Памяти моего мужа

Бориса Глебовича Попова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга о судьбе родных Л. Мартова в России после переворота 1917 года. Большая семья Цедербаумов участвовала в социал-демократическом движении в России и мире. Вся семья насильственно погибла при сталинизме. Сталин не мог лично отомстить Мартову из-за его ранней смерти, как он мстил Троцкому, но родные Мартова жили в России, были меньшевиками, идейными врагами большевиков, представителями интеллигенции. По отношению к этому слою Сталин проводил геноцид, о чем ярко написано в книге Л.Д. Кудериной "Геноцид в Казахстане", М., 1994.

В эту книгу хотелось включить статью В. Левицкого, находящуюся в архиве КГБ, но средствами я ограничена и решила сократить эту статью, тем более что тех, кого она заинтересует, отсылаю на страницы журнала "Свободная мысль" №1 за 1993 г., где мне удалось полностью ее опубликовать. В книгу не вошли воспоминания Мартова, которые хранятся в Российском центре хранения и изучения новой истории. Как эта часть воспоминаний попала в архив, не знаю, может быть, при обыске или аресте С.О. Цедербаума, но бесспорно, что родные не посылали этих воспоминаний в архив.

Просматривая дела родных в КГБ, в деле С.О. Цедербаума — моего деда, нашла воспоминания о Мартове, собранные им сразу после смерти Л. Мартова и записанные со слов тех, с кем он сидел в тюрьме. Эти воспоминания неизвестных нам людей были приобщены к делу при аресте в 1937 г. с указанием на их хранение у С.О. Цедербаума. К счастью, они сохранились, и я их публикую.

К сожалению, личный архив мал, но сохранились фотографии, письма, трудовые книжки К.И. Захаровой, В.О. Цедербаума, С.О. Цедербаума, все это использовано при написании этой книги.

Я непоколебимо верю, что избежала концлагеря и детского дома только потому, что моя мама Мария Ильинична Крупнова и бабушка Матрона Ивановна Крупнова молились за меня, они были православные, и мама всегда возила с собой икону Божьей Матери Казанской, которой ее благословила в 16 лет ее мама. Эта икона приснилась во сне маме и предсказала о ее смерти. И действительно, все произошло, как было показано и сказано во сне маме.

Умерев, мама избежала ареста НКВД и пыток, все другие ее друзья и наши родные, к сожалению, прошли страшный путь допросов и арестов НКВД. Конец у всех был одинаков — расстрел. После смерти мамы мы жили с бабушкой и с папой. В 1937 году папа был арестован, бабушка пошла к Н.К. Крупской за помощью. Та ей сказала, что помочь нашим родным она не сможет, но сделает все, чтобы меня спасти.

Бабушка Матрона Ивановна вскоре умерла в 1937 году 26 августа, у нее был скоротечный рак, и меня сразу же взяли под опеку совершенно чужие люди — Варвара Михайловна Щеглова, член общины евангельских христиан-баптистов, и ее мама Мария Алексеевна Щеглова, православная. Они дали мне возможность окончить школу и институт. В институте я училась заочно. Жили мы скудно, так как Варвара Михайловна получала мизерную зарплату. Она была бухгалтером. Ни разу меня не упрекнули куском хлеба, я имела дома только ласку и внимание. Я вообще никогда не почувствовала, что они чужие. Мои родные — сестра дедушки, Евгения Осиповна (младшая сестра Л. Мартова), жила в полном достатке, но взять меня побоялась. Родная сестра моего отца Вера Сергеевна тоже побоялась взять меня. Ну, да ладно, выросла благодаря хорошим людям, милым и прекрасным, вечно благодарна им.

После выступления Н.С. Хрущева добивалась реабилитации родных. Все это продолжалось очень долго, и только после того, как моим делом стала заниматься зам. Гл. Прокурора СССР Л.Ф. Космарская, я, наконец, получила реабилитации на всех после 1990 года и узнала правду о их судьбе. Мне дали возможность прочесть дела моих родных в КГБ. Благодарю Л.Ф. Космарскую за человечность. Все дела в КГБ почищены, отредактированы, но даже и в таком виде они страшные. Видно сразу, что в ВЧК, ОГПУ, КГБ подбирались люди, получавшие удовлетворение от пыток, от возможности издеваться над человеком. Как правило, это были малокультурные, плохо образованные люди, выдумывавшие жалкие, глупые обвинения. Так, дедушке придумали, что он вел тайную переписку прямо по "Оводу" Войнич.

Мне показали расстрельные книги КГБ, я увидела, как проходила процедура расстрела. Перед тем, как забрать человека из камеры на расстрел, разводящий сверял список, уточнял фамилию, имя, потом уже во дворе или в зале, в другом месте снова проверяли, правильно ли привели человека на расстрел, затем расстрелянного осматривал врач и писался протокол об этом, и, если отправляли на кремацию, писали, куда отправили труп.

Так я узнала до конца судьбу моего папы, дедушки, бабушки, а потом уже и других родных.

Читая дела, я встречала в них за 5 лет одни и те же фамилии людей, которые приговаривали каждые 10 минут других людей к расстрелу. Это такие, как бригад-юрист Д.Я. Кандыбин, воен-юрист И.Г. Китин, И.П. Кондратьев — воен-юрист I ранга. Это были специалисты с высшим юридическим образованием, и они, конечно, понимали, что приговаривают людей совершенно невиновных к расстрелу. Какими нужно быть подлецами, чтобы так уничтожать совершенно невинных людей.

Я узнавала в КГБ о Кандыбиие, и мне сообщили, что он, к сожалению, уже умер, а остальные ушли из органов, и органы не знают, где они. Как это странно звучит. Совершенно невинных людей КГБ находили, обвиняли, а этих подлецов органы найти не могут. Еще меня удивило то, что Д.Я. Кандыбин вел дела И. Бабеля, В. Мейерхольда, и вдруг он фигурирует в деле моего отца. Очень хотелось бы узнать, как велись дела Кандыбиным: по какому-то плану или случайные, какие попадались под руку. В книге Аркадия Ваксберга "Нераскрытые тайны", М., 1993, Кандыбин упоминается, но ответа на мой вопрос там я не нашла.

Я горжусь своей бабушкой Конкордией Ивановной Захаровой-Цедербаум, тем, что она отказывалась отвечать на допросах. Мне рассказывали бывшие заключенные, что ее видели на пересылке в Новосибирске. Она голодала, и ее несли конвоиры на пальто. Она успела сказать женщинам, что "раньше не брала вины даже когда действительно была агентом "Искры" и сейчас за придуманные ложные дела отвечать не будет". Действительно, в ее деле нет ни одного листка допроса, только одна запись — отказалась идти на допрос. В своем последнем слове она сказала, что все обвинения — глупая ложь. Но все равно приговор был один — расстрел.

ВОСПОМИНАНИЯ О Л. МАРТОВЕ

(Ю.О. ЦЕДЕРБАУМЕ)

[из дела С.О.Цедербаума]

Умер Юлий Осипович. Один за другим сходят с арены политической жизни старые испытанные борцы за социализм: Г.В. Плеханов, В.И. Засулич, Б. Кричевский, Астров (Повес), Г. Батурский (С.Б. Цейтлин), K.M. Ермолаев и, наконец, Л. Мартов. Редеют ряды вождей РСДРП, но на смену им приходят и придут новые, молодые пролетарские силы.

Впервые о Л. Мартове я узнал, будучи совсем молодым. Это было в Петербурге приблизительно в 1902—1903 гг., когда к нам в слесарно-механическую мастерскую ремесленного училища попала книжка женевского издания "Красное знамя в России" Л. Мартова. На этой книжке воспитывались многие товарищи, впоследствии ставшие сами руководителями рабочего движения. Между прочим и рабочий-металлист Рафаил Краковский, о трагической смерти которого Мартов упоминал в своей речи на съезде в Галле. Позднее мы почти регулярно читали номера газеты "Искра", где статьи Мартова имели большое воспитательное значение и являлись политическим руководством для работников-практиков на местах.

С именем Юлия Осиповича связана значительная часть истории РСДРП. Лично с ним мне пришлось встретиться в первый раз во время "дней свобод" 1905 г. Тогда вся русская революционная эмиграция прибыла в Петербург и приняла активное участие в развертывающихся событиях. Вместе с В.И. Засулич, Л.Г. Дейчем, А.С. Мартыновым, Ф.И. Даном и мн. др. Юлий Осипович принимал активное участие в революционных событиях того времени.

Помимо его неоднократных выступлений в Петербургском Совете рабочих депутатов в 1905 г. в Вольно-Экономическом обществе, мне припоминается большой митинг в Соляном Городке на Пантелеймоновской улице, где Ю.О. выступал с большим успехом, хотя речь его, произнесенную на этом собрании, нельзя назвать 6

митинговой. При гробовом молчании и напряженном внимании 3-тысячной толпы на трибуну, слегка прихрамывая, поднимается Юлий Осипович. Небольшого роста, худощавая фигура в черном сюртуке с пенсне на носу и с характерной черной бородой. Речь свою он начал не сразу, а предварительно закурив папиросу, как бы обдумывая вступительное слово.

С самого начала его речи почувствовалось, что это будет не выступление митингового оратора, волнующего на мгновение толпу, а слово мыслителя-ученого, глубокое и искреннее. От начала и до конца его речь по текущему моменту носила строго научный, аналитический характер. Конечно, для большой аудитории, где находилось более 3 тысяч человек, голос Юлия Осиповича был слаб. Но тем не менее он умел захватывать слушателей глубокими мыслями, высказывая их просто, понятно. Вопрос был настолько всесторонне освещен в докладе Ю.О., что после него не нашлось желающих выступать на ту же тему.

Влияние Ю.О. на работу партии было громадное. Являясь членом ЦК партии и членом редакции центрального партийного органа, Ю.О. всегда старался во имя единства партии примирять крайне противоположные крылья ее. Это мы наблюдаем и на заре РСДРП, и позднее по вопросу о профессиональном и кооперативном движении, и во время отчаянной борьбы с ликвидаторством, и по вопросу даже о военно-промышленных комитетах. Только по вопросу о войне он был неуступчив и непримирим. Здесь он шел на разрыв, и этот вопрос его временами сближал с самыми крайними большевиками.

В 1914 г. мне случайно удалось побывать в Петербурге, так как, будучи выслан из Питера, я на короткий срок нелегально тронулся с места высылки. В редакции партийной газеты мне удалось повидать Юлия Осиповича. Внешне он был уже не тот, что в 1905 г. На этот раз коротко остриженная клинообразная бородка местами поседела. Лицо осунулось. Спина стала еще более сутулая. Словом, жизнь надломила его здоровье.

Во время войны Ю.О. умудрялся помещать всесторонне-исчерпывающие статьи под разными псевдонимами даже в самарской с.-д. газете. И здесь Ю.О. по вопросу о военно-промышленных комитетах стоял примиренчески, тогда как в вопросе о войне он был крайне радикален.

Отличительной чертой Мартова всегда было честное отношение к своим врагам. Возражая своим противникам временами язвительно резко, он всегда это делал в рамках деликатности. И за это, насколько можно судить по фактам, противники его уважали и с ним считались. Как на характерный случай можно сослаться на

следующее. Если не ошибаюсь, кажется, в 1919 г. в Москве была закрыта наша газета "Вперед", и члены редакции и члены ЦК нашей партии во главе с Р.А. Абрамовичем были чекистами арестованы. Ю.О. не решились арестовать. Он вместо того, чтобы скрыться, официально обратился к Ленину как председателю Совнаркома с требованием освобождения своих друзей по партии. Ленин заявил, что он этого сделать не может по отношению к лицам антисоветской партии. На это Мартов возразил, указав, что он тоже является членом ЦК и хочет в полной мере нести ответственность вместе со своими товарищами. Как передают, Ленин, пожав плечами, сказал: "Ах так, ну хорошо". Мартов был арестован и находился под домашним арестом в продолжение двух недель. Очевидно, чекисты боялись за здоровье Ю.О. и не хотели взять на себя ответственность за последствия, если держать его в тюрьме.

Со смертью Ю.О. партия потеряла крупную величину. Он совмещал в себе талантливого публициста и неутомимого революционера. Вождь партии умер. Но деятельность Ю.О. и мн. др. товарищей в продолжение нескольких десятилетий сделала свою работу, и со смертью даже выдающихся своих вождей партия не умрет. Она не может умереть. Она лишь теснее сомкнет свои ряды и будет пока делать ту скромную работу, которую она проделывает при крайне неблагоприятных условиях вот уже в продолжение почти 5 лет.

С.Г.

Впервые я познакомилась с Ю.О. Мартовым весной 1914 г. в редакции "Рабочей газеты", куда я была приглашена из провинции для работы в качестве секретаря только что начавшего выходить "Листка работницы". Своих женских литературных сил у нас было мало, и потому мы довольно часто обращались к отдельным членам редакции "Р.Г." с просьбой написать статью на ту или иную тему. Особенным праздником были для нас статьи Ю.О. И хотя он, будучи членом редакционной коллегии "Р.Г." всегда был очень занят, тем не менее на наши просьбы отзывался охотно. И его статьи служили украшением нашего номера.

Помню еще и сейчас его яркую, полную глубокого чувства статью "Работница и свобода коалиции". Так искренно, задушевно и просто, так убедительно и горячо мог писать только человек, всей душой преданный идее освобождения рабочего класса.

1914 год был годом самой разнузданной борьбы большевиков со своими идейными противниками социал-демократами-меньшевиками. Целые потоки лжи и клеветы лились на меньшевиков со

страниц газеты "Правда", руководимой тогда провокатором Черномазовым. Особенной травле подвергались идейные руководители меньшевистского течения Ю.О. Мартов и Ф.И. Дан, поведшие кампанию против второго столпа большевиков, тогда уже раскрытого провокатора Малиновского, председателя думской фракции большевиков. Конечно, от партийного и общего (?) суда над Малиновским большевики отказались, и, когда последний все же должен был оставить Думу и уехать за границу, его взял под свое покровительство сам Ленин, меча громы и молнии по адресу "клеветников" Мартова и Дана.

