Шурделин Павел Демьянович родился 26 декабря 1908 года в деревне Синяки Смоленской губернии в крестьянской семье. Окончил сельскую школу В 1926 году уехал на Урал и три года проработал на Алапаевском металлургическом заводе прокатчиком. В 1932 году окончил два курса Алапаевского горно-металлургического техникума и был призван в армию. В 1934 году окончил годичные педагогические курсы, и одновременно три курса вечернего пединститута в Павловом Посаде Московской области. Работал преподавателем в средней школе, с 1938 года — директором Кочуровской средней школы Рязанской области. В декабре 1941 года немцы ворвались в Кочуры и в течение нескольких часов занимали здание школы. После их ухода П. Д. Шурделин был арестован органами НКВД. В октябре 1942 года заочно осужден Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58-1а на десять лет лишения свободы. В декабре 1942 года доставлен в Тагиллаг. Работал на ЗМК разметчиком, а затем мастером Освободился 3 июля 1951 года После освобождения работал на ЗМК до 1973 года В 1983 году написал свои воспоминания «Годы и дни моей жизни» Живет с семьей в Нижнем Тагиле Реабилитирован в октябре 1956 года

Тагиллаг к концу 1942 года имел одиннадцать лагерей, в том числе два лагеря военнопленных и один для эвакуированных немцев Поволжья. Все они были под номерами и назывались сначала районы (лаграйоны), затем участки (лагучастки) и окончательно — пункты (лагпункт № 1...11)^¹. Именовали их ОЛП № ...—отдель-

ный лагерный пункт. Управление Тагиллага находилось в городке из благоустроенных бараков, с отдельными входами и квартирами. Несколько коттеджей временного типа. Барак управления был двухэтажный из деревянного бруса. Городок имел свою котельную, водопровод и канализацию, был обсажен деревьями и кустарниками, содержался в идеальном порядке. Обслуживали его заключенные с малым сроком и расконвоированные. Они убирали, чистили, копали; был даже садовник-цветовод.

Начальник лагеря жил в городе в коммунхозовской квартире. Надзиратели и мелкая сошка жили или на частных квартирах, или в ведомственных бараках от производств, где работали заключенные.

Тагиллаг имел в своем подчинении как властные, так и хозяйственные органы, а именно: прокуратуру и следствие, суд и судей, тюрьму, оперативный отдел с уполномоченным от госбезопасности, типографию и две-газеты — одну для сотрудников, другую для заключенных, военизированную охрану, милицию в лице надзирателей, хлебозавод и пекарни, продовольственную базу с централизованным снабжением, промтоварную базу, большое подсобное хозяйство с сенокосом, овощную базу, конно-машинный парк, медико-санитарную часть, культурно-просветительную и спортивную части, почту, торговую часть с магазинами во всех лагпунктах, пожарную часть, архив, пищеблок, отдельное кладбище для умерших. Все эти подразделения руководили отдельными лагпунктами, снабжали и обеспечивали их. Снабжение было централизованным и бесперебойным, чего часто не было в городе.

В Нижнем Тагиле, по моим подсчетам, в 1942 году было около 80 тысяч заключенных. У меня был номер 74 836, а после меня было еще много этапов. Мой сосед по нарам, инженер-гидростроитель, арестованный в 1937 году, имел номер 86. Арифметика простая.

КОЛОННА № 5

Через три дня после приезда в Нижний Тагил меня определили на «постоянное местожительство и работу» в ОЛП № 6, колонну № 5, в бригаду ЗМК Тяпичева с присвоением лагерного номера 74 836, который надо было помнить всегда. В лагпункте № 6 я начал отбывать свой

срок, оттуда же и освободился. В промежутках побывал еще в четырех лагпунктах Тагиллага. В лагпункте № 6, куда меня определили, находилось 16 бараков и 16 колонн, в каждом бараке-колонне содержалось 250—300 человек.

