
отсталые элементы из лиц, исповедующих христианскую рели-
гию. Ра зуверившись в своем христианском боге, эти люди пове-
рили в чудо, якобы совершаемое магометанским «святым». Тысячи
людей расположились вокруг этой магометанской святыни. Ника-
кие увещевания и уговоры не могли помочь, чтобы рассеять эту
темную фанатическую массу. С каждым днем скопление людей
становилось все больше и больше. Применение силы могло при-
вести к большому и нежелательному кровопролитию. Положение
становилось безвыходным.
Решено было пойти на хитрость. Было мобилизовано несколько
сотен коммунистов, преимущественно азербайджанцев. Задуман-
ная операция была успешно выполнена. Имам был украден путем
организации мнимой религиозной процессии с убранными арбами
и фургонами. Процессия эта продефилировала сквозь многоты-
сячную толпу и окружила местопребывание Имама XIII, кажется,
это был шатер. А когда через некоторое время та же процессия
покинула «святое» место, увозя с собою на одной из арб заверну-
того в ковер имама, то верующие обнаружили, что имам бесследно
исчез. Так, после кражи имама обстановка была умиротворена.
Всякий раз, как я вспоминаю случай с появлением имама, мне
кажется, что этот материал вполне подходит для составления кинос-
ценария. На основе этого сюжета, думаю, мог бы выйти хороший,
занимательный атеистический кинофильм.
Хотя с начала 1930 года одна неожиданность следовала за дру-
гой, и ежедневно как в январе, так и в феврале вся партия нахо-
дилась в состоянии невероятной напряженности, но то, что прои-
зошло 2 марта 1930 года, было такой неожиданностью, что мы все
оказались в крайнем недоумении. Я имею в виду статью Сталина
«Головокружение от успехов».
Первым секретарем Закавказского краевого комитета ВКП(б)
был в тот период Александр Иванович Криницкий. А.И. Криниц-
кий родился в 1894 году, в партии с 1915 года, кадровый партий-
ный работник. С 1919 по 1924 г. был секретарем Саратовского губ-
кома партии, секретарем Омского и Донецкого губкомов, с 1924
по 1927 – секретарем ЦК КП Белоруссии, с 1927 по 1929 – зав.
АПО ЦК ВКП(б), в 1929–1930 гг. – секретарь Заккрайкома ВКП(б).
А.И. Криницкий был арестован в 1937 году на посту первого секре-
таря Саратовского обкома ВКП(б).
Рассказывали, что когда ему вручили сообщение ТАСС с изло-
жением содержания статьи Сталина до ее опубликования в печати,
то есть в тифлисских газетах, а также до поступления «Правды»
из Москвы, то он крайне разволновался, не смог скрыть своего воз-
мущения и вслух произнес следующие слова:
– Как? У кого головокружение? У местных работников? Какая
чепуха!
Именно так восприняло большинство коммунистов, тесно свя-
занных с сельским хозяйством, иезуитскую статью Сталина. Ком-
мунисты с беззаветной преданностью выполняли в те дни все указа-
ния партии в полной уверенности в безошибочности взятого курса.
И вдруг такое неслыханное обвинение, брошенное по адресу пого-
ловно всех, кроме самого себя и ЦК ВКП(б).
Никогда до этого я не наблюдал такой растерянности среди ком-
мунистов, как в эти мартовские дни 1930 года. Начался массовый
отлив из колхозов. С 1 по 31 марта 1930 года процент коллекти-
визации по Закавказью упал с 50 до 2,4, а по Грузии он снизился
с 60 до 20% к маю 1930 года.
В марте 1930 года А.И. Криницкий был вызван в Москву, откуда
он уже не вернулся на работу в Закавказье. Он был снят с работы
за перегибы, между тем под его руководством Заккрайком ВКП(б)
неоднократно предостерегал партийные организации от переги-
бов и призывал «немедленно прекратить политику увлечения циф-
рами и формальными процентами коллективизации... и не допу-
скать создания колхозов в порядке декретирования сверху».
Я и Ладо Сухишвили часто засиживались вдвоем в его кабинете
до позднего вечера, разбирая его почту. В ней были как секрет-
ные бумаги, поступившие из вышестоящих органов, вплоть до ЦК
ВКП(б), так и письма и заявления, поступавшие в ТК на его имя.
За разбором этих писем я все ближе и ближе знакомился с Ладо.
Первоначальное впечатление о нем как о не совсем культурном
человеке все больше и больше рассеивалось и передо мною выри-
совывался человек с большим жизненным опытом и незаурядным
умом. По каждому письму он давал четкие и ясные указания, ино-
гда даже не давая мне дочитать их. Редко по этим письмам приходи-
лось сочинять какую-либо бумагу в порядке ответа просителю или
письма в соответствующее учреждение. Ладо поручал мне лично
позвонить соответствующему руководящему работнику и про-
сить его об удовлетворении просьбы просителя. И лишь в отно-
шении некоторых писем он считал, что следует ему самому непо-
средственно заняться ими, приглашая авторов этих писем к себе
на прием. Во всех тех случаях, когда мне не удавалось добиться
положительного решения вопроса, я приглашал руководителя дан-
ного ведомства к В.П. Сухишвили, и он обязательно добивался удо-
влетворения законной просьбы просителя.
В эти вечера, когда я засиживался в кабинете Ладо Сухишвили,
мы часто вели беседу по самым актуальным вопросам жизни тиф-
лисской партийной организации, а также всей партии в целом.
В одной из таких уединенных бесед я высказал Ладо Сухишвили
свое мнение о проводимой тогда в стране коллективизации сель-
ского хозяйства, которая проходила в Закавказье с большим тру-
дом. Я сказал ему, что В.И. Ленин в докладе о работе в деревне
на VIII съезде партии строго-настрого предостерегал от всякого
насилия над крестьянами при кооперировании их хозяйств. Влади-
мир Ильич называл глупостью мысль о насилии над крестьянами.
Высказывался против насилия и Энгельс.
Ладо Сухишвили заинтересовался высказываниями Фридриха
Энгельса и В.И. Ленина об отношении к крестьянству и просил меня
достать книги, где сообщается об этом. Я не замедлил познакомить
Ладо Сухишвили с этими произведениями классиков марксизма.
Думаю, что для современного читателя эти высказывания наших
великих учителей представляют значительный интерес для позна-
ния одной из существенных страниц нашей истории, а потому вос-
произвожу те места, с которыми я познакомил Ладо Сухишвили.
В ноябре 1894 г., за год перед своей кончиной, в известном
труде «Крестьянский вопрос во Франции и Германии» (К. Маркс
и Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Госполитиздат, М., 1962,
т. 22) Фридрих Энгельс писал:
«Каково же наше отношение к мелкому крестьянству? И как
должны мы с ним поступить, когда в наши руки попадет госу-
дарственная власть? Во-первых, безусловно правильно положе-
ние французской программы: мы предвидим неизбежную гибель
мелкого крестьянства, но ни в коем случае не призваны ускорять
ее своим вмешательством. А во-вторых, точно так же очевидно, что,
обладая государственной властью, мы и не подумаем о том, чтобы
насильно экспроприировать мелких крестьян (с вознаграждением
или нет, это безразлично), как это мы вынуждены делать с круп-
ными землевладельцами. Наша задача по отношению к мелким кре-
стьянам состоит, прежде всего, в том, чтобы их частное производ-
ство, их собственность перевести в товарищескую, но не насильно,
а посредством примера, предлагая общественную помощь для этой
цели.
И тогда у нас, конечно, будет достаточно средств, чтобы пока-
зать мелкому крестьянству выгоды, которые ему должны бы быть
ясны уже и теперь».
И далее Ф. Энгельс писал: «мы предпримем все, в пределах воз-
можного, чтобы сделать его участь более сносной, чтобы облег-
чить ему переход к товариществу, если он на это решается, и даже
дать ему отсрочку для размышления на своей парцелле, если
он не может еще принять такого решения».
Решительно против насилия в отношении среднего крестьян-
ства выступал и Владимир Ильич:
«Действовать здесь насилием, значит погубить все дело. Здесь
нужна работа длительного воспитания. Крестьянину, который
не только у нас, а во всем мире является практиком и реалистом,
мы должны дать конкретные примеры в доказательство того, что
«коммуния» лучше всего... Нет ничего глупее, как самая мысль
о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестья-
нина».
Пусть читатель нас извинит за то, что мы приводим последнюю
ленинскую фразу еще раз. Не хотелось выбрасывать ее из общего
контекста. Уж больно метко и точно бьет по сталинской коллекти-
визации эта фраза.
Как бы предчувствуя, что через десятилетие могут быть допу-
щены крупнейшие ошибки и роковые перегибы в отношении
с крестьянством, В.И. Ленин написал собственноручно специаль-
ную резолюцию для принятия ее VIII съездом РКП(б), так и назвав
ее «Об отношении к среднему крестьянству». В этой резолюции
есть пункт 4, в котором говорится:
«Поощряя товарищества всякого рода, а равно сельскохозяй-
ственные коммуны средних крестьян, представители Советской
власти не должны допускать ни малейшего принуждения при соз-
дании таковых. Лишь те объединения ценны, которые проведены
самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих про-
верены ими на практике. Чрезмерная торопливость в этом деле
вредна, ибо способна лишь усиливать предубеждения среднего
крестьянства против новшеств.
Те представители Советской власти, которые позволяют себе
употреблять не только прямое, но хотя бы и косвенное принуж-
дение в целях присоединения крестьян к коммунам, должны под-
вергаться строжайшей ответственности и отстранению от работы
в деревне».
Вина Политбюро в том, что оно, имея столь четкие и ясные
указания классиков марксизма-ленинизма, не сопротивля-
лось торопливости Сталина, вплоть до отстранения его, как
это рекомендовал В.И. Ленин в своем так называемом «Заве-
щании».
После того, как я ознакомил Ладо Сухишвили с цитатами из про-
изведений классиков марксизма-ленинизма, он поблагодарил меня
и сказал, что при таком твоем глубоком убеждении в неправильно-
сти принуждения крестьян к коллективизации я не могу тебя отправ-
лять в деревню, чтобы создавать колхозы, но зато я тебя обяжу, сидя
в ГК, держать связь со всеми нашими уполномоченными и помогать
им во всем, что они будут просить. Я с тобой полностью согласен,
ты правильно информировал меня о взглядах Фридриха Энгельса
и Владимира Ильича Ленина, но что поделаешь? Нельзя же идти
против указаний? Наша главная задача в том, чтобы постараться не
делать перегибов, не притеснять сильно крестьян.
Среди многих документов, поступавших в Тифлисский окружком
партии, запомнился мне один из них за подписью Сталина. В нем
предписывалось к определенной дате, если память мне не изменяет,
к 30 апреля 1930 года, снизить число арестованных, содержащихся
в тюрьмах. Этой директивой устанавливался определенный лимит,
свыше которого запрещалось содержать заключенных. Между тем,
в Тифлисских тюрьмах в это время находилось во много раз больше
заключенных, чем было установлено по лимиту.
Для меня было совершенно очевидно, что к назначенному
сроку, в соответствии с преподанной нам директивой, количество
заключенных должно быть значительно сокращено, мне казалось,
что предстоит массовое освобождение крестьян, заключенных
в тюрьмы в результате перегибов при коллективизации сельского
хозяйства. Но этого не произошло.
Я поинтересовался у Ладо Сухишвили. Он мне сказал, что за истек-
шие дни, со дня поступления этой директивы, происходила большая
отправка заключенных на Север и Восток специальными желез-
нодорожными составами. И только тех, совершенно незначитель-
ное число, которых не успели этапировать к установленному сроку,
выпустили на свободу, чтобы не нарушать преподанный лимит.
Впоследствии я неоднократно возвращался в своих мыслях
к этой директиве, и трудно было понять, почему она сопровожда-
лась дополнительной инструкцией по другой линии, на основе
которой подавались железнодорожные составы для отправки
заключенных в дальние этапы на Север и Восток?
Заканчивая свой рассказ о коллективизации сельского хозяй-
ства, хочу напомнить о двух следующих фактах, запомнившихся
мне: крестьяне, опасаясь, что у них отберут скот, зачислив их самих
в колхозы, в массовом порядке резали животных. Я уже писал
о том, что в 1930 году из двух миллионов овец, имевшихся в Гру-
зии, осталось всего лишь 800 тысяч, 1200 тысяч было вырезано.
На VI съезде коммунистических организаций Закавказья Караев
в своем выступлении сказал: «У нас в одном районе 70% крупного
рогатого скота ходит с отрезанными ушами, отрезали им уши как
подлежащим сдаче на мясозаготовку».

Авария

Бывают случаи, которые запоминаются на всю жизнь, в особенно-
сти если случаи эти трагического порядка, с человеческими жерт-
вами. Об одном таком случае мне и хочется рассказать.
Это было в воскресенье, 4 августа 1929 года. В связи с 15-летней
годовщиной объявления Первой мировой войны мне было пору-
чено выступить с докладом в Манглисе на антивоенную тему перед
отдыхающими и местным населением. Манглис – курортный
городок, расположенный в 60 км от Тифлиса.
Народу было достаточно, местные товарищи позаботились
об оповещении, вывесив объявления в разных местах. Уже вече-
рело, когда я собрался возвращаться домой, в Тифлис. Кроме
шофера, со мной в машине никого не было. В пути мы вдруг услы-
шали за поворотом душераздирающие крики и вопли. Остано-
вившись, мы увидели открытый рейсовый автобус итальянской
фирмы «Фиат», один из тех, которые курсировали тогда между
Тифлисом и Манглисом. Автобус, видимо, был переполнен сверх
меры. Часть пассажиров еще находилась внутри, но большинство
толпилось рядом с машиной. Стоял гвалт и крик, ничего нельзя
было разобрать.
Выяснилось, что на этом месте столкнулись две автомашины:
упомянутый автобус и грузовик. Автобус шел из Тифлиса, а гру-
зовая машина из Манглиса. В результате столкновения грузовик,
в котором также было много людей, сорвался в пропасть, из кото-
рой в этот момент доносились рыдания и плач.
Я подошел к краю пропасти и увидел жуткую картину: грузо-
вая машина, размером со спичечную коробку, повисла вверх коле-
сами на кронах деревьев, люди были разбросаны по всей пропасти,
стоял нестерпимый вой, ужасающие крики о помощи.
Группа пассажиров набросилась на шофера и чуть не покончила
с ним самосудом. Они обвиняли его в том, что в гибели людей вино-
ват именно он, а не шофер грузовика: вместо того, чтобы держаться
правой стороны, то есть ближе к пропасти, шофер автобуса держался
намного левее, шофер же грузовой машины, как рассказывали пас-
сажиры автобуса, во избежание столкновения был вынужден объез-
жать автобус со стороны пропасти, что и привело к падению.
Ознакомившись с обстановкой за считанные минуты, я при-
нял решение об оказании необходимых мер помощи погибавшим
и о прекращении самосуда над шофером. Я обратился с призы-
вом к пассажирам автобуса помочь перенести раненых из пропа-
сти на шоссе, и заявил, что, пока эта операция не будет полностью
выполнена, никто не посмеет уехать с места происшествия. Будем
останавливать все проходящие машины и мобилизуем их только
для одной цели – перевозки раненых в Коджоры, где есть боль-
ница и врачи, а людей, едущих на этом транспорте, также исполь-
зуем в деле оказании помощи пострадавшим.
Не все сразу поняли и согласились принять участие в этом
не обычайном деле, пришлось кое с кем говорить на самых высо-
ких тонах. При этом мне неоценимую услугу оказал мой браунинг,
который я захватил с собою как нельзя кстати, причем все обо-
шлось без единого выстрела. Главным сдерживающим обстоятель-
ством было то, что я установил пикеты, и ни одна машина не могла
проехать без моего разрешения, из пассажиров автобуса я отобрал
двух или трех помощников, оказавших мне большое содействие.
Я сейчас не помню, на каком километре это произошло, но дума-
ется, что авария произошла ближе к Коджорам, чем к Манглису.
Помнится, что пропасть была с левой стороны, если ехать из Ман-
глиса. Я написал записку и отправил с первой же подъехавшей
к месту аварии машиной, чтобы из Коджори сообщили телефоно-
граммой за моей подписью ответственному дежурному по городу
Тифлису о происшедшей аварии, дабы была оказана необходимая
помощь и вызвано ответственное лицо к месту происшествия.
Как выяснилось впоследствии, грузовая машина принадлежала
Главным железнодорожным мастерским Закавказской железной
дороги. В экскурсию выехала машина с утра, а к вечеру возвра-
щалась домой. Насколько помнится, в машине было 32 человека.
В живых осталось не более 10. Следовательно, не менее 20 человек
были похоронены. Похороны состоялась в Тифлисе. Это были жут-
кие похороны.
Я дождался приезда из Тифлиса всех необходимых властей
и только после этого вернулся домой. На следующий день я узнал,
что среди погибших был родственник моего старшего брата Эду-
арда, брат его жены.

ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОМ РАЙОНИРОВАНИИ

Экономическое районирование было начато еще при В.И. Ленине.
Эта работа была закончена образованием в 1929 году 7 краев
и 6 областей.
Перечислим их:
1. Центр.
2. Север.
3. Северо-Запад.
4. Запад.
5. Юг.
6. Поволжье.
7. Северный Кавказ и Крым.
8. Закавказье.
9. Урал.
10. Средняя Азия и Казахстан.
11. Западная Сибирь.
12. Восточная Сибирь.
13. Дальний Восток.
С образованием этих краев и областей были ликвидированы
губернии и уезды. Взамен 400 уездов было создано более 200 окру-
гов, которые просуществовали всего лишь в течение одного года.
Название «уезд» возникло еще в древней Руси. В состав уездов
входили волости. С образованием округов волости были укруп-
нены и переименованы в районы. Таким образом, вместо «губер-
ния – уезд – волость» образовалась новая структура администра-
тивного деления: «область (край) – округ – район». Казалось бы,
что новое административное деление должно было соответство-
вать закончившемуся экономическому районированию, но прои-
зошло нечто неожиданное: округа были ликвидированы.
Вот что записано об этом в стенограмме XVI съезда ВКП(б):
«Съезд целиком и полностью одобряет решение ЦК об упразднении
округов и об укреплении района как основного звена социалисти-
ческого строительства в деревне, что должно привести к реши-
тельному приближению партийно-советского аппарата к селу,
к колхозам, к массам. Это мероприятие имеет исключительно важ-
ное значение для укрепления партийной организации в деревне,
а также для улучшения и упрощения связи ЦК и областей с местами.
Съезд поручает ЦК провести все практические меры, связанные
с ликвидацией округов и укреплением районов и областей» (XVI съезд
ВКП(б). Стенографический отчет, 1931, ОГИЗ, стр. 715–716).
Произошло как раз не приближение партийно-советского аппа-
рата к селу, к колхозам, к массам, как говорится в решении съезда,
а наоборот. С упразднением окружных комитетов партии районные
комитеты все более и более чувствовали непосредственное руковод-
ство со стороны вышестоящей партийной инстанции – областных
комитетов партии. Раньше уездные комитеты, а потом окружкомы
все же были ближе к колхозам, к массам. А теперь обкомы и край-
комы стали недосягаемыми. И неизбежно встал вопрос о разукруп-
нении областей и краев. Таким образом, от ленинского начинания
по административной линии решительно ничего не осталось.
Вместо 7 краев и 6 областей в стране образовано 6 краев
и 121 область. Иными словами, вместо 13 административных деле -
ний теперь – 127. Что же касается экономической стороны дела,
то надо сказать, что экономических районов у нас 18 согласно
ленинскому плану экономического районирования. Госплан СССР
и по сей день придерживается этого. При работе над экономическим
районированием имелось в виду, что административное деление
должно соответствовать экономическому делению. Разница тогда
была не так велика: 13 и 18. Последняя цифра 18 научно вполне обо-
снована, и поэтому, как мы отметили выше, Госплан и поныне при-
держивается в планировании этих экономических районов.
Что касается административного деления, то нельзя сказать, что
оно научно обосновано. Это видно хотя бы на примере Закавка-
зья, которое числится в списке экономических районов как еди-
ный экономический район – Закавказский. Этому соответство-
вало наличие Закавказской федерации. С упразднением ее был
нанесен сильный урон в отношении научного обоснования ленин-
ского плана экономического районирования.
Видимо, Сталин боялся укрупнения административных обра-
зований и старался их размельчить, да еще до какой степени –
в десять раз: 13 и 127!

РАБОТА В АППАРАТЕ КРАЙКОМА

С сентября 1930 года я перешел на работу в Закавказский крае-
вой комитет партии. Мой переход на работу в крайком явился пря-
мым следствием очередной реорганизации. Округа, созданные
незадолго до этого, были ликвидированы к осени 1930 года, про-
существовав, таким образом, всего лишь менее двух лет. С ликви-
дацией Тифлисского окружкома городские райкомы партии были
подчинены непосредственно ЦК КП(б) Грузии, но это решение
не оправдало себя и очень скоро вновь был восстановлен Тифлис-
ский городской комитет партии, как это имело место до образова-
ния окружного комитета.
Первым секретарем Заккрайкома ВКП(б) был тогда Бесо Ломи-
надзе, вторым – Николай Чаплин, а третьим Рухулла Ахундов. Ста-
рые большевики в шутку называли этот состав крайкома партии
комсомольским. Конечно, в сравнении с такими руководителями
Закавказской партийной организации, как Серго Орджоникидзе,
А.Ф. Мясников, Мамия Орахелашвили, которые на протяжении
истекших лет стояли во главе партийного руководства, новые
руководители представляли собою молодое поколение руководи-
телей Закавказской партийной организации. Среди них не было
ни одного старого большевика. В.В. Ломинадзе состоял в пар-
тии с марта 1917 года, а Н.П. Чаплин и Р.О. Ахундов – с 1919 года.
Да к тому же все помнили, что Бесо Ломинадзе совсем недавно
работал в Коммунистическом Интернационале Молодежи (КИМе),
а Коля Чаплин – секретарем Заккрайкома комсомола, а затем
и ЦК ВЛКСМ.
Это были подлинные ленинцы – достойная смена старым боль-
шевикам. Но, к сожалению, эта тройка весьма талантливых пар-
тийных руководителей не долго удержалась у руководства в Закав-
казье, как не удерживались и многие другие в те бурные времена,
пока Сталин не остановил свой выбор на подлейшем из подлых,
принесшем столько бед и наделавшем столько зла нашей партии,
матером враге Коммунистической партии – Берия.
Да и как можно иначе расценивать чехарду со сменой партий-
ного руководства в Закавказье, которая имела место в те годы?
За три года, с 1929 до 1933, сменилось шесть партийных секретарей
Закавказского Краевого Комитета ВКП(б). К осени 1929 года был
освобожден от работы первого секретаря Заккрайкома ВКП(б)
Мамия Орахелашвили. Его сменил А. Криницкий, который был ото-
зван из Закавказья в марте 1930 года. С апреля по октябрь 1930 года
работал первым секретарем Бесо Ломинадзе. Затем на один год
задержался Лаврентий Картвелишвили (с ноября 1930 по сентябрь
1931 г.). Его вновь сменил М. Орахелашвили, но в следующем же
году был отозван.
Во время своего приезда на отдых в Грузию в 1932 году Сталин
обвинил Мамия Орахелашвили в целом ряде «грехов», и в том числе
в таких смехотворных, как то, что во главе Совнаркома Грузии
и Тифлисского Комитета находятся безграмотные люди. Речь шла
о Председателе Совнаркома Грузии Ладо Сухишвили и секретаре
ТК Асатуре Тер-Вартанове. Так Сталин изгонял со всех высоких
постов неугодных ему старых большевиков. А ведь это были в про-
шлом рабочие, подлинные революционеры и настоящие ленинцы.
Они были опытными политическими руководителями.
Вместо Мамия Орахелашвили первым секретарем Заккрайкома
ВКП(б) в 1932 году был назначен Берия. Так завершились лихора-
дочные поиски Сталиным своей опоры в Закавказье, откуда он ждал
собственного возвеличивания в истории партии. Берия не только
выполнил этот его заказ по фальсификации истории, но и ока-
зался незаменимым помощником на долгие годы произвола. Неко-
торым, не посвященным в тайны сталинской кухни, кажется, что
Берия стал играть сколько-нибудь заметную роль на всесоюзной
политической арене только после его переезда в Москву, то есть
с осени 1938 года. Это величайшее заблуждение. Рассказ об этом
будет у меня еще впереди, а пока скажу, что в свое время наме-
чался председателем ОГПУ не Ежов, а Берия, но одно весьма важ-
ное обстоятельство явилось причиной иной очередности.
Трудно передать все те переживания и волнения, которые испы-
тывали мы, партийные работники, в связи с каждой сменой пар-
тийного руководства. Я здесь назвал фамилии только первых
секретарей крайкома партии, а ведь с ними приходили и уходили
не только вторые и третьи секретари того же крайкома, но иногда
и руководители по всем трем республикам, а вместе с ними боль-
шие и малые группы кадров партийных и советских работников
по всему Закавказью.
Достаточно вспомнить, например, такую «деталь», как в резуль-
тате очередной смены партийного руководства в ноябре 1930 года
был смещен с работы почти весь состав партийных работников
аппарата Заккрайкома, от заведующих отделами до последнего
инструктора.
Зато, на удивление всему партийному активу, Лаврентий Картве-
лишвили, придя к руководству, привез с собой в Закавказье с Укра-
ины, где он до этого работал, двадцать семь украинских работников
для работы в аппарате Заккрайкома ВКП(б) вместо укомплектова-
ния его местными закавказскими партийными кадрами.
Как известно, в партийных организациях Закавказья всегда
наблюдался избыток партийных кадров. ЦК ВКП(б) постоянно
черпал оттуда испытанных и талантливых работников и направлял
их на работу во многие концы Советского Союза. Акт, совершен-
ный Л. Картвелишвили, был и остается беспрецедентным за всю
историю существования Советской власти в Закавказье.
Вообще надо сказать, что Л. Картвелишвили в своей практиче-
ской деятельности мало считался с местными кадрами. Он стре-
мился к «чрезмерной централизации в руководстве хозяйственным
и культурным строительством, что привело к обезличению респуб-
ликанских органов...». Он действовал методами, недозволенными
в нашей партии, и справедливо был обвинен в атаманщине.
Приход Л. Картвелишвили к руководству в Закавказье ознаме-
новался как переходный период между ленинским и сталинским
стилями партийной работы.
Годами сложившиеся ленинские нормы партийной жизни были
достаточно сильны в рядах Закавказской партийной организации
к моменту назначения Л. Картвелишвили первым секретарем Зак-
крайкома ВКП(б), и он не мог не считаться с ними. Но все же, дей-
ствуя всякого рода ухищрениями, он добивался снятия с высоких
постов неугодных ему работников вплоть до освобождения с долж-
ности председателя Совнаркома ЗСФСР всеми уважаемого Шалвы
Зурабовича Элиава, не пожелавшего во всем беспрекословно под-
чиняться его воле. Ш.З. Элиава, будучи кандидатом в члены ЦК
ВКП(б), в 1931 г. был отозван из Закавказья в Москву и назначен
уполномоченным СНК СССР по мясозаготовкам, а затем Замнар-
комвнешторга СССР.
В связи с вышеизложенным хочется рассказать об одном эпи-
зоде, произошедшем со мной, красноречиво свидетельствующем
о силе коллегиальности среди членов президиума Заккрайкома
того состава, который был в январе 1931 года.
В погоне за намеченным им курсом по обезличиванию республи-
канских ЦК Л. Картвелишвили соответственно перестроил струк-
туру аппарата Заккрайкома ВКП(б), воспользовавшись новой реор-
ганизацией партийного аппарата, состоявшейся в январе 1931 года,
неправильно истолковав решение ЦК ВКП(б) об этой реоргани-
зации. С этим решением я ознакомился, будучи в командировке,
из которой возвратился в Тифлис в день, когда должно было состо-
яться очередное заседание президиума крайкома. Оказалось, что
в повестке дня стоял вопрос о реорганизации аппарата Заккрай-
кома ВКП(б).
Не успел я еще раздеться и сесть за стол в своем кабинете, как ко
мне забежал ответственный инструктор крайкома Михаил Бонда-
ренко. Это тот самый Бондаренко, который вместе с С.А. Кудрявце-
вым в 1937 году был направлен на Украину по рекомендации Берия.
Осенью 1937 года Бондаренко очутился на высоком посту Пред-
седателя Совета Народных Комиссаров Украинской ССР. Сделав
свое черное дело по уничтожению лучших партийных кадров Укра-
ины, оба они, и Бондаренко, и Кудрявцев, быстро сошли с полити-
ческого горизонта, разделив участь своих жертв. Он сказал, что,
пока я был в командировке, решили создать комиссию в составе
А.В. Снегова, его самого и меня для составления проекта решения
по вопросу реорганизации аппарата крайкома.
А.Б. Снегов, партстаж с 1917 г., в это время работал в Зак-
крайкоме ВКП(б) в должности заведующего организационно-
инструкторским отделом.
Бондаренко ознакомил меня с проектом решения, который
он составил вместе со Снеговым, и просил к их подписям доба-
вить и мою. С подобным решением президиума крайкома партии
я не согласился.
– Ваш проект решения, – возразил я ему, – противоречит
постановлению ЦК ВКП(б). Там говорится о создании в орготделах
производственно-территориальных секторов. В условиях Закавка-
зья это означает, что мы должны создать для руководства сельско-
хозяйственными районами сектора: хлопководства, виноградар-
ства, технических и субтропических культур, зерновых хозяйств,
животноводства и т.д., а по линии промышленности, очевидно, в пер-
вую голову следует образовать сектора нефтяной и горнорудной
промышленности. В вашем же проекте предполагается образовать
сектора по национальному признаку, то есть сектора Азербайджана,
Армении и Грузии, и, наконец, четвертый сектор – автономных
областей и республик. Если, к примеру, взять этот последний сектор,
то здесь нет ни производственного, ни территориального признака.
Бондаренко пытается уговорить меня, аргументируя при этом
единственным своим доводом, что такова «установка» Картвелиш-
вили. Убедившись окончательно, что уговорить меня невозможно,
он пошел к Снегову. Через несколько минут забежала ко мне
тов. Баскина – секретарь орготдела и сказала, что меня срочно
вызывает к себе Снегов. По ее мимике и из двух-трех слов, бро-
шенных на ходу, я понял, что разговор предстоит не из приятных.
Надо сказать, что Снегов недостаточно разбирался в слож-
ных условиях Закавказья. Я старался ему помочь в повседневной
нашей совместной работе, подсказывал, в чем он иногда неправ.
Приводил конкретные примеры недопустимости применения
тех методов работы, которые он привык применять на Украине,
в специфических условиях многонационального Закавказья. Вме-
сто благодарности он всякий раз давал знать о своем должностном
старшинстве. На этой почве за короткий срок нашей совместной
работы в Заккрайкоме у нас с ним было несколько стычек.
Не желая выслушать мои доводы, Снегов высказал свое
не удовлетворение моим упорством в неподписании проекта реше-
ния, а следовательно, и нежеланием согласиться с мнением руко-
водства, и сейчас же принял решение пойти к Л. Картвелишвили,
чтобы доложить о моем поведении.
До начала заседания президиума крайкома оставалось мало вре-
мени. Обыкновенно оно начиналось ровно в 12 часов дня. Я поду-
мал, что Л. Картвелишвили не станет сейчас вызывать меня к себе
и отложит разговор со мной. К моему удивлению, мне позвонили
и сказали, чтобы я немедленно явился к Картвелишвили.
Трудно, конечно, восстанавливать теперь, спустя более полу-
века, весь наш диалог, да и займет он много места, но точность
отдельных фраз и оборотов речи сохранилась у меня на всю жизнь,
и я постараюсь, как можно вкратце, рассказать об этой необычной
«беседе».
Не выслушав до конца мои доводы, Л. Картвелишвили сказал:
– Что же получится, если каждый по-своему будет трактовать
решения нашей партии? Центральный Комитет мне доверил руко-
водство партийной организацией Закавказья, и мне положено как
руководителю партийной организации разъяснять, как следует
понимать то или иное решение ЦК ВКП(б).
На это я возразил следующими словами:
– Решения ЦК ВКП(б) пишутся настолько четко и ясно, что
любому средне грамотному члену партии они вполне понятны
и никаких особых толкований не требуют, в данном решении ска-
зано о создании производственно-территориальных секторов,
а вы же ходите построить аппарат крайкома только по территори-
альному признаку, а вернее – по национальному. Какая необходи-
мость в этом параллелизме? Ведь есть же ЦК республик! А вообще,
Лаврентий, ты рассуждаешь так, словно наша партия – какая-то
религиозная организация, а ее решения – талмуд или коран и тре-
буют своей расшифровки и толкования.
Эти и другие мои возражения, прерывавшиеся неоднократными
репликами со стороны Картвелишвили, вывели его из нормального
состояния. Он ударил кулаком по столу, на котором лежало стекло,
по неосторожности обрезался и, не замечая этого, хотя я и пытался
обратить на это его внимание, вымазал стекло своей кровью.
– Ах, вот как! Раз ты так хорошо разбираешься в политике пар-
тии, то зачем тебе сидеть в аппарате крайкома на должности ответ-
ственного инструктора, когда ты можешь возглавить один из труд-
ных участков работы и на самостоятельной работе показать себя.
И далее он назвал целый ряд закавказских организаций, где
руководители один за другим сменялись, не справляясь с труд-
ными условиями работы на этих участках (вроде Главрыбы, Зак-
плодоовощи и ряда других). Я напомнил Картвелишвили, что был
направлен на партийную работу в Закавказье, вернее, в Грузию,
ЦК ВКП(б) сроком на год с последующим возвращением в Москов-
ский Университет для научно-педагогической работы, и убеди-
тельно просил его отпустить меня в Москву.
– Нет, – сказал он, – в Москву тебя не отпущу, выбирай одну
из тех организаций, которые я сейчас назвал, и сегодня же на прези-
диуме крайкома тебя утвердим. В неделю раз будем тебя на крайкоме
заслушивать – может быть, поплатишься своим партийным билетом.
Когда я вышел из кабинета Картвелишвили и вошел в зал заседания
президиума крайкома партии, который был полон людьми, с нетер-
пеньем ожидавшими начала заседания, то первое, что бросилось мне
в глаза, это то, что все о чем-то оживленно делились друг с другом.
Оказывается, через неплотно прикрытую дверь, завешанную гарди-
нами, был подслушан весь наш разговор с Л. Картвелишвили, и теперь
он передавался из уст в уста. В числе подслушивавших, насколько
припоминаю, называли Асрибекова и Берия. Разговор наш произ-
вел на присутствующих сильное впечатление. Близкие товарищи,
окружив меня, начали выражать свое беспокойство по поводу моей
судьбы, предостерегали от необдуманных шагов.
Одним из первых по повестке дня слушался доклад Д. Ломидзе –
начальника управления кадров ВСНХ ЗСФСР. В результате обсуж-
дения этого доклада, совершенно неожиданно не только для меня,
но и для самого Картвелишвили, который вопрос обо мне включил
последним в повестку дня, решилась моя судьба. Председатель ВСНХ
ЗСФСР Г.Д. Курулов, старый большевик, член партии с 1909 года,
поставил вопрос об освобождении от работы Д. Ломидзе и назна-
чении вместо него меня, поскольку выяснилась возможность осво-
бождения меня от работы в Заккрайкоме. Как ни противился этому
предложению Картвелишвили, члены президиума крайкома согла-
сились с Георгием Куруловым. Так, вопреки энергичному сопротив-
лению Картвелишвили, состоялось решение о моем назначении на
работу в ВСНХ ЗСФСР начальником управления кадров.
В передовой статье от 15 апреля 1965 года «Правда» писала: «Кол-
легиальность в работе партийных органов позволяет объективно
оценить положение дел, свести к минимуму возможность ошибок,
не допустить произвольного, субъективного подхода к делу».
Рассказанный мною эпизод является наглядной иллюстрацией
справедливости этих слов, сказанных в передовице «Правды».
Он также свидетельствует о том, что Закавказская партийная орга-
низация на практике претворяла ленинские указания о коллектив-
ности руководства вплоть до начала тридцатых годов. С приходом
же к партийному руководству Берия об этом не могло быть и речи.

ОБРАЩЕНИЕ ЗАККРАЙКОМА ВКП(Б)

Этому документу не повезло, хотя надо сказать, что с ленинских
позиций он был вполне приемлем и содержал ряд новых и смелых
высказываний. Помешал его широкому распространению и попу-
ляризации новый человек, появившийся на горизонте Закавказья.
Звали его Владимир Иванович Полонский. Обстоятельства его при-
езда были таковы: в августе 1930 года в газете «Правда» сообща-
лось, что в ЦК компартии Азербайджана затеяли склоку беспартий-
ные работники Багиров, Амас, Машкевич и другие. 5 августа 1930 г.
в Баку состоялся пленум ЦК АКП(б), на котором первым секретарем
Азербайджанской компартии был избран В.И. Полонский.
В.И. Полонский был членом партии с 1907 года. С 1914 по 1917 гг.
находился в ссылке в Сибири. Он был профсоюзным работником,
лишь короткое время с 1927 по 1929 г. находился на партийной
работе в Московском комитете ВКП(б) – сперва заворготделом,
а затем одним из секретарей МК. С 1929 г. он вновь на профсо-
юзной работе в качестве секретаря ВЦСПС. На XV и XVI съездах
он избирался кандидатом в члены ЦК ВКП(б).
Несмотря на такую богатую революционную биографию, чело-
век этот оказался со многими отрицательными качествами. Внес
в работу бюро Заккрайкома нервозность, элементы склочничества
и беспринципной борьбы.
Полонский категорически выступил против опубликования
«Обращения Заккрайкома ВКП(б)». Но бюро Заккрайкома с ним
не согласилось и приняло решение об опубликовании в печати
этого документа. Тогда Полонский совершает неслыханный шаг,
не имевший прецедента в истории нашей партии. Он приказы-
вает конфисковать газету «Заря Востока», поступившую в Баку,
в которой было опубликовано «Обращение». Этот поступок нельзя
назвать иначе, как антипартийным, это поступок мракобеса.
Немедленно было созвано бюро Заккрайкома. Предвидя, что
данное заседание станет историческим, мы, группа работников
аппарата ЗКК, обратились с просьбой разрешить нам присутство-
вать на данном закрытом заседании, тогда как Полонский требовал
на заседание бюро никого не допускать.
Перед началом заседания Бесо Ломинадзе огласил список работ-
ников Заккрайкома, которым он просил разрешить присутство-
вать на данном заседании. Бюро утвердило всего 5 или 6 человек,
в числе которых были Васико Дарахвелидзе – зав. организационно-
инструкторским отделом, Рафаэль Агамалян – зав. агитационно-
массовым отделом, Арташес Геурков – зав. распредотделом,
по теперешнему, отделом кадров, и я. Кто же были еще один или
два товарища, я теперь уже не помню. Допущены были также мой
родной брат Сурен – личный секретарь Бесо Ломинадзе и Саруха-
нов – помощник первого секретаря Заккрайкома как лица, непо-
средственно обслуживающие заседание бюро.
Чтобы понять, что это было за заседание, мало сказать, что оно
было бурным, очень бурным с резкими репликами. Оно было
очень продолжительным. Началось заседание в шесть часов вечера
и закончилось примерно к семи часам утра следующего дня.
Это заседание было действительно историческим. Такого продол-
жительного заседания не бывало еще ни в одном крайкоме, обкоме
или ЦК республики во всей стране.
Вначале Полонский возражал по многим пунктам «Обраще-
ния», но Бесо Ломинадзе разбивал все его возражения одно за дру-
гим. Разбивал цитатами из произведений Карла Маркса, Фридриха
Энгельса, В.И. Ленина, а также выдержками из резолюций съездов
партии, причем не просто устно, а непосредственно демонстрируя
тексты соответствующих произведений. Эти десятки книг прино-
сил и клал на стол по требованию Ломинадзе мой брат Сурен Геор-
гиевич Мискин. Время от времени на столе Б. Ломинадзе накапли-
валась целая гора книг, мы все поражались и были в восторге, как
Бесо на все доводы Полонского приводил убийственные возраже-
ния, прямо уничтожал его, попадая в самую точку.
Полонский имел обыкновение дергать плечом. Попав в такой
оборот, он начал дергаться все чаще и чаще. Несмотря на полную
победу, которую Ломинадзе одержал над Полонским, последний
никак не сдавался.
Надо сказать, что кроме цитирования классиков марксизма-
ленинизма Б. Ломинадзе приходилось возражать Полонскому по
поводу тех или иных утверждений в «Обращении», происходящих
в настоящее время, на основании документальных данных. Дело
в том, что прежде, чем написать «Обращение», работники аппа-
рата Закавказского Крайкома партии были направлены на места
для сбора материалов по специально заготовленному вопроснику.
Лично я был командирован в Нагорно-Карабахскую область, где
секретарем обкома был Христофор Варунц.
По возвращении в Тифлис выяснилось, что ряд вопросов тре-
буют дальнейшего уточнения, хотя они и были заверены подпи-
сью первого секретаря обкома; мне было предложено снова вые-
хать в Карабах. И вдруг, буквально за час или два до отъезда, меня
вызывают к секретарям Заккрайкома и дают новое срочное зада-
ние. Что же касается поездки в Карабах, то предлагают железно-
дорожный билет и командировочные передать ответственному
инструктору Заккрайкома Миротадзе.
Итак, вместо меня в Нагорный Карабах выехал Миротадзе, и прои-
зошло несчастье: на шоссе Евлах – Агдам – Степанакерт на легковую
автомашину, принадлежащую обкому партии, в которой ехал Миро-
тадзе, было произведено вооруженное бандитское нападение, в резуль-
тате которого Миротадзе был ранен. Когда я увидел его на костылях
после того, как он немного оправился после ранения, то сильно пережи-
вал. Я извинялся перед ним за то, что ему пришлось ехать вместо меня.
– А причем тут ты, – отвечал он, – руководство так распорядилось.
Несмотря на это, я сильно переживал всякий раз, когда видел
его на костылях. Так случайно минула меня пуля.
И вот, по каждому пункту, по которому возражал Полонский,
заявляя, что такого, мол, не может быть на самом деле, что этот,
де, параграф надуманный, Бесо Ломинадзе немедленно выклады-
вал на стол документ из предварительно подготовленных аппара-
том крайкома материалов. При каждой попытке против чего-либо
возразить Полонский оказывался припертым к стенке.
В «Обращении Заккрайкома» была одна фраза, вокруг кото-
рой разгорелся ожесточенный спор. В результате многочасового
обсуждения этого пункта с его изложением согласились все, кроме
Полонского. Вот содержание этой фразы: «в Советском аппарате
Закавказья царит барско-феодальное отношение к нуждам и инте-
ресам рабочих и крестьян» (см. «Ленин и Сталин. Сборник про-
изведений к изучению истории ВКП(б)». Том III. Партиздат. ЦК
ВКП(б), 1936, стр. 500).
Таким образом, в результате обсуждения «Обращения Заккрай-
кома ВКП(б)» Полонский остался в единственном числе. Покидая
ранним утром зал заседания, он обратился к нам, работникам аппа-
рата, и сказал:
– Сегодня ночью под этим потолком происходило антипартийное
собрание. Никто из вас лично не высказал отношение к этому анти-
партийному документу. Для того чтобы снять с вас ответственность
за присутствие на данном антипартийном собрании, я призываю вас
от имени ЦК ВКП(б) покинуть это помещение вместе со мною.
Это обращение Полонского было совершенно неожиданным. Он ста-
рался придать своему выступлению какую-то торжественность, не пони-
мая, что выглядит смешно. Говорил он с поднятой рукой и очень гром-
ким голосом, чтобы заглушить шум, начавшийся в связи с закрытием
заседания. Конечно, никто из нас и не подумал последовать за ним.
В Азербайджане этот номер газеты «Заря Востока» не посту-
пил в розничную продажу и не был доставлен подписчикам. Весь
тираж, поступивший в Азербайджан, был уничтожен. Что и гово-
рить: скандал мирового масштаба.
Полонский выехал в Москву с жалобой на Заккрайком. Дело рас-
сматривалось в ЦК и ЦКК. Происходило это в октябре 1930 года.
Орджоникидзе тогда еще работал в ЦКК. Разобравшись детально
по существу поднятой Полонским склоки, он отпустил Ломинадзе
в Тифлис и напутствовал работать так же и в дальнейшем. Таким
образом, в этом споре победил Ломинадзе, но никак не Полонский.
В подтверждение этого свидетельствует следующий факт: Ломи-
надзе направил телеграмму моему брату Сурену как своему лич-
ному секретарю с просьбой встретить его на ж.д. станции Беслан.
Сурен подготовил машину и на следующий день собирался вые-
хать, как вдруг получает вторую телеграмму из Ростова, что машину
высылать не надо, так как Ломинадзе возвращается в Москву.
Потерпев полное и решительное фиаско, Полонский совер-
шил подлость. В это время в ЦКК рассматривалось дело Сырцова.
Полонский установил, когда и где Ломинадзе мог встречаться
с Сырцовым, и добился, чтобы к делу Сырцова привлекли и Ломи-
надзе. Вот из-за этого и настигла Ломинадзе в пути телеграмма
из Москвы, а он, в свою очередь, отправил телеграмму в Тифлис.
В результате нового разбора дела состоялось совместное реше-
ние ЦК и ЦКК 1 декабря 1930 года «О фракционной работе Сыр-
цова, Ломинадзе и др.». Этим постановлением Сырцов и Ломи-
надзе были выведены из состава ЦК ВКП(б).
После этого первым секретарем Заккрайкома ВКП(б) был назна-
чен Лаврентий Картвелишвили. Для его избрания на заседание
пленума Закавказского Крайкома приехал С.М. Киров. По его тре-
бованию весь руководящий состав аппарата крайкома – заведую-
щие отделов и их заместители, а также и ответственные инструк-
торы были разогнаны. Все решительно. Из числа ответственных
работников остались только два человека: я и завкультпропотде-
лом, недавно назначенный на эту должность, прибывший из Баку.
К сожалению, не запомнил его фамилии. Помнится, что по наци-
ональности он был азербайджанцем. Имелось в виду, что он как
новый работник не мог иметь связей со старым руководством,
а новому руководству в составе аппарата необходимы были азер-
байджанцы, так как с партийными работниками азербайджанской
национальности было туго.
Что же касается меня, то ничего не было понятно, все мне гово-
рили одно и то же: «Как тебе повезло».
Когда у меня произошел конфликт с Лаврентием Картвелиш-
вили, мне стало ясно, почему тогда меня оставили в аппарате Зак-
крайкома.
– Какой же ты неблагодарный, – сказал мне Картвелиш-
вили, – ведь всех сняли с работы в аппарате крайкома кроме тебя
одного, ты думаешь почему? Киров сказал, что Сталин распоря-
дился разогнать всех, не оставлять из старого аппарата ни одного
человека. С большим трудом я уговорил Сергея Мироновича оста-
вить тебя на работе в крайкоме. Я поручился за тебя своей головой,
а ты теперь устраиваешь такое, что мне никак не понятно.

ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(Б)

В январе 1931 года ЦК ВКП(б) созвал совещание работников
железнодорожного транспорта. Совещание это было не широким.
Скорее всего, можно назвать его узким. Из 23 железных дорог,
существовавших к тому времени, были вызваны для участия в засе-
даниях Политбюро ЦК ВКП(б) представители не более 10 желез-
ных дорог, в основном центральных и южных дорог Европейской
части СССР.
В составе нашей закавказской делегации было пять чело-
век: директор Закавказской железной дороги Василий Петрович
Поздеев, председатель Закавказского Дорпрофсожа Давид Хара-
бадзе, руководитель транспортного отдела ЗКК-РКИ Арам Мир-
забекян, ударник-машинист из Тифлисского паровозного депо
(к сожалению, фамилию его за давностью лет позабыл). Возглавлял
делегацию я как работник аппарата Закавказского краевого коми-
тета партии.
Ехали мы из Тифлиса в Москву в салон-вагоне директора дороги
тов. Поздеева. По своей Закавказской дороге мы ехали строго
по расписанию, на что не замедлил обратить наше внимание
Поздеев.
– Скоро мы начнем следовать не по расписанию, – сказал
он, – и приедем в Москву с большим опозданием.
И действительно, когда осталась позади Северо-Кавказская
дорога, мы опаздывали уже на три часа, но самое страшное было
впереди. По Юго-Восточной железной дороге мы не столько ехали,
сколько стояли. То нам не открывали семафор для въезда на стан-
цию, то задерживали на станции в течение длительного времени.
Опоздание наращивалось никогда не виданными в мирное
время масштабами. Хорошо помню, что когда опоздание нашего
состава достигло 24 часа, то дальше поезд пошел строго по распи-
санию и больше не выбивался из графика до самой Москвы. Таким
образом, в Москву мы прибыли на сутки позже, но строго в назна-
ченное по расписанию время.
Заседания Политбюро происходили дважды в течение дня:
утром и вечером. Сталин ни одного из этих заседаний не пропу-
стил и выступал на каждом из них. Политбюро заседало в полном
составе за исключением двух его членов: Серго Орджоникидзе,
который болел в эти дни, и С.М. Кирова. Говорили, что в районе
Ленинграда положение на железных дорогах неплохое и решено
не отрывать Сергея Мироновича от дел. Председательствовал
на всех заседаниях Л.М. Каганович.
Эти заседания Политбюро ЦК ВКП(б) были совершенно нео-
быкновенными. Не было ни докладов, ни содокладов, не было пре-
ний и записи ораторов для выступлений. Заседания шли в форме
беседы. Главным лицом был Сталин. Он поднимал тот или иной
вопрос и, обращаясь к аудитории, спрашивал, кто на него отве-
тит? Если ответ заинтересовывал Сталина, то он приглашал этого
товарища к трибуне, где он сам стоял чуть ли не постоянно, и у них
происходил диалог. В процессе этого диалога Сталин вновь обра-
щался к присутствующим с каким-нибудь вопросом, так как точка
зрения первого товарища ему не нравилась, поднимался с места
кто-то и отвечал. Тогда Сталин приглашал к трибуне и этого това-
рища. Шла оживленная беседа между Сталиным и двумя пригла-
шенными. Количество этих последних доходило до четырех, пяти
и более.
После подобных бесед Сталин делал выводы, произнося речь.
Соучастники беседы, почувствовав, что их миссия окончена, начи-
нали расходиться по своим местам. Но Сталин вновь поднимал
какой-нибудь вопрос и просил ответить на него и снова приглашал
к трибуне вызвавшегося ответить, а вслед за ним еще и еще одного.
И так продолжалось без конца. То Сталин стоит один и произно-
сит речь, иногда очень даже продолжительную, то он в окружении
высшего железнодорожного начальства ведет оживленную беседу.
Первое заседание началось с того, что Каганович, открыв его,
сразу предоставил слово Сталину, который сказал:
«Социализму не свойственны кризисы подобно тому, как
это имеет место при капитализме. Это верно для социалистиче-
ской экономики в целом. Что же касается отдельных отраслей ее,
то кризисы вполне возможны. Наглядным примером этого явля-
ется положение с железнодорожным транспортом сегодня. Наша
задача заключается в том, чтобы ликвидировать кризис на желез-
нодорожном транспорте, чтобы он не распространился на другие
отрасли нашей экономики.
Чем же, если не кризисом, следует назвать то состояние, кото-
рое мы наблюдаем на железной дороге? Вот уже несколько меся-
цев, как мы бьемся, чтобы исправить положение, а оно становится
все хуже и хуже. Вагоны непомерно долго простаивают на желез-
нодорожных станциях, соответствующие службы полностью
лишены возможности производить маневровые работы. Желез-
ные дороги из средства передвижения превратились в складские
помещения. Где выход из создавшегося положения? Мы его не
находим, мы пригласили вас в ЦК, чтобы общими усилиями разо-
браться в этом.
Вначале мы намерены были созвать обычное транспортное
совещание и там поставить интересующие нас вопросы, но, пораз-
мыслив, пришли к выводу, что необходимо эти вопросы осветить
на заседаниях Политбюро в порядке живой беседы. Дело в том, что
у каждого из вас имеется твердое, а может, и не твердое мнение по
всем интересующим нас вопросам. Нас это ваше мнение не инте-
ресует. Если вы у себя на месте пришли к определенным выводам,
то вне всякого сомнения, что к подобным выводам могли прийти
и в других местах. С ними, очевидно, знакомы и мы, поскольку нас
постоянно информируют с места. Таким образом, как на местах,
так и в центре мы пользуемся примерно одинаковыми материа-
лами, стараемся на основании их исправить положение, но у нас
ничего не получается, так как, видимо, мы не на правильном пути.
Где же искать этот путь?
Мы будем обмениваться мнениями. В процессе этого обмена
у каждого из вас могут возникнуть новые мысли. Вот именно эту
новую мысль, которая может возникнуть при обсуждении вопроса,
следует немедленно высказывать, чтобы мы все общими усилиями
еще и еще раз обсудили этот вопрос, рассмотрев его со всех сторон.
Могут сказать: «Ишь, какой он хитрый, хочет, чтобы мы выска-
зывали мысли, которые внезапно придут в голову. Скажешь что-
нибудь не продумав, напишут – уклон». Мы об этом подумали.
Посоветовались между собою члены Политбюро и решили не
приглашать на наши заседания стенографисток. А знаете, если
не запротоколировано и не застенографировано, то уклона не при-
пишешь – ни левого, ни правого».
Меня сильно поразила вся эта вступительная часть речи Сталина.
И утверждение о том, что социалистическая экономика также под-
вержена кризису не полностью, а частично. И то, что ЦК ВКП(б)
не интересует тот накопившийся опыт работников железнодорож-
ного транспорта, а нужны только те новые мысли, которые возник-
нут вот в этом зале в настоящую минуту. И, наконец, как легко Ста-
лин говорил о пришивании уклонов.
Затем он долго говорил о состоянии железнодорожного транс-
порта, выделив несколько узловых вопросов. Запомнились три
фамилии, к которым он чаще всего обращался и приглашал к себе
поближе, чтобы беседовать. Это были Г.И. Благонравов, А.М. Амо-
сов и Лифшиц.
Вот некоторые сведения о них:
Благонравов Георгий Иванович (1896–1938), член ВКП(б)
с 1917 г. 23 октября 1917 года был назначен Военно-революционным
комитетом комиссаром Петропавловской крепости. С ноября
1918 г. работал в транспортных органах ВЧК. С 1921 г. начальник
транспортного отдела ВЧК-ГПУ. С 1931 по 1934 год заместитель
наркома Путей сообщения СССР. С 1934 г. кандидат в члены ЦК
ВКП(б). Член ЦИК СССР. Репрессирован. Посмертно реабилити-
рован.
Амосов А.М. – член партии с 1914 года, председатель ЦК союза
железнодорожников. Был делегатом ХV съезда ВКП(б) с правом
совещательного голоса.
Лифшиц был директором Южной железной дороги, а может
быть, Юго-Восточной, где положение было хуже всего, и поэтому
он постоянно находился в центре внимания.
Надо сказать, что дискуссия шла беспорядочно. Перескаки-
вали с одного вопроса на другой. Одновременно высказывались
обо всем. Но что удивительно: члены Политбюро не принимали
никакого участия в этом оживленном споре. Они молчали. Лишь
изредка кто-нибудь из них задавал вопрос. Помнится, Молотов
и Калинин.
На предпоследнем заседании Каганович зачитал список членов
комиссии для подготовки проекта решения. Список был неболь-
шой: 5 или 7 человек. Я внес предложение включить в состав
комиссии В.П. Поздеева, заявив, что в составе комиссии нет произ-
водственника, а только работники аппарата, и что Василий Петро-
вич – бывший машинист паровоза и он окажет большую помощь
работе комиссии.
Каганович обратился к членам политбюро и заявил, что думает,
что против этого предложения возражений не будет. Все согласи-
лись, и мое предложение оказалось принятым. Но после продолжи-
тельной паузы Сталин берет слово и говорит:
– Тут предлагали включить в состав комиссии Поздеева. Канди-
датура неплохая. Но спрашивается: если включать в состав комис-
сии Поздеева, то почему, по тем же соображениям, не включить
такого-то и такого-то?
И Сталин назвал несколько фамилий.
– Мы умышленно остановились на таком малом составе комис-
сии, чтобы она за пару часов закончила свою работу. Мы и без того
очень долго прозаседали, и необходимо, чтобы завтра же все разъ-
ехались по своим местам.
Таким образом, мое предложение, уже принятое, Сталин провалил.
15 января 1931 года Совет Народных Комиссаров и ЦК ВКП(б)
приняли обращение «О железнодорожном транспорте». После
этого были приняты еще некоторые решения, как, например, пле-
нумами ЦК ВКП(б) 11–15 июня и 28–31 октября 1931 года.
В аппарате ЦК ВКП(б) уговаривали меня, чтобы я бросил клич по
Закавказской железной дороге «Женщины, на паровоз!» Для того
чтобы создать по всей стране такое женское движение, объясняли
мне, начинать его надо с лучшей дороги, каковой является Закав-
казская железная дорога.
Главными мотивами начинания женского движения по управ-
лению паровозами приводились: паровозы сейчас захламлены,
женщины быстро наведут чистоту, они более дисциплинированы,
не пьют спиртного, следовательно, не будет прогулов и простоев
паровозов. Говорилось и многое другое.
Я категорически отказался от этой затеи и сказал, что из этого
ничего не выйдет. Если уж начинать такое движение среди жен-
щин, то начинать надо с русских женщин, а не с азербайджанок,
грузинок и армянок. Попытайтесь здесь, в центре, а вообще, если
хотите послушать мой совет, не беритесь за это дело. Ничего пут-
ного из этого не выйдет: не женское это дело – быть машинистом
на паровозе, машинисту в пути следования приходится выдержи-
вать большие напряжения.
Помнится, во время заседаний Политбюро несколько раз заходил
Карл Радек. Он о чем-то докладывал Сталину, Радек тогда был помощ-
ником Сталина (или консультантом) по международным вопросам.
Сталин все отнекивался от него, но Радек все же дважды на непродол-
жительное время уводил Сталина с собой из зала заседания.
Сталина я раньше видел, как в Тифлисе, так и в Москве, издалека,
на собраниях и партийных съездах. Теперь же я наблюдал за ним
очень близко и в течение нескольких заседаний. Здесь, в этих усло-
виях, Сталин показался мне по своей комплекции намного меньше,
чем я представлял его до этого. Рябой, с желтовато-землистым
лицом, с резко выраженным грузинским акцентом, впечатление
от него создалось самое невзрачное. Он много курил. Папиросы
были очень длинные. Это были «Герцеговина Флор». Он иногда
крошил табак папирос в трубку. Во время заседаний Политбюро
курил только он один, никто не осмеливался закурить, как можно
было?
Сталин сидел за председательским столом сбоку, вправо от Кага-
новича. Время от времени он вставал со своего места, подходил
к оратору и задавал ему вопросы. Подавляя оратора своими репли-
ками, он принуждал направить речь в другую сторону, а если оратор
не поддавался и старался продолжить свою мысль, то Сталин, уже не
обращая внимания на стоящего рядом с ним оратора, говорил сам,
а тот уходил на свое место, так и не высказав свою мысль до конца.
Вот вам рассуждения о том впечатлении, которое произвело
на меня председательствование Сталина. Он не давал развития мыс-
лям, которые ему не нравились, направляя рассуждения оратора
в ту сторону, которая казалась ему более правильной и важной.
Что же касается тезиса, выдвинутого им в начале своего высту-
пления «о кризисе на железнодорожном транспорте» и повторен-
ного неоднократно, то надо сказать, что этот тезис не получил даль-
нейшего развития и не был отражен в принятом решении.
Обсуждение вопросов железнодорожного транспорта в январе
1931 года на Политбюро ЦК ВКП(б) имело решающее значение
в деле ликвидации обезлички в паровозном хозяйстве и внедрении
новой формы путем введения спаренной езды. По возвращении
нашей делегации из Москвы был заслушан мой доклад на бюро
Закавказского крайкома ВКП(б). Мне было поручено выступить
в печати с освещением состояния и задач, стоящих перед железно-
дорожным транспортом.
Моя большая подвальная статья под названием «Лицом к транс-
порту» была напечатана в газете «Заря Востока» 25 января 1931 года.

ПОЕЗДКА ПО ЗАКАВКАЗСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Закавказским райкомом ВКП(б) была создана тройка по проверке
кадров на Закавказской железной дороге, по аттестации их, с пра-
вом немедленного отстранения от должности при полном несо-
ответствии или совершении преступлений. В состав тройки вхо-
дили: председатель Закдорпрофсожа Харабадзе, если память
мне не изменяет, звали его Датико, представитель дирекции
Закавказской железной дороги (его фамилию я забыл) и я от Зак-
крайкома партии.
Ехали мы в салон-вагоне, принадлежащем Харабадзе. Оста-
навливались на каждой станции. Знакомились с состоянием дел
на месте, проводили собеседование, как с активом, так и с отдель-
ными железнодорожниками. На некоторых из них имелись ком-
прометирующие материалы, которые везли с собой Харабадзе
и представитель дирекции.
Наша поездка была весьма продолжительной и дала ощутимые
результаты. Были вскрыты многие неприглядные дела. Работа
тройки была одобрена Заккрайкомом ВКП(б). В связи с этой поезд-
кой вспоминается один эпизод, который хочется рассказать.
Когда мы ехали по Армении, к нам присоединился председатель
Ленинаканского учкпрофсожа Улибеков. По приезде в Эривань
он по собственной инициативе обратился в ЦК Компартии Армении
с просьбой дать указание о нашей поездке по Армении по наиболее
интересным местам. В числе этих точек был и виноградный инсти-
тут, в котором работал профессор Простосердов. Личность эта зна-
менитая, и поэтому хочется привести кое-какие подробности о нем.
В прошлом Простосердов был главным агрономом удельных име-
ний царя. По решению соответствующих органов он и главный вете-
ринарный врач удельных имений подлежали высылке в Сибирь.
Во время доклада об этом Председателю Совнаркома СССР Алексею
Ивановичу Рыкову присутствовал Саак Мирзоевич Тер-Габриелян,
постоянный представитель Закавказской федерации при Совнар-
коме СССР, а затем председатель Совнаркома Армении.
С.М. Тер-Габриелян поинтересовался, по какому обвинению
отправляют в ссылку Простосердова? Ему объяснили – как рус-
ского монархиста.
– Неразумно, – ответил С.М.Тер-Габриелян, – отправлять
русских монархистов в Сибирь, где проживают русские. Их надо
направлять туда, где русских нет и где они не смогут найти к себе
сочувствия. Направьте их обоих к нам в Армению. Простосердов
как крупный специалист по виноградарству может оказаться очень
полезным для Армении.
Рыков согласился с предложением С.М.Тер-Габриеляна и дал
указание обоих главных специалистов направить в Армению.
Мы посетили этот виноградный научно-исследовательский
институт, где работал Простосердов и который находился неда-
леко от Эривани.
Он очень любезно нас принял, многое рассказал о проектах
развития виноградарства в Армении, сравнивая армянские вина
с лучшими винами Испании. Нас повели в одно из хранилищ вин,
представлявшее собой естественную пещеру средних размеров.
Простосердов сказал, что по своей ценности и значимости это хра-
нилище занимает второе место в мире после пещеры подобного же
характера, имеющейся в Испании. Достоинство обоих пещер заклю-
чается в том, что и летом и зимой в них держится одна и та же темпе-
ратура, если память мне не изменяет, от 9 до 11 градусов тепла.

ЗАКАВКАЗСКИЙ ВЫСШИЙ СОВЕТ
НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА

Итак, вопреки воле Лаврентия Картвелишвили, бюро Закавказ-
ского Крайкома ВКП(б) в подавляющем своем большинстве решило
направить меня на работу в ЗакВСНХ в качестве начальника управ-
ления кадров. Это была первая для меня работа в советском или
хозяйственном органе. До этого я находился сперва на комсомоль-
ской, а затем на партийной работе. Да и после ЗакВСНХ, вплоть
до самого ареста, я находился на партийной работе.
Управлению кадров ЗакВСНХ подчинялось 10 или 12 высших учеб-
ных заведений, более полусотни техникумов и прикрепленных к ним
училищ и несколько сот всяких курсов и учебных точек на местах.
Моим заместителем был Тиканадзе, о котором у меня осталась
самое лучшее воспоминание. Фактически все руководство по мето-
дической части осуществлял он полностью.
Запомнился мне один исключительный случай. Обратились
ко мне два студента Горно-металлургического института, с послед-
него курса. Они просили дать им академический отпуск в связи
с тяжелым семейным положением. Я старался убедить их, что,
находясь на последнем курсе, брать академический отпуск нера-
зумно. Лучше напрячь все силы для скорейшего окончания учебы,
обратиться с просьбой о выдаче единовременного пособия. Сове-
товал я им и еще что-то предпринять, но только не брать отпуск
на последнем курсе, однако разубедить их не смог.
– Ну что ж, – сказал я им, – идите к секретарю, попросите
у нее бумагу и пишите заявления.
В это время позвонили из Заккрайкома и просили, чтобы я пото-
ропился на совещание, на котором стоял мой доклад. Я объяснил,
почему задерживаюсь: «Наложу резолюцию на двух заявлениях
и немедленно выезжаю».
Но, что-то нет этих студентов. Я вызвал секретаря, чтобы узнать,
где они. Эта милая девушка предстала передо мной в необычайном
волнении. Такой я ее никогда не видел.
– Товарищ Мискин, – сказала она, – они же безграмотные, эти
студенты. Саркисов взялся за составление их заявлений. Теперь
они переписывают.
– Принесите мне их первоначальные заявления, я хочу на них
взглянуть.
– Что вы, я их порвала и бросила в корзину.
– Так вот, несите-ка сюда эту самую корзину.
Ошибки были самые грубые, но особенно мне запомнилось то,
что слово «прошу» оба они написали через «а» – «прашу».
Когда они появились, я высказал им свое огорчение по поводу
незнания ими русского языка. Расспросил, в какой средней школе
они обучались. Из беседы с ними выяснилось, что они вовсе не счи-
тают для себя большим минусом плохое знание русского языка, так
как зато хорошо знают немецкий.
О немецком языке они заговорили в связи с тем, что я начал
говорить им о том, как стремительно развивается наука и что окон-
чание высшей школы – это только начало их жизнедеятельности,
и плохие будут они специалисты, если не будут работать над повы-
шением своей квалификации, и что без хорошего знания русского
языка им придется очень плохо. Не всегда придется читать немец-
кие научные журналы.
Вся психология этих студентов, их подход к актуальным вопро-
сам удивили меня до крайней степени, и я отказался от удовлетво-
рения их просьбы. Я позвонил ректору Горно-металлургического
института и просил его сегодня же собрать профессуру.
Направляясь в институт, я опасался выступлений со стороны
националистически настроенных преподавателей. К моему удо-
вольствию, преподавательский состав принял мои замечания
и предложения с полным одобрением. Были, правда, два или три
выступления, в которых сквозили нотки несогласия и заверения
в том, что вовсе не так уж плохо обстоят дела со знанием русского
языка. Главное было то, что меня поддержали особенно профес-
сора старшего поколения.
Было принято решение на всех курсах организовать группы
по изучению русского языка, а также при поступлении в инсти-
тут проверять знание русского языка. Этот порядок был введен
и в остальных вузах.
Трудной проблемой было распределение специалистов по окон-
чании высшего учебного заведения. Многие не хотели уезжать
из Тифлиса. Приходилось вызывать родителей и задавать им такие,
например, вопросы:
– О чем же вы думали, когда устраивали дочь в лесотехниче-
ский институт? Ведь леса не в городе растут.
Одна из мамаш столь же прямо мне ответила:
– Раньше, чтобы выгодно выдать дочь замуж, нужно было иметь
хорошее приданое, а сейчас вместо приданого – высшее образо-
вание. Мы и не думали направлять дочь куда-либо после того, как
она закончит вуз. Вся задача заключалась в том, чтобы она была
с высшим образованием, тогда быстрее выйдет замуж за хорошего
человека.
Я проинструктировал всех ректоров высших учебных заве-
дений, входивших в ведение Управления кадров Закавказского
ВСНХ, постараться иметь беседу с родителями поступающих в вуз
о той перспективе, которая ожидает их детей по окончании учебы,
о тех трудностях, которые их ожидают, в особенности если это
не юноша, а девушка.
В штате управления, которым я ведал, было не то 15, не то
17 человек. Я обратился к Александру Ивановичу Догадову, нар-
кому Закавказской РКИ, с просьбой увеличить штат управления
до 22-х человек. А.И. Догадов считался крупным столичным работ-
ником, избирался в состав ЦК ВКП(б) на XIV партийном съезде;
до переезда в Закавказье был секретарем ВЦСПС и ЦИК СССР.
Удовлетворить мою просьбу он категорически отказал, а воздей-
ствовать на него не было никакой возможности.
Будучи в командировке в Москве с годовым отчетом, пользуясь
благосклонным отношением ко мне со стороны Москвина, началь-
ника управления кадров ВСНХ СССР, я рассказал ему о своей
попытке увеличить штатное расписание на несколько единиц,
но встретил неодобрительное отношение к этому делу со стороны
Догадова.
Москвин позвонил в ЦКК-РКИ и попросил, чтобы меня там при-
няли. Встретила меня какая-то женщина и, безо всякой моей осо-
бенной просьбы, утвердила штат в 45 человек. Для меня это было
совершенно неожиданно. Когда я возвратился в Тифлис, мой
успех произвел настоящий фурор, даже сам Догадов был поражен.
И вдруг он спрашивает меня:
– А сколько человек ты просил до выезда в Москву?
Я ответил:
– Двадцать два.
– Вот я и утверждаю тебе штат в 22 человека.
Что мне оставалось делать? Я не стал настаивать на увеличении
штата до 45 человек и согласился на 22.
Все, прибывшие с годовым отчетом и планами работы в Москву
в начале 1932 года, собирались по утрам к 9 часам в гостинице
«Метрополь» в номере Симоника Пирумова, председателя Госплана
Закавказья. Он каждого выслушивал о проделанной работе, давал
советы и указания, а в тех случаях, когда следовало помочь, звонил
в соответствующие организации.
У него всегда был накрыт стол, и многие пользовались щедро-
тами Симоника Пирумова и, докладывая о своих делах, одновре-
менно завтракали.
Однажды Пирумов спросил, почему я никогда не притрагива-
юсь к еде, не выпью даже стакана чая? Я ответил, что без завтрака
из дома никогда не выхожу, а второй раз завтракать не хочу, несмо-
тря на ваш прекрасный стол. На это он ответил:
– Разве это стол? Вот я вас поведу к Авдеенко (а может быть,
к Авдееву?), у него всегда накрыт для гостей роскошный стол.
Затем Пирумов рассказал мне что Авдеенко – инженер, у него
имеется карта СССР с обозначением водных путей, охватывающих
все значительные населенные пункты, не говоря уже о крупных
городах. Этого инженера раскопал где-то Каганович и предста-
вил его Сталину. Тот, выслушав его проекты, чрезвычайно ими
заинтересовался и распорядился предоставить Авдеенко особняк,
кажется двухэтажный, напротив кремля, на противоположном
берегу Москвы-реки, и деньги – не то 40, не то 60 тысяч рублей.
Пирумов при последующих встречах всякий раз напоминал
мне о том, что скоро предстоит посещение Авдеенко, на что я вся-
кий раз отвечал, что меня это не интересует и я не пойду. Потом
я узнал, что Пирумов с несколькими товарищами все же посетил
этот особняк.
Вообще надо сказать, что Симоник Пирумов увлекался подоб-
ными проектами. Как мне рассказывали, его заинтересовал один
проект, связанный с расширением курортов Кавказа. Имелось
в виду строительство кольцевой электрической железной дороги,
которая должна была связать между собой следующие города
и населенные пункты: Батум, Абастуман, Боржом, Минеральные
Воды, Сочи, Гагры, Сухум, Зеленый Мыс.
Имелось в виду, что на эти курорты хлынет большая толпа леча-
щихся и туристов не только советских, но и иностранных. Для их
развлечения и для притока валюты предполагалось открыть казино,
всякого рода игорные дома. Авторы проекта прилагали свои рас-
четы, показывавшие, что доход от этой затеи превысит доход
от добычи золота во всей стране.
Симоник Пирумов докладывал об этом Серго Орджоникидзе,
который одобрил проект на словах, но никаких практических мер
не было принято.
До перехода на работу в Закавказский ВСНХ я был довольно
близко знаком, в силу своей партийной работы, только с одним
Георгием Куруловым. С его заместителями и другими хозяйствен-
никами у меня были лишь шапочные знакомства. Когда же я начал
работать в ЗакВСНХ, то обнаружил там большую группу прекрас-
ных коммунистов. Я очень близко сдружился с заместителями
Курулова – Суреном Агамировым и Арсеном Есаяном, а также
с членом президиума ВСНХ ЗСФСР Ароном Новиковым.
Кабинет Арсена Есаяна был расположен рядом с моей ком-
натой, и мы с ним ежедневно встречались и подолгу беседовали,
если выпадала такая возможность, по самым острым и актуальным
вопросам. Мнения наши не расходились. От Арсена Есаяна я мно-
гое узнал об Армении, об условиях работы там и об армянских
работниках.
Как то Сурен Агамирович обратился ко мне с просьбой помочь
ему в одном деле. Мариета Сергеевна Шагинян уже тогда была
известной писательницей и частенько обращалась к Сурену Ага-
мирову за консультациями и помощью по техническим вопросам.
Он во многом ей помог при написании романа «Гидроцентраль»,
рисующего промышленное развитие и социалистическое строи-
тельство в Армении. Мариэтта Шагинян имела обыкновение заха-
живать к Агамирову и часами задерживаться у него.
Однажды Сурен попросил меня, чтобы в то время, когда Шаги-
нян будет находиться у него в кабинете, я зашел бы к нему и занял
ее беседой, чтобы отвлечь ее внимание от него. Насколько припо-
минаю, мне пришлось дважды выполнять эту роль по просьбе Ага-
мирова.
Оба упомянутых заместителя председателя Закавказского
ВСНХ – Сурен Агамиров и Арсен Есаян погибли в 1937 году. Что же
касается Арона Львовича Новикова, то он, хотя и был подвергнут
репрессиям, но вышел из заключения и был полностью реабилити-
рован. Я еще больше сблизился с ним в Москве по совместному уча-
стию в работе бюро Закавказской секции Историко-литературного
объединения старых большевиков при Институте марксизма-
ленинизма при ЦК КПСС.
* * *
Теперь я уже в подробностях не помню, как возник вопрос о лик-
видации одного из химико-технологических институтов. Заккрай-
комом была создана комиссия в составе И.А. Певцова – завотдела
кадров Заккрайкома, Авакяна – ректора Тифлисского Химико-
технологического института и меня.
Мы выехали в Армению, чтобы на месте ознакомиться с услови-
ями работы, имеющимися в Эриванском Химико-технологическом
институте. С нашей комиссией занимался заместитель председа-
теля Совнаркома Армении Армаис Ерзинкян. Эривань тогда пред-
ставлял из себя строительную площадку. Ерзинкян возил нас по
всем стройкам и просил указать, какую из них отвести под новый
Объединенный Закавказский Химико-технологический инсти-
тут. Наша комиссия пришла к выводу, что менять ничего не сле-
дует, нет необходимости ликвидации одного из упомянутых выс-
ших учебных заведений.
Вскоре после этого я перешел на работу в Центральный Комитет
Компартии Грузии.

ЦК КП(б) ГРУЗИИ

В декабре 1932 года из Москвы поступила телеграмма за подписью
Сталина, в которой говорилось о плохом состоянии заготовок сель-
скохозяйственных продуктов по Закавказью, и в конце ее преду-
преждалось, что ЦК ВКП(б) будет вынужден прибегнуть к оргвы-
водам, если положение не улучшится. Заккрайком ВКП(б) в связи
с этой телеграммой принял решение направить на места уполномо-
ченных крайкома партии, в числе утвержденных уполномоченных
был и один из секретарей ЦК КП(б) Грузии – Хацкевич Харитон.
Я тогда работал в должности заведующего сектором партийной
работы на транспорте, Хацкевич же был секретарем ЦК Грузии
по транспорту. Он вызвал меня к себе и сказал:
– Сегодня вечером я выезжаю в Лагодехи. На время моего
отъезда перебирайся в мой кабинет. Как-никак, здесь «вертушка»,
и все в первую очередь звонят сюда.
«Вертушкой» назывался телефонный аппарат специальной пра-
вительственной связи.
Вечером, направляясь на вокзал, Хацкевич вновь появился в зда-
нии ЦК, чтобы попрощаться перед отъездом. Я предложил ему
свою помощь.
Дело в том, что табачные фабрики Москвы и Ленинграда рабо-
тали с большими перебоями из-за недостатка табака. Главной зада-
чей Хацкевича было – отгрузить табак из глубинки к железнодо-
рожной станции Цнорис-Цкали, но положение осложнялось тем,
что эта станция не справлялась с погрузкой табака в железнодо-
рожные вагоны и отправкой их по назначению в последние недели.
Нетрудно было предугадать, что произойдет после того, как Хацке-
вич приедет в Лагодехи и произведет там соответствующий нажим,
в результате чего подвоз табака к станции значительно увеличится.
– Ведь по прибытии на станцию Цнорис-Цкали ты не будешь
иметь возможности там задержаться, тебе придется сразу же
вы ехать в Лагодехи, чтобы провести как можно скорее пленум рай-
кома партии и организовать массовую доставку табака к желез-
ной дороге. Не меньше трех-четырех дней, а то и вся неделя потре-
буется тебе, чтобы мало-мальски наладить там работу, и ты никак
не сможешь в это время вырваться на станцию и наладить работу
там. А ведь на станции и сейчас невероятный затор, с поступлением
же новых больших партий табака положение станет критическим.
– Что же ты предлагаешь? – спросил Харитон.
– Я хочу поехать с тобой, и, пока ты будешь разворачивать
работу в Лагодехи, я постараюсь навести порядок на станции
Цнорис-Цкали.
Хацкевич обрадовался моему предложению, но все же свое
согласие на это дал не сразу. Его беспокоил ряд неотложных вопро-
сов по линии транспорта, которые я должен был решить в бли-
жайшие дни. Все же я сумел его убедить в целесообразности моей
поездки с ним хотя бы на три дня.
До отхода поезда времени оставалось мало. Я едва успел позво-
нить домой, чтобы сообщить о своем отъезде.
Утром мы прибыли на станцию Цнорис-Цкали. Хацкевич немед-
ленно выехал в районный центр на ожидавшей его легковой рай-
комовской машине. Я приступил к ознакомлению с положением
на станции вместе с одним из ответственных работников дирек-
ции Закавказской железной дороги, прибывшим сюда из Тифлиса
вместе с нами в салон-вагоне Хацкевича. Он был коммунистом,
инженером-путейцем, работал, в основном, по выполнению спе-
циальных заданий директора дороги. Положение на станции ока-
залось даже намного хуже, чем я предполагал.
Станция Цнорис-Цкали была тупиковой, с исключительно огра-
ниченными маневровыми возможностями. Прибывший порожняк
полностью занимал пути, преградив дорогу на товарную станцию
и создав, таким образом, пробку, из-за которой груженые вагоны
нельзя было отправить по назначению. Погрузка табака произво-
дилась слишком медленно в крайне стеснённых условиях подно-
ски его к вагонам на большие расстояния. За день я познакомился
чуть ли не со всеми работниками станции. К вечеру созвали сове-
щание у начальника станции, но оно ничего не дало. В начале все
молчали, к концу несколько оживились, но никто так и не внес кар-
динального предложения.
На следующий день я снова советовался с каждым коммуни-
стом, с отдельными рабочими. В результате этих бесед к концу
дня у меня выработался единственно верный, с моей точки зре-
ния, план организации работ в данных крайне трудных условиях.
Я поделился этим планом с товарищем из дирекции Закавказской
железной дороги. Он категорически возразил, заявив, что инструк-
ция НКПС запрещает подобного рода операции.
– Права начальника станции не распространяются за пределы
семафора, – разъяснял он мне. – Семафор – граница станции.
А вы хотите погнать порожняк на перегон, чтобы на станции про-
изводить маневровые работы с гружеными вагонами. Начальник
станции на это не согласится.
– Но ведь мы с вами не на обычной полевой станции, – воз-
разил я, – здесь тупик. Сообщите начальнику соседней станции
Карданах, что мы решили занять перегон, и пусть он без нашего
ведома не засылает к нам порожняк, если он к нему поступит
со станции Навтлуг, а временно, на несколько часов, задержит его
у себя. Единственное, что может нас лимитировать, так это пасса-
жирское движение, но оно нам не помешает, ведь за день – только
один поезд, и до его прихода мы всегда успеем очистить перегон.
С большим трудом мне удалось убедить его. Наконец, он дал свое
согласие. Надо сказать, что он честно трудился и вместе со мной
бился над разрешением трудной задачи организации широкого
фронта погрузочных работ.
Вечером мы снова собрались у начальника станции. На этот раз
собрание было бурным. Начальник станции встал на дыбы.
– Двадцать три года я работаю на железной дороге начальником
станции, но ничего подобного не слышал. Пока я здесь начальник,
этого не будет.
Один за другим высказывались коммунисты, комсомольцы
и передовые беспартийные рабочие. Казалось, все, как один,
заразились этой идеей, которая и в самом деле была единствен-
ным выходом из создавшегося положения. Они дали слово рабо-
тать не покладая рук. Начальник станции продолжал упорствовать.
К чести представителя дирекции дороги, он взял всю ответствен-
ность на себя и приказал приступить к намеченной операции.
Надо сказать, что с поставленной задачей коллектив блестяще
справился. Большая заслуга в этом была коммунистов и комсо-
мольцев, проникнувшихся высоким сознанием чувства долга.
Уже через день или два весь порожняк, имевшийся на станции,
был загружен и отправлен. Возникла новая проблема – отсутствие
порожняка. Надо было принимать срочные меры.
Порожняк поступал на станцию Цнорис-Цкали не каждый день
и не целыми ж/д составами, а по пять-десять вагонов. Это был тот мак-
симум, который могла выделить Закавказская железная дорога такой
станции, как Цнорис-Цкали, никакие требования о высылке дополни-
тельных вагонов не могли изменить положения. Я посоветовал пред-
ставителю дороги поехать в Тифлис и попросить начальника дороги,
тов. Поздеева В.П., использовать для переброски табака до сортиро-
вочной станции Навтлуг подвижной состав пассажирских вагонов,
курсирующих летом между Тифлисом и Боржомом, а в настоящее
время бездействующих и находящихся в вагонном парке в ожидании
наступления летнего сезона, но он и слышать не захотел.
Наконец, из Лагодехи подъехал Хацкевич. Харитон поразился
той перемене, которая произошла на станции, был очень рад.
Сказал, что едет в Тифлис на заседание бюро ЦК КП(б) Грузии.
Я попросил его повидаться с тов. Поздеевым и договориться о при-
креплении Боржомского подвижного состава к участку Цнорис-
Цкали – Навтлуг, вернее, постоянному курсированию этих ваго-
нов между двумя станциями для перевозки табака.
Хацкевич от этой миссии отказался, заявив, что, во-первых, ему
некогда будет заниматься этим вопросом, во-вторых, что прав работ-
ник дирекции, утверждая, что Поздеев никогда с этим не согласится
и, наконец, в-третьих, что это вообще неправильно, как можно пас-
сажирские вагоны использовать в качестве товарных.
Я настаивал на своем, заявляя, что иного выхода не вижу, тем
более что сам Хацкевич считает, что в ближайшие дни подвоз
табака сильно увеличится.
– Ну, ладно, – сказал Хацкевич, – поедем вместе в Тифлис,
сам договаривайся с Поздеевым. Если он согласится на использо-
вание этих вагонов, я не возражаю.
В тот же день мы все втроем выехали в Тифлис. Придя к Позде-
еву, я подробно рассказал ему о проделанной работе и закончил
свое сообщение просьбой о переключении на подвозку табака бор-
жомского пассажирского подвижного состава.
– Действительно, вы там сделали большое и хорошее дело.
Не только разрубили пробку, но и подготовили все необходимые
условия для массовой отгрузки как табака, так и другой сельскохо-
зяйственной продукции, – сказал он. – Что же касается исполь-
зования пассажирских вагонов, то это может привести к их порче.
Подумаем. Предпримем что-нибудь, чтобы облегчить положение
на станции Цнорис-Цкали с засылкой порожняка.
– Василий Петрович! Почему вы так говорите? Вы ведь сами
прекрасно знаете, что, при всем вашем желании, не сумеете дать
этой тупиковой станции большего количества порожняка, чем
поступало туда в последние дни. Нужна полная гарантия. Такой
гарантией может быть только то, что я вам предлагаю и что вы,
железнодорожники, называете «вертушкой».
– Да, но вы подумайте, во что превратятся пассажирские вагоны,
когда мы станем возить в них груз?
– Позвольте, – прервал я Поздеева, – ведь я не предлагаю вам
использовать эти вагоны под любой груз, а только под табак. Это мяг-
кий груз, и от него не может быть повреждений. Далее, вы ведь обяза-
тельно должны ремонтировать весь этот подвижной состав и покрасить
все вагоны перед их эксплуатацией в летний период. Сезон откроется
не раньше 15 апреля. До этого у нас целых три с половиной месяца,
времени вполне достаточно, даже если ремонт начать 15 февраля.
– Все равно, я не могу дать согласие. Это будет вопиющим нару-
шением элементарных порядков, установленных на железных
дорогах.
– Василии Петрович, а помните, как рассудил Серго Орджони-
кидзе лет десять назад? Ведь тогда тоже главным аргументом была
инструкция. Серго теперь далеко, в Москве, туда за ним не побе-
жишь, а ведь положение требует, ничего другого не придума-
ете. Да и что особенного случится с этими вагонами? Все равно
им не миновать ремонта.
– Ладно, убедил, – сказал Василий Петрович и добавил после
некоторой паузы, – разрешу только на один месяц.
Напоминая Поздееву о 1923 годе, я имел в виду случай, когда
мне пришлось обратиться к Серго Орджоникидзе по следующему
поводу.
Как известно, XII съезд нашей партии уделил особое внимание
шефству города над деревней. Партийный съезд, касаясь работы
комсомольских организаций в этой связи, в частности, рекомен-
довал «развивать и усиливать все доступные формы связи кре-
стьянской и рабочей молодежи – обмен делегациями, совместное
обсуждение вопросов, экскурсии и т.д.».
Когда я ознакомился с решениями XII съезда, у меня возникла
мысль об организации экскурсии – выезда всем составом рай-
онной комсомольской организации в подшефные села, в наш
Караязский подрайон. Тогда я был секретарем третьего (ныне
им. 26 комиссаров) райкома комсомола. Караязы с прилегающими
деревнями входили в состав нашего района.
Я обратился в управление Закавказской железной дороги с прось-
бой выделить для этой цели специальный железнодорожный состав.
Начальником дороги и тогда был Поздеев. В моей просьбе он отка-
зал. После этого я был вынужден обратиться к Серго Орджони-
кидзе, работавшему тогда секретарем Заккрайкома ВКП(б).
– Вот это будет настоящая смычка рабочей молодежи с молоде-
жью деревни, – сказал Серго. Ему очень понравилось наше начи-
нание. Он позвонил по телефону Поздееву и пристыдил его за поли-
тическую недооценку массового комсомольского выезда на село.
Поезд был сформирован из пассажирских вагонов и подан
на станцию Навтлуг, расположенную в черте города и непосред-
ственно примыкающую к району им. 26 комиссаров, в ближайшую
субботу вечером.
Сельские комсомольцы встретили нас с огромным энтузиазмом
с факелами и с песнями. Дело было летом, и мы все расположились
ночевать лагерем под открытым небом, спасаясь от комаров дымом
от факелов.
После многолюдного митинга, проведенного в воскресенье
утром, мы разъехались по подшефным деревням, где на местах
выработали план помощи города деревне. В воскресенье вечером
тот же состав привез нас со станции Караязы в Тифлис. В первом
вагоне гремел наш районный комсомольский духовой оркестр.
Долгие годы и не раз потом комсомольцы, принимавшие участие
в этой поездке, вспоминали исключительное внимание, которое
проявил Серго Орджоникидзе к нашему начинанию в деле смычки
города и деревни.

ВОЗВРАЩАЮСЬ ВНОВЬ К СОБЫТИЯМ 1933 ГОДА

Через час или два после беседы с тов. Поздеевым я уже ехал вме-
сте с тем же работником дороги на автодрезине в Цнорис-Цкали,
чтобы подготовить вместе с ним все необходимые условия для орга-
низации работы по бесперебойной отгрузке табака. Уже была дана
команда, и следом за нами должны были последовать несколько
«вертушек», составленных из летнего пассажирского подвижного
состава боржомского направления.
На следующий же день эти составы начали прибывать на стан-
цию Цнорис-Цкали один за другим. Погрузку в эти вагоны нам
удалось наладить без затруднений, и груженые пассажирские
составы с душистым кахетинским табаком быстро начали кур-
сировать от Цнорис-Цкали до Навтлуга (обратно порожняком).
Подвоз табака из глубинки с каждым днем все больше и больше
усиливался, но никаких затруднений не возникало. Табак
быстро перегружался с крестьянских подвод на железнодорож-
ный транспорт, совершенно не залеживаясь на складах. На душе
было радостно. «Теперь табачные фабрики Москвы и Ленин-
града заработают на полную мощность», – неоднократно повто-
рял я вслух.
Однако моя радость была омрачена внезапной телеграммой
о том, что в сегодняшних тифлисских газетах опубликовано поста-
новление ЦК КП(б) Грузии с объявлением мне выговора за само-
вольное прибытие с места командировки в Тифлис. Прочитав теле-
грамму, я решительно не мог ничего понять, Ни одной минуты не
находил себе места. Ждать завтрашнего дня, когда привезут этот
номер газеты, я не мог. Решение могло быть только одно – объяс-
нение в ЦК КП(б) Грузии, и я решил поехать в Тифлис.
В пути я раздобыл свежий номер газеты «Правда Грузии», где
на первой странице, на самом видном месте, было напечатано это
несправедливое и ничем не объяснимое решение.
Приехав в Тифлис, я сразу же пошел в ЦК, к Берия, и выразил
ему свое возмущение по поводу случившегося. Ему было некогда,
он укладывал бумаги в портфель, собираясь на вокзал в связи
с отъездом в Москву на пленум ЦК ВКП(б). Но он все же выслушал
меня и поручил Петру Агниашвили снять с меня выговор, если то,
что я рассказал, правда.
Петр Агниашвили – второй секретарь ЦК КП(б) Грузии, сказал
мне, что накануне вынесения этого решения меня видели в Тиф-
лисе и это послужило достаточным основанием. Далее он добавил:
– Ты как уполномоченный крайкома партии не имел права
самовольно выезжать с места командировки.
– Как же так? – недоумевал я. – Во-первых, я не уполномо-
ченный крайкома. Нет обо мне такого решения Заккрайкома.
Во-вторых, нет никакого документа вообще о моем командирова-
нии куда-нибудь, и если меня можно в чем-то обвинить, так это
в выезде из Тифлиса, а не в возвращении в Тифлис.
И, наконец, если кто-то меня видел, то почему он не поинтере-
совался и не спросил меня, куда я отлучался и зачем возвратился?
Агниашвили не то на самом деле опешил, не то сделал вид, что
он действительно думает, что я решением крайкома утвержден
в качестве уполномоченного. Он достал красную папку с прото-
колами Заккрайкома и трижды пробежал глазами по списку упол-
номоченных от начала до конца и обратно. Убедившись, что моей
фамилии там нет, он с досадой сказал:
– А ведь Арутинов говорил на заседании секретариата, что ты
утвержден в качестве уполномоченного и что он сам собствен-
ными глазами видел тебя в здании ЦК.
Агниашвили, убедившись в несостоятельности решения, обещал
мне в тот же день созвать членов секретариата и отменить реше-
ние обо мне.
Находясь в двойном подчинении: секретарю ЦК по транспорту
Хацкевичу и заворгу Арутинову, поскольку сектор партийно-
массовой работы на транспорте, которым я заведовал, входил
в состав организационно-инструкторского отдела, я часто попадал
в затруднительное положение. Хацкевич и Арутинов между собою
были не в ладах. Особую трудность представляло составление проек-
тов решений президиума ЦК КП(б) Грузии по вопросам транспорта,
по которым, как правило, приходилось докладывать на президиуме
ЦК мне как заведующему сектором партийной работы на транспорте.
Надо сказать, что с Хацкевичем мы были друзьями по совмест-
ной комсомольской работе, а Арутинова я никогда не любил и счи-
тал его примазавшимся к нашей партии. Да к тому же Хацкевич
был секретарем ЦК, и моя обязанность была, в первую очередь,
прислушиваться к его замечаниям и рекомендациям. Это не нра-
вилось Арутинову. Часто он не визировал проекты решений пре-
зидиума ЦК КП(б) Грузии по вопросам транспорта, и мне приходи-
лось сдавать их в секретный отдел ЦК только с одной визой – Хац-
кевича, что всегда вызывало нарекания со стороны заведующего
секретным отделом или работников этого отдела.
Арутинов, не будучи секретарем ЦК, но числившийся членом
секретариата, страдал невероятной амбицией и всячески пытался
всегда настоять на своем. Делал он это спокойно и хладнокровно,
без вспыльчивости и горячности, чем обычно страдают кавказцы.
Этот беспрецедентный случай, когда членом секретариата
являлся человек, не бывший секретарем ЦК, настолько красно-
речиво свидетельствует сам за себя, что вряд ли стоит вдаваться
в более подробные рассуждения о том, как Берия расставлял своих
людей, когда не мог сразу выдвинуть их на более высокий пост.
В 1924 году в Москве, во время чистки вузовских ячеек, Арути-
нов исключался из партии как чуждый и примазавшийся к партии
элемент.
В Грузии мало кто знал об этом факте из его биографии. Сам
Арутинов тщательно скрывал это. Но от Берия ничего не усколь-
зало. Только этот один факт был уже достаточен для того, чтобы
приблизить Арутинова к себе для использования в своих темных
делах, выдвинуть затем на любой высокий пост и быть уверенным,
что он всегда будет в его руках. Да и сам Арутинов всей душой был
рад до конца своих дней служить Берия.
События последующих лет со всей очевидностью подтвердили
это. Арутинов был выдвинут на высокий пост первого секретаря
ЦК КП(б) Армении, где он в течение ряда лет своей работы с осо-
бым рвением проводил бериевские методы работы и ухитрился
воздвигнуть в Ереване самый крупный и внушительный памятник
Сталину. Характерна такая деталь: совершенно не зная армянского
языка, он очутился на посту руководителя армянского народа.
Именно Арутинов и Деканозов, который был тогда секрета-
рем ЦК КП(б) Грузии по снабжению, были главной опорой Берия
в составе секретариата ЦК КП(б) Грузии, в отличие от честных
коммунистов, таких, как Петр Агниашвили и Харитон Хацкевич.
Первый из них погиб в 1937 году, а второй – несколько раньше.
О гибели Харитона Хацкевича я расскажу в главе о Берии.
Спустя час или два после беседы с Агниашвили я вновь зашел
к нему, чтобы узнать, когда оформят решение обо мне. В кабинете
у него было несколько человек, в том числе и Хацкевич.
– Ждем Арутинова, как подойдет, сразу же решим о тебе, – ска-
зал Агниашвили. Я зашел к Арутинову и спросил, почему он задер-
живает обсуждение?
– Подумаешь, получил выговор и поднимаешь столько шума.
Это меня взорвало.
– Конечно, что тебе выговор, тебя даже из партии исключали как
сына крупного торговца. Я не знаю, как это на тебя подействовало, но судя
по всему, тебе было нипочем. А ведь правильно тебя раскусили ребята
в Москве, я все больше и больше убеждаюсь, что ты действительно
чуждый для партии человек. А я вот сильно переживаю, иначе не могу.
Сказав это, я заставил Арутинова пойти со мною на заседание
секретариата.
Когда секретариат ЦК вынес решение об отмене своего преды-
дущего постановления, я попросил поместить в газетах соответ-
ствующее опровержение. На это Агниашвили мне ответил:
– Подобной практики в нашей партии нет. Выговор с тебя
сняли, ну и все.
– Вы меня опозорили на всю Грузию, – старался убедить его
я, – постановление о выговоре было напечатано на самом видном
месте, на первой полосе, рядом с передовицей. Так я вас прошу,
дайте указание редактору хотя бы только одной газеты – «Правда
Грузии» поместить опровержение на последней странице, где-
нибудь там, внизу, самым мелким шрифтом.
– Этого не будет, – твердо обрезал Агниашвили, – и не вол-
нуйся, ведь ты же будешь продолжать работать в ЦК, и всякий пой-
мет, что это было недоразумение.
– Нет, я не буду работать в аппарате ЦК рядом с такими, как
Арутинов. Вы откомандируйте меня в распоряжение ЦК ВКП(б), –
сказал я, сославшись на договоренность в Орграспредотделе ЦК
ВКП(б) о моем командировании в Грузию сроком только на один
год после окончания Московского университета.
– Без Берии этого вопроса мы решить не можем, – сказал
Агниашвили, – дожидайся его возвращения с пленума ЦК ВКП(б),
а пока будем считать тебя в очередном отпуске.
Отпуск мне действительно полагался. Я не знаю, по собствен-
ному ли почину подкинул мне такую подлость Арутинов или
по прямому указанию Берия, не это важно. Главное здесь заключа-
ется в самом происшедшем факте. Могло ли нечто подобное про-
изойти в Тифлисском комитете, когда там работали секретарем
Ладо Сухишвили, или в Заккрайкоме ВКП(б) при Бесо Ломинадзе
и Николае Чаплине? Нет, конечно!
Много ли времени прошло с тех пор, как я работал в том и в дру-
гом партийном комитете, а как резко изменились нравы в партий-
ной работе!
С приходом Берия к партийному руководству в Грузии, да и во всем
Закавказье, резко изменилась обстановка, складывавшаяся годами
в партийном аппарате. Взамен подлинных ленинских кадров
пришли темные люди. К сожалению, под их дурное влияние попали
и некоторые из тех, кто и раньше находился на партийной работе,
проявив, таким образом, неустойчивость.
К слову сказать, тот же Арутинов начал распространять всякого
рода клеветнические анекдоты на честных и безупречных партий-
ных, советских и хозяйственных руководителей, стараясь этим
скомпрометировать их.
Делал он это иногда исподтишка, большей частью при беседе
с посетителями у себя в кабинете, как бы между прочим, когда
речь заходила о том или другом ответственном товарище, вставляя
одну-две фразы, которые чернили данного человека.
Вспоминается, например, как однажды в моем присутствии Ару-
тинов сказал, что у Георгия Курулова (член партии с 1909 г., делегат
VIII и XVII партсъездов) гостил, якобы, бывший деникинский офи-
цер, которого давно разыскивают органы НКВД. Курулов, мол, знал
об этом, но вместо того, чтобы довести до сведения этих органов
сообщение о его приезде в Тифлис, помог ему уехать и скрыться.
Я захотел узнать, есть ли что-то правдоподобное во всей этой
инсинуации. Все это оказалось выдумкой, а правильнее сказать –
ложью и клеветой; единственно, что было верно, так это то, что,
действительно, у Курулова гостил родственник его жены, кото-
рый никогда не служил ни в какой белой армии. Приехал пого-
стить, кажется, из Ленинграда, где постоянно проживал и, если
мне память не изменяет, работал в качестве инженера.
Вот так начиналась компрометация старых большевиков и ответ-
ственных работников, закончившаяся потом арестами.

ПОЛИТОТДЕЛ СОВХОЗА

С 7 по 12 января 1933 года происходил объединенный пленум ЦК
и ЦКК ВКП(б). Он вынес решение о создании политотделов МТС
и совхозов. По окончании отпуска я зашел в ЦК КП(б) Грузии и дал
согласие о направлении меня на политотдельскую работу. С пер-
вых чисел февраля 1933 года я приступил к работе начальником
политотдела Агбулахского свиносовхоза.
Пахотные земли совхоза почти непосредственно примыкали
к Тифлису. Начинались они в пятнадцати километрах от города
вниз по течению реки Куры за Ортачалы. Контора совхоза и неко-
торые хозяйственные постройки располагались в Белом Ключе –
районном центре, находящемся на расстоянии шестидесяти кило-
метров от Тифлиса. Свинарники находились в горах за Белым
Ключем (Агбулахом, Тетри Цкаро), примерно в шести километрах
от него. Туда не было доступа автотранспорту. Вообще такая силь-
ная разбросанность значительно усложняла работу.
Совхоз был крайне неустроен. Падеж свиней составил за пер-
вый квартал 1933 года 62%. Такой высокий падеж свиней был
и в предыдущем 1932 году. Надо было принимать самые срочные
меры по сохранению поголовья свиней.
Целое море противочумной сыворотки привил наш молодой
ветеринарный врач, но приостановить падеж ему не удавалось.
По нескольку раз в день я беседовал с ним, чтобы наметить пути
изгнания чумы свиней из совхоза. Каждый раз ветврач конфузился
и не знал, что сказать, какой найти выход из затруднительного поло-
жения. Он сильно переживал и сокрушался по поводу своей беспо-
мощности. Не было у него никакого опыта. В наш совхоз он прибыл
прямо по окончании ветеринарного института. По существу, он все
еще продолжал учиться. Да вряд ли и опытный врач добился бы боль-
ших успехов, чем удалось потом нашему молодому врачу.
Из первых же нескольких бесед я очень скоро понял, что сле-
дует не требовать, а помогать ему. Сам я не только ничего не пони-
мал в ветеринарии, но и вообще впервые оказался в условиях сель-
ского хозяйства.
Я договорился с ветеринаром, чтобы он строго выполнял два обя-
зательства:
во-первых, ежедневно читать книги и журналы по ветеринарии,
искать выход из гнетущего положения и найти, где наше спасение;
во-вторых, в случае нарушения кем-либо установленных им пра-
вил и несоблюдения ветеринарных порядков, всякий раз ставить
меня в известность.
Главная трудность работы в совхозе заключалась в том, что
рабочие не получали регулярно заработной платы. Задолженность
доходила до шести месяцев.
Между тем, я обнаружил в совхозе значительные запасы
сена. Оказалось, что этого сена хватит более чем на два-три года.
А я знал, что в Тифлисе из-за отсутствия сена простаивает извоз-
чичий транспорт. Тогда еще не было такси, и население пользова-
лось фаэтонами. Тяжелое положение с сеном было и в окружаю-
щих город деревнях и колхозах.
У меня возникла идея продажи этого сена по рыночной цене
на сенном рынке в Тифлисе. Вместе с главным бухгалтером совхоза
я подсчитал, что в результате этой операции задолженность рабо-
чим по заработной плате может быть значительно сокращена.
Я поделился своими мыслями с секретарем Агбулахского рай-
кома партии Ншаном Мкртычяном, в прошлом он был рабочим-
печатииком. Пользовался большим уважением за свою душев-
ную доброту, но вместе с тем был принципиален, и за это его еще
больше уважали.
– Как ты хорошо придумал, – сказал Ншан, – представляешь,
я чуть ли не каждую ночь просыпаюсь с мыслями о том, как же
мы допустили, что рабочим задолжали зарплату на целых полгода,
и, сколько ни бьемся, не находим выхода.
Узнав о наших намерениях, управляющий Госбанком потребо-
вал немедленно сдать излишки в «Заготсено». Ближайший от нас
пункт этой организации находился на ж.д. станции Соганлух.
Достаточного количества собственного транспорта у нас не было,
следовательно, предстоял его наем. Наш главный бухгалтер Пипи-
нов подсчитал, что эта перевозка нанесет совхозу большой убы-
ток, поставка сена на станцию Соганлух обходилась значительно
дороже той суммы, которую могло предложить совхозу «Загот-
сено» за наше сено.
Как мы с Ншаном Мкртычяном ни убеждали управляющего
отделением Госбанка, что он вместо помощи совхозу вставляет
палки в колеса, он только настаивал на своем и требовал немед-
ленно доставить наш груз на приемный пункт «Заготсено».
Тогда я поехал в Тифлис и зашел к управляющему Закавказ-
ской конторой Госбанка Петру Лактионову, которого близко знал
по прежней своей партийной работе в Тифлисе. Он трезво подо-
шел к решению вопроса и сказал:
– Хотя это и противоречит инструкции Госбанка – я согла-
сен с тобой. Ты меня убедил, везите сено в Тифлис и торгуйте
им на сенном рынке по тамошней цене. Рынок давно бездействует
из-за отсутствия подвоза в город сена.
Подумав немного, Лактионов добавил:
– Что же касается управляющего вашим отделением Госбанка,
то я вызову его в Тифлис и дам ему какое-нибудь поручение, думаю,
что за три дня вы обернетесь.
– Вполне, – отвечал я.
– Так вот, я его и задержу здесь дня три, не меньше, чтобы
он на вас никаких актов не составлял.
По дороге в Агбулах мне навстречу попался управляющий агбу-
лахским отделением Госбанка. Он меня весело поприветствовал,
совершенно не подозревая о подлинной причине его вызова в Тиф-
лис и роли, которая в этом принадлежала мне.
Я уже говорил, что совхоз не обладал необходимым количеством
транспорта для перевозки такого количества сена. Пришлось обра-
титься к соседним колхозам. Они сразу же откликнулись на наше
предложение. Условия, предложенные нами колхозам, были следу-
ющие: каждый колхоз получал от нас бесплатно такое количество
сена, какое он доставит в город для продажи. Колхозы были рады
этим условиям, так как своего сена у них почти уже не было.
В тот же вечер, всю ночь и на следующий день с самого раннего
утра потянулась по Агбулахскому (ныне Тетрицкарайскому) шоссе
нескончаемая вереница колхозных подвод, нагруженных нашим
сеном, в результате этой операции мы в большой мере расплати-
лись с рабочими и служащими совхоза. Впервые не было такой
большой задолженности по зарплате, как прежде, что в корне изме-
нило всю обстановку в совхозе.
К моему удовольствию, директор совхоза Ерванд Ваниев пере-
стал по ночам подкрадываться к свинарникам, чтобы поймать
с поличным «расхитителей кормов», то есть рабочих, которые
таскали и жарили кукурузу, предназначенную на корм свиньям,
чтобы самим поесть и утолить голод, постоянно ими ощущаемый.
Ерванд Ваниев был первый директор совхоза, с которым меня
свела жизнь. Потом, работая в Политуправлении Наркомата
совхозов СССР, я встречался со многими директорами совхо-
зов, но Ерванд Ваниев сохранился в моих глазах как фанатиче-
ски преданный порученному ему делу. Второго такого директора
совхоза я более не встречал, За государственную копейку, за каж-
дое присвоенное зерно он был готов чуть ли не растерзать любого
человека. Потом сам же переживал, что поступил сгоряча, жалел
бедного и забитого человека, которого обидел, но все равно был
неумолим при каждом новом факте порчи или кражи совхозного
имущества.
– Ну и что ж тут особенного? – могут мне возразить. – Разве
теперь нет таких директоров? Надо же оберегать народное добро
и оберегают, а как же иначе?
Все это может быть и так, но иногда приходится наблюдать
в жизни и такое, когда некоторые руководители хозяйствен-
ных организаций, проявляя все строгости, сами себя не обижают
и не всегда отличают свой карман от государственного.
Сказать про Ерванда Ваниева, что он был честным и бескорыст-
ным человеком, это значит почти ничего не сказать. Он был аске-
том. Вместе с ним страдала и вся его многодетная семья, которая
частенько недоедала. Дома у него не было самой необходимой
обстановки. Он далеко не всегда ночевал дома, постоянно нахо-
дясь в разъездах по совхозу. При каждой моей попытке оказать его
семье какую-либо помощь, чтобы завхоз выделил немного масла,
мяса, других продуктов, он поднимал такой скандал, что потом
было трудно его успокоить, хоть и совесть моя была чиста – поли-
тотдельским работникам выдавались пайки, а директорам совхо-
зов нет. Стоимость отпущенных директору продуктов удержива-
лась из его зарплаты, и никакого нарушения тут не было.
Партийная и комсомольская организации совхоза были малочис-
ленны, но состояли из хороших ребят. Всех их привлек на работу
в совхоз Ерванд Ваниев, который, как и все они, был местным уро-
женцем. Он был для них образцом кристальной честности. Если бы
не эти коммунисты и комсомольцы, вряд ли мы сумели бы выйти
победителями в борьбе с чумой свиней.
Большую работу среди совхозных масс проводил мой замести-
тель по партийно-массовой работе Сергей Аркадьевич Арутюнов.
Следует отметить, что он сумел очень быстро наладить выпуск
совхозной многотиражки.
Мероприятия, которые были намечены совместно с ветврачом,
дали свои положительные результаты в борьбе с такой страшной
болезнью, как чума свиней. Значительным подспорьем в этом была
сознательность масс.
В течение летних месяцев мы произвели ремонт части свинар-
ников, которые, по существу сказать, стали почти новыми. Полы
были полностью заменены, грунт под ними, так же, как и вокруг
свинарника, был срыт на глубину более чем полметра. Стены были
обшиты новыми досками до высоты почти в рост человека, обо-
рудованы новые станки для свиней. Словом, было удалено реши-
тельно все, что могло нести в себе чумную заразу. В эти по существу
новые свинарники был перенесен народившийся молодняк, доступ
сюда был запрещен решительно всем, за исключением обслужива-
ющего только эти свинарники персонала. Словом, был установлен
строжайший порядок, который неукоснительно соблюдался.
Вместе с Сергеем Аркадьевичем мы провели большую разъяс-
нительную работу среди всех работников совхоза, и нам удалось
донести до их сознания всю важность этих мероприятий. Стро-
жайшее соблюдение ветеринарных правил, явившееся результа-
том высокой сознательности работников, обеспечило нам резкое
снижение падежа свиней, который упал с 62 до 1,5% к осени того
же 1933 года.
Несомненно, что этот успех был результатом удавшейся поста-
новки политотдельской работы в условиях сельского хозяйства
времен 1933 года, и это меня радовало после того, как обстоятель-
ства вынудили меня уйти с работы из аппарата ЦК КП(б) Грузии.

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ В МОСКВЕ

Политуправление при Наркомате совхозов СССР

Осенью 1933 года я был вызван в Москву с отчетом о работе поли-
тотдела Акбулахского свиноводческого совхоза. Слушали мой
доклад заместитель начальника Политуправления Залкин и началь-
ник Главного управления свиносовхозов Харламов. Присутствовали
также некоторые из работников аппарата Политуправления и Глав-
ного управления совхозов. К сожалению, их фамилий я не помню.
После обмена мнениями Залкин в упор поставил вопрос перед
Харламовым: уверен ли он в точности сообщенных мною сведений
по падежу свиней? Вполне, – ответил начальник главка и сооб-
щил, что до моего вызова в Москву он направлял в Агбулахский
совхоз одного из лучших специалистов Главка Доброхотова и тот
детально все проверил на месте. Надо сказать, продолжал Харла-
мов, что у него с Мискиным был какой-то конфликт, но несмотря
на это он о Мискине высказывается очень даже положительно.
Залкин поинтересовался, что за конфликт имел место между
мной и Доброхотовым в совхозе? Я рассказал, что забегает ко мне
в политотдел возмущенный Доброхотов и жалуется на шофера
Каракашева, что тот не сажает его в кабину машины, а он, старик,
в кузове ехать не может. Каракашев объяснил, что врач приказал
посадить в кабину женщину с грудным ребенком, у которого была
температура 40 градусов.
Я обращаюсь к Доброхотову: «Вы слышите, что говорит шофер?
Я не могу отменять распоряжение врача. Завтра я на легковой
машине райкома партии поеду в Тифлис и вас заберу с собой.
Переночуете одну ночь в Белом Ключе».
– Ни за что! Я должен успеть к сегодняшнему московскому
поезду.
Как я его ни уговаривал, убедить мне его не удалось, и он уехал
в кузове грузовика.
После этого совещания Залкин предложил мне переехать вместе
с семьей в Москву и работать в Политуправлении. Это меня вполне
устраивало, и я дал ему свое согласие. Бежать, бежать от Берия как
можно скорее, – думал я.
Я немедленно приступил к работе в Политуправлении. Это было
в ноябре 1933 года. Мне были подчинены политотделы совхозов трех
закавказских республик, а также политотделы совхозов всех авто-
номных республик и автономных областей Северного Кавказа.
С первых же дней работы в Политуправлении я почувствовал
совершенно иной стиль в партийной работе. Возникало это прежде
всего от того, что Политуправление работало на правах Сельхозот-
дела ЦК ВКП(б). Так оно фактически и было. Точнее сказать, Поли-
туправление было продолжением Сельхозотдела ЦК ВКП(б), рабо-
тающим в стенах Народного Комиссариата Совхозов СССР.
Исключительно большое значение придавалось приставке из трех
букв: «при». Без этой приставки получался такой смысл, что Полит-
управление находится и работает в составе аппарата наркомата, как
любое другое главное управление. Политуправление Наркомсов-
хозов звучит так же, скажем, как Главное управление свиносовхо-
зов Наркомсовхозов СССР. Между тем, совершенно иначе звучит
то же наименование с приставкой «при»: Политуправление совхо-
зов при Наркомате совхозов СССР. Здесь подчеркивается самостоя-
тельность этого учреждения, с указанием той области, в которой оно
работает, в отличие, скажем от Политуправления МТС или Политу-
правления НКПС. Хорошо помню, что любая бумажка, подававша-
яся на подпись без этой приставки, немедленно перепечатывалась.
Коротко Политуправление совхозов называли ПУНС.
Итак, я очутился на работе в этом высоком партийном органе
благодаря тому, что мы добились в нашем совхозе самого низкого
процента падежа свиней: около 2%, в то время как в целом по стране
он составлял до 30%, а в некоторых хозяйствах и до 60%.
В силу этого положение мое в Политуправлении было несколько
особое, от меня требовались рекомендации и советы по оздоровле-
нию свиносовхозов.
Если бичом для свиноводческих совхозов был колоссальный
падеж свиней, то состояние работы в других отраслях было также
удручающим. Достаточно сказать, что задолженность выдачи зара-
ботной платы рабочим и служащим составляла, как правило, три-
четыре месяца, а кое-где и до шести месяцев. Несмотря на при-
нятие ряда решительных мер, финансовое положение совхозов
в целом по Наркомату не улучшалось.
Политбюро приняло по данному вопросу оригинальное постанов-
ление. Было решено назначить Наркомом совхозов не специалиста
по сельскому хозяйству (зоотехника или агронома) и не кого-либо
из крупных организаторов или политических деятелей, а самого
сильного работника в области финансов. Им оказался управляю-
щий Госбанком СССР Калманович. До этого наркомом был Тихон
Александрович Юркин. Ему было сказано, чтобы он работал в том
же духе, как и прежде, со всеми правами наркома, только с един-
ственным исключением: не заниматься финансами и уступить эту
область Калмановичу, который, в свою очередь, не должен был вме-
шиваться в сельскохозяйственные вопросы, а занимался бы лишь
оздоровлением финансового состояния совхозов.
Так вот и работали в одном наркомате по существу два наркома:
Калманович и Юркин. Вместе с Калмановичем появился его заме-
ститель Островский, который также считался крупным финан-
систом.
Политуправление совхозов было органом весьма оперативным
и гибким, без каких-либо бюрократических замашек. Этому спо-
собствовало отсутствие в нем отделов и секторов. Структура его
была такова: начальник ПУНСа, его заместитель и до трех десят-
ков ответственных инструкторов, непосредственно подчинен-
ных начальнику Политуправления. В штате состояло также по
одному референту-информатору на каждых двух-трех инструкто-
ров. Они обрабатывали всю почту, поступавшую из тех республик,
краев и областей, к которым были прикреплены инструкторы.
Ответственные инструкторы докладывали о результатах своих
поездок по совхозам не только непосредственно начальнику
ПУНСа или его заместителю, но и часто вызывались в Сельхозот-
дел ЦК ВКП(б), где им после заслушивания давались соответству-
ющие указания.
Структура наркомата все же позднее вынудила перестроить
партийный аппарат Политуправления по ее образцу. Были соз-
даны секторы по руководству политотделами зерновых, молочно-
мясных и овощеводческих совхозов. Был также сектор печати.
Хочется назвать фамилии сотрудников Политуправления совхо-
зов в том виде, как они сохранились у меня в памяти. Возможно,
кто-нибудь заинтересуется этим списком: сперва Карл Петро-
вич Сомс, а затем Кудрявцев; заместители начальника – Зали-
кин, после него Зайцев; помощник начальника ПУНСа – Борзов;
заведующий отделом кадров Арам Шахгильдян; ответственные
инструкторы – Баулин, Бурова, Роберт Мацевич Венде, Шмарья
Лазаревич Воробьев, Горбунов, Гамбаров, Жезлов, Петр Никифо-
рович Зимин, Николай Георгиевич Козловский, Андраник Мельку-
мов, Георгий Федорович Петров, Павла Васильевна Суслова, Петр
Иванович Травинов.
С образованием секторов некоторые из перечисленных лиц были
назначены их начальниками, другие были выдвинуты на работу
в Сельхозотдел ЦК ВКП(б).
В секретариате К.П. Сомса работали: Шахов – помощник
начальника ПУНСа, Одинцова – секретарь-стенографистка.
В аппарате Политуправления работали также: Васильева, Глебова,
Калугина, Михалевский, Солнцева, Стриженев.
В декабре 1937 года был образован Политсектор по РСФСР.
Начальником его был назначен Г.Ф. Петров, а я – его заместителем.
К.П. Сомс был переведен в 1937 году в Комиссию Советского
Контроля, а вместо него приступил к работе в должности началь-
ника Политуправления совхозов Кудрявцев. До прихода к нам
Кудрявцев работал в ЦК ВКП(б) заместителем Маленкова, то есть
замзав ОРПО (отдел руководящих партийных органов). А еще
раньше он работал секретарем Одесской партийной организации.
С приходом Кудрявцева обстановка и стиль партийной работы
у нас в корне изменились. Он вводил все новые и новые порядки,
которые, с его точки зрения, соответствовали современным зада-
чам. Запомнилось одно из самых первых совещаний, которое он
созвал. Смысл сказанного им на этом совещании сводился к сле-
дующему:
– Каждый из вас имеет доступ в мой кабинет, в котором иногда
могут решаться важнейшие проблемы, имеющие характер госу-
дарственной тайны. Или, представьте себе, что в тот момент, когда
кто-либо из вас находится у меня в кабинете с докладом, звонят
мне Иосиф Виссарионович, или Вячеслав Михайлович, или Лазарь
Моисеевич и другие высокопоставленные товарищи и невольно
становятся свидетелем нашей беседы. Не могу же я прервать раз-
говор со Сталиным, Молотовым или Кагановичем, сказав, вы меня
извините, я попрошу товарищей выйти из кабинета, а затем про-
должим беседу. Нет, конечно. А разговор, возможно, предстоит
очень и очень секретный. Вы остаетесь в моем кабинете и узнаете
обо всех тех указаниях, которые они мне дают. Так вот, я вас пре-
дупреждаю, что все, услышанное в моем кабинете, должно быть
забыто. Никому не говорить об услышанном и не иметь никаких
суждений об этом с кем бы то ни было.
Уходили мы с этого совещания страшно омраченные. Такого еще
никогда не было. При Карле Петровиче Сомсе редактировал его при-
казы Шахов – его помощник. И только после визы Шахова приказ
подписывал Сомс. С уходом Карла Петровича ушел с работы в Поли-
туправлении и Шахов. Его функции Кудрявцев возложил на меня по
совместительству, несмотря на мои категорические возражения.
Н.Г. Козловский – начальник сектора зерновых совхозов сильно
задержал составление проекта приказа по хлебосдаче. Наконец
он его представил, я просмотрел и ознакомил с ним Кудрявцева.
Приказ был отпечатан, и я зашел к Кудрявцеву, чтобы получить
визу на рассылку приказа по совхозам. Надо сказать, что в размно-
женных типографским способом экземплярах приказа оказались
опечатки: в слове «хлебосдача» отсутствовала буква «с» и не было
в двух случаях запятых. Я надеялся, что Кудрявцев не заметит эти
опечатки и подпишет приказ, тем более что он знакомился с ним,
причем держал его у себя намного дольше положенного времени,
но нет. Он обнаружил опечатки и потребовал перепечатать приказ.
Как я ни уговаривал Кудрявцева направить приказ на перифе-
рию в имеющемся виде, переубедить его не смог. Ведь в конце-то
концов речь идет только об одной букве (запятые не каждый заме-
тит), и никто не может сомневаться, что напечатанное «хлебодаче»
надо читать как «хлебосдаче». Я предложил посадить весь аппарат
на исправление приказа: вставить букву «с» от руки, но Кудрявцев
поднял меня на смех:
– Это что же, из Москвы, из Политуправления, из такого высоко
авторитетного органа ЦК ВКП(б) вдруг такая кустарщина – встав-
лять буквы от руки?
Разговор у нас шел в конце рабочего дня, уже поздно вечером,
я ему сказал:
– Хорошо, если шрифт не разбросали, тогда дело поправимое,
а если придется снова набирать, дело сильно осложнится, это еще
один день задержки с рассылкой приказа. Все сроки отправления
приказа по хлебосдаче давно прошли. Козловский сильно задер-
жал, сам долго знакомился.
Я объяснил Кудрявцеву, что по условиям договора, заключенного
с почтой, вся корреспонденция данного дня должна быть достав-
лена на почту не позднее 9 часов утра, в противном случае она рас-
сылается днем позже. Мои доводы Кудрявцев не принял во внима-
ние и приказал в случае необходимости набрать новый шрифт.
Политуправление совхозов располагалось тогда в здании Нарко-
мата совхозов СССР на Куйбышевской площади, типография же
находилась в бывшем здании Наркомата совхозов СССР по боль-
шому Комсомольскому переулку в подвальном помещении, где
позднее размещался Наркомат совхозов РСФСР.
Вместе с Калугиной, начальником спецотдела, мы поехали
в типографию. Она была уже закрыта. Дозвонились к директору
типографии. Узнали, что набор разбросали. Я приказал ему немед-
ленно явиться в типографию, обещал легковые машины, чтобы
собрать весь штат, необходимый для повторного напечатания при-
каза сегодня же ночью.
Всю ночь до рассвета шла работа по печатанию приказа. Калу-
гина пригласила девушек к 5 часам утра, чтобы законвертовать при-
каз для рассылки по совхозам. Это была нелегкая работа: набрать
шрифт, отредактировать, отпечатать, законвертовать. И все это
успеть сделать до 8 часов утра.
Убедившись, что все находятся на своих местах и дело уже нала-
жено и, что пока не наберут весь текст приказа, я здесь не нужен,
я поехал ужинать в кафе Филиппова на улице Горького (ныне
ресторан «Центральный»). Работал этот ресторан до трех часов
ночи, а может, и позднее. В этом ресторане выступал знаменитый
цыганский хор, человек около сорока.
Недолго мне пришлось дожидаться первой страницы текста при-
каза, когда я вернулся в типографию. Видно было, что наборщики
работали с энтузиазмом и с пониманием чувства своего долга.
Помнится, во время просмотра текста через мои ноги несколько
раз перебегали крысы. Видимо, типография находилась в антиса-
нитарном состоянии.
Много усилий мне стоило уговорить Калугину отправить приказ
без визы Кудрявцева. Она категорически возражала, но в конце
концов все же согласилась и отправила почту до 9 часов утра.
Я дождался прихода Кудрявцева на работу и первым зашел
к нему в кабинет. Он внимательно прочитал весь текст, похвалил
меня за проведенную ночью работу, подписал приказ и отдал его
мне. Я предусмотрительно положил его во внутренний карман пид-
жака и обратился к нему с вопросом, а он мне в ответ:
– Нет, нет вы сначала отнесите Калугиной приказ с моей визой,
чтобы она разослала его по совхозам.
– Можете не беспокоиться, вся корреспонденция уже сдана
на почту.
– То есть как? Без моей визы? А ну-ка верните то, что я сейчас
подписал!
– Нет, я его вам не верну.
– Какой же вы смелый человек! Когда-нибудь за подобное дей-
ствие вы поплатитесь головой.
Но вернемся ко времени руководства Политуправлением совхозов
Карлом Петровичем Сомсом. Политуправление изучало и подготав -
ливало много вопросов по оздоровлению работы совхозов. Большим
минусом в работе тех лет было упразднение коллегий в наркома-
тах. XVII съезд ВКП(б) заседал с 26 января по 10 февраля 1934 года.
В числе его решений записано и такое постановление: «Ликвиди-
ровать коллегии в наркоматах с оставлением во главе наркомата
наркома и не более двух заместителей. Создать при наркоматах
созываемые раз в два месяца советы наркоматов от 40 до 70 человек
в каждом, из коих не менее половины должно быть представителей
местных организаций и предприятий».
Через четыре года коллегии в наркоматах были вновь восстанов-
лены постановлением Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 13 марта
1938 года. Это как раз тот период, когда я работал в Политуправ-
лении совхозов СССР и в Политсекторе при Наркомате совхо-
зов РСФСР. Ввиду отсутствия коллегий вопросы, подготавливае-
мые нами, не могли быть вынесены на обсуждение коллегиального
органа, а докладывались непосредственно наркому или ставились
перед сельхозотделом ЦК ВКП(б) специальным письмом. Если
бы сохранялась коллегия наркомата, то на ее заседаниях имело
бы место широкое обсуждение выдвигаемых вопросов и были бы
высказаны различные точки зрения. А вопросов возникало вели-
кое множество, требовавших коллективного обсуждения. Создан-
ные при наркоматах советы в этом отношении заменить коллегии
не могли. Они оказались нежизненными.
Из наиболее актуальных вопросов, обсуждавшихся нами в ту
пору, вспоминаются два: это зернохранилища и заработная плата.
Ежегодно с июня по ноябрь лихорадит всю страну недостаток
же лезнодорожного транспорта. Нехватка подвижного состава
в течение полугода происходит вследствие того, что железные
дороги заняты в этот период перевозками зерна – хлеба нового
урожая. В результате подобной организации дела страдает вся
страна: промышленность, которая недополучает сырье и мате-
риалы в равномерном порядке, согласно графику производства,
и срывает отгрузку готовой продукции из-за недостаточности
порожняка. В равной степени страдает и все население страны
в результате плохой, вернее сказать, отвратительной доставки из
села в город фруктов и овощей. Вместо того чтобы пользоваться
замечательными дарами природы, такими как помидоры, арбузы,
дыни, груши, виноград, персики и бесчисленное множество дру-
гих фруктов (разве их можно перечесть?), и подавать их на стол
горожанам, работники этих отраслей вот уже которое десятиле-
тие гноят и уничтожают эти продукты. Значительная часть их идет
либо на корм скоту, либо запахивается в землю.
– Почему же так происходит? – спросит читатель. – Ведь это
преступление!
– Да, – ответим мы, – преступление, конечно, и в самых широ-
ких масштабах.
Но удивительнее всего то, что вся страна страдает от головотяп-
ства и подлинного вредительства. И ни одного судебного процесса.
В каждом областном центре хотя бы по одному показательному
процессу за порчу продуктов – фруктов и овощей. И так из года
в год – глядишь, и произошли бы перемены.
Зачем такой либерализм? А дело в том, что в нашей практи-
ческой повседневной жизни сложилось много такого, что зача-
стую вызывает удивление, но изменения к лучшему не происхо-
дит. Здесь действует сила инерции, возникшая еще при Сталине.
Он любил часто повторять и внушил своему ближайшему окруже-
нию, что «тот хлеб наш, который лежит в государственных закро-
мах», то есть в элеваторах министерства заготовок. Конечно, после
того голода, на который он обрек страну в начале коллективизации,
кое для кого, возможно, это могло звучать убедительно, но ведь
шли годы, а установленный порядок не менялся.
Столетиями город снабжался хлебом круглогодично. Мужик
знал, как хранить хлеб. Он возил его в город и продавал тогда, когда
ему было удобнее всего – в течение всей зимы. Ведь куда хозяй-
ственнее и целесообразнее во всех отношениях хранить хлеб в глу-
бинке, где он уродился, и вывозить после того, как минует страд-
ная пора.
Наш Наркомат совхозов много раз поднимал вопрос о стро-
ительстве элеваторов в глубинке, хотя бы простых, но мощных
зерно хранилищ для отдельных совхозов, но нам не отпускали денег,
заявляя, что их не хватает для строительства пристанционных эле-
ваторов и что последние важнее и нечего придумывать новости –
во зите хлеб к станциям железной дороги, как это делают все колхозы.
Я совершенно не сомневаюсь, что настанет пора, когда будут
смеяться над тем, что действительно существовал такой неоправ-
данный порядок, наносивший громадный ущерб народному хозяй-
ству и лишавший население возможности в полной мере пользо-
ваться продукцией садов, бахчей и огородов.
Как-то Сталин сказал: «Гляди, чего придумали – самоходный
комбайн», и далее он развил теорию о том, что только вредитель
мог предложить, чтобы моторы бездействовали по 11 месяцев
в году, в то время как, установленные на тракторах, они будут рабо-
тать круглый год. Абсурдность подобной теории очевидна, хотя
надо сказать, что найдутся охотники убеждать, что для тех вре-
мен это было оправдано. Носители подобных идей и поныне ходят
в героях. Слишком уж довлеет над ними Сталин и по сей день. Разве
можно вдолбить маститому бюрократу, что очереди давно должны
быть анахронизмом, что они наносят стране непоправимый ущерб,
не только моральный, но и материальный?
Помнится, как на заседании бюро Закавказского Краевого
Комитета ВКП(б), которым руководил Лаврентий Картвелишвили,
при рассмотрении плана завоза продовольственных товаров вдруг
возникла острая полемика вокруг завоза картофеля из Белорус-
сии. Как ни старался докладчик убедить, что белорусский карто-
фель по своим вкусовым качествам является лучшим в стране, его
обвинили чуть ли не во вредительстве из-за того, что он перегру-
жает транспорт, везя картошку чуть ли не через всю страну. Было
принято решение аннулировать договор о завозе картофеля из
Белоруссии и предложено заключить договоры с организациями
Северного Кавказа.
И как я был обрадован, читая речь Э.А. Шеварднадзе на тор-
жественном заседании ЦК КП Белоруссии и Верховного Совета
Белорусской ССР 28 декабря 1978 года, когда он назвал картофель
в числе завозимых из Белоруссии в Грузию товаров.
* * *
Вспоминается такой случай. В 1960 году ехал я из Москвы в сана-
торий в Цхалтубо. В одном купе со мной оказался контр-адмирал,
который вместе со своей супругой также следовал на курорт.
В ходе беседы выяснилось, что действие путевки наступает только
через месяц. Я его спросил:
– Что же вы так рано едете?
– Видите ли, по пути мы заедем к ее брату, он председатель кол-
хоза под Таганрогом.
– Ну что ж, это хорошо, погостить целый месяц.
– Дело обстоит не совсем так, как вам кажется. Погостить нам
хватило бы и трех-четырех дней, я должен помочь колхозу в реали-
зации фруктов.
– Непонятно, – сказал я.
– У колхоза имеется роскошный сад и плантации. Особенно
следует отметить, что растут в этом колхозе ценные сорта груш.
Однажды колхоз не смог реализовать фруктово-овощную продук-
цию и на этом потерял 300 тысяч рублей. С тех пор я каждый год
езжу туда и помогаю им в реализации фруктов.
– Каким образом? – спросил я.
– Очень просто. Сперва иду к первому секретарю Таганрог-
ского горкома партии, прошу его распоряжения о выделении кол-
хозу необходимого количества грузовых автомобилей. Но он пол-
ностью не в силах обеспечить потребности колхоза. Тогда еду
в Ростов и там добиваюсь прикрепления к колхозу недостающего
количества автомашин для снабжения города Ростова овощами
и фруктами.
– И это вам удается?
– А как же. Так что можете считать, что я каждый год дарю кол-
хозу те 300 тысяч, которые они бы теряли без моей помощи.
– Так сколько же контр-адмиралов необходимо стране, чтобы
все колхозы были обеспечены автомобильным транспортом для
снабжения городов сельхозпродукцией? – спросил я его улыбаясь.
Похоже на анекдот? Но я рассказываю подлинную историю.
Жаль только, что я не запомнил фамилии контр-адмирала или
название этого колхоза. Но так оно в действительности было.
Но что удивительнее всего: умер Сталин, несколько десятилетий
с тех пор минуло, а установленный им порядок, крайне убыточный
и дезорганизующий народное хозяйство, главным образом транс-
порт и сельское хозяйство, до сих пор все еще сохраняется. Вме-
сто того чтобы сеть заготовительных органов сделать более раз-
ветвленной и строить новые элеваторы поближе к производству
хлеба, теперь сеть эта еще более сворачивается путем ликвида-
ции мелких заготовительных пунктов. Мотивируется это концен-
трацией производства. Строятся еще более крупные элеваторные
хозяйства, ссылаясь на то, что чем крупнее элеватор, тем он произ-
водительнее.
Между тем, зерно доставляется на элеваторы автомобильным
транспортом с расстояний в 100, 200 и даже 300 километров. Колос-
сальное количество этого зерна теряется по пути. Время от времени
у нас в печати появляются статьи по данному вопросу. Нарекания
в них справедливы, вносимые предложения вполне разумны. Мно-
гое со сталинских времен изменилось, но нерешенных вопросов
в этой области все еще достаточно. Сошлюсь я только на одну ста-
тью, напечатанную в газете «Известия» № 30 от 4 февраля 1980 года
под названием «Чтобы не терять зерно, крупным хозяйствам
нужны свои элеваторы». Автор этой статьи В. Резаев – директор
совхоза им. Попова, расположенного в Октябрьском районе Орен-
бургской области. Приведем несколько выдержек из этой статьи:
«Не везти на элеватор в горячую пору уборки сразу все, а посте-
пенно». «Мы, например, давно мечтали о своем собственном эле-
ваторе на 20–30 тысяч тонн. В хозяйстве более 20 тысяч гектаров
пашни. До ближайшего хлебоприемного предприятия 110 киломе-
тров. Есть у нас и средства на строительство: ежегодно получаем
свыше миллиона рублей прибыли. Почему же наше желание иметь
свой собственный «дом для хлеба» – вполне резонное и экономи-
чески выгодное как для хозяйства, так и для государства, не нахо-
дит поддержки ни в Министерстве сельского хозяйства РСФСР,
ни у заготовителей?
Водитель за один рейс должен преодолеть 220–240 километров.
Плюс к этому – неизбежные двух-, трехчасовые простои перед
выгрузкой, потому что сюда же возят хлеб хозяйства несколь-
ких районов... Приходится основную часть своих и прикреплен-
ных автомобилей держать на линии ток – элеватор. Естественно,
оголяем главный участок уборки – поле... В результате, случа-
ется, часами простаивают агрегаты с полными бункерами зерна,
на месяц растягивается уборка, хлеб перестаивает, осыпается,
ну а потом вносят свою «лепту» и осенние дожди.
Только по этим причинам наш совхоз недобрал – считайте –
потерял в прошлом году как минимум 4–5 тысяч тонн зерна...
Таким образом, лишь прямые наши убытки превысили полмилли-
она рублей – ровно столько, сколько необходимо для сооруже-
ния высокомеханизированного, оснащенного хорошим сушиль-
ным хозяйством элеватора на 30 тысяч тонн. Что нам даст такой
элеватор? «Плечо» перевозок сократится до 10 километров...
На 50–60 процентов повысится производительность агрегатов
на жатве, и уборку мы сможем завершить за 12 рабочих дней».
Я не знаю, добился ли директор совхоза им. Попова тов. В. Резаев
за истекшие годы строительства элеватора? Вряд ли. Ведь вопросы,
которые он поднимает в своей статье, не новые. Они поднимались
и в начале тридцатых годов, но, как видим, до сих пор не решены.
Разве можно что-либо возразить против вопросов, поставленных
в статье директором совхоза? Абсолютно ничего.
Для бюрократов, которые оказались не способными решить
этот насущный и актуальный вопрос на протяжении полстоле-
тия, ничего не значат слова о том, что при строительстве элеватора
в самом совхозе уборка урожая вместо месяца займет лишь 12 рабо-
чих дней и ежегодно будет экономиться полмиллиона рублей при
устранении потерь зерна при перевозке.
За свою долгую жизнь я был свидетелем очень трудного прохож-
дения и осуществления самых разумных и естественных предло-
жений. Теперь не верится, что для того, чтобы пользоваться обще-
ственным туалетом, требовалось уплатить за вход. Взимали плату
за посещение парка культуры и отдыха им. Горького в Москве.
В свидетельстве о рождении ребенка от незарегистрированного
брака в графе «отец» значился прочерк, тем самым ставя человека
в унизительное положение на всю жизнь. Перечень таких явлений
можно продолжать бесконечно, но, возникая, они как-то потом
исправлялись, и все приходило в нормальное состояние.
Есть такие вопросы, которые требуют немедленного решения,
но проходят десятилетия, а они остаются нерешенными. Одним из
таких вопросов является и тот, о котором мы говорили выше, –
вопрос о перевозках зерна в страдную пору и строительства зер-
нохранилищ в первую очередь в отдаленных от железной дороги
районах.
Взять вопрос об ОТК (отделах технического контроля) на пред-
приятиях. Время от времени в печати задается вопрос: «Кому под-
чинить ОТК?». Вопрос совершенно ясный. Ответ напрашивается
сам собой: конечно Госстандарту или вновь созданному ведомству
по руководству ОТК по всей стране, но ни в коем случае не дирек-
тору предприятия. На протяжении десятилетий некоторые пред-
приятия производят сплошной брак, который годами оседает
на складах готовой продукции. Если бы ОТК этих предприя-
тий не были зависимы от их администрации, а подчинялись дру-
гому ведомству, ничего общего не имеющему с данной отраслью,
то, вне всякого сомнения, ничего подобного не происходило бы.
Первые же партии бракованной продукции были бы задержаны,
а участки и цеха, допустившие брак, были бы закрыты. Предста-
витель ОТК должен обладать такими же правами, как санитарный
врач. Его распоряжения должны быть обязательными. Но бюро-
крата, работающего в министерстве, такой порядок не устраивает:
чего доброго, могут запретить выпуск продукции и предприятие
закроется, а там – живые люди, и надо будет немедленно их тру-
доустроить. Не оберешься хлопот. А так, как оно есть, – спокой-
нее. И государство терпит миллиардные убытки из года в год.
Так же – многочасовые очереди в магазинах. Все это, конечно,
результат плохой работы, а главное, не до конца продуманной той
или иной системы.
Наш наркомат дал указание об использовании в совхозах
ветродвигателей для снабжения хозяйств водой. При многочислен-
ных поездках по совхозам я нигде не видел, чтобы они работали.
Либо они вовсе не были установлены, либо уже были поломаны.
В свое оправдание директора совхозов заявляли, что оборудование
это не капитальное, слишком капризное, требует особого ухода
и квалифицированного специалиста, но однажды в одном из совхо-
зов я обнаружил ветродвигатели в полном порядке, и на всех четы-
рех фермах они работали безотказно. Я спросил директора, как ему
удалось наладить работу этих водокачек? Он сказал, что эти ветрод-
вигатели требуют постоянного ухода и внимания к себе. На фер-
мах нет квалифицированных людей для ухода за ними. Мы решили
выделить одного механика на весь совхоз для обслуживания этих
установок. Обратились с просьбой, чтобы нам утвердили соответ-
ствующую штатную единицу, но нам ее не дали. Тогда я решил все
же содержать такого человека за счет другой штатной единицы.
Я виделся с этим механиком, беседовал с ним. Он ежедневно
на велосипеде объезжал все четыре фермы и на месте произво-
дил необходимый ремонт ветродвигателей. Я убедился, что в этом
совхозе они работали безупречно, возвратившись в Москву,
я написал по этому поводу специальную докладную записку, мои
предложения были приняты. Как обстоят дела сейчас – не знаю.
Но вот по другому вопросу – о производстве бекона скажу,
что занимались этим вопросом наши зоотехники. Было выде-
лено несколько свиносовхозов, где был поставлен такой откорм,
в результате применения которого добились производства бекона,
и этот вопрос в тридцатых годах считался уже решенным. Но вот
в последние годы я читал, что бекона не производят, а есть только
начальные успехи в этой области в прибалтийских республиках.
Выше я упомянул о заработной плате. Скажу вкратце об этом
пару слов. Серго Орджоникидзе добился у Сталина повышения
заработной платы в системе наркомтяжпрома. Повышение было
солидное: до 2500 руб. Вообще надо сказать, в двадцатых годах был
партмаксимум (партийный максимум, выше которого коммунист
не мог получать зарплату). Партмаксимум дважды или трижды
менялся в сторону его повышения. Долгое время размер его был
280 рублей. Затем партмаксимум был отменен. По новой шкале
наш нарком получал 1200 рублей, начальник политсектора как его
заместитель – 1100 рублей, а я, кажется, 1000 рублей.
И вот на этом фоне работники тяжелой промышленности начали
получать по две, две с половиной тысячи.
Поднял вопрос об изменении зарплаты в системе пищевой про-
мышленности ее нарком Анастас Иванович Микоян и добился
значительного повышения. Сразу после этого началось поваль-
ное бегство директоров наших совхозов в систему пищевой про-
мышленности, так как там оклад директоров совхозов был повы-
шен до 1500 рублей, а у нас же они получали лишь 500 рублей.
Нашим наркоматом был поднят вопрос перед ЦК ВКП(б) об увели-
чении зарплаты в системе наркомата совхозов и уравнении окла-
дов директоров наших совхозов с директорами совхозов микоя-
новской системы. Ходили слухи, что Сталин не санкционировал
повышение окладов по нашему наркомату, но прямо никто об этом
не говорил. В высших сферах решили обсуждение затянуть. Мате-
риалы возвращали наркомату совхозов, рекомендуя то-то и то-то
изменить или заново пересчитать. И так несколько раз.
Вспоминаются несколько случаев, когда при приезде в тот
или иной совхоз я не обнаруживал директора на месте и нахо-
дил его в должности директора соседнего совхоза, но микоянов-
ской системы. Причем это перемещение происходило без нашего
ведома. Я имел беседу с одним из секретарей райкома партии и осу-
дил подобное перемещение кадров внутри района без согласования
с вышестоящими органами, в частности, с нашим наркоматом.
– С наркоматом пищевой промышленности мы согласовали, –
сказал он, – и они выслали приказ о его назначении, так что в этом
отношении все в порядке. Он у нас лучший хозяйственник в районе,
член бюро райкома, так зачем же мы его будем держать на 500 рублях,
когда он может получать 1500 и работать будет лучше, чем тот, кого
могли бы прислать из наркомата пищевой промышленности.
Так вот и держалась заработная плата в середине тридцатых годов
на трех уровнях: начальник угольной шахты с окладом 2500, директор
совхоза системы пищевой промышленности с окладом 1500 и дирек-
тор совхоза системы наркомата совхозов с окладом 500 рублей.
Кстати сказать, последние были куда крупнее и мощнее микоянов-
ских совхозов. Этот парадокс всем бросался в глаза. Шутили: мико-
яновскому директору работы поменьше, а денег побольше.
Взять вопрос об урожайности. Лишь теперь колхозы и совхозы
начали получать урожаи по 30, 40 и 50 центнеров с гектара,
а в тридцатых годах урожайность держалась на уровне 10 центне-
ров. Но и тогда были совхозы с высокой урожайностью. Вспомина-
ется зерносовхоз «Целина» на Северном Кавказе, выделившийся
из зерносовхоза «Гигант». Средняя урожайность по зерносовхозу
«Целина» составляла более 21 центнера. На отдельных клетках
урожайность доходила до 60–80 центнеров. Мне было поручено
выступить в печати по этому поводу. Учитывая всю ответствен-
ность этого шага, я, пока работал над статьей, отправлял ответ-
ственного инструктора на специальном самолете еще и еще раз
проверить на месте точность представленных по совхозу «Целина»
сведений, моя подвальная статья по этому поводу была напечатана
в «Совхозной газете».
Было это в 1938 году. Казалось бы, успех был достигнут. Не сни-
жай урожайность, а распространяй по другим совхозам. А ведь
понадобилось на это более 40 лет. Нельзя сказать, что ничего
не предпринималось в этом направлении, многое делалось, в осо-
бенности со стороны энтузиастов и преданных этому делу людей,
но общая обстановка в стране была такая, что самое прогрессив-
ное продвигалось с большим трудом. Приведу один случай, кото-
рый наглядно характеризует эту обстановку.
Начальником Главного управления свиносовхозов работал Иван
Николаевич Харламов. Это был очень крупный специалист по сви-
новодству. На ближайшем заседании СНК СССР предстоял его
доклад о состоянии свиноводства в совхозах. Он знакомил меня
с содержанием доклада, и мы на этой неделе встречались с ним
несколько раз. Накануне я снова побывал у него. Настроение у него
было неважное, он опасался этого заседания Совнаркома. Я успо-
каивал его, старался внушить, что все пройдет благополучно.
– Вы не знаете всей обстановки, которая царит в Кремле, – ска-
зал Харламов, – я ведь не в первый раз докладываю в Совнаркоме
СССР. Понесешь туда грамотно составленный проект решения,
единственно правильный с нашей точки зрения, а там исковер-
кают этот проект до неузнаваемости так, что исполнить реше-
ние, вынесенное Совнаркомом, становится просто невозможным.
Вот и теперь, не могу же я им сказать, что они не послушались меня
в прошлый раз и поэтому положение неважное? Вы не представля-
ете, какой тупой и бездарный человек Молотов!
Ушел я от Харламова в этот вечер с тяжелым сердцем. Многие
думы одолевали меня. Вернувшись в Политуправление, я поде-
лился своими мыслями с товарищами, но они начали меня успока-
ивать.
На следующий день, придя на работу, я узнал, что Харламов
покончил жизнь самоубийством. Его шофер рассказывал, что
у Ильинских ворот, там, где остановка автобуса № 3, Харламов
вышел из машины и, сказав, что хочет купить папиросы, попросил
шофера занести его портфель в кабинет и положить на письменный
стол. Харламов покончил самоубийством у Красных ворот 23 фев-
раля 1935 года. Видимо, когда он купил папиросы и вышел на Боль-
шую Комсомольскую улицу, то вместо того, чтобы идти по Лучни-
кову переулку, он свернул налево и вышел на улицу Кирова, кото-
рую прошел всю до конца, до Красных ворот. Тогда в Москве курси-
ровали громадные автобусы фирмы «Бритиш Лейланд». Под одну
из таких машин он положил свою голову.
Харламов в своем портфеле оставил письмо, которое немед-
ленно отнесли в ЦК ВКП(б). Что в нем было написано, я и по сей
день не знаю, хотя и очень интересовался.
Нил Наумович Бухман, один из основных работников Главного
управления свиносовхозов, начальник планового отдела и близ-
кий человек Ивана Николаевича Харламова, рассказывал, что Хар-
ламов – сын кулака, в прошлом был эсером и всякий раз, когда
звонили свыше, терялся. Постоянно находился под давлением
страха. На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) при обсуждении
плана по свиноводству Харламов назвал план мясосдачи по Нарко-
мату совхозов – 60 миллионов тонн. Когда на него нажали, он дал
согласие на 80 миллионов. Госплан оспаривал эту цифру и настаи-
вал на 90 миллионах тонн. А.И. Микоян раскритиковал и этот план,
обвинил Наркомат совхозов в крохоборстве и назвал по своим
совхозам 100 миллионов тонн.
Колманович, нарком совхозов СССР, заявил, что Наркомат
совхозов берет на себя обязательство выполнить план мясосдачи
в размере 100 миллионов тонн, цифра фантастическая. Несмотря
на то, что после этого заседания Политбюро Колманович неод-
нократно непосредственно сам занимался выполнением плана
мясосдачи, он ничего не смог добиться. Сколько не тянули, больше
60 миллионов тонн не смогли разверстать по свиноводтрестам,
и вместо 100 миллионов план определился в 60.
***
В 1935 году я был направлен в распоряжение Бауманского рай-
кома партии для участия в проверке партийных документов. Секре-
тарем Бауманского РК был тогда Демьян Сергеевич Коротченко.
Проверка партийных документов была той же самой чисткой пар-
тии, которая проводилась с июня 1933 года, но только осуществляв-
шаяся иными методами. При чистке судьбу коммуниста решали
на общем собрании первичной партийной организации под руко-
водством комиссии по чистке. При проверке же партдокументов
комиссия не выезжала в первичные организации, а вызывала каж-
дого члена или кандидата в члены партии в райком, и там в четырех
стенах решалась его судьба. При этом присутствовали три члена
комиссии и коммунист, о котором решался вопрос. Я был включен
членом одной из таких комиссий.
При докладах на бюро райкома о личных делах подвергавшихся
проверке коммунистов требовалось присутствие всех членов
комиссии. Заседало же бюро до поздней ночи, иногда до 3–4 часов.
Надо было заранее условиться, с кем и на чьей машине уедешь
домой. Иногда получалось недоразумение, особенно если прихо-
дилось задерживаться после окончания заседания на 5–10 минут,
когда все машины были уже в разъезде. Раза два мне приходилось
возвращаться домой пешком. Жил я тогда в Ремизовском пере-
улке. Это около Серпуховской (ныне Добрынинской) площади,
а Бауманский райком находился за Земляным валом. Расстояние,
как видите, порядочное.
Комиссии по проверке партдокументов тщательно разбирались
во всей биографии проверяемого, строго подходя ко всем сторо-
нам его жизни.
При малейшем подозрении отбирался партийный билет или кан-
дидатская карточка. Работой по проверке партдокументов в Бау-
манском РК я был занят несколько месяцев.
По постановлению декабрьского 1935 года Пленума ЦК ВКП(б)
весной 1936 года был начат обмен партийных билетов.
***
В Москве в командировке находился один из начальников поли-
тотделов по Средней Азии Отиа Комахидзе, член партии с 1917 года.
Он зашел ко мне вместе с одним товарищем. В беседе со мной Кома-
хидзе сказал, что в Москве для Берии отстраивает особняк вот этот
товарищ, с которым он пришел ко мне. Я удивился, зачем Берии особ-
няк в Москве, если он работает в Закавказье секретарем крайкома?
Комахидзе сказал, что имеется решение о назначении Берия
наркомом внутренних дел СССР. Речь шла об особняке, где потом
действительно проживал Берия – на углу улицы Качалова и Садо-
вого кольца, в котором сейчас помещается посольство Туниса
(Качалова, 28). Фамилия этого товарища, который явился вместе
с Отиа Комахидзе, если не ошибаюсь, была Якобашвили.
Проходит некоторое время: недели две или чуть больше,
и я читаю в газетах о назначении на должность наркома внутрен-
них дел Ежова. Зачем же, думаю, понадобилось Комахидзе распро-
странять ложные слухи? Встретился я как-то с секретарем объе-
диненного парткома закавказского и грузинского НКВД Татуло-
вым. Высказал ему свое неодобрение распространению ни на чем
не основанных слухов со стороны Отиа Комахидзе. Татулов взял
Отиа под защиту и сказал, что я напрасно его осуждаю, Комахидзе
говорил правду.
– Какая же это правда? – возразил я. – Ты что, не знаешь, что
наркомом назначен Ежов?
Тогда Татулов взял с меня слово, что я никому не скажу то, что
он мне сообщит, и начал так:
– Мы, ближайшие сотрудники Берия, сидели на чемоданах
и находились в ожидании отъезда в Москву в связи с предстоящим
назначением Берия наркомом НКВД СССР и вдруг читаем о назна-
чении на эту должность Ежова. В кабинете Меркулова собрались
наиболее близкие к Берия люди и попросили Всеволода, чтобы
он пошел к Берия и узнал, что произошло. Меркулов сказал:
– Зачем мне идти к Берия одному? Пойдемте все вместе.
Татулов прервал свой рассказ на минутку и еще раз предупре-
дил меня, чтобы я никому об этом не рассказывал. Далее он сказал:
– Берия нас успокоил, просил не волноваться и заверил, что наш
переезд в Москву состоится. В последнюю свою поездку к Сталину
Берия ему сказал, что не надо спешить с его назначением, так как
после осуществления той операции, которая нам предстоит, Ста-
лину придется всю вину возложить на наркома и снять его. Зачем же
хотите меня погубить? Я вам понадоблюсь на всю жизнь. По этому
лучше сейчас назначить кого-либо другого, из русских, его руками
осуществить предстоящую операцию, а потом, когда дело будет
сделано, убрать и назначить вместо него меня. Я же ему буду помо-
гать в проведении всей этой операции. Сталин согласился с Берия
и остановился на кандидатуре Ежова.
На мой вопрос о том, что за операция предстоит, Татулов отве-
тил, что не знает. С наступлением 1937 года я убедился, что и Кома-
хидзе, и Татулов говорили мне правду. Все, что делалось тогда,
вошедшее в историю как произвол, делалось тщательно и про-
думанно. Неправы те, кто думает, что аресты и все остальное –
это просто какой-то разгул распоясавшихся людей, что делалось
это не по плану и заранее принятому решению. Вообще следует
сказать, что самые главные решения Сталин не протоколировал,
а приводил в исполнение своим прямым распоряжением.
При этих условиях Берия все больше и больше старался войти
в доверие к Сталину. Приведу один из самых решающих случаев,
в результате которого Берия вошел в доверие к Сталину на всю
жизнь. Этот эпизод произошел во время моей работы в Политуправ-
лении, тогда же я услышал о нем, но не верилось, неужели Берия
мог пойти на такой риск? Но все сомнения отпали, когда я услы-
шал об этом от сына Павла Петровича Постышева по возвращении
в Москву после семнадцатилетнего пребывания в тюрьмах, лаге-
рях и ссылке. Рассказал он об этом на квартире Георгия Федоро-
вича Петрова, бывшего начальника политсектора при Наркомате
совхозов РСФСР, заместителем которого я работал до своего аре-
ста. Сын П.П. Постышева был соседом Г.Ф. Петрова по лестничной
клетке. Вот что он рассказал:
– К нам на дачу приходило много разных людей. Если разго-
вор с отцом происходил на веранде или в комнатах, я не прислу-
шивался, но стоило отцу с гостем удалиться в сад, как я немедленно
тайком спешил за ними, чтобы подслушать интересную и секрет-
ную беседу. Я устраивался в кустах позади скамейки, на которую
они садились.
Однажды к нам на дачу приехал Мамия Орахвелашвили. Отец
спрашивает у него: «Что это за Берия? Всем мешает. Неужели
не можете его убрать?» – «Нет, слишком мы опоздали с этим
Берия. Он пользуется большим доверием у Сталина, особенно
после одного случая, о котором я сейчас расскажу. Случай этот
произошел на берегу Черного моря. Сталин находился на отдыхе.
Я пришел навестить его. Заходит Берия и говорит, что вы сидите
в помещении в такой духоте? Хотите, я вас прокачу на моторной
лодке по морю, освежитесь. Сталин дал свое согласие, и мы втроем
направились к берегу. Наша моторная лодка не успела еще как сле-
дует углубиться в море, как раздались выстрелы с берега. Стре-
ляли в нашу сторону. Берия раскричался, обвинил моториста в том,
что он, не соблюдая предосторожность, далеко отошел от берега,
что мы находимся в запретной зоне, и распорядился повернуть
назад. Одновременно Берия обратился к Сталину со следующими
словами:
– Иосиф Виссарионович, ложитесь на дно лодки, а я закрою вас
своим телом, иначе вас могут убить. Пусть лучше убьют меня.
И, действительно, он уложил Сталина на дно, а сам закрыл его
своим телом».
Потом я слышал, что, когда Серго Орджоникидзе требовал уда-
ления Берия с ответственного поста, Сталин напомнил ему этот
случай и сказал, что во всей партии нет второго такого преданного
ему человека, как Берия.
***
Кажется, я уже писал, что осенью 1936 года звонили мне из НКВД
СССР и просили помочь органам по делу Папулия Орджоникидзе
– родного брата Серго. Когда я приехал в Тбилиси, мне о Папу-
лия Орджоникидзе никто ни единого вопроса не задал. Все повер-
нулось совершенно неожиданным образом: мне было предъявлено
обвинение в том, что в беседах с Рафиком Агамаляном я называл
Берия авантюристом и карьеристом, говорил, что Берия пресле-
дует честных коммунистов. На меня было оформлено персональ-
ное дело, которое рассматривалось на заседании партколлегии,
мне объявили строгий выговор за связь с братом Эдуардом и в при-
туплении бдительности в отношении Агамаляна.
Я возразил, что не состою на партийном учете в Грузии и выно-
сить мне выговор партколлегия не имеет права. Это противоре-
чит уставу партии. Вы можете весь материал направить в Москву
с просьбой о привлечении меня к строгой партийной ответствен-
ности. На это мое возражение Горячев ответил:
– Вы отстали от жизни партии. Разве вам неизвестно, что устав
партии будет пересматриваться и по проекту нового Устава пре-
дусматривается право любому партийному органу выносить взы-
скания несмотря на то, в какой партийной организации состоит
на учете провинившийся.
Глупость, конечно. Этим своим ответом Горячев предстал в моих
глазах как форменный и классический головотяп.
По поводу моей связи с братом Эдуардом я сказал, что един-
ственный раз виделся с ним, когда ездил в тюрьму по поручению
Берии. На это Горячев заявил, что, мол, ваша мать носила ему часто
обильные передачи. Откуда у нее были деньги на такие дорогие
передачи? Ясно, что их давали вы.
– Моя мать у меня дома ведет хозяйство, и она могла выкроить
продукты, чтобы отнести сыну. Не мог же я в этом ее контролиро-
вать.
– Вы обязаны были контролировать ее. Вот за то, что вы не кон-
тролировали, мы вас и наказываем.
Я возражал и против обвинения в притуплении бдительности
во взаимоотношениях с Агамаляном, но ни к каким моим словам
прислушиваться не желали. Моим партследователем был Пиру-
мов – личность весьма отрицательная.
Меня спасло одно алиби, которое я все же сумел доказать. Уехал
я в Москву из Тбилиси в последних числах ноября 1936 года. Нахо-
дился там чуть меньше месяца.
По прибытии в Москву я подробно доложил Карлу Петровичу
Сомсу. Он сказал, что раза два моей поездкой интересовался Еме-
льян Ярославский. Оказывается, Сомс еще перед моим отъез-
дом говорил Ярославскому, что меня вызвали в Тбилиси по делу
Папулия Орджоникидзе. Ярославский просил Сомса держать его
в курсе дела. После нашей беседы Сомс поехал к Ярославскому.
Возвратившись, он вызвал меня и сказал, что Ярославский реко-
мендовал зачислить меня временно в резерв назначения до рас-
смотрения моего вопроса на партколлегии КПК при ЦК ВКП(б).
– Выговор с Мискина мы снимем, и после этого можно его вновь
вернуть на партийную работу.