Помню, с каким невозмутимым спокойствием развертывал Ю.О. свежий номер газеты "Правда" и с легкой иронической улыбкой читал о себе всевозможную ругань продажных борзописцев. Его ответы на эту отборную брань были всегда полны достоинства и не опускались до степени перебранки.

Атмосфера в те дни в Петрограде была накаленная, что отзывалось и на работе редакции. Начинался новый подъем экономических стачек, в воздухе пахло войной. В редакции всегда толпилось много народу, и Ю.О. приходилось вести бесконечные беседы на всевозможные темы, так что к концу дня он отчаянно уставал и терял голос, но на следующий день неизменно приходил в редакцию.

Помимо заседаний редакционной коллегии, где мне приходилось слышать выступления Ю.О., мне довелось слышать его в те дни на одном историческом заседании, которому придавали тогда большое значение. Это заседание было устроено вместе с большевиками по случаю приезда председателя II Интернационала Вандервельде. Вандервельде приехал в Россию специально для ознакомления с сущностью разногласий большевиков и меньшевиков, ибо вопрос этот должен был разбираться на предстоящем Международном социалистическом конгрессе. Заседание это в целях конспирации было устроено в ресторане Палкина. С одной стороны стола сидели большевики, с другой меньшевики. Вандервельде сидел между Ю.О. и членом Гос. Думы Скобелевым, нынешним красным советским купцом в Париже. На бурные несдержанные выступления большевиков, наполовину переплетенные ложью, спокойно выступал Ю.О., разбивая все демагогические выходки противников.

Вскоре после этого заседания выход "Р.Г." был приостановлен, почти все члены и сотрудники редакции арестованы и сосланы в Сибирь и другие места. Ю.О. случайно, в числе немногих, избег ареста. Затем наступила война, и голос рабочей печати был окончательно задушен. Ю.О. выехал за границу, и вновь я встретила его после революции на боевом посту в Центральном Комитете нашей партии РСДРП.

СЕМЬЯ ЦЕДЕРБАУМОВ

[из моих детских воспоминаний]

Как ни странно, но я почти ничего не могу рассказать о нашей семье. Я была слишком мала, .когда обрушился молот репрессий. И воспитывали меня совсем в другом духе, не так, как сейчас. В нашей семье никогда не было разговоров о деньгах, о вещах. Никто не интересовался кто как одет, какая мебель, посуда, гардины. Никогда не говорили о том, кто какой национальности. Когда собирались люди, а они были всегда в нашем доме, они пили чай, пели песни, но пели или старинные романсы о Сибири, о Байкале, или песни первых высылок и тюрем, которые все прошли. Мама красиво пела и была очень красивая, с длинными каштановыми волосами, заплетала их в косу. Вообще в нашем доме всегда было очень много молодежи, так как папа хорошо играл в шахматы, учил их этой игре, придумывал всевозможные ребусы, головоломки, преподавал математику и всегда был душой компании. Он хорошо катался на коньках, играл в волейбол. Знал 12 иностранных языков и эсперанто. У нас была прекрасная библиотека.

Первое мое воспоминание — это Саратов, мне 2—3 года (1928— 1929 гг.) Мы живем на 3-ем этаже дома, который выходит на площадь. На этой площади в воскресенье — базар, лошадей много, в мешках мука, картофель. А во дворе дома целыми днями идет засолка капусты, за большим столом из досок женщины рубят капусту и уносят в чаны. Это осень. Мы почти каждый день ходим к бабушке Коре и дедушке Сереже, которые живут не очень далеко от нас в деревянном доме. Любила сидеть у них на крыльце. Улица тихая, зеленая. Помню, как ходили в тюрьму, там мой папа и дядя Андрей и еще кто-то из наших. Их несколько человек, но других не помню. Дядя Андрей возил меня на плечах. Арестантам разрешалось гулять во дворе, играть в шахматы, читать. Потом там был и дедушка. Меня слово тюрьма не пугает, там не страшно. Больше о Саратове ничего не помню. Мы плывем, на пароходе по Волге. У меня был большой белый медведь, которого я опускала на веревке в реку — поплавать, и матросы его вынимали и сушили. Очень его жалели, это я хорошо помню, уговаривали, что ему в реке плохо.

Мы в Москве. Живем у бабушки на Воронцовской ул., 31. Мама ведет меня в Большой театр. Мы сидим в ложе, я на коленях у высокого, очень красивого человека. Он сидит в кресле. Потом я узнала — это был Станиславский. Мама у него училась и он, как видно, пригласил нас на "Золотого петушка". Все запомнилось, и театр, и весь спектакль. Уж очень все было для меня необычно.

Чуть позднее мы побывали во МХАТе на "Синей птице". И этот спектакль запомнился мне на всю жизнь.

Опять не знаю, как и где, но мы в Уфе (1931—1932 гг.). Мы живем в деревянном доме на 2-ом этаже. Большой двор. К нам приходит Лева, он меньше меня. Я его вожу на р. Белую, куда нам запрещено ходить. Мы часто, вернее, каждый день, видели детей, которые собирают траву. Я их запомнила на всю жизнь. Тонкая шея, большой живот, тонкие руки и ноги. Это голод. Утром, когда меня ведет мама в детский сад, на улицах лежат мертвые люди — женщины и дети. Все это запомнилось на всю жизнь. Голод. Бабушка нам присылает из Москвы муку. Она ходит в Торгсин и все, что есть у нее ценное, сдает туда и шлет нам. На это мы и живем. Я заболела дифтеритом. Каждый день к нам приходят молодые люди, товарищи мамы, но гораздо моложе ее. Они по очереди дежурят со мной. Знала, что папа в Москве — у него тиф. Как видно, это зима, так как они приносят каждый по 3—4 полена. Топят печь, а мама из муки готовит на рыбьем жире лепешки. С этого времени я полюбила рыбий жир и могу пить его. Стол около меня был колченогий, и я часто нарочно его качала, и лекарства падали. Но никогда ни они, ни мама не ругали меня. Бабушка Кора и дедушка Сережа где-то далеко. Иногда приходили от них письма. Мы с мамой часто ходили недалеко от нас в одноэтажный дом, где жила группа людей. Туда иногда приходила я одна. Я очень любила тетю Машу (как узнала после 1958 года от Гали Затмиловой — это была Мария Спиридонова). Память о ней не изгладилась до сих пор, как видно, она была обаятельной, если ребенок запомнил ее на всю жизнь. Когда мы уезжали, то билеты были на одно число, а багаж на другое число. Ломовой извозчик должен был отправить багаж через два дня. И мама весь запечатанный багаж оставила у Марии Спиридоновой. А накануне отправки багажа Марию Спиридонову и всех товарищей арестовали. И забрали весь наш багаж, хотя там был наш адрес и квитанция на отправку. Это нам сообщил извозчик. Так кончился уфимский период. Очень хорошо помнила Леву и ждала его всю жизнь, это мой родственник. Встретились мы уже в 60-х годах. Хорошо помню его маму — Доброхотову Александру Сергеевну и бабушку. Бабушка была небольшого роста, худая, строгая, почему-то потом, когда выросла, ее облик у меня ассоциировался со старой интеллигенцией. А вот дядю Володю, дедушкиного брата, я не помню. Мама и тетя Саша были закадычными друзьями, обе веселые и красивые. Мне было с ними всегда интересно.

Опять мы приехали из Уфы к бабушке в Москву. Очень хорошо помню наш поход с бабушкой в Торгсин на Кузнецкий мост, теперь в этом магазине женская одежда. Внизу стоял большой бурый медведь (чучело), и в магазине все было. Запомнила все маленькие

магазинчики около Центрального универмага, какие все они были красивые.

Мы уехали в Казань (1933 г.). Мы жили в маленьком деревянном доме, в глубине сада в соседнем доме жили бабушка Кора и дедушка Сережа. Недалеко от дома проходила железная дорога в овраге. Вокруг нас жило много друзей родителей и дедушки. У всех были дети. Играли шумно на улице, она была очень тихая, в лапту, в разбойников. Лазали по садам, хотя не помню, чтобы много рвали яблок, так как у всех яблоки были в "своих" (хозяйских) садах, да и были мы все-таки не жадные, не рвали в прок, а лазать в чужие сады было просто геройством — показать, что не трус. Да и если сказать честно, то нас и не очень-то ловили, может быть, потому что мы действительно почти не приносили урона.

К папе приходили молодежь, студенты и школьники, преподаватели университета. Он организовывал шахматные соревнования, обучал игре в шахматы, придумывал ребусы, загадки и вообще был душой всех сборищ. Мама много рассказывала о МХАТе, где она училась в студии, о Станиславском, о своей любимой актрисе Комиссаржевской.

Приезжала сестра отца Вера, но она жила у своих родителей. Как жили бабушка Кора и дедушка Сережа, я не могу ничего рассказать. Могу только сказать, что на письменном столе у дедушки всегда были рукописи, он переводил, что-то писал. Как рассказала недавно Паулина Степановна Мясникова, она часто видела двух пожилых Цедербаумов. Одеты они были скромно, вернее, бедно, но всегда все было чистое, сверкающие белизной воротнички, все наглаженное.

Из письма С.О.Цедербаума Лиле Осиповне Дан

от 28.3.1933, Казань

"На исходе второй месяц, как я без работы — ликвидирован научный институт, в котором я работал ровно год. А обстановка такова, что очень трудно найти другую работу: всюду сокращение штатов, снижение ставок, много учреждений ликвидируется. Безрезультатно посещаю я почти ежедневно биржу труда — точнее, отдел кадров Наркомтруда, ибо биржи давно у нас упразднены, поскольку не существует безработицы, — вижу там сотни и тысячи мне подобных... Изредка дают мне «направление», но всегда оказывается, что это или в отъезд, или в таком месте, куда доступ мне закрыт. Мое непосредственное «начальство» определенно указало, где именно мне нельзя работать как раз там, где имеется наибольший спрос... Быть сейчас безработным — это значит не иметь продовольственной карточки, то есть не получать хлеба (ко-

торый в вольной продаже стоит 5 рублей кило). Если бы нам не приходилось посылать на сторону, мы с грехом пополам сводили бы концы с концами, урезав себя, поскольку К.М. работает. А так это очень трудно, и я теперь по воскресеньям нагружаюсь разного рода предметами одежды и отправляюсь на толкучку — здесь она носит выразительное название "Сорочьего базара" — и выстаиваю часами в надежде что-нибудь продать. Массовые увольнения, очень чувствительное снижение ставок, наконец, задержки с выплатой зарплаты — все это привело к тому, что покупателей нет — все превратились в продавцов...

Не знаю, где искать выход. Делаю попытку переквалифицироваться — превратиться в бухгалтера — эта специальность еще в спросе, — тогда есть шанс получить работу, правда, оплачиваемую ниже работы экономиста. Засел за книги и консультирую товарища..."

После Казани я никогда не видела ни бабушки Коры, ни дедушки Сережи. Получала от них до начала 1937 года письма, но уже больше мы не встретились.

Уехали мы как-то сразу на Урал, вернее, уехал папа, а мы поехали к бабушке Матроне Ивановне Крупновой в Москву, Воронцовская ул., 31, а оттуда уже на Урал в г. Калату (1934—1935 гг.). Это был маленький городок, весь деревянный, очень уютный. От ж.д. вокзала шла длинная улица с одноэтажными красивыми деревянными домами с резными наличниками, палисадниками, где летом цвело много разных цветов. Недалеко от завода было построено несколько 2-этажных деревянных домов, где жили служащие завода, да были еще бараки, но их в то время было очень мало. Гостиница, магазин, в центре города — чахлый городской сад, а рядом — базар, а за садом деревянная одноэтажная школа. Потом построили Дом культуры, для того времени это было очень красивое здание и внутри, и снаружи. Там впервые в городе выступал московский театр им. Вахтангова — "Турандот". В Калате я окончила два класса.

Вокруг домов стояли сараи, где все держали кур, свиней. При заводе было подсобное хозяйство, мы получали через день по ведру молока. И бабушка сбивала масло. Папа и я очень любили молоко.

Вокруг городка стояла тайга, куда ходили мы с мамой за малиной, земляникой. Папа ездил на охоту и на озера, где жили в скитах старцы. Он очень много рассказывал о них. Возили туда кое-какие продукты. Там заболела моя мама Мария Ильинична Крупнова и умерла. Похоронили ее на небольшом кладбище на горке. Наша кошка все время лежала то в ногах у мамы в гробу, то рядом, а после похорон ушла и замерзла на ее могиле. Папа вскоре уехал, так как жить без мамы здесь не хотел. И пока ус-

траивался, к нам в квартиру вселили рабочего ударника, который отобрал у нас папин радиоприемник, кровать, шкаф. Вот таким у меня и осталось представление об ударниках, что все тащат к себе. Вскоре приехал папа, забрал нас и все вещи, и мы уехали под Москву — ст. Столбовая. Папа стал работать на заводе им. Баранова. Жил он при заводе в общежитии, а нам с бабушкой дали однокомнатную квартиру. Там я училась в 3-ем классе, и в конце учебного года папу арестовали. Бабушка и дедушка уже к этому времени перестали писать. Но я еще ничего не понимала. Меня воспитывали слишком далеко от действительности. К папе до ареста приезжали друзья бабушки и дедушки. Все они были очень приятные люди, товарищи бабушки и дедушки, выпущенные из концлагерей. Они искали работу и жилье, но после ареста отца никто из них не приезжал, начались повальные аресты. Почти все эти люди были расстреляны, о судьбе некоторых из них в конце книги есть сведения, которые я почерпнула из дел моих родных, конечно, это маленькая часть сведений о тех, кто погиб.

Юлий Осипович Цедербаум

Юлий Осипович Цедербаум (партийный псевдоним Л. Мартов), вернее было бы Юлий Иосифович, но у нас в России имена Иосиф и Осип употребляются как одно имя, и Л. Мартов вошел в историю как Юлий Осипович.

