Сергеев Александр Григорьевич. Родился в 1906 г. в Североказахстанской обл., в селе Архангельское. В 1931 г. приехал в Сталинск. Образование 3 класса и курсы слесарей-монтажников. Арестован 6 июля 1937 г. Отбывал заключение на Колыме, в Магадане, Владивостоке. Освобожден в 1947 г. Реабилитирован 1 апреля 1957 г.

Когда мы приехали в Сталинск в 1931 г., я сразу пошел в отдел кадров и устроился монтажником в коксовом цехе к начальнику Коршининникову. Выпала мне доля работать на КМК.

Работы тогда было много. Пускали первую коксовую печь, поэтому делал все, что поручали. Был разметчиком, монтажником железнодорожного монтажа, работал на ножницах по резке железа листового, верхолазом.

Смонтировали первую коксовую батарею, но потребовалось установить со стороны коксовыталкивателя трубу большого диаметра с фланцем для вытяжных газов из печей. Загвоздка была в том, что строители затягивали установку лесов. Я предложил смонтировать леса из арматурных подвесных крючков, двух плах и метровых труб. Леса сделали быстро, и сразу стали поднимать и ставить вытяжные патрубки на места.

Как-то подходит ко мне мастер и говорит:

— Саша, смотри, не доверяйся ребятам. Я сам буду на лесах. Они не очень-то внимательны.

И тут крановщица грузом задевает леса. Кричит:

— Саша, отпихни — я побила по лесам!

Я не понял ее. А, оказывается, она одну плаху столкнула с трубы... Я ступаю на плаху и падаю. Зацепился за крюк, меня раскачало и швырнуло в сторону метров на шесть. Именно в этом месте уже была сделала опалубка для газопровода. К счастью для меня, арматура еще не была уложена. Я упал на ноги, но на край тоннеля; меня развернуло, и я вниз головой полетел вниз и, пробив головой опалубку, потерял сознание.

Вызвали скорую помощь. Машина мчалась через строящийся тоннель и, въехав на доски, гвоздями проколола шины — все четыре.

Из больницы я вышел быстро и, хотя меня определили на инвалидность на 3 месяца, решил пойти на работу. Согласился, по

указанию врачей, на легкий труд. Для меня была сформирована бригада из семи молодых ребят для производства мелких работ.

Мастер был человек хороший. Задача моя состояла в том, чтобы опустить старую мачту. Он подробно объяснил, как это сделать. Мы точно исполнили его совет, и все хорошо получилось.

А на печах уже работала загрузочная машина. Тут что-то не заладилось с электричеством. Мастер забрался на загрузочную машину, встал возле среднего люка. Шофер разогнал машину под турникет. Мастер не успел опомниться, не нагнулся, не отскочил, и ему оторвало голову.

На поминках жена спрашивает:

— Кто из вас Сергеев Алик?

— Я.

— Он, покойничек, часто вас вспоминал и сильно переживал, когда вы с травмой лежали.

Жена, видать, тоже была душевным, отзывчивым человеком.

Вот с такими бедами, потерями и строился коксовый цех. Наконец его построили. Наконец сдали его в эксплуатацию.

Послали меня учиться в 1937 г. на курсы. В это время произошла моя встреча с начальником монтажа прокатных цехов, и он мне посоветовал перейти на прокатный. Цех готовился к монтажу листопрокатного стана.

Поступил я в бригаду Черепанова. Устанавливал рольганги, ножницы поперечной резки металла. Дел было много. И тут Черепанов ушел — он был студент, а бригадиром стал Куликов, парень был дурковатый. За что с ним ни возьмешься — все не впрок: одно и то же переделывали несколько раз.

Однажды пришел главный инженер принимать работу. Выслушал Куликова, посмотрел и говорит:

— Докладывайте. Я отвечаю:

— Все готово, а на шкивах нет ремня. Куликов закричал:

— А ты, Сергеев, как бы сделал его? Я быстро соскочил в тоннель прокатного, замерил диаметр шкивов, расстояние, посчитал и дал размеры ремня. Тогда главный инженер и сказал Куликову:

— Не криком бери, а делом. Не знаешь — спроси.

Много работал с Серцевой, комсоргом монтажного цеха. Мы ставили вентилятор, подготовили и опробовали стан-900.

После пуска листопрокатного цеха в «Большевистской стали» была опубликована статья, в которой упоминались наши фамилии — Сергеева А. Т., Серцевой Ксении.

На этом история с Куликовым не кончается. Мы проводили последние работы в цехе рельсовых скреплений. Получили последнее

задание — подготовить к сдаче ножницы, все смазать, зачистить. Звено наше работало старательно, без спешки. Один из рабочих, молодой парень, зачищал ржавчину . с ножниц, и тут прибегает бригадир Куликов. Закричал, заторопил всех. Ножницы заработали, и парню обрезало кисть руки. После этого Куликова сняли с работы, и я его больше не видел.

