РАСПЛАТА ЗА ДОВЕРИЕ ВЛАСТЯМ

Из личных воспоминаний Аркадия Васильевича Тумахани

«Мои родители: отец - Басанов Василий Николаевич (Басаани Бадмайн Бумбалаай). 1885 г.р.. уроженец и житель улуса Шулуута (Шалот) Аларского аймака Бурят- Монгольской АССР; мать - Басанова (в девичестве Миронова) Варвара Александровна (Мироони Харайн Харандай). 1884 г.р., уроженка улуса Бажитан (Бажей). Нас, детей, у родителей было двое: моя старшая сестра Гарма (Галина), 1917 г.р., и я, Алдар (Аркадий). 1920 г.р.

Родителям от предков с двух сторон досталось богатое, налаженное хозяйство. Отец матери Миронов Хара (Александр) после крещения в улусе Бажитан имел водяную мельницу на реке Иринд (Иреть) и очень приличное состояние в виде домов, надворных строений, земельного надела, домашних животных и птиц. Он был нойоном, награжденным золотой царской медалью. Дочь выдал замуж с баснословным приданым, так как у него не было сына-наследника. А отцу моему дед Бадма передал весьма крупный капитал золотом, серебром и бумажноденежными знаками, громадный двухэтажный дом на берегу реки Шулуута, два одноэтажных деревянных дома, один двухэтажный и один одноэтажный амбары, сараи, хлевы, восьмистенную юрту, конюшню. 85 десятин пашни, сенокосные угодья (утуг).

Дед Бадма занимался в основном земледелием, засевая более 100 десятин пашни. Хлеб продавал Вознесенскому винокуренному заводу. Был достаточно грамотен, чтобы без

ущерба для себя вести коммерческо-торговые операции, а во время Русско-японской войны доставлял военным интендантам продовольствие для армии. При проведении Сибирской железной дороги снабжал мукой и мясом строителей, войдя в договорные отношения с начальством будущей магистрали.

Уже взрослым он под влиянием миссионеров перешел в христианство и во время крещения выложил на алтарь православия 10 тысяч рублей золотом. Умер в 1916 году. По распоряжению настоятеля Аларской церкви был похоронен во дворе ее как почетный христианин-инородец, причем гроб его русские верующие несли на плечах целую версту до храма в январскую стужу. Так православное духовенство выразило свое уважение и признательность моему деду за огромный финансовый вклад, произведенный им для материальной помощи храму в улусе Алайр (Аларь). У него и его супруги Элеэб из улуса Нэгдэ было 10 детей.

Уже в годы НЭПа родители завели домашний скот улучшенной породы. Кроме этого, купили металлическую сельхозтехнику: двухлемешные плуги, бороны, сенокосилку, германскую веялку («Триер»), пароконную жатку, конные грабли, в 1928 году приобрели большую усовершенствованную хлебную молотилку с барабанным маховым колесом, приводимую в действие восемью запряженными лошадьми. По тому времени их хозяйство было образцовым, фермерским. Они имели пасеку из 22 пчелиных ульев. В 1928 году родители были лишены избирательных прав как кулаки, применяющие наемный труд на сезонных работах. Стали облагаться крупными налогами в пользу государственной казны, твердыми, по терминологии тех лет, заданиями на принудительную поставку зерна, В течение двух лет (1928-1929 гг.) они справлялись с этими чудовищными поборами. Но с осени 1930 года власти трижды обложили нас твердыми заданиями, доходившими в общем весе до 1000 пудов пшеницы, ржи, овса и ячменя. За недостачу зерна члены булсовета немедленно описали все имущество и в декабре 1930 года торжественно устроили аукцион-торги. Коммунисты и коммунары и их дети не скрывали своей радости. Их ликование, правда, разделяли не все пришедшие на торги, молчаливо наблюдавшие за происходящей распродажей одежды, обуви,

