Николай Григорьевич

ДУДКА

Родился в 1914 году в селе Ржищев Киевской области.

После окончания школы-семилетки в 1929 году поступил в Боярский техникум пчеловодства откуда был отчислен «за неблагонадежность».

Окончив шестимесячные курсы при Киевском пединституте, стал преподавать историю и географию в селах Семеновка и Скопцы на Барышевщине. Затем служба в рядах Красной Армии и учеба в танково-техническом училище, откуда опять же был отчислен за чересчур откровенные разговоры.

Учительствовал в селе Стайки Ржищевского района. Репрессирован за написание «антисталинского письма». В феврале 1938 года отправлен на Колыму. Будучи в заключении работал на общих работах в забое, валил лес. расчищал от снежных заносов трассу, был шурфовщиком у геологов. После освобождения еще два года работал по вольному найму.

По возвращении в Ржищев в 1949 году трудился пчеловодом в колхозе «1 мая» старшим зоотехником Киевской областной конторы пчеловодства. В 1968 году вышел на пенсию. Реабилитирован в 1988 году.

АВТОБАЗА ТАТУРА

Если говорить начистоту, общих приисковых работ боялись и остерегались заключенные всех времен. «Куда хочешь, посылай, гражданин начальник, только не на прииск, только не на общие». На лесоповале и то лучше. В начале срока я, как будто для закалки, попал на общие. Работали мы на ключе Холодном (речка Утинка) по двенадцать часов в смену: холод, голод, изощренные издевательства (телесные и духовные) «придурков» (заключенных в основном из уголовников, назначенных нарядчиками, ротными, хлеборезами и на другие привилегированные должности) доводили до изнеможения. Ежедневно одно и то же: из зоны под конвоем строем по четыре в забой, а из забоя после работы — в зону (зо-

на — забой, забой — зона). Думал, что не выдержу. Совсем огрубели, одеревенели кисти рук, пальцы как будто чужие. Они и после работы оставались скрюченными — в таком положении, чтобы только держать лопату.

Лопату руки еще держат с трудом, а вот писать совсем разучились. Да и что писать, кому писать — при такой «жизни». Закон — тайга. Москва далеко, а Бог высоко.

И вот однажды весной, примерно в апреле 1940 года, когда у меня уже был стаж работы на общих, совсем неожиданно прибегает нарядчик (он в лагере царь и бог) и выкрикивает мою фамилию: «Дудченко! — Я в лагере был по фамилии Дудченко. Это после освобождения стал. Дудкой. — Выходи с вещами, да только быстро, мигом».

Кроме меня вызывает еще четырех зеков — Рубинчика, Баба-джана, Касимиди и Калайчиди. Все молодые. Неужели на штрафную командировку? Сплошное неведение, никто ничего не знает, никто ничего не говорит. Но надо всегда помнить, что этап — это роковая грань в жизни арестанта. Этап может быть близким и далеким, на лучшую командировку, на более легкую работу или же, наоборот, — на явную гибель. Мы, зеки, хорошо знали, что хуже, чем на общих приисковых работах (в забое), нигде не будет по всей необъятной Колыме.

Этап всегда без предупреждения. Делается это для того, чтобы застать заключенного врасплох. На вахте нас пятерых по всем правилам строгого лагерного режима «шмонают» (обыскивают) и передают двум конвоирам, вручив старшему из них засургученный пакет. И в путь-дорогу! В неизвестность. Грузовик уже ожидал за воротами. Старшой сел в кабину рядом с водителем, а другой залез с нами в кузов, поправил тулуп и винтовку, поудобней устроился возле кабины. На наше счастье, мороз стоял терпимый, градусов 20. Сопки вокруг потемнели, стланик начинал подниматься из-под снега. Скоро весна (колымская весна). Как после мы узнали, путь следования был окружной: через Бурхалу, Дебин, Атку, Палатку, Усть-Омчуг. В пути останавливались трижды.

Оказывается, нас привезли на Мохоплиту (автобаза), ныне поселок Транспортный Тенькинского района. Определили в лагерь на небольшую подкомандировку. На следующий день зачислили на котловое довольствие и сказали: будете работать на автобазе, где начальником Татур.¹ Двоих моих «коллег» (Бабаджана и Рубинчика) назначили на работу в кузовной цех, а Касимиди и Калайчиди — в слесарные мастерские. Меня определили в отдел экс-

плуатации автопарка делопроизводителем (помощником диспетчера). Рядом с дверью отдела был кабинет начальника автобазы.

...А руки... руки... мои заскорузлые пальцы рук. Что делать? От страха и волнения мурашки поползли по спине...

Немного успокоясь, я признался начальнику отдела, что писать разучился, руки одеревенели, не слушаются пальцы.