Потом я стал работать на ремонте всех цехов. И выпала мне доля пойти работать в шамото-динасовый цех на капитальный ремонт.

В шамото-динасовом цехе я должен был с ребятами заменить подъемники в шаровой мельнице и в лебедке тяжелого типа. Я послал парня в кабинет главного механика выписать требование. А в эту минуту звонят главному механику по телефону из Первого дома, чтобы он отправил Сергеева домой. Этот парень все слышал. Он подошел ко мне и сказал:

— Сергеев, иди скорее домой, что-то случилось у тебя дома, — а потом тихо добавил: — Саша, это звонили из Первого дома, я стоял у дверей и все слышал.

Тут мне пришлось подумать, и я решил идти не домой, а прямо в Первый дом. Так и сделал. Прихожу туда — часовой у подъезда потребовал пропуск. Я ему говорю: «Звонили!» Он позвонил, и через пять минут ответили:

— Иди, Сергеев, домой.

Итак, я пошел домой. На крыльце сидели участковый милиционер и стрелок. Милиционер спросил: «Поди, не обедал? Поешь».

Я поел, и они предъявили мне ордер на арест. Велели сесть на стул. Стрелок стал перебирать книги, фотокарточки, тетради. Один из них увидел книгу «Петр I» и говорит: «А, царя уважаешь!» Сняли со стен фотографии семейные. Повели меня в Первый дом. Это было 6 июля 1937 г.

С 6 на 7 июля всю ночь шел допрос: где родился, когда приехал, где работал. Интересовались мной то врачи, то какая-то комиссия. А утром вызвал следователь, и с ним опять много было разговоров. И вот заходит в кабинет человек и спрашивает: «Готовы документы?»

Следователь говорит:

— Что делать с парнем? С начала до конца построил завод. Тот как топнет ногой — даже стол задрожал:

— Баба! Через 20 минут чтобы дело было готово! После этого следователь встал со стула и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету. Потом сел на стул, что-то написал и говорит:

— На, распишись.

И я расписался. Отправили меня снова в камеру. Не прошло пять минут — опять стрелок повел меня на второй этаж углового

кабинета. Окно его выходило на шоссейку. Следователь закрыл кабинет и говорит:

— Ну, что ты думаешь делать?

А я ему:

— Что тут думать? Сейчас пройдут по цехам пятиминутки, дело мое уже везде разослали. Скажут: поднимите руки. Кто-то знает меня, кто-то не знает, а все поднимут. Так у нас было вчера, в школе социалистических мастеров.

Он меня похлопал ладонью по плечу и говорит:

— Береги себя, да не поддавайся плохим людям. Будь всегда в правде.

А в 8 часов меня судила тройка. Один из них спросил, где родился и вырос. И на этом кончилась вся обедня. Часа через три стали подходить к Первому дому машины. Я оказался рядом с дежурным, и меня первым вызвали в темный тамбур. И тут я немного струсил. Потом вызвали Кириллова Василия — я чуть осмелел, окреп тогда. Василий спрашивает стрелка:

— Что, нас, наверное, на сенокос?

— Там на сенокос, а там под откос...

Усадили нас на машину, привезли на вокзал, загнали в столыпинский вагон и отправили в Новосибирск. Под Новосибирском с грохотом открылась дверь вагона, и стали всех выкликать по фамилиям. Вызвав человек 100, посадили в темные кузова черных «воронов» и повезли по кочкам. Привезли нас, открыли дверь, и мы увидели дома, людей. Высадили человек 50. Предъявили нам постановление тройки. Мне дали 10 лет ИТЛ.

Через пять дней прибыл московский этап. Москвичи заняли верх в телячьих вагонах, мы — низ, и поезд пошел на восток. Стрелки выдавали нам пищу, потом кто-то сбежал, и нас закрыли наглухо до конца пути. На пересыльном пункте Владивостока в течение шести дней дожидались парохода. Пришел он, остановился невдалеке от берега. Нас на плашкоуте доставили к нему. И на этом пароходе «Кулу» мы пошли морем на Магадан. Разрешали выходить на палубу, мы любовались синим морем, небом, дышали свежим воздухом. На палубе стояли лошади, мы поглаживали их иногда. Нашлись дураки, вздумали спрыгнуть с борта парохода и выплыть к японским островам. Всех перестреляли. После этого случая всех загнали в трюмы.

Когда началась качка, я был еле жив. Да и остальные тоже чувствовали себя не лучше, особенно те, что находились в носовом отсеке. А Миша Лаптев и Федор Михалкин ухаживали за всеми, сами они были как огурчики.

Но добрались до Магадана — и на пересылку. Там чистота, радиорепродукторы. Вечером объявили по радио:

— Кто строитель — утром приходите на вахту, получайте спецодежду — будете строить дома.

Я уговорил Стефана Н., и мы оба утром вышли. На машинах нас повезли через перевал. Дорога была трудная, горная, и приключилась беда: машина перевернулась. Но, к счастью, мы все остались живы. У часового только штык на винтовке сломался.