посуды, утвари, инструментов. Во дворе громоздились две большие кучи всякого добра, необходимого в крестьянском быту. Распорядитель торгов называл вещь и ее первоначальную цену, держа в руке молоток, которым ударял по медному тазу, объявляя обладателя приобретенного им предмета. Сельхозинвентарь почти бесплатно был передан артели «Улан-Шулуута» («Красный Шалот») и частично коммуне, созданной осенью 1929 года, куда вошли самые отпетые лодыри и беднейшие жители «микрорайона» «Боохолдойн аймаг», или «Зуун гол». Пасека досталась коммунарам, и они сразу же на санях повезли ульи с пчелами к себе, несмотря на декабрьский морсз. Пчелы погибли. Члены коммуны весь имевшийся скот объединили, семьи тоже свели, живя в нескольких избах вместе, питаясь в общей столовой, каждый день убивая то корову, то лошадь на мясо. Зиму провели весело и беззаботно. Но весной оказались без скота и семенного зерна. Просуществовав без средств и сводя еле-еле концы с концами, коммунары весной 1931 года влились в артель «Красный Шалот». Не привыкшие к постоянному физическому труду, требовавшего от человека опыта, сноровки и прилежания, они не прижились в артели, хотя коммуна и артель, по сути, были близки друг другу, и после разбрелись кто куда. Кое-кто из них даже оказался в Верхнеудинске, в улусах Бурят-Монгольской АССР в поисках легкой жизни среди восточных бурят, занимавшихся до создания колхозов большей частью скотоводством, а не трудоемким земледелием. Нас же выгнали из дома, оставили нищими без жилья и продуктов питания. Отца, кроме того, заставили напилить 80 саженей дров для аймачных органов и учреждений, что и было сделано.

В Шулууте самыми ярыми проводниками политики ВКП(б) по ликвидации кулачества как класса были коммунисты Иванов Бандан, Мархашкинов Няхулай, Сотников Хуяхан, Шапеев Нагаслай и Башкуева Ириншен. Некоторые из них являлись членами булсовета. Они влияли на все стороны политической, социальной и культурной жизни улуса. По их требованию мою сестру и меня не принимали в школу и пионерскую дружину. Их ненависти к нам, детям «врагов народа», не было предела. Нас выгоняли зимой на мороз, не давали смотреть кинофильмы, хотя

за билеты мы платили деньги. Стоило какому-нибудь жителю поговорить с нашими родителями, так его сразу объявляли подкулачником и начинали травить. С вечера выставлялись комсомольские посты, чтобы пресечь наше общение с родней и создать блокаду нашей семье.

В марте 1931 года отец устроился рабочим на шахту в Черемхово, откуда в конце мая перебрался в село Свирск на Ангаре и стал делать саманные кирпичи на местном заводе. Я с матерью весной того года тайно от комсомольских дозоров ночью покинул родную Шулууту и уехал к отцу. Жилось трудно, тревожно и бедно. В июле 1931 года отца прямо на работе арестовали и отправили в Черемховскую тюрьму. Через два дня за нами приехал милиционер и препроводил туда же. в тюрьму, как чуждых классовых элементов. В Черемховской тюрьме нас продержали две недели. Отец сидел в камере, а мать и я находились в бараке в тюремном дворе под присмотром сменявшихся надзирателей. Поскольку мы считаюсь гражданами Бурят-Монгольской АССР, в конце июля нас всех вместе перевели в Кутуликскую аймачную тюрьму, где я просидел 8 месяцев. По дороге из Черемхово в Кутулик отеи попросил сопровождавшего нас милиционера остановиться в одной деревне около магазина, в котором он купил куль сухарей. Пока ехали, я с удовольствием грыз ржаные сухари и радовался. что их нам хватит надолго. В Кутулике. русско-татарском поселке, ставшем административно-деловым центром Аларского аймака, нас прямиком привезли в тюрьму. После записи в потрепанный журнал арестантов меня с отцом надзиратель толкнул в камеру, а мать определили в женскую камеру. Отец держат меня впереди себя. Когда мы переступили порог камеры, арестанты, сидевшие и лежавшие на нарах, дико загоготали, выкрикивая оскорбления и унижая наше национальное достоинство, давая нам понять, кто мы среди них. Отец как можно спокойнее сказал: «Люди добрые, пожалуйста, не обессудьте меня - примите мой скромный дар», и показал на куль с сухарями. С нар моментально сорвались несколько человек и подбежали к нам. чтобы завладеть кулем. Но тут раздался зычный голос пахана, главаря камеры: «А ну назад! Сюда мешок, на стол». Он распорядился развязать мешок и