Родился 12 ноября 1873 г. в Константинополе, где жили его родители. Отец Иосиф Александрович Цедербаум служил в Российском обществе пароходства и торговли. Мать Ревекка Юльевна Розенталь вышла замуж за Иосифа Александровича Цедербаума после окончания курса обучения в Константинопольском католическом монастыре, куда ее послали воспитывавшие ее тетя и дядя из Вены после смерти родителей евреев сефардов из Испании, живших в последнее время в Солониках, где родилась Ревекка Юльевна в 1855 г. (по данным Царской охранки, родилась в 1851 г.). Скончалась она 1905 г. в С. Петербурге.

Дедушка, Александр (Сендер) Иосифович Цедербаум, родился в 1816 г. в Замостье Люблинской губернии в семье часовщика. В 1840 г. уехал в Одессу, а 3 января 1864 г. Указом Херсонской Казенной палаты зачислен к мещанам из купцов г. Одессы с женою Симой 38 лет, сыновьями Иосифом 19 лет, Адольфом, он же Абрам, Нусимом (он же и Натан) 7 лет, Яковом (он же Герш) 6 лет, Исаем (он же Шай) 4 года. Возраст всех дан на 1858 год, следовательно, отец Л. Мартова Иосиф Александрович Цедербаум родился в 1839 году в Люблине.

В 1860 году Александр Иосифович начал выпускать впервые в России еврейскую газету Тамелиц" на иврите, а в 1863 году вышло приложение к этой газете на идиш "Кол-Мавессер". Выпуском этих газет было положено начало еврейской периодической прессе в России. В 1871 году Александр Иосифович переехал в С. Петербург, где проживал по адресу Измайловский полк, 3 Рота, д.10. Там же находилась и редакция Тамелиц".

Иосиф Александрович окончил в 1857 году курс наук в Главном училище садоводства в Крыму в Никитском ботаническом саду, в 1882 году утвержден навсегда в звании ученого садовника. Это звание давало возможность жить в любом месте в России вне черты оседлости.

В копии свидетельства от 23 октября 1883 г., выданном Департаментом Герольдии Иосифу Александровичу Цедербауму, значится: определением Сената от 17 октября 1883 г. Иосифу Александровичу Цедербауму "разрешено пользоваться званием и правами потомственного почетного гражданина". И действительно, читая дела родных в архиве КГБ, я везде видела, что они являются потомственными почетными гражданами Ленинграда (в деле не указан С. Петербург), но это не мешало приговаривать их всех к расстрелу.

Иосиф Александрович после переезда из Константинополя в Россию (переезд был из-за Русско-турецкой войны) уже не служил в обществе пароходства и торговли, а в Американском обществе взаимного страхования жизни "Нью-Йорк" был управляющим типографией "Берман и К°", жил в С. Петербурге (Невский пр., д. 77, Лиговская ул., д. 27), и уже в адресной книге С. Петербурга Иосиф Александрович значился как купец 2-й гильдии.

У Иосифа Александровича была большая дружная семья: сыновья Мориц (умер молодым от болезни сердца), Юлий, Сергей, Владимир, дочери Надежда (умерла в Москве в 1923 г.), Лидия (умерла в Нью-Йорке в 1963 г.), Маргарита, Евгения. Кроме своих детей воспитывались дети умерших братьев отца. Разговорным языком семьи был французский, но постепенно стал русский, хотя мать Ревекка Юльевна до конца своей жизни писала только по-французски.

Брат отца Адольф окончил курс медицинских наук в Берлине, будучи студентом, подрабатывал переводами. Считался хорошим переводчиком, перевел на немецкий язык И.С. Тургенева. Приехав в Россию, сдал экзамены на аттестат зрелости, так как не кончал российскую гимназию, сдал медицинские экзамены, написал докторскую диссертацию, сдал докторский экзамен, но в это время по России прокатились еврейские погромы, и Адольф уехал в США в Деневер, где стал директором туберкулезного санатория. Умер он во время 1 мировой войны.

Другой брат отца Яков умер в Меране от туберкулеза молодым, у него остались сыновья, которые уехали к дяде Адольфу в США, дочь Ольга вместе с матерью уехала в Вену, где и умерла. Другой брат отца Натан жил в Николаеве, где и умер вместе с женой от туберкулеза, остался сын Владимир (музыкант и журналист, он погиб в Париже во время фашистской оккупации после депортации его жены — Марии Исааковны Каменки) и дочь Софья. Софья Натановна воспитывалась в семье Цедербаумов, после окончания гимназии закончила зубоврачебные курсы, вышла замуж за меньшевика-плехановца Ольгина-Фомина и после 1917 года вместе с ним уехала на Восток, умерла от тифа во Владивостоке. Младший ее брат Яков воспитывался в семье брата отца Исайя, стал впоследствии меньшевиком, а у Исайя был и свой сын Федор (партийный псевдоним Ф. Дневницкий), плехановец.

Кончаю краткий обзор о семье Цедербаумов. Далее — только о тех, кто был арестован и расстрелян, так как считаю, что они имеют право на память.

Начиная уже подробно писать о каждом, все-таки дам еще немного сведений о Юлии Осиповиче Цедербауме (Л. Мартове). Я уже писала, когда он родился и где. Хочу сказать, где учился, так как это не везде написано о нем. Учился 3 года в 7-й гимназии С. Петербурга. Один год — в Николаевской Царскосельской гимназии, в 1891 г. окончил I гимназию и поступил на естественное отделение физико-математического факультета С. Петербургского университета, откуда был исключен в 1892 г. после ареста. Далее писать о его политической биографии не буду, ведь книга не о нем, а о его родных.

Уехал из России Л. Мартов в 1920 году. В газетах печатались версии его отъезда как о нелегальном с помощью В.И. Ленина. Все это было придумано, никакой нелегальщины не было, и жил Л. Мартов в Москве легально, никуда не прятался. Один раз его арестовали, но в тюрьму не увезли, а был просто домашний арест, но сразу же освободили.

Л. Мартов уехал на съезд Независимой социалистической партии, где он должен был выступить. Получил паспорт в Наркоминделе и билет. На время процесса над эсерами Л. Мартов хотел приехать и выступить в защиту их, но Советское правительство не дало ему визы.

Скончался Л. Мартов в санатории в Шварцвальде в Германии 4 апреля 1923 года от туберкулеза горла. Кремация была 10 апреля, 11 июня 1923 года на кладбище при крематории в Берлине поставили бронзовую урну с надписью по-немецки на цоколе: "Л. Мартов — борец за освобождение рабочего класса". При фашизме могила была разрушена, после окончания 2-й мировой войны была восстановлена. Я, к сожалению, не знаю, кто восстановил

ее, но это было при В. Пике, О. Гротеволе и Э. Хонеккере, за что я им всем благодарна.

В фонде Л. Мартова в Архиве Российского центра хранения и изучения новейшей истории в Москве есть письма знакомой Юлия Осиповича Поли Гордон. Из писем видно, что она была влюблена в него, ее знали все его братья и сестры, дружили с ней, жаль, что его писем к ней нет. Мне рассказывала Виктория Сергеевна Кранихфельд, что в Париже должна была быть их свадьба. Поля и гости ждали, а Юлий Осипович приехал с опозданием на несколько часов. Он утром, как привык, зашел в кафе выпить кофе, а там начался спор, он увлекся и все забыл. Поля после этого сказала, что Юлий Осипович не может быть мужем, он партийный деятель. Так Л. Мартов остался один и не имел семьи и детей. Я читала письма Поли Гордон после этих событий, это были совершенно официальные письма о целях партии.

Сама я не видела Л. Мартова, он умер в 1923 г., а я родилась через несколько лет, и читала о нем воспоминания Л.М. Баранской, Р. Абрамовича, Луначарского и многих других. Во всех воспоминаниях упоминается его невероятная трудовая энергия, невероятные честность и тактичность. Я горжусь, что отношусь к клану родных Л. Мартова. Никогда все мои бабушки и дедушки, дяди не кривили душой, не предавали Россию, не думали о своем обогащении. Старалась и я так прожить жизнь свою, только жаль, что уже в 9 лет я фактически осталась одна.

Кроме Мартова из России уехала его сестра Лидия Осиповна Цедербаум-Канцель со своим мужем Ф.И. Даном, она скончалась в Нью-Йорке 28 марта 1963 года.

Другая сестра Мартова Надежда Осиповна по мужу Кранихфельд. Она родилась в 1875 г. в Константинополе, умерла 25 июня 1923 г. в Москве, ее муж Сергей Николаевич скончался 24 февраля 1914 г. в Шувалове. В свое время Кранихфельды получили огромное по тому времени наследство, которое отдали на издание "Искры", на проведение II съезда РСДРП.

Об этом партия большевиков помнила, но когда Надежда Осиповна умерла, по-человечески поступить не смогли: во-первых, на глазах умирающей был сделан обыск, хотели выпустить на похороны Сергея Иосифовича Цедербаума, из тюрьмы велась большая переписка, и пока она велась, похороны состоялись и его не пустили, а ее старшего сына Андрея Сергеевича Кранихфельда даже и не собирались выпускать на похороны, это не нашли нужным.

Ее две дочери Виктория Сергеевна и Людмила Сергеевна впоследствии были арестованы, сидели на Лубянке, были высланы.

Людмила Сергеевна Кранихфельд

Людмила Сергеевна Кранихфельд, старшая дочь Надежды Осиповны Цедербаум, сестры Л. Мартова, родилась 29 мая 1904 года в г. Риге. Инженер-экономист Главного управления коммунального оборудования Министерства коммунального хозяйства РСФСР. На основании Особого совещания МГБ СССР от 17 февраля 1951 г. была сослана в Карагандинскую область на 10 лет. По постановлению Центральной комиссии по пересмотру уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, от 29 ноября 1954 постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 17 февраля 1956 г. она реабилитирована.

Умерла Людмила Сергеевна 3 января 1990 г. в Москве и похоронена на Востряковском кладбище.

Во время ареста находилась на Лубянке.

Людмила Сергеевна рассказывала, что ее камера на Лубянке была такая узкая, что нельзя было сесть, можно было только слегка согнуть ноги, и она была счастлива, когда ее однажды заставили мыть пол в камере и около нее, так как это был отдых. Я вспоминаю книгу "Испанские и португальские поэты — жертвы инквизиции", М., 1934 (Academia). Лубянка в 30-е годы, а вернее, и в 20-е годы уже повторяла все, что было придумано инквизицией, но, конечно, гораздо более жестоко. Жаль, что НКВД не смогло придумать костров, если б решились, то, наверное, по всей России пылали бы костры. Конечно, у них были придуманные обвинения, так Людмила Сергеевна, оказывается, рыла подземный туннель до Индии. Мы дома после 1956 г., после того, как она вернулась, спрашивали ее, как она собиралась рыть в Гималаях, и смеялись, но тогда ей было не до смеха, ведь вся эта галиматья подавалась серьезно и кончалась или расстрелом, или ссылкой, концлагерем.

Во время обыска у Людмилы Сергеевны была изъята грамота XVIII века, данная Иоганну Кранихфельду, о том, что он переведен из лютеранства в православие, крещен и назначен лейб-медиком Двора. Из Музея истории г. Тарту мне сообщили, что Иоганн Кранихфельд был профессором гигиены в Берлинском университете. В архиве КГБ мне не нашли эту грамоту, а люди, которые производили обыск, уже не работали в КГБ и найти их мне не удалось. Так грамота, написанная на большом листе пергамента, и пропала.

Исидор Самуилович Рапипорт

Исидор Самуилович Рапипорт, муж Людмилы Сергеевны Кранихфельд, родился 26 сентября 1900 г. в Варшаве. Меньшевик с 1917 г. Работал начальником планового отдела Свер-

дловского треста столовых, был арестован в Свердловске 29 мая 1937 г. и этапирован в Красноярск. Военный коллегией Верховного суда СССР 20 июля 1938 года приговорен к расстрелу, и приговор приведен в исполнение в тот же день в Красноярске. Реабилитирован посмертно.

Виктория Сергеевна Кранихфельд

Виктория Сергеевна Кранихфельд, дочь Надежды Осиповны Цедербаум, родилась 29 декабря 1905 г. в Харькове. Старший корректор типографии бюро технической информации Министерства промышленности средств связи СССР. Была арестована МГБ СССР 26 апреля 1951 г. По постановлению Особого совещания при МГБ от 9 июня 1951 г. как социально-опасный элемент, выслана на спецпоселение на 5 лет в Новосибирскую область, а с сентября 1952 г. — в Карагандинскую область. На основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. "Об амнистии" от дальнейшего наказания освобождена со снятием судимости. Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 28 сентября 1955 г. постановление Особого совещания МГБ СССР от 9 июня 1951 г. отменено и дело в отношении Кранихфельд B.C. прекращено за отсутствием состава преступления. Кранихфельд B.C. по данному делу реабилитирована. Умерла В.С. Кранихфельд 20 марта 1883 г. в Москве, похоронена на Востряковском кладбище.

Сергей Осипович (Иосифович) Цедербаум

Сергей Осипович (Иосифович) Цедербаум, брат Л. Мартова (партийные псевдонимы — В. Ежов, Яков, К. Августовский), родился 15 августа 1879 года в Одессе. Обучался в 5-й гимназии в С. Петербурге, после окончания которой поступил на естественное отделение физико-математического факультета С. Петербургского университета в 1898 г., и был исключен из университета в 1899 г. после ареста за принадлежность к социал-демократическому движению. Просидев шесть месяцев до окончания следствия, был выслан в Полтаву под надзор полиции. Успел до своего ареста провести объединение всех социал-демократических организаций в С. Петербурге, став во главе с.-демократического движения, когда полиция разгромила все демократические организации, "Союз борьбы", и создал группу "Рабочее знамя" после I съезда РСДРП.

В Полтаве в июне 1900 г. получил приговор 3 месяца тюрьмы и 3 года частного надзора полиции. Отсидев 3 месяца в Полтавской тюрьме, был освобожден и направлен отбывать воинскую повинность, так как пришло предписание забрать его в армию. Он скрылся из казармы и перешел на нелегальное существование. Стал агентом газеты "Искра".

