Счастлив человек, если в период становления его жизненный путь был озарен светом незаурядной, выдающейся личности. И как бы ни складывалась его жизнь в дальнейшем, этот свет не позволит уже свернуть с прямого пути в трясину непорядочности, бесчестия, потери человеческого достоинства.

Немногим выпадает такое счастье, да и проглядеть его очень легко в суете быстротекущей жизни. Обозревая свой жизненный путь, с гордостью могу сказать, что мне в этом отношении повезло, потому что моим светочем был человек большого ума и души — Михаил Николаевич Годлевский.

Свела нас судьба совершенно случайно в тяжелые годы лихолетья, когда жестокая сталинская мясорубка обоих нас, без вины виноватых, перемолола и выбросила, уже в арестантском облачении, на один из многочисленных островов архипелага ГУЛАГа в Норильске.

Это было тяжелое, полное драматизма время, когда проверялись характер, сила воли, мера порядочности каждой личности, когда каждый человек стоил ровно столько, сколько он действительно стоил.

Впервые я встретился с Михаилом Николаевичем в 1948 году, во время работы в филиале проектной конторы медеплавильного завода. Мы были заключенными из недавно созданного лагеря усиленного режима: Особлага № 2, а проще — Горлага.

Руководство комбината вело форсированное строительство медеплавильного завода, приурочивая его пуск ко дню рождения Сталина, к его 70-летию. В проектной конторе был собран весь цвет инженерной мысли комбината, находящийся в заключении: проектировщики, строители, геологи, электрики, металлурги, механики и т.п.

Отдавая должное руководству комбината, следовавшему, видимо, традиции, заложенной А.П. Завенягиным, следует признать, что оно в меру своих сил облегчало положение специалистов, работавших в заключении, тем более что и обойтись без них комбинат попросту не мог.

Недоучившийся из-за войны студент, с Богом данным талантом конструктора, в свои 27 лет я имел весьма скромные познания в геологии и фамилия Годлевского мне ни о чем не говорила. Но мощная фигура, благородное лицо английского аристократа, утонченные манеры истинного интеллигента сразу обращали на себя внимание.

Была в Михаиле Николаевиче какая-то притягательная сила, простота обращения, общительность без тени высокомерия и надменности. Круг познаний Михаила Николаевича был настолько обширен, что он явно выделялся среди сверстников. В первые месяцы и даже годы нашего знакомства, откровенно говоря, я и не подозревал, что судьба свела меня с большим ученым, хотя большого человека, достойного подражания, я разглядел сразу.

Не знаю, какие качества моего характера понравились Михаилу Николаевичу, я ведь был гораздо моложе его, но я быстро понял, что общение с ним — это награда за многие лишения, переживаемые мною в тех условиях, и было бы очень обидно утратить это общение в результате опрометчивого поступка или даже элементарной назойливости.

Михаил Николаевич был душой немногочисленной, но дружной компании сотрудников со сходными интересами, и длинными полярными вечерами, после работы, вокруг его постели на нарах собирались любители красочных рассказов о геологических экспедициях, сделанных открытиях и находках.

В числе сотрудников проектной конторы были и другие видные специалисты (например, Н.М. Федоровский), однако природное обаяние Михаила Николаевича и присущая ему способность к повествованию влекли к нему гораздо сильнее, чем к иным.

Круг интересов в нашей компании был достаточно обширен: театр, классическая музыка, живопись, технические новшества и даже политика (только с глазу на глаз). В любой отрасли у Михаила Николаевича чувствовались глубокие знания, эрудиция, логичность мышления, убежденность. В спорных случаях у него хватало терпения и тактичности ненавязчиво, но убедительно доказать оппоненту суть его ошибки. Скромность характера и самоотречение у Михаила Николаевича были необыкновенные.

Были ли у Михаила Николаевича враги? При его характере это было совершенно немыслимо, однако и у него был свой «ангел Д». Это был не враг, а попросту, грубо выражаясь, — паскудник, черной неблагодарностью ответивший на многие добрые дела, сделанные Михаилом Николаевичем лично для него, он помогал ему в трудные периоды жизни. Характерно, что Михаил Николаевич знал о его пакостях и все-таки помогал ему выжить в необычайно сложных условиях. И то, что весной 1952 года нас с Михаилом Николаевичем растащили по разным лагерям, а затем выспрашивали каждого о тематике наших разговоров наедине, было, видимо, делом рук того же «ангела Д».

