Алексей КОРЯКОВ

«Я БЫЛ ПРОСТО СОЛДАТОМ...»

С этим человеком и этой судьбой я познакомился довольно случайно. Был в командировке в Демянске. И с одним из ветеранов милиции разговорились о житье-бытье. О нынешнем, о прошлом. О том, что сейчас бывает, за такие ужасы — и ерунду дают... Вспомнили об уже нашумевшем убийстве в одном из поселков района, когда мало того, что убийца убил, так еще и рагу из мяса убитого приготовить пытался. И мой собеседник очень усомнился в том, что ему «вышку» дадут. А раньше... Раньше с этим со всем просто было. Короче говоря, контраста ради, мне посоветовал поговорить с одним из старожилов поселка Павлом Федоровым. Приговаривая при том: «Вот судьба...».

С Павлом Ефимовичем мы встретились, поговорили. И уже потом, по возвращении в Новгород, я прочитал его письмо, хранящееся в архиве управления ФСК по Новгородской области.

Вообще-то это письмо — и не письмо, «заявление» называется. Заявление в прокуратуру области:

«В 1940 году я был призван на военную службу и служил в 142-й дивизии рядовым шофером на Карельском перешейке в Финляндии. В мае 1942 года я был осужден военным трибуналом и приговорен к расстрелу. После осуждения я находился во внутренней тюрьме НКВД Ленинграда. Там расстрел мне был заменен на 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах.

За долгие годы раздумий я понял, что причиной моего осуждения было критическое отношение к некоторым событиям того времени. Точно всех разговоров я уже не помню, но вот некоторые из них остались в моей памяти.

Однажды во время лекции, когда лектор приводил в пример Советский Союз — у нас, мол, в стране производится железа больше всего в мире — я по наивности задал ему один вопрос: «Если у нас производится много железа, то почему в наших деревнях дома покрыты соломой, а в Финлянции, где железа мало, все крыши покрыты цинковым железом?

Другой эпизод. У нас в дивизии из-за недостатка телефонных проводов использовали колючую проволоку. И как-то раз в разговоре с ребятами я сказал об этом и от себя добавил, что, наверное, к войне мы вообще не готовились, если у нас столь многого не хватает. И виновато в этом наше руководство.

Еще, помню, спорили о колхозах. И я высказал мысли, что многих крестьян во время организации колхозов незаслуженно обижали и раскулачивали.

Эти разговоры, по-видимому, и стали причиной моего осуждения. Сейчас я многого уже не помню, мало ли о чем говорили между собой в свободное время. А время было суровое, военное, страшное.

Я был просто солдатом, шофером. Был человеком, молодым и неопытным. И этим кто-то воспользовался. Я, как и все, хотел, чтобы к нам скорее пришла победа, а из меня сделали «врага народа».

С этим позорным пятном я прожил всю жизнь, ни на кого не обижаясь. Проработал более 30 лет шофером в одной организации и имел только благодарности. Вот уже 10 лет я на заслуженной пенсии и ни в чем не нуждаюсь. Родился и вырос я при Советской власти, и никакой другой мне не надо. Скоро мне будет 70 лет. Сколько осталось прожить, я не знаю, но очень обидно и горько сознавать, что жизнь приходится заканчивать с позорным клеймом «враг народа».

О том, что я был когда-то судим, в нашем поселке никто не вспоминает. Но об этом всегда помню я и по прошествии стольких лет думаю: возможно, и есть справедливость на свете. Я ничего у вас не прошу, кроме одного — справедливости в отношении прошлого. Теперь я знаю, что это я заслужил всей своей прошлой жизнью».

Это письмо Павел Федоров написал в 1989 году когда, ему было почти 70. Сейчас — 75. И уже пять лет он живет без этого, как он пишет, клейма. Спустя почти 50 лет после того «суда» Верховный Суд пришел к выводу, что «Антипин и Федоров высказывали свое личное мнение о причинах поражения Красной Армии и по другим вопросам и антисоветских целей не преследовали. Принимая во внимание, что высказывания Антипина и Федорова не содержали призывов к свержению, подрыву или ослаблению советского строя, осуждение их за антисоветскую агитацию является необоснованным».

* * *

...Когда я был ребенком, я никогда не верил, что моего деда посадили за анекдот. Рисовал себе какие-то картинки: полугероические-полуразбойничьи — расспрашивал родителей, бабушку... А они твердили: за анекдот. Нет, думал я, хоть я и ребенок — меня не провести. И докапывался, докапывался, письма старые перерывал, фотографии...