Четыре месяца я не работал. Два раза в месяц приходил в Поли-
туправление при Наркомате совхозов СССР и получал свою зар-
плату, как и прежде. Каждый раз я просил позвонить в КПК
и узнать, скоро ли будет рассмотрен мой вопрос? Отвечали, что
скоро. Время шло, а я никак не мог приступить к работе. Наконец,
2 апреля 1937 года состоялось решение о снятии с меня партий-
ного взыскания. Одновременно в адрес партколлегии Грузии было
записано – указать на неправильные методы ее работы. В тот же
день я был вызван в Политуправление и приступил к работе.
Одна из сотрудниц Политуправления обходила все этажи нарко-
мата и у секретарей Главных управлений узнавала, кто не явился
сегодня на работу. Почти не бывало таких дней, чтобы кого-нибудь
не арестовали. О проводимых арестах мы были в курсе, но что про-
исходило с арестованными «там», мы не знали. Слышали о том, что
пытали, но точных сведений не имели. Самоубийства приняли мас-
совый характер.
Сектором зерновых совхозов в Политуправлении руководил
Жезлов. Он был выдвинут на работу в ЦК ВКП(б). Был награжден
орденом Ленина. Его арестовали, но через некоторое время отпу-
стили. Я расспрашивал его об условиях, в которых он находился
в заключении. Он сидел в Смоленске. Из его рассказа я понял, что
в каждой камере было в 10 раз больше заключенных, чем поло-
жено. Теснота невероятная.
В 1937 году я находился на лечении в Сочи. Вдруг на улице под-
бегает ко мне Валя Шахова. Она работала несколько лет подряд
в Ленинграде на ламповом заводе «Светлана» секретарем парт-
кома. Знал я ее очень близко. Она была одна из самых активных
подпольщиц при господстве меньшевиков в Грузии. Она расска-
зала мне, что бежала из Ленинграда, опасаясь ареста. Ее хорошо
и очень близко знали многие видные работники. Она решила при-
бегнуть к их помощи. Очень надеялась на Сережу Кудрявцева,
бывшего комсомольского работника, выдвинувшегося при Берии
на должность второго секретаря. Он и Миша Бондаренко были
направлены на Украину для разоблачения врагов – Кудрявцев
секретарем ЦК КП(б) Украины, а Бондаренко председателем СНК
Украины. Это перемещение было произведено с большой пом-
пой – было опубликовано открытое письмо от Закавказской пар-
тийной организации – Украинской в порядке помощи.
Шахова не застала Кудрявцева: он был уже арестован. Она была еще
кое у кого, но безрезультатно. Кто-то посоветовал ей поехать в Сочи,
так как там отдыхает много ответственных товарищей, которые могут
помочь советом и деньгами. Она приехала в Сочи на последние деньги.
Мы присели с ней на садовую скамейку. Она рассказывала
и рыдала. Время от времени опускала голову мне на плечо. Прохо-
жие начали обращать на нас внимание. Сколько времени я с ней
просидел и о чем мы конкретно говорили, я теперь уже не помню,
но хорошо помню, что не одобрил ее опрометчивое поведение.
Не советовал более ездить по городам и искать чьей-то помощи.
Либо следует возвратиться в Ленинград, либо найти какую-то
семью, близко знающую ее, и временно устроиться на житель-
ство у них. Я отдал Вале все свои деньги, вплоть до денег на обрат-
ный билет до Москвы, купил ей железнодорожный билет, кажется,
до Тбилиси, и дождался отхода поезда. Попрощавшись с ней,
я отправил в Москву телеграмму, чтобы мне выслали деньги.
Какова была дальнейшая судьба Вали Шаховой, я не знаю.

Как свидетельствует Л.А.Фотиева: «Умерла Марья Ильинична
13 июня 1937 года, придя с районной партийной конференции»
(Журнал «Вопросы истории» № 4 за 1956 г., стр. 7). Какие же мучи-
тельные испытания пережила сестра Владимира Ильича на этой
партийной конференции, что, уйдя с нее, скончалась? А ведь
ей было всего лишь 59 лет, ей следовало еще жить и жить.
Марк Михайлович Темкин, член партии с 1914 года, рассказывал
мне, что весной 1936 года, когда он был заместителем наркома совхо-
зов СССР, происходил Первый съезд работников совхозов. Делега-
цию от этого съезда принимал у себя Молотов. В результате беседы
было высказано мнение, что трудности главным образом происте-
кают из-за слишком частой смены руководящих кадров. Молотов
поинтересовался, по какому разу были заменены директора совхо-
зов в разных краях и областях? Из сообщений членов делегации
выяснилось, что кое-где по одному, а кое-где и по второму разу.
– Ну и что же, это не так много, – сказал Молотов, – вреди-
тельство так глубоко проникло, что нам придется пройти еще раз –
по третьему кругу. К этому вы должны быть готовы!

В Одесской области разразилась чума свиней. Если не оши-
баюсь, эту болезнь называли «ожешко». Поступила телеграмма
из одного свиносовхоза от начальника политотдела о падеже чуть
ли не 400 голов за одни сутки. Вслед за ней поступила вторая о про-
должении надежа. Было тревожное положение и в других сви-
носовхозах юга Украины. Мы пригласили в Политуправление
Кантова, начальника ветеринарного управления Наркомата совхо-
зов СССР. В тот же день состоялось совещание, на котором присут-
ствовало, кажется, 16 начальников ветеринарных отделов Главных
управлений наркомата. Также был приглашен профессор, круп-
нейший специалист, фамилию которого я забыл, но что-то в голове
вертится – не Удальцов ли?
Профессор нас сильно удивил, сказав, что с этой болезнью
бороться очень трудно потому, что распространяется она от укуса
крыс, а крыс почти невозможно уничтожить. От них можно изба-
виться, отогнав в другие места. Дайте мне указания – куда их оттес-
нить: в глубь страны, в соседние с Одессой области, или за границу,
то есть в Румынию?
Ему было сказано, что ни то, ни другое нас не устраивает. Тре-
буется уничтожение крыс на месте, в Одесской области. Совеща-
ние это происходило в кабинете заместителя начальника Политу-
правления.
Когда в этом здании помещался Госплан СССР, сказал профес-
сор, в этом кабинете работал один из заместителей председателя
Госплана. Утром, придя на работу, он решил убрать со стола один
или два объемистых альбома, преподнесенных ему накануне участ-
никами совещания. Открыв нижний ящик тумбы стола, он обнару-
жил, что ящик чуть ли не на половину заполнен какими-то шари-
ками. Он вызвал свою секретаршу и потребовал объяснений по
поводу захламленности его стола. Она ничего не могла сказать
по этому поводу и вызвала уборщицу. Та, как взглянула на эти
шарики, так сразу сказала, что это – отрава для крыс, мышьяко-
вые шарики, которые они, уборщицы, разбрасывают по всем ниж-
ним этажам, начиная с подвального. А дело происходило на шестом
этаже. Уборщица категорически заявила, что сюда она их не клала.
Поднялся большой шум. Решили, что шарики подложены специ-
ально, чтобы отравить зампреда Госплана. Была создана комиссия,
в которую был включен представитель ГПУ и профессор как спе-
циалист. Он дал этому явлению следующее объяснение. Обычно,
когда преследуют крыс, они решают вопрос: оставаться на этом
месте и впредь или удалиться на новое. У крыс стадное чувство
высоко развито. Они делятся на звенья и отряды. Натолкнувшись
на ядохимикаты, они не покинули здание, так как оно представляет
для них большую ценность: во всех кабинетах постоянно имеется
лакомство – бутерброды и прочие продукты. Вожаки крыс решили
убрать в одно укромное место мышьяковые шарики, чтобы огра-
дить молодняк от отравления. Именно в одно место. Проверьте все
остальные кабинеты и комнаты, столы и диваны, и вы нигде не най-
дете этих шариков. Крысы собирали их по всему зданию, начиная
с подвала, и перенесли именно сюда, потому что это самый верх-
ний этаж, да еще угловое помещение, так сказать на отшибе. Вне
всякого сомнения, что под полом этого кабинета постоянно дежу-
рит сторожевая охрана, чтобы случайно забежавшие крысы, осо-
бенно из числа молодняка, не полакомились шариками.
После разъяснения профессора версия о вредительстве и пред-
полагавшемся террористическом акте отпала, хотя и с большим тру-
дом. Профессор повел увлекательнейший рассказ о крысах. Много
имеется способов борьбы с ними. Самый эффективный из них
так называемый морской: берут металлический ящик, имеющий
в стенках отверстия для дыхания, и помещают туда 5 крыс. В пер-
вый день они бегают в разные стороны по этому ящику и настроены
друг против друга не агрессивно. Потом картина меняется. Каждая
крыса занимает один из углов ящика, а одной приходится остаться
без угла. Она жмется то к одной, то к другой крысе. Те ее отгоняют.
Этой крысе ничего не остается, как находиться посредине ящика.
Дни проходят, крысы голодные, они все больше и больше звереют.
Пятая крыса, которая устроилась в центре, становится жертвой:
ее поедают. Таким образом, поедают другую крысу, за ней еще
одну и т.д. Наконец остается одна крыса – ее выпускают в трюм.
Она, вкусив крысиного мяса, больше ничего есть не хочет. Другие
крысы, глядя на нее, также начинают пожирать друг друга. В корот-
кое время корабль очищается от крыс. Это испытанный и самый
надежный способ уничтожения крыс, утверждал профессор.
Потом, уже будучи в заключении, я слышал самые удивительные
рассказы про крыс. Желая от них избавиться, надевали на крысу
колокольчик и выпускали на волю. От звона крысы шарахались
в стороны. Таким образом, в этой области крыс уже не оставалось.
Запомнился еще один случай. Рассказывал мне об этом в заключе-
нии не то завмаг, не то завскладом. Придя на работу, он не обнару-
жил на месте куриные яйца, которые поступили к нему накануне.
После долгих поисков яйца обнаружились на чердаке. Кто-то ска-
зал, что не иначе как это работа крыс. Он решил понаблюдать
и устроил надежную засаду, спрятавшись там вместе с помощ-
ником. С наступлением темноты в дырке на потолке появилась
крыса. За ней вторая и т.д. Таким образом, они образовали столб
из крыс от пола до потолка. Внизу по полу бегали крысы и пода-
вали яйца на этот крысиный столб. Насколько это правдоподобно,
я не знаю, но такой рассказ я слышал. Говорили еще и о том, как
крысы целыми стадами идут из военных хлебных складов на водо-
пой, пожирая на своем пути все живое, как воруют наручные часы
из-за кожаного ремешка, и многие другие случаи.
В тот же или следующий день из Москвы в Одессу вылетел само-
лет, доставивший бригаду специалистов и ученых, находившихся
в подчинении профессора. Что же касается самого профессора,
то он сказал, что лететь на самолете не может, а поедет поездом.
В результате всей этой крысиной эпопеи и накопившихся свежих
материалов мне было поручено составить письмо на имя председа-
теля Совета Народных Комиссаров СССР. Вся трудность состав-
ления этой бумаги заключалась в том, чтобы письмо было изло-
жено, как мне сказали, на трех страницах машинописи. Трудность
эту я все же сумел преодолеть, и письмо ушло в Совнарком СССР
с нашими конкретными предложениями в деле борьбы с крысами.
В связи с утверждением новой Конституции СССР в союзных
республиках были образованы Народные Комиссариаты совхо-
зов республик, а при них политические секторы. Моя кандидатура
была представлена в ЦК ВКП(б) на предмет утверждения на долж-
ность начальника политсектора по Закавказью. Наркомом совхозов
по Закавказью был утвержден Отьян. Он несколько раз приходил
в политуправление совхозов и просил меня помочь организовать
наркомат по Закавказью. Я же решительно сопротивлялся против
назначения начальником политсектора и вообще против возвра-
щения в Закавказье.
Только случай помог мне избавиться от этой неожиданности –
вновь попасть в лапы Берия. Наркомсовхозов СССР Колманович
отказался от всех совхозов Закавказья за исключением одного зер-
носовхоза им. Орджоникидзе, расположенного недалеко от желез-
нодорожной станции Евлах. Это изменение потребовало новой
документации, и таким образом я выпал из этой переписки. Меня
направили в политсектор Наркомата совхозов РСФСР, и вопрос
о моем возвращении в Закавказье отпал.

Наркомом совхозов РСФСР был назначен Иван Александрович
Бенедиктов. Он был выдвинут на этот высокий пост с незначитель-
ной должности.
Он представлял из себя классический пример выскочки вре-
мен 1937 года. Вскоре был выдвинут на еще более высокую долж-
ность – в мае 1938 года заменил на посту наркома земледелия
СССР выдающегося деятеля нашей партии Роберта Эйхе.
Вступив в комсомол в начале двадцатых годов, в партию был при-
нят почему-то только в тридцатом. Одно из двух: либо по каким-то
причинам его не принимали, либо он сам не проявлял желания
вступать в ряды Коммунистической партии. Других причин быть
не может. И тот, и другой вариант не говорит за Бенедиктова.
Начальник политуправления Кудрявцев, когда я к нему обра-
тился с вопросом: « А какие будут указания при подборе начальни-
ков политотделов совхозов?», мне ответил: « Подбирайте людей без
биографии, с минимальным партийным стажем». Под эту мерку
Бенедиктов вполне подходил.
Помню, как на узких совещаниях в кабинете наркома иногда
звонил телефон и Бенедиктов разговаривал с не известными для
нас, присутствующих, лицами. Обычно речь шла о новых назначе-
ниях, и он без всякого стеснения рисовался перед нами, говоря, что
такую-то кандидатуру рекомендовал Колмановичу он сам. Он вел
себя так, как будто в ЦК с ним советуются и многие кандидатуры
назначенных на самые высокие посты людей предложены им.
Нам было неловко слушать его разглагольствования.
Политсектор при Наркомате совхозов РСФСР был образо-
ван в декабре 1937 года. Кудрявцев в это время уже не работал
в Политуправлении совхозов СССР. Всего он пробыл на должно-
сти начальника ПУНСа что-то около трех месяцев – с июля по сен-
тябрь 1937 года. Недолго работал в этой должности и заменивший
Кудрявцева Алексей Федорович Хромов, направленный из сельхо-
зотдела ЦК ВКП(б) – с сентября по декабрь.
Начальником Политсектора Наркомата совхозов РСФСР был
назначен Георгий Федорович Петров, член партии с 1917 года.
Он был участником Гражданской войны, воевал в районе Сиваша
и Перекопа. До поступления на работу в Политуправление Георгий
Федорович был секретарем Новороссийского горкома партии.
Он – один из организаторов Социалистического союза моло-
дежи в Петрограде. Ему вручили билет за номером один. Хотя это
было до образования РКСМ, он вошел в историю комсомола как
обладатель комсомольского билета № 1. Об этом писал журнал «Ого-
нек». Билет Петрова хранится в ленинградском музее Октября.
Запомнились несколько фамилий сотрудников Политсектора.
Вот они: Воробьев, Михалевский, Калугина, Глебова, Гамбаров,
Васильева. Все указанные товарищи были выделены в Политсектор
из состава работников Политуправления совхозов СССР за исклю-
чением Гамбарова, который был начальником политотдела в одном
из совхозов на Северном Кавказе.
Работала в Политуправлении совхозов СССР и Васильева
Анна. Она была склочницей. Не вполне образованная, с целым
рядом недостатков. Было это, если мне память не изменяет, в 1934
году. Поступила из ЦК ВКП(б) вакансия на направление в ИКП
(институт красной профессуры) слушателя. Все обрадовались
возможнос ти наконец-то освободиться от Васильевой и едино-
душно рекомендовали ее направить в ИКП. Но это был нечестный
поступок. Она по многим данным не подходила для приема в ИКП.
Я это высказал на партийном собрании, когда обсуждалась канди-
датура Васильевой. Она запомнила.
В 1938 году ее направили на работу в Политсектор совхозов
РСФСР. Петров отказался брать ее на работу. Тогда она сумела
получить в ЦК ВКП(б) направление на имя наркома. Тот наложил
резолюцию о зачислении ее в Политсектор. Она вновь в кабинете
у Петрова. У Георгия Федоровича было два заместителя: Воробьев
и я. Воробьев ведал политотделами молочно-мясных и овцеводче-
ских совхозов, а я – зерновых и свиноводческих. Петров направ-
ляет Васильеву к Воробьеву, но она требует, чтобы ее направили
ко мне. Петров объясняет, что она как зоотехник работала раньше
с крупным рогатым скотом и поэтому ей следует идти в группу
молочно-мясных совхозов. В качестве второго довода он приводит
соображения штатного порядка, говоря, что у Мискина штат пол-
ностью укомплектован, а у Воробьева имеются вакантные места.
Васильева упорствует и требует, чтобы Петров зачислил ее ко мне.
Наконец она все же добилась своего через аппарат ЦК ВКП(б).
Вначале она вела себя подобострастно, делала вид, что очень
старается. Обычно я задерживался на работе, так же как Петров
и Воробьев, до поздней ночи – до 12, а то и до двух часов. Сотруд-
ников старался отпускать не позднее восьми, и в первую очередь
Воробьеву, так как у нее был ребенок.
Дневная сутолока не давала возможности глубоко заниматься
почтой. Днем происходил, в основном, прием приезжих работ-
ников политотделов и продолжительные беседы с некоторыми
из них. В вечерние часы мы с Воробьевым принимали сотрудни-
ков – ответственных инструкторов, с заготовленными ответами,
которые мы подписывали или отклоняли и давали указания, как
и что изменить в ответах, отправляемых начальникам политотде-
лов и другим лицам.
Я жил в Замоскворечье, в Ремизовском переулке, расположенном
у начала Люсиновской улицы. Васильева жила где-то неподалеку,
кажется, в Арсеньевском переулке, через один или два квартала.
Она садилась в мою машину, и шофер отвозил ее домой. Однажды
Васильева сделала мне замечание, что я ни разу не поинтересо-
вался, как она живет. Я сослался на занятость, а она ответила: «Хоть
сейчас».
– Да помилуйте, – сказал я, – ведь сейчас час ночи, что же
в такое позднее время заходить к вам, разве лишь для того, чтобы
испугать ребенка?
Несколько раз я ей говорил, чтобы не задерживалась на работе
после 8–9 часов, но она большей частью дожидалась меня
и ехала домой вместе со мной на машине. И эта женщина напи-
сала на меня поклеп. Выставила 25 пунктов обвинения. Заявление
свое она подала не начальнику Политсектора, не наркому и даже
не в партком, а в сельхозотдел ЦК ВКП(б). Вызов в ЦК по этому
вопросу для меня был как снег на голову. После предварительных
бесед со мною руководства сельхозотдела доскональная проверка
изложенных в поклепе фактов была поручена сотруднику сельхо-
зотдела Василию Баулину.
Васильева копалась во всей переписке, исходившей из Полит-
сектора за моей подписью с самого начала 1938 года. Она обвиняла
меня в том, что я неправильно решал тот или иной вопрос, что мои
ответы вместо пользы приносили вред. В результате кропотливого
разбора заявления Васильевой Баулин заявил, что ни один из пун-
ктов обвинения не подтвердился. Он сказал, что из 25 пунк тов,
может быть, в двух случаях ответил бы иначе, чем я, но, конечно,
не так, как полагает Васильева. Я был полностью оправдан, а Васи-
льева с позором переведена из моей группы в группу печати.
Наконец-то я освободился от ее присутствия в подразделениях,
которыми руководил.
Незадолго до моего ареста ко мне в Политсектор заходил Тедеев,
кажется, его звали Сашей. Я хорошо знал, что он сотрудник аген-
туры НКВД Грузии. Он сказал, что очень обрадовался, узнав мой
адрес, и поспешил увидеться. Сообщил все новости по Грузии,
начав с Валериана Ломинадзе. Сказал, что Вальку арестовали, объ-
явив врагом народа, и спросил, верю ли я в то, что Валька мог ока-
заться врагом?
– Нет, конечно, – ответил я.
Он перебрал десятки фамилий знакомых мне людей, арестован-
ных в Грузии. Хотя было очень опасно вести подобный разговор
с сексотом, я говорил ему то, что думал об этих людях, не считая
их никакими врагами народа. Вне всякого сомнения, он доложил
своему начальству все до мельчайших подробностей. Кривить
душой я не мог. Молчать и не реагировать на задаваемые Тедее-
вым вопросы было не в моем духе. Иной читатель может сказать:
«Сам же и засадил себя в тюрьму. Надо было быть осторожным».
Поводов для ареста было много, если рассуждать по критериям
тех времен. Был тогда установлен строгий порядок: если аресто-
вали кого-либо из твоих ближайших родственников, ты обязан был
письменно уведомить об этом партийную организацию, где состоял
на учете. Такое заявление я подал в партком Наркомата совхозов
в мае 1938 года, а 9-го августа того же года меня арестовали.
Мне известен документ, который был направлен во все област-
ные управления НКВД, в котором говорилось, что всех трех бра-
тьев Мискиных следует арестовать и направить в Тифлис. Каза-
лось бы, чего тут больше рассуждать. Говорил мне об этом человек,
который сам читал это письмо, отправленное из НКВД Грузии.
Во время допросов следователь показывал мне два тома агентур-
ных доносов, подписанных моей домработницей. Конечно, при этих
условиях доносы Тедеева и Васильевой (она заявила, что не остано-
вится и напишет еще и еще раз, чтобы меня опорочить), да и целый
ряд других материалов не могли играть решающей роли. Вопрос
о моем аресте был предрешен, и это выяснилось в ближайшее время.
Узнал я об этом от А.Д. Ступова – наркома совхозов РСФСР.
Он был прямой противоположностью Бенедиктова. Очень про-
стой, скромный, по-настоящему партийный человек. До его назна-
чения я слышал о нем только как об авторе книги «Организация
труда и сдельной оплаты в бригадах свиносовхозов», изданной
ОГИЗ-Сельхозгиз в 1934 году. Это даже скорее брошюра, чем книга:
в ней 80 страниц. Она была у меня еще до назначения А.Д.Ступова
наркомом и сохранилась в моей библиотеке по сей день.
А.Д. Ступов время от времени вызывал меня и давал отдельные
поручения. В связи с выдвижением его кандидатуры депутатом Вер-
ховного Совета РСФСР ему было рекомендовано выступить по все-
союзному радио и написать фундаментальную статью для помеще-
ния ее в печати по месту его избрания. Кажется, на Северном Кавказе.
Он меня просил составить оба документа: речь по радио и подвальную
статью в печать. Я исполнил его просьбу в самом срочном порядке.
И то и другое ему понравилось, и он сердечно меня благодарил.
* * *
Однажды Ступов пригласил меня к себе и сообщил следующее:
Первый секретарь Оренбургского обкома ВКП(б) Дубровский
пожаловался А.А. Андрееву – секретарю ЦК ВКП(б), что, несмо-
тря на указание Андреева Ступову выехать в Оребургскую область
и на месте разобраться в решении ряда сложных вопросов, Сту-
пов не выезжает. Дубровский просил, чтобы Ступов выехал немед-
ленно, так как вопросы подняты и не терпят отлагательств.
Ступов, в свое оправдание, сказал Андрееву, что он всего лишь
2 месяца работает наркомом и не может из-за Оренбургской области
забросить всю федерацию. Андреев сказал, что не обязательно ехать
самому, можно направить другого, но дать ему полномочия наркома.
Тогда у Ступова был всего один заместитель, и послать его он не мог.
В такой ситуации Ступов назвал мою фамилию. Андреев санкциони-
ровал, еще раз подтвердив, что надо этому товарищу дать полномочия
наркома с тем, чтобы все вопросы были решены на месте.
Прощаясь со мной, А.Д. Ступов сказал: «Перешагнете порог
моего кабинета – чувствуйте себя наркомом и решайте все
вопросы на месте».
Приехав в Оренбург и поездив по совхозам, я понял, что мне пред-
стоит решать очень серьезные вопросы, такие, как ликвидация неко-
торых совхозов из-за поголовного заболевания скота бруцеллезом.
А скот был породистый – шотгорны и герпфорды. Пришлось решать
вопросы о перебросках скота на большие расстояния, прирезке
земель, снятия и назначения директоров совхозов и многие другие
неотложные вопросы. Во всей этой работе мне помогал главный зоо-
техник Главного мясо-молочного управления Наркомата совхозов
РСФСР Лев Фалкович Рейзин. В числе самых трудных и ответствен-
ных было решение о судьбе племенного совхоза «Броды».
Область ставила ряд вопросов, которые наркомат не решал
в течение многих месяцев. По всем вопросам, требующим специ-
ального сельскохозяйственного образования, я целиком и полно-
стью доверял Рейзину. Он у меня оставил о себе самое хорошее
впечатление как крупный специалист и как человек и товарищ.
Когда мы вместе с ним и представителями местных властей, объ-
ехав совхозы, собрались в кабинете Дубровского и приступили
к рассмотрению вопросов, связанных с судьбой совхозов, поря-
док был установлен такой: сперва докладывали работники обла-
сти, а затем на поставленные вопросы отвечал Рейзин. После этого
мы с Дубровским обменивались мнениями и принимали оконча-
тельное решение по каждому совхозу в отдельности. Все это было
оформлено отдельным протоколом, который мы подписали вместе
с Дубровским.
На основании этого протокола я по возвращении в Москву напи-
сал приказ, который должен был быть подписан наркомом. Я доло-
жил А.Д. Ступову о проделанной работе и отдал написанный мной
приказ для подписания. Приказ был большой, и Ступов, перели-
став его, поставил свою подпись. Я запротестовал и просил его хоть
мельком прочитать приказ, а если нет времени, то дать начальнику
Главка, чтобы тот поставил свою визу. Однако Ступов сказал:
– Я вас уполномочил на это дело и, что бы там в приказе ни гово-
рилось, я пересматривать не буду.
До сих пор у меня из головы не выходит то, что я увидел в Орен-
бургской области: это скирды хлеба, поеденные мышами. Неко-
торые из них были пяти-шестилетней давности. В командировке
я находился весь июль.
* * *
2 августа 1938 года Ступов пригласил меня в свой кабинет и повел
такую беседу:
– Вы знаете, как я к вам всегда хорошо относился. Думаю, что у вас
не должно быть сомнения в этом и теперь. Я вынужден с вами рас-
статься и делаю это не по своей воле. Мне предложили, чтобы я осво-
бодил вас от работы в центральном аппарате. Я вам предоставлю
любую работу, которую попросите, но только не в Москве, а на пери-
ферии. Так вот, идите к Константинову (он был начальником управле-
ния кадров и секретарем парткома) и вместе с ним выбирайте любую
должность – директора треста или ректора высшего учебного заве-
дения, словом, любую должность, какая вам понравится, но только
не в Москве, а на периферии, иначе можете сильно пострадать.
Разговор наш происходил один на один и был откровенным.
Я просил Ступова уволить меня вообще из совхозной системы, гово-
рил, что такой возможности жду 9 лет. Объяснил, что в 1929 году
ЦК ВКП(б) направил меня на партийную работу в Грузию сроком
на один год, обещав вернуть в Москву для научно-педагогической
работы в 1-м МГУ. Попал в совхозную систему по партийной
мобилизации. Раз теперь имеется возможность освободить меня
от работы в Политсекторе, то освобождайте и не задерживайте
меня в совхозной системе. Зачем я должен идти работать ректором
вуза или директором совхозного треста? Я не специалист по сель-
скому хозяйству.
Товарищ Ступов не советовал мне задерживаться в Москве,
полагая, что если я выеду в провинцию, то как-нибудь, возможно,
и сохранюсь, а в Москве оставаться очень опасно, могут аресто-
вать. Я ему сказал:
– Если мой арест неминуем, то арестуют меня всюду, где бы
я ни находился.
Он с этим не соглашался и настаивал поступить так, как он реко-
мендует. Но я все же настоял на своем, и он обещал подписать
приказ об освобождении меня от работы в Наркомате совхозов
РСФСР.
Я отправился к Константинову не только для того, чтобы он офор-
мил приказ о моем увольнении, но и, главным образом, для того,
чтобы он созвал партком и поставил вопрос о снятии меня с пар-
тийного учета. Как Константинов, так и другие члены парткома
не советовали мне переходить на научную или преподавательскую
работу в Москве и старались убедить поступить так, как предлагал
Ступов, но я настойчиво просил снять меня с учета на основании
приказа.
Мне предстояло сняться с партучета в Куйбышевском рай-
оне и встать на учет во Фрунзенском, где находились 1-й МГУ,
РАНИОН, Комакадемия, Ленинская библиотека и прочие научные
учреждения, которые могли меня интересовать. Кое с кем я уже
имел беседы, и все предупреждали, что сперва необходимо встать
на учет во Фрунзенском районе и только тогда можно решить
вопрос о приеме на работу.
Дело осложнилось у секретаря Куйбышевского райкома партии.
В течение целой недели он водил меня за нос. Сперва он говорил
о том, что я – номенклатурный работник Оргбюро ЦК ВКП(б) и ему
необходимо согласовать мой вопрос в ЦК. Далее – что он должен
согласовать с секретарем Фрунзенского райкома, и только после
того, как будет точно известно, что я нужен в том районе, можно
будет снять меня с учета.
Получился какой-то заколдованный круг: на работу нельзя устро-
иться, если состоишь на партийном учете в другом районе, на учет
же не ставили, пока не выяснится, где будешь работать. В течение
всей недели я наведывался в Куйбышевский райком. Одновре-
менно я договорился в двух-трех местах о приеме меня на работу.
Я уже внутренне подготовил себя к научно-преподавательской
работе, но судьба моя была решена: 9 августа 1938 года меня аре-
стовали. Возвратился я в Москву в марте 1955 года, побывав в тече-
ние 17 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке.

Поездки по совхозам

За время работы в Политуправлении совхозов при Наркомате совхо-
зов СССР, а затем в Политсекторе при Наркомате совхозов РСФСР,
то есть с ноября 1933 по август 1938 года, я объездил более 200 совхо-
зов. За один 1934 год я был в командировках около 8 месяцев. Я уже
говорил, что был прикреплен к политотделам совхозов Закавказья,
а также автономных республик и областей Северного Кавказа.
Первым делом я добился разрешения созвать Закавказское
совещание работников политотделов совхозов. Руководство сове-
щанием было возложено на второго секретаря Закавказского кра-
евого комитета ВКП(б) Сергея Кудрявцева и на меня. Совещание
проходило, если память не изменяет, в мае 1934 года.
До начала совещания я побывал в нескольких совхозах, а потом,
после созыва совещания, появилась необходимость поездки
в политотделы некоторых совхозов для налаживания работы и уре-
гулирования взаимоотношений с райкомами партии.
Забегая несколько вперед, хочу сказать, что, когда по возвраще-
нии в Москву я докладывал о результатах Закавказского совеща-
ния начальнику Политуправления Карлу Петровичу Сомсу, он пре-
рвал меня и спросил:
– Только что вы говорили, что в последних числах мая были
в совхозах, где проводился сев зерновых, а теперь сказали, что спу-
стя 10 дней приехали в зерносовхоз им. Орджоникидзе и там шла
уборка урожая. Не может же быть между этими совхозами тысяче-
километровое расстояние?
– Нет, конечно, – ответил я, – дело в том, что совхозы, рас-
положенные в Ахалкалакском и Богдановском районах, находятся
на уровне 2-х тысяч метров над уровнем моря, а совхоз им. Орджо-
никидзе – рядом с Муганской степью, где уже в начале июня стоит
невыносимая жара.
Перед отъездом в Москву я получил из Политуправления теле-
грамму следующего содержания: «На обратном пути заезжайте
в совхоз Бажиган по заявлению Матросова».
Надо было разузнать, где этот совхоз Бажиган. За разъясне-
ниями я обратился к директору Свиноводтреста Грузии Кириллу
Квиркелия. По имевшимся в тресте справочникам он установил,
что этот совхоз находится в Дагестане.
В Махачкале я познакомился с заместителем директора дагестан-
ского треста совхозов по политической части Амаевым, который
также был и начальником политсектора треста. На меня он произ-
вел хорошее впечатление, и я до сих пор вспоминаю его с лучшей
стороны. Вместе с Амаевым мы были на приеме у второго секре-
таря Дагестанского обкома партии. Во время нашей беседы позво-
нили из ГПУ и сообщили, что вчера на совхоз им. Розы Люксембург
напала банда, убит заместитель начальника политотдела по опера-
тивной части, ограблены магазин и сберкасса.
После такого сообщения я сказал секретарю обкома, что изме-
няю свой маршрут: сперва заеду в совхоз им. Розы Люксембург
и заодно в соседние с ним совхозы, а потом уже в совхоз Бажи-
ган. Вскоре из ГПУ позвонили еще раз и, когда секретарь сообщил
им о моем намерении, ему сказали, что делать этого никак нельзя,
что банда находится все еще где-то поблизости и что меня могут
убить, если узнают, что я из Москвы.
Как ни уговаривал меня секретарь обкома не заезжать в совхоз
им. Розы Люксембург, я своего решения не изменил и вместе с Ама-
евым поехал в совхоз, пострадавший от рук бандитов. На месте
выяснились подробности происшедшего. Когда банда в количе-
стве 20 человек появилась на центральной усадьбе, на шум вышел
зам. нач. по оперчасти, но тут же был застрелен, не успев сделать
и несколько шагов. Неприглядной была роль начальника политот-
дела, который спрятался в укромном уголке и не выходил оттуда
все время, пока орудовала банда, то есть не менее часа.
В самый разгар разгула бандитов в усадьбу прибыла политот-
дельская легковая машина, в которой находились ничего не подо-
зревавшие агроном, председатель рабочкома и заместитель началь-
ника политотдела по партийно-массовой работе, а также шофер.
Зам. нач. скрыл, что он политотдельский работник, и прикинулся
простым рабочим. Бандиты всех троих (кроме шофера) заставили
грузить мешки с сахаром и другими продуктами, а также мануфак-
туру из разграбленного магазина. К шоферу атаман банды при-
ставил конвоира и сказал, что теперь он будет возить его. Шофер,
не желая становиться членом банды, начал искать пути побега.
Он сказал конвоиру, что машина не совсем в порядке и надо
ее осмотреть. Несколько раз обойдя автомобиль с разных сторон,
он улучил момент и побежал, машина стояла в непосредственной
близости от сада или рощи, и благодаря этому шоферу удалось,
скрываясь за деревьями, сбежать, избегнув попадания пули. Впро-
чем, его все-таки зацепило: на рукаве у него была кровь.
Приняв надлежащие меры по оздоровлению положения в совхозе
им. Розы Люксембург, мы с Амаевым объехали несколько близлежа-
щих совхозов. В пути нам несколько раз попадались бандиты груп-
пами по два-три человека, но они нас не трогали. После объезда этих
совхозов я попрощался с Амаевым и направился в овцесовхоз Бажи-
ган. Путь лежал через железнодорожную станцию Моздок.
Овцесовхоз Бажиган находится на расстоянии 150 или 175 кило-
метров от Моздока, в калмыцкой степи. В Моздоке совхоз имеет
свою экспедицию – склады и комнаты гостиничного типа для коман-
дированных. В одной из таких комнат проживал вновь назначен-
ный директор совхоза с семьей. Помнится, у него было две дочери.
Как выяснилось из беседы с ним, он тут живет уже чуть ли не месяц,
в совхоз ехать не хочет, никаких дел принимать не намерен, написал
об этом в Москву, в ЦК ВКП(б), но ответа пока не получил.
Он мне рассказал, что до последнего времени был капитаном
дальнего плавания. На склоне лет захотелось пожить на юге, посвя-
тить себя воспитанию дочерей.
– Когда мне сказали, что могут направить на Кавказ, я обрадовался
и дал свое согласие. Но вот, прибыв в Моздок, я узнал, какой это кро-
мешный ад. Такой жары ни я, ни моя семья выдержать не могут.
Я весь день потратил на то, чтобы убедить бывшего капитана, что
он поступает неправильно. Как это можно, находясь в пути, про-
сить, чтобы тебя отозвали?
– Никто вас не отзовет. Надо приехать на место, ознакомиться
с положением, попытаться поработать некоторое время, и если
будет действительно невозможно переносить эти условия, тогда
можно просить о переводе.
Я обещал ему всяческую поддержку, но только при том условии,
если он завтра же поедет вместе со мной на центральную усадьбу
совхоза. С очень большим трудом мне все же удалось его уговорить.
Чем дальше отъезжаешь от Моздока в степь, тем реже встреча-
ются деревни. После 75-го километра мы не встретили ни одного
населенного пункта, кроме хутора «Русский» на 125-м километре.
От него до совхоза оставалось еще километров 50. В русском хуторе
шофер заправил машину водой и взял еще про запас. Все мы также
напились воды. Стояла нестерпимая жара, более 50 градусов, как
сказал шофер. Здесь, в этой степи, я впервые наблюдал мираж:
далеко на горизонте вдруг появились многоэтажные дома и осле-
пительно белые корабли. Мне показалось, что все это настоящее,
и я спросил шофера:
– Неужели здесь так близко Каспийское море?
На это он рассмеялся и объяснил, что это мираж.
Вынести такую жару невероятно тяжело. 3а день я несколько раз
принимал душ. Вода из артезианского колодца, который имелся
на центральной усадьбе совхоза, была очень холодной, и долго
продержаться под ее струей было невозможно, мне приходилось
то вставать под струю, то выскакивать из-под нее, и тут же я начи-
нал изнемогать от жары. Только по ночам можно было чувствовать
себя более или менее сносно.
Начальник политотдела совхоза Дорохин встретил меня радушно
и пригласил к себе на квартиру, предлагая остановиться у него.
В совхозе специальных комнат для приезжающих в командировку
не было. Так как стояло лето и занятий в школе не было, я попро-
сил выделить мне одно из школьных помещений, установить там
кровать, стол и стулья, а также принести настольную лампу. Доро-
хин еще настойчивее уговаривал остаться у него, но я категориче-
ски отказался, и мне оборудовали комнату в школе, как я просил.
Начальник политотдела предлагал свои услуги и в отношении
питания.
– Что вы? У вас же есть столовая, вот я и буду пользоваться ею.
– У нас в столовой ничего нет, кроме верблюжьего мяса.
Не ужели вы будете есть верблюжье мясо?
– А почему бы и нет?
Я был голоден, ведь весь день находился в пути, да еще каком
пути! Но когда я попробовал жаркое или бифштекс из верблю-
жьего мяса, понял, что оно несъедобно. С питанием все же я как-то
отрегулировал.
В первой же беседе я узнал, что Матросов – заместитель началь-
ника политотдела по партийно-массовой работе в настоящее время
находится на курорте, кажется, в Кисловодске. Я был вынужден
направить телеграмму Матросову, чтобы он прервал свое лечение
и возвратился в совхоз. Без расследования его заявления я возвра-
титься в Москву не мог. В ожидании приезда Матросова я присту-
пил к обследованию и проверке работы политотдела совхоза.
С Дорохиным мы съездили на пастбища, осмотрели отары, побе-
седовали с чабанами. В одной из таких бесед Дорохин, обращаясь
к чабанам, сказал «господа», но тут же поправился и продолжал свою
речь, добавив «товарищи». Меня это крайне удивило. В первые годы
установления Советской власти происходили такие казусы с некото-
рыми лицами, которые никак не могли привыкнуть к новому обраще-
нию. Но ведь теперь 1934 год, уже 17 лет прошло после революции!
Помощником начальника политотдела по комсомолу был даге-
станец по фамилии, кажется, Гамзатов. У меня о нем остались
самые лучшие воспоминания. Он во всем старался мне помочь.
Я решил о всех делах работы политотдела и состоянии совхоза про-
информироваться у него. Я ему вполне доверился, и он дал мне
честное слово никому ничего не говорить о наших беседах.
О заявлении Матросова, отправленном в Политуправление
совхозов, он либо ничего не знал, либо не мог рассказать мне
достаточно вразумительно. Зато подробно сообщил о взаимоот-
ношениях между начальником политотдела и его заместителем.
Это были бесконечные споры и взаимная критика, для рассмотре-
ния которых требовалось присутствие Матросова.
Я поделился своим впечатлением с помполитом по комсомолу
о Дорохине и спросил его, не замечал ли он подобного рода странно-
сти у своего начальника. Гамзатов сказал, что он видел фотоснимок
Дорохина, когда он был юношей, в форме царской армии. Он доба-
вил, что знает, где лежит этот фотоснимок: в нижнем ящике комода
под платьями. Взялся доставить его мне и отнести обратно. Дело было
ночью. Окна хаты, где проживал Дорохин, были настежь открыты.
Гамзатов сперва пошел на обследование. Пришел, доложил, что все
мертвецки спят. Было, думается, около 1 часа ночи. В комнате, где
находился комод, спала одна бабушка, очевидно, мать Дорохина.
Гамзатов блестяще справился со своей задачей. Он проник
в комнату через окно и моментально вернулся ко мне, держа
в руках фото. Я внимательно рассмотрел снимок при свете настоль-
ной лампы. По аксельбантам и головному убору я сразу понял, что
на Дорохове форма Пажеского корпуса, куда принимали детей
из дворянской аристократии. Когда я был гимназистом, мне неод-
нократно приходилось видеть подобные снимки.
Гамзатов унес фотоснимок и положил его на прежнее место.
Операция, чисто чекистского порядка, была проведена очень
успешно. Теперь я уже мог действовать смелее.
Я узнал, что Дорохин – гомосексуалист. От его приставаний и при-
нуждения к сожительству уволился шофер легковой политотдель-
ской машины. Я имел откровенную беседу с шофером, который рабо-
тал на этой машине сейчас. Он признался мне, что Дорохин сильно
пристает к нему и пытается принудить к сожительству. Я посовето-
вал ему как можно быстрее уйти с этой работы. Он обещал.
Материал по совхозу Бажиган у меня накопился обширный:
запущенность хозяйства, исключительная антисанитария и мно-
гое, многое другое. Перед отъездом в Москву я зашел к начальнику
Моздокского ГПУ и узнал от него, что у них также имеются мате-
риалы на начальника политотдела этого совхоза. Начальник ГПУ
рекомендовал мне задержаться и поприсутствовать на допросе
Дорохина, который он собирался вскоре провести. Я согласился
с тем условием, чтобы Дорохин меня не мог видеть. Так и было сде-
лано: я находился в соседней комнате с открытой дверью и слы-
шал каждое слово Дорохина. Протокол допроса я повез в Москву.
Это был документ исключительной важности.
К.П. Сомс рассказал о моей поездке в этот совхоз Емельяну Ярос-
лавскому – председателю партколлегии ЦКК ВКП(б). Он захо-
тел меня послушать. Докладывал я Е. Ярославскому более часа.
При этом присутствовал Лев Шейнин – следователь по особо важ-
ным делам Прокуратуры СССР. После моего сообщения Ярослав-
ский поручил Залкину (он к этому времени ушел с работы в Поли-
туправлении совхозов и работал в ЦКК ВКП(б)) вызвать в Москву
Дорохина и заняться его делом.
Я присутствовал при допросе Дорохина Залкиным. Как выяс-
нилось, оба они были моряками легендарного крейсера «Аврора»,
но только с той разницей, что Залкин в действительности был
моряком, проходившим службу на «Авроре», а Дорохин числился
им на бумагах, по анкетным данным. Залкин стал расспрашивать
о командном составе крейсера, и Дорохин довольно уверенно
называл фамилии офицеров. Однако Залкин сильно сомневался,
что Дорохин действительно служил на «Авроре». Картина прояс-
нилась, когда Залкин стал расспрашивать о судовой команде. Доро-
хин сказал, что позабыл.
– Ну, этого не может быть, – сказал Залкин, – вы припомните,
на каком месте вы лежали в кубрике, кто располагался рядом с вами?
Из этих последних расспросов Залкину стало ясно, что Доро-
хин не служил на «Авроре», хотя он в этом не сомневался с самого
начала, так как лица Дорохина не помнил. Следствием было уста-
новлено, что Дорохин действительно обучался в Пажеском кор-
пусе, после Октябрьской революции с оружием в руках боролся
против Советской власти, состоял в белогвардейской бандитской
банде. Во время гражданской войны он завладел документами
и партийным билетом моряка с крейсера «Аврора».
Заканчивая свое повествование о поездках по совхозам Кавказа,
хочу вспомнить об одной беседе с Нерсиком Степаняном – нарко-
мом просвещения Армянской ССР. Мы стояли с ним у окна салон-
вагона, когда поезд мчался по левому берегу реки Ахурян (Арпа-
чай) и увозил нас из Эривани в Тифлис. В этом месте на правом
берегу находятся развалины бывшей столицы Армении – Ани.
В 10–13 веках население этого города составляло сто тысяч чело-
век. Долгие годы раскопками Ани занимался академик Н.Я. Марр,
издавший солидные труды об этом богатейшем историческом
памятнике.
Нерсик Степанян мне сказал, что прямо напротив, чуть ли
не в трех километрах, на правом берегу Ахуряна находятся раз-
валины Ани, что ежегодно Академией Наук Армянской ССР
туда направляются археологи, что он лично составлял несколько
докладных записок, в которых речь шла о том, чтобы Турция
уступила этот маленький клочок земли, что эти развалины нам
нужно приобрести любой ценой, вплоть до передачи Турции
равнозначной территории в любом другом месте вдоль советско-
турецкой границы. Поездки наших ученых в Турцию на рас-
копки обходятся очень дорого. С этими записками в Москву
к Сталину ездил секретарь ЦК компартии Армении Агаси Хан-
джян. Сталин даже слушать не стал об этом. Поднял нас на смех.
Мы пришли к выводу, что все это из-за того, что он ненавидит
армян.
А ведь действительно: мог же он поручить наркоминделу попы-
таться провести переговоры об этом. Нерсик мне говорил о нелюбви
Сталина к армянам не только от себя лично, но и от имени всего
руководящего состава Армении.
* * *
В конце ноября 1934 года меня вызвал к себе Карл Петрович
Сомс и сказал, чтобы я собирался в командировку.
– Поедете в Белоруссию. Там план мясосдачи выполнен всего
лишь на 50%. Надо добиться стопроцентного выполнения плана.
– Что вы говорите, Карл Петрович, как это можно за один месяц
выполнить полугодовой план?
– Да, добьетесь выполнения плана на все 100%, сохранив пол-
ностью выходное поголовье, предусмотренное планом на 1 января
1935 года!
Сказать, что отказываюсь от такого поручения, я не мог, было
бы смешно и доказывало бы мою беспомощность. Я старался убе-
дить его, что это невыполнимо, и приводил свои доводы, на кото-
рые Сомс ответить вразумительно не мог. Он мне сказал:
– Возьмите лист бумаги и набросайте фамилии сотрудников
аппарата наркомата, которых вы хотели бы взять с собой в помощь,
можете взять любое количество, хоть 20 человек, лишь бы план был
выполнен.
От людей я отказался, заявив, что этим план не выполнишь.
Во время нашей беседы в кабинет вошли главный бухгалтер и началь-
ник отдела снабжения со списками автомашин. Дело было в том,
что при отправлении очередной партии автомашин с Горьковского
автозавода для политотделов совхозов в Москву начальник Политу-
правления обязан был подписать разнарядку по совхозным адресам.
Дело было срочное, машины были уже в пути из Горького в Москву,
поэтому они и вошли в кабинет Сомса, несмотря на его занятость,
и он при мне начал подписывать принесенные документы.
Цыбулевский, главный бухгалтер Политуправления, обратился
к Сомсу с предложением:
– Поскольку Мискин отказывается брать в помощь себе людей,
то давайте один автомобиль предоставим в его полное распоряже-
ние, а по окончании командировки машину передадим Свиновод-
тресту.
– Это хорошая идея, – сказал Сомс, – только не одну, а две
машины: одну пошлите в Минск, а другую в Могилев.
Я стал возражать, зачем мне две машины?
– Чтобы не дожидаться, пока автомобиль отремонтируют, ведь
в пути всякое бывает, – ответил мне Карл Петрович.
Когда я прощался с начальником сектора свиносовхозов Андро-
ником Мелькумовым, он мне сказал:
– Смотри, постарайся выполнить задание, иначе можешь не вер-
нуться в Москву, а останешься в Белоруссии работать начальни-
ком политсектора вместо Буровой.
Я не понял, почему мне так сказал Мелькумов? Сомс ничего
подобного мне не говорил. Была ли у них предварительная беседа
на эту тему, или это его отсебятина?
Выехал я в Белоруссию 1 декабря 1934 года. Эту дату я так
хорошо запомнил, потому что в поезде по радиотрансляции сооб-
щили о смерти Сергея Мироновича Кирова. Это известие так
сильно подействовало на меня, что я даже перестал думать о пред-
стоящей мне исключительно сложной задаче: за один месяц сде-
лать то, что не сумели за полгода.
При приезде в Минск мне первым делом представили шофера,
прикрепленного к машине, которая должна была меня обслужи-
вать. Начальником политсектора была Бурова – женщина сво-
енравная, с тяжелым характером. Иметь с нею дело было затруд-
нительно, тем более в течение целого месяца, да еще по такому
поводу, как полный прорыв в выполнении плана. Она была первой
женщиной в нашей системе, награжденной орденом Ленина.
Директором Свиноводтреста, если мне не изменяет намять, был
Смирнов. Совершенно забыл фамилию заместителя Буровой, кото-
рый сопровождал меня по всем совхозам в течение моего пребыва-
ния в Белоруссии. Буду его называть замначполитсектора. Впечат-
ление о нем у меня сложилось хорошее.
Однажды я его поругал, но, как оказалось, был неправ. Дело в том,
что в какой бы совхоз мы ни приехали, кормили нас постоянно яич-
ницей с колбасой. Мне страшно надоело это блюдо, и я довольно-
таки резко заявил замначполитсектора, что, если ему так нравится
эта еда, пусть ест сам, а не навязывает мне, я ее больше видеть
не желаю. Он смутился и сказал, что он тут не причем и не по его
заказу везде подают одно и то же, просто яичница с колбасой счи-
тается в Белоруссии лучшим блюдом и ее подают вам из уважения,
как гостю из Москвы.
Был еще трест в Могилеве. Я объехал все совхозы обоих трестов.
Заезжали в совхозы и днем, и ночью. Пришлось изучать каждую откор-
мочную голову как свиней, так и крупного рогатого скота с перечис-
лением сроков сдачи на мясокомбинаты. Я завел для этой цели блок-
нот исключительно больших размеров и писал распоряжения в двух
экземплярах: один оставлял у себя, а другой вручал зоотехнику.
В Минске в гостинице за мной был закреплен номер, но за весь
месяц я ночевал там менее десяти раз. Отсыпался по пути из совхоза
в совхоз в машине. Зима была жутко холодная, я до сих пор удив-
ляюсь, как перенес эти поездки в декабре 1934 года и не заболел.
Под Бобруйском я побывал в одном образцовом механизирован-
ном совхозе. Он был создан на базе имения пана Незабытовского.
Эта прекрасная усадьба была уже далека от своего прежнего состо-
яния. Она была совершенно загажена, превратившись в обыч-
ный совхоз. При осмотре когда-то роскошного дворца я обнару-
жил в бывшей библиотеке пана Незабытовского проживавших там
рабочих совхоза, содержавших помещение в крайне антисанитар-
ных условиях. Открыв одну из дверец стенного шкафа красного
дерева, я обнаружил вместо книг ночной горшок, неопорожненный
с утра. Когда-то во дворце было центральное отопление, но затем
его демонтировали, перевезли в Бобруйск и установили в здании
НКВД. Здесь же отапливались чугунными печами-времянками.
Я обратил внимание, что труба от печи уходит в стену, но не имеет
выхода снаружи, и спросил у начальника политотдела совхоза,
куда же девается дым? В ответ услышал следующее.
Во время Гражданской войны искали запрятанное оружие
и долбили стены дворца в разных местах. Стены были очень тол-
стые. Вдруг из отверстия посыпалось зерно. Оказалось, что стены
были двойные и промежутки между ними заполнены пшеницей.
Ее было так много, что вывозили подводами. Пшеница была засы-
пана в стены потому, что сохраняет тепло лучше, чем любой строи-
тельный материал.
Перед дворцом был пруд, а может быть, озеро. Вид на него
и на всю окружающую местность был прекрасен. Фасад запом-
нился разноцветными витражами в дверях.
Я специально заезжал в Бобруйск и имел очень громкий разговор
с начальником Бобруйского НКВД. Вначале этот начальник сильно
хорохорился, не желая входить ни в какие рассуждения о своем
варварском поступке, но я все более и более наступал на него.
Сказал, что его дела не останутся безнаказанными, что я напишу
специальную докладную записку и подготовлю письмо нашего нар-
кома на имя Ягоды. К концу беседы он уже разговаривал со мной
совсем иначе, чуть ли не любезно. Я действительно написал отдель-
ную докладную по этому совхозу, где предлагал провести реорга-
низацию и разместить в здании дворца либо санаторий, либо учеб-
ное заведение типа техникума, какова была судьба этого хозяйства
в последующие годы, не знаю.
К 20 декабря 1934 года окончательно выяснилось, что план мясос-
дачи не будет выполнен на все 100%. Требовалось изменение неко-
торых цифр в плане, но с оставлением без изменения выходного
поголовья, то есть тех показателей плана, которые должны быть
на 1 января 1935 года. Такой проект плана мне подготовили специ-
алисты (плановики и зоотехники) обоих трестов, и я с ними выехал
в Москву.
Начальник Главного управления свиносовхозов Харламов утвер-
дил его по моей просьбе, и в тот же день я выехал обратно в Минск.
Я на одну минуту забежал в наркомат за получением зарплаты,
избегая встречи с начальством, но все же на лестнице столкнулся
с Мелькумовым. Он был крайне изумлен. Я рассказал ему, как необ-
ходима была моя поездка, что после резолюции Харламова есть
надежда на выполнение плана. Сообщил Андронику, что моя мать
больна воспалением легких, и я не знаю, что предпринять. Мель-
кумов обещал сам заняться этим и, действительно, обратился
в IV управление, и соответствующее квалифицированное лечение
из Кремля было обеспечено. Хотя мы и пользовались неплохой поли-
клиникой для работников МК и МГК, время от времени нас лечили
и кремлевские врачи. Когда моему сыну Вове потребовалось уда-
лить миндалины, он был положен в больницу на улице Грановского.
Еще усиленнее пришлось поработать в последнюю декаду дека-
бря 1934 года. Наши старания не пропали даром: 31 декабря к концу
рабочего дня была отправлена телеграмма о выполнении плана
мясосдачи на 100% и даже с какими-то долями, а может, и на 101%.
Но вскоре я испытал сильную досаду: после Нового года из
Москвы поступила телеграмма о том, что срок выполнения плана
мясосдачи продлевается до 15 января. Поступи эта телеграмма
на неделю раньше, сколько скота удалось бы сохранить! Ведь
это более полумесяца на откорме. Считая на каждую голову свиньи
ежесуточно по 0,5 килограмма, это составило бы по самому скром-
ному подсчету от 7 до 8 кг привеса. Каково же было всеобщее огор-
чение потерей несметного количества молодняка.
За месяц пребывания в Белоруссии я проехал более полутора
тысяч километров, из них около 900 на минской машине и около
700 на могилевской.
* * *
В 1935 году Арам Шахгильдян и я были назначены уполномо-
ченными на время посевной кампании по Сибири: он по Западно-
Сибирскому краю, я – по Омской области. Выехали мы, как мне
помнится, 30 апреля, в международном вагоне. Во всяком случае,
я точно помню, что прибыл в Омск 2 мая, а Шахгильдян поехал
дальше в Новосибирск. Вместе с ним поехал Михалевский, работ-
ник по комсомолу. Перед отъездом из Москвы Зайцев, заместитель
начальника Политуправления совхозов, бывший второй секретарь
Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), вызвал меня к себе и поин-
тересовался, в чем я собираюсь ехать в командировку? Сибирь
коварна, – говорил он, – и надо туда ехать в полном зимнем
обмундировании. Вот вы говорите, что не хотите брать меховую
подкладку к кожаному пальто, а я вам настоятельно советую взять
не только ее, но и зимнюю шапку-ушанку и валенки.
Прибыв в Омск, я попал в такую жару, что советы Зайцева пока-
зались мне просто издевательскими. На следующий день пошел
по магазинам города купить себе белую летнюю рубашку и кепку.
Я был одет в суконную рубашку военного образца. С большим тру-
дом мне удалось произвести покупки.
Я встретился с первым секретарем Омского обкома ВКП(б)
Д.А. Булатовым, членом партии с 1912 года. В прошлом он был пред-
седателем Тверского губисполкома. До назначения в Омск рабо-
тал в Москве членом коллегии и начальником отдела кадров ОГПУ.
Булатов сделал вид, что очень рад моему приезду:
– Наконец-то я смогу целиком заняться колхозами, раз вы при-
ехали заниматься совхозами.
Такая постановка дела мне в корне не понравилась, и я ему
сказал, что никто с него не снимает ответственности за совхозы,
а я приехал в Омскую область только на период посевной, не заме-
нять, а помогать вам.
Лишь позже я понял, из-за чего он недолюбливает совхозных
работников, когда узнал о преступных действиях Молотова и Кага-
новича.
В помощь мне Булатов выделил сначала замзавсельхозотделом,
а затем заведующего промышленным и транспортным отделом
обкома партии Найденова. Если память мне не изменяет, началь-
ником управления совхозов по Омской области был Ткаченко.
Он рассказал мне о состоянии дел и ходе сева. Положение было
очень напряженное. Видно было, что Ткаченко чрезвычайно пере-
гружен работой, и я решил отказаться от того, чтобы он меня сопро-
вождал в поездках по совхозам. Он был очень благодарен за то,
что я освободил его от этой миссии.
Я ездил по многим совхозам Омской области, но запомнились
мне только три: Борисовский, Сосновский и Пятилетка. Каждый
раз, когда я возвращался из очередной поездки, я встречался
с Д.А. Булатовым. При одной из таких встреч, когда я изложил
претензии совхозов к областным организациям, Булатов в самой
категоричной форме заявил, что «совхозы – не наше дело. У нас
не хватает сил управляться с колхозами. Ничем не можем помочь
совхозам. Связывайтесь с Москвой и требуйте, чтобы наладили вам
помощь из центра. Единственное, что я могу для вас сделать, это
вместо замзавсельхозотделом прикрепить к вам члена бюро, заве-
дующего промышленным и транспортным отделом Найденова».
4 мая я выехал в совхоз Борисовский, наиболее крупный в обла-
сти, затем я побывал в Сосновском. 6 мая поступила телеграмма
о вызове меня к прямому проводу для переговоров с наркомом.
Эта телеграмма меня обрадовала, так как погода сильно измени-
лась в сторону резкого похолодания. Когда я выезжал из Омска,
стояла жаркая погода, совсем по-летнему.
Выезжая в поле на рассвете, присутствуя на заправке тракто-
ров, я сильно замерзал. Правда, со мной было кожаное пальто,
но без меховой подкладки, поэтому замерзал я жутко. Вместо шапки
на голове была летняя кепка. Приехав в Омск, я оделся по-зимнему.
Через несколько дней погода вновь стала теплой, но ненадолго.
Взбунтовался Иртыш. Он стал какой-то черный. С 16 по 19 мая
переправа по Иртышу была приостановлена. Накопилось сотни
транспортных средств, автомобильных и гужевых, по обоим бере-
гам реки. 16 мая в условленное время, 6 часов утра, явился шофер
и сказал, что на тот берег переправиться нельзя. Весь день пришлось
посвятить беседам в управлении совхозов обкома партии. 17 мая
повторилось то же самое: пришел шофер и сказал, что Найденов
просил передать, что поездка откладывается. Шофера я не отпу-
стил и попросил, чтобы он отвез меня к переправе, чтобы взглянуть
на Иртыш. И действительно: впечатление от Иртыша было жут-
кое. Темные волны высоко поднимались, а подводы и автомашины
уже вторые сутки находились в ожидании успокоения Иртыша
для переправы на противоположный берег.
Увидев эту картину, я поехал в обком партии и попросил Найде-
нова позвонить на железнодорожную станцию Омск, чтобы нашу
машину на платформе перебросили на тот берег по железнодорож-
ному мосту. Транспорт подчинялся Найденову, и ему ничего не сто-
ило позвонить и распорядиться, чтобы его вместе с машиной пере-
правили на тот берег. Я был очень рад, что мне в голову пришла
подобная мысль о переезде по железнодорожному мосту. Я выиграл
трое суток: 17, 18 и 19 мая. Лишь 20 мая начала работать переправа.
Встречаясь и беседуя с начальниками политотделов совхозов
и другими руководящими работниками этой системы, я все больше
и больше ощущал их скрытность, намеки на неблагополучное поло-
жение, недоговоренность о чем-то очень важном. Как я ни ста-
рался раскрыть эту тайну, мне ничего не удавалось узнать. Разъез-
жая по совхозам, я обязательно следовал двум правилам: во-первых,
не устраиваться на ночлег в квартирах совхозного начальства. Были
совхозы, где имелись комнаты для приезжих, а где их не было, я про-
сил выделить мне комнату в школе или каком-либо другом подходя-
щем месте. Во-вторых, совершенно не употреблять алкоголя.
Но вот однажды, когда один из начальников политотделов поста-
вил на стол водку, я решил не отказываться от нее, а попытаться раз-
вязать ему язык. Я мог выпить много и не боялся опьянеть раньше
него. Так и получилось. Понемногу он начал вводить меня в курс
дела и под конец рассказал, что на последнем пленуме Омского
обкома Булатов заявил: «Надо, по примеру прошлого года, расстре-
лять двух-трех директоров и начальников политотделов совхозов,
и тогда дело сдвинется с места!»
Я не поверил своим ушам и спросил, действительно ли в про-
шлом году кого-либо расстреляли и за что? И он мне рассказал сле-
дующее.
В августе 1934 года в Омскую область приезжали Молотов и Кага-
нович. Незадолго до их приезда внезапно ударил десятиградус-
ный мороз и пшеница, не достигшая восковой спелости, померзла
на корню. Молотов и Каганович обвинили некоторых директоров
совхозов в том, что они игнорировали указание партии и запоздали
с севом, что надо было сеять не во второй половине мая, а в первой.
Тогда был широко распространен призыв: «Посеешь в грязь –
будешь князь». Этот лозунг неоднократно помещался в «Правде»,
а однажды даже передовая статья была так озаглавлена.
Сказанное мне этим товарищем подтвердили и другие начальники
политотделов. Многих руководителей и специалистов совхозов аре-
стовали. Говорили, что двух-трех директоров расстреляли за вреди-
тельство. Называли их фамилии и названия совхозов, где они рабо-
тали. Надо было предпринять какие-то решительные шаги, чтобы
разрядить атмосферу. Сам браться за разговор с Булатовым по этому
вопросу я не решился, так как вряд ли добился бы успеха, поэтому
решил подключить Карла Петровича Сомса – начальника Политу-
правления. Но как поставить его в курс дела? Вспомнил, что с первых
дней моего приезда в Омск ко мне обратился один из начальников
политотдела и просил разрешения поехать на один из кавказских
курортов. Я ему отказал тогда, но при данной ситуации решил разре-
шить ему эту поездку с условием, что он отвезет мое письмо Сомсу.
Я обратился к товарищу Ткаченко с просьбой вызвать ко мне этого
начальника политотдела. В тот же день он явился.
В письме на имя Карла Петровича я просил, чтобы он договорился
в ЦК ВКП(б) о созыве областного совещания начальников политот-
делов и сам выехал бы в Омск для проведения этого совещания.
Вскоре из ЦК ВКП(б) поступило указание обкому партии
о созыве областного совещания начальников политотделов. Вслед
за этим я получил телеграмму от Сомса, что такого-то числа он, про-
ездом в Новосибирск, будет в Омске. На вокзале я сел в салон-вагон
Карла Петровича, чтобы подробно информировать его о положе-
нии в области. Ехал в сторону Новосибирска до встречного поезда,
на котором вернулся в Омск.
Узнал, что проведение совещания начальников политотделов
решено провести не только в Омской области, но и по Западно-
Сибирскому краю. Сомс ехал туда, чтобы руководить краевым
совещанием. Через несколько дней Карл Петрович возвратился
в Омск. Он имел резкую беседу с Булатовым, который под впечат-
лением этой беседы выступил на областном совещании в таком
тоне, что речь его была воспринята участниками с большим удов-
летворением. Он даже упомянул о своем выступлении на предыду-
щем пленуме, осудил его, просил забыть и приступить к дружной
работе. Многие начальники политотделов от души благодарили
меня за предпринятые меры по созыву этого совещания.
После этого прошли многие годы. Жизнь доказала, что лозунг
«Посеешь в грязь – будешь князь» был ошибочным. Каждая
местность требует своего, конкретного решения. В наше время
полностью отказались от подобного огульного подхода. Молотов
и Каганович, абсолютно не разбираясь в сельском хозяйстве, рас-
стреляли тех двух или трех директоров совхозов, а может, и больше,
нагнав страх на руководящий состав совхозов, а значит и колхозов.
Этот пример ярко характеризует обстановку тех времен, и надо
отдать должное Карлу Петровичу Сомсу, что он проявил решитель-
ность и твердость в деле проведения правильной ленинской линии.
Омское областное совещание начальников политотделов состо-
ялось в первых числах июня, насколько помню, числа пятого. Надо
сказать, что к поезду, в котором ехал К.П. Сомс, был прицеплен
еще один салон-вагон Роберта Индриковича Эйхе, первого секре-
таря Западно-Сибирского Краевого комитета ВКП(б), кандидата
в члены Политбюро. Было ему тогда лет 45. В 1921 году он изби-
рался делегатом III-го конгресса Коминтерна.
Р.И. Эйхе и К.П. Сомс были неразлучные друзья, и все четыре
дня пути они проводили в беседе, в которой принимали участие
также и мы с Арамом Шахгильдяном.
30 апреля 1938 года поздно вечером я возвращался с работы
домой. Вдруг шофер Крюков говорит мне: «Взгляните на крышу
«Националя». На крыше полукругом были установлены портреты
членов и кандидатов в члены Политбюро. Среди них был и портрет
Р.И. Эйхе. Не так давно, в октябре 1937 года он был назначен нар-
комом земледелия СССР.
На следующий день, участвуя в первомайском параде, я узнал,
что Эйхе арестован, а на его место назначен наш нарком совхозов
Бенедиктов. Роберт Эйхе – несгибаемый революционер, больше-
вик погиб в сталинских застенках в 1940 году в возрасте 50 лет.
* * *
Запомнились мне поездки по совхозам Украины. На этот раз ездил
я не один, а в составе бригады, которую возглавлял Зайцев, замна-
чальника Политуправления совхозов, до перехода к нам на работу
он занимал должность второго секретаря Западно-Сибирского край-
кома. Бригада наша состояла из трех человек, входил в нее еще Вол-
ков, начальник Политсектора Средней Азии. У него был какой-то
конфликт с местными партийными органами, и он был временно
отозван в Москву и зачислен в резерв назначения Политуправления.
По указанию ЦК Волков был включен в состав нашей бригады с тем,
что по возвращении в Москву конфликт будет улажен и он либо воз-
вратится на прежнее место, либо получит новое назначение.
Зайцев установил такой порядок нашей работы: совхозы мы
поделили на кусты. С раннего утра на трех отдельных легковых
машинах мы выезжали из центра куста в различные стороны.
Каждый из нас объезжал по нескольку совхозов, к вечеру возвра-
щался в кустовой центр и обменивался впечатлениями. Доклады-
вал, какая помощь была оказана политотделу совхоза и какие были
даны указания. О проведенной работе и состоянии уборки урожая
мы сообщали в Москву информационной сводкой. Составление
телеграммы было возложено на меня, но подписывал ее, конечно,
Зайцев. Дважды я был порадован тем, что находил в передовице
«Правды» отдельные фразы из составленной мной телеграммы.
Политотделы совхозов были информированы о маршрутах
наших поездок, и в наш адрес поступало много телеграмм. Мы опе-
ративно решали поставленные в них вопросы, отвечая телеграфом
или немедленно выезжая в данные совхозы. Рассказать подробно
о проведенной нами работе я затрудняюсь, но отдельные эпизоды
запомнились. Как-то поздно ночью, возвращаясь из очередного
совхоза, я проезжал неподалеку от Одессы. Шофер предложил
за ехать в город, поужинать там, помыться или хотя бы принять душ
и переночевать в нормальной постели в гостинице, а рано утром
отвезти меня в центр куста. Я, конечно, не мог на это согласиться.
Зайцев ждал меня, и нарушить установленный порядок я не хотел.
Шофер остался очень недоволен и сказал:
– Посмотрите туда, видите зарево? Это огни Одессы. Быть так
близко от города и не заехать? Я просто понять не могу, тем более
что вы в Одессе не бывали.
Да, действительно, в Одессе я не бывал ни до, ни после этого,
хотя объездил многие десятки городов нашей страны.
* * *
Однажды, разбирая утреннюю почту, я прочитал телеграмму,
в которой сообщалось, что мой сын находится при смерти в резуль-
тате отравления, и Зайцеву предписывалось обеспечить мой про-
езд к сыну в Евпаторию. Естественно, что я прекратил дальнейшее
чтение почты и в оцепенении замолчал, Зайцев, заметив мое состо-
яние, взял из моих рук телеграмму и, прочитав ее, распорядился
о выделении мне легковой машины. В пути я пересел на железную
дорогу. Когда я прибыл на место, то нашел сына уже совершенно
здоровым. В этом была заслуга лечащего врача. В кризисную ночь
он не отходил от постели больного и в результате принятых энер-
гичных мер спас мне сына. Оказалось, что Вова отравился фрук-
тами, чрезмерно увлекшись персиками. Я безмерно благодарен
врачу и хотел бы еще раз выразить свою горячую благодарность,
но, к сожалению, не сохранил в памяти точно его фамилию: то ли
Зарафян, то ли Закарян.
* * *
Бурова, которая была начальником политсектора в Минске,
а затем переведена на работу в Политуправление в Москву, была
командирована в один из совхозов Харьковской области в связи
с самоубийством передового свинаря Чалого для установления при-
чин его смерти. Докладная записка Буровой была неубедительной.
В своих выводах Бурова писала, что в прошлом, будучи комсомоль-
цем, Чалый был троцкистом, но скрыл этот факт, а впоследствии,
когда он стал знаменитостью, все обнаружилось, и он повесился.
Надо сказать, что Чалый – первый свинарь, награжденный
орденом Ленина. Сельхозотдел ЦК ВКП(б), обращая на эту сторону
дела особое внимание, распорядился о командировании в Харьков-
скую область меня с целью более подробного выяснения причин
самоубийства Чалого.
Поработать мне пришлось очень и очень основательно. Беседо-
вал с десятками людей и в их числе со свинарями, родственниками,
партийными работниками. Словом, охватил в своих беседах всех,
кто попадал в поле моего зрения. Я установил, что до самоубий-
ства Чалого состоялись областное совещание, на котором с речью
выступил Чалый. Областным совещанием руководил первый
секретарь Харьковского обкома партии. Перед выездом в Харьков
на областное совещание директор совхоза и начальник политот-
дела вызвали к себе Чалого и уговаривали его, чтобы он доложил
областному руководству, что все его успехи достигнуты благодаря
усердиям директора и начальника политотдела, поэтому им тоже
следует награда. Более того, они подготовили специальную шпар-
галку к речи Чалого, в которой писали о своих заслугах, о том, что
справедливость требует, чтобы оба они наряду с ним были пред-
ставлены к награждению орденами.
Чалый не послушался и в своем выступлении этого не сказал.
После возвращения с областного совещания директор совхоза
и начальник политотдела начали его травить, придумав версию
о принадлежности Чалого к троцкистской оппозиции. Якобы Чалый
на одном из комсомольских собраний голосовал за троцкистов.
С моим заключением согласились секретари Харьковского област-
ного комитета партии. Оно оказалось убедительным и для Сельхо-
зотдела ЦК, который, наконец, дело о самоубийстве Чалого на этом
закрыл. А Бурова метала гром и молнии и требовала вновь командиро-
вать ее в этот совхоз Харьковской области, чтобы подтвердить свои
взгляды, свои выводы. Она все же съездила туда, но безуспешно.
После поездки в Харьковскую область мне было поручено выдви-
нуть новую кандидатуру передового свинаря взамен погибшего
Чалого. После долгих и тщательных поисков и поездок по совхозам
был выдвинут Зуев, который вскоре тоже удостоился награждения
орденом Ленина.

Поездка в Саратовскую область

Начальник Политуправления совхозов Кудрявцев летом 1937 года
вызвал меня к себе и сообщил, что мне поручается исключительно
ответственное задание. В Саратовской области посажены почти
все начальники политотделов и их заместители. Там полнейший
хаос. Мы командируем вас туда с мандатом ЦК ВКП(б), который
подпишет Маленков, заведующий отделом руководящих парторга-
нов – ОРПО, с особыми полномочиями. Надо полностью укомп-
лектовать политотделы. Вам оказывается настолько большое
доверие, что намеченные вами кандидатуры не надо будет коман-
дировать в Москву для утверждения их решением Оргбюро ЦК
ВКП(б), а только согласовать с Саратовским обкомом партии и, по
согласовании, направлять в совхоз, чтобы они немедленно присту-
пили к исполнению своих обязанностей.
Я немедленно выехал в Саратов, имея на руках командировоч-
ное удостоверение за подписью Маленкова. Перед самым выездом
я спросил Кудрявцева: «Какие будут указания от вас?»
– А, собственно, никаких, – ответил он мне.
– Но позвольте, хотя бы в отношении биографий?
– Подбирайте людей без биографий.
Было странно слышать это. До этого на должности начальников
политотделов подбирались, как правило, члены партии с партста-
жем до 1920 года, а заместителями по партийной работе – всту-
пившие в партию в двадцатых годах. Кудрявцев, заметив мое недо-
умение, сказал:
– Можно с двух-трехгодичным стажем.
Я был ошеломлен.
Первый секретарь Саратовского обкома ВКП(б) Аболяев принял
меня очень хорошо. Он позвонил секретарю Саратовского горкома
и попросил его созвать на совещание секретарей районных город-
ских партийных организаций. На этом совещании он представил
меня и объяснил цель моего приезда, подчеркнув, что я команди-
рован ЦК ВКП(б). Затем слово было предоставлено мне, и я про-
инструктировал секретарей райкомов – каких людей им следует
подбирать на политотдельскую работу. Условились, что каждый
райком будет направлять ежедневно 2–3-х человек в областной
комитет для беседы со мной.
Затем Аболяев предоставил в мое распоряжение кабинет заме-
стителя заведующего сельхозотделом обкома, а также секретаря-
машинистку. Он также позаботился о моем устройстве в гости-
нице.
В этой командировке я находился что-то около двух или трех
месяцев – с июля по первые числа сентября. В моем распоряже-
нии была большая сумма денег для выдачи нуждающимся това-
рищам единовременных пособий. По поводу этих денег у меня
был крупный разговор с главным бухгалтером Политуправления
Цыбулевским, который хотел всучить их мне вместе с командиро-
вочными, но я категорически отказался принять хоть один рубль
сверх причитающихся мне командировочных. Цыбулевский даже
пошел с жалобой на меня к Кудрявцеву. Оказывается, существо-
вала такая практика – брать с собой наличные деньги при выезде
на места для проведения совещаний или других мероприятий.
Цыбулевский сказал, что при переводе денег приходится платить
большие проценты, особенно если перевод телеграфный. Почто-
вый же перевод идет очень медленно.
– Ничего, отправляй обкому эти деньги на мое имя по почте, –
закончил я этот спор.
Через несколько дней после моего приезда в Саратов началь-
ник финотдела обкома сообщил, что на мое имя получен пере-
вод 5000 рублей. Я ему объяснил, для какой цели отправлены
эти деньги, и попросил по моей резолюции выдавать единовремен-
ные пособия политотдельским работникам.
За время работы в Саратове я побеседовал примерно
с 600 лицами, из которых более 200 были утверждены и направ-
лены на работу в политотделы. После того, как я отбирал опреде-
ленные кандидатуры, передавал список Аболяеву, и он включал
их на утверждение при очередном заседании бюро, которые про-
ходили в то время очень часто.
Спустя некоторое время в сельхозотделе ЦК ВКП(б) мне сказали,
что подобранный политотдельский состав оказался удачным: за истек-
шее время не было ни одного случая снятия с работы или вынесе-
ния взыскания, был лишь один или два случая ухода по болезни.
До Аболяева первым секретарем Саратовского обкома работал
Александр Иванович Криницкий, член партии с 1915 года, извест-
ный партийный работник, бывший секретарем Саратовского
(1919–1920), Омского (1920), Донецкого (1923–1924) губкомов
партии. С 1924 по 1927 г. являлся секретарем ЦК КП(б) Белорус-
сии. Я знал его лично по работе первым секретарем Закавказского
крайкома в 1929–1930 годах.
– А где теперь работает товарищ Криницкий? – спросил
я у Аболяева.
– Не знаю, – ответил он и рассказал следующую историю.
Привез Аболяева в Саратов секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Андре-
евич Андреев и, не выходя из салон-вагона, вызвал к себе А.И. Кри-
ницкого. Андреев заявил Криницкому, что ему следует с первым же
поездом выехать в Москву, к Сталину, который имеет особые виды
на Криницкого. Намечается выдвижение Криницкого на весьма
и весьма ответственный пост, а он, Андреев, на пленуме Саратов-
ского обкома будет рекомендовать на должность первого секретаря
Аболяева. Криницкий очень просил разрешить ему выступить на
пленуме обкома, доказывал, что только так представляет себе уход
на новую работу, что Аболяеву будет полезно услышать о состоя-
нии дел в партийной организации, которой предстоит руководить.
Андреев и слышать не хотел об этом и настаивал, чтобы Криницкий
уехал в Москву с первым же поездом, что его с нетерпением дожи-
дается Сталин, чтобы направить на новую очень важную работу.
Криницкому ничего не оставалось, как подчиниться. Он был аре-
стован в пути, при подходе поезда к Москве. Какова его дальней-
шая судьба, Аболяев не знал.
Во всей этой истории заслуживает особого внимания роль Андре-
ева. Она не случайна: Андреев отличился в те годы тем, что переса-
жал более десятка первых секретарей местных партийных органи-
заций и огромное количество их руководящего состава. Приведу
два случая, рассказанных мне очевидцами.
Андреев прибыл в Таджикистан и созвал пленум ЦК Таджик-
ской компартии. Во время перерыва было посажено все руковод-
ство республики во главе с первым секретарем ЦК Ашуровым.
Андреев направлялся на пленум Кабардино-Балкарского обкома
ВКП(б). Навстречу ему выехал первый секретарь обкома Бетал
Калмыков, который пользовался исключительно большим авто-
ритетом. Несмотря на это, а возможно, именно поэтому, в Мин-
водах Бетала Эдыковича арестовали, опасаясь того, что при аре-
сте в Кабардино-Балкарии могут произойти осложнения. Он был
одним из организаторов Советской власти в Кабардино-Балкарии.
Заседание пленума открыли без Калмыкова, заявив, что он
задерживается и скоро подойдет. После выступления нескольких
ораторов слово взял Андреев и сказал, что хватит играть в жмурки,
Калмыков арестован как враг народа, давайте разоблачать его сто-
ронников.
Андреев производил аресты руководства партийных органи-
заций в Калининской и Архангельской областях. Аресты руково-
дящего состава местных партийных организаций проводились не
единожды, а подряд несколько раз. И всякий раз на смену ушед-
шим приходили все более слабые и неквалифицированные работ-
ники. Хотя Аболяев и прекрасно ко мне относился за все время
моего пребывания в Саратове, но разве можно его сравнить с Кри-
ницким как партийного руководителя? До перехода на работу
в Саратов Аболяев был заворготделом Челябинского обкома пар-
тии, а до этого занимал следующие посты: 1932 год – секретарь
Бирского кантонного комитета в Башкирии, 1932–1933 г. – секре-
тарь Уфимского горкома, 1934–1935 – секретарь Златоустинского
горкома Челябинской области. Из сказанного видно, что во всех
отношениях не может быть никакого сравнения между Криниц-
ким и Аболяевым как партийными работниками.
Заседания бюро обкомов представляли собой судилища самого
свирепого образца. На каждом заседании обсуждались несколько
персональных дел. В подавляющем большинстве случаев выноси-
лись решения об исключении из партии. Сразу же отбирался пар-
тийный билет. Прежде чем исключенный выходил из здания, поки-
дал помещение начальник областного НКВД и производил арест
новой жертвы в вестибюле.
Помнится, как с особым остервенением допрашивали всем
составом бюро одного хозяйственного руководителя. Однажды,
будучи на какой-то электростанции, он занес в записную книжку
несколько показателей, и вот теперь его спрашивали, зачем ему это
понадобилось, не затем ли, чтобы передать иностранной разведке?
Как он ни доказывал, что эти цифры нужны ему были для каких-то
инженерных расчетов, ничего не помогло. Его исключили из пар-
тии по обвинению в шпионаже. Тут же он был арестован.
На работе до поздней ночи засиживались только Аболяев и я.
Иногда до 3-х и позже. Перед тем, как уйти в гостиницу, я часто
заходил к нему в кабинет. На столе всегда стояла ваза с фруктами,
и он угощал меня. Я не отказывался, особенно если в вазе был круп-
ный хороший виноград. При одном из таких посещений я ему ска-
зал, что оба охранника храпят в соседней комнате и не заметили,
как я прошел. Какие же они телохранители? Ведь так можно убить,
кого они охраняют.
– Неужели вы думаете, что они приставлены, чтобы защи-
щать мою жизнь? Чепуха все это. Они контролируют каждый мой
шаг и докладывают своему начальству, где я бывал и с кем встре-
чался. Вот недавно был такой случай. Приехала по командировке
из Москвы одна женщина, с которой я когда-то учился. Она про-
сила о встрече со мной, но так, чтоб никто не знал. Я позвонил
секретарю Балашовского горкома и сказал, что мне потребуется
его машина. Пусть она дожидается меня не у главного входа в зда-
ние горкома, а с противоположной стороны, где тоже есть выход
на улицу. Вместе со своими охранниками я приехал в Балашов,
охранникам я сказал, что только зайду за секретарем горкома и мы
поедем дальше. Они остались в машине, а я прошел сквозь здание
и сел в ожидавшую меня машину. Попросил шофера гнать в Сара-
тов на максимальной скорости. Но затея моя провалилась с треском,
мои охранники, не дождавшись меня, зашли к секретарю горкома
и, установив, что меня нет, подняли невероятный шум, позвонили
в Саратов и доложили начальству о происшедшем. Оставалось уже
немного до Саратова, как я увидел, что навстречу нам мчатся две
машины с чекистами, вооруженными пулеметами. На их вопрос,
почему я так поступил, я ответил, что хотел проверить их бдитель-
ность. Так провалилась моя тайная встреча с этой женщиной.
* * *
Однажды, сидя у себя в кабинете, я заметил, что кто-то нере-
шительно приоткрывает и закрывает дверь, в ответ на мое пригла-
шение войти в кабинете появляется Семен Хмаладзе – облада-
тель трех орденов Красного Знамени: РСФСР, Азербайджанской
и Грузинской ССР. Он рассказал мне, что на днях арестовали Жор-
жика Кавтарадзе, который был переведен из Тбилиси с должности
директора Закавказской железной дороги на аналогичную долж-
ность в Саратов. Вместе с Кавтарадзе переехал в Саратов и Хма-
ладзе в качестве начальника железнодорожной охраны. Семен
просил меня, чтобы я его защитил, иначе его обязательно арестуют,
не этой ночью, так в одну из ближайших. Я объяснил Семену Ада-
мовичу, что тут в Саратове никакой властью не обладаю и един-
ственное, что могу сделать, это поговорить с первым секретарем
обкома. Он очень обрадовался и сказал:
– Только очень прошу, поговори с ним сегодня же, не отклады-
вай на завтра.
В тот же день я поговорил об этом деле с Аболяевым. Он меня не
утешил. Сказал, что ничем помочь не может, я охарактеризовал
Семена Адамовича Хмаладзе с самой лучшей стороны, сказал, что
он был командиром бронепоезда имени С. Шаумяна и А. Джапаридзе,
что умелым командованием способствовал быстрому занятию Тиф-
лиса Красной Армией, что он имеет три ордена Красного Знамени,
что это самый храбрый человек в Грузии. Я очень просил Аболяева
защитить этого достойного героя, но он был неумолим и все время
повторял, что не в силах помочь. В конце нашей беседы он заявил:
– Вы заблуждаетесь, полагая, что мы с вами, занимая такие высо-
кие посты, хоть в какой-то мере защищены от опасности быть объ-
явленными врагами народа, видимо, и нам не миновать судьбы луч-
ших товарищей. В защиту Хмаладзе я выступить не могу, так как
всякая защита и ходатайства за уже обреченного человека неми-
нуемо наводит на подозрения в отношении того, кто его защищает.
Лихорадочно думая о том, как же спасти Семена Хмаладзе,
я вспомнил, что в Саратове в органах НКБД работает Никуш
Меграбян. С ним я работал еще в подполье, при господстве мень-
шевиков в Грузии, вместе с ним мы были высланы меньшевист-
ским правительством в январе 1921 года из Грузии в Армению.
Были близкими друзьями. Я решил обратиться к нему с просьбой
помочь в деле Хмаладзе. Разыскал его с большим трудом, кажется,
через секретаря райкома. Оказалось, что Меграбян был секрета-
рем партийной организации областного НКВД. Созвонился с ним
и просил о встрече. Разговор наш мне не понравился, как будто
я говорил совсем с другим человеком, избегавшим меня, мне при-
шлось звонить ему еще и еще раз, пока, наконец, он не пригласил
меня к себе на квартиру.
Разговор не клеился. На столе были всевозможные угоще-
ния, армянское вино. Меграбян беспрерывно заводил граммо-
фон с кавказскими пластинками. Играл с детьми, катаясь с ними
по полу, и всякий раз, когда я поднимал какой-либо вопрос, уходил
от темы, заявляя, что давай лучше выпьем и споем, и сам начинал
петь очень громким голосом. Я ушел от него в крайнем смятении,
думая, не даст ли он команды о моем аресте. Жалел, что заходил
к нему, мы с ним были чужие. О Хмаладзе он даже не захотел гово-
рить. Расставаясь, я взял с него слово, что он позвонит мне, зайдет
в обком или гостиницу, но он не показался и не дал о себе знать.
А ведь Семен Хмаладзе был членом партии с 1912 года, у него
были большие заслуги перед Коммунистической партией и Совет-
ской властью. Третий орден Красного знамени он получил за сме-
лость, умение и решительность, проявленные в боях за Тифлис
24–25 февраля 1921 года.
Как-то, находясь в кабинете Аболяева, я присутствовал при его
разговоре по телефону с Андреевым. Вдруг слышу: он произносит
мою фамилию и просит утвердить меня заведующим сельскохозяй-
ственным отделом обкома. Я немедленно вскочил с места и нажал
на рычаг телефонного аппарата. Разговор с Москвой прервался.
Аболяев возмутился и начал кричать на меня, говоря, что я совер-
шил недопустимый поступок, заявил, что ведь неоднократно про-
сил меня дать согласие на работу в этой должности и, что, мол, это
не должно быть для меня неожиданностью. Я возразил, что не давал
ему на то своего согласия, поэтому он не имел никакого права без
моего ведома звонить в Москву и просить оформить решение.
В результате этой беседы на высоких тонах я добился от Або-
ляева, что он даст мне честное слово никогда более не возбуждать
этот вопрос. Если бы я не проявил столь большой решительности,
то, будучи переброшен в Саратов, я был бы арестован и расстрелян
вместе с Аболяевым, с которым это случилось в том же 1937 году.
Несмотря на то, что я мог бы в результате опрометчивого поступка
Аболяева лишиться жизни, я никакого зла против него не имею.
Мы дружно работали с ним те два-три месяца, он усердно помогал
мне в деле комплектования политотделов в Саратовской области.
Спустя много лет, в начале шестидесятых, в беседе с близким
товарищем Николаем Константиновичем Ковыневым разговор
зашел о той обстановке, которая царила на заседаниях бюро Сара-
товского обкома в 1937 году. Ковынев тогда находился в Саратове,
командированный туда руководителем пропагандистской группы
ЦК ВКП(б). На заседаниях бюро мы обычно садились рядом и часто
обменивались мнениями по поводу происходивших событий.
– Несмотря на то, что после этого прошло четверть века, – гово-
рил Коля, – меня и сейчас продирает мороз, как вспомню. Это был
какой-то средневековый трибунал.
И он перечислял некоторые детали из происходившего на бюро
перекрестного допроса, теперь уже во многом мною забытые.
Вспоминается, как каждый раз, после возвращения из вестибюля,
начальник областного НКВД, занимая свое место рядом с Аболя-
евым, докладывал ему негромко, что очередную жертву увезли
в подвалы НКВД, и иногда, видимо, кое-какие подробности, обна-
ружившиеся при обыске. Вообще ситуация была жуткая, в городе
происходили какие-то взрывы, якобы производимые вредителями
и врагами народа. На заседаниях бюро происходила жестокая рас-
права.

НАКАНУНЕ 1937 ГОДА

Аресты шли и до 1937 года, и после него, но наибольшего своего
накала они достигли именно в этом году. Особенно усилились
осенью. Если рассматривать репрессии как переломный момент
в истории КПСС и Советского государства, то все началось задолго
до 1-го января 1937 года. Начало было положено убийством Сергея
Мироновича Кирова, то есть 1-го декабря 1934 года.
Упоминая о С.М. Кирове, следует сказать и о Владимире Ива-
новиче Невском, многие о нем ничего не знают, а ведь он вхо-
дил в тройку, которая руководила Октябрьским переворотом:
Подвойский, Антонов-Овсеенко и Невский. Подвойский не
забыт и фигурирует во многих книгах по истории партии, худо-
жественных и до кументальных фильмах. Иногда показывают
и Антонова-Овсеенко, особенно в кадрах о взятии Зимнего дворца,
но ни в одном фильме нет В.И. Невского.
Сталин ненавидел и боялся Невского, он запретил всякое упо-
минание о нем, как только Владимир Иванович был арестован.
И если Сталин, убирая Кирова, избавлялся от главного конкурента
на высоком партийном посту, то Невского он устранил как первого
и главного историка партии, не пожелавшего фальсифицировать
ее историю в целях возвеличения роли Сталина.
Убийство Кирова, несомненно, крупное историческое собы-
тие. В своем значении оно никак не меньше, чем поджог рейх-
стага в 1933 году, который послужил поводом для начала массовых
репрессий и установления открытой фашистской диктатуры в Гер-
мании. Массовые репрессии начались и у нас – после убийства
С.М. Кирова. Подобно тому, как поджог рейхстага был началом
начал всех гитлеровских злодеяний, убийство Кирова – первая
страница, с которой начался произвол в стране.
В связи с этими двумя именами – С.М. Кирова и В.И. Невского,
невольно напрашивается имя Валериана Владимировича Куйбы-
шева, который ушел из жизни сравнительно молодым: ему не было
и 47-ми лет. Ходили слухи о загадочности его смерти.
Как непосредственное продолжение взятого курса следует счи-
тать постановление ЦК ВКП(б) от 2-го августа 1935 года о ликви-
дации Общества старых большевиков, созданного при поддержке
В.И. Ленина. Общество старых большевиков вело большую работу,
выпускало историко-революционные сборники «Старый боль-
шевик» и «Бюллетени». Члены Общества выступали с докладами
и лекциями, организовывали вечера воспоминаний, собирали
материалы по истории революционного движения.
В том же 1935 году была объявлена перерегистрация всего лич-
ного оружия у населения. О каком оружии идет речь? У населения
вообще, у рядовых граждан не было какого-либо значительного
количества револьверов. Они были у ответственных работников,
а также сохранились у многих участников Гражданской войны.
Никакие ходатайства о разрешении ношения оружия работ-
никам Политуправления совхозов, особенно ответственным
инструкторам, в силу разъездного характера их работы, не помо-
гали, отбиралось все оружие, которое приносилось на перереги-
страцию. У меня было два револьвера и дамский браунинг. Револь-
веры я отнес на Лубянку, а пистолет оставил себе. Риск был очень
большой – носить оружие, не имея на то разрешения, но что было
делать? Во время поездок по совхозам случались трудные, опас-
ные моменты, и я всегда надеялся на свой браунинг. Пистолет был
очень удобен для ношения, и я при всех поездках имел его при себе.
Так, одним махом был разоружен весь партийный актив, хотя
многим, по роду своей работы, вовсе не был лишним револьвер,
особенно ответственным работникам в сельском хозяйстве.
* * *
Как ни стараешься объяснить то или иное явление из времен
сталинского господства, некоторые вещи остаются совершенно
непонятными для современного поколения, вследствие этого дела-
ются неправильные выводы о событиях и в особенности о людях.
Их представляют совсем не такими, какими они были в действи-
тельности, не замечая их незаурядной, кристальной честности,
исключительной смелости и героизма.
Взять, к примеру, хотя бы Андрюшу Ваньяна. С юношеских
лет я знал его с самой лучшей стороны. Он был одним из самых
активных деятелей большевистского подполья в Тифлисе в 1919–
1920 годах, при господстве там меньшевиков. Затем выдвинулся на
такие важные посты, как секретарь Бауманского райкома ВКП(б)
в Москве, Замнаркомтруда СССР. Он был образцовым партийным
работником, смелым и принципиальным большевиком, органиче-
ски не переносившим подхалимов.
И вдруг я читаю его речь в стенографическом отчете Пер-
вого Всесоюзного Совещания рабочих и работниц – стаханов-
цев, состоявшегося 14–17 ноября 1935 года (см. «Первое всесо-
юзное совещание рабочих и работниц – стахановцев». 14–17
ноября 1935 г. Стенографический отчет. Партиздат ЦК ВКП(б),
1935. Стр. 297–301). Классическое подхалимское выступление. Я
не поверил своим глазам. Никогда не ожидал от Андрея Ваньяна
подобного поведения. Вот несколько выдержек из его речи:
«Такие примеры борьбы за подъем и расцвет транспорта могли
быть показаны, прежде всего, потому, что нами руководит, нас
ведет вперед, поднимает и вдохновляет наш руководитель, ближай-
ший соратник великого Сталина, наш народный комиссар Лазарь
Моисеевич Каганович (аплодисменты)».
«И вот буквально в несколько месяцев поднялась железнодо-
рожная армия, во главе которой стал замечательный большевист-
ский организатор Лазарь Моисеевич Каганович... Лазарь Моисе-
евич по-сталински организовал железнодорожников для борьбы
с позорными темпами, рутиной, косностью и канцелярщиной,
которые господствовали на транспорте».
«Лазарь Моисеевич разгромил носителей «теории предела»,
вселил в командно-политический состав, во всю армию железно-
дорожников уверенность в победе, дал перспективу и показал, как
нужно побеждать».
«Кто нашел Кривоноса, кто вызвал к жизни это мощное движе-
ние? Его вызвал к жизни Лазарь Моисеевич Каганович (Аплодис-
менты)».
«Я хочу напомнить одно исключительной важности указание
Лазаря Моисеевича Кагановича на XVII съезде партии. Он гово-
рил... Так ставил вопрос Лазарь Моисеевич».
«Мы будем еще крепче организовывать людей, так, как этому
учит нас Лазарь Моисеевич (Аплодисменты)».
«Но под руководством Лазаря Моисеевича Кагановича мы сло-
мали много железнодорожных традиций и будем энергично ломать
их дальше, чтобы покончить с авариями и крушениями».
И вот такие сплошные дифирамбы на всех шести страницах
стенограммы речи Андрея Ваньяна. Просто немыслимо, как мог
Андрей произнести такие слова? Много лет спустя жена Андрея,
Варя Мириманова, член партии с 1916 года, говорила мне, что, когда
Андрей был начальником Томской железной дороги, в Томск при-
езжал Каганович и проживал в их квартире. Сразу после отъезда
Кагановича арестовали Андрея. Совершенно очевидно, что Кагано-
вич, проживая на квартире Ваньяна, прекрасно знал, какая судьба
того ожидает. Рассказывая мне это, Варвара подчеркивала, какой
же низкий и мерзкий человек был Каганович, пользуясь госте-
приимством семьи обреченного. И действительно, спрашивается,
зачем надо было останавливаться на квартире начальника дороги
наркому и принимать угощения, заведомо зная о предстоящем аре-
сте обоих супругов. Это в высшей степени аморально.
Вообще, надо сказать, в эпоху господства Сталина происходили
такие события, что объяснить их никак невозможно, ни тогда, ни
теперь. Десятки раз я слушал речи Серго Орджоникидзе. Речи, как
речи, вполне нормальные, но то, что Серго заявил на том же съезде
стахановцев, для всех было неожиданностью. Он сказал: «...нами
всеми обожаемый наш Сталин».
Слово «обожаемый» с трибуны никто никогда не произносил при
всех хвалебных обращениях к Сталину, и менее всего этого можно
было ожидать от Серго. Видимо, сложилась такая обстановка, кото-
рая вынудила Орджоникидзе прибегнуть к обожествлению Сталина.
При предоставлении слова Сталину в стенограмме сделана сле-
дующая запись: «Гром аплодисментов и восторженные крики «ура»
длятся в течение пятнадцати минут и переходят в мощное пение
«Интернационала». Овации усиливаются. Снова долго и несмолка-
емо гремят аплодисменты».
Подумать только: пятнадцать минут аплодировать, орать и неис-
товствовать. Ведь находились же организаторы подобного зрелища.
Общеизвестно, что Сталин был против образования СССР. В при-
мечании к письму В.И. Ленина «Об образовании СССР» говорится:
«Сталин разработал проект резолюции комиссии «О взаимоотноше-
ниях РСФСР с независимыми республиками», который предусматри-
вал вступление Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Арме-
нии в Российскую Федерацию на правах автономных республик».
(В.И. Ленин, ПСС, т. 45, стр. 556). В.И. Ленин по поводу этого пункта
резолюции, представленной Сталиным, писал: «По-моему, вопрос
архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться».
Вместо вхождения республик в состав РСФСР, как предлагал
Сталин, Ленин предлагает, чтобы все республики на равных пра-
вах вместе с РСФСР вошли в состав Союза Советских Республик
Европы и Азии. Он писал: «Важно, чтобы мы не давали пищи «неза-
висимцам», не уничтожали их независимости, а создавали еще
новый этаж, федерацию равноправных республик».
В том же примечании говорится: «Сталин совершенно непра-
вильно отнесся к критике Ленина по его адресу и к предложению
Ленина об объединении Советских республик на основе равнопра-
вия и сохранении их суверенитета. В письме к членам Политбюро
от 27 сентября 1922 года Сталин, не уяснив интернационалистской
сущности идеи создания СССР, расценил позицию Ленина как
«национальный либерализм». Сталин возражал против образова-
ния наряду с ЦИК РСФСР союзного ЦИКа и предлагал преобразо-
вать его в федеральный ЦИК».
Сталин обвинил Ленина в «национальном либерализме»! Того
Ленина, который в это время писал: «Великорусскому шовинизму
объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Надо абсолютно настоять,
чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди русский,
украинец, грузин и т.д. Абсолютно!»
Вместо прямого указания В.И. Ленина председательствовать предста-
вители союзных республик по очереди заместительствуют. Это совер-
шенно не одно и то же. У Ленина прямо сказано: «председательствовали
по очереди», то есть если один год председательствовал в Верховном
Совете СССР представитель одной нации, то на следующий год дол-
жен председательствовать представитель другой нации и т.д.
Составляя конституцию 1936 года, Сталин поспешил упразд-
нить тот самый «новый этаж», о котором говорил Владимир Ильич.
Этим новым этажом была Закавказская федерация, которую
он ликвиди ровал вместо того, чтобы по ее образу образовать Сред-
неазиатскую федерацию, федерацию республик Поволжья и так
далее. Величайшей изменой ленинизму было упразднение Закав-
казской федерации, которая была подлинным ленинским насле-
дием. Именно в создании этой федерации была сконцентрирована
квинт эссенция ленинской национальной политики. Одной из осо-
бенностей ЗСФСР был принцип паритетности: комплектование
наркоматов федерации из расчета 25% азербайджанцев, 25% армян
и 25% грузин. Таким образом, 75% сотрудников аппарата наркома-
тов и их коллегий составляли представители коренных националь-
ностей Закавказья, остальные 25% комплектовались из русских
и представителей других национальностей.
К сожалению, с ликвидацией ЗСФСР этот принцип не соблю-
дается ни в одной из конституций Закавказских республик. Вер-
ховные Советы этих республик в корне отличаются от Верховного
Совета СССР, в котором двухпалатная система и которая, на наш
взгляд, должна стать обязательной и для союзных республик.
Посмотрим, какие же доводы приводились при ликвида-
ции ЗСФСР. Вот что сказано в постановлении Чрезвычайного
VIII всегрузинского съезда советов (Образование и развитие
СССР как союзного государства. Сборник законодательных и дру-
гих нормативных актов. Издательство «Известия Советов депута-
тов трудящихся СССР» М., 1972, стр. 236–237).
«Победа социализма в республиках Закавказья подготовила
и создала необходимые условия для ликвидации Закавказской
федерации на данном этапе развития великого Советского Союза.
...Считать необходимым ликвидацию Закавказской Социали-
стической Федеративной Советской Республики и ее руководя-
щих органов как выполнивших свое историческое назначение».
Вот как мотивируется ликвидация ЗСФСР в постановлении
IX Чрезвычайного всеазербайджанского съезда советов: «Грандиоз-
ные успехи, достигнутые республиками Закавказской Федерации,
создали все условия для ликвидации Закавказской Федерации...
...Развитие этих прямых взаимоотношений республик Закавказ-
ской Федерации с другими республиками Советского Союза соз-
дало совершенно новое положение для каждой из этих республик
в братской семье народов Советского Союза. Создало необходи-
мые условия для непосредственного вхождения Азербайджана,
Грузии и Армении в СССР».
В этом же духе принималось постановление IX Чрезвычайного
съезда советов Армении. «Закавказская Федерация сыграла круп-
ную историческую роль в политической и экономической жизни
народов Закавказья...
Поставленную перед ней историческую задачу Закавказская
Федерация выполнила с честью...
Победа социализма в республиках Закавказья подготовила
и создала все необходимые условия для ликвидации на нынешнем
этапе развития Советского Союза Закавказской федерации».
Теперь посмотрим, как освещался этот вопрос на страницах
журнала «Вопросы истории КПСС» (Журнал «Вопросы исто-
рии КПСС» № 5 за 1964 год. П.Н. Ломашвили. «К вопросу об осо-
бенностях строительства социализма в Закавказье (1921–1936)»,
стр. 100–101): «Фактическое неравенство наций было в основном
преодолено. Социализм одержал решающую победу во всех сфе-
рах жизни общества. Первая фаза коммунизма в основном была
построена.
В таких условиях Закавказская федерация как орган националь-
ного мира и форма объединения экономических, политических
и культурных условий закавказских народов в борьбе за построе-
ние социализма исчерпала себя».
Полемизировать с вышеприведенными доводами и мотивами
я вовсе не желаю. Абсурдность подобного объяснения ликвидации
Закавказской федерации совершенно очевидна и смехотворна.
Я лишь напомню слова руководителя Коммунистической пар-
тии Грузии, подлинного ленинца Михаила Кахиани, работавшего
на посту первого секретаря ЦК КП(б) Грузии:
«Все эти республики согласятся с партией и еще раз скажут,
что Закавказская федерация является нашим важнейшим дости-
жением (аплодисменты), что она есть лучшая форма разрешения
национального вопроса в Закавказье» (V съезд КП(б) Грузии. Сте-
нографический отчет. Изд. ЦК КП(б) Грузии, Тифлис,1927, стр. 52).
Обратите внимание, дорогой читатель, что слова «важнейшим
достижением» делегатами съезда партии были покрыты аплодис-
ментами. Закавказская федерация являлась таким же важнейшим
достижением, как и СССР. На сотни лет, во всяком случае, на мно-
гие десятки было рассчитано это ленинское детище. На каком
основании П.Н. Ломашвили заявляет о том, что «первая фаза ком-
мунизма была в основном построена... Закавказская федерация
изжила себя»? А почему, спрашивается, Закавказская федерация
не должна просуществовать вплоть до второй фазы коммунизма
как «лучшая форма разрешения национального вопроса в Закав-
казье», как об этом громогласно заявил на V съезде Коммунистиче-
ской партии Грузии ее умнейший руководитель Кахиани?
* * *
Ниже я постараюсь привести ряд отдельных фактов, ничем
не связанных между собой, но в целом способных дать общее пред-
ставление обстановки накануне 1937 года.
Вдруг мы читаем в газетах: «Отрешить Ягоду, руководителя
ОГПУ-НКВД СССР». Всех нас ошеломила эта формулировка, мно-
гие спрашивали друг у друга, что это за слово «отрешить», как
его понимать? Если оно означает «отстранить», то почему так
и не писать? Ведь никогда – ни до, ни после этого случая слово
«отрешить» не употреблялось ни в каких указах и правительствен-
ных постановлениях. Сталин умел огорошивать время от времени
всех, и это ему сходило с рук.
Возможно, Сталин услышал об импичменте, предусмотренном
конституцией США в статье 11, раздела 4. Импичмент – это предъ-
явление обвинения, но вовсе не осуждение палатой представите-
лей конгресса США. Сталин, видимо, решил соригинальничать,
ведь решение о Ягоде вовсе не имело характера предъявления
обвинения с последующим обсуждением о снятии его с работы.
Этим постановлением он был снят с должности и арестован.
После этого мы все находились в ожидании, кого следующего
отрешат? Сажали тысячи ответственных работников, но ни о ком
и по сей день такого не сказано. Это был единственный случай
отрешения. Как же разгадать эту загадку?
А вот тайну другого случая я, пожалуй, раскрою. Речь идет о Сер-
гее Ивановиче Кавтарадзе, одном из вождей грузинских уклони-
стов, активном участнике троцкистской оппозиции, исключенном
из партии в 1927 году XV съездом ВКП(б). Был посажен, но уцелел,
более того, был выдвинут на ответственейшие посты. В 1940 г. вос-
становлен в рядах партии, в 1941–1945 гг. работал в МИД СССР
заместителем министра, с 1945 по 1952 г. – посол в Румынии.
В 1954 году ему была установлена персональная пенсия. Избирался
делегатом на XXII съезд КПСС. Прожил более 20 лет после смерти
Сталина.
Все говорили, что он чудом сохранился, нет другого с подоб-
ной биографией. Если кое-кого и освобождали, как, например,
Туполева, Рокоссовского, Горбатова и некоторых других, то у них
до ареста была чистая и прекрасная биография, не то что у Кав-
тарадзе – вождь грузинских уклонистов, активный троцкист,
исключенный из партии съездом. Никакого чуда не было. Сталин
сохранил Сергея Кавтарадзе в благодарность за статью в «Правде»
с возвеличиванием Сталина, где описывалось возвращение его
из ссылки в Петербург, пересыпанное небылицами о том, как
Сталин сумел перехитрить царскую жандармерию. Коли память
мне не изменяет, статья Кавтарадзе о Сталине была напечатана
в «Правде» в 1936 г.
Ко всему сказанному могу добавить еще одну деталь. В бюро
Закавказской секции Историко-литературного объединения ста-
рых большевиков при институте марксизма-ленинизма при ЦК
КПСС была представлена рукопись воспоминаний Гайка Семено-
вича Аваляна. В ней, в частности, автор пишет, что Кавтарадзе рас-
сказывал ему, что его посадил Берия. Была посажена также и жена
Кавтарадзе, дочь забрали на воспитание родственники. На очной
ставке Кипиани заявил, что Кавтарадзе состоял членом заговор-
щицкой группы, которая намеревалась убить Сталина. Берия
дважды представлял Сталину материал о расстреле Кавтарадзе.
Сталин не подписал.
– Однажды меня привели к Берия, также привели и жену.
Берия сообщил, что отпускает нас на свободу. После освобождения
мы жили в Москве, в маленькой комнатке в коммунальной квар-
тире. Как-то ночью приезжает на машине человек от Берия и гово-
рит, что ему поручено отвезти меня к Сталину. Во время ужина
Сталин говорит: «Обидели вас и вашу жену». При беседе присут-
ствовал Берия, не отлучаясь ни на минуту. Кавтарадзе не рискнул
пожаловаться на то, как его мучили, чтобы заставить подписать
признание, хотя он ни в чем не был виноват.
Сидели и пили до четырех часов утра. Потом Сталин прика-
зал подать машину, и мы все вместе поехали к нам на квартиру.
На вопросы Сталина моя жена отвечала сдержанно, потому что
присутствовал Берия. Сталин и Берия пробыли у нас около часа.
Через неделю к нам приезжает человек и говорит, что по распо-
ряжению Сталина вам выделяется квартира, просил поехать вме-
сте с ним, чтобы осмотреть ее. Я согласился. До сих пор мы живем
в этой квартире.
Насколько верно все это описано, я не знаю. Партийный стаж
у Г.С. Аваляна с 1924 года.
* * *
Уже в 1936 году были заложены первоначальные принципы лик-
видации таких крупнейших, имевших всемирно-историческое
значение организаций, как Коминтерн и МОПР. Они были распу-
щены в 1943 и 1947 году соответственно. В тридцатые годы была
начата широкая кампания против космополитизма. Лучшие умы
человечества называли себя космополитами – гражданами мира.
Звучало это торжественно и революционно. Карл Маркс считал
себя космополитом. Вот что писал об этом его зять Поль Лафарг:
«...В своей деятельности Маркс не ограничивался страной, в кото-
рой он родился. «Я гражданин мира, – говорил он, – и действую
там, где нахожусь». И действительно, во всех странах, куда забрасы-
вали его политические преследования и другие события, во Фран-
ции, Бельгии, Англии – он принимал выдающееся участие в рево-
люционных движениях, которые там развивались» (Карл Маркс.
Всегда человек. Композиция. Выпуск 7. Составитель Станислав
Лесневский. М., «Молодая гвардия», 1968, стр. 93).
Итак, мы видим, что Маркс считал себя гражданином мира –
понятие, которое объявлено в нашей стране «фальшивым лозун-
гом» (Словарь иностранных слов под редакцией И.В. Лехина
и проф. Ф.Н. Петрова, Госиздат иностранных и национальных сло-
варей, М., 1955, стр. 370).
Космополитами считали себя и старые большевики. В одном
из своих писем, адресованном Марии Евгеньевне Гремяцкой,
Владимир Александрович Антонов-Овсеенко писал: «Я остался
русским при всем своем космополитизме, с русской неизглади-
мой тоскою, с русской безумной сентиментальностью» (Журнал
«Новый мир», № 11 за 1964 год, стр. 207).
Современный читатель может не знать, кто такой Антонов-
Овсеенко. Я уже говорил, что он был одним из трех руководите-
лей ВРК, обеспечившего взятие Зимнего дворца. Вот как его оха-
рактеризовала Елена Стасова: «Прирожденный организатор, один
из самых отважных подпольщиков, опытный оратор и журна-
лист... Антонов-Овсеенко запомнился мне как человек страстного
революционного темперамента, неиссякаемой энергии... Мне как
секретарю Центрального Комитета довелось не раз направлять
Владимира Александровича вместе с другими коммунистами в раз-
ные города страны. Антонов-Овсеенко всегда пользовался полным
доверием Ленина. Владимир Ильич и Центральный Комитет знали,
что его можно послать в самый опасный момент на самый труд-
ный участок борьбы, знали, что он себя щадить не будет и зада-
ние выполнит. Честный, прямой, во всем искренний, скромный
до самоотречения, необыкновенной душевной чистоты человек –
таким я знала Владимира Александровича Антонова-Овсеенко».
Идеальнейший образец старого большевика. Думается, что дру-
гих имен не следует приводить, многие достойнейшие коммунисты
присоединились бы к словам Карла Маркса и Антонова-Овсеенко,
считая себя космополитами.
Не могу не сообщить читателю, чем закончилась судьба этого
виднейшего деятеля нашей партии. Для этой цели воспользуюсь
публикацией журнала «Новый мир».
«В тюрьме, в последние дни жизни, его (Антонова-Овсеенко)
видел Юрий Томский, арестованный в мальчишеском возрасте
после гибели своего отца – Томского Михаила Павловича». Далее
в журнале приводится сообщение Ю.М. Томского:
«Владимира Александровича Антонова-Овсеенко в нашу камеру
на 3-м этаже бутырской тюрьмы привели в феврале 1938 года.
Был он нездоров, с опухшими ногами... Владимир Александро-
вич ничего не подписал на «следствии». Следователь, обозленный
упорным отказом арестованного подписать клеветнические пока-
зания, назвал старого революционера врагом народа... Надзира-
тель вызвал Антонова-Овсеенко. Владимир Александрович начал
прощаться с нами, потом достал черное драповое пальто, снял пид-
жак, ботинки, раздал почти всю свою одежду и встал полуразде-
тым посреди камеры.
– Я прошу того, кто доживет до свободы, передать людям, что
Антонов-Овсеенко был большевиком и остался большевиком
до последнего дня.
Мы стояли молча, потрясенные. Дверь камеры открылась вновь.
Антонов-Овсеенко направился к выходу...»
И вот после смерти Сталина истекло более тридцати лет, а слово
«космополитизм» до сих пор не реабилитировано. В упомянутом
выше словаре иностранных слов космополитизм характеризу-
ется как «идеология империалистической буржуазии, отрицаю-
щая право наций на самостоятельное существование... враждеб-
ной противоположностью пролетарского интернационализма».
Посмотрим же, как характеризовался космополитизм до тридца-
тых годов. Вот что мы читаем в 4-м томе МСЭ, вышедшей в 1929 году:
«Космополит (греч. – гражданин мира) – человек, считающий
своим отечеством весь мир, не признающим себя принадлежащим
к определенной национальности».
Как видим, современная трактовка этого слова совсем иная.
Широкая кампания против космополитизма имела тенденцию осла-
бления пролетарского интернационализма и усиления патриотизма.
Я уже говорил выше, что эта тенденция в конечном итоге привела
к роспуску Коминтерна и МОПРа. Проблемы мировой революции
отошли на задний план, и теперь о ней никто и не вспоминает.
На словах все обстоит как будто бы благополучно. Не так давно
в своей передовице «Правда» писала: «Как никогда раньше, зло-
бодневен сейчас боевой лозунг, выдвинутый в «Манифесте Ком-
мунистической партии»: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Маркс предупреждал, что «пренебрежительное отношение к брат-
скому союзу, который должен существовать между рабочими раз-
ных стран и побуждать их в своей борьбе за освобождение крепко
стоять друг за друга, карается общим поражением их разроз-
ненных усилий». Для настоящих коммунистов, для марксистов-
ленинцев принципы интернациональной солидарности – свя-
щенны» (газета «Правда» № 73 от 14 марта 1983 года).
Какие прекрасные слова! Но если принципы интернациональ-
ной солидарности для нас священны, то зачем же был распущен
Коминтерн, первейшей обязанностью которого было именно
укрепление интернациональной солидарности международного
рабочего класса? Если по каким-то ложным соображениям было
нежелательным пребывание Коминтерна в Москве, то неужели
нельзя было его резиденцию перенести в другой город или столицу
несоциалистической страны, ограничив его действия нераспро-
странением их в странах победившего социализма. Ведь социал-
демократы сохранили свой Социалистический Интернационал.
Невольно напрашивается вопрос: как же так – был I интернаци-
онал, имеется Социалистический интернационал, который номи-
нально продолжает якобы дело, начатое К. Марксом и Ф. Энгель-
сом, а почему-то нет нашего Коммунистического интернационала?
Есть что-то общее между преждевременной ликвидацией Закав-
казской федерации и преждевременным роспуском Коминтерна
и последующей ликвидацией МОПРа.
Разобщенность в международном рабочем движении длится
десятки лет. Вот что об этом пишет в том же номере «Правды» про-
фессор Ю. Панков. «Состоявшийся в 1982 году в Гаване X Всемир-
ный Конгресс профсоюзов... призвал профессиональные орга-
низации активизировать усилия в борьбе за мир и разоружение,
настойчиво добиваться преодоления разобщенности международ-
ного профсоюзного движения».
Какая поистине гениальная мысль заложена в словах К. Маркса:
«карается общим поражением их разрозненных усилий», приве-
денных в упомянутой выше передовой статье «Правды». Надо отме-
тить, что разобщенность отдельных отрядов рабочего класса после
I Интернационала никогда не была так сильна, как в наши дни.
В ХХ-й век капитализм вступил в стадии своего загнивания,
и он должен был быть окончательно поверженным именно в этом
столетии. И в том, что он все еще существует и будет существо-
вать и после 2000-го года, виновато не марксистско-ленинское
учение. Причина кроется во всех тех ошибках, которые совер-
шал Сталин, который повел все наше общество совсем не в ту сто-
рону. Без Коминтерна оказывается недейственным лозунг «Про-
летарии всех стран, соединяйтесь!», а между тем, действие этого
лозунга было бы куда сильнее, чем атомная бомба. Им следовало
воспользоваться еще до создания атомной бомбы, но этого не про-
изошло, потому что было наделано бесчисленное множество оши-
бок. Не воспользовавшись этим лозунгом, в свое время имевшим
колоссальное преимущество перед всеми средствами, имевши-
мися у капиталистов, мы в борьбе с ними оказались в условиях
гонки вооружений.
Против лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
не было не только более сильного, но и равного по силе воздей-
ствия на человеческие умы, надо было этим пролетарским лозун-
гом вовремя воспользоваться и низвергнуть капитализм. Теперь
же мы боремся с ним в условиях намного худших для нас.
* * *
Именно в канун событий 1937 года, с начала тридцатых мно-
гое стало меняться. В моду вошло увлечение нововведениями.
Я не собираюсь все эти нововведения осуждать, многие из них, воз-
можно, и были необходимы, но некоторые появлялись настолько
неожиданно, что сильно озадачивали.
Постараюсь вспомнить кое-что из этой области. Одновре-
менно с борьбой против космополитизма была объявлена реши-
тельная борьба со всякой иностранщиной, проникшей в нашу
страну в прошлые столетия. Самым запомнившимся явлением
из этой области было переименование названий пищевых про-
дуктов и напитков. Во все времена, в прошлом и позапрошлом
столетиях существовал швейцарский сыр. Под таким названием
он продается в наших магазинах и сейчас, но в тридцатые годы
он был переименован в «Советский». В 1936 году были полностью
изменены названия пива: вместо ранее выпускавшихся «Мюн-
хенского», «Баварского», «Пльзенского» в продаже появилось
«Московское», «Ленинградское», «Украинское», «Жигулев-
ское». И что интересно, на новых этикетках появились какие-то
цифры, которых раньше не было, дело в том, что на этикетках
стали указывать концентрацию пивных дрожжей. И появились
на бутылках цифры: 9, 10, 11. Возможно, это было сделано с опре-
деленным умыслом, ведь всеми поголовно эти цифры восприни-
мались как обозначение крепости пива. Люди пили и расхвали-
вали новое пиво, старались приобретать более крепкое. Ну чем
не сенсация? Между тем, читатель, конечно, понимает, что кре-
пость нового пива была та же, что и у старого, то есть на уровне
5 градусов.
Другим переименованием, удивившим многих, было изменение
названий городов. Более благозвучное для русского, да и вообще
европейского слуха слово Тифлис заменялось трудно выговарива-
емым с непривычки Тбилиси. Видимо, это была дань грузинскому
национализму. Чтобы не возникло подобное прямое обвинение,
Эривань был переименован в Ереван.
Спрашивается, почему только эти два города? Киев, Харьков
и Львов на украинском языке тоже звучат не так, как на русском.
Никогда не возникал вопрос о том, чтобы Рим называть Рома, Лон-
дон – Ландн, а Париж – Пари. И разве все эти народы в обиде,
когда русские произносят названия их городов не так, как они
сами?
Непонятно также, почему, следуя грузинской транскрипции,
надо было к названиям городов Батум, Сухум и Кутаис обязательно
в конце прибавить «и»? Ведь это неблагозвучно для негрузинского
слуха.
Азербайджанцы при царизме пользовались арабским шрифтом.
При советской власти этот шрифт был заменен латинским. В трид-
цатых годах вновь произошла реорганизация и был введен славян-
ский, точнее, русский шрифт. Сталин настолько увлекся этим ново-
введением, что замахнулся на армянский и грузинский шрифты.
Грузины подняли шум, и только благодаря этому были спасены
оба шрифта. Одновременно было начато наступление на изъятие
отдельных слов и замену их русскими или иностранными. В част-
ности, в армянском языке предлагалось употреблять слово «пар-
тия», а не «касакцутюн», «советский» вместо «хорурдаин», «респу-
блика» вместо «анрапетутюн» и так далее. В результате получилось,
что в Государственном гербе Армянской Советской Социалисти-
ческой Республики из четырех слов два – иностранные: «совета-
кан» и «республика». Спрашивается, почему республика лишается
права иметь надпись на собственном гербе на родном языке, и зачем
нужно, чтобы одно слово было русское, а другое иностранное?
В названиях «Верховный Совет» и «Совет Министров» повто-
ряется слово «совет». В армянском языке слово «совет» звучит
по-разному. Возьмите в руки орган ЦК КП Армении, Верховного
Совета и Совета Министров Армянской ССР газету «Коммунист»,
и там вы прочитаете в одном случае слово «совет», где говорится
о Верховном Совете, а в другом случае слово «хорурд» где гово-
рится о Совете Министров. Орган ЦК компартии Армении назы-
вался раньше «Хорурдаин Айастан». В тридцатых годах газета была
переименована в «Советакан Айастан» и никто не собирается вос-
становить прежнее название.
Между тем, подобной метаморфозы не произошло с органом ЦК
компартии Грузии: газета эта, как и прежде называется «Сабчота
Сакартвело», что означает «Советская Грузия». Как видим, варва-
ризма здесь нет.
Переименование коснулось даже структуры партии. В 1934 году
XVII съезд ВКП(б) переименовал партячейки в первичные партий-
ные организации. Тогда же появилось прозвище: беспартийный
большевик. Ведь это противоречило самому понятию – больше-
вик. Смысл слова «большевик» как раз в его сугубой партийности.
Если он беспартийный, то это понятие в корне отличается от поня-
тия «большевик», тем более «старый большевик». Видимо, такой
оборот был придуман специально, чтобы дискредитировать старых
большевиков.
* * *
«Лучший ученик Сталина – Берия!» – выкрикивали и гово-
рили при выступлениях на партактивах и конференциях. Вначале
я думал, что это инспирировано самим Берия, но когда я приехал
в Дагестан, то услышал, что лучший ученик Сталина – первый
секретарь Дагестанского обкома. Прибыв в Москву, я поделился
своими наблюдениями с товарищами по Политуправлению и узнал
от них, что теперь такая кампания идет по всем областям – первых
секретарей обкомов называют лучшими учениками Сталина.
* * *
Это была эпоха «вридов» (временно исполняющих должность)
или «врио» (временно исполняющих обязанности). Сажали так
много и так часто, что не успевали, да и не хотели оформлять
нового руководителя, пришедшего на смену посаженному. Никто
не сомневался, что и этот долго не усидит в кресле и его тоже поса-
дят. И он подписывался «врио» или «врид».
Арестованных начальников Главных Управлений замещали
их заместители, потом начальники отделов и, наконец, когда
весь начальствующий состав Главка был посажен, то «врио» или
«врид» становился старший специалист или даже рядовой работ-
ник. Хотя должности эти были номенклатурные и назначения
оформлялись после решения Политбюро или Оргбюро ЦК ВКП(б),
теперь, при массовых арестах, временное исполнение обязанно-
стей оформлялось приказом народного комиссара. Были случаи,
когда при повышении в должности сотрудники просили их никак
не оформлять приказом, чтобы не попасться на глаза недоброже-
лательных лиц.
* * *
Одновременно с уничтожением людей уничтожались и книги.
На общем партийном собрании было заявлено, чтобы все книги
вождей оппозиции, имеющиеся у членов партии дома, были сданы
в партком. Этих книг оказалось такое обилие, что последовало
второе указание, разрешавшее самостоятельное уничтожение
данной литературы. Это были собрания сочинений и отдельные
произведения таких видных в прошлом деятелей партии, как Троц-
кий, Зиновьев, Бухарин, Каменев и многие десятки других. Книг
этих было у каждого из нас – ответственных работников многие
десятки, а то и сотни. В московских домашних квартирах уничто-
жение такого количества книг было затруднительно. Некоторые
сбрасывали их с мостов прямо в Москву-реку. Кое-кто из них попа-
дал под неослабное око милиционера и имел неприятные беседы,
имевшие целью выяснить, что именно и с какой целью было бро-
шено в реку. В основном книги сжигались на дому в алюминиевых
тазах как можно больших размеров.
Сжигание книг практиковалось и в прошлом, и в настоящем.
И если это мероприятие осуществлялось у нас тайком, то Гит-
лер, не стесняясь, сжигал их на площадях на глазах общественно-
сти всего мира. Вспомним, что творилось в XVI веке в связи с оже-
сточенной борьбой католической церкви с религиозными течени-
ями, вызванными реформацией. Инквизиция пытками и казнями
принялась за яростную борьбу с инакомыслящими. Был основан
воинственный орден иезуитов. Папа Павел III (1533–1549) ввел
строжайшую духовную цензуру: все книги, несогласные с веро-
учением, стали включаться в особый «индекс запрещенных книг».
Инквизиция беспощадно истребляла подозрительную литературу
(МСЭ, т. 4, стр. 184–185. М., 1929).
Подобные индексы запрещенной литературы в те годы состав-
лялись и у нас, и действуют они и поныне. Величайшей радостью
для партийного актива было издание после ХХ съезда КПСС книги
Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», высоко оценен-
ной В.И. Лениным, в предисловии к которой он писал: «Эту книгу
я желал бы видеть переведенной на все языки и распространенной
в миллионах экземпляров, так как она дает правдивое и необыкно-
венно живо написанное изложение событий...».
Книга Джона Рида не издавалась долгие годы. Очевидно, она
была внесена в индекс запрещенных книг и реабилитирована
XX съездом партии.
* * *
Эта эпоха, вместе с тем, была эпохой бдения. Надо было посто-
янно бодрствовать, следить за всеми, чтобы вовремя обнаружить
происки классового врага.
Была введена практика вечерних занятий в учреждениях и пар-
тийном аппарате. И если в небольших городах, в том числе и в Тиф-
лисе, существовал перерыв между дневными и вечерними заняти-
ями (в 17 часов уходили с работы и вновь возвращались к 20 часам),
то в Москве ввиду отдаленности мест проживания от места работы
перерыва не устраивали, и работали непрерывно до 20–21 часа,
а у нас в Политуправлении не менее, как до 22 часов.
Сталин имел обыкновение засиживаться в Кремле всю ночь
напролет. Ночью же происходили заседания Политбюро ЦК
ВКП(б). Однажды нарком Калманович в своем выступлении на
общенаркоматовском партийном собрании сказал:
– Звонишь в час или два часа ночи из Кремля в наркомат, чтобы
получить справку, а тут хоть шаром покати – никого нет в нарко-
мате. Политбюро и правительство заседают, необходимы бывают
те или иные сведения, а аппарат в это время спит беспробуд-
ным сном. С завтрашнего дня устанавливается следующий поря-
док: во всех кабинетах начальников Главных Управлений должны
ночью дежурить ответственные лица и давать исчерпывающие
ответы на звонки из Кремля. Как правило, должен дежурить сам
начальник Главного Управления или его заместитель. Нужно уста-
новить дежурство и в отделах, в особенности в тех из них, справки
по которым не всегда сумеет дать руководство.
Лично я задерживался ежедневно до 12, а то и до 2 часов ночи.
Сотрудников отпускал домой не раньше 20 часов, но никогда
не задерживал долее 22-х. У большинства начальников в тот период
рядом с кабинетом появилась вторая комната для отдыха. Суще-
ствовала она нелегально.
* * *
Однажды явился ко мне шофер наркома Крюков и спросил,
согласен ли я, чтобы он перешел работать на мою машину. Я был
удивлен и спросил с чем это связано?
– Нет, вы не думайте, что меня прогнал нарком, наоборот, он ко
мне хорошо относится, но я очень устал, потерял сон. Приходится
всю ночь находиться в ожидании окончания того или иного засе-
дания. А то бывает и так, что из Кремля мой хозяин поедет с кем-
нибудь на его машине за город на дачу, а я должен искать его,
чтобы к утру отвезти домой. Выслушав мои жалобы, нарком согла-
сился отпустить меня на три месяца, а в конце концов и на полгода.
Вот на эти полгода я и прошусь на вашу машину.
– А почему вы именно ко мне обратились, машин ведь много?
– Прежде чем прийти к вам, я узнал у завгара, кто из началь-
ства меньше всего гоняет свою машину. Он назвал вашу фамилию
и сказал, что за вами утром отправляется машина, чтобы привезти
на работу, и вечером с работы домой. Что же касается поездок
на обед, то вы не всегда пользуетесь своей машиной, а часто ездите
с кем-либо из товарищей по работе.
Я дал согласие, и Крюков начал меня возить. Я остался им
очень доволен. Культурный, предупредительный, разговорчивый.
От него я узнавал много новостей. Однажды утром, когда он заехал
за мной и мы ехали в наркомат, он спросил меня:
– Когда перестанут сажать лучших русских людей?
Оказывается, этой ночью был арестован Туполев.
* * *
Запомнилось одно из шумных общенаркоматовских партийных
собраний. Рассматривалось персональное дело женщины – эконо-
миста планового управления наркомата. Ее обвиняли в том, что она
недавно была на квартире Евгения Алексеевича Преображенского.
От нее требовали, чтобы она рассказала, о чем беседовала с Преоб-
раженским. Она говорила, что была там, но ходила не к нему, а к его
сестре, которая была портнихой и шила для нее платье. Е.А. Преобра-
женский состоял в РСДРП(б) с 1903 года. При царизме неоднократно
арестовывался. На VI съезде партии в 1917 году избирался кандидатом
в члены ЦК. Был одним из редакторов «Правды». В 1920 году – один
из секретарей ЦК РКП(б). Крупный экономист, автор многих трудов
по вопросам экономики и финансов. Совместно с Н.И. Бухариным
написал «Азбуку коммунизма», весьма популярную книгу в свое
время. За принадлежность к троцкистской оппозиции в 1927 году
был исключен из партии. В 1929 был восстановлен, но затем снова
исключен. Будучи беспартийным, был направлен на работу в нарко-
мат совхозов СССР. Сперва занимал должность начальника плано-
вого управления, затем смещен на должность рядового экономиста.
Был арестован и расстрелян в 1937 году.
Эту женщину-экономиста допрашивали под перекрестным
огнем довольно продолжительное время, но она ничего не ска-
зала о своих беседах с Преображенским, категорически заявив,
что никаких политических бесед она с ним не вела. Единствен-
ное, что мне запомнилось из ее речи, это то, что как-то мать Евге-
ния Алексеевича спросила его, чтобы он ей объяснил, почему он,
такой видный большевик, соратник Владимира Ильича Ленина,
находится в опале? Неужели все заслуги сына перед партией, его
борьба с царизмом полностью позабыты? На что Преображенский
сказал матери:
– Ответ на все происходящее теперь буден дан не раньше чем
через 60 лет.
Вот эта фраза мне запомнилась на всю жизнь. Из каких соображе-
ний исходил Преображенский, называя 60, а, допустим, не 50 лет?
Насколько мне помнится, эту женщину исключили из партии.
* * *
Образовывающийся в высших слоях партийного актива, госу-
дарственного аппарата и в рядах деятелей науки вакуум немед-
ленно заполнялся людьми околостоящими. Если раньше в партию
вступали, в основном, люди молодые, то теперь вошло в моду вести
переговоры с людьми пожилого возраста, в основном с академи-
ками, уговаривая их подать заявление о вступлении в ряды Ком-
мунистической партии. Мотивировалось это тем, что в партии
должны находиться все передовые люди страны.
Я хочу назвать сейчас фамилию человека, которого совершенно
не знаю и никогда о нем ничего не слышал. Я совершенно случайно
наскочил на его биографию, роясь в энциклопедическом словаре.
Его биография типична для сотен и тысяч других престарелых
людей, вступавших тогда в партию. Повторяю, я мог бы назвать
не его, а кого-нибудь другого из тех тысяч, которые на протяже-
нии многих лет стояли около партии, но их не принимали, да мно-
гие из них и не мечтали об этом. Но вот ситуация изменилась и эти
околостоящие оказались в рядах партии.
Фамилия человека, которого я хочу назвать, Сукачев Владимир
Николаевич. Он ботаник и лесовод. Вступил в партию в 1937 году
в возрасте 57 лет, то есть в пенсионном возрасте. В.Н. Сукачев был
членом-корреспондентом Академии Наук СССР с 1920 года. Дол-
гие годы его не избирали в академики. Вступив в партию, он обе-
спечил себе это звание: в 1943 г. становится действительным чле-
ном. В 1944 г. он назначается директором института леса (МСЭ,
т. 8, стр. 1227–1228. М., 1960).
Вступлением в ряды партии в 1937 году его карьера была обеспе-
чена. Мы видим, что этот поворот в его жизни устраивал обе сто-
роны: как партию в лице Сталина, так и его самого.
Как следствие массовых арестов, приняла широкие размеры
кооптация новых членов партийных комитетов. Таким образом,
ленинские принципы партийной жизни и уставные требования
грубо нарушались. Приведем коротенькую справку по Грузии:
«В республике почти не было такого районного или городского
комитета партии, состав которого был бы избран в соответствии
с уставом партии. Большинство членов партийных комитетов, как
правило, составляли кооптированные товарищи. Так, в 1937 году
в Багдадском райкоме партии было 13 избранных и 23 кооптиро-
ванных члена, в Ткибульском – 22 и 25, в Башкичетском – 12 и 14.
Из 7 членов и кандидатов бюро Орджоникидзевского райкома пар-
тии города Тбилиси 6 человек были кооптированы» (Очерки исто-
рии Коммунистической партии Грузии. Часть II, стр. 157. Издатель-
ство ЦК КП Грузии. Тбилиси, 1963).
* * *
На недолгое время коллегии в наркоматах были ликвидированы
(1934–1938 гг.). XVII съезд ВКП(б) вынес решение: «Ликвидиро-
вать коллегии в наркоматах с оставлением во главе наркомата нар-
кома и не более двух заместителей». Это постановление явилось
проявлением одного из тех шараханий, которые характеризуют
сталинский стиль руководства, хотя официально оно мотивирова-
лось желанием «усиления личной ответственности хозяйственных
и советских руководителей» (XVII съезд ВКП(б). Стенографиче-
ский отчет. 1934. М., Партиздат, стр. 673).
Но жизнь вскоре внесла свою поправку, и постановлением
Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) 13 марта 1938 года коллегии во всех
наркоматах СССР были восстановлены.
Тогда же, в тридцатых годах, уже редко кто осмеливался высту-
пать без заранее написанного текста. При головокружитель-
ном выдвижении в связи с массовыми арестами не было никакой
гарантии, что оратор скажет то, что необходимо. На посту секре-
тарей райкомов и других ответственных должностях иногда ока-
зывались рядовые работники, которые были не способны связать
и двух слов. Дело дошло до того, что А.М. Горький на первом съезде
писателей в 1934 году свое выступление читал по тексту, не отры-
ваясь. Соответствующий кинематографический материал сохра-
нился, и читателю, возможно, посчастливится собственными гла-
зами убедиться в этом.
* * *
В числе нововведений тех лет было снятие запрета на европей-
ские бальные танцы. В двадцатые годы культивировались народ-
ные танцы. За увлечение европейскими классическими танцами
исключали из партии и комсомола. Вдруг прошел слух, что Вороши-
лов, будучи в Турции, танцевал на балу. Танцы начали внедряться,
начиная с балов, устраиваемых для офицерства или, как его тогда
называли, командного состава.
* * *
Вспоминается еще одно событие, которое произвело сенсацию:
в одну ночь по всем гостиницам Москвы было арестовано 30 чело-
век, прибывших в командировку в Москву из Тбилиси. В сопрово-
ждении конвоя все они были доставлены на Курский вокзал и под
охраной отправлены обратно в Тбилиси. Мотивировалось это тем,
что командированные из Грузии, добиваясь более выгодных усло-
вий при утверждении планов, преподносили в виде подарков доро-
гие коньяки, вина, фрукты, а некоторые не останавливались перед
взятками в полном смысле этого слова. Что удивило нас тогда,
так это то, что при арестах в гостиницах руководствовались лишь
одним фактом, что данный человек прибыл в командировку из Тби-
лиси. В результате такого огульного подхода под арест были взяты
и безукоризненно честные товарищи, далеко стоящие не то что
от дачи взяток, но и от всяких подношений самого невинного
характера. Из числа безвинно пострадавших вспоминается Артем
Сергеевич Лицинов. Я его очень хорошо и близко знал за время
его работы в ЦК КП Грузии в 1921–1926 гг. в качестве зав. учетно-
распределительным подотделом и замзав. орграспредотделом ЦК
КП(б) Грузии. Лицинов был членом партии с 1918 года, но он прини-
мал участие в революционной деятельности еще в 1904–1905 годах,
в возрасте 16 лет. Эту деятельность он продолжил в Ростове-на-
Дону в 1909–1914 годах и далее в Москве в 1915 году. В 1916, воз-
вратившись в Тифлис, он был арестован и заключен в Метехский
замок. В 1920 году меньшевистским правительством он был заклю-
чен в Кутаисскую тюрьму. Его настоящая фамилия Аджимамудов.
Эту неблагозвучную фамилию мусульманского происхождения он
сменил на историческую фамилию – Лициний в честь простого
римского крестьянина Валерия Лициниана, ставшего императо-
ром и правившего с 308 по 324 год.
Артем Сергеевич Лицинов был преданный партии человек,
умный и всеми уважаемый, безупречный работник аппарата
ЦК КП Грузии. И вот такого всеми уважаемого человека сажают
под арест и под конвоем везут в Тифлис, а по приезде на место
отпускают. Дикость и полное оскорбление человеческого достоин-
ства. А ведь эта операция была совершена по прямому указанию
Сталина.
* * *
Перед 1937 годом, в первой половине тридцатых, вносилось так
много нововведений и так глубоко и основательно, что, несмотря
на несуразность многих из них, они до сих пор еще живучи и никто
не в силах их отменить. Конечно, за истекшие годы большинство
из них было отброшено жизнью, но многие до сих пор имеют закон-
ную силу. Примеров очень много, и перечислять их я здесь не собира-
юсь, но поскольку для характеристики обстановки перед 1937 годом
я заговорил об этом, приведу всего лишь один-единственный факт,
который сам напрашивается быть упомянутым, так как о нем поме-
щена статья в сегодняшней газете «Правда».
Изложим вкратце содержание статьи «Без цены виноватые», ав -
тор фельетона Ю. Борин. Помещено в газете от 24 августа 1984 года.
Калининские трикотажники на Московской ярмарке в 1983 году
заключили с 19-ю торговыми базами договоры о поставке
им с 1-го января 1984 года женской пижамы. Техническую доку-
ментацию и опытные образцы для утверждения цены Калининское
трикотажное объединение представило 1-го сентября 1983 года
в расчете на то, что цена на пижаму будет утверждена до насту-
пления 1984 года. Утверждением занималось несколько организа-
ций: ВНИИ трикотажной промышленности, Министерство легкой
промышленности СССР и, наконец, Госкомитет по ценам. Рассма-
тривался этот сложнейший и труднейший для бюрократов вопрос
в течение восьми месяцев и еще одной недели.
А ведь согласно заключенному договору продукция уже должна
была поступить на прилавки магазинов. И вот по вине голово-
тяпов и архибюрократов лихорадит промышленность и торго-
вую сеть, срывается утвержденный план, налицо и прочие вред-
ные последствия от неразумности этих весьма высокопоставлен-
ных лиц. Автор статьи Ю. Борин пишет, что ВНИИ трикотажной
промышленности рассматривает цены недопустимо долго – от 4
до 8 месяцев. Он приходит к заключению, что «надо хотя бы упро-
стить донельзя громоздкий порядок утверждения цен!»
О громоздкости порядка (или непорядка, как правильно заме-
чает Ю. Борин) пишут десятилетиями, но «порядок» этот никак не
меняется. Благоразумие подсказывает, что для того чтобы утвер-
дить цену на такое простое изделие, как пижама, достаточно одного
или двух дней. И если таких органов, которые призваны утверж-
дать цены, три, то следовательно, в течение недели цена эта должна
быть утверждена.
Я не знаю, кем и когда была начата эта бюрократическая кани-
тель? Разве это важно? Важно то, что и сегодня лихорадит промыш-
ленность и торговлю и виновны в этом бюрократические порядки,
заложенные в тридцатых годах. Что же касается примера, кото-
рый я привел, то я его не выбирал, все произошло совершенно слу-
чайно: я только воспользовался материалами одного дня газеты
«Правда» от 24 августа 1984 года.

