НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ БОЛЬ ПЕРЕЖИТОГО

В президиум Амурского регионального отделения Российской ассоциации жертв политических репрессий, в редакции местных газет постоянно приходят письма-воспоминания. Их пишут в основном дети и внуки тех, кто был безвинно расстрелян, кто подвергался в застенках НКВД пыткам и унижениям, кто прошел ад сталинских тюрем и лагерей. Авторы писем — люди пожилого и преклонного возраста —рассказывают о страшной участи своих, в те далекие годы бывших еще молодыми, отцах и матерях, о собственной горькой доле детей «врагов народа». Читая эти скорбные строки, воочию видишь ужасающую по своей бесчеловечности картину произвола и беззакония.

«Мама, а на том свете хоть картошки дадут поесть?»

В 1932 году в марте месяце отца моего, Вербицкого Степана Егоровича, проживавшего в деревне Новороссийке Мазановского района, арестовали и увезли в неизвестные места. Семью нашу (а нас было 10 детей) в августе того же года выслали. Из нашей деревни выслали три семьи: Вербицкого Степана Егоровича, его брата Вербицкого Романа Егоровича и Ковальчука Тимофея (отчество не помню). Погрузили нас на пароход «Муром» в трюм, на железной двери трюма сидел с ружьем мужчина из нашей деревни. Привезли нас на пристань в Суражевку, а потом на поезде увезли до станции Юхта и дальше. Там, около реки Перы, был поселок для высланных, назывался Улан.

В 1933 году в апреле месяце нас увезли в Хабаровский край, на Оборскую ветку, в тайгу. Хлеба давали по 200 гр. в сутки. Там был сплошной лес и огородов не было. В мае месяце того же года нас, девочек-подростков, отправили до станции Верино, дер. Переяславка, и 6 км дальше, село Егоровка. Там был совхоз от Обора, и нас послали обрабатывать все то, что было там посажено.

В августе нас, 8 девочек, привезли домой на три дня. В это время только один братик Толя умер с голоду (ему было 6 лет). Младший меня брат Леня (ему было 13 лет) был уже опухший от голода, и я взяла его с собой в деревню, чтоб он не умер. Это было вечером. Вагон товарный, сплошные нары, и мы все, девчонки, улеглись на нарах, а братика я спрятала под нары, так как нас сопровождал стрелок (милиционер). И проснувшись, я стала его потихоньку звать, но его уже там не было, мне сказали девчонки, что его стрелок выбросил из вагона на станции Сета (20 км от Обора). Я так плакала, что не видела, когда его нашли.

Добрался он кое-как домой на вагоне лесовоза и спросил у мамы: «Мама, а на том свете хоть картошки дадут поесть?». И на следующий день утром он умер.

В октябре месяце все, что вырастили на полях, на станции Верино погру-

жали в вагоны в тупике (это было много картошки, огурцы соленые в бочках и всякие овощи). Мы с одной девочкой из Благовещенска, Надей Гостевой, попросились у стрелка в туалет, он нам разрешил сходить, и мы с ней пошли на станцию, зашли в здание, а там сидит женщина из нашего барака, говорит мне: дочка, куда ты едешь, у вас все поумерли с голоду. Мать продала швейную машинку и с мужиками отправилась тайгой до железной дороги, чтобы доехать до Хабаровска, так как в Хабаровске хлеб продавали вольно, но их стрелки с собаками догнали, и маму заставили на станции Сета месяц пилить дрова. И одна моя сестренка, Катя, умерла без мамы, и хоронили ее соседи по дому, осталась только одна сестра Мария, которой было 11 лет. Хоронили там всех без гробов: приезжали за покойником с гробом на лошади, а потом из гроба выбрасывали в общую яму. (Всего за два года умерли шесть моих братьев и сестер).

