Как летописец эпохи, я смолоду понял,

что сам по себе литератор может быть мал и
ничтожен, но в его плоховатых стихах и раска-
зах эпоха порой отражается полнее и ярче, чем
в произведениях прославленных авторов.
Корней Чуковский.
Предисловие к 6-му тому Собрания
сочинений. М.: «Художественная литерату-
ра», 1969.

По приказу начальника политотдела Норильлага создали литгруппу

После присвоения Норильску статуса города и создания печатного органа горкома КПСС и горисполкома — газеты «Заполярная правда» руководство решило образовать при редакции литературную группу. Было это в декабре 1954 года.

Незадолго перед тем второе лицо в государстве — Вячеслав Молотов в одной из основополагающих речей объявил, что «в наш век все дороги ведут к коммунизму». Некий поэт вложил указующие слова в стихи, композитор написал подходящую музыку. Песня стала популярной.

После смерти Сталина и краха его плана повторения массовой «чистки» 1937 года, после казни шефа Норильска Лаврентия Берии и его ближайших зубров высшая партийная власть сочла необходимым активизировать деятелей литературы и искусства в деле строительства светлого будущего по ленинским принципам. Писатели по команде главы их союза, ставленника партии, с радостью и со всей энергией принялись выполнять социальный наказ. Республиканским, краевым и областным отделениям были разосланы директивы о создании литературных групп на предприятиях, стройках, в транспортных организациях, совхозах и колхозах. Важно было не только опираться на признанных писателей, но и растить молодую поросль литераторов, воспевающих коммунизм. Важно было еще и потому, что не все дипломированные писатели согласились с разоблачением почившего вождя. Вождя крепко потеснили, а марксизм-ленинизм надо было сохранить целым и неизменным. Так полагали «новые» хозяева партии и государства.

Процесс опоры политиков на художественную литературу не был новым. Сразу после Октябрьской революции большевики использовали тягу молодых рабочих, крестьян и интеллигенции к литературному творчеству. Наряду с привлечением известных писателей вопреки вражде некоторых из них надо было средствами художественного слова воспитывать в массах убежденность в марксистско-ленинских идеалах, прославляя деятельность новой власти и проклиная ее противников.

Тридцать семь лет спустя ситуация не изменилась. Так что опыт слияния литературы и политики вопреки утверждению некоторых литературоведов (см.: Краткая литературная энциклопедия. 1978. Т. 9. С. 58) зародился не после второй всемирной войны в Западной Европе, а с первых дней советской власти. Так называемая ангажированная литература теоретически оформилась направлением в кругах левой французской интеллигенции (Сартр и другие). Но французская все же предусматривала свободу писателя в выборе гражданской позиции, чего не было в новой России. Вот почему советскую литературу упрекали в том, что писатели творят по указке партии. На это Шолохов с трибуны партсъезда заявил: мы пишем по велению сердца, которым поддерживаем партийную программу. Социалистический реализм и явился такого рода ангажементом. Альбер Камю был более точен и откровенно утверждал принудительность слияния художника с политикой: «…прикован к галере своего времени». Идеал Камю — художник, «идущий между двумя безднами: пустячками и пропагандой» (искусством для искусства и политикой), руководствующийся лишь чувством личной ответственности за все происходящее на планете.

В Норильске почва для деятельности творческих людей была и сложна, и благоприятна. Обилие интеллигенции, активных рабочих и бывших крестьян, привлеченных к строительству гиганта социалистической индустрии, не только позволяло, но и требовало активизации идеологической. В условиях бериевского лагеря изначально предпринимались попытки привлекать з/к к организованному художественному творчеству. Культурно-воспитательный отдел (КВО) Норильлага выпускал газету-многотиражку «Металл — Родине» (после войны в целях секретности комбината ее назвали «За ударный труд»). Слово «многотиражка» возникло в советской журналистике не потому, что у ведомственных газет был великий тираж. Много было стенгазет, которые выпускались в одном-двух экземплярах и писались вручную. Потом заводские, колхозные и совхозные, строительные листки печатались в типографиях. Сразу же после войны был издан приказ начальника политотдела Норильлага о создании литературной группы. Но почему-то это не получилось.

Напротив бревенчатого двухэтажного здания, в котором помещались управление и политотдел лагеря, высились три этажа величественного по поселковым масштабам кирпично-блочного Дома инженерно-технических работников (его все сокращенно называли ДИТР). Там проводились культурномассовые мероприятия вольнонаемных тружеников комбината, располагался Таймырский окружной комитет профсоюза работников металлургической промышленности. Об одной из попыток собрать здесь литературные силы вольнонаемного Норильска свидетельствует заметка, опубликованная 4 февраля 1947 года в номере 31–32 (1041–1042) газеты «За металл». Ее издавали партком комбината и окружком профсоюза (она заменила первую многотиражку Норильска — «Норильстроевец»).

В заметке сообщалось: «При библиотеке окружкома профсоюза создан литературный кружок. На кружке будут обсуждаться произведения советских поэтов и писателей, новинки художественной литературы, а также творчество местных авторов. В кружок записалось 9 человек. Среди них тт. Щеглов, Бурмистров и др. Намечено проводить занятия два раза в неделю. Руководит кружком В. Фролов». Хоть убей, не помню, когда я записывался в этот кружок и оказался первым в списке. Наверное, составил его Владимир Алексеевич Фролов, с которым я был знаком.

Это был молодой энергичный человек, этакий живчик, приехавший в Норильск в годы войны. Патриотические стихи его печатались в газетах «За металл», «За ударный труд» и в дудинском «Советском Таймыре» к праздникам, к событиям в жизни страны. В литературном кружке он выполнял наказ политотдела, поощряя усилия молодых рабочих, инженеров и культработников. Предлагалось воспевать строительство исполина советской промышленности за Полярным кругом. Они искренне это делали, старались вовсю, ведь то был их поистине героический труд. Разумеется, о лагере — ни гу-гу, о «врагах народа» и уголовниках вокруг — ни намека. Если судить по их творчеству, лагеря тут не существовало, комбинат возводили коммунисты, комсомольцы и беспартийные большевики, ничем не запятнанные патриоты Советской Родины. Только они, и никто больше.

Так было не в одном Норильске, но и в Магадане и Воркуте, в Комсомольске-на-Амуре и Средней Азии — везде одно и то же. Во всех концлагерях и их окрестностях объявлялись патриоты, даже отбывшие сроки по 58-й статье, которые с азартом и искренностью воспевали самоотверженный труд народа, создающего советскую промышленность, славили героев, добывающих уголь и руду, плавящих металл, прокладывающих по безлюдным просторам стальные магистрали, каналы. Вот как я сам в ранней молодости, подражая Маяковскому, писал об этом:

Человек,
комсомолец,
пришел и выскоблил
широкую плешь в бороде тайги.
Там,
где голодные шакалы
рыскали, —
рельсы легли.

Кружок при библиотеке ДИТРа просуществовал недолго, лишь несколько занятий провели. То ли Фролов в отпуск уехал, то ли славословие не было убедительным, то ли замысел оказался нежизнеспособным…

Известным человеком среди творческой интеллигенции Норильска того времени был журналист Анатолий Иванович Шевелев. Именно он подал начальству мысль о написании истории строительства комбината. Идея была одобрена, осуществление поручили ему же, а в помощь отрядили Владимира Фролова. Выделили им комнатку в здании управления комбината, что рядом с ДИТРом, в начале Октябрьской улицы. Они принялись трудиться. Заказали руководителям подразделений комбината материалы по истории коллективов, начали рыться в библиотеке ДИТРа, стремясь найти что-то об истории Таймыра, связались со старожилами Дудинки, с краеведами и архивистами Красноярска. В подшивках первых норильских газет можно найти много очерков Анатолия Шевелева и Владимира Фролова о зарождении Норильска, истории Долгано-Ненецкого национального округа и далее в глубь прошлого, вплоть до Мангазеи. Анатолия Ивановича привезли в Норильск в 1941 году из Соловков — он был политзаключенным (58-я статья). До ареста в феврале 1938 года в Свердловске заведовал отделом собкоров газеты «Уральский рабочий». Лаконичный, строгий стиль, широкая эрудиция отличали его репортажи и очерки. В том же, 1941-м по упорным ходатайствам самого узника он был освобожден, реабилитирован и оставлен вольнонаемным работником комбината. Как и всех освободившихся из лагеря, его сразу зачислили на работу, не разрешая выезжать до особого распоряжения (сперва до окончания войны, потом продлили запрет на неопределенный срок).