По этой причине мы переживали бурные события лета 1953 года в разных местах и встретились снова уже после всех перипетий.

Из Горлага мы с Михаилом Николаевичем освободились в разное время, но вскоре повстречались — он тогда жил в городской гостинице. Там же жил и Н.Н. Урванцев. Насколько я понимал, Михаил Николаевич жил в гражданском браке с Верой Михайловной (фамилию ее я уже забыл). Из деликатности об этой стороне его жизни я не расспрашивал.

Летом 1955 года в Норильск приехала с дочерью жена Михаила Николаевича Лидия Петровна из Ленинграда. В своих воспоминаниях о Михаиле Николаевиче я довольно много внимания уделял его взаимоотношениям с дочерью. Однако все это было удалено Ниной Юрьевной, которая не могла простить дочери ее отречения от отца во время учебы в институте, когда Михаил Николаевич пребывал в каторжном Горлаге.

Однажды с семьей Годлевского мы отдыхали в тундре. Наша туристская компания, поднявшись по ущелью Медвежьего ручья, обогнула с юга гору Губчиху и спустилась по ущелью Каскадного ручья. Помню, что с нами были Н.Н. Урванцев, Василий Махоткин (полярный летчик) и еще кое-кто (уже не помню).

Вскоре Михаил Николаевич, влекомый семейным долгом, приблизительно в 1957 году покинул Норильск и уехал в Ленинград. Наши отношения на несколько лет прекратились… Однако семейная жизнь в Ленинграде у Годлевского не сложилась, и вскоре он перебрался в Москву, в ЦНИГРИ, где встретился со своей юношеской любовью — Ниной Юрьевной Икорниковой. Когда я ехал в Москву к Михаилу Николаевичу, меня предупредили, чтобы о прошлом я его не расспрашивал.

О моих дружеских связях с Михаилом Николаевичем Нина Юрьевна хорошо знала от Михаила Николаевича, поэтому вскоре мы и с нею стали также друзьями. В Москве я бывал часто — командировки и личные дела. О прошлой жизни Михаил Николаевич много рассказывал Нине Юрьевне, но запрещал что-либо записывать. После смерти Михаила Николаевича Нина Юрьевна «взялась» за меня, и именно ей я обязан тем, что написал воспоминания. Не знаю девичьей фамилии Нины Юрьевны, но знаю, что ее брак с Михаилом Николаевичем был вторым. От первого брака у нее был взрослый сын, общаться с которым мне не пришлось, хотя Нина Юрьевна и хотела нас познакомить. Как и Михаил Николаевич, Нина Юрьевна в совершенстве владела французским языком. В предпоследний приезд в Москву мы с Ниной Юрьевной посетили могилу Михаила Николаевича, возложили на нее цветы. Где это кладбище, я уже не помню — где-то в Подмосковье. На его могиле стоял латинский крест и в головах камень медно-никелевой руды, на котором выгравированы даты рождения и смерти Михаила Николаевича и дата рождения Нины Юрьевны. Свидетельство о браке Нины Юрьевны и Михаила Николаевича я видел своими глазами, так что она — Годлевская. Последнее свидание с Ниной Юрьевной было в Колонном зале, более мы с ней не встречались. Сообщение о смерти Нины Юрьевны мне прислал Н.А. Формозов, как он выразился: «Слышал краем уха…»

…Вспоминаю последнюю встречу с Михаилом Николаевичем в октябре 1983 года. Был он уже слаб, сохраняя, однако, поразительную ясность ума и логичность мышления, никаких признаков старческого маразма, обычного для большинства людей в стадии угасания. Сообщение о кончине Михаила Николаевича застало меня на Кавказе, в Гудауте. К сожалению, телеграмма пришла уже в день похорон, и я не смог отдать последнюю дань уважения самому близкому и дорогому в моей жизни человеку, оставляя за собой право на всю жизнь сохранить в памяти его светлый благородный образ.