Жил по паспорту Самуила Шехтмана и Гирша Ступеля, наладил переправу "Искры" через границу Литвы в Каунас, получая посылку с нелегальной литературой в Каунасе (Ковно), был арестован, затем переведен в Петропавловскую крепость 4 января 1902 г., и 8 ноября 1902 г. переведен в ДПЗ ("Кресты") уже под своей фамилией Цедербаум. Для получения решения суда о его побеге из армии переправлен в Екатеринославль. По приговору он должен был служить в армии уже 3 года как штрафник, без льгот по образованию, но в это время пришел приговор по делу "Искры", его отправили в Якутскую область на 10 лет.

Он содержался в Александровской пересыльной тюрьме до 9 октября 1903 года, откуда вместе со своей будущей женой Конкордией Ивановной Захаровой бежал. Об этом ими была написана книга "Из эпохи «Искры»".

По решению ЦК(б) поехал работать в Екатеринославль, где был арестован, но I ноября 1903 года бежал из Белостоцкой тюрьмы. В 1904 году вместе с женой эмигрировал в Женеву, где работал в редакции "Искры" секретарем газеты. В конце мая 1905 года с чемоданом "Искры" вернулся в Россию.

Вскоре арестован, сидел в "Крестах" в С. Петербурге и по амнистии 1906 года освобожден, перешел на легальную деятельность.

Став видным деятелем меньшевистской партии, одним из представителей "ликвидаторства", работал редактором партийной газеты "Курьер", за что был привлечен к суду. Пришлось перейти на нелегальное положение, из-за чего переехал в 1907 году из Москвы в Баку, где активно участвовал в издании партийных газет. В 1908 году работал секретарем редакции журнала "Нефтяное дело" в Баку и иностранным корреспондентом Нефтяного Комитета Шибаева. Почувствовав интерес полиции к себе, уехал в Москву, где стал работать заведующим издательско-рекламного отдела международной компании жатвенных машин.

Переехал в С. Петербург в 1911 году, работал редактором художественного отдела в издательстве "Деятель". Был арестован, но вскоре освобожден. В 1913 году на собрании инициативной рабочей группы арестован за принадлежность к РСДРП, судим, приговорен к 12 годам крепости, но по амнистии вместо крепости дали ссылку в Чердынь Пермской губернии, где жил вместе с женой до 1915 года. Летом 1915 года вернулся в С. Петербург, за попытку организовать газету "Утро" был выслан из С. Петербурга командующим округа. Перебрался в Москву. Создал Группу интернационалистов, они выпускали антивоенную литературу. 1915 год —

заведующий популярно-пропагандистским отделом Союза потребительских обществ. Принимал участие в перевороте в Москве, был членом Революционного комитета по созданию Московского Совета рабочих депутатов, избран в президиум Исполкома. В мае 1917 года на партийной конференции избран членом ЦК(м), вследствие чего переехал в Петроград.¹

Газета "Вперед" от 28.03. 1917 сообщала, что на собрании меньшевиков в Москве по докладу Цедербаума С.О. собрание приняло резолюцию о том, что русская революция совершена всенародным порывом, контрреволюция грозит бедой, вместе с защитой интересов рабочего класса социал-демократия должна защищать политические и социальные интересы других слоев населения в той мере, когда их интересы не противоречат интересам рабочего класса и общим экономическим и политическим интересам страны. Цедербаум был против коалиции правительства, выступал за немедленное прекращение войны, примыкал к левому крылу интернационалистов. Весной 1918 года вместе с ЦК(м) переехал в Москву. ² Избирался членом Московского Совета, работал на съездах Совета. С декабря 1917 — в должности товарища Председателя Совета рабочей кооперации. С августа 1919 года, с разрастанием Гражданской войны, стал работать начальником Центрального управления красноармейских лавок, которые занимались обеспечением продуктами демобилизованных солдат и детей на железнодорожных станциях. Затем работал в Главснабпродарме по снабжению Красной Армии. ³ Впервые после победы большевиков был арестован в марте 1919 года без предъявления обвинения, через 2 месяца освобожден. Снова в августе 1920 года арестован, через три недели освобожден, и вновь без предъявления обвинения. С отъездом Л. Мартова из России Сергей Осипович вновь выбран в ЦК меньшевиков.

Будучи в командировке в Ростове-на-Дону, за якобы меньшевистскую работу в ноябре 1920 года арестован (как член ЦК[м] встречался с членами партии в Ростове). Через 4 дня отправлен в Москву, где его тут же освободили. Но уже 25 февраля 1921 года на собрании меньшевиков в партийном клубе "Вперед" (Мясницкая, 31) был снова арестован без предъявления обвинения.

27 декабря 1921 находился на Лубянке, освобожден с подпиской о "невыезде из Москвы.

В это время вышел Указ Советского Правительства о запрещении всех партий, в том числе и меньшевистской. С этого момента начались преследования большевиками своих идеологических противников.

Находясь в 1921 году на Лубянке, Сергей Осипович писал: "Минуя официальные инстанции, обращаюсь непосредственно в ЦК РКП, который фактически является вершителем судеб страны и ответственен за действия органов власти. ЦК счел целесообразным заключить нас, с.-д., в тюрьму, чтобы устранить от участия в политической жизни (как это до этого сделано им по отношению к с.-р.). Пусть так. Но принимая решение, думал ли ЦК о том, в каких условиях будет он содержать своих пленников? Не предъявляя им никаких формальных обвинений, не придавая их суду, ограничится ли он лишь "обезвреживанием" своих политических противников, лишив их свободы, или станет мстить им, как это делало самодержавие, станет подвергать их физическим лишениям, разрушающим их здоровье, моральным унижениям и стеснениям, которые в интересах преследуемой ЦК цели не нужны и целиком напоминают сладострастие тюремщиков. Не буду говорить о том, что испытывают увезенные из Москвы в тюрьмы Ярославля, Казани, Орла, Владимира мои товарищи, — ограничусь хотя бы лишь указанием на то, что систематически арестовывают их родственников, старающихся спасти их от голодания и везущих им продовольствие (Петренко, Васильева, Мельвитова и др.). Хочу довести до сведения ЦК — если он этого не знает, как хотел бы думать, — о том, что испытал я вместе с другими за время своего ареста..."

Вот еще одно письмо С.О.Цедербаума — особоуполномоченному гр. Агранову. "...Вчера ночью во время прогулки мы случайно встретились с одной нашей знакомой, старым товарищем по партии, с которой мы, естественно, поздоровались, не подходя к ней. Возможно, что это является нарушением тюремных правил, но за-

ботиться о предупреждении подобных встреч дело тюремной администрации. Но всякий революционер, хотя раз в жизни сидевший в тюрьме, поймет, что нельзя требовать от заключенного, чтобы он не раскланивался со своими товарищами при таких встречах. Между тем, сопровождающий нас надзиратель в грубой форме и на "ты" набросился на нас и нашу знакомую, крикнув конвойному: "дай ей пинка", он выхватил револьвер, угрожая нам, потребовал от нас прекращения прогулки до истечения положенного и без того краткого срока. Не желая вступать в спор с подобным господином, мы подчинились его требованию, но требовали, чтобы он назвал свою фамилию, чего он сделать не пожелал. Сообщая Вам о происшедшем, мы требуем расследовать этот случай и, если Вы не исполните данного Вами свыше двух недель тому назад обещания о переводе нас в Бутырскую или Таганскую тюрьму, то во всяком случае (должны) оградить нас от грубого обращения каждого безусого мальчишки".

Там же на Лубянке во внутренней тюрьме — Сергей Осипович заболел ангиной, его сестра Лидия Осиповна Цедербаум подавала' прошение об освобождении на время лечения — прошение осталось без внимания. Потом он лежал в больнице Бутырской тюрьмы.,

27 июня 1921 года С.О. Цедербаум пишет письмо в ЦК из Бутырской тюрьмы МОК комн. 38 о содержании в тюрьмах "политических", он задает такие вопросы:

"...Берет ли на себя ЦК ответственность за все перечисленные мною безобразия? Считает ли он нормальным, что люди, десятки лет своей жизни отдавшие делу социализма и рабочего класса, ныне, при господстве вчера еще гонимой партии (которая так возмущается гонениями на своих единомышленников со стороны буржуазных правительств), содержатся в условиях, заставляющих порою с сожалением вспоминать тюрьмы, в которых мы сидели вместе с нынешними правителями. Неужели поколеблется диктатура коммунистической партии от того, что плененные социалисты внутри тюрьмы (внутри тюрьмы — подчеркнуто) будут не под замком, смогут обращаться между собой, смогут пользоваться уборными, будут дышать свежим воздухом не 1 час в сутки, а несколько часов. Будут ли потрясены основы этой диктатуры, если они будут видеть своих жен, матерей и детей не раз в неделю, а два раза, не по часу, а больше?

ЦК РКП очень занят, конечно, важными государственными делами. Но, право, если он дорожит честью и достоинством своей партии, он хорошо бы сделал, если бы заглянул во внутреннюю тюрьму ВЧК и в одиночный корпус Бутырской тюрьмы, чтобы ознакомиться с тем, что делают тут во имя революции и коммунизма".

24 апреля 1922 года Цедербаум С.О. был выслан с женой в Симферополь для лечения, этого добилась Лидия Осиповна Цедербаум своими заявлениями. Когда Цедербаум был в Симферо-

поле, решением НКВД его надлежало отправить в Портаминский концлагерь на 2 года, Сергей Осипович пригрозил самоубийством. Позднее он говорил, что в это время большевики еще стеснялись доводить до самоубийства, и его отправили в Вятку на 6 месяцев, а оттуда 26 мая 1923 года в Кашин на 2 года. ⁴ В то время в Кашине жили члены меньшевистского правительства Грузии (Рамишвили, Гагуа и др.). Я пыталась выяснить имена тех, кто изображен на помещенной мной фотографии, но помочь не смогли ни в Грузии, ни в России. Тогда в Кашине семья Цедербаумов и грузинские товарищи жили коммуной. ⁵

30 марта 1925 года Цедербаум С.О. арестован по обвинению в проведении нелегальной антисоветской деятельности. Решением Особого совещания ОГПУ 3 апреля 1925 года должны были отправить в исправительно-трудовой лагерь на 3 года, учитывая его болезненное состояние, лагерь был заменен ссылкой в Минусинск на тот же срок.

В Минусинске проживали Цедербаумы всей семьей. Отпустили из Минусинска с задержкой в 5 месяцев. Переехали жить в Саратов, с января 1928 года. Я была у бабушки и дедушки в Саратове, они жили в небольшом деревянном доме, Тулупная улица, дом 2, занимались переводами. Я помню книгу Джека Лондона "Бывалый" ("Белый клык"). Бабушка говорила, что у них собралась небольшая библиотека переводных вещей, но все это пропало и найти невозможно. Обидно, что переводчики книг в библиотеках не указаны, и мои попытки найти книги с переводами бабушки и дедушки — тщетны, так как "нежелательных" переводчиков вообще не указывали, и собрать библиографию работ невозможно. ⁶

16 сентября 1930 года, находясь в Саратове, Цедербаум С.О. арестован по обвинению в антисоветской деятельности. В декабре 1930 г. отправлен в Москву, находился во Внутренней и Бутырской тюрьмах.

В 1995 году мне посчастливилось познакомиться с профессором Щелкачевым В.Н., который находился в 30-х годах в одной камере с Сергеем Осиповичем. Щелкачев рассказывал, что, сидя в Бутырке, он занимался организацией бесед или докладов в камере, так как сидели очень интересные люди и, несомненно, специалисты своего дела. С.О. также делал несколько сообщений, но он уделял внимание вопросам поведения и общения в тюрьмах, делился своим опытом отсидки. Щелкачев также отметил, что для Цедербаума было в первую очередь главным в отношениях с людьми их личные качества, а не их религиозные убеждения, он ценил в людях порядочность и щедрость.

Постановлением Коллегии ОГПУ 10 мая 1931 года

приговорен к 10 годам заключения в политизоляторе. Будучи тяжело больным, он 2 месяца находился в тюремной больнице. По выздоровлении отправлен в Верхнеуральский, затем переведен в Ярославский политизолятор. В декабре 1931 года заключение в политизоляторе было заменено 5 годами ссылки в Казань, где Цедербаум работал экономистом. В 1932 г. работал научным работником в Институте истории, в 1933 г. 10 марта зачислен начальником экономического сектора республиканской конторы Союзутиль. В Казани Цедербаумы жили в соседних домах (Цедербаум С.О., Захарова-Цедербаум К.И., и мы — Цедербаум Ю.С. — мой отец, мама — Мария Ильинична, бабушка — Матрона Ивановна, и я). У нас в доме всегда бывало много людей, так как мои родители имели заработок в отличие от других сосланных, которые часто приходили в наш дом обедать. Также и С.О. имел заработок, и у них тоже бывали люди к обеду. За столом было не менее 10—15 человек. Обеды были простые, а после чая часто пели. Я с детских лет усвоила, что дом должен быть приветливым и гостеприимным. Все ссыльные обязаны были отмечаться в НКВД один раз в неделю. И это место стало для них своеобразным клубом, где они встречались и обменивались новостями. Вскоре НКВД "расформировало" этот клуб, разнеся дни отметки. Паулина Степановна Мясникова, вспоминая то время, отмечала, что чета Цедербаумов (С.О. и К.И.) всегда пользовалась большим уважением, авторитетом, при всей скромности их одежды, она всегда поражала своим отличным состоянием. Я привожу ниже два письма, повествующие о жизни в 30-е годы.

18 февраля 1929 г., Саратов:

"...Год тянется за годом... Много мы путешествовали за это время, много перевидали, — но общий фон почти всюду один и тот же. Стоим мы, конечно, вне жизни — нас к себе и за версту не подпускают: являемся своего рода сторонними наблюдателями. Встречаемся только с товарищами по положению. Среди них есть и "старики", но больше молодежи, выросшей уже после 17 года и

даже 20 года. Ведь и наши ребята стали "взрослыми": сыну 22 года, дочери 18 лет. Для них, конечно, наши условия жизни гораздо более тягостны, чем для нас, уже поживших и видавших всякое.