В мае 1947 года А.И. Шевелев перебрался в Красноярск, был принят спецкором в «Красноярский рабочий», получил квартиру в краевом центре (в Норильске он женился, жену его звали Мария Ивановна). Ездил по всему краю, особенно много по Таймыру, Эвенкии. Его очерки и репортажи печатались не только в Красноярске, но и в центральных газетах «Труд», «Гудок», в альманахе «Енисей», различных журналах и сборниках. С его отъездом работа по истории Норильска заглохла, многотомная эпопея, составленная им и Фроловым, осталась в архивах комбината (Фролов покинул Норильск еще раньше Шевелева). Анатолий Иванович трудился в
«Красноярском рабочем» до смерти.

Фролов тоже оставил заметный след в истории Норильска и Красноярского края. Его стихотворение «Енисей, Енисей, брат полярных морей», написанное в середине 40-х годов и положенное на музыку композитором Сергеем Кайданом-Дешкиным, стало популярной песней. Сергей Федорович Кайдан-Дешкин отбывал в Норильске срок по политической статье, здесь освободился и работал бы и дальше — его любимой женщине оставалось до конца срока еще несколько лет. Но на его беду у Тамары Ивановны Сливинской выкрали его письма… С заключенной переписка была запрещена — Сергея Федоровича заставили уехать (подробнее об этом в книге десятой издания «О времени, о Норильске, о себе…» на с. 534–535, здесь же опубликованы их фотографии). Он автор любимой пионерской песни «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих». В Норильлаге отбывал срок и брат Сергея Федоровича (о нем ниже).

После отъезда из Норильска Владимир Фролов поселился в Подмосковье, печатал в газетах и журналах стихи и рассказы, издал сборник очерков. Умер в 60-х годах XX века.

Я освободился в марте 1946 года и продолжал работать взрывником-лаборантом в лаборатории оксиликвитного завода на руднике «Угольный ручей». В коллективе меня знали как человека, склонного к литературному творчеству. Потому и рекомендовал меня начальник завода Алексей Дмитриевич Яхонтов Шевелеву и Фролову как автора очерков по истории создания норильского оксиликвита — взрывчатого вещества для горных работ.

Еще будучи заключенным, я посылал патриотические стихи коммунистического характера в газету «Металл — Родине», некоторые были напечатаны. Работа лаборантом-взрывником давала возможность писать. Здесь же написанное я хранил в сундучке в лаборатории. Дежурство было посменным, особенно я ценил ночное уединение… Так я сочинил в 1944–1946 годах два объемистых романа. Один назвал «Юность», другой — «Люди, переносящие горы» — о тружениках рудника открытых работ, взрывающих и перевозящих норильские скалы, в которых содержалась руда. Оба романа тщательно переписал на плотной бумаге светло-коричневого цвета (из-под цементных мешков). И как только меня освободили, отнес их в политотдел лагеря и лично вручил начальнику В.И. Козловскому. Полистал он оба тома, взял их и ответил, что передаст Фролову и Шевелеву.

То был мой замысел продолжить прерванный арестом и заключением путь в литературу и отразить героический труд советских людей, создающих небывалый промышленный комплекс на вечной мерзлоте. Фролов и Шевелев прочитали оба произведения и посоветовали доработать. Я согласился и начал это делать. Но круговорот свободной жизни захлестнул меня, произошли и трагические события (преждевременно взорвались оксипатроны в скважинах при зарядке, погибли мои товарищи, я уцелел каким-то чудом). Начались новые встречи, знакомства, любовь, а вскоре и женитьба… Я поступил учиться в институт заочно, да и работы на производстве прибавилось, так что на усидчивый литературный труд времени не оставалось…

Через несколько лет обнаружилось, что мой великий замысел о строительстве на необъятных просторах лагерей перехватил некто Василий Ажаев. Он, тоже бывший заключенный, написал роман о героическом труде товарищей, не называя их заключенными, получил одобрение и помощь своего политотдела в напечатании. Роман был опубликован в столице под заголовком «Далеко от Москвы» (действие происходило на Дальнем Востоке). Партийное начальство и московские писатели сочли произведение весьма актуальным, открывшим как бы новые пласты жизни, и роман получил самую высокую государственную оценку — Сталинскую премию. Автор стал известен всей стране и за рубежом. Мы, норильчане, читали это произведение и узнавали нашу жизнь, проглядывали в ней условия строительства в лагере на окраине страны в суровой природной среде и в военное время. Все было, как и у нас, в Норильске. И как же мне стало обидно, что не довел я свой труд до успешного конца!

Художественные достоинства ажаевского романа были невелики, но несколько лет он был на виду. Как показали дальнейшие события норильской жизни, и у нас были литераторы, способные отразить свое время.

Первые норильские писатели прошли здесь лагеря, затем были ссыльными

В библиотеке окружкома профсоюза при ДИТРе работали Алексей Гарри и Елизавета Драбкина. Мне доводилось встречаться с ними по служебным делам нашего завода при оформлении научно-исследовательских отчетов лаборатории. Я был наслышан, что Гарри и Драбкина писатели.

О том, что они продолжают литературную деятельность в Норильске, у меня и мысли не было. Казалось, что у этих людей все позади. Наверное, так кажетсямногим молодым, когда они общаются со старшими. И Гарри, и Драбкина уже отбыли свои сроки в Норильлаге и в то время, о котором мой рассказ, числились вольнонаемными без права выезда из Норильска. По сути это означало ссылку. Все мы, отбывшие срок, были ссыльными, хотя номинально числились свободными.

Гарри до ареста работал в «Известиях», являлсяодним из ведущих журналистов СССР наряду с Михаилом Кольцовым, Абрамом Аграновским, Карлом Радеком, Давидом Заславским. Его «подвалы» печатались не как у других газетчиков, с подписью в конце статьи со скромным инициалом вместо имени. Его подпись стояла выше заголовка и была набрана крупным шрифтом и полностью: АЛЕКСЕЙ ГАРРИ. Такой чести удостаивались самые известные: Максим Горький, Николай Бухарин, Алексей Толстой, Илья Эренбург, Михаил Шолохов. Мне хорошо помнились эти «подвалы» Гарри с детства (следил за газетами лет с десяти). До остракизма Гарри выпустил несколько очерковых книг, одну — в соавторстве с известным прозаиком Львом Кассилем. А в юности был он революционером-подпольщиком, в гражданскую войну — адъютантом Котовского. После взрыва государственного террора в начале и конце 30-х годов Кассиль, Эренбург, Заславский и некоторые другие коллеги Гарри продолжили писательский и журналистский труд. А Гарри, Аграновский, Радек, Кольцов бесследно исчезли… Тогда многие получили немалые сроки заключения по чудовищным и нелепым обвинениям, они «трубили» в лагерях. Все они хлебнули лиха на тяжелых работах с ломом, кайлом и тачкой. Только потом литераторов перевели на более подходящую для них работу и тем спасли их жизни. Гарри, знавшего несколько европейских языков, перевели в библиотеку ДИТРа, с 1943 по 1951 год он редактировал издававшийся здесь научно-технический бюллетень, фактически — научный журнал, составлял информационные выпуски — аннотированные перечни научно-технических новинок, приходивших в библиотеку из Москвы, переводил те из них, которые были на английском, французском, немецком, итальянском. Иногда он печатал корреспонденции и репортажи в газетах «За металл», «Сталинец», «Советский Таймыр» о металлургах, горняках, строителях, енисейских водниках.