Бараки-полуземлянки были с маленькими окнами под потолком, у самой крыши, вровень с землей. Внутри — сплошные двухъярусные нары без постельных принадлежностей. Спали вповалку, ватные брюки под голову, телогрейку под бок; бушлат вместо одеяла. Печей в бараке не было, но жар и духота стояли от человеческих испарений, к утру нечем было дышать, воздух спертый. Так жили зиму 1942/43 года. Осенью перевели в другой лагпункт. В течение этого времени белье не меняли. Одежда истлела от пота, прежарок, пропиталась барачной вонью тдк, что вольные люди на заводе воротили нос. В теплое время пробовал стирать белье, однако сушить его было негде, а от стирки оно полезло и стало рваться.

ПЕРВАЯ ЗАРАБОТАННАЯ ПАЙКА

Проработал пять дней в паре с бригадиром, закрыли наряд на 100%. По процентовке в лагере посчитали питание: 700 грамм хлеба и трехразовый суп в завтрак, обед, ужин. Лозунг для работяг был таков: «100% мало, 200—300 — подходяще». На 200 % выработки нормы получали 1000 грамм хлеба и на ужин второе — овсяную запеканку (ее-то я и лишился). Мой напарник ругается сам про себя, поругался с мастером и совсем отказался работать. За пять дней я присмотрелся к работе: ничего сложного, единственное — надо подучиться быстро кернить и не попадать молотком по пальцам. Освоил это дело не хуже других.

Питание было скудное, обезжиренное, его не хватало, поэтому постоянно мучил голод. Все думы, все помыслы — о хлебе насущном. Идешь с работы и думаешь о том, как бы при раздаче хлеба попалась горбушка — она сытней середки, больше корок, а в них меньше воды...

Через некоторое время у меня сменился напарник, я научился работать. Стал получать килограммовую пайку, три супа, второе на ужин и даже третье блюдо — стакан жидкого порошкового молока или кусочек омлета из яичного порошка — дар Америки. Стало веселей,

меньше терзал голод, и моральное состояние улучшилось, стал полноценным работягой.

СУББОТНИКИ И «ПОСЛЕРАБОТНИКИ»

Почти ни одного выходного дня не обходилось без субботников. Обязательно на три-четыре часа выведут бригаду что-нибудь сделать за зоной. То нужно вырыть траншею, то очистить территорию от хлама, то разгрузить вагоны с песком, углем, овощами, осенью — на поле убирать картошку, зимой — очищать железнодорожные пути, весной — колоть лед, что-нибудь огораживать или разгораживать.

Если не было работы за зоной, заставляли боронить землю в заградительной зоне иди очищать сточные канавы, ремонтировать бараки. Ну а если и это уже сделано, заставляли вытряхивать постели, изводить клопов в нарах.

Но хуже всего были «послеработники». Придешь с работы, поужинаешь — и на разгрузку вагонов часа на три-четыре, а то и все пять. Были случаи, когда вагоны с углем, особенно зимой, разгружали до утра. Приходили измотанными, мыться не было времени, не говоря уж о сне, завтракали — и на ЗМК.

ДРУЗЬЯ

Лагерный закон — никому не доверять и не раскрываться — продадут и предадут. Друзей не было. Были приятели и приятельские отношения, например, с последним бригадиром Иваном Фалько. Он был лейтенантом. В плену в Норвегии женился на норвежке-капиталистке, но заскучал по Родине, плакал, слушая родные напевы. Сдался советским органам, получил срок заключения — 10 лет. Хороший, красивый парень.

ШЕСТВИЕ КОЛОННЫ

В очень голодное время 1943 года много было доходяг, поэтому колонна двигалась к месту работы с частыми

остановками. Люди едва передвигали ноги. В пути умирали. Идет человек — и вдруг падает и умирает. Перешагнут его идущие, и когда мертвый остается позади, колонну останавливают и уносят мертвяка в лагерь. А колонна снова в путь. Медленно, с поникшими головами, отрешенные от всего мирского, кроме хлеба насущного, двигаются люди подобно похоронной процессии.