Большинству приходится вести очень тяжелую борьбу за существование — мало у кого есть родные, могущие помогать. Мы в этом отношении находимся еще в хорошем положении: с неизбежными перерывами почти все время имели литературную работу, главным образом — переводную; из книг, переведенных за эти годы Конкордией Ивановной и мной, можно составить целую библиотеку. Теперь, правда, стало много хуже — играет роль и отсутствие бумаги, и сокращение выпуска переводной литературы. Приходится переходить на другие рельсы — писать самостоятельные работы: популярные и для юношества. Кое-что уже издалось, кое-что имеем в виду."

28 марта 1933 г., Казань:

"...У нас здесь все личные неприятности и передряги отошли на задний план — очень остро и болезненно переживаем происходящее в Германии. Лично я был к этому — или приблизительно к этому — подготовлен, давно уже не видел других перспектив, но, конечно, действительность превзошла предположения и опасения. А для большинства друзей, все время одобрявших практику европейских геноссен, происшедшее явилось полной неожиданностью, настоящей катастрофой, и многие из них бросаются сейчас в противоположную крайность. Мне хочется думать, что это не "всерьез и надолго", Германия сейчас не в том положении, в каком была Италия в 1921—22 гг., но во всяком случае приходится ожидать, что на смену Гитлеру скорее всего придет довоенная монархия... Таковы вероятные итоги...

...На исходе второй месяц, как я без работы — ликвидирован научный институт, в котором я работал ровно год. А обстановка такова, что очень трудно найти другую работу: всюду сокращение штатов, снижение ставок, много учреждений ликвидируется. Безрезультатно посещаю биржу труда — точнее, отдел кадров Наркомтруда, ибо биржи давно у нас упразднены, поскольку не существует безработицы, — вижу там сотни и тысячи мне подобных..." ⁷

17 февраля 1935 года арестован за "контрреволюционную деятельность". ⁸

"...Заявляю откровенно, что я не чувствую в себе достаточно физических сил, чтобы дальше вести ту жизнь, на какую меня обрекают органы НКВД, а так как покоя я не желаю покупать от-

казом от своих взглядов, то мне остается одно — самому скорейшим образом покончить свои дни.

Мне, к сожалению, приходится прибегнуть к самому варварскому способу самоубийства — к истязанию себя голодом. Другими средствами я не располагаю.

С 12 часов утра 17 февраля я прекратил прием пищи и воды. Знаю, что администрация будет прибегать к искусственному питанию и пр. мерам. Я рассчитываю на свое плохое сердце и на то, что двух-трех экспериментов на протяжении короткого времени оно не выдержит." Постановлением Особого совещаняи НКВД 4 марта 1935 года выслан в Западную Сибирь на 5 лет, поселились они в г. Камень-на-Оби. 13 октября 1935 года С.О. был зачислен в качестве счетовода в Каменский дом культуры, 8 февраля 1937 года арестован, привезен на Лубянку в Москву, в Бутырскую тюрьму.

В деле Сергея Осиповича есть запись, что он считает положение СССР исключительно тяжелым, он считает, что большевики держатся на насилии, что в стране существует голод, население задавлено, бесправно, диктатура России нисколько не отличается от германского и итальянского фашизма. Это выписка из протокола допроса от 25 апреля 1937 года:

"Медзаключение

п/след. Цедербаум-Ежов С.О. 58 лет, поступил в больницу 20 марта с голодовкой, приступили к искусственному кормлению. 25 марта кормление производится через нос зондом. 23 марта 1937 года искусственное питание по распоряжению начальника тюрьмы Прудникова прекращено.

Больница Новосибирской тюрьмы

23 марта 1937 г."

Сергей Осипович объявил голодовку, так как не хотел участвовать в "придуманных" допросах, и это была последняя мера, на которую он пошел. Он понял, что это конец. ⁹

Из его заявления Управляющему НКВД по З.-С. краю из больницы ДПЗ, пал. № 2:

"При посещении меня 26 апреля с.г. следователь Жук в присутствии больных и начальника больницы заявил, что следствие по моему делу за время голодовки приостановлено, что все еще не предъявлено обвинение, хотя со времени ареста прошло полтора месяца, будет в свое время придумано. Ввиду этого считаю нужным поставить Вас в известность, что поскольку не совершено никаких

преступных действий и любое обвинение, которое будет предъявлено, будет действительно придуманным по выражению следователя Жука для того, чтобы продлить 16-летнюю ссылку. Я не приму никакого участия в следственной процедуре, а также не буду давать никаких показаний. Поэтому следствие по моему делу может продолжаться независимо от моей голодовки".

В 1937 г. 23 октября сотрудниками НКВД Новосибирской обл. был составлен акт о том, что Цедербаум заявил об отказе давать показания, на все задаваемые следователем вопросы отвечать категорически отказывается и ничего общего не только со следствием, но и Советской властью иметь не будет. "Отказ участвовать от следствия с моей стороны вызван заявлением лейтенанта Жука 26 апреля в присутствии гл. врача тюремной больницы и др. больных: "Когда понадобится, обвинение по отношению Вас будет придумано.

Цедербаум-Ежов ".

Из Новосибирска был переведен на Лубянку потому, что в Сибири не смогли заставить подписать протоколы допросов, а в Москве палачи работали более опытные, умели пытать и выбивать показания, придуманные ими.

В делах КГБ я нашла его заявление от 18 октября 1938 года из Бутырской тюрьмы на имя Берия:

"Заявление

На семнадцатом месяце заключения я вынужден был под влиянием особых мер воздействия со стороны следствия дать ложные показания и признать предъявленные мне обвинения и ложные оговоры других лиц, подписав вымышленный протокол допроса. На заседании Коллегии 26 сентября при слушании моего дела я признал себя виновным исключительно потому, что опасался при направлении дела к доследованию повторения тех мер воздействия, которым подвергся во время следствия. Ввиду получения для настоящего заявления маленького листочка бумаги (действительно в деле лежит листок из маленькой записной книжки в клетку. — Т.Л.), я лишен возможности подробно разобрать и опровергнуть здесь предъявленные мне обвинения. Должен поэтому ограничиться следующим:

Мне ставится в вину, будто в 1934 г., находясь в Казани, я образовал вместе с Либером-Гольдманом (уже расстреляны. — Т.Л.) Союзный Центр меньшевистской нелегальной организации, включив в задачу также и террор. Обвинение это основывается на показании Либера, очная ставка с которым мне не была дана, равно как и с другими оговорившими меня людьми. Само обвинение по существу представляется неправдоподобным, поскольку, по словам следствия, этот Центр был составлен нами преимущественно из лиц, находившихся в это время в ссылке в различных городах Со-

юза (Уфа). Я выступал самым принципиальным противником террора во всех формах. Меньшевистская партия, в принадлежности к которой я обвиняюсь, до сего дня является противником террора. Такой же неправдоподобный, не подкрепленный фактами, придуманный характер носят обвинения меня в получении директив загранделегации меньшевистской партии. Меня вынудят подписать никогда не применявшиеся мною способы нелегальной переписки из мест ссылки, где я находился в связи с 1930 г. Всесоюзное ЦК меньшевиков через гр. Суханова, хотя в процессе этого Бюро Суханов согласно газетной стенограмме процесса категорически заявил обратное и т.п. Кроме того, все обвинения относятся к тому времени (1925, 1930, 1935 гг.), когда я привлекался к ответственности и соответствующие органы ОГПУ, НКВД не признали наличности достаточных данных для придания меня суду и подвергли меня карам в административном порядке по подозрению в антисоветской деятельности. Ввиду изложенного прошу Военную Коллегию направить мое дело к доследованию, обеспечив при этом соблюдение требований У ПК и предписав дать мне очную ставку с лицами, давшими против меня показания. Я готов понести любую кару за свои убеждения как меньшевик, но протестую против приписывания ко мне действий, идущих в разрез с моими убеждениями.

С. Цедербаум-Ежов".

Он не "догадывался", как видно, что все процессы были спланированы, весь сценарий был придуман, чем больше глупостей, тем приятнее работникам НКВД. А людей, о которых он пишет, уже давно не было в живых. Его заявление на имя Берия никто не читал, оно лежало в деле. Берия его не видел, это никому не было нужно.

25 февраля 1939 года по. ст.58-8-58-11 УК РСФСР был приговорен к ВМН. Приговор приведен в исполнение 25 февраля 1939 года. Я видела расстрельную книгу в КГБ, читала акты опознания, когда забирали его из камеры, потом акт во дворе, перед расстрелом и акт врача о том, что он мертв. Есть запись, что трупы отвезли в крематорий, следовательно, пепел моего дедушки лежит или во рву вокруг изгороди Донского крематория, или был отправлен на капустные поля в Коломенское.

Конкордия Ивановна Захарова-Цедербаум

Конкордия Ивановна Захарова-Цедербаум, жена С.О.Цедербаума (партийные псевдонимы — Корка, Тодорка, Апполинария, Доночка, С.А. Ратова), родилась 25 мая 1879 года в Саратове, в семье коллежского секретаря Захарова Ивана Антоновича. Мать — Надежда Елисеевна, дочь саратовского

купца Елисея Саввича Великопольского, женатого на Капитолине Сергеевне. Надежда Елисеевна родилась в Саратове 19 сентября 1838 года. Коллежский секретарь Иван Антонович женился на Н.Е. в 1858' году. Скончался И.А. Захаров 8 декабря 1893 г. в возрасте 68 лет. У купца Елисея Саввича были две торговые лесные пристани с деревянными службами. По окончании гимназии Конкордия Ивановна поступила на естественное отделение математического факультета С. Петербургского университета и училась на Высших женских курсах, где весной в 1897 году была арестована по делу "Союза борьбы". Отсидев в тюрьме 11 месяцев, была сослана в город Орлов Вятской губернии, на 2 года. По окончании ссылки Федор Дан дал ей записку в Полтаву к Л. Мартову. В 1901 году, выехав к подруге по "Союзу борьбы" в Великий Устюг Померанцевой, оттуда, чтобы не навлечь на себя подозрений, заехала в Харьков, а оттуда уже в Полтаву. И в первый же вечер Мартов показал ей "Искру" № 1. Она решила стать агентом газеты. Через месяц Конкордия Ивановна уехала в С. Петербург, а оттуда в Мюнхен, где тогда была редакция газеты "Искра", а секретарем была ее подруга Инна Генриховна Смидович.

Необходимо было перевезти из Мюнхена первомайские листовки и "Искру". Конкордия Ивановна согласилась перевезти 2 чемодана с литературой через границу с фальшивым болгарским паспортом. Приехала в Киев, а оттуда в Кременчуг, далее пароходом в Харьков, заехала в Полтаву, завезти последний номер "Искры" Мартову и уехала в Саратов. Везде по пути следования распространяла "Искру" и находила новых распространителей "Искры". В Саратове ее ждало письмо из Мюнхена, в котором ее просили поехать в Москву и помочь Бауману в его работе. Заехала в Самару к Кранихфельдам, Безруковой и Газенбуш. Они ей обещали помощь в распространении "Искры" и ее финансировании.

У Баумана Захарову ждало еще одно письмо из Мюнхена, в котором просили помочь бастующим щетинщикам. Она взялась за это дело, так как у Баумана не оказалось денег и он отказался, сославшись на то, что летом в городе мало людей. Захарова пошла собирать деньги к артистам. Помогли Собинов, Яворская и др. Деньги и газеты "Искра" она передала бастующим. После чего она уехала в Берлин, откуда она уехала организовывать переправу "Искры" через Болгарию в Россию. В Болгарии ей помогал Бокалов, который в Варне нашел товарища — Ивана Загубанского, он взялся перевозить "Искру" из Варны в Одессу.

Вернувшись в Россию, Конкордия Ивановна заехала в Херсон к Цурюпе, который тоже взялся помогать распространять "Искру". Живя в Одессе, Захарова зарабатывала репетиторством. Почувствовав слежку, письмом она предупредила Ивана Загубанского, но

он его не получил. По приезде Загубанского в Одессу в 1901 году их обоих арестовали.

В тюрьме было дано распоряжение избить арестованных, в том числе очень сильно пострадал Иван Загубанский, после чего он заболел туберкулезом. После избиений "политических" разослали по тюрьмам, а Загубанского отправили в Болгарию, где он и умер.

Об этом периоде его жизни и о работе с Иваном Загубанским созданы два фильма: "Первый курьер" — советский художественный фильм в постановке Владимира Янычева. Конкордию Ивановну в этом фильме играет Жанна Болотова, Ивана Загубанского — Стефан Данаилов, фильм поставлен совместно СССР и Болгарией. Другой фильм — документальный поставлен Нюмой Яковлевичем Белогорским — известным болгарским кинодеятелем. Называется эта работа — "Болгарский путь "Искры". В Болгарии выпущена детская книга об Иване и Конкордии — "Путник, несущий "Искру", с очень хорошими иллюстрациями, выполненными художником болгарином — Стояном Шиндаровым, автор текста — Кирилл Янев. Книга выполнена с большой любовью. В Болгарии в древнем Сопоте на одной из маленьких улочек, взбирающихся на крутую гору, есть старый дом. В нем жил и умер Иван Загубанский, здесь организован музей стараниями Цветанки Неделчевой, многое здесь связано с именем Конкордии.

Конкордию Ивановну перевели в Москву в Бутырскую тюрьму, в 1903 году оттуда в Восточную Сибирь на 10 лет. Из Александровской тюрьмы, где она находилась, бежала месте с будущим супругом — Цедербаумом С.О. По указанию ЦК(б) поехали на политическую работу в Екатеринославль, вскоре были арестованы, но каждый по-своему бежали из тюрьмы. Поехали в С. Петербург. В 1904 г. уехали в Женеву. Там Мартов и Аксельрод предложили Конкордии Ивановне съездить в Париж и Лондон для организации меньшевистских групп. Из Парижа они вместе поехали на 2 недели в Лондон.