Как выяснилось через несколько лет, незаметные служащие библиотеки Гарри и Драбкина не только выполняли возложенные на них обязанности, но и писали художественные произведения. Об этом знал лишь узкий круг их знакомых. Когда Драбкина вернулась в Москву в изменившуюся жизнь, одно за другим стали выходить ее произведения: «Черные сухари», «Навстречу бурям», «Повесть о большевистском подполье», «Зимний перевал», «Кастальский ключ», «Повесть о ненаписанной книге». То были произведения о первых годах революции, о Ленине и его соратниках, о той среде и эпохе, которой принадлежала Елизавета Яковлевна по рождению и воспитанию.

В моей памяти она осталась статной, полной, с неторопливыми движениями, седыми волосами женщиной. Светлый образ ее помню и сегодня. А тогда, часто сидя в читальном зале, я обращался к ней с просьбами выдать мне то или иное издание из книгохранилища. Сведущие люди рассказывали мне, что она — дочь известного большевика-подпольщика Якова Драбкина, он же Сергей Гусев. Говорили: девочку Лизу держал на коленях сам Ильич. А когда подросла, она стала работать в аппарате партии, даже секретарем Свердлова. Много лет спустя попала мне в руки старая фотография, где Елизавета Драбкина стоит рядом с председателем ВЦИК. Позже, живя уже в Туле, я до самой ее смерти переписывался с ней, опубликовал несколько статей о ее творчестве, храню книги с ее дарственными надписями.

Абрам Аграновский, видный в свое время публицист и очеркист, тоже отбывал срок в Норильлаге и по праву может считаться одним из первых литераторов Норильска. Его реабилитировали и вернули в журналистику еще при Сталине в сугубо индивидуальном порядке — это один из редких случаев! Сбросили Аграновского с самого верха, а возвратиться туда не позволили. Так уж повелось: кто однажды слетел с вершины, на нее не возвращался. Сбросившие его, хотя и признали, что он ни в чем виноват не был, своего былого доверия ему не вернули. Прозябал бывший кадровый сотрудник «Правды» в «Красноярском рабочем», потом в журнале «Огонек». Много лет спустя я познакомился с его сыновьями Анатолием и Валерием, тоже известными журналистами и писателями. Валерий выпустил в 1994 году в Москве замечательную книгу «Последний долг», в которой рассказал о судьбе родителей, брата и своей собственной.

В разгар лютой зимы 1951 года норильчане, интересующиеся литературой, встречали друг друга вопросом: «Читали? В альманахе «Год тридцать четвертый» повесть о Норильске Алексея Гарри!» Для нас, знавших этого человека, повесть была полной неожиданностью и даже как бы противоестественностью. Гарри уже не было в Норильске, но несколько месяцев назад начали отбирать паспорта у некоторых осужденных по 58-й статье. Их перевели на положение как бы официальных ссыльных, а кое-кого даже высылали по этапу за пределы Норильска. Одним из первых в их числе оказался Алексей Николаевич Гарри. Вывезли его в один из самых глухих углов Красноярского края. Тогда казалось, что этому уже немолодому, исстрадавшемуся в лагерях человеку не очень-то повезло: время для творческих людей было безнадежное. И вот — на тебе! Ведущий московский ежегодник публикует его художественное произведение. Потом кто-то сказал мне: помог Гарри с публикацией его старый товарищ — знаменитый писатель и драматург Всеволод Иванов.

Повесть называлась «Зайчик». Она вполне укладывалась в рамки ангажированной литературы, к которой все мы были приучены. В ней было значительно меньше откровений, чем даже у Ажаева в «Далеко от Москвы», но для нас, норильчан, публикация Гарри явилась настоящим событием. Мы с интересом читали повесть о патриоте-северянине, преодолевающем безлюдные промороженные пустыни ради того, чтобы выполнить партийно-политическое задание. Долго передавали уже потрепанный альманах из рук в руки, узнавая среди действующих лиц знакомые персонажи…

Это был радостный прорыв в нашей безнадежной жизни. Однако, странное дело, через год он повторился. В еще более значительном издании — журнале «Новый мир» появилась повесть Гарри «В глухой тайге». И опять мы испытали радостное удивление: виданное ли дело, чтобы творение ссыльного «троцкиста» печатали в центральных московских изданиях? Ведь тогда даже в многотиражке заметку, подписанную бывшим зэком, не помещали. Случись такое, редактор и цензор могли поплатиться по меньшей
мере своими постами…

Прошел еще год. Нежданно-негаданно ушел из жизни казавшийся вечным деспот, и наконец-то судьба таких, как Алексей Николаевич, стала меняться в лучшую сторону. Из глухой тайги освобожденный писатель переселился сначала под Красноярск, а потом и в Москву — он нашел пристанище в квартире своей пассии — балерины Большого театра. Только жить реабилитированному политзэку оставалось совсем немного…

Однако энергичный и работоспособный прозаик А.Н. Гарри в 1956 году в 18-й книге альманаха «Енисей» опубликовал новую повесть «Битва в тундре» о событиях недавних лет в районе Диксона. А осенью того же года в Москве, во Всесоюзном учебно-педагогическом издательстве «Трудрезервиздат», тиражом 90 тысяч экземпляров вышла книга Алексея Николаевича «Последний караван». В ней было три повести: уже знакомые нам «Зайчик», «В глухой тайге» и одна новая. Все они были о северном городе Молотовске, в котором мы без труда узнавали Норильск, а великая река Бантыш безошибочно напоминала Енисей. В образах начальника Поливанова, главного инженера Сергеева мы узнавали черты Завенягина, Панюкова, Зверева.

В конце сентября 1958 года читатели «Красноярского рабочего» увидели на страницах газеты повесть А. Гарри «Лесной разбойник». В предисловии от редакции сообщалось: «Автор этой повести, основанной на фактическом материале, А. Гарри в качестве начальника полевого штаба отдельной кавбригады Котовского принимал участие в ликвидации контрреволюционного мятежа, поднятого в Тамбовской губернии в 1921 году бывшим начальником Борисоглебской уездной милиции эсэром Антоновым. В военные и послевоенные годы автор работал на крайнем севере Красноярского края».

Вскоре книга Гарри «Повести о Котовском» вышла в Москве. В последующие годы был напечатан его роман «Без фанфар» — это последнее произведение Алексея Николаевича. Он умер в Москве 20 мая 1960 года.

И А. Гарри, и Е. Драбкина удостоились быть включенными в Краткую литературную энциклопедию СССР. Алексея Николаевича Гарри по праву можно причислить к первым летописцам Норильска.

Сальников, Рябчиков, Макарьев и другие творческие люди Норильлага

Заметное место в литературном Заполярье занимал Лев Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой, отбывавший срок по политической статье в Норильлаге. Я застал его, но встретиться с ним не успел: осенью 1944 года его отправили на фронт. Шел ему тогда 33-й год. Его стихи заключенные переписывали тайком в блокнотики. Одну из таких книжечек мне довелось видеть. Стихи были мрачные, в ангажированную литературу не укладывались никак, и тем автор уже был выше многих остальных поэтов.

Вверху луна бежит неудержимо,
внизу бурлит подземная вода.
Уходят вдаль года,
года проходят мимо,
и часто мнится —
навсегда.

Это — из наиболее «безобидных». Были и такие, где северное сияние струилось кровавыми реками, промерзший небосвод сковывал душу и сознание.

