ВСЕ РАВНО ХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ

А.А. ТЕЛЕНГИДОВА

(НАЗАРОВА)

В июне 1943 г. несколько девушек-калмычек, в том числе и я, попали в Сталинград, где проходили службу в 213-й отдельной дивизии аэростатного заграждения.

В ноябре нас перевели в Архангельск, в 1568-й зенитный артиллерийский полк, который располагался у Белого моря.

В это время наши союзники в войне, Англия и Америка, оказывали нам помощь, направляя по морю караваны кораблей, груженые оружием и продовольствием.

Мы охраняли порт. Как только на горизонте появлялся караван судов, авиация противника наносила бомбовый удар, а мы открывали огонь по самолетам противника из пушек и пулеметов.

Наша дивизия стояла в лесу, хорошо была замаскирована и поэтому от бомбежек мы не сильно страдали. В большинстве случаев бомбы падали на караваны и в море. Бывали и перерывы в налетах вражеской авиации, тогда мы немножко отдыхали. Так проходила наша служба.

Однажды в конце февраля 1944г. пришел к нам старшина, назвал несколько калмыцких фамилий и сказал: "Собирайтесь, вам надо ехать в дивизион". Мы, быстро собравшись, приехали в дивизион. Потом, ничего не объяснив, выдали нам сухой паек и повели на станцию. Нас сопровождал лейтенант. Поехали, не зная куда и зачем. Ходили, правда, разговоры, что где-то на Урале формировалась национальная часть. Приехали мы в Вологду, где находился большой формировочный пункт. Здесь пробыли 3-4 дня. К нам присоединилось еще несколько ребят-калмыков. Из Вологды мы поехали в направлении на Север.

Через несколько дней приехали в небольшой город на Урале — Кунгур. В пригороде дислоцировалась запасная часть, туда нас и повели. По большому снегу тяжело было идти: у каждого — вещмешок, зимняя одежда. Всю ночь шли. Пришли в часть, нас встретил полковник со словами: "А вы не по назначению, не сюда. Ваша часть не здесь находится, придется вам обратно шагать. Ну да ладно, переночуйте, отогрейтесь, кипяток вам дадут". За ночь отогрелись.

Потом вернулись в Кунгур, в Белую церковь. В ней было полным-полно взволнованных солдат, обсуждавших причины отзыва с фронта. Одни говорили, что здесь национальная часть формируется, другие, что дело плохое. Ночью направили людей в баню, а оттуда повели пешком, куда — опять неизвестно. Мы шли всю ночь. Пришли к концу железной дороги, затем по тайге вышли к каким-то баракам. Нас завели в один из них, недавно построенный из досок. С потолка и стен капало. Март только начинался и было еще очень холодно.

Двенадцать девушек поселили в одном бараке. Позже приехала еще одна — Ефросинья Кудисенова. Сейчас она живет в Элисте. В бараках стояли двухъярусные нары, посредине барака — печка-буржуйка. А если большой был барак, то две печки. Целый день дневальный топил буржуйки. Нам выдали на-

волочки на матрацы (набивали их опилками), по две простыни и одному легкому одеялу. Мы были молодыми, здоровыми, поэтому выносили все тяготы и лишения,

Всех прибывших распределили на работу. Мужчины строили ГЭС на быстрой реке Косьва, рыли котлован. Некоторые работали на лесоповале. Все работы выполнялись вручную, никакой механизации не было. Котлован рыли кайлом и ломом, камень возили на тележках. Сваленные деревья вывозили на приспособленной тележке в виде маленького мостика. Девушек распределили в санчасть, прачечную, на кухню.

Работа везде была тяжелая. Если бы еще кормили хорошо, то можно было бы выдержать. Но кормили нас тухлой камбалой. Суп варили из мерзлых овощей: капусты, картошки, чуть-чуть заправляя растительным маслом. Нам давали по 400 г хлеба с примесью.