— Не беда, — дружелюбно сказав Волков.

И зеки и вольняшки звали начальника эксплуатации дядей Колей (мой тезка), но я против него просто салага, мне 25, а ему 45 будет. Он, потомственный автомобилист, тоже зека с двадцатилетним сроком, статья 58-я со многими пунктами. Похлопал он меня по плечу и говорит:

— Не дрейфь, парень. Если учителем на воле работал, еще как писать будешь. Самое главное, чтобы ты Татуру понравился своей грамотностью, своим трудолюбием.

До сих пор вспоминаю его слова. И начал я тренироваться в «чистописании»: возьму ручку в правую руку, сожму, как могу покрепче, а сам левой рукой держу правую за запястье, держу крепко, с надеждой, что научусь писать. И так со временем расписался...

Татур меня заметил только через неделю. «Ну, оголец, оказывается у тебя красивый почерк. Люблю грамотное письмо и красивый почерк», — сказал он (может, понарошку), увидя меня в отделе за работой. С этой поры я начал заводить техническую картотеку на автомобили автобазы.

Так я после общих тяжелых работ на золотоприиске попал в отдел эксплуатации крупного автохозяйства на Колыме. Вскоре был расконвоирован, но на ночь являлся в зону лагеря.

Однажды Татур вызвал меня к себе в кабинет и говорит:

— На золотоизвлекательной фабрике в Омчакской долине, недалеко от прииска имени Гастелло, на подъезде к новому производству участились заторы груженых машин. Не исключены случаи срыва работы шаровых установок «Бейльдон», измельчающих золотоносную породу. Нет гарантии на беспрерывную работу фабрики. Пошлю-ка я тебя дежурным диспетчером на эту фабричную трассу, ты, я вижу, не ледащий, постараешься работать на совесть (так и сказал — «на совесть», вот крест). Какие там будут твои обязанности, расскажет Волков. Думай не думай — сто рублей не деньги и сто километров не расстояние (колымская присказка того времени). Завтра же, как будут выходить автомобили на линию, и выезжай попуткой.

Слушаю я начальника, а сам думаю: страшновато (а вместе с тем заманчиво). Сам Татур мне доверяет, шутка ли? А он мужчина деловитый, предприимчивый, порядочный. Крупный, красивый, человечный человек. Черты лица — греческие. Пользовался он ве-

сомым авторитетом на весь Дальстрой. И у начальника Дальстроя Ивана Федоровича Никишова Татур в почете за деловитость. Его любили без лести и подчиненные, и зеки, и вольнонаемные (вольняшки). Поселок Мохоплиту, рядом с которым расположена автобаза, в самодеятельном порядке все называли Татрградом. Хороший был начальник, строгий, но справедливый. Он собрал к себе на автобазу лучших водителей Колымы, выуживав зеков из лагерей и дальних командировок, даже из штрафных зон. Если Госавтоинспекция за случайное нарушение (в тяжелых условиях края) оформляла материалы на привлечение водителя к суровому наказанию, то он отстаивал каждого человека перед высоким начальством. Татур никогда не отдавал водителей под суд. Его любили, его не подводили.

Нередко Татур говорил:

— Совершилась авария, разбита машина. Ну и что? Машину отремонтируем или спишем. На ее место будет новая. (В то время Колыму снабжали автомашинами «студебеккер» — полуприцеп, США.) Машина — это все-таки неодушевленный предмет, а вот человек имеет душу, и ее в нем надо уметь открыть, дать ей творческий простор. Человека всячески следует беречь в любых условиях жизненных перипетий.

Приехал я в диспетчерскую — на развилку дороги к золотоизвлекательной фабрике. Это небольшой тепляк, обычное помещение-времянка: одна общая комната, два небольших окна, стол, две табуретки и скамейка (лавка), топчан. А главное — печка-бочка, которая круглосуточно топилась докрасна. На ней в консервных банках заваривался чифир. Эта дежурка стояла с правой стороны дороги, как ехать на фабрику, у начала подъема. Сюда постоянно заходили шофера для отметки сделанного рейса (и чифирнуть). Некоторые водители, доставляющие золотоносный груз для измельчения на «Бейльдонах», уже были знакомы мне по автобазе. Фабрика располагалась метров на триста выше дороги, на левом повороте (слышно было шум шаровых измельчителей и лязг металлических прицепов при разгрузке автомобилей в бункер). Работа шла круглосуточно. После разгрузки машины спускались вниз и снова следовали на прииск под погрузку. Чумазая шоферня накоротке заскакивала в тепляк пропустить глоток «эликсира бодрости». Грязные, небритые, угрюмые... Ничто не предвещало беды...