НЕЗАБВЕННЫЙ РАФАЭЛЬ АГАМАЛЯН

Годы, проведенные на руководящей комсомольской работе в Тиф-
лисе (1921–1925), оставили неизгладимое впечатление на всю
жизнь. Память сохранила много имен и событий как времен под-
польной работы при господстве меньшевиков в Грузии, так и первых
лет установления Советской власти. Мне никогда не забыть актив
грузинского комсомола, выросший в условиях подпольной работы.
Какие все же это были прекрасные ребята: глубоко принципиаль-
ные, скромные, отзывчивые, чуткие, всегда тесно связанные с широ-
кими массами трудящейся молодежи, обладавшие исключительной
деловитостью и решавшие все вопросы без каких бы там ни было
проволочек. Они всегда были готовы на самопожертвование во имя
претворения в жизнь великих идей пролетарской революции.
Мне никогда не забыть пламенного борца за установление Совет-
ской власти в Грузии, заложившего первый камень в строительстве
грузинской комсомольской организации, – Бориса Дзнеладзе, без-
временно ушедшего от нас в самом расцвете своих молодых сил.
Его страстные речи, скромность во всем – и в манере поведения,
и в одежде, в простоте обращения с товарищами, его организатор-
ский талант – все это живо вспоминается мне и по сей день.
Так же безвременно ушел от нас в те первые годы Яша Окоев,
один из первых комсомольцев Грузии, первый наш экправ (заве-
дующий экономико-правовым отделом ЦК комсомола Грузии).
Из состава Тифлисской комсомольской организации начала двад-
цатых годов выдвинулось немало талантливых деятелей нашей пар-
тии. В числе них мне хочется назвать Гайоза Девдариани, Амаса,
Шалико Окуджаву, Луку Ломидзе, Васико Дарахвелидзе в первую
очередь как партийных работников.
Свои незаурядные способности проявили по линии Коминтерна
Амо Вартанян, Рафик Хитаров, Зяма Рабинович. На дипломатиче-
ской арене блестяще проявил себя Амо Арутюнян, в области науч-
ной деятельности Гайк Адамян.
Нельзя не вспомнить министра автомобильной промышленности
СССР Степана Акопова (Стака), заместителя наркома труда СССР
Андрея Ваняна, секретаря парторганизации линкора «Парижская
Коммуна», а впоследствии заворгинстром Средне-Волжского край-
кома ВКП(б) Сергея Калантарова, так рано умершего, не достигнув
и тридцатилетнего возраста, работника системы политуправления
совхозов Отия Комахидзе.
Список этот был бы далеко не полным без таких имен, как Гур-
ген Восканян и Степан Варданян (Розин). Оба они были непосред-
ственными руководителями подпольных организаций молодежи
с момента их возникновения при господстве меньшевиков, а потом
долгие годы находились на партийной работе: Восканян в Москов-
ском комитете ВКП(б), а Варданян сперва секретарем ЦК КП(б)
Армении, а затем секретарем Таганрогского горкома. Степа Вар-
данян представлял комсомол Грузии на II конгрессе Коминтерна
в 1920 году, будучи председателем ЦК комсомола Грузии.
И, наконец, к числу вышедших из закавказского комсомола мы,
тифлисские комсомольцы, всегда относили Николая Чаплина –
секретаря ЦК ВЛКСМ и Ваню Бобрышева – редактора «Комсо-
мольской правды», выдвинувшихся на эти высокие посты непо-
средственно с работы в Закавказском краевом комитете ВЛКСМ,
состоя членами Тифлисской комсомольской организации. Оба они
за время работы в Тифлисе буквально сроднились с местными
кадрами комсомольского актива и связали свою судьбу с Закавка-
зьем настолько, что Николай Павлович Чаплин после ухода с ком-
сомольской работы вновь вернулся в 1930 году из Москвы в Закав-
казье и был избран вторым секретарем Закавказского краевого
комитета ВКП(б).
Среди перечисленных имен талантливых и преданных деятелей
нашей партии, вышедших из рядов тифлисской организации ком-
сомола, вполне заслуживающее место занимает и Рафик Агамалян.
О нем хотелось бы рассказать несколько подробнее.
Родился Рафик Агамалян в Баку в 1903 году в интеллигентной, куль-
турной семье. Отец его был архитектором, а мать – учительницей.
В 1919 году, едва достигнув 16-ти лет, он уже находится на ответ-
ственной советской работе в Астрахани: сперва в Совнархозе,
а затем в Губпродкоме. Вскоре он командируется на Северный
Кавказ, в город Железноводск в качестве комиссара продраз-
верстки, а потом переводится на работу в окружком комсомола
инструктором. В 1921 году его направляют в Кисловодск помощ-
ником комиссара Курортного управления. В Кисловодске Рафик
вновь переходит на комсомольскую работу – заведующим полит-
просветотделом райкома комсомола. Здесь же, в Кисловодске,
он некоторое время работает председателем сельхозкоммуны.
Запомнился мне Рафик с первых же дней его появления на нашем
тифлисском горизонте. Прибыл он к нам в 1922 году. Сперва рабо-
тал завагитпропотделом IV райкома (IV райком был переименован
сначала в горрайком, а затем в район им. Серго Орджоникидзе)
тифлисской организации комсомола, а затем завагитпропотде-
лом Тифлисского комитета КСМ Грузии. За два года своего пре-
бывания в рядах тифлисской организации он значительно оживил
ее работу в области агитационно-пропагандистской работы, в част-
ности, в деле постановки клубной работы, развернув антирели-
гиозную пропаганду в небывало широких масштабах. Он принял
самое активное участие в создании детской пионерской организа-
ции Грузии.
Сблизился я с Рафиком Агамаляном не только по работе. Часто
посещал его семью вместе со своим давнишним другом, с кото-
рым вместе учился в гимназии и работал в подполье при меньше-
виках, Степой Алавердовым. У Рафика был старший брат Вартан,
завоевавший в то время звание чемпиона Тифлиса по шахматам,
и сестра, моложе его, по имени Тамара – комсомольская акти-
вистка, девушка умная и начитанная, все они относились к нам
очень радушно. У меня до сих пор сохранились самые лучшие
воспоминания от посещений этой дружной, прекрасной семьи
с исключительно высокой культурой.
Большая заслуга в этом принадлежала матери Рафика –
женщи не весьма образованной. Многое можно было бы расска-
зать об оживленных беседах, играх, спорах, которыми заполнялся
наш досуг. Неуемная энергия, смелость, находчивость, глубокая
принципиальность и скромность сделали Рафика Агамаляна под-
линным любимцем молодежи.
Способности его были многогранны. В их числе была одна
отличительная черта, которую следует признать исключитель-
ным даром природы: Рафик был величайшим мастером импро-
визации – заражал слушателя и овладевал им буквально с пер-
вых фраз. Этот актерский талант во многом способствовал его
популяр ности среди широких слоев молодежи, в особенности при
проведении им клубной работы.
В Тифлисе было четыре районных комсомольских клуба –
по количеству районов города. Ребята после работы буквально
почти каждый вечер проводили свой досуг в этих клубах. И надо
сказать, что в те вечера, когда в том или ином клубе был Агамалян,
ни один из комсомольцев не покидал клуба до самого позднего вре-
мени, пока там находился Рафик. Он был постоянным гостем этих
оживленных мест комсомольских встреч, дневал и ночевал в клу-
бах, усиленно занимаясь с коллективами драмкружков, синеблуз-
никами, с ребятами, творившими живую газету. Часами, не сходя
с авансцены, он занимал внимание всего зала, который рукопле-
скал ему почти непрерывно.
Особенно преуспел Рафик Агамалян в деле проведения анти-
религиозной пропаганды, в проведении так называемого «Комсо-
мольского Рождества».
Надо сказать, что, если бы не Рафик Агамалян, вряд ли Тифлис
был бы свидетелем таких увлекательных, шумных, торжественных
шествий, поражавших всех своей изобретательностью. Эти мно-
голюдные шествия, представлявшие собой целые цирковые пред-
ставления, воодушевляя молодежь, вместе с тем, нагоняли страх
на попов, религиозных фанатиков, на многих мещан и обывателей.
Всем этим начинаниям на новом месте, в мало знакомых ему
условиях, Рафик был обязан своей предыдущей работе на Север-
ном Кавказе. Он впервые перенес в грузинскую комсомольскую
организацию воинствующие формы антирелигиозной пропа-
ганды, возникшие в годы Гражданской войны в России, обогатив
их силой своего таланта, внеся в эту пропаганду все новые и новые
грани, превратив ее в театрально-цирковое зрелище.
Позднее жизнь начала вносить свои коррективы и значитель-
ные изменения, в результате чего методы антирелигиозной про-
паганды в корне изменились. Но тогда это вполне импонировало
всем тем, кто принимал активное участие в первые годы станов-
ления Советской власти в Грузии, и в особенности бурному росту
нашего влияния среди молодежи. Это была наступательная анти-
религиозная пропаганда в полном смысле этого слова.
Партийное руководство высоко оценило это начинание тифлисской
комсомольской организации. На втором съезде коммунистических орга-
низаций Закавказья 19 марта 1923 года в политическом отчете Закав-
казского Краевого комитета РКП(б) Серго Орджоникидзе говорил:
«То, что так называемое комсомольское рождество такие гранди-
озные размеры приняло здесь, говорит опять-таки за то, что моло-
дежь идет за нами, она не может не идти за нами» (см. Г.К. Орджо-
никидзе. Статьи и речи. Госполитиздат М., 1956, стр. 280).
Рафику Агамаляну принадлежит инициатива превращения быв-
шего военного собора на проспекте Руставели в методический
центр культурно-массовой работы, широко известный комсомоль-
цам двадцатых годов под названием Центрального дома коммуни-
стического воспитания (ЦДКВ).
Расположенный в непосредственном соседстве с дворцом,
в котором проживал со своей сестрой наместник царя на Кавказе,
в самом центре города, военный собор оставлял внушительное впе-
чатление и являлся одним из лучших архитектурных сооружений
Тифлиса того времени. Неизгладимое впечатление величественно-
сти всего этого грандиозного сооружения дополняли пушки, уста-
новленные на гранитных основаниях, и высокая металлическая
ограда, а также обширный плац, который служил местом для воен-
ных парадов. В самом конце плаца, на противоположной стороне
от собора, находилась электростанция, предназначенная специ-
ально для освещения собора.
Рафик Агамалян с некоторых пор лелеял мечту о передаче воен-
ного собора в ведение комсомола. К кому только он не обращался
с этой просьбой, страстно доказывая и убеждая в целесообразно-
сти претворения в жизнь его планов, возмущаясь при этом, что
такое прекрасное, роскошное здание бездействует в то время, как
в нем можно развернуть большую и необходимую работу по куль-
турному воспитанию молодежи.
У Рафика было много замыслов, которыми он делился с нами, кото-
рые собирался претворить в жизнь немедленно же по обладанию
этим помещением. Вся трудность решения этого вопроса заключа-
лась в том, что местная власть, как республиканская, так и феде-
ративная (ЦИК ССР Грузии и ЦИК ЗСФСР), не были правомочны
распоряжаться этим зданием, так как собор принадлежал воен-
ному ведомству и решить его судьбу могла только Москва.
На помощь комсомолу, как всегда, пришел Серго Орджони-
кидзе. Он возбудил соответствующее ходатайство перед Москвой,
и военный собор приобрел новое название: ЦДКВ – центральный
дом коммунистического воспитания молодежи. И закипела там
работа под руководством Рафика Агамаляна. Наконец-то сбылась
его мечта.
Рафик Агамалян увлекал за собою молодежь, тем самым ока-
зывал неоценимую услугу партии и комсомолу. Его роль в анти-
религиозной пропаганде тех лет была исключительно велика.
Но мне хочется вкратце рассказать о его незаурядных способно-
стях в импровизации и подражании. Однажды он сильно удивил
меня своей неожиданной выходкой. Как-то поздно вечером, сидя
за письменным столом, я так углубился в работу, что совершенно
не заметил, как Рафик проник в кабинет, приблизился к письмен-
ному столу и вспрыгнул на него неожиданно для меня.
Я был ошарашен его молниеносным взлетом с пола на стол: вне-
запно на краю стола появились две ноги. Подняв голову, я увидел
сияющее лицо Рафика, стоящего во весь рост на краю письмен-
ного стола. Он обладал невероятной способностью приятно удив-
лять своими поступками. Вот и в данном случае он прыгнул на стол
не с разбега, а подошел к нему незаметно вплотную и с места вско-
чил на него.
Надо сказать, что если я здесь попытался в нескольких штри-
хах рассказать об артистических дарованиях Рафика, а в послед-
нем эпизоде чуть ли не об его акробатических способностях, то это
вовсе не означает, что именно эти способности были в нем глав-
ными. Далеко нет, конечно!
Верно то, что подобными способностями никто из всего состава
комсомольских работников Закавказья одарен не был, но верно и дру-
гое, а именно то, что, будучи одаренным от природы этими способ-
ностями, Агамалян в не меньшей степени обладал теми качествами,
которыми так щедро наградила природа славную плеяду комсомоль-
ских работников Закавказья первой половины двадцатых годов.
В те годы утвердилась прекрасная традиция: при уходе с ком-
сомольской работы обязательно продолжать дальнейшую учебу,
а не переходить непосредственно с комсомольской на партий-
ную, советскую, хозяйственную или иную работу. Так поступил
и Рафик Агамалян.
В 1924 году Рафик поехал в Москву на учебу. Он поступил
в академию Коммунистического воспитания имени Н.К. Круп-
ской, а по окончании ее перешел в аспирантуру РАНИОНа
(РАНИОН – сокращенное название Российской ассоциации
научно-исследовательских институтов общественных наук). Здесь
он проявил блестящие успехи. Можно не сомневаться, что если бы
по окончании аспирантуры он целиком посвятил бы себя науке,
из него получился бы ученый с крупным именем, но, к сожалению,
его жизнь сложилась иначе и оборвалась слишком рано...
Встречаясь с Рафиком в студенческой обстановке, я познакомил ся
с некоторыми его однокурсниками. Вокруг него объединялась тогда
талантливая молодежь. Из числа этих новых друзей Агамаляна мне
особенно запомнился Генка Смирнов. Я был рад этому новому зна-
комству. Почти всегда, когда я приезжал к Агамаляну, у нас завязы-
валась довольно оживленная беседа по самым острым и актуальным
вопросам. Обязательным участником наших встреч в этот пери -
од стал Генка Смирнов. Хотелось бы сказать о нем несколько слов.
Судьба Геннадия Смирнова может послужить наглядным при-
мером того, каким бедствием был период культа личности Сталина
для талантливой и растущей молодежи тех времен. За выдаю-
щиеся способности, за смелый и трезвый ум Геннадий Смирнов
был выдвинут на один из самых важнейших постов нашего госу-
дарства – на должность Председателя Госплана СССР. Конечно,
не сразу после окончания аспирантуры он оказался на этом ответ-
ственном посту, а после того, как проработал некоторое время
под непосредственным руководством В.И. Межлаука, занимая
должность заместителя председателя Госплана СССР.
Когда, в связи со смертью Серго Орджоникидзе в феврале
1937 года, состоялось решение о назначении В.И. Межлаука народ-
ным Комиссаром тяжелой промышленности СССР, то достойным
преемником его на посту Председателя Госплана СССР явился
Г. Смирнов.
Но вскоре Геннадий Смирнов исчез с политического горизонта
навсегда: он был объявлен врагом народа, так же, как и Межлаук.
Так, вместе со многими невинными людьми, уничтожались
кадры самой талантливой молодежи. Очень жаль, что имя этого
талантливого работника нашей партии до сих пор все еще остается
в тени.
* * *
Третий этап наших встреч вновь происходил в Грузии, куда мы
оба были направлены на партийную работу согласно решению
ЦК ВКП(б). Я возвратился в Тифлис в 1929 году, а Агамалян –
несколько позже, в 1930.
За время с 1930 по 1933 год Агамалян работал в Закавказском
краевом комитете ВКП(б). В 1933 году он одновременно был редак-
тором «Зари Востока», органа Заккрайкома ВКП(б), ЦИК и СНК
ЗСФСР. В Крайкоме Агамалян вначале работал в должности заве-
дующего агитационно-массовым отделом, а затем заведующим
культпропотделом. В промежутке между заведованием этихи
двухя отделами он был директором Закавказского Института Эко-
номики в 1932 году.
По возвращении в Тифлис Агамалян застал меня на работе
в Заккрайкоме ВКП(б). Надо ли говорить, что мы еще больше
сблизились, работая вместе в одном партийном аппарате. Встре-
чались мы довольно часто и после, когда я перешел на работу в ЦК
КП(б) Грузии.
В сложных условиях тридцатых годов многие ответственные
работники, в том числе и партийные, шарахались от одной крайно-
сти в другую, совершали одну ошибку за другой. В своей повседнев-
ной работе мы с Рафиком часто обменивались мнениями по самым
актуальным и жгучим политическим вопросам. Отрадно вспо-
минать, что в то время, как некоторые работавшие рядом с нами
коммунисты начали часто высказывать взгляды, в корне расхо-
дившиеся с общепринятыми нормами партийной жизни, Рафик
всегда и неизменно не отходил от этих норм, не поддавался влия-
нию момента, ситуациям конъюнктурного порядка, как это делали
многие с момента перехода Берия из органов НКВД на партий-
ную работу. Политическая обстановка тридцатых годов, начиная
с самых первых лет этого зловещего десятилетия, явилась величай-
шим экзаменом для коммунистов. Агамалян блестяще выдержал
этот экзамен.
Вскоре, осенью 1933 года, я переехал на работу в Москву –
в Политуправление совхозов при Наркомсовхозов СССР. По роду
своей работы мне приходилось в 1934 году несколько раз приез-
жать в Тифлис и бывать в совхозах Закавказья. Из этого периода
особенно мне запомнились две встречи. Постараюсь вкратце рас-
сказать о них.
С приходом Берия к руководству, как в Грузии, так и по всему
Закавказью было предпринято неслыханное гонение против чест-
ных коммунистов и в первую очередь против работников партий-
ного аппарата. Одних смещали на менее ответственные должно-
сти, других вовсе изгоняли не только с партийной или советской
работы, но и из рядов партии, подвергали аресту.
Взамен честных и испытанных работников пришли на арену
политической деятельности темные люди из ближайшего бери-
евского окружения. В Закавказье и особенно в Грузии раньше
всего и в большей степени, чем где бы то ни было, почернели тучи
на политическом горизонте, и честные люди с тревогой все больше
и больше чувствовали надвигающуюся еще более зловещую грозу.
Одним из первых пострадавших в результате этого гонения был
Рафик Агамалян. В 1933 году он был снят с должности завкультпро-
потделом Заккрайкома ВКП(б) и направлен в отдаленный Ахалка-
лакский район на должность секретаря райкома партии, во время
одного из своих разъездов по совхозам я и встретился с Рафиком
в Ахалкалаках.
Главной темой нашей беседы, конечно, был Берия, его под-
лые дела и в особенности его еще более злые намерения, покры-
тые тайной неизвестности. Что было отрадно в настроении и рас-
суждениях Рафика – это отсутствие растерянности, страха перед
неизвестным будущем, пессимизма и всего того, что так свой-
ственно человеку, когда вдруг, совершенно неожиданно, да и при-
том незаслуженно, на него надвигается беда. Берия обошелся с ним
круто, и по всему было видно, что это только начало, что следовало
ожидать еще большей настоящей беды.
Приятно вспомнить, что и тогда Агамалян был полон самых
радужных планов преобразования этого сурового высокогор-
ного района, как в смысле экономического оздоровления его, так
и в особенности по линии культурно-просветительской работы.
За короткое время пребывания в Ахалкалакском районе он доста-
точно хорошо разобрался в насущных проблемах этого многонаци-
онального района.
Высокое чувство партийности, глубокая вера в правоту и предан-
ность марксистско-ленинскому учению сквозили во всех высказы-
ваниях Рафика. Именно в силу этого он не потерял самообладания
в той сложной и опасной ситуации, в которой очутился.
Эта встреча в Ахалкалаках состоялась в конце весны 1934 года.
На всю жизнь сохранилась у меня в памяти другая встреча в том же
1934 году, спустя примерно месяца четыре – осенью. Состоялась
она в Тифлисе на моей квартире, которая у меня все еще сохра-
нялась и где проживала моя семья, хотя я уже давно (около года)
работал в Москве. Во время этой встречи Рафик рассказал мне сле-
дующее: Нестор Лакоба в беседе с Петром Агниашвили высказал
свое отрицательное отношение к Берия и подозрение о его темном
прошлом. В частности, он заявил, что в годы Гражданской войны
Берия работал в пользу иностранной разведки.
Далее Агамалян сообщил, что этот вопрос рассматривался на
закрытом заседании бюро Центрального комитета компартии
Грузии. Никаких подробностей о ходе обсуждения ему не было
известно. Единственное, что он узнал о результатах рассмотрения
вопроса, это то, что вместо обсуждения обвинения, выдвинутого
против Берии, перед бюро ЦК КП(б) Грузии Н. Лакоба был пред-
ставлен как клеветник.
Сообщение Агамаляна окончательно раскрыло мне глаза. До тех
пор я считал Берия карьеристом, ловким авантюристом. Коммуни-
стом я давно его не считал. Мне и ближайшему ко мне кругу лиц
Берия представлялся как выскочка, авантюрист, домогающийся
большой власти в своих личных корыстолюбивых целях, во имя
которых он способен на любую подлость.
В этом не могло быть никакого сомнения, особенно после его
расправы над Гоги Девдариани, кадровым чекистом, честнейшим
и преданнейшим членом нашей партии. Берия расстрелял Гоги Дев-
дариани, опасаясь его как самого непримиримого своего личного
врага. Гоги Девдариани исполнил свой долг перед партией, рас-
сказав ей о темных проделках Берия, и отказался работать вместе
с ним в органах ГПУ. Но, к сожалению, партийные деятели Грузии
и Закавказья не придали тогда достаточного внимания предупре-
ждениям Гоги Девдариани, а авантюрист и заклятый враг нашей
партии Берия оказался настолько искусным, так сильно втерся
в доверие к Сталину, что даже Серго Орджоникидзе, уже тогда
проникшийся недоверием к Берия, особенно в связи с делом Гоги
Девдариани, не мог что-либо существенное предпринять против
неслыханной карьеры Берия и его инсинуаций. Но даже при всем
этом предположить о таком прямом предательстве и его враждеб-
ной деятельности против партии и Советской власти до этого сооб-
щения Рафика я и представить себе не мог. Это новое тяжкое обви-
нение явилось как бы заключительным аккордом в серии многих
и многих загадочных обстоятельств, связанных с мерзкой лично-
стью Берия.
Ни я, ни Рафик никак не могли объяснить себе происшедшее.
Какой бы, – думали мы, ни был пробериевский, в большинстве
своем, состав бюро ЦК КП Грузии и какими бы дьявольскими способ-
ностями ни обладал сам обвиняемый, при таких крайне тяжких обви-
нениях он никак не мог удержаться на таком ответственном посту.
Далее мы рассуждали так: допустим, что Берия удалось неве-
роятными доводами отпарировать и отвести от себя смертельные
удары, нанесенные ему Нестором Лакоба, но тогда спрашивается,
как мог уцелеть сам Лакоба?
И как мы ни ломали себе голову, ответа никак найти не могли.
Было над чем поразмыслить, делать догадки и предположения.
Важным обстоятельством во всей этой новой ситуации было
то, что в единоборство с Берия вступил именно Нестор Лакоба,
а не кто-либо другой. Пусть простит меня читатель за отступление,
которое я вынужден здесь сделать, изложив некоторые подробно-
сти, связанные с Н. Лакоба, но для понимания последующего это
необходимо сделать.
Ни один из закавказских работников не пользовался у Ста-
лина таким доверием, как Лакоба. Про него говорили: «Он вхож
к Сталину». Известны были, например, такие случаи, когда после
какого-либо неугодного ему решения ЦК КП(б) Грузии или Совнар-
кома Грузии Лакоба вместо того, чтобы из Тифлиса возвратиться
в Сухуми, ехал прямо в Москву и почти всегда находил поддержку
у Сталина. Неугодное решение или целиком отменялось, или же
действовало на территории Абхазии лишь частично.
Учитывая это обстоятельство, нам с Рафиком казалось, что нача-
тая борьба должна завершиться полным провалом Берия. Мы пола-
гали, что рассмотрение обвинения, выдвинутого Нестором Лакоба
против Берии, на бюро ЦК КП(б) Грузии, вовсе не конечная стадия
этого чрезвычайно важного вопроса, а лишь начало его обсуждения.
Нестор Лакоба никак не мог примириться с непринятием мер со
стороны ЦК Компартии Грузии в деле разоблачения Берия, ибо он
прекрасно знал, чем это кончится. Ни тот, ни другой бездейство-
вать не могли. Это была борьба смертельная.
После всех этих размышлений мы пришли к выводу, что вопрос
должен решиться в Москве – у Сталина. Трудно было предполо-
жить, что Нестор Лакоба мог рискнуть выступить против Берия
с подобным обвинением, заранее не проверив тщательно досто-
верность этих сведений. Н. Лакоба был человеком весьма осто-
рожным и серьезным, заслуживал полного доверия, и мы никак не
могли предположить, что он мог пустить в ход в своей борьбе про-
тив Берия оружие сомнительного происхождения.
Не было никакого сомнения, что Нестор Лакоба выскажет Ста-
лину свои доводы и прямое обвинение в предательстве Берия
и тот даст указание о его аресте. Вряд ли можно себе представить,
что кто-либо мог бы удержаться на таком высоком посту при подоб-
ных тяжких обвинениях. Так казалось нам тогда...
Итак, альтернатива: либо восторжествует Нестор Лакоба и тогда
мы все спасены от дальнейших козней Берии, либо же каким-то
чудом минует опасность для Берии, и тогда смерть не только
Нестору Лакоба, но и многим другим честным и преданным партии
и Советской власти, лучшим людям.
Я хочу обратить внимание читателя на одно очень важное обсто-
ятельство тех дней. Осенью 1934 года, точнее, 15 октября, как
помечено типографией, вышла из печати брошюра под названием
«Сталин и Хашим». Издана она была в Сухуми и снабжена преди-
словием Нестора Лакобы.
Сталин и Хашим (1901–1902 годы). Некоторые эпизоды
из Батумского подполья. С предисловием Н. Лакоба. Абхазское
партийное издательство. Сухум, 1934 год.
С выходом в свет этого «литературного творчества» стало
понятно, где таились пружины столь близких отношений Лакобы со
Сталиным. Книжонка эта номинально не имеет автора. Это обсто-
ятельство как бы лишний раз подчеркивает, что рождалась она
в муках и рождение ее покрыто тайной. Одно несомненно – то,
что Лакоба приобщился к литературному творчеству подобного
рода в силу особых обстоятельств того периода и трудился «в поте
лица своего» не один год, а скорее всего, столько, сколько оказывал
ему благосклонность Сталин.
Подготовкой к выпуску этой брошюры Лакоба опередил Берия,
тем самым оградил себя от всякого рода неожиданностей того вре-
мени. Всем памятна известная фальсификация со стороны Берия
истории Коммунистических организаций Закавказья. «Сталин
и Хашим» – пожалуй, самая первая книга того особого жанра,
который потом годами представлял значительную часть книж-
ной продукции, имея единственной целью возвеличивание лично-
сти Сталина любой ценой, в том числе и прямой фальсификацией
истории. Культ личности Сталина в 1934 году уже начал склады-
ваться, и кто больше всего преуспевал в возвеличивании Сталина,
тот ходил в «героях». Одним из самых первых таких «героев» был
Лакоба.
Назвав Сталина великим, Лакоба в своем предисловии ставит пол-
ный знак равенства между Лениным и Сталиным. Он уже тогда рас-
суждает о Сталине как о политике, стратеге, теоретике и практике
большевизма, человеке, каких история дает раз в сто-двести лет.
Сталин – «афырхаца», что у абхазцев означает «герой героев,
рожденный громом и молнией, не просто мужчина, а такой муж-
чина, который обладает великим умом, хитростью, ловкостью, гиб-
костью и великим добрым сердцем». Сталин и «вождь мировой
революции», и «вождь революционного человечества».
В предисловии Н. Лакоба высказывает абсурдную мысль о том,
что «если мы, незначительная горсточка абхазцев… получили
право на свободное свое хозяйствование и культурное развитие,
то только благодаря нашему Сталину».
За этим абсурдным утверждением следует не менее абсурдное
пояснение. В этой брошюре Великая Октябрьская социалистиче-
ская революция представлена в виде громадного слона, который
мог бы раздавить маленький абхазский народ, «если бы не нашелся
этот Сталин, который вовремя подправил ноги слону».
Эти выдержки со всей очевидностью показывают, что после
подобных дифирамбов и возвеличиваний Сталина, когда культ
личности его только начал складываться, конечно, трудно было
предпринять что-либо против Нестора Лакобы даже «самому»
Берии, при всем его могуществе тогда в Закавказье.
Рафик Агамалян рассказал мне тогда сущую правду. Это под-
твердилось всем ходом последующих событий. Возникает вопрос:
почему бюро ЦК КП(б) Грузии не оказалось на должной высоте?
История никогда не простит ни одному из членов этого состава
бюро проявленную трусость, которая обошлась партии так дорого
вследствие того, что своевременно не был разоблачен Берия.
Допустить, что Лакоба мог не сообщить Сталину о Берии, про-
сто невозможно. Тут, по-видимому, имеет место совершенно дру-
гое. Для Сталина Берия был такой редчайшей находкой, что реши-
тельно никакие, даже самые страшнейшие обвинения, не могли
иметь какое-либо значение.
Именно в этот период Берия подготавливал книгу, о которой я гово-
рил выше, по истории коммунистических организаций Закавказья.
На подобное грязное дело, надо полагать, Сталин давно подби-
рал подходящую кандидатуру, но никто, видимо, не поддавался
ему. Самый первый и единственный тогда попал в его сети Нестор
Лакоба, но он не обладал в области фальсификации широтой раз-
маха в тех фантастических размерах, которой обладал Берия.
И вдруг эта неожиданная затея Лакобы о прошлом Берия, в корне
ломающая все расчеты Сталина и его виды на Берия. Поэтому
вопрос и решился в пользу Берия, с ним Сталин связывал свою
судьбу в будущем, а Лакоба был уже в прошлом и ничем помочь
Сталину уже не мог.
Теперь я уже не помню подробных обстоятельств дальнейшей
судьбы Лакобы, знаю только, что через непродолжительное время
он скончался – в 1936 году. Поговаривали, что его отравили. После
его смерти был пущен слух, что он был турецким шпионом.
После XX съезда КПСС имя этого достойного сына абхазского
народа, одного из наиболее видных деятелей в его истории –
Нестора Лакобы полностью реабилитировано.
Свой рассказ о Рафике Агамаляне я начал с того, что помню его
с 1922 года – с первых дней его появления в рядах тифлисской ком-
сомольской организации. Очевидно, было бы правильнее добавить
к этим словам и то, что, пожалуй, я – единственный из оставшихся
теперь в живых его друзей, который видел Рафика в самые мучи-
тельные дни его жизни, незадолго перед его трагической гибелью.
Эта встреча произошла у меня с ним при совершенно необыч-
ных обстоятельствах – на очной ставке в стенах НКВД ЗСФСР.
Эта последняя встреча с Р. Агамаляном заслуживает особого вни-
мания, и следует рассказать о ней несколько подробней.
Как-то в сентябре, а может, в первой половине октября 1936 года
вызвали меня в НКВД СССР и, к великому моему изумлению,
«попросили» помочь в деле разоблачения брата Серго Орджони-
кидзе – Папулия Орджоникидзе. Работал я тогда, как уже упо-
минал, в Политуправлении совхозов при Наркомсовхозов СССР.
Я в самой категорической форме заявил, что никаких компроме-
тирующих материалов на Папулия Орджоникидзе у меня нет,
что знаю я его только с лучшей стороны как старого большевика,
достойного уважения, и что никогда ничего плохого и дискредити-
рующего его с политической стороны не слышал.
Как я ни убеждал человека, пригласившего меня на Лубянку,
что ничем не могу помочь органам НКВД, он настаивал на том,
чтобы я обязательно поехал в Тифлис, согласно просьбе НКВД
Закавказья, тем более что я раньше работал в Заккрайкоме ВКП(б)
и ЦК КП(б) Грузии, руководил транспортом, постоянно общался
с Папулия Орджоникидзе как с заместителем начальника Закав-
казской железной дороги. Разговор закончился тем, что НКВД
СССР должен был согласовать мой выезд с начальником Политу-
правления совхозов СССР, без разрешения которого я выехать
никуда не мог, тем более в такую дальнюю поездку.
Я рассказал товарищу К.П. Сомсу – начальнику Политуправ-
ления совхозов СССР о всех обстоятельствах этого необыкновен-
ного и загадочного дела. Карл Петрович внимательно выслушал
меня и сказал, что поскольку я не располагаю никакими компроме-
тирующими материалами на П. Орджоникидзе, то он не даст сво-
его согласия на мой выезд.
Более месяца тянулся вопрос о моем выезде в Тбилиси. Несколько
раз мне звонили из НКВД СССР, спрашивали, когда я выезжаю,
и удивлялись, почему мое начальство до сих пор не распорядилось
о моем выезде, заявляя всякий раз, что «соответствующее указа-
ние об этом вашему начальству дано ЦК ВКП(б)». Я же, в свою оче-
редь, неизменно повторял, что никаких распоряжений относи-
тельно отъезда я от своего начальства не получал и что, пока выезд
не оформят, как положено в Политуправлении, я никуда поехать
не смогу.
Но вот в один из последних дней октября 1936 года меня вызвал
к себе в кабинет начальник Политуправления Карл Петрович Сомс
и сказал:
– Вы знаете, как я сопротивлялся вашему отъезду в Тбилиси,
но сегодня меня вновь вызвали в ЦК ВКП(б) и в категорической
форме сказали, чтобы я не препятствовал указанию НКВД СССР
о вашем выезде в Тбилиси. Придется вам поехать. Возвращаетесь
скорее, а в случае задержки информируйте меня любым способом.
В Тбилиси я прибыл, насколько припоминаю, числа пятого ноя-
бря. Принял меня начальник ДТГПУ Джанджгава очень любезно.
Он меня знал. Единственное сожаление, которое он мне высказал,
было то, почему я прибыл с таким опозданием?
Джанджгава вызвал одного из начальников отдела, представил
его мне и сказал, что вот этот товарищ займется вами. Когда мы
с этим чекистом пошли в его кабинет, он сказал мне, что займем ся
после праздников. Несмотря на мое категорическое возраже-
ние и требование сегодня же ознакомить меня с интересующим
их делом, что до праздников еще два дня и за это время многое
можно сделать, он категорически отказался разговаривать со мной,
отложив беседу на 9 ноября.
Делать необдуманного шага я не мог, например, сказать, что
начальник Политуправления отпустил меня всего на два или три
дня, а поэтому либо давайте ознакомьте меня с интересующими вас
вопросами, либо я уеду обратно в Москву. При таком обороте дела
меня могли снять с поезда и посадить, поэтому мне ничего не оста-
валось, как согласиться с ними и записать его номер телефона.
9 ноября я позвонил по этому номеру, но к телефону никто
не подошел. 10 ноября мне сказали, что в эти послепраздничные
дни органы не работают. 11 ноября я позвонил Джанджгаве. Трубку
взял его заместитель – Думбадзе. Он удивился тому, что я в Тби-
лиси и вызван по делу Папулия Орджоникидзе. Сказал, что немед-
ленно доложит наркому Рапава и через полчаса позвонит мне.
Вскоре Думбадзе мне позвонил и сказал, что Рапава считает, что
получилось какое-то недоразумение с моим вызовом, так как дело
Папулия Орджоникидзе давно закончено и препятствий моему
возвращению в Москву никаких нет, и наконец, что Рапава про-
сит меня перед отъездом повидаться с В. Бакрадзе, который узнал
о моем приезде.
В.М. Бакрадзе занимал тогда должность второго секретаря
ЦК КП(б) Грузии. Первый же вопрос, который он мне задал, с голо-
вой выдал весь обман НКВД. Он удивился моему появлению в Тби-
лиси и спросил, когда я прибыл и по каким делам? Когда же я объ-
яснил ему обстоятельства дела, он сказал, что никакого разговора
с Рапава обо мне не было и что до моего появления у него в каби-
нете он ничего не знал о моем приезде в Тбилиси.
В. Бакрадзе занялся выяснением дела и вскоре распорядился
вызвать Метонидзе Валериана Ермолаевича. Когда явился В. Мето-
нидзе, В.М. Бакрадзе сказал ему:
– Ознакомь, пожалуйста, товарища Мискина с заявлением Ага-
маляна, которое имеется у вас в партколлегии.
Далее он обратился ко мне со следующими словами:
– Напиши объяснение по поводу заявления Агамаляна, с кото-
рым ознакомит тебя Метонидзе. В Москву можешь возвратиться
в любое время, хоть сегодня, только оставь у Метонидзе свое пись-
менное объяснение.
Когда мы вышли из кабинета Бакрадзе, я спросил Метонидзе,
о каком заявлении Агамаляна идет речь, о чем оно? Но он мне ничего
не ответил, даже не сказал, что речь идет не о заявлении в полном
смысле этого слова, то есть написанным лично самим Агамаляном,
а о материалах следствия НКВД, как это стало ясно позднее. Дело
в том, что Рафик Агамалян тогда уже находился под арестом.
Партколлегия Грузии, членом которой состоял Валико Мето-
нидзе, помещалась в том же здании, где и ЦК КП(б) Грузии, в ниж-
нем этаже. Когда мы вошли в кабинет В. Метонидзе, он попросил
меня подождать, а сам собрался куда-то уйти, заявив, что скоро
вернется. Я сказал, что не выпущу его из кабинета, пока он не озна-
комит меня с заявлением Агамаляна, о котором только что говорил
В. Бакрадзе.
– Если нет у тебя, – говорил я ему, – в несгораемом шкафу
в настоящую минуту заявления Рафика, то, по крайней мере, скажи
мне в двух словах, о чем там идет речь? И вообще, куда ты собира-
ешься уходить и к кому?
Он сказал, что собирается попросить Мосе Кварацхелия, руко-
водителя партколлегии ЦК КП(б) Грузии, чтобы это дело поручили
кому-нибудь другому.
Надо сказать, что с Валико Метонидзе мы были очень близ-
кими друзьями. При меньшевистской власти в Грузии мы с ним
вместе состояли в одной подпольной ячейке. Затем почти пять лет
(1921–1925) вместе работали в тифлисской комсомольской орга-
низации и в течение всего этого периода оба были бессменными
членами бюро Тифлисского комитета. Не разлучались мы с ним
и тогда, когда учились в Москве, и когда нас выдвинули на партий-
ную работу.
И вдруг Вальку будто подменили. За эти десять дней пребывания
в Тбилиси я несколько раз виделся и созванивался с ним по теле-
фону. С ним специально накануне (в который уже раз) беседовал
самый близкий мой и его друг Степа Алавердов, чтобы попытаться
выяснить, какая опасность угрожает мне.
Но ничего решительно нельзя было узнать у него, не говоря
уже о какой-либо помощи или совете. Он совершенно изменился.
Был официален и холоден. Такое поведение Вали Метонидзе явля-
ется наглядной иллюстрацией той обстановки, которая сложи-
лась в нашей партии в канун 1937 года. Он пригласил меня к себе
на празднование 7 ноября. Народу было много. И вот, «самый близ-
кий друг», который все знает, скрывает грозящую тебе опасность.
В процессе обсуждения касающегося меня вопроса между двумя
членами партколлегии (М. Кварацхелия и В. Метонидзе) дело
приня ло неожиданный для меня оборот. Было решено материал
возвратить уполномоченному комиссии партийного контроля
по Закавказью Горячеву и просить его самому заняться этим делом.
Тут же при мне М. Кварацхелия позвонил по телефону Горячеву,
который дал свое согласие.
Конечно, в моих интересах было никуда не направлять сфабри-
кованный против меня материал, рассмотреть его в партколлегии
Грузии. Как-никак, между Горячевым и Мосе Кварацхелия, кото-
рого я безгранично уважал, была большая разница. Мосе Кварац-
хелия был наш грузинский Сольц – партийная совесть, как тогда
называли того и другого. Горячев же был прямой бериевский став-
ленник – один из самых главных истребителей подлинных ленин-
ских партийных кадров в Закавказье.
И вот, несмотря на такую большую и принципиальную раз-
ницу, я ни словом не обмолвился. Не хотел ни под каким видом
влиять и вмешиваться при решении этого вопроса. Я поступил так
не только потому, что не чувствовал за собой никакой вины перед
партией, но и потому, что был уверен в Рафике Агамаляне, знал, что
он не может покривить душой вообще, а тем более против меня.
В тот же день я был у Горячева. Он сам лично учинил мне допрос
в самых резких тонах, обычно не принятых в органах ЦКК раньше.
Теперь, по истечении почти пятидесяти лет, трудно восстановить
в памяти все то, что говорил мне Горячев, я и не собираюсь делать
этого, хотя многое мне запомнилось на всю жизнь. Из всего им ска-
занного вытекало два главных обвинения, которые потом и легли
в основу материала очной ставки с Агамаляном.
Существо первого обвинения сводилось к тому, что, по при-
знанию Агамаляна, мы с ним вели антипартийные разговоры
и, в частности, что я заявил ему, что Берия является авантюри-
стом и карьерис том, второе обвинение вытекало из первого, как
бы являясь его прямым продолжением. Вкратце сформулировать
его можно так: я заявил Агамаляну, что Берия преследует честных
коммунистов и не исключена возможность того, что Агамаляна
посадят. Поэтому пусть он заблаговременно предупредит свою
жену, чтобы она в случае его ареста немедленно дала бы мне знать
в Москву, а я похлопочу как о самом Агамаляне, так и позабочусь
о материальной поддержке его семьи.
Находясь в кабинете Горячева, я старался не выдать своего вол-
нения. Насколько мне это удалось, трудно сказать.
Подтвердить показания Рафика даже частично, значило бы
навлечь на себя неминуемый арест. Кто, спрашивается, в такой
ситуации не использует всех возможностей, чтобы избежать его
или, по крайней мере, попытаться несколько отодвинуть угрозу
ареста?
Я категорически отрицал выдвинутые против меня обвинения
и потребовал очной ставки с Агамаляном.
Я был уверен, что весь этот материал составлен на основании
агентурных данных или доноса, и если Рафик отказался от обви-
нений, составленных на основе доноса, а я сейчас смалодушничаю
и признаюсь хоть в чем-то из содержания наших бесед, то навер-
няка погублю и себя, и его. Поэтому я считал, что самое верное
решение, которое следует принять, это не проронить ни единого
слова до очной ставки, а там, когда я встречусь с живым Рафи-
ком, определю, что следует признать и что утаить. Я шел на очную
ставку с еще большей решительностью, потому что очень хотел
повидаться с Рафиком, подбодрить его своей встречей с ним в эти
тяжелые для него дни, тем более что это могло быть последним сви-
данием с ним, как это и оказалось.
Начались мучительные дни ожидания очной ставки. Только спу-
стя две недели после первого разговора с Горячевым состоялась эта
очная ставка. В чем была причина такой долгой задержки, трудно
сказать, но предположить кое-что все же можно. На мой взгляд,
таких причин могло быть, по крайней мере, две.
Одной из них могла быть неуверенность следствия в поведении
Агамаляна во время очной ставки. Следствию, возможно, потре-
бовалось дополнительное время, чтобы подготовить Агамаляна
к очной ставке с большей уверенностью для себя. Да и, как выясни-
лось потом, его готовили к очной ставке не только со мной, но и еще
с двумя нашими товарищами – Гладстоном Пираловым (член пар-
тии с 1917 г.) и Степаном Алавердовым (член партии с 1919 г.).
Другой причиной могло было быть ожидание санкции Москвы
на мой арест. В 1939 году мне доподлинно стало известно, что
за подписью Берия и его ближайших доверенных лиц в Москву
было направлено шесть заявок о моем аресте. Надо сказать, что
даже при том произволе, который тогда царил, известный порядок
все же существовал, и органы НКВД не могли производить аре-
сты номенклатурных работников ЦК ВКП(б) без санкции ЦК. Воз-
можно, что один из самых первых таких запросов о моем аресте
был сфабрикован именно в тот ноябрь 1936 года.
Очная ставка с Р. Агамаляном состоялась примерно 24–26 ноя-
бря. Продолжалась она около четырех часов. Первоначально
она состоялась со мной, а затем с Алавердовым С.Д. и Пирало-
вым Г.П. – по очереди.
Надо ли говорить о тех строгостях, которые были соблюдены при
очной ставке, и о всей обстановке, которая царила внутри здания
НКВД. Следователей было два: один от НКВД, другой из аппарата
уполномоченного комиссии партийного контроля по Закавказью,
назначенный Горячевым.
И Агамалян, и я были обязаны только отвечать на вопросы, зада-
ваемые нам следователями. Главным образом, вопросы задавал сле-
дователь НКВД. Нам с Агамаляном не разрешалось произносить ни
одного лишнего слова, а тем более непосредственно обращаться
друг к другу. Отвечать приходилось очень сжато. При малейшей
попытке добавить что-нибудь с целью высказать свою мысль лучше
следователи обрушивались грубыми окриками и заставляли замол-
чать. Иногда весь ответ по их принуждению сводился лишь к двум
словам: «да» или «нет».
И все же, несмотря на такую свирепую обстановку, следствие
не добилось своей цели. Больше всего я боялся того, чтобы чувство
жалости и сострадания, которое может охватить любого из нас
при виде близкого человека в тяжелом и бедственном положе-
нии, не помешало бы моему самообладанию и мужеству при таком
роковом испытании, как очная ставка в стенах НКВД тех времен,
да еще в непосредственной бериевской вотчине. Ведь достаточно
было при этих условиях сказать одно необдуманное слово, как
следствие сейчас же должно было вцепиться в него, использовать
в свою пользу, и тогда все пропало. Надо сказать, что перед очной
ставкой мы, все трое «приглашенных» на нее – Степан Алавер-
дов, Гладстон Пиралов и я, много об этом размышляли и дали друг
другу клятвенное обещание в том, чтобы во время очной ставки
ни при каких условиях не давать следствию абсолютно никакого
повода, который мог бы хоть в малейшей мере повлиять на ухудше-
ние судьбы Рафика.
Во время очной ставки несколько раз я прямо высказал свое
сомнение в том, не имеет ли тут место принуждение Агамаляна
со стороны следствия? На меня сразу же посыпались окрики
со стороны следователя НКВД, когда же эти подозрения я выска-
зал им еще и еще раз, меня предупредили, что, если я хотя бы раз
еще повторю свои подозрения, на меня немедленно оформят обви-
нительный материал с привлечением к уголовной ответственности
за клевету на органы НКВД.
Рафик, очевидно, взвесив все обстоятельства, принял единственно
верное решение: признаваясь в предъявленных ему обвинениях
и подписывая материал, уличающий меня в разговорах с ним, квали-
фицировавшихся тогда как антипартийные, а следовательно, значит
и контрреволюционные, он одновременно с этим решил запутать
следствие, назвав вымышленную дату нашей встречи с ним, то есть
такую дату, когда я не мог быть ни в Тбилиси, ни вообще в Грузии.
На очной ставке Рафик заявил, что разговор между нами про-
исходил тогда, когда он был директором Карабулахского совхоза
в Башкитчетском районе, точнее, весной 1936 года.
Воспользовавшись создавшимся алиби, я стал отрицать самый
факт возможности встречи в 1936 году. Это со всей очевидностью
должно было означать, что следствие принудило его подписать
вымышленный материал по поводу той встречи, которая никак
не могла иметь место в действительности, в указываемое по след-
ственным материалам время.
Я заявил, что в последний раз не только в Тбилиси, но и вообще
в Закавказье был в начале ноября 1934 года, когда приезжал в Тби-
лиси специально для переезда моей семьи в Москву, что с Агамаля-
ном после 1934 года нигде и никогда не встречался.
Я тут же назвал номера телефонов Политуправления совхозов
СССР, по которым следствие могло бы со всей достоверностью
убедиться, что после ноября 1934 года я ни в Тбилиси, ни вообще
в Закавказье никак попасть не мог.
Здесь не представляется целесообразным подробно излагать
весь ход очной ставки. Скажу только, что для обоих следователей
совершенно неожиданным явилось мое заявление о том, что я не
бывал в Грузии в течение последних двух лет. Мое алиби оказалось
совершенно непредвиденным по делу обстоятельством, которое
привело следователей в полное замешательство. Агамалян задал им
непосильную задачу.
Стало совершенно очевидным, что следствие промахнулось
где-то в самом начале, не придав значения дате, которая была
названа Агамаляном.
Я твердо держался своего алиби. На все попытки следствия
исключить на некоторое время выяснение даты встречи, а отве-
чать только на вопросы, задаваемые мне следователями по суще-
ству выдвигаемых обвинений, я неизменно отвечал отрицанием
инкриминируемых мне обвинений и сводил вновь и вновь все дело
к тому же своему алиби.
Рафик, в свою очередь, все время утверждал, что якобы виделся
со мной весной 1936 года, обвинив меня в том, что я якобы путаю,
что на самом деле я будто бы приезжал в Тбилиси и после 1934 года,
весной 1936, что якобы весь наш разговор возник именно в связи
с нависшей над ним угрозой ареста, что в связи с этим произошел
и разговор о Берия, иначе зачем бы шла якобы речь о помощи семье,
если не угроза ареста, о котором раньше не могло быть и речи, чем
весной 1936 года. Вел он себя на очной ставке достаточно твердо
и до конца продуманно.
Достаточно было Рафику сойти чуточку с этой твердой позиции
и допустить вероятность подобных бесед в период наших встреч
за время с 1930 по 1934 год, как дело приняло бы совершенно иной
оборот и следствие сразу же восторжествовало бы победу. Но так
как очная ставка закончилась, оно не добилось этой победы.
Я и теперь часто вспоминаю то далекое прошлое, и Рафик рису-
ется мне сквозь многое пережитое вполне честным и смелым това-
рищем. Редко кто-либо другой, попав в его положение, смог бы
выдержать этот суровый экзамен, выпавший на долю Рафика.
В этом я еще больше убедился позднее, когда сам подвергся аресту
в Москве в 1938 году.
У читателя может возникнуть вопрос: действительно ли мы
с Агамаляном беседовали по поводу Берия в самом отрицатель-
ном смысле, или же следствие выдвинуло надуманное обвине-
ние? Конечно, подобные беседы у нас были, и не только про-
тив Берия, но и по поводу острых политических вопросов, мате-
риалы эти попали в руки следствия по линии агентуры. Я даже
предполагаю, кто именно мог донести эти сведения о Рафике:
два очень близких его друга. Один из них погиб в застенках
НКВД в те годы, другой не пострадал, наоборот, стал известным
в Грузии человеком.
Возможно, не оба, а один из них, трудно сказать. Мы с Рафиком
иногда бывали не очень осторожны, и эти лица краем уха слышали,
о чем мы говорим. В ответ на мои замечания об опасности неосто-
рожной нашей беседы Рафик всегда меня успокаивал, полностью
им доверяя. Называть их фамилии я не буду, так как полностью не
уверен в их виновности, это лишь предположение.
Теперь, когда партия полностью реабилитировала Рафаэля
Михайловича Агамаляна, наш долг, знавших его близко, расска-
зать молодежи о нем. Рафик Агамалян был любимцем молодежи
не только в те годы, когда работал в комсомоле, но и намного позд-
нее, когда он вел большую и ответственную партийную работу.
Он никогда, пожалуй, не отрывался от комсомола. В этой связи
уместно вспомнить его встречи с молодежью, как, например,
его доклад на общегородском активе тифлисской организации
ЛКСМ Грузии «Об итогах январского пленума ЦК и ЦКК ВКП(б)»
в 1933 году или его беседу с писательским активом, с журнали-
стами и юнкорами, состоявшуюся в мае того же 1933 года в редак-
ции «Молодого рабочего».
Обширная тематика и научный уровень его выступлений как
в докладах и речах, так и в журнальных и газетных статьях по самым
актуальным вопросам всегда свидетельствовали о его богатой эру-
диции. Умение популярно излагать необходимые знания широкой
аудитории являлось существенной и отличительной чертой Ага-
маляна, пользовавшегося в связи с этим большой популярностью
среди молодежи.
Рафик Агамалян обладал наряду с выдающимися способно-
стями и широким образованием также и прекрасными душев-
ными качествами, сближавшими его с простыми людьми. Он был
в высшей степени скромным и никогда не зазнавался. Всегда
находился в первой шеренге борцов за построение коммунисти-
ческого общества.

СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ

Заслуги Серго Орджоникидзе общеизвестны. И если в его жизни
и были свои теневые стороны и отдельные ошибки, быть может,
и роковые, то все равно, ничто не может наложить на него ни подо-
зрения, ни осуждения, а тем более обвинения, ибо вся его жизнь –
это беспримерный образец исполнения долга большевика ленин-
ской закалки.
В той сложной обстановке, в которой проходила вся деятель-
ность Серго, этот испытанный большевик, до последней капли
крови преданный интересам партии, очевидно, все свои поступки
расценивал как полезное для партии дело, иначе он не мог бы их
совершить. И если часто, а может быть, и очень часто, ему при-
ходилось вновь и вновь взвешивать, правильно ли он поступает
в каждом отдельном случае, что часто уступает Сталину, во многом
соглашается с ним и призывает всю партию поступать именно так,
а не иначе, то мне думается, что он искренно полагал, что именно
этот путь и есть самый правильный и даже единственный.
Мне кажется, что первым и самым главным грехопадением
С. Орджоникидзе была его неправильная позиция, связанная
с преданием гласности в самых высших и узких партийных кру-
гах ленинских документов, известных под названием «Завещания»
и «К вопросу о национальностях или об «автономизации», опубли-
кованных в печати лишь в 1956 году в соответствии с пожеланием
XX съезда КПСС.
Серго был натурой впечатлительной. Вместе с тем – глубоко
партийным и дисциплинированным человеком. Вне всякого
сомнения, на него очень сильное воздействие должна была ока-
зать ленинская оценка его роли в Закавказье и поведения в стол-
кновениях с грузинскими уклонистами. Требование В.И. Ленина
наказать С. Орджоникидзе должно было сильно подействовать
на него, и вот в этот, пожалуй, самый критический момент за все
время нахождения Серго в нашей партии в смысле поколебания
его авторитета и кристальной честности на помощь к нему при-
шел Сталин.
Отношения между ними были близкими с давних пор. Пом-
нится, в 1960 году мне рассказывал И.С. Франгулян – старый боль-
шевик, член партии с 1905 года, о том, как весной 1912 г. по пути
в Петербург зашли к нему в Москве Сталин и Серго. Тогда Фран-
гулян учился в Московском университете и жил вместе с Кучаидзе
в районе Большой Садовой улицы недалеко от Триумфальной пло-
щади, где теперь гостиница «Пекин».
Тесная связь Серго Орджоникидзе со Сталиным, возникшая
со времен глубокого подполья при царизме, стала еще теснее после
Октябрьской революции. Особенно дружно они работали в годы
борьбы с оппозицией, в период работы Серго в ЦКК (Централь-
ной Контрольной Комиссии). Но с появлением Берия Сталин все
больше и больше остывал к Серго. Дело дошло до того, что он рас-
порядился убить Орджоникидзе.
Вернемся к «Завещанию». Вот что писал Владимир Ильич Ленин
в своих записках «К вопросу о национальностях или об «автономи-
зации» об Орджоникидзе:
«Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться
до применения физической силы, о чем мне сообщил тов. Дзер-
жинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели»
(В.И. Ленин, ПСС, т. 45, стр. 356). И далее: «Я боюсь также, что тов.
Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о «Пре-
ступлениях этих «Социал-националов», отличился тут тоже только
своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие
инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настро-
ения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно харак-
теризуется «рукоприкладством» Орджоникидзе. Я думаю, что
никакой провокацией, никаким даже оскорблением нельзя оправ-
дать этого русского рукоприкладства и что тов. Дзержинский
непоправимо виноват в том, что отнесся к этому рукоприкладству
легкомысленно.
Орджоникидзе был властью по отношению ко всем остальным
гражданам на Кавказе. Орджоникидзе не имел права на эту раз-
дражаемость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджо-
никидзе, напротив, обязан был вести себя с выдержкой, с какой
не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин, а тем
более обвиняемый в «политическом» преступлении».
Свою третью заключительную записку В.И. Ленин начинает
следующей фразой: «Какие же практические меры следует пред-
принять при создавшемся положении?»
Приведем полностью пункт третий этих практических мер,
где говорится о персональной ответственности за создавшееся
положение:
«В-третьих, нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе
(говорю это с тем большим сожалением, что лично принадлежу
к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции),
а также доследовать или расследовать вновь все материалы
комиссии Дзержинского на предмет исправления той громад-
ной массы неправильностей, которые там, несомненно, имеются.
Полити чески ответственными за всю эту поистине великорусски-
националистическую кампанию следует сделать, конечно, Ста-
лина и Дзержинского».
Как видно из этих записок, на Владимира Ильича очень сильное
впечатление произвел самый факт рукоприкладства со стороны
Серго Орджоникидзе. И как по-ленински звучат слова, взятые
в скобки? «(говорю это с тем большим сожалением, что лично
принадлежу к числу его друзей...)». Факт этот настолько вопию-
щий в среде большевиков вообще, а тем более в руководстве пар-
тии, что, несмотря ни на какую близость к Серго, Владимир Ильич,
ни на минуту не задумываясь, требует «примерно наказать тов.
Орджоникидзе».
Сталин решил амнистировать Серго в своих будущих злодейских
целях. Орджоникидзе не только не был «примерно наказан», но
были приняты все меры, чтобы содержание ленинских записок
скрыть от партии. Свое «Завещание» Владимир Ильич написал
в декабре 1922 года, назвав его «Письмо к съезду». Как известно,
XII съезд РКП(б) заседал с 17 по 25 апреля 1923 года. На этом съезде
ни один из документов из «Завещания» В.И. Ленина оглашен не был
и о самом «Завещании» ничего не было сообщено.
В мае 1924 года был созван XIII съезд РКП(б). Он состоялся
с 23 по 31 мая 1924 года. Надежда Константиновна Крупская, убе-
дившись, что и на XIII съезде не собираются оглашать «Завещание»
Владимира Ильича Ленина, 18 мая, за несколько дней до открытия
съезда, написала в ЦК ВКП(б) о необходимости опубликования
всех предсмертных ленинских записей:
«Мною переданы записи, которые Владимир Ильич диктовал во
время болезни с декабря 23 по 23 января... Некоторые из этих запи-
сей уже опубликованы (о Рабкрине, о Суханове). Среди неопубли-
кованных записей имеются записи от 24–25 декабря 1922 года
и от 4 января 1923 года, которые заключают в себе личные харак-
теристики некоторых членов Центрального Комитета. Владимир
Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его
смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда.
Н. Крупская» (В.И. Ленин, ПСС, т. 45, стр. 594).
После подобного категорического требования жены Ленина,
со ссылкой на его «твердое желание», Сталин вынужден был
созвать за два дня до открытия съезда, 21 мая 1924 года, Пленум ЦК
РКП(б), на котором было заслушано сообщение комиссии по при-
ему бумаг В.И. Ленина.
И вот посмотрите, дорогой читатель, какое казуистическое
решение принимает по этому поводу пленум: «Перенести огла-
шение зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича,
на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что
документы эти воспроизведению не подлежат и оглашение по деле-
гациям производится членами комиссии по приему бумаг Ильича».
Как не назвать подобную редакцию решения пленума ЦК
по важнейшему документу за всю историю партии хитроспле-
тением и крючкотворством? Ведь все, что записано после слов
«согласно воле Владимира Ильича, на съезд», записано именно для
того, чтобы не исполнять его воли, как в действительности и про-
изошло. Лишь XX съезд партии в 1956 году, то есть спустя более
тридцати лет, распорядился опубликовать эти ленинские доку-
менты.
В.И. Ленин направил письмо съезду партии, а Сталин приду-
мал нечто неожиданное: оглашать «Завещание» не на пленарном
заседании, а по делегациям. Он боялся, что после зачтения на
пленарном заседании вполне может начаться обсуждение ленин-
ских заветов и его, чего доброго, могут свергнуть с поста Гене-
рального секретаря ЦК. Что же касается обсуждения по деле-
гаци ям, то подобного не могло произойти: как бы ни взбунтова-
лась одна или две делегации, их можно будет быстро успокоить
и навести порядок.
В эти часы обсуждения по делегациям особое рвение проявил
Серго Орджоникидзе в защиту Сталина в благодарность за то, что
тот не предпринял мер к наказанию Серго как Генеральный секре-
тарь, в обязанность которого входило исполнить указание Ленина.
Серго уверял членов отдельных делегаций, что Сталин дал слово
впредь следовать всем замечаниям Ленина и исправился. Все пове-
рили Серго, зная, что он самый близкий друг Сталина и если Серго
ручается за Сталина, то поверить им обоим надо.
Не наказывая Серго, Сталин, конечно, в первую очередь обе-
регал свой авторитет. Ведь про него, кроме уже процитирован-
ного, было сказано еще и следующее: «Я думаю, что тут сыграли
роковую роль торопливость и административное увлечение Ста-
лина, а также его озлобление против пресловутого «социалнаци-
онализма». Озлобление вообще играет в политике самую худшую
роль» (ПСС, т. 45, стр. 357).
Боязнь для Орджоникидзе огласки этого ленинского докумен та
была бы не такая большая, если бы этот случай рукоприклад-
ства, о котором дошли сведения до Ленина, был бы единствен-
ным у Серго. Сталин прекрасно понимал, какую услугу он оказы-
вает Орджоникидзе, не разглашая этих записок. И Серго всю свою
жизнь считал себя, как мне кажется, обязанным за прикрытие
этого дела, вместо вполне напрашивавшегося рассмотрения и дру-
гих подобных фактов. Приведем некоторые из них.
В 1921 году военным комендантом города Тифлиса был бывший
князь Абашидзе. Будучи в прошлом царским офицером, он и при
Советской власти вел себя как настоящий князь. Вечера прово-
дил в кутежах, появлялся в лучших ресторанах города с разоде-
тыми дамами буржуазного происхождения и разъезжал с ними по
городу. Слух об этом дошел до Орджоникидзе. Он распорядился
вызвать к себе коменданта, и, когда Абашидзе пришел, Серго встал
из-за стола, подошел к нему и, дав несколько пощечин, сказал:
– Ваши предки, князь, вот так поступали с мужиками, когда счи-
тали, что они в чем-то провинились. Так вот, я тоже решил посту-
пать точно так же от имени Рабоче-крестьянского правительства!
Скажу откровенно, что, узнав об этом, мы, комсомольские работ-
ники были в восторге и от всего сердца одобряли этот поступок
Серго. В ту пору мне было всего восемнадцать лет! Но уже иначе
я реагировал на другой случай. Заккрайком находился тогда еще
на Ртищевской улице. Со стороны двора его здание было окру-
жено роскошным садом. Как-то я, находясь в саду, услышал весьма
громкий разговор, доносившийся из окон кабинета Орджоникидзе.
Окна были настежь открыты. Подойдя поближе, я увидел кассира
Заккрайкома Николая Аветикова, сидевшего на садовой скамейке
прямо под окнами кабинета. В руках у него было пресс-папье от чер-
нильного прибора. К моему приходу голоса утихли. Я спросил Колю:
– Что, даже в саду не можешь расстаться с чернильными при-
борами?
Он объяснил мне, что это пресс-папье из кабинета Орджони-
кидзе: минуту тому назад оно вылетело из окна и упало прямо
к ногам Николая.
– Хорошо еще, что не попало мне в голову, – добавил он, –
вещичка массивная – раздробила бы череп.
Мы с ним посидели на этой скамейке еще минут 5–10, но гром-
ких голосов больше слышно не было. Буря утихла. Кто мог бро-
саться предметами со стола Серго Орджоникидзе, как не он сам?!
Тут сомнений быть не может, тем более если учесть его буйный
нрав и вспыльчивый характер. Но в кого он швырял пресс-папье,
осталось тайной как для меня, так и для Николая Аветикова.
Припоминается еще один случай, рассказанный мне Васико
Дарахвалидзе. Однажды он ехал вместе с Орджоникидзе в поезде.
На одной из станций Серго вышел на перрон подышать свежим
воздухом. К нему подходит милиционер и делает замечание, что
в таком виде находиться на перроне нельзя (а Орджоникидзе был
в шинели, накинутой прямо на нижнее белье). Серго послал мили-
ционера подальше. Тогда тот решил задержать его. Орджоникидзе
не подчинился и отколотил милиционера. Возможно, и не сильно,
но рукоприкладство опять-таки имело место.
В этом эпизоде имеется одно обстоятельство, которое привлекло
мое внимание. Я вспомнил другой случай, когда Серго также обла-
чался в шинель поверх нижнего белья. Об этом случае мне рас-
сказала Мира Александровна Коган, член партии с 1919 года.
Она окончила Свердловку. В 1923 году была направлена в Грузию
на партийную работу. Была завворготделом Арсенального райкома
г. Тифлиса, который до этого назывался вторым райкомом.
В те годы в компартии Грузии действовала сильная оппозицион-
ная группа грузинских национал-уклонистов. Во втором районе, где
работала Мира Коган, шло собрание, которое слишком затянулось
ввиду развернувшейся острой дискуссии. Теперь я уже не помню,
было это собрание партактива или районная партконференция.
Дело шло к 11 часам ночи. По ходу заседания чувствовалось, что
оппозиционеры смогут протащить свою резолюцию. У секретаря
райкома блеснула мысль: единственный человек, который сможет
спасти положение, – это Серго Орджоникидзе. Он поручает Мире
поехать на квартиру Серго и попросить приехать на собрание.
Когда Мира на машине приехала на квартиру Орджоникидзе,
Зинаида Гавриловна, жена Серго, никак не хотела ее впустить, зая-
вив, что он уже спит, но Мира ворвалась в спальню и рассказала
Серго, зачем она приехала. Серго спешно натянул сапоги, не наде-
вая ни брюк, ни гимнастерки, накинул шинель и, выбежав вместе
с Мирой на улицу, вскочил в машину.
Успели вовремя, заседание еще продолжалось. После горячей
речи Орджоникидзе при голосовании резолюция оппозиционе-
ров была провалена. Вот таким был Серго Орджоникидзе. Своей
отзывчивостью и оперативностью он помог районной партийной
организации одержать победу в борьбе с национал-уклонистами.
Подобная манера одеваться нигде никогда не была принята, но,
видимо, Серго имел такое обыкновение, хотя случалось это крайне
редко. Спеша на районное партийное собрание, он мог бы, в край-
нем случае, взять с собой брюки и гимнастерку и одеться в машине.
Так поступил бы любой другой, однако он этого не сделал, значит,
считал допустимым появиться на таком важном собрании в том
виде, как приехал. Так почему же он не мог в таком виде 5 минут
погулять по перрону железнодорожной станции?
Случай рукоприкладства, о котором Владимир Ильич Ленин
писал в 1922 году, произошел осенью этого года. Остальные случаи,
о которых я упоминал, произошли один раньше (в 1921), а другие
позже, но примерно в те же годы. Надо полагать, что не исключена
возможность и других подобных случаев, допуская такие поступки
в силу своей вспыльчивости, надо полагать, что потом, придя в себя,
Серго, конечно, сожалел и стыдился своего поступка. Вот почему
я считаю, что он должен был быть безмерно благодарен Сталину
за сокрытие ленинского осуждения подобного факта и нарушение
указания о наказании Серго.
Самым главным документом того периода было «Письмо
к съезду», продиктованное В.И. Лениным 23 декабря 1922 – 4 января
1923 г. Как известно, XII съезд РКП(б) проходил 17–25 апреля
1923 года. Именно этому съезду направлял свое письмо Влади-
мир Ильич. Это совершенно бесспорно. Но люди, заинтересован-
ные в сокрытии письма, окрестили его «завещанием», чтобы оття-
нуть обсуждение вопроса о снятии Сталина с поста Генерального
секретаря ЦК ВКП(б) до следующего съезда, а может быть, и вовсе
скрыть письмо от партии. И Сталину это удалось блестяще. Точно
так же, как потом ему удавалось делать все свои мерзости.
Итак, письмо, предназначенное XII съезду, было скрыто от него.
Нет сомнения, что, если бы оно было рассмотрено на съезде, Сталин,
безусловно, был бы отстранен от «должности генсека», как требо-
вал это В.И. Ленин. Но за год между XII и XIII съездами (а с момента
диктования письма, почти за полтора года) Сталин сумел принять
такие меры, что обезопасил себя, можно сказать, полностью. Этого
он достиг лихорадочной обработкой и расстановкой кадров в самых
решающих звеньях партийного руководства, изменением на корот-
кий срок всей линии собственного поведения, избеганием оглаше-
ния ленинского письма на пленарном заседании.
По своему собственному почину Сталин, конечно, никогда бы
не допустил оглашения письма ни на съезде, ни на каком-либо
другом, более узком партийном совещании, но обстоятельства
и партийная борьба вынудили его примириться с неизбежным огла-
шением этого документа, так тщательно скрывавшегося от партии.
Как мы говорили выше, выход был найден в раздельном ознакомле-
нии с текстом письма каждой из делегаций. Процесс этот был тща-
тельно продуман и осуществлен. Сталин сумел сколотить группу
наиболее преданных ему людей, опираясь на которую он добился
блестящего результата. Решающую роль при этом сыграл Серго
Орджоникидзе: его заверения в том, что Сталин исправится, учтет
ленинскую характеристику, возымели действие. Серго говорил,
что, близко зная Сталина по долгим годам совместной подпольной
борьбы, ручается за него.
Авторитет Орджоникидзе уже тогда был достаточно велик,
и как можно было сомневаться в его заверениях. Вместо наказания
Орджоникидзе был избран членом президиума XIII съезда РКП(б)
и на этом же съезде избран членом Центрального Комитета.
Отказ от обсуждения ленинского письма на пленарном заседа-
нии съезда явился одним из самых роковых обстоятельств в исто-
рии нашей партии. Вряд ли когда-нибудь партия узнает все обстоя-
тельства этого дела до мельчайших подробностей. Многое покрыто
мраком неизвестности. И в этот решающий момент Серго Орджо-
никидзе мог бы оказать партии величайшую услугу, если бы отбро-
сил в сторону все то личное, что связывало его со Сталиным, и внял
бы ленинским словам.
Что заставило В.И. Ленина обратиться к партии, к ее съезду
(а не в ЦК или Политбюро) со специальным письмом, где он дает
характеристику некоторым наиболее видным деятелям нашей пар-
тии? На этот вопрос может быть дан только один-единственный
ответ – опасность раскола партии. Этим, только этим был озабо-
чен великий вождь великой партии. Все его помыслы перед смер-
тью были направлены к предотвращению раскола. Вот что писал
Ленин в своем «Письме к съезду»:
«Я имею в виду устойчивость как гарантию от раскола на бли-
жайшее время и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто
личного свойства.
Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зре-
ния являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения
между ними, по-моему, составляют большую половину опасности
того раскола, который мог бы быть избегнут и избеганию кото-
рого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличе-
ние числа членов ЦК до 50-ти, до 100 человек».
Эту часть письма Владимир Ильич продиктовал 24 декабря
1922 года. После десятидневного размышления он вновь возвраща-
ется к этому главному вопросу и принимает более кардинальное
решение о необходимости освободить Сталина от должности Гене-
рального секретаря ЦК ВКП(б). 4 января 1923 года Л.А. Фотиева
под диктовку В.И. Ленина сделала следующую запись:
«Добавление к письму от 24 декабря 1922 г. Сталин слишком
груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях
между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности
генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ пере-
мещения Сталина с этого места и назначения на это место другого
человека, который во всех других отношениях отличается от тов.
Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более
лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше
капризности и т.д. Это обстоятельство может показаться ничтож-
ной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения
от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоот-
ношении Сталина и Троцкого это не мелочь, или это такая мелочь,
которая может получить решающее значение».
До чего же пророческими были ленинские слова «решающее зна-
чение»! Сталин устроил такой раскол партии, какого никто и пред-
ставить не мог. Обычно раскол означает разделение партии на две
или более частей. Так, очевидно, представлял себе и В.И. Ленин.
Раскол по-сталински означал истребление им же откалываемых
от партии ее членов большими и малыми группами.
Рассказывают, что, когда читали «Завещание» на заседании
Политбюро, Троцкий отсутствовал. Сталин, поняв, что его судьба
отрицательно решена, встал и вышел из комнаты. И тут произо-
шло неожиданное. Вместо самого серьезного обсуждения письма
Владимира Ильича, пользуясь отсутствием главных виновников,
о которых шла речь в «Завещании», – Троцкого и Сталина, нахо-
дятся добровольцы из числа членов Политбюро, чтобы уладить
вопрос путем полного игнорирования воли вождя нашей партии.
Этими добровольцами были Зиновьев и Каменев, предложившие
членам Политбюро посидеть и подождать, пока они сходят к Ста-
лину, и если он даст слово, что учтет замечания Ленина, то никого
другого избирать на пост Генерального секретаря не следует.
Долго ли отсутствовали эти оба члена Политбюро и о чем гово-
рили в это время остальные члены, до сих пор никому не известно,
и вряд ли когда-нибудь мы узнаем об этом. Возвратились же
Зиновьев и Каменев вместе со Сталиным, и вопрос о его смеще-
нии отпал. Политбюро ЦК ВКП(б) совершило роковую ошибку,
не прислушавшись к совету В.И. Ленина. И если верно, что решаю-
щую роль в этом деле играли Зиновьев и Каменев, то они оба опа-
сались Троцкого, который в «Уроках Октября» резко критико-
вал их. Зиновьев и Каменев видели в Троцком своего конкурента
в деле продвижения к власти, а Сталина они считали своим чело-
веком. Логика верхушечных комбинаций их подвела, и они сами
потом стали ее жертвой.
И вот при этой ситуации роль С. Орджоникидзе стала незамени-
мой. Будучи связан со Сталиным не только дружбой за долгие годы
подпольной революционной работы, но и обязанный ему за пол-
ное игнорирование указания Ленина «нужно примерно нака-
зать тов. Орджоникидзе», последний на всю жизнь связал свою
судьбу со Сталиным. Защитив Сталина в самые решающие дни,
Серго Орджоникидзе и после ХIII съезда всегда был верен Ста-
лину. Лишь в последние годы произошла трещина в их отношениях
в связи с продвижением Берия. Отдельных случаев размолвок, воз-
можно, было и много, но мне достоверно известны два конкретных
факта, связанных с Гоги Девдариани и братом Серго – Папулия
Орджоникидзе, подробный рассказ о которых приводится в дан-
ных мемуарах на своем месте.
Смерть Г.К. Орджоникидзе до сих пор вызывает кривотолки.
Она покрыта тайной. Официальную версию смерти в результате
сердечного приступа опроверг Н.С. Хрущев на XXII съезде КПСС,
сообщив, что Серго Орджоникидзе покончил жизнь самоубий-
ством, но кроме этих двух версий есть и третья: о прямом убий-
стве. Лично я придерживаюсь этой версии.
В Закавказскую секцию Историко-литературного объединения
старых большевиков приносил свои воспоминания родной брат
Серго, самый младший из братьев – Константин Константинович
Орджоникидзе. В них он писал о дне смерти своего брата Серго:
«Я поспешил в спальню, но мне преградили путь и не допу-
стили к покойнику... Потом пришли Сталин, Молотов и Жданов.
Они прошли сперва в столовую. У Жданова на лбу была черная
повязка. Вдруг из кабинета Серго увели Г. Гвахария (почему-то
через ванную комнату). После этого Сталин, Молотов и Жданов
из столовой прошли в спальню. Там постояли они у покойника.
Потом все вместе вернулись в столовую, до меня донеслись слова
из столовой, сказанные Зинаидой Гавриловной:
– Об этом нужно опубликовать в печати.
Сталин ей ответил:
– Опубликуем, что умер от разрыва сердца.
– Никто этому не поверит, – возразила Зинаида Гавриловна.
Далее она добавила:
– Серго любил правду, и нужно опубликовать правду.
– Почему не поверят? Все знали, что у него было больное сердце,
и все поверят, – так закончил Сталин этот диалог...»
«Спустя некоторое время в столовой собрались члены Полит-
бюро ЦК ВКП(б) и ряд других высокопоставленных лиц. Появился
и Берия.
В присутствии Сталина, Молотова, Жданова и всех остальных
Зинаида Гавриловна назвала Берия негодяем. Она направилась
к Берия и пыталась дать ему пощечину. Берия сразу после этого
исчез и больше на квартире Серго не появлялся...»
«Поздно вечером приехал Емельян Ярославский. Увидев покой-
ника, он упал в обморок. С трудом уложили его на диван. Когда
Ярославский пришел в себя, его отправили на машине домой.
После этого приезжал Семушкин. День был выходной, и он отды-
хал на даче в Тарасовке. Увидев страшную картину, Семушкин стал
буйствовать. Пришлось чуть ли не связанным, силой отправлять его
домой. Секретарь Серго Маховер, пораженный увиденным, произ-
нес запомнившиеся мне до сих пор слова: – Убили, мерзавцы!»
Эти скупые и краткие выдержки из воспоминаний К.К. Орджо-
никидзе о своем родном брате самые правдивые. В них – точное
описание того, что произошло на квартире Серго Орджоникидзе
в Кремле в первые же часы после смерти Серго, то есть после
17 часов 30 минут 18 февраля 1937 года, в воскресенье.
Со всей очевидностью из сказанного Константином Констан-
тиновичем вытекает, что его «не допустили к покойнику», разуме-
ется, потому, что еще не успели обработать тело покойного с тем,
чтобы скрыть следы от выстрела. Об этом же свидетельствует диа-
лог между женой Серго и Сталиным, который категорически зая-
вил, что «опубликуем, что умер от разрыва сердца», вопреки той
правде, на которой настаивала Зинаида Гавриловна.
О том, что Серго скончался не от разрыва сердца, я знал с самого
начала, буквально – в день правительственного извещения о
смерти Г.К. Орджоникидзе. Моя жена работала в Коммунистиче-
ской академии (Волхонка, 14). Там же вместе с ней работала жена
Н.И. Бухарина. Она сказала моей жене, что ее дочь в этот день, в
воскресенье, в 5 часов вечера играла на квартире Серго Орджони-
кидзе с его дочерью. Когда произошел выстрел, ее попросили уйти
к себе домой. Она прибежала к матери и сказала, что там стреляли.
Это было настолько точно, что в этом я тогда нисколько не сомне-
вался. Я даже поделился с товарищами по работе в Политуправле-
нии совхозов. Но оба товарища, которым я рассказывал – Карл
Петрович Сомс и Арам Шахгильдян, посоветовали больше об этом
никому не говорить во избежание неприятностей. Имелся в виду,
конечно, арест.
Прошли многие годы и вдруг – заявление Н.С. Хрущева. Это
меня озадачило. Все, кто хорошо знал Серго и часто слушал его
выступления и беседы, должны помнить, как он относился к само-
убийцам. Он был решительный и принципиальный противник
подобного поступка со стороны кого бы то ни было. Зная это,
я никак не мог поверить словам Хрущева. Вскоре наступил конец
всем моим сомнениям. Я услышал рассказ человека, который имел
беседу с домработницей – няней дочери Серго – с Лаврентьев-
ной. Она рассказала ему следующее.
«В воскресенье после обеда пришел один человек и сказал,
что хочет поговорить с Серго. Я ему сказала, что к нему нельзя,
он отдыхает после обеда, спит, приходите часа через два. Он наста-
ивал, но я его не пустила. Он ушел, а я пошла к детям. Через неко-
торое время вдруг слышу выстрел. Я выскочила и увидела – убе-
гает тот самый человек, который приходил. Я побежала в спальню
Серго посмотреть, жив ли он? Прихожу и вижу, что Серго убит.
Зинаиды Гавриловны в этот момент не было дома».
Правдивость этого рассказа для меня вне всякого сомнения.
Во-первых, подтверждается сказанное женой Бухарина о том, что
ее дочь находилась в этот момент там и слышала выстрел. Няня
не сказала, что пошла к ребенку, а заявила – к детям. А у Серго
была только одна приемная дочь. Во-вторых, и брат Серго Кон-
стантин, и Иван Семенович Франгулян (последний со слов Зина-
иды Гавриловны) говорили, что в это время Зинаиды Гавриловны
не было дома.
Константин Константинович вообще по своей натуре был очень
скромный и смирный человек. Вернувшись в Москву после долго -
летнего заключения, он был так напуган, что боялся проронить хотя
бы одно лишнее слово в дополнение к тому, что написал. Я с ним
имел неоднократные беседы, и у меня создалось впечатление, что
он не сомневался в убийстве Серго и потому он так подчеркнул
в воспоминаниях, что ему запомнились слова Маховера «убили,
мерзавцы».
Наконец, я хочу рассказать об одном тайном, сугубо секретном засе-
дании, которое происходило за неделю перед открытием февральско-
мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года. Видимо, это было нака-
нуне убийства Серго. Слышал я об этом, будучи в заключении.
На каком-то узком кругу, где присутствовало около двадцати
человек, Сталин сказал, что он созвал на это заседание исключи-
тельно только тех лиц, которым лично доверяет. Очевидно, у каж-
дого из вас, продолжил он далее свою мысль, также найдется
какое-то количество лиц (10–20 или более), которым вы также
полностью доверяете. Так вот, есть такая просьба к вам, пусть каж-
дый из вас составит список людей, за которых он может отвечать
собственной головой, и мы эти списки отдадим на Лубянку, чтобы
этих людей никто не смел арестовать. Таким образом, у нас полу-
чится узкий круг лиц, которым мы доверяем.
Серго возразил Сталину и сказал, что он в корне не согласен
с подобной постановкой вопроса и на ближайшем пленуме ЦК
выступит против. Сталин уточнил свою позицию, заявив, что таким
образом мы объявляем недоверие всему партийному и советско-
хозяйственному активу страны.
И разве после этого можно сомневаться, что буквально на сле-
дующий день Берия мог отправить палача убрать Серго Орджо-
никидзе, который собирался помешать Сталину наметить про-
грамму уничтожения партийного, советского и хозяйственного
актива.
Человек, который мне об этом сообщил, сказал, что об этом сове-
щании у Сталина он узнал от А.А. Жданова. Из сказанного сле-
дует, что эти 20 человек, которых Сталин собрал у себя и которым
вполне доверял, могли составить списки примерно на 400 человек,
которые не могли быть подвергнуты аресту. Ясно, что Серго не мог
примириться с подобной постановкой дела. Он был в опале. Несмо-
тря на все решительные меры, предпринятые Серго, чтобы убрать
Берия, он этого не сумел добиться. Гоги Девдариани, его любимец,
был умерщвлен, брат Папулия – посажен в тюрьму. И еще многое
и многое другое могло вынудить Орджоникидзе выступить против
этого сталинского предложения и заявить, что он выступит на бли-
жайшем пленуме о недопустимости объявления недоверия всему
партийному, советскому и хозяйственному активу страны.
До чего отношения между Сталиным и Орджоникидзе были
окончательно испорчены, видно из следующего сообщения
И.С. Франгуляна. С 23 по 30 октября 1960 года я находился в Тби-
лиси и за это время несколько раз встречался с Иваном Семенови-
чем на его квартире, и мы с ним долго беседовали о смерти Серго
Орджоникидзе. Многое он мне рассказал со слов Зинаиды Гаври-
ловны.
Когда Берия потребовал от Серго Орджоникидзе отдать ключ
от своего сейфа, Серго за помощью обратился к Сталину, который
ответил ему:
– Зачем ты мне звонишь? Ты разве не понимаешь, что он может
и ко мне явиться с подобным требованием?
Как же нужно было возненавидеть Сталину Серго, чтобы ска-
зать его жене в день гибели Орджоникидзе:
– Дура ты этакая, дура. Убирайся отсюда, чтобы я тебя больше
не видел, дура.
Иван Семенович дважды повторил эти слова, переданные ему
Зинаидой Гавриловной. Какое же это кощунство, выгонять жену
покойника в день его смерти?! Это непозволительно никому, тем
более Сталину в отношении жены Серго Орджоникидзе, да еще
в такой грубой и оскорбительной форме. Для того чтобы у читателя
не вкралось решительно никакого сомнения, что в действительно-
сти так все и происходило, требуется объяснить, кто же такой этот
Франгулян и почему можно ему верить.
Иван Семенович Франгулян был одним из самых приближен-
ных к Сталину лиц. Вот что он мне говорил:
– За здоровье и жизнь Кеке я нес перед Сталиным личную
ответственность. Он меня просил иметь наблюдение за ней и ска-
зал, что никому ее не может доверить, кроме меня.
Кеке – это мать Сталина. Она проживала в Тифлисе в прави-
тельственном доме, бывшем дворце наместника царя на Кавказе.
И.С. Франгулян был заместителем наркома здравоохранения
Грузинской ССР. Он лично следил за здоровьем матери Сталина
и направлял к ней врачей. Он получал ее пенсию и лично переда-
вал ей в руки. Приезжая в Москву, Франгулян имел свободный
доступ к Сталину, входил к нему без доклада. И этот, такой пре-
данный и близкий Сталину и его семье человек, мог ли он сказать
неправду? Полностью исключено. То, что сказано выше, – сущая
правда. Против Сталина никогда у Франгуляна не повернулся бы
язык. Вот почему он так сильно переживал смерть Серго и никак
не мог простить Сталину такое отношение к Орджоникидзе, кото-
рого Иван Семенович также уважал.
Существует мнение, что писать нужно только хорошее. Это нена-
учно, а следовательно, ошибочно. Я здесь писал о Серго лишь одну
правду, которую я о нем знал. Наряду с хорошим, было и отрица-
тельное, но оно не может запятнать его светлый образ. Про Орджо-
никидзе писали и говорили «Железный нарком» и старались подать
его суровым. Он был очень жизнерадостным, а иногда и нежным
в отношении товарищей. Я видел на его глазах слезы несколько
раз. Они у него появлялись, когда, возвратившись в очередной
раз из Москвы, он на партактиве сообщал о здоровье В.И. Ленина.
На похоронах Камо и Мясникова, которых нежно любил.
Версия о насильственной смерти Серго несколько колеблется
в свете воспоминаний его брата Константина. Зачем надо было
Сталину так грубо отвергать просьбу Зинаиды Гавриловны «сооб-
щить, как было»? Если было убийство, как утверждает А.И. Мель-
чин на основе слов домработницы, то совершенно логично было бы
посадить несколько человек и заработать капитал, как это делалось
тогда. Логичнее всего – самоубийство, так как Сталину не было
выгодно это – довел Серго до самоубийства. Вот почему приду-
мали «разрыв сердца».
Итак, три варианта:
а) официальный – инфаркт,
б) Хрущевский – самоубийство,
в) Мельчинский – террористический акт.
Первый – отпадает совершенно, второй – более логичный, с
учетом всех обстоятельств того времени, но никак не приемлемый
с учетом характера и взглядов Серго на самоубийство, третий –
видимо, наиболее верный, хотя и вызывает некоторые сомнения.
19 мая 1970 года состоялось первое организационное заседание
бюро после отчетно-выборного собрания. Это было во вторник –
дежурил Мельчин. Ко мне обратился К.К. Орджоникидзе и сказал,
что давно хочет поговорить со мной один на один. Я выслушал его
там же на ходу и решил познакомить с Мельчиным.
Мы – в кабинете Мельчина, беседуем втроем. Речь шла о руко-
писи. Когда я сказал, что литературно обработал рукопись, и начал
вкратце излагать ее содержание, Мельчин меня перебил и спросил:
– А вы уверены, что Серго покончил жизнь самоубийством?
И далее он сообщил со слов Лаврентьевны, домработницы Серго,
что его убили: несколько раз кто-то приходил, а она не впускала
его, заявляя, что Серго спит, потом, находясь в какой-то дальней
комнате, услышала выстрел и быстрые шаги убегавшего человека.
Мельчин сказал, что у них в ИМЛ хранится документ – кон-
спект (тезисы) предполагавшегося выступления Серго на пленуме
ЦК ВКП(б), который открывался на следующий день, в понедель-
ник. На этом документе в нескольких местах рукой Сталина напи-
сано «врешь», «врешь».
Оказывается, Мельчин близко знал семью Орджоникидзе. Он,
будучи студентом, бывал у Серго как в кремлевской квартире, так
и на даче в Кабардино-Балкарии. Мельчин – автор книги о Серго
Орджоникидзе, вышедшей в 1938 году (а может, в 1939), в красной
обложке, как сказал он о своей книге. В ней половина – о Сталине.
«Тогда иначе нельзя было», – добавил он. У него сохранился один-
единственный экземпляр.
Мельчин 1911 года рождения. Ему на момент разговора было
59 лет.

ФЕВРАЛЬСКО-МАРТОВСКИЙ ПЛЕНУМ
ЦК ВКП(Б) 1937 г.

Без всякого сомнения можно утверждать, что февральско-
мартовский пленум ЦК ВКП(б), проходивший с 23 февраля по 5 марта
1937 года, был самым роковым пленумом ЦК нашей партии за всю
ее многолетнюю историю, по своим гибельным последствиям
для партийного актива, для подлинных ленинских кадров. Впервые
на пленуме не присутствовал Серго Орджоникидзе: он заблаговре-
менно был умерщвлен, чтобы не помешать работе пленума.
Именно на этом пленуме Сталин наиболее четко и ясно сфор-
мулировал дальнейшую линию поведения партии, ничего общего
не имеющую с марксизмом-ленинизмом. Он говорил: «Необхо-
димо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каж-
дым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна
будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов
классовый враг становится будто бы все более и более ручным.
Это не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усы-
пляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает
возможность оправиться для борьбы с Советской властью.
Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше
будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки
разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти
на более острые формы борьбы...
Так учит нас история. Так учит нас ленинизм. Необходимо пом-
нить все это и быть начеку». (И. Сталин. О недостатках партийной
работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников.
Доклад и заключительное слово на Пленуме ЦК ВКП(б) 3–5 марта
1937 г. Партиздат ЦК ВКП(б), 1937).
На XX и XXII съездах КПСС подобная антиленинская установка
Сталина была в корне осуждена, и вряд ли есть какой-либо смысл
останавливаться на этом подробно. Абсурдность идеи в том, что чем
ближе мы продвигаемся вперед к коммунизму, тем опаснее стано-
вится классовый враг, сама собою видна и совершенно очевидна.
Вспомним классовый состав населения СССР в 1937 году, который
вы найдете во множестве публикаций:
По годам в процентах 1928 г. 1 937 г.
Рабочие и служащие 17,6 45,7
Колхозное крестьянство и кооперированные кустари 2,9 48,8
Помещики, крупная и мелкая городская буржуазия,
торговцы, кулаки 4,6 0
Крестьяне-единоличники и некооперированные кус-
тари 74,9 5,5
Как видим из этих сведений, в 1937 году полностью была лик-
видирована не только буржуазия в городе, но и кулаки в деревне.
Даже крестьяне-единоличники, которые составляли в 1928 году
около 75% населения страны, были сведены до 5,5%. О каком же
классовом враге можно было говорить, если к 1937 году он уже
физически не существовал?
Сталин нагнетал такой страх, что призывал везде и всюду искать
врагов и вредителей. Даже там, где все планы хозяйственной деятель-
ности предприятий систематически выполнялись и перевыполнялись.
В том же докладе на пленуме ЦК Сталин говорил: «Необходимо
разбить и отбросить прочь третью гнилую теорию, говорящую
о том, что систематическое выполнение хозяйственных планов
сводит будто бы на нет вредительство и результаты вреди тельства...
Не ясно ли, что теория о «систематическом выполнении хозяй-
ственных планов» есть теория выгодная для вредителей?»
Если до этого выступления Сталина всем казалось, что будешь
работать хорошо и тебя, соответственно, оценят, то теперь многих
обуял страх. Выходит, как ни старайся, все равно ничего не помо-
жет: захотят и обвинят тебя во вредительстве. И все же, чтобы хоть
как-то оградить себя от возможной напасти, многие трудились
чрезмерно, свыше всяких сил, чтобы выскочить на самую перед-
нюю шеренгу стахановцев.
Однако Сталин и о них не забыл, сказав, что «необходимо раз-
бить и отбросить прочь четвертую теорию, говорящую о том, что
стахановское движение является будто бы основным средством
ликвидации вредительства».
Но самым главным и роковым в докладе Сталина на этом пле-
нуме ЦК были его мысли о кадрах. Вот что он говорил:
«Как обстоит дело с руководящим составом нашей партии?
В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои,
имеется около 3–4 тысяч высших руководителей. Это, я бы сказал,
генералитет нашей партии.
Далее идут 30–40 тысяч средних руководителей. Это наше пар-
тийное офицерство.
Дальше идут около 100–150 тысяч низшего партийного команд-
ного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство.
Поднять идеологический уровень и политическую закалку этих
командных кадров, влить в эти кадры свежие силы, ждущие своего
выдвижения, и расширить, таким образом, состав руководящих
кадров – вот задача».
Помню, как все восторгались этой выкладкой в докладе Ста-
лина. Никто в этих словах никакого подвоха со стороны Сталина
не видел. А ведь, действительно, как хорошо звучат слова: «поднять
идеологический уровень и политическую закалку этих командных
кадров»!
Или, например, «влить в эти кадры свежие силы». Чем плохо?
Всегда хорошо, когда поступают свежие силы. А каким соблаз-
ном дышат слова «ждущие своего выдвижения»? Наконец, поду-
малось сотням тысяч из числа низового партийного актива, сбыва-
ется мечта выдвинуться на более ответственный пост.
«Что требуется для этого? – задавал вопрос Сталин и сам же
отвечал: – Прежде всего, необходимо предложить нашим партий-
ным руководителям от секретарей ячеек до секретарей областных
и республиканских организаций подобрать себе в течение извест-
ного периода по два человека, по два партийных работника, спо-
собных быть их действительными заместителями».
Какого «известного периода», Сталин не сказал. Он не сказал
также, собирается ли увеличивать штатное расписание партийного
аппарата, численность которого, по его же словам, составляла к тому
времени около 200 тысяч человек. Для любого школьника началь-
ных классов не составит труда подсчитать, каким будет штат пар-
тийного аппарата страны, если выполнить указание о подготовке
каждому работнику по два заместителя. Неужели Сталин соби-
рается расширить штаты партийного руководства до 600 тысяч?
Ничего подобного.
Повторим еще раз сказанные Сталиным слова: «...и расширить,
таким образом, состав руководящих кадров – вот задача».
Задача поставлена была совершенно ясно и конкретно: расши-
рить состав руководящих кадров. И далее в докладе перечисляются
наименования курсов, через которые следует готовить эти кадры,
как, например:
а) четырехмесячные партийные курсы для наиболее способных
членов первичных партийных организаций в каждом областном
центре;
б) восьмимесячные «Ленинские курсы» в 10 наиболее важных
центрах для секретарей, их заместителей и наиболее способных
членов районных и окружных организаций;
в) шестимесячные «Курсы по истории и политике партии» для
первых и вторых секретарей городских организаций, а потом,
по прохождении курсов и возвращении их на место, наиболее спо-
собных членов городских организаций;
г) шестимесячное «Совещание по вопросам внутренней и меж-
дународной политики». Сюда надо направлять, – говорил Ста-
лин, – первых секретарей областных и краевых организаций
и центральных комитетов национальных коммунистических пар-
тий. Эти товарищи должны дать не одну, а несколько смен, могу-
щих заменить руководителей Центрального Комитета нашей пар-
тии. Это необходимо, и это должно быть сделано».
Вы слышите, читатель, не одну, а несколько смен? Вот еще
когда был решен вопрос о том, сколько смен обкомов и крайко-
мов намечается сажать подряд. Многие помнят, как это происхо-
дило. Бывало, не проходило и месяца с момента, как были поса-
жены первый и второй секретари обкома, как вновь и вновь шли
арес ты, унося, таким образом, в небытие несколько смен бюро
обкомов партии и президиумов областных и краевых Советов
депутатов. Вот, оказывается, о каких партийных курсах шла речь.
Что же касается туманного и неопределенного срока о том, чтобы
«подобрать себе в течение известного периода по два человека...»,
то и этот «известный период» был определенно намечен: примерно
к июню-июлю 1937 года, когда поступила во все областные, кра-
евые и республиканские органы НКВД короткая бумага, всего
в одну страницу, но открывшая новую главу в истории наших кара-
тельных органов. Этим письмом из центра вменялось применение
пыток. Вслед за письмом, в местные органы НКВД стали поступать
и орудия пыток. Об этом письме мне говорили чекисты, поэтому
считаю это вполне достоверным. Говорили даже, что письмо было
подписано Сталиным и это подтвердил также В.Н. Гульст.
План истребления партийного актива, намеченный узкой груп-
пой сталинского окружения, был перевыполнен с лихвой. Соб-
ственно, это и имелось в виду, когда Сталин оговаривал ком-
плектование партийных курсов на всех уровнях пополнением их
на иболее способными членами первичных парторганизаций, рай-
онных, окружных и городских организаций. Ведь здесь речь идет
не только о секретарях и их заместителях, а и о наиболее способ-
ных членах. Их ведь можно набрать миллион и больше. Что и прои-
зошло на самом деле. Правда, попали они не на курсы, а в тюрьмы,
что и имел в виду Сталин.
Никто не мог предположить подлинную цель, которую пре-
следовал этот от начала до конца казуистический доклад Ста-
лина. Этот семинарист не однажды превзошел всех своих собра-
тьев по богословским учебным заведениям в деле изворотливо-
сти и применения средневековой схоластики. Ставя перед собой
задачу уничтожения ленинских партийных кадров и всего партий-
ного актива, наметив первоначально этак с полмиллиона человек,
Сталин и нарисовал как ближайшую перспективу радужную кар-
тину расширения руководящих кадров. Но он знал, что массовые
аресты без хорошо продуманной замены могут привести к неожи-
данным провалам и непоправимому ущербу. Так как было решено
сажать не в порядке какой-либо очередности, а повсеместно
и сразу, то совершенно очевидно было, что некому поручить под-
бор кадров. Надо было придумать нечто совершенно новое, ибо
в истории человечества такого еще не бывало.
И здесь, надо сказать, был найден гениальный выход, если,
конечно, злодеяние может быть гениальным. Сталин знал, кого
он истребляет – самых честных и преданных партии людей.
Так кто же лучше них сможет подобрать себе хорошую замену?
Обещая секретарю обкома перемещение в центр, а секретарю рай-
кома, окружкома или горкома – на работу в обком, крайком или
ЦК республики, Сталин великолепно знал, что эти люди вполне
справятся с поставленной перед ними задачей по подготовке соот-
ветствующей замены. Он так и говорил: «Вот задача». Но затем,
когда Варфоломеевская ночь затянулась, да еще на целых два года,
тут уже ни о какой достойной замене не могло быть и речи.
Такого учения, как сталинизм, не существует, и ни один ста-
линист не попытается утверждать это, но вот сталинщина как
практика существовала и как понятие – существует. Термин
«сталинщина» вошел в историю народов СССР так же, как «арак-
чеевщина» и «столыпинщина». Так же, как ни один честный исто-
рик, читая лекции по русской истории, не может обойти молчанием
ни аракчеевщину, ни столыпинщину, не сказав при этом о реак-
ционной сущности этих пагубных и в корне драматичных явлений
для судеб народов, населявших Российскую Империю, так и исто-
рик нашего времени обязан не обходить молчанием все злодеяния
Сталина, иначе какой же он ученый.
К сожалению, надо сказать, что находятся такие псевдоуче-
ные, которые не только обходят молчанием сталинские злодеяния
и, в частности, вот этот Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б)
1937 года, но и находят слова восхищения по поводу этого роко-
вого форума. Горе-ученый Ю.П. Петров (Ю.П. Петров «О харак-
тере историко-партийного исследования (о некоторых вопросах
методологии и методики историко-партийного исследования)».
М., «Высшая школа», 1973) так отзывается об этом пленуме:
«Решения пленума были направлены на развитие внутрипар-
тийной демократии, повышение активности коммунистов, органи-
зационное укрепление партии, ее связей с массами».
И далее он пишет: «Одним из проявлений процесса развития
внутрипартийной демократии явилась отмена массовых чисток
партии».
Ни о каком историко-партийном исследовании не может быть
и речи при такой белиберде. Это что: незнание предмета или вздор
и прямой обман? Это самое настоящее жульничество, ничего
общего не имеющее с наукой. Все чистки, вместе взятые, кото-
рым подвергалась наша партия до 1937 года, не унесли из ее рядов
столько членов, скольких она лишилась в результате февральско-
мартовского пленума. Ведь это же самый худший вид ханжества,
прикидываться не знающим об этой, после 1937 года, самой свире-
пой чистке, которой не знала не только наша партия, но и ни одна
политическая организация за всю мировую историю. Даже
в Китае, намного превосходящем СССР по своим масштабам, где
репрессии приняли довольно широкие размеры, несмотря на весь
тот произвол, который царит там, и то еще численность репресси-
рованных членов КПК не достигла сталинских масштабов.
А ведь эта низкопробная и псевдонаучная брошюра одобрена
Министерством высшего и среднего специального образования
СССР в качестве методического пособия по истории КПСС.
Мне вспоминается доклад академика Анны Михайловны Пан-
кратовой на Волхонке, 14, на многолюдном заседании Совета совет-
ского периода 12 марта 1956 года, вскоре после XX съезда КПСС.
Собственно, доклад ее и был об итогах этого съезда. Свой интерес-
нейший доклад, насыщенный множеством фактов о неприглядной
роли некоторых докторов и кандидатов исторических наук, чьи дис-
сертации она иллюстрировала как легальный источник плагиата,
представляющие добросовестный набор цитат без кавычек, закон-
чила она словами о том, что «в результате пройденного этапа мы ока-
зались на пустом месте. Все, что мы делали, надо начинать сначала».
Помнится, в своем докладе она еще говорила, что «не надо счи-
тать, что вопросы, связанные с изучением истории партии, это
исключительная прерогатива наших соседей», имея в виду Институт
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, помещавшийся тогда рядом,
где теперь музей Маркса и Энгельса. Анна Михайловна произвела
очень сильное впечатление на аудиторию своим докладом. Что каса-
ется прений, хочется остановиться на выступлении Михаила Кузь-
мича Ветошкина, члена партии с 1904 года, который говорил о мании
величия Сталина, резко осуждая многие его действия, о неправиль-
ной периодизации истории партии, надуманной Сталиным, о невоз-
можности напечатания какой-либо новой мысли, о вечно угрожаю-
щем страхе. Еще запомнились мне такие его слова: «О какой науке
могла идти речь в те времена, когда вы, взявшись за ручку, чтобы
изложить свою мысль, оглядывались на дверь при любом шорохе,
думая, не пришли ли за вами?» Речь Ветошкина была воспринята
с одобрением и покрыта шумными аплодисментами.
Я уходил с этого собрания историков в приподнятом настрое-
нии, окрыленный теми выводами, которые сделала член ЦК КПСС,
достойный руководитель исторической науки в СССР. Тяжела
была ее ноша. Сталинисты от нее отвернулись и всячески затруд-
няли ее работу. Она могла бы еще жить и жить. Ушла она от нас
в возрасте 60 лет. Для ученого, а тем более женщины это слишком
рано. Мне говорили, что ее ранняя смерть на совести Шепилова.
Она умерла в мае 1957 года, а его изгнали из ЦК только в июне того
же года.
Но что могла бы сделать одна А.М. Панкратова и ее ближай-
шее окружение? Ведь после этого происходил XXII съезд КПСС,
на котором многое было сказано о том вреде, который нанес пар-
тии Сталин. Казалось бы, лед тронулся. Но нет. Сталинисты слиш-
ком сильны, чтобы надеяться на быстрые перемены. В наше время
защищать Сталина – это опозорить себя. Это то же самое, если
в ФРГ Штраус или Коль выступят с открытым забралом в защиту
Гитлера. Лучшая защита Сталина – это молчание о нем. Такова
позиция дня. Но она слишком пагубна для КПСС, для марксизма-
ленинизма. И чем решительнее партия отмежуется от тирана, тем
чище она сама станет. Это аксиома. Но трагедия в том, что эту акси-
ому надо еще доказывать.
Вот, например, 25 марта 1977 года по телевидению в серии «Наша
биография» показывали фильм «Год 1937». И что вы думаете, чита-
тель, мог ли телезритель узнать историческую правду об этом зло-
вещем годе? Нет. С экрана телевизора шла обычная информация,
как о любом другом годе. Больше говорилось о танцах и об Игоре
Моисееве и о всяких хозяйственных делах. И вот что больше всего
меня удивило, это одна фраза, произнесенная скороговоркой, как
бы стыдливо. Фраза эта, как мне запомнилось, прозвучала при-
мерно так: февральско-мартовсий пленум был воспринят страной
как дальнейшее развитие демократии, но имевшие место наруше-
ния ее впоследствии были осуждены партией как культ личности.
Показав в начале фильма Сталина и охарактеризовав февральско-
мартовский пленум как важное событие в жизни страны в деле
дальнейшего развития демократии, вместо того, чтобы если
не осуждать, то, по крайней мере, вовсе умолчать об этом пленуме
и не популяризировать тирана, авторы фильма продолжают брать
на себя тяжелую ответственность в деле фальсификации истории
и дезинформации широких слоев народа.
Свое сообщение о февральско-мартовском пленуме хочу
закончить тем, что на этом пленуме выступал с докладом Н.И. Ежов.
Смысл его слов заключался в том, что наши тюрьмы представляют
из себя скорее санатории, чем места заключения, и что необходимо
ужесточить порядки в них: усилить режим, лишить книг и прогу-
лок, а главное, убрать мягкие подушки и матрацы. Позднее я это
ощутил на себе, когда попал в тюрьму. В Ортачальской тюрьме
в Тбилиси матрацы были наполнены опилками, а подушки – самой
грубой соломой. Опилок было так мало, что когда вызывали в баню
с прожаркой и приходилось брать с собой «постельное белье»,
то опилки ссыпались вниз и вместо матраца в руках оказывался
мешок с незначительным количеством опилок. После возвраще-
ния из бани заключенные усердно разравнивали опилки, чтобы
получился жиденький матрац, уложенный на голые доски.
* * *
На февральско-мартовском пленуме 1937 года были исклю-
чены из партии Бухарин и Рыков. Напомним, что Троцкий и Зино-
вьев были исключены 15 ноября 1927 года. Интервал между этими
двумя актами составил десять лет. Но далее истребление партий-
ного актива пошло молниеносно. Особенного размаха репрессии
достигли осенью 1937 года.