Началась революция 1905 года, и они вернулись в С. Петербург, заехали в Саратов получить новые паспорта. По заданию ЦК(м) поехали в С. Петербург на нелегальную работу, там их арестовали. Благодаря революции 1905 года их освободили, и они уехали в Баку.

Бабушка работала там статистиком. В 1913 году уехала вместе с мужем в Чердынь до 1915 года. Вернулась в Саратов, где снова работала статистиком в Местном самоуправлении. В 1918 г. — секретарь-инструктор отдела Московского Союза потребительских обществ Центросоюз. 1920 — инструктор по охране труда профсоюза химиков. 1921 — Госплан, зав. секцией. 1923 — работала в издательстве "Недра". Занималась научной работой.

Коллегией ОГПУ 26 июля 1922 года была выслана на 6 месяцев в Вятку, где работала статистиком. Потом из Вятки выслана в Кашин. 1925 год 3 апреля — Коллегия ОГПУ сослала ее и мужа в Минусинск на 3 года. 1928 — были отпущены и уехали в Саратов, где жили до 1931 года. В 1931 году сосланы в Казань, бабушка работала экономистом и плановиком в гортресте, стройтресте.

В 1935 году Особым совещанием НКВД СССР за контрреволюционную деятельность выслана на 5 лет в Западную Сибирь, г. Камень-на-Оби. 26 июня 1935 года зачислена в должности счетовода-библиотекаря районной колхозной школы. 20 февраля 1937 года была арестована и направлена в Новосибирск.

Мне рассказывали бывшие репрессированные, которые встретили Конкордию Ивановну в Новосибирске, она голодала, и ее несли конвоиры на пальто. Она успела им сказать, что за "придуманные" провинности отвечать не будет. Она, будучи агентом "Искры", уже тогда не брала на себя вину за свою деятельность, а теперь за "придуманное" и вовсе не чувствует вины и отвечать не будет. В делах КГБ я узнала, что Конкордии Ивановне сказал тюремщик, что ее пустят в расход, и она после этого заявила, что ни на какие допросы ходить не будет. И действительно, сколько ни пытались ее привести силой на допрос, ничего не удалось. В деле нет ни одного показания, нет ничего — чистые листы. Мне сказали, что такое дело — единственное. Коллегия Верховного Суда СССР 13 июня 1938 года, по ст. 58-1а; 58-2; 58-8; 58-11 УК РСФСР, ее приговорила к ВМН. В деле есть последнее слово Конкордии Ивановны — она сказала, что все дело ложное, придуманное.

13 июня 1938 года она была расстреляна.

Юлий Сергеевич Цедербаум

Юлий Сергеевич Цедербаум, сын Конкордии Ивановны Захаровой-Цедербаум и Сергея Осиповича Цедербаума, мой отец, родился в С. Петербурге 2 февраля 1907 года. В 1916 году учился в начальной школе г. Саратова. В 1917 году в Саратове ходил с кружкой — собирал деньги на партийную печать. Жил с мамой (К.И. Захаровой). В августе 1917 года С.О. Цедербаум увез семью в Петроград, летом 1918 года переехали в Москву, и жили вместе с Л. Мартовым и Ф. Дан по адресу Введенский пер, дом 14, кв. 14, ныне Подсосенский. Учился и в 1924 году окончил школу 43 2 ступени РОНО г. Москвы. В 1920 году был организован "Союз молодых меньшевиков", одним из руководителей был его двоюродный брат Андрей Сергеевич Кранихфельд, который дал Юлию Сергеевичу работу — печатать на шапирографе журнал "Юный

пролетарий". В 1920 году "Союз молодых меньшевиков" был запрещен, и все были арестованы, а в 1921 году была запрещена Партия меньшевиков, и родители Юлия Сергеевича были арестованы. Он жил в Москве с тетей Еленой Ивановной Захаровой, она работала в НКПС (ныне МПС). Учился в Плехановском институте. В 1925 г. поехал на каникулы к родителям в Кашин, там был арестован во время обыска у родителей.

Ордера на арест Юлия Сергеевича не было, ордер был оформлен задним числом. Выслан вместе с родителями решением от 3 апреля 1925 года в Минусинск на 3 года. ¹⁰ В Минусинске работал экономистом в отделе Землеустройства.

3 декабря 1928 года постановлением Особого Совещания ОГПУ Юлий Сергеевич был лишен права проживания в 12 пунктах с прикреплением к определенному месту жительства, ему был назначен Смоленск. После дополнительных хлопот ему разрешили уехать в Саратов к родителям. В 1928 году — старший экономист в Саратовском Губземуправлении, работал экономистом в типографии № 2 "Крайполиграфа".

В 1931 году был арестован за организацию массовых беспорядков на Саратовской бирже труда, через несколько месяцев освобожден. ¹¹

В том же году выехал в Казань, куда были сосланы родители. (Уехал в Казань со своей женой — Марией Ильиничной Крупновой, дочерью Тамарой). Работал экономистом в Татарском Промсоюзе и одновременно директором Дома науки и техники. В конце 1931 года работал экономистом в Совнархозе и стал начальником кредитно-планового сектора Татарского Комбанка.

Читая текст или просматривая записи в трудовой книжке, может сложиться ложное впечатление, что люди часто и легко меняли работу, и это на фоне безработицы. Но как только "политические" занимали положение и зарабатывали авторитет, немедленно следовало распоряжение НКВД о переводе на другую работу или увольнении. Так в 1933 году папа был уволен и вынужден уехать в Свердловск.

В 1934 году поступил на работу в Уралосибирскую контору Стальпроммеханизация, а потом устроился в рудоуправление г. Ка-лате, начальником планово-экономического сектора.

В 30-х годах город Калата был маленьким деревянным городом, с палисадниками с большими желтыми цветами. Вокруг города — горы, покрытые лесом с грибами и ягодами, водились медведи. Я с мужем была еще раз в Калате уже в 80-х годах — города я не узнала. Леса уже не было — простирались болота. Везде одинаковые пятиэтажные дома, цветов нет — уныло вокруг. В городе Калате умерла моя мама — Мария Ильинична Крупнова в 1935 году, и папа уехал под Москву, станция Столбовая, где устроился на завод им. Баранова, Союзхимпластмасс.

27 апреля 1937 года у него был сделан обыск в комнате общежития, где он жил и был арестован 28 апреля 1937 года. Мы жили с бабушкой в однокомнатной квартире в поселке при заводе, а после ареста отца бабушка увезла меня в свою комнату в Москву — Воронцовская ул., д.31, кв.1.

Приговором Военной коллегии Верховного Суда СССР 13 ноября 1940 года был приговорен к ВМН, за якобы участие в контрреволюционной организации меньшевиков, за террористическую деятельность, направленную против руководства Советского пра-

вительства. 27 ноября 1940 года приговор был приведен в исполнение. В расстрельной книге КГБ я видела акт о приведении приговора в исполнение, и узнала, что труп отправлен был в Донской крематорий, то есть туда же, куда в 1939 году отправлен был труп деда. ¹²

Несколько лет назад я познакомилась с Михаилом Борисовичем Миндлиным, он сидел в Бутырке вместе с моим отцом в 1937 году. Привожу отрывок из его воспоминаний.

"...По ночам мы иногда слышали постукивание из соседних камер, напоминающее "морзянку". В нашей камере нашелся человек по фамилии Цедербаум, который разбирался в этой азбуке. Он называл себя племянником Мартова. Инженер-химик не то из Воскресенска, не то из Вознесенска (не помню), он с 1929 года все время с небольшими перерывами находился в тюрьмах и ссылке, во всех тюремных делах был достаточно искушенной личностью, что быстро сумел доказать. Пройдя такой же тщательный "шмон", как и мы все, он сумел протащить в камеру иголку, графит от карандаша, "писку" (половину лезвия от бритвы). Он быстро понимал и сам выстукивал соседям по "морзянке", узнавал тюремные новости, о которых потом потихоньку мне сообщал. Боясь огласки, он говорил: "Смотри, Михаил, не каждому доверяй, могут быть среди нас и настоящие "стукачи". Он играл в шахматы, сделанные им из хлебного мякиша и окрашенные зубным порошком. Постепенно и я научился этим тюремным премудростям и в совершенстве стал "разговаривать" с соседними камерами. Но все же я Цедербаума явно недолюбливал, от него так и разило антисоветским настроением, озлоблением против руководства партии. Между нами часто возникали яростные споры, заглушать которые чаще всего приходилось Изгоеву, необыкновенно выдержанному и волевому товарищу, (июль—август 1937 год)."

В деле отца я нашла донос одного из рабочих завода, но этот донос не фигурировал в следствии, да он и был глупый, там было сказано, что мой отец читает "Юманите" на французском языке, что получает много писем из-за границы, к нему ходят молодые девушки и сидят долго; были перечислены девушки, их вызывали на допрос, но они вели себя необыкновенно достойно. Они сказали, что читали Диккенса (он в это время был под запретом), Есенина

(тоже был под запретом) и больше ничего, сказали, что книги очень понравились и они благодарны Юлию Сергеевичу за них.

Отец знал эсперанто, был блестящий шахматист и переписывался со многими за границей, кроме того он был страстный коллекционер, собирал марки, прекрасно играл в волейбол, играл на пианино, любил танцевать, получал шахматные журналы из многих стран, сам печатался в шахматных журналах. ¹³

Когда он жил отдельно, то всегда присылал открытки, написанные печатными буквами специально, чтобы я могла сама их читать. Много писем отец получал из-за границы, но в его деле не было обвинения в шпионаже, и я поняла, что главное для него обвинение это то, что он племянник Л. Мартова и сын В. Ежова.

Папа был поражен, что Сергей Осипович подписал обвинение, он столько мог сказать, что ничего не знает, он, как мне кажется, не догадался, что отца пытали, конечно, ему не показали протест Сергея Осиповича, написанный на имя Берия. Я так и не знаю, поверил ли мой отец в то, что его отец вел антисоветскую работу, не поняла, читая дело в КГБ.

Отдыхая в Риге в 1952 году, я познакомилась с человеком, который преподавал в Казанском университете, мы разговорились, он стал рассказывать о своей молодости и назвал улицу, где бывал в гостях — Солдатскую. Я сказала, что тоже на этой улице была, он удивился, так как помнил маленькую девочку, которая бегала среди людей. Время было такое, что нельзя было расспрашивать, опасно, я не спросила ни фамилии, ни имени. Он очень тепло рассказывал о моем отце и спросил, где он. Я ответила, что жду его, а бабушка и дедушка, конечно, погибли, ждать их было бессмысленно. Так вот пришла ко мне весточка о моих.

В 80-х годах мы с мужем были в Казани, но не нашли ни улицы, ни дома.

Читая книгу Аркадия Ваксберга "Нераскрытые тайны" (М., 1993), я увидела, что бригад-юрист Кандыбин Д.Я. вел дела И. Бабеля, В. Мейерхольда, и КГБ играли с детьми осужденных. В такую же игру вовлекли и меня, но это был 1942 год в Москве, в октябре, и поэтому игра не имела продолжения, как я понимаю.

В октябре 1942 года мне исполнилось 16 лет и я получила перевод из Средней Азии на имя Тамары Цедербаум. У нас была старая почтальон, она отдала мне деньги, а квитанцию разорвала, сказав, что сейчас никто не проверит. В Средней Азии у меня никого не было, родные все были расстреляны, конечно, я узнала

об этом гораздо позднее, а тогда я решила, что прислал деньги отец, и стала ждать его, веря, что он скоро вернется. Так я и не знаю, кто прислал деньги, это осталось тайной.

В 1946 году, во дворе, когда я бежала на работу, боясь опоздать, меня остановил мужчина, спросил, не я ли Тамара Цедербаум, я подтвердила, что это я, и мы договорились, что он придет вечером. Я ждала его, но не догадалась выйти, а он не пришел. Может быть, это был кто-то из сидевших вместе с папой, но побоялся прийти, вдруг я донесла, так я и не знаю, кто был и что хотел мне сказать. Очень жаль, что тайна осталась, и меня это мучило всю жизнь. А если это тоже была провокация КГБ, кто знает, так, видно и умру и не буду знать, что же было на самом деле.

В 1953 году была создана комиссия из интеллигенции, которая поехала на квартиру Сталина, и вот совершенно случайно я попала в нее и поехала на квартиру Сталина. Когда ехали в машине, все время думала, как все бывает странно в жизни: всех моих убил, искали меня, а я неожиданно еду на квартиру палача в составе комиссии.

Совершенно случайно до меня дошла весточка об отце. В Ленинграде вышли воспоминания старого каторжанина и шлиссельбуржца Муравина, который в 1938 году сидел на Лубянке, он пишет, что на Лубянке почти не было протестов против режима, но вот он был свидетелем как раз такого случая: "Бывали и единичные протесты против режима, в котором содержались в подвалах на Лубянке, но они ликвидировались быстро, не допуская, чтобы они разрослись во всеобщий. Как рассказывали, за день до моего прибытия в 4-ю камеру подвала был приведен один молодой человек по фамилии Цедербаум, некоторые из заключенных говорили, что он сын Сергея Ежова, племянник лидера меньшевиков-интернационалистов Мартова. Почувствовав удушье от недостатка воздуха, Цедербаум постучал в дверь и попросил включить вентиляцию. Получив от коридорного грубый ответ, Цедербаум ему заявил, что если по истечении пяти минут не дадут в комнату воздуха, то он вышибет стекла окна. Это заявление было сделано так авторитетно, что не оставило у коридорного никакого сомнения, что все будет по сказанному. Не успел истечь ультимативный срок, Цедербаум был убран набежавшими оперативниками куда-то".

Папа ничего не подписал, он сказал, что ничего никогда не делал и что он социал-демократ и остается им. Ему давали список шахматистов и предлагали подписать, что они шпионы, он сказал, что об этом не знает. Короче говоря, он сидел на Лубянке с 1936 года, там был его отец, мой дедушка Сергей Осипович, но я из дела не увидела, знали ли они, что оба сидят на Лубянке, очень жаль, если они так и не видели друг друга.