раздать сухари сокамерникам с учетом положения каждого согласно иерархии уголовного мира. Нам же ничего не досталось. В знак милости пахан отвел нам место под нарами, хотя на нарах с левой стороны было свободное место. В этой общей камере сидело человек 20. озлобленных, с гнусными повадками, но с гонором и мнением заключенных людей «высшей расы». Две недели я просидел в камере с отцом, а затем меня перевели в женскую камеру к матери. Там содержались кулачки, бурятки, сбежавшие из ссылки, но задержанные, а также две женщины с детьми, ожидавшие своей неизвестной ч части. Меня и мать в марте 1932 годы выпустили из застенка и поставили на учет в милицию, а отец оставался в тюрьме. В 1933 году нас сослали в Ирбейскую тайгу (Красноярский край) на лесоповал, где от голода, болезней и непосильно тяжелой работы умерли многие наши земляки. Каким-то образом отцу удалось достать так называемое удостоверение личности, и мы совершили рискованный побег, чтобы остаться в живых в чужой стороне, но поближе к родным местам. С нами бежала наша родственница Назарова Марья, молодая бурятка из Алари, сосланная за то, что была женой ламы. Мы стали жить в русских и хохлацких деревнях. Страшно бедствовали, своего угла не было, жили в заброшенных хатах, являясь изгоями без прав.

Впервые учиться в школу я пошел в 1933 году в селе Мутун лишь в 3 класс, так как раньше не пришлось стать учеником - ни в Щулууте. ни в тюрьме, ни в Кутулике. В 1940 году я поступил на 1 курс Тулунского учительского института, но в начале октября был призван в РККА. В армии в сентябре 1941 года мне, рядовому красноармейцу, было присвоено воинское звание «младший лейтенант». Я стал командиром среднего боезвена. Участвовал в военных действиях на фронте. Удостоен правительственных наград. После демобилизации в 1950 году окончил Бурят-Монгольский педагогический институт. Затем, отработав 3 года в школе, поступил в аспирантуру НИИ Академии художеств СССР в Москве. Имею степень кандидата искусствоведения и звание доцента. В июле 1969 года был отозван из двухгодичной докторантуры по идеологическим мотивам. Вообще всю жизнь я был в опале, будучи гонимым и преследуемым КГБ и патийной номенклатурой. Так, например,

в 1963 году Бурятский обком КПСС инкриминировал мне выпады против политики КПСС, и я был лишен работы и выдворен из Бурятской АССР. Около 20 лет я преподавал в вузах Фрунзе, Семипалатинска, Алма-Аты, шесть лет проработал в Иркутском педагогическом институте. В Улан-Удэ я вернулся в 1976 году и начал активную деятельность по своей специальности в Союзе художников республики и Художественном музее. В 1980 году художники выдвинули меня кандидатом в народные депутаты РСФСР как правозащитника и борца за справедливость. Но из-за незаконных мер, принятых секретарем обкома партии Л.Ч. Нимаевой, объявившей меня экстремистом, меня завалили на выборах. Я никогда не был членом комсомола и Коммунистической партии».

Так с горечью вспоминает свою жизнь Аркадий Васильевич. Несмотря на тяжелые детство и юность, препятствия и происки недругов, он упорно учился, трудился, неустанно работая над собой, и достиг многого в жизни, чего хватило бы на несколько человек. За научно-исследовательские работы и практическую деятельность в области изобразительных искусств А.В. Тумахани было присвоено почетное звание «Заслуженный деятель искусств Бурятской АССР», «Заслуженный деятель науки Республики Бурятия», «Заслуженный деятель искусств РФ». Он отмечен почетными грамотами Совета Министров Республики Бурятия (10.12.1993), Народного Хурала РБ (16.11.2001), Правительства РБ (1998, 1999, 2000). Помимо этого, в разные годы за значимый вклад в сферу гуманитарных наук Аркадий Васильевич становится действительным членом Географического общества СССР, членом Союза художников СССР (ныне РФ), Философского общества СССР, Всесоюзной ассоциации востоковедов АН СССР, Театрального общества Киргизской АССР. В наступившем 2005 году Аркадию Васильевичу исполнится 85 лет. Несмотря на свой преклонный возраст он бодр, подтянут, ведет активный образ жизни, три года состоит правлении Совета ветеранов ВОВ Советского района г. Улан-Удэ. А.В. Тумахани является также председателем Совета ветеранов ВОВ в Союзе художников.

В 2005 году вышел в свет сборник его поэтических произведений на русском языке и на диалекте аларских хонгодоров.