Из воспоминаний

Из воспоминаний

Из воспоминаний

134

Родился я 15 февраля 1925 года в деревне Селиванове Касимовского района Рязанской области (ранее Московской области). Мои родители Родин Алексей Васильевич и Родина Василиса Ивановна — крестьяне. В гражданскую войну отец был призван в Красную Армию, воевал на Южном фронте с Деникиным. В 1921 году вернулся домой и продолжал крестьянствовать. Земля в то время делилась по количеству едоков в семье. А семья наша была немалая. Мой дед с бабушкой, отец с матерью, брат отца с женой, две сестры старше меня, а позже в 1927 и 1930 годах народились еще две сестры. Так что

135

семья состояла из 11 человек. Все трудоспособные, в том числе и дети, всегда помогали по хозяйству. В нашей деревне были очень хорошие мастера валяния валенок. Лучшими все и всегда считали двух братьев Родиных — моего папу и его старшего брата Родина Якова Васильевича — инвалида первой мировой войны. В то время в полукилометре от нашей деревни проходила граница административного деления областей. С востока — Владимирская область, с юга — Горьковский край. Из деревень этих областей люди несли нам шерсть, чтобы им свалять валенки. Этой работой занимались только начиная с глубокой осени и до апреля, когда нужно было снова готовиться к весенне-полевым работам. И так вкруговую: летом — крестьянство, а зимой — опять валенки, так как семью нужно было кормить. Валять валенки — очень тяжелая работа. И мы, дети, во всем помогали делать посильную работу. Как правило, с четырех до восьми-девяти часов утра отец и его брат отстирывали и насаживали на колодки три пары валенок. Работа тяжелейшая. Жарко и влажно, все время в котле кипит вода.

Трудились все — и старый, и малый. Мне было шесть лет, а я уже, кроме валенок, помогал возить навоз на поля. Отец имел две лошади, корову и мелкий скот — овец, свиней. Около дома был сад, в саду стояли ульи. Все это и послужило причиной считать отца кулаком. Были одна-две семьи, которые имели хозяйство богаче, а всего в деревне было 22 дома. Эти семьи (видимо, их кто-то предупредил) буквально за два-три месяца забили свои дома и уехали из деревни. А так как в то время на каждый район существовал план, сколько семей нужно выслать (раскулачить), выбор пал на моего отца. Сначала его обложили налогом под скот. Скот продали, налог уплатили. Потом обложили твердым налогом под все хозяйство. Приехали, все описали. Затем собрали колхозников, чтобы голосовали за раскулачивание. Перед тем каждого пугали: если не будет голосовать за раскулачивание, то вышлют самого. Таким образом, постановили раскулачить. В одну из ночей в августе приехали двое из ОГПУ, сказали отцу, что нужно съездить в город что-то привезти для колхоза. Прямо с постели, в нижнем белье, босиком его увезли, посадили в тарантас и увезли под общий плач семьи. Как он рассказывал после, только выехали из деревни, его посадили за кучера, а сами с пистолетом сели сзади. И так он в нижнем

