«Я, Юдина (Очнева) Мария Кондратьевна, родилась 13 июня 1923 года в крестьянской семье, проживавшей до 1931 года в селе Лысые Горы Тамбовской области. Семья состояла из шести человек:

отец Очнев Кондратий Степанович, 1900 г.р.,

мать Очнева Анна Николаевна, 1901 г.р.,

дети - Мария, 1923 г.р., Серафима, 1926 г.р., Николай, 1928 г.р., Степан, 1931 г.р.

Были и ещё семьи Очневых - семья моего дедушки по отцовской линии Очнева Степана Михайловича и бабушки Екатерины Ивановны и семья старшего брата отца Очнева Ивана Степановича с женой Варварой и двумя дочерями: старшей Ульяной и младшей Надеждой. Жили они все одной семьёй: Кто был юридически «старшим» в этой семье, я не знаю. Наша семья жила отдельно, все вели своё хозяйство самостоятельно.

Всего Очневых было выселено 12 человек: двое стариков (дедушка и бабушка), четверо взрослых (два брата с жёнами) и шестеро детей. Общей собственностью в этих семьях была ветряная мельница. В своё время она была разделена дедушкой Степаном Михайловичем на три доли, то есть по 1/3 каждому из сыновей - Ивану и Кондратию, и 1/3 оставалась дедушке.

Весной 1931 года семью старших Очневых подвели под раскулачивание. А моему отцу предложили вступить в колхоз и работать на мельницах, отнятых у раскулаченных. Отец от предложения отказался. Тогда и отца подвели под раскулачивание. Посадили дедушку Степана Михайловича и его сыновей Ивана и Кондратия. А у их семей всё имущество отняли и выселили их из домов. Мама вышла из дома, в чём была. Такими же и нас, детей, вывела, увела нас в другое село - Козьмодемьяновское. В Козьмодемьяновске нас приютили Рыбинские - мамины отец и брат. Они очень боялись, что и их могут раскулачить из-за нас.

Но мы у них недолго пожили. Как-то на рассвете подъехала подвода, разбудили маму. Сказали ей: «Собирай детей, поедешь к мужу». Нам мама говорила, что мы едем к отцу

в Тамбов, чтобы не было слёз. С нами был сопровождающий. Багажа у нас не было. С разрешения сопровождающего родственники дали немного еды для детей.

Привезли в Тамбов к отцу. Вывели к нам отца, стали искать в списках выселяемых нашу семью. А нашей семьи в списке не оказалось. Стали выяснять, звонить в село. Мы ждём, думаем, может, домой обратно поедем. Но не тут-то было! Из села ответили, что у них разнарядка есть, мы её выполняем, кого привезли, того и принимайте. Вот таким образом мы объединились с отцом нашим и другими родственниками.

Помещение, в которое нас поместили, огромное. Людей - как в муравейнике! Все на полу. У кого чего было, то и подстилали под детей. А детей было много всяких, грудных и постарше. Было тихо. Дети понимали всё. Все ждали своей участи. Нас, детей, выпускали на воздух погулять. А взрослых нет. Питались тем, у кого что было. В основном родители кормили нас, детей. А им было не до еды. .

Просидели в ожидании своей судьбы в этом муравейнике недолго. Снова на рассвете погрузка в вагоны. Состав из товарных крытых вагонов с нарами стоял в тупике у водонапорной башни. В вагоне в уголке за занавеской, поближе к двери, стояло ведро для нужд. Окна зарешечены. Матери с детьми расположились на верхних нарах у окна. Людей в вагонах было много. Но тихо было. Состав сопровождала охрана.

Ехали медленно. Когда состав останавливался, двери ненадолго открывали. Открывали не на каждой остановке. Запасались водой, питанием и т.д.

В первых числах августа 1931 года прибыли в Каменск. Состав поставили в тупике. Люди вышли из вагонов на воздух, вздохнули, кругом поле и кусты. Мужчин увели на работу - строить нары на мельнице Жирякова на берегу реки Иеети. Мельница была многоэтажной, на каждом этаже было много нар. На нарах располагались вповалку семьи. Отгораживались семья от семьи, как умели, кто дощечку клал - делал «границу», кто ещё как-нибудь. Мы, Очневы, были всегда вместе. Дети спали между родителями. После дороги вымылись в Исети, но всё равно пошла завшивленность, болезни разные и смерть.