БЕРИЯ

Берия – это такое исчадие ада, подобного которому не отыскать
во всей мировой истории, ни у одного из народов, населяющих
нашу планету.
Кто не слышал фамилию Фуше, вошедшего в историю как бес-
принципный карьерист и интриган, загубивший многих невинных
людей, министра полиции во Франции, создавшего разветвленную
систему политической разведки, провокаций и шпионажа, одного
из руководителей термидорианского переворота 27–28 июля
1794 года? Фуше был непревзойденным мастером в полицейском
мире, и все же ему далеко до Берии, проделки которого поражали
очень и очень многих видавших виды людей.
Он был хитер, действовал смело и наверняка. Окружил себя
подонками, нечестными людьми. В его ближайшее окружение вхо-
дили: Д.С. Киладзе, партстаж с 1905 года, М.Д. Багиров, п.с. 1917,
В.Г. Деканозов, п.с. 1920, В.М. Бакрадзе, 1921, Б.З. Кобулов, 1925,
В.Н. Меркулов, 1925. Их, преданных Берии людей, были десятки
и сотни, но я назвал здесь лишь ближайшее его окружение.
У каждого из этих людей был какой-нибудь изъян в биографии,
чем Берия ловко пользовался, чтобы подчинить себе и без того пре-
данного ему человека. Он специально их так и подбирал. Да иначе
и не могло быть. Честный человек не поддакивал бы ему во всем
и не выполнял бы указаний сомнительного порядка. Подбирая
людей с подмоченной репутацией, Берия все крепче и крепче чув-
ствовал себя. Знал, что они его не подведут, иначе конец им самим.
Меркулов был сыном начальника Лагодехского уезда при
царизме, Киладзе в прошлом был уголовником, Деканозов был
изгнан из НКВД без права обратного поступления, а Берия вос-
становил его на работе, Кобулов – сын домовладельца и хозяина
шорной мастерской, а про Багирова ходили слухи, что он вообще
никогда в партию не вступал, в прошлом был бандитом, партбиле-
том завладел путем убийства.
Это все были ничтожества. Единственным более или менее гра-
мотным человеком среди них был Меркулов. И, несмотря на пол-
ное ничтожество, они шли к власти на наших глазах, а против
этого нельзя было ничего предпринять. Собственно говоря, нельзя
утверждать, что против них и против Берия ничего не предприни-
малось. Это было бы неверно. Однако все эти меры оказывались
недостаточными, а следовательно, и недейственными.
Берия, домогаясь поста первого секретаря Заккрайкома ВКП(б),
ловко обошел Л. Картвелишвили. Он преподнес Сталину такое
сенсационное сообщение о Л. Картвелишвили в такой момент
и в такой форме, что тот проникся к Картвелишвили ненавистью
и немедленно поставил вопрос об очередной смене руководства
по Закавказью.
Когда осенью 1931 года Сталин приехал в Грузию отдыхать
и Картвелишвили, будучи секретарем Заккрайкома ВКП(б),
не навестил его на даче, он спросил Берия:
– Где Картвелишвили? Что он не появляется?
На что Берия ответил:
– Разве ему до вас? У него любовные приключения. Он теперь
занят своей новой молодой женой.
Между тем, настоящим виновником не появления Картвелиш-
вили на даче Сталина был сам Берия. Дело в том, что Картвелишви ли
пытался попасть к Сталину, но Берия его отговорил под разными
предлогами и пообещал сообщить, когда Сталин сможет его при-
нять в более удобное время.
Что же касается любовных приключений Картвелишвили, то это
было сказано Берией не без основания. Лаврентий Картвелишвили
бросил свою жену, всеми уважаемую коммунистку, и ко всеобщему
изумлению сошелся с женой Степы Варданяна, который был тогда
членом коллегии НК РКИ ЗСФСР, вскоре избран вторым секретарем
ЦК КП(б) Армении, а затем первым секретарем Таганрогского гор-
кома ВКП(б). Она не так давно вышла за него замуж, бросив своего
мужа, чекиста Ершова. Партийный актив был возмущен недостойным
поступком Картвелишвили. Берия решил воспользоваться этой роко-
вой ошибкой своего соперника и искусно осуществил задуманное.
Картвелишвили был снят с работы в Заккрайкоме решением
ЦК ВКП(б) от 31 октября 1931 года с тяжким обвинением в «ата-
манщине», с довольно-таки шумной кампанией против него. Даже
более двух лет спустя после этого, на IX съезде компартии Гру-
зии (10–13 января 1934 года) в отчетном докладе ЦК КП(б) Грузии
Берия следующим образом характеризовал период руководства
Л. Картвелишвили: «Партийную организацию Грузии, как, впро-
чем, и всего Закавказья, трепала лихорадка склок, интриг и вза-
имного подсиживания. «Атаманщина» и беспринципная группо-
вая борьба были обычным явлением в ряде организаций» (IX съезд
КП(б) Грузии. Л. Берия. Отчет Центрального комитета КП(б) Гру-
зии. Закпартиздат, 1934, стр. 9).
И далее он продолжал: «Мы начали тогда с самого главного:
с укрепления партийных организаций Грузии, с правильной рас-
становки партийных и хозяйственно-советских кадров».
Вот как Берия обрисовал перед съездом перестановку чекистов
на партработу, назначение своих холуев на важнейшие посты,
засорив тем самым партийный аппарат. И IX съезд компартии Гру-
зии, и партийный актив восприняли это как должное. Вот какое
было тогда время, можно было утверждать, что черное – это белое.
Но тогда Сталин еще не мог решиться на назначение Берия пер-
вым секретарем Заккрайкома ВКП(б). На этот пост оказался вновь
выдвинутым Мамия Орахелашвили. Берия же должен был на первых
порах удовлетвориться должностью второго секретаря Заккрайкома
и первого секретаря ЦК КП(б) Грузии. Но вскоре, через несколько
месяцев, Берия скомпрометировал в глазах Сталина и Мамия Ора-
хелашвили, который был отозван в Москву и назначен заместите-
лем директора ИМЭЛ при ЦК ВКП(б) в 1932 году. С этих пор Берия
становится безраздельным повелителем всего Закавказья.
Надо сказать, что в своих карьеристских целях Берия шел на
слишком рискованные шаги, и удивительнее всего то, что это
всегда ему сходило с рук. За десять лет работы Берия в органах
грузинского и закавказского ЧК-ГПУ-НКВД сменилось более чем
десять руководителей этих органов, как в республике, так и в феде-
рации. Можно смело утверждать, что к уходу каждого из них с этих
высоких постов Берия приложил свою руку.
Остановлюсь вкратце на двух, самых последних предшествен-
никах Берия, указав на те исключительные обстоятельства, при
которых им приходилось уходить с поста Председателя Закавказ-
ского ГПУ.
Один из работников ЗакГПУ рассказывал мне, что, когда в 1920 году
был назначен полномочным представителем (ПП) ОГПУ по Закавка-
зью и Председателем ЗакГПУ Кауль, тогда же из Москвы в Тифлис
прибыл Аргов, исполнявший обязанности начальника секретно-
политического отдела (СПО).
Берия сразу начал интриговать – как против Кауля, так и про-
тив Аргова. Он, видимо, организовал наблюдение за ними, потому
что вскоре Кобулов выкрал из закрытого служебного стола Аргова
письмо, подготовленное им для отправки в Москву, в порядке
информации ОГПУ о замеченных им недостатках и незаконных
действиях Берия и его ближайшего окружения.
Берия выдвинул против Аргова обвинение в великодержавном
шовинизме и потребовал исключения его из партии. Разразился
скандал, в результате которого Кауль обратился в Москву с прось-
бой прислать представителя для участия в разборе дела. Из Москвы
в Тифлис приехал член коллегии ОГПУ Дерибас.
На партийном собрании Закавказского ГПУ, где обсуждался
этот вопрос, присутствовал также и первый секретарь Заккрай-
кома Мамия Орахелашвили. Берия не удалось пришить Аргову
никакого великодержавного шовинизма. В результате обсуждения
этого вопроса отношения настолько обострились, что ОГПУ сочло
целесообразным отозвать Аргова в Москву.
Вскоре был вынужден уехать в Москву и Кауль, причем при загадоч-
ных обстоятельствах: рассказывали, что он уехал из Тифлиса, никого
об этом не предупредив. Его отъезд из Тифлиса носил таинствен-
ный характер. Он уехал в Москву и оттуда больше не возвращался.
Кауля на посту председателя Закавказского ГПУ заменил
С.Ф. Реденс, член партии с 1914 года. Тут произошел случай, кото-
рый ярко свидетельствует о том, насколько смело и рискованно
действовал иногда Берия в своих карьеристских целях.
Решив убрать Реденса со своей дороги, Берия не побоялся
того, что Реденс был близким родственником Сталина – Сталин
и Реденс были женаты на сестрах Аллилуевых. Он сумел восполь-
зоваться одной слабостью Реденса – его пристрастием к вину и тем
обстоятельством, что Реденс, отправляясь на свои ночные похожде-
ния, имел обыкновение снимать с себя форменную одежду и наде-
вать штатский костюм, оставляя документы в форме во избежание
их потери при попойках.
Однажды, когда поздно ночью Реденс возвращался с очеред-
ной попойки домой, на него напали «неизвестные лица», подослан-
ные Берия, и учинили драку, в результате чего Реденс оказался
в отделении милиции на Лермонтовкой улице. Поскольку у него
не было документов, удостоверяющих его личность, дежурный
по отделению не стал вникать в заявления пьяного драчуна о том,
что он якобы большой начальник. В милиции Реденса продержали
до утра, пока его оттуда не вызволил Берия, разыграв, таким обра-
зом, роль спасителя.
После этого происшествия Реденс вскоре был смещен по мате-
риалам и доносу Берия. Он и был назначен вместо Реденса предсе-
дателем ЗакГПУ.
О проделках Берия знали многие честные чекисты и, как могли,
противодействовали ему. Некоторые из них сигнализировали ЦК
КП(б) Грузии, Заккрайкому ВКП(б). Однако Берия был так ловок,
что ему всякий раз удавалось оправдаться или дать обещание
впредь не допускать подобных «ошибок».
Одним из первых Берию разоблачил виднейший чекист, член
коллегии ВЧК-ОГПУ Михаил Сергеевич Кедров. Вот что писала
о Кедрове газета «Правда» от 24 февраля 1978 года в статье кан-
дидата исторических наук И. Донкова «Несгибаемый революцио-
нер» на стр. 6: «Он всегда был примером беззаветной преданности
интересам партии и народа... Он участвовал в раскрытии и ликви-
дации многих шпионско-диверсионных и вредительских организа-
ций, по заданию В.И. Ленина и Ф.Э. Дзержинского часто выезжал
на самые горячие участки борьбы с контрреволюцией, умело руко-
водил операциями по ликвидации вражеской агентуры».
И вот этот преданнейший партии человек, опытный чекист
распознал Берию еще в 1921 году. Приведем выдержку из книги
М.И. Сбойчакова, С.И. Цыбова, Н.Ф. Чистякова «Михаил Серге-
евич Кедров». М., Ордена Трудового Красного Знамени военное
издательство Министерства обороны СССР, 1969:
«В начале 1921 года Кедров в качестве полномочного представи-
теля ОГПУ выезжал в Баку для налаживания деятельности Южно-
Каспийского управления рыбных промыслов. Одновременно
он провел обследование Азербайджанской ЧК, председателем
которой был Багиров, а его заместителем – Берия. Здесь обнару-
жились грубейшие нарушения революционной законности и про-
извол со стороны Берия, о чем Кедров доложил специальной слу-
жебной запиской в Москву Ф.Э. Дзержинскому.
В записке указывалось, что Берия освобождал от уголов-
ной ответственности и необоснованно прекращал дела на лиц,
в отношении которых имелись неопровержимые доказатель-
ства их враждебной деятельности против Советской власти.
И, на оборот, многие невиновные арестовывались и осуждались
по явно не проверенным, а иногда и сфальсифицированным мате-
риалам. В заключение в докладной записке М.С. Кедров просил
Ф.Э. Дзержинского рассмотреть вопрос об отстранении Берия
от работы как человека, не заслуживающего, на его взгляд, поли-
тического доверия».
Далее авторы пишут: «Однако это донесение, по неизвестным
до сих пор причинам, не попало в руки Ф.Э. Дзержинского, и Берия
остался на ответственном посту в ЧК».
Почему докладная записка М.С. Кедрова не попала в руки Дзер-
жинского? При возвращении в Москву Михаил Сергеевич мог бы
спросить Феликса Эдмундовича, куда могла исчезнуть его доклад-
ная записка.
Она не исчезла, Дзержинский передал ее Сталину, а тот поручил
разобраться в этом деле Кирову. Сергей Миронович поручает рас-
следование Багирову.
По материалам дела проходил бывший работник жандармерии
Шпак, у которого Берия числился агентом. К этому времени Шпак
находился в ссылке. Заместитель председателя Азербайджан-
ской ЧК Мороз направляет двух чекистов на место ссылки Шпака.
Шпак подтверждает, что, действительно, Берия был у него аген-
том. Секретарь партбюро АзЧК Мхитаров ставит вопрос о Берия
на обсуждение партийного бюро. На заседании партбюро пред-
седатель АзЧК Багиров заявляет, что материалы требуют более
тщательного расследования, и просит передать их ему для досле-
дования. Вне зависимости от хода расследования Багиров снимает
с работы в ЧК Берия. Что же касается вопроса о его партийности,
Багиров просит отложить его до конца расследования.
Забрав материалы на Берию, Багиров предпринимает следу-
ющий ход. Одним из руководителей большевистского подпо-
лья в 1918–1920 годах при господстве в Азербайджане мусавати-
стов был Исай Иванович Довлатов. В это время он был председа-
телем ЦКК Азербайджанской компартии. Он сильно пьянствовал.
Этим воспользовался Багиров и однажды, когда Довлатов был как
следует пьян, дал ему подписать бумажку, в которой говорилось,
что по поручению Бакинского подпольного комитета Берия был
направлен на работу в Бакинскую охранку.
Об этой фальсификации стало известно более десяти лет спустя,
когда Серго Орджоникидзе имел серьезный разговор со Сталиным
и ставил вопрос о снятии Берии с работы в Заккрайкоме.
Сталин тогда показал Орджоникидзе отзыв Довлатова о Берии
и сказал, что этот документ отдал ему Киров еще в 1921 году, когда
против Берии было выдвинуто необоснованное обвинение.
Вот так в прошлом весьма уважаемый человек – И.И. Довла-
тов, превратившись в алкоголика, дал подложную справку и нанес
партии непоправимый ущерб. Если бы не эта подлость со стороны
Багирова, разоблачение Берия Кедровым имело бы свое законное
окончание в 1921 году.
Чтобы спрятать концы в воду, Берия тут же переехал в Тифлис
и устроился на работу в ГрузЧК.
Нельзя сказать, что попытки разоблачения Берия на этом оста-
новились. Еще одним человеком, поднявшим свой голос против
Берии, был также чекист – Гоги Девдариани. Он был подлинный
«важкац», что по-грузински означает «мужчина», в самом благо-
родном смысле слова. Гоги Девдариани смело заслуживает звания
одного из самых первых и выдающихся чекистов Грузии.
Вспоминая Феликса Эдмундовича Дзержинского, на язык обя-
зательно приходят два слова, лучше всего характеризующие его –
«рыцарь революции». Надо сказать, что все, кто близко знал Гоги
Девдариани, смело отнесли бы эти слова также и к нему.
Общеизвестно определение Дзержинского о том, что чеки-
стом может быть лишь человек «с холодной головой, горячим серд-
цем и чистыми руками». Гоги Девдариани был именно таким чело-
веком. Наоборот, Берия олицетворял собою явно противополож-
ную группу чекистов, уже нарождавшихся в тот период. У них были
слишком горячие головы, холодное сердце (если не полное отсут-
ствие его) и окровавленные руки, позор с которых не смоет целое
тысячелетие.
Гоги Девдариани еще в первые годы установления Советской вла-
сти в Грузии ставил вопрос об отстранении Берия от работы в ГрузЧК,
но, к сожалению, ни ЦК КП(б) Грузии, ни Заккрайком ВКП(б)
не проявили достаточного внимания в деле разоблачения Берия.
Вновь этот вопрос встал во всей остроте в 1930 году, когда
Михаил Кахиани – первый секретарь Компартии Грузии вызвал
к себе Гоги Девдариани. Речь шла о новом назначении Девдариани.
Гоги категорически отказался работать под руководством Берия
и настаивал на отстранении Берия от работы в ГрузЧК.
Тифлисский комитет и ЦК КП(б) Грузии размещались тогда
в одном здании. ТК на втором этаже, ЦК – на третьем. О своей
беседе с Мишей Кахиани Гоги мне рассказал подробно. К этому
вопросу мы возвращались неоднократно. Дело в том, что Гоги Девда-
риани, находясь в ожидании решения его вопроса, перестал ходить
на работу, а ежедневно приходил ко мне в кабинет, устраивался
поудобнее на мягкой кожаной мебели и читал целый ворох газет,
которые я получал. С обеда он уходил и в тот день больше не воз-
вращался. Так происходило продолжительное время – что-то
около двух недель.
Я его убеждал, что он неправ, ставя подобное условие. Прав
Кахиани, что на основании тех материалов, которыми располагал
Девдариани, нельзя добиться отстранения Берии, а вот, работая
под его непосредственным руководством, можно накопить доста-
точно подобного материала. Тогда ЦК рассмотрит вопрос о снятии
Берии. Несмотря на каждодневные беседы подобного рода, мне
не удалось убедить Гоги в необходимости возвратиться на работу
в органы ЧК. Он так и не вернулся туда и вскоре был назначен
руководителем овцеводческого объединения «Мцкемси».
О дальнейшей судьбе Гоги Девдариани меня информировали
его родной брат – Гайоз и мой родной брат – Эдуард, который
был самым близким другом Гоги.
Вскоре Гоги Девдариани был арестован. По его делу были аре-
стованы также Миша Барткулашвили и Эдуард Мискин, оба –
члены партии с 1917 г.
Против Гоги Девдариани было выдвинуто исключительно
нелепое обвинение: связь с Гитлером, обещание поднять восста-
ние в Грузии, когда фашисты придут к власти в Германии, моего
брата и Мишу Берия обвинял в потере бдительности как чекистов,
не сумевших разоблачить фашиста Девдариани.
В Москву, к Серго Орджоникидзе, выехала мать Девдари-
ани. Они были родственниками с Серго. Судьба Гоги Девдариани
решалась в кабинете Сталина. С большим трудом Серго удалось
добиться замены смертной казни десятилетним заключением.
Но Берия свое темное дело довел до конца именно так, как хотел:
ночью в камере внутренней тюрьмы НКВД Грузии Гоги Девда-
риани был застрелен. Говорили, что в этом убийстве участвовал
Бахшо Кобулов вместе с комендантом Шашуркиным.
Шел 1932 год, работал я тогда в аппарате ЦК Компартии Гру-
зии. Звонит мне Агрба – председатель Закавказского ГПУ и гово-
рит, чтобы я зашел к Берия, он ждет тебя. Берия мне сказал, что
очень любит моего брата Эдуарда, ни за что не хотел его сажать,
но обстоятельства сложились так, что пришлось посадить. А сей-
час он творит глупости: сначала дал показания, а теперь отказыва-
ется. Ты возьми сейчас машину и поезжай в тюрьму. Начальник
тюрьмы вызовет Эдуарда из камеры, и ты скажи своему брату, что
я прошу его восстановить прежние показания. Мы ему дадим три
года, но он и их не отсидит, а выйдет намного раньше.
Я попытался возразить и просил не вмешивать меня в это дело,
но Берия категорически настоял, сказав, что это будет благород-
ный поступок.
Начальник тюрьмы предоставил свой кабинет в наше распоря-
жение, а сам удалился.
Эдуард был сильно удивлен моему приезду. Он внимательно
выслушал меня и не захотел говорить по данному вопросу, а начал
расспрашивать о каждом члене нашей семьи, и в первую очередь,
о своих детях, о маме, о брате Сурене.
Я все же продолжал настаивать, чтобы он рассказал о своем деле,
что ему приписывают и что это за показания, которые Берия про-
сит восстановить?
Эдуард о деле ничего не рассказал, сказав только, что все это
ложь и вымысел, что же касается тех показаний, которые имеет
в виду Берия, то дело обстояло так: при очередном вызове к следо-
вателю Эдуард опрокинул чернильницу на одну из страниц своего
следственного дела. «Этих показаний я не восстановлю», – ска-
зал в заключение Эдуард. Что это были за показания, о чем в них
была речь, Эдуард отказался мне рассказать. Уже позднее, когда
посадили и меня, я понял, что показания эти вымогались у него под
пытками, и Эдуард решил их ликвидировать как ложные. Скорее
всего, его вновь подвергали пыткам, чтобы принудить восстано-
вить эти показания.
Выдвижению Берии наиболее способствовали Датико Киладзе
и Леван Гогоберидзе. Будучи комендантом дачи Сталина, Киладзе
близко общался с ним и всячески старался возвеличить Берию,
говоря о его преданности Сталину и т.п. Больше всего в его нашеп-
тываниях было наговоров на старых большевиков из грузинской
партийной организации, подслушанных через бериевскую аген-
туру разговоров между ними. Сталин не любил многих старых
большевиков, некоторых сильно опасался. Во всех тех случаях,
когда Сталин заинтересовывался тем или иным лицом, немедленно
появлялся Берия и давал полную информацию о данном человеке
и что он говорил неодобрительного о Сталине.
Всякий раз, когда Сталин выезжал на Кавказ, Берия имел обык-
новение находиться в зоне дачи Сталина. Леван Гогоберидзе
был вторым секретарем ЦК КП(б) Грузии. Он во многом способ-
ствовал продвижению Берия, был одним из первых, кто лично
рекомендовал Сталину Берию и характеризовал его с самой поло-
жительной стороны. Но когда, потом Берия начал преследовать
Гогоберидзе, последний обратился за помощью к Сталину, а тот
не преминул напомнить Гогоберидзе, как тот восторженно отзы-
вался о Берии при его выдвижении.
Вспоминается такой эпизод: когда Гоги Девдариани был аре-
стован, он сумел отправить письмо в Заккрайком. Была созвана
комиссия под председательством Николая Чаплина, второго секре-
таря Заккрайкома. Не добившись успеха у Чаплина, Леван повел
лихорадочную борьбу в защиту Берия, сумел уговорить Бесо Ломи-
надзе, заявив, что за исправление Берия он лично берет на себя
ответственность. Именно благодаря Левану Гогоберидзе работа
комиссии Николая Чаплина так и не была доведена до конца.
Леван Гогоберидзе не пользовался популярностью у партийного
актива, Другое дело – Миша Кахиани, первый секретарь ЦК КП(б)
Грузии, но Гогоберидзе все же обладал даром входить в доверие
к высокопоставленным деятелям партии. Конечно, Леван не мог
знать, чем кончится карьера Берии, он сам сильно ошибся в нем
и, в конце концов, погиб от его руки. Все же, объективно, он во мно-
гом помогал выдвижению Берия на ответственные посты: предсе-
дателя Грузчека, а затем и председателя Закчека.
Самым ближайшим помощником и непосредственным соучаст-
ником всех мерзких и грязных дел Берия был Бахшо Кобулов –
впоследствии генерал Кобулов Богдан Захарович. Я знал его с дет-
ства: наши семьи жили в соседних дворах и учились мы с ним
в одном классе Тифлисской 5-й мужской гимназии на Авлабаре.
Учился он неважно, если не ошибаюсь, дважды оставался на вто-
рой год. Ребята его не любили за ябедничество.
В седьмом классе я окончательно порвал всякие отношения
с Бахшо Кобуловым. Было это в 1920 году, а причиной послу-
жил рассказ моего одноклассника Степы Алавердова, который
был секретарем подпольной комсомольской ячейки. Степа имел
неосторожность попытаться вовлечь Кобулова в комсомол, хотя
я и возражал. Степа меня успокоил и сказал, что вел беседу очень
осторожно. В беседе Кобулов отозвался о большевиках крайне
отрицательно, в самых резких тонах назвав их бандитами, и доба-
вил, что с этими разбойниками у него никогда не будет ничего
общего.
В нашем классе комсомольцев было тогда всего 4 человека: кроме
Степы и меня комсомольцами были Веньямин Гульст и Жора Цатуров.
Когда в Грузин установилась Советская власть, Кобулов, неиз-
вестно с чьей помощью, поступил на работу в аппарат Грузчека
и сумел войти в доверие к Берии, который, в свою очередь, оце-
нив способности Бахшо, поручил ему слежку за партийным акти-
вом, основу которого составляли старые большевики. Слух об этом
дошел до Серго Орджоникидзе, если не ошибаюсь, через Гоги Дев-
дариани. Берия постарался заверить Серго, что информировали
его не совсем правильно, и дал клятвенное обещание, что подобных
ошибок больше не допустит. И Серго ему поверил. Однако Берия
обманул его и, по возможности засекретив эту работу, продолжал
ее с еще большим размахом. Слежка за партийным активом про-
должалась в течение всего пребывания Берия на посту руководи-
теля ВЧК-ГПУ-НКВД.
Накапливая ложный материал, носящий характер полуправды,
он постоянно добивался отстранения тех или иных работников
косвенно, а иногда он прямо действовал против должностных лиц,
стоявших на пути его продвижения, как, например, против Моги-
левского и Реденса.
22 марта 1925 года произошла авиационная катастрофа, в кото-
рой погибли А.Ф. Мясников – секретарь Заккрайкома ВКП(б)
и ответственный редактор газеты «Заря Востока»; С.Г. Могилев-
ский, председатель ЗакГПУ, и Г.А. Атарбеков, нарком почт и теле-
графа Закавказья.
Очень возможно, что Берия не рискнул бы поднять руку на всех
трех столь ответственных товарищей: дело в том, что должен был
лететь только один Могилевский. Все дело испортил Атарбеков.
С юношеских лет он был заядлым охотником. В Абхазии он был
широко известен как один из руководителей большевистского вос-
стания в 1918 году. Ближайшие друзья неоднократно приглашали
его на охоту в Абхазию. Он уговорил Мясникова слетать вместе
с ним на охоту.
Если бы не Атарбеков со своей неистовой охотничьей страстью,
живы бы остались и он сам, и Александр Федорович Мясников.
Всего в самолете было 5 человек: кроме названных троих,
погибли еще двое – бортмеханик Шпиль, представитель авиаком-
пании «Юнкерс», и летчик Сагарадзе.
В речи на траурном митинге в Тифлисе 24 марта 1925 года Серго
Орджоникидзе сказал: «Вместе с Алешей, Атарбековым и Моги-
левским погибли честные труженики – германский летчик Шпиль
и крестьянин Советской Грузии, кандидат нашей партии, молодой
Сагарадзе» (см. Г.К. Орджоникидзе. Статьи и речи. Том 1, 1910–
1926. М., «Политиздат», 1956, стр. 392).
Берия придумал вымышленную версию о том, что имел место тер-
рор и что это дело рук Сагарадзе. Он утверждал, что Сагарадзе –
член подпольной меньшевистской партии. Он совершил этот тер-
рор, считая его «подвигом», по примеру японских камикадзе, в под-
тверждение своей версии Берия говорил, что видел слезы на глазах
Сагарадзе, когда тот перед отлетом прощался с семьей. А то, что
Сагарадзе являлся кандидатом в члены ВКП(б), ни о чем не гово-
рит, это для отвода глаз, в целях лучшей конспирации.
Думается, надо верить Серго Орджоникидзе, который назвал
Сагарадзе честным тружеником. Если бы речь шла о кадровом
члене меньшевистской партии, с солидным стажем, тогда еще
можно было бы поверить Берия, но тут ведь речь идет о молодом
крестьянине – зачем ему было обрекать себя на смерть?
Берия обладал способностью обделывания самых гнусных дел
с такой изощренностью, а главное, в такой тайне, что даже очень
близко стоящие к нему люди об этом не могли догадаться. Более
того, он не только всегда оказывался вне подозрений, но и, нао-
борот, выглядел в самом лучшем свете, как благодетель. В каче-
стве примера я уже приводил случай с председателем ЗакГПУ
Реденсом, которого Берия убрал со своего пути и занял потом его
место. А ведь неудача могла погубить Берию, так как Реденс и Ста-
лин были свояками. Этот случай свидетельствует о том, насколько
рискованно действовал Берия, зато, уверовав в успех, он действо-
вал быстро и решительно.
Берия пишет докладную записку на имя Сталина, донос, в кото-
ром наговаривает на Реденса, упоминая, в частности, то, что Реденс
пересажал несколько человек, чьи жены теперь ходят с жалобами
по всем инстанциям, в результате чего может выйти большой скан-
дал, чем Реденс окончательно дискредитирует себя.
Вскоре Реденс был отстранен от работы, а вместо него назначен
Берия.
Вместе с Берия в средней школе обучался некто Ломая. Он мне
сказал, что Берия был темной личностью еще и тогда.
Преступлений Берия не счесть: на его совести десятки тысяч
невинно загубленных честных людей. Приведу лишь несколько при-
меров, о которых я слышал от вполне заслуживающих доверия людей.
Убийство Агаси Ханджяна – первого секретаря ЦК компартии
Армении 9 июля 1936 года, о котором знала вся Армения. Мель-
чайшие подробности я слышал от Шуры Питерского, профессора
Военной Академии имени Жуковского. Его брат – Михаил Давма-
рин работал в это время главным санитарным врачом города Тби-
лиси. Приходит к нему врач НКВД, если не ошибаюсь, по фамилии
Исаханян и просит подписать акт о смерти Агаси Ханджяна, якобы
покончившего жизнь самоубийством.
Давмарин говорит, что должен осмотреть труп, прежде чем под-
писывать акт о смерти. Врач НКВД настойчиво уговаривает его не
тянуть и подписать акт без осмотра, добавляя, что об этом просил
Берия. Давмарин не согласился, и они поехали в морг. При осмо-
тре было обнаружено пулевое ранение в затылок, что явствовало
о том, что имеет место самое настоящее убийство. Давмарин кате-
горически отказался подписать акт о самоубийстве, на следующий
день был арестован, а затем расстрелян.
Говоря о гибели руководителя ЦК КП(б) Армении, надо расска -
зать и о гибели другого руководителя – председателя Совнаркома
Армянской ССР Саака Мирзоевича Тер-Габриеляна. Расследова-
ние причины смерти Сталин поручил Микояну, который выехал
в Армению вместе с Маленковым. Когда они прибыли в Ленинакан,
их вагон был прицеплен к воинскому составу погранвойск и в таком
виде следовал далее на Ереван.
Поездка Микояна была вызвана тем, что работники НКВД
Армении доложили, что 19 августа 1937 года С.М. Тер-Габриелян
во время допроса выбросился из окна верхнего этажа во двор. Сле-
довало установить: действительно ли дело обстояло так, или его
выбросили сами следователи?
Прибывшие в Ереван войска, дождавшись 8 часов вечера, когда
возобновлялась работа в учреждениях, окружили здание НКВД
Армении. В эту ночь было арестовано около половины состава
сотрудников НКВД Армянской ССР.
Что установила комиссия Микояна, мне неизвестно, но думаю,
Саак Мирзоевич не мог пойти на самоубийство. Скорее всего, его
выбросили из окна сами следователи.
Почти всем коммунистам был известен Асатур Степанович
Кахоян, член партии с 1898 года, делегат V съезда РСДРП(б), вышед-
ший из рядов тифлисских сапожников. Берия обратился к нему
с просьбой написать воспоминания о революционной деятельно-
сти Сталина, Кахоян от ответа уклонился. Берия еще раз поднял
этот вопрос, тогда Асатур откровенно сказал, что не может писать
о революционной деятельности Сталина, и высказал кое-какие
сомнения в значимости той роли, которую Берия придает Сталину.
За такую дерзость Асатур Кахоян в 1937 году был уничтожен.
Для того чтобы еще выше поднять свой авторитет и в то же время
иметь основания для усиления репрессий, Берия решил инсценировать
покушение на свою жизнь. В качестве жертвы он выбрал Харитона
Ароновича Хацкевича, одного из секретарей ЦК Компартии Грузии.
Берия возвращался из Москвы в Тифлис по Военно-Грузинской
дороге. Тогда существовала традиция выезжать на нескольких
машинах во Владикавказ для встречи с руководителем, возвраща-
ющимся с Пленума ЦК ВКП(б). Так и в данном случае, Берия воз-
вращался из Москвы в мае 1933 года. Он посадил Хацкевича на
свое место рядом с шофером, а сам устроился на одной из других
машин в глубине ее. Хацкевич оказался жертвой потому, что у него
было пенсне и кепка, похожие на те, что носил Берия.
После этой трагической гибели Харитона похоронили в саду Ком-
мунаров в Тифлисе рядом с памятником Борису Дзнеладзе. Останки
Харитона и по сей день находятся там. Ни один из секретарей
ЦК Компартии Грузии не удостоился подобной чести. Это Берия
устроил там похороны Хацкевича, чтобы на него самого не падало
никакой тени и чтобы все было воспринято действительно как тер-
рористический акт против Берия, а Харитон – невинная жертва.
* * *
Я неоднократно ставил вопрос об откомандировании меня
в Москву для научной работы в 1-м МГУ на основании договорен-
ности в ЦК ВКП(б) при направлении меня на работу в Грузию сро-
ком на один год.
По этому поводу однажды произошел следующий разговор.
Эрик Бедия, заведующий культпропотделом Заккрайкома ВКП(б),
сказал мне:
– Ты все ставишь вопрос об откомандировании тебя в Москву
для научной работы. А что, разве в Тифлисе нельзя заниматься
научной работой?
Я привел свои доводы в пользу МГУ, что обстановка для моей
работы в Москве вполне благоприятная, а в Тифлисском Государ-
ственном Университете я буду чужим, человеком со стороны и так
далее. Бедия со мною согласился и сказал, что речь идет совер-
шенно о другом:
– Мы тебя утвердим в должности директора института истории
коммунистической партии Закавказья – филиала московского
института Маркса, Энгельса, Ленина. Вот тебе и научная работа.
В Москве ты был бы рядовым научным работником, а на этой долж-
ности ты можешь широко развернуться.
Я дал свое согласие, и мы условились, что вечером я к нему
зайду, чтобы потолковать по этому вопросу подробнее, на проща-
ние он мне сказал:
– Главное и основное задание тебе будет выпустить в ближай-
шие два года очерки по истории коммунистических организаций
Закавказья. Подумай, как ты себе представляешь такую книгу.
Вышел я от Бедия весь в волнении. Поручалась ответственей-
шая работа. Мозг мой начал интенсивно работать. Я едва дождался
установленного времени, когда вновь явился в кабинет Бедия.
– Ну, рассказывай, что ты надумал, – сказал Эрик.
Я постарался в общих чертах изложить ему, какой представляю
себе будущую книгу. Эрик внимательно слушал, не прерывая меня
совсем. Наконец он остановил меня и сказал:
– То, что ты перечислил Кецховели, Цулукидзе, Шаумяна и дру-
гих скончавшихся, это все правильно. Что же касается живых,
то речь может идти только об одном человеке.
Сначала я не понял этого замечания Бедия. Когда же он мне
разъяснил, что имеется в виду Сталин, я сказал, что за такое дело
не возьмусь и от поста директора Института истории партии при
Заккрайкоме отказываюсь. Бедия сильно сожалел, говорил, что сам
помогал бы мне в составлении книги и мы могли бы с ним дружно
работать вместе. Но я категорически отказался и ушел.
Я не знаю, в каком духе доложил он Берия о моем отказе,
но я ему благодарен за то, что после этого против меня не последо-
вало никаких репрессий. Видимо, Бедия нашел удобную форму,
докладывая Берия о моем отказе руководить филиалом ИМЭЛ
в Закавказье.
Для подготовки этой книги была создана бригада, в которую
вошли: сам Эрик Бедия, Сеф (Семен Ефимович Фридлянд – уче-
ный из Москвы, сосланный в Тифлис за принадлежность к троц-
кистской оппозиции), Коте Горделадзе, Датико Гвазава и еще один
или два человека. Бригада работала очень упорно на протяжении
трех лет. В качестве руководителя числился сам Берия, конечно,
формально – какой из него ученый? Все его старания, очевидно,
шли на все большее и большее выпячивание роли Сталина.
Два дня подряд, 21 и 22 июля 1935 года, в Тифлисе собирался пар-
тийный актив, на котором Берия зачитывал текст, подготовленный
упомянутой выше бригадой, выставив себя автором. В дальнейшем,
желая утвердить себя единственным автором этого материала, он
посадил под арест подлинных составителей этой книги и всех их
расстрелял.
В Москве ОГИЗ издал книгу: Л. Берия «К вопросу об истории
большевистских организаций в Закавказье». Эта книга положила
начало культу личности Сталина. Благосклонность Сталина к Берия
с каждым днем все более и более увеличивалась.
Я не знаю, сколько всего изданий этой книги было выпущено.
На основании того экземпляра, который имеется у меня, могу
только сказать, что в 1948 году вышло ее 7-е издание объемом
12 учетно-издательских листов тиражом 200 тысяч экземпляров.
Все, что здесь было сказано в отношении рождения этой фальси-
фикации, совершенно точно.
* * *
Зная о многих преступлениях Берия, я не могу не рассказать
еще об одном трагическом событии, связанном с ним. Ручаться,
что дело обстояло именно так, я, конечно, не могу, но рассказы-
вали, что Берия пристрелил жену Бедия – Нину. Это вполне прав-
доподобно, так как Нина Бедия была ближайшей родственницей
жены Берия и часто забегала к ним домой.
Когда арестовали Эрика Бедия, Нина накинулась на Берия с кри-
ком: «Верни мне моего мужа!». Какая там произошла сцена, трудно
сказать, видимо, Нина услышала о расстреле Эрика и хотела убе-
диться в этом, требуя возвратить ей мужа. В том, что Берия мог
пристрелить ее, сомневаться трудно – для него это была пара пустя-
ков. Если он пристрелил Агаси Ханджяна, почему он не мог убить
и Нину Бедия? Еще раз повторяю, что утверждать точно не могу,
но то, что все могло происходить именно так, вполне вероятно.
* * *
Коротко о судьбе однодельцев Гоги Девдариани – Мише Барт-
кулашвили и Эдуарде Мискине. Миша вышел на свободу после
смерти Сталина. Во время моей поездки в Тбилиси в 1960 году
я отыскал его и имел с ним беседу. Настроение его было чрезвы-
чайно пессимистическим. Нигде не работал, пенсию имел не пер-
сональную, а на общих основаниях. Я поинтересовался, почему
ему не дали персональную пенсию? В ответ услышал, что он, ока-
зывается и в партии не восстановился, беспартийный.
– Меня вызвали в ЦК компартии Грузии, – рассказывал Барт-
кулашвили, – и сказали, чтобы я написал заявление о восстановле-
нии меня в рядах партии. Я им сказал, что писать такого заявления
не буду. Вы же меня изгнали из партии, так сами же и выносите
постановление, что ошиблись и теперь исправляете допущенную
ошибку и восстанавливаете меня в партии. Вы же обязаны передо
мной извиниться, а сами держитесь так, как будто ни в чем не вино-
ваты, и я еще должен просить вас, чтобы меня восстановили в пар-
тии, в которой я состоял с 1917 года.
Я старался убедить Мишу, что он неправ, что ему обязательно
следует восстановиться в партии и добиться получения персо-
нальной пенсии союзного значения. Как я его ни убеждал, не смог
хоть чуточку поколебать его убежденность в собственной правоте.
Всему произошедшему он давал убийственную оценку и чрезвы-
чайно отрицательную характеристику, с чем, конечно, нельзя было
не согласиться.
Что же касается моего родного брата Эдуарда, тоже проходив-
шего по делу Гоги Девдариани, надо сказать, что он не вернулся
из заключения и погиб в лагерях. Кто не знает о канале им. Москвы,
этом грандиозном гидротехническом сооружении? В 1957 году,
когда ему исполнилось 20 лет, в газете «Правда» от 15 июля появи-
лась подвальная статья министра Речного Флота РСФСР З. Шаш-
кова, в которой он сообщал о том, что при строительстве канала
было возведено 240 различных сооружений, в том числе 11 плотин,
11 шлюзов, 5 насосных станций и так далее. Но во всей своей обшир-
ной статье министр ни словом не обмолвился о том, что строили-то
канал заключенные. И это несмотря на то, что статья была написана
не в то время, когда у руководства находился Л.И. Брежнев и цен-
зура не пропустила бы слов о заключенных, а во время, когда страной
руководил Н.С. Хрущев и подобного запрета не было. Если бы автор
считал необходимым сказать о роли заключенных в строительстве
канала и на этом настаивал, то, безусловно, напечатали бы.
Вот что писал Шашков: «Постройка канала потребовала поис-
тине исполинского труда. Одной только земли строители перера-
ботали свыше 200 миллионов кубических метров». Как бы иначе
выглядела бы эта фраза, если б вместо «строители» было бы напи-
сано «заключенные», всего ведь лишь одно слово!
Мой брат Эдуард Мискин отбытие своего срока как раз начал
на этом строительстве. Вскоре он добился досрочного освобожде-
ния и работал в Управлении строительства, но продолжалось это
недолго, ведь он был членом партии с 1917 года. Наступил 1936 год,
и его снова арестовали.
Наша мама получила от него одно или два письма из заключения,
затем переписка прекратилась. Где и в каких условиях он погиб,
нам неизвестно.
* * *
В начале двадцатых годов наша семья проживала на улице Дзер-
жинского в доме № 13 (теперь на этой улице иная нумерация).
На этой же улице было расположено здание Грузчека. Как-то утром
я, умывшись, стоял у открытого окна и вытирался полотенцем.
В это время по противоположному тротуару шел на работу Берия.
Увидев меня, он поклонился, отдав мне честь. Рядом со мной сто-
яла мама. Она спросила, кому я ответил на поклон, и сказала: «Опа-
сайся этого человека». Я расхохотался и спросил, почему она так
говорит про Берия? Она объяснила мне, что все те, кто головным
убором прикрывают лоб до самых глаз – плохие люди и их надо
опасаться. Этому замечанию матери я не придал никакого значе-
ния и тут же забыл о нем.
Но вот через многие десятилетия я читаю, что Гитлер «шляпу…
нахлобучивал на самый лоб» (см. Д. Мельников, Л. Черная. «Пре-
ступник номер один. Нацистский режим и его фюрер». Изд. «Ново-
сти», 1981, стр. 34). Эти слова принадлежат историку Перси
Шрамму, который в свое время вел «дневник вооруженных сил»
в ставке Гитлера. Тогда я вспомнил пророческие слова, сказан-
ные моей матерью в адрес Берия в самом начале его карьеры, так
дорого обошедшейся всему нашему народу. Этот мерзопакостный
человек, действительно, был способен на все.
* * *
Вот еще один штрих к его портрету.
Когда я работал в Москве в политуправлении Наркомата совхо-
зов, в Москву из Тбилиси приехал мой близкий друг Гладстон
Пиралов, член партии с 1917 года. Он сообщил мне, что Берия
через специально подосланное лицо дал знать Екатерине Сохадзе,
известной оперной певице, что она, хотя и достойна, не будет пред-
ставлена к наградам, если не пройдет через его постель. Шла ли
речь о присвоении звания Народной артистки или о награждении
орденом Ленина, теперь я уже не помню.
Об этом Пиралов узнал от своей жены Нины Садковской, кото-
рая также была оперной певицей и находилась в близких отно-
шениях с Катей Сохадзе. Гладстон специально выехал в Москву,
чтобы предотвратить страшную угрозу, нависшую над лучшей
артисткой Грузии. Мы с ним очень долго размышляли, к кому обра-
титься, чтобы спасти Катю Сохадзе от Берия, который к тому вре-
мени стал уже настолько могущественным, что трудно было вооб-
разить, кто может помочь в этом деле. Наконец решили обратиться
к двум лицам: Серго Орджоникидзе и Емельяну Ярославскому.
* * *
Я уже говорил о Киладзе Давиде Семеновиче. Один из его бли-
жайших сотрудников – Самвел Григорьевич Тароян мне расска-
зывал, что вместе с Киладзе, работая в ХОЗУ ГПУ, они отправляли
крупным чекистам к праздничным дням по два барана, вот так
Берия умел подкармливать своих людей.
Вот подлинный облик авантюриста, потерявшего человеческое
достоинство.

В ТЮРЬМАХ

БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА

Арест

Произошло это 9 августа 1938 года. Арестовали меня на даче, под
Москвой, в Перловке. Было около десяти часов вечера. Я сидел
на веранде и просматривал газеты и журналы после ужина. Вдруг
к даче подъехали две легковые машины. На веранду поднялся
шофер Георгия Федоровича Петрова – начальника политсектора
Народного Комиссариата совхозов РСФСР. К сожалению, фами-
лию шофера я уже забыл. У него был несколько растерянный вид.
Из его сбивчивых объяснений я узнал, что он привез не Геор-
гия Федоровича, а каких-то двух других лиц, и что они просят меня
выйти к ним навстречу в садик. Я удивился и попросил шофера
пригласить их сюда, на веранду. «Здесь светло, – сказал я, – что
мне делать там, в темноте, в саду, тем более с не знакомыми мне
людьми». Но шофер Петрова сказал, что он им говорил то же самое,
а они наотрез отказались и просят меня выйти.
Я спустился в сад. В темноте, как из-под земли, выросли два
молодых человека и сразу объявили о моем аресте. Они объясни ли,
почему не направились прямо в помещение. Внезапное сообще-
ние об этом в присутствии членов семьи вызывает нежелатель-
ный шум. «Мы полагаем, – сказали они, – что в ваших же инте-
ресах, чтобы члены вашей семьи как можно хладнокровнее отнес-
лись к вашему аресту и излишнего шума не производили. Вы сами
понимаете, что так лучше и для вас, и для вашей семьи».
Словом, они вербовали меня в сообщники своего гнусного дела,
чтобы я им помог лживыми словами успокоить жену и сына, старушку
мать и родителей жены, которые гостили в это время у нас, приехав из
Тифлиса, смягчить их огорчение во имя того, чтобы соседи не услы-
шали и не узнали, что рядом с ними происходит очередное злодеяние.
Они действовали безошибочно и почти всегда добивались своей цели.
Я попросил, чтобы мне предъявили ордер на арест. К моему удив-
лению, у них не оказалось ордера не только на арест, но и на обыск.
Моя жена тут же запротестовала, требуя, чтобы они ушли, но они
не обращали на нее никакого внимания. Один из агентов посове-
товал не принуждать их применять силу. Он также сообщил, что
арестовать они должны были меня еще вчера, что в прошлую ночь
они ездили на мою московскую квартиру по адресу Ремизовский
переулок, дом 3, но, никого там не застав, сегодня утром обрати-
лись по месту моей работы в Наркомат совхозов к заместителю
наркома начальнику политсектора Петрову, заместителем кото-
рого я работал, и что он поручил своему шоферу поехать с ними
и показать дачу, которую я арендую. Что же касается ордера, ска-
зали они, то мы его вам предъявим на Лубянке.
Моя жена снова и снова протестовала против обыска, который
они, однако, уже производили, и призывала меня к благо разумию;
она говорила, чтобы я не подчинялся им и потребовал оставить нас
в покое. Чекисты сказали, что отсюда мы поедем на нашу москов-
скую квартиру, где они также произведут обыск. Жена, узнав
о том, что и она поедет вместе с нами, несколько успокоилась, наде-
ясь, что она сумеет из дома позвонить кому-нибудь и это позволит
избежать незаконного ареста без предъявления ордера. Однако
сопротивление было бесполезно.
После тщательного обыска был составлен акт, из которого следо-
вало, что ничего предосудительного не обнаружено. Акт я подписал.
Где теперь эти безымянные мерзавцы, вторгавшиеся в те годы
в тысячи семей и разрушавшие счастье и покой невинных людей?
Ведь на совести каждого из них если не тысячи, то, по крайней
мере, сотни загубленных жизней.
Иным покажется, что это слишком мелкие сошки. Нет, это заблуж-
дение. Без этих людей, которые орудовали на переднем крае изоля-
ции жертв произвола, не было бы и самого произвола. Это они втор-
гались в мирные жилища и увозили в тюрьмы миллионы людей.
Хотя с тех пор прошло много десятков лет и многое совершенно
стерлось и изгладилось из памяти, никогда не забыть мне тот ужас,
в который ввергли эти два негодяя мою семью.
Многие и долгие годы в заключении, в бессонные ночи я посто-
янно вспоминал те короткие минуты – в ушах у меня звенел
душераздирающий крик моего ребенка, шестилетнего сына Вовы,
а перед глазами стояла ужасная картина – убитые горем моя мать
и родители жены, присутствовавшие при моем аресте. Я содрога-
юсь каждый раз при одном только воспоминании об этом.
Нас с женой усадили в легковой автомобиль, и мы из Перловки
поехали в Москву. Мою жену посадили с шофером, а оба чекиста
устроились по бокам от меня на заднем сидении.
Когда мы въехали в город, то самым странным ощущением
было то, что жизнь течет своим чередом, что как будто бы ничего
и не совершилось. Горько было видеть равнодушие окружающих
людей, особенно на перекрестках, когда машина останавливалась
при красном сигнале светофора и люди так близко проходили мимо
нас. Так и хотелось крикнуть и сообщить этим людям о том безза-
конии, которое совершили надо мной.
Я впервые уже тогда ощутил, что «воля» за дверцей машины так
близка, но недосягаема.
Я глубоко задумался о предстоящей своей судьбе. Мое разду-
мье прервала внезапная остановка у Сретенских ворот. Каково
же было мое удивление, когда, подъехав к гостинице «Селект»
(«Селект» – это закрытая гостиница органов госбезопасности
с 20-х годов на Дзержинской улице), один из агентов сообщил,
что надо предварительно заехать на Лубянку и предупредить, что
мы поедем на московскую квартиру для обыска и из-за этого они
задержатся с доставкой арестованного.
Далее он объяснил, что мою жену не стоит возить на Лубянку,
пусть лучше она побудет в гостинице, что через десять минут мы все
вместе вернемся сюда, заберем ее и поедем на московскую квартиру.
Жена моя вышла из автомобиля и в сопровождении одного
из чекистов вошла в подъезд гостиницы «Селект». Будучи в твердой
уверенности, что через считанные минуты мы снова встретимся
и поедем домой, мы с ней не попрощались. Но взгляд, брошенный
убитой горем женщиной, долгие годы в заточении возникал в моей
памяти и приводил меня в содрогание.
Итак, оставив жену в подъезде гостиницы «Селект», меня
повезли на Лубянку. Подъехав к зданию НКВД СССР, машина въе-
хала во двор в настежь открытые ворота не с задней стороны зда-
ния, как теперь, а с боковой его стороны, к которой присоедини-
лась позднее не менее мощная половина здания.
Сопровождавшие меня чекисты сдали меня в комендатуру,
а сами ушли. Только тогда я понял, как нагло они меня обманули.
Они поехали за женой, чтобы произвести обыск в квартире без
моего присутствия.
В комендатуре я потребовал, чтобы мне предъявили ордер
на арест, согласно обещанию арестовавших меня агентов,
но в ответ услышал грубую брань и насмешки. У меня силой ото-
брали партийный билет, который я отказался им сдать, заявив, что
отдам его в руки только секретаря райкома партии. Я категориче-
ски настаивал, чтобы пригласили представителя райкома партии,
но в ответ меня грубо втолкнули в какую-то дверь.
«Подумаешь, – скажет иной обыватель, – не дали ему попро-
щаться с женой. Какие нежности!..»
Для меня же главное состоит в том, что вся работа этих органов
тогда строилась на сплошном обмане и полном презрении к чело-
веческому достоинству не только арестанта, но и вольного чело-
века, попадавшего в их орбиту, каким в данном случае была моя
жена и вся наша семья.
Сразу же, как только я столкнулся с «органами», в течение пер-
вого же часа – я уже был обманут! Потом обман и надругатель-
ства я испытывал постоянно в течение долгих десяти лет заключе-
ния. И если ворота Лубянки открылись передо мной в тот день бла-
годаря обману, то и ворота тюрьмы через 10 лет на берегу Волги
захлопнулись за моей спиной также с очередным обманом: вместо
воли меня увезли в Сибирь на вечное поселение.
Таков был стиль работы этих органов! Без ордера на арест, с пар-
тийным билетом в кармане я оказался изолированным от общества
на целых 17 лет!

Мешок

Помещение, в котором я очутился, было настолько тесным, что
в нем нельзя было сделать и трех полных шагов. Единствен-
ным предметом, который находился здесь, был крохотный,
но довольно высокий столик, сделанный таким, видимо, для того,
чтобы на него не садились, так как ни стула, ни какой-либо дру-
гой мебели больше не было, одни голые стены. Как мне вспоми-
нается, выключателя не было, очевидно, он находился снаружи.
В этой комнате не было и окна, а электрическая лампочка высоко
под потолком, освещавшая это помещение, была единственным
дополнением к инвентарю.
Кто может сказать, какое несметное число людей прошло через
это «чистилище»? Общеизвестно, что знакомое всем москвичам
учреждение, неоднократно менявшее свое название (ЧК, ГПУ,
НКВД, КГБ), в народе называлось всегда одинаково – «Лубянка»,
от прежнего названия площади – Лубянская. Однако далеко не
все знают, как называются внутренние помещения этого учрежде-
ния. Знаменательное название имеет и то крохотное помещение,
о котором идет речь.
Название это, как уже догадался читатель по названию главы, –
«мешок». Надо отдать должное тем людям, которые, первыми
попав сюда, дали столь точное название этому помещению. Кто
из нас не наблюдал в зоопарке, как часами мечется по клетке хищ-
ный зверь? Вот так же хочется вести себя человеку, попавшему
в этот мешок.
В нем, конечно, не особенно развернешься, самая длинная стена
менее двух метров. Я буквально бился лбом об стенку, мне было
тесно, хотелось вырваться на волю, вернуться к своим и никогда
больше не разлучаться с ними. Я был готов на любой поступок,
даже на собственное уничтожение, лишь бы водворить покой
в своей осиротевшей семье. Мне хотелось хотя бы на миг возвра-
титься к ним, успокоить и обогреть их...
Я курил, курил, курил без конца, не зная счета папиросам.
Время, мне казалось, тянется бесконечно. Никто не приходил, я все
метался по комнате и никак не мог остановиться, хотя и пытался
сделать это много раз.
Именно мешок, а не клетка, так как из клетки виден мир,
а отсюда – ничего. Как в мешке.
Наконец вошли два человека. Плотно закрыв за собой дверь, они
приступили к личному обыску, тщательно прощупывая каждую
мою вещь. Потребовали, чтобы я разделся догола. Вдруг, к моему
великому удивлению, один начал кромсать моё кожаное пальто.
Инквизитор прошелся лезвием ножа по всем швам и распорол
мое пальто на множество отдельных кусков. В ответ на мою роб-
кую попытку возразить против этого изуверства последовал гру-
бый окрик, и я счел благоразумным молчать.
После подобной манипуляции над моим пальто я понял истинное
назначение стола в этом крохотном помещении. На столе очутился
кусок туалетного мыла. Он подвергся еще более тщательной экзе-
куции. Трудно представить, что можно искать в этом куске мыла
и соответствовали ли действия этого изувера какой-либо писаной
или неписаной инструкции? Крошил он этот кусок мыла в поро-
шок своим перочинным ножом с исключительным рвением. Когда
больше половины куска было измолото в порошок, я сказал:
– У меня нет другого куска мыла, оставьте то, что осталось.
– Молчать!– заорал он.
После этого вновь водворилась тишина, нарушавшаяся лишь
монотонным поскребыванием ножа. Было омерзительно. Натяну-
тость обстановки, видимо, стала действовать на напарника экзеку-
тора, и тот сказал:
– Ладно, хватит, оставь ему этот кусочек.
Читатель поймет мои переживания, если я добавлю ко всему
сказанному, что кусок мыла, о котором идет речь, был необычным.
Как-то мне посчастливилось приобрести и подарить своему мало-
летнему сыну целый зверинец, изготовленный из мыла. В боль-
шой изящной коробке, наподобие бонбоньерки для дорогих кон-
фет, размещено было до двух десятков фигурок различных зверей,
изготовленных из разноцветного мыла. Бонбоньерка была круглая.
По краю размещались самые мелкие зверьки, в среднем ряду –
фигурки покрупнее, а в самом центре находилась самая крупная
фигура – медведь. Вова, мой сын, очень полюбил мишку и заявил,
что им он мылиться никогда не будет.
И вот, когда меня арестовывали и жена укладывала в чемодан
бельё, Вова заменил положенное женой обычное туалетное мыло
своим любимым мишкой. Как я ни убеждал сына, стоя на одном
месте, потому что мне не разрешили двигаться, что этого не сле-
дует делать, тем более что мишка в мыльницу не влезает, он своими
рыданиями заставил меня уступить его просьбе.
Остается добавить, что от довольно-таки крупной фигуры мишки
мне остался кусочек мыла величиной не более полутора кусков
пиленого сахара. Вова дал мне еще один сувенир – свою подушку.
Он услышал, как я говорил жене, чтобы не клала она мне никакой
подушки, и настоял на том, чтобы я взял его подушку, мотивируя
тем, что она маленькая, а главное, добавил он:
– Каждую ночь, как ты будешь класть голову на мою подушку,
ты будешь вспоминать меня.
Я уже говорил, что мне запретили сходить с места, от меня требо-
вали, чтобы я стоял у стены и руки держал сзади. Для меня это было
непривычно, и поэтому я держал руки по швам, кроме того, я все же
несколько перемещался около своего места. В конце концов меня
заставили сесть на стул. С взрослыми я перестал разговаривать,
как того от меня требовали, но на обращения сына отвечал, не счи-
таясь ни с чем.
И вот, представьте себе, что следующим предметом, который
стал объектом их «научно-лабораторного исследования», явилась
эта детская подушка. Из нее выпотрошили все ее содержимое,
и чуть ли не каждое перышко подверглось как прощупыванию, так
и обозрению зорким чекистским взглядом. Закончив свое гнусное
дело, они ушли, предупредив, чтобы я быстро собрал свои вещи.
Наволочка была вывернута наизнанку. Я начал лихорадочно
собирать в нее перья, но не успел набрать и половины, как дверь
отворилась. Под окрики двух, теперь уже других сталинских
выродков я был переведен в другое помещение.

Собачник

«Мешок» я покинул, по всей вероятности, в третьем часу ночи.
С чемоданом в одной руке и кусками кожи от бывшего пальто
в другой, придерживая слабо державшиеся на мне брюки, я вошел
в одну из камер внутренней тюрьмы на Лубянке.
Во время обыска в «мешке» с брюк сорвали металлические
пряжки, отобрали также и ремень. К счастью, пуговицы брюк
оказались пластмассовыми и от изъятия спаслись, но без ремня
и застежек брюки держались не очень прочно, и мне приходилось
их придерживать. Пиджак был распорот во многих местах, под-
кладка еле держалась на нем.
Камера, в которую я попал, была довольно-таки тесной и гряз-
ной. Вплотную друг к другу были поставлены пять или шесть кро-
ватей, две из них были свободны, на остальных глубоким сном
спали люди, прямо в одежде. После долгого стояния во время обы-
ска я был рад возможности присесть и опустился на одну из сво-
бодных кроватей.
В голове был сумбур. Трудно было что-либо понять во всем про-
исходящем вокруг, а еще труднее представить, что могло ожидать
меня впереди. Глядя на спящих людей, я не мог представить себе,
как это можно сейчас же после ареста сомкнуть глаза и уснуть без-
мятежным и крепким сном. Все они спали в одежде, а кое-кто даже
и в обуви. Это свидетельствовало о том, что камера это какая-то
предварительная или пересыльная. У меня создалось впечатление,
что все эти люди подверглись аресту несколько часов назад, как и я.
Вскоре мои предположения подтвердились.
Один из спящих зашевелился, открыл глаза и попросил у меня заку-
рить. От него я узнал, что долго здесь не пробуду. Он сказал, что обычно
утром всех развозят «по своим местам», то есть туда, куда предназна-
чено доставить арестанта. Как выяснилось, сам он здесь уже во вто-
рой раз. Предполагал, что его оставят во внутренней тюрьме.
Мне было не до сна. Я не ложился вовсе и всю оставшуюся ночь
до рассвета просидел на койке. Курил без конца. Было очень тесно,
и передвигаться по камере не было никакой возможности, кровати
были расставлены плотно друг к другу.
Утром открылась дверь камеры, выкрикнули мою фамилию.
В сопровождении конвоя я был выведан из здания во двор и поса-
жен в машину. До этого мне казалось, что, возможно, и я тоже буду
оставлен во внутренней тюрьме и сегодня же буду подвергнут
допросу. Хотя я себя абсолютно ни в чем не мог признать виновным,
но все же думал, что не могли же арестовать просто так, по недора-
зумению. Очевидно, кто-то наклеветал на меня и следствие немед-
ленно разберется. Я верил и думал, что именно сегодня, в крайнем
случае, в течение ближайших дней все прояснится. Так я сам себя
успокаивал, сидя на койке в «собачнике».
Когда меня посадили в машину, версия о внутренней тюрьме
сразу отпала, и теперь я оказался в полном неведении о маршруте
поездки. Промелькнула мысль о том, что, возможно, меня везут
на вокзал и оттуда в Тбилиси, мог ведь Берия затребовать меня?
О том, что одно из помещений, где я только что побывал, назы-
вается «мешком», а другое «собачником», я узнал в Бутырской
тюрьме, куда меня доставили с Лубянки.

Черный ворон

При царизме заключенных перевозили в каретах. Вот что мы
узнаем об этом из описания М.С. Ольминского – одного из бли-
жайших соратников В.И. Ленина, старейшего деятеля революцион-
ного движения в России, блестящего публициста, историка и лите-
ратурного критика, члена большевистской партии с 1898 года, о его
поездке в сыскное отделение из тюрьмы:
– Тюремная карета знакома. У нее вход сзади; снаружи около
дверцы сидение для конвойного, а на черных боках крупными
буквами написано: «С.-Петербургская одиночная тюрьма». Внутри
две продольные лавочки. В задней дверце – единственное окно.
Через него я тотчас стал жадно глядеть на давно не виденное улич-
ное движение и хорошо знакомые дома (М. Ольминский (М. Алек-
сандров), «В тюрьме (1896–1898 гг.)». М., «Молодая гвардия»,
1956 г., стр. 96–97).
Всего несколько строк, а как много сказано! Здесь и сожале-
ние автора о том, что окно единственное, и состояние заключен-
ного, на короткое время очутившегося вне тюремных стен, выра-
женное очень метким штрихом о том, что «тотчас начал жадно гля-
деть на давно не виденное уличное движение и хорошо знакомые
дома», и вся внутренняя обстановка кареты – буквально тремя
словами – о двух продольных лавочках и о том, что переброска
заключенных из тюрьмы в жандармское или сыскное и наоборот
не обставлялась ни секретностью, ни таинственностью, и, нако-
нец, черная окраска кареты, вмиг разъясняющая происхождение
ее названия, широко распространенного среди народа.
В наше время карету заменил автомобиль. Сперва он тоже окра-
шивался в черный цвет, потом окраска неоднократно менялась,
но народ и по сей день называет эту машину «черным вороном».
Человек, не испытавший «комфорта» передвижения в «черном
вороне», вряд ли сможет вообразить себе, что это за «увеселитель-
ная» поездка. Конечно, могут быть и удачи, но, как правило, чрез-
вычайно редко. Лично мне приходилось страдать от поездок в «чер-
ных воронах». К этой теме я еще вернусь, а сейчас расскажу лишь
о переброске с Лубянки в Бутырскую тюрьму.
У современного «черного ворона» – автомобиля, так же как
и у его предшественника, вход сзади. Это, пожалуй, единственное
сходство между ними. Сидения для конвойных в те далекие времена
находились снаружи, в наше же время они устроены за закрытыми
дверьми. Таинственность соблюдена не только в этом, но и во всей
внешности автомобиля. На нем нет никаких надписей, не только
«крупными буквами», как об этом свидетельствует нам М.С. Оль-
минский, но и хотя бы самыми маленькими буквами о его прямом
предназначении и тюремном происхождении. Нет даже и «един-
ственного окна», крайне необходимого для любого живого суще-
ства, а тем более для человека, даже если он страшный государ-
ственный преступник или бандит. Ведь он все же человек.
Повторяю, окно требуется и для животного. Так вот, нет этого
окна, которое было при самых кровожадных императорах. Дру-
гое дело для часовых, о них не позабыли. Для них в дверях есть
небольшое окошко, они глядят в него и всегда знают, где нахо-
дятся. Однако оконце это устроено так, что никто и не подумает,
что в автомобиле перевозят людей, а не какой-либо товар.
Следуя воровским повадкам, как и при всяком темном и гряз-
ном деле, тюремщики всячески старалась придать «черному
ворону» вид обычного крытого грузового автомобиля, которые
во множестве мелькали по городу, развозя продукты и промто-
вары. И эти подлые души не нашли ничего лучше, как раскрасить
«черный ворон» под цвет машин, развозящих мясо, не забыв изо-
бразить на обоих боках слово «мясо». Не правда ли, дорогой чита-
тель, подобное «остроумие» как нельзя лучше характеризует весь
цинизм и падение сталинских тюремщиков?
Перейдем к описанию внутреннего оборудования «черного
ворона». Оно не всегда одно и то же. По большей части, вну-
три не имеется никаких перегородок, кроме отделяющей конвой
от заключенных. В таких машинах я ездил во время этапов, о них
будет разговор в свое время. Сейчас я расскажу о том «черном
вороне», в котором меня везли с Лубянки в Бутырскую тюрьму.
С трудом поднявшись в машину, я попал в узкий коридорчик,
по обеим сторонам которого находились три дверцы, а в торце еще
одна дверь. Конвоир втолкнул меня в первую же дверцу с правой
стороны. Я очутился в помещении во много крат меньшем, чем тот
каменный мешок, где производился личный обыск. Это был такой
тесный футляр, что в нем невозможно было повернуться; там было
очень узкое сидение. В этот бокс войти можно было только с накло-
ненной головой. Я сел, кое-как приспособив под ноги чемодан
и положив на колени куски кожи от распоротого пальто.
В пути стало невыносимо душно, я сильно вспотел. Решил снять
с себя пиджак, но это оказалось трудной, почти непосильной зада-
чей. Стенки этой проклятой каморки были так тесны, что не давали
никакой возможности раздвинуть руки, чтобы освободить хотя
бы один рукав. От перенапряжения то одна, то другая рука сильно
уставали, и я делал вынужденные перерывы, чтобы отдохнуть. Мое
состояние чем дальше, тем сильнее становилось невыносимым. Хотя
и было утро, но был август месяц, десятое число, и в моей каморке
стояла невыносимая жара. От духоты мне становилось дурно. Каза-
лось, что едем мы очень долго. Я все больше и больше убеждался,
что везут меня на Курский вокзал, как я и предполагал с самого
начала. По всем моим расчетам, мы давно уже были должны прие-
хать на вокзал, но «черный ворон» никак не останавливался. Тряске
не было конца, горло пересохло, тело горело. Пиджак снять было
трудно еще и потому, что подкладка была почти отпорота, да и основ-
ная ткань распорота в нескольких местах. Когда мне совсем стало
невмоготу и я, применив самые не вероятные усилия, сумел осво-
бодиться от пиджака, машина остановилась. В открывшуюся дверь
дохнул свежий утренний ветерок, и я ожил.
Я начал этот раздел с описания «черного ворона» царских времен.
Хочу его закончить осведомлением читателя о том, что и в наши дни
есть страны, где все осталось по старому и при перевозке заключен-
ных не обманывают своих граждан, что везут не арестантов, а мясо.
Передо мною вырезка из газеты «Правда» от 20 июня 1968 года. В ней
краткий текст и фотоснимок. Текст гласит: «На этом снимке... изо-
бражен греческий полицейский автомобиль... Жители столицы Гре-
ции знают, что эти машины с решетками и с полицейскими на запят-
ках регулярно совершают рейсы от здания военного суда к тюрьме
«Авероф» и оттуда в порт Пирей».
Многое мы узнаем из этой публикации «Правды», и, как мини-
мум, хотя бы то, что полицейская машина имеет открытую заднюю
площадку, на которой находятся полицейские и наблюдают
за поведением заключенных, так как задняя стена машины не глу-
хая, а представляет из себя решетку. И если полицейские наблю-
дают за заключенными, то такую же возможность наблюдать за тем,
что происходит снаружи, имеют и заключенные. «Правда» свиде-
тельствует, что жители столицы Греции знают, что это за машины,
следовательно, никакой тайны и обмана нет. Над текстом броский
заголовок: «Рейс кошмара». Совершенно справедливый и точный
заголовок, я полностью с ним согласен. Со своей стороны могу доба-
вить, что подобные рейсы кошмара я испытывал неоднократно,
и были они несравненно кошмарнее. Об этом речь впереди.

Вокзал

Не успел я сделать и двух шагов, выйдя из «черного ворона», как
путь мне преградил какой-то грубиян.
– Куда?!– заорал этот остолоп неистовым голосом.
– Что вы на меня кричите?– сказал я.
– Ишь ты, каков! Мы из тебя скоро спесь выбьем!– расслышал
я уже вдогонку его сиплый голос не то жуткого алкоголика, не то
сифилитика.
Это был рослый мужчина, образ которого на всю жизнь врезался
в мою намять как олицетворение нечто среднего между казаком из кара-
тельного отряда царских времен и кедиевским особоотрядчиком родом
из западной Грузии. Если память мне не изменяет, он был рыжий.
Под аккомпанемент его брани я перешагнул порог здания, ука-
занный конвоем. Помещение, в которое я вошел, было довольно
обширным. Предназначалось оно, как оказалось, для приема
и отправки в этап заключенных. Отсюда и его название: «вокзал».
Он продолговат, и по обеим его длинным стенам имеется большое
количество дверей, которые ведут в отдельные крохотные помеще-
ния для временного помещения заключенных.
Надо отдать дань справедливости: конспирация безукоризнен-
ная. Как при посадке в «черный ворон» на Лубянке, так и теперь,
по прибытии на «вокзал», я ни разу не столкнулся ни с одним
заключенным. Не задерживаясь, меня сразу втолкнули в одну
из этих многочисленных дверей. Попав в это крохотное помеще-
ние, я сразу понял, почему «вокзал» имеет столько дверей.

Конверт

Помещение, в котором я очутился по прибытии в Бутырскую
тюрьму, оказалось значительно меньшего размера, чем «мешок»
во внутренней тюрьме на Лубянке, но все же куда просторнее
одиночной камеры «черного ворона». Как мне помнится, длина
его была около одного метра, а ширина сантиметров 60, не более.
К длинной стене была прикреплена доска, служившая скамейкой,
на которой с трудом могли усесться два человека.
Позже я узнал, что это крохотное помещение называется «кон-
вертом». В камере рассказывали, что когда заключенного ведут на
допрос, то прежде чем ввести в комнату следователя, его запирают
в «конверте» и идут в кабинет докладывать, что такой-то доставлен.
Если следователь занят или его вызвало начальство, то вызванному
на допрос случается порой подолгу задерживаться в «конверте».
Через некоторое время открылась дверь. Сотрудник тюрьмы
установил на пороге малюсенький переносной столик, сам сел
с противоположной стороны на стул и начал задавать мне вопросы.
Мои ответы тут же заносились в анкету его рукой.
Помню очень хорошо, что он совершенно четко и ясно меня
предупредил, чтобы всегда, когда меня будут спрашивать о дне
ареста, я отвечал, что арестован 8 августа 1938 года, а не 9 августа,
как это было на самом деле. На вопрос, зачем это нужно, он отве-
тил, что это, мол, в ваших же интересах, это мой совет, я вас пре-
дупредил.
Я, конечно, понял, в чем дело. Арестовывать меня приехали
8 числа на городскую квартиру, но там меня не оказалось, а на дачу
они смогли приехать только 9 августа. В документах же исправле-
ний не сделали, и я числился арестованным 8 августа.
– Что за чушь? Зачем я должен говорить неправду? – поду-
мал я и принял твердое решение ни под каким видом не прислуши-
ваться к подобным советам и везде и всюду на вопросы тюремного
начальства и следователей отвечать только правду, а именно, что
арестован 9 августа.
Потом неоднократно я вспоминал этот случай и всегда пола-
гал, что принял правильное решение, но однажды все же пожалел.
Это было десять лет спустя, в день моего освобождения из заклю-
чения, но об этом потом.

Снова обыск

Из «конверта» меня перевели в другое помещение – довольно
просторную комнату. Здесь меня встретили два человека, которые
снова приступили к обыску.
Какое же это было омерзение и глумление над человеческим
достоинством! Правда, с точки зрения тюремщика, после того
как вы попали в его лапы, вы уже не человек. Вы всего лишь з/к.
Таким обозначением именуются в официальных документах
органов заключенные. Если речь идет об одном заключенном,
то в письменном изложении впереди его фамилии ставится не
«гражданин» а з/к, а если о нескольких, то з/к з/к. В художествен-
ной литературе почему-то вместо з/к (зека) получило право граж-
данства слово «зек». За все время моего длительного нахождения
в местах заключения слова «зек» я не слышал, только «зека».
Обычно слово «гражданин» в местах заключения употребля-
ется в тех случаях, когда заключенный обращается к начальнику:
«гражданин начальник», но когда начальство соизволит что-либо
сказать заключенному, то обращается к нему только на «ты», про-
сто называя фамилию, без употребления слова «гражданин». Так
вот, я, вчера еще ответственный партийный работник, числив-
шийся в номенклатуре Оргбюро ЦК ВКП(б), предстал сегодня
перед тюремщиками в роли вот этого з/к.
Ведь прошло не более 5 часов, как я подвергся тщательному обы-
ску, да еще где? – на Лубянке, а если учесть еще и обыск на даче
при аресте, то выходит, что менее чем за 8–10 часов это уже тре-
тий обыск, да еще какой! По требованию тюремщиков я разделся
донага. Потом уже, за долгие годы заключения я к этому, можно
сказать, стал привыкать, хотя внутренне никогда примириться
не мог. Приходилось более или менее безропотно подчиняться
и исполнять каждое очередное глумление. Так вынуждены были
поступать все, ибо знали, что маленькое неповиновение будет сто-
ить большой потери здоровья как от невыносимых условий кар-
церного содержания, так и от побоев.
Но в то время я никак не мог понять, как так можно издеваться
над человеком? Да еще где – в главной тюрьме страны, в Москве.
А ведь эта страна возвестила всему миру об осуществлении всего
самого светлого и передового, о чем человечество мечтало веками!
Хотя давно у меня не было густой шевелюры, голова моя была
тщательно прощупана пальцами тюремщика. Затем своими мизин-
цами он приступил к исследованию внутренней части моих ушей.
Мне было противно его прикосновение, и я робко заметил: «Нельзя
ли не трогать меня?» В ответ оба они обрушили на меня целые
каскады брани и угроз.
Установив, что у меня во рту имеется зубной протез, заставили
достать его. Как заправские ларингологи, поставив меня против
света, изучали полость рта. Я вдруг ощутил озноб при мысли о том,
что если им взбредет в голову проверить, не находится ли что-
нибудь недозволенное у меня за миндалинами и один из них поле-
зет туда своими омерзительными пальцами.
Вдруг их внимание привлекли мои половые органы. Они заста-
вили меня приоткрыть крайнюю плоть, затем приказали припод-
нять мошонку. Один из них даже нагнулся, опасаясь, чтобы ничто
не ускользнуло от его взора. Наконец они потребовали повер-
нуться и нагнуться, чтобы осмотреть задний проход. Трудно понять,
для чего все это делалось, ведь нельзя же всерьез предположить,
что вся эта тщательная процедура действительно преследовала
цель обнаружения чего-либо недозволенного, которое можно про-
тащить в укромных впадинах и углублениях человеческого тела?
Может быть, с точки зрения тюремщиков, специалистов и высших
сановников органов внутренних дел и госбезопасности подобный
обыск и необходим в отношении подлинных врагов, в первую оче-
редь, в отношении шпионов, засланных из-за рубежа, но мне пока-
залось, и я убежден в этом по сей день, что вся эта процедура осу-
ществлялась только в целях унижения и оскорбления человека.
За все 17 лет моего непосредственного общения с лицами, нахо-
дящимися в заключении, я очень редко сталкивался с подлинными
политическими преступниками. Их доля, очевидно, была менее
одного процента. О некоторых из них я впоследствии расскажу.
Например, об адъютанте гетмана Скоропадского, марганцепро-
мышленнике Д.С. Севастопуло, архиепископе греческой право-
славной церкви на Кавказе и о некоторых других.
Я не знаю, насколько точно соответствовала инструкции та проце-
дура, которой я дважды подвергался в течение нескольких часов, но факт
тот, что подобному глумлению подвергались все без исключения, посту-
павшие в эти учреждения. Величайшая подлость Сталина заключается
в том, что он, уничтожая подлинные ленинские кадры, прекрасно знал,
что его невинные жертвы не только не враги партии и Советской вла-
сти, но и лично для него никакой опасности не представляют. Зная
это, он не ограничился простым удалением их из партии и из обще-
ства, а создал видимость борьбы с настоящими врагами народа.
После окончания обыска, в чрезвычайном волнении, я собрал
свои вещи. Меня вновь водворили в «конверт», но уже на другом
конце «вокзала».

Санобработка

Обыск и баня – это два обязательных явления, сопровождающих
друг друга, без которых не обходится пребывание в местах заклю-
чения, а тем более ни одно передвижение заключенных. Привели
ли вас в тюрьму или вывели оттуда, обязательно подвергнут вас
обыску. Таким же обязательным мероприятием является и баня.
Ни один конвой не примет в этап заключенных, если нет доку-
мента о прохождении санобработки. Ни одна тюрьма не впустит
к себе вновь прибывших, не подвергнув их санобработке.
В понятие «санобработка» входят как минимум три обязатель-
ных составных элемента:
1. Прожарка.
2. Парикмахерская.
3. Баня.
В санобработку иногда входят и ряд других мероприятий,
например, при возникновении каких-либо эпидемий. В соответ-
ствии с указаниями вышестоящих санитарных органов санча-
сти на местах строго следят за выполнением поступивших к ним
инструкций. Одним из обязательных условий при эпидемиях были
уколы. В этих случаях в документе о прохождении санобработки
требуется указать, какое количество кубиков введено в организм
заключенного.
За долгие годы тюремной и лагерной жизни я сотни раз подвер-
гался санобработке и должен сказать, что в различных местах она
проводилась по-разному. Хотя это мероприятие нужное и в своей
основе осуществлялось из самых благих намерений, и большин-
ство заключенных это прекрасно понимало, но проходить санобра-
ботку никто не любил. Не любили потому, что при санобработке
тюремное начальство и особенно вохровцы всячески издевались
и глумились над заключенными.
Ни одно тюремно-лагерное мероприятие так сильно не прези-
ралось, как это. Как правило, прохождение бани сопровождалось
обыском. Причем обыск в данном случае производился без при-
сутствия при этом самих заключенных, так как они в это время
находились в бане. Несмотря на то, что в заключении арестант
на каждом шагу натыкается на произвол, этим словом окрестили
не что-нибудь, а именно санобработку. При первых же словах над-
зирателя о бане начинался всеобщий протест и негодование, слы-
шались возгласы: «Произвол»,»Начинается произвол» и т.п. Сло-
вом, «баня» и «произвол» в тех местах стали синонимами. Мне еще
не раз придется возвращаться к этой теме, но предварительные
сведения я все же счел необходимым сообщить перед тем, как рас-
сказать о своей первой встрече с санобработкой.
Итак, из «вокзала» меня вывели во двор и под конвоем повели в дру-
гое здание. Здесь я попал в баню, но не обычную, а одиночную. Потом,
за долгие годы заключения, я ни разу нигде не видел таких одиноч-
ных бань. Здесь же, в Бутырской тюрьме, она, видимо, была нужна
в секретных целях, то есть для того, чтобы арестант ни с кем не смог
встретиться, пока не попадет в предназначенную ему камеру.
Мне велели раздеться и сдать вещи на прожарку. Я никак не мог
понять, что означает слово «прожарка»? Мне разъяснили, что это
дезинфекция. Впоследствии я неоднократно наблюдал, как обраба-
тывается одежда во время прожарки и как варварски приводятся
в негодность единственная одежда и белье от сильного перегрева
и даже загорания. Но тогда, в первый раз, я был крайне изумлен
тем, какой горячей вернулась ко мне моя одежда. У меня на про-
жарку забрали не только верхнюю одежду, но и нижнее белье,
не то, что было на мне, а пару чистого белья, захваченную мной
из дома. Спрашивается, зачем, ведь оно абсолютно чистое? Потом,
в течение десяти лет строгой изоляции, я больше не видел и не дер-
жал в руках подобной пары белья. И вот они его бабахнули в эту
ржавую бочку, вертящуюся над огнем. Словом, забрали все, кроме
кожаных вещей: обуви и кусков кожи от пальто, которые я таскал
с собой, перевязав их кое-как с помощью белья.
Банщик, дежуривший здесь, сказал мне, чтобы я не мылся до при-
хода парикмахера, меня это удивило: я недавно стригся, накануне
дома побрился. Знал, что существовавший при царизме порядок
сбривать одну половину головы давным-давно отменен, да и то это
применялось лишь в отношении лиц уже осужденных. До прихода
парикмахера я оставался в недоумении, наконец, появился парикма-
хер. Он постриг волосы на голове наголо, затем подмышками. Каково
же было мое удивление, когда он заявил, что надо удалить волосы
также на лобке. Я категорически воспротивился этому. Он не ухо-
дил и советовал не сопротивляться, предупреждая, что это к добру
не приведет. Мы сели, я дал ему закурить, разговорились. Из беседы
с ним я узнал, что и он, и банщик являются заключенными. Он рас-
сказал мне о некоторых тюремных порядках. Скоро вернулся бан-
щик, они оба убедили меня, что сопротивление излишне, и я дал
согласие на удаление волос и с остальных частей моего тела.
Когда мне вручили одежду после прожарки, я опешил: вся она
была невероятно скомкана. Мой новый, довольно-таки приличный
костюм, приобретенный всего два месяца назад, стал совершенно
неузнаваем. Он издавал какой-то специфический запах от этой
прожарки.
Я стал одеваться. Меня уже торопили. Когда я начал надевать костюм,
меня охватил ужас. Я не только никогда не надевал ничего подобного,
мне просто не приходилось даже видеть таких скомканных брюк,
без всякого следа утюга. В таком же состоянии был и пиджак.
Под новым конвоем я двинулся в недалекий путь. Смутно, очень
смутно помню, что, войдя в здание и поднявшись по лестнице около
десяти ступеней, я прочитал: «Коридор 11». Здесь конвой сдал меня
надзирателю.
Перед тем, как поместить меня в камеру, надзиратель вручил
мне алюминиевую кружку, сказав, чтобы я хранил ее, как зеницу
ока, ибо, не сдав ему кружку, я никогда из камеры не выйду. Затем
он повел меня к камере, на двери которой как будто бы было обо-
значено: «47». Я еще раз хочу предупредить читателя, что эти
номера: «11» и «47» помню очень и очень смутно и поэтому считаю
их условными.
Массивный ключ заскрежетал в замочной скважине, и передо
мной открылось бесподобное зрелище. Я остолбенел, не мог дви-
гаться. Решительный толчок в спину заставил меня перешагнуть
порог, и за мною захлопнулась тяжелая тюремная дверь.

Моя первая тюремная камера

Очутившись в тюремной камере, я почувствовал себя очень неу-
ютно. Передо мной было несметное скопище людей. Со всех сто-
рон на меня были устремлены глаза, сотни глаз. Всюду глаза,
и какие взгляды! Их нельзя было выдержать. Стояла гробовая
тишина. Сила впечатления была настолько велика, что и по сей день
при первом же воспоминании об этом в один миг перед мыслен-
ным взором всплывает эта жуткая картина. Я живо и четко вспо-
минаю изможденные лица и исхудавшие тела, которые запечатле-
лись в моей памяти чуть ли не приросшими друг к другу, настолько
тесно было в камере.
Удушливый, спертый воздух сразу дал о себе знать. Он казался
каким-то густым, непрозрачным. Камера была большая, но, несмо-
тря на это, в ней было ужасно тесно. От двери к противополож-
ной стене шел проход, по обеим сторонам которого были устро-
ены сплошные нары. Все сидели на нарах: передние, свесив ноги
к полу, а остальные, подогнув их по-турецки.
Я все еще стоял у двери, ошеломленный. Наконец какой-то
человек, с виду бывший военный, подозвал меня и усадил около
себя. Как оказалось, он был старостой камеры. Тихо, почти шепо-
том, он расспросил меня: кто я и откуда, когда арестован и за что?
Узнав, что я прямо с воли, он попросил, чтобы я коротко рассказал
о последних событиях политической жизни как внутри страны, так
и за рубежом.
Вновь воцарилась мертвая тишина. Вся обстановка, окружав-
шая меня, свидетельствовала о том, что эти люди целиком обрати-
лись в слух, чтобы узнать от меня нечто важное для них. Как сказал
мне староста, многие из них сидели в этой камере более двух лет.
На воле так не встречают ни одного докладчика, разве что
в исключительный политический момент. Я понял, какая ответ-
ственность легла на мои плечи. В силу моей прошлой партийной
работы мне приходилось часто выступать перед различными ауди-
ториями по самым острым политическим вопросам, но здесь передо
мной была совершенно иная аудитория. Мне и теперь кажется, что
за всю свою жизнь я не делал более ответственного доклада, чем
то краткое сообщение о событиях за весенние и летние месяцы
1938 года, которое мне пришлось сделать в камере Бутырской
тюрьмы 10 августа.
Я говорил очень тихо. Всякий раз, когда я невольно несколько
повышал голос, староста клал свою руку на мой рукав, чтобы
я говорил потише. Несколько раз, по его же сигналу, приходилось
прерываться. Это вызывалось тем, что надзиратель время от вре-
мени подходил к дверям нашей камеры и через глазок наблюдал
за происходящим. Всякий раз, как я умолкал, камеру охватывал
приглушенный гул, как в театральном зале перед поднятием зана-
веса. Наконец я закончил свой краткий обзор печати. Было задано
несколько вопросов, на которые я тут же ответил, как вдруг зада-
ется такой вопрос:
– Что вы можете нам сообщить относительно амнистии, кото-
рую обещал Сталин?
Я ответил, что ни о какой амнистии нигде не читал и ничего
не слышал.
– Как же вам нечего не известно об амнистии, когда во всех
газетах была опубликована беседа Сталина с американским жур-
налистом, которому он заявил, что в ближайшее время в нашей
стране будет объявлена амнистия, которая по своим масштабам
поразит весь мир?
Я вновь подтвердил, что об амнистии мне ничего не известно.
По реакции аудитории я понял, что мой ответ многим не понра-
вился. Лица большинства выражали крайнее страдание и огор-
чение. Мне стало жаль их, и было неловко от такого окончания
беседы.
В первый день своего нахождения в тюрьме я, конечно, не мог
знать действительной причины заданного мне вопроса. Я познал
это потом, спустя некоторое время. Только после нескольких лет
заключения я понял, почему мне был задан именно этот вопрос –
вопрос об амнистии. Надо сказать, что время от времени в тюрь-
мах и лагерях распространяются необоснованные слухи, в кото-
рые тем больше верят заключенные, чем больше их это устраивает.
За 17 лет своего пребывания в тюрьмах, лагерях и ссылке я наслу-
шался много подобных слухов или, как их там называли, «параш».
В Тбилиси, в корпусе осужденных, где все находились в ожи-
дании этапов на Крайний Север, в Сибирь и на Дальний Восток,
у всех на устах были слова о якобы вынесенном решении, чтобы
сроки отбывались в той республике, где вынесен приговор.
Всякие длительные перерывы от одного дальнего этапа до дру-
гого объясняли тем, что уже вступил в силу долгожданный указ
и поэтому так давно нет этапов в далекие края. Даже после того,
как нас увезли в далекий Сороклаг, к Полярному кругу, где всем
нам пришлось довольно тяжело, эти слухи не погасли полностью
и время от времени вспыхивали вновь. Кто-то сообщал, что вот
прибыл новый этап и ему сказали, что скоро войдет в силу этот указ
и всех прибывших из Грузии вернут на родину, чтобы там отбы-
вать срок наказания.
Или вот другой пример: во время войны все надеялись, что
лагеря ликвидируют и всех, способных носить оружие, отправят
на фронт. И действительно, несколько раз производился набор
в армию, но всякий раз отбирали только уголовников. Что же каса-
ется политических, то их не брали вовсе. Были, правда, отдельные
редкие исключения, но только для тех, кто был осужден по пункту
10 статьи 58 УК, что считалось самым легким обвинением. И вот,
несмотря на это, версия о том, что скоро всех, всех, всех призо-
вут в Красную Армию, продолжала держаться чуть ли не до конца
войны. Что же касается слухов об амнистиях, то они были самые
различные. В каждом новом лагере, куда мне приходилось попа-
дать, я слышал все новые и новые версии о якобы уже вышедшей
амнистии. Слухи эти возобновлялись с интервалами в полгода,
а иногда и чаще. И многие были уверены, что это правда, что вот-
вот будет опубликован указ и кончится весь этот кошмар. Некото-
рые настолько верили в эти «параши», что в своих письмах семье
сообщали, что скоро вернутся домой.
Бесспорно, надежда – это великая сила, которая поддержи-
вает дух обреченных. В разное время по-разному рисуется этим
страдальцам освобождение из неволи, и поэтому, видимо, всегда
какой-то слух о предстоящем светлом дне постоянно муссируется.
Конечно, отдельные скептики довольно-таки грубо и открыто
насмехались над чудаками, возомнившими, что над ними сжалятся
те же бессердечные люди, которые загнали сюда этих несчастных.
И многие соглашались с ними, хотя только что сами же утверж-
дали, что так долго продолжаться не может, что будет все же скоро
какая-нибудь амнистия.
Можно со всей категоричностью утверждать, что редко кто
из отбывавших длительный срок наказания вышел из заключения
на свободу, если он окончательно потерял надежду на свое осво-
бождение из тюрьмы. Все они чахли и в массовом порядке умирали
после четырех-пяти лет заключения, а то и раньше. В основной же
своей массе заключенные в тайниках своей души до поры до вре-
мени все же лелеяли мысль об освобождении и жили именно надеж-
дой на светлое будущее. И если подавляющее большинство их так
и не дождалось воли, то это только благодаря изнурительному труду
и голоду, приводившими организм к полному истощению.
И откуда мне было понять тогда, в первый день моего заключе-
ния, упрек, брошенный кем-то в мой адрес:
– Значит, вы газет не читали, раз не знаете об амнистии...
Чуть было не обиделся я тогда на него. Впоследствии, вспоминая
этот случай, я стал понимать, до чего же сильна надежда на осво-
бождение, если так легко упрекнуть человека в том, что он не читал
газет, даже после того, как сам же прослушал его обзор печати
по многим вопросам.

Первые дни в камере

Эти первые дни моего нахождения в камере Бутырской тюрьмы
мне не забыть никогда. Прежде всего, хотелось бы рассказать в двух
словах о том состоянии, которое я испытал в первый день при про-
буждении ото сна (примерно то же самое я испытывал и в последу-
ющие утра в течение первой недели своего пребывания в камере).
За день я так уставал от множества впечатлений, от всех страшных
и ужасных рассказов своих новых знакомых – однокамерников,
что с наступлением ночи, когда давался «отбой», в полном изнемо-
жении засыпал мертвым сном. Утром я просыпался от какого-то
гула, который все больше и больше нарастал. Открывая глаза, я впа-
дал в какое-то странное оцепенение, я испытывал ужас непонима-
ния, где я нахожусь и что происходит вокруг меня? Я видел совер-
шенно невообразимое скопище каких-то бесформенных масс, мне
чудилось, что я продолжаю находиться в каком-то кошмарном сне.
Вокруг все было в движении, и происходило все это над моей голо-
вой, потому что я все еще продолжал находиться в горизонтальном
положении. Как я ни силился, подняться никак не мог. Понемногу
замешательство, в котором я находился, начинало рассеиваться
и ко мне возвращалось сознание. Я начинал угадывать в этих бес-
форменных телах обыкновенных людей, спешно напяливающих
на себя одежду, стоя на нарах, при невероятной суматохе и шуме.
Это был настоящий содом.
Так начинается подъем в камере. Буквально за несколько минут
«самолеты» оказывались убранными на свои места под нары, а мы,
спавшие на них, уже одетые, восседали на своих местах. Мне надо
объяснить читателю, что же это за «самолеты», на которых мы спали.
Я уже говорил, что посредине камеры был проход, а по бокам его
вдоль стен были устроены сплошные нары. Проход этот был шири-
ною около полутора метров, в конце прохода стоял стол. «Само-
летами» назывались щиты, которые устанавливались в проходе
между нарами. Длина щитов была около двух метров. «Самолеты»
укладывались сразу же после отбоя, тогда вместо нар получа-
лось впечатление второго пола на возвышении. Спали «валетом»
и только на боку. Было так тесно, что если кто-нибудь среди ночи
вставал, то снова лечь на свое место было задачей весьма затруд-
нительной. За короткое время его соседи так тесно приближались
друг к другу, что возвратившемуся, чтобы снова занять свое место,
приходилось ложиться сверху на своих соседей и те под его тяже-
стью понемногу отодвигались друг от друга, но это новое положе-
ние всегда бывало хуже, чем то, когда укладывались спать вначале.
Во время моего пребывания в этой камере населяло ее около
170 человек. Изменение численности происходило чуть ли не еже-
дневно: одних вызывали с вещами, другие поступали на попол-
нение. Читатель, конечно же, заинтересуется, на какое же коли-
чество заключенных была рассчитана эта камера? Ответ на этот
вопрос мы находим у стола, о котором я только что упоминал.
В нем с обеих сторон были устроены ячейки для хранения продук-
тов и утвари арестантов. Располагались они в два ряда, по шесть
ячеек в каждом ряду. Таким образом, мест для хранения продук-
тов, посуды и прочей утвари было 24. Следовательно, эта камера,
как и другие подобного размера камеры Бутырки, была рассчитана
на 24 человека.
В газете «Правда» от 2 февраля 1973 года сообщалось о восста-
нии политических заключенных в Индонезии. В числе их требова-
ний было и улучшение условий содержания. Из этой коротенькой
заметки видно, что в Джакартской тюрьме восстало более 500 поли-
тических заключенных, «число которых вдвое превышало вмести-
тельность тюремных камер». В Бутырский же тюрьме число заклю-
ченных, судя по нашей камере, в 6–7 раз превышало вместимость.
Вдвое и в шесть-семь раз! Вдумайтесь, дорогой читатель. И при
всем этом никто из нас не только не мог мыслить о восстании,
но и об элементарном протесте. А до нас было еще хуже, когда чис-
ленность заключенных в Бутырской тюрьме превышала норму
более чем в десять раз. Долгожители этой камеры утверждали, что
за период с августа по декабрь 1937 года численность обитателей
камеры доходила до 240–250 человек. Просто уму непостижимо,
думал я тогда, – как могло разместиться такое количество, когда
даже при 170 ужасная теснота и скученность? Как же они умудри-
лись затолкать такое количество народу в прошлом году? Говорили,
что на ночь часть людей располагалась под нарами. Все услышанное
мной в первые дни пребывания в камере поражало и устрашало.
Михаил Васильевич Миско, мой близкий товарищ, с которым
я вместе учился в Московском Государственном университете, рас-
сказывал мне, что, когда он в те годы сидел в Таганской тюрьме, их
камера была площадью семь квадратных метров. Вся площадь была
занята тремя кроватями, и лишь один квадратный метр у двери был
свободен. На этом кусочке пола разминались по очереди, то есть
топтались на одном месте, поднимая то одну, то другую ногу. Чита-
тель, конечно, спешит узнать, сколько же человек сидело в этой
камере? Сообщаю со слов М.В. Миско: 19 человек.
Подъем – это единственное время суток, когда нарушались
тишина и порядок в камере Бутырской тюрьмы, столь сильно пере-
населенной. Содом, о котором я говорил, так же быстро стихал,
как и начинался, вновь воцарялись тишина и порядок. Было удиви-
тельно, как при таком скопище людей старосте удавалось быстро
навести порядок. Вначале это казалось мне почти волшебством.
Наблюдая за жизнью камеры, я установил, что самой первой
и главной обязанностью старосты является установление и посто-
янное соблюдение тишины в камере. Достаточно было старосте
на несколько минут забыться, как незначительный гул, постоянно
стоявший в камере, понемногу нарастал и переходил в сильный
шум, что неминуемо приводило к замечаниям со стороны надзира-
теля. Вначале открывался глазок, затем окошечко в двери и нако-
нец открывалась дверь и делалось внушительное предупреждение
с угрозами. А угроз в распоряжении тюремного начальства было
предостаточно, в первую очередь – карцер. Вот почему староста
время от времени, а то и беспрерывно призывал соблюдать тишину.
«Товарищи, тише!» – все время звучал его голос. Иногда его заме-
нял кто-нибудь другой, если он был занят каким-либо делом.
После подъема начиналась «поверка»: по обеим сторонам
прохода по пять шеренг в затылок друг к другу выстраивались
заключенные. Собственно говоря, стоял только первый из пяти,
а остальные сидели на нарах друг за другом. Староста обязан был
доложить входившему дежурному о количестве арестантов, после
чего начинался подсчет.
Интересна удивительная деталь: подсчет заключенных
начи нал ся с выяснения количества кружек в камере, которые
выстраивались на столе, как солдатики, таким же образом, как
и заключенные. Создавалось впечатление, что количество заклю-
ченных контролировалось числом алюминиевых кружек. Лишь
после того, как дежурный подсчитывал количество кружек, он
переходил к проверке самих заключенных.
Подобный метод проверки путем подсчета кружек я больше
нигде не встречал. После утренней проверки распорядок тюрем-
ного дня складывался следующим образом: оправка, завтрак, обед,
ужин, вечерняя оправка, снова проверка и, наконец, отбой. Таков
был размеренный порядок тюремной жизни.
По определенным дням в установленный час приходила меди-
цинская сестра, больных водили к врачам, пользовались ларьком
и библиотекой. Кстати, о тюремных библиотеках и чтении книг
в тюрьмах. Бутырская тюрьма была единственной, где я видел
книги. После этой московской, в какой-то степени, образцовой
тюрьмы, я нигде, ни в одной тюрьме не пользовался библиотекой
и не видел вообще книг. Не давали их ни в спецкорпусе в Тбилиси,
ни во внутренней тюрьме НКВД Грузии, где я находился под след-
ствием, ни в корпусе осужденных.
Из крайне скудного количества книг, находившихся на руках
в камере Бутырской тюрьмы, мне удалось познакомиться с некото-
рыми из них, но они не представляли для меня никакого интереса.
Но вот вдруг удача: в моих руках роман Анатоля Франса «Остров
пингвинов». Я получил огромное удовольствие. Зачитываясь неко-
торыми изумительными страницами этого превосходнейшего тво-
рения, я был крайне признателен автору за его талант.
А вообще-то в первые дни заточения мне было не до книг.
Я никак не мог прийти в себя, собраться с мыслями. Ни единой
минуты покоя: с утра и до позднего вечера приходилось выслуши-
вать невероятные и страшные рассказы то от одного, то от другого
из сидевших в камере. Каждый из них рассказывал сперва о себе,
а меня все, решительно все очень интересовало, и я выслушивал
их с исключительной жадностью. Потом проводились параллели
и рассказывалось о судьбах других людей, с которыми им прихо-
дилось встречаться.
Хотя в камере не было осужденных и все здесь находились под
следствием, многие сидели уже давно: с 1937 и даже с 1936 года,
и нет ничего удивительного, что за это время они перевидали много
людей и могли рассказать очень и очень много интересного. От этих
жутких рассказов голова шла кругом, и невозможно было понять,
что из сказанного правда, а что вымысел. Вначале мне казалось, что
многое в рассказах преувеличено, а некоторые – чуть ли не сплош-
ной вымысел. Однако потом я понял, что подавляющая часть услы-
шанного была сущей правдой и если казалась вымыслом, то только
потому, что не хотелось верить, что это могло случиться, настолько
это было чудовищно.
В первый день своего пребывания в камере я почти ничего не ел,
только вечером выпил кружку кипятка с маленькой корочкой чер-
ного хлеба. В обед кормили какими-то помоями. Впервые в своей
жизни я услышал слово «баланда». Так называют в местах заклю-
чения первое блюдо, всякую жидкую пищу, подаваемую на обед.
От ведер, внесенных в камеру, исходил страшно неприятный
запах. Видимо, он был свойственен треске, из которой приготов-
лялась баланда. За две недели пребывания в камере я ни разу так
и не испробовал этой баланды. Я несколько раз пытался присту-
пить к еде, но всякий раз, как я подносил ложку ко рту, у меня начи-
нались позывы к рвоте и мутилось в глазах. В камере Бутырской
тюрьмы моей главной пищей был хлеб. Также давали по малень-
кому кусочку селедки и в микроскопических дозах кашу, приго-
товленную на одной воде.
В камере оказался искусный портной, который взялся восста-
новить мое кожаное пальто, в качестве вознаграждения за свой
труд он попросил пайку хлеба через день. Хлеба нам тогда давали,
если мне не изменяет память, по 500 граммов в день, в дополнение
к хлебу я полностью уступил ему ежедневную порцию баланды.
Он был доволен и обещал быстро закончить работу.
– Нет ли у вас запасных носок?– вдруг спросил портной.
– А зачем они? – удивился я.
– А как же, на нитки. Я распущу носки, и будут у нас нитки, –
ответил он.
Вместе со сменой белья у меня было две пары новых носок,
и одну из них я отдал ему.
Надо сказать, что в тюрьмах категорически запрещалось хра-
нение колющих и режущих предметов, в том числе ножей, вилок
и даже иголок. И вот, представьте себе, портной, лишенный этого
обязательного инструмента, заново пошил мне пальто! Вместо иглы
он воспользовался обыкновенной спичкой. Как известно, обгорев-
шая спичка заостряется. Заостренная спичка просовывалась в ста-
рые отверстия, сохранившиеся на коже, а следом за нею пронизы-
валась нитка. Это была очень кропотливая работа. Через несколько
дней я вновь стал обладателем своего пальто. Надо отдать должное
мастеру – он блестяще справился со своей задачей, особенно если
учесть тюремную обстановку.
Когда в 1936 году начались массовые аресты, еще более рас-
ширившиеся в 1937, а с сентября принявшие среди ответствен-
ных работников повальный характер, то казалось, что это долго
продлиться не сможет и в ближайшие год-два все эти люди будут
отпущены на волю. Точно так же я думал о себе. Будучи ни в чем
не виновен, я был уверен, что через несколько месяцев меня осво-
бодят. Но вот вдруг меня повели в комнату, где сняли отпечатки
всех десяти пальцев. Операция эта была проведена со всей серьез-
ностью, как будто я действительно являлся преступником. Наряду
с самим фактом моего ареста эта операция должна была привести
меня к отрезвлению, но я никак не мог согласиться со всей серьез-
ностью происходившего. У меня даже вызвал улыбку сам про-
цесс снятия отпечатков, как занятие совершенно бессмысленное.
В этом же помещении меня сфотографировали анфас и в профиль,
точно таким же образом, как царская охранка фотографировала
революционеров. Надо полагать, что где то в архивах до сих пор
хранятся отпечатки моих пальцев и эта фотография.
Когда меня вели обратно в камеру, надзиратель вдруг потребо-
вал, чтобы я остановился и повернулся лицом к стене. Сам он в это
время громко забряцал связкой ключей. Оказалось, что по этому
же коридору ведут другого заключенного. Стуком ключей и при-
свистыванием надзиратели сигнализировали друг другу, что они
ведут заключенного. В тюрьмах тогда строго следили за тем, чтобы
ни один заключенный не встретился с другим во время конвоиро-
вания. В качестве одной из мер предосторожности практиковалось
набрасывание на голову гимнастерки, и тогда лица заключен-
ного не было видно. Идти требовалось с опущенной головой, руки
за спину.
С десятками людей пришлось мне познакомиться в этой первой
моей тюремной камере, и что ни человек, то новая трагедия. Рас-
скажу о наиболее запомнившихся мне.

Латыши

Я поинтересовался у старосты камеры, за что его посадили?
– Я латыш, – ответил он мне.
– Вы меня не поняли, я спрашиваю, за что вас посадили, в чем
обвиняют?
– Я же вам сказал, что я латыш.
– Да, но это мне ни о чем не говорит.
– Моя фамилия Пакалн. Может, слышали когда нибудь?
– К сожалению, нет, – признался я.
– А разве вы ни от кого не слышали и не знаете, что в ночь
с 1 на 2 декабря 1937 года в Москве были арестованы все латыши?
Ведь эта ночь для нас, латышей, была, в полном смысле слова,
Варфоломеевской ночью. Тех, кого не застали дома, арестовали
в последующие 2–3 дня.
Я признался, что об этом слышу впервые. Мне не верилось, что
только по национальному признаку в одну ночь могли пересадить
в Москве всех латышей. Видимо, староста по выражению моего
лица понял, что я ему не поверил. Тогда он сказал:
– Я вижу, вам требуется подтверждение. Ну что ж, я могу охотно
его представить, – и Пакалн обратился к камере с такими словами:
– Товарищи, внимание! Прошу латышей поднять руки.
Подняли руки около 40 человек. Оказалось, что почти четверть
камеры были латыши. Это было довольно внушительно. В беседах
с латышами я полностью убедился, что все они были арестованы
в ночь с 1 на 2 декабря 1937 года. Большинство из них были участ-
никами Гражданской войны.
В заключении на протяжении многих лет меня мучил вопрос,
как мог ЦК ВКП(б) производить аресты участников Гражданской
войны только по одному национальному признаку, за то, что они
латыши? Невероятным казалось и то, что эта гнусная операция
была проведена мгновенно, в одну ночь! И вот, должен сказать, что
по возвращении в Москву я был ознакомлен с документами, под-
тверждающими это. Было это в 1955 году. Я работал в министерстве
Совхозов СССР. Меня пригласили в партком, и секретарь парт-
кома тов. Кретов, достав из сейфа какие-то бумаги, попросил меня
ознакомиться с ними. Это было заявление жены Карла Петровича
Сомса, члена КПСС с 1910 года, бывшего начальника политуправ-
ления Наркомата совхозов СССР. Она просила ЦК ознакомить
партийную организацию Министерства с прилагаемым к заявле-
нию актом о смерти ее мужа от 2 декабря 1937 года.
Она писала, что ее муж, К.П. Сомс был арестован в ночь
с 1 на 2 декабря 1937 года. Он был здоров и не мог умереть есте-
ственной смертью. Акт о смерти, составленный НКВД, свидетель-
ствует о том, что он был умерщвлен в результате пыток или пря-
мого убийства.
После того как я прочел этот документ, тов. Кретов сказал, что
в ЦК КПСС решили не знакомить с ним всю партийную организа-
цию, а только бывших работников Политуправления, близко знав-
ших К.П. Сомса по совместной работе. Какое же еще более точное
и документальное подтверждение может быть добавлено к сказан-
ному?
Латышские полки вошли в историю Гражданской войны на веч-
ные времена, они были овеяны славой геройства. И вот, одним
росчерком пера они были превращены во врагов народа. Так глу-
миться над всем, что есть святого в истории Коммунистической
партии, мог только Сталин.
Карл Петрович Сомс, верный сын нашей партии, был челове-
ком незаурядных способностей, исключительно принципиальным
и обаятельным. Только люди, дошедшие до последней низости,
окончательно потерявшие облик человека, могли поднять руку
на старого большевика, члена партии с 1910 года. И если действи-
тельно его смерть наступила от разрыва сердца, как это утверж-
дается в акте о его смерти, то надо себе представить, до каких же
пределов дошло жесточайшее глумление и издевательство над
человеком, какие должны быть применены побои и пытки, чтобы
умертвить его в первую же ночь, через несколько часов после аре-
ста. Да, прав был Пакалн, заявив, что это была подлинно Варфоло-
меевская ночь для латышей.
Вспоминается партийное собрание Министерства сельского
хозяйства СССР, происходившее 2 июля 1957 года. Доклад об
итогах июньского пленума ЦК КПСС делал член ЦК, министр
сельского хозяйства В.В. Мацкевич. Он сказал, что установлено:
почти все, кто сидел в фашистских застенках в Латвии, – остались
живы, в то время как те, кто бежал от преследований капиталисти-
ческой Латвии и скрывался в СССР, – уничтожены. Они стали
жертвами культа личности.
Массовое уничтожение латышей – героев Гражданской войны,
да и притом таким жестоким и подлым образом, когда в одну ночь
решено было с ними покончить раз и навсегда, является ярким про-
явлением того произвола, который все еще пока не предстал перед
нашими современниками во всей своей наготе. То, что до сих пор
было обнародовано о временах культа личности, далеко еще не ото-
бражает ту эпоху в ее полном и точном смысле.

Старый большевик

Появление нового человека в камере всегда событие, особенно
если он пришел прямо с воли. Однако то, что я сейчас собираюсь
рассказать, было событием из ряда вон выходящим.
Однажды дверь камеры отворилась и вошел человек, необык-
новенно поразивший всех нас. Когда дверь камеры захлопнулась
за ним, он, как бы рассуждая с самим собой, произнес следующие
слова:
– Коридор 11, камера 47. В 1907 году я сидел именно в этой
камере. Какова же ирония судьбы, а?
После незначительной паузы он сказал:
– Здравствуйте, товарищи!
Как я говорил выше, за точность номеров коридора и камеры
я не ручаюсь, ведь с тех пор прошло так много времени, но вошед-
ший назвал именно те числа, которые были обозначены на таблич-
ках, висевших в коридоре и над дверью камеры. Всех до крайно-
сти удивило его сообщение о том, что он попал в ту же камеру,
в которой сидел при царе 30 с лишним лет назад. Запомнилось, что
он член большевистской партии с 1903 года. Если память не изме-
няет, он говорил, что в последнее время работал в Резинообъедине-
нии. Я запомнил его фамилию и по возвращении в Москву старался
разыскать какие-либо сведения о нем. Только в 1964 году, получив
по подписке 46 том полного собрания сочинений В.И. Ленина, на
666 странице я обнаружил эти сведения. Они краткие, всего 6 строк,
думаю, что читателю будет интересно с ними познакомиться.
«Сковно А.А. (Абрам), 1888–1938, член большевистской партии
с 1903 года. В 1907 бежал из ссылки за границу. С 1910 жил во Фран-
ции, входил в Парижскую секцию РСДРП. С 1914 года находился
в Швейцарии. Вернулся в Россию вместе с В.И. Лениным. После
Октябрьской революции на партийной и хозяйственной работе
в Москве».
Первое, что мне бросилось в глаза, когда я прочитал биографи-
ческую справку о тов. Сковно, это дата его смерти. Можно безо-
шибочно утверждать, что из Бутырской тюрьмы его доставили
в Лефортово и он, не выдержав пыток, там скончался.
К нам в камеру его привели в августе, а к концу года его уже не
стало. Так гибли ленинские кадры, старые большевики. При царе,
в 1907 году, ему удалось бежать, а при Сталине бежать было невоз-
можно. Большая часть посаженных была умерщвлена. Либо сразу,
как К.П. Сомс, либо спустя месяц-два, как А.А. Сковно, либо в тече-
ние последующих лет в лагерях, откуда вернулось не более одного-
двух процентов.
Когда А.А. Сковно произнес слова: «Какова же ирония судьбы?»,
он добавил продолжительное «А?». Это звучало как обращение
не только ко всем нам, тесными рядами сидевшим в этой воню-
чей камере, но и, как мне казалось тогда, ко всей партии, ко всему
советскому народу и, в особенности, к грядущим поколениям.
Все старались разузнать у Сковно о порядках, существовавших
в Бутырской тюрьме при царизме. Ответы были самые неожи-
данные. По рассказам Сковно, условия содержания заключенных
были вполне приемлемыми и ни в какое сравнение не шли с тепе-
решними. Когда же он сказал, что в 1907 году в этой камере сидело
не более 10–12 человек, удивлению нашему не было предела.

Синицкий Яков Фаустович

На второй или третий день моего заключения в камере появился
человек, и не успел я еще разглядеть его лица, как к нему тут же под-
скочили двое или трое заключенных и начали ухаживать за ним.
Уложили на нары, расшнуровали ботинки и сняли их, а ноги при-
подняли на стенку и придерживали руками. В таком положении
его покормили и он уснул.
Когда я стал интересоваться происходящим, мне объяснили,
что ноги ему приподняли потому, что они отекли после стояния
на «стойке». Это один из способов пытки: следователь не разре-
шает садиться подследственному до тех пор, пока не добьется
от него необходимых показаний. Иногда заставляют стоять сут-
ками, в течение которых один следователь сменяет другого, пока
подследственный не повалится на пол от изнеможения. Упавшего
заставляют подняться и снова устанавливают на «стойку». Когда
человек полностью лишается сил, его на короткое время отпускают
в камеру с тем, чтобы вскоре снова заставить стоять сутками.
Мне не верилось, что можно простоять на ногах целые сутки,
а то и несколько. Мне захотелось узнать об этом непосредственно
из уст подвергнутого «стойке» человека, но через несколько часов,
когда он проснулся, его опять увели. За те 12 дней, что я находился
в этой камере, его уводили и приводили три или четыре раза. Во вто-
рой или третий раз он остался ночевать в камере. Утром я попы-
тался подойти к нему, но товарищи, охранявшие его покой, не под-
пускали меня, объясняя, что он должен уснуть после завтрака,
ему это крайне необходимо. Вдруг он, заметив меня, сам вскочил
с места. К своему большому удивлению я узнал в нем Якова Фаусто-
вича Синицкого, которого знал по совместной работе в Наркомате
совхозов СССР. Он был начальником всесоюзного объединения
«Союзсовхозтранс». В систему Наркомата совхозов он попал, так
же как и я, в результате партийной мобилизации на политотдель-
ческую работу. Поэтому как политотдельца я знал его несколько
ближе, чем других начальников главков и управлений.
Со времени своего ареста Синицкий успел уже сильно измениться.
Мы обнялись с ним. Он засыпал меня градом вопросов, инте-
ресовался многим, особенно состоянием дел в Наркомате. Я ему
подробно обо всем рассказал, не упустив назвать фамилии лиц,
подвергшихся репрессиям после его ареста. Потом настала моя
очередь задавать вопросы. До беседы с Яковом мне все казалось,
что меня здесь многие провоцируют, но когда то же самое я услы-
шал от него, которого хорошо знал и которому не мог не верить,
я понял, что все, рассказанное мне сокамерниками, – сущая
правда, как бы горька она ни была.
Как я убедился впоследствии, «стойка» была одним из самых рас-
пространенных приемов следствия. Вообще, надо сказать, у некото -
рых следователей был такой излюбленный метод: стул для подслед-
ственного ставился у самого входа в кабинет следователя. Когда
вводили заключенного, он останавливался рядом со стулом и отве-
чал на вопросы стоя, так как не имел права садиться без разреше-
ния. Если потом следователь и разрешал ему сесть на стул, стоявший
возле дверей, то все равно допрос велся через всю комнату. Только
в редких случаях, когда следователь хотел показать свое расположе-
ние к обвиняемому, он приглашал его сесть поближе к столу.
Все это, конечно, издевательство, доставлявшее извергу удо-
влетворение. Но то, что я услышал от Синицкого, было чудовищно.
Потом я об этом слышал от многих, а когда вернулся в Москву, то
и от самых близких людей, прошедших через такое же испытание.
Мозг стынет, когда подвергшиеся этой пытке рассказывают, как
перед ними сменялись дежурные следователи, чтобы обеспечить
круглосуточное наблюдение за жертвой, как их окатывали холодной
водой из ведра при потере сознания, чтобы привести в чувство и при-
нудить снова продолжить стоять. Все это делалось для того, чтобы сло-
мить всякое сопротивление подследственного и заставить его подпи-
сать любое обвинение, которое ему предъявит следователь.
Страшно было слышать от Синицкого о всех его страданиях
и переживаниях во время ожидания очередного вызова на допрос,
все его помыслы были о том, чтобы его не забрали в Лефортовскую
тюрьму, так как следователь угрожал этим, если он не признается.
В заключение нашей беседы я спросил Якова:
– А в чем, собственно, тебя обвиняют?
– В том, что я будто бы польский шпион.
Абсурдность подобного обвинения была для меня вполне очевидна.
В день, когда мне пришлось покинуть эту камеру и отправиться
в этап, Синицкий снабдил меня на дорогу махоркой и спичками.

Второй «польский шпион»

На нарах неподалеку от меня сидел человек простоватой наружно-
сти, сразу видно – не москвич. Заинтересовавшись его личностью,
я завел с ним разговор. Он оказался украинцем, кажется, из Одес-
ской области. Я спросил, за что его посадили?
– А ни за что!
– Как так, ведь в чем-то вас обвиняют?
– В шпионаже, – ответил он и поведал следующую историю.
Приехал в Москву, чтобы приобрести кое-какие дефицитные пром-
товары. Вместо денег привез с собой разные сельскохозяйственные
продукты: кур, яйца, семечки. По его словам, часть этих продуктов
принадлежала не ему, а соседям и родственникам. Когда он на одном
из рынков Москвы распродал всю привезенную продукцию и соби-
рался идти по магазинам, чтобы купить промтовары, он обнаружил,
что его обчистили до последней копейки. Что было делать? Тут уж
не до покупок, надо было думать, где взять денег на билет до дома.
Услышав о его горе, какой-то человек посоветовал пойти в польское
посольство, там, мол, нужны рабочие для колки льда и уборки двора.
«Это для меня была находка. Я обратился по указанному адресу.
Все оказалось правильно. После окончания работы сытно накормили
и дали 50 рублей, что вполне хватало на билет», – рассказывал он.
Когда он вышел со двора посольства, к нему подошел милицио-
нер и вежливо попросил следовать за ним. На первом же допросе
ему был задан вопрос, давно ли он шпионит в пользу Польши?
Он категорически отрицал подобное обвинение и подробно рас-
сказал, как очутился и что делал в посольстве. Но его и слушать
не стали. Вызывали его на допрос много раз и каждый раз задавали
один и тот же вопрос:
– Расскажите, когда начали работать на поляков и какие секрет-
ные сведения им передали?
Арестовали его не то в декабре 1937, не то в январе 1938 года.
Вот уже несколько месяцев его никуда не вызывали.
– Вначале я подумал, – продолжал он, – не вызывают на допрос
потому, что послали запрос в мою деревню и ждут ответа, но за это
время могли прийти уже десять ответов, видимо, не собираются
меня выпускать.
Но больше всего его мучил вопрос, почему милиционер не пре-
дупредил его о том, что входить в посольство нельзя? Сначала впу-
стил, а потом задержал.
Этот человек сильно тосковал по своей семье и близким. К сожа-
лению, его фамилии я не запомнил. Как сложилась его дальнейшая
судьба, жив ли он теперь? Вот что значил в то жестокое время один
неосторожный шаг, а ведь если подумать, то у него и выхода-то дру-
гого не было в чужом городе, как наняться на любую работу, чтобы
заработать на проезд.

«Японский шпион»

Вот ведь как складывались обстоятельства: в одной только камере –
два сфабрикованных польских шпиона. А может, не два, а целый
десяток? В камере-то более полутора сотен человек.
Все же мне пришлось познакомиться еще с одним вымышлен-
ным шпионом. Звали его Степан Мартиросов, а обвиняли его
в шпионаже в пользу Японии.
Степан Мартиросов родился в Азербайджане. Сперва был
пастухом, затем работал на нефтяных промыслах. Член партии
с 1917 года, принимал активное участие в гражданской войне
на Северном Кавказе, воюя в кавалерийских частях. В одном
из боев в Чечне ему шашкой отрубили руку. После установления
Советской власти в Азербайджане работал в нефтяной промыш-
ленности, длительное время был на профсоюзной работе сначала
в Баку, а затем в Москве. Являлся членом ЦК профсоюза нефтяни-
ков. С профсоюзной перешел на хозяйственную работу: в послед-
ние годы был членом коллегии Наркомата нефтяной промышлен-
ности. На этой работе его и арестовали. Спрашиваю его:
– В чем вас обвиняют?
– В шпионаже в пользу Японии.
– Обвинение серьезное.
– Конечно. Но как я могу доказать, что никогда никаким шпио-
ном не был? Я отрицаю предъявляемое мне обвинение, а следова-
тель настаивает, чтобы я признался.
– Вы бывали когда-нибудь в Японии? Возможно, у вас есть зна-
комые японцы? Или, наконец, вы изучали японский язык?
В ответ на целую серию подобных вопросов он рассказал мне
свою биографию, после чего я проникся к нему глубоким уваже-
нием. Если бы он сказал, что его обвиняют в троцкизме, национал-
уклонизме, правом или левом уклоне, то я бы не сомневался, что
имеет место пришивание ярлыков, так распространенное в то
время, и начал бы успокаивать его. Но обвинить в предательстве,
в шпионаже человека с такой биографией? Нет, это невозможно,
думал я. А может быть, вся эта биография от начала до конца при-
думана? Я ведь вижусь с ним в первый раз, да еще где? В тюрьме!
Многие здесь рассказывали мне такие несусветные истории, что
голова шла кругом. Трудно было поверить всем этим рассказам.
Но нет, он не врет. Не вымышленная и не приукрашенная биогра-
фия: передо мной находился подлинный революционер, вышедший
из самых народных низов. Пастух, рабочий-нефтяник, активный
участник Гражданской войны, выдвинувшийся до члена коллегии
всесоюзного наркомата. Да еще эта отсеченная чуть ли не у самого
основания рука, кровь, отданная за торжество революции. И такого
человека обвинять в шпионаже! Не кощунство ли это?
– Но для того, чтобы выдвинуть обвинение, у них все же должна
быть хоть какая-нибудь, самая малейшая зацепка? – спросил я.
– Собственно, при теперешних методах ведения «следствия»
это вовсе не обязательно, хотя что касается моего дела, то такая
зацепка вроде бы есть.
– Какая именно?
– Видите ли, мне как члену коллегии Народного Комиссари-
ата нефтяной промышленности дважды пришлось иметь встречу
с представителями японских нефтепромышленников по поводу
концессии на добычу сахалинской нефти. При первой встрече был
устроен прием, где происходили предварительные переговоры
об условиях соглашения, а во второй раз мы встретились для того,
чтобы оформить заключение договора. Так вот, меня обвиняют
в том, что в первый раз я получил от японцев задание, а во второй
передал секретные сведения и получил денежное вознаграждение.
– Но позвольте, разве при этих встречах, кроме вас, с нашей
стороны никто не присутствовал?
– Что вы, конечно, присутствовали, но какое это имеет значе-
ние для современных горе-следователей? Возможно, что осталь-
ные участники переговоров также посажены и их заставят дать
ложные показания.
Мы еще долго беседовали с ним, о многом говорили. Мартиро-
сов остерегал меня от неосторожных бесед с однокамерниками,
от необдуманных ответов при следствии и т. д.
– Будь осторожен, мы с тобой попали в страшные условия. Здесь
ад кромешный, в любую минуту обстоятельства могут обернуться
самым роковым образом.
Часами мы просиживали рядом и размышляли как о наших судь-
бах, так и о судьбе партии в целом. У нас оказалось много общих зна-
комых, было, о чем поговорить. Как-то Мартиросов, прервав вне-
запно нашу беседу, сказал, что плохо чувствует себя, и пошел на свое
место полежать. Это было в середине августа, в камере было очень
душно. Я обратил внимание, что лицо он накрыл большим носовым
платком. Присмотревшись, я заметил, что платок влажный. Сперва
я подумал, что это пот, но оказалось, что Степан плачет. По его щекам
катились обильные слезы... Ему было стыдно своих слез, и поэтому
он закрыл лицо платком. Он долго плакал. Забыть это невозможно.
Это были мужские слезы, но этим еще мало сказано. Это были
слезы человека, прошедшего тяжкую школу борьбы, многое вынес-
шего в своей жизни. Это были слезы революционера-большевика.
Когда я увидел эти слезы, то сразу же вспомнил стихи В. Маяков-
ского: «Если бы выставить в музее плачущего большевика, весь день
бы в музее торчали ротозеи. Еще бы – такое не увидишь и в века!»
Прав был Маяковский, слезы у большевиков не удавалось видеть
даже в самые жестокие годы разгула реакции. Чего бы только
ни дали царские палачи, чтобы увидеть слезы на глазах соратников
Ленина! Большевики никогда не плакали, чтобы с ними ни творили
любые изверги. Они были скроены из такого материала, что
им никогда ничего не было страшно. Они умирали с пением Интер-
национала на устах, с призывом к борьбе за свободу.
И разве Степан Мартиросов плакал от того, что струсил или в чем-
либо отступил от своей революционности, перестал быть больше-
виком? Нет, это были слезы обиды за то надругательство, которое
учинил Сталин над всем, что было свято для всех передовых людей
человечества на протяжении веков, начиная от великих утопистов
и кончая самой Октябрьской революцией, над ее творцами и защит-
никами ее завоеваний, над коммунистами ленинского поколения.
Сталин заставил плакать большевиков в тюрьмах, хотя, повто-
ряю еще и еще раз, этого не мог добиться ни один палач и тюрем-
щик царского режима. В этом весь трагизм и позор нашей эпохи.
Сталин заставил плакать миллионы своих жертв. Кто из нас, под-
вергнутых репрессиям в то время, не испытал обиду за позор,
сотворенный Сталиным?
В материалах XIII съезда РКП(б), в списке делегатов с решающим
голосом, значится Мартиросян С.А., партстаж с 1917 года, делеги-
рованный III съездом коммунистических организаций Закавказья
(см. Тринадцатый съезд РКП(б), май 1924 года. Стенографический
отчет. М., «Политиздат», 1963, стр. 732, порядковый помер 409).
Вне всякого сомнения, это он – Мартиросов Степан.

Лефортово

В камере было настолько тесно, что передвигаться по ней было
почти невозможно. Я целыми днями просиживал на одном и том
же месте, куда в первый же день усадил меня староста. От этого
я не испытывал недостатка в общении: я был новый человек
в камере, и каждому было интересно завести со мной разго-
вор. В течение первого дня ко мне подошло не менее трех десят-
ков человек. Они подходили и уходили, протискиваясь через
страшную тесноту. Все они говорили почти об одном и том же:
у всех на устах было слово «Лефортово». Так они называли Лефор-
товскую тюрьму, о существовании которой я раньше не имел ника-
кого представления. Все в один голос взывали к моему благоразу-
мию и призывали так вести себя на следствии, чтобы ни при каких
обстоятельствах не попасть в Лефортовскую тюрьму.
Об этой тюрьме рассказывали невероятные ужасы. При этих
рассказах я чувствовал, как мой мозг стынет, наступали отдель-
ные мгновения, когда я переставал что-либо соображать. Тюрьма
в Лефортово, как мне рассказывали, специального назначения,
тюрьма военная. Она предназначена для тех случаев, когда обви-
няемый не признается в предъявленных ему обвинениях. Не было,
мол, случая, чтобы побывавший в Лефортово не подписал бы реши-
тельно все, что бы ему ни предъявили. Бьют до тех пор, пока не под-
пишешь. Многие умирают под пытками. Так что благоразумнее
туда не попадать.
Единственный выход в создавшейся ситуации – во что бы то
ни стало признать себя виновным и подписать протокол следствия
с самого начала и не тянуть с этим, иначе Лефортово неминуемо.
Правда, говорили мне, в этом есть известная трудность: не всегда
можно догадаться, что же, собственно, от тебя требуется? Во мно-
гих случаях следователи не говорят, за что тебя арестовали, а про-
сто требуют, чтобы ты рассказал о своей контрреволюционной
деятельности. Единственный выход в таких случаях, как принято
здесь говорить, – «писать романы». Некоторые из нас исписали
не одну сотню страниц такого романа. Они тут же взглядом указы-
вали, кого имеют в виду. Это, мол, удел не одиночек, а почти всех.
Все то, что они говорили, казалось мне просто невероятным.
Мне думалось, что добрая половина их – шпионы. Я все больше
и больше приходил к убеждению, что они задались целью спрово-
цировать меня.
Я лично был знаком с сотнями людей, оказавшихся под аре-
стом, многие из них были мои друзья и близкие товарищи. Аре-
стованы были также и два моих брата. В невиновности не только
братьев, но и подавляющего большинства товарищей я никогда
не сомневался. Мне непонятна была лишь непосредственная при-
чина их ареста, и я иногда думал, что не могли же всех так подряд,
без всяких причин арестовывать? Видимо, какая-то зацепка все
же оказывалась: кто-то подал на данного человека клеветнический
материал, а возможно, он сам где-то что-то неосторожно сболтнул
и его не так поняли. Однако я не сомневался, что рано или поздно
разберутся и обязательно освободят.
Думалось, что все формальности юридического порядка,
бе зусловно, соблюдаются и что если в некоторых крайних слу-
чаях и применяются какие-то недозволенные методы следствия,
то лишь в отношении только тех лиц, вина которых неоспоримо
доказана, и делается это с целью получения дополнительных мате-
риалов, крайне необходимых следствию.
Когда я услышал о методах ведения следствия, а затем и сам уви-
дел жертвы пыток, я понял, как ловко и тонко обманули партию
и всю страну горстка подхалимов и карьеристов во главе с крово-
жадным тираном и деспотом, хуже какого не знала еще история.
Вскоре мой потрясенный разум подвергся еще одному удару.
Я находился в состоянии полного умопомрачения, когда узнал, какая
философия овладела умами многих заключенных. Философия эта
сводилась к следующему: вследствие того, что создалась такая обста-
новка, при которой никак нельзя доказать свою невиновность (ввиду
того, что следствие преследует одну-единственную цель – любыми
средствами осудить обвиняемого и добивается этого невыносимо
страшными пытками), необходимо найти выход, чтобы не допустить
дальнейшую гибель миллионов невинных людей. Выход может быть
только один: нас здесь в тюрьмах миллионы, но для нашей огромной
страны это, видимо, еще не много, чтобы партия и народ опомнились,
надо, чтобы заключенных стало еще в несколько раз больше, вот тогда,
может быть, там, на воле, поймут, что произошло нечто неладное.
Для этого есть только один путь – путь оговаривания. Надо огово-
рить как можно больше людей, причем самых безупречных и чест-
ных. Чем больше будет названо таких людей, тем ближе будет сво-
бода для всех, наконец, на воле опомнятся и откроют ворота тюрем.
Трудно было поверить этой звериной философии, но она,
как говорили, была особенно распространена в последние дни
1937 года. Рассуждали так: если не назовешь имен соучастников
своей мнимой контрреволюционной деятельности, то все равно
под пыткой назовешь любое имя. А если ты решил никого не пре-
давать, то тебя неминуемо убьют, истязая все твое тело. Умирать
никому не хочется, тем более испытывая невыносимые муки.
Как бы ни относились к этой пагубной и бесчеловечной филосо-
фии отдельные заключенные, можно смело утверждать, что боль-
шинство стремилось как можно быстрее подписать свои показа-
ния, чтобы вырваться из тюрьмы в лагерь.
Этим настроениям особенно благоприятствовали разглагольство-
вания одного человека, про которого говорили, что он бывший глав-
ный инженер или зам. главного инженера ГУЛАГа, то есть Главного
Управления Лагерей. Он рассказывал об исправительно-трудовых
лагерях в таком радужном свете, что все, кто слушал его, охотно
высказывали пожелание как можно быстрее попасть туда. Они про-
сто мечтали об этом, совершенно забыв о воле. С утра до вечера
каждый день окружала этого бывшего лагерного начальника толпа
людей, страстно выслушивая все его рассказы. Я также постарался
протиснуться поближе к нему, чтобы послушать, что он говорит.
Вначале мне показалось, что он просто провокатор, но он до таких
подробностей и со знанием дела рассказывал как о самой лагерной
жизни, так и о прохождении на утверждение титульных списков
по капитальному строительству в системе НКВД в высших государ-
ственных инстанциях, о тех льготах, какие допускались органами
финансирования для строек НКВД СССР, что трудно было ему не
поверить. Знаменитое лагерное слово «туфта» я впервые услышал
из его уст. Он употребил его, когда говорил о льготах, какими поль-
зуются стройки НКВД СССР. Сперва на «туфту» подбрасывали
10% сметной стоимости, потом 20%, но вот уже несколько лет, как
стоимость затрат автоматически завышается на 30%. Далее он объ-
яснил, что «туфта» это приписка, которая появляется в нарядах
выполненных работ. Заключенные систематически не выполняют
нормы, на что есть много причин. Систематическое невыполнение
норм приводит к заболеваниям среди заключенных от недоедания.
Вследствие этого администрация лагерей, чтобы предотвратить
или сократить смертность, допускает эти приписки, доводя выпол-
нение нормы до 100%. Вот это очковтирательство узаконено в лаге-
рях и называется «туфтой».
Наслушавшиеся об ужасах Лефортовской тюрьмы люди посте-
пенно приходили в себя при рассказах о лагерной жизни. Рассказы
эти как бы являлись неким противоядием от гнетущих лефортов-
ских кошмаров: страшным пыткам и смерти противопоставля-
лась жизнь, пусть лагерная, но все же жизнь! Рассказчик уверял,
что отбывшие срок наказания возвращаются домой, как правило,
с большими деньгами, до десятков тысяч рублей. Все эти басни все-
ляли надежду на то, что не все еще потеряно, что можно прожить
и в лагерях и даже вернуться домой с деньгами.
Это был явный обман. Возможно, когда-то так оно и было,
но к моменту моего появления в лагерях ничего подобного не суще-
ствовало. В лагерях я также слышал, что раньше отбывшие срок
возвращались с большими деньгами, но при мне царил сплош-
ной голод. Видимо, этот бывший работник ГУЛАГа рассказывал
о давно минувших порядках и не лгал, а говорил правду. Словом,
вся обстановка складывалась так, что действительно казалось: нет
иного выхода, как «подписать», то есть признать себя виновным
в любом обвинении, какое будет предъявлено следствием. Этому
способствовало еще и то обстоятельство, что здесь же, в этой
камере, на глазах у всех было много жертв Лефортовской тюрьмы.
При малейшей попытке отрезвить поверивших в необходимость
оговари вания, заклиная их ни в коем случае не поддаваться этой
ложной философии, они незамедлительно указывали на эти мно-
гочисленные жертвы и особенно на одну из них, оставлявшую
наиболее устрашающее впечатление. Человек этот лежал днем
и ночью, время от времени постанывая. От жесточайших пыток,
перенесенных в Лефортовской тюрьме, он не мог не только стоять,
но и сидеть. На оправку его буквально несли на руках. Положе-
ние несчастного было исключительно тяжелым. Пищу он прини-
мал лежа и только с посторонней помощью. Говорили, что в про-
шлом он был начальником Вологодского областного отдела НКВД.
Этот высокий ранг подтверждался следами от выдернутых из пет-
лиц четырех ромбов.
А ведь этот полутруп всего месяц или два назад наводил страх
и ужас в целой области! Наверное, не одна тысяча человеческих
жертв была на его совести. На это мне могут возразить, что ника-
кой совести у него нет, или, во всяком случае, не было, иначе бы
он не совершал свои черные дела. Но ведь теперь его совесть
должна была пробудиться. Кем бы он ни был в прошлом, но теперь
он в несчастье и вызывает к себе сострадание. Вся его жизнь
в камере была сплошным кошмаром. Он страдал, и сильно страдал.
Единственным ощущением, которое он испытывал, очевидно,
была боль. И не только физическая, которая ни на минуту не поки-
дала его, но и боль моральная, иначе быть не могло. Надо пола-
гать, что в прошлом у него были заслуги, и мне казалось, что как бы
он ни переродился и какие бы преступления ни совершил на своем
последнем посту, он должен был теперь испытывать моральные
муки за все свои злодеяния.
Мне хотелось хотя бы немного поговорить с ним, но он был так
плох, что сделать это не удавалось. Надо было видеть, как за ним
постоянно ухаживали два или три человека, разместившихся рядом.
Это было исключительное проявление человечности в жестоких
условиях. Вообще надо отметить, что в отношении лиц, подверг-
шихся истязаниям при пытках, в тюрьмах проявляется со стороны
заключенных особая забота и даже нежность.
Я избежал Лефортовской тюрьмы. Как из дальнейшего увидит
читатель, я не мог туда попасть, так как был арестован по требова-
нию Тбилиси, куда меня и увезли. Но тогда, сидя в камере Бутыр-
ской тюрьмы, я еще этого не знал. Раз я заговорил в своих вос-
поминаниях о Лефортово, то для полноты картины следовало бы
дополнить это повествование свидетельством лиц, там побывавших,
я хочу воспользоваться любезным согласием Георгия Григорье-
вича Григоровича и поделиться с читателем его воспоминаниями.
Прежде всего, о самом Георгии Григорьевиче. Г. Г. Григорович
родился в 1902 году, по профессии судовой механик. В 1927 г. вступил
в ВКП(б). Долгие годы провел в заграничных плаваниях, затем рабо-
тал в Одессе в управлении Черноморского флота. С 1931 по 1935 был
членом ЦК профсоюза моряков. С 1931 по 1933 был председателем
Бассейнового профсоюзного комитета. Был переведен на работу
в Москву, в центральный аппарат, где работал в должности замести-
теля начальника Центрального управления морского флота Нарком-
вода СССР (Совторгфлот). Г.Г. Григорович был арестован 2 июля
1938 года. В Лефортовское тюрьме он пробыл 73 дня. Привожу крат-
кие выдержки из воспоминаний Григоровича.
«В камере нас было трое: Корытный Яков Захарович, начальник
маслообъединения Центросоюза (он был братом второго секре-
таря МК и МГК Корытного). После пыток Яков Захарович показал,
что будто бы по его заданию в масло подмешивали битое стекло.
Второй сокамерник тоже из Центросоюза, начальник метизо-
объединения. Фамилию забыл, на букву А...
...В течение дня мы не имели права спать... можно было ходить,
сидеть, даже лежать, но так, чтобы все время лицо каждого было видно
часовому в волчок. Если закроешь глаза – раздавалось предупрежде-
ние. После двух предупреждений полагался карцер на 10 суток...
...однокамерника «А» увели после завтрака. Вечером его внесли
двое и положили на койку. Он был без сознания, весь в крови, лицо
представляло одну кровавую массу, спина была вся исполосована,
в крови и ранах...
...«А» назвал 150 человек.
– Вы понимаете, – говорил он, – чем больше назвать, тем лучше...
тем скорее обнаружится вся фальшь и лживость этих показаний.
Я с ужасом слушал эту страшную теорию, и мне казалось, что
он уже ненормален. А он продолжал писать.
...Бороться? Против кого? Ведь это наши чекисты, которых мы
окружали любовью и беззаветным доверием. А там? Там Сталин,
он видит, знает, мы ему безгранично верим. Так где же правда?
Что случилось? Как пробрались к нам враги?...
...Карасев Михаил Кириллович – мой следователь. Так он отре-
комендовался мне. Предупредил, что сопротивление бесполезно...
Если будет нужно – уничтожим семью. Вот здесь, на твоих глазах
мы будем пытать твою жену, брата и добьемся всего, что нам надо...
...В камере я рыдал такими горькими слезами, каких не было
у меня никогда…
...В следующий раз меня вызвали поздно вечером. Только я пере-
ступил порог, как от страшного удара отлетел в противоположный
угол... Следователь накинулся на меня и бил с каким то остервене-
нием... За 60 дней у меня было 35 допросов…
...В один из таких допросов он сказал мне: сейчас услышишь сво-
его дружка. И я слышал от начала до конца, как истязали Григория
Голуба, бывшего начальника ЦУМОРа Наркомвода СССР, прослав-
ленного капитана, участника героического похода «Литке», одного
из организаторов спасения пассажиров французского парохода
«Жорж Филиппар», награжденного высшим французским орденом.
...Я дал на себя показания в самых чудовищных преступлениях.
Все, что писалось, старался тщательно запомнить, чтобы не запу-
таться при следующих допросах. Я жил двойной жизнью...»
Г.Г. Григорович в своих воспоминаниях пишет, что он и в камере
Лефортовской тюрьмы все еще находился под сильным впечатле-
нием одного разговора по телефону между Ежовым и Кагановичем
в присутствии некоторых других работников Наркомвода СССР.
Ежов, будучи наркомом внутренних дел, одновременно возглав-
лял Наркомвод СССР. Вот запись этого разговора, как его запом-
нил Григорович:
«– Ну, как, был там, видел их? – спросил Каганович.
– Да, – ответил Ежов.
– И маленького? – так между собой они называли Ст. Коссиора.
– Да.
– А Постышев что делает?
– Ходит по камере, бьет себя по лбу и приговаривает: «Наблу-
дыв Павло, тепер пышы», – выговаривая слова на украинский лад
продолжал Ежов.
– А что делает Затонский?
– Представь себе, требовал очной ставки, ну, я сказал, чтобы
ему «дали» побольше, после чего он просить перестал, а умолял,
чтобы я зашел к нему, но я не захотел видеть эту сволочь.
– У хозяина был?
– Был.
– Где он, в Кремле?
– Нет, в Горках.
– Ты ему рассказывал?
– Да.
– Что он сказал?
– Сказал: «Так им, бл...м, и надо!»
После этого оживленного обмена вопросами и ответами Ежов,
непрерывно почесываясь, стал рассказывать Кагановичу о том, что
сейчас у него имеется уже весь материал раскрытого на Украине
тайного заговора, согласно планам которого эта контрреволюци-
онная организация должна была открыть границу полякам с целью
присоединения Украины к Польше. С этой целью в Киеве и, соответ-
ственно, на периферии были организованы штабы повстанкомов,
в которые, как правило, входили руководящие работники центра,
области, района. Выявлены места, где для вооруженного восстания
были закопаны 150 тыс. винтовок и 60 тыс. пулеметов, все новень-
кое, смазанное маслом, в ящиках.
Весь этот рассказ пересыпался самой отборной руганью, цинич-
ными репликами, нисколько не стесняясь тем, что рядом была
женщина-стенографистка.
...Идя домой, я повторял про себя: какое счастье, что у нас так
работает разведка, что наши органы вовремя раскрыли это чудо-
вищное преступление и спасли страну».
А теперь я поведаю еще одну историю. Я не называю фами-
лию человека, который мне об этом рассказал. Он так много пере-
жил и навидался таких страхов и ужасов, что травмировать его
я не желаю. Я верю каждому его слову и ручаюсь, что все расска-
занное – истинная правда.
Этот товарищ рассказал мне, что на Дальнем Востоке в одной
камере вместе с ним сидел некто Аронштам – выходец из Австрии.
Было ему лет 50. Раньше Аронштам работал в Коминтерне, но потом
был направлен на политработу в Красную Армию. Служил на Даль-
нем Востоке в должности начальника политуправления. В тюрем-
ной камере Аронштам поведал свою историю, обратившись к наи-
более молодым из нас, он сказал: «Меня расстреляют, а вы остане-
тесь в живых и я хотел бы, чтобы все, что я вам расскажу, вы пере-
дали нашему потомству».
С Дальнего Востока он был вызван в Москву для перемещения
на новую должность, но был арестован. В Лефортовской тюрьме
он убедился, что сопротивление бессмысленно: многочисленным
издевательствам не было конца. Сильные прожектора наводили
прямо в лицо человека, в результате чего через полчаса наступала
слепота, сажали в специальное кресло, у которого затем выпа-
дало сиденье, и человек оставался висеть на руках. Пытали также
и электричеством.
Аронштама принудили дать ложные показания на Георгия Дими-
трова, а также на Попова и Танева, вместе с Димитровым проходив-
ших по Лейпцигскому процессу как участники поджога рейхстага.
Он утверждал, что по его ложным показаниям Попова и Танева аре-
стовали, и говорил, что даже имел с ними очные ставки. С Димит-
ровым очной ставки не имел.
После того, как с Аронштама были сняты все необходимые след-
ствию показания, он был доставлен из Москвы снова на Дальний Вос-
ток. Здесь от него потребовали дать показания на командиров и поли-
тработников частей Красной Армии, размещенных на Дальнем
Востоке. Ежедневно в 9 часов утра Аронштама выводили из камеры
в отдельную комнату, где он на протяжении целого дня по предъявлен-
ному ему списку он сочинял небылицы на честных военачальников.
Аронштам клялся, что держался очень долго, но, когда оконча-
тельно убедился, что никакое сопротивление невозможно, решил
умереть без мучительных пыток.
В один из приездов представителей военной коллегии из центра
его вызвали. В камеру он не возвратился. Через некоторое время
забрали его вещи. Видимо его расстреляли.
По всему было видно, что он был кристально честный человек
в прошлом и ни в чем не был виновен, – закончил свое повество-
вание мой товарищ.