В 1946 году в норильской многотиражке «За металл» печатались очерки, статьи и зарисовки Юрия Сальникова, молодого выпускника Московского института философии, литературы и истории. Он попал в Норильлаг как участник Великой Отечественной войны по политической статье. На газетных страницах он давал словесные яркие портреты рабочих — горняков, металлургов…

Радовался, видя очередную свою заметку, опубликованную в Норильске или Дудинке. Мы с Юрием подружились, уже выйдя на волю. Увлекательны были наши беседы о литературе. Уединившись у меня в тиши полигонной лаборатории, ночами читали друг другу свои и прочие стихи, рассказы.

Вскоре Юрий добился реабилитации и даже выезда из Норильска, улетел в Новосибирск, где жили его родители и сестра. Литературные рецензии, рассказы Юрия Сальникова стали появляться в журнале «Сибирские огни». В январе 1954 года «Литературная газета» опубликовала мою рецензию на только что напечатанную повесть Сальникова «Экзамен Гали Перфильевой». Отзыв, естественно, был положительный.

Писателя заметили. В новосибирском театре «Красный факел» поставили спектакль по пьесе Сальникова. Один за другим вышли сборники его рассказов. Летом 1956 года в издательстве «Молодая гвардия» была издана книга Юрия, в которую вошли «Экзамен Гали Перфильевой», повесть «Дом на улице Мира», ранее увидевшая свет в Новосибирске. Его пьеса «Твоя семья» успешно шла в новосибирском ТЮЗе. Позже Юрий переехал в Краснодар и до конца жизни плодотворно работал, издавал книги, некоторые были переведены на европейские языки. Его имя увековечено в Литературной энциклопедии.

В Норильске военных и предвоенных лет все знали имя журналиста и писателя Евгения Рябчикова, тоже отведавшего тюремной похлебки. Евгений Иванович, как и Абрам Аграновский, Юрий Сальников, добился реабилитации и покинул Норильск. Встретился я с ним, когда он прилетал сюда в 50-х годах. Тогда же довелось писать о его книгах, а потом неоднократно видеться в Москве.

Евгений Рябчиков запомнился мне прежде всего как наблюдательный репортер. Он писал о Норильске интересно, но без упоминания лагеря, что было для всех естественно. До хрущевских времен мы еще не дожили, а времена, когда в советских газетах, журналах и книгах печатались очерки и репортажи об исправлении преступников принудительным трудом, давно прошли. И все же газетные рассказы о строительстве Норильского комбината, его документальный фильм были для читателя своего рода открытием. Умер Евгений Иванович в мае 1996 года в Москве.

В 30–40-х годах XX века работали в Норильске многие писатели, осужденные по политическим статьям, — это Иван Макарьев, Зелик Штейнман, Борис Гальперин, Александр Зуев, Андрей Александрович. Список этот неполный…

Известный в свое время публицист и деятель РАПП литературный критик Иван Макарьев, впоследствии секретарь Максима Горького, в середине 40-х годов работал диспетчером в стройуправлении комбината. Помню, однажды вечером мы с Сальниковым, Фроловым и Шевелевым посетили его в гостинице (он жил на Октябрьской улице). Макарьев рассказал нам, как перед арестом в 1937 году он заканчивал роман и не мог найти логичного финала для главного героя. Он часто упоминал Фадеева, причем — запанибрата: «Мы тогда с Сашкой…» Нам показалось это бахвальством. Лишь много лет спустя я нашел многочисленные упоминания о совместной деятельности Фадеева и Макарьева, так что фразы о закадычной дружбе «с Сашкой» не были бравадой перед молодыми литераторами. Достав из чемоданчика под койкой блокнотик, сшитый из оберточной коричневой бумаги, Иван Сергеевич читал нам Льва Гумилева, его сатирическую поэму на блатном языке: «Испанская королева была та королева. Она одела всех придурков испанского двора в обмундирование первого срока…» Это было яркое эзоповское изображение лагерной жизни.

Известен Макарьев в Норильске еще тем, что однажды, рискуя жизнью, вступился за вертухая, охранявшего бригаду зэков, на которого набросился рецидивист-уголовник. Свидетельством той схватки остались исковерканные пальцы на руке Макарьева — следы выхваченного у бандита ножа. На такой подвиг способен не каждый. Возвратившись в Москву после реабилитации, Макарьев занял достойное место в Союзе писателей СССР. Избрали его секретарем партийной организации (КПСС). Рассказывали, будто он сильно пил, что и послужило причиной его трагической гибели.

Известный в первые революционные годы прозаик Александр Зуев отбывал срок по 58-й статье в Норильлаге. Мне довелось с ним встречаться, в конце 40-х годов Зуева сактировали по болезни и вывезли на «материк». С ним был хорошо знаком мой норильский и московский друг Иосиф Адольфович Шамис. Наша переписка с Иосифом хранит многие детали биографии Александра Никаноровича. После реабилитации, возвратившись в столицу, он продолжил литературную деятельность, работал в журнале «Дружба народов». Этот писатель принадлежит к группе художников, которые всем сердцем приняли революцию и ею же были преданы, что не изменило их убеждений в ее идеалах — они остались им верны. Скончался Александр Никанорович Зуев в Москве 11 мая 1965 года. Армянское кладбище упокоило урну с прахом писателя.

В 1940–1956 годах диспетчером речного порта работал в Дудинке Зелик Штейнман. Дудинцы и норильчане частенько читали его статьи и стихи в окружной газете «Советский Таймыр» (особенно в то время, когда редактором был большой ценитель литературы Пульман). Стихи он печатал под псевдонимом Зин. Шатров. Он был членом Союза советских писателей. Печатал критические статьи, литературные рецензии (в Краткой литературной энциклопедии обоих изданий ссылки на них можно найти в заметках о писателях И. Калинникове и других). Годы изгнания отлучили Зелика от литературы. Но все же в начале 50-х годов «Сибирские огни» по старой памяти поместили статью Штейнмана. И хотя никакой крамолы в материале не было, это навлекло на редактора журнала нарекания и вызвало недовольство. После XX съезда партии статьи Зелика Штейнмана стали появляться в «Енисее», «Сибирских огнях», ленинградских «Звезде», «Неве» и других изданиях. Штейнман был ленинградцем и после реабилитации вернулся в родной город.

Расскажу еще об одном творческом человеке, прошедшем Норильлаг. О нем в письме вспомнил мой друг Иосиф Шамис. Это А.И. Александрович.

«Андрей Иванович (1906–1963) был любим на своей родине. Известно мне, что он был в комиссии по выработке конституции 1936 г. <…> В Дудинке у него было отличное кожаное пальто золотисто-коричневого цвета. Боюсь сказать точно, но мне кажется, что всем членам комиссии дали такие пальто, мне кажется, что он сам об этом говорил, — иначе почему это попало в запасники моего мозга? Был Андрей симпатичен лицом. Человек тихий, никогда нигде не толкался, чтобы вперед проскочить. Сосредоточенно мечтателен. Сдержан, воспитан. Приветлив и ласков. Добр и бескорыстен. Словом, поэт, от Бога поэт! Сиживали мы на бревнах, отдыхали, «махорили» на диком бреге Енисея (здесь даже ветра не спасают от комара!). Попросишь, бывало, Андрея прочитать что-нибудь из его творений, — он застенчиво выполнит просьбу. <…> По-белорусски, по-русски. <…> Тепло на душе делается, когда его вспоминаешь. Белоруссия помнит своего светлого сына. Есть он и в Советском энциклопедическом словаре 1980 года («Сборник стихов, проникнутых революционным пафосом»).

В письме от 15 августа 1985 года Иосиф Адольфович Шамис убеждал меня: «Твоя, Сережа, забота — сохранить следы этого поэта на земле заполярной». На мой вопрос, когда же был Александрович в Дудинке, Иосиф ответил: «В том же году, что и Зуев, Гарри со товарищи: сошел он на берег Енисея 17 июля 1939 г.»

