Георгий ЛАВРОВ

ПАРИЖ... МАГАДАН

Об авторе

Родился Георгий Дмитриевич Лавров в Сибири, в многодетной семье иконописца-реставратора. Будучи учеником духовной семинарии, начал заниматься в красноярской городской студии рисования.

В 1915 году поступил в Томский университет и продолжал заниматься живописью в классах Общества томских художников.

С 1922 года жил в Москве. По рекомендации А. В. Луначарского был командирован в Париж. В 1932 году в галерее на бульваре Монпарнас у него состоялась персональная выставка. В Париже лепил с натуры и знаменитую балерину Анну Павлову, с которой дружил. Восемь с половиной лет во Франции работал в мастерских Э. Бурделя, А. Майоля, Ш. Деспио, Ф. Помпона.

В 1938 году арестован и приговорен к 5 годам лагерей. Срок отбывал на Колыме.

В 1943 году был освобожден без права выезда с Колымы.

Работы Лаврова хранятся в музеях Москвы, Лондона, Парижа, Киева, Пскова, Красноярска, Барнаула и других городов.

Умер Георгий Дмитриевич Лавров в 1991 году.

Валентина Лаврова-Солдатова

...Из Парижа в Москву я вернулся 15 августа 1935 года.

На загородной даче Рудзутака я лепил с натуры его бюст. В 1937 году Я.Э. Рудзутака взяли и расстреляли. Там, на даче, я познакомился с наркомом просвещения СССР А.С. Бубновым, который тоже в 1937

году был взят и расстрелян. В 1937 году в Улан-Удэ я лепил с натуры бюст семилетней дочери наркома земледелия Бурято-Монгольской АССР — Ардана Ангадыковича Маркизова, в 1937 году он был взят и расстрелян. В том же году был арестован и мой друг художник-живописец К.И. Максимов. Так один за другим исчезали мои знакомые.

В ночь с 15 на 16 сентября 1938 года в дверь властно постучали. На мой вопрос: «Кто?» последовал строгий ответ: «Открывайте!» Я подчинился требованию. В квартиру вошли двое молодых мужчин и два дворника — понятые. Мне предъявили ордер на обыск и арест с крупной размашистой подписью синим карандашом: «Берия».

Обыск длился до утра. Все было перевернуто вверх дном. Документы, письма, дневники, деловые бумаги и сберкнижку — все забрали. На легковой машине меня доставили на Лубянку. Затем на «воронке» с надписью «Хлеб» переправили в Бутырскую тюрьму.

В камере Бутырок было 156 заключенных, многие лежали на полу под нарами, у всех — изнуренный вид.

Арест! Невероятно! Ведь 1917 год — Великую Октябрьскую социалистическую революцию я принял открыто и без колебаний, за что дважды арестовывался колчаковцами в Томске. Конечно, все выяснят и принесут мне извинения за арест. Но время шло, а извинений не было. Я стал присматриваться и знакомиться с соседями по камере, они производили на меня впечатление умных, выдержанных людей. Это была советская интеллигенция: ученые, инженеры, директора заводов, учреждений, военные, писатели, изобретатели...

Большинство заключенных курили. В камере стоял туман табачного дыма. Работники тюрьмы издевательски называли эту камеру камерой аристократов. Две недели меня продержали без доноса. Наконец повели к следователю. Следователь, молодой человек лет двадцати в форме сотрудника НКВД, встретил меня вежливо, предложил сесть. Взял бумагу, зачитал мои паспортные данные и произнес:

— Вы, Лавров Георгий Дмитриевич, обвиняетесь в участии в антисоветской террористической организации

и подготовке покушения на Иосифа Виссарионовича Сталина, по статье номер пятьдесят восемь, пункты восемь и одиннадцать. Уголовного кодекса СССР.

Затем он положил передо мной чистый лист бумаги и уже жестче сказал:

— Пиши! Кто завербовал тебя и кого завербовал ты.

Ужас охватил меня. Казалось, то, что происходит, — это нелепый, кошмарный сон. Я отвечал, что я ни в чем не виноват и никаких обвинений в мой адрес подписывать не буду. Меня отвели назад в камеру. Потянулись бесконечные дни изнурительных допросов. Истязали на них жестоко. Твердили, что подпольную террористическую организацию создал мой друг художник К. И. Максимов, что он вовлек в нее меня. Я все категорически отрицал.