Туалетная бумага

Совершенной неожиданностью для меня была туалетная бумага,
которую мне вручили, когда повели нас на оправку. Правда, всего
один, но зато чистый лист бумаги. И где? В тюрьме!
Надо сказать, что в тридцатых годах у нас в стране и понятия
не имели о специальной туалетной бумаге. Пользовались обычно
газетной бумагой или любой другой, что попадется под руку.
И вдруг в тюрьме мне выдают туалетную бумагу!
Мне сразу вспомнился один эпизод, о котором мне рассказали
в одном совхозе. В те годы в некоторых совхозах работали специа-
листы из США. В этот также был направлен один из американских
сельскохозяйственных специалистов. Американец приехал с двумя
чемоданами, один из которых оказался намного тяжелее другого.
Когда его спросили, в чем дело, он сказал, что в тяжелом чемодане
туалетная бумага, и сразу объяснил, что когда он собрался ехать
в СССР, то спросил у своих знакомых, побывавших у нас, что сле-
дует брать с собой в Советский Союз? Ему сказали: «Туалетную
бумагу. Ее там не продают».
Случай этот многим тогда казался неправдоподобным, вернее, непо-
нятным: как это, в такую даль и для такой цели везти бумагу? Это теперь
мы, выезжая в командировку или санаторий, обязательно прихва-
тываем с собой некоторый запас туалетной бумаги, но в те времена,
повторяю, никакого понятия о ней не имели и пользовались газетной
бумагой. Пусть никто не думает, что тюремное начальство ввело этот
порядок из побуждений прогрессивного характера или с медицинской
точки зрения, заботясь о здоровье заключенных. Нет, конечно!
Дело в том, что под величайшим запретом был всякий клочок
газетной бумаги во избежание поступления каких-либо сведе-
ний из внешнего мира. Лица, находившиеся под следствием, были
лишены права читать газеты. Когда родственники приносили пере-
дачи, то все, что было завернуто в газету, тут же разворачивалось,
а сами газеты разрывались на мелкие клочки.
Вместе с тем, надо сказать, что под еще большим запретом нахо-
дилась писчая бумага, а также карандаши и ручки, чтобы никто
из арестованных не посмел написать письма.
Читатель может удивиться: как же так, если писчая и всякая дру-
гая чистая бумага находилась в еще большем запрете, чем газеты,
то как же могли выдавать ее арестантам? Ведь при их положении
они могли любыми ухищрениями украсть какое-то количество
из 300–340 листов, выдаваемых два раза в день (утром и вечером)
на 150–170 человек, содержавшихся в нашей камере?
Нет, дорогой читатель! Ни одного листика невозможно было ута-
ить от взоров тюремных надзирателей. Дело было поставлено так, что
кража бумаги полностью исключалась. Как это ни прозаично, я дол-
жен ознакомить читателя с тем, как это делалось, чтобы он полностью
убедился, что никакого риска тюремное начальство не допускало
и было уверено, что у заключенных не осталось ни одного листика.
Как я упомянул выше, оправки было две: утром и вечером. Так как
камера была значительно перенаселена, на оправку нас выводили
частями, примерно по 40–50 человек. Выйдя из камеры, мы выстра-
ивалась в колонну по 5 человек, надзиратель подсчитывал, сколько
нас, и ровно такое количество листков выдавал старшему группы
(старосте или одному из его заместителей), который раздавал бумагу
звеньевым по 5 листиков каждому, а те уже – стоявшим в их шеренге
заключенным. Листок был размером 15;15 см, не более.
В туалетной комнате вместо унитазов было несколько очков без
сидений, отгороженных друг от друга боковыми стенками. Передних
стенок не было. Каждая пятерка выстраивалась около какого-нибудь
очка. Нам было строго приказано после использования бумаги класть
ее на определенное место, куда вода не попадала и не могла смыть ее
в канализацию. Звеньевые неослабно следили, чтобы каждый клал
бумагу куда положено. Когда все звено заканчивало оправку, старо-
ста или его помощник проверял, все ли пять листов на месте. Если
их оказывалось меньше, звеньевой обязан был вернуть неиспользо-
ванную бумагу. Лишь после подобной тщательной проверки к очку
допускалась следующая группа из пяти человек.
После оправки мы выходили в коридор и становились в строй
в том же порядке, ждали команды на возвращение в камеру. Это
ожидание длилось до тех пор, пока староста полностью не отчита-
ется перед надзирателем за полученную бумагу. Иногда этот под-
счет производился дважды и трижды, пока в точности не сводился
баланс. Весь этот нудный процесс производился во имя того, чтобы
ни один листик бумаги не застрял в руках заключенных. Кому-
нибудь покажется неприличным писать о таких вещах. Стоит ли?
Какой-то мелкий штрих! Нет, это вовсе не мелкий штрих. Этот
штрих, если угодно его так называть, представляет из себя вели-
чайшую проблему в области условий содержания заключенных,
их прав как личностей, человеческого достоинства.
Тем, кто все это недооценивает, никогда не понять не только
наших страданий и мук, которые мы перенесли, но и более важ-
ного, а может быть, и самого главного – того мракобесия и чер-
ной реакции, которыми, в сущности, характеризуется сталин-
ский режим и его застенки. Наши тюрьмы и лагеря в смысле тяже-
сти положения заключенных в них людей представляли шаг назад
(да какой еще!) даже от самых жутких времен истории человече-
ства, каким нам представляется эпоха феодализма в ее самые чер-
ные дни, в период разгула свирепой и жестокой инквизиции.
Знания и прогресс человечества обогащались не одной сотней
трудов лучших его сыновей, заточенных в тюрьмах, где они писали
свои великие творения. Вспомним, что свой бессмертный роман
«Дон Кихот» Сервантес начал писать в тюрьме. Один из вечных узни-
ков, великий Кампанелла, просидевший в тюрьмах 33 года и пере-
несший страшнейшие пытки, одарил человечество непревзойден-
ным «Городом Солнца» и рядом других гениальных творений.
Какое дело сталинским тюремщикам, создавшим самые свирепые
за всю историю человечества условия содержания в тюрьмах, не про-
пускавшим туда ни единого листика писчей бумаги, до того, что рас-
цвет литературной деятельности Д.И. Писарева относится ко времени
его заключения в Петропавловской крепости, где он написал много
выдающихся произведений по философским, историческим и лите-
ратурным вопросам? В той же Петропавловской крепости писал свой
знаменитый роман «Что делать» Н.Г. Чернышевский, а Максим Горь-
кий – пьесы «Дети солнца» и «Варвары».
В тюрьмах Индии создавали свои произведения величайшие ее
сыны Джавахарлал Неру и президент Индии Раджендра Прасад.
Этот список может быть продолжен именами выдающихся деяте-
лей многих стран мира. Он бесконечен. Добавим только, что и Вла-
димир Ильич Ленин написал первый проект программы РСДРП,
сидя в тюрьме.
Вдумчивый читатель обязан задать себе вопрос и постараться
найти на него ответ: почему во все времена истории человечества,
в том числе и в жуткие годы господства инквизиции, оказывалось
возможным творить в тюремных застенках и создавать многие про-
изведения, ставшие достоянием человечества, а при сталинском
режиме все было так зажато, что и по сей день ни одно издательство,
ни в нашей стране, ни за рубежом не издало ни одного заметного
произведения, написанного в заточении в годы сталинской тирании.
А ведь судя по количеству жертв сталинского произвола, исчисляе-
мого многими миллионами, таких трудов могло быть создано не мало.
Эти свирепые условия были созданы не только для подследственных,
но и для всех остальных заключенных, а также и в лагерях. Всякая
попытка вести какие-нибудь записи в корне пресекалась часто про-
изводимыми обысками. Все исписанное отбиралось и уничтожалось
конвоем либо же передавалось лагерному начальству.

ЭТАП ИЗ МОСКВЫ В ТБИЛИСИ

Приготовиться с вещами!

22 августа 1938 года после завтрака через маленькое оконце, вре-
занное в дверь камеры, надзиратель возвестил:
– Мискину приготовиться с вещами!
Сокамерники мне объяснили, что это означает, что меня увозят
либо во внутреннюю тюрьму на Лубянке, либо же куда-нибудь
в этап.
Я тогда совершенно не знал тюремные порядки. Две недели пре-
бывания в камере Бутырской тюрьмы были только преддверием
моего нового состояния, и они, эти две недели, вряд ли могли мне
подсказать, что ожидает меня в дальнейшем.
Передо мной вставала страшная неизвестность. Прощаясь
с товарищами по камере, я думал, что меня повезут на Лубянку,
на допрос. Однако возникал вопрос: зачем же меня оттуда пере-
возили сюда, а не перевели сразу во внутреннюю тюрьму? Нет,
что-то не то. А может быть, в Лефортово? С ужасом подумалось
мне. Нет, нет – успокаивали меня, так, сразу туда не попадают.
Один-два допроса обязательно должны состояться здесь.
Недолго я находился в этих размышлениях: заскрежетал замок,
отворилась дверь, и я с вещами шагнул в неизвестность.
Как только меня повели по двору, я сразу понял, что предстоит
санобработка, хотя всего два дня назад наша камера ей подвер-
галась. После бани я вместе с другими заключенными очутился
в помещении, которое, как мне запомнилось, сильно смахивало
на бывшую церковь.
Я сразу почувствовал, что оказался в совершенно ином окру-
жении. Впервые в своей жизни я очутился среди блатного мира.
Впереди о них еще будет длинный разговор, поэтому я не хочу
останавливаться сейчас на этом отпетом народе, скажу лишь, что
мне стало явно не по себе. Я не понимал, почему очутился вместе
с ними в одном помещении. Большинство из них было осуждено
на разные сроки, значительная часть — лет на десять. Кто-то спро-
сил меня:
– Сколько тебе дали?
– Меня не судили.
– Так меня тоже не судили, а срок дали. Восемь лет. По Особому
совещанию.
– У меня еще не было ни одного допроса.
– Ничего-ничего. Сейчас тебе объявят срок, и поедешь вместе
с нами в места не столь отделенные.
– Вы шутите?
– Какие тут шутки. Вы знаете, где находитесь?
– В тюрьме.
– В этапной тюрьме дальнего следования, – вставил кто-то.
– Так спрашивается, зачем же вас привели сюда, на допрос что ли?
– О вас уже решение имеется, вот увидите – вам сейчас объя-
вят об этом.
Такого рода разговоры ввергли меня в смятение. Я никак не мог
понять, что же меня ожидает? Среди двух десятков находящихся
здесь людей вскоре обнаружился еще один человек без срока, и это
несколько успокоило меня, хотя другие утверждали, что и он тоже
уже осужден, иначе зачем ему здесь находиться?
Меня все время удручал другой вопрос: почему политические
и уголовники оказались в одной камере? Ведь они должны содер-
жаться раздельно. Так было при царизме, так было и в первой
половине двадцатых годов, когда я был секретарем райкома комсо-
мола в Тифлисе и, посещая комсомольскую ячейку тюрьмы, распо-
ложенной на территории района 26-ти комиссаров, видел, что уго-
ловники были размещены отдельно от политических. Ведь не было
же ни одного уголовника в камере, где я провел все эти две недели
своего заключения? И если, действительно, мне предстоит дальняя
поездка, то неужели я должен все это время находиться в их окру-
жении? Какой ужас! – думал я.
Наконец открылись двери и нас вывели во двор, усадили в «чер-
ный ворон», и мы выехали с тюремного двора. Нас привезли
к каким-то железнодорожным путям, где стояли зарешеченные
железнодорожные вагоны. Говорили, что здесь распределитель-
ный этапный пункт. Как я ни старался выяснить, в зоне какого
из московских вокзалов мы находимся, ничего из этого не вышло.
На путях в огромном количестве стояли «столыпинские» вагоны,
а вдалеке виднелись красные товарные.
Один тип сильно приставал ко мне с предложениями побега.
По его плану я должен был отдать ему свое кожаное пальто.
Он где-то, у кого-то высмотрел какие-то знаки отличия и, обла-
чившись во все это, надеялся каким-то образом оказаться на воле
и вместе с собою прихватить меня. Он так убедительно говорил
о побеге, что, казалось, надо быть просто дураком, чтобы не под-
даться подобному соблазну.
– Да вы знаете, что такое лагерь? – говорил он мне. – Оттуда
нет никакой возможности очутиться на воле.
– Решайся, – вдруг он перешел на «ты», – или долгие годы, лет
этак десять заключения, или вот она, свобода, рукой подать.
Как он меня ни уговаривал, я, конечно, не поддался на его уго-
воры. Потом, уже находясь в лагерях, припоминая этот случай,
я понял, что это была первая попытка овладеть моей кожанкой,
за которой потом так усиленно охотились все воры и пройдохи,
окружавшие меня на протяжении десяти лет лагерной жизни.
Вдруг нас начали сортировать, перегоняя по вагонам. Меня,
например, прогнали чуть ли не через десяток вагонов, пока не при-
вели на место. Перегоняли из вагона в вагон и по одному, и по два-
три человека, а то сразу и по десять-пятнадцать человек. На нас,
новичков, это сильно действовало, но были среди нас и бывалые
люди, которые не обращали на это никакого внимания.
– Конвой иначе не может, – сказал один из таких бывалых
людей. – Они до ста не умеют посчитать. Вместо десяти минут
им «треба» час, а то и два. Привыкайте.
При этой сортировке из вагона в вагон запомнилась мне старуха
лет восьмидесяти, с которой были две молодые, очень красивые жен-
щины, разодетые в шелка. Помогая им забраться в вагон, я подумал,
не готовит ли судьба подобную участь и моей семье? Вот так увозили
из Москвы и других крупных городов матерей и жен старых боль-
шевиков, ответственных работников, преданных советской вла-
сти крупных специалистов, лучших представителей интеллигенции
и многих других ценнейших и честнейших людей.

Вагонзак

Я думаю, что вы, дорогой читатель, легко догадываетесь, что озна-
чает слово «вагонзак» – вагон для заключенных, но сами заключен-
ные называют его «столыпинским» вагоном. Постараюсь вкратце
объяснить, что он из себя представляет.
Это обыкновенный жесткий вагон старого образца, с той
только разницей, что он не имеет боковых мест, и этим его можно
сравнить с купейным вагоном, тем более что здесь каждое купе
надежно изолировано не только друг от друга, но и от внешнего
мира. В купе вагонзака нет окна, нет и двери: вместо окна сплош-
ная глухая стена, вместо двери – раздвижная решетка с надеж-
ным замком.
Позорное наследие столыпинщины, вагонзак получил во вре-
мена сталинщины самое широкое распространение. Каждый
такой вагон представлял собой настоящую и многолюдную тюрьму
на колесах. Какое количество тысяч, а может, десятков тысяч этих
вагонов прицеплялось в те годы к железнодорожным составам,
известно одному только Комитету Госбезопасности.
Попав в столыпинский вагон, я мгновенно очутился на верхней
полке. Меня туда просто затолкали, не могло быть и речи о том,
чтобы выбирать себе место. Если я говорю, что устроился на верх-
ней полке, это вовсе не означает, что я там был один: и рядом,
и выше, на полке, предназначенной для вещей, – всюду были люди.
Тюремщики без конца впихивали в нашу камеру-купе так много
арестантов, что теснота получилась самая невероятная. Описать
ее нет никакой возможности, «комфорт» был бесподобный, мы все
ахнули, когда на первой же поверке выяснилось, что наша числен-
ность составляет 24 человека. Нет, я не оговорился, в одном купе
нас было двадцать четыре человека.
Вы, конечно, мне не верите, дорогой мой читатель, – это дело
ваше, но было несколько поверок, и каждый раз конвой устанавли-
вал, что в нашем купе 24 заключенных. Собственно говоря, вы пра-
вильно делаете, что не верите, я тоже не поверил бы, если бы сам
там не побывал. Никто не поверит, в это действительно невоз-
можно поверить. Но вот в октябре 1960 года, находясь на лечении
в санато рии «Шахтер» в Цхалтубо, я рассказал об этом Роману
Андреевичу Мирошниченко – члену партии с 1917 года, репресси-
рованному в прошлом, а теперь полностью реабилитированному.
Представьте себе, он мне поверил, и знаете, что он сказал в ответ?
– Мне также пришлось ехать в подобных условиях, только
в нашем купе было 26 человек.
Вот видите, человек сразу поверил, раз он сам там побывал
когда-то. Так лучше все же поверить, не побывав там. Уверяю вас,
этак лучше. Единственное, что я могу вам посоветовать, так это
немного пофантазировать при очередной поездке по железной
дороге, как бы вы поступили, если бы к вам, четырем пассажи-
рам купе, ворвались еще двадцать, за ними захлопнулась дверь.
И в течение пути от Москвы до Харькова не было бы никакой воз-
можности, хотя бы на минуту, открыть дверь. Пофантазируйте,
пожалуйста, при очередной поездке по железной дороге.
Ну, а если вам никак не удастся представить себе, как это вообще
возможно на такой крохотной площади втиснуть 24 человека,
то ничем помочь не могу. Скажу лишь, что тюремщикам, точнее,
надзирателям столыпинских вагонов это удавалось на славу, и они
были способны втолкнуть в камеру-купе не только 24, но и больше
заключенных, как об этом свидетельствуют другие мученики ста-
линских застенков, в частности Р.А. Мирошниченко, о котором
я говорил выше.
В двадцатых числах августа в Москве стояла невыносимая жара.
Во время следования от Москвы до Тбилиси я изнемогал от жары.
Какая тогда была температура, я либо не знал, либо позабыл,
но вот 28 августа 1976 года слышу по радиопрограмме «Маяк», что
самая высокая температура в этот день была зарегистрирована
в 1938 году – +35 градусов.
Скептик подумает: вон куда загнул, верь ему, видите ли –
он слышал по радио – поди проверь! А проверить очень легко.
В «Московской правде» от 29 августа 1978 года на последней стра-
нице в рубрике «Погода» сообщалось: «По многолетним данным,
29 августа самая высокая температура – плюс 34,9 градуса была
в Москве в 1938 году».
Такая жара стояла в течение всей предыдущей недели, надо
полагать, что в тот день, когда нас везли, она также была не менее
30 градусов. Не изуверство ли при такой нестерпимой жаре заго-
нять людей в подобную душегубку?
Во все времена существования тюрем одним из обязательных
условий содержания всегда было наличие в камерах питьевой
воды. Исключение составляли карцеры, но даже и там, если аре-
стант просил, подавали стакан воды. Превратив купе железнодо-
рожных вагонов в тюремные камеры, администрация нарушила
обязательный закон тюремного содержания, лишив заключен-
ных воды.
Страшная жара сама по себе вызывала сильную жажду, а тут
еще прибавились следующее обстоятельство. В вагонзаке горя-
чее питание для заключенных не готовилось, все мы находились
на сухом пайке, состоящем из хлеба и селедки, больше ничего. Соле-
ная селедка еще более усиливала жажду, и мучения в этих усло-
виях становились еще невыносимее. Всякая просьба подать воды
покрывалась бранью и грубой матерщиной со стороны охраны.
Хотя наши тюремщики все до единого были настоящие звери
и подбирались на это поприще исключительно тщательно, в дан-
ном случае обвинять их в бесчеловечности было бы не совсем пра-
вильно. Не они сами придумали всю эту систему и устанавливали
порядки, в результате которых миллионы заключенных в стране
были обречены на пытки. Начальство знало, что оно делает, выда-
вая в качестве питания одну только селедку с кусочком черствого
хлеба. Знало, конечно, что в пути не будет воды, и злорадствовало,
устанавливая бесчеловечные условия.
Есть такие стороны в жизни человека, о которых громко не гово-
рят, а тем более неприлично писать и делать обстоятельства этого
рода предметом обсуждения. Но если эти явления выходят за рамки
обычного понимания и превращаются в проблему и даже в пытку,
когда люди из-за сдерживания позывов к мочеиспусканию испы-
тывали такие страдания, что трудно себе вообразить, то, конечно,
в таком аспекте упоминание об этом не только не может быть рас-
ценено как излишнее, но является совершенно обязательным,
если мы хотим мало-мальски понять, в каких условиях пребывали
жертвы сталинских застенков.
На оправку нас выпускали два раза в сутки: утром и вечером.
Но если в тюремных условиях такой порядок выдержать можно, так
как в камерах всегда стоят параши и заключенные могут ими поль-
зоваться, сколько им заблагорассудится, то здесь, в купе вагонзака,
никаких параш не было и заключенный был обречен на длительное
воздержание. Правда, бывали иногда исключительно редкие слу-
чаи, когда в течение дня выпускали одного или двух в туалет, но это
происходило, когда требования поступали от слишком назойли-
вых, истеричных или явно больных личностей.
Оправка в вагонзаке осуществлялась обычно следующим обра-
зом: один из надзирателей становился у решетки купе, а другой
находился возле туалета. Первый из них с криком: «Давай, следу-
ющий», раздвигал решетку и выпускал очередного заключенного
в коридор, а другой торопил находящегося в туалете: «Давай, давай
скорей!» И тут же за этими словами пускал в ход целые каскады
бранных слов, а если и это не помогало, то приступал к рукопри-
кладству.
Вся эта операция происходила в самом быстром темпе, и надо
сказать, что нередко несознательность части заключенных брала
верх, и они осуждали тех, кто своей нерасторопностью задерживал
этот быстрый темп оправки, и если впереди ожидалась остановка,
и это неминуемо грозило прекращением оправки, то со всех сторон
только и слышалось: «Скорее, скорее, приближаемся к станции!»
В этих случаях надзиратели задавали такой темп, что бедные
заключенные так и летали туда-сюда по коридору. Выпускали
из купе только по одному арестанту, такова была инструкция.
Чтобы два раза не раздвигать решетку, выпуская из купе одного,
тут же вталкивали другого, возвратившегося из туалета. То же
самое происходило у двери в туалет. Бывало так, что тот, кто нахо-
дился в туалете, не покидал его добровольно. Иногда дело доходило
до невероятных курьезов: один из засевших в туалете не прояв-
лял ни малейшего желания покинуть данное заведение, несмотря
ни на какие угрозы надзирателя. Последний начал стаскивать его,
что долго не удавалось, но когда удалось, произошло то, что этот
заключенный никак не мог сделать без энергичной помощи надзи-
рателя, который буквально поволок его по коридору. Только после
того, как была задвинута решетка и наш герой успел вскарабкаться
на одну из верхних полок и затеряться там среди человеческих тел,
надзиратели заметили тот оригинальный след, который оставил
в коридоре этот человек. Такими случаями была полна вся наша
жизнь. Смешного тут мало.
Такие лагерные болезни того времени, как кахексия, дистрофия
и пеллагра, доводили недержание мочи до такой степени, что люди,
страдавшие этими болезнями, вынуждены были бегать в туалет
по несколько раз в течение часа. А таких людей в вагонзаке было
не так уж мало: их везли для доследования, в ссылку, из одних лаге-
рей в другие и т.д.
Кстати сказать, именно таких, доставляемых на перерасследова-
ние, я встретил в этом вагонзаке. Это были два грузина. Они очень
обрадовались, увидев меня. По-моему, это были гурийцы, кре-
стьяне. Они отбывали свое наказание где-то на севере. Я выска-
зал им свое мнение о том, что, возможно, переследствие обернется
в их пользу и их освободят, но они в один голос отвергли подоб-
ный исход. Они очень боялись этого вызова и говорили, что хотя
в лагере на Севере, где они уже пробыли около двух лет, и было
очень трудно, но они хотели бы остаться там до конца срока. Ничего
хорошего не может предвещать доследование. Они из опыта знали:
все, кого вызывали на доследование, либо не возвращались, либо
им прибавляли срок.
Вот видите, вы сами говорите, что не возвращались в лагеря, сле-
довательно, после пересмотра дел их отпускали на волю.
С этим они не согласились, утверждая, что невозвращение,
по их мысли, означало только одно – расстрел. И вот теперь они
боялись, что их расстреляют, в лучшем случае увеличат срок.
Как люди бывалые, они надавали мне много советов, как себя
вести. Рассказывали множество фактов из тюремной и лагерной
жизни. Последние сведения для меня были очень интересны, так
как в камере Бутырской тюрьмы сидели только подследственные,
которые не имели никакого понятия о лагерной жизни (кроме быв-
шего главного инженера ГУЛАГа). Оба они плохо знали русский
язык, и мы говорили по-грузински. Никто нас не понимал, поэтому
они могли высказываться свободно.
Это были забитые и неграмотные крестьяне. Главный вывод,
который они сделали о лагерном и тюремном начальстве, это то,
что все они взяточники. В подтверждение своего утверждения они
приводили уйму фактов. Узнав, что дома у меня есть пианино, объ-
явили меня счастливчиком и дали совет, как практически и при
каких обстоятельствах вручить своему следователю письмо на имя
жены, чтобы она отдала ему пианино. Когда я начисто отказался
следовать их совету, они мне сказали, что среди этой публики нет
ни одного порядочного человека, что все они берут взятки, и весь
вопрос в том, как к этому подойти, чтобы самому не погореть.
Меня с ними разлучили в Харькове. Я очень жалел об этом. А ведь
их везли в Грузию, в этом не было никакого сомнения, и меня, оче-
видно, везут туда же, думал я, так почему же не вместе?

ХАРЬКОВСКАЯ ТЮРЬМА

В Харькове нас отцепили от пассажирского состава, и вагонзак
перегнали подальше от перрона. Затем нас пересадили в «черный
ворон». Я не знаю, где в Харькове находится тюрьма, далеко ли
от вокзала, но, пока нас доставили туда, мы чуть живы остались.
Теснота и духота в «черном вороне» были неимоверные. Никогда
в жизни я так не потел, даже не слышал, чтобы такое было воз-
можно: пиджак и брюки вымокли так, как могут вымокнуть только
рубашка и кальсоны. Насквозь промокла не только спинка пид-
жака, но и рукава. То же самое произошло с брюками.
Было это 24 августа 1938 года, стояла неимоверная жара, и все-
таки, когда нас выпустили из «черного ворона», свежий воздух
показался чуть ли не дуновением Арктики. Я ничуть не преувели-
чиваю, ощущение было такое, как будто из жаровни нас вытол-
кнули на стужу, мы наслаждались, вдыхая свежий воздух.
Конвоир, держа формуляры, по очереди выкрикивал наши
фамилии. Каждый из нас обязан был выйти из строя, подойти
к нему и сказать свое имя, отчество, год рождения и отойти в сто-
рону. У подавляющего большинства из нас не было еще ни статьи,
ни срока, и все же по укоренившейся привычке, конвоир вдруг то
одного, то другого спрашивал: «Какая статья, срок?».
Проверив наличие по формулярам, выстроив нас, снова пере-
считали и погнали в баню. Подвергли полной санобработке. Про-
мокшую одежду прожарка высушила. После санобработки строем
подвели к одному из тюремных корпусов. Здесь нас сдали надзира-
телям. Войдя в помещение, я чуть не воскликнул: «О, ужас!»
Перед моим взором открылось невероятное зрелище: лестнич-
ная клетка, до самого верхнего этажа заполненная голыми телами.
На каждой ступеньке сидело по два человека. Один у перил, дру-
гой у стены. Как оказалось, за каждым было закреплено свое
место. Кроме того, чуть ли не на каждой ступеньке кто-то стоял.
Гвалт был необычайный, громко разговаривали, кричали, жести-
кулировали.
– Здесь стоять нельзя, – говорили вошедшим, – двигайтесь
вверх по лестнице.
Когда я как следует осмотрелся, то понял, что попал в страш-
ный переплет: здесь было очень много блатных. Было видно, что
люди держались друг за друга, сидели как бы отдельными куч-
ками, группируясь, лезть на самый верх, как нам рекомендовали,
было опасно. Во всей этой суматохе все же можно было разо-
браться и отличить порядочного человека от уголовника. Под-
нявшись на один лестничный марш, я решил остаться на этой
площадке, хотя и было чрезвычайно тесно. Я едва успевал отве-
чать на одни и те же вопросы, сыпавшиеся на меня со всех сто-
рон: кто я, откуда, куда меня везут, давно ли с воли и что там
нового. Я узнал, что лестничная клетка приспособлена под этап-
ную камеру и корпус осужденных, что здесь люди долго не задер-
живаются.
Вскоре, действительно, открылась дверь и очередную партию
заключенных, среди которой оказался и я, вызвали «с вещами».
С величайшей радостью я покинул этот кромешный ад. Подумалось,
как бы я выглядел утром следующего дня, если бы мне пришлось
задержаться здесь всего на одну ночь. Я находился в этом страшном
помещении не более часа, но и за это время успел пережить мно-
гое. Вне всякого сомнения, за ночь у меня стащили бы всю одежду,
ведь мне пришлось бы раздеваться догола. Хорошо, что я задер-
жался на площадке между первым и вторым этажами, хотя насто-
ятельно призывали подниматься на самый верх. А там, на верхнем
этаже, как мне подсказали добрые люди, неограниченная власть
блатных. И был бы я гол, как сокол, даже за этот час, что провел
на лестничной клетке.
Меня вывезли из Москвы 22, а доставили в Тбилиси 27 авгу-
ста. С учетом пересыльных пунктов, таких, как Харьков, Ростов
и Баку, подобная доставка арестанта (за пять суток) при существо-
вавшей тогда перегрузке является исключительно быстрой. Если
учесть, что при подобном же этапировании с помощью вагонзаков,
когда я был направлен в ссылку после десятилетнего заключения,
примерно на такое же расстояние понадобилось 18 суток, то ста-
нет совершенно очевидно, что везли меня из Москвы в Тбилиси
в самом срочном порядке.
И вот спрашивается, зачем же меня после санитарной обра-
ботки, «чистенького», если можно так выразиться, втолкнули в это
царство грязи и зловония?
Из всего сказанного я делаю вывод, что, хотя администрации
тюрьмы и было прекрасно известно, что не более чем через час
или два она обязана вновь возвратить меня на железнодорожную
станцию для срочного этапирования на юг, она, вместо того, чтобы
на это короткое время предоставить мне возможность передохнуть
во дворе тюрьмы или в каком-нибудь другом месте, подвергла меня
излишней травме, не считая меня за человека, что сильно ударило
по моему человеческому достоинству. Потом, позднее, побывав
долгие годы в лагерях, я разгадал тайну своего краткого пребыва-
ния на лестничной клетке этого этапного отделения. На мне был
новый шевиотовый костюм и замечательное кожаное пальто. Запи-
рая меня вместе с блатными, тюремные надзиратели надеялись, что
за этот короткий срок бандиты все же разденут меня и моя одежда
за бесценок достанется им, ибо все, что отнимают одни заключен-
ные у других, если представляет какую-нибудь ценность, немину-
емо попадает в руки тюремных надзирателей за гроши, кусок кол-
басы или буханку хлеба.

Герой озера Хасан

Выйдя во двор из тюремного корпуса, я удивился, что меня не пере-
дали под конвоирование. На некоторое время я оказался без над-
зора и мог прогуливаться по тюремному двору. Не успел я побыть
в этом состоянии и нескольких минут, как ко мне подошел человек
в таком же черном кожаном пальто, как и у меня, и начал задавать
мне вопросы, один за другим. Он оказался таким же заключенным,
как и я. Интересовался обычными для нашего положения вопро-
сами. Словом, он хотел знать, кто я, куда меня везут, какое предъяв-
лено мне обвинение. Чуть ли не с первых минут нашего знакомства
мы прониклись друг к другу уважением. После совместного сле-
дования до Ростова мы с ним сошлись довольно-таки близко, хотя
вначале, должен сказать, как я, так, возможно, и он изучали друг
друга: не подосланный ли органами стукач. Но недоверие наше
быстро улетучилось, и мы прекрасно понимали друг друга потому,
что говорили оба на партийном языке, как могут говорить между
собой два честных и преданных партии коммуниста, где бы они
ни находились.
Более подробно о себе он мне рассказал уже в вагонзаке, где
мы с ним оказались в одном купе. В отличие от вагона, везшего
меня от Москвы до Харькова, этот не был переполнен. Отсутствие
тесноты способствовало нашей нормальной беседе. Максимально
напрягая память и пользуясь своими записями двадцатилетней дав-
ности о беседе, состоявшейся сорок с лишним лет назад, я постара-
юсь вкратце изложить обо всем, услышанном мною от него.
Везли его с Дальнего Востока. Он был участником боевых дей-
ствий у озера Хасан, происходивших с 29 июля по 9 августа
1938 года. Хорошо помню, как он говорил, что три ночи не спал, уча-
ствуя в непрерывных боях. Как только закончился последний бой,
ему сказали, что его вызывает к себе в штаб командующий Дальне-
восточным фронтом маршал Советского Союза В.К. Блюхер.
– Я страшно устал, – говорил он, – и мне кроме сна больше
ничего не хотелось. В то время как я умывался, чтобы освободиться
от копоти и грязи недавнего боя, меня окружили товарищи и стали
наперебой высказывать свое восхищение моим умением водить танк.
Конечно, как бывает иногда в подобных случаях, они, возможно, кое-
что и преувеличивали, но все в один голос утверждали, что только
чудом я и мой танк уцелели. Они никак не могли понять, как мне уда-
лось взбираться на крутые сопки и не опрокидываться. Они говорили,
что следили за моим танком, мчавшимся впереди всех, и не верили
своим глазам. Конечно, может быть, с моей стороны это не скромно,
что я так говорю о себе, но я даю вам честное слово, что нисколько
не преувеличиваю того, что услышал от своих товарищей.
Я, конечно, и тогда не сомневался в правдивости его рассказа,
но мне стало во сто крат приятнее, когда спустя четверть столе-
тия после той беседы мне в руки попала книжка, рассказывающая
о знаменитых боях у озера Хасан. С первых же строк меня охва-
тило волнение от нахлынувших вдруг на меня воспоминаний давно
минувших дней. Особенно взволновали меня следующие строки
из этой книжки:
«Сначала двинулись мощные и быстроходные танки. Они расчи-
щали и указывали нам путь... Я не первый год в армии, кое-что пови-
дал, но, когда огромные боевые машины рванулись вперед, ныряя
по пригоркам, подминая под себя деревца, разбрызгивая лужи, мне
стало страшно и весело... Много славных подвигов совершили в этот
день танкисты, их командир, который вел «головную», переднюю
машину, забирался на такие крутизны, что, казалось, вот-вот танк
перевернется и скатится вниз». (И. Мошляк, Герой Советского Союза.
«У озера Хасан». Обработка М. Мейеровича. Школьная библиотека
ЦК ВЛКСМ. Издательство детской литературы, 1939, стр. 35–36).
Когда я дочитал последнюю приведенную здесь фразу, глаза мои
наполнились слезами. Передо мной как живой предстал тот самый
командир, который вел именно эту переднюю, головную машину.
Я сразу же предпринял поиски автора этой книги И.Н. Мошляка,
но бе зуспешно. Об этом, пожалуй, лучше поговорим в конце главы,
а пока продолжение беседы в столыпинском вагоне 24–25 августа
1938 года.
– Когда я прибыл в штаб командующего Дальневосточным
фронтом, то не сумел попасть к Василию Константиновичу Блю-
херу, так как меня сильно торопили с отъездом в Москву, выдав
командировочные и билет на поезд, отходящий через считанные
минуты. Ни с кем из руководства я так и не смог повидаться, чтобы
толком выяснить, зачем меня направляют в Москву. Единственное,
что мне сказали, это то, что моя командировка оформлена на осно-
вании телеграммы за подписью наркома обороны СССР К.Е. Воро-
шилова. Ехал я в международном вагоне и в пути как следует ото-
спался. Все время думал, зачем понадобился столь срочный вызов?
При торопливых сборах и во время посадки в поезд товарищами
высказывались разные предположения, но в основном все сво-
дились к тому, что в Политбюро и лично Сталин хотят послушать
непосредственного участника боев, что меня обязательно наградят
и отправят на юг отдыхать.
С такими словами мне пожелали счастливого пути.
Я подъезжал к Москве с самыми радужными мыслями, но свер-
шилось совершенно неожиданное. В купе вошли двое, убедились,
что я именно тот, кто им нужен, и предложили проследовать за ними
в помещение ДТГПУ вокзала. Там, в своих апартаментах они объ-
явили о моем аресте, обыскали, сорвали знаки отличия и посадили
в столыпинский вагон.
Вот так я из международного угодил в столыпинский вагон.
Из Москвы я прямым сообщением попал в Харьков, а теперь вме-
сте с вами едем далее на юг.
– Как вы думаете, куда вас везут?
– Думаю, что в Тифлис.
– Почему же вы решили, что вас повезут обязательно в Тифлис?
– Видите ли, мне стало известно, что арестован Левандовский,
а я с ним работал вместе и у нас с ним были близкие отношения.
(29 июля 1938 года приговорён Военной коллегией Верховного суда
СССР к высшей мере наказания. Расстрелян в тот же день в Москве).
Михаил Карлович Левандовский родился в Тифлисе, и я знал
его. Он был командармом 2 ранга и членом Военного совета при
Наркомате обороны СССР. Он пять раз назначался командующим
армиями в Закавказье, сперва II Красной армией в 1920 году, затем
ККА и, наконец, командующим Закавказским военным округом
в 1935–1937 годах. М.К. Левандовский был одним из крупнейших
полководцев страны, прославленным героем Гражданской войны.
Герой озера Хасан, разрешите мне так называть его, долго мол-
чал, сидя с опущенной головой, и по всему было видно, сильно пере-
живал. Я не в силах был прервать наше молчание. Вдруг он в упор
посмотрел мне в глаза и сказал:
– А вы знаете, как в нас стреляли японцы? Прямой наводкой!
И мне не было страшно, а ведь это редко кто может выдержать. Я не
думал, что выйду из этого кошмара живым. Мне не было жалко своей
жизни: я исполнял свой долг. Я думал только о том, чтобы японцы нас
не остановили, и вел свой танк впереди всех безостановочно. За мной
пошли остальные танки, и мы одержали победу, да еще какую победу!
Единственное, о чем я теперь жалею, почему меня там не убили?
Почему я избежал верной гибели? Разве только для того, чтобы прямо
с фронта, после самых ожесточенных боев, угодить в тюрьму?
Далее он продолжал:
– Ну хорошо, пусть по всей стране заварилась такая каша, что
в ней разобраться невозможно никак и никому, сажают всех и вся,
и непонятно, кто виновен, а кто нет. Да еще говорят, что друг на друга
дают ложные показания, которые сходят за правду, и даже родной
отец поверит, что сын его действительно враг народа. Допустим, что
Левандовского так жестоко пытали, что он вынужден был дать на себя
ложные показания. Оклеветав себя, он неминуемо должен был окле-
ветать и других. В числе этих других он мог назвать и мою фами-
лию. И вот, поступает в Москву или в Хабаровск бумажка, требую-
щая моего ареста и препровождения меня в Тифлис для привлечения
к ответственности по делу Левандовского. И неужели ни Москва,
ни Хабаровск не должны поинтересоваться, кто я, что из себя пред-
ставляю в данный момент? Я уже не говорю о прошлом, о всей моей
жизни, являющейся несомненным доказательством преданности
Коммунистической партии и Советской власти. В те часы, когда
поступила телеграмма о вызове меня в Москву для последующего
ареста, моя жизнь буквально висела на волосок от смерти. Чем же
проверяется преданность Родине ее сыновей, как не беззаветной
готовностью сложить свои головы во имя ее процветания? Я спраши-
ваю вас, что же все-таки происходит у нас в стране? Не ужели конец
всей нашей борьбе за светлое будущее человечества?
Заканчивая свой рассказ о встрече с героем озера Хасан, не могу
не привести его последние слова:
– Я рад, что исполнил свой долг, теперь пусть делают со мной
все, что хотят. Как бы я переживал, если бы меня арестовали
за несколько дней до этих боев!
Этот человек произвел на меня самое лучшее впечатление. Он, вне
всякого сомнения, был преданным коммунистом. Он был прекрас-
ным собеседником, и я радовался, что мы будем вместе вплоть до при-
езда в Тбилиси, но, против всякого ожидания, нас разъединили,
кажется, в Ростове. При моем поступлении в тбилисскую Орточаль-
скую тюрьму его в нашей партии не было. Привезли его в Тбилиси
потом или сняли с поезда в Ростове или Баку, я не знаю. И вообще,
больше я о нем ничего не слышал, несмотря на все мои старания.
А старался я разузнать о нем очень сильно. Хоть что-нибудь: хоть
фамилию, имя, но поиски ничего не дали. Единственный человек,
который мог бы мне сообщить некоторые сведения по интересу-
ющему меня делу, был автор упомянутой книги И.Н. Мошляк.
Я обратился в «Детгиз», который выпустил в свет книгу Мошляка.
Письмом от 23 мая 1962 года редактор-консультант сообщил мне,
что адреса И.Н. Мошляка в издательстве не имеется, но посове-
товал обратиться в отдел кадров Закавказского военного округа.
Я запросил Тбилиси, и мне сообщили, что генерал Мошляк Иван
Николаевич проходит службу в войсковой части 24431, город
Ереван Армянской ССР. Я немедленно обратился по указанному
адресу к Ивану Никоновичу Мошляку со следующим письмом:
«Город Ереван. Войсковая часть 24431. Генералу Мошляку Ивану
Никоновичу.
Уважаемый Иван Никонович! В книге «У озера Хасан», издан-
ной в 1939 году, на страницах 35–36 Вы описываете подвиг коман-
дира танкистов, «который вел «головную», переднюю машину».
По совершенно понятным причинам, тогда Вы не могли назвать его
фамилию. Сразу же после боя он был вызван в ставку командова-
ния, оттуда направлен в Москву, где и был арестован.
Я обращаюсь к Вам с просьбой сообщить мне его фамилию, имя
и отчество. Если Вам известна его дальнейшая судьба, то я буду
очень признателен Вам за дополнительные сведения и любые под-
робности о нем.
О себе я могу сообщить Вам, что я персональный пенсионер
союзного значения, член КПСС с 1920 года».
Это письмо я направил в декабре 1962 года. Ответа не получил.
Шли годы. Предпринимал кое-какие меры в этом направлении,
но все было бесполезно. Многих генералов я расспрашивал, знают
ли они И.Н. Мошляка, но никто ничего не слышал о нем.
Но вот в газете «Правда» от 29 июля 1978 года была помещена ста-
тья дважды Героя Советского Союза, генерала-полковника танко-
вых войск Давида Абрамовича Драгунского, в которой упоминался
И.Н. Мошляк. Я обратился с письмом к тов. Драгунскому и вскоре
получил от него очень теплое письмо, в котором он любезно подсказал,
как разыскать Мошляка, т.к. сам не имел его адреса. Он посоветовал
обратиться в Военную академию тыла и транспорта, что я и сделал.
Скоро из Ленинграда пришел ответ с указанием домашнего
адреса И.Н. Мошляка.
Этот адрес я получил 31 декабря 1978 года, а 2 января 1979 года
я отправил И.Н. Мошляку письмо следующего содержания:
«Уважаемый Иван Никонович!
Я решил обратиться к Вам в связи с тем, что в своих мемуарах,
составлением которых я занят в настоящее время, пишу об одном
человеке, фамилию которого за давностью лет забыл, а Вы его знали
близко и должны помнить. С этим человеком я встретился в Харь-
ковской тюрьме 24 августа 1938 года. Нас разлучили на следующий
день, то есть 25 августа, в Ростове. В пути, за сутки он многое успел
рассказать мне о себе. Это был один из героев боев у озера Хасан
6–9 августа 1938 года.
В своей книге «У озера Хасан», изданной в 1939 году, на стр.
35–36 Вы описываете подвиг этого командира танкистов. Напи-
санное Вами в точности совпадает с тем, что он мне рассказывал:
и то, что он вел головную машину, и то, что забирался на такие
кручи, что, казалось, вот-вот опрокинется и скатится вниз.
Именно такое точное совпадение деталей рассказа танкиста с тем,
что описано в Вашей книге, и дало мне повод обратиться к Вам, пола-
гая, что Вы писали только о нем и ни о каком другом человеке.
Конечно, я Вас вполне понимаю, что тогда, в 1938 году,
Вы не могли назвать его фамилию. Время было совсем другое. Я же
в своих мемуарах обязан сказать об его имени.
Возможно, он жив и Вам известен его адрес? Если его нет
в живых, то реабилитирован ли он посмертно? Меня это очень
интересует. Я буду Вам очень благодарен, если Вы вместе с его
фамилией, именем и отчеством сообщите мне все, что сможет
дополнить его облик.
Я воспользуюсь этими данными в своих мемуарах, разумеется,
с Вашего разрешения и со ссылкой на Вас. Со своей стороны могу
Вам сообщить некоторые подробности о его судьбе после того, как
он покинул поле боя. Прибыв в штаб фронта, он не смог попасть
к В.К. Блюхеру, так как сильно торопили с выездом в Москву
на основании вызова наркома обороны К.Е. Ворошилова. К Воро-
шилову он не попал. Не попал даже в здание Наркомата обороны:
его арестовали сразу же по прибытии в Москву на вокзале, а точ-
нее, прямо в купе. В Москве его не задерживали и сразу этапиро-
вали на юг. На мой вопрос, куда его везут, он ответил, что, скорее
всего, в Тбилиси, так как там находится под арестом Левандовский,
с которым он был связан.
Еще раз убедительно прошу Вас сообщить мне все, что Вы най-
дете возможным об этом командире по следующему адресу: ...
С уважением к Вам...»
Я поместил здесь оба полных текста моих писем только с той
целью, чтобы читатель видел всю основательность моей просьбы
и тот такт, который я постарался проявить во имя того, чтобы во что
бы то ни стало узнать имя подлинного героя озера Хасан.
Вы что думаете, получил я ответ? Нет, я не получил ответа
и на это, второе письмо.
Я не понимаю, чем можно объяснить такое пренебрежительное
отношение к старому большевику, который обращается с исклю-
чительно маленькой, вполне законной, сугубо партийной прось-
бой – сообщить фамилию коммуниста, состоящего на партийном
учете там, где Мошляк был секретарем партийной организации.
Из его же книжки я узнал, что указом Верховного совета СССР
за бои у озера Хасан были награждены званием Героя Советского
Союза 26 человек, в том числе и сам Мошляк. 4 ноября 1938 года
они были приглашены в Кремль, где им были вручены ордена.
8 ноября был устроен прием в Кремле и на банкете поднимались
тосты за героев озера Хасан.
Очень возможно, что именно в эти часы и минуты, когда Воро-
шилов произносил тост за героев боев у озера Хасан, а секретарь
той самой партийной организации, в которой состоял на партий-
ном учете главный герой этих боевых событий, И.Н. Мошляк под-
ходил, как он сам об этом пишет, к тому столу, за которым сидел
Сталин, и говорил ему, что Заозерную брали с именем Сталина
на устах, а Сталин в ответ на это повернулся к нему «с теплой оте-
чес кой улыбкой», и это было для Мошляка «величайшей наградой»,
в это самое время подвергался самым жесточайшим и изувер-
ским пыткам в Тбилиси, в бериевских застенках тот самый, кото-
рый не значился в списке 26-ти награжденных, имея право по всем
человеческим понятиям быть записанным в этом списке в первой
его строке.
Оторвавшись от последней страницы брошюры, откинув голову
чуть-чуть назад, я закрыл глаза и подумал: а что, если в этот тор-
жественный час, после всех произнесенных дифирамбов, Мош-
ляк обратился бы к Сталину и заявил, что среди 26 награжденных
нет самого главного героя, подвиг которого и обеспечил успех сра-
жения, и что он просит от имени всех награжденных вернуть его
в их семью. Такова была первейшая обязанность секретаря партий-
ной организации. Не посмел вымолвить и слова ни один из осталь-
ных 25 награжденных, вряд ли даже и теперь, спустя десятки лет,
кому-нибудь из них (кто еще остался в живых) приходит подобная
мысль. Думается, что никто из них не страдал угрызениями совести
при мысли о том, почему он не воспользовался во время встречи
в Кремле со Сталиным возможностью высказать несколько слов
в пользу заточенного в тюрьму своего командира. Все они, надо
полагать, думают, что все те почести, которые им воздавались тогда
и воздают по сей день, не имеют абсолютно никакого отношения
к их командиру, проложившему дорогу их продвижения к славе,
и что именно своей и только своей отвагой они заслужили эти
награды. Я уверен, что память о своем командире – главном герое
боев у озера Хасан, у них окончательно стерлась.
Наглядным подтверждением этого является выступление по цен-
тральному телевидению 30 мая 1963 года с воспоминаниями участ-
ника боев у озера Хасан, Героя Советского Союза полковника
в запасе Петра Федоровича Тережко. Я внимательно слушал его
и ждал, когда он что-нибудь скажет о своем боевом командире, слав-
ном герое этих боев, незаслуженно забытом. Он обязан был во всеус-
лышание, на всю страну назвать фамилию подлинного героя, напом-
нить хотя бы вскользь о нравах тех страшных времен, из-за которых
главный герой этих событий оставался до сих пор в неизвестности.
В крайнем случае, он должен был сказать, что, кроме награжденных,
были еще и другие люди, имена которых теперь забыты, но и их роль
была, несомненно, не менее важной, а может быть, и решающей.
Ничего подобного я не услышал в выступлении П.Ф. Тережко и был
глубоко разочарован и обманут в своих надеждах.
Мне могут сказать, что П.Ф. Тережко, возможно, не упомянул
о нем, так как герой этот посмертно не реабилитирован. Я не знаю,
реабилитирован он или нет, думаю, что обязательно реабилитиро-
ван, но если нет, то тем хуже для Мошляка и Тережко и всех осталь-
ных награжденных, что они не позаботились добиться посмертной
реабилитации своего безупречного товарища и командира.
Существует элементарная порядочность, но Мошляк не считает
для себя необходимым считаться с элементарной порядочностью
и полагает позволительным не отвечать на письма, когда к нему
обращаются дважды с простой просьбой. Ведь обращается к нему
не просто какой-то человек с улицы, а его соратник по партии,
сообщая о себе все необходимые данные.
Извините меня, что я так резко заканчиваю эту главу. В образе
Мошляка я узнал человека, целиком и полностью воспитанного
в духе сталинщины. Он и не думает, что своим высокомерием
и нежеланием ответить мне оскорбил не меня, а читателя, который
хотел бы узнать подлинную фамилию героя озера Хасан. В про-
тивоположность Мошляку я должен привести Д.А. Драгунского,
который быстро и оперативно отозвался на мое письмо и помог
мне установить адрес Мошляка. Прочитав письмо Д.А. Драгун-
ского, сумевшего на двух страницах изложить так емко сведения,
которые он мне сообщил, а письмо его дышало таким исключитель-
ным теплом, что я на всю жизнь это запомнил, я всю жизнь буду
относиться к нему с глубоким уважением.

Ростов – Баку – Тбилиси

Тогда, в 1938 году, еще не было железной дороги по черноморскому
побережью, и поезда из Москвы в Тбилиси шли вдоль каспийского
побережья, через Баку. Теперь я точно не помню, где нас разлу-
чили с героем боев у озера Хасан – в Баку или в Ростове. Дума-
ется, что, скорее всего, в Ростове. Но я прекрасно помню, что всю
дорогу, вплоть до Тбилиси, его образ находился перед моими гла-
зами и я никак не мог забыть ни его рассказ, ни его голос.
Такая же участь – быть арестованным по прибытии в Москву,
постигла и Александра Ивановича Криницкого, о котором я уже
упоминал, только он ехал не к Ворошилову, а к Сталину. У одного все
думы были о предстоящей беседе про бои у озера Хасан и о заслу-
женной награде, а у другого о серьезной политической беседе
с полубогом и о новом назначении на работу. И вот радужные пер-
спективы обрываются самым омерзительным образом – арестом
невинных людей, более того, преданнейших членов партии.
В этих думах о них и особенно под свежим впечатлением рас-
сказа танкового командира я также невольно думал и о себе.
С каждым километром все ближе и ближе становилась развязка.
И если при вызове «с вещами» в камере Бутырской тюрьмы мне
еще не приходило в голову, что меня ожидает поездка в Тбилиси, то
при выезде из Москвы с каждым днем все яснее и яснее станови-
лось, что меня везут все же в Тбилиси. Правда, в то время наклеве-
тать на тебя могли в любой географической точке, где ты побывал
даже проездом, а проездом я бывал не менее чем в трехстах совхо-
зах и в десятках крупных городов. Когда позади оказался Ростов,
рассеялись последние сомнения в том, что меня везут в Тбилиси.
Дело принимало крайне неприятный оборот. В Москве я мог
надеяться хоть на какую-нибудь видимость нормального судопро-
изводства, а там, в Тбилиси, орудовал Берия со всей своей бан-
дой, и мне казалось, что расстрел неминуем. Хорошо, если сразу
убьют, думал я, а если начнут пытать, разве я выдержу? В Бутырках
я наслушался таких ужасов, особенно про Лефортовскую тюрьму,
что, зная нравы бериевской своры, я содрогался и приходил в оце-
пенение от дум о предстоящей моей судьбе.
По прибытии в Ростов нас снова высадили из одной тюрьмы
на колесах в другую, то есть из столыпинского вагона в «черный
ворон», и повезли в город. На этот раз нам пришлось пострадать
от этой душегубки еще сильнее.
Нас привезли куда-то, очевидно, во двор ростовской тюрьмы,
и долго, очень долго дверь машины не открывалась. Солнце палило
нестерпимо, железная крыша и стены накалились так сильно, что
люди начали падать в обморок, мы начали стучать в стены «черного
ворона» изо всех сил.
Как выяснилось, ростовская тюрьма не собиралась принимать
всех привезенных с вокзала заключенных. Забрали лишь часть
людей, но пополнили «черный ворон» другими заключенными.
Теперь уже не помню, сколько часов мы простояли во дворе
ростовской тюрьмы под палящим солнцем, но что-то очень долго.
Вся одежда промокла. Еще при выходе из вагона я скинул с себя
пиджак, но разве это могло помочь при такой жаре?
Наконец, последовала команда об отправке, и наша машина
поехала обратно на вокзал. Основательно намучившись, я снова
очутился в вагонзаке. Зачем нас возили взад и вперед по городу
в такую жару? Разве нельзя было нас пересадить прямо на станции
из одного вагона в другой? Оказывается, можно: так с нами посту-
пили в Баку.
Никогда я не забуду этот день! Нас вывели из вагонзака и повели
по железнодорожным путям. Обычно заключенных ведут строем:
впереди, по бокам и сзади процессию сопровождают конвоиры
с винтовками. Но в Баку нас вел не обычный конвой, а скорее
всего курсанты. Вместо винтовок они были вооружены наганами,
которые держали в руках перед собой, направив в спину идущего
впереди арестанта. Шли гуськом, друг за другом: за шедшим впе-
реди конвоиром шел заключенный с вещами, затем опять конвоир
с обнаженным револьвером и т. д. Нас было не очень много, чуть
больше десятка.
На перроне было очень оживленно, как говорится, яблоку негде
упасть. Перед перроном, на первых путях не было еще железнодо-
рожного состава, и наша процессия неожиданно предстала перед
изумленными взорами разнаряженной публики.
Шла третья неделя моего ареста, и за это короткое время я уже
настолько отвык от всего, что было для меня обычным с детских
лет, родившегося в большом городе, что такое значительное ско-
пление народа мне показалось чем-то особенным. Хотя эти
люди были одеты, как обычно, мне показалось, что они разодеты
по-праздничному. Такова была реакция на нормальную одежду
после того, как глаз привык постоянно видеть рваное и грязное
одеяние заключенных.
Наше необычное шествие, изможденный вид заключенных,
скомканное «барахло» в их руках – видимо, все это оставляло жут-
кое впечатление на толпу зрителей. Среди них я видел искаженные
испугом и удивленные лица. На многих из них можно было прочи-
тать простое любопытство, а на некоторых других тупое равноду-
шие и безразличие. Но нельзя было не заметить, что значительная
часть этих невольных свидетелей нашего шествия была крайне изу-
млена, на лицах некоторых из них запечатлелась почти одновре-
менно целая гамма чувств – страх, удивление и еще что-то такое,
чего нельзя было понять в этом стремительном взгляде, направлен-
ном на нас, как бы колющим каждого из нас. Да, несомненно, они
искали, искали своих близких, уведенных неожиданно из родного
дома и канувших в неизвестность. Я заметил, как одна женщина,
вскрикнув, упала в обморок, и окружавшие ее люди поддержали
ее под руки. Это видели и другие и потом, уже в вагоне, расспра-
шивали друг друга, не родственница ли она кого-нибудь из нас,
кто мог бы быть невольным виновником ее обморока? Не придя
ни к чему определенному, решили, что, скорее всего, она обозна-
лась. Да и не обязательно должен быть родственник или близкий
знакомый: аресты тогда были настолько многочисленны, что, несо-
мненно, среди этой толпы много людей настрадались так сильно,
что один вид конвоя мог оказать на некоторых из них удручающее
впечатление. Потеря сознания при этом зрелище могла случиться
с каждым человеком, который чужое горе воспринимает как свое,
близко к сердцу, в особенности если этот человек – женщина
и она достаточно настрадалась от жестокости и издевательств.
При посадке в вагонзак в Баку в купе со мной поместили маль-
чика в возрасте 12 лет. Его везли из Баку, где происходил суд над
ним, в Закаталы, где находилась детская колония, в которой он дол-
жен был отбывать свой срок. Со мной он ехал до ст. Евлах, откуда
ему предстоял путь по шоссе через Нуху.
Мальчик рассказал о себе любопытную историю. Он очень любил
лазить по деревьям, водосточным трубам. Однажды двое взрослых
поспорили с ним: сможет ли он забраться с улицы на второй этаж
в окно одного из домов и, пройдя через квартиру, выйти во двор?
Мальчик охотно согласился, но его смущало, что хозяева квартиры
могут его поколотить. Мужчины сказали ему, что это можно сде-
лать ночью, когда хозяева уже уснут. Ему пообещали какое-то воз-
награждение, не то конфеты, не то немного денег.
Дождавшись ночи, эти двое мужчин и мальчик стали наблюдать
за данным окном. После того как погас свет и прошло еще некото-
рое время, мальчик поднялся по водосточной трубе, влез в окно,
отпер дверь квартиры, вышел во двор и вернулся на улицу через
ворота, как и было условленно. Получив свое вознаграждение,
мальчик, нечего не подозревая, пошел к себе домой спать.
В эту же ночь оба вора забрались в незапертую квартиру. К сво-
ему несчастью, хозяин квартиры спал слишком чутко, проснулся
и попытался задержать воров. В результате вспыхнувшей драки
воры его убили. Для мальчика дело приняло скверный оборот: его
обвинили в соучастии в ограблении с убийством. Я уже не помню,
к какому сроку его приговорили, но скорее всего, годам к десяти,
что в то время было самой обычной вещью.
Я не помню его фамилии, даже имени. Он был голодный и пла-
кал, когда я начал расспрашивать, как он очутился среди нас, аре-
стантов. Я отдал ему все продукты, которые у меня были: хлеб
и селедку. Он жадно ел. Понемногу успокоился и лишь после этого
поведал мне свою историю.
Совершая свой поступок, он, конечно, и не мыслил о каком-то
преступлении. И если ему действительно присудили десять лет,
а я в этом совершенно не сомневаюсь, то, повзрослев и выйдя
из тюрьмы, он, несомненно, стал настоящим закоренелым пре-
ступником. И у кого после этого повернется язык, чтобы осудить
его? Разве он в этом виновен? Преступником в перспективе сде-
лал его, несомненно, тот самый состав бакинского суда, который
несправедливо осудил его на длительный срок. А ведь задача суда –
бороться с возникновением преступности, а не поощрять ее путем
несправедливых приговоров, неминуемо ведущих за собой озло-
бление и мщение.
Может быть, это и парадокс, но, как я убедился за долгие годы
пребывания в лагерях и наблюдения за преступным миром, нахо-
дясь в их среде, в самой их гуще, изучая их не со стороны, как это
вынуждены делать ученые мужи от юриспруденции, а непосред-
ственно соприкасаясь с ними, я пришел к убеждению, что какую-то
часть преступников, особенно из среды юношества, создают сами
прокуроры, судьи и администрация мест заключения своими чрез-
мерно суровыми приговорами и жестоким обращением при отбы-
тии срока наказания.
Кроме вышеупомянутого мальчика, несовершеннолетние мне
встречались еще не раз, как в тюрьмах, так и в лагерях. Некото-
рым из них хотя и исполнилось по 18 лет, но они были арестованы
2–3 и более лет назад, то есть при аресте им было по 14–15 лет.
Согласитесь, дорогой мой читатель, что детям не место в тюрьмах.
Для полноты картины об условиях следования в пути в вагон-
заках следует сказать, что и днем, и ночью на каждые два купе
стоял на часах боец с винтовкой в руках и наблюдал через решетку
за всем происходящим в купе. И вот при всем таком неослабном
наблюдением за поведением заключенных людей грабили, а свиде-
телей грабежа не оказывалось.
При поступлении нового, хорошо одетого арестанта его поме-
щали в ту камеру, откуда сегодня ночью увезут группу заключен-
ных в связи с прибытием их на место назначения. За ночь этого
арестанта обворовывали, чаще всего, за несколько минут до стан-
ции, на которой конвой должен вывести эту группу из вагонзака
и сдать ее местному конвою. Награбленное блатные отдавали кон-
воиру, получая взамен обещанные продукты.
Приведу один классический случай, который произошел в сосед-
нем купе. Главарь шайки начал всемерно обхаживать вновь при-
бывшего арестанта, всю шпану разогнал на верхние полки. Сам лег
на одну из нижних полок, а на другой устроил новичка. Главарь соз-
дал в купе обстановку полного повиновения себе и сказал новичку,
что из присутствующих никто не посмеет прикоснуться к его
вещам, а из чужих и тем более, так как мы на запоре, и что можно
расположиться как у себя дома: скинуть сапоги, снять пиджак и т.д.
Новичок проникся к нему доверием, а на утро обнаружил, что нет
ни пиджака, ни сапог.
Выясняется, что ночью из этого купе сдавали на какой-то стан-
ции двух человек. Когда пострадавший обратился с претензиями
к главарю шайки, то тот заявил, что это непредвиденный случай, он
не знал, что кого-то уведут из камеры и они обокрадут его. Для вида
главарь даже устроил обыск в этом купе.
Устраивали ограбления и так: за минуту до станции в купе начи-
налась драка, крики, шум, гвалт. В это время поезд останавливается,
конвоир открывает решетчатую дверь камеры-купе и выкрикивает
фамилию одного из дерущихся. Тот выходит в коридор с чужими
вещами. Обворованный кричит, что тот его обокрал, конвоир
делает вид, что он никак не может решить, что делать, так как дру-
гие кричат, что это вещи уходящего. Подходит надзиратель, торо-
пит, так как поезд может тронуться. Спрашивается, какой нужен
свидетель, если боец, стоявший перед решеткой камеры, все видел
своими глазами и прекрасно знает все обстоятельства грабежа?
Почти на каждой станции принимали и сдавали заключенных,
но бывало и так, что арестанта готовили к сдаче, выводили в кори-
дор, но по прибытии на станцию не оказывалось местного конвоя.
Тогда заключенного водворяли обратно. Везли до конечной стан-
ции и при возвращении на данную станцию снова выводили для
передачи местному конвою. Бывали случаи, когда из-за непоявле-
ния местного конвоя целые группы заключенных несколько раз
возили туда-сюда.

ТБИЛИССКАЯ ОРТАЧАЛЬСКАЯ ТЮРЬМА

Думаю, я не ошибусь, если скажу, что привезли меня в эту тюрьму
27 августа 1938 года. Я и раньше бывал здесь, но не в качестве аре-
стованного, а как секретарь райкома комсомола, в первые годы
установления Советской власти в Грузии. В районе им. 26 комисса-
ров, где я был секретарем райкома комсомола с декабря 1922 года
по июль 1924 года, были две тюрьмы: Метехская и бывшая губерн-
ская в Ортачалах. Тогда они назывались не тюрьмами, а исправдо-
мами № 1 и № 2. И порядки были совершенно иными, чем теперь.
Двери камер закрывались только на ночь, да и то не всегда. Заклю-
ченные не только могли навещать друг друга, но и целыми днями
гуляли по двору с кем и когда хотели. Группировались по камерам
по собственному желанию. Имели избранный ими самими тюрем-
ный комитет, который вершил все дела заключенных. Решетки
в большинстве камер были сняты и оставались лишь для самых
закоренелых преступников: убийц и бандитов.
Вспомнил я обо всем этом сразу, как начал переступать один
за другим пороги тюрьмы. Да и засовы теперь иные, и по всему
видно, что охрана стала исключительно строгой. Попав в тюрем-
ный двор, я начал оглядываться и вспоминать одно здание за дру-
гим. Взглянув на главный корпус, я так и остолбенел. Окон не
было! Как показалось мне, окна были забиты железными листами.
Я, побывавший в Бутырской тюрьме, уже имел понятие о козырь-
ках на окнах, или, как их называли заключенные, «намордниках».
В Бутырках я их видел изнутри камеры, но снаружи мне тогда
не пришлось их внимательно рассмотреть. Когда в камере подхо-
дишь к окну, то видишь узкую полоску неба. Так было в Бутырках,
так было и в Тбилиси. Но когда я теперь наблюдал за этим зданием
со двора, то казалось, что окна забиты наглухо. Здание это называ-
лось спецкорпусом.
И вот вам невольное сравнение, которое молниеносно пронес-
лось в моей голове: камеры без решеток и без замков в начале двад-
цатых годов, и эти же камеры не только с восстановленными более
прочными, чем при царизме, решетками, но и с окнами, забитыми
толстым железом.
Еще одна параллель промелькнула в голове: тогда, когда я был
секретарем райкома комсомола, здесь сидели подлинные враги
Советской власти: меньшевики, белогвардейцы, люди, явно нена-
видевшие и открыто поносившие нашу власть, люди, чья ненависть
вылилась в конечном итоге в контрреволюционную авантюру
в августе 1924 года, в восстание, финансировавшееся международ-
ным империализмом. А теперь та же тюрьма заполнена коммуни-
стами, преданными делу Ленина, активно подавлявшими меньше-
вистскую авантюру 1924 г. Мысли приходили всякие, но трагедия
была в том, что ни с кем нельзя было ими поделиться.
Со двора нас завели в какое-то помещение, и начался опрос,
точно такой же, как в Бутырской тюрьме, с заполнением новой
анкеты, а затем и неизменный обыск с надругательствами. Дату
своего ареста я назвал настоящую: 9 августа 1938 года, а не 8 авгу-
ста, как мне настоятельно советовал тот регистратор в Бутырках.
Обыск закончился тем, что у меня вместо кожаного пальто вновь
оказались распоротые куски кожи. Но мои волнения оказались
напрасными, через несколько дней после того, как я попал в одну
из камер спецкорпуса, пальто было восстановлено. Это мне вновь
обошлось в несколько паек хлеба и лишение еще одной пары носков.
Всем нам, прибывшим в Ортачальскую тюрьму, после регистра-
ции и обыска сделали какой-то укол. Среди поступивших новых
заключенных находился мальчик лет 12 или 13, не более. Он отка-
зывался от укола. Его неоднократно избивали на наших глазах,
чтобы заставить его не возражать против укола, да как еще изби-
вали. Он издавал такие истошные и дикие вопли, что у нас мороз
шел по коже. В избиении попеременно принимали участие два
человека: медфельдшер и экзекутор. Дело происходило так: после
того, как мальчик получал очередную порцию побоев и вроде бы
давал согласие на укол, ведь без согласия укол не произведешь,
появлялся медфельдшер. Он подходил к избитому мальчику,
садился возле него и дожидался, пока мальчик успокоится, прекра-
тит всхлипывать и вздрагивать. Минут через 10 фельдшер уходил
в соседнюю комнату, так и не сделав укола. Через некоторое время
вновь появлялся экзекутор и принимался снова избивать несчаст-
ного мальчика.
Мы находились там около двух часов. Описанная выше картина
повторялась неоднократно, наши протесты были встречены пред-
ставителями комендатуры тюрьмы бранью и оскорблениями, так
что помочь бедному мальчику мы ничем не смогли. Чем кончи-
лось избиение, я не знаю, но полагаю на основе опыта и многолет-
них наблюдений, что если этот мальчик не сдался и ему в тот же
день не сделали прививки, то он, без сомнения, должен был прове-
сти ночь в одном из страшных карцеров, переполненных крысами.
И над ним тюремная администрация издевалась до тех пор, пока не
сломила его духа и не принудила к подчинению и исполнению того
распорядка, который установлен инструкцией.
Вот где поистине инструкция является фетишем. Обойти
ее никто не хотел. Тюремное начальство строго следовало ей. А в те
годы все дрожали не только перед инструкцией, но и перед любым
приказанием и распоряжением начальства.

Камера спецкорпуса

Этот корпус был отведен специально для политических преступни-
ков, почему и назывался спецкорпусом. Политических содержали
отдельно от уголовников только в процессе следствия. После того,
как выносится приговор и заключенный направляется в лагерь,
раздельное содержание прекращается. Заключенные содержатся
вместе не только в одной лагерной зоне, но и в одном бараке.
Однако кроме лагерей общего типа существовали лагеря специ-
ального назначения, где размещались осужденные по 58 статье,
по наиболее тягчайшим ее пунктам.
Сталин запретил употреблять и сам термин «политический пре-
ступник», всех стали называть уголовниками. И если во время
следствия нас все же содержали отдельно от уголовников, то это
не потому, что нас от них оберегали, вовсе не потому. Для нас были
созданы драконовские условия, преследовавшие определенную
цель. Для уголовников не было необходимости создания подобных
свирепых условий, да к тому же они взбунтовались бы. Многие
из них не в первый раз попадали в тюрьму и ни за что не примири-
лись бы с той изоляцией от внешнего мира, в которой находились
привлеченные по 58 статье.
Сейчас же, как я очутился в камере Ортачальской тюрьмы
и назвал свою фамилию, произошло некоторое замешательство.
– Как, вы Мискин? – переспросил староста и обратился
к одному из заключенных, который лежал на койке с закрытыми
глазами. – Слушай, Мурадов! Вот Мискин. Поднимись, может
быть, это тот самый Мискин, о котором ты говорил?
Мурадов (так сохранилась у меня в памяти его фамилия) открыл
глаза и медленно приподнялся, но с койки не встал, а, оставаясь
сидеть на ней, жестом руки пригласил меня присесть рядом. Я опо-
знал в нем рабочего Адельхановского кожевенного завода, комсо-
мольского активиста с первых лет установления Советской власти
в Грузии. Он узнал меня сразу, еще раньше, чем я его. Но прежде,
чем продолжить рассказ о Мурадове, я должен сказать, что через
две кровати, в углу лежал человек, и возле него шла оживленная
беседа с употреблением моей фамилии. Я еще не успел начать раз-
говора с Мурадовым (мы только поздоровались, узнав друг друга),
как должен был идти в тот угол, так как меня уже звали.
К сожалению, фамилии этого человека я не помню. Помню
хорошо, что он был грузин, плох здоровьем (его сильно покалечили
во время допросов).
– Когда я лежал в тюремной больнице, – с трудом заговорил
он, – туда приводили какого-то Мискина. Я его не видел, так как
был в очень плохом состоянии. Говорили, что Мискин так искале-
чен, что он ни за что не выживет. Неужели вы тот самый Мискин?
Как я ни допытывался, чтобы услышать от этого человека
хоть еще что-нибудь, еще одно словечко о моем родном брате,
но он ничего добавить не мог к тому, что уже сказал. Наша фами-
лия очень редкая, так что речь могла идти об одном из моих двух
братьев. По времени происшедшего события я понял, что речь шла
о моем старшем брате Эдуарде.
О первом аресте Эдуарда в 1932 году по делу Гоги Девдариани
я уже писал. Вторично его арестовали в 1936 году за нарушение
паспортного режима. Он был осужден, насколько мне помнится,
на два года. Еще до моего ареста он уже был этапирован на Урал,
и наша мать получила от него письмо.
Неужели его вновь вернули, мгновенно подумал я. Ведь ехали
же со мной те два гурийца в столыпинском вагоне из Москвы
до Харькова. Их наверняка везли в Тбилиси. Они сами были в этом
уверены, да и куда еще могли везти этих несчастных, отсталых
и неграмотных крестьян, с Печоры или Ухты, как не на доследова-
ние в Грузию?
Потом уже я не раз встречался с некоторыми такими людьми,
которые ранее были осуждены на меньшие сроки, а затем их вызы-
вали из лагерей и давали по 10–15 и более лет, вновь возвращали
в Сибирь, на Крайний Север.
Я нисколько не сомневался, что речь идет именно об Эдуарде.
Да и как могли бериевские подхалимы, работавшие вместе с Эду-
ардом несколько лет в Грузинском и Закавказском Чека, допу-
стить, чтобы Эдуард возвратился на волю в ближайшее время. Разве
2 года – это срок для члена партии с 1917 года? По установившимся
тогда нравам, как минимум, полагалось лет 10, а то и все 25.
Вот какими мыслями была полна моя голова в тот момент.
На меня очень сильно подействовало сообщение этого прикован-
ного к постели человека. Я условился с Мурадовым, что нашу беседу
мы отложим на завтра, а сам начал знакомиться с остальными аре-
стантами. В отличие от камеры в Бутырской тюрьме, здесь было
просторнее, хотя сама камера была намного меньше. Людей было
так мало, что чуть ли не каждый занимал отдельную кровать. Кро-
вати были железные, на них лежали матрацы и подушки, поши-
тые из материала черного цвета и набитые опилками, а не ватой
или соломой. Опилок в них было очень мало. Когда нас вызывали
в баню, мы обязаны были нести с собой на прожарку эти «постель-
ные принадлежности» и решительно все остальное, чтобы ничего
не осталось в камере, так как, пока мы находимся в бане, здесь про-
изводится уничтожение клопов, которыми кишмя кишели камеры
Ортачальской, как, впрочем, и всех остальных тюрем. Уничтожали
клопов паяльными лампами. Так вот, когда мы брали матрац в руки,
опилки, заполнявшие матрац, опускались на самое его дно, зани-
мая никак не больше четверти этого «матраца».
Кровати были пригнаны друг к другу по две и даже по три. Рассто-
яние между не состыкованными кроватями было никак не более,
чем в ширину стопы, так что можно было лишь с трудом протис-
нуться, чтобы лечь на койку.
К моему приходу в камере было менее двадцати человек. Мак-
симальное число узников при мне не превышало 22–24 человек.
Запомнились мне следующие лица:
Староста. К сожалению, его фамилии я не запомнил. Это был
молодой человек, по национальности грузин, с незаконченным
высшим образованием. Ушел со студенческой скамьи и уже успел
поработать в должности инженера около двух лет. О нем у меня
осталось очень хорошее впечатление. Хотя он был одним из самых
молодых в камере, он отлично справлялся с обязанностями старо-
сты. Его кровать стояла на самом лучшем месте – в левом углу,
у самого окна. В тюрьмах существует следующий порядок: вновь
прибывшие помещаются ближе к дверям, обычно в том углу, где
стоит параша. По мере освобождения мест заключенные передви-
гаются все ближе и ближе к окну.
Рядом со старостой место занимал бухгалтер министерства ком-
мунального хозяйства Грузии. Фамилии его также не помню.
Следующая кровать принадлежала Дмитрию Севастовичу Сева-
стопуло. Он был самым старшим по возрасту, ему, кажется, было
около 70 лет. Греческий подданный.
На четвертой кровати от окна по левой стороне находился уже
упоминавшийся Мурадов.
В углу у окна с правой стороны лежал тот самый товарищ, кото-
рый сообщил мне об Эдуарде.
Следующим был Степушкин, спортсмен, чемпион СССР не то
по гранатометанию, не то по толканию ядра.
Рядом с ним была моя кровать.
Рядом же со мной с другой стороны койку занимал Эдуард Яро-
нис, латыш, кадровый чекист.
В каком порядке размещались остальные, не помню. Да и то рас-
положение, которое я сейчас перечислил, не было постоянным,
потому что с уходом некоторых арестантов происходило переме-
щение. В частности, я попал на кровать третью от окна не сразу,
конечно, а с течением времени. Перечислю остальных обитателей
камеры без указания их размещения:
Пиралишвили — бывший начальник РИОНГЭСа.
Заргарян – бывший главный инженер кожевенного завода № 3.
Сорокин – ушел на свободу, хотя и обвинялся чуть ли не в шпи-
онаже.
Агроном Коля – из Кахетии.
Молодой хевсур.
Инженер-экономист.
Леван – ушел при мне после суда на свободу.
Оганов – крестьянин из деревни Кумыси.
Ответственный инструктор Закавказского краевого комитета
ВКП(б).
Кроме перечисленных здесь лиц, через эту камеру прошло еще
несколько человек, но в памяти они не удержались, за исключе-
нием одного старика-хевсура, живо рассказывавшего о своей
судьбе со странными приключениями.
Подавляющее большинство перечисленных сокамерников
к моему появлению уже находились здесь, и лишь некоторые при-
были позже. Я постараюсь рассказать о каждом из них все, что
смогу вспомнить. Начнем с Мурадова.

Мурадов

Я за точность этой фамилии не ручаюсь, возможно, не Мурадов. Мне
иногда кажется, что фамилия его была Мирзоян, но поскольку я больше
склоняюсь, что скорее всего – Мурадов, то поэтому не хочу приду-
мывать никаких условных обозначений одной буквой, например М.
Ах, если бы позволено было в заточении ежедневно записывать
хотя бы по одной фразе и отправлять их в самом конспиративном
порядке по определенному адресу, где они могли бы находиться
до дня освобождения! Какое было бы это великое дело для челове-
чества. За 10 лет заключения это составило бы 3653 фразы подлин-
ного крика души. На основе такого материала можно было бы вос-
произвести воспоминания с математической точностью и вынести
приговор всем тем, кто долгие годы терзал и мучил народ. Да что там,
целые фразы, достаточно было бы по одному слову в день. Это соста-
вило бы 3653 слова с учетом високосных лет. Вот тогда можно было
бы утверждать, что не Мирзоян, а Мурадов. Но в конце-то концов,
какое это имеет значение, Мурадов или Мирзоян? Важно содержа-
ние нашей беседы и тот вопрос, который он мне задал.
А задал он мне вопрос главный, самый главный во всем учении
марксизма-ленинизма. И где? В сталинской тюрьме. Вопрос был
поставлен в упор, и на него надо было отвечать. Беседа с Мурадо-
вым началась со следующих слов:
– Ты знаешь, товарищ Мискин, почему вся камера зашеве-
лилась, услышав твою фамилию? Как-то я громко при всех ска-
зал, что не хочу умирать, пока не увижусь с Мискиным. Я должен
задать ему один вопрос. Только услышав ответ на него, я смогу спо-
койно умереть. Все заинтересовались: какой же вопрос я собира-
юсь задать тебе? Но сколько они меня ни уговаривали, я ничего
не отвечал. Так вот теперь слушай, что я хочу узнать у тебя….
Мурадов говорил очень тихо, почти шепотом. Он выглядел очень
болезненно, видел очень плохо, а так как был чрезмерно смуглым
и волосатым, то весь казался черным.
– Ты помнишь, когда на Авлабаре ты был секретарем райкома,
то часто бывал у нас на адельхановском заводе, и однажды во время
твоего выступления кто-то задал вопрос: «А когда все же будет ком-
мунизм?» Что ты тогда ответил?
– Я сейчас этого случая не помню, – сказал я, – но что ты име-
ешь в виду?
– А я вот хорошо помню. Ты тогда говорил, что лет через 15–20
мы будем жить при коммунизме. Ты говорил это в 1922 году. С тех
пор прошли эти 15 лет, и вот вместо коммунизма мы с тобой очути-
лись в тюрьме. Ты что, разве такой коммунизм имел в виду? Здесь
тоже все равны, как при коммунизме, подобного равенства, как
здесь, нигде и быть не может.
И он еще много другого наговорил мне сгоряча. Видимо, уж сильно
наболело у него на душе, долго ждал встречи со мной и теперь ста-
рался выложить все. Откровенно говоря, я просто растерялся,
не знал, как начать, как подойти к разъяснению вопроса, чтобы
он понял, при всем его раздраженном состоянии. Я видел перед
собой человека, которого знал прежде как преданного коммуниста,
передового рабочего-производственника. Но теперь это был другой
человек, потерявший не только всякую надежду на построение ком-
мунизма, но и веру во что-либо светлое и прогрессивное.
Я ему сказал, что все, сказанное в 1922 году, могу повторить и сей-
час, ведь эти сроки о строительстве коммунизма не мною придуманы.
Это подлинные слова Владимира Ильича Ленина, и что их я запом-
нил на всю жизнь и могу хоть сейчас дословно повторить.
И я рассказал ему об исторической речи В.И. Ленина на третьем
съезде РКСМ 2 октября 1920 года. Я говорил, что Владимир Ильич
в этой речи сказал, что старшее поколение, к которому он сам при-
надлежит, может быть, и не увидит коммунизма, но те, кому 15 лет
теперь, – будут строить и жить при коммунизме. В этой речи,
помню, он дважды об этом говорил. Он сказал, что лет через 10–20
будете жить в коммунистическом обществе.
Мурадов мне не поверил и сказал, что я придумываю и сваливаю
на Ленина свой обман, начал меня стыдить, что я нехорошо посту-
паю. Мне стоило очень больших усилий убедить его, что я об этой
речи Ленина как комсомольский работник десятки раз упоми-
нал в своих докладах и выступлениях, что эти слова я помню наи-
зусть и если ты меня действительно так сильно уважал, как ты сам
об этом говоришь, то почему же сейчас не хочешь мне верить, что
эти слова принадлежат Владимиру Ильичу Ленину, а не я их при-
думал. Мы на эту тему беседовали и в последующие дни. Наконец
я почувствовал, что он вновь проникся ко мне доверием. На все его
«почему», задаваемые одно за другим, я старался тихо, спокойно,
чтобы другие нас не слышали, объяснять и разъяснять, насколько
это возможно было в тех условиях, что Ленин тут ни при чем, если
жизнь пошла не так. Это уже другое дело, и не здесь нам с тобой
разбираться в этом.
Я всеми силами старался заглушить его горе. А разве это было
только его горе? Это горе всей партии, всей страны.
Ответ на этот вопрос и по сей день под запретом. Сильно зату-
манил ленинскую мысль о строительстве коммунизма член-
корреспондент Академии наук СССР В.Г. Афанасьев своими
выступлениями по Центральному телевидению.
1 августа 1974 года, во время своего очередного выступления по
телевидению, Афанасьев сказал, что он получил, по поводу одного
из предыдущих своих выступлений, письмо от делегата III съезда
РКСМ Парфеновой, в котором она пишет: «Ответ Афанасьева
носил характер ревизии ленинизма». Вместо того, чтобы испра-
вить допущенную им самим ошибку, В.Г. Афанасьев вновь начал
утверждать, что В.И. Ленин, говоря «вы будете жить при комму-
низме», вовсе не имел в виду коммунизм, а имел в виду социализм,
то есть первую фазу коммунизма.
Вот так, дорогой мой читатель, в наши дни поправляют
В.И. Ленина, и ни кто иной, как главный редактор «Правды», цен-
трального органа Коммунистической Партии Советского Союза.
Сказать правду о том, что Сталин нас повел не по тому пути,
он, конечно, не мог. Но он вполне мог сослаться на то, что, говоря
об этом, В.И. Ленин исходил из международной ситуации, наде-
ясь на мировую социалистическую революцию, разъяснить, что
не по вине В.И. Ленина произошла задержка мировой революции.
Далее, он мог сослаться на войну с Германией и на целый ряд дру-
гих обстоятельств, задержавших строительство коммунизма.
Нет, он этого не сделал. Он продолжал настаивать на своем оши-
бочном тезисе и вновь ревизовал Ленина, заявив, что «полный
коммунизм – это автоматизация всего производства», выдвинув
этот тезис вместо ленинского: «коммунизм – это Советская власть
плюс электрификация всей страны».
Давая свою новую трактовку строительства коммунизма,
В.Г. Афанасьев сказал, что многие пишут, что пора переходить
к более равномерному распределению. «Они спешат», – утверж-
дает он, заявляя категорически, что «нельзя забегать вперед в рас-
пределении».
Сто раз права Парфенова, написавшая ему письмо о том, что
«ответ Афанасьева носил характер ревизии ленинизма».
В.И. Ленин мечтал об одном плане ГОЭЛРО, что составляло
8,8 млрд кВт/ч. С учетом энерговооруженности царской Рос-
сии в 1913 году – 1,2 млрд кВт/ч с завершением строительства по
плану ГОЭЛРО наша энерговооруженность должна была возрасти
до 19 млрд кВт/ч.
В письме, адресованном Глебу Максимилиановичу Кржижанов-
скому, от 23 января 1920 года, Владимир Ильич Ленин имел в виду
именно эти 10 миллиардов киловатт-часов, которые сделают Рос-
сию электрической, вот что он писал Глебу Максимилиановичу:
«Примерно в 10/5/? лет построим 20–30 / 30–50? / станций,
чтобы всю страну усеять центрами на 400 или 200, если не оси-
лим больше верст радиуса; на торфе, на воде, на сланце, на угле,
на нефти (примерно перебрать Россию всю, с грубым приближе-
нием). Начнем-де сейчас закупку необходимых машин и моделей.
Через 10/20/? лет сделаем Россию электрической.
Я думаю, подобный «план» – повторяю, не технический, а госу-
дарственный – проект плана, Вы могли дать. Его надо дать сейчас,
чтобы наглядно, популярно, для массы увлечь ясной и яркой (вполне
научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет
мы Россию всю, и промышленную, и земледельческую, сделаем
электрической».
Уже в 1960 году, по сообщению ЦСУ СССР, было выработано
292 млрд кВт/ч, что означало перевыполнение плана ГОЭЛРО
в 33,2 раза. Мы, старые большевики, встречаясь, задавали друг
другу вопрос: почему руководители партии не объяснят стране,
как понимать ленинское предвидение о строительстве комму-
низма? Ну, мог В.И. Ленин ошибиться в два, три раза, но не в десять
же раз? А теперь получается, что мы превзошли план ГОЭЛРО уже
в десятки раз, а практических шагов перехода к подлинно комму-
нистическому строю нет и в помине.
Но вот что заявил министр энергетики и электрификации СССР
Петр Степанович Непорожный на страницах журнала «Новое
время» № 31 в 1977 году: «По сравнению с 1920 годом производство
электроэнергии в стране возросло в 1976 году в две тысячи двести
раз и достигло 1,1 триллиона киловатт-часов».
Вы видите, дорогой мой читатель, что исчисление пошло уже
не десятками и даже не сотнями миллиардов, а триллионами
киловатт-часов. Это уже такие масштабы, о каких не могли тогда
мечтать ни В.И. Ленин, ни Г.М. Кржижановский и никто во всей
нашей партии, свершившей Великую Октябрьскую социалисти-
ческую революцию. Вот где корень всех вопросов о сроках пере-
хода к коммунизму.
Ведь В.И. Ленин, когда мечтал об электрификации страны,
не мог и представить себе те астрономические цифры, в которых
выражается сейчас производство электроэнергии, а также добыча
нефти и газа.
П.С. Непорожный, кроме того что он министр, является также
и профессором и как ученый обязан бороться за марксистско-
ленинскую науку, которая в области его научной деятельности
требует от него претворения в жизнь ленинской формулы, кото-
рая гласит: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрифи-
кация всей страны».
Невольно вспоминаются студенческие годы, когда я учился
в Московском университете, профессор Сарабьянов, характе-
ризуя непроизводительные издержки и расхищение произво-
дительных сил при капитализме, иллюстрируя это книгой Стю-
арта Чейза «Трагедия расточительства», вышедшей в 1925 году,
в которой автор доказал, что современная техника вполне может
обес печить изобилие для всех, а следовательно и переход к комму-
нистическому обществу, делал вполне логичный вывод в своей лек-
ции о том, что на основании изыскании Стюарта Чейза мы можем
сказать, что если бы у нас в СССР была бы такая техника, какая
имеется сегодня в США, то мы завтра же приступили бы к практи-
ческим шагам по установлению коммунизма у нас.
Заявляя об этом с университетской кафедры в 1926 году, профес-
сор Сарабьянов выражал не собственное только мнение, но изла-
гал взгляды марксистско-ленинской науки, линию нашей партии,
исходившую непосредственно из ленинских предначертаний.
Во всех своих докладах и выступлениях в двадцатых годах
мы только и исходили всегда именно из этого. В.И. Ленин писал
в том же письме Г.М. Кржижановскому: «повторяю, надо увлечь
массу рабочих и сознательных крестьян великой программой
на 10–20 лет».
И мы, агитаторы и пропагандисты нашей партии, по мере своих
сил и способностей старались «увлечь массу рабочих», в числе
которых и был несчастный Мурадов, потерявший теперь всякую
веру в прекрасное будущее и обвинивший, в моем лице, партий-
ных пропагандистов во лжи и обмане.

Эдуард Яронис

Пожалуй, наиболее слабым физически, изголодавшимся и вко-
нец измученным среди всех остальных заключенных нашей
камеры был Эдуард Яронис. Активный участник Гражданской
войны, впервые он попал в Грузию в 1921 году вместе со II Красной
Армией. Несколько лет он работал в должности начальника Осо-
бого отдела ОКА (Отдельной Кавказской Армии). Перед арестом
он работал на Дальнем Востоке на аналогичной работе. Он нахо-
дился в Красной Армии с первых месяцев установления Советской
власти до дня своего ареста. Он остался в моей памяти как кадро-
вый армейский чекист.
Пройдя, как говорят, «огни и воды» в дальневосточных сталин-
ских застенках и испытав изнурительное путешествие в столыпин-
ских вагонах на протяжении более двенадцати с половиной тысяч
километров, он прибыл, наконец, в Тбилиси обессиленный и заму-
ченный до крайней степени. Он уже здесь, в еще только подслед-
ственном периоде, страдал всеми теми страшными болезнями, как
пеллагра, дистрофия и кахексия, с которыми мы все встретились
намного позже, попав в так называемые исправительно-трудовые
лагеря.
Надо было видеть, с какой поразительной виртуозностью
он вылизывал миску, высовывая на изумительно большую длину
свой язык, кончик которого приобретал причудливую форму, спо-
собствующую вылизыванию самых тончайших извивов посуды,
из которой он только что и раньше всех съел с таким наслажде-
нием отвратительнейшую тюремную пищу. Не успев еще сдать
порожнюю миску обратно, он с умилением вступал в рассуждения
и заранее смаковал то удовольствие, какое он получит от очередной
порции арестантской еды, вызывающей отвращение у всякого, кто
пришел сюда в первые дни, недели, а у некоторых и месяцы.
Эдуард Яронис сидел уже много месяцев. Он прошел суро-
вую и страшную следственную перепалку. Помимо уже нако-
пленного многомесячного тюремного опыта он как кадровый
чекист был среди нас наибольшим авторитетом во всех тюремных
делах. За всеми советами мы обращались только к нему. Он каж-
дого выслушивал внимательно, со своей стороны задавал вопросы
и давал квалифицированные, исчерпывающие и вполне убедитель-
ные ответы на все возникавшие вопросы и недоумения при нашем
положении. К его советам мы прислушивались полностью.
Свою переброску с Дальнего Востока в Тбилиси он объяснил мне
точно так же, как и «герой боев у озера Хасан», о котором я гово-
рил в одной из предыдущих глав, тем, что работал вместе с Леван-
довским, следствие над которым шло в Тбилиси.
Эдуард Яронис часто мурлыкал, читал стихии собственного
творчества. До сих пор помнится одно из таких стихотворений,
сочиненных им:
Вата, вата,
Наше дело
Плоховато.
Хоть немного
Скучновато,
Но бывает и
Веселовато!
Я однажды не удержался и спросил у него:
– Отчего же это «веселовато»?
– Веселовато от смешного, – ответил он.
– Что же смешного в нашем положении?– спросил я
– Помилуйте. Очень многое. В том и заключается трагичность
нашего положения, что во всей этой истории, которая произо-
шла с нами, наряду со всем драматизмом, происходящим вокруг
нас, переплетается многое, казалось бы, совсем незначительное,
порой смешное, на которое мы не обращаем никакого внимания.
Вот послушайте, я расскажу вам одну историю, которая приключи-
лась со мной, не окажется ли она для вас смешной?
– Когда я был начальником Особого отдела Отдельной Кавказ-
ской Армии здесь, в Тбилиси, еще в первые годы установления
Советской власти в Грузии, мне позвонили из Грузчека и просили
взять к себе на работу в Особый отдел одного молодого человека.
Рекомендовали его мне с хорошей стороны и, по всему видно, про-
являли о нем исключительную заботу. Я вынужден был уступить
этому настоянию и взять его на работу в Особый отдел. Скоро
выяснилось, что парень ни к чему не имеет способностей и, вдо-
бавок, кретин в полном смысле этого слова. Какие бы меры я ни
принимал, к кому бы его ни приставлял, ничего из этого не выхо-
дило. Все от него старались отказаться и отзывались о нем как
о глупце. При каждой моей попытке освободиться от него следовал
телефонный звонок из Грузчека и Закчека от высокопоставлен-
ных лиц с просьбой не выгонять его из Особого отдела и сохранить
на работе любыми средствами, используя его хотя бы в должности
курьера. Сказано – сделано!
И вот однажды мне докладывают, что наш глупец потерял очень
важную секретную бумагу. После этого ничего не оставалось
делать, как снять его с наружной работы и держать только на раз-
носке бумаг исключительно внутри здания и для разных мел-
ких поручений. И в дальнейшем никаких надежд на выдвижение
он не подавал, все мы давно привыкли к незавидному положению
этого человека.
С тех пор прошло полтора десятка лет, я о нем успел совершенно
позабыть, да и стоило ли вспоминать о такой бездарности, абсолют-
ном нуле, полном ничтожестве? И вот теперь, спустя 15 лет, судьба
вновь свела меня с ним. Теперь жизнь моя на волоске, вы понима-
ете – буквально на волоске, и этот тончайший волосок находится
в руках у этого подлеца. Дело моё ведет этот глупец. За послед-
ние годы он продвинулся по служебной лестнице, теперь он боль-
шой начальник. Нет сомнения, что меня расстреляют... И надо же
было так случиться, чтобы жизнь моя зависела от этой бездарности
и чтобы смерть свою я получил бы из его рук.
Недавно он вызывал меня к себе на допрос. Вы не можете себе
представить, сколько я претерпел унижений в его роскошно
обставленном кабинете. Он буквально издевался надо мной, этот
кретин, нравственный урод, безмозглое существо. А вы говорите,
что может быть смешного в нашей жизни? Вы только подумайте:
кто вершит наши судьбы? Смешно! И очень даже смешно!
Яронис сильно разволновался, на его глазах появились слезы.
Стараясь успокоить, я начал убеждать его в том, что вполне логично,
если в роли наших судей часто оказываются именно подобные
ничтожества. Я также сказал ему, что ничего смешного здесь нет.
На четвертый месяц моего нахождения в Ортачальской тюрьме
Эдуарда Ярониса вызвали «с вещами» , а для меня наступили самые
тревожные дни моего нахождения в этой камере, После ухода Яро-
ниса из камеры начался массовый вызов заключенных «с вещами»,
пока нас не осталось три человека.
Яронис ушел из камеры в полной уверенности, что его ведут
на расстрел. Я решил поделиться с ним своими скромными запа-
сами и положил в его мешочек немного махорки, коробку спи-
чек, бумагу для курения и кое-что еще. Он дважды выкидывал
все из мешочка, заявляя, что сегодня же ночью его расстреляют
и что ничего этого ему уже не нужно. Я начал убеждать его, что
он не прав, что наша камера – не камера смертников, что он пока
еще находится под следствием и что никакого приговора пока еще
нет. Эдуард был неумолим и настаивал на своем. Я так доволен и по
сей день, что мне, наконец, когда он прощался со всеми сокамерни-
ками, удалось все же вложить махорку со спичками...
Потом, когда я был уже во внутренней тюрьме НКВД Грузии,
узнал, что в те тревожные дни, когда из нашей камеры увели Яро-
ниса и других, в Тбилиси в здании НКВД Грузии работала военная
коллегия, прибывшая из Москвы, и что сюда, в это здание, были
свезены многие сотни, а может быть, и тысячи заключенных.
Рассказывали даже такие подробности, что из Ортачальской
тюрьмы заключенных везли не во внутреннюю тюрьму, как это
обычно происходило, а прямо в центральное здание НКВД Грузии,
в один из верхних этажей, где служебные комнаты были полностью
освобождены от всей мебели. В эти комнаты доставлялись подсуди-
мые, где они размещались стоя, так как эти комнаты были забиты
ими до отказа. Здесь же где-то близко заседала военная коллегия,
верша судьбы лучших представителей грузинской нации и других
народов СССР, отправляя одних на расстрел, а других в дальние
районы страны: в Сибирь, на Крайний Север, Дальний Восток.
Какова была судьба Эдуарда Ярониса? Для меня это осталось тай-
ной. Расстреляли его тогда же, или он после этого хоть немного жил?1
Когда Эдуард Яронис рассказывал мне о том глупце – бывшем
курьере, а затем выдвинувшемся на ответственный пост и вершив-
шем его судьбу, я вспомнил слова Густава Флобера: «Нет большего
унижения, чем видеть глупца, преуспевающего там, где ты тер-
пишь неудачу».
1 Эдуард Яронис был расстрелян 11 октября 1938 г. (прим. ред.)

Д.С. Севастопуло

Дмитрий Севастович Севастопуло в прошлом был марганцепро-
мышленником. Он был единственный настоящий капиталист,
с которым я встретился в заключении. Больше я не видел ни одного
представителя господствующего класса старого мира. В Грузии
в начале нашего столетия было не больше трех сотен марганцепро-
мышленников.
Крупных же дельцов среди них было не более десятка. Был ли
он в числе этого первого десятка или нет, я не знаю, но и не из мел-
ких, так как ездил в Германию и встречался с крупнейшим капита-
листом Западной Европы Круппом, с которым заключил договор
на поставку ему марганца. Это обстоятельство наводит на мысль,
что он был одним из видных представителей марганцевой про-
мышленности Грузии, иначе магнат Крупп не связывался бы с ним.
Севастопуло рассказывал о поездке в Германию подробно,
со многими приключениями, так что я не думаю, чтобы он лгал.
Да и зачем ему говорить неправду? Ему было уже более 70 лет,
а в таком возрасте не врут, мне думается.
В связи с предстоящей поездкой в Германию он пригласил в каби-
нет одного из своих служащих, у которого жена была красавица,
и сказал ему, что в высшем свете не принято появляться без жен.
– Не повезу же я свою некрасивую жену на встречу с Круппом;
отпусти свою жену со мной на время поездки, обещаю тебе, что
я ее не трону. После этих моих слов, –продолжал далее Севасто-
пуло, – мой мегрел так взбесился, что я не знал, как его успокоить,
но он был жадным и польстился на мои деньги.
При этом Дмитрий Севастович назвал мне эту сумму, но я,
конечно, не помню сейчас, однако скажу, что деньги были боль-
шие, и не несколько сотен, а тысяча, а то и все пять. Он не стесня-
ясь говорил: «Мегрел сдал мне свою жену «в аренду» или он «про-
дал» ее на время моей заграничной поездки».
Не только из этого факта, но и по многим другим его рассказам
о себе я сделал вывод, что Севастопуло был человеком неважным
и, возможно, наделал многим людям гадостей. Но при всем этом
он все же был человеком интересным, многое повидавшим, склон-
ным к философским размышлениям. Любил задавать всякого рода
каверзные вопросы, ехидно улыбаясь. Вдруг он спрашивает меня:
– Как ты думаешь, что это за народ – прокуроры и судьи –
умные или глупые?
– Наверное, и те и другие есть среди них, – отвечаю я.
– Ты знаешь, зачем я спрашиваю? До ареста я все время думал,
сколько я еще проживу? Год, два? Вот уже два года, как сижу
и не умираю, а ведь меня еще будут судить. И вот теперь я думаю:
дают почти всем лет по 10, неужели мне тоже дадут 10 лет?
– А почему бы и нет? — спрашиваю я.
– Как почему? Мне ведь уже восьмой десяток, я же не проживу
еще 10 лет.
– Ну и что?
– Как что? Если человеку дали срок, то он должен отсидеть его,
иначе непорядок. И вот я неотступно думаю об этом. Как мне быть?
Не могу же не отсидеть я от звонка до звонка?
И Севастопуло стал рассказывать, как проходили его допросы.
– Одна только психическая атака, постоянно, вместо «здрав-
ствуйте» следователь давал мне такую пощечину, что я отлетал
в другой угол комнаты и чаще всего падал на пол. Вот так посто-
янно, вызывает на допрос и занимается только одной психической
атакой. Однажды я не выдержал и наложил в штаны.
– Ты что, – говорит мне следователь, – старик, завонял? –
Вызвал часового и прогнал меня.
Вот уже несколько месяцев прошло с тех пор, а меня больше
никто на допрос не вызывает. Если вызовут, повторю то же самое
и на несколько месяцев вновь освобожусь от их психических атак.
Как-то он спрашивал меня:
– Как ты поступал, когда тебе надо было решить серьезный
вопрос? Советовался с женой или нет?
– Я не понимаю, какие вы имеете в виду вопросы? Если это
связано было с семьей, то, конечно, я обязательно советовался
с женой. А другие вопросы...
Он прервал меня и, не дав договорить, сказал:
– Вот ты с семьей жил в Тбилиси, а потом вы переехали в Москву.
Советовался ли ты с женой по данному конкретному случаю?
– А как же может быть иначе? – ответил я. – Конечно, совето-
вался. Я вообще не понимаю, к чему весь этот разговор?
– А вот к чему, – продолжил он беседу.– С женой советоваться
надо, чтобы узнать ее мнение, но поступать надо как раз наоборот.
Я, конечно, не согласился с ним, и он тогда решил рассказать мне
свою историю. Вот что я от него услышал:
– Семья моя состоит из трех человек; жена, племянница (дочь
ее умершей сестры) и я. Живем мы в Сухуме, я греческий поддан-
ный и близко знаком с нашим консулом. Он ежегодно приезжает
на черноморское побережье отдыхать, и мы с ним встречаемся.
Как-то он сказал мне: «Дмитрий, уезжай в Грецию. Здесь, в Совет-
ском Союзе, у тебя могут быть неприятности». Я переговорил
с женой – она против. Во время второй встречи консул опять вер-
нулся к этому вопросу и категорически посоветовал уехать в Гре-
цию. Я снова начал уговаривать жену, а она мне говорит: «Хорошо,
согласна поехать в Грецию, только подожди один год, чтобы племян-
ница окончила все 10 классов средней школы. Не могу же я девочку
оставить без образования». Я ей говорю – повезем ее туда, и там
она закончит не только среднее образование, но и высшее.
– Нет, – говорит жена, – она грузинка и должна полностью
закончить среднюю школу в Грузии.
В 1936 году, за несколько недель до моего ареста, консул сказал
мне: «Надвигаются очень серьезные события, спеши, не слушайся
жены, поезжай пока один, я тебе документы приготовлю, смотри,
не тяни, можешь сильно пострадать, посадят».
– Вот видите, – продолжал далее Дмитрий Севастович, – если
бы я послушался греческого консула, а значит, поступил бы как раз
наоборот тому, что говорила мне жена, то я сейчас не сидел бы вме-
сте со всеми вами в этой вонючей тюрьме, а гулял бы по улицам
Афин и жил бы там в своем собственном доме.
– А что, в Афинах у вас есть свой собственный дом?– поинте-
ресовался я.
– А как же! Не только дом, у меня в Афинах на собственном счету
в банке имеется 50 тысяч долларов, – ответил он.– Кстати, насчет
дома. В Афинах живет мой племянник-студент, скоро должен закон-
чить высшее учебное заведение. Он на моем иждивении. Как-то я полу-
чаю от него письмо, в котором он пишет, что приобрел несколько лоте-
рейных билетов и написал на них имена членов нашей семьи, в том
числе и мое имя, и что тот билет, на котором было «твое имя, дядя»,
выиграл восьмиэтажный дом. Далее он писал, что нанял управляю-
щего домом, а сам занял набольшую квартиру и просит, чтобы я пото-
ропился с выездом и взял в свои руки бразды правления домом.
И вот теперь моя ослица сидит в Сухуме, – продолжал Севасто-
пуло, – и проливает горькие слезы день и ночь, вместо того чтобы
беззаботно проживать в собственном доме в прекрасных Афинах,
а я страдаю здесь в тюрьме, и уж, конечно, не видать мне не только
Афин и собственного дома, но и Сухума. Если не расстреляют,
то сошлют в Сибирь, а там я скоро протяну ноги.
Вот вам взятая из жизни и очень мудрая пословица: «Всегда
поступай наоборот тому, что посоветует жена», – закончил свой
длинный рассказ Севастопуло.
Я не знаю, знал ли Дмитрий Севастович, что это изречение принад-
лежит великому персидскому и таджикскому поэту, непревзойден-
ному мастеру рубаи Омару Хайяму, или к «мудрости» этой он при-
шел действительно в результате своего жизненного опыта? Меня
интересует совсем другое. Севастопуло был посажен, как мне пом-
нится, в 1936 году, греческий консул вел с ним беседу несколько раз,
значит уже за год и за два (в 1934–1935 гг.) этот консул знал о над-
вигающихся событиях 1937 года. Спрашивается, откуда, из каких
источников мог быть так хорошо информирован консул иностран-
ного государства? Могли быть только два источника:
1. Западноевропейская разведка.
2. Ближайшее бериевское окружение, которое знало о пред-
стоящей крупной операции во всесоюзном масштабе, из-за кото-
рой было отодвинуто перемещение Берия в Москву на более
позднее время с целью его сохранения, и был назначен наркомом
внутренних дел СССР Ежов.
Заканчивая рассказ о Севастопуло, я не могу не сказать о том,
что он был подлинным энтузиастом птицеводства, точнее, разве-
дения кур. Он с насмешкой отзывался о тех, кто подвел партию,
утверждая, что мясную проблему можно решить путем разведе-
ния кроликов. «И этой глупости поверили, в газетах печатали. Самое
выгодное по количеству выхода мяса и по рентабельности – это раз-
ведение кур», – говорил он. Дмитрий Севастович манипулировал
своими выкладками безостановочно, утверждая, что сам разводил
птицу в своем индивидуальном хозяйстве и имел доход, в несколько
раз превышающий мою зарплату. Он говорил, что пытался убедить
председателей колхозов в Абхазии заниматься птицеводством, но все
они в один голос утверждали, что оно не выгодно, убыточно. У них
колхозники воруют яйца, а они заявляют, что в колхозных условиях
куры плохо несутся. Севастопуло так убедительно говорил об этом,
что я сильно заинтересовался сказанным и подумал: а ведь он прав!
В Наркомате совхозов были зерновые, молочно-мясные, свиноводче-
ские, овцеводческие, а вот птицесовхозов не было. В стране, конечно,
были птицеводческие хозяйства, но их было очень мало. Они не были
в центре внимания, как вышеперечисленные четыре отрасли.
И потом, спустя годы, когда я уже был полностью реабилитиро-
ван, всякий раз, как на глаза мне попадались газетные статьи или
другие материалы, связанные с птицеводством, я их тщательно
изучал, вспоминая при этом Дмитрия Севастовича.
Не могу удержаться, чтобы не познакомить читателя с некото-
рыми высказываниями в пользу птицеводства, полностью под-
тверждающими мнение Севастопуло.
Вот что говорил на страницах «Правды» 4 сентября 1968 г. пред-
седатель колхоза им. Ленина Пензенской области А. Зиновьев:
«В колхозе долгое время бытовало мнение, что птицеводство –
дело убыточное и заниматься этой отраслью хозяйства нет смысла.
В подтверждение такого довода обычно ссылались на 1960 год.
Тогда от каждой несушки было получено всего лишь по 12 яиц.
Как видим, колхозники крали яйца, а обвиняли кур, что те несут
мало яиц. Между тем, совершенно другое мы узнаем от директора
племзавода «Арженка» Тамбовской области, кандидата селькохо-
зяйственных наук» (Правда, 6 сентября 1961 года):
«По скороспелости птицеводство превосходит все другие
отрасли животноводства. Потомство одной курицы или утки может
дать более ста килограммов мяса в год».
Подобные же высказавания Дмитрия Севастовича меня сильно
удивляли, и я в них не верил, но когда то же самое прочитал в нашей
печати через несколько десятков лет, то понял, что Севастопуло
говорил сущую правду. Как я виноват перед ним, что не поверил
ему тогда, хотя и виду не подавал, чтобы не обижать старика.
Утверждение Д.С. Севастопуло подтверждается еще одним
обстоятельством: в США курятина намного дешевле говядины,
свинины и баранины. У нас же наоборот.
Я рад, что в последние годы в этом деле наступил значительный
перелом и птицеводству отводится важное место в решении мясной
проблемы. Думается, что в ближайшее время будут предприняты
более решительные шаги и у нас курятина не будет дороже мяса.

Коротко об остальных сокамерниках

Первым из всех остальных я назову Пиралишвили – бывшего
начальника РИОНГЭСа. Сорокапятилетний юбилей этой станции
отмечался газетой «Заря Востока» 3 октября 1978 года. К этой юби-
лейной дате станция выработала свыше 12 миллиардов киловатт-
часов электроэнергии. К моему великому огорчению, имя Пира-
лишвили в статье не упоминается. Не знаю, как в остальной печати
Грузии, но думаю, что тоже нет. Зато сразу бросилось в глаза, что
до сих пор станция носит имя тирана Сталина, как будто не было ни
XX, ни XXII съездов КПСС. Нигде в стране нет ничего подобного,
а в Грузии продолжается преклонение перед его именем (его имя
носят и другие предприятия, колхозы, парки, мосты и т.д.). Кроме
как махровым национализмом это не назовешь.
Вначале Пиралишвили был угрюм и молчалив; я узнал от него, что
он уже осужден (чуть ли не на 15 лет) и вновь водворен в спецкорпус
в качестве подследственного, так как следствие над ним продолжается!
Это означало, что его ожидает либо расстрел, либо 25 лет каторги.
В прошлом, при царизме, Пиралишвили работал на электростан-
ции Адамова в Тифлисе в должности механика. В 1914–1915 годах
он примкнул к революционному движению. Он был убежденным
большевиком, и при всем этом я видел слезы на его глазах, когда
все уже засыпали, а мы с ним, лежащие рядом, долго ворочались
и не могли уснуть, страдая бессонницей. Вопреки Маяковскому,
Пиралишвили был вторым плачущим большевиком после Мартиро-
сова, о котором я говорил выше, рассказывая о Бутырской тюрьме.
Я старался всеми способами его успокоить, но он все сокрушался над
тем, что партия пошла совсем не по тому пути, по которому мы пола-
гали. Я до сих пор помню одну из его фраз, произнесенную с болью
в голосе: «Вы понимаете, я вовлек в нашу партию, по меньшей мере,
человек двести. Как я их агитировал! И всем им обещал коммунизм
при их жизни. И вот, наверное, добрая половина их, если не пода-
вляющее большинство, надо полагать, в таком же положении, как
и мы с вами, и, естественно, проклинают меня».
Должен сказать, что Пиралишвили пришел к нам в камеру
намного позднее меня и ничего не знал о подобной претензии,
предъявленной ко мне со стороны Мурадова. Чтобы еще больше
не расстраивать его, я об этом инциденте ничего ему не сказал.
Укладываясь спать, я всегда смотрел в его сторону и наблюдал ино-
гда, как льются у него из глаз обильные слезы.
Я уже говорил, что рядом со мной лежал чемпион СССР Сте-
пушкин. Он был направлен в Грузию из Москвы, и, когда работал
в Южной Осетии, ему инкриминировали вредительство при стро-
ительстве стадиона в Цхинвалах. Ему повезло, и он был освобож-
ден из заключения. Я об этом узнал в лагерях, прочитав в газете
его фамилию. О нем говорилось как о чемпионе СССР. Возможно,
он жив, и если мемуары мои будут опубликованы еще при моей
жизни, то я не теряю надежды увидеться с ним.
Следующая фамилия, о которой хочется сказать, Заргарянц.
Он был главным инженером на кожзаводе № 3. Этот завод до Совет-
ской власти принадлежал его отцу. Сын получил инженерное обра-
зование за границей, кажется, в Германии. Серго Орджоникидзе,
по рассказу 3аргарянца, распорядился назначить главными инже-
нерами заводов, принадлежавших Заргарянцу и Адельханову,
сыновей бывших владельцев.
Заргарянц был в полном смысле слова чеховским человеком
в футляре. Всякий раз, как мы направлялись на оправку, он наде-
вал калоши, накидывал на себя пальто и не забывал головной убор.
На дворе была замечательная тбилисская теплая, если не сказать
жаркая осень. В камере постоянно была духота от спертого воз-
духа. Ни малейшего дуновения свежего ветерка из-за того, что
окно камеры было прикрыто козырьком почти вплотную. И вот
при этих условиях Заргарянц, сидя на кровати, вдруг натягивает
на свои плечи одеяло. Спрашиваю Заргарянца: «Что вы делаете?
Зачем укрываетесь одеялом? Вы что, заболели, вас знобит?»
– Нет. На дворе поднялся ветерок. Неужели вы не чувствуете?
А между тем ни малейшего изменения в камере не чувствуется
и никакого дуновения из окна никто из нас не замечает.
Однажды я сказал Заргарянцу: «Я заметил, что сегодня вы время
от времени улыбаетесь, наверное, к вам в голову приходят хоро-
шие и приятные мысли, не поделитесь ли? Может быть, доставите
и мне удовольствие улыбнуться?»
– Видите ли, сегодня день моего рождения. И хоть я сижу
в тюрьме, но уверен, что в такой день наши самые близкие род-
ственники обязательно соберутся у нас, не оставят мою жену одну.
Она любознательная и всегда допытается до всего. И вот теперь
я думаю: узнала ли она, в чем меня обвиняют? А обвиняют меня
в том, что я хотел взорвать завод. Вы понимаете, мой завод. Хотя
он и национализирован Советской властью, но я должен вам ска-
зать, что я всегда чувствовал себя так, как будто ничего не случилось
и что завод этот действительно принадлежит мне по наследству.
Я так с ним сроднился. И какой-либо обиды на Советскую власть
у меня никогда не было. Вот поэтому я себя так чувствовал на заводе
своего отца.
Так вот, если моя жена об этом узнала, то она должна была ска-
зать нашим родственникам: «Вы же знаете, какой трус мой муж.
Его обвиняют в том, что он хотел взорвать завод. Ну как он мог
на такое пойти? Думаю, только при одном условии – протянув
фитиль от завода до фуникулера через весь город. И вот, сидя
на Давидовской горе, он протягивает зажженную спичку к чудо-
вищно длинному фитилю, чтобы взорвать завод». И далее Зарга-
рянц продолжал уверять меня, что он действительно величайший
трус, какого не знает мировая литература.
– И как им могло прийти в голову, что я способен взорвать завод?
На следующий день он сказал мне, что придумал какую-то
неправдоподобную историю и наговорил на себя, что он якобы про-
тивник государственных народно-хозяйственных займов, которые
являются скрытым налогом.
– Зачем же вы на себя наговорили?
– А как я мог поступить иначе? Меня все равно отсюда не выпу-
стят, как сказал следователь. За диверсию присудят минимум
10 лет, а за то, что я «признал», не дадут более трех. Другого выхода
нет, – заключил Заргарянц.
Заканчивая свое сообщение о Заргарянце, считаю нужным заме-
тить, что он вовсе не был сыном крупного капиталиста, что видно
из следующего: если на заводе Адельханова численность рабочих
составляла всегда более 500 человек, то на заводе Заргарянца коли-
чество их никогда не превышало 24 человек. Достаточно было при-
нять на работу еще одного человека, как предприятие, имея в штате
уже 25 человек, сразу переходило в другую категорию по налогоо-
бложению, что было очень невыгодно.
Среди заключенных нашей камеры был также один молчали-
вый и скромный парень, лет около тридцати, по фамилии Соро-
кин. Звали его Иван Васильевич. О себе он рассказывал, что рабо-
тал техником на одной из строек города Тбилиси. Прямо с работы
он был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД Грузии, где его
сильно избили. Не добившись от него никакого признания, через
несколько дней доставили в спецкорпус Ортачальской тюрьмы,
где он уже давно ожидает решения своей судьбы.
В Тбилиси Сорокин переехал из центральной России, вскоре
после окончания строительного техникума. В Грузии обзавелся
семьей и сейчас очень скучал по жене и детям (кажется, их было
двое). Он постоянно был озабочен только одной мыслью: скоро
ли он вернется к своей семье, или судьба навсегда разлучила его
с женой и любимыми детьми? Во внутренней тюрьме, видимо, с ним
обошлись так круто, что всякий раз, как вахтер, проходя по кори-
дору, вызывал из камер заключенных «с вещами», он содрогался
от ужаса при мысли о возможном повторном возвращении в это
зловещее обиталище. Он был уверен, что этот повторный путь
во внутреннюю тюрьму был для него неизбежен.
Наконец, этот день для него наступил, хотя и при несколько
странных обстоятельствах: его вызвали без вещей. Сейчас же,
как только за ним захлопнулась дверь, среди заключенных воз-
никла оживленная беседа с самыми различными предположени-
ями по поводу его судьбы. Но это недолго продолжалось, так как
вскоре возвратился в камеру сам Сорокин. Это был другой чело-
век. Он весь сиял от радости. Его движения казались какими-то
ребяческими. Ничего не осталось от того Сорокина – озабочен-
ного, со страшно измученным лицом, покидавшего камеру всего
минут 15–20 тому назад с поникшей головой.
– Товарищи, ухожу домой, приехал следователь, сейчас меня
освободят, – запинаясь, говорил Иван Васильевич.– Оказыва-
ется, за 20 месяцев, которые я просидел в тюрьме, было арестовано
36 Сорокиных.
– Каких Сорокиных? – перебил один из заключенных. – Объ-
ясни нам толком.
– Сорокиных Иванов Васильевичей, 1909 года рождения, –
продолжал свой рассказ наш Сорокин. – Дело в том, что Москва
дала указание задержать какого-то Сорокина Ивана Васильевича,
рождения 1909 года. На основании этого распоряжения по всей
стране было арестовано 36 Сорокиных. И вот, несколько дней тому
назад был арестован еще один Сорокин Иван Васильевич, который
оказался именно тем самым Сорокиным, которого разыскивали
органы НКВД в течение двух лет.
Вскоре Сорокина вызвали с вещами; мы все были рады его осво-
бождению.
Я немало лет работал в Грузии на партийной, а до этого на комсо-
мольской работе, но никогда не встречал на этой работе ни одного
курда или езида. В Закавказье в двадцатых годах курды представ-
ляли из себя довольно отсталый народ, и если из их числа появ-
лялись люди умственного труда, интеллигенты, то, скорее всего,
в Баку и в Ереване, но в Тбилиси их не было. И вот в камере Орта-
чальской тюрьмы я встретился с курдом, который выдвинулся
на партийной работе до Закавказского масштаба. Он работал
в Закавказском краевом комитете ВКП(б) в должности ответствен-
ного инструктора. С точки зрения претворения в жизнь ленинской
национальной политики этот курд (а возможно, езид) заслуживал
особого внимания к себе как в смысле воспитания его в подлинно
коммунистическом духе, так и использования его как политиче-
ского деятеля среди широких курдских масс. И вот такого редкого
в смысле кадровой политики человека Берия запрятал в тюрьму.
Обвиняли этого человека в шпионаже в пользу Турции. Он обсле-
довал Ахалкалакскую партийную организацию, написал доклад-
ную записку и один ее экземпляр оставил себе. Во время обыска
на его квартире была обнаружена эта докладная записка, и следо-
ватель обвинил его в том, что он похитил важный государственно-
партийный документ для передачи его Турции, так как Ахалкалак-
ский район граничит с Турцией.
Для тех времен подобное обвинение признавалось достаточным,
чтобы засудить человека. И вот, представьте себе, нашему курду
как-то удалось все же освободиться из-под стражи. Я даже запом-
нил дату его освобождения. Это было накануне 1 мая 1939 года.
30 апреля он выехал в Баку. Ему было запрещено оставаться в Тби-
лиси и предложено выехать к прежнему месту жительства. Когда
же он приехал в Баку, видные бакинские деятели посоветовали ему
вернуться в Тбилиси и добиться возвращения своей тбилисской
квартиры. Надо сказать, что в его квартиру, оказывается, вселился
один из следователей НКВД Грузии. В те времена псевдочекисты
облюбовывали себе лучшие квартиры, владельца квартиры подво-
дили под расстрел, а всю его семью, вплоть до малолетних детей,
выселяли из квартиры, которую занимали сами или их начальство.
Говорили, что сирот в подобных случаях сдавали в интернаты под
чужой фамилией, меняли и имена.
Он вернулся в Тбилиси и начал требовать возвращения квар-
тиры. Его снова арестовали, предъявив уже другое обвинение.
Следователь, вселившийся в его квартиру, обнаружил в его пись-
менном столе тетрадь, заполненную женскими именами.
Произвол свирепствовал настолько широко, что, арестовав в пер-
вый раз ответственного инструктора Заккрайкома ВКП(б), следо-
ватель НКВД не только завладел его квартирой, но и всей обстанов-
кой, а может, и имуществом пострадавшего. Во всяком случае, как
рассказывал бывший работник Заккрайкома, тетрадь эта не фигу-
рировала при первом аресте, и обнаружил ее новый владелец квар-
тиры. Видимо, при обыске не обратили на нее никакого внимания,
считая вполне достаточной такую улику, как докладная записка
в адрес бюро Заккрайкома ВКП(б).
В тетради оказалось более полусотни женских имен, в подавляю-
щем большинстве без фамилий. К большинству имен были добав-
лены разные слова, как например: Тамара высокая, Валя из Киева,
Надя худенькая и т.д.
Во время допроса следователь потребовал, чтобы он расшифро-
вал свою контрреволюционную организацию. Он объяснил, что
в тетрадь записывал для памяти всех своих знакомых девушек.
На вопрос же следователя: «Почему снаружи на тетради гриф:
«Сов. секретно», он ответил, что он сделал такую надпись для того,
чтобы жена не поинтересовалась этими именами, так как она была
предупреждена о том, что не имеет права прикасаться к его служеб-
ным документам, особенно к тем которые имеют гриф «секретно».
Но следователь ему не верит и требует, чтобы он расшифровал
эти имена все без исключения, обвиняя его в том, что это подполь-
ная контрреволюционная организация, созданная им. Вот до чего
довела его эта глупая затея с тетрадью, выпутался ли он и во второй
раз? Сомневаюсь, по всей вероятности, его постиг общий удел –
прямой путь в лагеря. Жалею, что не запомнил ни имени, ни фами-
лии его.
Перехожу к следующему сокамернику. Звали его Коля, он был
агроном. Привезли его в Тбилиси из Кахетии. Вот что он рассказал
о себе: «Поместили меня в темницу Старого Замка. Она представ-
ляла собой настоящий колодец, в отверстие которого мне подавали
еду и питье, спуская их на веревке».
Сколько он там просидел, я уже не помню, но что-то очень
много, много месяцев. Когда вывели его из этого темного помеще-
ния, он долго не мог открыть глаза, было очень больно, он считал,
что чудом сохранил зрение. Николай был зятем одного из крупней-
ших владельцев овец в Грузии. Он назвал три или четыре фамилии
(среди них была, помнится, фамилия Ласкари) людей, владевших
20–30–40 тысячами овец каждый. Он был зятем не самого бога-
того, а второго или третьего по количеству овец хозяина.
Непосредственно перед арестом Николай был назначен главным
агрономом в Борчало. Его арестовали в тот момент, когда он выхо-
дил из автомобиля по приезду на место нового назначения, и тотчас
отвезли в Сигнах, где он раньше работал. Довольно долго продержав
в Сигнахе, его отправили в Тбилиси. При аресте у него отобрали два
чемодана с одеждой, бельем и прочими принадлежностями, кото-
рые могли ему пригодиться по месту новой работы. Когда в Сиг-
нахе он просил о возвращении чемоданов, то ему сказали, что полу-
чишь, мол, в Тбилиси. Приехав в Тбилиси, он вновь обратился с той
же просьбой, но чемоданов ему не отдали. На первом же следствии
Николай рассказал об исчезновении своих чемоданов и просил при-
нять меры к их розыску, объяснив при этом, что более года не менял
нижнего белья. Следователь обещал принять меры, но и все после-
дующие обращения к нему ни к чему не привели.
Вдруг Николай прервал свой рассказ и спросил, не знаю ли
я такого-то, произнеся невнятно совершенно незнакомую мне
фамилию. Я сказал, что не знаю и спросил, зачем это ему нужно?
Коля объяснил, что на последнем допросе он спросил следователя:
«не ужели мои вещи совсем исчезли, и нет никаких следов?» Следо-
ватель ответил: «Нет, что вы, совсем исчезнуть они не могут, такой-то
сказал, что в мире ничего не исчезает». Хотя и на этот раз фамилия
была произнесена неразборчиво, я понял, что речь идет о Лавуазье,
и рассказал Николаю о нем и его законе сохранения веществ.
Заканчивая строки, посвященные Николаю, пытаюсь вспомнить
его фамилию, кажется Мейпариани, а впрочем, не буду утверждать.
Я уже упоминал о бухгалтере из Министерства коммуналь-
ного хозяйства Грузии. Он был офицером меньшевистской армии
и защищал меньшевистскую власть вплоть до последнего дня, то
есть до 18 марта 1921 года, с боями отступая до Батума.
Он удивил меня вопросом:
– Сколько стоила вам жизнь?
– Я не понимаю вашего вопроса, может быть, вы хотите узнать,
какую я получал зарплату?
– А кто в наше время живет на одну зарплату? Я спрашиваю,
сколько вы тратили в месяц на содержание своей семьи и на ваши
личные расходы?
– Моя зарплата составляла 1000 руб., на эти средства я и жил.
– Кто вам поверит! Вы тратили в месяц ни как не меньше
5000 рублей, – с апломбом заключил он. Был он вообще чересчур
многоречив, всегда имел свою особую точку зрения. Многие его
недолюбливали.
Запомнился мне инженер-экономист, который феноменально
исполнял на губах музыкальные классические произведения, в их
числе 2-ю рапсодию Листа.
Также яркое впечатление осталось о другом сокамернике, Леване.
Его вызвали на суд, возвращения никто не ожидал. Если осудят,
думали мы, то направят в корпус осужденных, если же оправдают,
то прямо с заседания суда отпустят домой. Однако не ожиданно для
нас он вернулся в камеру. Оказалось, что заседание суда затянулось
и его окончание перенесли на следующий день.
Леван был в радостном возбуждении, так как повидал много
своих родственников и знакомых, которые принесли ему очень
много съестного. Конечно, всю эту богатую передачу конвой не раз-
решил ему брать с собой в тюрьму, оставили лишь незначительную
долю, но даже то малое количество, которое он принес в камеру,
хватило но то, чтобы каждому досталось по кусочку курицы и чего-
нибудь сдобного. Также ему разрешили пронести денежную пере-
дачу в размере 50 руб. Он их все роздал. Мне также достались три
рубля. По его рассказам, не было никакого сомнения в том, что его
завтра освободят. На следующий день он ушел и уже больше к нам
в камеру не возвращался.
Самым свежим или новеньким заключенным был Оганов –
крестьянин из села Кумыс. Его обвиняли в поджоге колхозного
сена. Дело обстояло так. Возвращались они, трое крестьян, из Тби-
лиси в свое родное село. В поле на пути их следования стоял стог
сена, у которого они решили немного отдохнуть. Недолго подре-
мав в тени стога, они продолжили путь. Теперь их обвиняют, что
они подожгли стог. Если память мне не изменяет, то Оганов наде-
ялся оправдаться тем, что он некурящий, в то время как по крайней
мере один из его спутников был курящим.
Был еще в камере один хевсур, самый молодой из нас, с очень
смуглой кожей. Всегда веселый, дружественно и доброжелательно
настроенный, но молчаливый.
Я начал эту главу с упоминания о Пиралишвили. Хочу закон-
чить ее, вновь вернувшись к его имени. Пиралишвили был под-
линным большевиком. Я говорил, что видел на его глазах слезы,
рассказывал также и о слезах, катившихся по щекам Степана Мар-
тиросова, члена партии с 1917 года, видел я потом слезы и у дру-
гих испытанных революцией большевиков. Страдая при виде
этих слез, я невольно снова и снова вспоминал слова из поэмы
В.В. Маяковского. Поэт был прав, обессмертив в своих стихах боль-
шевиков. Разве мог кто-нибудь предвидеть такой печальный конец
старых большевиков? Мы должны быть благодарны поэту за его
художественную правду, одновременно проклиная деспота за его
глумление над самым святым, с чем связано рождение нашего
социалистического общества, над творцами Великой Октябрьской
социалистической революции.

Об аршаковцах и фальшивомонетчиках

В камере Ортачальской тюрьмы я наслушался многих историй.
Не все из них я позабыл, кое-что помню. Особенно запомнились
мне две из них.
Один деревенский сапожник – Аршак, узнав об утверждении
в 1936 году новой конституции и о том, что на основании 124 статьи
этой конституции за всеми гражданами СССР признается свобода
отправления религиозных культов, решил из этого извлечь для
себя выгоду.
Он отправился в путь, переходя из одной деревни в другую,
устраивался на самом видном месте, чаще всего под открытым
небом, и начинал принимать обувь в починку. Главный его расчет
был построен в надежде на успех у старух. Вот подходит к нему
дряхлая старуха с обувью для ремонта. Аршак спрашивает у нее:
– Мамаша, в бога веруешь?
– А как же, сынок, как же без бога можно жить?
– Давно ли церковь закрыли в вашей деревне?
Следовал соответствующий ответ.
– А хочешь, мамаша, чтобы ее открыли?
– Конечно, хочу, но как это сделать, сынок, кто на это отва-
жится?
– Я, мамаша!
– Что ты, что ты, сынок, неужели ты сумеешь добиться, чтобы
в нашем селе церковь открыли?
– Сумею, сумею, мамаша. Вот вышел новый закон: надо соста-
вить список на 25 человек верующих из вашего села, с этим спи-
ском я поеду в Тбилиси и добьюсь. Оттуда приедут люди, соберут
этих верующих, и если они подтвердят, что хотят открытия церкви,
то ее снова откроют.
– Благословение божье тебе, сынок, за твои старания.
– Вступительный взнос надо внести, 10 рублей.
И Аршак извлекает из внутреннего кармана лист бумаги и запи-
сывает фамилию и имя старушки. Просит ее, чтобы среди неве-
рующих она не проболталась, а верующих направляла к нему по
одному, чтобы он мог составить список из 25 человек.
В более крупных деревнях Аршак не ограничивал свой аппе-
тит 25-ю верующими, а старался как можно больше людей вклю-
чить в свои списки. Набив карман сотнями рублей, он направлялся
в следующую деревню, где была закрыта церковь.
Наконец жулик попал в поле зрения органов НКВД и был достав-
лен в Тбилиси, во внутреннюю тюрьму, где, как рассказывали
со слов его сокамерников, его не только не истязали, даже паль-
цем ни разу не тронули. Обнаруженные у него списки верующих
стараниями сотрудников НКВД превратились в списки членов
мощной контрреволюционной организации сельского населения
Грузии. Аршак на очных ставках подтверждал, что люди, занесен-
ные в его списки, действительно являлись членами его контррево-
люционной организации. Говорили, что численность аршаковцев
превышала 500 человек.
Об аршаковцах мне рассказывали не только в спецкорпусе,
но и во внутренней тюрьме и корпусе осужденных. По образцу
аршаковцев имелись еще две вымышленные контрреволюцион-
ные организации несколько меньших масштабов: «седраковцы»
и «зурабовцы».
Перейдем ко второй истории. О фальшивомонетчиках.
Их было двое, два товарища – учились в художественной ака-
демии. В Тбилиси они приехали из Киева. Захотели пойти в театр,
а денег на билеты не было. Попробовали подделать контрамарку –
обошлось. Затем стали подделывать и билеты. От их реализации
появились деньги. Во время гастролей московского театра зара-
ботали довольно много, разыгрался аппетит, решили изготовлять
бумажные деньги.
Рассказывали об организации печатания денег со всеми подроб-
ностями: как изготовляли станок, где печатали, как разменивали свои
крупные купюры на более мелкие и т.д. Рассказывали также под-
робности о жизни этих двух молодых людей, об их любовных при-
ключениях, разгульной жизни, неосторожности и других поступ-
ках, в результате которых они были разоблачены и попались в руки
уголовного розыска. Из числа этих подробностей запомнилось, что
во время свадьбы их знакомых заносят подарок от этих молодых
людей – пианино. Подобный богатый подарок не мог пройти неза-
меченным, тем более что между молодоженами и студентами худо-
жественной академии не было ни родственных, ни других близких
отношений, дававших основание на такой дорогостоящий подарок.
Да и откуда могли оказаться средства на такое преподношение?
Они лихорадочно обменивали свои фальшивые бумажки на дра-
гоценности. В этих целях они даже ездили в Сванетию и еще
куда-то. Где-то, около Батума, при попытке перейти границу они
были арестованы.
Надо сказать, что сообщение об этой истории носило сенсаци-
онный характер и преподносилось красочно, с выражением сим-
патии к фальшивомонетчикам.