НАХЛЕБНИКИ

Их было в зоне лагеря около 30 человек — надзиратели, начальник и его управление, воспитатели, начальники колонн, работники кухни, хлеборезки и другие. Все они питались за счет заключенных, снижая вес положенных нам продуктов. Уйдут работяги, опустеет лагерь, а они, как мыши на зерно, бегут на кухню. Там для них приготовлены первое и второе, пирожки и пончики на. третье. Наедятся и еще с собой домой возьмут. Не положено все это, незаконно, но проходило.

Начальнику лагпункта заносили в кабинет ежедневно 10—20 килограммов хлеба в буханках по 3 килограмма и еще килограмма два-три разных сдоб из пшеничной муки, сахар, крупу и другие-продукты. Я работал рядом с его кабинетом, в его отсутствие заходил туда и все это ежедневно видел. Вечером он заезжал на лошади в зону и все погружалось в бричку или санки. А килограмм хлеба тогда стоил на рынке 100—120 рублей. Домочадцы хлеб да крупу меняли на дорогие вещи — ковры, золотые украшения — у эвакуированных из Ленинграда и других городов.

КЛЕЙМЕНИЕ

Чтобы отличить заключенных от вольняг (те и другие ходили в одинаковых одеждах), вышел приказ ставить на всей одежде штамп с трафаретом: Тагиллаг, ОЛП № ... После работы нас загнали в клуб, раздели до исподнего белья и начали штамповать одежду. На груди справа и слева — по штампу, на телогрейке — то же самое, на спине, обеих лопатках, на брюках, коленках — по штампу, на гимнастерке или куртке — по два штампа (на

груди и спине). Белье проштамповали в бане. На белое и серое ставили черный штамп, на черное — красный.

Если вначале ходили строем каждый сам по себе, теперь стали ходить, взявшись под руки. Ходить было неудобно, особенно зимой — мерзли руки, да и шаг был вразнобой, не солдатский.

ЭСТРАДНЫЙ АНСАМБЛЬ

В середине 1943 года из заключенных артистов и музыкантов при Тагиллаге организовали эстрадный ансамбль. Со всех лагпунктов собрали артистов, прилично их одели во все новое, оставив им свою одежду, в которой они и выступали. Артисты под конвоем разъезжали по всем лагпунктам и в клубах давали концерты: пели, плясали, читали стихи и отрывки из художественных произведений, исполняли злободневные частушки и акробатические номера. Музыканты играли на трубах, скрипках, гитарах. Кормили их отдельно, голодными не оставляли. Они давали концерты и для вольных в клубах, тоже под охраной. Жили весело, безбедно и разносторонне. Через полтора года ансамбль был ликвидирован. Артистов распределили по всем лагпунктам, где они работали в клубах и культотделах.

«ЧИЛИТА»

Чтобы поднять энтузиазм заключенных, в бытность эстрадного ансамбля, во время развода на работу у вахты оркестр трубачей играл постоянно «Чилиту» — вошедшую тогда в моду американскую песенку.

Раннее утро. Крепкий мороз. Темно, только прожектора освещают вахту. Изнуренные, голодные, плохо одетые зеки под звуки «Чилиты» понуро проходят через вахту. Им не до музыки, но оркестранты наяривают веселую «Чилиту». Результат от этого равен нулю. Приход с работы тоже встречали с оркестром и все той же «Чилитой».