Не добившись самообвинения, меня повезли на Лубянку. В кабинете следователя я увидел Константина Ивановича Максимова. Он взглянул на меня невидящими глазами. Началась очная ставка. Первым допрашивали Максимова. Он слово в слово повторил предъявленные ему обвинения.

— Ну, что теперь скажешь? — победно глянул на меня следователь. Я, пораженный поведением моего бывшего друга, ответил, что показания Максимова клеветнические. После чего Максимов закрыл лицо руками и отвернулся. Мне стало жаль его. Это был честный человек. Но, как видно, не выдержал истязаний.

После очной ставки допросы стали еще более бесчеловечными.

В феврале 1939 года допросы закончились. А в сентябре того же года мне был объявлен приговор Особого совещания, по которому я был заочно приговорен к пяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях УСВИТЛ СССР.

Через несколько дней с большой группой таких же заключенных меня этапом отправили на восток. Наш состав из вагонов-теплушек тащился от Москвы до Владивостока более месяца.

Во Владивостоке нас прямо из вагонов погнали на высокую сопку. На сопке приказали строить колючее проволочное заграждение, в которое загнали нас и ос-

тавили под открытым небом на неопределенное время. Здесь я встретил своего друга, заключенного художника А.В. Григорьева.

Продержав несколько дней за колючей проволокой, нас погрузили в темные, грязные трюмы морского грузового корабля и несколько дней везли до Магадана, не давая возможности выйти из трюма даже во время качки и морской болезни. В трюме было тесно и омерзительно смрадно.

В Магадане заключенных помыли в бане, распределили по лагерным пунктам и в 40-градусный мороз на открытых грузовиках стали развозить по местам назначения.

Меня с группой заключенных довезли до прииска «Разведчик». Дальше проезжей дороги не было, и мы глухой тайгой, через высокую, покрытую глубоким снегом сопку всю ночь до утра пробирались к месту нашего заключения и работы — на участок «Скрытый» прииска «Разведчик».

На «Скрытом» работали около 150 заключенных, кайлили золотоносную мерзлоту в шахтах.

Жили, точнее, ночевали зеки в заваленном снегом и едва видном бревенчатом бараке с потолком, но без крыши. Посредине барака стояла железная печь — бочка из-под бензина с железной трубой. В ней беспрерывно горели дрова. Около нее было жарко. А в углах барака постоянно лежал слой льда.

Вольнонаемных рабочих и охранников на «Скрытом» не было. Его полностью обслуживали заключенные, охраной надежно служила безбрежная горная тайга. Бежать было просто невозможно. Врачебной помощи не было. Заключенные умирали по несколько человек в день.

К концу первого месяца пребывания на «Скрытом» я заболел цингой. Стали расшатываться и выпадать зубы, слезали ногти, появились характерные для цинги язвы. Началась водянка. Ноги превратились в наполненные водой мешки. Я полностью потерял трудоспособность, не мог ходить.

Меня как полного инвалида со «Скрытого» отправили в лагерный пункт Оротукан, на работу ночным

сторожем культбазы. А днем работал на строительстве оротуканской Доски почета.

Весной 1941 года меня перебросили в Магадан на строительство магаданского Дома культуры.

Кладка кирпичных стен магаданского Дома культуры и их штукатурка были уже закончены. Мне было приказано приступить к выполнению скульптуры. Условия были тяжелые, в Магадане и в его окрестностях не нашлось пригодной для лепки глины. Имелись только алебастр, проволока, металлическая сетка и цемент. С этими материалами я был вынужден приступить к скульптурным работам. В Магадане за период с 1941-го по 1943 год мной были выполнены следующие скульптурные работы: четыре трехметровые цементные статуи на парапет Дома культуры — «Красноармеец», «Партизанка», «Забойщик», «Бурильщик»; бюсты Маркса, Энгельса, Ленина, драматурга Островского, Горького, Станиславского и другие. Эти бюсты были установлены в большом фойе Дома культуры.

Трехметровая железо-цементная многофигурная скульптурная композиция «Героическая эпопея обороны СССР», четыре коринфские капители на колонны фасада Дома культуры и вся декоративная лепнина внутренних помещений были выполнены и установлены мной. Несколько скульптур на антифашистские темы для Магаданской художественной выставки в 1944 году выполнены мной в том же материале.

За все эти работы я был премирован буханкой черного хлеба, восьмушкой махорки и 50 граммами спирта. Хлеб я съел, махорку отдал заключенным, а спирт выпил начальник «за мое здоровье».

Я же был переведен на общие работы.