Карцер

Из всех надзирателей Ортачальской тюрьмы больше всех мне
запомнился старший надзиратель Надирашвили. Это был самый
настоящий зверь. Думаю, что великий индийский писатель Рабин-
дранат Тагор именно таких людей имел в виду, когда писал: «чело-
век хуже зверя, когда он зверь».
Была, очевидно, середина сентября 1938 года. Надирашвили
начал вызывать одного арестанта за другим. Нас это обстоятельство
сильно встревожило. Уходившие один за другим обратно в камеру
не возвращались. Нельзя было узнать, в чем причина этих вызо-
вов, до нас доносились звуки самого различного характера, и мы
пришли к выводу, что имеет место рукоприкладство. Наконец оче-
редь дошла и до меня.
Надирашвили свой разговор со мной начал на самых высоких
тонах.
Сперва он спрашивал, кто в камере имеет карандаш и бумагу,
затем, не видел ли я, чтобы выбрасывали что-нибудь из окна камеры
во двор тюрьмы? На все его вопросы я отвечал неизменным нет –
что ничего не знаю, ничего не видел. По мере своих расспросов
он все больше свирепел и размахивал кулаками перед моим носом.
Вот-вот, думалось, нанесет он мне наконец сильнейший удар, но
ничего подобного не происходило, видимо, Надирашвили был
достаточно опытен в подобных делах. Стремительно нанося удар,
он еле-еле дотрагивался до моего тела, скользя по нему, не делая
боли, хотя раза два я боль все же почувствовал, но вполне терпи-
мую. Я услышал от него много угроз, но одновременно и лестных
слов в мой адрес. Он говорил о том, что вся эта камерная шпана
и сборище темных субъектов мне не чета и что напрасно я укры-
ваю их и не выдаю виновников, что они ничего не узнают и т.д.
Не добившись от меня ничего, Надирашвили вновь озверел
и потащил меня в карцер, сопровождая наш путь криками и угро-
зами. Здесь я обнаружил всех своих сокамерников. Когда был
водворен последний из нас, то, подсчитав, мы ужаснулись: в столь
крохотном помещении оказались 14 человек.
Карцеры бывают самые разные, о них я успею еще рассказать
по ходу повествования, но этот карцер не был похож на все осталь-
ные. Под карцер был приспособлен обычный чулан, расположен-
ный под лестницей. Скажу сразу, здесь было куда теснее, чем в той
душегубке вагонзака, где нас в количестве 24-х человек сконцен-
трировали на территории одного купе.
Меня поместили в карцер чуть ли не последним, и поэтому я ока-
зался у самых дверей. Я устроился на корточках. В таком же поло-
жении напротив меня находился другой арестант, между нами сто-
яли двое. Скученность была такая, что нельзя было шевельнуться,
в глубине чулана на полу лежали и сидели друг на друге несчастные
люди. Они издавали истошные крики, орали, просили о помощи.
Начались обмороки.
Мы забарабанили в двери. Пот лился так обильно, что мы, нахо-
дившиеся внизу, на корточках, чувствовали себя как бы под дождем.
Наконец, после наших настойчивых требований открыть дверь,
так как многие находятся в обмороке, а некоторые не дышат и, воз-
можно, умерли – дверь открылась и двое или трое из нас так и выпали
из нее, оттолкнув в сторону открывшего дверь надзирателя.
Тех двух человек, что находились в обморочном состоянии,
начали окатывать из ведер холодной водой, а остальных снова
заперли в карцере. За время этой операции внутрь карцера про-
никло немного свежего воздуха и мы как будто ожили, но лишь
на малое время. Время от времени мы вновь поднимали шум, бара-
банили в дверь и сообщали о новых обмороках. Лишь после дол-
гих и настойчивых просьб надзиратели открывали дверь и, забрав
одного-двух человек, вновь запирали нас.
Так продолжалось всю ночь. Посадили же нас в карцер в 8 или
9 часов вечера. К утру нас осталось три человека. Степушкин, хев-
сур и я. От изнеможения мы валялись на полу в луже пота, а может,
и мочи. Находясь в полуобморочном состоянии, я продвинул свой
нос поближе к щели под дверью, чтобы дышать поступающим
оттуда свежим воздухом. Достаточно было немного отодвинуть
ноздри от этого места, как начиналось удушье, внутри карцера воз-
дух был настолько сперт, что жгло глаза, и я вынужден был дер-
жать их постоянно закрытыми, не было больше сил, чтобы кричать
и молить о помощи, не говоря уже о том, чтобы барабанить в дверь,
кроме того, надзиратель пригрозил, что стучать можно только в том
случае, если имеется желание сообщить, кто выбросил письмо
через окно в тюремный двор.
Время от времени я приходил в себя, а затем вновь впадал в обмо-
рочное состояние. Вдруг я весь оцепенел: на моей вытянутой руке
сидела крыса и смотрела мне в глаза, я опять стал терять сознание,
но успел почувствовать, как она пробежала по моему телу.
Наконец дверь открылась и я увидел, что слой жидкости, в кото-
рой я лежу, никак не менее трех сантиметров. Я начал понемногу
шевелиться и, подчиняясь окрикам надзирателей, с трудом встал
на ноги. Здесь же, возле карцера, который располагался у входа
в спецкорпус, находился стол дежурного. Прежде, чем отправить
меня в камеру, надзиратель подвел меня к этому столу и предложил
написать на кусочке бумаги следующие слова: «Товарищи, сейчас
идет...».
По возвращении в камеру я узнал, что эти три слова писали под
диктовку дежурного все 14 человек. Мы всей камерой не один
день обсуждали – что это могло означать? Высказывались раз-
ные предположения по этому поводу, но запомнилось лишь одно
из них: «Видимо, – говорили мои сокамерники, – действительно
из какой-то камеры бросили записку, чтобы сообщить о важной
новости. Очевидно, готовится амнистия, и фразу о том, что «сей-
час идет» надо понимать «идет сессия Верховного Совета СССР».
Так как заключенные всегда ожидают амнистии и эта версия
всем пришлась по душе, то она и победила. Но мы, конечно, ошиба-
лись. Никакой сессии Верховного Совета СССР в сентябре-октябре
1938 года не созывалось. 2-я сессия к этому времени уже прошла,
так как она состоялась в августе (10–21), а до 3-й сессии было еще
далеко (она была созвана 25–31 мая 1939 года). Что же на самом деле
означали эти три слова, для меня осталось тайной до сих пор.
После перенесенных в карцере мук я очутился в тюремной
уборной, чтобы смыть с себя всю ту грязь, в которой лежал на
полу карцера. Описать наслаждение, которое я получил, обливаясь
холодной водой, невозможно, скажу только, что я начал понемногу
оживать. И тогда впервые по-настоящему понял, что означает для
человека обыкновенный воздух, которой мы постоянно ощущаем
вокруг себя, вдыхаем и вдыхаем.
Я никогда в жизни не пользовался холодным душем, чтобы хотя
бы немного не разбавить горячей водой, даже в самые жаркие дни в
Тбилиси. Теперь же во мне все так горело, что я, чтобы охладиться,
влез в умывальное корыто (под несколькими кранами стояла общая
емкость для слива воды, напоминающая корыто) и пустил на свое
тело из всех трех кранов ледяную воду. Я блаженствовал, но водная
процедура была прервана с приходом надзирателя, который отом-
кнул дверь уборной и препроводил меня в камеру.
Лежа на свой тюремной койке в чистых трусах, я молил всех
богов, что мне не надо ничего лучшего, лишь бы не было хуже.
То, что я испытал в этом карцере, достойно пера великого худож-
ника, я не в силах этого описать. Скажу лишь, что вонючая тюрем-
ная камера с ее спертым воздухом (в силу перенаселенности, также
из-за забитого козырьком окна) мне показалась верхом блажен-
ства, лежа на матраце, наполненном опилками, я не только не меч-
тал о пуховой перине, я просто забыл о ее существовании.
И когда потом следователь сильно нажимал на меня и угрожал:
смотрите, хуже будет, а в ответ ему я сказал: «что же может быть
хуже моего положения?» – он сказал мне: « а что, вы разве не зна-
ете, что бывает хуже худшего?», то я, конечно, и тогда, и много раз
после этого вспоминая, до чего же можно довести человека, если
он о самом худшем, после других, еще более худших испытаний,
мечтает чуть ли не как о блаженстве. Вот так, лежа на койке в этой
вонючей и отвратительной камере, я чувствовал блаженство после
карцера и ничего лучшего не хотел, лишь бы не было хуже.
Считаю необходимым рассказать об одной женщине-
надзирателе. Звали ее Сирануш. Свои служебные обязанности она
выполняла с чрезвычайной пунктуальностью, следуя, очевидно,
всем указаниям инструкций, да еще с применением собственной
инициативы по линии жестокости.
Через каждые два дня, на третий, когда наступал день ее дежур-
ства, вся камера проклинала ее за всякие неожиданные ухищре-
ния с ее стороны. В коридоре, где проходило ее дежурство, камер
было довольно много, поэтому все удивлялись, как ей удавалось так
часто и так подолгу смотреть в глазок. Как все радовались, если она
заболевала и не приходила на дежурство. Вспоминая надзиратель-
ницу Сирануш, я всегда думаю о падении женщин, о той, самой
низкой ступени падения, на которой мы их иногда, очень редко,
но все же наблюдаем. Женщина не должна опускаться слишком
низко. Опустившаяся женщина всегда выглядит хуже опустивше-
гося мужчины. Она оставляет слишком удручающее впечатление.
Кто из нас не отворачивался, увидев пьяного мужчину, лежащего
на земле? Но какое омерзение вызывает вид пьяной женщины,
распластавшейся на тротуаре или у обочины дороги!
Но во сто крат противнее смотреть на женщину, щеголяю-
щую в надзирательской форме и покрикивающую на несчастных
арестантов-мужчин. Другое дело, если она обслуживает женский
корпус. До сих пор вспоминаю эту Сирануш с отвращением.

Камерные будни

Жизнь в камере течет монотонно. Начинается она с подъема,
поверки и оправки.
Первое заметное оживление происходит, когда начинается раз-
дача хлеба. В Бутырках хлеб выдавали в порядке очереди, здесь же,
в камере Ортачальской тюрьмы, сохранился старый порядок, суще-
ствовавший еще с начала века. Говорили, что в других камерах спец-
корпуса не везде следует этому порядку. Действительно, когда я нахо-
дился в корпусе осужденных той же Ортачальской тюрьмы, выдача
хлеба производилась обычным порядком. Видимо, в той камере, где
я сидел, старый порядок сохранили ввиду ее немноголюдности.
В чем же была разница при раздаче хлеба? Раздатчик хлеба ста-
новился спиной к камере, прикасался пальцем к пайке (пайкой
называется в тюрьме дневная норма хлеба заключенного, обычно
500 г) и выкрикивал: «Кому?», а староста при этом называл фами-
лию заключенного, который тут же подходил к раздатчику и полу-
чал свою пайку.
Этот порядок раздачи хлеба существовал с давних времен и пре-
следовал цель соблюдения справедливости. Хотя вес всех паек
должен быть одинаков, однако это не всегда так, кроме того, для
некоторых имело значение: почему его пайка помята, почему ему
никогда не достается горбушка и т. д. При этой же системе, по
методу беспроигрышной лотереи, никаких претензий ни к кому не
может быть предъявлено.
Как не вспомнить в связи с этим легендарного героя, професси-
онального революционера Симона Аршаковича Тер-Петросяна,
вошедшего во все энциклопедии не под своей фамилией, а под пар-
тийным псевдонимом – Камо. Этот партийный псевдоним родился
благодаря подобной системе раздачи хлеба: при раздаче хлеба вме-
сто того, чтобы спрашивать «кому», Тер-Петросян, в силу своего
кавказского акцента, произносил «камо», вот его и прозвали Камо,
и это прозвище сохранилась за ним на всю жизнь, стало его пар-
тийным псевдонимом.
Хлеб – это самое драгоценное, чем обладает заключенный
в течение всего времени пребывания в тюрьмах и лагерях. Вся-
кие услуги, которые можно получить от других заключенных или
приобрести от них другие продукты или иные вещи, оцениваются
количеством паек хлеба.
Обычно пол пайки или четверть пайки передаются из рук в руки
сразу же. Но если стоимость операции составляет несколько паек,
то, как правило, выплачивается по одной пайке через день. Иногда
эти условия доводятся до сведения старосты камеры или дневаль-
ного, если дело происходит в лагере. Последние при распределе-
нии хлеба, учитывая заключенную договоренность, через день
выдают одному из них две пайки, а другому ни одной.
Так как хлеб для заключенных имеет такое важное значение, то
у каждого из них со временем появляется небольшой мешочек для
хранения хлеба. В этом же мешочке заключенные хранят также
ложку и кружку. Если заключенный курящий, то ему нужен еще
и кисет для хранения табака или махорки.
После раздачи хлеба приносят завтрак. Между завтраком и обе-
дом иногда производятся разные мероприятия: посещение камеры
фельдшером и выдача лекарств; раз в неделю или реже появление
ларечника.
В Бутырках появлялся также библиотекарь, но в тбилисской
тюрьме нам книг не давали, они для нас просто не существовали.
Если между завтраком и обедом бывало иногда какое-нибудь
оживление, то между обедом и ужином не происходило никаких
событий. Перед сном еще одна оправка и поверка. Вот и все!
Сильное оживление вносит баня. На официальном языке она назы-
вается санобработкой, заключенный ее называет ее «произволом».
Санобработка предназначена для ликвидации вшивости и уничтоже-
ния клопов. Для первой цели существует так называемая прожарка,
а также удаление волосяного покрова со всех частей тела. Борьба
с клопами производится обработкой железных кроватей паяльными
лампами. Однако невзирая ни на что клопы продолжали свое суще-
ствование, и никакого облегчения после санобработки мы не чувство-
вали. Поскольку борьба с паразитами была безуспешной, тюремная
администрация прибегала к очень частым санобработкам: чуть ли не
через день, а то и по нескольку дней подряд. Немудрено, что заклю-
ченные прозвали эти действия произволом.
При санобработке все вещи из камеры уносились в баню, оста-
вались одни железные кровати. Доски, лежавшие на кроватях,
убирались и ставились в угол. Обжигом кроватей занимались уго-
ловники, и если бы мы с собой все не уносили, то по возвращении
в камеру недосчитались бы не только одежды и белья, но также
ложек, кружек и всего остального, без чего немыслимо существо-
вание заключенного, не говоря уже о хлебе.
Поскольку каждая камера проходила санобработку в отдельно-
сти, то во время обработки воровства со стороны сокамерников
быть не могло, но оно не исключалось со стороны ведших обра-
ботку уголовников.
Всю одежду, матрац и подушку каждый из нас обязан был сдать
в прожарку. Одежда, подлежащая прожарке, помещалась в боль-
шую железную бочку через имеющуюся в ней дверцу. Бочка вра-
щалась над огнем, будучи закрепленной горизонтально. После
каждой такой прожарки наша одежда все больше и больше прихо-
дила в негодность.
Подавляющее большинство населения нашей камеры были
ответственными работниками, и совершенно понятно, что при
аресте на нас были очень даже приличные костюмы. Свой костюм
я приобрел всего лишь за два месяца до ареста.
Одежда накалялась в этой железной бочке до такой степени, что
до нее нельзя было дотронуться, но каждый из нас спешил полу-
чить свою связку, иначе бросаемая на землю одежда была бы неми-
нуемо растоптана. Брать связку за металлическое кольцо, которым
она была скреплена, не было никакой возможности, так оно было
раскалено. Приходилось хвататься за ткань попеременно то одной
рукой, то другой.
После прожарки одежда издавала крайне неприятный запах,
но не в этом была беда. Главная беда была в том, что одежда частенько
оказывалась в дырках и подпалинах из-за чрезмерно высокой тем-
пературы прожарки, каждая прожарка наносила колоссальный
урон заключенным. Избежать ее не было никакой возможности,
а жаловаться было некому, да и смешно при тех условиях. Это был
действительно произвол.
А разве не было произволом само мытье? Это была не баня,
а сплошное издевательство. Что это за баня без мыла? Собственно
говоря, мыло выдавали каждому на руки, но какое: кусок самого чер-
ного и худшего качества хозяйственного мыла изрезался на кусочки
размером не более школьной карандашной резинки или, скажем,
с четверть спичечного коробка. При первой же попытке намылиться
этот крохотный кусочек выскальзывал из рук, а найти и поднять его
было совсем не просто. Я приспособился мыться при помощи носо-
вого платка, которым обертывал драгоценный кусочек мыла.
Но это только одна часть издевательств. Другая часть – это подача
воды. Я все время говорю о бане, хотя никакой настоящей бани там
не было, а был душ. Возле каждой лейки группировались заключен-
ные и пользовались в порядке очередности. Начало подачи воды и ее
прекращение извещалось стуком по трубам. Я не знаю, как описать
надругательства банщиков над нами: не успевали мы намылиться,
как раздавался сигнал о прекращении подачи воды. Многие так и не
успевали смыть с себя мыло. А то бывало так, что к концу из душа
текла только холодная или только горячая вода.
О завтраках, обедах и ужинах я не хочу пока говорить, да и ска-
зать о них нечего кроме того, что они отвратительны. Давали,
например, суп свекольник, в котором была мутная вода буровато-
красноватого цвета, без единого кусочка свеклы, или суп чечевич-
ный, в котором, в отличие от свекольника, все же плавало несколько
чечевичных зерен. На второе маленький черпачок каши из сечки,
приготовленной на чистой воде. Более подробно о питании заклю-
чениях я расскажу в одной из глав, посвященных лагерной жизни.
Тюремная пища имеет два положительных качества:
1. Вылечивает от всех желудочно-кишечных болезней, включая
язву желудка. Во всяком случае, многие, страдавшие этой болез-
нью, мне заявляли, что никаких болей не ощущают и считают себя
полностью вылечившимися.
2. Моментально вылечивает от ожирения.
Лежа на койке и глядя на единственное окно камеры с железной
решеткой и намордником, из-за которого не видно было белого
света, я часто вспоминал картину русского живописца Николая
Александровича Ярошенко, в которой показана внутренность
тюремной камеры, откуда заключенный, стоя во весь рост на столе,
глядит через окно на волю. Вспомнилась мне и другая его картина:
«Всюду жизнь», в ней показана тюрьма наоборот: не изнутри, а сна-
ружи, вид на теремное окно с улицы. Из окна выглядывают заклю-
ченные (мужчины, женщина и ребенок). Смотрят они на волю,
на голубей. Я преклоняюсь перед Н.А. Ярошенко и считаю его
великим художником. Он ушел в отставку в чине генерал-майора
царской армии. Какими же благородными качествами обладал этот
человек, так глубоко знавший жизнь и посвятивший свое творче-
ство популяризации самых обездоленных и несчастных людей!
Для того чтобы увидеть тонкую полоску неба, надо было непо-
средственно приблизиться к окну. Даже в жуткие времена средне-
вековья так не поступали с заключенными!
Мировая культура и все человечество были бы сильно обеднены,
если б не тюремное окно, через которое великий Кампанелла полу-
чал от своей возлюбленной Дианоры опущенные на веревке бумагу,
чернильницу, а также записки и еду, а Томазо Кампанелла таким
же способом передавал Дианоре свою рукопись «Город Солнца»,
которую она переписывала начисто.
Сталин, Ежов и Берия превзошли всех тюремщиков всех времен.
С утра и до вечера только и шли разговоры о судьбе того или
иного видного деятеля, о встречах с ними в заключении, под след-
ствием, о слышанном о них от других лиц. Говорили, что в этой
камере (где я находился теперь) побывали Газанфар Мусабеков
(1888–1938, член партии с 1918 г. В 1922–1928 годах пред. совнар-
кома Азербайджанской ССР, в 1929–1931 гг. председатель ЦИК
Азербайджана, с 1931 по 1936 – пред. совнаркома ЗСФСР, делегат
XIV, XV, XVI и XVII съездов партии, на которых избирался канди-
датом в члены ЦК ВКП(б), был членом Исполкома Коминтерна, аре-
стован в 1937 году) и Герман Мгалоблишвили (член партии с 1921 г.,
был председателем совнаркома Грузинской ССР).
Рассказывали, что Г.М. Мусабеков продал в камере сначала
совершенно новое заграничное коверкотовое пальто за 50 руб.,
а потом украинскую рубашку с вышивкой за три рубля. Про Гер-
мана Мгалоблишвили говорили, что он явился в камеру с большим
запасом шоколада.
Не раз и не два перебирали всех секретарей райкомов партии.
О некоторых из них давались подробные характеристики, сообща-
лись отдельные факты из обстоятельств их ареста. В Грузии было
тогда, если память мне не изменяет, 63 района. Из 63-х первых
секретарей райкомов партии, как утверждали мои сокамерники,
уцелел лишь один Георгий Григорьевич Твалгрелидзе. Это не озна-
чает, что были арестованы только 62 первых секретаря. За арестом
первого секретаря райкома следовали аресты как вновь назначен-
ного первого секретаря, так и вторых секретарей райкома партии,
вместе с ними арестовывались члены бюро райкома и президиум
райисполкома, и так подряд несколько раз. Особую осведомлен-
ность в этих сведениях проявил староста камеры.
Мои знания о методах следствия значительно пополнились
в этой камере Ортачальской тюрьмы. Одним из приемов следствия
было не разрешать подследственному садиться на стул. Доставлен-
ному конвоиром подследственному приказывалось не отходить
от дверей, ни в коем случае не приближаться к столу следователя.
Следователь требовал от подследственного, чтобы он признался
в своей контрреволюционной деятельности. Если ответ заключен-
ного на данной стадии следствия в какой-то мере удовлетворял
следователя, то он разрешал подследственному садиться на стул,
специально для этой цели поставленный у дверей. Но так как,
в подавляющем большинстве, обвиняемые отказывались давать
ложные показания, то им не разрешалось садиться и они стояли
чуть ли не сутками.
Этот метод следствия назывался стойкой. Чтобы сломить волю
подследственного, следователи, сменяя один другого, не давали
ему никакого отдыха. Таким образом, жертва стояла на стойке,
в то время как сами следователи нормально отдыхали, спали, ели
и через каждые 8–10 часов, а то и менее, заменяли друг друга.
Этот способ пытки назывался конвейером.
Спустя много лет, когда я был освобожден и вернулся в Москву,
узнал от одного из моих ближайших родственников, что, когда
он находился под следствием, которое вел майор Афанасьев, его
держали на стойке непрерывно 16 суток. За эти полмесяца были
всего лишь два перерыва по два часа каждый. Родственник мой
сидел в Таджикистане в 1938 году. До ареста он там занимал один
из ответственейших в республике постов.
Не народная ли пословица о том, что «в ногах правды нет» надо-
умила этих варваров на подобный метод следствия? – промель-
кнула у меня мысль, когда я впервые услышал о подобном чудо-
вищном глумлении над ни в чем не повинными людьми.
В те годы имело широкое распространение страшнейшее обви-
нение: «камерная агитация». Если судебным решением вам дали
десять лет, то это вовсе не означает, что вас обязательно освобо-
дят из-под стражи на волю по истечении этого срока. Администра-
ция тюрем и лагерей широко пользовалась услугами секретных
сотрудников из числа самих же заключенных. Их называли «сексо-
тами» или «стукачами». Опасаясь их, заключенные часто боялись
свободно говорить друг с другом. На основании доносов стукачей
заключенным пришивали дополнительный срок лишения свободы.
Не избежал этой участи и Рубен Павлович Катанян, член партии
с 1903 года, помощник главного прокурора СССР по ГПУ и НКВД
с 1923 по 1938 годы, а до этого работавший завагитпропотделом ЦК
РКП(б). По обвинению в камерной агитации первоначальный сток
лишения свободы был ему удлинен еще на несколько лет. Вот как
иногда оборачивается ирония судьбы!
Уже потом, в лагерях, надо всеми нами постоянно висела угроза
вызова в третью часть по доносу стукача (третья часть – это орган
госбезопасности в местах заключения; иногда ее называли «тре-
тьей хатой»). Термин «камерная агитация» настолько получил все
права гражданства, что, когда начиналось новое следствие в местах
заключения, на вопрос: «По какой статье вам выдвинуто обвине-
ние?» – отвечали: «По статье «камерная агитация».
Слово «вербовка» имело очень большое распространение
в тюрьмах того времени. Во время следствия следователь требовал,
чтобы подследственный назвал фамилию лица, завербовавшего
его в контрреволюционную организацию. Неграмотные крестьяне
из числа грузин и армян, впервые услышав это слово, переиначили
его по-своему и спрашивали друг друга: « Кто тебя гербовал?». Сло-
вом, вместо «вербовка» они говорили гербовка, и это так укорени-
лось у них, что мне никак не удавалось некоторых из них отучить
от неправильного произношения этого слова. Видимо, вся причина
была в том, что они не могли докопаться до корней этого слова,
пущенного в ход следственным аппаратом.
В тюремной камере часто просят рассказать что-нибудь из прочи-
танного, однажды попросили и меня. Стал я рассказывать «Ожере-
лье» Ги де Мопассана. Слушали внимательно, и, по всему было видно,
рассказ сильно подействовал на моих слушателей. После оконча-
ния рассказа наступила изумительная тишина, продолжавшаяся
некоторое время. Помнится, уже потом некоторые из моих слуша-
телей подходили ко мне и уточняли стоимость ожерелья, что вме-
сто 500 франков эти супруги закабалили себя и выплатили 36 тысяч
франков, и выражали свое восхищение автору рассказа Мопассану.
В двадцатых числах декабря 1938 г. в течение 3–4-х дней, при-
мерно с 22 по 26 число, произошла разгрузка нашей камеры. Вызы-
вали по несколько человек с вещами каждый день, в результате
чего нас осталось три человека: агроном Коля, хевсур и я. Выска-
зывались диаметрально противоположные мнения: от предполо-
жения о массовом освобождении до ускоренного рассмотрения
дел и отправки в лагеря, а может, и на расстрел.
В связи с разгрузкой нашей камеры я вспомнил один случай, про-
изошедший в период моей работы в Тифлисском комитете ком-
партии Грузии в 1929–1930 гг. Вспомнился мне документ с грифом
«Сов. секретно» за подписью Сталина. Этой директивой устанавли-
вался лимит содержания заключенных в тюрьмах по городам Совет-
ского Союза, свыше которого запрещалось держать арестованных.
Во время чтения документа Ладо Сухишвили, первый секретарь
Тифлисского комитета, член партии с 1904 года, сказал мне, что
в тифлисских тюрьмах в настоящее время во много крат больше
заключенных, чем предписывается по лимиту, и что предстоит
большая и кропотливая работа по разгрузке мест заключения.
Директивой предписывалось создание специальной комиссии
по разгрузке тюрем. Ладо Сухишвили после этого несколько дней
не появлялся на работе в ТК КП(б) Грузии, будучи занят в этой
комиссии.
Мне казалось тогда, что перегрузка тюрем была вызвана силь-
ными перегибами при коллективизации сельского хозяйства
и теперь предстоит массовое освобождение крестьян из тюрем.
Через несколько дней я поинтересовался у Сухишвили, много ли
людей было выпущено на свободу?
– Очень мало,— ответил Ладо.
– Как же так, неужели директива оказалась невыполненной?
— Почему же, выполнили полностью,— ответил Сухишвили
и рассказал мне о том, что за все истекшие со дня поступления
директивы дни происходила в больших количествах отправка
заключенных на Север и на Восток специальными составами,
и лишь незначительное количество было отпущено на свободу.
Помню, что еще тогда меня это озадачило: как же так, думал
я, читаю директиву, подписанную Сталиным, получается впечатле-
ние, что освобождается очень большое количество заключенных,
в то время как на самом деле они отправляются в холодные и дикие
края. По этому совсекретному документу Сталин выглядит в хоро-
шем и гуманном свете.
Лимит устанавливался так, чтобы заключенных не было больше
положенного количества, применительно к Бутырской тюрьме это
количество должно было означать 24 человека, в то время как в этой
камере сидело 175. Сталин хотел выглядеть в партийном документе
с лучшей стороны, подписывая в 1930 году директиву о лимите.
Я не знаю, какое количество людей сидело в тифлисских тюрьмах
в 1930 году, но Сухишвили говорил, что во много крат больше установ-
ленного по лимиту. Наверное, раз в десять, не меньше, заключил я.
Вспоминая об этом документе, я решил тогда, что вряд ли все
эти люди, ушедшие в декабре 1938 года из нашей камеры, ушли на
волю, скорее всего, они этапируются в лагеря, в дальние края.
В камере стало тихо и скучно. Молодой хевсур был молчалив, но
зато Коля был разговорчив, однако поддерживать разговор целый
день он, конечно, не мог. В результате на меня выпала большая
нагрузка занять их беседой, чтобы как-то отвлечь от нашей страш-
ной участи.
За те 10 дней, что мы втроем находились в камере, мы сильно
сблизились и подружились.
Наступил новый 1939 год. Его мы не могли отметить чем-либо.
Утром, когда я только открыл глаза, ко мне бросился Коля с поце-
луями, поздравляя меня с Новым годом и говоря, что теперь можно
уверенно сказать, что мы спасены и будем живы, но я ничего не мог
понять и попросил, чтобы он толком разъяснил, что все это значит.
– Вы слышали о книге Эпрем-Верди?1 – спросил меня Коля.
– Да, слышал.
– Так вот, в книге Эпрем-Верди говорится, что три года будет
проливаться крови по колено, но тем, кто доживет до 1 января
1939 года, смерть более угрожать не будет.
Я ему объяснил, что в это знахарство я не верю, что в этой книге
сплошной обман и что ему не подобает заниматься подобным само-
обманом, имея высшее образование. Его, конечно, очень огорчило
сказанное мною, но куда больше был огорчен наш молодой товарищ.
Он несколько раз меня спрашивал, неужели Эпрем-Верди врет?
1 Средневековый армянский сборник, содержащий календарные сочинения,
прогнозы погоды по народным приметам, толкования сновидений, гадания
и предсказания разного характера (ред).

СТО ДНЕЙ

17 ноября 1938 года исполнилось 100 дней со дня моего ареста.
В этот день мне казалось, что я провел в тюрьме уже целую томи-
тельную вечность. Я много, много думал. Старался ни с кем не всту-
пать в беседу. На все обращения ко мне отвечал сухо и очень
коротко. Я не находил себе места.
Первый раз ноябрьские праздники я встретил в тюрьме. Это
была 21-я годовщина Великой Октябрьской социалистической
революции. В тот день мне впервые пришла в голову мысль, что
неспроста главные злодеяния Сталина связаны с двумя историче-
скими датами: десятой и двадцатой годовщиной Октябрьской Рево-
люции.
Каждая из этих юбилейных дат требовала от руководства со всей
ясностью отчитаться перед партией и народом о проделанной
работе, а главное, доложить и нарисовать перспективы постепен-
ного перехода к коммунистическому обществу, назвав одну сту-
пень за другою, конкретизировав наш путь.
Видимо, у Сталина тряслись поджилки от страха перед такой
ответственностью, и он, чтобы избежать собственного пораже-
ния, устроил весь этот мордобой в 1927 году. Он поверг всю партию
в такое смятение, что ни у кого не хватило смелости потребовать
у него самого отчета. Сталин сумел все беды взвалить на самых луч-
ших учеников и соратников В.И. Ленина. И он это сделал до такой
степени искусно, что до сих пор псевдоисторики ставят в заслугу
Сталину его борьбу с оппозицией.
Через десятилетие надвигалась еще более ответственная юбилей-
ная дата – двадцатая годовщина Октябрьской Революция, когда,
по словам В.И. Ленина, в России должен был наступить коммунизм.
Я никогда не мог предположить, что Сталин вовсе не собирается
строить коммунистическое общество, в чем я потом полностью убе-
дился. На сотый день своего пребывания в заключении я подумал
о том, что поскольку Сталину удалось убедить партию, страну и весь
мир, что он единственный непогрешимый и что если и по истечении
десяти лет после этого ни у кого и нигде не вкралось сомнения в его
правоте, то почему бы ему не попробовать во второй раз совершить
злодеяние в еще более крупных масштабах, чем в 1927 году?
Думая о своих 100 днях, мне невольно вспомнились 100 дней вто-
рого царствования Наполеона, которые преподносятся в учебни-
ках по истории и в научных исследованиях как мимолетный период
в биографии Наполеона. Так и я думал всегда, но это ошибочно.
100 дней – это колоссально много. За 100 дней своего заточения
я успел подумать обо всем. Решительно обо всем.
Я старался найти ошибки в своей жизнедеятельности, взвеши-
вал каждый свой поступок, рассматривал его и с той, и с другой
стороны. И пришел к твердому убеждению, что в основном я дей-
ствовал правильно. И что если бы мне пришлось вновь повторить
пройденный путь, то я поступал бы точно так же. Я, конечно, имею
в виду свои главные поступки, а не мелочи.
За пять лет своей работы в Наркомате совхозов я стал доста-
точно квалифицированным работником в области политико-
организационной деятельности этой системы. Я объездил около
300 совхозов и знал сотни людей в лицо, их фамилии и имена. Я писал
тексты выступлений по радио и статьи для наркома Ступова как
депутата Верховного Совета, передовые статьи для наших ведом-
ственных журналов. Здесь невозможно описать, какую колоссаль-
ную работу приходилось проворачивать в те годы, отводя на сон не
более пяти-шести часов. И вот, думалось мне тогда в тюрьме, как
же можно оголять целую народно-хозяйственную отрасль? Ведь
из обоих Наркоматов совхозов (СССР и РСФСР) были уже поса-
жены сотни самых квалифицированных работников. И теперь
я вместе с ними.
Так кто же «враги народа»? Мы или те, кто творит подобное под-
линное вредительство, нанося стране непоправимый ущерб? Хочу
обратить внимание читателя, что к этой мысли я пришел именно
тогда, когда исполнилось 100 дней моего заключения. Ни я, ни кто-
либо из моих товарищей, которых я знал как честных и преданных
делу Ленина и нашей партии, не являлись врагами народа.
И еще к одному, неожиданному для себя выводу пришел я тогда.
Я уже говорил о тех мерзостях, которые творили над нами наши
тюремщики, но представьте себе, что еще в моих глазах предстали
тогда журналисты. К профессии журналиста когда-то в юности
я относился не только с уважением, но и чуть ли не с благогове-
нием. Возможно, подобное чувство к журналистской деятельности
усиливалось тем, что в одной из анкет, заполненных В.И. Лениным,
в графе о профессии он писал «журналист». В.И. Ленин всегда при-
давал советской журналистской деятельности большое значение.
И мы, коммунисты, всегда подчеркивали принципиальную разницу
между нашими газетчиками и журналистами буржуазной желтой
прессы. Разница была в том, что буржуазная пресса продажная,
а наша правдивая. И если наша советская и партийная пресса ста-
новится не правдивей, то чем же она лучше желтой прессы? Тем,
что она не буржуазная, а советская?
Сталин, будучи сам непревзойденным и великим двурушником,
заставил всю страну двурушничать. Люди на собраниях хвалили
его, называли мудрым и родным отцом, хотя в душе многие из них
ненавидели его. Все это страшно. Именно страх и заставлял людей
двурушничать.
Но есть разница между этим двурушничеством и двурушниче-
ством журналистов. Разница, во-первых, в том, что светлая про-
фессия, восхваленная всей нашей партией на протяжении деся-
тилетий, обязывает их к честности и правдивости. Во-вторых,
в том, что слово журналиста идет в эфир, распространяется на всю
страну. Его слово создает общественное мнение. И если отдельные
люди двурушничали между собой, боясь друг друга, то журналист
бил в себя в грудь, утверждая перед целым миром, что он говорит
правду, одну только чистую правду.
Именно в эти дни, по истечении ста дней заточения, я пришел
к бескомпромиссному выводу, что журналисты ничем не лучше
тюремщиков, а возможно, в некоторых отношениях хуже них.
И когда позднее в тюрьмах и лагерях я имел беседы на этот счет
с людьми вполне солидными, то должен сказать, что большинство
из них вполне соглашалось со мной.
К сожалению, следует сказать, что этот отход от правдивой
и честной журналистики, который имел место в годы сталинщины,
до сих пор еще не изжит полностью. Иногда некоторые недобросо-
вестные корреспонденты подают такую куцую информацию, что
у читателя создается превратное впечатление о происшедшем.
Наш уголовный кодекс предусматривает в качестве минималь-
ного срока три месяца. Это те же сто дней, о которых я веду сейчас
речь. И если мои первые сто дней заключения оказались вполне
достаточными, чтобы я проанализировал всю свою пройденную
жизнь и пришел к твердым заключениям, то почему же, спраши-
вается, не практиковать эти минимальные сроки заключения для
лиц, споткнувшихся в жизни и допустивших малозначительные
нарушения правопорядка?
И если я в своих размышлениях не нуждался ни в какой посто-
ронней помощи (хотя я был бы очень благодарен моим товарищам,
если бы они оказались вместе со мной и помогли мне в моих выво-
дах), то почему бы, спрашивается, ученым мужам от юриспруден-
ции не постараться помочь таким споткнувшимся людям?
Сто дней – это достаточное количество времени, чтобы осмо-
треться вокруг себя, сделать соответствующие выводы и вновь
вернуться на свободу.
Я и до 17 ноября сделал для себя много выводов по весьма широ-
кому кругу вопросов, но в этот день, когда, подсчитав скрупулезно
все дни с момента ареста, установил, что исполнилось сто дней,
я почувствовал себя наэлектризованным и без конца думал.
Разве можно теперь, спустя десятилетия, перечислить их –
вопрос за вопросом? Думал я и позже, бессонные ночи напролет,
но этот день, когда исполнилось сто дней моего заточения, запом-
нился мне на всю жизнь.

В ЛАГЕРЯХ

СОРОКЛАГ

Командировка 997-го километра

Первое, что бросилось в глаза, когда нас привели в зону, была газет-
ная витрина. Висел свежий номер «Правды», я немедленно бро-
сился к газете: это была первая газета, которую я видел за послед-
ний год. Жадно стал читать, узнавая одну новость за другой.
Вдруг читаю: состоялся судебный процесс над первым
секрета рем ЦК компартии Новой Зеландии. Приговор: девять
месяцев лишения свободы. Невероятно! Секретарь ЦК компар-
тии, которая ставит перед собою цель свержения буржуазного
правительства и построения социализма, осужден не на 9 лет,
а на 9 месяцев.
«Как же это возможно?» – вырвалось у меня. Ведь не рядовой
же член партии и даже не среднего калибра работник, а сам первый
секретарь ЦК, и осужден меньше, чем на год! Было очень обидно
за весь наш народ и за себя в том числе.
Ко мне подошел Александр Кешишев, держа в руках два свертка:
свой и мой, и начал отчитывать меня за то, что я оставил без при-
смотра свой сверток. Оказывается, кто-то уже собирался его ста-
щить, но он вовремя успел заметить. Вокруг было полно воров
и всякого жулья.
Я рассказал Кешишеву о прочитанном. Прочитав указанные
мною строки, он несколько раз повторил:
– Невозможно поверить... невозможно.
* * *
Прибыли мы на командировку 997 километра 27 августа
1939 года, находясь, таким образом, в пути ровно 28 суток. На сле-
дующий день нас вывели на работу с опозданием на 2 или 3 часа
после утреннего развода. Построив нас в колонну по 5 человек,
подсчитали количество заключенных и вывели за зону.
Вдруг раздалось «СТОЙ!», а затем мы услышали следующее:
– Слушай мою команду! В пути следования головы не подни-
мать, не обороняться и не разговаривать. Шаг влево, шаг вправо –
конвой применяет оружие без предупреждения.
Некоторые из нас заулыбались, услышав такую дребедень.
Думали, что это местная самодеятельность, и решили, что не сле-
дует придавать значения этим глупым словам, прозвучавшим из уст
безграмотного конвоира. Однако скоро, очень скоро, буквально
в течение ближайших дней, мы поняли, что глубоко ошибались.
Как оказалось, это был ежедневный ритуал, продолжавшийся
на протяжении всего срока лишения свободы, перед каждым кон-
воированием. В лагерях этот ритуал прозвали «утренней молит-
вой». Что же касается слова «обороняться» то оказалось, что
это – оборачиваться.
* * *
Послышался лай собак и появились хорошо откормленные, упитан-
ные немецкие овчарки, сопровождаемые собаководами. Итак, окру-
женные со всех сторон конвоирами и собаками, мы двинулись на место
нашей работы. Прошли около пяти или шести километров, когда перед
нами открылась ужасная картина: вдоль железнодорожного полотна
заключенные рыли глубокую канаву, по пояс находясь в ней.
Это были не люди, а какие-то темные тени. Худые, в рваных тело-
грейках копошились в земле. Несмотря на то, что мы сами год, а то
и больше находились в тюрьмах и наша одежда была далеко не первой
свежести, по сравнению с ними мы выглядели чуть ли не франтами.
Наше появление вызвало большое оживление. Начались рас-
спросы с обеих сторон. Конвой этому не препятствовал, и на про-
тяжении получаса, а то и часа никто не работал. Вдруг ко мне под-
ходит мальчик и говорит:
– Дед, а дед, дай закурить.
Мне тогда было всего лишь 36 лет, и я впервые услышал такое
обращение в свой адрес. Я ужаснулся и спросил Кешишева, неу-
жели я так стар? Он начал меня успокаивать, но я понял, что год,
проведенный в тюрьме, дорого обошелся моему здоровью.
* * *
Лагерь, в который я попал, занимался строительством вто-
рых путей железной дороги Ленинград – Мурманск. Назывался
же он Сороклагом не потому, что в нем было сорок лагерей, как
некоторые вначале думали, а потому, что управление лагерем
находилось на станции Сорокской, отстоявшей от Ленинграда
на 782 километра. Наша же команда находилась на 997 километре.
Всего же от Ленинграда до Мурманска 1450 километров.
* * *
Изумительно красив лес в Карелии, особенно в самом начале
осени, в первой половине сентября. Я никак не мог наглядеться
на это великолепие, переливающееся всеми цветами радуги.
Оранжевая окраска листвы берез и осин сливалась с цветом зари.
Вот куда следует выезжать народам южных республик в самые
жаркие летние месяцы на отдых.
Первый снег выпал 4 сентября и сразу же растаял, затем 11 сентя-
бря и тоже растаял, но тот, который покрыл землю 21 числа, не рас-
таял до мая-июня 1940 года. Лед на озере сошел только в июне.
* * *
Кстати сказать, в Карелии несметное количество озер, тысячи,
как мне сказали тогда. Освободившись и вернувшись в Москву,
я решил уточнить количество озер этой северной страны и, к сво-
ему великому удивлению, натолкнулся на следующее. В Малой
Советской Энциклопедии, издание первое, 1929 г., в третьем
томе на 722 странице сказано: «...количество озер до 2500». В той
же энциклопедии, но третьего издания, 1959 г., в четвертом томе
на стр. 544 говорится: «В Карелии около 50 тысяч озер».
Бывает, конечно, что иногда ошибаются в два-три раза, но оши-
биться в 20 раз – совершенно непростительно такому солид-
ному изданию. Обязательно требовалось разъяснение, которого
почему-то нет.
* * *
Здесь, в этой дыре, книгами нас никто не снабжал, и они были
редкостью. Мне посчастливилось достать «Калевалу» – величай-
ший памятник карело-финского эпоса. Я зачитывался сказаниями
о приключениях героев сказочной страны Калевала. Эту книгу
я раздобыл, когда находился на станции Боярской. В этом произ-
ведении меня удивили руны без рифм. Наряду с рассказами о под-
вигах героев описывалась непревзойденная красота северной
природы, и, что больше всего меня удивило, пелись дифирамбы
в честь никогда не согревающего северного солнца.
* * *
Когда наступило лето 1940 года, без единого жаркого дня
(мы находились под самым Полярным кругом), когда даже в сере-
дине июля нельзя было находиться вне помещения без телогрейки
до 12 часов дня, а скинув, приходилось вновь надевать через два-
три часа, я понял, как обижен северный человек своей неласко-
вой природой, и как он жаждет тепла, и поэтому так восторженно
отзывается о скупом, недостаточно греющем солнце.
Как-то я разговаривал с одним стариком-карелом, который никогда
и никуда не выезжал со своих родных мест. В результате беседы выяс-
нилось, что он не имеет никакого понятия о наших южных фрук-
тах и плодах. За всю свою жизнь он никогда не видел и не ел даже
простого яблока. Раз или два ему посчастливилось кушать моченое
яблоко, а вот каким оно бывает свежее, он и представить себе не мог.
От неласкового ли этого солнца или, скорее всего, от собствен-
ного нервного и душевного состояния, в результате всех пережи-
ваний я заболел странной болезнью, помочь в борьбе с которой
мне никто не мог вследствие полного отсутствия врачебного пер-
сонала, буквально не к кому было обратиться за советом.
Болезнь заключалась в следующем: просыпаясь ночью, чтобы
натянуть на себя сползавшее одеяло, я не в силах был это сделать,
так как пальцы рук бывали зажаты в кулак и я не мог их разжать.
Большим пальцем левой руки я старался разжать большой палец
правой руки, который никак не поддавался. С силой и с болью раз-
жав большой палец правой руки, я брался за разжатие указатель-
ного пальца той же руки, затем приводил в порядок те же пальцы
на левой руке. Остальные пальцы я не трогал, так как поддава-
лись они с большим трудом. Разжимал их утром, когда объявлялся
подъем. Следы этой болезни я ощущал в течение многих лет.
* * *
Начальником командировки был Дмитриенко. Ко мне он отно-
сился очень хорошо. Приходил на трассу, подходил ко мне и гово-
рил, чтобы после работы, когда нас приведут в зону, я бы зашел
к нему в кабинет. Но я так уставал на земляных работах, что у меня
не оставалось сил не то что для беседы с ним, но даже и для ужина.
Я еле добирался до своей постели и засыпал мертвым сном. Мой
ужин брал Александр Кешишев, по моей просьбе. Горячее он съе-
дал, а хлеб с кусочком селедки или другой рыбы приносил мне, и я,
проснувшись среди ночи, съедал это.
Тогда я на собственной шкуре узнал, как не правы те, кто утверж-
дают: «раз есть неохота, значит не голоден». Разве я тогда не был
голоден? Но я так уставал, что не было никаких сил идти в столо-
вую и дожидаться своей очереди, чтобы получить ужин. Я про-
сто валился с ног. На мою такую сильную усталость, кроме самой
работы, которая для меня, не привыкшего к физическому труду,
была тяжела и изнурительна (руки мои были постоянно в волды-
рях и никак не заживали), влияло еще одно обстоятельство: очень
тяжел был для меня и физически, и морально путь с работы в зону.
Когда мы шли на работу, шествие наше было похоже на похо-
ронную процессию, и все попытки конвоя подогнать нас остава-
лись безуспешными: чуть-чуть ускорят шаг, но метров через 30–50
он становился еще медленнее, чем был. Зато на обратном пути шли
чуть ли не бегом. Я, чтобы выиграть время, становился в самые пер-
вые шеренги, но куда там: через полкилометра, а то и раньше я ока-
зывался в последних рядах, не поспевая за быстро идущими заклю-
ченными.
Очутившись в последнем ряду, я оказывался объектом ругани
со стороны конвоиров, особенно собаководов, которые натрав-
ливали на нас, отстающих, своих рычащих овчарок. В конце кон-
цов колонна растягивалась настолько, что конвой уже с трудом мог
справляться со своими обязанностями. Тогда раздавалась команда
«Стой!» и на наши головы начинали сыпаться проклятия со сто-
роны находившихся в первых шеренгах, в основном, блатных.
На протяжении 5–6-километрового пути таких остановок бывало
не менее пяти.
Теперь о собаках. При одном воспоминании о них я содрогаюсь.
За 10 лет, проведенных в лагерях, я так часто видел рядом с собой
оскаленные пасти, эти страшные зубы, готовые тебя растерзать,
что на всю жизнь возненавидел собачий род.
Неверно, что собака – друг человека. Собака – друг хозяина, она
друг того человека, который ею владеет, и верна только ему одному.
По первому наущению своего хозяина она готова растерзать любого
человека. Какой же она друг человека? Вот если бы она была спо-
собна защищать хозяина только от хищного зверя и ни при каких
обстоятельствах не могла бы обидеть другого человека, тогда можно
было сказать, что она действительно друг человека.
Как-то Дмитриенко подошел к старшему конвоиру и сказал ему,
что забирает меня с собой. Еще по дороге он стал расспрашивать
о моем прошлом, хотел ближе узнать меня. Потом рассказал о себе.
Дмитриенко работал в Политотделе Северокавказской желез-
ной дороги, был заместителем начальника политотдела дороги.
Как-то он заспорил со своим начальником. Последний во время
спора оскорбил Дмитриенко, и тогда он залепил ему пощечину.
Дмитриенко посадили и хотели пришить 58 статью, но не удалось.
Тогда его осудили за оскорбление личности на год или немногим
более. Через несколько месяцев срок кончался, и он собирался
уехать домой.
Дмитриенко несколько раз забирал меня прямо с трассы, и по
полотну железной дороги мы шли в зону. Он приводил меня в свой
кабинет и кормил. Несколько раз, по его указанию, помпотруду
при разводе оставлял меня в зоне. Таких случаев было два или три.
Во время частых и продолжительных бесед Дмитриенко убеж-
дал меня в том, что мне обязательно надо изучить одну из таких
специальностей, как бухгалтер, плановик, нормировщик, прораб
и т.п., чтобы выжить, иначе на общих работах «вы не то что десять,
а и двух лет не протянете».
На это я ему возражал, утверждая, что так долго эта несправед-
ливость продолжаться не может. Не пройдет и двух лет, как партия
во всем разберется и нас выпустят. Но Дмитриенко не отступал:
– Возможно, и так, но вы этих двух лет не выдержите. Вы совер-
шенно не считаетесь с реальностью, а реальность такова, что вам
дали десять лет заключения. Вы, может быть, и не будете сидеть
все 10, я с вами согласен, но пока вы находитесь здесь и это самая
настоящая реальность, с которой надо обязательно считаться.
Как я ни упорствовал, Дмитриенко все же убедил меня, и я дал
согласие учиться на нормировщика.
Нормировщиком работал Мельников. Он не был политическим
и сидел не по 58 статье, а за убийство. Это был крупный, грубова-
тый мужчина.
Дмитриенко хотел от него избавиться, и вот почему. В зоне была
одна единственная женщина – прачка, которая жила совершенно
отдельно от всех в помещении бани. Так вот, Мельников сожитель-
ствовал с ней, что категорически запрещалось в лагерных условиях.
Дмитриенко трижды менял прачек, а нормировщика наказывал,
сажал в карцер, но ничего не помогало. Мельникова ловили ночью
в объятиях каждой новой прачки. Наконец, Дмитриенко сам съез-
дил в женскую колонию и подобрал в качестве прачки какую-то
старуху, которой не соблазнился бы ни один мужчина. Мельников
стал сожительствовать и с ней.
В один из тех дней, когда помощник начальника по труду оста-
вил меня в зоне, Дмитриенко повел меня к Мельникову и сказал
ему, что я назначен на стажировку и меня надо обучать нормиро-
ванию. Мельников не возражал, однако, когда Дмитриенко ушел,
Мельников наотрез отказался меня обучать и даже пригрозил,
как это умеют делать в лагерях, а я ни на чем не настаивал и ушел
из конторы. После этого Дмитриенко имел очень резкий разговор
с Мельниковым и вновь приказал обучать меня. Но и в этот раз
ничего не получилось, повторилась прежняя история. Кончилось
тем, что Дмитриенко затребовал из отделения наряд на Мельни-
кова, по которому его отправили в этап. Как только конвой вывел
Мельникова за зону, Дмитриенко повел меня в контору, усадил
за стол нормировщика и сказал старшему бухгалтеру Татаринову
(если я точно помню фамилию):
– Вот наш новый нормировщик, сегодня от него получите рабо-
чие сведения (так тогда в лагерях назывались наряды на выполнен-
ные работы).
Я сразу запротестовал и заявил, что абсолютно не разбираюсь
в нормировании, никаких рабочих сведений от меня не ждите,
к бумагам я и не прикоснусь. Тут Дмитриенко сделал строгий вид
и крикнул на меня:
– А ну-ка попробуйте не выполнить моего приказания, сразу
же посажу в карцер! Вот вам справочники по нормированию, –
он указал на десяток томов, сложенных в шкафу, – вы человек
грамотный, в течение дня изучите их и к приходу бригад с трассы
сможете все подсчитать.
Во избежание пререканий с моей стороны Дмитриенко быстро
повернулся и вышел, сильно хлопнув дверью. Я был ошеломлен.
Тут Татаринов спрашивает:
– Вы действительно совсем не разбираетесь в нормировании
или хотя бы немного в курсе дела?
Я ответил, что в этом деле – полный профан. Среди осталь-
ных работников бухгалтерии начался просто переполох, когда
они услышали мой категорический ответ. Раздавались возгласы:
«Как же мы будем кормить заключенных?»
Тут на сцену вышел новый человек, который до того тихо сидел
в углу, занимаясь своими подсчетами. Он не числился в составе
работников конторы и находился здесь в командировке. Потом
я узнал от него, что он инженер и проверяет состояние ИССО, так
сокращенно назывались искусственные сооружения – мосты,
трубы и т.д. Сидел он уже более трех лет, в Сороклаге недавно, пере-
брошен сюда из каких-то дальних лагерей, чуть ли не с Колымы.
Фамилия его была, если не ошибаюсь, Кухтин.
Он успокоил всех и сказал, что выход найдем. Потребовал у Тата-
ринова отнормированные рабочие сведения за два-три последних
дня и сказал, что по ним поставим нормы выработки на первые два
дня, а потом будем ставить более точные нормы, если обнаружатся
какие-нибудь неточности.
Татаринов заявил, что в том-то и беда, что отнормированные
вчера рабочие сведения уже отправлены на станцию Боярская
сегодня утром, что в конторе никогда не задерживаются эти доку-
менты.
После такого ответа старшего бухгалтера положение осложни-
лось, но Кухтин не падал духом и сказал мне:
– Нам помогут десятники и бригадиры, они наизусть знают
все нормы, которые им давал Мельников, а пока я познакомлю вас
с принципами и порядком технического нормирования.
Кухтин начал меня знакомить с наименованиями справочников,
рассказывать о самих работах: земляных, плотничных, столярных,
кузнечных и т.д., такое их множество, что у человека, никогда не свя-
занного с этим, сразу затрещит и пойдет кругом голова. Но самое
неожиданное было впереди. Пока он показывал, как считаются
нормы, по которым на выполнение работ требуется час или два,
то есть время без минут, то было ясно, что если на переброску кубо-
метра земли требуется два часа, то норма выработки будет 5 кубоме-
тров, так как рабочий день у заключенных составляет 10 часов.
Но вот Кухтин открывает передо мной таблицу, в которой время
обозначено следующим образом: 1,75. Я спрашиваю, что это зна-
чит: «Один час и семьдесят пять минут?» Он говорит – нет и объяс-
няет, что это значит один и семьдесят пять сотых часа, то есть 1 час
и 45 минут. Через день или два я это вполне освоил и потом всегда
считал, что это вполне правильно, но, когда я увидел эту таблицу
в первый раз, она на меня так дико подействовала, что я совершенно
убедился, что никакой нормировщик из меня не получится.
Положение коренным образом изменилось, когда контору запол-
нили десятники и бригадиры, вернувшиеся с работы. Их очень
обрадовало то, что Мельникова больше нет. Оказывается, он брал
с них, с бригадиров взятки. Все рабочие сведения были отнорми-
рованы самими десятниками под наблюдением Кухтина. Мне оста-
валось только подписывать. После того, как все ушли из конторы,
я взял чистые бланки рабочих сведений и заготовил себе копии,
чтобы завтра их изучить и по ним отнормировать завтрашние
работы. Поздно вечером в контору зашел Дмитриенко, поинтере-
совался, чем я занимаюсь и как прошла моя встреча с бригадирами.
Он остался доволен моими ответами и сокрушался, что раньше
не догадался снимать копии рабочих сведений – это бы дало ему
возможность скорее избавиться от Мельникова.
Когда в 1939 году я очутился среди лагерников, то услышал
столько ранее не знакомых мне слов, что был крайне изумлен.
Время от времени я думал, вот вернусь в Москву и всех поражу
обилием новых слов в своем лексиконе, но этого не случилось. Вся-
кий раз, как я пытался завести разговор на этот счет, оказывалось,
что эти слова были известны моим собеседникам. Более того, ино-
гда они давали более точное и полное толкование этих слов.
Я призадумался над таким быстрым распространением слов,
употреблявшихся лагерным населением, в той части населения,
которая никогда в лагерях не бывала, и пришел, как мне кажется,
к единственно верному выводу: население лагерей было столь мно-
гочисленным, что по выходу из заключения смогло значительно
«обогатить» нашу литературу.
В некоторых художественных произведениях так и пестрит блат-
ная лагерная терминология, не чураются ее и некоторые солидные
ученые мужи. Как-то в «Литературной газете» (№ 18 за 5 мая 1976 г.)
я прочитал в статье действительного члена академии педагогиче-
ских наук СССР А. Петровского под названием «При наличии отсут-
ствия...» чисто лагерное выражение «от звонка до звонка», что озна-
чает «отсидел весь срок лишения свободы, вынесенный ему, то есть
с момента ареста и до дня освобождения, без каких-нибудь льгот
в виде досрочного освобождения или амнистии».
В статье идет речь о попытках заставить ученого работать
«от звонка до звонка». О каких звонках идет речь? Ведь можно
понять так, чтобы ученый во время являлся на работу к утрен-
нему звонку и не уходил с работы раньше вечернего звонка. А если
А. Петровский имел в виду присвоение первой ученой степени под
первым звонком, то не проще ли сказать «за все время своей науч-
ной деятельности». Видимо, академик поддался соблазну. В коммен-
тируемых им читательских письмах есть письмо некоего М. Мах-
лина, в котором автор употребляет слово «кантоваться». Но одно
дело, когда такой чисто лагерный термин употребляет неизвест-
ный рядовому читателю М. Махлин, и совсем другое, когда слова
подобного рода появляются в статье такого крупного и известного
ученого, как академик Петровский.
Кое-кто, сославшись на авторитет Академии Педагогических Наук,
сочтет такое выражение литературным и вполне закономерным.
15 июня 1977 года центральное телевидение в передаче «Мастера
Искусств», посвященной артисту Малого Театра, народному арти-
сту РСФСР Ю. Соломину, познакомило нашу общественность
с таким лагерным словом, как «заначка». Впервые это слово я услы-
шал, когда начал работать в конторе командировки 997 километра.
Мне понадобился не то нож, не то шило. Я обратился к Татаринову.
Он указал на конторский шкаф и сказал:
– Посмотри там, в заначке.
Я направился к шкафу, думая, что же такое эта заначка? Коробка,
мешочек, а может, просто завернуто в тряпочку? Открыв дверь
шкафа, оглядел как следует его внутренность, но ничего не обнару-
жил. Лежат бухгалтерские дела и канцелярские принадлежно-
сти, на нижней полке лежал небольшой чемодан. Решив, что чемо-
дан и есть заначка, я дотронулся до него, чтобы открыть, но в этот
момент Татаринов и все остальные работники, видимо, наблюдав-
шие за мной, дружно расхохотались. Предмет, который я искал
(нож или шило), был спрятан в щель между бревен стены за шка-
фом. Тогда мне впервые объяснили, что «заначка» означает спря-
танное в запас или тайно.
В ноябре была отправлена на остров Вайгач большая пар-
тия заключенных. В этот этап попала и вся наша командировка,
за исключением четырех человек, забракованных медицинской
комиссией. В их числе были Александр Константинович Кешишев,
о котором я уже несколько раз упоминал, затем один слепой, еще
один человек с острой формой какой-то болезни, кажется, тубер-
кулеза, и я.
Вскоре до нас дошли слухи, что большой этап, отправленный
на остров Вайгач, погиб. Погиб не в пути, все были доставлены
на остров. Но навигация закончилась, и не смогли доставить про-
дукты. Вместо того чтобы заранее запастись провиантом, лагерное
начальство решило сперва доставить людей, рассчитывая, что нави-
гация еще продлится. Когда нависла беда, начали перебрасывать
продовольствие самолетами, но обеспечить питанием такое боль-
шое количество людей не смогли, и все они умерли там с голода.
Говорили, что виновников гибели этапа отдали под суд и чело-
век пять расстреляли, даже называли их фамилии. Верно ли все
это или нет, я точно не знаю, но об этом упорно твердили весной
1940 года.
Сколько всего погибло людей, никто не знал. Лично я верю, что
все, кто был отправлен в этот этап из нашей командировки, умерли
и что я остался в живых только благодаря Дмитриенко.
Хотя у медицинской комиссии и были основания забраковать
меня как сердечно больного (из-за болезни сердца меня не брали
в армию, я прошел четыре медкомиссии с перерывами по полгода,
и все они признали меня непригодным к службе), но при всем этом,
если бы не Дмитриенко, никакая лагерная, пусть трижды медицин-
ская, комиссия не освободила бы меня от этапа. Я чудом спасся тогда
от смерти и этим я обязан Дмитриенко, и только Дмитриенко, ведь он
меня спас от смерти еще и тогда, когда заставил стать нормировщи-
ком: на общих работах я менее чем через год умер бы от истощения.
Где он, Дмитриенко? Жив ли? Кажется, звали его Иваном. Если
эта книга выйдет в свет еще при моей жизни, как бы я хотел, чтобы
она попала в руки Дмитриенко. Отзовись, Дмитриенко!

Станция Боярская

С отправкой этапа на остров Вайгач командировка 997 километра
прекратила свое существование. Мы, четверо оставшихся, во главе
с нашим бывшим начальником Дмитриенко в сопровождении
конвоя двинулись с подводами, нагруженными имуществом кон-
торы и нашим скарбом, на станцию Боярская, которая находилась
на расстоянии четырех километров.
* * *
Структура лагерной системы была такова: Сороклаг был разде-
лен на шесть отделений. Отделениям были подчинены колонны,
которые и были собственно лагерями, где размещались заклю-
ченные. В состав колонны обычно входило от 250 до 300 человек.
Иногда же, на непродолжительное время, численность доходила
до 700–1000 человек и даже более. Тогда образовывались «коман-
дировки» по типу той, в которой я находился.
Сороклаг подчинялся не ГУЛАГу, а ГУЖДС, что означало Глав-
ное управление железнодорожного строительства. Его низовые
производственные подразделения назывались колоннами, видимо,
потому, что по мере окончания строительных работ на том или
ином участке железнодорожного пути колонны продвигались впе-
ред по мере продвижения строительства железной дороги. Вытя-
нувшись в одну линию, большие людские массы передвигались
колоннами вместе со строительством железнодорожных путей.
Сколько же было заключенных в Сороклаге? Видимо, коли-
чество их сильно колебалось: назывались цифры от 300 000
до 600 000 человек. Эти местности Карелии с давних времен были
местами ссылки. Название станции Боярской произошло, как гово-
рили местные жители, от того, что при Иване Грозном сюда были
высланы неугодные ему бояре. Еще интереснее происхождение
названия другой железнодорожной станции Кировской железной
дороги – Кемь. Портовый город Кемь расположен у устья реки
Кемь, впадающей в этом месте в Белое море.
Я поинтересовался происхождением этого названия и услышал
следующее предание:
Название города и реки возникло во времена Петра I. Этот
деспот и тиран в состоянии крайнего опьянения и безрассудной
жестокости, будучи, как известно, вообще человеком психиче-
ски неуравновешенным, вдоволь поиздевавшись над своей оче-
редной жертвой, имел иногда обыкновение распорядиться послать
ее «к такой-то матери» или, как принято иносказательно говорить
«к Евгении Макаровне».
Озадаченные подчиненные, опасаясь вызвать ярость импера-
тора при упоминании имени этих жертв, не знали, как поступить
с ними. Уничтожить их физически? А вдруг Петр поинтересуется
их судьбой? Оставлять в Петербурге опасно, ведь сказано было
послать к такой-то матери. Когда таких людей поднакопилось неко-
торое количество, тогда их, видимо, и решили выслать как можно
дальше, чтобы об их существовании никто не знал. Вот и выбрали
заметное для себя, в случае возвращения их в Петербург, место
в устье безымянной реки, где не было никаких людских поселений.
А назвали реку согласно монаршей воле, с буквальной точностью.
Насколько достоверно было это предание, я тогда еще не мог
ничего сказать, но вот спустя девять лет вновь пришлось услы-
шать точно такое же название у другой реки за тысячи километров
от Карелии – в Красноярском крае. Это было в последних числах
августа 1948 года. Меня везли в ссылку в глухую далекую сибир-
скую тайгу.
Высадившись с парохода на пристани Галанино на Енисее,
мы поехали на грузовике в село Пировское. Проехав деревню
Вороковка, шофер остановил машину около моста. Я поинтересо-
вался названием реки и был крайне удивлен: река эта называлась
Кемь. Впоследствии я неоднократно пытался узнать происхожде-
ние этого названия, но никто в этом мне не мог помочь. Единствен-
ный вывод, который я мог сделать, это то, что предание, которое
я слышал в Карелии, возможно, правдоподобно, так как, видимо,
чиновники, занимавшиеся высылкой людей, опасались скопления
в одном месте большого количества тайных жертв Петра I и вскоре
переключались на другую безвестную реку, в еще большей глуши,
и назвали также Кемью, отступать от монаршей воли опасаясь.
Главным доводом в пользу этой версии является то, что выбира-
лись не поселки или другие обжитые места, а реки в глухой тайге,
чтобы по течению реки обнаружить место высылки.
Прошли годы, меня реабилитировали, и я вернулся в Москву.
В 1957 году как-то при чтении журнала «Вопросы Истории
КПСС» (№ 3, стр. 142) обнаруживаю, что в Архангельской губер-
нии в 1917 году был Кемский уезд. Видимо и сюда высылали свои
жертвы петровские палачи, ведь и здесь была глушь для тех времен.
Возможно, где-то есть еще и четвертая, а за нею и пятая Кемь,
я не знаю, но если они есть и также находятся в глуши, то это под-
тверждает достоверность услышанного мною предания.
Кемь – наиболее крупная река Карелии, поэтому, по-видимому,
она и была выбрана, так как могла быть обозначена на картах тех
времен. Именно возле самой крупной реки, а не озера, которых
там около 50 тысяч. Пятая часть Карелии покрыта болотами. Чем
не место ссылки?
Наконец, в справедливости этой версии я убедился 16 ноября
1970 года, когда Всесоюзное радио сообщило по первой программе
в репортаже о строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, что импера-
трица Екатерина II «ткнула своим перстом на карте в то место, где
теперь строится ГЭС, и с тех пор оно называется «Означенное».
Если Петр I, по своему обыкновению, просто посылал к такой-то
матери, то Екатерина как женщина не могла себе этого позво-
лить, не могла так грубо ругаться при подчиненных ей сановниках,
а по этому указала пальцем на карте место высылки, за которым
закрепилось название «Означенное» вплоть до наших дней. Сей-
час на том месте стоит город Саяногорск.
Мурманская железная дорога (прежнее название Кировской
ж. д.) была окончена постройкой в 1915 году. Говорили, что здесь
в 1914–1915 годах работало много австро-венгерских пленных
и вдоль трассы много их могил. Но больше всего говорили о рус-
ских мужиках, чьими костями дорога была усеяна в еще большем
количестве.
На строительстве вторых путей Кировской железной дороги
самым популярным поэтом был Н.А. Некрасов. Выше всех творе-
ний превозносили его «Железную дорогу», в особенности, следу-
ющие строки:
К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
Гроб обрели здесь себе.
Прямо дороженька: насыпи узкие
столбики, рельсы, мосты,
А по бокам-то все косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Я видел слезы на глазах у людей, когда произносились следую-
щие слова:
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную.
Вынесет все, что господь ниспошлет!
Вынесет все – и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
И вот, вместо следующего двустишия:
Жаль только – жить в эту пору прекрасную
уж не придется ни мне, ни тебе.
кто-то сочинил свой вариант стихов, смысл которых сводится
к мысли о том, что мы дожили до этой прекрасной поры, грудью
прокладывали широкую дорогу, но из этого ничего не вышло, и что
русский народ вынесет еще и не только это.
Исполняющим обязанности начальника отделения был Дзира-
баев. Следующим главным лицом был главный инженер Фаворов.
Это, так сказать, начальство, и мне с ними редко приходилось непо-
средственно иметь дело.
Самыми ближайшими работниками, с которыми я был связан
своей повседневной работой нормировщика, были прораб Кузах-
медов и техучетчик В.А. Грибач, а также плановик Азбукин.
Запомнилась мне фамилия бухгалтера Штомпеля. Он был
из Су хуми. Оттуда же была и Паршина, работавшая в ПТЧ
(Производственно-технической части), вместе с Паршиной в ПТЧ
также работала и другая женщина-инженер. Все они были из Абха-
зии, и мы часто беседовали друг с другом. Было что нам вспомнить
про Грузию.
Особенно надо сказать об Иване Семеновиче Калишкине.
Он был помощником начальника по труду. Кадровый чекист. Вна-
чале я сторонился его, избегал близости с ним, к которой он стре-
мился. Но о нем я расскажу отдельно, более подробно. Из десятни-
ков запомнился мне А.В. Корнетов. Он сидел по делу Рокоссовского.
В колонне на станции Боярской я начал работать нормировщи-
ком. Здесь в моем распоряжении были десятки томов по нормиро-
ванию, чуть ли не до шестидесяти, и половиной из них я регулярно
пользовался в своей работе. В течение всего дневного времени, пока
с трассы в зону не возвратятся рабочие бригады, я жадно изучал пре-
мудрости нормирования. Бригады возвращались в 5 часов вечера,
а как началась война с немецкими фашистами – на два часа позже.
До войны рабочий день заключенных продолжался десять часов,
а с началом ее был увеличен до 12. Подъем был в 5 утра, развод –
в 7 часов.
На Боярской рабочих бригад было полтора десятка. Иногда это
число доходило до 20, и никогда не было меньше 10. В мою задачу
входило отнормировать рабочие сведения, которые заполнялись
предварительно десятниками. Против каждого объема выполнен-
ных работ я ставил норму выработки и подсчитывал количество
процентов по всей бригаде, выводил средний процент по каждой
бригаде. На обороте рабочих сведений был список членов бри-
гады. Бригадир проставлял против каждой фамилии тот процент
выработки, которого был достоин данный член бригады.
После этого рабочие сведения поступали в продстол (продоволь-
ственный стол) бухгалтерии, где на их основании выписывалась
так называемая котловка, по которой повар получал продукты.
Второй документ бухгалтерия выписывала для хлеборезки.
* * *
Единственным капиталом в руках заключенного был хлеб, осо-
бенно во время войны, когда поступление посылок и денежных
передач было прекращено. Нормы выдачи хлеба иногда несколько
корректировались, но, в основном, выглядели так:
Лицам, находившимся в карцерах, отказникам (отказавшимся
от работы), а также вышедшим на работу, но выполнившим норму
менее чем на 50%, пайка хлеба составляла 300 граммов. Выполнив-
шим норму на 51% и более полагалось 400 граммов хлеба.
На 76% – 500 г.
На 101% – 600 г.
На 111% – 700 г.
На 126% – 800 г.
На 151% – 900 г.
Повременщикам, работникам обслуги (обслуживающий пер-
сонал внутри зоны: дневальные, сторожа, пожарники, повара
и т.д.) – 500–600 граммов.
ИТР (инженерно-техническим работникам) – 700 граммов,
а иногда и больше.
Что же касается остальных продуктов питания, то рацион выгля-
дел так:
Мяса до войны полагалось на человека 19 граммов, с началом
войны норму снизили до 15 граммов. По окончании войны старая
норма не была восстановлена, так и осталось 15 граммов.
Рыбы выписывалось по 30 граммов на человека. Если не оказы-
валось мяса, то вместо него выписывалась рыба в двойном размере.
Масло растительного полагалось 10 граммов, сахара – тоже,
но его почти никогда не выдавали. За год иногда дадут один или два
раза месячную норму. Помнится, как-то вместо сахара выдали пря-
ники, а в другой раз – урюк. Вес на вес.
В рацион входили также крупы, овощи, картофель – в самых
минимальных дозах и самого плохого качества. Вместо крупы нам
давали только сечку – побочный продукт, получаемый при про-
изводстве крупы. В обычных условиях сечка используется только
на корм скоту, а там нам ее давали постоянно.
Наше второе блюдо состояло или из черпака синеватой каши
из сечки, или из кусочка трески. Овощи – гнилые, картошка, как пра-
вило, мерзлая. Если попытаться подсчитать стоимость суточного раци-
она заключенного, то это должно выглядеть следующим образом.
Розничная цена мяса за килограмм, в зависимости от его сорта,
2 рубля, 1 р. 60 коп., 1 р. 20 коп. и 1 рубль. В лагерях для заключен-
ных привозилось самое худшее мясо, следовательно, можно счи-
тать по рублю за килограмм. 15 граммов будет стоить 1,5 копейки.
Треска стоит 56 коп., следовательно, стоимость 30 граммов
составляет 1,7 коп. Если прибавить к этому стоимость 10 граммов
растительного масла и такого же количества сахарного песка,
то получится 5,5 коп.
Не думаю, чтобы все остальное, т.е. сечка, овощи и картофель,
могли стоить более 1,5 копеек. Если же мы все же накинем еще
одну копейку, то общая сумма составит 8 коп. Стоимость черного
хлеба также составит 8 или 10 копеек, таким образом, стоимость
всего рациона равняется 16–18 копейкам.
В лагерях существовало премиальное поощрение двух видов:
а) денежное, называлось премвознаграждение,
б) продуктовое – премблюдо. Последнее выдавалось к обеду
в качестве третьего блюда: компота, пирожка или блинчика.
Премвознаграждение для рабочих было очень незначительным,
в среднем от 3 до 5 рублей в месяц. Для ИТР – куда существеннее:
от 20 до 60 рублей.
В первый же день работы нормировщиком на станции Боярской
у меня произошел крупный инцидент с одной из бригад. В то время
как все остальные бригады выполнили свое задание на 100 и более
процентов, эта бригада заработала лишь 21%.
Я еще и еще раз внимательно проверил рабочие сведения, но не
обнаружил ничего такого, что позволило хотя бы немного поднять
процент выработки. Тут меня кто-то предупредил, что это бригада
блатных и с ними надо быть поосторожней.
Подходит ко мне человек, с виду прилично одетый. На нем непло-
хое демисезонное пальто, первой свежести кашне, хорошая кепка.
С шутками и прибаутками заводит со мной разговор, но посте-
пенно переходит на все более резкий тон и угрозы.
– Смотри, нормировщик, делай, что тебе говорят, а то придет
Дашинский, и от тебя только мокрое место останется.
– Как, Дашинский, а сами-то вы кто такой? – до этого я думал,
что разговаривающий со мной и есть бригадир Дашинский.
– Я Котов – полпред Дашинского, – ответил он.
Когда Котов ушел за Дашинским, мне сказали, что Котов –
известный московский жулик и фактически выполняет обязанно-
сти бригадира. Вскоре появился и сам Дашинский. Открывая дверь,
он крикнул, чтобы ему показали этого нового нормировщика, при-
совокупив к последнему слову множество эпитетов самого непри-
личного звучания. Подойдя ко мне с угрозами, он изорвал в клочки
рабочие сведения по своей бригаде и зашел в кабинет прораба
Кузахмедова. Тот вызвал меня к себе и сказал, чтобы я вывел бри-
гаде Дашинского выполнение на 101%.
– Могу и на полтораста, только вы напишите, за какие работы?
Прораб продолжал настаивать на своем, но я не уступал,
и он вынужден был понаписать всякую туфту, в результате чего
выполнение оказалось намного больше 100%.
Об этом событии заговорила вся колонна. Главный инженер
Фаворов пригласил меня к себе и подробно расспросил о всех дета-
лях данного происшествия. Похвалив меня, он все же посоветовал
не связываться с Дашинским, а то, говорит, чего доброго, пырнут
ножом в живот.
И, действительно, Фаворов был прав. Через несколько дней в даль-
нем углу зоны, где были расположены уборные, я лицом к лицу стол-
кнулся с Дашинским. Перед моими глазами засверкал нож. В это
время, видимо, кто-то появился невдалеке, и Дашинский сказал:
– Срок у меня большой, а из-за тебя еще прибавят так, что
отсюда не вылезешь. Лучше я поручу ребятам, они тебя быстро
прикончат.
Летом 1940 года работы на трассе шли широким фронтом,
и количество бригад иногда доходило чуть ли не до 25. Я засижи-
вался на работе до утра, иногда до самого развода. Собственно,
июньская ночь в Карелии – это одно название: вот уже полночь,
а солнце и не думает заходить, катится себе по горизонту, наконец,
скроется на половину и сразу же начинает выходить вновь. Закат
и восход сливаются вместе. Так что работал всю ночь, не прибегая
к искусственному освещению.
Иногда количество бригад сокращалось до 15 и даже до 12: тогда
я засиживался только до часа. Очень много времени отнимали
у меня плотницкие бригады. Их было несколько, и работа по каж-
дой из них заполнялись на 3-х, а то и на 4-х бланках. Приходилось
выставлять до 500–600 обозначений. Расчеты большей частью
вел на бумаге, так как счетами еще плохо владел. Здесь мне вновь
помог Кухтин.
Он посоветовал деление и умножение производить на логариф-
мической линейке. Теперь с логарифмической линейкой знаком
каждый старшеклассник, но тогда ей пользовались только инже-
неры. Кухтин научил меня обращаться с линейкой.
В течение дня я практиковался и получалось как будто неплохо,
но когда вечером нагрянули все двадцать бригад и пошла лихора-
дочная работа, линейку пришлось отложить: мне показалось, что
на ней у меня получается медленнее, чем на бумаге. Но Кухтин
настоял на своем. Он даже пару раз не вышел на трассу к своим
ИССО, остался в зоне, чтобы как следует научить меня работать
со счетной линейкой.
Вначале во мне была какая-то неуверенность, но стоило преодо-
леть ее, как я быстро освоился и, к великой своей радости, не только
перестал засиживаться до утра, но даже и до полуночи. Скоро мне
удалось справиться с нормированием рабочих сведений до отбоя,
то есть до 10 часов вечера. Моей радости не было конца: я справ-
лялся со своей работой, благодаря логарифмической линейке,
в два, а то и в три раза быстрее обычного. Проникшись большим
уважением к ее изобретателю, я поинтересовался у Кухтина и дру-
гих инженеров ПТЧ, кто и когда изобрел эту удивительную счет-
ную линейку? Но никто из них не смог ответить на этот вопрос.
Впоследствии, во все годы нахождения в лагерях и ссылке, я спра-
шивал каждого, кто при мне пользовался логарифмической линей-
кой, о ее изобретателе, но так никто мне ничего не сказал. И только
по приезде в Москву в 1956 году у себя дома я снял с полки энци-
клопедический словарь и прочитал, что изобретена она в 1620 году
Гунтером.
В лагерях мне неоднократно приходила в голову мысль, что изо-
бретатель счетной линейки достоин того, чтобы ему поставили
памятник. Чтобы понять высказанную здесь мысль и согласиться
с ней, надо испытать все то, что испытывал я, нормируя работы,
произведенные заключенными колонны.
Однажды, придя утром на работу, я открываю ящик письмен-
ного стола и, к своему ужасу, не обнаруживаю там подаренной мне
Кухтиным линейки. Это был сильный удар для меня. Кража в лаге-
рях – явление самое обычное, и задача заключалась в том, чтобы
через блатных вожаков или, наоборот, через никому не известных,
но пронырливых типов выкупить ее за любое количество хлебных
пайков.
Оказалось, что сделать это невозможно. Десятник А.В. Корне-
тов, придя с работы, рассказал, что присутствовал на необычайном
зрелище: сожжении на костре логарифмической линейки. Дан-
ное «мероприятие» было обставлено торжественными заклинани-
ями и дикими танцами в сочетании с какими-то приговариваниями
против нормировщика, то есть против меня.
Ну, что ж, раз выкупить линейку было нельзя, надо было достать
новую, и я ее достал. Написал домой, чтобы мне выслали в запас
еще одну, так как опасался, что попытки кражи у меня линейки
будут продолжаться. В конторе я линейку больше не оставлял
и всюду таскал с собой. Но вскоре эти предосторожности оказа-
лись излишними: Дашинский сам пришел ко мне на поклон.
Приехало высокое начальство. Вызвали Дашинского и сказали:
«Если поможешь строительству, обещаем смягчить твою участь».
Он должен был возглавить несколько бригад. Дашинский ска-
зал, чтобы ему дали подумать минут десять. Выйдя от начальства,
он зашел ко мне и обо всем рассказал. Попросил моей помощи,
которая должна была заключаться в том, чтобы в течение первой
недели, пока он будет разбираться с людьми, я обеспечил его бри-
гадам сносное питание.
Я ему ответил, что неделя – слишком долго, а вот три дня я,
пожалуй, смогу начислять по 100% или около того. Он сказал, что,
когда шел сюда, не сомневался, что я пойду ему навстречу, а также
еще какие-то одобрительные слова в мой адрес.
Свое обещание я выполнил полностью, несмотря на недоволь-
ство со стороны начальства, которое грозило снять меня с долж-
ности нормировщика, но, к моему счастью, соответствующей
кандидатуры сразу не нашлось, а затем и мое снятие перестало быть
необходимым, и вот почему. Обстоятельства складывались так, что
в первый день никто не работал, с согласия самого Дашинского,
который дал команду «загорать». На второй день он часть людей
заставил работать, остальные же продолжали «загорать». На тре-
тий день он кое-кого избил, а одному саданул лопатой по голове,
так что того, всего окровавленного, пришлось отправить на дре-
зине в Центральный лазарет.
Дашинский навел такой страх и ужас на блатных, оказавшихся в его
подчинении, что по своим показателям они перекрыли все остальные
бригады. Бригады блатных выполняли норму на 150% и более.
В штабе Управления то ли лагеря, то ли отделения состоялся
слет передовиков, на который ездил Дашинский с несколькими
своими передовиками. Вернулись оттуда очень довольные: их там
одели в новое обмундирование (по лагерному – «Первого срока»),
хорошо накормили и дали на дорогу разных продуктов, вплоть
до халвы, которой они угощали нас.
* * *
Несколько слов следует сказать в адрес вольнонаемных, кото-
рые распоряжались нами. При Управлении Сороклага издавалась
многотиражка для вольнонаемного состава. Она от нас, как пра-
вило, скрывалась, но иногда все же попадала к нам в руки. При
коллективном чтении эта многотиражка вызывала гомерический
хохот, а по окончании чтения – презрение к вольнонаемным, боль-
шинство которых были пьяницами и нечестными людьми.
На станции, в противоположной от зоны стороне, находился
карьер, где грузили балласт на железнодорожные платформы. Там
был экскаватор, на котором работал вольнонаемный. Этот экскава-
тор часто ломался, но погрузку не останавливали, а бросали заклю-
ченных для ручной погрузки. Много раз и мне самому приходилось
работать там.
И вот однажды в многотиражке мы прочитали, что экскаватор-
щиком тогда-то выполнена такая-то работа, а мы хорошо знали, что
в этот день экскаватор был сломан и всю данную работу проделали
заключенные.
На тысячи заключенных приходились лишь единицы вольнона-
емных, работавших на производстве, и везде и всюду труд заклю-
ченных записывали в объем работ, выполненных вольнонаем-
ными. Так пьяницы и разложившиеся люди, присосавшиеся к орга-
нам Советской власти на Крайнем Севере, попадали на страницы
лагерной печати как лучшие люди, а возможно, некоторые из них
и представлялись к наградам.
На моем письменном столе под стеклом лежал календарь,
составленный мною же и рассчитанный не на год, как обычно, а на
десять лет. Начинался он с 9 августа 1938 года – со дня моего аре-
ста, а заканчивался 9 августа 1948 года – днем, когда меня должны
были освободить. Всего в этом календаре было 3653 дня.
Каждый день, приходя в контору, я поднимал стекло на столе
и на листе, помещенном под этим стеклом, записывал два числа:
количество прошедших и количество оставшихся до освобожде-
ния дней.
Ежемесячно отмечал число прошедших и оставшихся месяцев.
Начальство колонны в мое отсутствие любило показывать этот
календарь вышестоящим начальникам в лице генералов и полков-
ников, когда они посещали наш лагерь.

И.С. Калишкин, В.А. Грибач и другие

Калишкин был помощником начальника колонны по труду. Обычно
начальники лагерных подразделений назначались из состава воль-
нонаемных, а их помощники (пом. по труду и пом. по быту) из числа
заключенных. Из этих трех лиц – начальника и двух помощни-
ков – заключенные больше всего боялись пом. по труду. Обычно
на эти должности подбирались если не полностью звери, то хотя
бы наполовину.
Они конструировали бригады, от них зависело, на какой участок
направить данного заключенного, дать ему тяжелую работу или
зачислить в обслугу, что спасало от голода и холода. Пом. по труду
лично присутствовал на разводе и командовал им. От него также
зависело, в какой этап отправить такого-то заключенного.
Калишкина звали, как мне помнится, Иваном Семёновичем.
До ареста он был чекистом, работал в Мордовском республи-
канском ГПУ. Помнится, он как-то говорил, что был начальни-
ком оперативного отдела или группы. Других его должностей
я не запомнил, однако вел он себя с таким апломбом, будто бы
в этом Мордовском ГПУ он был самым главным.
Калишкин как-то рассказывал об обстоятельствах, связанных
с расстрелом молл (мусульманских священнослужителей. Прим.
составителя) и кулаков, причем, чуть ли не с восторгом. Себя
он считал кристально чистым и ни в чем не виновным, а про всех
остальных говорил, что у каждого хоть какая-то вина есть.
Я уже говорил, что избегал близости с ним, но он настоятельно
к этому стремился. Часто заходил ко мне и приглашал к себе. У него
был отдельный кабинет, где можно было свободно говорить. В ком-
нате, где я работал, такой возможности не было, так как кроме меня
там постоянно находились плановик и техучетчик. Мы с Калиш-
киным были связаны по работе: он отдавал нам ежедневно заго-
товленные рабочие сведения, на оборотной стороне которых зна-
чился весь списочный состав на данное число.
– Пойдем, покурим, – это было его обычное приглашение
к себе.
Идя к нему, я всегда ожидал услышать если не сногсшибатель-
ную, то, во всяком случае, какую-нибудь особенную новость.
Все люди, поступавшие в нашу колонну, проходили через него.
Он принимал заключенных и своей головой отвечал за их числен-
ность. Вместе с ним такую же ответственность несла и вооружен-
ная охрана.
Каждого новоприбывшего он спрашивал, какова была числен-
ность заключенных в тех местах, откуда они приехал. Он и у меня
спрашивал, сколько при мне сидело в Бутырке и в тбилисских тюрь-
мах и сколько полагалось по нормам при царизме. На основании
подобных опросов он вносил коррективы в свои прежние подсчеты
численности заключенных в тюрьмах и лагерях. В день исписывал
по несколько десятков листов бумаги. Это было глубокое исследо-
вание, достойное докторской степени.
Иван Семенович заинтересовал меня своими выкладками, кото-
рые были очень интересны и весьма убедительны. На основании
своих подсчетов он пришел к выводу, что по всей стране в заключе-
нии находится около 25 миллионов человек, никак не меньше 20 мил-
лионов. Еще будучи чекистом, он как-то изучал все емкости царских
тюрем и сравнивал их с тогдашними советскими тюрьмами. Сравни-
вая теперь те данные с современными, он выводил более или менее
точные итоги. Сведения о численности лагерного населения он чер-
пал, с одной стороны, от заключенных, прибывавших в Сороклаг
из дальних лагерей, а с другой – у ВОХР и лагерного начальства.
Калишкин был большой любитель писать заявления в вышестоя-
щие органы о своей невиновности. Помнится, к тому времени он уже
написал более 30 заявлений. Я ему сказал, что это бесполезно, и посо-
ветовал брать пример с меня. Я написал всего одно заявление, и писать
более, считаю, нет смысла. Другое дело, если я получу какой-нибудь
ответ, то тогда, судя по ответу, и можно будет решить, как поступить.
Он со мной не согласился и привел в пример какого-то человека,
который тоже ни разу никакого ответа не получал, но, написав
60 заявлений, был освобожден.
Калишкин очень любил баню, чуть ли не через день ходил туда.
Каждый раз он приглашал меня с собой, и я ходил с ним в баню,
правда, не так часто, как он, раза в два-три реже. Ходить в баню
с ним было удобнее, чем в общем порядке, так как в то время, как
Иван Семенович мылся, банщик никого другого туда не пускал.
* * *
Витольд Антонович Грибач был кадровым работником почтово-
телеграфного ведомства. Перед арестом занимал должность
начальника контрольной группы наркомата связи Белорусской
ССР. Говорил, что выполнял обязанности замнаркома.
Очень интересно и увлекательно рассказывал о своей поездке
в глушь (не то в Пинские болота, не то Беловежскую пущу) откры-
вать почтовое отделение в поселке, до того никому не известном.
Жители этого поселка не имели никакой связи с внешним миром
и никакого понятия о Советской власти. Не знали об этом населен-
ном пункте и при царизме.
Он встретил там седого, как лунь, столетнего старика, оча-
ровавшего Витольда Антоновича своими интересными расска-
зами. Кое-какие из этих рассказов Грибач нам рассказывал,
но я их начисто позабыл. Помнится только, что они были о Напо-
леоновских временах.
Витольд Антонович рассказывал об этом своем путешествии
в неведомый край так живо и со столькими невероятными приклю-
чениями, что его поход нам казался подлинным геройством.
Он был начитанным, культурным и вполне грамотным человеком.
Знал наизусть всего «Евгения Онегина». Несколько раз я видел, как
он, отдав одному из присутствующих томик Пушкина с «Евгением
Онегиным», просил открыть любую страницу и прочитать одну
строчку, после чего начинал читать с этого места наизусть, пока его
не останавливали и не пытались повторить эксперимент с другого
места. Могу только добавить, что это было феноменально.
По его рассказам, он испытывал исключительно тяжелые репрес-
сии: в результате пыток временно потерял речь и слух, в течение
двух недель или даже целого месяца при попытке заговорить лаял,
как собака. Все это его собственные слова, без всякого преувели-
чения. Он был в высшей степени порядочный человек, и в правди-
вость его слов я верю. Одновременно он был жуткий формалист
и буквоед и как таковой он тоже солгать не мог.
Грибач работал в непосредственном моем подчинении, и я его
всегда отпускал пораньше в барак, но он долго не уходил из конторы
и просил разрешить заняться своими личными делами. А это озна-
чало, что он начнет писать очередное заявление о своей невино-
вности или письма матери и жене – детей у него не было. Он часто
получал из дома посылки. Никто в лагере не получал и половины
того, что присылали ему, соревнуясь между собой, мать и жена.
Калишкин мне говорил о каком-то человеке, написавшем
60 заявлений. Он, видимо, не знал, сколько написал Грибач. Как-то
Витольд Антонович мне сказал, что сегодня будет писать 61-е заяв-
ление, и когда я заявил: «Бросьте эту писанину», он обиделся.
Высказал такую мысль:
– Хотя вы тоже не виноваты, но вам все же дали 10 лет, а мне
5 лет, есть же какая-то разница.
Я на это ответил, что разницы не вижу и не пишу не потому, что
мне дали 10 лет, а потому, что нет смысла.
– Дело ваше, пишите хоть 100 заявлений. Вы как-то делаете все
это механически, советую крепко подумать на этот счет.
Видимо, мои слова на него подействовали, так как, написав еще
одно или два заявления, Грибач прекратил свое бесполезное заня-
тие. Больше разговоров на эту тему у нас с ним не было.
Грибач очень любил смотреть на северное сияние, при сорока
и более градусов мороза подолгу задерживался, чтобы полюбо-
ваться этой красотой. Я силой затаскивал его в помещение. Он так
очаровывался, что я понял – в душе он поэт.
Обедать мы ходили вместе и садились рядом. Он всегда ждал,
чтобы я начал есть первым. В тех случаях, когда я почему-либо затя-
гивал начало трапезы, он поторапливал меня. Наконец, я спросил,
в чем дело? Оказалось, что он не чувствует вкуса соли и всякий раз
ждет меня, чтобы узнать, нужно ли солить и сколько. Дома за этим
следила жена – объяснил мне Грибач.
Второго такого человека я за всю свою жизнь не встречал. Витольд
Антонович недолго прожил и скончался, можно сказать, у меня на руках.
Случилось это в Центральном лазарете Волжлага в городе Буинске,
Татарской АССР, в 1948 году весной, а возможно, в начале лета.
* * *
Часто захаживал ко мне побеседовать член партии с 1917 или
1918 года Виленштейн, в прошлом партийный работник. Был
секретарем уездного комитета партии. Перед арестом занимал
должность начальника службы тяги в Управлении Юго-Восточной
железной дороги, имел диплом инженера, был парттысячником.
По всему он был русским человеком и, вдруг такая фамилия –
Виленштейн. Однажды я спросил у него об этом. Он сказал, что его
настоящая фамилия Гарбузников, а сменил он ее при вступлении
в компартию и означает она Владимир Ильич Ленин.
– Вилен, понятно, – сказал я, – а причем тут штейн?
– Для благозвучия, – ответил он.
В ночное время от отбоя до подъема полагалось делать обход, кото-
рый проводили два человека: представитель ВОХРа и ответствен-
ный дежурный из состава АТП (Административно-технического
персонала), состоявшего, в основном, из заключенных. Однажды
во время обхода, в котором пришлось участвовать мне, в одном
из бараков мы услышали какую-то возню. Оказалось, кого-то бьют.
Подошли ближе и увидели перед собой избитого Виленштейна.
Его избили за то, что он украл у кого-то пайку хлеба. Я долго бесе-
довал с ним на эту тему. Ему было очень стыдно, но он оправды-
вался тем, что постоянно испытывает сильный голод.
– Ничего не могу поделать со своим животом, он, как бездонная
яма, никак не могу насытиться, – говорил он.
Я договорился с поваром Смысловым, очень порядочным челове-
ком, чтобы он отдавал мой завтрак Виленштейну, так как из-за ноч-
ной работы я на завтрак все равно не ходил, к тому же в тот период
я получал из дома посылки, и еды мне, в общем, хватало. Сказал дне-
вальному, чтобы тот через каждые три дня отдавал Виленштейну
мою пайку хлеба. Кроме того, договорился с бригадиром, чтобы
он всегда давал Виленштейну максимальную пайку по бригаде, что
я учитывал с лихвой при нормировании работ этой бригады.
Виленштейн навсегда остался в моей памяти как жертва чудо-
вищного глумления над старыми коммунистами, героями Граждан-
ской войны, партийными работниками ленинской закалки, кото-
рое учинил Сталин вместе с Берия.
* * *
Как-то, во время очередного обхода, я снова стал свидетелем
избиения: бородатый мужик лупил какого-то щуплого человека.
– За что ты его бил? – спросил я.
– Вы понимаете, он говорит, что Христос был еврей.
– Ну, а ты как думаешь, кем он был? Русским?
– Конечно, русским!
* * *
В лагерях били по всякому поводу и без всякого повода. Больше
всего за кражу хлеба, которая считалась тягчайшим преступле-
нием, и, если били за кражу хлеба, никто не заступался, говорили:
«Так ему и надо». Сильно били стукачей, а также бывших прокуро-
ров и судей, ввиду чего многие из них, попадая в лагеря, старались
скрыть свое прошлое.
Делая обход, надо было обязательно брать с собой фонарь «лету-
чая мышь», который как бы заменял погоны, свидетельствуя о том,
что пришедший – дежурный из АТП.
В качестве лекпома работал бывший председатель одного из рай-
исполкомов Белоруссии. Фамилия его была, кажется, Романюк,
а возможно, и Романов. Этот человек был очень далек от медицины,
но взялся за нее, чтобы спасти свою шкуру. Лекпом имел право
освобождать от работы. Единственным критерием для этого было
наличие температуры. Так вот, он и раздавал по утрам пришедшим
к нему больным термометры. Термометров у него было всего два
или три, и он усаживал на табуреты соответствующее количество
заключенных, а остальные дожидались снаружи. Никаких рас-
спросов, никакого прощупывания пульса, не говоря уже о выслу-
шивании сердца или легких.
Я был крайне изумлен таким поведением и имел с ним серьез-
ную беседу на эту тему. Нисколько не смущаясь своим аморальным
поступком, он привел следующее рассуждение: врачей и фельдше-
ров среди заключенных нет, вольнонаемные на эту работу не идут,
но кто-то ведь должен быть лекпомом, так пусть уж лучше буду
я, чем какой-нибудь жулик.
Я был поражен этой антигуманной логикой и всячески осуж-
дал его тогда, но последующие годы, проведенные в лагерях, убе-
дили меня, что он не был исключением, а возможно, в чем-то
был и лучше многих лекпомов, которых мне пришлось повидать.
Кто только ни подвизался на медицинском поприще в лагерях,
занимал должность лекпома: и продавец, и студент технологиче-
ского института, один человек, окончивший (или не полностью)
Парижскую торговую Академию, и многие другие лица, никакого
отношения к медицине не имевшие. Между тем, я встречал насто-
ящих врачей и фельдшеров, которых не допускали к обязанностям
лекпома, главным образом потому, что они могли проявить свое-
волие, в то время как лекпом без медицинского образования был
игрушкой в руках лагерного начальства и при них группа «В» (боль-
ные) никогда не превышала желаемой нормы.
Некоторых из этих лекпомов не назовешь иначе, как зверями.
Потворствуя требованиям начальства, они не оказывали больным
необходимой помощи, а некоторые из них, даже желая ее оказывать,
не знали, как это сделать. Как тут не вспомнить слова Ф.М. Досто-
евского о том, что врачи для заключенных «самые сострадательные
люди», что «они никогда не делают между арестантами различия»
и что «доктора же – истинное прибежище арестантов...».
Увы, этого нельзя было сказать про тех лекпомов, за работой
которых я наблюдал на протяжении многих лет. Бывали, конечно,
и исключения, например, тот же студент Технологического инсти-
тута, о котором я уже упоминал. Фамилия его была, насколько
помню, Голубчик, родом из Ростова-на-Дону. В работу он вкладывал
всю душу. Достал много книг по медицине и с успехом их изучал.
Более 100 лет прошло с тех пор, как впервые были напечатаны
в газете «Русский мир» от 11 января 1861 года приведенные выше
высказывания Достоевского, и теперь, к нашему стыду, придется
признать, что моральные качества медицинского персонала, обслу-
живающего места заключения, во многом изменились к худшему.
Этого, конечно нельзя сказать в отношении всего медперсонала:
были среди врачей и такие, к которым подходят слова Достоевского.
О них я обязательно расскажу подробнее в главе о Центральном
лазарете. Это Давид Николаевич Думбадзе, Надежда Бургановна
Ишукова, Любовь Соломоновна Топерман и некоторые другие.
Знаменателен тот факт, что все они пострадали за свое человече-
ское обращение с заключенными.
Хорошее впечатление на меня произвел представительный
молодой инженер Яшвили. Во время разгрузки балласта у него
пропало новое, хорошего черного сукна демисезонное пальто. Бал-
ласт подавался на открытых платформах, каждую из которых раз-
гружали два человека.
Если до отправления состава оставалось мало времени, а какие-то
платформы еще не были разгружены, на их разгрузку перебрасы-
вались заключенные, уже разгрузившие свои платформы. Эта мера
была обязательна во всех тех случаях, когда «окно» между соста-
вами в расписании было небольшое и трудно было успеть с разгруз-
кой. Иногда состав с балластом, прямо с находившимися на плат-
формах заключенными, отгоняли до ближайшей станции, чтобы
пропустить шедший по расписанию поезд, а затем вновь возвра-
щали на прежнее место.
Всю ночь мы думали: куда же могло подеваться пальто Яшвили?
Кто-то подал мысль, что его могли захоронить, засыпав сбрасы-
ваемым с платформы балластом, задача заключалась в том, чтобы
определить место, где оно лежало.
С разрешения начальства рано утром бригада, в которой состоял
Яшвили, в сопровождении конвоя отправились на розыски пальто.
Перекопав громадное количество песка, они все же добились успеха.
Подобный энергичный способ поисков украденного был, пожа-
луй, единственным, который мне пришлось увидеть за долгие годы
пребывания в лагерях. Обычно украденное выносилось из зоны
раньше, чем начальство предпринимало какие-либо меры к его
поиску. Благодаря частым и тщательным обыскам спрятать что-либо
внутри зоны было невозможно. Все знали, что блатные передают
краденое бойцам ВОХР, которые выносят за зону и промышляют
этим товаром. Только начальство делало вид, что не знает этого.
Что же касается пальто Яшвили, то необычность кражи заключа-
лась в том, что произошла она вне зоны и разыскивать украденное
было чрезвычайно сложно, понадобилась целая бригада, причем
бригада очень дружная.
Состояла она, в основном, из грузин. Настойчивое требование
всей бригады и проявленное ею единодушие вынудили началь-
ство разрешить ей отправиться до начала работ на поиски пальто.
Если не ошибаюсь, бригадиром был сам пострадавший – Яшвили.
В этой бригаде состоял один очень отчаянный человек. По про-
фессии он был парикмахером. Он проявил себя с исключительно
хорошей стороны. В зоне орудовала шайка уголовников-грузин.
Ночью, когда все спали, двое из них, вооружившись ножом и све-
чой, подходили к заранее выбранной жертве, будили и под угрозой
ножа требовали отдать все деньги и табак. Нож приставляли прямо
к горлу, заставляя не издавать ни звука. Неоднократно с атаманом
шайки беседовали члены бригады, требуя прекратить безобразия
и не позорить Грузию, но ничего не помогало, пока вышеуказанный
парикмахер не вышел из себя и не избил главаря до полусмерти.
Всё же должен сказать, что решающим обстоятельством в этом
деле нельзя считать только сам факт избиения. Если бы это
про изошло не среди грузин, а среди русских, украинцев и мно-
гих других национальностей, вряд ли дело так закончилось. Дол-
жен сказать, что за все время пребывания в лагерях при встрече
с грузином или армянином я ни разу не слышал, чтобы они призна-
лись, что сидят за воровство. Все придумывали какую-нибудь дру-
гую статью, а когда я узнавал, что данный человек – вор, и прямо
спрашивал его, почему он не сказал сразу, всегда следовал неиз-
менный ответ: было стыдно. Только грузины и армяне поступали
так, не помню, чтобы представитель какой-либо другой националь-
ности старался сберечь свою репутацию среди лагерников.
В колонне на Боярской грузин было немало, и я припоминаю
и другие случаи, когда влиятельные грузины призывали своих
земляков вести себя достойно, не забывать, что они грузины,
и не ронять свой авторитет. Я должен сказать, что этот глас не пре-
вращался в глас вопиющего в пустыне. Многие прислушивались,
проявляя застенчивость и покорность. Ведь и драка-то с атаманом
блатных произошла из-за того, что тот обругал матом парикма-
хера. Общеизвестно, что в Грузии не принято поливать друг друга
подобной руганью. И вот, когда атаман (не то Чочуа, не то Чачуа,
а скорее всего, совсем иначе) обругал его, парикмахер бросился
на него с кулаками. После этого среди грузин перестали употре-
блять подобную ругань.
Из грузинского этапа запомнился также один бывший прокурор.
Он устроился дневальным. Обычно из конторы мы возвращались
спать в барак вдвоем вместе с Кешишевым поздно ночью, когда все
уже спали. Один только дневальный бодрствовал и всегда встречал
нас одним и тем же вопросом: что нового? Мы всегда находили, что
ему рассказать. Он как бывший прокурор давал свое заключение,
если наше сообщение хоть в какой-то мере касалось юриспруден-
ции. Иногда он нас задерживал на час и больше своими расспро-
сами и комментариями. Однажды он нам сказал:
– Вы сейчас пойдете спать, а я всю ночь до утра должен сидеть один
и дежурить. Что вам стоит время от времени обманывать меня какими-
нибудь радостными вестями? Я бы всю ночь делал одно радостное
предположение за другим. А потом вы как-нибудь оправдались, ска-
зав, что я вас неправильно понял или вы неправильно поняли кого-то.
Он скрывал от людей, что был в прошлом прокурором. Их в лаге-
рях били. Назначил его дневальным Калишкин. Кажется, я от него
узнал под большим секретом, что наш дневальный бывший проку-
рор. Потом, при доверительной беседе, он сам признался Кеши-
шеву, что был прокурором. Он постоянно находился в гнетущем
состоянии. Не имел никаких друзей. Вот почему он так нуждался
в общении с нами, подолгу не отпускал нас, чтобы мы легли спать
после столь продолжительного рабочего дня.
Этот день был особенно продолжителен для тех, кто находился на
общих работах летом. Он был не только продолжителен, но и слиш-
ком изнурителен. Хотя рабочий день в лагерях считался 10 часов,
летом с этим не считались и задерживались на работе по распоряже-
нию начальства до 7–8 часов вечера, что составляло 12–13 часов.
С началом войны был установлен 12-часовой рабочий день. Надо
сказать, что хотя зимой и стояли трескучие морозы, многие не при-
ветствовали наступление лета, а мечтали о зиме, когда развод устра-
ивался не раньше 10 часов утра, с работ в зону возвращались к 2 или
3 часам. Час или полтора шли к месту работы и столько же обратно,
так что фактически на саму работу уходило чуть больше часа.
Столько же длился и световой день в конце декабря.
* * *
В Карелии я услышал очень популярную для тех мест поговорку:
«трески не поешь – не поработаешь». Треска была там основной
пищей не только для нас, заключенных, но, видимо, и для всего мест-
ного населения. До своего ареста я и понятия не имел, какова она
на вкус. Впервые познакомился с ней в Бутырской тюрьме. О вони,
исходившей от нее, я уже говорил. В лагерях готовили из нее пищу
более удобоваримую, но и она была противна.
Голодный человек со временем привыкает ко всякой пище, и мы
тоже понемногу стали привыкать к ней, но тут наша жизнь была омра-
чена обязательным приемом в пищу перед обедом кружки пихтового
настоя. Это страшно горькая жидкость. Она была настолько противна,
что некоторые по настоящему голодные люди, единицы, конечно, даже
отказывались идти обедать, так как их рвало от этого настоя.
И вот после всех этих испытаний я прочитал в 1963 году в газете
«Известия» статью С. Колесовой «Сосна и здоровье» («Известия»,
№ 50 от 27 февраля 1963 года), в которой автор называет этот
страшно горький настой хвои «Драгоценным напитком».
Когда я вернулся в Москву, меня как-то угостили очень вкус-
ным рыбным блюдом. Я поинтересовался, из какой рыбы оно при-
готовлено, и мне ответили: из трески. В первый раз я не поверил,
но потом неоднократно убеждался, что из трески можно пригото-
вить вполне съедобную пищу. Я убедился, что не сама треска была
виновата, что там у меня сложилось о ней такое скверное представ-
ление, а те повара, которые из нее приготавливали пищу.
Из статьи же С. Колесовой видно, что сам продукт не приго-
ден к употреблению его в пищу и незачем портить хлеб, добав-
ляя в муку сок хвои, или отучать людей пить газированную воду,
от которой становится горько во рту. Вот если бы научному кол-
лективу проблемной лаборатории по использованию живых эле-
ментов дерева Ленинградской лесотехнической академии имени
С.М. Кирова удалось бы извлечь из хвои полезные лекарственные
вещества, полностью и начисто выбив из той же хвои всю ее горечь
(как это умеют делать хорошие повара с треской), то можно было
бы только приветствовать подобное начинание.
Тот, кто пил этот хвойный настой, назвать его «драгоценным
напитком» не сможет.

Хизаварское строительство

Я прожил в колонне на станции Боярской ровно один год. За это
время я настолько хорошо овладел нормированием, что меня пере-
бросили на новое место работы с повышением. Я был назначен
старшим нормировщиком Хизаварского строительства. Это озна-
чало, что я освобождался от очень трудоемкой работы по нормиро-
ванию рабочих сведений и должен был работать при штабе строи-
тельства, руководя работой нормировщиков колонн.
Никакого этапа на Хизаварское строительство не было.
Я направлялся туда один, по наряду, поступившему только на меня
одного. Сопровождал меня один конвоир. За вахтой стояла грузо-
вая машина. Конвоир сказал мне, чтобы я забрался в кузов, а сам
сел в кабину. Мороз был жуткий, не менее 40 градусов. На мне было
кожаное пальто с пристегнутой меховой подкладкой. На ногах –
хромовые сапоги, недавно присланные матерью. Ноги стали замер-
зать. Дорога лежала на север до Лоухи, а оттуда на запад через
Кестеньгу к финской границе. В пути шофер один раз останавли-
вал машину, очевидно, это была Кестеньга, мы заходили в какое-то
помещение, кажется, столовую, где я разулся и грел ноги возле рас-
каленной железной печи. Они уже здорово побледнели.
Зиму 1940–1941 гг. я очень трудно перенес в Хизаварах.
Мы жили в палатках при 50-градусных морозах. Строили желез-
ную дорогу к финской границе, возле которой была обнаружена
ценная руда. Хизавары были объявлены ударной стройкой.
Палатка АТП, в которой я жил, была небольшая. Посередине
ее стояла набольшая печь, горевшая круглые сутки, почти постоянно
раскаленная докрасна. Вокруг нее располагались наши топчаны.
Мы ложились ногами к печке, а головой к брезенту палатки. Глав-
ная забота заключалась в том, чтобы с ног не сползло к печи и не сго-
рело одеяло. Ложиться приходилось в шапке, так как температура
воздуха возле головы была около 20 градусов мороза, в то время как
у ног поднималось выше 30. Перепад температуры на расстоянии,
равном длине тела, составлял, таким образом, не менее 50 градусов.
Просыпаясь утром, нельзя было поднять голову: за ночь благо-
даря дыханию шапка примерзала к подушке. Приходилось развя-
зывать тесемки и освобождать голову от шапки, затем подушку
с примерзшей шапкой нужно было нести к печке, чтобы они отта-
яли и отцепились друг от друга.
Если мороз нас не баловал, то с начальником нам повезло.
Его отношение к заключенным было намного теплее отношения
всех начальников, которых я немало перевидал за долгие годы
заключения. Лучшего начальника, чем Щербаков, я не встре-
чал. Он беседовал с заключенными не так, как обычно беседуют
большие и малые начальники в лагерях с нашим братом, низве-
денным до положения хуже рабского. Щербаков разговаривал
с заключенными как с равными. Он часто обходил бараки, внима-
тельно следил за порядком и чистотой и, если оставался доволен,
вынимал из кармана три, а то и пять рублей и награждал дневаль-
ных. Почти каждый вечер заходил к нам в палатку АТП и беседовал
с каждым не только по вопросам работы, но и расспрашивал о про-
шлой жизни.
В прошлом – казачий офицер, он был осужден, а освободив-
шись, остался работать в системе лагерей на правах вольнонаем-
ного. Поговорив обо всем, он сразу не уходил, а садился играть
в домино. Этим он сумел сблизиться со всеми нами, числившимися
в АТП, от которых во многом зависел успех работы строительства.
Видя такое хорошее отношение к себе, мы все старались не подво-
дить его ни в чем и всячески помогали ему своими советами, а наш
прораб Никонов шел даже на совершенно недозволенное, рискуя
заработать дополнительный срок.
Никонов до ареста жил и работал в Москве. Он был коммер-
ческим директором (а может быть, заведующим производством)
одной из московских кондитерских фабрик. Занимался жульниче-
ством. Отправлял кондитерские изделия в торговые точки значи-
тельно в завышенном количестве, нежели значилось в накладных.
Затем сам во второй половине дня обходил кондитерские мага-
зины и кафе и получал там наличными причитающуюся ему сумму.
А суммы были большие – что-то в пределах до пяти тысяч рублей.
Такие манипуляции он делал с несколькими точками. Одна из них
мне запомнилась, это на Арбате, в Калошином переулке, в первом
же доме, как сворачивать с Арбата в переулок, с правой стороны.
Эта кондитерская, в пятидесятых годах переименованная в «Моро-
женое», в наши дни более не функционирует.
Работы по укладке шпал время от времени приостанавливались
из-за их отсутствия. Шпалы мы получали от соседнего леспромхоза
готовыми. Я уже теперь не помню, почему леспромхоз отказался
отпускать шпалы Хизаварскому строительству: либо фонд был
недостаточен, либо управление Сороклага не перечислило деньги,
но факт остается фактом: работы либо приостанавливались вовсе,
либо такая угроза нависала на завтрашний день.
Так вот, накануне, когда на производственном совещании (или
пятиминутке, я уже теперь не помню, как назывались эти еже-
дневные собрания) устанавливалось, что шпал нет или их не хва-
тит на весь день, что никакие уговоры не помогают и что в счет
будущих поступлений уже получено столько-то и столько-то, Щер-
баков, зная все это, спокойно закрывал совещание. Вместе с ним
уходил главный инженер и другие вольнонаемные. Все они вме-
сте с Щербаковым прекрасно знали, что шпалы будут и что завтра
экономист-плановик Смирнов в своей сводке сообщит о перевы-
полнении дневного задания.
После ухода вольнонаемных производственное совещание про-
должалось. Решались два вопроса:
а) сколько спирта и продуктов выпишет главный бухгалтер Лумм
для того, чтобы споить сторожа леспромхоза, чтобы наш конный
транспорт сумел вывезти необходимое количество шпал;
б) с каких штабелей лучше всего грузить шпалы на сани, чтобы
сторож и другие работники не обнаружили кражу раньше, чем
шпалы будут уложены под рельсы.
Вся эта операция осуществлялась в ночное время. За несколько
таких удачно проведенных операций Никонов получил два воз-
награждения: премию в размере 300 рублей и зубоврачебную
помощь – ему сделали зубы, из-за отсутствия которых он страдал.
Но все же гром грянул: леспромхоз возбудил дело о хищении шпал.
Чтобы спрятать концы в воду, были отправлены в дальний этап про-
раб Никонов и еще двое, замешанных в этом деле. Это был испытан-
ный способ для того, чтобы лагерное начальство вышло сухим из воды.
Однажды на заседании штаба Хазаварского участка появились
два абхазца. Один из них начал излагать просьбу всей бригады,
которая и послала их в штаб строительства, следующими словами:
– Наши жены на последние деньги, отрывая от детей, присы-
лают нам посылки. Но эти посылки фактически нам не достаются,
так как их разворовывают. Посылки мы получаем вечером, когда
приходим в зону с работы, а на следующий день, когда мы уходим
на работу, блатные шарят по чемоданам и тумбочкам и крадут все,
что нам присылают из дома. Мы просим навести порядок, иначе
вынуждены будем написать домой, чтобы больше нам посылок
не присылали, хотя, как вы сами знаете, крайне в них нуждаемся.
Щербаков сразу же накинулся на начальника гарнизона, при-
сутствовавшего на заседании штаба, и приказал навести порядок,
добавив, что в случае повторения краж дежурные ВОХРа будут
строго наказаны.
Затем он обратился к этим двум абхазцам и заверил их, что
больше посылки у них красть не будут и не нужно писать домой
о прекращении посылок. Обрадованные этим заверением началь-
ника, которого они уважали, абхазцы ушли.
Вскоре произошло совершенно непредвиденное событие с тра-
гическим концом. Абхазец, который жаловался, что их обкрады-
вают, был застрелен на месте работы. Обстоятельства дела были
таковы. Когда бригада приступила к работе, конвоир подозвал
к себе этого абхазца и приказал ему пойти в определенное место,
где валялся березовый сушняк, принести его и развести костер,
чтобы он (конвоир) мог погреться. Абхазец заметил, что сушняк
находится за пределами разрешенной зоны и идти ему туда запре-
щается. Высмеявшись, конвоир сказал ему: «Чудак, ведь я же сам
тебя посылаю». Абхазец, доверившись ему, пошел. Лишь только
он пересек границу разрешенной зоны, как конвоир выстрелил
и убил его наповал.
Разъяренные заключенные чуть не растерзали этого конвоира,
но на помощь к нему пришли другие охранники, и бригада была
усмирена.
Убийцу арестовали и увели под конвоем. Сотрудник КВЧ
(Культурно-воспитательной части) сообщил, что скоро будет суд
над ним. А потом сообщили, что он понес заслуженную кару –
расстрелян.
Проходит некоторое время, как вдруг с этапом прибывают люди,
от которых мы узнаем, что конвоир, застреливший абхазца, жив-
здоров и служит в другом лагере. Это полностью подтверждалось
тщательными расспросами относительно его фамилии, имени,
отчества и целого ряда внешних признаков: роста, комплекции,
цвета волос и т.д.
И эта история произошла при самом лучшем начальнике, какого
я знал за все 10 лет своего пребывания в лагерях. В обращении
с заключенными любое преступление тюремщиков проходило без-
наказанно: если уж надзиратели внутренней тюрьмы НКВД Гру-
зии выкрали из моего костюма золотой зубной протез! В этих слу-
чаях действовали самые мелкие сошки: конвоир и надзиратель.
Какими же делами заправляет высшее начальство?! Нашему ли
брату с ними тягаться?
В связи с этим я вспоминаю один случай. Поздно вечером зашел
за мной начальник гарнизона ВОХРа и сказал, что главный инже-
нер просил доставить меня на соседнюю колонну, что я там очень
нужен, требуется сделать много расчетов по рабочей силе, и чтобы
я взял с собою как можно больше справочников по нормированию.
За год своей работы я изготовил самодельный карманный спра-
вочник, в который выписал из обширной библиотеки по нор-
мированию, которая имелась на Боярской в количестве чуть ли
не 60-ти томов, почти все, что могло понадобиться при нормирова-
нии в системе ГУЖДС. С этим справочником и логарифмической
линейкой я пошел в сопровождении командира ВОХРа на вызов
главного инженера. Он был вольнонаемным. Фамилию его я забыл.
Комната, в которую я зашел, была заполнена людьми. Обсужда-
лись варианты предстоящих работ, и следовало выбрать тот из них,
который окажется менее трудоемким. Главный инженер называл
наименование работ и необходимый объем исполнения. Пока ауди-
тория обсуждала следующий вопрос, я подсчитывал потребность
рабочей силы по заданному мне варианту. Подсчитав, я объявлял
итог. По этому итогу начиналось новое обсуждение, вносились
поправки и изменения, как в сторону увеличения, так и в сторону
сокращения некоторых объемов. Я вновь приступал к своим под-
счетам.
В хате находились прорабы, десятники, бригадиры и еще кое-
кто. Большинство из них старались помочь чем-нибудь в принятии
наиболее рационального решения вопроса, внося свои предложе-
ния и замечания. Работа шла, можно сказать, коллективная. Такой
метод был тогда в тех местах исключением. Второго такого случая
я более припомнить не могу. Разве только пятиминутки в ОЛП № 1
в Сталинграде, когда администрации лагерного пункта приходи-
лось решать все вопросы производства коллективным образом вме-
сте с заключенными, исполнявшими должности главных специали-
стов и начальников цехов. Мне пришлось усиленно поработать всю
эту ночь, до самого утра. С рассветом мы вдвоем как пришли сюда,
так и пошли обратно. Путь наш пролегал через лес. Но вот появи-
лись дома вольнонаемных, разбросанные то тут, то там. Вохровский
командир остановился возле одной хаты и сказал:
– Вот здесь я живу. Дальше я не пойду. Тут недалеко до зоны,
иди вот по этой тропе прямо.
Я сказал, что один не пойду, пусть он соблаговолит доставить
меня на вахту.
– Сказал, не пойду, и все! Иди, говорят тебе.
Сказав это, он поднялся на крыльцо. Я за ним следом, мы заспо-
рили. Я решил пойти на хитрость и сказал, что замерзаю, что хочу
немного погреться. Он вынужден был впустить меня к себе домой.
Жена его оказалась радушной, заставила меня раздеться, усадила
за стол и подала завтракать. Он налил себе водки. Жена ему гово-
рит, что надо и мне налить, а он в ответ пробурчал, что не полагается.
Она, против его воли, налила мне чайный стакан водки, который
я моментально осушил.
Он начал раздеваться, чтобы лечь спать, а мне приказал идти в зону.
Я отказался, он разозлился на меня за мое упрямство. По всему было
видно, что ему страшно хотелось спать, и снова одеваться и идти
со мной в зону он никак не хотел. После короткого пререкания
он вскочил и начал выталкивать меня из хаты, он был намного здоро-
вее меня, но дело было не в этом. Я, по своему положению, не имел
никакого права оказывать сопротивление. Это пахло дополнитель-
ным сроком. Таким образом, я оказался на крыльце дома. Я хорошо
поел, вдобавок выпил хорошую дозу водки, да еще бессонная ночь,
в общем, стало клонить ко сну и я решил присесть на крыльцо, несмо-
тря на сильный мороз. Вдруг вижу, идет начальник Хизаварского
лагерного участка Щербаков. Видимо, он жил где-то рядом и шел
из дома на службу. Я встал, он подошел ко мне и спросил, что я тут
делаю. Я ему все объяснил. Он похвалил меня за такое поведение
и начал хохотать. Хвалил за то, что я проучил вохровца.
– Ну, а со мной пойдете? – спросил Щербаков. И мы пошли
с ним в зону, которая, действительно, оказалась совсем недалеко.
Только два человека из состава заключенных пользовались воль-
ной жизнью на Хизаварском строительстве. Главный бухгалтер
Лумм и прораб Никонов. Они жили вдвоем в отдельной избушке.
Перед Луммом заискивали даже вольнонаемные: он мог выписать
лишних продуктов, а мог и не дать что-нибудь остродефицитное –
икру или колбасу высших сортов. Щербаков полностью доверял
Лумму, тот этим пользовался и казался нам всемогущим.
Однажды я дежурил и делал обход с представителем ВОХРа.
Обошли всю зону и напоследок зашли в хату наших «дворян».
Сидят Лумм с Никоновым и попивают чай. Предложили и нам
попить с ними чайку. Вохровец отказался и ушел, а я остался. Лумм
обратился к Никонову и сказал:
– Налей ему крепкого.
Никонов полез под стол за чайником и начал наливать в эма-
лированную кружку спирт. Не успел он налить и полкружки, как
Лумм остановил его словами:
– Что ты, что ты. Хватит. Теперь разбавь из верхнего чайника.
Никонов поставил под стол чайник, из которого наливал
спирт и, взяв со стола другой чайник, наполнил кружку доверху.
Будучи вполне уверен, что спирт составляет около 40% содержи-
мого кружки, то есть получившаяся смесь не крепче водки, я зал-
пом выпил кружку. Трудно передать мои ощущения в тот момент.
По смеху обоих я понял, что и во втором чайнике был спирт,
а не стуженный кипяток. Только теперь я обнаружил, что на столе
стоит еще один чайник с настоящим кипятком.
Я немного перекусил у них. После такой колоссальной пор-
ции спирта без этого было нельзя. Я основательно опьянел, а ведь
нужно было еще дежурить до утра. Была полночь, я пошел в кон-
тору, сел за письменный стол и начал читать книгу. Трудно сказать,
как справился я с такой дозой, но могу твердо сказать, что никто
не обнаружил, что я пил спиртное.
Лумм и Никонов иногда уединялись за стенами бани. При бане
работал квалифицированный бондарь. Он был грузин из Тби-
лиси. У нас с ним нашлись общие знакомые. Я знал ту мастерскую,
в которой он раньше работал. Она находилась на Черкизовской
улице (ныне Советская) в доме в конце первого квартала по левой
стороне, если идти от центра города. Помню и вывеску над бондар-
ной мастерской: не то Авшаров, не то Бешаров.
Этот бондарь грузин, волею судеб очутившийся на дальнем
севере, был действительно мастером высокой квалификации.
Для бани он соорудил два громадных чана. Один из них был высо-
той чуть ли ни три метра. К нему была приспособлена лесенка, взо-
бравшись по которой можно было черпать холодную воду ковшом
с очень длинной ручкой. Все хвалили изделия этого мастера
и не могли на них наглядеться.
Посещая баню, я подолгу задерживался в мастерской своего
земляка, и мы вспоминали как общих знакомых, так и Тбилиси, его
своеобразную жизнь, которую не с чем сравнить и невозможно
забыть никогда.
Однажды, придя в баню, я узнал, что Лумм нырял в ледяную воду
большого чана. Причина была следующая: Лумм и Никонов имели
обыкновение после парной выпивать. Они обычно мылись одни –
банщик в это время никого не впускал. Несмотря на это, во избежа-
ние какого-нибудь непредвиденного случая, например, внезапного
появления большого начальства, Лумм прятал бутылку со спир-
том, поместив ее в отдельный черпак, который укреплял в чану под
водой на гвозде. На этот раз Лумм, потянувшись за спиртом, обна-
ружил, что черпак сорвался с гвоздя и вместе с бутылкой оказался
на дне. Не долго думая, он бултыхнулся в ледяную воду и со дна
чана достал заветную бутылочку. После этого он снова побежал
в парную отогреваться.
Я спрашивал Лумма, как он рискнул пойти на такую опера-
цию, ведь можно было схватить воспаление легких. Оказалось, что
он ныряет в ледяную воду не первый раз, ведь раньше он был моря-
ком и не однажды попадал в объятия холодных вод Балтики. Лумм
рассказал несколько случаев, когда обстоятельства складывались
так, что он оказывался в холодной воде. Он был хорошо сложен,
высокого роста. Много мне рассказывал о своих приключениях,
в том числе и любовного характера.
В мае 1941 года нас перебросили на новое место, ближе к рудни-
кам и конечному пункту строящейся железной дороги. Этот пере-
езд на новое место был сопряжен с большой опасностью. Огром-
ное количество людей перегонялось, как скот, через озеро. Лед уже
покололся во многих местах, и идти по нему было очень опасно.
Когда первые ряды заключенных уже подходили к середине озера,
раздалась команда идти на расстоянии друг от друга. И если вна-
чале вели вожаки, то теперь каждому приходилось очень внима-
тельно смотреть на лед и выбирать, куда ступить ногой. Можно
смело сказать, что со стороны устроителей этого перехода был сде-
лан очень рискованный шаг. Хорошо помню, что через день или
два всякий переход через озеро, даже одиночный, был запрещен.
Из числа новых знакомых мне хорошо запомнился Владимир
Соломонович Володарский. Он из города Горького. До ареста был
директором областных партийных курсов марксизма-ленинизма.
Он оказался интересным собеседником. Я с ним поддерживаю
переписку и по сей день. Володарский дружил с Михаилом Кирил-
ловичем Грицковым. Он произвел на меня впечатление умного
и начитанного человека. В противоположность Володарскому,
Грицков был малообщителен и замкнут, поэтому у меня не сложи-
лось с ним таких близких отношений, как с Владимиром Соломо-
новичем.
По своей работе ближе всего я соприкасался с плановиком
Смирновым. Он мне рассказал про себя любопытнейшую исто-
рию. Он тоже был из Горького, как и Володарский.
Смирнов дважды ездил на Кавказ с намерением обосноваться
там на постоянное жительство. Кавказ его пленил. Но оба раза
он вынужден был уезжать, так как в тех местах, где он намеревался
поселиться, невозможно было достать черного хлеба.
Я не мог этому поверить и сказал, что, наверное, была другая
причина, о которой он не хочет рассказывать. Однако Смирнов
категорически заявил, что никакой другой причины не было.
– Хоть убей меня, – говорил он, – не могу первое есть с белым
хлебом. А что за жизнь без первого блюда?
Поразительно, ведь он по-настоящему влюблен в Кавказ: в его
людей, в его природу. Помнится, в первый раз он хотел обосно-
ваться в Дагестане, а вот куда ездил во второй раз, забыл.
20 июня 1941 года мы со Смирновым в сопровождении одного
конвоира выехали в отделение, находящееся, кажется, на станции
Кемь. Ехали через Кестеньгу, Лоухи, Боярскую. Кемь располага-
лась на 160 км южнее Боярской. Там мы узнали о начале войны.
Начальник планового отдела Шильдкрот обратил внимание
на то, что я, единственный из всех остальных, не пользуюсь норма -
тивными справочниками. Подойдя ко мне, он начал рассматривать
мой самодельный справочник, который ему очень понравился. Про-
сил, чтобы я оставил ему свою книжечку, а он постарается добиться
в Управлении Сороклага об издании такого справочника карман-
ного формата для нормировщиков всего лагеря. Но когда наша
со Смирновым работа по составлению плана на второе полугодие
1941 года по Хизаварскому строительству была закончена и я зашел
к тов. Шильдкроту, чтобы отдать ему справочник, он его не взял, ска-
зав, что, если бы не война, мы бы быстро его размножили, но теперь
всякое может случиться. «Вы положили так много труда, и я не хочу,
чтобы вы лишились своего справочника. Давайте пока подождем,
а при первой же возможности мы его обязательно издадим».
В Хизавары мы вернулись числа 25–26. В зоне еще никто не знал,
что началась война. Финляндская граница, как говорили, была
всего в шести километрах. Был слышен глухой гул днем и ночью,
но никакого передвижения войск вблизи от нас не наблюдалось.
Мы все находились в ожидании, что нас призовут в армию.
Все явственнее стали слышны звуки артиллерийской канонады.
Все чаще и чаще стали появляться высоко в небе самолеты. В зоне
стало очень оживленно. Многие, очень многие с нетерпением ожи-
дали призыва в армию.
В первых числах июля поступил приказ об эвакуации. Подго-
товка к этапу производилась в самом спешном порядке, без соблю-
дения всех тех обязательных правил, которые входят в неизмен-
ный комплекс, именуемый «Санобработка». В страшной спешке
нас погрузили в товарные вагоны, и состав тронулся. Ехали в ужас-
ной тесноте.
Не успел наш состав въехать на станцию Лоухи, как начался
налет неприятельских самолетов. Шла ожесточенная бомбежка
железнодорожной станции. Стоял невообразимый, оглушитель-
ный шум. Вокруг взлетали на воздух вагоны со взрывчаткой и сна-
рядами, горели цистерны с горючим.
И среди этого кромешного ада мы оставались запертыми в ваго-
нах! Охрана разбежалась, попряталась в разных закоулках, спасая
свои шкуры. Во всех вагонах заключенные подняли шум, требуя
открыть двери и увести нас в укрытие – соседнюю тайгу.
Через малюсенькое оконце мы наблюдали за спором, возникшим
между начальником Хизаварского участка Щербаковым и началь-
ником гарнизона ВОХР. Щербаков требовал, чтобы тот распоря-
дился открыть двери вагонов, но вохровец отказывался, мотивируя
тем, что заключенные разбегутся.
Скоро начался новый налет фашистских выродков. Заклю-
ченные пытались выломать двери, как вдруг они распахнулись
настежь, и все высыпали из вагонов. Вокруг пылал пожар.
Нам показали направление на станцию Боярская и приказали
идти только лесом, ни в коем случае не появляясь на насыпи.
В пути кто-то рассказал, что своими глазами видел, как Щербаков
достал револьвер и хотел пристрелить командира ВОХРа. Только
тогда тот подчинился и приказал открыть двери вагонов. С полным
основанием можно сказать, что, если бы не настоятельное тре-
бование Щербакова выпустить заключенных из той мышеловки,
в которой мы находились, никто из нас не остался бы в живых. Сле-
дующим же налетом немцы бы нас разбомбили, и мы все сгорели
бы в этих вагонах.
От станции Лоухи до Боярской по железной дороге было 12 кило-
метров, но мы шли лесом и, обходя различные препятствия, порой
удалялись от полотна на почтительное расстояние. По невероят-
ному стечению обстоятельств мы очутились на воле, без конвоя,
но о побеге никто не думал. Я постараюсь в другом месте расска-
зать об этом. А пока что скажу, что совершить побег в тех условиях
было просто невозможно. Население близлежащих деревень и сел
строго соблюдало приказание органов НКВД: при обнаружении
беглого лагерника немедленно задержать его и передать в руки
ВОХР.
После перенесенной бомбежки мы все были возбуждены
и посему в зону Боярской колонны не спешили. Стоял чудный для
Севера июль месяц. Единственное, что омрачало нашу непредви-
денную лесную прогулку, это мошкара и комары. Кусали они нас
безбожно. Наконец мы добрались до Боярской. Встречал нас мой
старый знакомый Калишкин. Принимал каждого по поступив-
шим уже сюда формулярам. Каждый из нас называл свою фами-
лию, имя, отчество, год рождения, статью с перечислением пун-
ктов и срок.
До поздней ночи (хотя слово «ночь» здесь не очень подходит –
стояли белые ночи) один за другим тянулись в зону заключенные.
Говорили, что недосчитались 24 человека, но к утру выяснилось,
что пришли все до одного.
Смирнов мне рассказывал (потом это подтвердил и Лумм,
который при этом присутствовал), что Щербаков наблюдал из пас-
сажирского вагона, переоборудованного под служебный для лагер-
ного начальства, за разгрузкой брусьев с железнодорожной плат-
формы, и его внимание привлек я, участвовавший в этой разгрузке.
Щербаков неоднократно обращал внимание Петухова – началь-
ника колонны, в которой я состоял, а также Смирнова и Лумма, что
Мискина нельзя выводить ни на какие работы, связанные с физи-
ческим трудом, так как он совершенно к нему не приспособлен.
Он несколько раз обращал их внимание на то, как я бываю беспо-
мощен и не способен поднять даже не очень большую тяжесть.
Щербаков тут же приказал Петухову: «Когда я буду давать вам
распоряжение вывести всю обслугу и АТП на разгрузку вагонов,
то теперь кроме старшего повара не выводите еще и Мискина».
Почти ежедневно возникала необходимость в рабочей силе
для выполнения работ, не учтенных накануне при составлении
разнарядки. Главный инженер или прораб с большой неохотой
дают согласие на переброску рабочей силы с производства и стара-
ются на таких работах использовать работников обслуги и из АТП.
Если это носит редкий и эпизодический характер, то бывает тер-
пимо, но если к этому прибегают очень часто, то становится невы-
носимо. И вот почему. Ведь в обслугу отбирают людей со слабым
здоровьем. Сколько проверок, одна за одной. Дневальные, рабочие
кухни и склада, бухгалтеры и счетоводы, сопровождаемые эпите-
тами оскорбительного порядка, выбрасываются за зону на общие
работы.
И вот по этой установившейся лагерной привычке, ставшей
уже традицией, Щербаков тоже использовал обслугу и АТП.
Но, наглядно убедившись в моей неприспособленности к тяже-
лому физическому труду, он дал указание впредь не выводить меня
на общие работы. И с тех пор меня никто но беспокоил, я зани-
мался только работой по нормированию.
Я вовсе не собираюсь идеализировать Щербакова. Я только
сравниваю его с десятками других вольнонаемных работников,
которых я встречал в заключении. И на фоне их Щербаков выгля-
дел как самый лучший. Его должность была собачьей, и ясно, что,
исполняя свои служебные обязанности, на такой должности анге-
лом не будешь. И он, конечно, не был ангелом и, возможно, иногда
поступал даже совсем плохо, но я здесь рассказал о нем то, что мне
запомнилось, а если из большой массы людей запоминается с хоро-
шей стороны только один человек, то, очевидно, он это заслужил.