Иосиф Шамис открывал для себя и норильчан незаурядных людей

Уже несколько ссылок сделал я на воспоминания моего друга Иосифа Шамиса, я и в дальнейшем буду обращаться к его рассказам еще не раз. С большой теплотой вспоминаю его. Иосиф Адольфович Шамис по профессии инженер. А по увлечению, точнее, по призванию — краевед-исследователь. Когда мы с ним познакомились зимой 1943/44 года на руднике «Угольный ручей», он был заключенным и работал в конторе нормировщиком. Сначала он показался мне просто интересным эрудированным собеседником, по возрасту годившимся мне в отцы. Я его явно недооценил… Уже давно нет в живых Иосифа Адольфовича, но он прочно занял свое место в историографии Норильска. К литераторам он не принадлежал. К историкам тоже. Но всю жизнь он собирал сведения о людях, о событиях Заполярья, которые его заинтересовали. Норильск собрал много незаурядных талантливых личностей, Иосиф открывал их для себя и людей в свободное от основной работы время. Он первым рассказал норильчанам о «Сестре Фросе» — Евфросинье Керсновской — задолго до того, как стали известны ее рисунки и воспоминания. Одним из первых И. Шамис запечатлел уникальные лагерные подробности об этапах зэков в Норильлаг, о сооружении основных объектов, записал свои наблюдения и характеристики норильских начальников.

Достаю с полки и открываю толстую, плотно набитую бумагами папку с надписью: СИНОДИК ШАМИСА. Так назвал я записи, сделанные Иосифом Адольфовичем о норильчанах. Он присылал мне аккуратно исписанные блокнотики из Москвы в Тулу на протяжении нескольких десятилетий. Я пользовался его справками в своих публикациях в «Заполярной правде» и других газетах, в журналах и книгах, когда писал о Норильске. Совместно с ним я расширял и дополнял их, перепечатывал на машинке, понимая, какая это ценность для истории Норильска. С годами часть записей мы с Иосифом передали в Норильский музей, но основное до сих пор хранится в моем домашнем архиве и служит источником моих публикаций.

Вот что записал этот человек о себе в одном из блокнотиков, когда подошла его очередь по алфавиту. «Шамис Иосиф Адольфович, бывший многолетний сотрудник на ответственных должностях в организациях по строительству элеваторов и мельничных комбинатов в Москве. Один год — 1934/35 — работал зам. начальника строительства мелькомбината под Хабаровском, вблизи впадения Уссури в Амур.

В Норильске — инженер на строительстве ТЭЦ, БОФ, РОР, руководил строительством завода динамонов на месторождении «Медвежий ручей». Был затем в течение ряда лет старшим инженером — куратором периферийных строек Норильского комбината по Енисею: авиапортов в Туруханске, Подкаменной Тунгуске, Енисейске; совхоза и поселка в Курейке, совхоза и дома отдыха с пионерлагерями в Таежном; строительства дамбы и мехзавода в Подтесове; строительства электростанции и мехзавода для «Енисейзолота» в Северо-Енисейске; строительства Дудинского и Красноярского портов; одно время был также куратором строительства города Норильска».

К этому обширному и значительному перечню скромно добавлено: «Несколько корреспонденций на строительные темы, а также очерков в содружестве с С.Л. Щегловым опубликовал в «Заполярной правде» — газете Норильска».

На обороте той странички блокнота моей рукой написано:

«Шамис — уроженец местечка Голосково на Украине. <…> Родился 24 января 1902 г. Отец Шамиса имел фамилию Забарский, но чтобы не идти в царскую армию, он купил паспорт каторжанина Шамиса. Иосиф участвовал в гражданской войне (естественно, на стороне красных в 1920–1922 гг.), был членом РКП (б). («Но об этом, — уточнил сам Шамис, — даже мой следователь не знал!») Вышел из партии, удрученный нэпом, как отступлением от строительства коммунизма».

Важно учесть одну особенность писем Шамиса. Даже через три десятилетия после того, как он и все герои его рассказов были реабилитированы, он сообщал подробности их жизни и взглядов эзоповым языком. Видимо, пережитое им во времена репрессий так напугало его или он так крепко не верил, что они завтра не повторятся, и потому он никогда не позволял себе свободно доверять бумаге или собеседнику. Так, говоря о высылке Бориса Гальперина из Норильска в 1951 году, Иосиф пишет: «Их «попросили» поехать на юг Красноярского края». Вот так «просили» и Алексея Гарри: вызвали в отдел кадров комбината, отобрали паспорт и сказали — завтра быть в первом (или третьем) отделе, то есть в КГБ. А там уже приказали собраться с вещами и к вечеру явиться туда-то. Так неарестованные люди оказались на этапе. Потом их высадили кого где — в Канске, Ачинске, Енисейске, Минусинске… И уж тут-то местное КГБ им назначило место жительства…

Позволю себе некоторое отступление о Борисе Львовиче Гальперине. Подробнее о супругах Гальпериных можно прочитать в книге десятой издания «О времени, о Норильске, о себе…» на с. 507–508. Это воспоминания Ольги Борисовой-Бовиной, которая назвала их очень симпатичной парой, но «они все еще боялись крутых поворотов в судьбе». Их размеренную счастливую жизнь сначала в Прибалтике, потом в Париже и Монтевидео нарушила приехавшая в Уругвай делегация из СССР. Она при встрече сумела уговорить Гальпериных переехать в Советский Союз, пообещав райскую жизнь в свободной стране и интересную работу. Они приехали в год массовых репрессий — и Бориса Львовича арестовали. По этапу доставили в Норильск.

Иосиф Адольфович Шамис в своем письме рассказал, как уважаемых Гальпериных провожали из Уругвая: «Весь город явился в порт. Были речи, пели песни. Судно отчалило, а народ не расходился, продолжая приветствовать стоящих на палубе Гальпериных. Когда Монтевидео скрылся за горизонтом, они отправились в свою каюту. Но попасть туда они не смогли: вся каюта от пола до потолка была забита цветами». В столице Уругвая Борис Львович занимал высокое положение в профсоюзах…

Страх, необычайная осторожность сопровождали Шамиса до самого его выезда вместе с молодыми членами его семьи в США. Даже в беседах со мной уже перед самым отлетом, когда я был у него в Москве, он говорил о предстоящем переселении как-то приглушенно, с недомолвками, будто боясь, что его подслушивают. Когда я пытался уверить его, что опасения напрасны, он возражал: «Ты, Сережа, не знаешь…» Чего я не знал — он не расшифровывал…

Физик Штейн, он же писатель Снегов

Сергею Штейну достались самые трудные первые годы работы комбината. Физик по образованию и по профессии до ареста, он трудился в Норильске на ТЭЦ. После гибели Хиросимы и Нагасаки на лекции Штейна по ядерной энергии в ДИТРе собрались сотни норильчан. Популярно и увлекательно разъяснял он чудовищную, трудно осознаваемую обывателями суть атомных бомб.

С осени 1948 года, когда был создан Норильский учебно-консультационный пункт Всесоюзного заочного политехнического института, и до отъезда с Севера в 1958 году Штейн преподавал студентам физику. В числе его слушателей был и я. Лекции его были увлекательны, рассказчик он был превосходный, материал знал безукоризненно, изложение научных вопросов перемежал восхитительными отступлениями, эпизодами своих встреч со знаменитыми атомщиками. Мне приходилось еще до его лекций встречаться с ним, когда он приезжал на оксиликвитный завод проверять приборы в качестве сотрудника контрольно-измерительной лаборатории ТЭЦ.