На противоположном берегу Исети был чистый родник, брали воду на питьё и приготовление пищи. А берег там был усыпан засохшими ягодами земляники и клубники. Мы их собирали и ели. После «путешествия» ягоды нам пригодились. Течение воды в Исети было быстрым, а дно реки каменистое, детям было небезопасно переходить реку. Но мы ходили, чтобы поесть ягод и принести воды. Ходили собирали по полям, что осталось после уборки урожая хозяевами. Но не воровали! Правда, и государство подкармливало кашкой разной — по черпачку на человека. До холодов, до глубокой осени жили на мельнице. Трудоспособный народ работал на строительстве Дернового городка.

На мельнице умер наш дедушка Степан Михайлович. Похоронили, как могли, но гроб был. Похоронили в Каменске на горе, там хоронили спецпереселенцев.

Вернулись с кладбища, а тут уже второй покойник: умер «второй» Степан - его внук, от роду шести месяцев. На второй день его хоронили, тоже в Каменске на горе.

Переселились в Дерновой; городок - в земляные бараки. Осень, шли то дожди, то дождь со снегом, холод, слякоть. В бараках течёт, полов нет, стены земляные, под ногами грязь. Рабочие работали под открытым небом. Придя с работы, им было негде ни обсушиться, ни обогреться, хотя печи были сложены. Старались побыстрее обустроиться. Обживался кто как мог, надеяться не на кого было, холодно и голодно.

Умер второй мой брат Николай, от роду трёх с половиной лет. Похоронили в Каменске на горе. Заболела я, старшая дочь и помощница. Мне уже исполнилось восемь лет. Лежала без сознания. Предполагали, что тиф. И тут родители решили оставшихся детей спасти, все очень переживали по умершим. Отцы отправили двух матерей и нас, четырёх девчонок, в деревню. В какую, и до сих пор не знаю. Помню, что была очень чистая изба, у стены стояла горка из сундуков разных размеров, на полу очень чистые светлые половики, ими застелена была вся комната.

Держали меня за печкой. Тут же были мама и сестра Сима, Проснулась я от разговора: «Опять ходят по домам, кого-то ищут». Это ходили осведомители из комендатуры. Но, слава Богу, пронесло. Я понемногу поправлялась. Я поняла, что мы ушли из

Дернового городка. Может быть, искали нас или нам подобных. Взрослые при детях старались не вести разговоры, но мы всё понимали, о многом догадывались и молчали. Всё терпели и переносили вместе со взрослыми.

Как-то вечером нам принесли билеты на поезд и сказали, что лошадь запряжена. Отвезли нас на 1-ю Синарскую, к поезду, посадили в вагон. Уезжали две матери, у каждой - по две девочки. Таким образом спасли нас, детей, от погибели. Расстались мы навсегда, мы потеряли друг друга.

В Дерновом городке остались бабушка и два её сына - Иван и Кондратий (мой отец). После нашего побега отцов наших посадили за нас в штрафной барак №25. Бабушка осталась одна. Вскоре она умерла. Сыновья её похоронили в Каменске на горе. Остались два брата в Дерновом городке.

Мама снова привезла нас к Рыбинским. Но отца её уже не было в живых, остался только брат со своей семьёй. Не отказали, приняли нас, но жить не на что. У дядиной семьи питаться нечем, в селе плохо, голод наступил. У мамы документов нет, на работу не берут. В селе её знают, сторонятся, куда ни сунешься - везде клин. Один выход - надевать суму. Но на кого? Маме не подадут: она молодая и красивая. На подённую работу устраивается, а как узнают, кто такая, — отказывают.