Услышав рассказ женщины, я очень испугалась, и мы с Надей решили не ехать на Обор. Пришел поезд, и мы сели и доехали до Хабаровска (тогда при посадке билеты не требовали, а потом проверяли, но мы с ней прятались в туалете). У Нади в Хабаровске жила тетя, и мы с ней утром пошли пешком на край города, где жила ее тетя. Ее тетя дала мне кусок хлеба, и я ушла на станцию. И на следующую ночь шел поезд на запад. И я днем выбрала место, где можно пройти к вагону. А у ворот проверяли документы и, возможно, билеты. Я пролезла через колючую проволоку около туалета и зашла в вагон, и, на мое счастье, в нем ехали вербованные, и я примостилась (села) в ногах одного пассажира и так сидела почти сутки. Одна женщина с этого вагона подозвала меня к себе и спросила, куда я еду. Я ей все потихонечку рассказала, и она меня накормила и положила меня на свое место. Вот уже проехали ст. Бело-горек (раньше называлась Куйбышевка-Восточная), и стали проверять билеты, и меня шевелят, но я не сплю, притаилась, а эта женщина говорит: у нее есть билет, она едет из Хабаровска, и он отошел от меня.

Вскоре я на станции Арга слезла (около моста в Суражевку) и пошла пешком, дошла до Новокиевского Увала и там узнала, что подальше от Увала, около озера, есть кирпичный завод, и там живут и работают высланные («стоверстники» — так их называли). И я обратилась туда и устроилась носить кирпичи летом, а зимой пилить дрова для завода в лесу за деревней.

Когда мне сравнялось 16 лет, меня вызвали на Увал в милицию (где я была на учете) и сказали мне, что откажись от родителей, «врагов народа», и получишь паспорт, но я от этого предложения отказалась, так как не знала, где отец, и не знала, жива ли моя мама. Тогда меня отправили в Майскую комендатуру — поселок Ивановский, где проживали высланные из Украины, Белоруссии и других мест. Там меня заставили работать с мужчинами на добыче золота. Возила тачки с породой и еще работала на шахте (это добыча золота на втором пласте, 18 метров глубина), и породу доставали, прицепляя тачки с породой на крючок каната и выкручивали на поверхность для промывки.

В1937 году моя двоюродная сестра из Новороссийки вышла замуж в Майский за Евсеева Петра. Я к ней пришла, и меня стали уговаривать, чтобы я вышла замуж за его брата Евсеева Алексея (он на 7 лет меня старше). Они знали моих родителей. Но нам не разрешали выходить замуж за вольных. Алексей тогда работал в геологоразведке по золоту, и он договорился с комендан-

том (комендантами были Гроза и Литошенко, с кем он договорился, я не знаю), и ему разрешили, но только чтобы он меня увез в тайгу, где идет разведка, и чтобы никто не знал об этом. И он меня увез по реке Нора к Становому хребту, там ключ Эликан, где нашли золото. Эликан — это название якутское. Там недалеко за сопкой жили две семьи якутов Яковлевы и Стручковы (сейчас их называют эвенками). И вот я там прожила три года. Муж со своими рабочими построили маленький домик из леса-сухостойника, а пол и потолок из жердей и нары из жердей березовых, и установили железную печку. И вот я там родила двоих детей, дочь и сына. Никаких врачей там не было. Когда я дочь Валю родила, была там только одна женщина (пекла хлеб). Это было около реки Нора, разведка, и называлось это место «Кашурниково», 5 км ближе Эликана. Сына Бориса родила уже на Эликане, в своей избушке.

Тогда самолеты не летали, и только один раз в зимнее время на лошадях по реке Норе привозили кое-какие продукты. Конечно же, их было мало, и мы надеялись только на зайцев, если поймает зайца, значит, мы сытые.

В 1939 году в мае-месяце меня с детьми привезли по страшной реке Норе на лодке в Майский. В 1940 году родила еще сына, и тогда нас зарегистрировали с мужем и детям выписали метрики о их рождении в тайге, и дали нам квартиру. Купили корову.

В 1941 году, за неделю до войны, меня вызвали в комендатуру и дали какую-то бумагу, запечатанную в конверт, и сказали: поезжай в район, получай паспорт. Я поехала, дали мне паспорт, но не поставили штамп «Житель Дальнего Востока», и сказали: за 24 часа чтобы выехать в Сибирь. Я приехала и пошла со слезами к начальнику прииска Майского, чтобы он вызвал мужа из тайги. Начальник меня успокоил и что-то написал в район, в паспортный отдел, запечатал в конверт и отдал мне и сказал: поезжайте, и вас пропишут — поставят штамп. Я поехала опять на Увал, переночевала у знакомых и утром пошла получать паспорт и вижу—на площади много людей и милиции много. На площади я узнала, что началась война. По окончании митинга я пошла, и мне поставили штамп «Житель Дальнего Востока».