Никто не знал тогда, что этот сугубо «технический» человек занимается литературным творчеством. Это как-то даже не увязывалось с его деловым обликом. И обнаружилось лишь в первой половине 50-х годов. Он ненадолго появился в литературном объединении, принес пару рассказов, их пытались обсудить, но его цель, видимо, была иная: опубликовать их в «Заполярной правде». Быстро выяснилось, что он знал себе цену как литератор. Когда я попытался поговорить о его рассказах, он в ответ на мои замечания с достоинством отстаивал свои творения и обнаружил такое знакомство с классической литературой, что я понял, насколько он выше нашего уровня — не нам его учить. Мы, всего лишь как читатели, могли принимать или не принимать его рассказы — не более того.

В 1955 году два его рассказа, подписанные псевдонимом С. Снегов, были опубликованы в «Сибирских огнях». В следующем году в ленинградском журнале «Нева» появилась повесть «Двадцать четыре часа» на норильском материале. В октябре того же, 1956 года рассказ о геологе-норильчанине напечатала только что основанная и быстро набиравшая популярность, вышедшая вскоре на третье место в стране после «Правды» и «Известий» газета «Советская Россия». В герое рассказа мы без труда узнали живописную фигуру Петра Степановича Фомина, известного нашего геолога. Он тоже учился в ВЗПИ и слушал лекции Штейна, сдавал ему экзамены. Мы называли Петра с веселой иронией Малюткой за необычно высокий рост и внушительные габариты.

В 18-й книге красноярского альманаха «Енисей» увидели свет два рассказа Снегова, посвященные Таймыру: «Премия Бориса Гиндипте» и «Случай в ущелье». То была одна из первых попыток норильских литераторов обратиться к теме жизни местного населения Таймыра.

19 января 1956 года мы прочитали в «Литературной газете» сообщение редактора журнала «Новый мир» Константина Симонова о том, что будет печататься роман «молодого писателя, инженера по профессии» С. Снегова «В полярной ночи» — о Норильске в годы Великой Отечественной войны. Тогда Норильск только что открыли миру, и публикации об удивительном городе на 69-й параллели хлынули в газеты и журналы. В Норильск по призыву партии и комсомола приехали молодые москвичи и ленинградцы, ребята из других крупных городов Союза. «Литературка» повторила обещание Симонова 2 марта, затем еще раз или два. В апреле роман вышел в трех номерах. Это был настоящий прорыв темы Норильска в художественной литературе.

1958 год принес новые публикации Сергея Снегова — повесть «Взрыв» («Новый мир», № 9), повесть о русской учительнице на Таймыре («Молодая гвардия», № 10). Помню, что «Взрыв» я тогда резко раскритиковал в «Сибирских огнях» (рецензия называлась «Видимость столкновений, макеты вместо характеров»). Сергей Александрович критику воспринял спокойно, наши добрые отношения нисколько не испортились. Позже стало известно, что роман Снегова «В полярной ночи» отказался печатать Твардовский, когда редактировал «Новый мир», посчитав произведение слабым.

В третьем номере «Октября» за 1958 год была опубликована статья Снегова «История в рассказах». В следующем году (тоже в третьем номере) вышел его роман «Река прокладывает русло». В последующие годы, поселившись в Калининграде (бывший Кенигсберг), Штейн издал множество романов, повестей, сборников рассказов о Севере, о балтийских рыбаках: «В поисках пути», «Иди до конца», «В глухом углу», «Пахари рыбных полей», «Вариант Пинегина» и другие. Каждую книгу он присылал мне, и я регулярно отзывался на них рецензиями в печати. У нас завязалась обширная переписка, продолжавшаяся до смерти Снегова. Известность он получил — и вполне заслуженную! — как автор научно-фантастических произведений («Люди как боги», «Прыжок над бездной» и пр.). Эти романы, на мой взгляд, на уровне ранних творений Станислава Лема, Рэя Бредбери, братьев Стругацких и по достоинству были оценены читателями и отмечены престижной премией «Аэлита». Еще несколько значительных документальных произведений Сергей Александрович посвятил творцам атомной физики — среду ученых Штейн знал отлично, со многими был знаком.

Только в начале оттепели дело сдвинулось с мёртвой точки...

В 1949 или 1950 году партком комбината и окружком профсоюза сделали еще одну попытку собрать нескольких поэтов и прозаиков при редакции газеты «Сталинец». Так переименовали прежнюю «За металл», когда сверху было приказано усилить секретность: слово «металл» нельзя было связывать с Норильском! Но и этот кружок распался после трех или четырех занятий. И только в начале оттепели дело сдвинулось с мертвой точки: секретари новоиспеченного горкома партии потребовали от редактора только что созданной «Заполярной правды» Серафима Петровича Баранова создать устойчивую литгруппу.

Многие годы отдал этот человек газетным трудам. Умный, проницательный, ироничный, он свое дело знал досконально. Внешне сухой, сдержанный, к людям был внимателен. Согласно субординации он поручил создание кружка заведующей отделом культуры Вере Карповне Туровой. Она литературным творчеством не занималась, за плечами имела всего лишь десятилетку, но по долгу службы именно ей надлежало найти и собрать местных литераторов под крылом редакции. Со свойственной ей исполнительностью Вера Карповна пригласила авторов, приносивших в газету заметки, зарисовки, рассказы, стихи. Вот почему я оказался вторым в списке, начатом Туровой. Первой была комсомолка педагог Лариса Кузнецова. Позже я узнал, что комсомолка-то она комсомолка, но в Норильск приехала к уже отбывавшему здесь срок отчиму (он был известным в городе врачом-терапевтом) Захару Ильичу Розенблюму. К нам присоединились инженер Марк Певзнер, члены партии Марат Селегенев, Алексей Мамаев и вчерашние зэки (58-я статья) Давид Кугультинов, Виталий Головин, Дебола Алкацев, Сергей Штейн и др. Мы были разными не только по биографиям, образованию, темпераментам, но и по убеждениям. Впрочем, это проявлялось весьма осторожно…

С первых шагов бразды правления в кружке пришлось взять Кугультинову и мне. Давид еще до войны был принят в Союз советских писателей, исключен из него лишь в связи с арестом. У меня накопился опыт литкружковских баталий тоже с предвоенных лет, тогда я и начал публиковать стихи, очерки, рецензии в газетах, в том числе в «Литературной газете», альманахе «Енисей», в сборнике стихов, изданном в Красноярске. В стране уже проявлялись признаки оттепели. Дудинцев написал роман «Не хлебом единым». Критик Померанцев опубликовал статью «Об искренности в литературе». Появилась «Оттепель» Эренбурга. В журнале «Знамя» были помещены стихи из ненапечатанного романа Пастернака «Доктор Живаго».

Сопротивление ортодоксов литературному освобождению было мощным и решительным. Достаточно вспомнить, какая громкая история развернулась с романом Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Присуждение роману Нобелевской премии еще больше разожгло страсти. В стране мало было таких, кто осмеливался высказать несогласное с официальным мнение, даже в частных беседах. Норильские литераторы не были исключением. Вот в таких условиях начиналась жизнь объединения при «Заполярной правде».

В феврале 1955 года на литературной странице «Заполярки» были помещены стихи Давида Кугультинова «На день рождения». В московском журнале «Огонек» (№ 52 за 1956 год) увидело свет его стихотворение «Высота» в переводе известного поэта Вл. Луговского. 29 декабря того же года «Литературная газета» в заметке о калмыцких поэтах упомянула поэму Давида Кугультинова «Искра в степи» как широко известную калмыцкому народу. (Отрывок из нее под заголовком «Война» за девять лет до того был
напечатан в норильской лагерной многотиражке «За ударный труд».)

Передо мной пухлая тетрадь форматом 20 на 30 сантиметров в серой бумажной обложке. Изрядно потрепанная, со следами сгибов, маслянистыми пятнами, чернильными кляксами и перечерканными строчками и страницами. Сколько воспоминаний вызывает она! И в карманы плаща ее засовывал, и на заводском верстаке раскрывал. Храню ее вот уже более полувека как дорогой для меня документ и свидетельство совместных попыток творчества норильских литераторов.