Суму надела я и брала с собой сестру. Подавали плоховато, но мы были довольны тем, что насобираем, потому что подавать-то тоже было нечего. Когда мы уходили побираться, мама за нас очень переживала. Но другого выхода у нас не было. Где мы ходим - неизвестно. А мы уходили далеко, в другие сёла, за десять, а то и больше километров. Где подадут хлеба, где картошки, где накормят, разговорятся, узнают, чьи мы, и на ночь оставят. Мы не спешили домой, спешить было некуда. Бывали случаи, заиграемся с другими детьми - забудем и про милостыню! Жильё мы часто меняли. Одни откажут^ другие пустят пожить ненадолго. Мы с сестрой старались быть самостоятельными: где полы помоем, где с детьми посидим. Огороды пропалывали, бахчу поливали. Нас знали, что мы не вороватые и ничего дурного не позволим. За это нас кормили.

Однажды вернулись из странствий и узнали, что на Урале умер дядя Ваня. Похоронен в Каменске на горе. Иван Степанович умер на дороге, шёл с работы в Дерновый городок. Отцу сказали, что Иван лежит на дороге и рука у него в крови. Отец пошёл к нему. Дядя Ваня сказал ему, что вот, опять война, и скончался. Рука у него была травмирована на работе: они оба с отцом работали плотниками. Почему он вспомнил войну? Может быть, потому, что воевал в 1914 году?

Отец остался один в Каменске.

Мы - в селе, где никому не нужны. В школу я пошла поздно, училась плохо, в школе меня дразнили побирушкой. В каникулы меня отдавали в няньки, нянчила за пропитание. Правда, один раз дали мне головной беленький платок. Была очень рада подарку! Дожились до того, что стало совсем невмоготу. Жильё без конца меняем, вечно голодные и нагие, и всегда чувствуешь себя униженным, всем прислуживаешь - никакого просвета в жизни.

Отец зовёт нас к себе, обратно на Урал. Мать боится возвращаться, но уговорили её. Собрали немного денег с помощью родственников и соседей, Денег хватило только на один взрослый билет для мамы, и только до Свердловска. Нас она везла безбилетными. Мы были заморышами, нас прятали под тряпьём других пассажиров, ехали мы в общем вагоне. Приехали в Свердловск. Холодно. А мы, все трое, полураздеты и полуразуты. Вокзал красивый. Тогда был построен только главный подъезд. Тепло, чисто кругом, разные буфеты, киоски - книжный, аптечный. Я такого ещё никогда не видела. Сохранился и старый деревянный вокзал.

Ехать дальше было не на что и есть нечего. И пошли мы с сестрой по вокзалам просить милостыню. До вечера насобирали восемь рублей с копейками. Их хватило только на один взрослый билет для мамы до станции Вторая Синарская. На остаток денег мне и сестре купили по стакану морса и по кусочку чёрного хлеба. И снова поехали безбилетными. Тогда, в декабре 1934 года, мы с сестрой побирались в последний раз.

Приехали на Вторую Синарскую. Деревянный грязный вокзал. Холод собачий. Мы

в своих ремках продрогли до костей. Утром рано нашли спейпосёлок Синарстроя в берёзовом лесу, нашли отцовское жилище. Отец был на работе. Он не знал, что мы возвращаемся. Дома были соседи. Отец жил в проходной восьмиметровой комнатке. Дом только построен, ещё не оштукатурен, только обит дранкой. Остальное доделают сами жильцы. Была сложена русская печь. Истопили печь, обогрелись.

Отцу сообщили, что семья вернулась. С работы он принёс две булки серого «коммерческого» хлеба. Это был настоящий праздник! Но хлеб есть мы отвыкли.

Меня отвели в школу, но я ничего не знала. Отвели в третий класс к учительнице Тамаре Дмитриевне Булашевич. Меня оставили на второй Год. Потом только я стала учиться. Отец нашу голь прикрыл, обул и одел.

В октябре 1935 года в нашей семье родилась девочка. Дали ей имя Нина. Сестра родилась в Покров день, мы с отцом окрестили её 6 церкви в Каменске на горе - комендант разрешил отцу сходить в Каменск. Вскоре церковь закрыли. Мы, «спецы», в церковь ходили часто. Дети ходили в Каменск без спроса у коменданта, выполняли поручения родителей.