«ОТТАЛКИВАЮЩИЙСЯ» ДОХОДЯГА

Оттолкнуться — значит досыта наесться, рот доходяга топчется у окошка раздачи пищи с большим ржавым ко-

телком, ждет окончания раздачи — может, что и перепадет. Иногда это происходит, и раздатчик надирает полный котелок баланды. Подозрительно озираясь, чтобы кто-нибудь более сильный не отобрал, бедолага бежит в барак, забирается на нары, закрывается бушлатом и начинает жадно, через край котелка глотать баланду. В две-три минуты котелок литра на три опустошается. Доходяга, вспотевший от спешки, растягивается животом кверху на нарах и блаженствует. Сам тощий, а живот раздут, как надутый шар. Но затем через каждые полчаса бегает в туалет, и снова живот пуст.

НАДЗИРАТЕЛИ

В каждом лагере их 12—15 человек. Они следили за порядком, пресекали нарушения лагрежима. На мелкие нарушения многие смотрели сквозь пальцы, проходили мимо. При шмоне большинство надзирателей делали свое дело формально: проведут руками по одежде, и иди себе. Но были и вредные, придирались ко всему, и пронести что-нибудь с воли при них было исключено. Особенно зверствовал надзиратель Иванов. При встрече с заключенным обязательно к чему-нибудь придирался.

Произошел такой случай и со мной. Я зашел в барак в шапке и одежде. Иванов, увидев непорядок, снял с меня шапку, бросил на пол и потоптал ногами. Получил я почти новую гимнастерку, но простреленную в одном месте и в запекшейся крови. Выстирал ее на заводе, высушил и, как мог, погладил. Увидел Иванов чистую гимнастерку, подозвал и привел на вахту, а там заштамповал, не оставив свободного места.

ПОЛКОВНИК ШВАРЦ

В послевоенное время начальником Тагиллага был полковник Шварц — энкаведист из обрусевших немцев. Толстый, откормленный, с отвисшим подбородком, в меховом кожаном пальто, белых фетровых бурках и всегда с любовницей-блондинкой он на автомобиле «Эмка» сопровождал колонны зеков, идущих на работу и с работы.

Блондинку он отбил у инженера НТМК. Прельстившись шикарной жизнью, она бросила мужа, оставив ему ребенка, и стала любовницей Шварца. Заключенных он не очень жаловал, но так как они приносили лагерю большие деньги, кое-что делал по улучшению их быта. Появились в лагерях ларьки и магазины, где можно было купить молоко, сахар, масло, табак и другие продукты. Режим военного времени был ослаблен. В клубах лагерей появились киноустановки, и каждый вечер крутили фильмы, те же, что и в городе. В несколько раз улучшилось питание — стало всем хватать и хлеба, и горячей пищи. Заключенные поправились, повеселели, работать стали не за страх, а за совесть. Регулярно выдавали зарплату в размере 50 % заработка, остальные 50 % шли на лицевой счет и выдавались в день освобождения. Разрешили свидания с родными, в зоне лагеря позволяли ходить в своей одежде. Может быть, это шло от Шварца, а может, были указания свыше.

УБИЙЦА - ЧЕКИСТ ВАСЬКА

При допросе вышедшего из окружения красноармейца, который «не раскалывался», как того хотел Васька-чекист, тот навел на него пистолет и убил. На следствии утверждал, что хотел попугать и нечаянно нажал на спусковой крючок. Осудили его на десять лет. В лагере был помощником опера. Все зеки боялись его как провокатора, ненавидели, а при встрече подхалимничали. Не одну душу он спровадил на Колыму. Жил припеваючи: отдельная комната, штатская одежда, питание вместе с опером. Ни поверки, ни субботники, ни шмоны его не касались. Убийце почет — рука руку моет.

АМЕРИКАНСКИЕ АРМЯНЕ

В 1946—1948 годах СССР объявил о воссоединении всех армян, проживающих в разных странах, в том числе в Америке, в Советскую Армению. Кто и как их агитировал поехать в СССР, не знаю, но представление у американских армян о советской жизни, да еще в

послевоенное время, было фантастическое. Они собрались, погрузили на пароход свои пожитки и кары (автомобили) и приехали в СССР. Действительность оказалась далекой от их предположений. Кары у них обобществили, поселили в бараках, заставили работать батраками в колхозе. Настроение изменилось, но назад в Америку советские органы ехать не разрешали. Они стали переходить через границу в Иран, где и задерживались пограничниками.