136

белье, босиком вез их в г. Касимов. Там его бросили в тюрьму. Через пять дней приехали за нами. Взяли мать и нас пятерых детей (старшей сестре было 12 лет, младшей ровно год) и повезли в г. Касимов. Там нас погрузили на пароход, а потом под конвоем из тюрьмы привели наших отцов и загнали в трюм. Набралось несколько десятков семей. На пароходе нас довезли до Горького, а там пересадили в вагоны. Нагрузили целый состав. Вагоны — так называемые телячьи. В них были двухъярусные полати. Нас в вагоне собралось шесть или восемь семей. Я ехал на верхней полке, мать с грудной годовалой сестрой разместилась внизу. Каждый вагон охранялся солдатом. Двери снаружи закрывали на засов. Туалетом служило отверстие в полу. Когда кому-то нужно было сходить, несколько человек (в зависимости от пола) становились вокруг отверстия, прикрывали разными одежками со всех сторон. На улицу на остановках не выпускали. Воздух поступал через окошечко с металлической решеткой. Питались кто чем, воду принести, просили охранника, иногда он это делал. Однажды при резком торможении я полетел вниз с верхней полки и упал на сидящих внизу людей. Так мы ехали, куда — никто не знал. Через несколько дней нас привезли в г. Нижний Тагил. Выгрузили всех прямо на улице, так как бараки была заняты заключенными. Это были бараки поселка Высокогорского железного рудника. Мы расположились у костров. Прошло несколько дней, пока всех заключенных не увезли дальше в Сибирь. И потом в бараки загнали нас (другого слова, кроме «загнали», я не могу подобрать). Бараки были длиной метров 30. В середине общий проход, а по обеим сторонам от него — сплошные нары. Так нас семьями и расположили, а перегородкой служило то, что каждый мог соорудить. Комендантом поселка был Китаев. Ходил он всегда в кожаных сапогах с подковами и с плетью в руках. Кое-кому от него часто перепадало. Как только услышим стук подков, значит идет Китаев и орет, а мы все забивались по углам. Бараков было всего 24, и все были забиты «кулаками». Был страшный голод, кругом грязь, воды почти не было. Появились насекомые — вши. Людей валил сыпной тиф. Мы заболели сразу втроем — мать, старшая сестра и я. Отец не заболел, так как перенес тиф в армии. Он остался с годовалой дочкой на руках. Уходя на работу (был забойщиком на Высокогорском железном руднике), годовалую дочь оставлял в бараке тому, кто был дома.

137

Мы все трое несколько дней без сознания с большой температурой лежали в больнице. Когда я пришел в сознание, первое, что я захотел,— это есть, а есть было нечего. Я увидел на соседней тумбочке сухарь, взял его и съел. А хозяйка его тоже лежала без сознания. К счастью, мы все остались живы. Люди от тифа ежедневно умирали десятками.

Зиму перезимовали, а потом стали есть все, что можно было: и траву, и сосновые молодые шишечки. Осенью ходили (это рядом) на гору Долгую, рвали кедровые шишки. В 1932 году в сентябре я пошел в первый класс. Отдавали детей даже с 6 лет. Дело в том, что в школе нас кормили кашей из сечки и давали кусок хлеба (100 грамм). Сдавали мы на неделю (шесть дней) один рубль, обед стоил 16 копеек, 4 копейки оставались и переходили на следующую неделю. А так как горбушка от булки казалась потолще, то ее давали по очереди. Голод валил людей, жить было невозможно, и многие семьи стали убегать, кто куда. Но поселок охранялся, убежать было не так просто. Убегали по ночам. Хотя город и поселок разделял мелкий лес, немногим удавалось убежать. Кого ловили, отправляли дальше на север. А если убегал кто-то из семьи, то отца (главу семьи) сажали на месяц в карцер, бежавшего разыскивали и увозили снова в ссылку еще дальше. В феврале 1933 года мы тоже решили убежать. За нами тайно приехал дядя, он только что отслужил срочную в армии. Ночью, чтобы никто не увидел, мы попарно по лесу добрались до города и до вокзала. Там сидели кто где, по углам. Мать с двухлетней младшей сестрой. Нам удалось уехать из Тагила. Приехали мы на родину, но долго прятались у родственников и знакомых в другой деревне. Отца утром же, когда обнаружили, что семьи нет, посадили в карцер. Там он отсидел месяц, потом его отпустили и он стал жить на поселке ВЖР. А мы так и остались жить у знакомых в другой деревне. Я ходил в школу, мать и старшая сестра работали в леспромхозе на посадке молодого сосняка. Средняя сестра жила в няньках в многодетной семье. В сентябре 1933 года мать меня в школу не пускала, и мы втроем, а порой и вчетвером, кроме самой маленькой, шли на колхозное поле после того, как колхозники уберут картошку, собирать ее для себя. За семь-десять дней мы все артелью набирали до 50—60 ведер, так как колхозники оставляли много картошки в земле, а порой целыми рядами, чтобы скорей выполнить норму. Потом нас