И только теперь, когда наконец сняли все запреты и когда стала достоянием гласности система фабрикации уголовных дел, с каким-то даже и разочарованием я... поверил. А может, и правда — за анекдот...

Мы сидим в доме Павла Ефимовича. Он крепок физически, в меру ироничен, на его столе лежит

томик Хемингуэя. Вот его рассказ о том, как все было в то время:

— Когда меня забрали в армию, я совсем простой был, деревенский. Но ужасно любознательный. И ведь случилось так, что после России-матушки я оказался в Финляндии. Чем могла показаться Финляндия простому деревенскому парню, которому сызмальства вдалбливали, что СССР — самая великая держава? Чем? Царством небесным, вот чем. И никакая агитация тут была не нужна. Глаза-то зачем? У нас электричества в деревнях еще и в помине не было, а там оно — в любом скотном дворе. Везде чистота, все механизировано. Косилки, о каких мы могли только мечтать. Машины какие-то совершенно непонятные, земли удобрены, обработаны. К любому хутору — дороги. Дивились мы, конечно, и не я один. Все дивились. Но кто-то втихомолку, а я ведь все на рожон лез. Причем, и правда, интересно было, почему же у нас в стране, железодобывающей, крыши на деревенских домах — соломенные, а у них в стране, железонедобывающей, все крыши — железные? Спросил вот однажды у лектора...

Вообще пытливость-то эта меня и подвела. Многого я не понимал и искренне хотел в том разобраться. Весной 41-го меня поставили за начальника автомобильной колонны. В силу, так сказать, возложенных обязанностей я стал во все вникать. И что же? Оказалось, практически все машины неисправны, а у нас нет никаких запчастей. Со всем своим рвением поехал в штаб дивизии, оттуда — в Ленинград, отдал заявку на ремонт. Через два дня к нам в часть приезжает техник-интендант: «Что с машинами?» — «Смотрите», — говорю. Он посмотрел и определил, что надо в Выборг на ремонт ехать... Ремонт занял считанные часы... А я подумал: «Как же так? Война идет. А техника — неисправна. Да не так, что вообще ничего исправить нельзя... Что же, руки не доходят? Мы на передовой, а — не готовы. Как же так?».

Нет, не на пустом месте те разговоры рождались. А как раз в то время у нас новенький появился. В очень странной должности: заготовитель по грибам. Здоровый мужик, но — с самого начала — подозрительный. Общительный очень был. Разговоры всякие заводил. О колхозах, например. А мне было что сказать. До войны я в нашем Демянском районе работал. Сколько, помню, трудов положили, чтобы деревню Бащево в колхоз загнать. Там староверы жили. Богато жили. Загнали в колхоз. И что же? Обеднела деревня. А их, староверов, в саботажники записали...

Или вот еще был случай. В 34 году мой отец поехал в Ленинград корову продать. И довез мясо только до соседнего Лычкова. Там его милиционер остановил. И мало того, что мясо все отобрал, так еще штраф выписал — за спекуляцию.

Может быть, рассказывал я все это и тому заготовителю. А почему бы не рассказать?

Рассказал, короче говоря. И вдруг, так нам показалось, забирают того заготовителя, а потом — еще одного моего приятеля по фамилии Антипин. Меня пока не трогают... Но недолго. Может, дня через два, может, через четыре бежит ко мне старшина: «Пойдем в землянку». Прихожу. И слышу: «Вы арестованы». Там уполномоченный из особого отдела и два солдата оттуда же... И «заготовитель». И вот оно — «дело». И вот оно — «следствие». Спрашивают: «Вы восхваляли Финляндию?» «Да, ну-у-у, — отвечаю, — Так, может, и говорил чего...» — «Нет, вы подписывайте: с целью антисоветской агитации... Не подписываете? Ничего, сегодня не подпишете, завтра подпишете...». А через три дня — суд. И нам — мне и Антипову — по расстрелу. Суд окончательный и обжалованию не подлежит. Но на помилование писать — разрешили. Дали карандаш, бумагу... И отправили в Ленинград, во внутреннюю тюрьму НКВД. Там, говорят, Ленин сидел.