Открывается тетрадь списком участников литгруппы.

Лариса Семеновна Кузнецова, 1923 года рождения, преподавательница литературы школы № 5, член ВЛКСМ; Сергей Львович Щеглов, 1921, зав. лабораторией, рудник «Медвежий ручей», беспартийный; Марк Певзнер, инженер, член ВЛКСМ; Константин Иванович Егоров, студент 4-го курса техникума; Константин Антонович Золотов, тренер спортзала; Ирина Ивановна Труфанова, журналистка; Юрий Николаевич Мизюлин, беспартийный; Василий Михайлович Ермилов, исполком горсовета, секретарь, член КПСС… Далее в список вошли преподаватели, фельдшер, диспетчер завода, народный судья, артист драмтеатра, врач, электромонтер… Интересно перелистывать сейчас, многие десятилетия спустя, записи в журнале литобъединения (первое занятие провели 14 декабря 1954 года).

«3 февраля 1955 г. Обсуждены очерки Просянникова, Сагалаева, Голенкова, стихи П. Андросова «Наш девиз», «Прощание». Выступили Кузнецова, Векслер, Голенков, Кугультинов, Смекалин, Головин, Фишман».

«10 февраля. Читали письмо т. Устиновича, присланное им «Положение о работе литературных объединений». Николай Станиславович Устинович возглавлял в ту пору, после отзыва Сартакова в Москву, красноярскую писательскую организацию. Еще — из того же года: «14 марта. Слушали т. Кузнецову о теории стиха и прозы». Запись 21 марта рассказывает про обсуждение пьесы Смекалина «Под сиянием полярных широт». В числе выступавших — Головин, Андросов, Кугультинов, Векслер, Селегенев.

Признавая необходимость участия литераторов в жизни комбината и города, участники объединения главное внимание обращали на то, какими средствами это достигается. После доработки по советам литобъединения появился в «Заполярной правде» второй рассказ Дмитрия Сагалаева — «Еськина бурка». Разбирая его в письменной рецензии, С.В. Сартаков отмечал, что он «написан уверенно, сюжет развертывается, как тугая пружина, все время двигая действие…». Сколько тогда было надежд! Однако время показало, что немногие сумели взобраться на литературный олимп… И все же успехи были, и они становились общими праздниками. Помню улицы Норильска в середине 50-х годов. Оживленным был воскресный день: гуляли все — молодежь, мамы и папы с детьми, люди средних лет… Стариков не видно! Город юности! Я заметил: пестреют в руках, выглядывают из карманов новенькие детские книжки, только что поступившие в магазин книготорга. Книжка называлась «Красноклювик и Белогрудка», ее выпустили в Красноярском издательстве, а написал ее норильчанин участник литературного объединения Александр Смекалин. Купить в тогдашнем Норильске детскую раскрашенную книжку было настоящим счастьем, например, в первый же день продажи книжка Смекалина была раскуплена. Я с удовольствием написал в «Красноярский рабочий» положительную рецензию. Журнал «Сибирские огни» тоже похвалил рассказ молодого автора. И это было только начало добрых напутствий талантливому человеку.

Больше половины 1955 года я был в Москве: сдавал экзамены в институте. Литобъединением продолжала руководить Вера Турова, а во время ее отпуска занятия вел Алексей Мамаев. Вскоре вместо него эту обязанность передали Виталию Головину. По возвращении я узнал, что у Мамаева возник конфликт с Давидом Кугультиновым при обсуждении одного из произведений. Алексей Мамаев, человек резкий, проявил излишнюю категоричность, и Давид перестал посещать занятия, а потом и уехал из Норильска, получив наконец право покинуть заполярный город.

Меня выбрали председателем бюро объединения 11 июня 1956 года (секретарем Алексея Мамаева), через неделю в бюро ввели Деболу Алкацева. В редакции с 1 июля 1954 года работала литсотрудником моя жена Нина Балуева. В 1956 году ее назначили заведующей отделом промышленности, строительства и транспорта. Она тоже, когда позволяли служебные обязанности, участвовала в наших собраниях.

В это время прибыла по направлению в «Заполярную правду» юная выпускница журфака Уральского университета Валентина Мартынова, газетчик нового поколения: образованный, по-новому мыслящий, насыщенный идеями XX партсъезда. Серафим Петрович Баранов выхлопотал новой сотруднице комнату, а до этого приютил Валю в своей квартире. Его супруга Ольга Каземировна приняла девушку как родную. Подружилась с Валей и Нина Ивановна Балуева. Мартынова с интересом относилась к литобъединению, в свободное время присоединялась к нашим дискуссиям. Довольно быстро Валентина Дмитриевна выдвинулась на второе место после редактора. А несколько лет спустя, когда крайком КПСС утвердил Баранова главой районной газеты в молодом городе Дивногорске, выросшем рядом с Красноярской ГЭС, она была назначена редактором.

Как привлекали к творчеству людей рядовых

В августе 1956 года передали мне написанную карандашом тетрадочку.

«Редакции газеты города Норильска. В августе 1939 г. я был, как один из пострадавших от последствий культа личности, переброшен из Москвы в Норильск, в котором прожил немного более года. Здесь, кстати, я встретил своего младшего брата, композитора Сергея Федоровича Кайдана, попавшего в Норильск много раньше меня и оставившего его позже меня.

Плодом моего знакомства с Норильском явился цикл «Стихи о Заполярье» из 5 стихотворений, который я прилагаю к этому письму и который мне очень хотелось бы видеть напечатанным на страницах Вашей газеты, если это возможно. Не посылал этих стихов раньше, т.к. только 8/XII — 1955 г. я был наконец реабилитирован, как Вы можете видеть из прилагаемой копии справки Военного трибунала МВО. Если стихи мои будут напечатаны, то авторские экземпляры №№ газеты со стихами и гонорар прошу выслать по адресу:

до 1/X — 1956 г. — пос. Ирша, Рыбинского р-на Красноярского края, Кооперативная, 17, кв. 86, Георгию Федоровичу Дешкину;
после 1/X — 1956 г. — Москва, центр, ул. Кирова, 21, кв. 13, Галине Георгиевне Дешкиной для Г.Ф. Дешкина.

С уважением Г. Дешкин. 10/VIII — 1956 г. Ирша».

Подпись гласила, что стихи сочинены в Норильске в 1939–1940 гг. Вот одно из них.

Край глухой, меж тундрой и тайгою,
За порогом вечной мерзлоты,
Как же большевистскою рукою
Изменен и приукрашен ты!
Там, где были транспортом олени,
Да собаки, впряженные в ряд, —
Поезда бегут, не зная лени,
Паровозы весело гудят.
Разгоняя тьму полярной ночи,
Светят электричества огни.
Бьет ключом энтузиазм рабочий,
Новой стройки оживляя дни.
Наша Власть особенного рода,
Ей другой подобной не сыскать, —
Оттого так рада ей природа
Все свои сокровища отдать.
Вот и здесь земли раскрылись недра,
Добывать из них, лишь бы успеть,
За века накопленные щедро
Уголь, никель, платину и медь!

Естественно, восторга такие строки у членов объединения не вызвали. И Алексей Бондарев, и Марат Векслер, и Леонид Калинин, и многие другие могли изливать свои патриотические эмоции более поэтичными средствами. Два пейзажных стихотворения Дешкина — «Январь» и «Май» — тоже не блистали своеобразием. Завершающее цикл стихотворение «Как на Луне» могло бы претендовать на оригинальность, если бы простиралось дальше простого сопоставления заполярного пейзажа с космическим. Стихи Г.Ф. Дешкина не были опубликованы в «Заполярной правде».