Вскоре приехал муж из геологоразведки, у него была бронь, но он от брони отказался и добровольно уехал в район, и его отправили в армию, а я с тремя детьми и с коровой осталась одна. Находился он на Дальнем Востоке и воевал с Японией, и по окончании войны он еще год находился на Курильских островах. Прибыл домой в 1946 году в июле месяце. Опять продолжил работать по своей специальности. В 1957 году муж умер.

Я работала на разных работах, трудилась день и ночь, но детей учила. Дочь закончила строительный техникум в Комсомольске, и ее направили работать на строительство города Амурска. Сыновья тоже закончили училище в Райчихинске (такое было училище — «Брикетстрой»). В1959 году я с сыновьями переехала в Амурск. Дочь вышла замуж за строителя, он был из Калуги, и они уехали на его родину. В1961 году дочь с зятем (Ларин Анатолий) в Москве завербовались в Заполярье (устье реки Колымы) строить пирс для причала кораблей с грузом для Чукотки, и написала нам, чтобы я с сыновьями заключила договор в Магадане на пять лет, и приезжали строить пирс. В октябре 1961 года мы прилетели на Колыму, в аэропорт Черский, и стали работать на строительстве пирса в поселке Зеленый Мыс (раньше он назывался Нижние Кресты).

Недалеко от Зеленого Мыса есть большое озеро, и когда река Колыма прибывает, в это озеро из нее заходит вода. Когда озеро начинало оттаивать, было видно, что у берега стоят огромные щуки. Но этих щук никто не ловил и не ел. На строительстве с моими сыновьями работал бригадиром один мужчина (фамилию его не помню), он-то и рассказал нам по секрету, в чем дело, — тогда боялись говорить о таких делах громко. Мужчина этот, родом из Ленинграда, был в 30-х годах осужден на 25 лет, и его с другими заключенными доставили сюда, можно сказать, на верную смерть. Они строили поселок из привезенного леса. Там очень холодно, а многие были слабы здоровьем и не могли работать. Их паек отдавали тем, кто шел на работу, — в добавок. А их, больных, загоняли в это озеро, они падали в холодную воду (внизу был лед) и умирали, а кто долго не падал, того пристреливали. А в зимнее время больных вывозили на лед этого озера, и песцы их съедали. И эти щуки тоже питались погибшими заключенными. Людей там было утоплено сотни, а может, и тысячи...

Построили пирс, где сразу причаливало пять кораблей. Сыновья прошли курсы шоферов и стали возить груз на Чукотку. В 1965 году младший сын погиб, когда его машина в тундре перевернулась.

В1966 году, по окончании договора, дочь с зятем и старший сын уехали на материк, а я не могла оторваться от могилы сына и заключила договор еще на пять лет. В1971 году пошла на пенсию и уехала в город Плавск Тульской области, где жила моя дочь. Вступила в строительство кооперативной квартиры, получила квартиру и прожила там всего шесть лет, и в 1978 году поменяла свою квартиру на государственную в Благовещенске, так как климат там влиял на мое здоровье и тянуло меня на свою родину в Амурскую область, где старший сын живет в Мазановском районе, в поселке Ивановский, где прошло его детство (раньше это был прииск Майский).

С1978 года проживаю в Благовещенске. Работала я и здесь на разных работах. И сейчас еще, если можно так сказать, работаю: с 1987 года являюсь старшей дома по ул. Лазо, 64, и работаю в подвале (бомбоубежище), где находятся сто с лишним кладовок — это дом на Лазо, 64/2. Имею огород десять соток за селом Ровное и по мере возможности обрабатываю его.

Отец мой был осужден на пять лет в концлагерь и отбывал срок на строительстве Беломорканала. По окончании строительства его освободили, причем досрочно. Отец не знал, где находится его семья, и приехал в деревню, откуда был арестован (в двадцати километрах от Майского, где я находилась под комендатурой). Ему бабушка моя сказала, где я нахожусь, и он приехал ко мне на прииск Майский, но там его комендатура зачислила к высланным, и маму с сестрой Марией перевезли к нему. В1938 году его снова арестовали, и он сидел в тюрьме в городе Благовещенске, но к расстрелу, видимо, не дошла очередь, и тройкой НКВД он был освобожден. В1963 году Вербицкий Степан Егорович умер в Майском.