ПОБЕГИ^¹

Из воспоминаний И. Костюрина

Будущему историку, изучающему быт советских исправительно-трудовых лагерей, вероятно, бросится в глаза одна странная особенность: незначительное количество побегов, явно несоразмерное с нечеловечески тяжелыми условиями содержания заключенных.

Я только понаслышке знаю, как обстояло дело с побегами в первый период существования лагерей: с середины 20-х годов и до середины 30-х. Если верить преданиям, которые мне довелось слышать в первые годы пребывания в лагере, — в конце 20-х годов побегов было сравнительно много и значительная часть их заканчивалась успешно. В этой связи мне вспоминается следующий случай:

Летом 1936-го года на одной из улиц С. меня остановил незнакомый человек.

— Вы меня узнаете? — спросил он.

— Нет. Не узнаю.

— А помните, в 1930-м году мы с Вами вместе были на пересылке в Новосибирске.

Я этого, конечно, не помнил, но все же спросил:

— Ну, и что же Вы здесь делаете?

— А я бежал из лагеря и уже третий год живу здесь.

Такая откровенность меня очень удивила, и я постарался отделаться от неожиданного знакомства.

Но я этого легендарного периода в лагере уже не застал. Начиная с середины 30-х годов и вплоть до середины 50-х, побеги были явлением крайне редким.

До войны и первые годы после нее бегали несколько чаще. Во время войны побегов не было почти совсем, хотя военная обстановка в стране, казалось бы, значительно облегчала возможность укрыться от розыска. Это объяснялось, по-видимому, тем, что, во-первых, в лагере в это время не было бытовиков, а « пятьдесят восьмая »,

как правило, в побеги не пускалась. А во-вторых, для побега нужны физические силы. «Доходяги» военного времени вряд ли были способны пройти хотя бы десяток километров.

Спецлагеря, в которые «политических» загнали после 1948 года, охранялись настолько тщательно, что бежать из них было почти невозможно. За пять лет пребывания в спецлагах я знаю только об одном, правда, групповом побеге.

Почти все побеги, с которыми мне довелось сталкиваться, происходили по одному и тому же сценарию : при пересчете заключенных во время работы или при ее окончании обнаруживается « недостача » одного или двух человек. Конвой дает два выстрела — условный сигнал, сообщающий о побеге, — объявляется тревога, бригаду снимают с работы и ведут в. зону. Тут же начинается сплошная проверка всего населения лагеря по « формулярам », уточняется фамилия отсутствующего, посылается «опермолния», и вступает в действие оперативный план поимки. Несколько дней все население лагеря живет предположениями: «поймают или не поймают». Затем на вахте оказывается труп неудачливого беглеца, и лагерная жизнь входит в свою обычную колею.

Все эти побеги были настолько похожи один на другой, что отдельные детали их совершенно не сохранились в моей памяти, хотя многих из беглецов я довольно хорошо помню. Но ни один из них не заслуживает отдельного рассказа. Но отдельные побеги были настолько своеобразными, что запомнились мне во всех подробностях :

В 1939 году из нашего лагпункта бежал заключенный, по национальности немец, работавший прорабом на строительстве железной дороги. Хотя он и не был бесконвойным, но, как производитель работ, пользовался несколько большей свободой передвижения. Рассказывали, что к нему, воспользовавшись только что открытым рабочим движением поездов, приехала жена и привезла с собой «вольную» одежду и фальшивые документы. Они сели вдвоем на поезд и спокойно уехали. Прошло много времени, о беглеце не было никаких известий, и мы все считали, что побег прошел удачно. Сразу после начала войны в 1941 году все заключенные немецкой национальности были собраны в отдельные лагпункты. Осенью этого года мне, по ходу работы, пришлось посе-

тить такой немецкий лагпункт. Одним из первых встретился мне там бежавший прораб. По его рассказу, они с женой благополучно добрались до Центральной России и устроились в одном из областных городов. Не знаю, каким путем, но у них оказался полный комплект всех необходимых документов, включая инженерный диплом. Он легко устроился на работу по специальности и стал уже забывать о лагере. Но началась война, и в первые же дни его, как немца, посадили в тюрьму. Оказавшись там, прораб наш сразу сообразил, что первая же проверка обнаружит, что он живет по подложным документам. Естественно, что в нем сразу же заподозрят шпиона. Испугавшись неизбежного в этом случае расстрела, прораб в первый же день после ареста, не дожидаясь вызова на допрос, написал заявление, в котором чистосердечно изложил свою историю, указав лагерь, из которого он бежал. Проверка подтвердила правильность его рассказа, и удачливого беглеца привезли обратно в наш лагерь.

В другом случае заключенному, работавшему на административной должности и имевшему право бесконвойного хождения, удалось бежать из лагеря и добраться до Ленинграда. Он считал себя уже в полной безопасности, но случайно на ленинградском вокзале натолкнулся на знавшего его по работе сотрудника лагерной администрации. Задержание беглецов отнюдь не входило в обязанности этого сотрудника, однако то ли награды захотелось, то ли охотничий азарт разыгрался, но он тут же побежал в отделение НКВД, и беглец был задержан.