Военная Коллегия Верховного Суда СССР 13 ноября 1940 г. вынесла приговор к ВМН. Разрешили написать о помиловании, которое было отклонено, и 27 ноября 1940 г. Юлий Сергеевич был расстрелян, перед расстрелом находился в Бутырской тюрьме, откуда его взяли на расстрел. Акт о приведении приговора к исполнению находится в расстрельной книге КГБ, расстрелян не один, вместе с ним еще 28 человек, все эти трупы отправлены в крематорий. Труп кремировали 27 ноября 1940 г. Так вот получилось, что на Донском кладбище была кремация моего дедушки и папы. Пепел их двоих лежит или во рву вокруг ограды, или на капустных полях Коломенского.

Мария Ильинична Крупнова

Мария Ильинична Крупнова, жена Юлия Сергеевича Цедербаума, моя мама, родилась в 1902 г. в Москве. Ее отец — Илья Иванович Крупной, уроженец Московской губернии Бронницкого уезда, село Мячково, купец, 1871 года рождения. Почетный гражданин г. Мытищи. 5 января 1925 г. арестован. По постановлению коллегии ОГПУ 27 февраля 1925 г. отправлен в Соловецкий концлагерь, где погиб в 1925 г.

Мать Марии Ильиничны — Матрона Ивановна, дочь крестьянина деревни Тимонино Владимирской губернии Ивана Васильевича Бодрова и Анны Димидовны, родилась 20 июня 1881 года. Скончалась Матрона Ивановна 26 августа 1937 года.

Мария Ильинична Крупнова была арестована 31 декабря 1922 г. в Петрограде за участие в нелегальной конференциии левых социалистов-революционеров, интернационалистов. Намеченная к созыву XIV Петроградской общегородской конференцией ЛСР, собиралась Петроградским секретарем в целях обсуждения ряда вопросов преимущественно информационного характера, заслушать мнение отдельных частей организации о разработке общепартийной тактики, для выборов Петроградского комитета ЛСР. Были собраны члены ЛСР и сочувствующие для совместной встречи Нового года.

Собрание до конца не было проведено и не было встречи Нового года, все было прервано прибытием сотрудников ОГПУ. Среди собравшихся, как я узнала из дела в КГБ, был тайный сотрудник ОГПУ Баранов Андрей Григорьевич.

Постановлением Комиссии НКВД СССР по административным высылкам Крупнова М.И. была осуждена к 3 годам ИТЛ, приговор заменен на административную высылку в Енисейскую губернию на тот же срок.

Мне пришлось долго искать дело мамы, нигде не было сведений о ее аресте и высылке. Оказывается, в Ленинграде мама была под выдуманной фамилией Николаевой, и только потом, когда я прочла дело дедушки Ильи Ивановича Крупнова, я узнала, что в Ленинграде мама была арестована под фамилией Николаева, и тогда, наконец, нашла дело моей мамы.

25 мая 1923 г. согласно постановлению Комиссии НКВД от 28 апреля отправлена в ссылку под усиленным конвоем в г. Новониколаевск (в настоящее время — Минусинск). Ввиду того, что в Новониколаевске хотели всех прибывших отправить в тюрьму, они все (их было 13 человек) написали заявление в Президиум Сибирского ревкома:

"Заявление

По постановлению административной Комиссии НКВД от 14 мая с.г. были приговорены к административной ссылке в Новониколаевск сроком на 3 года. Петроградское ГПУ в лице Мессинга, Леонова, Збруева, учитывая, что они имеют дело с социалистами, дали нам честное слово членов РКП, что нас ввиду тяжелого состояния нашего здоровья и целого ряда других причин не будут ссылать из Новониколаевска и предоставят нам работу по специальности в сов. учреждениях. Сегодня 1 июня нам было предложено Новониколаевским Губотделом оставить вагон и отравиться под конвоем в каземат местного губотдела. На наше справедливое возражение, что намерены прежде чем отправиться в тюрьму вместо уготованной для нас ссылки выяснить нашу ситуацию в Николаевске, к нам прибыл представитель Новониколаевского ГПУ Ашмарин, который заявил нам о намерении Сибирского Ревкома выслать нас в Нарымский край. На все попытки нашего представителя тов. Богданова М.А. иначе разрешить этот вопрос, без конфликта, Ашмарин отвечал резкой фразой: "Мы власть, а вы арестанты, нам нечего говорить". Таким образом, с самого начала попытка Нивониколаевского ГПУ, цинично дискредитировавшего выше приведенными словами РКП, является политикой, провоцирующей нас на конфликт, не думая, что все честные слова ответственных петроградских коммунистов и соглашение, которое было заключено с нами в Петроградском ГПУ, на основании которого мы выехали из Петрограда, является злостной провокацией. Мы расцениваем поэтому действия Новониколаевского ГПУ как явление местного произвола и желание жестокой расправы с социалистами. Ввиду того, что все слова и вся политика Новониколаевского ГПУ неприемлемы для нас, мы резко протестуем против произвола и насилия категорически постановленного на всех обстоятельствах, принятых ПГОГПУ по отношению к нам. Продолжение политики Ашмарина неизбежно приведет нас к столкновению, тяжелые последствия которых мы неизбежно возложим на Сиб. Ревком."

Телеграмма в Красноярск Нач.Губ.ОГПУ о заключенных, как их содержать;

Обсуждение Комиссией НКВД от 16 июля 1923 г:

Список подписал Черток (работник НКВД).

Пересмотр дел, срок ссылки кончается 28 апреля 1926 года. По отбытии наказания Крупнову лишить права проживания в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону сроком на 3 года.

Дальше в деле я увидела: Телеграмма — Москва, Комиссариат юстиции, Прокурору Республики Крыленко. 28 апреля закончился срок ссылки. Минусинск не выдает документов, задерживая выезд, не доказывая законных оснований просим вмешательства. Основание задержания.

Все уехали из Минусинска. Я горда, что моя мама Крупнова М.И. все бумаги с протестами подписывала.

Я никак не могла понять, почему моя мама москвичка родила меня в Нижнем Новгороде, и только прочтя ее дело в КГБ, поняла, что она не имела права приехать в Москву и остановилась у товарища по партии в Нижнем Новгороде, который имел квартиру.

Скончалась моя мама 10 ноября 1935 г. в г. Калате, где мы все вместе жили — папа, мама, бабушка Матрона Ивановна Крупнова и я. Так кончилась наша спокойная жизнь в этот период. Вскоре после переезда из Калаты в Московскую область арестовали отца.

Папа после смерти мамы уехал искать работу, чтобы уехать из Калаты. Пока мы его ждали с бабушкой, в нашу квартиру вселили рабочего-ударника. Он решил, что все наши вещи должны стать его. Все забрал, бабушка ничего не могла сделать, и только после приезда отца все вещи папа забрал и отправил на адрес бабушки в Москву. Она жила в Москве, Воронцовская ул., д. 31, kb, I, a сам устроился на работу на ст. Столбовая.

После ареста отца 27 апреля 1937 года бабушка осталась без средств, ей не давали пенсию. Матрона Ивановна пошла к Н. Крупской, которая хорошо нас знала. Крупская сказала бабушке, что помочь никому она не может, но спасет меня. Бабушка Матрона Ивановна скончалась от рака 6 августа 1937 года, я осталась совершенно одна. И буквально сразу же мне из отдела опеки райисполкома дали опекуна, совершенно чужих людей, которые никогда не знали и не видели моих. Мне повезло, что нашли опекуна, а не отдали в детский дом. Могла меня взять сестра дедушки Евгения Осиповна Яхнина. Она жила в полном достатке, не нуждалась и ее никто не трогал. Могла взять меня родная сестра папы Вера Сергеевна, она жила не богато, но могла меня взять. Но ни та, ни другая не взяли меня, побоялись. Пришла Варвара Михайловна Щеглова со своей мамой Марией Алексеевной.

Варвара Михайловна Щеглова уроженка г. Ливны, родилась 12 октября 1901 года. Она была членом общины евангельских христиан-баптистов, а ее мама была православная. Она блестяще окончила библейские курсы. Скончалась Варвара Михайловна 7 декабря 1978 года.

Мария Алексеевна Щеглова родилась 30 марта 1876 года в г. Ливны. Скончалась 4 февраля 1955 года в Москве.

Это были милые, умные люди. Они дали мне возможность закончить школу и институт, который кончила заочно. Жили мы скудно, так как Варвара Михайловна получала мизерную зарплату, она работала бухгалтером. Но никогда я не чувствовала, что живу у чужих, никогда меня не упрекнули куском хлеба. Я получала только ласку и внимание, бесконечно благодарна им и никогда не забуду их, спасибо им за все.

Федор Исаевич Цедербаум

Федор Исаевич Цедербаум, двоюродный брат Л. Мартова (партийный псевдоним — Ф. Дневницкий), родился 25 декабря 1883 г. в С. Петербурге. Отец — Исай Александрович Цедербаум, родился в 1854 г., потомственный почетный гражданин г. Подольска Московской губернии. Мать — Елизавета Григорьевна Пинес, родилась в 1864 г.

Учился во 2-й гимназии С. Петербурга, окончил ее в 1902 г. 5 июня, а 9 сентября 1902 г. был зачислен в С. Петербургский университет, на математическое отделение физико-математического факультета. В 1906 г. исключен из университета, так как был арестован за принадлежность к социал-демократической партии, бежал и эмигрировал в Швейцарию, жил в Италии и стал членом итальянской социалистической партии в 1909 г. Начал работать секретарем Плеханова в Швейцарии, член РСДРП(м) с 1904 года. Плехановец, вернулся в Россию вместе с Плехановым в 1917 году. Работал в газете "Единство" до ее закрытия в 1918 г., оставаясь плехановцем и после 1917 года.

После закрытия газеты "Единство" поступил на работу в качестве инструктора культурно-массовой работы в "Производсоюз" в С. Петербурге и одновременно учился в Педагогической академии, которую окончил в 1920 году. Стал работать научным сотрудником академии до 1921 года, а в 1921 году вместе с профессорами академии был привлечен органами ВЧК за контрреволюционную деятельность (дело Таганцева). Скрылся, перешел на нелегальное положение и жил под фамилией Богомил Павел Николаевич. Эти документы были у него, так как в 1907 г. он жил по этим документам перед тем как эмигрировать в Швейцарию. У него были

еще несколько ложных документов, и он стал жить по ним. Жил как Кайский Петр Федорович, а потом стал работать научным сотрудником в сельскохозяйственном комитете и в институте агрономии под фамилией Туманова Федора Игнатьевича, давал частные уроки.

В 1926 г. был арестован и отправлен в Верхне-Уральский политизолятор уже под своей фамилией Цедербаум на 10 лет по Постановлению ОГПУ 18 сентября 1926 года.

После отбытия 10 лет был выпущен в мае 1936 года.

25 апреля 1936 г. стал работать в Енисейске, потом поехал в Красноярск, затем в Москву, заболел, и Кранихфельды Людмила и Виктория Сергеевна уложили его в больницу, где он лежал два месяца. Потом поехал искать работу в Ленинградскую область, в Ленинграде встретился с сыном, который вскоре был арестован. Эта встреча потом ставилась в вину Федору Исаевичу, НКВД считало, что он восстанавливал контрреволюционные связи для борьбы с Советской властью. Были указаны города, где он работал и болел, т.е. Енисейск, Красноярск, Москва, т.е. НКВД "открыло" целый заговор. ¹⁴

"В апреле 1937 года в УНКВД Ленинградской обл. поступили сведения о том, что активный меньшевик Цедербаум Ф.И., который до 1926 являлся руководителем ряда к.-рев.мень.организаций в г. Ленинграде и был связан с Москвой с меньшевистским подпольем (был у своих братьев у Я.Н. Цедербаума, С.О. Цедербаума. — ГЛ.). Был осужден в политизоляторе на 10 лет. В настоящее время возвратился из мест заключения и ведет активную к.-р. деятельность. Установлено, что в 1936 году, освободившись из политизолятора, Цедербаум объехал ряд городов Сов. Союза: Енисейск, Красноярск, Москва, Ленинград, где устанавливал связи с активными меньшевиками в целях активизации к.-рев.деятельности. Один из руководителей Таганцевского заговора" (опять моя расшифровка — это города, где он искал работу, где приезжал в АН СССР и где болел 2 месяца в больнице и т.п.). Писали эту "галиматью" лейтенанты Дроздецкий, Колодяжный, капитан ГБ Сергеев. ОНКВД дело направили на тройку УНКВД Ленинградской области.

Из Ленинграда поехал в Малую Вишеру, где нашел работу в неполной средней школе педагогом. Проживал в Б. Вишере, Кирпичная ул., д.71.

27 апреля 1937 года был арестован в Б. Вишере Ленинградской обл. за контрреволюционную деятельность. Ему приписали восстановление связей, встречу с сыном, он не мог скрыть эту встречу,

так как вместе с сыном был арестован его товарищ, который видел Федора Исаевича у его сына и об этом рассказал в НКВД.

По постановлению тройки НКВД Ленинградской области был приговорен к ВМН. Приговор приведен в исполнение 26 августа 1937 года. Где его расстреляли, в расстрельной книге КГБ не указано, не указано и место захоронения. Мне не удалось добиться более точных сведений, только — Ленинградская область. В деле, конечно, есть упоминание, что он брат Л. Мартова, это ведь главное, что решало его судьбу.

В воспоминаниях родственников есть сведения, что Федору Исаевичу было предложено в Москве возглавить Наркомпрос, он понял, что это провокация, и отказался. Находясь в Верхне-Уральском политизоляторе, он решил математическую задачу, которую никак не могли решить, и с этим решением ездил в АН СССР. Там в отделении математики его поздравляли и договорились о его выступлении с этим сообщением, но он был арестован и расстрелян. Кто-то приписал себе это решение. Пыталась узнать, было ли зафиксировано это в отделении математики АН СССР, но мне сказали, что в эти годы не записывали и не фиксировали сообщения людей. Следовательно, все, что было сделано Федором Исаевичем, украдено, и уже никогда не будет ничего о нем сказано, очень жаль, что талантливые люди погибли, и все, что они сделали, пропало.