В прифронтовой полосе

Хотя Хизавары находились всего в шести километрах от финской
границы, войны мы там не ощущали в течение двух недель с ее
начала. Слышен был только отдаленный гул орудий. На станции
Боярской же мы попали в самое пекло. По несколько раз в день
немцы бомбили проходящие поезда. Особенно они охотились
за санитарными составами, в которых везли раненых с фронта.
Вначале поезда продолжали следовать своим ходом, несмотря
на бомбежки, но впоследствии стали останавливаться и трогаться
в путь только по окончании бомбардировки.
После каждой бомбежки на место происшествия направля-
лись ремонтные бригады для исправления пути. Собственно, вся
работа Боярской колонны только и заключалась в поддержании пути
в исправном состоянии. Порча пути от неприятельских бомбардиро-
вок была настолько велика, что ремонтные бригады еле справлялись.
Внутри зоны мы выкопали несколько подземных укрытий.
Стены и потолки наших бомбоубежищ были сложены из шпал.
Одно из таких убежищ было вырыто нами, конторскими работ-
никами, буквально в двух шагах от двери той комнаты, где я рабо-
тал. Очутиться в бомбоубежище было делом нескольких секунд.
Бывало, что второпях я не успевал убирать в стол логарифмиче-
скую линейку и прямо с ней в руках вбегал в убежище.
Помимо бомбардировщиков, несколько раз в день появлялся
гидроплан, который, кружа над нами, обстреливал только вышки
с часовыми. Иногда, на втором или третьем заходе, он пролетал
очень низко, и было видно, как пилот машет нам рукой.
Лагерное начальство отменило посты на вышках и усилило
наземную охрану. Для этой цели срочно выкапывались пулемет-
ные гнезда. Рыть одно из таких гнезд направили и меня в сопро-
вождении конвоира. Я копал, а он меня охранял. По всем законам
логики и здравого размышления, думалось мне, рыть эту землю
полагалось ему, а не мне.
И тогда каждый был бы при деле: я бы сидел за письменным сто-
лом и исполнял свою работу, а он быстрее и лучше меня выкопал
бы яму. Коэффициент производительности труда тогда был бы
использован на 200%, в то время как теперь он составлял лишь 20%,
то есть в 10 раз меньше. Между тем, без сомнения, можно сказать,
что этот конвоир, крестьянский паренек, в пять раз быстрее меня
выкопал бы это пулеметное гнездо.
Эти размышления были прерваны самолетом, который стал
поливать нас из пулемета. Конвоир сразу отскочил под защиту
деревьев, я последовал за ним, но он как заорет: «На место! Стре-
лять буду!»
Я его не послушался и продолжал двигаться к нему, в то время
как он пятился от меня все дальше и дальше, продолжая угрожать
выстрелом. Когда я начал призывать его к благоразумию, он стал
объяснять свои действия положениями инструкции, где было ска-
зано, что в открытой местности одного заключенного может сопро-
вождать один конвоир, а в лесу полагается два конвоира. Там, где
я копал яму, было открытое место, здесь же уже лес. Мое положение
оказалось куда хуже, чем у солдата на передовой: в него стреляет
только противник, а я ждал пули с обеих сторон. Правда, есть одно
сравнение. Когда солдат в панике бежит с рубежа назад, командиру
дано право стрелять в паникера и труса, чтобы он не заразил этим
остальных солдат. Но ко мне это не относилось и на меня подобное
распространить никак нельзя.
Те два с лишним месяца, которые мы находились на Боярской,
были в полном смысле фронтовыми. Особенно с того момента, когда
пулеметные точки были установлены внутри зоны и при появлении
самолетов по ним из зоны стали вести огонь. Немецкие летчики,
видимо, не сразу обнаружили, откуда стреляют, так как обстрели-
вать объекты внутри зоны они начали лишь через несколько дней,
после того как их впервые обстреляли с территории зоны.
С первых дней войны большинство из нас стремилось на фронт,
все мы находились в ожидании, что вот-вот приедут представители
военкомата и призовут нас в армию. Наконец, наши ожидания
сбылись, но, к великому нашему огорчению, совсем не так, как мы
это себе мыслили. Набор в армию стали производить среди самой
настоящей шантрапы. Брали почти всех блатных с малыми сроками.
Из отбывавших по 58 статье не взяли ни одного человека. Не помню,
по какой статье сидел кладовщик, за которым числилась растрата
около 60 тысяч, так его мобилизовали. Начальство было радо избежать
неприятного для него предстоящего судебного разбора, а сам кладов-
щик тем более, так как спасся от нового срока, не отбыв старый.
В составе комиссии, прибывшей из Сороки, находился начальник
третьего отделения (чекистский аппарат внутри лагерного управле-
ния) Сороклага Александров. Я обратился к нему с просьбой моби-
лизовать меня в армию. Он выслушал меня, узнал, кто я, и сказал,
чтобы я написал заявление и что он поговорит обо мне с руковод-
ством. В заявлении я написал, что ни в чем не виновен и прошу напра-
вить меня на фронт, чтобы я смог доказать свою невиновность.
После этого несколько раз еще приезжал Александров и другие
представители третьего отделения, к которым я вновь и вновь обра-
щался. Подал еще одно письменное заявление, но безрезультатно. Пом-
нится, последнее, что они сказали, это то, что мое заявление с их поло-
жительным отзывом послано в Москву и надо ждать санкцию.
Санкция так и не поступила до конца войны. Получается какой-то
парадокс: царь не побоялся мобилизовать Сталина в армию в 1916 г.,
а Сталин боялся допустить меня в ряды Красной Армии. Да разве
дело во мне? В лагерях находились десятки тысяч преданных пар-
тии и Советской власти бывших красных командиров и комиссаров.
Все они рвались на фронт, но никого из них не брали. Были, правда,
единичные случаи: были освобождены и направлены на командные
должности такие, например, военоначальники, как маршал Совет-
ского Союза, дважды Герой Советского Союза К.К. Рокоссовский
или генерал армии А.В. Горбатов, но это были единицы. И надо
сказать, что на примере их деятельности на фронтах Великой Оте-
чественной войны можно категорически утверждать, что было
величайшим преступлением продолжать держать взаперти тысячи
более квалифицированных командиров и комиссаров, чем те, кото-
рые командовали в те дни, допустив приход гитлеровских полчищ
к берегам Волги и отрогам Кавказского хребта. Если бы прослав-
ленные командиры Гражданской войны не сидели бы в тюрьмах,
а командовали нашей армией, то и мы не имели бы такого урона.
Со мной в заключении находился один из таких командиров.
Он сидел по делу Рокоссовского. Я о нем уже упоминал. А.В. Кор-
нетов был в непосредственном подчинении у К.К. Рокоссовского
и командовал артиллерийским дивизионом. Корнетов зачитывал
мне письмо от жены, в котором она писала, что Рокоссовский осво-
божден, работает и что она встречалась с ним, а он «расспрашивал
о тебе, удивлялся, что до сих пор не выпустили, и обещал похлопо-
тать о твоем освобождении».
После этого письма Корветов получал еще много писем от жены,
но в них не было развязки. Все время сообщалось, что обещают
освободить, и много других обнадеживающих слов, но самого осво-
бождения не было. Помнится, что Рокоссовский обещал при лич-
ной встрече со Сталиным попросить его об освобождении Алек-
сандра Васильевича.
А.В. Корнетов был посажен в 1936 году. Прошел самые тяжелые
испытания и пытки. Был осужден не то на 6, не то на 7, но не более чем
на 8 лет. Когда срок заключения истек, а его не освободили, он написал
заявление, чтобы узнать причину задержки. Ему ответили, как и всем
тогда, что освобождение задерживается до окончания войны, а когда
война закончилась, всем таким, как Корнетов, было сообщено, что они
задерживаются до особого распоряжения. В лагерях, таким образом,
все увеличивалась большая категория лиц, которых так и называли,
сначала «до окончания войны», а потом – «до особого распоряжения».
А.В. Корнетов освободился, как мне помнится, не ранее 1946 года,
отсидев, таким образом, полные 10 лет вместо 6 или 7. Вместо того чтобы
досрочно освобождать командиров Красной Армии, этих ни в чем
не виновных людей, их задерживали в тюрьмах и лагерях на годы сверх
того срока, к которому они были безосновательно приговорены.
Александр Кешишев, просыпаясь, каждое утро задавал один
и тот же вопрос (по-грузински, чтобы другие не поняли):
– Как там, в Кремле? Неужели и сегодня они там встали с левой
ноги, неужели никогда не встанут с правой?
Между тем, гидроплан, обосновавшийся где-то недалеко,
видимо, на одном из соседних озер, наносил все больше и больше
вреда своими налетами. Уже было убито несколько заключенных.
В память врезалась необычная картина: распряженная лошадь,
расхаживающая посередине зоны, вдруг как бешеная стала ска-
кать из стороны в сторону, изрешеченная пулеметной очередью,
а потом в судорогах упала и испустила дыхание.
Далее нельзя было задерживать такое количество людей в смер-
тельной опасности, и нас эвакуировали на восток, на станцию
Вонгуда. Помнится, что короткое время я был нормировщиком
колонны на станции Лоухи, только было это до поездки в Хизавары
или после, не помню.
Часто бывает, что запоминается какой-либо факт, а кто расска-
зал и где это происходило – не помнишь. Не в Лоухах ли встре-
тился я с сектантом, о котором хочу рассказать?
К какой секте он принадлежал, я не помню, но только его религи-
озные убеждения не позволяли ему прикасаться к оружию. Когда
его призвали в армию, он об этом своем религиозном веровании
заявил в военкомате. Над ним посмеялись, а в армию призвали.
Там всем выдали винтовки, а сектант отказался брать в руки ору-
жие. Тогда командир решил вручить ему винтовку перед строем.
Выстроили всех. Все красноармейцы стояли в строю с винтовками,
а он один без винтовки. Командир пристыдил его перед строем и ска-
зал, чтобы он тоже взял в руки винтовку, но молодой сектант отка-
зался. Тогда командир приказал ему выйти из строя, подошел к нему
с винтовкой в руках и скомандовал: «Принять винтовку!» Затем
поставил винтовку перед ним на приклад и отпустил ее, но сектант
не притронулся к оружию. За этот поступок ему дали немалый срок.
Он обратился ко мне за советом, как ему поступить, куда и что
писать? Я помнил, что одним из декретов еще во времена Граждан-
ской войны было предусмотрено использовать таких лиц в армии
на работах, не связанных с ношением оружия. Я сказал ему об этом
и посоветовал, чтобы он в своем заявлении написал, что не отка-
зывается служить в Красной Армии, но просит использовать его
на таких участках работ, которые не связаны с употреб лением
оружия. По возвращении в Москву я решил себя проверить, пра-
вильно ли я ориентировал этого человека? К своему полному удо-
влетворению, я нашел это подтверждение. 22 апреля 1918 года был
утвержден «Декрет об обязательном обучении военному искус-
ству» за подписями Я. Свердлова и В. Аванесова, в котором гово-
рилось: «Лица, религиозные убеждения которых не допускают
применения оружия, привлекаются к обучению лишь обязан-
ностям, не связанным с употреблением оружия» (см. «Декреты
Советской власти», т. 2. М., «Госполитиздат», 1959, стр. 151).

Колонна № 48

Сороклаг помимо строительства вторых путей на Кировской желез-
ной дороге строил также совершенно новую железную дорогу.
Дорога эта была самой первоочередной из всех строящихся дорог
и соединяла Кировскую дорогу с Северной, то есть с магистралью
Москва – Архангельск. Все грузы, поступавшие от союзных дер-
жав во время войны в Мурманск, направлялись в Москву и в глубь
страны по вновь построенной ветке, соединявшей станцию Сорок-
ская Кировской ж. д. со станцией Обозерская Северной ж. д. Про-
тяженность этой ветки составляла 353 километра. Она служила
большим подспорьем в снабжении блокированного Ленинграда.
Нам предстояло проехать до нашего нового места заключения
около 500 километров, в том числе от станции Боярской до Сорок-
ской 211 км и от ст. Боярской до ст. Вонгуда около 280 км. Полты-
сячи километров – это большое расстояние, и оно очень утоми-
тельно отразилось на нас.
Этапу радуются только воры и прочие блатные. Обычно
на постоянном месте, где заключенные выполняют определенную
работу и начальство заинтересовано в выполнении плана произ-
водства, существует тот или иной порядок. Заключенные размеща-
ются в бараках с учетом их статей – отдельно 58 статья, отдельно
109, 110 и 111 статьи (то есть лица, привлеченные за злоупотребле-
ние и превышение власти и за халатность) и совершенно отдельно
весь блатной мир. Это строго соблюдается, иначе не будет ника-
кого порядка и на работе, если его нет по месту проживания.
При дальних этапах постатейный принцип размещения заклю-
ченных также сохраняется, например, при этапирования из Тби-
лиси в Сороклаг. Что же касается внутрилагерных переездов,
то этот порядок, как правило, не соблюдается. Таким был наш этап
из Хизавар в Лоухи. Таким предстояло быть и этому этапу.
Надо еще сказать, что если при дальних этапах и соблюдался
повагонно постатейный признак, то все равно на пересыльных
пунктах все заключенные перемешиваются и тогда начинается
полнейший разгул блатных. Они становятся полными хозяевами
положения. Вот почему при известии о предстоящем этапе блат-
ные торжествуют, все же остальные, в особенности сидящие по
58 статье, омрачены и подавлены от страха быть обчищенными
до последней нитки.
Но есть и еще одна сторона наносимого вреда от очередного
этапа для лиц, устроившихся на такой лагерной работе, которая
удовлетворяла их в данных условиях. К этим лицам относятся все
те, кто числится в АТП и в обслуге. Это повара, десятники, брига-
диры, дневальные, парикмахеры, сапожники, бухгалтеры и сче-
товоды, экономисты, плановики и многие другие. Многим из них
с большим трудом удается заполучить работу в зоне и освободиться
от тяжелых общих работ, от изнурительного физического труда.
И вдруг этап в неизвестное место, где есть лагерь, а, следовательно,
на этих должностях там есть люди. Редко кому посчастливится, при-
быв на новое место, быть зачисленным на должность. Обычно всем
приезжим выдают кирки и лопаты и направляют на общие работы.
Если я выжил и вернулся в Москву через 17 лет, то главная причина
в том, что за это время я, в общей сложности, находился на общих
работах менее года, а может быть, и менее восьми месяцев. Не под-
ряд, а в совокупности. Иногда две недели, в другой раз месяц и т.д.
За десять лет строгой изоляции я много раз болел, а в больнице
был лишь один раз, когда я ослеп и ходил при помощи палки. Ведь
достаточно было уехать из своей колонны в больницу (в колоннах
больниц не было), как в тот же день на твое место назначат новое
лицо. А из больницы вовсе не обязательно, что тебя возвратят
в свою колонну. Там набирают из выздоравливающих к опреде-
ленному дню группу заключенных и этапируют всех вместе в одну
точку. Так удобнее ВОХРу. Обходятся только одним конвоем.
Сколько же конвоиров потребовалось, если бы всех развозили по
тем местам, откуда они поступили в больницу? Да кому это нужно?
Вот почему, когда я заболевал, то виду не показывал, что болен.
При любой высокой температуре я выходил на работу, как ни в чем
не бывало. Если болезнь была простудного характера, я старался
за ночь сильно пропотеть, сменяя 3–4 рубашки. Тем самым я сби-
вал температуру. У меня всегда был свой личный термометр, а если
он ломался или бывал украден, мне сразу высылали из дома новый.
Вот и теперь, находясь в пути, я думал только об одном: удастся
ли устроиться нормировщиком, или меня погонят на общие
работы? Я сильно опасался их. Мои опасения сбылись. По приезде
на станцию Вонгуда меня зачислили в какую-то бригаду, не помню
ни бригадира, ни членов этой бригады, зато хорошо помню два
своих поступка, удививших членов одной, а затем и другой бри-
гады, в которую меня перебросили из первой.
Дело было так. Бригада, в которой я числился, работала на пере-
броске грунта тачками. Я никогда в жизни не имел дела с тачкой,
но делать нечего – взял тачку и подкатил ее к погрузчику. Тот нава-
лил земли почти доверху. Только я отошел от места погрузки – чув-
ствую, тачка кренится на бок. Я кое-как удержал ее, но она тут же
стала заваливаться на другой бок. Я снова постарался удержать ее,
но не тут-то было. Надо было еще смотреть впереди себя, чтобы
колесо тачки не соскользнуло с трапа, то есть с досок, проложен-
ных на протяжении не менее 300 метров. Мне никак не удавалось
приостановить колебания тачки из стороны в сторону, а тут сзади
начали на меня кричать, что я задерживаю все движение. Я начал
торопиться, и тачка опрокинулась. Я отошел в сторону, и мимо меня
проследовали 5 или 6 тачечников. Оказывается, они накопились за
мной из-за моей медлительности. Я сел на опрокинутую мною тачку
и закурил. Ко мне подошел десятник и начал укорять меня. Прибе-
жал и бригадир и пригрозил, что выпишет меня из своей бригады.
Как они ни уговаривали, а потом и ни ругали меня, чтобы я снова
попробовал поработать с тачкой, я категорически им заявил, что
у меня с тачкой ничего не получается и пробовать снова я не буду.
Меня перебросили в другую бригаду, которая выполняла разные
работы. Однажды нас направили на разгрузку мешков из желез-
нодорожных вагонов. Не помню, что было в мешках – мука, пше-
ница, а возможно, сахар. Мешки были большие. Каждый из членов
бригады подходил к вагону, и на его спину двое находившихся
в вагоне клали мешок. Я наблюдал за происходящим с большой
тревогой. Знал, что мне не донести этот объемистый мешок до под-
воды. Но выхода никакого не было. Надо было попробовать отнести
хотя бы пару или тройку мешков. К вагону я подошел последним,
все старался оттянуть испытание. Но вот на мою спину лег мешок,
и под его тяжестью я сильно согнулся. Двигаться не могу. Но все
же с большим усилием сделал несколько шагов. Вдруг в позвоноч-
нике у меня что-то хрустнуло и мне стало не по себе. Чувствую, что
более держать мешок на спине не в силах и вот-вот упаду. Я сделал
два шага в сторону и сбросил мешок на землю.
Ко мне подошел бригадир и начал ругаться. Пытался снова взва-
лить на меня мешок. Подошел конвоир и начал угрожать, что при-
стрелит меня. И действительно, после нескольких окриков он вски-
нул винтовку и выстрелил мне в ноги. Лишь по счастливой случай-
ности пуля в меня не попала. До войны конвоир не мог бы на это
решиться, но после того, как на фронте было разрешено стрелять
в солдат, в панике бегущих назад, в лагерях также начали пускать
в ход оружие против отказчиков.
В те дни у нас был такой случай во время развода. Один молодой
парень отказался выходить на работу. Командир ВОХРа приказал
ему встать в ряды его бригады, а затем силой толкнул к этой бри-
гаде. Парень сказал, что работать не будет, тогда он достал револь-
вер и выстрелил в него, но стоявший рядом воспитатель из КВЧ,
который в еще большей степени уговаривал этого парня пойти
на работу, в момент выстрела ударил по руке командира и пуля
пролетела мимо головы отказчика. Этого парня тут же арестовали.
Говорили после, что его судили по 58 статье, пункту 14, что озна-
чает саботаж, и дали 10 лет.
Предположения, что командир и воспитатель для устрашения
остальных специально устроили инсценировку, опровергались
утверждениями о том, что в двух колоннах точно таким же обра-
зом были застрелены два отказника. Соответствовало ли это дей-
ствительности, в точности я не знаю, но думаю, что да.
Инцидент с выстрелом на разводе – сущая правда. Я сам при-
сутствовал при этом. И если бы руку командира не отвел предста-
витель КВЧ, то этот заключенный был бы убит.
Когда я находился на общих работах, со мной произошло еще
одно событие, более мелкого порядка, которое могло закончиться
смертельно.
Один из уголовников ударил меня поленом по голове. Дело было
зимой и меня спасла закрывавшая голову шапка-ушанка. Из-за чего
он разозлился и ударил меня, точно сказать не могу, но почему именно
поленом, а не чем-нибудь другим, объясню. Из-за отсутствия кормов
лошади стали дохнуть, гужевой транспорт приостановил свою работу.
Вследствие этого было приказано никому не возвращаться в зону без
дров. Каждый член бригады был обязан принести, как минимум, одно
полено. Он шел сзади меня, и очень возможно, что ему не понрави-
лось, что я несу только одно полено, да и то небольшое. А возможно,
была и другая причина, я сейчас не помню.
Теперь я хочу рассказать об одном непонятном мероприятии,
которое годами совершалось над нами в праздничные дни 1 мая
и 7 ноября. В эти праздничные дни всех, без исключения, приго-
воренных по 58 статье, переводили на карцерное содержание.
Они бы сажали нас непосредственно в карцер, но нас было много,
а карцеров мало. Излюбленным местом для нашего карцерного
содержания была баня. Загоняли нас туда во второй половине дня
30 апреля, а выпускали 3 мая, так же и на ноябрьские праздники:
с 6 по 9 ноября. В редких случаях, если этого требовали интересы
производства, разрешали вернуться в свои бараки к отбою в ночь
со 2 на 3 мая или с 8 на 9 ноября. В таких случаях многие благода-
рили начальника за его милосердие.
Когда с нами впервые так поступили, мы были просто ошара-
шены (а до этого просто не верили, что так с кем-то действительно
поступали). Нам было непонятно, зачем это делается? Мы много
думали и рассуждали об этом. Кто такие, в основном, осужденные
по 58 статье? Коммунисты. Более того – партийный актив страны.
Ну, хорошо, по каким-то не известным нам причинам мы оказались
в тюрьме. Сейчас не время разбираться о каждом из нас в отдельно-
сти, так как идет ожесточенная война, не до этого им там. Но они-то
знают, что подавляющая часть людей, привлеченных по 58 статье,
абсолютно ни в чем не виновна. Так зачем же издеваться над чест-
ными и невинными людьми? Спрашивали мы обо всем этом друг
друга и недоумевали.
Из окон тюрьмы в тюрьме, в которую была превращена баня
на праздничные дни, мы наблюдали, как вольготно чувствуют себя
в эти дни блатные, распевая песни. В эти дни их хорошо кормили,
угощая кулебяками, пирожками и компотами. Блатные нас часто
обзывали фашистами. Не здесь ли коренился корень натравлива-
ния подонков общества на самое светлое и лучшее, чем было богато
советское общество, в тридцатых годах?
Думы эти приводили к страшным выводам, которые никем
не произносились вслух: любая неосторожность могла закончиться
расстрелом. Логика этих размышлений неоспоримо вела к следую-
щей формуле: либо мы действительно враги народа, и тогда все пра-
вильно, а если мы не враги народа, то почему с нами так поступают?
Подобные мысли могли прийти и раньше, скажем, когда нача-
лись массовые аресты, или когда тебя самого арестовали, или когда
вынесли тебе жестокий приговор и т.д. и т.п. Но наиболее навязчи-
выми они становились, когда приходили святые для нас празднич-
ные дни и начиналось это надругательство. Что еще могло быть для
нас более оскорбительным? Я видел слезы на глазах героев Граж-
данской войны, у старых коммунистов, которые не могли перено-
сить это грубое издевательство.
Можно было бы ничем не скрашивать нашего существования
в праздничные дни, можно было бы устроить обычные разводы
и выгнать всех нас на общие работы, можно было бы постараться сде-
лать эти дни как можно более обычными и серыми, но зачем же надо
было изолировать нас от общей массы заключенных именно в эти дни?
Каждый из нас, зная себя и так же хорошо зная своих близ-
ких, так же томящихся где-то в тюрьме, знал, что ни он сам, ни они
не являются врагами, а наоборот – самые честные и преданные
делу ленинской партии и останутся такими до конца своих дней.
И ответ напрашивается сам по себе: нет, враги не мы, а те, кто
с нами так поступает.
Чтобы понять это по-настоящему и полностью, надо все испы-
тать самому. А если это невозможно (а для читателя это действи-
тельно никак не возможно), надо проявить чуткость и проник-
нуться полным доверием к автору и на слово поверить ему, как это
было оскорбительно и мучительно для честных коммунистов, став-
ших жертвами сталинского произвола.
В подтверждение своих слов могу привести утвержде-
ние Ф.М. Достоевского: «Не испытав, нельзя судить о некото-
рых вещах» из его книги «Записки из мертвого дома». Эти слова
нашего великого писателя следует помнить, читая эту книгу с пер-
вой и до последней ее страницы.
Теперь я уже и не помню, сколько времени на Вонгуде я нахо-
дился на общих работах, но натерпелся изрядно. Из-за войны
посылки перестали поступать, да и лагерное питание становилось
все хуже и хуже.
Начались заболевания. Все это вынудило лагерное руковод-
ство разбить на три категории как заключенных, так и выполняе-
мые ими работы. К первой категории относился тяжелый физиче-
ский труд, ко второй – труд средней тяжести и к третьей – легкий
физический труд.
Я снова стал работать нормировщиком. В связи с введением трех
категорий работа несколько осложнилась. Все заключенные под-
верглись комиссовке и получили ту или иную категорию. Согласно
присвоенной категории полагалось давать ему соответствующую
работу, однако теория с практикой редко совпадали. На объектах
тяжелого труда часто оказывались лица не только второй, но даже
и третьей категории. Мне как нормировщику приходилось приме-
нять соответствующие коэффициенты, чтобы предоставленные
лицам со слабым здоровьем льготы не были нарушены.
Наряду с введением этих льгот лагерное начальство начало соз-
давать оздоровительные пункты, коротко они назывались «ОП».
Все эти меры вынуждены были ввести вследствие того, что смерт-
ность среди заключенных сильно возросла.
Усилился падеж лошадей, пало около 600 голов.
Рядом с моей койкой стояла койка главного ветеринарного врача.
Я его попросил, чтобы во время моего дежурства давали побольше
конины для столовой, ведь все равно лошади дохнут быстрее, чем
их успевают использовать в пищу.
– Это верно, – сказал ветврач, – лошади не могут стоять на
ногах, мы их подвязываем, иначе если упадет, то уже не встанет.
Несмотря на такой сильный падеж лошадей нам не разрешают спи-
сывать конины для питания заключенных более, чем по 15 грамм
на душу.
Все же в конце беседы ветврач обещал сказать кладовщику,
чтобы тот выдал мне мяса в двойном размере. Скоро наступил день
моего дежурства, и мы с поваром пошли на склад за мясом. Я уже
говорил, что норма мяса на человека была 15 граммов. Теперь уже
не помню, какая численность заключенных была в то время
в 48 колонне: 200 или 300 человек. Очевидно, кладовщик отпустил
повару в тот день не более пяти килограммов. После того, как повар
получил мясо, я обратился к кладовщику со следующим вопросом:
говорил ли ему что-нибудь про меня ветврач?
– Говорил, – отвечает кладовщик.
– Тогда отпусти нам еще столько же конины.
– Почему столько же? Ветврач мне сказал, чтобы я отпустил
мяса столько, сколько Мискин попросит. Возьми любую тушу при
условии, что сам вынесешь со склада.
Я не поверил его словам, но он еще и еще раз повторил то, что
сказал. Тогда я подошел к тушам и начал выбирать. Повар увидел,
что я облюбовал целую ногу коня, и взмолился, чтобы я не брал так
много, потому что его котлы не рассчитаны на такое количество.
Не слушая его, я ухватился за конскую ногу и потянул ее к себе
на плечо. Пол склада был обледенелый, я не удержался на ногах
и вместе со своей добычей покатился вплоть до порога склада.
Здесь я быстро вскочил и перекинул ногу коня за порог. Кладов-
щик зашумел и обвинил меня в нечестности: уговор был, чтобы
я вынес ногу, а не волок ее, но я отпарировал его доводы и вме-
сте с поваром вышел со склада. Я взял полученное поваром мясо,
а он взвалил на себя лошадиную ногу, и мы отправились на кухню.
Повар был крайне недоволен, но скоро примирился. Такого
обильного кушанья заключенные в лагерях никогда не видели:
мясо было в первом, мясо было и во втором блюде, но что окон-
чательно поразило всех – мясо было и за ужином. Мой автори-
тет сразу повысился среди этого голодного люда. Ветврач с лихвой
вернул кладовщику это мясо.
А лошади продолжали дохнуть, и начальство не осмеливалось
пересмотреть норму выдачи мяса. Но все же, под конец, когда
смертность среди заключенных стала еще выше, а всякая надежда
на получение кормов для лошадей отпала, в рационе заключенных
появилась дополнительная конина, и люди были довольны.
Еще одно обстоятельство нас сильно поразило: вместо черного
стали выдавать белый хлеб, да еще какой! Ослепительной белизны
и невероятной пышности – нажмешь, бывало, на буханку, не успе-
ешь убрать руку, как он моментально поднимается. Хлеб этот выпе-
кался из канадской муки, поступавшей через Мурманск. Мука шла
из Канады и США в глубь страны, и, чтобы не устраивать встреч-
ных перевозок хлеба, которого в центральных областях и так
не хватает, высшие власти вполне разумно решили часть поступа-
ющей от союзных держав муки выделить для местных нужд.
В условиях лагерей работа нормировщика очень ответственна.
Нормировщик чуть ли не центральная фигура в лагерях. От него
зависит иногда благополучие заключенных и темпы произво-
димых работ. Многие из нормировщиков пользовались тем, что
от них зависят, и обирали заключенных. Вот почему работа нор-
мировщиков часто проверялась, чаще, чем работа бухгалтерии.
И если я сохранился в течение девяти лет в должности нормиров-
щика и благодаря этому остался жив, то держали меня на этой
работе за то, что за все это время не поступило ни одной жалобы
о том, чтобы я брал взятку. И если меня снимали с работы норми-
ровщика или перебрасывали в другое место, засылали в команди-
ровки, то только за то, что я проявлял принципиальность и не шел
на поводу у начальства, не ставил завышенные нормы.
В Вонгуде моя работа по нормированию многократно проверя-
лась и всегда получала положительную оценку. Помнится, неод-
нократно проверял мою работу старший нормировщик отделения
Мизикин, когда я работал в колонне на станции Боярской. Ника-
ких замечаний, одни только одобрения. И вот из управления Соро-
клага приехал проверять мою работу инженер по нормированию
Васильев. Одни сплошные придирки, причем придирки к мело-
чам. Васильев не сумел опровергнуть ни одну из наиболее важных
норм выработки, установленных мною на работы, которые выпол-
нялись основной массой заключенных. Мы схватывались с Васи-
льевым очень сильно, и во всех случаях оказывался прав я, а не он.
За нашим спором наблюдал Е.Н. Закарянц, плановик колонны,
присутствовавший при этой ревизии в течение двух или трех часов
подряд, а может, и более.
Потом Ерванд Николаевич исчез и долго не возвращался. Нако-
нец он пришел и повел Васильева обедать. Я с ними не пошел, так
как остался приводить в порядок свои бумаги, которые сильно
перемешал Васильев. Вернулся Закарянц один. Я спрашиваю: где
же Васильев! Оказывается, Ерванд Николаевич выпросил у повара
хороший и обильный обед для важного гостя из управления и вдо-
бавок к этому роскошному (для тех условий) обеду достал водки
у кого-то из расконвоированных.
Васильев, вдоволь наевшись и напившись, завалился спать,
а протрезвев, поспешил уехать, оставив акт ревизии с положитель-
ной оценкой.
Из управления тогда к нам часто приезжали, всех не вспом-
нить, но еще один мне все же запомнился. Возможно, потому,
что он был армянином, как и я. Если не ошибаюсь, его фамилия
была Айрян. Он занимал должность начальника КВО (Культурно-
воспитательного отдела) управления Сороклага. Для нас, заключен-
ных, он считался высоким начальством. Занимая такое положение,
он не мог со мной вести продолжительные беседы и старался делать
это тайком, вдали от посторонних глаз, сам выбирая место встречи.
Я сильно заинтересовал его тем, что лично знал не только самого
Берия, но и все его ближайшее окружение. Он расспрашивал меня
о каждом из них, а также и о других крупных партийных работни-
ках Закавказья, которых я всех знал. Мы с ним беседовали по мно-
гим острым партийным вопросам, но в рамках величайшей осто-
рожности, понимая друг друга с полуслова, применяя мимику и т.п.
Не знаю, мог ли он тогда что-нибудь сделать для облегчения моей
участи, но ничего не сделал. Я и не ожидал от него ничего в этом
смысле.
ГУЖДС-овские лагеря во многом отличались от ГУЛАГ-овских.
Одним из таких отличий была селекторная связь, благодаря кото-
рой мы всегда были в курсе главных событий, происходивших
по всему лагерю.
Однажды к селектору был приглашен Думбадзе. Начальство его
поблагодарило и объявило, что он освобождается из-под стражи.
Известие это нас очень обрадовало.
С Давидом Николаевичем Думбадзе я познакомился позднее,
весной 1943 года, рассказ о нем еще впереди. А сейчас сообщим
о нем следующее: статья, по которой отбывал срок Д.Н. Думбадзе,
называлась СОЭ, что означает – социально опасный элемент. Тако-
вым его признали за то, что он был племянником генерала царской
армии ялтинского градоначальника черносотенца Н.А. Думбадзе
(1851–1916). Давид Николаевич был хирургом, главным врачом
Первой Киевской Городской больницы. В Сороклаге его использо-
вали по специальности: он здесь был главным врачом.
Однажды он находился на железнодорожной станции, на кото-
рую в это время прибывал санитарный поезд, переполненный
ранеными. Этот поезд сопровождал врач, хорошо знавший Дум-
бадзе. Они разговорились, и, когда тот узнал, что Давид Никола-
евич является главврачом местной лагерной больницы, обратился
к нему с просьбой принять 10 или 20 тяжело раненных, которых
не надеялся довезти. Давид Николаевич охотно согласился, принял
всех, кого просили, и лично сам их оперировал.
Хочу рассказать еще об одном человеке, повстречавшемся мне
в этой колонне. Фамилия его была, если память мне не изменяет,
Островский. При мне он получил письмо не то от сына, не то от дочери.
Кто-то заметил, что Островский чаще всех получает письма.
– А у меня восемнадцать детей, – разъяснил Островский.
Я поинтересовался, от скольких жен? И тогда он рассказал мне
совершенно необыкновенную историю.
Жил он на одном из лиманов под Одессой. Жители тех мест
занимались огородничеством, возили овощи на рынки Одессы
и выгодно их продавали. Возили овощи и торговали на рынках жен-
щины, а так как ехать на подводах нужно было кружным путем,
то перевозили на лодках. Несмотря на то, что лодки часто опроки-
дывались, большинство продолжало доставлять овощи морским
путем. У Островского было девять жен, и все они одна за другой
утонули, оставив ему 18 детей.
Я ему не поверил. В лагерях так много болтают обо всем, что
всегда необходим критический анализ. Я рассказал об этом Г.Г. Гри-
горовичу, одесситу, о котором я уже упоминал. К моему великому
удивлению, Георгий Григорьевич сказал, что это вполне возможно,
и он неоднократно слышал о подобной участи базарных торговок.
Хотя я и работал нормировщиком, мне часто приходилось
бывать на заготовке дров. Зона наша находилась на возвышенно-
сти, и к станции Вонгуда, за которой находились лесозаготовки,
нужно было спускаться по очень длинной лестнице. Заготовив
дрова и уложив их в штабели, мы брали целые стволы деревьев
и несли их в зону, с тем чтобы там их распилить на дрова. Исклю-
чительно большие усилия требовались, чтобы подняться вверх
по лестнице со стволами деревьев на плечах.
Те дрова, которые мы заготовили и сложили в штабели, зано-
сили в зону бригады, возвращавшиеся с других работ.
Моим постоянным напарником по заготовке дров был Александр
Константинович Кешишев, о котором я уже упоминал. Он был
старше меня лет на 10, а то и более. Состоял в меньшевистской пар-
тии. Свою фамилию он иногда называл Кешишашвили, считал себя
грузином греческого происхождения. Обычно мы с ним говорили
по-русски, но, когда он выражал неудовольствие, критиковал суще-
ствующие порядки или говорил что-нибудь нелестное о Сталине,
переходил на грузинский язык. Ничего греческого в нем не было,
он был настоящим грузином, в полном смысле этого слова. Мы все
звали его Сандро. До революции он работал на товарной станции
Тифлис весовщиком.
Однажды он рассказал следующее про Сталина: Дело было в Баку
в 1906–1908 годах, после IV (объединительного) съезда РСДРП. Боль-
шевики и меньшевики состояли в одной партийной организации.
Требовалось принять от имени бакинской организации какое-то
решение. Для выработки была создана специальная комиссия
в составе двух меньшевиков и одного большевика в лице Сталина.
Когда комиссии собралась в назначенном месте, Сталин ска-
зал, что место выбрано неудачно, так как здесь нас могут подслу-
шать, и предложил сесть в лодку, чтобы там, на просторе, решить
все спорные вопросы. Оба меньшевика с ним согласились, сели
в лодку и вышли в Каспийское море.
Сталин предложил свой вариант документа, с которым меньше-
вики не согласились. Тогда он становится на борта лодки и начинает
ее раскачивать, меньшевики требуют прекратить эти шутки, так
как лодка может опрокинуться, однако Сталин заявляет, что вовсе
не шутит и что если они не подпишут предложенный им вариант,
то он действительно опрокинет лодку. И оба меньшевика против
своей воли подписали то, что продиктовал Сталин. Сойдя на берег,
Сталин тут же поспешил на телеграф и отправил сообщение за гра-
ницу о победе большевиков.
Сообщив мне об этом, Сандро выражал свое возмущение дей-
ствиями Сталина, говоря, что это не поведение политического дея-
теля, а бандитизм.

Онега. Штрафная колонна

За время моего нахождения в колонне № 48 меня дважды команди-
ровали в другие зоны для нормирования. Одна из них была распо-
ложена недалеко от станции Вонгуда. Был я там недолго. Помнится
только, как на нашу командировку приезжали артисты и давали
представление или концерт. Хорошо помню, что среди них был
артист Малого театра в качестве руководителя. Мы с ним долго
и откровенно беседовали. Его фамилия была, кажется, Дымов,
но утверждать не берусь.
После возвращения в Вонгуду через некоторое время я был
направлен в город Онегу, находящийся в Архангельской обла-
сти. Это портовый город на Белом море, который тогда насчиты-
вал чуть больше пяти, а сейчас – более двадцати тысяч жителей.
Онега отстоит от Вонгуды на расстоянии 32 километров. Я поехал
туда в сопровождении конвоира по только что построенной желез-
нодорожной ветке. Была зима 1941–1942 гг.
Ехал я в штрафную колонну, и не потому, что в чем-то прови-
нился, а потому, что колонна осталась без нормировщика. Куда
девался прежний, сняли его за что-то или что, я не помню. В общем,
меня туда временно командировали. Именно временно, так мне
было сказано и обещано о скором возвращении.
Обошлись со мной, конечно, жестоко. Если бы обычная, нормаль-
ная колонна, то дело другое, но надо было ехать, и я поехал. Тот, кто
никогда не был в заключении, не поймет, какое страшное заведение
скрывается под названием «штрафная колонна». Сказать, что там
сборище окончательно отпетых людей, это почти ничего не сказать.
Те, кто, по несчастью, побывал в местах заключения, знают, как все
боялись попасть туда, наслышавшись об ужасах, творящихся там.
Только мы вышли за ворота, конвоир поинтересовался, есть ли
у меня деньги и сколько. Узнав, сказал:
– Вот, хорошо, в Онеге погуляем.
Когда мы приехали в Онегу, я попросил конвоира провести
меня по берегу Белого моря. Он заупрямился и сказал, что это нам
не по пути. Тогда я сказал, что денег тратить не буду.
– А зачем сдалось тебе это море? – спросил конвоир.
– Я видел Черное, Азовское и Каспийское моря, а теперь хочу
поглядеть на Белое, для сравнения.
И вдруг он согласился. Я долго простоял, глядя на море, размыш-
ляя об очень многом. В зону не спешил, все смотрел вдаль. Удру-
чающее впечатление оставило на меня и море, и вся окружаю-
щая природа. Конвоир меня хотя и торопил, но на все мои вопросы
отвечал охотно. От него я узнал, что город стоит на опилках много-
метровой глубины.
Прежде чем направиться в зону, мы с конвоиром (на мои деньги,
конечно) как следует поели и кое-что попили. Штрафная колонна,
куда меня сдал сопровождавший меня конвоир, оказалась одно-
временно и штабной. Это означало, что здесь помещалось коман-
дование над всеми остальными колоннами этого участка.
Обычно во всех зонах, где я до этого побывал, происходила одна
проверка и вслед за нею один развод. Здесь же утренних проверок
было две-три и столько же разводов. Это происходило потому, что
многие не желали выходить на работу и прятались. Недосчитавшись
их, следовало, по всем правилам лагерных инструкций, обшарить
всю зону, найти отказчиков, пригнать их в строй, а затем начинать
развод. Здесь так не делали, потому что развод мог слишком затя-
нуться, а он обязательно должен был быть произведен в 7 часов утра.
Выпустив за зону все бригады, нас, оставшихся в зоне: АТП,
обслугу и больных по списку лекпома, не отпускали по баракам
или местам наших работ, а приказывали стоять на месте, где только
что нас проверяли со всеми вместе во время проверки. Мы стояли
в строю, пока не пригонят недостающих и не подсчитают их вместе
с нами, чтобы подбить окончательный итог.
В поиски за недостающими отправлялся помпотруду вме-
сте с несколькими бойцами ВОХРа. Обнаружив, их силой гнали
к вахте. Сопротивлявшихся избивали и связывали, затем валили
на сани и связанными увозили на место работы. Там их развязы-
вали, но к кострам никого из неработающих не подпускали. Некото-
рые начинали замерзать. Лекпом, обнаружив случаи обморожения,
пострадавших либо возвращал в зону, либо направлял в лазарет.
И так продолжалось каждый день, пока я находился на этой штраф-
ной колонне. Были случаи ограбления каптерки по ночам. После
этого охрана установила пост в хлеборезке. Тогда штрафники начали
охотиться за бригадными раздатчиками. Когда эти последние полу-
чали хлеб на всю бригаду и несли его в барак, чтобы раздать членам
бригады, по пути на них нападали и отбирали хлеб. Никакая борьба
против этих налетчиков не помогала. Тогда было принято решение:
за получением хлеба в хлеборезку шла вся бригада. Тут раздатчики,
получив хлеб, сразу же выдавали каждому его пайку.
Если в обычных колоннах заключенные, как правило, растяги-
вали свою порцию хлеба на весь день, съедая его за завтраком, обе-
дом и ужином, то здесь подавляющее большинство съедало весь
хлеб за завтраком, а некоторые даже не дожидаясь завтрака.
Я уже употреблял слово «отпетый» и сразу оговорился, что это
не тот термин. Среди лагерного населения штрафной колонны
были такие человекоподобные звери, о которых нельзя уже было
просто говорить, что они неисправимые, как говорят в отношении
пьяницы, вора или реакционера, ведь в этом случае имеют в виду
какой-то определенный недостаток. Человек может быть отпетым
пьяницей, вором или реакционером, но в остальном не потерять
человеческого достоинства, здесь же встречались такие экзем-
пляры, в которых более уже не было ничего человеческого.
Любой из них мог вас убить за полпайки хлеба, а то и просто
ни за что. Но некоторые из них уже на это не были способны ввиду
своей полной немощности. Их называли фитилями. Это прозвище
было намного хуже, чем доходяга, который еще мог существо-
вать и удержаться, а фитиль уже догорал. Я говорил, что самыми
главными предметами для заключенного были ложка и мешочек
для хлеба. Ничего этого у фитилей не было.
Мешочек был не нужен, так как полученную пайку они тут же
съедали, а ложку, если у кого и украдут, то тут же выменяют на что-
нибудь, чаще всего на щепоть махорки, ведь баланду можно выхле-
бать и через край миски.
Баландой называется первое жидкое блюдо. Лагерная терминоло-
гия весьма богата. Я уже говорил о том, как она получает права граж-
данства в нашей литературе, и не знаю, как мне поступать, когда неко-
торые из лагерных слов мне приходится здесь употреблять: при всех ли
случаях объяснять значение этих слов или все они уже понятны совре-
менному читателю, как, например, слова «баланда» или «кантоваться»,
которое я тоже называл. Это слово происходит от глагола кантовать,
что по словарю русского языка С.И. Ожегова означает «перевора-
чивать, перевертывать на бок, в другую сторону». Термин «кантовка
бревен» – один из самых распространенных в перечне производи-
мых в лагерях работ. Этот термин занимает достойное место в номен-
клатуре туфты, от которой ведет свою родословную другой, не менее
широко применяемый термин – очковтирательство.
Термин «кантовка бревен» имеет распространение в нормирова-
нии в целях начисления незаработанных процентов для получения
большего количества хлеба и лучшего питания в столовой тем, что
при оценке работ объемы не завышаются, так как переворачивать
одни и те же бревна можно без конца. Но наиболее распространен-
ным видом работ для туфты при заполнении рабочих сведений явля-
ются земляные работы (особенно планировка грунта) и очистка снега.
Можно со всей уверенностью сказать, что десятники, заполняя
рабочие сведения в зимнее время, а на Крайнем Севере это все 8,
а то и 9 месяцев в году, понаписали объем очистки снега на объек-
тах, входивших в систему ГУЛАГа и ГУЖДС, во сто крат больше, чем
его могло выпасть с неба. Что же касается смысла лагерного слова
«кантоваться», то оно означает – не работать, «я кантовался» – бук-
вально означает «валялся на кровати и переворачивался, как бревно».
Карцер у блатных называется «кандей», а штрафной изолятор –
«трюм». Есть такое слово – шалман. Часто его употребляют в не -
сколько переносном смысле, называя шалманом всякую неразбериху,
громкий людской говор и шум, потасовку, словом, все, что вдруг при-
обретает необычный характер. Но первое и главное назначение слова
«шалман» – это название того, что происходит при больших этапах.
Вот тогда и шум невероятный стоит, происходят грабежи и избиения,
всюду шныряют урки, высматривая, чем бы поживиться.
Такие крупные этапы не обходятся и без кровавого зрелища. Это
обычно происходит, когда этапируемые выясняют, что про изойдет
разлука с другом, а в особенности с женщиной. Есть верный способ,
чтобы тебя исключили из списка этапируемых: надо распороть живот.
Но не в полном смысле этого слова. Специалисты по данному вопросу
умеют делать несколько неглубоких надрезов на животе таким обра-
зом, что кровь обильно выступает. Перед медицинскими работни-
ками предстает окровавленный живот, и никто из врачей и лекпомов,
сопровождающих этап, не согласится взять в дальний путь человека
с распоротым животом. Не согласится также и конвой. И этого бла-
таря моментально вычеркивают из списка этапируемых.
Есть такое выражение: «всю дорогу», которое теперь стало чуть
ли не общеупотребительным. Мне сдается, что оно возникло именно
в колоннах ГУЖДС. Дороги строились тогда долгие годы и тяну-
лись на сотни километров. С продвижением полотна передвигались
его строители, и если по адресу кого-нибудь говорили, что он всю
дорогу утверждал то-то и то-то или был именно таким, то имелся
в виду очень длительный срок, порядка 7–8, а может, и 10 лет. Сло-
вами «всю дорогу» обозначали время с начала строительства дороги.
Были там и такие выражения, как «вагон и маленькая тележка»,
что означало – очень много или «на всю катушку» – значит на все
10 лет. В лагере я впервые услышал слово «придурок». Придурками
назывались те заключенные, которые не выполняли физических
работ за зоной, не состояли в бригадах, которых выводили за вахту
в 7 утра при разводе. По всей вероятности, слово «придурок» прои-
зошло от слова «придурковатый», то есть глуповатый, бестолковый,
и, надо полагать, сперва относилось не к АТП, а только к обслуге,
которая по лагерной отчетности проходят по группе «Б», в отличие
от АТП, относящихся к группе «А», то есть к производству. Обслуга
же к производству не относится и обслуживает быт заключенных
внутри зоны. К ней причисляются: дневальные, повара и рабочие
кухни, парикмахеры, сапожники, банщики, подносчики дров, сло-
вом, все, кто занят на работах внутри зоны. Работа эта всегда легче
той, что связана с производством – укладкой шпал и рельс или
лесоповала.
И если, скажем, кто-то заметил, что ты сегодня не вышел на общие
работы, а остался в зоне, и спросил: «Что, освобожден?», имея
в виду освобождение от работы лекпомом по болезни, а ты отве-
тил: «Нет», то он скажет: «А, понимаю – придуриваешься!»
Придуриваться в лагерном понимании означает прикиды-
ваться дурачком, неспособным выполнять те работы, на кото-
рые тебя посылают, и всеми средствами стремиться, чтобы тебя
зачислили в обслугу. А потом, уже позднее, слово «придурок» при-
клеилось и ко всем остальным, остающимся в зоне, в том числе
и к инженерно-техническому персоналу, к которому данный тер-
мин при своем возникновении не имел никакого отношения.
Арсенал матерщины и прочей ругани, как известно, очень богат
в народе, но все же не мат и не что-либо в этом роде было самым
крепким словом у блатных: наиболее страшным оскорблением
было назвать человека: «Эх ты, турок!»
Обращаясь же к начальнику, они называли его «гражданин
начальничек», чем выражали ему свое глубокое презрение. Когда,
бывало, обращаешься к кому-нибудь из них с хорошими словами
и советуешь образумиться, он обязательно скажет. «У тебя на лбу
написано, что ты обязан работать, а у меня, смотри, лоб чистый,
ничего не написано».
Слово «вор» или «вор в законе» они употребляют в благород-
ном смысле и выделяют себя из остального блатного мира, называя
других кусочниками.
Главные принципы их жизни выражаются в следующих изрече-
ниях: «Ты умри сегодня, а я как-нибудь завтра» и «Где бы ни рабо-
тать, лишь бы ничего не делать». Вожаки блатных и их окружение
в какой-то мере напоминали дворян: в то время как весь лагерь голо-
дал, они устраивали себе безбедную жизнь. Иные из них и на воле
так не «гужевались» (что по их терминологии означает – сытно
поесть), как это удавалось им в лагерях.
Если следователи обзывали нас то правыми, то левыми,
а то и троц кистами, то в лагерях начальство и вохровцы натравли-
вали на нас уголовников, и те обзывали нас не иначе, как фаши-
стами. А бывало, просто заорет на тебя: «Эй, идол!» Идолами они
также обзывали и вохровцев.
Много было среди них слишком озлобленного народа. И одеты
были они в лохмотья, в отличие от своих вожаков, щеголявших
во всем ворованном. Все одежда в лагерях делилась на три срока:
1-й срок – новое, 2-й срок – поношенное и 3-й срок – уже почти
не годное к ношению, многократно починенное. В штрафной
колонне почти все были одеты в одежду третьего срока, которая
в сочетании с подобной же обувью превращала человека в совер-
шенно неприглядное существо, в какое-то чучело. Лагерная обувь,
о которой я говорю, называлась чуни (заключенные называли
ее ЧТЗ) и изготавливалась из списанных автомобильных покры-
шек. Что за обувь могла получиться из такого грубого материала,
трудно будет вообразить читателю. По счастью, мне ни одного дня
не пришлось носить эту обувь.
И как же при этих условиях им не грабить любого, кто попадется,
и не только в темном углу, но и у всех на виду?
Помню очень хорошо, как однажды, когда я закончил свою работу
по нормированию, рабочие сведения одной из бригад не были
до конца обработаны, а именно: не были поставлены проценты
выработки против фамилии каждого члена бригады, на основании
которых утром должны были быть выданы соответствующие пайки
хлеба. Проценты эти должен был разбросать бригадир в пределах
той общей суммы, которую я насчитал в целом по бригаде.
В процессе своей работы в этот вечер я неоднократно обращал
внимание десятника, в чьем ведении была эта бригада, на то, что
бригадир не разбросал проценты. Он меня успокаивал, говорил, что
бригадир придет, чтобы я не волновался. Когда наступила послед-
няя минута перед сдачей рабочих сведений в продстол бухгалте-
рии, я снова обратился к десятнику с требованием доставить бри-
гадира. Он с большой неохотой поднялся со своего места и пошел
за бригадиром. Через некоторое время он вернулся вместе с брига-
диром, но без шапки. Оказывается, когда он вошел в темный, нео-
свещенный барак, кто-то с верхних нар сорвал с него шапку.
Я почувствовал себя отчасти виноватым в том, что десятник
остался без теплой шапки зимой на Крайнем Севере. Я знал, что
в этот барак было опасно входить даже днем, а ночью тем более.
Но иначе я поступить не мог, так как продстол должен был выпи-
сать хлеб по этой бригаде, а хлеборез за ночь нарезать хлеб
на соответствующие пайки. И если бы я не вызвал бригадира,
то утром был бы большой скандал, а я бы угодил в кандей.
Хотя я был полностью прав, отправляя десятника за бригадиром,
все же морально чувствовал себя очень неловко и, чтобы сгладить
свою вину, я принял все возможные в тех условиях меры, чтобы
десятник утром вышел на работу в теплом головном уборе. Шапка
для него была найдена.
Вот в таких страшных условиях мы, инженерно-технический
персонал, вовсе не штрафники, жили среди штрафников и вме-
сте с ними ели из одного котла тресковую баланду, которая здесь
была еще отвратительней, чем во всех предыдущих колониях, где
я до этого побывал.
Уже вернувшись в Москву, в 1957 году в журнале «Юный Тех-
ник» № 3 за 1957 год в статье инженера К. Садиленко «Силы поверх-
ности», прочитал, что «тресковый суп вкусен, но запах его не для
всех приятен... Возьмите кусочек древесного угля, накалите его
и бросьте в суп. Уголек адсорбирует частички, создающие запах».
Вот, если бы тогда кто-нибудь подсказал лагерным поварам
и посоветовал бы прибегать к помощи древесного угля, то жизнь
миллионов заключенных хоть немного была бы облегчена. Но в том
том-то и все дело, что до нашей жизни никому не было никакого
дела. Облегчить ее никто не старался. Разве только какие-то оди-
ночки, и то совершенно безуспешно. А вот нагадить и всячески
затруднить нам существование были готовы целые толпы людей,
несметное множество, начиная от конвоиров и до самого высокого
энкавэдешного начальства.
Разве может нормальный человек выдержать все те издеватель-
ства, которые творят над ним тюремщики за долгие годы заключе-
ния? И вдобавок ко всему принудительный изнурительный труд,
доводящий людей до полного истощения.
Особенно озлобляют ничтожное начальство те, кто не покоря-
ются этим диким и варварским условиям, в которые поставлены
зачастую интеллектуально стоящие намного выше своих тюрем-
щиков. И если эти люди в результате непрекращающихся изде-
вательств пали так низко, что их уже трудно называть людьми,
то разве в этом они виноваты?
В «Записках из мертвого дома» Ф.М. Достоевский писал: «Нака-
нуне самого последнего дня, в сумерки, я обошел в последний раз
около паль весь наш острог... Мысленно прощался с этими почер-
нелыми бревенчатыми срубами наших казарм».
И вот, находясь в глубоком раздумье, подводя итоги четырех-
летнего пребывания в Омской каторжной тюрьме, Федор Михай-
лович Достоевский выносит суровый приговор тем, кто содержит
в тюрьмах народ: «И сколько в этих стенах погребено напрасно
молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо
уже все сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь
это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ
из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли
ненормально, незаконно, безвозвратно.
А кто виноват? То-то, кто виноват?»
Мысли эти были высказаны более 120 лет тому назад вели-
ким Достоевским. Это не вымышленные рассуждения автора
художественно-литературного произведения. Они должны были
лечь в основу научно-изыскательских трудов деятелей нашей юри-
дической науки. Но этого не сделано. Более того, Ф.М. Достоевский
на Западе более популярен, чем у нас. Нельзя сказать, что у нас
в стране его вовсе отвергают. Нет. Время от времени его произве-
дения экранизируют, как, например, «Идиот» или «Братья Кара-
мазовы». Кое-что из его произведений ставится на сценах наших
театров. Но все это, я бы сказал, носит показной характер, скорее
всего, престижного порядка. Ведь он все же наш, и если его произ-
ведения экранизируют и ставят на сценах Запада и там о нем так
много говорят, то нельзя в СССР совсем умалчивать о нем.
Но я речь веду здесь не о философском мировоззрении
Ф.М. Достоевского, а о том скрупулезном наблюдении, кото-
рое производил великий русский гений, испытав на собствен-
ной судьбе в течение четырех лет все тяготы и лишения жизни
в заключении.
Может быть, наша юридическая наука зиждется на более авто-
ритетных высказываниях, чем высказывания Достоевского? Нет,
конечно. За эти истекшие 120 лет не только юридическая наука,
но и ни одна другая наша наука не может похвалиться, что в ее рядах
жил и работал человек, достойный быть по своей значимости поло-
виной или четвертью Достоевского.
В том-то и отличие юридической науки от всех других, что она
мало что соображает в предмете своей науки. В любой отрасли
человеческой деятельности имеется полная возможность много-
кратной проверки правильности содеянного. Повар, изготовивший
пищу, пробует ее и убеждается, что пересолил, столяр, сделав-
ший стол, сразу замечает, что одна ножка короче других, и тут же
исправляет свой брак. Так обстоит дело во всех науках и областях
человеческой деятельности.
Только вот судья, приговаривая человека к 10 годам лишения
свободы, не представляет, что он натворил, так как сам он не сидел
ни одного дня. Откуда известны ему переживания человека, ведь
он не психолог, а люди совершенно разные. Одному достаточно,
чтобы с ним крепко поговорили, другому надо, может быть, отси-
деть 100 дней, а другому – год.
К. Маркс писал: «...история и такая наука, как статистика,
с исчерпывающей очевидностью доказывают, что со времени
Каина мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить нака-
занием».
Ведь это мудрые слова нашего великого учителя. Правильность
этих слов подтверждает тот же Достоевский – непосредственный
свидетель безрезультатности устрашения тюрьмами и длитель-
ными сроками.
Вот что писал Ф.М. Достоевский о заключенных, с которыми
он сидел в Омском остроге:
«В продолжение нескольких лет я не видал между этими людьми
ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы
о своем преступлении, и что большая часть из них внутренне счи-
тает себя совершенно правыми. Это факт.
...Остроги и система насильных работ не исправляют пре-
ступника, они только его наказывают и обеспечивают общество
от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступ-
нике же острог и самая усиленная каторжная работа развивают
только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное
легкомыслие, высасывает жизненный сок из человека... и потом
нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшего, представ-
ляет как образец исправления и раскаяния. Конечно, преступник,
восставший на общество, ненавидит его и почти всегда считает
себя правым, а его виноватым. К тому же он уже потерпел от него
наказание, а через это почти считает себя очищенным, сквитав-
шимся».
То же самое наблюдал и я. С той только разницей, что Ф.М. Досто-
евский сделал свои выводы на основании четырехлетнего заключе-
ния в одном и том же Омском остроге, а я – на протяжении десяти
лет, побывав в десятках мест заключения, а следовательно, и пови-
дав десятки тысяч заключенных.
Великий писатель настолько тонко изучил человеческую душу
и характер, что и по истечении более чем столетия его оценка
и выводы полностью подтверждают и мои наблюдения за 10 лет.
Декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР от 21 марта
1921 года был установлен максимальный срок лишения свободы
в пять лет. Устанавливали этот пятилетний максимальный срок
лишения свободы старые большевики, которые побывали в цар-
ских тюрьмах и знали, что пять лет – это тот максимум, который
в силах выдержать человек.
Я в этом убедился сам лично, наблюдая как за переживани-
ями других, так и по собственному ощущению. Я категориче-
ски утверждаю, что решение СНК РСФСР от 21 марта 1921 года
было мудрое решение, более обоснованное с научной точки зре-
ния, вполне соответствовавшее высказываниям Карла Маркса
и Ф.М. Достоевского.
Что, кроме недоумения, может вызвать ссылка на то, что в бур-
жуазных странах сроки лишения свободы намного выше, чем
в СССР, вместо того чтобы объяснить, почему у нас не уменьша-
ется преступность.
С нашими учеными вообще происходит очень забавная вещь.
Они прекрасно критикуют буржуазное общество с марксистских
позиций и вскрывают многие язвы капитализма, как-то: прости-
туцию, преступность, алкоголизм, безработицу. С установлением
социалистического строя исчезли и безработица, и проституция,
объяснить это вовсе нетрудно. А вот объяснить, почему не лик-
видированы преступность и алкоголизм, наши ученые не могут.
Они сразу забывают марксистскую методологию и дают только
одно единственное объяснение, что это пережитки капитализма,
что, конечно, с марксистских позиций выглядит безграмотно.
Вместо того чтобы проанализировать причины продолжаю-
щейся преступности, а в некоторых проявлениях и расширяю-
щейся, и принимать меры по устранению пороков нашего обще-
ства, с ликвидацией которых неминуемо понизится преступность,
наши юристы и администраторы идут по линии увеличения срока
наказания и ухудшения условий содержания.
Установлением разного рода режимов: усиленного, строго, осо-
бого, полагая, что они способны этими жестокостями кого-либо
перевоспитать.

ВОЛЖЛАГ

Лагерь смерти

В апреле 1942 года состоялся этап на юг. Этот этап был не внутри-
лагерный, как предыдущий, нас отправляли из Сороклага в другой
лагерь – Волжлаг. Думаю, что расшифровки и объяснения данное
название не требует.
Повезли нас со станции Вонгуда на Москву через станцию Обо-
зерская по Северной железной дороге. Далее на Рязань, через
Рузаевку и Инзу в Ульяновск. Читатель может спросить, почему же
таким кружным путем? Можно было в Казань, а оттуда через Сви-
яжск в Ульяновск.
Нельзя было. Нас как раз и везли туда, чтобы строить дорогу
от Ульяновска до Свияжска. В пути было очень тесно и душно.
Мне удалось устроиться на верхней полке у маленького оконца.
На больших остановках то и дело выносили трупы заключенных.
До сих пор мне запомнилось зрелище, крайне поразившее меня.
Очень близко от железнодорожных путей, на возвышенности,
на уровне окошка прямо перед глазами лежала пашня. Я увидел
глубокого старца библейского образа, с большой белой бородой,
запряженного в плуг, за которым шла изможденная женщина.
Я был просто ошеломлен. Если бы кто-нибудь об этом мне расска-
зал, то я вряд ли бы поверил. Но я видел собственными глазами.
Я решил, что они единоличники и что это единичное явление.
Но потом, когда я находился в ссылке в Сибири и рассказал об этом
поразившем меня зрелище, мне ответили, что такое и у них тоже
бывало, только в несколько другом виде: женщин заставляли тянуть
бороны. Впоследствии пришлось встретить отзвуки этого тяжелого
испытания, перенесенного нашим народом во время войны, в лите-
ратуре. Тогда я понял, что явление это далеко не единичное.
* * *
Рядом со мной на верхних нарах товарного вагона располагались
Ерванд Николаевич Закарянц, Александр Константинович Кешишев
и Витольд Антонович Грибач. У нас с Грибачем кончилась махорка,
и мы сильно страдали. Два наших товарища были некурящими.
Витольд Антонович разузнал, что кто-то продает пачку махорки
за 200 рублей. Я не знаю, как она тогда котировалась на воле. Это было
в апреле 1942 года. Грибач предложил мне купить пачку на двоих, так
как у него только сто рублей. Я охотно согласился.
В этот момент категорически запротестовали Закарянц и Кеши-
шев. Наш поступок они назвали безрассудством. Каких только слов
они мне не наговорили, что я поддался этому соблазну в такое тяже-
лое время, что эти деньги мне очень пригодятся на новом месте и т.п.
Я не послушался их (и очень жаль, конечно, они оба, безусловно,
были правы во всех приводимых ими доводах), и мы с Витольдом
Антоновичем честно поделили пополам купленную за 200 рублей
пачку махорки.
В лагере до этого мне не приходилось покупать махорку за деньги.
Я отдавал за пачку махорки пайку хлеба. Мне удавалось экономить
одну пайку за три-четыре дня. Сам я не занимался вымениванием:
у меня была договоренность с дневальным, и он мне давал махорку
вместо отданной ему предварительно пайки.
Вспомнились мои переживания в то время, когда наш поезд подо-
шел к Москве. С момента ареста дважды меня подвозили так близко
к дому. Первый раз, когда нас везли из Тбилиси в Сороклаг, и вот
теперь. В августе 1939 года мы простояли в Москве около суток,
а сейчас намного больше – не менее двух суток. За время стоянки
вполне можно было бы сообщить родным, что я здесь, и они могли
приехать, чтобы повидаться со мной. Скоро ведь уже четыре года,
как меня оторвали от семьи, как кстати было бы свидание!
Но это было полностью исключено. А почему? Видимо, загадка
таится в уровне культуры отдельных слоев нашего общества, кото-
рый не поднялся выше средневекового.
* * *
В мае 1942 года мы прибыли в Ульяновск. Много раз я меч-
тал побывать на родине Владимира Ильича Ленина, но как-то все
не получалось. И надо же было так случиться, чтобы я прошагал
по улицам этого милого для всех нас города под конвоем, не имея
решительно никакой возможности осмотреть реликвии, связан-
ные с именем вождя.
За время долгого пути никто из нас не мылся, и нас повели через
весь город в баню. Из Ульяновска наш путь лежал через Тетюши
к Буинску. Здесь была примерно середина строящейся дороги,
которая должна была соединить Ульяновск с Казанью, а точнее,
предстояло соединить Киндяковку и Свияжск.
От Ульяновска до Киндяковки всего 5 километров и уже есть
дорога, которая идет на Инзу и далее на Рузаевку, та самая, по кото-
рой нас привезли. Свияжск же был соединен железной дорогой
с Казанью протяженностью 44 километра. Во время Ивана Гроз-
ного Свияжск был местом ссылки, в частности, сюда были сосланы
предки Алексея Адашева.
Из Ульяновска нас повезли вверх по Волге на барже в город
Тетюши, расположенный на правом берегу великой русской реки.
Тетюши построены во второй половине XVI века вместе с другими
городами-крепостями.
Нас всех, без различия статей, загнали вместе в трюм. Вот где
начался полнейший разгул блатной братвы. Воцарился содом в пол-
ном смысле этого слова, а по лагерному – шалман. Ночью, когда
я спал, меня обокрали подчистую: унесли простыню, три смены
белья, носки, платки, решительно все. Унесли бы и шерстяное оде-
яло, но на нем я спал.
На оправку выводили из трюма на палубу группами, примерно
по 10 или немного более человек. Уборная была одна, на одного
человека. В нее конвоир первым пускал самого расслабленного,
истощенного, еле волочащего ноги. Остальным приказывал стано-
виться на край баржи спиной к реке. Многие отказывались подчи-
ниться, боясь упасть в реку.
От недоедания и пребывания в душном трюме кружилась голова
и малейшая неосторожность могла привести к несчастью. В пре-
рекания с конвоиром во время оправки на барже выступали боль-
шинство заключенных.
До отправления в Тетюши нас около трех недель продержали
в Ульяновском пересыльном лагере. Это было самое страшное
место из всех, в которых я побывал за долгие годы своего заклю-
чения. Иначе, как «лагерем смерти», никто его и не называл. Еже-
дневно умирало от 30 до 50 человек. Трупы вывозили на подводах,
обнаженные, сваленные друг на друга. Затем подводы были заме-
нены автотранспортом.
Существует ругательное выражение: «Чтоб тебе ни дна, ни по -
крышки!» В народе принято считать, что нет ничего более страш-
ного, чем быть обруганным таким ругательством. И вот при виде
этого вопиющего надругательства над человеческим достоин-
ством многие, совершенно независимо друг от друга, вспомнили
эти слова, разъясняя себе, вот что значит «ни дна, ни покрышки»,
то есть похороны без гроба.
В результате длительного недоедания и неполноценного пита-
ния организм полностью истощается и, исчерпав все свои жиро-
вые запасы, начинает переваривать сам себя. Главное проявление
болезни, от которой умерли тысячи заключенных в этом лагере
смерти, было расстройство функции кишечника, проявлявшееся
в частых жидких испражнениях. Непрекращающийся понос.
Эта болезнь в 1942 году получила широкое распространение
чуть ли не во всех лагерях. Когда, уже после, я попал в центральный
лазарет в Буинске и имел непосредственное и самое близкое отно-
шение к врачебному персоналу, там я заполнил своей собствен-
ной рукой сотни анамнезов. Должен сказать, что диагноз на эту
болезнь трижды менялся. Сперва ее называли пеллагра. Врачи
полагали, что заболевание вызвано недостатком никотиновой кис-
лоты. Затем начали ставить диагноз – кахексия, что в переводе
с греческого означает плохое состояние, и наконец – дистрофия
алиментарная – болезнь на почве голодания.
Этот диагноз – алиментарная дистрофия – больше не менялся
до самого окончания войны и исчезновения этой болезни в лагерях.
Во главе врачебного персонала пересылки находился Тигран
Герасимович Спандумян. Он вел себя в те дни геройски. Не знаю,
спал ли он в сутки хотя бы пару часов?
Больные находились в помещениях и в палатках. Здоровые рас-
полагались под открытым небом во дворе пересылки, обширном,
как поле.
Мы четверо – Закарянц, Кешишев, Грибач и я устроились вме-
сте на голой земле. Так мы прожили в этом лагере смерти около
трех недель. Прибывали ли за это время еще какие-нибудь пар-
тии, я не помню, но скорее всего, да. В непогоду на нас лил дождь,
а укрыться было негде. Увезли нас отсюда в начале июня.
Оказалось, что Е.Н. Закарянц сидел с врачом Т.Г. Спандумяном
в одной камере Ростовской тюрьмы. Удивительно, что Ерванд Нико-
лаевич запомнил номер этой камеры и сообщил мне его в шестиде-
сятых годах, во время своего приезда в Москву (№ 59).
Т.Г. Спандумян был обвинен в том, что он – персидский шпион,
так как он лечил когда-то персидского консула.
В этой пересылке я не помню ни одного врача из вольноопределя-
ющегося состава, хотя они, конечно, были – без них такое крупно-
масштабное дело не могло обойтись, но хозяином положения был
Тигран Герасимович. Он буквально творил чудеса, борясь за жизнь
каждого заключенного. Поэтому и запомнился мне Спандумян,
а не кто-либо из высокопоставленных лиц в погонах с дипломом
врача, которые только отдают распоряжения, но не оказывают
непосредственной врачебной помощи. Да, собственно, и все неот-
ложные указания – кого куда переместить, как поступить в каж-
дом отдельном случае, давал именно Тигран Герасимович, который
носился по всему этому обширному пространству, как угорелый.
У Тиграна Герасимовича Спандумяна, вне всякого сомнения,
было такое же «сострадательное сердце», как у Федора Петро-
вича Гааза. Как написал в своей книге о нем выдающийся рус-
ский юрист Анатолий Федорович Кони, прославившийся в связи
с вынесением оправдательного приговора по делу Веры Засулич,
стрелявшей 24 января 1878 года в петербургского градоначальника
Ф.Ф. Трепова, по приказу которого был наказан розгами заклю-
ченный революционер Боголюбов.
А.Ф. Кони обессмертил Ф.П. Гааза, тюремного врача, члена комитета
по тюрьмам московского попечительства. Благодаря книге А.Ф. Кони
Гааз вошел в историю, и его имя теперь трудно вычеркнуть из нее.
А Т.Г. Спандумян, достойный того же, остается для наших потом-
ков безвестным, но подлинным героем в глазах тех, кто в те дни
находился в этом лагере смерти и наблюдал за его работой, за его
титаническим беззаветным трудом, направленным на спасение
сотен и тысяч человеческих жизней.
Для того чтобы понять, до какой степени дошло на этой пересылке
падение людей, я приведу для иллюстрации следующий пример.
Как-то я подошел к одному человеку и попросил разрешения прику-
рить. Он отказал мне. Курить я начал с ранней юности и тут, впервые за
всю свою жизнь, столкнулся с таким невероятным фактом – отказом
дать прикурить от горящей папиросы или цигарки. Я поинтересовался,
чем вызван его отказ, и он мне объяснил, что в процессе прикуривания
сильнее разжигается огонь в тлеющей цигарке, причем дым уходит
либо в воздух, либо в легкие прикуривающего, в результате чего даю-
щий прикурить теряет около двух затяжек. После такого ответа нельзя
было далее продолжать разговор с этим человеком, и я отошел от него.
По прибытии на пересылку Е.Н. Закарянц сразу узнал Т.Г. Спан-
думяна и подошел к нему. Тигран Герасимович обрадовался встрече
с ним и попросил Ерванда Николаевича помочь ему в организаци-
онных делах.
Закарянц охотно согласился и горячо взялся помогать своему
бывшему сокамернику. Он так нагрузился выполнением заданий
Спандумяна, что мы его почти не видели. Изредка он появлялся
возле нашего табора, сообщал самые последние лагерные новости
и сразу же вновь надолго исчезал. Как-то Закарянц и вовсе не появ-
лялся целый день. На следующий день я пошел его искать, но нигде
не обнаружил. Тогда я обратился к Тиграну Герасимовичу, и он мне
сказал, что Закарянц тоже заболел этой проклятой болезнью и что
он его уложил в постель.
В бараке, где находился Ерванд Николаевич, лежало 16 чело-
век больных. Условия их содержания были далеко не больничные.
За две недели постельного режима и улучшенного питания Зака-
рянц окреп настолько, что Спандумян разрешил включить его
в этапный список и он не отстал от нас.
Закарянц поведал нам страшную статистику смертей. В част-
ности, я запомнил, что из 16 человек, лежавших вместе с ним,
к моменту его ухода 14 скончались. В живых остался только сам
Закарянц и еще один заключенный. В числе 14 умерших он назвал
Оганеса Шамшяна и одного известного инженера – строителя
железнодорожного моста через Волгу. Фамилию этого инженера
я, к сожалению, не запомнил.
А люди все умирали и умирали. По нескольку раз в день из зоны
отправлялся транспорт, до отказа нагруженный трупами. Зрелище
было жуткое.

Лесная колонна

Этап наш продолжался. После того как нас провезли по железной
дороге, а потом по матушке по Волге, нам предстояло пройти пол-
сотни километров пешком. Нас повели по земле Татарской Авто-
номной Социалистической Советской Республики от Тетюшей
к Буинску и далее в лес. Шли безостановочно под открытым небом.
Нигде по пути не было приготовлено для нас пристанище. На при-
валах нас мочил дождь и днем, и ночью.
Когда мы проходили через деревни и села, население встречало
нас очень приветливо: женщины выносили из своих хат много
съестного и угощали нас. Но так продолжалось недолго. Конвой
решил воспрепятствовать общению населения с заключенными,
и привалы стали устраивать не в населенных пунктах, а на рас-
стоянии от них. Вопрос о том, где устраивать привал: не доходя
до деревни или пройдя ее, решался в зависимости от того, где ближе
вода, так как ее приходилось таскать вручную ведрами.
Таким образом, мы лишились не только продуктов питания,
в которых сильно нуждались, но и ласковых взглядов и привет-
ствий, посылаемых нам крестьянками. Конвою до этого не было
никакого дела. Они продолжали делать свое черное дело тюрем-
щиков. Командиры ВОХРа и сверхсрочники были люди жадные,
тупые, наглые и очень грубые. Это были какие-то отбросы челове-
ческого общества, просто ничтожества.
Характеристика на каждого из них составлялась коллективно.
Каждый из заключенных что-то еще подмечал в том или ином
вохровце и добавлял свое мнение к уже сложившемуся. Таким
образом, данный субъект представал перед нами во всем своем зве-
рином облике. Но были среди них и люди. Резко изменился состав
бойцов ВОХРа во время войны, начиная с 1942–1943 годов. Моло-
дежь сменили великовозрастные, старше 40–50 лет, без какой-
либо военной выправки, плохо обученные несению необычной
для них службы. Война принесла облегчение для заключенных.
Как говорят, нет худа без добра.
В пути следования многие испытывали большие затруднения
с куревом: не было махорки, не было бумаги, не было спичек. Вме-
сто спичек получили распространение кресало и трут. Последний
представлял из себя высушенный гриб-трутник, который зажи-
гался от искры, высекаемой металлическим кресалом. Как я ни ста-
рался овладеть искусством высекания огня таким способом, у меня
ничего не получалось.
Я уже говорил, что мною был составлен карманный справоч-
ник по нормированию, который Шильдкрот – начальник плано-
вого отдела намеревался размножить типографским способом.
Этот справочник всегда находился у меня в заднем кармане брюк.
Вдруг во время нашего похода на Буинск я обнаружил, что карман,
в котором находился этот драгоценный справочник, пуст. Я пове-
дал Закарянцу о своей потере. Он сильно заволновался, начал уве-
рять меня, что это не кража, а просто я сам обронил его в пути и что,
очень возможно, кто-то подобрал.
На очередном привале Ерванд Николаевич только начал
обходить и расспрашивать присевших на землю людей,
не нашел ли кто-нибудь справочник по нормированию, как
один из присутствовавших при этом, по фамилии Мирошни-
ченко, сказал ему:
– Напрасно заботитесь. Нет этой книжечки более на свете.
– Откуда вам это известно? – спросил Закарянц.
– Я своими глазами видел, как эту книжечку разобрали
на курево страничку за страничкой, – хладнокровно и с ехидной
улыбкой ответил Мирошниченко.
– И вы знали, что книжечка эта Мискина?
– Конечно, знал, – сказал Мирошниченко.
– Так почему же вы не приостановили это варварство? Вы же
сами нормировщик и знаете, каких трудов стоило Мискину составить
такой справочник, – взволнованно говорил Ерванд Николаевич.
– А зачем я должен был приостанавливать уничтожение кни-
жечки, когда я сам показал на задний карман Мискина и сказал
ребятам: вон, где много бумаги для курева.
И далее Мирошниченко вытащил из своего мешка два справоч-
ника по нормированию (по земляным и по плотничным работам)
и сказал, что с этими нормативниками он на новом месте будет
зачислен нормировщиком, а Мискина пошлет на общие работы.
Мирошниченко был старый лагерник. В прошлом он был дени-
кинским офицером. Уроженец Дона, видимо, казак. Вместе с бело-
гвардейцами бежал во Францию, жил в Париже, много об этом
распространялся. По своей идеологии был ярым противником
Советской власти, настоящим ее врагом. В высшей степени мерзо-
пакостный человек. Ярко выраженный тип зверя.
Я хорошо помню, что мой нормативный справочник выкрали у меня
из заднего кармана брюк, а это означает, что в июне 1942 года, то есть
спустя четыре года после ареста, я еще носил тот костюм, в котором
меня забрали на Лубянку, так как у лагерных брюк, которыми мне все
же потом пришлось пользоваться, задних карманов не было. Когда
я полностью облачился в лагерное одеяние, теперь уже не помню.
Наш этап проследовал через Буинск в лес, где мы и обосновались.
Мирошниченко сумел влезть в доверие к начальству и был назначен
нормировщиком, а я попал на общие работы, но ненадолго.
Против Мирошниченко взбунтовались бригадиры, так как
он требовал с них взятки. Бригадиры пошли к начальству, их под-
держали десятники, заявив при этом, что Мирошниченко недоста-
точно разбирается в нормировании.
Я вновь был назначен нормировщиком, но от этого облегчения
не почувствовал. Наряду с нормированием приходилось работать
и на тяжелых физических работах. Чуть ли не каждую ночь силами
АТП производилась погрузка круглого леса на грузовые автомашины.
Условия жизни в этой лесной командировке были очень тяже-
лыми.
Во всем чувствовалась неустроенность. Жили на лоне природы.
Производились какие-то коммерческие операции между лагер-
ным начальством и колхозами по обмену селедки на картофель.
Увозили воз селедки, а обратно приезжало более десятка подвод
с картошкой. Эта спекулятивная операция, как мне казалось тогда,
явно шла не на выгоду крестьянам, но время было военное, селедки
в продаже не было, чем и пользовалось лагерное начальство, уста-
новив свой коэффициент товарообмена.
Как-то подошел ко мне познакомиться вновь прибывший в лес-
ную командировку мой земляк Отьян. Он был тбилисец, более того,
оказалось, что мы вместе учились в Тифлисской 5-й мужской гим-
назии, только он был старше меня на два или три класса. Отьян рас-
сказал мне свою историю.
Он имел две специальности – инженера-химика и фарма-
цевта. До войны работал в Москве, в наркомате химиком. С присо-
единением Западной Украины к СССР он был направлен во Львов
для реконструкции тамошнего химического завода. Отстроил новые
цеха. Жил сказочно, в особняке бывшего хозяина завода. Мне
запомнилась одна деталь из его рассказа о той жизни. В этом особ-
няке столовая находилась прямо над кухней и была с ней соединена
телефоном и специальным лифтом для подъема пищи. В стене столо-
вой имелась ниша, в которой был устроен механизм подачи. Тут же
рядом стоял столик на колесиках, на который переставляли посту-
пившие снизу блюда и подкатывали к обеденному столу.
Отьян всю свою жизнь был беспартийным, но, по его словам,
всегда пользовался большим доверием. В доказательство он при-
вел рассказ о том, как ему доверяли отправку из Львова самых
крупных богатств. В его распоряжение поступили красноармейцы
и грузовые автомашины, и он глубокой ночью обходил квартиры
еврейских богачей и давал им на сборы не более получаса.
В день начала войны Отьяна вызвал Первый секретарь Львовского
обкома КПСС и приказал, чтобы Отьян взорвал завод. Он никак
не соглашался с таким поручением, заявляя, что у него не поднима-
ется рука разрушить собственное детище, и просил поручить это
кому-нибудь другому. В ответ на это секретарь сказал:
– Или вы сейчас пойдете и организуете взрыв завода, или я тут
же вас арестую.
Пришлось подчиниться. Но кое-что из оборудования он все же
смог эвакуировать и доставить в Мордовскую АССР. Обосновался
в Саранске, был назначен председателем промысловой артели
с химическим профилем. Начал работать, как вдруг одновременно
получает две повестки: одну от военкома, другую от прокурора.
Решает вначале идти к прокурору. Тот обвинил его в халатности:
завхоз артели уехал с гужевым транспортом предприятия и вместо
того, чтобы возвратиться в Саранск через день-два, задержал лоша-
дей более чем на неделю, за время которой подзаработал большую
сумму на «левых» перевозках.
Отьян не пытался оправдываться. Он только поинтересовался,
сколько ему дадут за такую халатность? Прокурор сказал, что года
полтора-два, но не более. Отьян, переживший бомбежку и все осталь-
ные ужасы войны во время эвакуации, рад был попасть в тюрьму
на такой малый срок, лишь бы избавиться от направления на фронт.
Но, попав в заключение, он был не рад и признался мне, что ошибся
и при первой же возможности он эту ошибку исправит. Так и прои-
зошло. Вскоре, пройдя комиссовку в центральном лазарете, он был
призван в армию. На вопрос о том, что же было страшнее, фронт
или тюрьма, он ответил, что тюрьма все же много хуже, чем фронт:
как ни страшно на фронте, но там ты себя чувствуешь полноцен-
ным человеком и защитником Родины, ты горд и тебя уважает вся
страна, а тюрьма тех лет унижала достоинство человека до такой
степени, что в человеке не оставалось более ничего человеческого.
Заключенные уподобились животным, и у них не было более иного
желания и мечты, как поесть, а точнее сказать: пожрать. Здесь гибли
и умирали без пуль, и всякий скажет: уж лучше погибнуть на фронте
от пули, чем вдалеке от фронта быть вывезенным на подводе вместе
с другими трупами без нижнего белья и гроба.
Даже те, которых называли «самострелами», за то что они отстре-
ливали себе пальцы, чтобы их признали неспособными держать
оружие, и наплыв которых в лагеря начался с первого года войны,
побыв некоторое время в заключении, поняли, какую совершили
глупость и как жестоко поплатились за свою трусость. Повторяю,
даже эти трусы, убегающие с передовых позиций, твердо знаю-
щие, что у них одна дорога: в тюрьму, после недолгого пребыва-
ния в заключении были рады вернуться, просто рвались на фронт,
но увы, такой возможности для них уже не было.
Я должен сказать, что в течение всех лет войны видел мало
людей, которые предпочли бы и далее оставаться в заключении,
если бы для них открылась малейшая возможность вступить в ряды
Советской Армии. Вместе с тем, уже в наши дни, мне приходилось
слышать от некоторых, глубоко заблуждающихся людей, что, мол,
пока мы на фронтах защищали Родину, кое-кто укрывался в тюрь-
мах и лагерях. Я глубоко убежден, что если бы два миллиона ком-
мунистов (а в их числе все видные военачальники) не были поса-
жены Сталиным в тюрьмы, а участвовали бы в боях против гитле-
ровских полчищ, то добрая половина их, если не больше, вернулась
бы с фронтов, а не погибла в заключении.

Давликеево

Думается, что я правильно запомнил название поселка или села –
Давликеево, возле которого была расположена колонна (если не оши-
баюсь, № 98), куда направлялся этап из лесной колонны, в составе
которого находился и я. Запомнилось также название и ближай-
шей железнодорожной станции – Кильдуразы. Она расположена
на расстоянии 120 километров от Ульяновска и 130 от Казани.
Погнали нас опять пешком. Я постоянно отставал. В таком же
положении было еще около десятка человек. Чтобы мы не отрыва-
лись от хвоста колонны, на нас натравляли специально выдрессиро-
ванных немецких овчарок, которые хотя и не кусали, но страха наго-
няли много, и нам приходилось из последних сил ускорять шаги. Это,
конечно, была самая настоящая пытка, притом утонченная, не остав-
ляющая никаких следов на теле, но неизгладимо терзающая душу.
Наш путь преградила бушующая река. Она была не широкой,
но быстротечной и бурлящей. Вместо моста через реку были пере-
кинуты два бревна, лежащие вплотную друг к другу. Над ними был
протянут канат, но так как он сильно провисал, держаться за него
не имело смысла. Переходили очень медленно. Многие отказыва-
лись, опасаясь утонуть в реке. Таких решили переводить с помощью
сопровождающих, из которых один шел впереди, а другой позади
боявшегося. Я тоже оказался в числе страдавших водобоязнью.
Проводник, шедший впереди, сказал, чтобы я закрыл глаза,
а обеими руками держался за его пояс и не слишком отрывал ноги
от бревен. Второй проводник обхватил меня сзади.
Из-за такой переправы наше движение задержалось на несколько
часов, а ведь ничего подобного бы не случилось, если бы был нор-
мальный мост. Строили не только трассу и вокзалы, но и железно-
дорожные мосты, а такую мелочь не предусмотрели. Не является
ли это наглядной иллюстрацией того наплевательского отношения
к судьбам заключенных, которое мы постоянно испытывали.
Прибыли мы в колонну Давликеево осенью 1942 года, а нахо-
дился я здесь до весны 1943 года. Вначале меня ожидали общие
работы, так как нормировщик там уже был, а двух нормировщи-
ков в одной колонне не полагается. Даже при самом широком раз-
вороте фронта работ ни разу и нигде я не видел, чтобы в одной
колонне одновременно работали два нормировщика. Вот почему
нет и не было хуже для нашего брата-нормировщика, да и для всех
из числа АТП и обслуги, ничего, чем переезд на новое место.
Как-то прибегает Отьян и говорит, чтобы я побыстрей куда-
нибудь скрылся, спрятался. После моего недоумения по этому
поводу он объяснил, что в соседнем бараке блатные все расспра-
шивают, где Мискин. Это показалось мне странным и непонят-
ным. Никуда прятаться и скрываться я не собирался, несмотря
на настойчивые увещевания Отьяна.
Наконец, ищущий меня все же нашел и сказал, что сейчас наряд-
чик будет обходить всех вновь прибывших и расписывать по брига-
дам, так ты попросись в бригаду Носорева, я его заверил, что будет,
так смотри, не отказывайся.
– А какие работы выполняет ваша бригада? – поинтересовался я.
– Грабари мы, возчики, – ответил Носарев.
– Что вы, что вы, я с лошадьми не умею обращаться и к вам
в бригаду не пойду.
– Не дури! Работать не будешь. Мне сказано, чтобы я тебя кормил,
и баста. Иначе ты здесь пропадешь. Говорю тебе, что в моей бригаде
тебя никто работать не заставит. Ну, а если не захочешь – уйдешь.
Отьян слышал весь этот разговор и, когда Носарев ушел, снова
начал уговаривать меня не идти в бригаду Носарева, что я нужен
тому только из-за моего кожаного пальто, и что если я соглашусь,
то через день или два распрощаюсь со своим пальто.
Утром на разводе я встал в ряды бригады Мишки Носарева и вме-
сте с ним вышел за ворота. На конюшне члены бригады начали
запрягать лошадей в подводы. Носарев еще раз повторил, что имеет
задание оберегать меня и кормить. Он усадил меня на 7-ю или 8-ю
подводу, сам сел на 1-ю, а на последней расположился конвоир.
Всего на грабарской возке по этой бригаде было 15 или 16 подвод.
– Целый день можешь кантоваться, совершенно ничего
не делать, но если вдруг появится начальство, поднимайся, бери
лопату и для виду ковыряйся в земле, – наставлял меня Носарев.
За все время моего нахождения в его бригаде этой показухой при-
шлось заняться раз или два.
В этой бригаде числилось еще три или четыре человека, которые
на работу не выходили и лопату в руки не брали. Фамилия одного
из них была Михеев. Он был главарем, паханом, как обычно назы-
вают главаря шайки. Оставаясь в зоне, он не бездельничал – изго-
товлял «куклы». «Куклами» назывались изделия, предназначенные
к продаже обманным путем.
Во время войны мыло было в большом дефиците. Они изготов-
ляли из дерева бруски по размеру кусков хозяйственного мыла,
покрывали их тонким слоем настоящего мыла и для пущей убеди-
тельности выдавливали надписи и фирменные знаки. Или другой
пример: изготавливалась «кукла», изображавшая нераспечатанный
отрез мануфактуры. Это уже была операция крупного масштаба,
на много тысяч рублей. Для изготовления «куклы» необходимо было
достать метр-полтора хорошего сукна, шевиота или другой шерстя-
ной ткани. Брали соответствующего размера дощечку и по ее краям
наматывали нарезанную лентами ткань до высоты, создающей
впечатление, что в отрезе находится метров 50 ткани. Затем про-
странство между намотанными лентами заполняли ватой, идеально
выравнивали поверхность, постоянно трамбуя вату, и, наконец,
обматывали тканью в два оборота. Чтобы при демонстрации поку-
пателю ткань не развернулась полностью, ее сливали в том месте,
где она раскрывалась на один оборот, не давая полностью развер-
нуться. И совсем по-фабричному выглядело это изделие, если удава-
лось найти пломбочку и пришить ее к кукле.
За время моего пребывания в этой бригаде была реализована
не одна подобная кукла. Читатель может спросить, как при стро-
гой изоляции удавалось производить торговые операции с внеш-
ним миром? Дело в том, что главными преступниками считались
мы, осужденные по 58 статье, а не настоящие бандиты и жулики.
В строгой изоляции находились мы, а не матерые преступники.
Последние всегда поддерживали связь с отдельными представите-
лями вооруженной охраны.
Вначале обворовывали нас и передавали краденое вохровцам,
которые взамен снабжали уголовников продуктами. Самые доро-
гие вещи доставались охранникам очень дешево: за буханку хлеба,
полкило колбасы или бутылку водки, а то и совсем задаром: выпу-
стит вора в женскую зону или, наоборот, оттуда приведет его
любовницу.
Когда же все оказывались окончательно обворованными и в зоне
взять было нечего, взоры воров и вохровцев обращались во внеш-
ний мир. Конвой полностью бывал в курсе всех намерений блат-
ных, и когда конвоиры предчувствовали выгоду, то от своего куша
никогда не отказывались. Обманные операции производились
обычно по пятницам, когда татары возвращались с базара с туго
набитыми кошельками. Навстречу к очередным дрожкам, как
ни в чем не бывало, из оцепления выходили двое главарей шайки
и предлагали из-под полы свой драгоценный товар сидевшим
в дрожках крестьянам. Покупатель на такой товар не сразу нахо-
дился, наконец, в четвертых или пятых по счету дрожках наших
новоявленных коммерсантов ждала удача. Стороны расходились
довольные друг другом. Бандиты получили тысячи рублей, а оду-
раченные крестьяне думали, что дешево купили десятки метров
высококачественной шерстяной материи.
Однажды произошел невероятный скандал: через десяток-
другой минут после подобной сделки покупатели вернулись
на своих дрожках и с криками направились к нам. Конвоиры сразу
же побежали к ним навстречу и предупредили, чтобы те не делали
ни шагу вперед, иначе против них будет применено оружие. На тре-
бование выдать тех двух, которые продали им мануфактуру, кон-
воиры заявили, что никто из заключенных из оцепления не выхо-
дил и что они произвели свою покупку у каких-то других людей.
Пререкания продолжались бы еще долго, если бы вохровцы силой
угроз не заставили их уехать.
Соблазн легкой наживы был столь велик, что отказаться от нее
не было сил ни у жуликов, ни у конвоиров. В следующий раз, после
того, как была совершена такая же сделка, нас тут же перебро-
сили на другой участок. Такие переброски рабочей силы в тече-
ние одного рабочего дня никогда не производились. Все учитыва-
лось накануне, во время развода и разнарядки. В данном же случае
видно, что в сговор с жуликами вступили уже не только вохровцы,
но и десятники, а следовательно, и прораб, так как десятник не мог
перебросить несколько бригад с одного места на другое без ведома
прораба. Куш был большой, и хватало его на всех.
Однажды мимо места нашей работы ехали в дрожках учитель
с учительницей. Трое или четверо наших главарей пошли навстречу
к ним и долго о чем-то беседовали. Отъехав, учителя вскоре вер-
нулись и потребовали, чтобы им отдали портфель, украденный
в то время, когда они разговаривали с заключенными. Им заявили,
что никакого портфеля у них никто не брал и, возможно, он просто
выпал у них по пути.
Стали искать, и, действительно, вскоре в соседней канаве обна-
ружился этот портфель, но в нем не оказалось денег, которые учи-
теля везли в город, чтобы внести в сберегательную кассу. Это были,
если я не ошибаюсь, профсоюзные взносы.
Не получив денег, учителя пригрозили, что поедут в город и вер-
нутся с начальством. Дело принимало опасный оборот. Тогда гла-
вари блатных подозвали к себе бригадиров и поручили им, чтобы
они раздали деньги членам своих бригад с тем, что половина или
какая-то меньшая доля будет оставлена каждому из них.
Бригад было не менее шести, в них – около 150 человек. Я отка-
зался брать деньги, так как у меня своих около 50–60 рублей.
У большинства вечно безденежных заключенных радость была
неописуемая. Многие заявляли, что никому нечего не вернут
из этих денег. Другие считали подобный поступок бесчестным. Все
с нетерпением ждали конца рабочего дня, чтобы вернуться в зону
с деньгами. Время тянулось медленно.
Но мечтания не сбылись. Совершилось то, чего все опасались.
Приехало начальство, и начался обыск под открытым небом,
в лесу, куда нас пригнали для этой цели. Заставляли раздеваться
догола. Дело было осенью, и было достаточно свежо. Теперь
я уже не помню дальнейший ход событий. Деньги были отобраны,
но не полностью. Главаря этой операции и двух его сообщни-
ков увели из колонны. Потом прошел слух, что главаря (кажется,
его фамилия была Гусейнов) будто бы расстреляли. Насколько
это соответствовало действительности, трудно сказать.
Рассказать обо всех художествах дворян из блатного мира про-
сто невозможно, но пройти мимо следующего случая я не в силах.
Дело было так. Михеев и Носарев восседали на своем излюблен-
ном месте. Вокруг них усердно занимались подготовкой обеда
двое или трое, в числе них мальчишка лет 16, но никак не более.
Он был самым близким помощником Михеева по изготовлению
кукол. Трасса проходила рядом с деревней, и поблизости гуляли
стаи гусей. Мальчишка, как бы прогуливаясь, потихоньку подгонял
гусей к лежащему на земле феноменальному потрошителю гусей.
Когда гусь приближался к нему достаточно близко, этот ловкач хва-
тал его за горло и не выпускал, пока не придушит. Далее начина-
лось еще более удивительное: с того момента, как он схватил гуся,
он накрывал его своим бушлатом и под бушлатом доводил гуся
до полной кондиции, ощипав и выпотрошив его. Одновременно
тут же рядом рыли яму, в которую закапывались пух, перо и про-
чие отходы, причем делалось это так аккуратно, что никаких сле-
дов не оставалось.
Гуся, под прикрытием того же бушлата, помещали на дно ведра,
сверху засыпав начищенной картошкой. Это происходило на моих
глазах неоднократно. Обоим конвоирам преподносилась их доля,
так же как и молоко по утрам, закупавшееся в этом селе у крестьян
блатными. Такой тесный и открытый контакт блатных с вохров-
цами до войны и в первый ее год я не видел. Это стало возможным,
когда среди бойцов ВОХРа вместо молодежи, ушедшей на фронт,
появились люди последних призывных возрастов.
Много раз обращался ко мне Михеев, чтобы я одалживал ему
свое кожаное пальто на время проведения им его коммерческих
операций, для придания солидности. Намекал мне на это и Мишка
Носарев, но я старался держаться от них в стороне. Давал понять,
что хотя и благодарен за хорошее ко мне отношение, но не хочу
иметь ничего общего с их делами. Они настолько хорошо относи-
лись ко мне, что по моей просьбе зачислили в свою бригаду Отьяна,
состояние здоровья которого становилось все хуже и хуже. Теперь
мне было с кем проводить целыми днями время.
Когда однажды Михеев вновь попросил меня хотя бы на один
раз одолжить ему пальто, я ему как и прежде отказал и перешел
к вопросу, который задавал ему уже неоднократно. Дело в том, что
Михеев был без пяти минут инженер, его забрали с V курса. Я ему
много раз советовал порвать с блатным миром и по выходе из лагеря
заняться честным трудом по своей инженерной специальности.
Всякий раз, как я об этом заговаривал, он обращал нашу беседу
в шутку. Но на этот раз Михеев совершенно другим тоном сказал мне:
– Вы что это – серьезно решили образумить меня и наставить
на праведный путь? Да знаете ли вы, что все, что вы говорите, годи-
лось до Октябрьской революции и лет десять после нее. Вы ведь обе-
щали людям равенство, а где оно? Когда вы мчались на государствен-
ной машине по Мясницкой, а по тротуарам толпы людей топали
пешочком, то, наверное, думали, что вам положено на машине рас-
катывать, а им всю жизнь пешком ходить? Нет уж, пообещали, обма-
нули, так не мешайте людям жить, как им заблагорассудится.
После этого я еще много раз беседовал с Михеевым, но разубе-
дить его не смог. А он все же был умный и начитанный человек,
но полностью разочаровавшийся в жизни.
Спали мы на голых нарах, не раздеваясь, в плохо отапливаемом
бараке. Ночью не было никакого освещения, царил полный мрак.
От холода прижимались друг к другу. У меня все еще сохранилось
одеяло, взятое из дома, у Отьяна одеяла не было. Укрывались одним.
Но скоро одеяло стало уменьшаться в размерах: ночью ухитрялись
отрезать от одеяла куски на портянки. Довольно быстро от одеяла
осталась лишь половина. И вот одной ночью я почувствовал, что
от бедного одеяла отрезают еще кусок. Я попытался схватить вора,
но тот сумел улизнуть. Проснулся Отьян и спрашивает, в чем дело?
Я объяснил. В ответ услышал такое, что запомнилось на всю жизнь:
– Какое ты имеешь право возмущаться? Ты же всю жизнь
боролся за коммунизм, так этот воришка практически осущест-
вляет твою мечту о равенстве. А вот мое дело совсем другое. Я всю
жизнь был беспартийным. Если бы украли у меня, я бы имел право
возмущаться, а ты нет!
Когда на следующий день я попытался разъяснить Отьяну, что
он неправ в своих рассуждениях, он сказал, что великие идеи прове-
ряются при самых критических обстоятельствах, например, при тех,
в которых мы сейчас находимся. Легко рассуждать, когда тебе непо-
средственно ничто не угрожает, а вот укради у тебя кусочек тряпки,
ты и недоволен. Ты же коммунист. Правильно поступил тот воришка.
Вот какие несправедливые укоры приходилось слышать
от самого близкого на данный отрезок времени товарища. А ведь
я оказывал ему большую материальную поддержку как до этого
разговора, так и после. И если так реагировал Отьян, то легко себе
представить, как меня поносили другие. Я не скрывал ни от кого,
кем был в прошлом, старался на все их вопросы, какими бы труд-
ными они ни были, ответить, разъяснить как можно популярнее.
И мне кажется, что в подавляющем большинстве случаев я редко
отходил в сторону от заданного вопроса, и, по мере возможностей
правильно, исходя из наших партийных принципов, разъяснял тот
или иной вопрос.
Часто бывало трудно, очень трудно защитить в тех условиях
ленинские принципы, само существо Советской власти, но я счи-
тал это своим партийным долгом и выполнял его по мере сил и воз-
можностей.
Многие скрывали свое прошлое, вели себя неподобающе. Ино-
гда я ужасался, когда узнавал, что тот или другой весьма и весьма
отрицательный тип – в прошлом носил партбилет и занимал ответ-
ственный пост. При попытке призвать таких людей к порядку они
вели себя агрессивно и обзывали меня глупцом, ни в чем не разо-
бравшимся слепцом. Другие же скрывали свое прошлое, опасаясь
возмездия и самосуда. К ним принадлежали чекисты, прокуроры,
судьи, милиционеры и т.д.
Чтобы снискать к себе уважение как со стороны лагерной обще-
ственности, которая там, безусловно, существовала, правда, в раз-
ной степени при разных условиях, так и начальства, приходилось
очень и очень многое учитывать, не забывая при этом принципи-
альность и свою партийность.
Заканчивая эту главу, хочу сказать, что в отношении местности
запомнились два наименования: Кильдуразы и Давликеево. Был
ли я там в двух разных колоннах или в одной, трудно с точностью
утверждать. То же в отношении номеров колонн: думается, что
№ 98, а возможно, № 95.

Слепой и с палкой в руках

Чем слабее становился здоровьем Отьян, тем все больше и больше
настаивал, чтобы я распростился со своим кожаным пальто, взамен
которого меня обещают назначить нормировщиком, и таким обра-
зом спасти две жизни: его и мою.
Я ему объяснил, что никогда в жизни взяток не давал и не сде-
лаю этого, даже если буду издыхать. Он мне доказывал, что это
не взятка. Люди спасают тебя от неминуемой смерти, а ты не жела-
ешь их за это отблагодарить. Сколько лет ты носишь это пальто?
– С 1930 года, – отвечал я.
– 12 лет. 4 из них в самых жутких тюремных и лагерных усло-
виях. Надо как можно быстрее реализовать его, иначе оно быстро
потеряет свой вид и никто его у тебя не купит.
Этот разговор у нас происходил без конца, с утра до вечера.
Я был неумолим, пока не заболел и не слег с высокой темпера-
турой. Отьян воспользовался моим беспомощным состоянием
и отдал помпотруду мое пальто, получив взамен совершенно новый
бушлат, две буханки хлеба, около килограмма селедки и пару кило-
граммов картофеля.
Я проснулся, увидел все это и решил примириться. Мы с Отьяном
сытно поели и запили свой обильный ужин сладким чаем. Видимо,
он также притащил и немного сахара. Еще не вполне поправив-
шись, я приступил к работе нормировщиком.
Эта колонна оказалась для меня самой трудной из всех предше-
ствовавших, даже после того как я стал работать нормировщиком
и перебрался из неустроенного барака (если не ошибаюсь, даже
палатки) в помещение АТП. Стояла зима 1942–1943 годов. Очень
трудно было с освещением для ночной конторской работы. Мне
приходилось работать при коптилке самого минимального раз-
мера, да и логарифмическая линейка была не обычной, а малогаба-
ритной. Приходилось очень сильно напрягать зрение.
Расскажу о некоторых запомнившихся мне лицах. Не уверен,
все ли они именно в этой колонне встретились со мной, может,
и где-то раньше, но разве это так важно?
Некоторое время со мной работал техучетчик, человек со стран-
ностями. Кажется, его фамилия была Хмара, но утверждать,
что именно так, не берусь.
Работал он по ночам, а днем спал. Человек он был вроде начитан-
ный и грамотный, но по-русски говорил не чисто. Его речь напо-
ловину была пересыпана украинскими словами. Один раз я решил
допытаться, что он за человек. Раскрылся он под величайшим
секретом. Мрак и тайна его неизвестности начали понемногу рас-
сеиваться, и передо мной раскрылся человек совершенно исклю-
чительной биографии.
Прежде всего выяснилось, что он нигде не работал лет 20 или 25.
Все эти годы он жил за счет клада, который оставил ему дед.
Получилось так, что большая усадьба оказалась разделенной
и дедушкин клад, захороненный в земле, оказался на чужой сто-
роне. Хмара очень долго размышлял, как подкопаться к кладу.
Точно зная место захоронения, он составил чертеж, по которому
и начал земляные работы.
Эту часть своего повествования он рассказывал очень инте-
ресно. Наконец, он добрался до заветного места и откопал два кув-
шина с золотыми монетами царской чеканки.
Завладев богатством, он с величайшей осторожностью устанав-
ливал связи с зубными техниками и ювелирных дел мастерами,
через которых сплавлял золото. Увлекся спиритизмом и черной
магией, имел успехи в этой области. В связи с этим он вспоминал
и рассказывал мне какие-то смешные и курьезные истории.
Помнится, как один заключенный рассказывал, что он собирал
газетные вырезки, начиная с 1924 года, характеризующие жиз-
ненный уровень рабочих Запада. В частности, он подсчитал, что
во Франции стоимость жизни возросла до такой степени, что обни-
щание масс, видимо, приняло невероятные размеры. С этими сво-
ими выкладками он выступил на политзанятиях. Руководитель
семинара поправил его, заявив, что одновременно с повышением
цен на товары повышалась и заработная плата рабочих. В резуль-
тате забастовок рабочие добились улучшения своего материаль-
ного положения настолько, что оно теперь значительно выше, чем
было у них в 1924 году.
После такого разъяснения лектора он выразил недоумение
по поводу необъективности нашей прессы. Сообщая о повышении
цен, она должна была информировать и о повышении заработной
платы. А то у нас о забастовках сообщают, а о том, каких результа-
тов добились рабочие, – не пишут. Через несколько дней его аре-
стовали и предъявили обвинение в клевете на советскую печать.
Из бригадиров с самой положительной стороны мне запомнились
Аверкин и Садыков. Первый из них был бригадиром плотницкой бри-
гады, а второй – бригадир возчиков. Аверкин, сам прирожденный
плотник, крестьянин, очень здоровый парень с румяным лицом.
Садыков – невысокого роста, смуглый. Насколько я помню, они
никогда не скандалили, проявляли большую заботу о членах своей
бригады. Пока десятники заполняли рабочие сведения по их бри-
гадам, оба они имели обыкновение подходить ко мне и выяснять
некоторые тонкости нормирования, чтобы успеть подсказать сво-
ему десятнику произвести запись о той или иной работе так, чтобы
повысили начисление бригаде процентов.
Бригадиров было много. Среди них были и хорошие, и не очень,
были и плохие, но Аверкин и Садыков запомнились мне как самые
лучшие. Может быть, были и другие не хуже их, но фамилии я поза-
был, а этих двух помню более остальных. Живы ли они и как сло-
жились их судьбы? Интересно было бы знать.
Начальник колонны был очень вредный человек. Невысокого
роста, сам в прошлом отбывал срок. И этот бывший заключен-
ный готов был высосать кровь у подвластных ему людей. Так же,
как я назвал самым лучшим начальником Щербакова, так же дол-
жен сказать, что самым худшим был тот, о котором я пишу теперь.
Жаль только, что не в силах назвать его фамилию. В моей памяти
сохранились фамилии в основном только хороших людей. Фами-
лий плохих я не запомнил.
Прорабом в Давликеево работал Немирович. Я должен быть
ему признателен за то, что он хотя и не оказался на моей стороне,
но и не поддерживал начальника, а соблюдал строгий нейтрали-
тет в той линии нажима на меня, которую настойчиво осуществлял
начальник колонны. Дело было в следующем. Начальник требовал,
чтобы я повысил норму выработки на земляных работах. Норма была
полтора кубометра на человека, а он требовал, чтобы было не меньше
двух, говоря, что в соседней колонне на точно таких же работах норма
составляет 2,5 кубометра. Повышать норму я категорически отка-
зался. Он сперва меня уговаривал, а потом перешел к угрозам.
Хорошо помню этот день. Ко мне зашел парикмахер и сказал, что
меня зовет начальник. Посередине комнаты на табуретке восседал
начальник колонны, а вокруг него возился парикмахер, брил его.
Я снова сказал ему, что повышать норму не буду. Он рассвире-
пел и пообещал завтра же поехать в отделение и добиться моего
снятия. Теперь я уже не помню, продолжал ли по-прежнему воз-
главлять плановую часть в отделении тот же Шильдкрот, который
был в Сороклаге, или начальником КПЧ, но я знал, что наш началь-
ник колонны обращался в отделение, но согласия на мое снятие
ему не давали. И вот он снова шантажировал меня.
Вечером, как обычно, состоялась многолюдная и шумная пла-
нерка. Основной аргумент против меня был таков: план производства
работ не дотягивает до 100%, а бригады выполняют задание на 120,
130 и более процентов. Следовательно, нормы выработки занижены.
Я же утверждал, что план спущен завышенным и для его выполнения
необходимо запросить дополнительную рабочую силу.
Один из десятников, желая угодить начальству, сказал, что на
таком-то участке грунт более мягкий и там можно повысить норму
в сравнении с другими участками. Я на это ответил, что совер-
шенно верно, норма установлена мною комплексная, по просьбе
прораба Немировича, и что ее можно расчленить в зависимости
от состояния грунта и условий работы. Начальник за это ухва-
тился и дал указание командиру ВОХРа, чтобы он лично зашел за
мной завтра и вместе со мной прошелся по трассе.Читатель может
подумать: почему это нормировщик должен был устанавливать
нормы выработки вместе с командиром ВОХРа? Надо сказать, что
лиц с 58-й статьей было запрещено выпускать из зоны без кон-
воя, а выделить специально для меня отдельного конвоира было
нельзя, так как бойцов и без того не хватало: из-за этого на некото-
рые объекты не выставлялась рабочая сила. Вследствие этого при
единичных выходах за зону нормировщика, плановика, бухгал-
тера, лекпома и всех других из АТП, если они сидели по 58-й статье,
сопровождал сам командир ВОХРа или один из его помощников.
На следующий день я обошел трассу, проверил все объекты
и выставил дифференцированные нормы выработки: вместо одной
общей нормы 1,5 кубометра я выставил три – 2,1 кубометра, 1,8
и 0,98 куб.
Вечером состоялась планерка. Начальник колонны явился в при-
поднятом настроении. Ему, оказывается, успели доложить о новых
нормах, но не полностью. Ему сказали только о двух нормах: 2,1
и 1,8 кубометра, но почему-то не сообщили о третьей норме выра-
ботки – 0,98 кубометра.
Плановик доложил об итогах показателей работы за день,
из которых было видно, что выполнение плана на уровне преды-
дущих дней и не дотягивает до 100%, между тем как производи-
тельность труда стала еще выше. Начальник колонны сначала был
в недоумении и задавал вопрос за вопросом, но когда из моих объ-
яснений узнал, что существует еще и третья норма, да еще такая
низкая, он рассвирепел сильнее прежнего.
Я уже говорил, что во всей этой истории прораб Немиро-
вич соблюдал нейтралитет, а вот плановик целиком оказался
на стороне начальника, хотя при мне старался делать вид, будто
и он занимает позицию невмешательства. Насколько припоми-
наю, фамилия его звучала вроде как Ставровский. Он говорил
мне, что работал в краснопресненском райкоме партии города
Москвы, в агитпропотделе. Заведующим отдела или его замом,
точно не помню. Он в течение нескольких дней уговаривал меня,
чтобы я не спорил с начальником и пересмотрел норму выработки
в сторону повышения. Особенно усиленно Ставровский уговари-
вал и убеждал меня после второй планерки. Все его доводы под-
креплялись заботой о состоянии моего здоровья. Действительно,
в последнее время мое здоровье сильно пошатнулось: я ослабел
и был вынужден ходить с помощью палки. Скоро и зрение начало
отказывать. Днем я еще видел, хоть и не так хорошо, а вот вечером
работать при свете коптилки уже не мог. Мне дали помощника,
который выполнял практически всю работу. Я только давал ука-
зания, где и какую страницу нормативника перевернуть и какую
норму применить. Учение моему помощнику давалось туго,
и он еще не мог самостоятельно нормировать при всем своем ста-
рании и несмотря на то, что начальник колонны ежедневно наве-
дывался и справлялся о его успехах.
Ставровский говорил со мною так, будто бы он только и думал
о моем здоровье, а не о том, как бы быстрее выслужиться перед
начальником. Я его пристыдил и напомнил, что он являлся работ-
ником райкома партии и ему не подобает так себя вести:
– Вместо того чтобы поддержать меня или, по крайней мере,
отойти в сторону и не вмешиваться, как поступил Немирович, вы
делаете все, чтобы угробить сотни людей, занятых на копке мерз-
лой земли. Вам, бывшему партийному работнику, это не к лицу, –
сказал я этому окончательно павшему в моих глазах человеку.
– О чем вы говорите? Здесь не место показывать благородство.
Надо каждому из нас спасать свою шкуру. Что же касается тех,
о которых вы печетесь, то их жизнь давно уже обречена, и если
кто-либо из них выживет, то не нашей с вами заботой, – ответил
мне Ставронский.
– Конечно, не нашей заботой! Я же, по мере своих сил, стара-
юсь обеспечить им более сносное питание, чем они бы имели при
повышенной норме и даже при той, которая была у них до послед-
него времени.
При моих последних словах Ставровский заинтересовался и спро-
сил, имею ли я в виду комплексную норму выработки 1,5 кубометра
и если да, то какой она должна быть при трех новых дифференциро-
ванных нормах? Я ему ответил, что не более как 1,3 кубометра.
– Если я вас правильно понял, вопреки просьбе начальника
повысить норму, вы выкинули фокус с этими тремя нормами,
и теперь вместо прежних 1,5 кубометров стало 1,3 ?
– Нет тут никакого фокуса, все объясняется очень просто: зима
вступила в свои права и, следовательно, толщина мерзлого грунта
увеличилась, а на мерзлый грунт совсем иные нормы.
Этот трус был ошеломлен. Он не мог понять, как я в тех условиях
рискнул еще и уменьшить норму. Он сейчас же доложил обо всем
начальнику, который на следующий день поехал в отделение и при-
вез оттуда инженера по нормированию. Приехавший специалист
проверил установленные мной нормы и подтвердил их правильность.
Я был полностью удовлетворен и попросил, чтобы на меня выхло-
потали наряд в центральный лазарет, так как к этому времени я уже
почти не видел, да и весь организм в целом был очень ослаблен.
Узнав, что я сильно истощен, ко мне зашел каптер и сказал:
– Какой ты странный человек! Ко мне все приходят и выклян-
чивают что-нибудь, а ты ни разу ничего не попросил.
После этих слов он дал мне одну селедку. У кого-то в зоне я купил
картошки. В Татарии ее было много, и расконвоированные сво-
бодно заносили ее в зону. Я почистил то и другое и сварил вместе
в одном котле. Пища у меня получилась роскошная. Вкуснее всех
осетрин и севрюг.
Подобный пир мне удалось устроить еще один раз, когда кап-
тер вновь дал мне селедку. Чтобы закончить свое воспоминание
об этой колонне, я должен сказать, что по совершенно непонятным
мне причинам помощник начальника по труду и главный бухгалтер
были женщины, хотя колонна была полностью мужской. Помпо-
труду носила брюки галифе. Бухгалтер была москвичка. Жили они
вдвоем в отдельной хате. Усиленно все твердили, что между ними
лесбийская любовь.
Наступила весна 1943 года. Меня этапировали в Буинск, в цен-
тральный лазарет. Прибыл я туда с палкой в руках и с испорчен-
ным зрением.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ЛАЗАРЕТ

Мое счастье, что до моего прихода в лазарет путь туда совер-
шили некоторые мои знакомые, с которыми я близко сошелся еще
в Сороклаге и которые работали в лазарете на таких должностях,
что могли мне помочь встать на ноги. Если бы не они, то я, конечно,
умер бы в Буинске с привязанной к ноге биркой с номером.
Это были Закарянц, Григорович и Романовский. Е.Н. Закарянц
исполнял обязанности секретаря начальника лазарета и плано-
вика. Оба других работали в бухгалтерии: Г.Г. Григорович ведал
продстолом, а В. Романовский – вещстолом. Ерванд Николаевич
Закарянц ухаживал за мной, как за родным братом. Как-то утром
он забежал ко мне в палату, дал селедку и сказал, чтобы я сразу
съел всю пайку хлеба, к обеду принесет еще одну. Когда в обед
он принес обещанную пайку, то повторил те же слова, т.е. велел
все съесть, а к ужину принес еще. Так продолжалось несколько
дней. Я, который прежде экономил за 3 дня пайку, чтобы иметь бес-
перебойно махорку, теперь за день съедал 3 пайки, что составляло
1,8 кг, но никак не менее 1,5 кг хлеба.
Утром дневальный меня спросил:
– Знаешь, сколько раз за ночь ты вставал и подходил к параше?
– Нет, – ответил я.
– 24 раза!
В катастрофических темпах шло дальнейшее похудание орга-
низма. Если бы я еще на одну неделю задержался в колонне,
то до лазарета бы уже не добрался, а если бы и попал сюда, то ника-
кие закаряновские заботы меня бы не спасли. Я ел, ел и ел, но никак
не мог насытиться, однако через неделю или дней через 10 стал
замечать, что начинаю оживать и одна пайка начала удовлетворять
мой аппетит. Я начал поправляться.
Закарянц договорился с начальником лазарета о назначении меня
санитаром глазного отделения. Начальником центрального лаза-
рета был Давид Николаевич Думбадзе, тот самый Думбадзе, который
на станции Вонгуда спас жизни командиров и солдат, сделав вовремя
необходимые операции. Здесь, в Буинске, Думбадзе работал уже
на правах вольнонаемного, а не заключенного, как в Вонгуде.
Сенсацией прозвучало его распоряжение выдавать дистрофи-
кам по кусочку сливочного масла. По 10 или по 20 граммов, а может
быть, одним больным 10, а другим – 20, сейчас уже не помню,
но я своими глазами видел, как нарезали это масло и раздавали
больным. Это событие было сенсационным в двух отношениях:
во-первых, сам факт выдачи заключенным сливочного масла,
да еще когда? В военное время! А во-вторых, лечение поноса мас-
лом?! (Дистрофия сопровождается безостановочным поносом.)
В центральном лазарете был собран очень сильный и квалифи-
цированный медицинский персонал. Главным врачом лазарета
был Федор Петрович Миллер. Он был не то профессором, не то
доцентом. Точно помню, что профессором был из Казани. В лаза-
рете он заведовал лабораторией, затем, еще при мне, он был ото-
зван в Казань на свою прежнюю работу, так как в нем там крайне
нуждались. После его отъезда лабораторией по совместительству
заведовал главврач Миллер.
В числе врачей-немцев были также Эрнест Федорович Ротермель
из Ленинграда, крупный специалист по рентгеноскопии желудка,
Александр Александрович Мейзингер, заведующий глазным отде-
лением, а также хирург Грасмик. Врачебный персонал лазарета
состоял более чем из 20 человек, и чуть ли не половина из них были
немцы. Это были немцы не из Германии, а наши советские граж-
дане, родившиеся в России. Только лишь из-за своей национально-
сти все они были арестованы, высланы и содержались так же, как
и мы, в изоляции от окружающего населения, в соседней с нами
зоне. В отличие от нас, осужденных приговорами судебных органов,
тройками, особым совещанием и еще черт знает кем, их не назы-
вали заключенными, а именовали спецконтингентом. Бывало, спро-
сишь человека: вы вольнонаемный или заключенный, а он отвечает:
я – спецконтингент. Тогда узнаешь, что он – немец. И он отвечает
так не потому, что плохо знает русский, совсем нет. Сгоняя, в самом
спешном порядке, с насиженных мест несчастных людей, сталин-
ские и бериевские приспешники даже не подумали, как назвать
этих людей. Всякому грамотному человеку понятно, что слово кон-
тингент подразумевает совокупность определенной группы людей
и один человек никак не может называться контингентом. Он может
быть из числа того или иного контингента. Это не праздный разго-
вор, это характеризует стиль и методы работы того времени.
Сотни тысяч людей содержали в специальных зонах, называя
их спецконтингентом, а как называть отдельно взятого человека
из их числа, даже не подумали. Но не в этом, конечно, дело. Дело
в том, что одним мановением руки была упразднена целая респуб-
лика, которая называлась Автономная Социалистическая Совет-
ская Республика Немцев Поволжья. Образованная сперва как
автономная область, она декретом Совнаркома РСФСР в октябре
1918 года была преобразована в республику.
Около двух столетий проживали в России переселенцы из южной
Германии и Швейцарии, первые из которых прибыли еще при
Петре I.
Еще более широкие размеры переселение приняло при Екате-
рине II. Значительная часть немцев проживала за пределами Повол-
жья. Их поселения назывались немецкими колониями. Это были
передовые хозяйства: скот был племенной, семена – чистосортные.
Однако следует отметить, что немцы всячески избегали перенесе-
ния своего передового опыта в окружавшие их колонии крестьян-
ские, а затем и колхозные хозяйства. Работая в Тифлисском окруж-
ном комитете партии, я много сил положил на то, чтобы перенести
передовые и культурные методы работы немецкой колонии имени
Розы Люксембург в борчалинские села. Вместе с малочисленными
коммунистами-немцами, состоявшими в этом кооперативе, мы радо-
вались каждому нашему успеху, самым крупным из которых было
избрание двух или трех коммунистов в правление кооператива.
Решением Президиума Верховного Совета СССР от 23 августа
1941 года республика была упразднена, а немецкое население, про-
живавшее не только в этой республике, но и в немецких колониях
по всей стране, перемещено в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию.
Полуторамиллионное население было согнано со своих насижен-
ных мест, уволено с работы в городах, невзирая на заслуги перед
Советской властью и принадлежность к ВКП(б).
В качестве примера достаточно привести историю, приключив-
шуюся с Вильгельмом Гергадтовичем Левеном, которого я знал
с 1925 года. Мы вместе учились в МГУ на историческом факультете.
Помню, он специализировался по Средним векам. Вдруг я встре-
чаю Вильгельма в Буинске, в центральном лазарете. Я работал
санитаром глазного отделения. Там содержались исключительно
трахоматозные больные, причем все немцы, то есть спецконтин-
гент. Вдруг поступает новый больной, который оказывается Леве-
ном. Я, конечно, поместил его в свою комнату. Хотя по инструк-
ции совместное содержание заключенных и спецконтингента
запрещалось, заведующий глазным отделением Мейзингер сумел
добиться у администрации разрешения на то, чтобы я жил в глаз-
ном отделении, но в отдельной маленькой комнате. Для Левена
в моей комнате поставили вторую кровать. Он жил у меня на полу-
легальном положении, так как ему полагалось находиться в палате
глазного отделения.
Вильгельм сообщил мне много интересного. С самого начала
войны он работал главным переводчиком при командующем армии
или фронта, пользовался большим авторитетом и доверием. Член
Коммунистической партии, с высшим образованием, в совершен-
стве владеющий и русским, и немецким языками, ученый, препо-
даватель высшей школы – идеальный переводчик. Что еще можно
требовать от переводчика?
Петр I и все последующие русские цари пользовались услугами
немцев более высоких рангов и сами их возвышали, а тут члену пар-
тии не только отказали в доверии, но арестовали и загнали в строго
охраняемую зону.
Зона спецконтингента находилась в близком соседстве с зоной
лазарета, где размещались заключенные. И там, и тут были вахты,
вход и выход из зон контролировался. Не все заключенные из рабо-
чих колонн выводились под конвоем. Были и расконвоированные.
Все врачи, работавшие в лазарете и проживавшие в зоне спецкон-
тингента, находились на правах расконвоированных. Что же каса-
ется всей остальной массы немцев, то они были разбиты на бри-
гады, примерно по 25 человек в каждой, в которых действовала
круговая порука: за побег одного отвечали все остальные члены
бригады. Главная же ответственность ложилась на бригадиров,
которые подбирались очень тщательно из бывших ответственных
работников и членов партии.
Левен мне рассказывал, что все до единого немцы находятся в лаге-
рях как спецконтингент либо с семьями высланы в далекие края.
О том, что никто из немцев из партии не исключался, я еще раз убе-
дился в Пировске Красноярского края, куда был сослан на поселе-
ние и где увидел очень много немцев, высланных с Поволжья и рабо-
тавших в различных учреждениях района. Один из таких сосланных
немцев работал в районном финотделе и приходил в промкомбинат,
где я работал старшим бухгалтером, проводить ревизию. Он пока-
зал мне свой партбилет. По приезде на место он явился в Пиров-
ский райком партии, чтобы встать на партийный учет. Ему сказали,
что, пока не поступила учетная карточка, на учет поставить не могут,
но взносы можете платить прямо в райкоме. Потом, в конце сороко-
вых годов, у немцев перестали принимать членские взносы, но парт-
билеты не отобрали, и они остались при них.
И вот, спустя четверть века после поголовного изгнания всех нем-
цев с их прежнего места жительства, на экранах Германской Демо-
кратической Республики появляется фильм режиссера Конрада
Вольфа «Мне было девятнадцать». В фильме рассказывается о немец-
ком юноше, участвовавшем в Великой Отечественной войне на сто-
роне СССР против гитлеровской Германии. Возможно, действи-
тельно, были подобные единичные факты, но если они и имели место,
то это произошло, вне всякого сомнения, в результате недосмотра
со стороны органов НКВД. И зачем, спрашивается, на таком единич-
ном и исключительном факте создавать фильм, который целиком
и полностью является неправдивым. (Ошибка автора, фильм Конрада
Вольфа (1925–1982) является автобиографическим – режиссер, сын
немецких коммунистов, эмигрировавших из гитлеровской Германии,
во время войны служил в Советской Армии – ред.)
Вместо того чтобы вовремя предупредить об этом немецких
товарищей и подсказать им, что это искажает правду, ибо во время
войны Сталин загнал всех немцев-мужчин в специальные лагеря,
а женщин, детей и стариков выслал в отдаленные края, и что в рядах
Советской Армии немцы не сражались, а если уж вопреки исто-
рической правде, твердо зная об этом, все же решили выпустить
противоречащий жизненной достоверности фильм, нам бы о нем
умолчать, так нет, вопреки здравому смыслу в нашей печати все-
мерно восхваляется этот фильм, как будто и на самом деле в рядах
Советской Армии сражались немцы.
Вот как отозвался об этом на страницах газеты «Правда» (№ 184
от 2 июля 1968 года) известный всей стране театровед Н. Абалкин:
«Это правдивое повествование о немецком юноше, который вырос
в Москве и вместе со своими советскими сверстниками ушел
на фронт». Далее Н. Абалкин называет этот фильм «честной кар-
тиной, отмеченной жизненной достоверностью». Статья Абалкина
«Погода экрана. Раздумья после кинофестиваля» в той части, где
автор выступает в защиту фильма Конрада Вольфа, является клас-
сическим образцом защиты фальсификации истории. Ведь ни кто
иной, как он, в этой же статье утверждает, что «искусство начи-
нается с правды, с правдивого воспроизведения картин реальной
жизни».
Ложь Абалкин называет «жизненной достоверностью», твердо
зная, как сам пишет в той же статье, что «правда опрокиды-
вает ложь». Но если это действительно правдивое повествование
о немецком юноше, то тогда следовало обронить хотя бы пару слов
против той позорной акции, которая никак не вяжется ни с марк-
сизмом, ни с ленинской национальной политикой. И надо ли после
всего этого удивляться, почему у антикоммунистов не иссякает
пища для зловредной пропаганды против нас?
* * *
По выздоровлении больных их снова отправляли в колонны
на общие работы. Чтобы избежать этого, я остался работать сани-
таром в глазном отделении. Трахома, как известно, очень заразная
и опасная болезнь. Надо мной постоянно висела опасность зараже-
ния трахомой, но, несмотря на это, я считал себя счастливым, что
избежал земляных работ в мокрых траншеях, за которыми вновь
последовали бы страшные лагерные болезни: дистрофия, кахексия
и пеллагра, а затем неминуемая смерть.
Александр Александрович Мейзингер, заведующий глазным
отделением, был человек неплохой. Ни разу не накричал на меня,
выхлопотал еще одного санитара, назначив меня старшим, что
освободило меня от физического труда. Мейзингер был боль-
шой любитель шахмат, и, когда он дежурил, мы с ним постоянно
играли в шахматы в рентген-кабинете. Если мне память не изме-
няет, в прошлом он работал на Северном Кавказе в Минерало-
водческой группе курортов. Отношения между нами сложились
вполне товарищеские, а не как у начальника с подчиненным. И это
при его несколько неуравновешенном характере, из-за чего у него
нередко случались стычки с коллегами.
Вторым человеком в глазном отделении был мед-фельдшер Лозанн.
Если память мне не изменяет, он был из Новосибирска. Все время
искал сближения со мной, но я избегал этого. Он все изучал меня,
задавая много вопросов о моем прошлом. Однажды спрашивает:
– Вот вы отсидели уже пять лет, половину своего срока.
Вы чудом остались в живых. Неужели думаете, что и дальше вам
повезет и вы выйдете на свободу?
– А почему бы и нет? И к чему такой разговор?
– Наверняка можно сказать, что ни вы, ни я не выдержим. Надо
думать о побеге, – сказал Лозанн.
Я категорически заявил ему, что бежать из лагеря я не собира-
юсь и чтобы он искал себе другого попутчика. К вопросу о побеге
Лозанн возвращался неоднократно, раз 10, если не более. Он строил
всякие планы о жизни после побега. Перешел со мной на ты. Объ-
яснил, почему хочет совершить побег вместе со мной. Говорил, что
сам не представляет никакой ценности, а вот со мной, если попасть
за границу, можно жить припеваючи: «Для них ты как бывший
ответственный работник являешься кладом».
Я сказал, что он городит чепуху, что ни в какую заграницу я ехать
не собираюсь и продаваться никому не намерен. Просил, чтобы
он отстал от меня.
В следующий раз он мне сказал, что собирается меня убить.
Причем говорил об этом вполне серьезно, заявляя, что он вынуж-
ден будет это сделать, так как я посвящен в его планы побега и могу
предать его. Я ему напомнил, что он ведь сам мне говорил, что
решил бежать именно со мной, а не с кем-либо из других бывших
ответственных работников, занимавших более высокие посты,
ввиду того, что из всех я наиболее порядочный человек и на меня
вполне можно положиться в самых трудных условиях. Этот аргу-
мент подействовал, и он взял с меня клятвенное обещание, что
я никому не расскажу о наших беседах.
Готовясь к побегу, он запасся документом, удостоверяющим его
личность, с печатью центрального лазарета, на два или три зуба
надел золотые коронки, снятые с мертвых. Потом, когда он был
отправлен на общие работы, говорили, что он пытался бежать
из колонны. Насколько это верно, не знаю. Сомневаюсь в удаче.
За все 10 лет заключения я не помню ни одного случая удачного
побега осужденных по 58-й статье.
В Буинске в центральном лазарете я близко сошелся с глав-
врачом Федором Петровичем Миллером. Первоначальной осно-
вой нашего сближения явились беседы о Грузии. Он был влюблен
в мою Родину. Когда-то он продолжительное время работал вра-
чом в Батуме. Но по-настоящему сблизило нас его увлечение исто-
рией. Он очень обрадовался, узнав, что по образованию я историк.
Миллер где-то доставал интересные и редкие книги по истории,
давал мне их почитать, а потом мы с ним обменивались мнениями
о прочитанном.
Запомнилась одна книга, представляющая собой сборник исто-
рических документов, составленная по типу хрестоматии или
архивного сборника. В этой книге был помещен документ, в кото-
ром говорилось о том, что во время татаро-монгольского ига один
из монгольских ханов приказал, чтобы у каждого жителя Москвы
было отрезано по уху и привезено в Золотую Орду для того, чтобы
он сам убедился в многочисленности москвичей. Уши были при-
везены и сложены перед ханом во внушительный холм. К сожа-
лению, теперь я не помню ни даты этого события, ни имени хана,
совершившего столь варварский поступок.
По свидетельству англичанина Флетчера, побывавшего в Москве
в XVI веке, Москва была больше Лондона. Известно, что русский
народ окончательно освободился от татаро-монгольского ига неза-
долго перед этим, в XV веке, а точнее, в 1480 году.
Рассуждая с Миллером о пути, пройденном человечеством
от античности до наших дней, мы пришли к выводу, что Нерон,
Чингиз-Хан, Тамерлан и все прочие тираны и деспоты выглядят
куда более гуманными, чем современные диктаторы.
По просьбе Миллера начальник лазарета Д.Н. Думбадзе назна-
чил меня медстатистиком. С этого времени я перешел в полное
подчинение к Федору Петровичу, в частности, помимо исполнения
своих непосредственных обязанностей, я составлял всю докумен-
тацию по так называемой комиссовке. Время от времени в лазарете
работала медицинская комиссия по актированию больных. Офи-
циально создание этой комиссии преследовало цель составления
актов на больных на предмет их освобождения, так как по состоя-
нию здоровья они не могли быть направлены в рабочие колонны,
а дальнейшее пребывание в лазарете бессмысленно ввиду уже
пройденного ими длительного срока госпитализации.
Практически же комиссия не актировала лиц, отбывавших нака-
зание по 58-й статье (за исключением пункта 10), которые больше
всего нуждались в комиссовке, а выносила решения исходя из при-
годности для фронта. Все освобождавшиеся из-под стражи направ-
лялись в военкомат.
В числе них был и Отьян, который всеми средствами старался
вырваться, теперь уже предпочитая фронт заключению. Потом
из его письма я узнал, что его назначили не то начальником воен-
ного аптекоуправления, не то заведующим медицинским складом
армии. В каком удалении от фронта находилось место его работы,
сказано не было.
Мне пришлось составлять большую часть документации этой
комиссии. Я написал многие сотни анамнезов (историй болезни).
Миллер дал мне образцы трех или четырех видов этих анамне-
зов с некоторыми вариантами каждого вида. В списках актиро-
ванных он указывал, какие анамнезы на кого писать. Мне при-
ходилось на их составление тратить целые дни с утра до позд-
него вечера.
Также я был занят составлением паталого-анатомических актов
под диктовку Федора Петровича, когда он анатомировал трупы.
При этом всегда присутствовали три-четыре врача. Помнится,
как однажды Эрнест Федорович Ротермель, обратившись к двум
молодым женщинам-врачам, сказал: «Что я говорил вам, девушки?
Ни одна дымогарная труба не сможет выдержать столько копоти,
сколько человеческие легкие».
И действительно, на десятках вскрытий я в этом убедился воо-
чию, наблюдая разительную разницу легких курящих и некуря-
щих. И невзирая на это я продолжал курить.
В морге пусто не бывало. Хоронили трупы без нижнего белья.
На ногу привязывали бирку, на которой стоял номер по регистра-
ционной книге смертей, которую я вел так же, как и книгу посту-
пления больных в лазарет. Как-то я обратил внимание на то, что
на 300 умерших пришлось всего две женщины. При вниматель-
ном изучении я установил, что они не заключенные и умерли не от
истощения. Одна из них умерла во время родов, а другая при авто-
мобильной катастрофе. Таким образом оказалось, что на 300 умер-
ших заключенных не было ни одной женщины. Конечно, женщин
в лагерях было намного меньше, чем мужчин, но все же их доля
была не менее 20%. Исходя из этой пропорции, на 300 умерших
должно было быть 60 женщин, но этого не оказалось.
Попав в лагеря, я услышал в числе многих новых пословиц
и изречений такую: «женщины живучи, как кошки». Вот, оказыва-
ется, на чем основана эта пословица, подумал я тогда, – по стати-
стике, следовательно – научно обоснована.
Как-то Ф.П. Миллер, прослушав мои легкие и сердце, ска-
зал, что собирается осмотреть меня более подробно. Через месяц
или два я напомнил ему об этом. Он ответил, что помнит и сде-
лает это, когда будет «в ударе». Я не понял, что он имеет в виду,
но переспрашивать не стал. Прошло еще некоторое время, и я
обратился к нему с вопросом:
– Федор Петрович, с тех пор вы еще не были в ударе?
– Нет, – ответил он.
Миллер имел обыкновение днем ложиться отдыхать на полтора-
два часа. Иногда в это время я забегал к нему, и если он не спал,
то мы беседовали. И вот однажды, когда я зашел к нему в это время,
он сказал, что будет меня осматривать. Я понял, что он «в ударе».
Федор Петрович долго и очень внимательно выслушивал меня, все
тело, вплоть до пальцев на ногах. Наконец он прекратил обследо-
вание и сказал, что состояние моего здоровья намного хуже, чем
он предполагал. Жуткий склероз. У других людей эта болезнь охва-
тывает отдельные органы, например, мозг или сердце, а у меня
весь организм, вплоть до нижних конечностей, поражен ею. Ска-
зал, что мне необходимо соблюдать строгий режим: после каждых
двух часов работы за письменным столом полчаса следует отды-
хать лежа.
Миллер сказал, что распорядится поставить в моей комнате
медицинский топчан, на котором я должен буду отдыхать 4–5 раз
в день. К его удивлению, я запротестовал и стал умолять его не
делать этого:
– Вы этим окончательно погубите меня, ведь стоит кому-либо
из высокого начальства заглянуть в регистратуру и увидеть меня
лежащим, как тут же меня отправят на общие работы.
В ответ на это Федор Петрович заявил, что в таком случае он вме-
шается, объяснит, что это по его указанию и т.д. и т.п., но я убе-
дил его, что этого делать нельзя, так как нет никакой гарантии,
что начальство удовлетворится его объяснениями, что все это
очень опасно.
Как-то в другой раз Федор Петрович говорит:
– Вот уже много месяцев я думаю, как вы смогли выдержать
холодный карцер в течение 18 суток в холодные мартовские дни,
не заболеть воспалением легких при вашем слабом здоровье?
Далее он сказал, что сильно сомневался, действительно ли
я провел столько временя в таких условиях, но после более близ-
кого знакомства со мной, выяснив кое-какие дополнительные
детали, он перестал сомневаться в моей искренности, однако
не может понять, как я все это вынес. Говорил, что не только в его
медицинской практике, но и в практике других врачей, во всей
медицинской литературе не встречал ничего подобного: после
бани в такой холод (по утрам заморозки) и длительный срок без
сна.
Я ответил, что он исходит с чисто медицинской стороны, при
обычном состоянии человеческого организма и его реакции
на такие условия. Я же, попав в тяжелейшие условия, силой воли
предохранил себя от смерти. Сверхъестественные усилия мозга
сумели мобилизовать всю внутреннюю энергию организма и спа-
сти его.
Федор Петрович согласился со мной, и уже при следующей
встрече сказал, что именно сила воли сыграла решающую роль
в относительно благополучном исходе, оставив в организме свои
тяжелые следы.
Прямую противоположность, по сравнению с Миллером, пред-
ставлял хирург Грасмик. Он был высок ростом, худощав. Голова
у него была бритая. Он был о себе очень высокого мнения.
Его не любили.
В морозное утро приходил из соседней зоны, где был размещен
спецконтингент, в одной майке. Подойдя к крыльцу, снимал майку
и заставлял дневального окатывать себя из ведра холодной водой.
После операции аппендицита заставлял больных вставать
со стола без посторонней помощи и самим идти в палату. В запис-
ной книжке у него было отмечено около 900 операций – даты
и фамилии, по его утверждению – все успешные.
Большинство больных страдало частым мочеиспусканием, осо-
бенно в ночное время. Когда больные обращались к Грасмику
за советом, он предлагал перед сном есть как можно больше селедки.
Это был неразумный совет. Практически это означало, что самое
питательное в рационе заключенного – селедка не должна была
быть съедена за завтраком, а только перед сном. Теория Грасмика,
основанная на том, что соленая пища задержит жидкость в орга-
низме, никак не оправдывалась, так как съеденная на ночь селедка
вызывала нестерпимую жажду, что вызывало дополнительную
причину, чтобы ночью вставать с постели.
Как-то, прямо мне в лицо, он заявил, что проживу я недолго.
Тогда мне было 40 лет. Теперь, когда мне более 75, хотелось бы
посмотреть ему в глаза, если он жив, и пристыдить за его нетактич-
ность.