Самый поразительный побег из всех, что я знаю, совершила молодая женщина, фамилию которой я не запомнил. Молодая работница, по имени Паша, она в 1946 году попала в лагерь не то за подпольный аборт, не то за какое-то аналогичное «преступление». Из лагеря она, не знаю, каким путем, убежала спустя несколько месяцев после прибытия. Побег ей удался. Паша добралась до Иваново-Вознесенской области, раздобыла себе паспорт и поступила на текстильную фабрику. Через некоторое время она вышла замуж, сменила еще раз фамилию — теперь у нее был уже самый натуральный паспорт — и считала, что все следы уже утеряны. Бойкая, энергичная женщина, она быстро выдвинулась, попала в « отличницы », не сходила с доски почета, словом, ходила в « знатных людях ». Как всегда в таких случаях, ее стали тянуть в партию. Паше это показалось соблазни-

тельным : уж после этого все счеты с прошлым будут покончены. Но на партийном собрании, рассказывая свою биографию, Паша запуталась и растерялась. Это показалось странным: ей стали задавать еще вопросы, она запуталась еще больше и сбилась совсем. На следующий день Пашу вызвали в НКВД. На допросе она запуталась так, что установить истину не представляло большого труда. И она вернулась в лагерь с новым, значительно удлинившимся сроком.

Я познакомился с Пашей в 1949 году, когда она работала скотницей в лагерном совхозе. Летом этого же года Паша, раздобыв каким-то путем железнодорожную форму и все снаряжение путевого обходчика (молоток, лапу, фонарь и т. д.), воспользовавшись небрежностью конвоя, который, выведя скотниц на ферму, не считал нужным целый день сидеть около них, — ушла с места работы. Переодевшись в лесу в железнодорожную форму, она взяла инструменты и спокойно пошла вдоль железнодорожного полотна. К тому времени, когда в лагере обнаружили ее отсутствие, она прошла уже несколько станций. В течение более чем двух недель она днем открыто шла по железнодорожному пути, а ночью спала где-либо в кустах. Она открыто покупала себе продукты в пристанционных ларьках, открыто закусывала, сидя на обочине полотна, и ни одной из групп преследования не пришло в голову заподозрить в путеобходчице, сидящей на полотне, разыскиваемого беглеца. Да им и в голову не приходило искать ее там. За две с половиной недели Паша прошла около 600 километров и дошла до Вологды. К этому времени было дано указание снять « ближний розыск», и оперативник, знавший Пашу в лицо, дежуривший на вологодской станции, получил распоряжение возвратиться домой. И надо же было случиться такому совпадению : перед самой посадкой на поезд он лицом к лицу столкнулся с Пашей, в этот момент вошедшей ни вокзал.

Я видел Пашу последний раз зимой с 49-го на 50-й год, после того, как она получила свой третий срок. « Все равно убегу », — сказала она мне.

Запомнился мне и побег, совершенный одним заключенным летом 1948 года. Заключенный этот, работавший на лесобирже деревообрабатывающего завода, устроил себе тайник в штабеле досок. В один из дней во время

работы он спрятался в этом тайнике, в котором, очевидно, был приготовлен запас продуктов и какая-то одежда. Отсутствие его было замечено в конце рабочего дня. Многократные осмотры всей территории завода не дали никаких результатов, не обнаружила следов и служебно-розыскная собака (очевидно, запах свежераспиленной сосны оказался сильнее). На всякий случай охрана с зоны завода снята не была. Но когда и на следующий день осмотры ни к чему не привели, оцепление сняли. В одну из ночей беглец выбрался из своего тайника, перешел в расположенный поблизости вольный поселок и спрятался там на чердаке одного из жилых домов. Искать там никому в голову не пришло, и беглец оставался на чердаке, пока поисковые группы рыскали по окрестным лесам, разыскивая его следы. Голод ли вынудил его покинуть свое убежище или он неправильно оценил обстановку, но дней через 10 беглец спустился со своего чердака и отправился на станцию, через которую около этого времени должен был пройти пассажирский поезд. Но на станции, как всегда, дежурили оперативники. Снабженные фотографиями бежавшего, они без труда опознали его и, предварительно основательно избив, доставили в изолятор.

В 1947 году на одном из соседних лагпунктов содержался заключенный, американец по происхождению. Я немного знал этого американца и даже разговаривал с ним, хотя по-русски он говорил очень плохо. Как попал он в Россию и почему оказался в лагере, он не рассказывал, а спрашивать в таких случаях было не принято. По профессии инженер-электрик, он работал дежурным электриком на электростанции, расположенной на территории механического завода в центре большого рабочего поселка. Электростанция эта обеспечивала энергией и производство, и освещение поселка и лагерных зон. В одну из темных зимних ночей на электростанции произошла авария. Весь поселок и окрестные лагеря остались без света. Прошло, наверное, минут 8-10, прежде чем, как это полагается по уставу, над зоной завода начали подниматься осветительные ракеты. Когда, минут через 30, авария была ликвидирована и восстановилось освещение, охрана увидела, что к проволочной изгороди с обеих сторон приставлены лестницы, а верх изгороди перекрыт куском толстого брезента. Следы шагов на вскопанной поверхности показали, что через нее кто-то проходил.