От тяжелой работы и такого питания люди стали болеть, тощать. Мы не жили там, а мучились. Приехали с передовой линии фронта интересные, красивые, полные сил ребята (на передовой хорошо кормили), а уже через неделю становились бледными и худыми. Не всегда помогало и пребывание в лазарете. Многие умирали, особенно те, которые страдали какой-то болезнью. Некоторых, истощенных и ослабевших, актировали, другим давали отдых от работы, подкармливали. Но как только человек поправлялся, его опять отправляли в каменный карьер или на лесозаготовку — на эту адскую работу.

Мы в то время думали: почему и за что нас так наказали? Шла война, до победы было далеко, а нас отозвали с фронта, многих сняли с передовой и послали на эту стройку. Мы не знали, по приказу кого это делалось: Сталина или Берии.

Первое время я работала в лазарете. Больница-лазарет размещалась в двух длинных бараках. Врачами в основном были немцы Поволжья. В лазарете работать приходилось много: полы мыла, за больными ухаживала. Жутко было на них смотреть. Они пухли от недоедания, умирали голодной смертью. Перед смертью больные нас просили выполнить просьбу: "Вы, девушки, переживете этот ад. Когда поедете домой, расскажите о нас нашим семьям, как тут жили, за что умерли". Они называли свои фамилии, имена, отчества, фамилии своих родственников. Мы должны были снимать белье с покойников, т. к. белье выдавалось под отчет. Если вовремя не снимешь белье, тело покойника так застывало, что невозможно было раздеть. Умерших мы выносили из лазарета на носилках. Сначала я боялась там работать, а потом понемногу привыкла. Всем ведь хотелось пережить этот ад.

Из лазарета я перешла работать в столовую подсобной рабочей. Там тоже приходилось нелегко. Ночью почти не спали — надо было завтрак точно в срок приготовить. С раннего утра приходили в столовую истощенные люди с армейскими котелками, становились в очередь. Некоторые не выдерживали стояния в очереди и падали. Столовой фактически не было: на кухне готовили и раздавали пищу. Около столовой была яма, в которую мы сливали остатки пищи: картофельные очистки, отходы рыбы-камбалы одноглазой (чтоб век ее не видеть). Некоторые ребята делали крючки и из этой ямы вытаскивали отбросы, варили и ели их.

Я считаю, что мужчинам Широклага надо памятник поставить на станции Половинка. Женщины выдержали, потому что у них полегче была работа, главное, они были в тепле. А мужчины сильно пострадали, много полегло их на суровой уральской земле.

Из столовой я ушла в пошивочную мастерскую. Здесь штопали, ремонтировали нательное и постельное белье. В Широклаге, в основном, носили одежду военного образца, некоторым давали белые ватники, белые фуфайки, брюки.

Девушки работали также в прачечной, заведующим которой был мужчина. За день каждая девушка должна была выстирать 75 пар белья.

С нами в лагере, помню, был Шевельдан Манджиевич Налаев. Он работал в штабе писарем.

Командиром 1-го батальона был Рябов — очень строгий и жестокий человек, видимо, из тех, которые давно работали с заключенными.

А во 2-м батальоне командиром был Постников — более мягкий человек по сравнению с Рябовым. Когда Постникова в 1945г. перевели в Красноярский край, командиром батальона стал мой муж.

Начальником Управления Широкстроя был Афанасьев.

Многие из обслуживающего персонала в Широклаге были вольнонаемные и большинство из них еврейской национальности. Мы удивлялись, почему они не на фронте.

У немцев Поволжья был свой батальон. Они тоже жили в бараках. Мы общались с ними, встречались на улице. Немцы попали на строительство точно также, как и мы — обманным путем.

Калмыков и немцев там называли трудармией. Фактически, Широкстрой был концлагерем, только не за колючей проволокой. Калмыки и немцы находились в одинаковом положении. Была проходная и вахтеры. Но нам разрешалось находиться только в зоне. Внутри лагеря охраны не было. Там мы свободно ходили. Зона занимала большую территорию, на которой размещались несколько тысяч человек.