За переход границы им давали срок от трех до пяти лет и этапировали на Урал. Несколько человек определили в наш лагерь. Одеты они были добротно, все в шляпах. У нас в бригаде был армянин Степан Есаян, который, увидев земляков, привел их в наш барак. Они сели на нары и затеяли разговор на армянском языке. «Американцы» наперебой рассказывали, очень серьезно, а наш армянин покатывался со смеху, взявшись за живот. Я спросил Есаяна, о чем они говорят, почему так смешно? Он перевел: «В Америке нам сказали, что у русских всего много, а работать некому — война унесла миллионы людей. Виноград, фрукты стоят не огороженные, плоды убирать некому, подходи и бери хоть машину. Куры, гусы, утки, индейки несутся в кустах и никому не нужны. Молоко у дворов стоит во флягах, бери, сколько надо, даже на каждой железнодорожной станции рядом с холодной и горячей водой есть еще кран с молоком, и все это бесплатно. Но мало обуви и одежды...» Этих горемык этапировали через три дня дальше.

ДЕВУШКА БЕЗ ГРУДЕЙ

Во время допроса по обвинению в шпионаже (работала в Торгпредстве) от всех предъявленных обвинений отказалась, протокол допроса не подписала и к ней применили пытку. Специальными клещами сжимали груди, попеременно то одну, то другую. Боль адская, до длительной потери сознания. Но и это не помогло — не призналась. Заочно дали срок — пять лет. Когда-то полная ее грудь стала сохнуть, уменьшаться, пока не стала плоской, как доска. А девушка — красавица.

СВЯЗИ

Не разрешалось иметь связи с вольнонаемными, особенно женщинами, передавать что-нибудь через них на волю, а равно и получать оттуда. За близкую связь с женщинами снимали с работы и этапировали на Колыму  — в худшем случае, в лучшем — в штрафную бригаду или на лесоповал в Серебрянку. Заключенные-женщины всячески добивались близкой связи с мужчинами, чтобы забеременеть. Беременных и родивших в лагере не держали, актировали и отпускали на волю. Случаи были очень редки: не позволял режим, разрозненность содержания мужчин и женщин. Животные в неволе потомства не производят, за редким исключением, аналогично и люди.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Когда оставался один год заключения, я на большом листе картона составил календарь по месяцам и заштриховывал каждый прошедший день. Многие посмеивались над моим чудачеством и часто заглядывали в тот календарь. Наконец я зачеркнул и последний день — 2 июля 1951 года. Даже не верилось, что все муки остались позади и впереди — воля. Но нет-нет, да сомнение закрадывалось в душу. А ну-ка не освободят, припишут еще срок или "ссылку... Ночь перед освобождением почти не спал, посещали разные мрачные мысли. Утром 3 июля 1951 года подошел начальник колонны, подал бегунок на освобождение с предупреждением, чтобы к двум часам дня был готов на выход из лагеря. Сфотографировался на паспорт, обошел все службы, собрал все подписи на обходном листе. Получил фотокарточки, донельзя искаженные, и вместе с бегунком сдал в административную часть. Через час выдали удостоверение об освобождении, в кассе — полторы тысячи заработанных денег. Сложил пожитки в мешок вместе с деньгами. Взял пропуск на выход из лагеря — и бегом на вахту. Предъявил пропуск и удостоверение с фотографией. Проверили, сличили, посмотрели в журнал, открыли дверь вахты, и я шагнул на волю. Даже не верилось, что я оказался на свободе; так и казалось, что позади конвой. Оглянусь назад — никого нет. Дошел до трамвайной остановки, там встретила жена. Сразу все забылось. Новая обстановка, новая жизнь. Но еще и поныне снятся ужасы лагерной жизни.