Гуманист Думбадзе и человеконенавистник Байдер

Начальник центрального лазарета Давид Николаевич Думбадзе
был подлинным гуманистом. При всей своей строгости и требова-
тельности он был любим как больными, так и врачебным персона-
лом. Очень много старался, чтобы облегчить участь заключенных.
Я уже говорил о том, что он сильно пострадал из-за своего дяди,
ялтинского градоначальника генерала И.А. Думбадзе, который про-
славился жестокими расправами над рабочими во время первой
русской революции в 1905 году. Его заботу о заключенных можно
продемонстрировать на следующем примере.
Однажды Давид Николаевич специально вызвал меня в себе
и сказал, что один из больных, находящийся в тяжелом состоя-
нии инженер, заявил, что изобрел перпетуум-мобиле. Этот заклю-
ченный воображает, что действительно изобрел вечный двига-
тель, и просил сохранить изготовленную им действующую модель
до его выздоровления. Но он не жилец на этом свете. Пока он жив,
мы сохраним его изобретение в целости и сохранности, а затем
передадим в музей техники. Хранение Думбадзе поручил Давы-
дову. Давид Николаевич просил меня проверить, находится ли
в сохранности перпетуум-мобиле, или его уже поломали.
Давыдов до ареста был директором МТС (машинно-тракторной
станции) в Смоленской области (а возможно, и в какой-нибудь
соседней с ней). Он по совместительству исполнял две долж-
ности: диспетчера и дневального по конторе. В силу последней
функции он ночевал в помещении конторы, а не в общем бараке.
Был он со странностями. Вначале я это целиком относил на счет
пыток, которым он подвергался, по его рассказам. У него во рту
не было ни естественных, ни искусственных зубов. Я поинтере-
совался, не выбили ли ему зубы во время допроса? Оказалось, что
нет, что он сам виноват: до ареста на обеих челюстях у него были
пластины, но по пьянке, как раз в ночь ареста, он их потерял.
Это ли обстоятельство, или еще что-либо другое заставило
Д.Н. Думбадзе поставить меня над Давыдовым в качестве контро-
лера, я не знаю, но твердо уверен, что Думбадзе так поступил вслед-
ствие своей высокой порядочности и исключительного внимания
к заключенному. Именно это руководило им, когда время от вре-
мени он интересовался у меня, цел ли перпетуум-мобиле и продол-
жает ли действовать?
Тогда я забегал к Давыдову, открывал дверцу шкафа, на полке
которого стоял вечный двигатель, ударял пальцем, и одна из дере-
вянных частей этого двигателя начинала вращаться. Надо сказать,
что продолжалось это довольно-таки долго, во всяком случае, более
десяти минут.
Вдруг неожиданно в центральный лазарет нагрянул начальник
САНО Байдер. В системе ГУЛАГа не было отделов здравоохране-
ния, хотя численность заключенных годами превышала 20 милли -
онов человек. А были санитарные отделы в Управлениях лаге-
рей и санитарные части в подчиненных управлениям отделениях.
В Буинске начальником санчасти была Клавдия Николаевна Нико-
лаева. Байдер был начальником санитарного отдела управления
Волжского лагеря. Первым делом он потребовал книгу приказов
у Е.Н. Закарянца. Ерванд Николаевич заявил ему, что без разреше-
ния начальника лазарета он не имеет права выдавать книгу прика-
зов кому бы то ни было. Это взбесило Байдера, и он рассвирепел.
Затем он занялся материалами последней комиссовки, которые
еще не были полностью оформлены и заключенные, по состоянию
здоровья подлежащие освобождению, еще находились в зоне.
Байдер отменил решения медицинской комиссии, а когда врачи
начали защищать свои диагнозы, грубо и оскорбительно говорил
с ними. По каждому больному, прошедшему комиссию, он выно-
сил свое решение. В частности, он отменил решение комиссии
об освобождении из-под стражи всех, кто был осужден по 58-й ста-
тье, пункт 10, хотя по инструкции они подлежали освобождению
на равных условиях со всеми остальными заключенными. Всех
этих и некоторых других он распорядился отправить в этап для
использования на тяжелых общих работах.
Главное его обвинение против Думбадзе заключалось в том, что на -
чальник лазарета создал якобы райские условия для врагов наро да,
то есть для осужденных по 58-й статье. Он потребовал дать ему спи-
сок обслуги лазарета и, просмотрев его, распорядился более поло-
вины состава сразу разогнать и отправить на общие работы. Дум-
бадзе решительно воспротивился этому. Врачи, узнав, какая угроза
нависла над коллективом работников лазарета, один за другим про-
никали в кабинет начальника. Шла многочасовая борьба в защиту
каждого из нас. Байдер буйствовал и оставался непреклонным.
Я не помню теперь, какое первоначально было число лиц, подле-
жащих отправке из лазарета в рабочую колонну, указанную Бай-
дером, но запомнил окончательное количество, которое и было
отправлено в этап, а именно – 24 человека. Я уже говорил, что
составление этапного списка чаще всего поручалась мне благодаря
моему хорошему почерку. И на этот раз меня вызвал помпотруду
Павел Степанович Рябовол, чтобы не только составить списки
этапируемых, но и показать мне, как он собирается спасти меня
от нависшей угрозы.
– Когда список был окончательно утрясен, – рассказывал мне
Рябовол, – Байдер красными чернилами проставил галочки против
фамилий тех лиц, которые подлежали отправке на общие работы.
В первой колонке списка шли номера по порядку. Байдер ставил
галочки между первой колонкой и второй, в которой стояли фами-
лии заключенных. И только в одном-единственном случае, в отно-
шении меня, Байдер эту галочку поставил не между двумя графами,
а впереди номера по порядку, где значилась фамилия Мискин.
Рассказав обо всем этом, Павел Степанович начал торжественно
смотреть на меня. Я был весьма опечален тем, что я сам попал в этот
список обреченных, и никак не понимал, чем вызван победонос-
ный вид Рябовола. Заметив это, он мне сказал:
– Как же вы не понимаете, что спасены благодаря оплошно-
сти, которую допустил Байдер. Мы сейчас зашьем эти три листика
в тетрадку, и галочка против вашей фамилии исчезнет подо швом.
Я запротестовал (правда, нерешительно), заявив, что при обнару-
жении он пострадает сам и попадет в этот же список этапируемых.
– Вы за меня не беспокойтесь, я стреляный воробей, – ответил
он и сам же сшил эти листочки, вложив их в бумажную тетрадку.
После этого я переписал список в двух или трех экземплярах с ука-
занием фамилии, имени, отчества, года рождения, статьи, срока, дат
начала и окончания отбытия наказания, а также есть или нет пора-
жение в правах. Иногда эти последние графы были не обязательны.
Списки положено было составлять строго в алфавитном порядке.
П.С. Рябовол скоро вернулся с еще более торжествующим
видом: Байдер подписал список, оставив, кажется, один экземпляр
у себя. Павел Степанович сидел уже давно: более десяти лет. В про-
шлом он был офицером царской армии. Во время I мировой войны
воевал на турецком фронте. Его брат был одним из казачьих вож-
дей и погиб при столкновении между казачьим кругом и добро-
вольческой армией в 1919 году.
У Павла Степановича был хороший почерк, лучше моего, хотя
он считал, что мой лучше. Он утверждал, что выжил лишь благо-
даря своему почерку. И вообще, почерку он придавал очень боль-
шое значение: если у кого-нибудь был отвратительный почерк,
он просто не уважал такого человека. Очень возможно, что ко мне
он проникся уважением из-за моего почерка. Ведь утверждают же,
что обладание хорошим почерком – первый признак вежливости.
В связи с этим как не вспомнить врачей – понапишут в рецепте
так, что не поймешь, что они тебе прописали. Никакой вежливости
у большинства из них по отношению к пациентам.
На следующий день с утра к вахте вызвали всех лиц, указан-
ных в известном нам списке. Эти люди работали в лазарете по
году и более, и держали их такое продолжительное время потому,
что они были ценными и очень нужными работниками. Единов-
ременная емкость лазарета, насколько мне помнится, была от 600
до 800 человек. Ясно, что через этот лазарет проходили тысячи
людей. Наиболее подходящие для работы в лазарете люди выяв-
лялись опытным глазом Давида Николаевича и усердием его бли-
жайших помощников, задерживались на некоторое время, а при
выдерживании испытания срока этот выздоровевший больной
зачислялся в штатный состав обслуги.
Я уже в самом начале этой главы сказал, что Д.М. Думбадзе был
строгим и требовательным. Правильнее сказать, что он был слиш-
ком строгим и слишком требовательным. Полы в хирургическом
отделении были так отполированы, что просто было удивительно,
как дневальным удавалось содержать их в таком состоянии. Чистота
была безукоризненная. Да и весь порядок в лазарете был на уровне
образцовых больниц. И, надо сказать, при малейшем непослуша-
нии и нарушении установленного порядка виновник в 24 часа
вылетал из лазарета. В результате всех этих строгостей и создался
тот коллектив, который сложился в этом лазарете, и этот коллектив
из заключенных оказывал надлежащую помощь всему врачебному
персоналу, состоявшему из вольнонаемных, целиком из женщин,
за исключением начальника лазарета и спецконтингента, целиком
состоявшего из мужчин-немцев.
За все 10 лет своего заключения я нигде не видел и не испытывал
такого гуманного отношения со стороны медицинских работников
(за исключением, конечно, подвига Т.Г. Спандумяна на пересылке
в Ульяновске) к заключенным, как в Буинске, в этом лазарете. Соз-
дателем этого гуманного климата в лазарете, во взаимоотношениях
как среди медицинского персонала, так и врачей к заключенным,
безусловно, был Давид Николаевич Думбадзе. Мне не забыть, как
он, обнажив свою худосочную ногу, говорил мне, как ему трудно
будет переезжать на новое место, а главное, расставаться с коллек-
тивом врачей, которых он так уважает и которые также уважают
его и весь этот лазарет, на постановку дела которого он вложил
столько труда. Давид Николаевич был так искренен со мной, что
я очень сильно, по-человечески жалел, почему все так случилось
и что за зверь этот Байдер.
Байдер был подлинным человеконенавистником. Он загубил
не только отдельные человеческие жизни, он дезорганизовал всю
работу лазарета. Надо было видеть и слышать, как все порядочные
люди проклинали его.
Когда уже все были собраны у вахты и конвой несколько раз
собирался вывести их за ворота, то ему не удавалось это сделать
из-за того, что люди продолжительно прощались друг с другом.
Переживания прощающихся были настолько сильны, что каза-
лось, будто уходят они на явную гибель.
Прощались не только заключенные с заключенными, но и врачи
с заключенными. Запомнилась мне одна из самых лучших и квали-
фицированных врачей Топерман Любовь Исидоровна, москвичка.
Она обошла всех своих бывших больных, попрощалась с ними,
дала свои последние советы и вдруг, еле сдерживая себя, быстрыми
шагами вошла в здание, подошла к окну, возле которого стояли ухо-
дящие в этап, и заплакала навзрыд. Я подошел к ней и старался успо-
коить ее. Она сказала, что ей говорили, что и моя фамилия значится в
том списке, и, узнав, что я остаюсь, начала успокаиваться, но все время
твердила, что очень жалеет Ерванда Николаевича, что он никак невы-
держит тех трудных условий, куда их посылают. У меня внезапно
возникла мысль, и я выбежал к толпившейся массе людей, подошел
к Закарянцу и начал говорить ему по-армянски, чтобы он последовал
за мной. Он никак не мог понять, зачем и куда я его веду.
– Поймешь потом, – сказал я ему, – раз говорят тебе, зна-
чит, так надо. Через пять минут будет уже поздно, когда построят
и пересчитают.
Словом я его привел в свою комнату, отдал ему ключ, сказал,
чтобы он заперся изнутри, а я побегу к Павлу Степановичу, чтобы
быстрее вывели этап, а тебя, мол, дошлют дополнительно.
Благодаря этой моей хитрости Ерванд Николаевич застрял в лаза-
рете на лишних 10 дней. Другого, конечно, посадили бы в карцер
до очередного этапа, но с ним обошлось все хорошо, потому что
сам он был человек хороший и все, кто его знал, относились к нему
хорошо: и Д.Н. Думбадзе, и врачи, и помпотруду – П.С. Рябовол, все,
от кого зависела дальнейшая отправка отставших от этапа. На деся-
тый день Закарянца все же отправили в ту самую колонну, в какую
он должен был попасть первоначально. Я думал тогда, что наши пути
окончательно разошлись, и очень сильно переживал, что нас разлу-
чили. Я подружился с Ервандом Николаевичем за время пребывания
в лагерях. Он был весьма культурным и образованным человеком.
До ареста он многие годы читал лекции в Ростовском педагогическом
институте, у него было около 20 научных публикаций.
Е.Н. Закарянц как раз и был одним из таких, кого выискивал
Д.Н. Думбадзе в качестве своих близких помощников. Он работал
у него по совместительству на двух должностях: секретаря лаза-
рета и плановика.
Расставаясь с Е.Н. Закарянцем, я ошибался, думая, что нас разлу-
чают навсегда: судьба нас снова свела. Но не будем пока спешить,
об этой встрече я еще расскажу.
Во время следствия меня обокрали тюремщики во внутренней
тюрьме в Тбилиси, следователь обещал разыскать украденный у меня
золотой зубной протез и вернуть его мне. Это был один сплошной
обман, никто мне золото не вернул. Но во рту у меня еще оставалось
золото на двух других половинах челюстей в виде мостов. В Централь-
ном лазарете работал зубопротезист Карпинский. Он был такой же
заключенный, как и я. А если говорить правду, то он, хотя в действи-
тельности и был заключенным, но совсем не таким, как все осталь-
ные. Он даже не выходил строиться на поверку. Подсчитав все нали-
чие заключенных в лазарете, к итогу прибавляли еще одну единицу,
приговаривая «и Карпинский».
Он жил лучше всех. Его услугами пользовалось самое высокое
начальство. Не только лагерное, но и гражданское, города Буинска,
как партийное, так и советское руководство. Карпинский рассказы-
вал мне, что во время дальнего этапа для него специально выделялся
товарный вагон для перевозки всего его имущества. Мастерская
его была очень богатая. Жена его сумела договориться с лагер-
ным начальством и привезла к нему в лагерь весь инструмента-
рий, станки и станочки. Он как зубной техник относился к врачеб-
ному персоналу, но никто из врачей, не только из спецконтингента,
но и из числа вольнонаемных, так не питался, как Карпинский.
Я отдал ему все золото, которое еще оставалось у меня во рту, и он
взамен изготовил мне пластины. У него, видимо, золото всегда име-
лось в достатке. В лагерях преуспевали люди, имевшие некоторые
очень необходимые в тех условиях профессии, как, например,
повара, пекари, парикмахеры, сапожники, медфельдшеры, врачи
и некоторые другие, но так, как Карпинский, не преуспевал никто.
* * *
Поваром работал бывший заврайзо (заведующий районным
земельным отделом) одного из районов западной Грузии. Звали
его Кирилл Антонович. К большому моему сожалению, фамилию
его позабыл. Я часто заходил к нему на кухню поздно вечером,
чтобы переброситься несколькими фразами на грузинском языке.
Кирилл Антонович чуть ли не насильно заставлял меня попробо-
вать и немного поесть говяжью кровь, которую он жарил искусно
на противнях. У других поваров так не получалось приготовление
крови, как у Кирилла Антоновича. Он умело приспособился отби-
вать неприятный запах и вкус крови.
Во второй раз я встретился с Кириллом Антоновичем в далекой
Сибири совершенно случайно, где он, как и я, находился в ссылке.
Это было в Казачинске Красноярского края. Я приезжал туда
в качестве ревизора крайместпрома для проверки работы казачин-
ского райпромкомбината. Мы обрадовались нашей встрече и рас-
сказывали друг другу о перенесенном нами с момента нашей раз-
луки в Буинске. А прошло с тех пор 10 лет, с 1944 по 1954 год. Где
теперь Кирилл Антонович? Жив ли он?
* * *
Говоря о Центральном лазарете, нельзя не вспомнить главного
бухгалтера. Запомнилось мне только его имя, звали его Михаилом.
Если в Буинске удавалось делать много добрых дел, то они вряд ли
могли осуществиться, если бы вместо Михаила был другой бухгал-
тер. Он был скромный, молодой, всегда шел навстречу при необ-
ходимости оказать помощь. Он иногда сильно рисковал. Как-то,
беседуя с ним, я затронул эту тему, он мне сказал, что иначе не
может, так учил его отец. Он говорил ему – никого никогда не оби-
жай, сколько сможешь, помогай людям.
У Михаила в бухгалтерии работали Юра Григорович и Вален-
тин Романовский. Первый ведал продстолом, а второй – вещсто-
лом. На этих столах они работали как до Центрального лазарета,
так и после Буинска в других колоннах вместе годами и привыкли
друг к другу, и у них сложилась дружба. Если они попадали в новую
колонну и один из них устраивался на работу, то сразу же начинал
добиваться того, чтобы за соседний стол приняли его друга.
Валентин был сибиряк. Он мне давал советы, как вести себя
на морозе, находясь на общих работах. Главный совет, который полу-
чил широкое применение, это – обвязываться кушаком. Одежда
заключенного состояла из брюк, рубашки, телогрейки и бушлата.
Если заключенный обладал поясом, то он обычно пользовался им,
как это всюду принято, для поддержки брюк. Романовский же опо-
ясывал бушлат. У него был настоящий ямщицкий кушак. И вот все
те, кто последовал его примеру, были благодарны ему. Опоясанный
бушлат не пропускает проникновения холодного воздуха к телу.
Запомнилась мне еще одна фамилия – Микицинский. Он был
помощником начальника лазарета по быту.
Вместо Д.Н. Думбадзе начальником лазарета была назначена
Мария Сергеевна Волосюк. С ее назначением обстановка в лазарете
стала меняться в сторону ослабления дисциплины. Мария Серге-
евна в большей степени стала опираться на вольнонаемных врачей –
исключительно женщин. Они все больше и больше заполняли каби-
нет начальника лазарета, тогда как при Думбадзе в этом кабинете
превалировали в большей степени мужчины из спецконтингента.
С уходом Е.Н. Закарянца его обязанности М.С. Волосюк возло-
жила на меня: секретаря и плановика. От совместной работы с ней
у меня остались самые лучшие впечатления. У нее не было адми-
нистративного опыта, и ей трудно было работать на первых порах.
К советам она охотно прислушивалась и быстро начала входить
в роль руководителя.
Когда я заболел воспалением легких, она проявила ко мне исклю-
чительное внимание. В лазарете не оказалось сульфадимезина,
основного препарата при лечении воспаления легких. Она приняла
срочные меры по доставке этого лекарства из Казани на самолете.
Лечили меня два врача: Федор Петрович Миллер и, под его руко-
водством, Надежда Бургановна Ишукова.
Я много хороших слов сказал в адрес врачей Буинского лазарета.
Они, безусловно, достойны этой похвалы, но я готов был в те дни
моей болезни боготворить Надежду Бургановну за ее исключитель-
ное внимание и заботу обо мне, и я приношу ей и поныне свою бла-
годарность. Болезнь моя тогда проходила в тяжелой форме и, если
бы не Надежда Бургановна, то, возможно, я мог бы и не выздороветь.
На всю жизнь я запомнил, как Н.Б. Ишукова утром, за 5 минут
до начала пятиминутки, зашла ко мне и выложила из своего риди-
кюля два больших пирожка домашнего приготовления, половину
лимона, сахар и, извинившись, что спешит на пятиминутку, убежала.
Я был до слез тронут этим ее поступком. Позади были пять лет,
половина срока моего заключения, но ни один из вольнонаемных
не только ничего мне не преподносил (разве только угощал папиро-
ской, да и то одной-единственной, да еще тот случай, когда коман-
дир ВОХРа хотел от меня отвязаться и у него ничего не получилось,
и если меня все же угостили, то не он, а его жена), но и не выразил
искреннего сочувствия, не проявил человеческого отношения.
Поступок Надежды Бургановны был из ряда вон выходящим,
он был исключительным для того времени и той обстановки. В нем
прежде всего я усмотрел тогда уважение к моему человеческому
достоинству. В моих глазах она высоко поднялась и вместе с тем
подняла и меня, подчеркнув, что лечит не заключенного, а чело-
века, такого же, каким является сама и которого уважает, как рав-
ный равного.
Надо ли говорить, какое наслаждение я испытывал те два дня,
на которые растянул это преподношение? Тому, кто не испытывал
состояния, подобного тому, в котором я тогда находился, трудно
понять, как мне был дорог каждый ломтик лимона, пирожки самого
редкого и высочайшего во вкусовом отношении качества, чай вна-
кладку без ограничения, тяжелобольному с высокой температурой,
вдали от семьи, отбывающему долгосрочное тюремное заключе-
ние. Еще и еще раз я приношу свою благодарность врачу Надежде
Бургановне Ишуковой. Я надеюсь, что она жива и здравствует,
и я был бы очень рад, чтобы книга моя вышла в свет и Надежда Бур-
гановна прочитала все, что я о ней пишу здесь.
Мне посчастливилось, и я выздоровел. А рядом умирали многие.
Один, умирая, сказал:
– Что вы сделали с миром!? Раньше, умирая, каждый думал, что
попадет в рай, если он был честным человеком, и умирал спокойно.
А теперь вы всех убедили, что рая на небе нет, и обещали постро-
ить его здесь, на Земле, а получилось, что его нет нигде.
Смерть без окружения, без родных и близких – это страшная
смерть. Некому сказать свое последнее слово, не видишь в последние
минуты своей жизни дорогие тебе лица, их добрые взгляды, в кото-
рых выражены любовь к тебе и их благодарность за все то хоро-
шее, что ты для них сделал. Но еще страшнее она тем, что никогда не
узнают твои самые близкие родственники, где могила твоя.
И когда я читаю в нашей газете такой заголовок, как, например: «Где
захоронен Хулиан Гримау?», я мгновенно вспоминаю миллионы тру-
пов, преданных земле без соблюдения обязательных условий и требо-
ваний, складывающихся тысячелетиями у всех народов и наций мира,
какого бы цвета кожи и вероисповедания они бы ни были.
Под вышеуказанным заголовком газета «Известия» (№ 149
от 27 июня 1968 г.) поместила следующее сообщение:
«Париж, 27 июня (ТАСС). Хулиан Гримау, мужественный борец
против фашизма, расстрелянный франкистами в апреле 1963 года,
похоронен на Кладбище Карабанчель, расположенном в одном
из пригородов Мадрида. В течение пяти лет франкистская полиция
отказывалась сообщать о месте погребения Гримау. 25 июня, после
неоднократных ходатайств, вдове коммуниста Анджеле Гримау было
официально сообщено, что тело казненного была похоронено на клад-
бище рядом с тюрьмой Карабанчель, где Гримау провел последние
дни жизни. Анджела Гримау возбудила судебное следствие против
генерального директора кладбища Испании, который по указанию
и при содействии полиции скрывал место захоронения ее мужа».
Это сообщение ТАСС – серьезнейший документ для размышле-
ния. Наряду с печалью и возмущением можно восторгаться настой-
чивостью Анджелы Гримау, которая в течение пяти лет неотступно
добивалась, и, наконец, ей официально сообщили, где похоронен ее
муж. Правильно она поступила, подав дело в суд. Нельзя же было
проходить мимо франкистских фашистских порядков. Произвол
тирании должен быть разоблачен и пригвожден к позорному столбу.
Я не знаю, состоялось ли судебное разбирательство по возбужден-
ному Анджелой Гримау судебному делу, но я уверен в том, что благо-
даря тому, что в Испании силен свободолюбивый дух и несмотря ни на
какие фашистские притеснения, такие испанки, как Анджела Гримау,
не сгибались, именно благодаря этому в Испании теперь восторже-
ствовала свобода и не осталось и следа от франкистских порядков.
И думается мне: зачем же у нас в лагерях к трупам привязывали
бирки с номером? Не иначе как из страха перед возмездием! И если
бы подобное свершилось, то из секретных архивов ГУЛАГа были
бы доставлены книги регистрации захоронения по каждому клад-
бищу. В Буинске, например, оно находилось рядом с зоной лагеря.
Этим своим засвидетельствованием я хочу сказать, что могилы
жертв произвола культа личности вовсе не утеряны. Их место-
нахождение точно известно. В соответствия с прикрепленными
к ногам бирками трупы были уложены в порядке нумерации.
По документам посмертной реабилитация совершенно не трудно
найти могилу любимого и уважаемого человека. Местонахожде-
ние кладбища известно как тюремщикам, так и местным жителям
и властям. Размещение же могил по регистрационным книгам при
желании можно изобразить на чертеже. Я не случайно употребил
эти два слова: «при желании». На XXII съезде КПСС было сказано:
«В президиум съезда поступили письма старых большеви-
ков, в которых они пишут, что в период культа личности невинно
погибли выдающиеся деятели партии и государства... Товарищи
предлагают увековечить память видных деятелей партии и госу-
дарства, которые стали жертвами необоснованных репрессий
в период культа личности. Мы считаем это предложение правиль-
ным. (Бурные, продолжительные аплодисменты). Целесообразно
было бы поручить Центральному Комитету, который будет избран
XXII съездом, решить этот вопрос положительно. Может быть,
следует соорудить памятник в Москве, чтобы увековечить память
товарищей, ставших жертвами произвола (аплодисменты)».
После XXII съезда КПСС происходили еще три съезда партии.
Скоро состоится XXVI съезд КПСС, а памятника жертвам про-
извола никто и не собирается сооружать в Москве. Возникает
вопрос: почему же игнорируется пожелание XXII съезда КПСС?
Известно, что во время отчета Центрального Комитета съезду
партии до избрания нового состава ЦК его заменяет президиум
съезда. В приведенной цитате говорится, что «в президиум съезда
поступили письма» и далее «мы считаем», следовательно «мы» –
это и есть президиум, который считает, что «следует соорудить
памятник в Москве». Съезд партии одобряет это предложение пре-
зидиума бурными, продолжительными аплодисментами и вновь
подтверждает свое согласие аплодисментами.
Спрашивается: может ли быть более авторитетный и высший
орган для решения данного вопроса? Нет, конечно. Об этом было
заявлено во всеуслышание не только на всю страну, но и на весь
мир. И все же не только до сих пор не сооружен этот монумент,
но и никто нигде не обмолвился словом, почему не выполнено это
обещание. И когда ответа нет и все покрыто тайной неизвестности,
то невольно обращаешься к истории, чтобы там обнаружить ответ.
Один знатный иностранец, маркиз де Кюстин, побывавший
в России 140 лет назад, пророчески заявил, что «в России жертвы
произвола могил не имеют».
Поскольку книга эта в СССР более не издавалась и автор ее мало
известен нашим читателям, я позволю себе привести мнение
об этой книге А.И. Герцена: «Без сомнения, это – самая занима-
тельная и умная книга, написанная о России иностранцем».

СТАЛИНГРАДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ НКВД

СХО Николаевское

В августе 1944 года опять по этапу на новое место. В Центральном
лазарете я пробыл около полутора лет. Попал я туда полуслепым,
с палкой в руке. В лазарете мне удалось более или менее восста-
новить здоровье, но это понятие относительное. Для дальнейшего
укрепления здоровья нас отправляли на юг, в совхоз.
Из Буинска путь лежал через Ульяновск – Сызрань – Саратов
до Камышина. По железной дороге расстояние составляло около
800 километров. Ерванд Николаевич также попал в этот этап. Когда
мы прибыли в Камышин, он сильно разволновался: в Камышине
в 1866 году умер в ссылке в возрасте 37 лет Михаил Лазаревич
Налбандян – крупнейший армянский революционер-демократ
и публицист, взгляды которого формировались под влиянием идей
В.Г. Белинского, А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского.
Мои знания о Налбандяне оказались ничтожно малыми по срав-
нению с тем, что рассказал мне о нем Е.Н. Закарянц, в частности,
о его связях с Герценом, Огаревым, Бакуниным, Дж. Мадзини
и многими другими выдающимися деятелями.
Камышин расположен на левом берегу Волги, нас же перевезли
на ее правый берег, в поселок Николаевский, а оттуда в степь,
в совхоз № 55. Попав во владения органов НКВД, этот совхоз полу-
чил новое наименование: СХО «Николаевское», что означало –
сельско-хозяйственное отделение «Николаевское». Прибыли
мы туда в сентябре. По утрам, помнится, были заморозки.
Меня назначили бригадиром по обмолоту зерна. Численность
бригады колебалась от 13 до 16 человек. Возили нас на работу в поле
на двух арбах, запряженных верблюдами. Некоторые заключен-
ные от этого были в восторге, другие верблюдов боялись. Никому
из членов бригады раньше не приходилось иметь дело с верблю-
дами. Видели их только в зоопарке, а были и такие, которые живого
верблюда увидели впервые. Нас сопровождали два немолодых кон-
воира. Возле высокой скирды стоял комбайн, использовавшийся
на стационаре в качестве молотилки. К нашему приходу комбайнера
еще не было. Он был вольнонаемный, поскольку оказался на работе
в лагере, а прежде, очевидно, числился обычным рабочим совхоза.
Я посмотрел в бункер – он был полон зерном. Когда появился
комбайнер, я спросил, есть ли у него брезент, чтобы высыпать
зерно? Он сказал, что брезента нет и что скоро подъедут возчики,
которые и заберут зерно. Но время шло, а возчики не появлялись.
За это время я несколько раз предлагал ему съездить на лошади,
на которой он приехал, и выяснить, почему нет возчиков? Комбай-
нер сказал, что никуда не поедет, а лучше высыпет зерно прямо на
землю. Я категорически воспротивился этому, но он меня не послу-
шал и все-таки высыпал зерно.
На тачанке подъехали двое мужчин. Я не знал, кто они такие –
начальник участка, агроном? Потом уже, когда они отъехали, ком-
байнер и стрелки сказали, что это были самые большие в совхозе
начальники. Начальник СХО Кушниренко и его заместитель
по политической части Долгих, и что мне за резкий тон в разговоре
с ними достанется.
Действительно, в разговоре с Кушниренко и Долгих я пожало-
вался на поступок комбайнера и сказал, что если бы я увидел такое
до своего ареста в одном из совхозов Наркомата совхозов, где
я работал, то проучил бы виновного за порчу зерна, да еще в воен-
ное время. Они взяли комбайнера под защиту, сказав, что с брезен-
том дело, действительно, обстоит плохо, а что касается возчиков,
то они выяснят, в чем дело, и накажут их.
Вечером меня вызвали в кабинет начальника колонны Логинова,
где уже сидели Кушниренко и Долгих. Они начали расспрашивать,
кем я работал в Наркомате совхозов СССР и РСФСР. Беседа была
продолжительной. Из нее я узнал, что Кушниренко в прошлом был
директором одного из совхозов Одесской области, кажется, зерно-
вого совхоза.
Их интересовали мои первые впечатления от совхоза № 55,
но больше всего – что из себя представляет тот или иной руково-
дящий работник наркомата, которых Кушниренко знал слабо или
просто слышал о них за время своей работы в системе Нарком-
совхозов. Долгих же все больше интересовался постановкой дела
по линии Политуправления совхозов при Наркомсовхозов СССР.
Насколько припоминаю, Долгих звали Владимиром Михайлови-
чем, а Кушниренко – Иваном Ивановичем.
Запомнился мне из моей бригады по обмолоту зерна украинец,
до ареста бывший кузнецом в своей деревне, который больше всех
работал и больше всех ел. Он был самый сильный человек в бригаде.
У него имелся трехлитровый котелок. Приходя на работу, он напол-
нял его зерном, заливал водой и подвешивал над огнем. За время
работы он четырежды варил пшеницу. Четвертый котелок он здесь
не ел, а уносил в зону. Сам он его съедал или кому отдавал, не знаю,
но от лагерного ужина никогда не отказывался. Как перерабатывал
его организм такое количество зерна, мне трудно было понять.
Камышинские арбузы известны на весь Советский Союз. А росли
они в трех или пяти километрах от места нашей работы. Разве можно
было удержаться от соблазна попробовать их? Вдруг ко мне обра-
щается один из стрелков и говорит, чтобы я проследил за тем, чтобы
никто из бригады не совершил побега, пока они (оба конвоира) вме-
сте с двумя членами бригады не сходят за арбузами. Я категорически
воспротивился этому и остался в единственном числе: никакие мои
доводы не имели силы – вначале они вызывали смех, а затем неми-
нуемо переходили в гнев на меня и ненависть. Смех вызвал мой довод
о том, что это воровство и расхищение социалистической собствен-
ности и что я этого не допущу. Самым убийственным аргументом,
с точки зрения заключенных, было заявление комбайнера, что весь
вольнонаемный состав постоянно пользуется этими бахчами совер-
шенно безнаказанно. Я вынужден был изменить свою позицию и ска-
зал, что в таком случае пусть за арбузами идет один конвоир, а дру-
гой должен оставаться на месте и выполнять свои обязанности. На это
мне возразили, заявив, что трое не принесут достаточного количества
арбузов, но я сказал, что можно отпустить из бригады не двух, а трех
человек. На это сказали, что отсутствие трех человек сильно скажется
на ходе работы, не будем успевать подавать скирды на обмолот.
В общем, наступил такой момент, что меня больше не слушали,
тогда я обратился ко всей бригаде с такими словами:
– Хорошо, я согласен, только при одном условии – за чей-ни-
будь побег буду отвечать не я один, а вся бригада по правилам кру-
говой поруки.
Все развеселились и пообещали, что не допустят, чтобы кто-либо
выходил за пределы зоны работ.
Оказывается, стрелки охраны заранее запаслись четырьмя
огромными мешками, в первые дни они приносили по пол-арбуза
на человека, а потом ухитрялись приносить каждому по арбузу.
Никогда в жизни я не ел таких хороших арбузов и в таком коли-
честве, как в сентябре 1944 года. Тогда я полностью убедился, что
Камышинские арбузы одни из лучших в стране. В совхозе «Нико-
лаевское» я находился еще и осенью 1945 года, но такой возможно-
сти пользоваться бахчой уже не имел.
После окончания работ по обмолоту зерна меня перебросили
на изготовление саманного кирпича. В моей бригаде оказался
Г.Г. Григорович. Работа была тяжелая, но он не унывал. Юмором
его природа не обделила, даже в этих условиях, при резких коле-
баниях погоды, когда палящее солнце сменилось пронзительным
степным ветром. Георгий Григорьевич не падал духом и всегда рас-
сказывал о каком-либо курьезном случае, приключившемся с ним
за границей за долгие годы плавания по морям и океанам, неиз-
менно в должности главного механика.
На изготовление саманного кирпича у нас не было никакой меха-
низации, как, впрочем, во всех лагерях. Все делалось мускульной
силой заключенных. Для изготовления кирпича требовалась вода,
поэтому рядом с нашим производством был вырыт глубокий колодец,
из которого черпали воду огромной бадьей при помощи верблюда.
Как-то раз я подошел к верблюду и дотронулся до его морды.
Григорович меня предупредил, что это не совсем безопасно, и рас-
сказал о случае, приключившемся с ним в одной из арабских стран
на ближнем Востоке.
Стоянка в порту предстояла длительная, и Юрий Григорье-
вич, одевшись во все белое и чистое, спустился на берег, чтобы
немного погулять и развлечься. Увидев крупного верблюда, кото-
рый ему понравился своей красотой (вряд ли верблюд может быть
красивым, подумал я в этот момент), Григорович подошел к нему
и начал выражать свое восхищение. Верблюду это, видимо, показа-
лось лицемерием со стороны Юрия, и он плюнул в него, да так, что
попал не только в лицо, но и всего его облил своим плевком, чуть
ли не с ведро объемом. Изрыгнутая жидкость оказалась к тому же
еще и вонючей. Григоровичу пришлось вернуться на корабль, сме-
нить одежду и белье и принять основательный душ.
Так как в лагере не было такой возможности, я перестал подхо-
дить к верблюдам так близко, а тем более гладить их морды.
Георгий Григорьевич составлял котловку обычно с прибаутками
и каламбурами во всеуслышание, на всю бухгалтерию. К каждому
продукту, по которому он записывал в котловку потребность по всему
лагерю, он что-то обязательно приговаривал. Я все это позабыл, но вот
хорошо запомнилось, что, когда он подходил к строке, где значи-
лась рыба, он неизменно произносил: «рыба-фиш, киндер-пиш».
Всякий раз, когда нас перегоняли с места на место с вещами,
в этап или просто из барака в барак, на обыск с вещами, а еще чаще
в баню, на прожарку, Георгий Григорьевич выкрикивал известное
изречение греческого мудреца, спасшегося бегством, Бианта (около
570 г. до нашей эры) «омниа меа мекум порто», что в дословном пере-
воде означает «все свое ношу с собой». Георгий Григорьевич упо-
треблял это выражение в самом буквальном смысле, между тем как
по мысли автора изречения оно означает: истинное богатство чело-
века – его духовное достояние. Г.Г. Григорович во всех случаях,
когда мы оказывались в пути с вещами, произносил это изречение
неоднократно и довольно зычно, во всеуслышание, меняя интона-
цию и придавая произношению особую выразительность.
Г.Г. Григорович органически ненавидел воров. У него к ним
не было никакой жалости. Заметив мое недоумение по этому
поводу, он рассказал мне о причине этой ненависти. Возвратив-
шись вечером с работы домой и открыв двери своей квартиры,
он был ошеломлен: квартира была совершенно пустой, ни единого
стула, даже телефон стоял на полу. Было это в Одессе. Семья нахо-
дилась в отъезде, кажется, на даче. Если не ошибаюсь, квартира
состояла из трех комнат. И вся она пустая.
Из расспросов соседей и дворника он установил, что на двух
грузовиках приезжали какие-то люди и на все вопросы отвечали,
что он якобы получил новую квартиру и отправил их перевозить
вещи, так как сам спешит в плавание.
Георгий Григорьевич говорил, что он лишился мебели, одежды
и прочих обыденных вещей, но не этого ему жалко, все это нажив-
ное, и с годами он вновь обставился и приобрел все необходимое.
Жалко ему, что вновь уже никогда не восстановить коллекцию
уникальных вещичек, которые он привозил из разных концов
мира во время своих заграничных плаваний. Многие из них были
для него очень дороги.
Г.Г. Григорович был полностью реабилитирован, вернулся
в свою родную Одессу, где и скончался 17 января 1979 года. Он про-
жил большую и интересную жизнь, был предан делу построения
коммунистического общества, за что пострадал, будучи заточен
в сталинские застенки.
В должности прораба Николаевского сельхозотделения работал
заключенный Соломон Моисеевич Розинов. Он был моим земля-
ком, родился в Баку, член партии с 1919 года, а может, годом или
двумя раньше. Мы с ним быстро сблизились и подружились.
До ареста он занимал должность заведующего отделом куль-
туры в Ленинграде, к сожалению, не помню, в горисполкоме
или в облисполкоме. После окончания следствия и вынесения
приговора был направлен в СЛОН – соловецкие лагеря особого
назначения, созданные в 1923 году. В 1940 году соловецкие лагеря
были упразднены и все хозяйство соловецкого архипелага пере-
дано военно-морскому флоту.
Вот что писал в «Литературной газете» от 8 октября 1966 г. под-
полковник запаса В. Монахов о том, в каком состоянии переда-
валось это уникальное хозяйство, редчайший памятник истории,
начатый строительством в 1584 году: «В Политуправлении флота
мне поручили привести в порядок монастырскую библиотеку...
Там был погром... Повсюду валялись книги, иконы, ладанки... я был
потрясен увиденным».
С.М. Розинов мне говорил, что будто бы в СЛОНе находился
и Николай Чаплин, бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, но сам он его
не видел. С ликвидацией Соловецких лагерей в 1940 году Соло-
мон Моисеевич был этапирован на юг. С.М. Розинов был очень
больной человек, но, несмотря на это, обходя строительные объ-
екты на всей обширной территории совхоза, он лазил на стропила
и крыши. Было несколько случаев, когда он терял сознание. Один
раз это случилось при мне. Наши письменные столы стояли напро-
тив друг друга, вдруг он скатился со стула и упал на пол без созна-
ния. Были приняты быстрые меры, и он был возвращен к жизни.
То, что С.М. Розинов жил и работал при той колоссальной
нагрузке, которую он на себя взвалил, следует отнести к исключи-
тельным стараниям Абрама Григорьевича Голубчика. Он буквально
несколько раз возвращал его, уходящего в потусторонний мир,
к жизни. Ухаживал он за ним лучше матери, жены и любой меди-
цинской сестры. А.Г. Голубчик не был врачом. Он учился в Ростове-
на-Дону в каком-то высшем техническом учебном заведении, когда
его арестовали, но в заключении, оказавшись в должности лек-
пома, он начал усиленно заниматься изучением медицины, читал
большое количество медицинских книг и стал очень даже высо-
коквалифицированным человеком в области врачевания. Из всех
лекпомов, которые мне встречались за 10 лет заключения, Абрам
Григорьевич был лучшим.
Хочется назвать еще некоторые запомнившиеся фамилии.
Павел Павлович Лебедев. Он работал в бухгалтерии. Без одной
ноги, он был из Толмачевской академии. У нас оказались общие
знакомые.
Банщиком работал Абдырасул Байзаков. До ареста был секрета-
рем районного комитета партии.
Пекарем работал Иван Павлович Казнин. Он неоднократно при-
глашал меня к себе в пекарню, но пекарня находилась за зоной,
в стороне, и хотя я был расконвоирован, работая при штабе Никола-
евского сельхозотделения и, казалось бы, мог забегать на пекарню,
но нам было строго-настрого сказано не отклоняться от маршрута
без исключительных причин, вот под видом таких причин я все
же раз или два и побывал на пекарне. Иван Павлович угощал меня
белым хлебом прекрасной выпечки, кушать можно было вдоволь,
но взять с собой нельзя ни крошки.
Из бригадиров запомнились Шутилов и Назаров. Шутилов,
помнится, потом работал каптером. Бригада Назарова рабо-
тала на ловле сусликов. Они поедали огромное количество зерна.
На ловлю сусликов иногда отряжалось по 5–6 бригад, что состав-
ляло до 150 человек. Вместе с этими бригадами отправлялся и водо-
воз, крайне необходимый при охоте на сусликов. Суслики делали
себе нору на чуть возвышенном месте. К этой норе у них прокла-
дывалось несколько (3–4) проходов. В расположенную выше нору
заливалась вода, а у выходов из проходов дежурили несколько
человек, которые ловили спасавшихся от воды сусликов. Основ-
ным орудием лова были матерчатые шапки-ушанки, которыми
накрывали зверьков.
В начале всей этой операции по ловле сусликов, я помню, Назаров
был стройным и очень подтянутым юношей, но с течением времени
стал быстро полнеть и вскоре выглядел лет на десять старше своего
возраста. Назаров сам мне говорил, что в день съедал до 25 сусли-
ков, а другие говорили, что он съедал до 40 сусликов в день.
Ели сусликов в степи, в процессе ловли, а шкурки обязаны были
сдавать на склад. Я им нормировал по справкам, подписанным заве-
дующим складом. В начале всей этой операции, когда дело было
новое, никто не соглашался ловить сусликов. Приводилось много
причин: не умеем, противно, боимся укусов и т.д. Чтобы заинте-
ресовать людей, было обещано, что заготовительная контора будет
платить за сданные шкурки и выдавать дефицитные товары и про-
дукты. Но это оказалось обманом: никто из заключенных не полу-
чил никакого поощрения от заготконторы.
Главное все же, конечно, заключалось в мясе сусликов, которое
без остатка съедалась многими заключенными. В зоне производи-
лась широкая торговля мясом сусликов.
Запомнилась также фамилия помощника начальника колонны
по быту – Мираков.
Все больше и больше пополнялись лагеря так называемыми
военными преступниками. Вместе с ними ворвались и песни, воз-
никшие во время войны, как, например, «Катюша» и «Синий пла-
точек». Встречены были эти песни с большим одобрением.
После бригадирства на производстве саманного кирпича меня
назначили бригадиром на посадке сада. Бригадиром по изготовле-
нию кирпича назначили Г.Г. Григоровича.
Для начала работ по закладке сада был объявлен воскресник для
вольнонаемного состава работников сельхозотделения. На этом вос-
креснике присутствовал и я. Было дано задание выкопать каждому
по две ямы. Я выкопал всего одну яму, и то не полностью. Другие
выкопали по полторы и две ямы. Некоторые лица выкопали даже
до трех ям. Надо все же отметить, что некоторым вольнонаемным
помогали копать заключенные из состава АТП и из числа бригади-
ров. Но все же я выкопал меньше всех и стал предметом разговора.
С.М. Розинов потом рассказывал мне, когда вернулись в зону,
что начальник колонны Логинов никак понять не мог, почему
Мискин не выкопал хотя бы полторы ямы, то есть то, что сделали
все? Розинов объяснил ему, что Мискин совершенно не приспосо-
блен к физическому труду. А Логинов ему: «Как же так? Не может
же быть, чтобы он не колол себе дома дрова?» Розинов объяснил
ему, что Мискин жил в больших городах: Тбилиси, Москве и дров
себе никогда не колол. В результате этой беседы Логинов назначил
меня бригадиром по посадке сада.
Ям я не копал, но зато каждое дерево сажал сам, никому не дове-
ряя эту ответственную часть посадки. Агроном совхоза меня про-
инструктировал, на каком уровне держать саженец, опуская его
в яму, сколько воды следует наливать и т.д. Сад заложили боль-
шой. Помню, когда была закончена вся работа по закладке и моя
бригада работала последний день, приходил председатель Нико-
лаевского поселкового совета и выражал нам благодарность за то,
что мы посадили такой большой сад.
По пути к центральной усадьбе председатель сказал мне: «Осво-
бодитесь, напишите мне письмо и сообщите свой адрес. Где бы вы
ни находились, я вышлю вам два ящика яблок от урожая нашего сада.
Лет через восемь сад будет роскошный и вы как бригадир, посадив-
ший сад, имеете полное право пользоваться им. Обязательно приез-
жайте к нам в гости, хотя бы раз. Вам необходимо на него поглядеть».
Нетрудно себе представить, как приятно было мне слушать такие
слова похвалы от представителя местной советской власти. И только
после его такой высокой оценки работы садовой бригады я понял
значение той полезной работы, которую проделала моя бригада.
Сравнивая начальника колонны Николаевского совхоза Логи-
нова с другим начальником – Хизаварского строительства Щерба-
ковым, должен сказать, что это были две противоположности. Пер-
вый никак не мог понять, что человек может быть не приспособлен
к тяжелому физическому труду (таких начальников было подавля-
ющее большинство), а вот Щербаков при первом же наблюдении
за моей работой дал категорическое указание – на общие работы
меня не выводить.

А.З. Курочкин

Александра Захаровича Курочкина арестовали, когда его звали
Сашей и было ему только 15 лет. Это произошло в ночь на 8 марта
1938 года. Он учился уже в 10 классе, так как благодаря своим спо-
собностям ему удавалось за один учебный год проходить курс двух
классов, как, например, это получилось у него в третьем классе, когда
в одной комнате учились школьники третьего и четвертого класса.
Жил Саша Курочкин в шахтерском поселке у одной старухи, муж
которой погиб во время пожара на шахте. Обвинили Сашу во мно-
гих грехах, из которых на допросе наиболее четко выявились три:
1. Саша участвовал в международной переписке по линии эспе-
ранто, что было популярно в довоенные годы. Однажды он полу-
чил письмо от эсперантиста из Голландии. В письмо была вложена
фотокарточка голландца, который извинялся за плохое качество
снимка, сообщая, что в данное время он является безработным
и не имеет возможности сняться в хорошей фотографии. Обещал
выслать новую карточку, как только устроится на работу.
Пятнадцатилетний мальчик имел неосторожность показать это
письмо и фотографию в школе своим одноклассникам. Ребята,
рассматривая карточку, удивлялись и говорили: «Смотри, как
он хорошо одет и как выглядит. Ничего себе безработный! Видно,
этому рабочему живется не хуже, чем нашему инженеру, а может
быть, и лучше, хоть он и безработный».
Следователь до мельчайших подробностей был информирован
о том, кто из ребят что говорил.
2. Это обвинение было связано с возмущением ребят в связи с аре-
стом учителей во главе с директором школы. Александр Захарович
до сих пор благодарен директору, который преподавал химию, за его
исключительные знания в этой области и умение преподавать.
В связи с арестами преподавателей в школе царило недовольство.
3. Третье обвинение совсем смехотворное. Кто-то поколотил
секретаря комсомольской организации школы. Когда они дра-
лись, Саша сказал, что когда двое дерутся, то нечего вмешиваться.
На основании сказанного Саше Курочкину было предъявлено
обвинение в контрреволюционной деятельности, статья 58, пун-
кты 2, 8, 10 и 11. Пункт 2 означает подготовку вооруженного вос-
стания, а пункт 8 – организацию террористического акта. Пункт
10 включает в себя агитацию и пропаганду против Советского госу-
дарства, а также изготовление, хранение или распространение
контрреволюционной литературы. К пункту 11 относятся обвине-
ния по созданию контрреволюционной организации для соверше-
ния контр революционных преступлений, участие в контрреволю-
ционной организации.
При окончательном вынесении приговора пункт 2 отпал, пункт
8 (подготовка или совершение террористического акта) остался,
и под этой кличкой террориста он находился с 1938 по 1956 год,
то есть ровно 18 лет.
Вспоминается в той же зоне и другой мальчик, такого же воз-
раста, которого звали Жора Талалаев. Работал он парикмахером.
Как сложилась его дальнейшая судьба, мне неизвестно. Он нахо-
дился в гуще всей массы заключенных, будучи единственным
парикмахером в зоне. Влияние на него оказывалось многосторон-
нее со стороны всех заключенных, в том числе и блатных и их атама-
нов (паханов), между тем, Курочкин находился в лучших условиях,
работая техучетчиком в непосредственном общении с Е.Н. Зака-
рянцем, С.М. Розановым и со мной, не имея непосредственной
и повседневной связи с блатными как по роду своей работы, так
и в общежитии.
Дальнейшая судьба у Курочкина сложилась неплохо, и я по сей
день переписываюсь с ним. Хотелось бы, чтобы и у Георгия Талала-
ева судьба сложилась не хуже.
За долгие годы заключения мне пришлось увидеть много искале-
ченных молодых судеб, многие быстро катились вниз по наклонной.
Общеизвестно – дурные примеры заразительны. Толпами
приводимая в места заключения, не испорченная еще молодежь
по отбытии срока наказания уходила из этих мест вполне квали-
фицированной по части всех премудростей воровских дел и банди-
тизма. Они как бы заканчивали в заключении полный курс образо-
вания по всем разделам уголовщины. Словом, своеобразный уни-
верситет, в котором обучение происходило не то чтобы из вто-
рых или из третьих рук, когда рассказ ведется о чужих проделках,
а из первоисточника, то есть от главарей банд, которые сами совер-
шали то или иное крупное преступление.
Мир уголовщины – это особый, непонятный для человека,
не посвященного во всю мерзость этой человеконенавистниче-
ской философии, мир. Одна из основных «мудростей» этого мира:
«ты умри сегодня, а я как-нибудь дождусь завтрашнего дня». В этом
мире бытует много разных наукообразных формул и рассужде-
ний, и человек, поддавшийся их тлетворному влиянию, потерян
для общества. Очень жаль, что главным образом страдает от этого
молодежь, не имеющая никакого жизненного опыта.
Эта молодежь сочиняла в тюрьмах свои песни, а чаще переина-
чивала на свой лад уже существовавшие, например: «Утро красит
нежным тоном стены древнего Кремля, просыпается со стоном вся
Бутырская тюрьма».
А люди постарше, уже в сединах, часто приговаривали:
«Эх, Москва, Москва – сколько ты горя нам принесла».
Но в лагерях сочиняли также и совсем невинные стишки:
«Тот, кто пьет хвою – не болеет цингою».
Саша Курочкин неплохо играл на гитаре. Когда у нас с ним
выкраивалось время, я брался за мандолину, и мы устраивали
маленький концертик лично для себя. Понемногу Саша увлекся
музыкой, а так как у меня свободного времени было очень мало,
то он нашел себе другого партнера, с которым у них сложился
прекрасный дуэт. Вторым в этом дуэте был Гергард Иванович
Тевс. Они пели русские народные песни, и это удавалось им очень
хорошо.
Как-то на Николаевскую пристань поступил срочный груз,
и туда была направлена бригада, в которую оказались включен-
ными и Саша Курочкин с Гергардтом Тевсом. Задержались они
на погрузочно-разгрузочных работах что-то около недели, никак
не меньше. Жили в Николаевске в экспедиции совхоза, и по вече-
рам после работы Курочкин и Тевс усаживались на лавке у стены
дома экспедиции и исполняли русские народные песни. Мест-
ным жителям очень нравилось их исполнение. Собирались толпы
народа, чтобы их послушать. У них очень хорошо получалась песня
о бродяге с Сахалина, где есть такие слова:
Глухой невидимой тропой
Сибирской дальней стороной
Бежал бродяга с Сахалина
и далее, когда они произносили с надрывом следующее двустишие:
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка никогда,
то у слушателей появлялись слезы на глазах, а некоторые жен-
щины плакали обильными слезами. Эта их песня вызывала слезы
и у мужчин среди заключенных, когда они пели в зоне.
С Сашей Курочкиным я расстался в феврале 1947 года, он уехал
с этапом из ОЛП № 1 на Москву. Он был в ссылке в Мотыгино
Красноярского края. После реабилитации Александр Захарович
заочно окончил институт и получил диплом инженера-экономиста.
Он создал хорошую семью, имеет двоих сыновей и проживает
в одном из областных городов Украинской ССР.
А вот как сложилась дальнейшая судьба Гергардта Ивановича
Тевса, мне неизвестно. На родину – в Республику Немцев Повол-
жья он вернуться не мог вследствие ее ликвидации, и он, очевидно,
уехал к своей сосланной семье в Сибирь или в Казахстан.
В заключение этой главы хочется сказать несколько слов о нечет-
кой работе Мосгорсправки. У меня сохранились две справки, кото-
рые передал мне Саша Курочкин 19 апреля 1963 года, впервые
посетив меня в Москве после нашей разлуки в феврале 1947 года.
Он обратился в адресный стол, чтобы найти меня. Справочное
бюро № 22 выдало ему справку 19 апреля 1963 года, что я проживаю
в городе Бабушкине по адресу проезд Раевского, 3, кв. 72. Александр
Захарович ездил в Бабушкин и там по указанному адресу меня,
конечно, не нашел. Тогда Курочкин обращается в другое справоч-
ное бюро (№ 133) в тот же день, и ему вновь пишут в справке, что
«по сведениям Центрального адресного бюро гражданин (то есть я)
проживает в г. Бабушкине». Но Саша Курочкин отказывается брать
эту повторную ошибочную справку и объясняет, что ездил по этому
адресу и там А.Г. Мискин не проживает. В подтверждение своих
слов он предъявляет справку из бюро № 22. И лишь после этого,
при более тщательном поиске моего местонахождения сотрудница
справочного бюро № 133 зачеркнула слово «Бабушкин», не изменив
слово «проезд» на слово «улица», и написала «метро Студенческая».
Иной читатель может подумать, что это мелочь и не стоило
автору останавливаться на этом, но это в корне неверно. Это такая
мелочь, благодаря которой мы с А.З. Курочкиным могли бы больше
никогда не встретиться, хотя оба жаждали этого. Только жажда
этой встречи и настойчивость со стороны Александра Захаровича
заставили работников Центрального адресного бюро более внима-
тельно отнестись к исполнению своих обязанностей.
Есть области в человеческой деятельности, а также такие учреж-
дения, которые не имеют никакого права ошибаться. К таким
учреждениям относится и адресное бюро. Малейшая нечеткость
в его работе может сделать людей несчастными.
В подтверждение своих слов я хочу сослаться на еще одну
справку адресного бюро, но на сей раз не Московского, а Цен-
трального адресного бюро города Ленинграда. Я запрашивал адрес
Соломона Моисеевича Розанова. Получил ответ, датированный
24 сентября 1957 года, в котором сообщалось, что в городе Ленин-
граде и в Ленинградской области С.М. Розанов не прописан. Если
бы я этот ответ получил после случая с Курочкиным, то, возможно,
запросил бы второй раз. Но тогда я об этот не подумал и считал,
что адресное бюро врать не может, но теперь начинает вкрады-
ваться сомнение, тем более что в 1946–1947 годах в Ленинград
ездил заместитель начальника Николаевского СХО Ковалев, кото-
рый лично мне говорил, что заходил на квартиру С.М. Розанова
и виделся с его семьей.

Конфликт с начальством

После пребывания на общих работах в качестве бригадира сперва на
обмолоте зерна, потом на изготовлении саманного кирпича и, нако-
нец, на посадке сада я все же был возвращен на работу нормиров-
щиком, то есть использован по прямой специальности, приобретен-
ной в лагерях. На этой работе в Николаевском СХО я прошел все
три ступени – от самой низшей и до самой высшей. Сперва я рабо-
тал нормировщиком на ферме, потом меня перевели в колонну цен-
тральной усадьбы совхоза и, наконец, старшим нормировщиком
в планово-нормировочном отделе Николаевского СХО.
Я уже писал, что во время войны режим стал мягче. Особенно сла-
бым он был в Николаевском совхозе. Лиц, привлеченных по 58 статье,
нигде ни под каким видом без конвоя из лагеря не выпускали. Раньше
всех был расконвоирован С.М. Розанов. Ему как прорабу нельзя было
работать без пропуска. Дошла очередь расконвоирования и до меня.
Уже будучи бригадиром по производству кирпича и посадке сада,
я был расконвоирован вместе со всеми членами бригады.
Но это вовсе не означает, что расконвоирование приняло
какой-то массовый характер, вовсе нет. Основная масса рабочей
силы выставлялась на объекты по-прежнему под конвоем. Разбро-
санность работ была так велика, что бойцов не хватало, и поэтому
на мелкие точки, где численность рабочих была меньше десяти, ста-
рались подбирать таких людей, которых можно было расконвоиро-
вать. Главной стороной облегчения режима явилось то, что было
разрешено при острой необходимости в индивидуальном порядке
расконвоировать не только 58 статью по пункту 10 (что и ранее раз-
решалось в редких случаях), но и привлеченных по пункту 11, что
означает принадлежность к контрреволюционной организации,
в то время как пункт 10 означал антисоветскую агитацию без обя-
зательного членства в какой-либо организации, про них в лагерях
говорили, что они сидят за болтовню.
У меня были пункты 10 и 11, и я в тех условиях подпал под это
новое веяние, и меня направили на ферму, где не было никакой зоны.
Не было даже ни одного представителя ВОХРа. Не было и комен-
данта, так положено в местах ссылки, к которому обязаны (обычно
два раза в месяц) являться ссыльные для регистрации. На ферме
я вновь встретился с Валентином Романовским, который был началь-
ником, вот только не помню: над заключёнными или над всей фер-
мой, включая и вольнонаемных, думаю, что последнее вернее.
Кроме Романовского и меня, всех заключенных на ферме было
менее десяти человек. Жили мы все вместе в одном помещении,
выстроенном из саманного кирпича, без какого-либо фундамента
и пола: вместо досок или другого покрытия под ногами была голая
земля. Помню, что среди заключенных были два туркмена. Помимо
заключенных и вольнонаемных на третьей ферме работали также
и высланные, в частности, из Львова. Запомнилась мне одна из них.
Она была из богатой еврейской семьи. С трудом переносила все
невзгоды, обрушившиеся на ее голову. Во Львове она училась в кон-
серватории и была совершенно не приспособлена к деревенской
жизни. Ее поставили работать водовозом, что было для нее сплош-
ным мучением. Она страшно боялась верблюда, который был запря-
жен в телегу, на которой находилась громадная бочка для воды,
лежащая на боку, наподобие бочек пожарных. Надо полагать, что
до высылки из Львова она была очень интересной и даже краси-
вой девушкой, но теперь от этой красоты остались лишь следы, руки
ее огрубели, а ноги отекли и имели вид столбов.
Я попросил Романовского облегчить ее участь. Поначалу
он никак не соглашался, заявляя, что ее некем заменить, но я наста-
ивал, и он назначил ее птичницей.
Валентин был мужчина очень крупный и высокий. Он нуж-
дался в более обильном питании, чем я. Но при всем этом он не был
обижен. Как-никак он все же был начальством и всегда был сыт.
В неделю раз или два он захаживал в гости к мастеру маслоза-
вода и там наедался досыта. Несколько раз он звал меня с собой,
но я стеснялся и отказывался. Однажды он снова предложил мне
пойти к мастеру маслозавода и добавил, что она (мастером была
женщина) сказала ему, чтобы он в следующий раз без москвича,
то есть меня, не приходил.
Странное ощущение овладело мною сразу же, как я попал
в не привычную обстановку. Более семи лет прошло с тех пор, как
я лишился своей семьи, и за это время я ни разу не был ни у кого
дома. В первый раз за столь продолжительное время попал на част-
ную квартиру, в сугубо семейную обстановку, где были муж и жена,
а вернее сказать: отец, мать и их дети. Они были не местными, а эва-
куированными. Из патефона доносились мелодичные звуки.
На меня посыпались вопросы, их было много, и я еле успевал
на них отвечать. Хозяйка и ее муж (кажется, он работал механи-
ком) были очень любезны и приглашали меня заходить к ним без
стеснения, но я этого позволить себе никак не мог, чтобы не под-
вести их. При том моем положении посещение их семьи было для
меня событием, которому я был рад беспредельно, и их приглаше-
ние я оценивал тогда как величайший подвиг с их стороны и подво-
дить их я никак не хотел. Больше я к ним не заходил и категориче-
ски советовал Романовскому тоже не подводить их.
Но тут была и другая сторона дела. Нам, расконвоированным,
было категорически запрещено посещать частные дома без осо-
бой необходимости. Лишаться же той полусвободы, а может быть,
сотой доли свободы, которой я пользовался как расконвоирован-
ный, я не хотел.
На этой ферме я оставался недолго – был переведен в колонну
нормировщиком. Сколько времени я находился на этой работе,
не помню. Более запомнился период работы старшим нормиров-
щиком при штабе отделения. Очень сожалею, что не запомнил
фамилию начальника планового отдела, а скорее всего, плановой
части, в которой работал. Это был молодой человек лет 30, не более,
демобилизовавшийся в чине, кажется, старшего лейтенанта, про-
шедший всю войну до самого Берлина. Он очень много рассказывал
мне о войне. Он был моим непосредственным начальником, очень
хорошо ко мне относился и при надобности защищал меня от вся-
ких нападок со стороны ВОХРа или вольнонаемного начальства.
По роду своей работы мне часто приходилось выезжать либо
с ним, либо с кем-нибудь другим из начальства в отделения, на фермы
и участки. По старой привычке работника политуправления совхозов
я делал замечания местному начальству при обнаружении непоряд-
ков. Им это не нравилось. Возвратившись на центральную усадьбу,
я докладывал о своих наблюдениях руководству совхоза, сообщал
главным специалистам. С течением времени я почувствовал, что
моя помощь воспринимается не только главными специалистами,
но и руководством СХО Кушниренко и Долгих недоброжелательно.
Но мой непосредственный начальник во всем со мной был согласен
и старался там, где это было возможно, отразить мои предложения
в деле планирования и в спускаемых письменных указаниях.
Пока шла война, никого из осужденных по 58 статье домой
не отпускали, несмотря на то, что срок наказания они давно отбыли.
На свои письма и заявления они получали ответ, что задержива-
ются в местах заключения «до окончания войны». Когда война
закончилась, снова посыпались в высшие инстанции заявления
от «пересидчиков», и все они получали стереотипный ответ, что
задерживаются «до особого распоряжения». Наконец это особое
распоряжение было вынесено в виде директивы от такого-то числа
августа месяца 1946 года. Пересидчиков накопилось очень много,
начиная с первых дней начала войны, и все они надеялись, что вот-
вот их выпустят, но этого не случилось.
Вот взять, к примеру, того же А.З. Курочкина. Он был осужден
сроком на 8 лет. Конец его срока наступил 8 марта 1946 года, но осво-
бождён он был только в феврале 1947. Вернее, он был доставлен под
конвоем в Черемхово Иркутской области в мае 1947 года на место
его первоначальной ссылки.
В лагерях была так называемая третья часть. Это, так сказать,
КГБ внутри НКВД. На каждого из пересидчиков 3-я часть состав-
ляла характеристику и давала свое заключение.
Большим подспорьем для заключенных были посылки, они
имели решающее значение в деле сохранения жизни заключен-
ных. Во время войны прием посылок был прекращен, но вот война
закончилась, а прием посылок еще долго не возобновлялся. Но так
как с питанием в лагерях было плохо и в интересах администра-
ции было, чтобы посылки с воли поступали, состоялась, видимо,
договоренность между НКВД и наркоматом связи о частичном
во зобновлении приема посылок. У меня сохранились два документа,
проливающих свет на эту сторону дела. Я воспроизведу их. Думаю,
что для читателя они будут представлять некоторый интерес.
«СССР. Народный Комиссариат Связи. Главное почтовое управ-
ление. 11 августа 1945 года. № НПС 10/412 Москва. Москва, 49,
Ремизовский переулок, дом 3б, кв. 36, Мискиной С.И.
На Ваше заявление сообщаем, что прием посылок временно
прекращен, поэтому НКСвязи не может разрешить Вам отправку
посылки. За начальника отдела по руководству сельскими пред-
приятиями связи Петровский».
А вот другой документ:
«Извещение, выдано заключенному Мискину Анушевану Геор-
гиевичу в том, что ему разрешено получить по почте посылку,
состоящую из продуктов, вещевого довольствия и книг по следую-
щему адресу: Сталинградская область, Николаевский район, СХО
Николаевское ОИТК УНКВД.
Начальник колонны Логинов».
Даты нет. Видимо, она умышленно не была поставлена, чтобы
поставить ее тогда, когда будет получено согласие почты на прием
посылки, иначе извещение могло оказаться с устаревшей датой.
Вдруг из Москвы в совхоз нагрянула комиссия и начала прово-
дить обследование хозяйственного состояния совхоза № 55. Началь-
ник плановой части передал мне просьбу руководства, чтобы я в эту
комиссию не обращался и что все недочеты и недоделки мы решим
сами в рабочем порядке после отъезда комиссии в Москву.
Я ему ответил, что и не собирался подавать какие-либо матери-
алы в комиссию о состоянии совхоза, но если они меня сами вызо-
вут и спросят, неужели вы рекомендуете смолчать обо всем том,
что известно и вам?
– Нет, конечно, – ответил он, – если к вам обратится сама
комиссия, то дело другое, но сами вы к ней не обращайтесь, а то
можете сильно пострадать. Вас сошлют в дальний этап с плохой
характеристикой.
Со стороны руководства принимались необходимые меры, чтобы
исключить мою встречу с членами комиссии. Для этой цели в один
из дней меня не выпустили из зоны, в другой раз придумали необ-
ходимость срочной поездки на какой-то участок. Но работа в пла-
новой части не позволяла мне долго отсутствовать. Мы и так были
перегружены работой, а с приездом комиссии она еще больше воз-
росла, так как для комиссии мы готовили справку за справкой.
И вот однажды в начале обеденного перерыва зашел к нам в пла-
новую часть один из членов комиссии и обратился ко мне с просьбой
составить для комиссии какую-то сводку. Когда все ушли на обед
и мы остались вдвоем, он проявил исключительную осведомлен-
ность о том, что я работал в политуправлении совхозов, и о том,
что у меня были стычки с руководством лагеря. У меня абсолютно
не было в мыслях наговаривать на кого-либо или давать характе-
ристики руководству, и при всякой попытке получить такие сведе-
ния я уклонялся от ответа. Я только отвечал на задаваемые членом
комиссии вопросы.
Я мог бы еще об очень многом сказать, но не сделал этого, чтобы
меня не обвинили, что представил в комиссию свой материал,
а только давал свои объяснения, почему и как что произошло. Бес-
хозяйственность в совхозе была большая, имели место и очковти-
рательство, и скрытый падеж скота, и порча продукции, и разба-
заривание, и многое другое. Так что было, о чем поговорить за час
обеденного перерыва.
Обо всем, о чем меня расспрашивал член московской комис-
сии, и как я ему отвечал, я рассказал своему непосредственному
начальнику. Он был сильно озадачен, опасался, чтобы член комис-
сии не выдал моей фамилии, и поспешил увидеться с ним. Виделся
ли он с ним и что тот обещал и обещал ли, я теперь не помню.
На следующий же день, как уехала комиссия, подходит ко мне
на работе начальник гарнизона ВОХРа и говорит, чтобы я бросал
работу и шел собирать свои вещи, так как он отвезет меня в Ста-
линград. На сборы дал не более часа. Начальник плановой части
заявил ему, что я никуда не поеду, и пошел к начальнику Никола-
евского СХО Кушниренко. Ему он сказал, что вся работа плановой
части держится на Мискине и если Мискина не будет, он с работой
не справится, а потому подаст заявление об уходе. Разговор в каби-
нете Кушниренко шел на очень высоких тонах, их крики были
слышны в коридоре и в соседних комнатах.
Я еще раз сожалею, что не запомнил фамилии своего непосред-
ственного начальника. Не пострадал ли он из-за меня? Кушни-
ренко обвинял его в том, что он попал под влияние врага народа.
Мы с ним очень тепло попрощались. Он был намного моложе меня,
поэтому надеюсь, что он жив, и желаю ему всех благ.
В Сталинград повез меня лично сам командир ВОХРа. Кроме
меня он еще вез одну заключенную девушку, очень больную,
нуждающуюся в квалифицированной медицинской помощи.
Мы поплыли на пароходе вниз по Волге. Было это летом 1946 года.
От пристани мы пошли пешком через центр на другую окраину
города. Весь он лежал в развалинах. До войны я приезжал в этот
город и проводил совместно с обкомом партии областное совеща-
ние начальников политотделов. Разрушенный до основания город
произвел на меня жуткое и удручающее впечатление.

ОЛП № 1

Это сокращенное наименование очередного и вместе с тем послед-
него для меня лагерного учреждения расшифровывается так:
отдельный лагерный пункт № 1. Он принципиально отличался
от всех других мест заключения, где я до этого отбывал свой срок.
Во-первых, здесь царила городская обстановка, чисто заводская
и фабричная – это было предприятие с различными цехами, как,
например, механический, никелировочный, столярный, швейный
и много других подсобно-вспомогательных участков. Некоторые
цехи работали в три, а остальные в две смены.
В одном из цехов работали иностранцы – немцы и румыны. Цех
этот был столярный. Интересно, как начинала налаживаться в этом
цехе работа. Настоящих столяров – немцев было несколько чело-
век. Они предложили следующий способ обучения кадров: каж-
дый из них брал себе помощника и работал с ним до тех пор, пока
не убеждался, что может доверить ему самостоятельную работу.
В свою очередь, бывший помощник, проработав самостоятельно
некоторое время, тоже брал себе ученика. Своих помощников
выбирали себе сами столяры из тех военнопленных, с которыми
они жили в своей зоне, отдельно от нас.
Сколько было первоначально настоящих столяров, я не знаю,
но к моему появлению в ОЛП № 1, когда я начал нормировать в сто-
лярном цехе, немцев было 100 человек. Среди них были лица самых
различных специальностей, вплоть до капиталистов и банкиров.
Румын было намного меньше, человек 20–25. Они с немцами были
не в ладах и работали на том же этаже, но в соседнем помещении.
У немцев мебель получалась лучше, мебель выпускали, в основном,
полированную. Помню, на полировку вручную одного квадратного
метра я давал норму времени 5 часов.
Мебель расхватывали прямо из рук. Приходили руководители
всех ведомств и органов города со своими женами. Особенно
капризничали жены начальников из областного управления
НКВД. Иногда один и тот же платяной шкаф подвергался передел-
кам по три-четыре раза. Бывало, предложат такой зарвавшейся
начальнице четыре-пять других шкафов нисколько не хуже, а даже
лучше, чем тот, который ей приглянулся, а она – ни в какую: вот
переделайте ей именно этот шкаф так, как она требует.
И начальник техотдела Н.Ф. Навражнов, и помощник началь-
ника столярного цеха Иванов расшаркивались перед подобной
сумасбродкой и давали обещание, что завтра или послезавтра
будет готово, хотя заведомо знали, что врут. Потом выдумывались
различные причины задержки выполнения обещанного срока.
Бывали случаи, когда уносили мебель, не оплатив вовсе ее стоимо-
сти, а некоторые выкупали по баснословно дешевым ценам.
Но самое большое беззаконие и жульничество происходило
в швейном цехе. Закройщик швейного цеха был полновластным
хозяином не только в цехе, он имел большое влияние на все лагерное
начальство. Швейный цех заключал договоры на массовые поставки
одежды для организаций. Нормы расхода материалов определял
закройщик, а техотдел утверждал автоматически, без всяких возра-
жений. В результате этого в руках закройщика оказывались колос-
сальные резервы ворованной мануфактуры. Не только сам он жил
припеваючи, но кормил командование и бойцов ВОХРа. Широко
пользовалось его благами лагерное начальство.
Время от времени из сэкономленного материала шили одежду
для работников из состава АТП и премировали спецовкой или
одеждой отдельных заключенных, вырабатывающих нормы
на 150 и более процентов. Мне тоже пошили костюм из хлопчато-
бумажной ткани незадолго перед предполагавшимся окончанием
срока и выпуском на свободу.
И все же, как ни был всемогущ закройщик швейного цеха и каза-
лось, что он совершенно не боится никаких этапов, которые часто
отправлялись с ОЛП № 1, однажды и он «загремел». Неожиданно
поздно ночью подняли его с постели, не дав опомниться, и незамед-
лительно водворили в железнодорожный вагон, в котором он отбыл
в дальний этап. Уж слишком, видно, было опасно и дальше оставлять
его на поприще закройщика. Наворовано им было так много, что
у него хранились десятки, а может, и сотни метров мануфактуры.
Освободившись от него, начальство могло спать спокойнее.
Второй особенностью ОЛП № 1 была молва, что это – самый
лучший и образцовый лагерь во всем Советском Союзе. Говорили,
что его специально предназначали к приезду английской лейбо-
ристской парламентской делегации. Приезжали лейбористы или
нет, никто толком не знал, но, так или иначе, лагерь действительно
претендовал на роль образцового. Во всяком случае, здесь многое
было совершенно не похоже на то, что мне приходилось видеть
в других лагерях.
Начать хотя бы с того, что во всех лагерях вагонки были дере-
вянные и размещались в бараках, а то и в землянках, как это было,
например, в Николаевском совхозе № 55. Здесь же было обычное
городское кирпичное здание. Не помню, двух- или трехэтажное.
Благодаря механическому цеху, вагонки были железные. В обще-
житии АТП стояли кровати с металлической сеткой.
Стремление превратить ОЛП № 1 в образцовый лагерь иногда
сопровождалось перебарщиванием. Так, например, начальник сани-
тарной части, делая обход, обратила внимание на мою постель, кото-
рая была убрана не так, как здесь полагалась, а именно: я накрыл
постель одеялом, но не вытащил из-под него простыню, которая
должна была быть видна наполовину. Она отправила дневального
за мной в плановую часть, где я уже работал. Оказалось, что в тече-
ние всего того времени, пока дневальный ходил за мной и мы с ним
возвращались, она никуда не уходила и дожидалась меня. Отчитав
меня, она предупредила, чтобы в следующий раз этого не было.
Подобные вызовы во время рабочего дня повторились еще два
раза. Один раз она придралась к тому, что одеяло не натянуто, как
положено, а в другой – что подушка не там лежит. Пригрозила,
что, если и впредь я не буду заправлять постель, как это положено,
она меня накажет. А наказание в лагере одно – карцер.
Начальником плановой части был Павел Васильевич Бобков.
От него у меня осталось самое хорошее впечатление. Его возму-
тили эти придирки ко мне со стороны начальника санитарной
части с вызовом во время рабочего дня, и он пошел к начальнику
ОЛП и добился распоряжения о моем переводе в общежитие АТП,
где порядки были совершенно иные. Перевод мой почему-то задер-
живался, и действия начсанчасти ускорили его.
Общежитие АТП стояло особняком, и в нем были две комнаты.
В одной из них стояло 16 кроватей (или около этого), в другой жили
сотрудники технического отдела. Их было 4 человека. Если учесть, что
высшим комфортом до ОЛП считался топчан, то можно себе предста-
вить, какое ощущение я испытывал, лежа на металлической сетке.
П.В. Бобков очень заинтересовался мотивами моего изгнания
из Николаевского СХО. Он несколько раз расспрашивал меня
об этом. Потом, через некоторое время после этого, в Николаев-
ский совхоз ездил начальник областного отдела НКВД Конобев-
цев, и мне говорили, что якобы он сказал Кушниренко, что ошибся,
взяв с собой в совхоз двух специалистов сельского хозяйства вме-
сто того, чтобы привезти двух следователей, припомнив при этом
мою фамилию, указал на то, что вместо того, чтобы изгонять меня,
надо было прислушаться к моим словам.
Думаю, что обо мне Конобевцев мог услышать от Бобкова, но кто
мне рассказал о беседе Конобевцева с Кушниренко, теперь уж я не
помню. Бобков ли? Вернее всего, Ковалев – заместитель началь-
ника Николаевского СХО. Он приезжал к нам в ОЛП № 1, и я с ним
виделся. Возможно, даже не один раз. Если память мне не изме-
няет, Кушниренко от работы был освобожден.
Начальником ОЛП № 1 был Левченко. Говорили, что в прошлом
он подвизался в области артистической деятельности. Слышал
также, что он был инструктором районного комитета партии. Глав-
ным инженером был Иван Петрович Титов, человек более урав-
новешенный, чем начальник ОЛП, кабинет которого находился за
зоной и мы доступа туда не имели, а по всем вопросам обращались
к И.П. Титову. Он же руководил пятиминутками, где хозяином
положения всегда был Николай Федорович Навражнов – началь-
ник техотдела.
О техническом отделе следует оказать особо. Это был подлин-
ный мозговой центр предприятия, который имел свой план выпу-
ска продукции, как любое промышленное предприятие. В техот-
деле работало четыре человека. Возглавлял его, как я сказал,
Н.Ф. Навражнов. Почему-то запомнилось и другое окончание его
фамилии – Навражный.
Он был местный, по образованию инженер. В городе был изве-
стен. Его брат был директором или коммерческим директором,
но никак не менее замдиректора городского иди областного управ-
ления «Гастронома». Он снабжал своего заключенного брата очень
усиленно самыми лучшими гастрономическими изделиями и вся-
кого рода съестными припасами. Икра, осетрина и лучшие вина
были постоянными элементами в этом богатом ассортименте.
Вторым лицом в техотделе был Евгений Васильевич Хитров –
инженер-строитель, и как таковой он был вполне самостоятелен
в своей работе. Он в дела производства не вмешивался, а руково-
дил строительством, которое осуществлялось в зоне с большим
размахом до моего приезда сюда. Да и при мне был сдан в эксплуа-
тацию большой корпус, в котором разместились столярный и галь-
ванический цехи, а также контора. В свою очередь, и Навражнов
не вмешивался в работу Е.В. Хитрова.
Евгений Васильевич был москвич. Хорошо знал свое дело, вместе
с коллективом инженеров принимал участие в передвижке здания
московского Совета на улице Горького. Он был человеком весьма
культурным, общительным, и мы с ним сблизились. Он часто захо-
дил ко мне в плановый отдел и приглашал в техотдел, где протекали
у нас интересные беседы и споры при участии всего коллектива
работников техотдела.
Евгений Васильевич рассказывал мне об обстоятельствах сво-
его ареста. Когда немцы окончательно потеснили наши войска
в Крыму к берегу Черного моря в районе Керчи, то он бросился
в воду и переплыл Керченский пролив. Это было в мае 1942 года.
Если мне не изменяет память, то, кажется, Е.В. Хитров говорил, что
расстояние между берегами в том месте, где он переплывал, было
не более четырех километров.
Он был офицером саперных частей. Чина его я не помню,
но, видимо, не ниже подполковника или майора. На кавказском
берегу его приняли хорошо. Повели в свою палатку, дали одну,
затем другую стопку спиртного. Во время беседы Е.В. Хитров
высказал свое возмущение тем, что они, имея такое мощное воо-
ружение, ни единым выстрелом не поддержали наши войска, сра-
жающиеся в Крыму. Ему сказали, что им запретил Мехлис, заявив,
что у каждого фронта свои задачи и что из Ставки нет никаких ука-
заний о помощи войскам в Крыму. В ответ на это Хитров обозвал
Мехлиса шляпой и заявил им: какие же вы советские люди, видите,
что на том берегу происходит полнейший разгром нашей армии,
и послушно исполняете приказ какого-то шляпы?
Отступая вместе с частями нашей армии, Е.В. Хитров очу-
тился в Сталинграде и находился там вплоть до дней выдающейся
победы наших вооруженных сил над фашистскими войсками, раз-
грома их и пленения фельдмаршала Паулюса. Но радость Евгения
Васильевича была омрачена: его арестовали и предъявили обвине-
ние в том, что он оскорбил личность представителя Ставки Мехлиса.
Когда Е.В. Хитров попытался оправдаться, следователь напомнил ему
именно то слово, которое он высказал по адресу Мехлиса – шляпа.
Но вот прошли годы, в газете «Труд» от 29 сентября 1970 г. вышла
статья «Представитель Ставки. В гостях у легендарных героев».
Военные историки В. Морозов и А. Басов, встретившись с марша-
лом Советского Союза Александром Михаиловичем Василевским,
попросили его рассказать о своей работе в качестве представителя
Ставки. Из этой беседы видно следующее:
«В телеграмме Л.З. Мехлису в мае 1942 года И.В.Сталин писал:
Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя,
не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна,
но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы не посторонний
наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий
за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте
все ошибки командования».
Более убедительного доказательства в защиту Е.В. Хитрова нет
необходимости приводить. Этот случай наглядно свидетельствует,
как уже после жесточайших лет 1936–1938 гг. все еще свиреп-
ствовали бериевские ищейки, подтачивая ряды Советской Армии,
нагоняя страх и ужас на солдат и офицеров, и без того находив-
шихся в кромешном аду в ожесточенных боях во время войны.
Но документ, преданный гласности маршалом Советского
Союза А.М. Василевским, свидетельствует еще и о другой стороне
дела. Если бы эта телеграмма была опубликована в печати, то о ней
знали бы и Е.В. Хитров, и следователь. При таком обстоятельстве не
могло возникнуть дела против Хитрова, а если бы оно все же воз-
никло, то Евгений Васильевич или командование могли бы пред-
принять какие-то меры к освобождению Хитрова из-под стражи,
и он мог бы сражаться в рядах Советской Армии вплоть до послед-
него дня войны. Ведь получается так, что Е.В. Хитров был полно-
стью прав, а его посадили на долгие годы, и он освободился только
со всеми, когда началась реабилитация после смерти Сталина.
Третьим инженером в техотделе был Владимир Иванович Попов.
Одновременно он исполнял должность шофера легковой машины
начальника областного отдела НКВД Конобевцева, и поэтому
его часто не бывало на работе в техотделе.
С четвертым сотрудником техотдела я меньше общался, так
как он был глуховат и трудно было поддерживать с ним беседу.
Не Шагулин ли была его фамилия, Александр Иванович – помощ-
ник механика? Или это разные лица?
Когда была возможность оторваться от работы, я с удовольствием
заходил в техотдел, дверь которого была напротив нашей комнаты,
чуть наискосок. Люди там были культурные и образованные, и с ними
приятно было вести беседу, не то что в нашем плановом отделе.
Неприятной личностью был плановик Иванов. С ним трудно
было находиться в одной комнате. Я не мог с ним вести никаких
бесед, ни на какие бы то ни было темы. Он был классическим типом
дезертира. Скрывался в течение всей войны где-то в лесу. Грабил
людей, крал мясо в деревнях.
Старшим нормировщиком был Василий Иванович Маркелов.
Человек слишком болезненный. С некоторыми отрицательными
чертами характера. Между ними шла вражда, начавшаяся еще
до моего прихода в плановый отдел. Каждый из них уговаривал
меня, чтобы я наговорил на другого начальнику отдела П.В. Боб-
кову, чтобы тот выгнал его. Иванов соблазнял меня должностью
старшего нормировщика, а Маркелов говорил: какой плановик
из Иванова? Вот вы образованный и грамотнее его в планирова-
нии. С вами мне будет интереснее работать.
Я твердо решил не влезать в их дрязги и быть от этой склоки как
можно дальше.
Павел Васильевич относился к своим подчиненным хорошо.
По субботам спрашивал, кому что купить в воскресенье на базаре.
Всегда по понедельникам он приносил закупленные для нас
на рынке мясо, сало и другие продукты, и мы с ним расплачива-
лись. Подобные операции были категорически запрещены, и при
обнаружении вольнонаемных снимали с работы.
И Маркелову, и Иванову я советовал не склочничать, уважать
такого хорошего начальника, как Бобков, и не втягивать его в свои
взаимоотношения, чтобы он в них разбирался. Должен сказать, что
они оба очень сильно, каждый в отдельности, нажимали на меня,
чтобы склонить на свою сторону, но я оставался непреклонным.
Тогда они, убедившись, что я им в дружки не гожусь, объедини-
лись вместе с тем, чтобы изгнать меня из планового отдела.
Смешно говорить про их проделки. Вдруг поздно вечером зимой
перед уходом с работы я ищу шапку и не могу найти. Иванов,
сидевший за столом рядом с вешалкой, указывает на таз с водой
под умывальником и говорит: вон где ваша шапка. Я подумал, что
она случайно упала туда, но когда подобное случилось во второй
раз, то я понял, что это проделки самого Иванова, и после этого стал
класть шапку на подоконник.
Маркелов, со своей стороны, тоже начал делать мелкие при-
дирки к выставляемым мной нормам. Но все это было с их стороны
смешные потуги против меня. Вскоре Маркелов не то ушел в боль-
ницу, не то освободился. Старшим нормировщиком был назначен
я. Сразу же приступил к созданию курсов по подготовке норми-
ровщиков, в которые вовлек как всех работавших в цехах норми-
ровщиков, так и новых лиц для замены ими тех нормировщиков,
которые скоро должны освобождаться.
Меня как старшего нормировщика стали приглашать на пяти-
минутки, которые часто превращались в производственные сове-
щания продолжительностью по часу и более. На этих совещаниях
самую большую активность проявлял Навражнов. Я обычно мол-
чал и только отвечал на вопросы о потребностях рабочей силы.
Начальник лагерного пункта не всегда присутствовал на пятими-
нутках. Как правило, он появлялся тогда, когда выполнение произ-
водственного плана находилось под угрозой.
На этот раз Левченко приходил подряд чуть ли не в течение
целой недели. Происходили сильные дебаты, ничего не помогало,
план трещал по всем швам. На каждом заседании Навражнов вно-
сил все новые и новые предложения. Они оба вместе с Титовым –
главным инженером не выходили из никелировочного цеха, кото-
рый оказался узким местом. Не выполнялся план по выпуску
никелированных изделий: оконных и дверных ручек и шпинга-
летов. Разрушенный до основания город на берегу Волги воссо-
здавался самыми быстрыми темпами. Из-за срыва нашего плана
по выпуску ручек и шпингалетов срывался и план ввода строи-
тельных объектов.
В момент, когда Левченко сильно раскричался, я попросил слова
и предложил ввести в никелировочном цехе четырехсменную
работу. Воцарилась мертвая тишина. Как четвертая смена? А кто
нам разрешит? – посыпались в мой адрес этот и другие вопросы.
Я аргументировал свое предложение многими доводами, и в пер-
вую очередь повышением производительности труда. В никелиро-
вочном цехе были случаи обмороков – с укорочением рабочего вре-
мени они должны были прекратиться. Оно же сократит количество
больных по группе «В». У нас очень высокая группа «Г», то есть нера-
ботающих. С созданием четвертой смены уменьшится группа «Г»
и увеличится группа «А», то есть численность работавших на произ-
водстве. Таким образом, увеличится не только выпуск никелирован-
ных изделий, но и все показатели по всем литерным группам.
Предложение моё было принято, и решено было в тот же день
укомплектовать четвертую смену из неработающих заключенных
с тем, чтобы с завтрашнего же дня пустить цех в четыре смены.
Результаты превзошли все ожидания.
Через несколько дней Навражнов пригласил меня в комнату,
где он проживал вместе с работниками техотдела. Когда мы с ним
вошли, в комнате никого не оказалось. Зато стол был накрыт
роскошно: икра, севрюга, жареное мясо, изумительной белизны
прекрасно выпеченный хлеб, всего вдоволь, и даже бутылка игри-
стого Цимлянского вина. Сперва я подумал, что он ждет еще
каких-то других гостей, так как яств было много, но оказалось, что
это приготовлено на нас двоих. Я сперва отказывался, но Николай
Федорович так настаивал, говорил, что он давно хотел меня уго-
стить, что угощает же он Хитрова и Попова, да и стол так богато
обставлен, что я уступил.
Надо ли говорить, что означало такое угощение для заключен-
ного, отбывавшего десятый год своей неволи? Ведь тут на столе
была не только обильная хорошая пища, нет, она была изысканной,
именно то, что называется самым настоящим деликатесом. За обе-
дом мы очень оживленно беседовали. Выпили всю бутылку вина.
Уже под конец пиршества Николай Федорович мне говорит, что
своим предложением о переводе гальваники на четырехсменную
работу я сильно подорвал его авторитет, который ему очень необ-
ходим, чтобы не отправили его в этап в дальние края, а мне, мол,
ни к чему зарабатывать авторитет перед начальством, так как мне
не долго остается сидеть и скоро освободят. Вам надо было мне под-
сказать о переводе на четырехсменную работу. Я прошу вас впредь
так поступать, тогда я обещаю такой обед каждое воскресенье.
Я несколько раз прерывал его, но он категорически отметал мое
обвинение, что с его стороны нечестно подкупать меня. Я ему ска-
зал, что не буду ему мешать по-прежнему зарабатывать авторитет
перед начальством, что же касается его угощений, я от них отказы-
ваюсь самым решительным образом.
Взаимоотношения с Николаем Федоровичем сохранились
у меня вполне нормальными. Никаких угощений больше не было.
Забегая вперед, я должен сказать, что его так же выслали в Крас-
ноярский край, как и меня. Он присылал мне в Пировск письмо
и просил сообщить, есть ли смысл хлопотать, чтобы его перевели
в Пировский район, какая там промышленность, что из себя пред-
ставляет промкомбинат, где я работал.
Кроме Навражного и закройщика швейного цеха, были еще кое-
кто, которые жили неплохо. В бухгалтерии работали человек шесть,
не меньше. Двое из них были вольнонаемными: главный бухгалтер
и пожилая, но постоянно молодящаяся женщина. Остальные чет-
веро были заключенные. Из них две девушки. Но воротили всеми
делами бухгалтерии Гусев и Михеев. Жили они, ни в чем не нужда-
ясь. Гусев часто бывал «под мухой».
Вовсе не лагерной жизнью жил сталевар с «Красного Октября»:
он приходил только спать. Переночует и снова уходит на два-три
дня варить сталь.
Также неплохо жили Григоренко – помощник начальника меха-
нического цеха и Иванов – помощник начальника столярного
цеха. Начальниками цехов всюду были вольнонаемные, но хозяе-
вами положения были их помощники из заключенных.
Основная же масса заключенных голодала и бедствовала.
По-прежнему главными продуктами были треска и сечка. К ним
прибавились отходы от капусты. Днем на складах для вольнона-
емного состава перебиралась капуста. Обрывали верхние зеле-
ные листья, бросали на землю и по ним ходили. Поздно вечером,
а то и в ночь, туда отправляли заключенных, и они собирали эти
лепестки, загрязненные землей, и на грузовиках везли эти отбросы
в зону вместо того, чтобы свезти на свалку. Этой операцией руко-
водил лично начальник отдела снабжения Лернер. Он хвастался,
что сумел выцарапать «капусту», а то бы она могла пропасть.
Но при всем старании поваров нельзя было полностью очистить
их от въевшейся грязи, и суп получался черным.
Нам иногда полагалось премблюдо (премиальное блюдо) в виде
пирожка, оладьи или компота. Как-то Лернер, увидев, что мы едим
оладьи, сказал с завистью, что забыл то время, когда жена гото-
вила ему такие оладьи, а мы здесь едим их чуть ли не каждый день.
Это была самая наглая ложь. По окончании войны на протяжении
уже более двух лет основная масса заключенных все еще болела
всеми болезнями прогрессирующего истощения организма. Убе-
дительным доказательством этого было слишком частое мочеиспу-
скание, вследствие чего по ночам происходило безостановочное
и нескончаемое шествие от корпуса, где помещались заключен-
ные, к уборной. Установленный порядок требовал, чтобы заклю-
ченные шли по тротуару, а не по мостовой. За малейшее наруше-
ние установленного порядка с вышки следовал окрик. Наруше-
нием считались не только случаи, когда шли по мостовой, но и если
кто-либо, идя по тротуару, останавливался.
На этом пути от здания к уборной ночью было так же много-
людно, как в разгар дня на улицах большого города. И если окрик
часового не оказывал своего немедленного воздействия, то за ним
следовало еще более грозное предупреждение, заканчивающе-
еся выстрелом. Иногда за ночь их бывало несколько. Но однажды
выстрелы посыпались днем и не только из автомата, но и из пуле-
мета. А случилось вот что.
Намечался большой этап. Заблаговременно были изъяты и поса-
жены в карцер наиболее крупные бандиты. Приближенные этих
атаманов и паханов подкрались ночью к зданию тюрьмы в тюрьме,
обезоружили охрану карцера и вывели оттуда своих главарей.
Администрация лагеря и командование ВОХРа начали поиски
беглецов, но не обнаружили их нигде. На требование выдать глава-
рей блатные ответили отказом и забаррикадировались. Начались
переговоры, которые ни к чему не привели. В переговорах уча-
ствовало все более и более высокое начальство вплоть до област-
ного прокурора и каких-то представителей из Москвы. Блатные
не только отказывались выдать главарей, но и требовали отмены
предстоящего этапа. Переговоры шли несколько часов. Это был
настоящий бунт или восстание.
Главное жилое здание, в котором забаррикадировались блат-
ные, было взято с боем, после интенсивного автоматного и пуле-
метного обстрела. Я наблюдал из окна второго этажа конторы,
когда вывозили трупы и тела раненых заключенных на грузо-
вых машинах. Если память мне не изменяет, я насчитал 9 убитых
и 45 раненых заключенных. Тяжело было всем нам – свидетелям
подавления мятежа блатных. Хотя все мы осуждали их поведе-
ние самым решительным образом, но в еще большей степени каж-
дый из нас в душе (об этом нельзя было произносить вслух ни под
каким видом), мы не могли согласиться с этой зверской расправой.
Мы так и не узнали, сколько человек из 45 получили смертельные
ранения и умерли в лазарете? На многие дни весь лагерь был объят
трауром.
Война принесла в лагерь облегчение режима. Одной из сто-
рон ослабления режима была установка репродукторов внутри
зоны. Казалось бы, что в этом плохого? Радоваться бы, да и только.
Но не так-то просто бывает в жизни, как это иногда кажется
со стороны. Проклятия, тысячи проклятий сыпались по адресу
Лебедева-Кумача и Дунаевского, как только из репродукторов
сыпались слова:
«Я другой такой страны не знаю
Где так вольно дышит человек!»
Возмущение, надо сказать, было всеобщим. Какую же надо
иметь подлую душонку, чтобы сочинить такие слова в стране, где
в тюрьмах и лагерях изнывает чуть ли не четверть взрослого насе-
ления? – слышал я от некоторых лиц примерно такую оценку
поэту Лебедеву-Кумачу. Не лучшего мнения были и о композиторе
Дунаевском, сложившим волнующую музыку на слова, предназна-
ченные для обмана миллионов людей.
И каким, надо сказать, кощунством было звучание этих слов
из громкоговорителя, включенного на полную мощность в ОЛП
№ 1 в дни, последовавшие после мятежа и кровавой расправы
с ним. Многими песня «Широка страна моя родная» воспринима-
лась не иначе как неуместные звуки бравурной музыки на похоро-
нах, когда вокруг стоны и плач.
;
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЛАГЕРЯХ

Лагерная отчетность

Величайшей тайной для всего человечества остается численность
лагерного населения в течение тридцатилетнего царствования Ста-
лина. Некоторым кажется, что это трудно установить, что вряд ли
есть точные сведения об этом. Со всей ответственностью заявляю,
что они есть, и притом самые подробнейшие и на каждый день.
В лагерях был установлен строжайший порядок отчетности.
Специально для этой цели была учреждена должность плановика.
Он был обязан к 8-ми часам вечера по селектору сообщить в отде-
ление сведения о численности заключенных, а те, в свою очередь,
сообщали в управление, оттуда – в Москву, в ГУЛАГ или ГУЖДС.
Если лагерное подразделение было слишком малочисленным и ему
не полагались по штатному расписанию должности плановика
и техучетчика, то сводку обязан был составить и сообщить в выше-
стоящую инстанцию нормировщик, без которого не обходилась
ни одна производственная единица.
Я неоднократно слышал от лагерного начальства, что сведения
при всех обстоятельствах должны быть в Москве к 12 часам ночи.
Этот порядок был установлен не только для ГУЛАГа, он существо-
вал для всех важнейших отраслей страны. Известно, что Сталин
работал по ночам, до самого утра. Сводки, поступавшие в Москву
со всех концов страны, обрабатывались в надлежащем порядке
и ложились на стол Сталина в ночное время.
То, что существовал такой порядок, подтверждается, например,
свидетельством известного авиаконструктора А. Яковлева в его
книге «Цель жизни»: «Я помню, как в период испытаний новых
самолетов ежедневно в 12 часов ночи готовилась сводка для Ста-
лина о результатах испытательных полетов».
Ясно, что вся эта документация сохраняется и по сей день
и на любое число 1937 или 1938 года. Со всей точностью можно
установить, сколько в любой день было арестовано людей по всей
стране, сколько расстреляно и т.д. Что же касается тюремно-
лагерного населения, то отчетность ежедневно представлялась
по шифру из четырех литер:
«А» – заключенные, занятые на производстве.
«Б» – «обслуга», то есть персонал, обслуживающий заключен-
ных по их бытовому устройству – повара, дневальные, банщики,
парикмахеры.
«В» – больные, освобожденные от выхода на работу.
«Г» – также неработающие, но по разным причинам. В их числе:
а) «отказчики», то есть лица, отказавшиеся выйти на работу,
б) посаженные в карцер,
в) находящиеся в побеге,
г) этапируемые, до момента их сдачи другому лагерному подраз-
делению.
Строго требовалось, чтобы группа «А» держалась на уровне
92% и выше. На группу «Б» официально полагалось не более 5%
от общей численности заключенных в данном лагерном подразде-
лении. Но в эти пять процентов обслуга никогда не укладывалась
и обычно была на уровне 8%. По группе «В» – больные планиро-
вались в пределах трех процентов. Группа «Г» совершенно не пла-
нировалась. Единственным оправданием по этой графе цифровых
данных были этапируемые. Без них ни один лагерь не мог обой-
тись. Жизнь есть жизнь, и она всегда в движении. Так как высо-
кое начальство требовало неукоснительное исполнение планиру-
емых 92% по группе «А», то плановики, по принуждению своего
непосредственного начальства, занимались очковтирательством,
не показывая подлинный состав «разбухшей» обслуги, скрывая
ее недозволенную часть по группе «А».
Думается, что ни одна отрасль народного хозяйства никогда
не вела, и очевидно, и теперь не ведет такого скрупулезного отчета,
как это осуществлялось в системе ГУЖДСа и ГУЛАГа. Если чис-
ленность населения по стране в целом наиболее точно учитывается
от одной переписи к другой, если сведения по народному хозяй-
ству отражаются в годовых и квартальных отчетах и, в редких слу-
чаях, в месячных сводках, то сведения о численности заключенных
подавались (и теперь, очевидно, подаются) на основании ежеднев-
ных двукратных проверок. Это как минимум утром и вечером.
Если бойцы ВОХРа были более или менее грамотными и у них
сходился итог проверки с действительной численностью заклю-
ченных в зоне при первом же подсчете, то все мы, подсчитывае-
мые, облегченно вздыхали. Но бывало и так, что подсчитывали нас
при одной проверке несколько раз, так как итог никак не сходился
с необходимой численностью заключенных в зоне. Считать заклю-
ченных обязаны были одновременно представитель ВОХРа (обычно
дежурный на вахте) и нарядчик или сам помнач по труду, если при
нем не было штатной должности нарядчика. Оба они – дежурный
вохровец и нарядчик, были вооружены единственным орудием для
подсчета лагерного населения – фанерными досками. На них они
отмечали столбиками число заключенных, подсчитываемых по всем
объектам, где в этот момент пребывали заключенные. В момент про-
верки было категорически запрещено всякое передвижение заклю-
ченных по зоне. За нарушение этого запрета сажали в карцер.
Если счет никак не сходился, то всех выводили из помещений
и выстраивали в центре зоны в колонну по пять. Во многих под-
разделениях проверка сразу начиналась с подобного выстраива-
ния. Бывали случаи, когда она затягивалась на час и более, и тогда
завтрак или ужин ели уже холодными.
В лагерях как нигде изощрялись в требовании представления раз-
личных сводок помимо строго установленной ежедневной отчетно-
сти. НКВД не был подвластен ЦСУ, и последнее не имело никакого
представления о тех дополнительных сведениях, которые приходи-
лось составлять по капризам отдельных начальников и на которые
затрачивали уйму времени плановики, нормировщики, помощ-
ники начальника по труду и другие работники из состава АТП.
Иногда требовалось представление ежедневной сводки повторно,
с подробнейшим анализом всех производственных показателей
как по объему, так и по производительности в соответствии с пре-
поданным планом в процентном соотношении, и многие другие
сведения разового порядка.
Лагерная отчетность в свое время сыграла свою службу Ста-
лину и Берия. Статистика, содержащаяся в ней, способная леденить
сердце и мозг любого нормального человека, так или иначе, когда-
нибудь предстанет перед нашим потомством. Оно ее достойно оце-
нит. Узнает трагедии, свершившиеся в жизни соратников Влади-
мира Ильича Ленина, ветеранов нашей партии, ставших жертвами
сталинско-бериевского произвола, а также проникнется чувством
уважения и сострадания не только к безвинно погибшим старым
коммунистам, но и к миллионам честных граждан – беспартийных.

Проклятая 58-я

Из предыдущего повествования читатель уже знает, что лица,
обвинявшиеся в контрреволюционной деятельности, привлека-
лись по 58-й статье Уголовного Кодекса. В ныне действующем Уго-
ловном Кодексе вместо одной 58-й статьи по этим преступлениям
предусматривается несколько начиная с 64-й и по 73-ю, и деяния,
о которых идет речь в этих статьях, называются уже не контррево-
люционной деятельностью, а особо опасными государственными
преступлениями.
Я назвал 58-ю статью проклятой потому, что она именно такой
и была. Если бы не смерть Сталина в 1953 году и не XX съезд
КПСС, освободивший из тюрем и лагерей миллионы сидевших там
с клеймом врагов народа людей, все бы они умерли как проклятые
и их потомство проклинало бы 58-ю статью, с помощью которой
пали жертвой ни в чем не повинные их старшие родственники.
Мои читатели и в первую очередь родственники погибших
и пострадавших жертв сталинского произвола, несомненно, заин-
тересуются классификацией их мнимой преступной деятельности,
поэтому мы считаем своим долгом ознакомить их с нею.
Самым тяжким обвинением считалась измена Родине. Каралась
она по пунктам 1а и 1б. Остальные обвинения обозначались сле-
дующими пунктами: шпионаж – 6, вредительство – 7, террори-
стический акт – 8, диверсия – 9, контрреволюционная агитация
и пропаганда – 10, участие в контрреволюционной организации –
11, саботаж – 14. Остальные пункты 58-й статьи, не оговорен-
ные здесь, встречались редко и поэтому мы не сочли необходи-
мым о них говорить, но следует упомянуть еще один пункт – 12-й.
По 12-му пункту привлекались за недонесение о готовящемся или
совершенном контрреволюционном преступлении.
Соответственно этим пунктам и были размещены заключен-
ные в лагерях по степени их режима. Самыми слабыми пун-
ктами считались 10-й и 11-й, то есть те, которые были у меня.
Но если не было пункта 11, а был только 10-й, то можно было рас-
считывать на расконвоирование, которым пользовались чуть
ли не монопольно лица, привлеченные по следующим статьям:
109 – злоупотребление властью, 110 – превышение власти
и 111 – халатность. Расконвоированные жили лучше всех в лаге-
рях. К их услугам прибегали все, кто имел деньги. К ним обраща-
лись за покупками за зоной, так как в лагерях ларьков не полага-
лось, в отличие от тюрем. На этих покупках расконвоированные
обогащались, и даже очень заметно. Можно сказать про них, что
они представляли из себя особую прослойку среди заключенных,
эксплуатируя их. Некоторые лица из расконвоированных чув-
ствовали себя никак не хуже, чем на воле.
Так называемые изменники Родине, приговоренные по ст. 58 1а
или 58 1б, содержались в спецлагерях, откуда они не имели права
писать письма родным. В этих же лагерях находились и те, у кого
было несколько пунктов, таких как 6, 7, 8 и 9, то есть обвинявшихся
сразу во многих грехах: шпионаж, вредительство, террор и дивер-
сия. Про таких говорили, что у него полный букет.
Кроме 58-й и других статей уголовного кодекса были еще так
называемые литерные статьи, например: КРД – контрреволю-
ционная деятельность, КРЭ – контрреволюционный элемент,
КР – контрреволюционер, СОЭ – социально-опасный элемент,
ЧСИР – член семьи изменника Родины.
Было еще несколько названий, но память их не сохранила. Эти
литерные статьи присваивались так называемым Особым совеща-
нием или тройками. Особое совещание – это был постоянно дей-
ствующий орган в Москве, в то время как тройки свирепствовали
время от времени в областных, краевых и республиканских цен-
трах по мере накопившихся жертв.
Следственные органы, если их можно так назвать, в годы произ-
вола и беззакония направляли дела по трем адресам:
а) в судебные органы (не в обычные, конечно, а в спецколлегии),
б) в Особое совещание,
в) в тройки.
В эти две последние инстанции направлялись такие дела, кото-
рые никак не могли быть рассмотрены судебными органами ввиду
отсутствия каких-либо свидетельских показаний, а главное – при-
знания самого обвиняемого.
Особое совещание – это не орган, придуманный Советской вла-
стью. Оно существовало еще при царизме. Когда В.И. Ленин не при-
знал себя виновным и уклонился от дачи показаний, то его дело было
направлено на рассмотрение Особого совещания при министерстве
внутренних дел, которое утвердило административную высылку
В.И. Ленина в Сибирь. 29 января 1897 года сам царь Николай II санк-
ционировал постановление о высылке Владимира Ильича.
Передовая русская общественность всегда считала Особое сове-
щание органом самой гнусной и бесчеловечной расправы царизма
со своими политическими противниками, заочно приговариваю-
щим к административной ссылке, не дав возможности обвиняе-
мым сказать что-либо в свою защиту.
Существенная разница между Особым совещанием царских вре-
мен и Особым совещанием сталинского режима в том, что первое
было учреждением более гуманным, чем второе. Наглядным под-
тверждением этого служит биография В.И. Ленина, из которой мы
узнаем, что Владимир Ильич был выпущен из тюрьмы 14 (26) фев-
раля 1897 года с разрешением оставаться в Петербурге три дня
для устройства личных дел. Из тюрьмы был выпущен не только
В.И. Ленин, но и все остальные, осужденные вместе с ним по делу
«Союза борьбы».
17 февраля 1897 года В.И. Ленин из Петербурга выехал в Москву,
где находился до 22-го февраля. Все эти дни он использовал для
работы в читальном зале Румянцевского музея (ныне библиотека
имени В.И. Ленина), где собирал материал для своей книги о разви-
тии капитализма в России. Лишь 22 февраля он выехал из Москвы
в сибирскую ссылку, причем без всякого конвоя.
За долголетнюю свою жизнь я не могу припомнить ни единого
случая, чтобы хоть один человек, осужденный решением Особого
совещания сталинских времен, был выпущен из тюрьмы хотя бы на
один день для устройства своих личных дел или без конвоя после-
довал в Сибирь в ссылку.
Что же касается так называемых троек, то они целиком и полно-
стью были порождением сталинского произвола и являлись суще-
ственным подспорьем в деле выполнения функций Особого совеща-
ния, когда оно не успевало проштамповывать поступавшие с мест
сотни тысяч сфабрикованных дел ни в чем не повинных людей.
58-я статья была проклятой и потому, что, если единожды этот
ярлык был приклеен кому-нибудь, тот на всю жизнь оставался
несчастным, с судьбой проклятого на вечные времена. На 58-ю
статью не распространялась ни одна амнистия, нельзя было рас-
считывать не только на досрочное освобождение, но вообще
на какое-либо смягчение.
Умение прощать – одна из величавших добродетелей. Я имею
в виду прощение действительно виновных. А в данном случае речь
идет о людях совершенно ни в чем не повинных. И как же можно,
подписывая указ об амнистии, не распространять ее на этих невин-
ных людей.
Из прошлого мы знаем, что по всякому незначительному поводу
цари, как бы они ни были жестоки, время от времени все же
проявляли добродетель. Пусть не искренне, только для показа,
но по их амнистиям не только в массовом порядке выходили
на свободу люди, находившиеся в заключении, но и приговорен-
ные к смертной казни оставались живыми.
Д.И. Писарев, заточенный в Петропавловскую крепость за ста-
тью, в которой призывал к низвержению Романовых, был осво-
божден по амнистии в связи с бракосочетанием цесаревича.
Или взять, к примеру, Камо – виднейшего деятеля Коммуни-
стической партии. Кавказский военно-окружной суд вынес Камо
смертный приговор 2 марта 1913 года, но амнистия по поводу трех-
сотлетия дома Романовых заменила ему смертную казнь каторгой,
и он остался жив благодаря этому и во время Гражданской войны
сумел совершить еще ряд подвигов.
Подобных примеров можно привести очень много. Для того
чтобы их знать, надо глубоко изучать историю – науку, которая
в наше время находится в загоне в той ее части, где она правдива,
вместе с тем, популяризуется в самом фальсифицированном виде.
Говоря об амнистиях, нельзя не сказать несколько слов об амни-
стии, изданной императором Александром I 15 марта 1801 года
в связи с восшествием на престол после убийства императора Пав-
ла 12 марта 1801 г.
Вот как мотивировал Александр I свое желание об амнистирова-
нии: «Желая облегчить тягостный жребий людей, содержащихся
по делам, в тайной экспедиции производящимся, препровождая
при сем четыре списка, всемилостивейше прощая всех поимено-
ванных в тех списках, возводя лишенных чинов и дворянства в пер-
вобытное их достоинство, я повелеваю сенату нашему освободить
их немедленно из постоянного места их пребывания и дозволять
возвращаться, кто куда пожелает, уничтожая над последними
и порученный присмотр».
Мыслимо ли это в наши дни? Еще в двадцатые годы было вве-
дено понятие о минусах. Говорили: «у него минус два», то есть
он не имеет права проживать в Москве и Ленинграде. А были
еще люди, у кого минус 5–6, что означало еще и столицы союз-
ных республик. Количество «минусов» исходило до нескольких
десятков. Мало того, что нельзя проживать в определенных горо-
дах, была установлена стокилометровая зона вокруг этих городов
по типу черты оседлости для евреев при царизме. Для Москвы бли-
жайшими городами, где можно было поселиться, оказались Алек-
сандров (113 км) и Егорьевск (119 км).
Александр I своей амнистией разрешил «возвратиться, кто куда
пожелает», что означало даже в Петербург. Означает ли это, что
после царской амнистии наступила в России не то чтобы свобода,
но хотя бы какое-нибудь ослабление режима жестокости? Вовсе
нет. Наоборот, эпоха Николая I отличалась именно самыми неверо-
ятными жестокостями, и поэтому он вошел в историю под именем
Николая Палкина. И все три последующих царя свирепствовали
на своих тронах, и Россия вплоть до 1917 года стонала под их вла-
дычеством.
Вопрос свободного передвижения для нашей страны всегда был
актуален. В 1903 году в книге «К деревенской бедноте» В.И. Ленин
на вопрос: «Чего хотят социал-демократы?» отвечал: «...полной
свободы идти, куда хочешь, полной свободы передвижения...»
(В.И. Ленин. ПСС, т. 7, стр. 133).
Возвратимся вновь к амнистии от 15 марта 1801 года и посмо-
трим, что же дала она преследуемым по политическим мотивам.
Из 700 числившихся по спискам тайной экспедиции сослан-
ными в монастыри, крепости и Сибирь и живших по разным
городам и деревням под присмотром полиции было освобождено
536 человек, то есть 76,5%. Около 12 тысяч офицеров и чиновников
были восстановлены в своих правах. Специальным указом были
освобождены из Сибири молокане, сосланные туда Павлом. Рядом
других указов, изданных в марте-сентябре 1801 года, предписыва-
лось уничтожение виселиц и пыток, отменялся запрет на ввоз из-за
границы книг и нот, разрешалось открытие частных типографий,
полицейским было запрещено причинять кому-либо обиды и при-
теснения, была уничтожена тайная экспедиция.
В связи с этой амнистией возвратился в Петербург Александр
Николаевич Радищев и был зачислен в Комиссию составления
законов.
Время от времени амнистии необходимы даже при самых суро-
вых режимах, причем амнистии как можно более полные и рас-
пространяющиеся на всех политических. Гражданин – всегда пес-
чинка по сравнению с государством. Если государство не желает
прощать, то создается исключительно невыгодная ситуация для
самого государства. При отсутствии амнистий опороченный чело-
век так и остается опороченным на всю жизнь. И если умение про-
щать является добродетелью, то она сторицею вознаградит само
государство исправлением споткнувшихся граждан.
Неужели неубедительны судьбы Д.И. Писарева и Камо (С.А. Тер-
Петросяна), о которых я говорил выше? Если судить по моей соб-
ственной судьбе, то я должен сказать, что за те 17 лет, которые
я провел в заключении, поводов для амнистий было много. Взять,
к примеру, хотя бы такие даты: 1942 год – 25-я годовщина Великой
Октябрьской социалистической революции, 1945 год – победа
над фашистской Германией и вторая амнистия в том же 1945 году
в ознаменование победы над Японией и окончания войны, 1947 г. –
30-я годовщина Октября. При желании можно было бы найти много
других поводов для амнистии, но Сталин на добродетель не был
способен, а подсказать ему об этом никто не смел.
И вот если бы не его смерть и не трезвые умы в составе ЦК
КПСС, то я не только не писал бы эти мемуары, но и давным-давно
не жил бы. Вот почему амнистии необходимы, и как можно чаще
и полнее. А те, кто с этим не согласен, про них можно сказать, что
они из той же породы людей, какими были Сталин и Берия. Так же,
как социализм не может существовать без самой широкой демо-
кратии, он не может существовать без добродетели.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
30 июня 1903 Родился в г. Тифлисе, Тифлисской губернии, Российской Империи.
Отец: коллежский асессор Геворк Мискинянц (1864–1921). Мать: Гаяне Тер-Оганесянц (1870–1962). Тифлис
1910–1921 Тифлисская 5-я мужская гимназия. Тифлис
1919–1921 Начало участия в работе подпольной организации молодых коммунистов «Спартак». Вступление в партию в 1920 году. Тифлис
3.1921–4.1921 Инструктор Тифлисского комитета комсомола. Тифлис
4.1921–8.1921 Комиссар, статистик Грузчека. Тифлис
9.1921–4.1922 Секретарь IV райкома Комсомола. Тифлис
5.1922–7.1924 Секретарь III райкома Комсомола. Тифлис
8.1924–1.1925 Заворготделом Тифлисского Комитета ЛКСМ Грузии. Тифлис
1.1925–7.1925 Замзаворготделом Закавказского крайкома ВЛКСМ. Тифлис
9.1925–5.1929 Учёба в Московском Государственном университете. Историко-архитектурное отделение, Этнологический факультет. Москва
7.1929–10.1929 Ответственный инструктор Тифлисского Комитета КП(б) Грузии. Тифлис
11.1929–5.1930 Зам. зав. Орграспредотделом Тифлисского Комитета КП(б) Грузии. Тифлис
6.1930–8.1930 Зав. Распредотделом Тифлисского Комитета КП(б) Грузии. Тифлис
9.1930–3.1931 Ответственный инструктор Закавказского Крайкома ВКП(б). Тбилиси
4.1931–4.1932 Начальник управления кадров ВСНХ ЗСФСР. Тбилиси
5.1932–1.1933 Завсектором партработы на транспорте ЦК КП(б) Грузии. Тбилиси
2.1933–11.1933 Начальник политотдела Агбулахского совхоза. Агбулах
12.1933–12.1937 Ответственный инструктор Политуправления при Наркомсовхозов СССР. Москва
12.1937–8.1938 Зам. начальника политсектора Наркомсовхозов РСФСР, ПУНС Москва
8 августа 1938 Арест в Москве и этап в Тбилиси. Москва
11 мая 1939 Осуждён Судебной Коллегией по уголовным делам Верховного Суда Грузинской ССР 11 мая 1939 года по статьям 58-10 ч. 1 и 58-11 УК Грузинской ССР. Тбилиси
8.1938–8.1948 В заключении. В различных тюрьмах, лагерях, местностях СССР на разных должностях. СССР
9.1948–3.1955 Ссылка в Красноярский край. Пировское
9.1948–8.1954 Старший бухгалтер Пировского райпромкомбината Пировское
8.1954–3.1955 Заместитель главного бухгалтера Красноярского крайместпрома. Красноярск
14 марта 1955 Постановлением Президиума Верховного Суда Грузинской ССР от 23 декабря 1954 года приговор Судебной Коллегии по уголовным делам Верховного Суда Грузинской ССР от 11 мая 1939 года в отношении Мискина А.Г. отменён за недоказанностью обвинения, дело производством прекращено и от ссылки на поселение освобождён 14 марта 1955 года. Красноярск
5.1955–3.1956 Инспектор Управления подготовки кадров Министерства Совхозов СССР. Москва
1956–1985 Персональный пенсионер СССР союзного значения. Москва
1 марта 1985 Скончался в Москве.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Аболяев 174–180

Авакян 108

Авалян Гайк Семенович 188, 189

Агамалян Рафаэль М. 10, 92, 142, 143,

203, 205–212, 216, 217, 219–225

Агамалян Вартан 205

Агамалян Тамара 205

Агамиров Сурен Х. 107, 108

Агниашвили Петр 115, 117, 118, 212

Агрба 257

Адамян Гайк 57, 204

Азбукин 397

Акопов Степан 204

Алавердов Степан Л. 4–6, 43, 55, 205,

220, 222, 223, 259

Амаев 157, 158

Аматуни 43

Амосов А. М. 99

Андреев 153, 176, 177, 180

Апоян 69–71

Аронштам 10, 311

Арутинов 115–118

Арутюнов Сергей Аркадьевич 122

Арутюнян Амо 46, 204

Асрибеков Ерванд М. 54, 55, 70–72, 90

Атарбеков Г. А. 9, 12, 259, 260

Ахундов Рухулла 85

Ашуров 176

Баберцян Ашот Сергеевич 6, 7, 13, 43

Багиров М. Д. 91, 249, 250, 254, 255

Багратиони М. 66–68

Байдер 486–488, 490

Байзаков Абдырасул 502

Бакрадзе В. М. 218, 219, 249

Барткулашвили Миша 256, 265

Баскина 89

Баулин Василий 126, 151

Бедия Эрик 5, 23, 262–264

Бенедиктов Иван Александрович 149,

152, 171

Берия Лаврентий Павлович 48, 58–60,

68, 72, 74, 85, 86, 88, 90, 91, 100, 115–118,

124, 140–143, 148, 188, 189, 195, 211–

216, 220–222, 224, 225, 227, 235, 236, 238,

239, 249–267, 275, 331, 333, 334, 342, 356,

362, 376, 409, 439, 495, 529, 534, 536, 544

Благонравов Георгий Иванович 99

Бобков Павел Васильевич 517, 518, 521

Бобрышев Иван 43, 204

Болквадзе Вано 48, 54

Бондаренко Михаил 88, 144, 145

Борзов 126

Бугданова Аруся 56

Булатов Д. А. 167–170

Бурова 126, 163, 164, 172, 173

Бухман Нил Наумович 139

Ваниев Ерванд 121, 122

Ваньян Андрей 182, 183

Варданян Степан 205, 205

Вардапетян Арам 47

Вартанян Амо А. 204

Варунц Христофор 93

Васильева Анна 126, 150–152

Венде Роберт Мацевич 126

Ветошкин Михаил Кузьмич 247

Виленштейн 408

Волгин Вячеслав Петрович 15, 17, 24,

25, 50, 51

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

562 Анушаван Мискин. Из Тифлиса в Сибирь

Володарский Владимир Соломонович

422

Волосюк Мария Сергеевна 493

Воробьев Шмарья Лазаревич 126, 150,

151

Восканян Гурген 6, 204

Вышинский Андрей Януарович 15, 32,

45, 46, 48

Габбасов Князь 21–24

Гамбаров 126, 150

Гвазава Датико 264

Гезенцвей Сарра Менделевна 23

Герцен 476, 497, 536

Геурков Арташес 92

Глебова 126, 150

Гогоберидзе Леван Д. 74, 257, 258

Голуб Григорий 309

Голубчик Абрам Григорьевич 410, 502

Горбунов 126

Горделадзе Коте 264

Горовиц Владимир C. 65

Горький Максим 63, 200, 314

Горячев 143, 220–222

Грасмик 476, 485

Грибач Витольд Антонович 397,

404,406–408, 452, 453, 455

Григорович Георгий Григорьевич 308,

309, 470, 475, 492, 500, 501, 504

Грицков Михаил Кириллович 422

Гульст Веньямин 245, 259

Давмарин Михаил 261

Давыдов 486, 487

Дарахвелидзе Васико Г. 92, 204

Девдариани Гайоз С. 11, 64, 204

Девдариани Гоги 212, 213, 235, 238, 255,

256–259, 265, 341

Деканозов В. 59, 117, 249, 250

Дементьев А. 63

Джанджгава 218

Джапаридзе Александр 20, 179

Дзнеладзе Борис 203, 262

Дмитриенко 387, 390, 392, 394

Доброхотов 124

Довлатов Исай Иванович 254, 255

Догадов Александр Иванович 105, 106

Долгих Владимир Михайлович 498, 512

Драгунский Д. А. 329, 332, 333

Думбадзе Давид Николаевич 218, 411,

439, 440, 476, 482, 486, 487, 489–493

Енукидзе Леван 20

Ерзинкян Армаис 108

Есаян Арсен С. 107, 108

Жезлов 126, 144

Зайцев 126, 167, 171, 172

Закарянц Ерванд Николаевич 438, 452,

453, 455–458, 475, 476, 487, 490, 491,

493, 497, 506

Заликин 126

Залкин 123, 124, 161, 162

Заргарянц Михаил Никитич 30, 31, 359,

360

Зимин Петр Никифорович 126

Иванов Константин Николаевич 23

Исаханян 261

Ишукова Надежда Бургановна 411, 493

Каблуков Иван Алексеевич 25, 26

Кавтарадзе Жоржик 178

Кавтарадзе Сергей Иванович 188

Каганович Лазарь 97, 99, 101, 106, 127,

167, 169, 170, 183, 184, 309, 310

Казнин Иван Павлович 503

Калантаров Сергей 204

Калишкин Иван Семёнович 398, 404–

407, 413, 425

Калманович 125, 197

Калмыков Бетал Эдыкович 176, 553

Калугина 126, 128, 129, 150

Канделаки Д. В. 11

Карасев Михаил Кириллович 309

Карпинский 491, 492

Именной указатель 563

Картвелишвили Лаврентий 86, 87, 89,

90, 91, 95, 103, 132, 250, 251

Кахиани Михаил И. 50, 187, 256, 258

Кахоян Асатур Степанович 262

Кварацхелия Мосе 219, 220

Квиркелия Кирилл 157

Кедров Михаил Сергеевич 253–255

Кешишев Александр Константинович

384, 385, 387, 393, 413, 429, 440, 452, 453,

455

Киладзе Давид 58–60, 249, 250, 267

Киладзе Датико 257

Кобулов Бахшо З. 59, 60, 249, 250, 252,

257, 258, 259

Козловский Николай Георгиевич

126–128

Кольцов М. 63

Комахидзе Отия 140, 141, 204

Константинов 154, 155

Корнетов Александр Васильевич 398,

402, 428, 429

Коротченк Демьян Сергеевич 139

Костанян Вартан 6, 7, 43

Криницкий Александр Иванович 76,

77, 85, 175–177, 333

Кудрявцев 88, 126–129, 144, 145, 149,

156, 174, 175

Кузахмедов 397, 400

Кун Бела 52

Курочкин Александр Захарович 505–

509, 512

Курулов Георгий Д. 91, 107, 118

Кушниренко Иван Иванович 498, 512,

514, 518

Лакоба Нестор 212–216

Лактионов Пётр 121

Лебедев Павел Павлович 502

Левандовский Михаил Карлович 327,

328, 330, 350

Левен Вильгельм Гергадтович 477, 478

Лекишвили Вано 38, 40, 43

Лившиц 21, 22

Логинов 498, 504, 505, 513

Лозанн 480, 481

Ломая 261

Ломидзе Лука М. 55, 57, 204

Ломинадзе Бесо В. 39, 42, 66, 85, 86,

92–95, 118, 152, 258

Лукин Николай Михайлович 15–18, 21,

24, 25, 54

Лумм 417, 420, 421, 422, 425

Луначарский Анатолий Васильевич 13

Мартиросов Степан 301–303, 358, 365

Матросов 157, 159, 160

Меграбян Никуш 7, 179

Межлаук В. И. 210, 553

Мейзингер Александр Александрович

476, 478, 480

Мелькумов Андрaник 126, 163, 164, 166

Мельников 389, 390–392

Меркулов В. 59, 11, 249, 250

Метонидзе Валериан Ермолаевич 5,

219, 220

Микицинский 493

Микоян Анастас Иванович 136, 137,

139, 261, 262

Миллер Фёдор Петрович 476, 481–485,

493

Мираков 503

Мирзабекян Арам 14, 96

Миротадзе 93

Мирошниченко Роман Андреевич 318,

319, 459, 459

Мискин Эдуард Георгиевич 5, 256, 265,

266, 545

Миско Михаил Васильевич 21, 22, 24,

290

Михалевский 126, 150, 166

Мкртычан Р. Г. 47

Мкртычян Ншан 120

564 Анушаван Мискин. Из Тифлиса в Сибирь

Монмуссо Гастон 43

Мороз 254

Мороховец Е. А. 4

Мошляк Иван Николаевич 326, 328,

329, 331, 332

Мхитаров 254

Мясников Александр Федорович 11,

12, 47, 65, 240, 259, 260

Навражнов Николай Фёдорович 516,

518, 519, 522, 523

Наврот 21, 22

Назаретян Амаяк М. 52, 553

Назаров 503

Найденов 167, 168

Невский Владимир Иванович 17–21,

181, 189, 553

Немирович 471–474

Николаева Клавдия Николаевна 487

Никонов 416, 417, 420, 421

Новиков Арон Львович 107, 108

Носарев Михаил 463, 466, 467

Одилавадзе Кирилл 42

Одинцова 126

Окоев Яша 6–8, 204

Окуджава Шалико С. 204

Орахелашвили М. Д. 85, 86, 251, 252, 553

Орджоникидзе Серго 11–15, 36, 55, 85,

94, 96, 107, 113, 114, 136, 142, 184,

205, 207, 208, 210, 213, 217, 226–231, 233,

235–241, 255, 256, 259, 260, 267, 359, 556

Орджоникидзе П. К. 142, 144, 218

Островский 125, 440

Отьян 148, 460, 461, 463, 467–469, 483

Пакалн Петр Петрович 294, 295

Панкратова Анна Михайловна 247, 248

Панцулая Датико П. 55

Паршина 398

Певцов И. А. 108

Петров Георгий Федорович 126, 142,

149, 150, 190, 268, 269

Пиралов Гладстон П. 222, 223, 267

Пиртцхелава Коте 70

Пирумов Симоник 106, 107, 143

Питерский Шура 261

Поздеев Василий Петрович 96, 99,

111–114

Полонский В. И. 91–95

Попов Владимир Иванович 311, 520,

523

Преображенский Петр Федорович 18,

26–28, 198, 199

Простосердов 102, 103

Рабинович Зяма 204

Радек Карл 100

Рапава 218, 219

Реденс С. Ф. 252, 253, 259, 260, 261

Рейзин Лев Фалкович 153, 154

Рейснер Михаил Андреевич 26, 27

Рожков Николай Александрович 18

Розанов Соломон Моисеевич 506, 509,

510

Романовский Валентин 475, 492, 493,

510

Ротермель Эрнест Фёдорович 476, 483

Рябовол Павел Степанович 488, 490

Сагарадзе 260

Саруханов 92

Свидерский А. 63

Сегал 23

Синицкий Яков Фаустович 297–299

Скворцов-Степанов И. 63

Сковно Абрам А. 297

Смирнов Геннадий 209, 210

Смирнов 164, 417, 422, 425

Снегов А. 88, 89

Солнцева 126, 127, 129

Сомс Карл Петрович 126, 149, 156, 161–

164, 169, 170, 171, 217, 237, 295, 297

Спандумян Тигран Герасимович

455–457, 489

Именной указатель 565

Сталин Иосиф Виссарионович 19–21,

33–36, 39, 42, 44, 45, 48, 49, 57, 58, 60, 62,

63, 71, 76–80, 84–87, 94–100, 106, 108,

116, 127, 131, 133, 136, 137, 141, 142, 162,

171, 176, 181–186–200, 202, 209, 213–

216, 226–230, 232–258, 260–265, 274,

277, 282, 286, 295, 297, 303, 309, 313, 314,

318–320, 326, 331–333, 340, 344–346,

349, 358, 376, 378–383, 409, 419, 428, 429,

436, 441, 462, 477, 479, 497, 501, 513–15,

519, 520, 526–560

Степанян Нерсик 162

Стриженев 126

Ступов А. Д. 152–155, 382

Сударкин Петр Дмитриевич 23

Суслова Павла Васильевна 126

Сухишвили Ладо 51, 53–55, 62, 69, 76,

77, 79, 80, 86, 118, 379

Сырцов 95

Талалаев Георгий 506

Тароян Самвел Григорьевич 267

Татулов 140, 141

Тевс Гергард Иванович 507, 508

Тедеев 151, 152

Темкин Марк Михайлович 145

Тер-Вартанов Асатур Е. 54, 62, 86

Тер-Габриелян Саак Мирзоевич 40, 42,

102, 261

Тережко Петр Федорович332

Тиканадзе 103

Титов Иван Петрович 518, 522

Ткаченко 167, 170

Топерман Любовь Исидоровна 411, 490

Травинов Петр Иванович 126

Троцкий Л. Д. 39, 42, 45, 196, 233–235,

249

Туския Давид Романович 41

Улибеков 102

Фаворов 397, 401

Фадеев А. 63

Файнштейн 21, 22

Франгулян Иван Семенович 226, 237,

239

Фридлянд Семен Ефимович 264

Ханджян Агаси Г. 162, 261, 264

Харабадзе Давид 96, 101, 102

Харламов Иван Николаевич 123, 124,

138, 139, 166

Хацкевич Харитон Аронович 108–112,

115–117, 262

Хачиев 69

Хитаров Рафик 204

Хитров Евгений Васильевич 519, 520,

523

Хмаладзе Семен Адамович 178, 179

Цатуров Жора 259

Цхакая Миха 14

Чаплин Николай Павлович 11, 39, 43,

85, 118, 204, 258, 502

Шагинян Мариета Сергеевна 107

Шамшян Оганес 457

Шарикян Атом 6, 7, 16, 40, 41, 43

Шахгильдян Арам 126, 166, 171, 237

Шахов 126, 127

Шахова Валентина Д. 144, 145

Шашуркин 257

Шейнин Лев 29, 161

Шогирадзе Бесо 57, 72, 73

Шпак 254

Шпиль 260

Шутилов 503

Щербаков 415, 417, 420, 424–426, 471,

505

Эйхе Роберт Индрикович 149, 171

Элиава Шалва Зурабович 74, 87

Эристов 72, 73

Юркин Тихон Александрович 125

Ярославский Емельян 45, 63, 143, 144,

161, 236, 267

Яшвили 70, 411, 412

ОГЛАВЛЕНИЕ

В ТИФЛИСЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .3

МТАВРОБАДЗЕ СКОНЧАЛСЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .3

В АРМЕНИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .7

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТИФЛИС . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .10

КРАСНЫЕ ДЬЯВОЛЯТА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .10

А.Ф. МЯСНИКОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .11

В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .13

ПОСТУПЛЕНИЕ В УНИВЕРСИТЕТ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .13

УЧЕБА В УНИВЕРСИТЕТЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .16

В.И. НЕВСКИЙ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .19

Н.М. ЛУКИН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .21

ПРОФЕССУРА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .25

ВЫДВИЖЕНЧЕСТВО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .32

ЗАКАВКАЗСКОЕ ЗЕМЛЯЧЕСТВО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .38

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПРИМИРЕНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .39

ВНУТРИПАРТИЙНАЯ БОРЬБА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .44

ПРЕКРАЩЕНИЕ ОБУЧЕНИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .49

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .53

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ В ТИФЛИСЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .53

ТК. Обстановка и условия работы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .53

О коллегиальности в работе и связи с массами . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .60

О партийных клубах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .64

Приемочная комиссия ТК. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .66

Воспитание начфина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .68

Коллективизация сельского хозяйства . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .71

Авария . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .81

ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОМ РАЙОНИРОВАНИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .83

РАБОТА В АППАРАТЕ КРАЙКОМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .85

ОБРАЩЕНИЕ ЗАККРАЙКОМА ВКП(Б) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .91

ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(Б) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .96

ПОЕЗДКА ПО ЗАКАВКАЗСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .101

ЗАКАВКАЗСКИЙ ВЫСШИЙ СОВЕТ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА . . . . . . . . . . . . . . . . .103

ЦК КП(Б) ГРУЗИИ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .108

ВОЗВРАЩАЮСЬ ВНОВЬ К СОБЫТИЯМ 1933 ГОДА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .114

ПОЛИТОТДЕЛ СОВХОЗА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .119

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ В МОСКВЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .123

Политуправление при Наркомате совхозов СССР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .123

Поездки по совхозам . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .156

Поездка в Саратовскую область . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .174

НАКАНУНЕ 1937 ГОДА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .181

НЕЗАБВЕННЫЙ РАФАЭЛЬ АГАМАЛЯН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .203

СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .226

ФЕВРАЛЬСКО-МАРТОВСКИЙ ПЛЕНУМ ЦК ВКП(Б) 1937 г.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .241

БЕРИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .249

В ТЮРЬМАХ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .268

БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .268

Арест . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .268

Мешок. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .271

Собачник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .274

Черный ворон . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .275

Вокзал . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .278

Конверт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .279

Снова обыск . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .280

Санобработка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .282

Моя первая тюремная камера . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .285

Первые дни в камере . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .288

Латыши . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .294

Старый большевик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .296

Синицкий Яков Фаустович. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .297

Второй «польский шпион» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .299

«Японский шпион» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .300

Лефортово . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .303

Туалетная бумага . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .311

ЭТАП ИЗ МОСКВЫ В ТБИЛИСИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .315

Приготовиться с вещами! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .315

Вагонзак . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .317

ХАРЬКОВСКАЯ ТЮРЬМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .322

Герой озера Хасан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .325

Ростов – Баку – Тбилиси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .333

ТБИЛИССКАЯ ОРТАЧАЛЬСКАЯ ТЮРЬМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .338

Камера спецкорпуса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .340

Мурадов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .344

Эдуард Яронис . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .349

Д.С. Севастопуло . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .353

Коротко об остальных сокамерниках . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .357

Об аршаковцах и фальшивомонетчиках . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .366

Карцер. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .368

Камерные будни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .372

СТО ДНЕЙ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .380

В ЛАГЕРЯХ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .384

СОРОКЛАГ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .384

Командировка 997-го километра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .384

Станция Боярская . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .394

И.С. Калишкин, В.А. Грибач и другие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .404

Хизаварское строительство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .414

В прифронтовой полосе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .426

Колонна No 48 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .430

Онега. Штрафная колонна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .441

ВОЛЖЛАГ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .452

Лагерь смерти . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .452

Лесная колонна. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .457

Давликеево. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .462

Слепой и с палкой в руках. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .469

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ЛАЗАРЕТ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .475

Гуманист Думбадзе и человеконенавистник Байдер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .486

СТАЛИНГРАДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ НКВД . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .497

СХО Николаевское . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .497

А.З.Курочкин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .505

Конфликт с начальством . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .509

ОЛП No 1 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .515

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЛАГЕРЯХ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .526

Лагерная отчетность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .526

Проклятая 58-я . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .529

К ГРЯДУЩИМ ПОКОЛЕНИЯМ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .535

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 560

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 561