Однажды в июне мы пошли в тайгу, чтобы собрать ягод, так есть сильно хотелось. Только дошли до тайги, нас остановили военные: "Куда вы?". Мы ответили, что хотим немного ягод собрать. Нам сказали, что не положено, да и страшно: медведи там. Видимо, где-то в глубине леса была тайная охрана, которую мы не видели. Так мы ягод и не поели и больше туда не ходили.

Недалеко от нашей зоны была тюрьма и она охранялась, была ограждена высокой стеной и колючей проволокой.

Нас заставили организовать художественную самодеятельность в Широклаге. Я играла на калмыцкой домбре. Человек десять участвовали в самодеятельности: Бада Лиджиев, Бадаев (живет в Кетченеровском районе), Борис Эрдниев хорошо пел и танцевал (ныне он покойный), Софья Николаевна Онджинова танцевала (живет в Элисте). Мы были голодные, но нас все равно заставляли участвовать в художественной самодеятельности. Был клуб, назывался он Клуб строителей. Даже танцы там устраивались. Молодость есть молодость, хотя и желудок пустой, но хочется же повеселиться. Кино показывали в клубе по выходным дням — один раз в неделю. Широклаговцы песню сочинили и пели ее, хотя и запрещено было.

А когда кончилась война, 9 мая 1945г. мы не просто радовались, мы ликовали. В Управлении Широклага работали парни-калмыки бухгалтерами, небольшими начальниками. Они нам показали документ, в котором было сказано, что калмыков скоро будут отпускать со стройки ГЭС. И действительно, начали людей отпускать: вначале больных, актированных, прошедших медицинскую комиссию, потом уже остальных. Многие были такие истощенные, что в пути умирали, не доезжая до дома, а иногда, потому что, изголодавшись, в пути много ели. Оказывается, нельзя сразу много есть, когда желудок истощен.

Мы с мужем уехали из Широклага последними. Мой муж Лиджи Теленги-дович Теленгидов — командир батальона должен был сначала сдать материальную часть.

Когда нас отпускали, немцы чуть ли не плакали и говорили: "Вы уезжаете, а нас отсюда не отпускают".

Оставались также ребята-калмыки, работавшие по найму в охране.

Когда мы уезжали, привезли в Широклаг поляков, латышей, литовцев, эстонцев. Они хорошо были одеты, выглядели приятными молодыми людьми. Их поселили в наши бараки.

25 мая, перед самым выездом, мы с мужем зарегистрировали брак в Половинке и уехали к моим родителям. Они жили в г.Ачинске Красноярского края. Там тоже не сладко было: есть нечего, все дорого. Булка хлеба стоила сто рублей, ведро картошки тоже не менее ста рублей. Что было из одежды, мы все продали, или поменяли на еду.

Вот такие были жестокие условия сталинско-бериевского режима. Никому этого не желаю испытать. За что нас наказали — не знаю, но думаю, что когда-нибудь будет написана правдивая история о преступлении перед калмыцким народом. Сколько лет уже прошло, а людям, которые были в Широк-лаге — ни чести, ни хвалы, ни славы. Погибших на фронте хоронили со всеми воинскими почестями. В Широклаге погибал человек и никому до этого дела не было: бросали в овраг, как будто его и вовсе не было.

Все послевоенные годы к участникам Широкстроя не было никакого внимания, Приведу такой пример, Однажды нас с Г.Б. Улановой пригласили в военкомат для получения юбилейных медалей в честь 20-летия победы в Великой Отечественной войне. В военкомате я рассказала, что была в Сталинграде, потом на строительстве Широковской ГЭС в Молотовской области. Офицер сказал мне, что поскольку в моем красноармейском билете нет записи об этом, награда мне не положена. А Галине Боваевне Улановой, у которой был орден Ленина, вручили медаль в честь 20-летия победы в Великой Отечественной войне.

Молодое поколение должно знать правду о Широклаге, о каторжном труде, о нечеловеческих условиях, в которых жили их отцы и деды.