2002 г.

Я родилась 15 февраля 1922 года в деревне Тугияны Березовского района. Мой отец - Григорий Ефремович Гришкин, 1896 года рождения, кулаком, конечно, не был, но крепкая жилка в нем имелась. Семья была у нас большая. Мой дед - Ефрем Иванович Гришкин, прожил 103 года. Для меня отец и дед всегда были примером большого трудолюбия, потому что, если не поработаешь, то не будет ни еды, ни тепла, а на севере надо выживать. Отцы наши добывали пушнину зимой, заготовляли лес. Семейным подрядом делали лодки, вёсла, все это везли в Салехард, продавали или меняли на теплые зимние вещи. Вместо одеял использовали большие меховые покрывала. Мой отец вместе с братом Терентием ездил в Тобольск, запрягали пять лошадей и в Полновате загружали ягоды. Эти ягоды в Тобольске обменивали на продукты. Помню, как однажды привезли лук, умудрились даже его сохранить в трескучий мороз, растительное масло возили в дубовых бочках. Ездили по три месяца. Однажды в дороге у отца произошел такой случай. Лошадь ожеребилась. Отец жеребенка сохранил, вез его в санях, подводил кормить к кобылице, затем снова нес в сани, привязывал и так довез до дому.

Помню еще эпизод, как дядя Иван перегонял лодки в Салехард. Маленькую лодку пригонял за семь дней до Полновата. Я его спрашивала: «Как же ты быстро добрался до дому на лодке?». А он мне отвечает: «Дорогая моя, я не в лодке еду, я пешком иду. Толстую веревку привяжу к себе на пояс и по берегу бегу, я не сижу в лодке и не гребу веслами».

Раньше не было моторов и все ездили только на лодках с гребями. Зимой перегораживали речку, делали деревянные колья длиной в три метра, морды (ловушки) завязывали веревками, чтобы легче было вытаскивать, потому что много рыбы попадалось, невозможно вытащить.

В начале 30-х годов, после Казымского восстания, нашу семью раскулачили, затем отправили в ссылку в село Нахрачи Кондинского района. Ехали мы туда на лошадях, в чем были одеты, в том и выслали. Из нашего дома активисты вынесли все вплоть до топора, ножа, полы сорвали, сняли со стен иконы. У нас было 7 икон, отец их купил, когда ездил за товаром в Тобольск. Также забрали всех лошадей, коров, собак, орудия лова (сети). Все, что забрали, загрузили и на наших же лошадях вывезли. Дом закрыли и опечатали сургучом. Отца накануне нашей высылки забрали ночью, мы даже не знали, куда его увезли. Тогда мы не знали русского языка, говорили только на хантыйском. Русских людей не видели и не понимали их, поэтому и не знали, куда нас везут...

Где-то через год отца отпустили домой, оказывается, все это время он находился в Тобольской тюрьме. Когда его дело рассмотрели, то сказали, что он - не кулак. Нас же посадили в Нахрачах на пароход и привезли в деревню Проточные (сейчас ее нет на карте округа). Там у отца жили сестра и зять, они дали нам лодку, и на ней мы доехали до родной деревни Тугияны. Дом был опечатан сургучом, в нем было пусто. Нам помогали родственники, сестры, зятья, вся деревня, кто чем мог. Так благодаря людям мы потихоньку встали на ноги и начали обживаться.

Мирно жили до 1937 года, когда отца с братьями, Иваном и Ефимом, снова арестовали за то, что они собирали народ на медвежью пляску, тогда ведь не разрешалось проводить такие мероприятия. Семьи остались без кормильцев.

Так мы и выросли без отцов. Сами себе заготавливали еду, научились выполнять мужскую работу, а там и война началась. В 1944 году я вышла замуж, муж - участник боев за Халкин-Гол, был там ранен. Мы жили тогда в юртах Сомутнел, я родила и воспитала восьмерых детей, сейчас все уже взрослые, своими семьями живут в разных уголках округа, двое - далеко за его пределами. Теперь я живу в Ванзевате, держу лошадь, имею огород, все еще сама заготавливаю дрова, сено, дети меня за это ругают. Без работы не сижу, все время что-то делаю...

В начале 90-х годов, когда появилась гласность, и открыли архивы, я написала письмо в Тюмень в КГБ, мне сообщили, как погиб мой отец. В справке о реабилитации, выданной прокуратурой Тюменской области, указывалось, что он «22 октября 1937 года был арестован органами НКВД по ст. 19, ст. 58-2, 10, 11 УК РСФСР за участие в повстанческой шаманско-кулацкой группировке и приготовление к мятежу против Советской власти, а также в проведении контрреволюционной пропаганды и агитации. В ходе следствия по делу Гришкин Г.Е. 17 ноября 1937 года умер, и дело против него прекращено в связи с его смертью». Потом про судьбу моих родных появилась публикация в газете «Новости Югры». И тут я впервые узнала, что, оказывается, моего отца истязали, поэтому он умер от побоев в Березово. Его брата Ивана расстреляли в Ханты-Мансийске, а брат Ефим был выслан в Красноярский лагерь, там после войны жизнь его оборвалась. Имени моего отца нет в списках расстрелянных, имени брата Ефима - тоже нет. Моя мать всю жизнь проплакала, ведь она так и не узнала о судьбе мужа и его братьев.

ГАХ МАО. Ф. 422. Оп. 17. Д. 1. Л. 1-4. Подлинник. Рукопись.