В сентябре 1956 года в литобъединении появились новые участники: Савва Кит, Евгений Гринцевич, Эльмарк Сировский, Суббух Рафиков, Иван Племянничев, Владимир Агеев, Владимир Рывчин (муж Ларисы Кузнецовой), Анатолий Львов, Всеволод Вильчек, Александр Дзюра. Московские и ленинградские комсомольцы, приехавшие в Норильск, влили свежую струю в работу местных литераторов и журналистов. Развенчание культа личности отразилось на их мышлении и поступках. «Возвращение к ленинским нормам» наполнило сердца энтузиазмом в построении коммунизма. Это сказалось и на поведении «старых» норильчан, не избавившихся от страха сказать неосторожное слово: они тоже стали более смелыми. Разумеется, в пределах марксистсколенинского мировоззрения.

Листаю старые записи о работе литобъединения. На занятии 19 декабря 1956 года мы обсудили выпуск ближайшей литстраницы, конкурс 1957 года, предложение С.П. Баранова об издании сборника произведений участников литобъединения… В стенограмме обсуждения стихов Павлова обратил внимание на выступление Суббуха Рафикова и свою реплику «с трудом изъясняется по-русски». Он тогда предложил подстрочный перевод своих стихов с татарского, чтобы кто-нибудь из нас переложил их на русский язык. Не помню, чем все это закончилось, но и тогда, и сейчас вспомнил зиму 1942/43 г., утренний развод в лагпункте «Кислородный»…

Распахнув дверь барака, вместе с белыми клубами морозного воздуха и вертухаями влетел молодой татарин в меховой куртке, отороченной серым барашком, и в такой же барашковой кубанке, в меховых перчатках с высокими разводами-крагами и звонко провозгласил: «На развод!» Это был нарядчик Рафиков. Я и сейчас не знаю, он ли это был или его однофамилец. Конечно, тогда можно было, деликатно отведя его в сторонку, спросить об этом. Но почему-то я не сделал этого. Все-таки это был нарядчик, хотя тоже, как и мы, зэк, но никогда нарядчики не были в чести у работяг… А тогда в Казани в журнале «Советская литература» на татарском языке в том же, 1956 году были напечатаны стихи Суббуха Рафикова. Здесь же сообщалось, что подготовлен к печати сборник его стихотворений «Белые ночи». А позже я узнал, что Суббух Рафиков с 1931 года работал в районной газете литсотрудником, в 1932–1934 годах был заместителем редактора газеты «Комбайн», с 1934 года работал уже в республиканской газете и до 1937-го издавался в Москве. После реабилитации Рафиков в 1962 году был принят в Союз писателей СССР. Скончался в ноябре 1971 года.

Еще один эпизод из прошлого восстановили в памяти старые записи… Обсуждали стихи Вениамина Филиппова. Рецензент — Анатолий Львов. Он пристрастно разбирает все плюсы и минусы стихов, особенно напирает на минусы. Оценка беспощадна: плохие стихи! Львов всегда строг и бескомпромиссен.

— Не во всем согласен с рецензентом, — поднялся первый выступающий. И начался спор… Последнее слово предоставили Филиппову.

— Спасибо, друзья, за товарищеский разбор. За учебу. С большинством замечаний должен согласиться…

В 1957 году норильские композиторы сложили две песни на слова участника литобъединения Эльмарка Сировского: «Норильская лирическая» и «Норильский вальс». Автор вальса — бетонщик Смирнов, он прозвучал в том же году в Красноярске и Москве на молодежном фестивале. В апреле 1958 года, выступая на XIII съезде ВЛКСМ, посланец норильских комсомольцев строитель Л.Я. Иванов рассказал о местных писателях, композиторах и поэтах: «Вы, наверное, слышали «Норильский вальс». Мы все очень его любим».

Под эгидой литобъединения мы с Алексеем Бондаревым выпустили в Красноярске в 1958 году первую краеведческую книгу о стройке на Таймыре, основанную на воспоминаниях и документах. С грустью вспоминаю: не обошлось без трений. Некоторые наши товарищи пытались воспрепятствовать изданию. Алкацев и Смекалин писали в край, будто мы с Бондаревым использовали норильские геологические архивы без соответствующих ссылок, будто исказили обстоятельства возникновения комбината. На самом деле они просто обиделись, что мы не включили их в соавторы.

В 1961 году я переехал в Тулу и продолжал публиковать материалы о первых годах Норильского комбината, используя накопленные документы и воспоминания. В 1967 году в Горьком я издал книгу о жизни и деятельности норильского политзэка — члена-корреспондента Академии наук СССР, знаменитого минералога Н.М. Федоровского. В 90-х годах вышла в свет моя документальная повесть «Сталинская премия» — история о том, как были отмечены высшей наградой страны наши усилия по изучению и внедрению оксиликвита в горные работы Норильска.

Продолжил работу над историей Норильска Алексей Бондарев, он поселился в Хакасии. В Красноярске вышли в свет его брошюры о Н.Н. Урванцеве («Ученый, землепроходец», ряд других). До конца своих дней он вел большую исследовательскую работу, изучал документы в архивах, вел переписку со старожилами. Много выявил неизвестного о Сотниковых, Михаиле Константиновиче Сидорове и других северянах. К великому сожалению, накопленные им ценные материалы погибли при пожаре квартиры незадолго до его смерти.

Эстафету первых норильских летописцев принял В.Н. Лебединский. Еще в Норильске он собрал много материалов по ранней истории Таймыра, активно общался с ветеранами, собирал воспоминания, публикации.

Сказал свое слово об истории Норильска Дебола Алкацев. Вместе с красноярским журналистом Ж. Трошевым он издал первую книгу о Завенягине. Но больше всех рассказал всесоюзному читателю о Норильске и норильчанах Анатолий Львов. Его яркие очерки, корреспонденции и репортажи систематически печатались в центральных газетах («Известия», «Правда» и др.), журналах и сборниках. А.Л. Львов — автор многих книг, рассказывающих об истории Норильского промышленного района.

Не могу не упомянуть о литературно-критических жанрах. Норильские авторы Зелик Штейнман, Сергей Снегов, Алексей Гарри и другие напечатали немало рецензий, статей о творчестве писателей. Скажу и о своих рецензиях — они публиковались в «Енисее», «Сибирских огнях», «Неве», «Новом мире», «Молодой гвардии», «Кубани», других журналах и альманахах. В 1961 году Красноярское книжное издательство выпустило подготовленный членами норильского литобъединения сборник «Весна на Таймыре». Там были стихи слесаря В. Филиппова, слесаря В. Ермакова, геолога А. Смекалина, врача М. Векслера, рабочего-строителя В. Агеева, инженера В. Капелевича, полиграфиста В. Рывчина, рассказы Д. Сагалаева, С. Щеглова. Перечисляю профессии авторов потому, что работу литобъединения оценивали в то время по главному критерию: как мы привлекали к творчеству людей рядовых. Мы были согласны с этой целью и делали это добросовестно и увлеченно.

Это совпадало с главным направлением нашего труда — строительством гиганта индустрии на необжитой вершине планеты. Как радовались мы каждому пущенному цеху, каждому возведенному дому, каждой возникшей улице на вечной мерзлоте! Какой гордостью наполнялись наши сердца от очередного производственного успеха на стройках, заводах, шахтах, рудниках, электростанциях! Это были новые трудовые победы в суровом Заполярье, где обычны яростные пурги и жуткая стужа! Мы поистине были вдохновенными строителями будущего! И оно представлялось нам неизменно светлым. Близки нам были строки поэта Маяковского:

Землю, где воздух, как сладкий морс,
бросишь и мчишь колеся, —
но землю, с которою вместе мерз,
во век разлюбить нельзя <…>
Можно забыть, где и когда
пузо растил и зобы,
но землю, с которой вдвоем голодал, —
нельзя никогда забыть.

Эта убежденность всегда была с нами. Хотя каждый из нас пережил немало тяжелого и страшного, хотя многие наши друзья погибли в изнурительном труде в грозном и священном Норильске…