138

стали прогонять с поля бригадир или председатель, чтобы мы не позорили колхозников за их плохую работу. Но мы (а таких было немало) все же ухитрялись каждую осень обеспечить себя на зиму картошкой. В 1936 году отца отпустили в отпуск, и он приехал к нам в деревню на три недели. В том году жить в Нижнем Тагиле стало гораздо легче, в магазинах были и продукты и промтовары, и родители решили жить вместе. Отец уехал, мы снова остались одни, жили в деревне еще два года. В 1937 году старшая сестра вышла замуж. Нас у матери осталось четверо, отец нам всячески помогал, присылал денежные переводы, посылки с промтоварами. Мы занимались кто чем мог. Земли, чтобы что-то можно было посадить, нам не давали. Мать с сестрой, что жила в няньках, нанимались на всякие работы: то в колхозе, то к единоличникам во время сезонных работ. Мы, младшие, собирали грибы и ягоды и заготавливали на зиму. Почти ежедневно ходили ловить рыбу на удочку, река протекала в полукилометре от деревни, а рыбы и раков было более чем достаточно: щука, язь, лещ, окунь, сом, плотва. Рядом в лесу росло много орехов, их мы рвали и приносили домой большими сумками. Время шло, я учился уже в шестом классе, и вот 14 мая 1938 года мать, я и три сестры уехали из деревни и 17 мая приехали к отцу в Нижний Тагил. К этому времени стало известно, что всех выслали на постоянное место жительства без права возвращения в прежние места.

Итак, мы снова оказались в поселке Высокогорского железного рудника. Отец по-прежнему работал забойщиком в главном карьере (который сейчас собираются заполнять шламами). Я приехал прямо к экзаменам за шестой класс. В поселке была школа-семилетка. Зимой 1939 года в наш поселок пригнали много поляков (это после присоединения Западной Белоруссии). Одели их всех в ватные брюки и фуфайки (и женщин, и мужчин), в серые валенки, дали шапки-ушанки. Прикрепили их отовариваться продуктами в отдельный магазин. Один из них — Адамович Вениамин Григорьевич — стал работать в нашей школе преподавателем физкультуры. Это был очень интеллигентный человек. В эти годы в поселке уже подросло много молодежи (кулацкой). Был клуб, где работали разные кружки: драматический, акробатический, танцевальный, духовой оркестр. Была при клубе спортплощадка, где проводились игры в волейбол, занимались гиревики. Было и футбольное поле, где каждый

139

выходной проводились встречи первой и второй команд. Молодежь работала в механическом цехе, на пром-фабрике, в главном карьере и в других местах Высокогорского железного рудника. По окончании седьмого класса я пошел учиться дальше в школу № 23 по ул. Тагильской криуль (ныне ул. Черных). Многие ребята пошли в ФЗУ № 4 (возле завода им. Куйбышева), девчата — в медицинское училище. Все мы жили без паспортов, без права выезда. В поселке всегда функционировала комендатура. Комендантом был Зудов, а помощники — из числа спецпоселенцев: один из них, Лыгин Василий Иванович,— наш земляк, рязанский дьячок. В 1940 году к нам в поселок привезли 30 или, 40 семей спецпереселенцев, в основном эстонцев. Они были высланы вначале в Исовской район в деревню Федино. Там хорошо обосновались, работали, молодежь после занятий в школе мыла золото и платину, так как там недалеко работала драга и им разрешали мыть в стороне от артели. Это мне стало известно из рассказов ребят, которые приехали с родителями и учились со мной в одном классе. Почему их привезли в Тагил — они не знали. Все шло нормально. Вдруг в апреле-мае 1941 года всем стали выдавать паспорта, я тоже получил, так как в феврале мне исполнилось 16 лет. А 4 и 17 июня в два захода взяли в армию всю молодежь — с 1916 по 1922 год рождения. Десятки лучших ребят мы провожали на сборный пункт. 22 июня грянула война. В первые же дни большинство ребят были убиты. Отец мне говорит: «Жить будет тяжело, я больной, учить тебя больше не смогу, устраивайся на работу». И 30.06.41 года я устроился учеником слесаря-инструментальщика на промфабрике ВЖР. Старший инструментальщик Брызгалой Павел Федорович научил меня делать все, что умел сам. Я отрабатывал после поковки гаечные, газовые, цепные ключи (крокодильчики), потом они шли на закалку и в работу. Научился делать ведра и другие изделия из железа, паять. В декабре 1941 года взяли на фронт последнего бензорезчика с промфабрики. Механик фабрики Криворучкин Василий Васильевич пришел в инструментальную и сказал мне: «Хватит тебе заниматься с железками, пойдем со мной». Привел меня в будку, где были бензорез то шлангами и бачок для бензина. «Вот,— говорит,— бензорез, шланги, редуктор, бачок и кислородный баллон, подсоединяй редуктор к баллону, наливай в бачок бензин, разжигай резак и учись резать». Так я почти два дня отрабатывал