Приехали на Колыму в поселок Утиный. Расселили нас на крытой барже. Отсюда нас водили на работу — засыпали опилками межстенные проемы.

Как-то я вошел в офицерскую уборную, и вдруг заходит туда большой начальник, закрыл дверь на крючок и стал меня спрашивать, откуда я да за что. Мы поняли друг друга. Он мне говорит, что скоро двадцатилетие Октябрьской революции и можно освободиться досрочно года на два — старайся, мол.

Повезли меня дальше на пароходе до порта Зырянка, вблизи от Верхнеколымска. И снова я на пересылке. Туда приходят баржи, а нас послали разгружать их. Однажды попалась крытая баржа, груженная консервами. А в банках — мясные, рыбные консервы, молоко сгущенное. Люди, работавшие на разгрузке, уже научились плутовству. В кармане они всегда держали большой гвоздь. Я видел, как они прокалывают банки и выпивают молоко, а пустые банки снова ставят в ящик. Мне все это не понравилось. Немного поработав, я стал вербовать мужиков на угольные шахты, ведь мы в большинстве своем работяги.

Уже выпал снег, и мох сверху застыл. Нам, пожелавшим работать в шахте, выдали верхнюю спецодежду, и мы пошли. Надо было пройти 70 километров в сторону от Колымы просекой. С нами шел один стрелок, но он нас оставил и ушел вперед. Я что-то обессилел и отстал от ребят на один час. Просекой вышел в вольный поселок. На краю поселка меня встретили два человека, старые лагерники. Порасспросили, я им все рассказал откровенно о своих планах. Они и говорят:

— Ты с ума сошел. Такой большой срок в лагере, и сам пошел в шахту. Ты же не выдержишь.

Тут я и подумал, что мне дальше делать.

Вольный поселок был расположен на правом берегу, а лагерь — на левом. Мне встретился на речке начальник Зырян-угля Распертов, поинтересовался, кто я такой.

— Заключенный, — говорю, — что-то плохо стало.

В разговоре я сказал, что колхозник. Утром меня на раскомандировке определили на лесоповал со старыми лагерниками. Пришли в лес — спилили два бревна. Напарник говорит:

— Давай костер сделаем.

Разжег я костер. Напарник сел и больше не встал — умер. В тот день я сделал триста процентов плана. Вечером прораб Войтов повел меня в контору, как медведя. Я рассказал, что я кузнецкий монтажник по оборудованию, а не

колхозник. И на другой день меня забрали на горные работы как шахтера. Горный мастер стал учить меня практической работе. Вначале бурили шпуры перкой вручную и брали уголь открытым способом в штольнях и в наклонных выработках. Пласты залегали под углом в 43 градуса. Сверху был плывун. За нами следили, чтобы крепь ставили технически правильно. И тем не менее, в августе крепь упала — потопил плывун. Жертв не было, а со временем крепь выставили снова.

Я набирался опыта, шахты углубили, кровля стала лучше. Время шло, кончилась война. Я освободился из лагерного заключения на полгода раньше срока — 6 января 1945 г. Переменились условия жизни, а работа шла так же, только ввели оплату.

Мне однажды поручили в шахте пробить печь и дать воздух в лаву. Смена кончилась, но я не успел завершить работу, ушел домой. Поужинав, лег спать. Но меня скоро разбудил дневальный, и в два часа ночи я пошел в контору и получил выговор за то, что не дал воздух в лаву. Я спустился в шахту, полез в печь, поставил лампу. Низ пробурил, а на лампу не обращаю внимания, а она чуть светит: нет кислорода! И тут я стал терять сознание. Запальщик увидел мое состояние и толкнул меня, и я полетел вниз по лежакам, а он за мной. В параллельке задержались, он закричал. Откатчики забрали меня в вагонку — и на-гора. Трое суток я лежал без сознания. Передали по радио в поселке, что я умираю. Собрались товарищи, знакомые, даже начальники пришли. А в это время на оленьей упряжке проезжал из аула врач. Ему сказали, что человек у нас умирает, так он рысью ко мне. Послушал, подумал и затребовал баллон кислороду. Сам начальник Зырян-угля Дмитров Марис Матвеевич доставил кислород. Как только пустили в легкие кислород, я открыл глаза. Все закричали — кто «Сашка», кто" «Сергеев», кто «Григорьевич».

Я недолго был на бюллетене.

В 1946 г., в апреле, я начал плавать матросом. Но прошло совсем немного времени — меня отправили принимать шахту № 1. Я выпросил два дня на обустройство и лежал на топчане. Вдруг слышу, что тряхнуло, и загудел тревожно гудок: шахта взорвалась! Погибла вся смена, лишь один человек остался жив. Шахту закрыли.

Я подал на расчет, и 14 мая 1947 года был уже дома, встретился с семьей.