Перевели на второй этаж. Дежурный совсем неграмотный был, спрашивает: — Смертники? — Смертники... Говорили, что расстреливают через 72 часа после того, как сюда привезли. Я же в ожидании смерти просидел 24 суток, на исходе которых открывается вдруг окошечко: «Федоров? Выходи...». Вышел и узнал, что Верховный Совет — помиловал... Вместо расстрела 10 лет лагерей.

Никогда не забуду ту дорогу через Ладожское озеро в Рыбинск. Из полутора тысяч этапированных в дороге умерло пятьсот.

А потом... Что ж, будни лагеря, о которых уже столько написано. Помню только, одни забавный эпизод со мной случился. Ко мне приехал родственник, привез махорки. И привез еще бумаги для самокруток. Я и не обратил внимания, что за бумага. А вместе со мной сидел поляк, он по-немецки немного понимал. Увидел он ту бумагу... «Дай посмотреть», — говорит. Я ему дал, и оказалось, что та бумага для самокруток нарезана из какой-то немецкой газеты. И вдруг — обыск. Конфисковали ту бумагу, а мне чуть агитацию опять не пришили. К следователю опять таскали.

— Знаешь, — спрашивает немецкий язык? — Батюшки, — отвечаю, — да я и русский-то толком не знаю. Как это ни странно, но — убедил.

Весь срок я так и не отсидел. Освободили — по состоянию здоровья. «Сактировали» — называлось. Это что значило в те годы? Освободили — умирать. Чтобы не в тюрьме, а на родине умер... Ничего — не умер, выдюжил. Когда освобождали, 36 килограммов я весил. А когда в армию забирали — 75...

...С тем и жил всю жизнь, с памятью этой. А как старый стал — совсем невтерпеж, почувствовал. И написал то заявление. Что ж, реабилитировали. Начальник милиции, помню, вызвал, поздравил, «извините» сказал. А я все допытывался, за что же я все-таки сидел. Так ничего толком и не рассказал.

* * *

За что? В моих руках архивное дело по обвинению Василия Антипина и Павла Федорова.

И если по порядку, то началось все с того, что некто Истомин, «ст. уполн. СО НКВД», нашел, что «Антипин среди бойцов своего подразделения проводил контрреволюционную агитацию пораженческого характера». А Антипин, признав: «Я говорил, что у финнов большой порядок, скота много, в конюшнях очень чисто и имеются водопроводы», — добавил: «В нашем подразделении антисоветской агитацией занимался и красноармеец Федоров. Лично мне он в апреле и мае 42-го неоднократно говорил, что немцы и финны живут значительно лучше, у них все есть. Если бы финны были голодные, то песни не пели бы...».

После чего тот самый Истомин «нашел» уже другое: «Федоров П. Е. систематически проводит среди личного состава подразделения антисоветскую агитацию пораженческого характера, высказывает неверие в победу Красной Армии над фашизмом, восхваляет действие и мощь фашистской армии, высказывает клевету на Советскую власть».

Так вот... За что? Павел Федоров, ныне ветеран и всеми уважаемый житель Демянска, был приговорен к расстрелу именно за это. За то, что финны, такие сякие, лучше жили. Как, впрочем, и сейчас.

* * *

Павел Ефимович пользуется сейчас всеми льготами, которые предусмотрены для участников войны и репрессированных. С 45-го и практически до начала 90-х ни о чем таком не могло быть и речи. Хотя и порох нюхал, и в боевых операциях участвовал. Всю жизнь он прожил с этим пятном, которое посадили на его мундир некто Антипин, на которого, кстати, он и до сегодняшнего дня не грешил, и некто Истомин. Всю жизнь червоточина эта точила и подтачивала.

Сейчас все «обвинения» сняты. Как сняты они со многих других, незаконно репрессированных в те годы. О репрессиях в годы войны до последнего времени писали мало. Действительно, очень сложный период. Бывает, что сейчас в соответствии с законом реабилитируют и тех, кого называли пособниками. Это в тех случаях, если они не предпринимали активных действий, связанных с насилием, ущемлением имущественных и личных прав граждан. Но было и в те годы очень много случаев, когда человек, как в 37-м, погибал по навету, по злобе, по ретивости тех, кому один параноик дал право судить и миловать.

К сожалению, многих из тех, кто был реабилитирован, уже нет в живых. Павел Федоров пережил своих «судей». И, слава Богу. А реабилитация при жизни — она стократ важнее. Пусть и запоздалая.