Смотрю — движение машин прекратилось. В чем дело? В диспетчерской собралось человек десять. Всем гуртом идем по дороге выше и видим затор. Оказывается, спускавшийся с фабрики автомобиль с прицепом, груженный пиломатериалами (доски-длин-номер), перегородил дорогу: заглох мотор. Двое из наших уже пытались завести двигатель и убрать машину с дороги, но безре-

зультатно. Подошли еще водители, посоветовали — каждый свое, попробовали завести. Ни в какую! Мотор заглох намертво. (Вначале я забыл сказать, что охлаждение двигателя осуществлялось в ту пору при помощи незамерзающей жидкости — антифриза).

Образовавшейся на дороге пробкой озабочены были все. С фабрики поступил сигнал — порода на исходе, остановка «Бейльдонов» смерти подобна. Начальник фабрики сообщил по селектору в управление (Усть-Омчуг) о случившемся. Строгий изолятор для меня обеспечен, а то и новый срок, да и других не помилуют (невзирая на вольняшек, работающих на фабрике).

Мгновенно заработала мысль. Была, не была. Либо пан, либо пропал. Все вместе (в том числе и я) сошлись на одном. Столкнуть груженый автомобиль, преградивший путь, вместе с прицепом в обрыв (справа, у самой дороги). Сказано — сделано. И первым груженым «студебеккером», что ожидал проезда снизу на фабрику, водитель-смельчак (скажем так) несколькими размеренными толчками отправил сцепку с грузом в пропасть. Со скрежетом и грохотом в сопровождении негромкого свиста и незлобной матерной ругани «виновница» ЧП ухнула вниз... Столб снежной пыли вихрем взвился над обрывом... Еще секунда — и все стихло. Пробка раскупорена. Груженые машины друг за дружкой пошли к бункеру все еще работающей фабрики. Все облегченно вздохнули. Ни у кого в голове не было и мысли о том, что похоронена (пропала) груженая машина с прицепом. Спускающиеся сверху порожняком шофера заскакивали в дежурку пропустить оставшийся глоток эликсира бодрости — живительной жидкости (к слову сказать, губительной для здоровья; не зря медицина советует: не пейте, братцы, той заразы. Слава Богу, что я к этому снадобью был равнодушен во все времена).

...Печка остыла. Все, в том числе и истопник, увлеклись общим происшествием, пахнущим для нас, зеков, керосином (здесь все шофера были заключенные).

Начали хлопотать о том, чтобы разжечь печку, но вдруг невесть откуда, как будто с небес, послышался рокочущий, с чуть заметной хрипотцой голос:

— Что тут у вас стряслось? Мне сообщили, что на подъеме к фабрике образовалась пробка, а я смотрю и никакого затора не вижу. За ложный сигнал виновные будут строго наказаны.

Это был голос главного инженера Дальстроя Пруна ¹. Во время нашего ЧП он находился в Усть-Омчуге, не так далеко от фабрики, и по селекторному сигналу прибыл к нам.

Воцарилась гробовая тишина. Кто первый должен ее нарушить? Дежурный диспетчер. Тут я вспомнил о том, что меня начальник автобазы Татур сам лично сюда послал... Собрав все силы, каким-то загробным голосом я сказал:

— Гражданин начальник, мы столкнули машину в пропасть. Иного выхода не было. Делайте что хотите. Я — дежурный диспетчер автобазы заключенный Дудченко.

Больше говорить я не смог. Присутствовавшие при этом водители-зеки досказали за меня все остальное. Все без исключения думали, что разразятся гром и молния и, конечно же, «перетюр-тюрьма» (строгий изолятор, или штрафная командировка «Загадка», или же солидный довесок к сроку). Но ничего подобного не случилось. Прун (я не запомнил его имени-отчества) сменил гнев на милость. Обращаясь ко всем нам, он сказал:

— Молодцы, ребята, спасибо за службу.

Этими словами он нарушил инструкцию строгого лагерного режима. Еще бы: вольнонаемный большой начальник так обратился к заключенным, некоторые из них только что разменяли свой срок.

Вскоре оцепенение прошло. Не наказали, а наоборот, даже похвалили. У всех у нас появилась смелость, начали просить у главного инженера плиточного чая для приготовления черного как смоль напитка. Сначала он сказал «нет», а потом направил своего посыльного на ближайший склад, и тот принес на весь гурт десять плиток чая. Все обошлось благополучно. Машину с прицепом и пиломатериалом списали, и дело с концом.

Можно было его (Пруна) властью и срок нам скостить. Но не тут-то было! Всемогущий и мудрый вождь всех народов раскурил трубку и повелел: «Никаких зачетов». Вот от кого зависела судьба человека!

Ржищев-на-Днепре

1990, ноябрь