Как-то спецпереселенцев послали лес сплавлять по реке Синаре. Отец был болен. Он предупредил квартального о том, что он болен, не может. Но квартальный ответил: ничего, отработаешь, не мне же за тебя работать. На сплаве он совсем слёг, у него отнялись ноги. Лечили, но проку было мало, одно слово «спецпереселенец»! Кто на спецпереселенца обращал внимание? Врачи говорили, что необходимо курортное лечение, но кто спецпереселенцу даст путёвку на курорт?!

Ему дали инвалидность на год и 50 рублей пенсии. В это время и мать заболела, у неё тоже ноги отнялись. Она как раз уволилась с работы, чтобы перейти на другую, и оказалась безработной. Денег ей ни копейки не платили. Весь доход в семье — 50 рублей отцовской пенсии на пятерых. Родители лежали оба рядом, а перед ними висела люлька с маленьким ребёнком. В это время наша семья хватила лиха. Хозяйничали мы с сестрой. Не знаю, как и пережили. К весне отец, хоть и через силу, стал вставать, ходить понемногу. Все вместе посадили огородик небольшой. Через год с отца сняли инвалидность. Маму послали работать в гостиницу уборщицей. Когда она не могла, я за неё отрабатывала. В гостинице мы понемножку подрабатывали стиркой белья на одиноких жильцов. Жильцы были хорошие люди, благодарные, обращались вежливо. Это были специалисты-инженеры, работали на строительстве Синарского трубного завода. У некоторых мы убирали в квартирах: начальники занимали квартиры, а семьи их ещё не приехали. Кое-как выкарабкались из большой нужды. Развели коз, от коз есть молоко, мясо и шкуры.

В каникулы дети спецпереселенцев работали на Мазулинском торфянике, немножко зарабатывали денег.

Началась война. Старшеклассники работали в колхозах в Покровском районе. В январе 1942 года старшие классы были закрыты, учащиеся направлены на работу на разные предприятия. Я тоже ушла работать на завод №705 (ныне СТЗ) в цех №26 - в ремонтно-механический цех. Сначала учеником фрезеровщика, а потом фрезеровщиком. Фрезеровали разные детали, которые необходимы для заводского оборудования. На заводе я окончила школу мастеров по холодной обработке металлов резанием. Работали много и добросовестно, под лозунгом «Всё для фронта!» Работали по 12 через 12 часов, без выходных дней и отпусков. Компенсацию за отпуск добровольно отдавали в фонд Победы. Приходилось работать и сутками, когда это было необходимо. Никто не возражал и не хныкал. Больничный брали в самом крайнем случае.

Рабочих в нашей семье было четверо: отец, мать, я и сестра. Все в разных сменах, не видимся, общались по запискам, что передаст младшая сестрёнка. Если уж необходимо, забежишь в цех. Все получали рабочие карточки, у младшей сестры была детская карточка. От недоеданья и непосильной работы отец ослаб, ему не хватало питания. Его перевели на подсобные работы, коновозчиком в цехе, а позднее перевели в столовую выдавать ложки. Отец раньше был рослым и сильным, а стал дистрофиком.

Кроме заводской работы спецпереселенцы много работали ещё в колхозе «Урал». Это колхоз спецпереселенцев. В колхозе тоже была норма у каждого. Люди ещё не вер-

нулись с заводской работы, а уж нужно идти на колхозную. Квартальный уже оповестил, что надо делать в колхозе. Попробуй ослушайся! Колхоз «Урал» был передовым колхозом. Всё в нём заготовлялось и убиралось своевременно и добротно, без потерь. В 1947 году спецпереселенцам выдали паспорта. Детям паспорта выдавали по достижении возраста. Но жили-то мы с родителями, и на нас тоже была норма в колхозе как на членов семьи. С паспортами заводских рабочих уже на колхозные работы не гоняли.

Отец мой Кондратий Степанович Очнев умер 21 февраля 1948 года в возрасте 47 лет в больнице, от заражения крови. Свой срок бессрочной ссылки он отбыл добросовестно.

Мать Анна Николаевна Очнева умерла 8 октября 1980 года в возрасте 78 лет от болезни сердца».