140

правильное пламя и немного начал резать, а через три-четыре дня меня уже взяли в ремонтную бригаду слесарем промфабрики. Бензорезчиком я проработал до сентября 1944 года. Работали по двенадцать и более часов в сутки, по тридцать смен без выходного дня, а если и давали выходной, то четыре часа отрабатывали в фонд обороны. Потом ввели казарменное положение. Отработав двенадцать часов, шли отдыхать в душевую, домой не отпускали. Если что-то случалось на фабрике, нас поднимали на ликвидацию неполадок. А утром снова на работу. За все время работы (а я в войну проработал три года и три месяца) не было ни одного отпуска. В феврале умерла мать... В августе 1944 года вышло постановление Совета Народных Комиссаров за подписью В. М. Молотова о том, что желающие могут идти учиться в высшие и среднетехнические учебные заведения; на основании этого постановления можно рассчитываться с производства, если зачислен в учебное заведение. Даже с фронта отзывали тех, кто был взят туда из учебного заведения. Так я подал заявление в Нижнетагильский горно-металлургический техникум, был принят без экзаменов на второй курс металлургического отделения по специальности «доменное производство». Я предупредил мастера и руководство промфабрики, что на работу с сентября не выйду, так как принят на учебу в техникум. В середине сентября мы все (а нас поступило пять человек) получили повестки в суд за самовольное оставление производства. Так было оформлено на нас дело руководителями промфабрики. Пришли мы с повестками в нарсуд, при нас были постановление Совнаркома и справки, что мы являемся студентами техникума (приказ о зачислении). Судья нам сказала: «Идите, спокойно учитесь», — порвала повестки, а 28 сентября 1944 года я получил записку с приглашением прийти за расчетом на промфабрику (до этого мне расчета не давали).

Будучи студентом техникума, я все время получал повышенную стипендию, но этого все равно не хватало на жизнь. Как-то вызвал меня (а я был старостой группы) директор техникума Горновой Борис Александрович и сказал, что для техникума нужно все время выполнять всевозможные хозяйственные работы. Я подобрал из своей группы доменщиков еще шесть человек, стал бригадиром, и мы с дирекцией техникума заключили договор на выполнение всех работ по нарядам. Все работы, как правило, выполнялись после лекций. Мы делали все:

141

грузили в бортовые машины (тогда не было самосвалов) уголь со склада ТЭЦ НТМК и возили его в котельную техникума и в общежития, где жили студенты. Возили дрова с Черемшанки, кирпич с кирпичного завода. Строили свинарник в подсобном хозяйстве техникума на Голом Камне, и многое другое. А летом 1946 года наша бригада занималась заготовкой сена. Косили - на полигоне, за месяц заготовили 200 тонн. За это получили по кирзовым сапогам, хлопчатобумажному костюму и по десять метров малескину. Нормы были такие: скосить — 40 соток, сгрести — 80 соток, стоговать — два гектара. За месяц я выполнил 45 норм.

По окончании техникума в 1947 году получил распределение на НТМЗ (Ново-Тагильский металлургический завод). Год проработал в центральной заводской лаборатории техником-исследователем в доменной группе. Затем моя производственная деятельность была связана с газовым цехом завода. Начинал старшим машинистом газоповысительной станции, потом был старшим газовщиком, начальником смены, помощником начальника цеха по оборудованию. В 1976 году в этой должности был откомандирован в Египет на Хелуанский металлургический комбинат, где проработал около трех лет. По возвращении работал старшим мастером-механиком в газовом цехе, а потом начальником газоспасательной службы. В 1987 году ушел на пенсию. Общий рабочий стаж составил у меня 49 лет. Награжден тремя медалями. В 1975 году в числе первых десяти человек получил звание «Заслуженный ветеран НТМК».