Проведенной проверкой было установлено отсутствие американца.

Не вызывает сомнения, что побег был организован извне. По условиям тех лет, когда общение заключенных с окружающим населением было очень широким (в одном и том же цеху или на стройплощадке работали и заключенные, и вольные рабочие), договориться об организации побега не представляло труда. Но кто мог заняться такой организацией? Предположить наличие агентов ЦРУ в глухом поселке, на почти не обжитом северо-востоке европейской территории СССР, очень трудно. Да и существовало ли уже это ЦРУ в 1947 году ?

Последний по времени побег, с участниками которого мне пришлось встретиться, произошел зимой с 1951 на 1952 год. Побег этот был организован группой из 5-6-ти молодых заключенных (в прошлом участников бандеровского движения), работавших на одной из шахт Интинского угольного бассейна. Шахта была неглубокая, и им пришла в голову мысль пробить выход из этой шахты на поверхность, за пределами зоны оцепления.

В группе был один маркшейдер, который сумел найти в одном из заброшенных штреков точку неглубокого заложения, расположенную за ограждением шахты, в стороне от людных мест. Надо полагать, что им помогал кто-либо из вольных работников шахты, так как без такой помощи им вряд ли удалось бы найти карту поверхности шахтного поля. Так или иначе, они определили место заложения шурфа и принялись пробивать его. Пройти шурф длиной в несколько десятков метров (они называли цифру в 70 метров, но она кажется мне преувеличенной), работая урывками, так, чтобы этого не заметили товарищи по бригаде, было очень сложно. По словам участников побега, работали они около трех недель. Накопить запас продуктов было сравнительно просто. В 50-х годах заключенных, работавших в шахтах на подземных работах кормили довольно сытно. Сэкономить какое-то количество хлеба было нетрудно, гораздо трудней было насушить сухарей — сушка сухарей в лагере всегда воспринималась как подготовка к побегу, — но и это они как-то организовали. Консервы и жиры беглецам приобрели вольнонаемные товарищи по шахте (не зная, конечно, для какой цели). Хотя в те годы заключенные в спецлагерях иметь деньги на руках не могли, но это затруднение обходилось очень легко. Обычно

часть выработки заключенных записывалась в наряды работавшим вместе с ними вольным рабочим (в большинстве случаев бывшим заключенным, отбывшим срок, но не получившим права выезда). Эти последние, получив незаработанные деньги, возмещали какую-то часть их принося на работу всевозможные продукты и даже спиртные напитки.

Сложнее всего было достать одежду. В спецлагерях иметь какую-либо собственную одежду не разрешалось, и взять ее было негде. Беглецы вышли из положения, достав у кого-то старую изношенную спецодежду и обменяв ее на шахте на новую. На это были только телогрейки и ватные брюки, даже бушлатов достать не удалось.

В одну из зимних ночей беглецы добрали оставшуюся часть шурфа, вышли из шахты и, ориентируясь по компасам, снятым с маркшейдерских инструментов, взяли направление на Полярный Урал, рассчитывая перейти через перевал и уйти в бассейн реки Обь.

На шахте постоянно оставались какие-либо заключенные рабочие. Поэтому обнаружить побег было не так просто, и беглецов хватились только спустя дня три. За это время беглецы успели уйти далеко, след их был занесен пургой, и погоня оказалась безрезультатной. Беглецы благополучно добрались до Полярного Урала (пройдя, если не ошибаюсь, около 120 километров) и поднялись к перевалу. На перевале они обнаружили зимующую там метеостанцию. Они зашли на эту станцию, убили оказавшихся там двух наблюдателей, взяли имевшуюся там одежду, запаслись продуктами и пошли вниз к Оби. Но они не знали, что убили не всех зимовщиков : кто-то третий, вернувшись с наблюдений, сообщил в Салехард по радио о случившемся. С перевала вниз вела только одна дорога. Спустившись с гор, беглецы натолкнулись на засаду и были задержаны. Как выяснилось, узнав из радиограммы о случившемся, районное начальство подняло весь поселок. В засады были посланы сотни людей — весь актив района. Обойти такую сеть засад было, конечно, немыслимо. Чем закончился суд над этой группой беглецов, я не знаю. Думаю, что они были приговорены к расстрелу.

Я рассказал в этих заметках только несколько историй. Естественно, что круг моих наблюдений был ограничен теми лагпунктами или той группой лагпунктов, которые находились в после моего зрения. Безусловно, где-то рядом со мной происходили и другие, может быть, не менее интересные побеги. О некоторых из них я слышал, но рассказывать о том, свидетелем чему я сам не стал, мне не хотелось.