Акт об исполнении приговора тройки УНКВД ЛО по протоколу № 17 от 25 августа 1937 года в отношении осужденных к ВМН Цедербаума-Кайского Федора Исаевича приведен в исполнение 26 августа 1937 года.

Комендант УНКВД ЛО ст. лейтенант ГБ Поликарпов.

Где его расстреляли и захоронили, нет записей, и в делах КГБ я не смогла найти ответ на этот вопрос.

Виктор Федорович Хородчинский

Виктор Федорович Хородчинский, сын Федора Исаевича Цедербаума, родился в декабре 1913 года (дату не удалось найти) в г. Выборге.

Мать — Ида Ефимовна Хородчинская, из купеческой семьи, родилась в 1889 г. 30 июля в С. Петербурге. Окончила Высшие Бестужевские курсы, была педагогом немецкого языка. Кроме этого работала переводчиком, я нашла ее перевод — Альтенберг "Сумерки жизни". Познакомилась с Плехановым в Женеве, куда поехала учиться и стала работать техническим секретарем у Плеханова. Принимала участие в работе редакции "Звезда Правды". Ра-

ботая там, познакомилась с Федором Исаевичем Цедербаумом и вышла замуж.

В 1913 году уехала из Женевы в Россию, и в Выборге родила сына. После 1917 г. работала в Губернской Земской управе, потом в кооперации. После переворота, когда стало в С.-Петербурге голодно, уехала на Украину, где было легче с продуктами, по приезде в Ленинград работала бухгалтером в Ленинградском госторге.

В 1929 году при аресте ее сына — ученика школы, ее допрашивали, но не арестовали, и только после второго ареста сына в 1933 году ее выслали из Ленинграда в Ульяновскую обл., жила во время войны в г. Мелекессе, работала в школе, педагогом немецкого языка.

Я ездила с мужем отдыхать на Волгу, и вот там встретила женщину, которая рассказывала о своей хорошей учительнице, которая учила ее внучку говорить по-немецки, и называла ее. В КГБ хотела узнать, по какой статье ее выслали из Ленинграда, но ничего не нашла, нет никаких сведений ни в Ульяновской области, ни в Мелекессе, словно и не было человека. После 1956 года вернулась в Ленинград и вскоре умерла.

Виктор Федорович Хородчинский жил с мамой в Ленинграде, ул. Чайковского, 20, кв. 24, учился в 13 школе Ленинграда (Соляной пер., 12).В 1929 году вместе с своими одноклассниками выпустил рукописную листовку, текст подготовил сам. В листовке говорилось о последних событиях страны, уходе многих вождей в оппозицию к Центру, возглавляемому Сталиным, и то, что происходит в Ленинграде в парторганах, доказывает, что в политику партии вкрались досадные ошибки. Он писал: "Мы призываем смело вскрывать все ошибки партаппарата и требовать очищения партийных и советских органов на основе широчайшего участия рабочих масс. Заканчивалась листовка лозунгом: "Да здравствует диктатура трудящихся!"

Его арестовали 5 октября 1929 года. Его признали руководителем и организатором группы молодежи Ленинграда, ему еще не было 16 лет, а он был осужден в концлагерь Соловки на 5 лет, но из-за молодости его срок уменьшили на 3 года.

Так Виктор попал в первый раз в концлагерь Соловки, после окончания отсидки был освобожден, поехал сначала знакомиться со своим родственником Сергеем Осиповичем Цедербаумом в Саратов. Был у Сергея Осиповича (В. Ежов), который ему доказал, что надо продолжать учиться. Уехал в Ленинград к матери и поступил в Металлургический институт, но уже в 1932 году был снова арестован, хотя ничего не делал против режима. Но учли его знакомство с В. Ежовым, считая, что он ездил за инструкцией, как бороться с Сов. властью. Арестован снова как идеолог и руково-

дитель контрреволюционной организации молодежи меньшевиков, как сын видного меньшевика, брата Мартова.

Хотя Виктор не был членом меньшевистской партии, ОГПУ считало, что он механически стал членом и руководителем. Считали, что он призывал к свержению Советской власти, замене ее буржуазным и демократическим строем.

По постановлению Коллегии ОГПУ 10 мая 1933 года приговорен к 5 годам в Соловки. Так Виктор попал в Соловецкий концлагерь во второй раз. В его деле я увидела запись работника ОГПУ: "Вербовать нельзя! для нашей работы. Изолировать от всех заключенных".

О нем вспоминает в своей книге проф. Ю.Н. Чирков "А было все так", М., 1991 г.

Работал в Пушхозе вместе с Гройсманом. Жили вдвоем. Администрация лагеря все время провоцировала их. Так, например, их арестовали за неявку на празднование великой октябрьской революции, о чем он написал заявление, что они с Гройсманом находятся в Соловках как члены социалистического союза молодежи и требовать присутствия их на этом празднике нельзя. ¹⁵ И пока не освободят от ареста, объявил голодовку. Администрация пошла на уступки, добился получения карандашей, бумаги, газет и разрешения на прогулки. Снял голодовку, но стычки проходили постоянно, и Виктор вместе с Гройсманом стали требовать перевода их из Соловков в другой политизолятор.

В сентябре 1936 года Виктор и Гройсман Анатолий Львович были отправлены в Челябинской политизолятор, в Челябинскую тюрьму, где он все время нарушал режим, акты об этом лежат в его деле. Он спал больше положенного, стучал, вел разговоры с другими камерами, за что его постоянно наказывали, сажали в карцер, лишали книг. ¹⁶ Даже сидя в карцере, он умудрялся объявлять голодовки.

2 октября 1937 года после рапорта начальника Челябинской тюрьмы заседанием тройки НКВД по Челябинской области был приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 5 октября 1937 года в 19 часов. Гройсман тоже был расстрелян. Его расстреляли 10 октября 1937 года.

По воспоминаниям родных, он был, как и его отец, талантливый математик и поэт. Тетради с его стихами де сохранились, только остались в памяти родных три разных стихотворения.

ТИФ

Недаром я судьбы оскал

Встречаю, трепетом объятый.

В ее улыбке холод скал

И соловецкие закаты.

Иду с горячей головой,

Бреду, шатаясь, словно пьяный,

А позади идет конвой,

Уставя в спину мне наганы.

Вокруг сосновые боры,

Деревья пляшут в лунном свете,

И душный запах камфары

Меня встречает в лазарете.

В ОДИНОЧКЕ

На штукатуренной стене

Мой друг оставил память мне —

Четыре вырезанных слова:

"Товарищ, будь всегда суровым".

Стена — кладбище.

Я хожу словно служитель молчаливый

И зорким взглядом нахожу

Давно забытые могилы.

Могил тут много... Вот одна уже совсем

Со стеной сравнялась.

На штукатурке у окна

Лишь серое пятно осталось.

Другая у дверей видна,

Та уцелела от ненастья:

"Товарищ, верь, взойдет она,

звезда пленительного счастья"

Та жизнь, что за дверьми слышна,

Отгородилася барьером,

Здесь жизнь, как надпись у окна,

Пятном расплывшаяся серым.

Но в сердце кровь кипит, поет...

Шаг часового, звучен, четок

Нет, нет — спокойствие мое

Не сломит крепкий ряд решеток.

Стучат шаги —

Опять ко мне...—

"Встань на допрос".

И вижу снова на штукатуренной стене

Четыре вырезанных слова:

"Товарищ, будь всегда суровым".

РАССТРЕЛ

И меня расстреляют.

Печален, спокоен.

Я пройду сквозь тюремную сизую муть.

Пред взводом поставят.

И точен и строен

Ряд винтовок поднимется, целя мне в грудь.

Мимолетно припомню судьбу Гумилева,

Лица милых расстрелянных где-то друзей.

На солдат посмотрю —

Будут странно суровы

И угрюмо-бездушны глаза палачей.

И спешащим вдогонку годам отгремевшим

Будет страшен секунд утомительный бег.

Залпа я не услышу.

Лицом побледневшим

Вдруг уткнусь в окровавленный

Колющий снег.

Яков Натанович Цедербаум

Яков Натанович Цедербаум, сын Натана Александровича Цедербаума, двоюродный брат Л. Мартова, родился 20 мая 1886 г. в Одессе. Отец — Натан (он же Нусим) родился в 1851 году.

Окончил гимназию в Одессе и коммерческие курсы. Работал зам. управляющего Госконторы справочников-каталогов Нарком-тяжпрома в Каталогиздате.

Арестован 7 июля 1937 года. Жил в Москве, Фурманный пер., 18, кв. 109.

Член РСДРП(м) с 1920 года.

Содержался в Бутырской тюрьме. Как мы узнали, встретив случайно тех, кто был с ним в Бутырской тюрьме, Якова Натановича очень били, пытали, но он все отрицал, называя ложью, вымыслом. Виновным себя не признал.

Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 26 сентября 1937 года.

Приговор о расстреле приведен в исполнение в Москве 26 сентября 1937 года.

Из дела я узнала, что вели его дела те же юристы, что и моего папы, дедушки — Д.Я. Кандыбин, Кудрявцев.

В расстрельной книге КГБ, когда я смотрела, не было записи, где он похоронен, но вот уже в 1995 году КГБ дало справку, что после расстрела труп был отправлен в крематорий. Выходит, что

все родные, погибшие в Москве, сожжены в крематории, и их пепел находится во рву изгороди Донского кладбища или на капустных полях Коломенского.

Все родные Л. Мартова, погибшие в Москве, нашли один приют — крематорий Донской, а другие похоронены там, где их убили, или в Новосибирске, или в Уфе, или Красноярске, или Челябинске.

Ксения Николаевна Цедербаум

Ксения Николаевна Цедербаум, жена Якова Натановича, родилась в 1886 году.

Была арестована, содержалась в концлагере.

После 1956 года вернулась в Москву, умерла 5 декабря 1968 года.

Сын Юрий Яковлевич жив, живет в Москве.

Андрей Сергеевич Кранихфельд

Андрей Сергеевич Кранихфельд, племянник Л. Мартова, Надежды, Осиповны Кранихфельд, сестры Л. Мартова, родился 3 августа 1902 г. в Самаре, учился с С. Петербурге, где жили родители у овдовевшего отца Надежды Осиповны.

В 1918 году переехал в Москву, почти все жили по адресу: Лучников пер. и Чистые пруды, д. 15, кв. 27.

Андрей ¹⁷ учился в Московском университете и работал секретарем статистико-экономического отдела газеты "Экономическая жизнь". Он был одним из организаторов и руководителем Социал-демократического союза рабочей молодежи, член РСДРП(м) с

1920 года. До запрещения партии меньшевиков печатал на шапирографе в клубе "Вперед" журнал "Юный пролетарий". Его статьи: "Молодежь и увлечение военщиной", "Юношеские движения после войны".

После запрещения партии Андрей был арестован 15 февраля

1921 года. Так началась для Андрея "веселая" жизнь, т.е. тюрьма, концлагерь, ссылка, тюрьма.

Сначала было решение сослать в Вятку, но 24 апреля 1922 г. выслали в г. Сапожок Рязанской области на 3 года, но решение

было изменено и вместо г. Сапожок выслали в г. Корач Курской губ.

Из Корача члены союза молодежи решили провести конференцию социал-демократической молодежи в г. Ирпень Киевской губ., где все были арестованы, в деле НКВД эта конференция была названа конференцией меньшевистской молодежи. По предложению уполномоченного 2 отдела СОГПУ Иванова решением Комиссии НКВД по административным ссылкам 9 ноября 1923 г. был заключен на 3 года в Соловецкий концлагерь (вместе с Кранихфельдом были Зимин А.Н., Рапипорт И.С., Компанеец М.С., Айзенберг Дора и др.)

В деле Андрея сохранилось письмо, написанное им Сергею Осиповичу Цедербауму в Кащин 5 июля 1924 года:

"...Дорогие мои, уже свыше месяца как я получил ваше первое письмо, было собрался вам ответить, но тут приехала новая партия, надолго нарушившая нормальный ход нашей жизни, мы были выбиты совершенно из колеи, пока не подоспело ваше второе письмо, так что я сразу отвечу на оба эти письма вместе. В связи с прибытием новой партии 35 человек исключительно с.-д., группа московской молодежи, группа одесских с.-д. человек 20—25, преимущественно молодежь, всего 66 с.-д., кроме того живет здесь 8 с.-р. и 20 левых эсеров и группа анархистов и др. Киевляне. Вообще с каждым прибытием партий состав скита омолаживается".

Из Соловецкого лагеря в июне 1925 г. был переведен в Тобольский политизолятор.

Людмила Сергеевна Кранихфельд, сестра Андрея, рассказывала, как она ездила в Тобольск к Андрею, где он был заключен в тюрьму, но в делах КГБ мне не нашли даже намека на Тобольск и тюрьму. Эта тюрьма находится под землей в вечной мерзлоте и располагается на нескольких этажах. В деле Андрея я нашла все же заявления Людмилы Сергеевны:

"В ГПУ

от Людмилы Сергеевны Кранихфельд

Заявление

Мною было подано заявление в ГПУ для получения свидания с братом моим Андреем Сергеевичем Кранихфельдом, заключенным в Тобольском Политизоляторе. В ответ на это заявление я получила разрешение на 4-часовое свидание. Брат переведен из Соловков в июне м-це прошлого года (1925 г.)".

Нач-ку Тобольского политизолятора Бизюкову

Заявление Людмилы Сергеевны Кранихфельд

о свидании с братом:

"Брат переведен из Соловков в июне 1925 года. Свидания не имел ни с кем уже 2 года. Мне как человеку служащему, материально нуждающемуся, получающему раз в год двухнедельный отпуск, не представляется возможность не на очень долгое время возобновить поездку. На основании всего вышеизложенного убедительно прошу увеличить мне количество часов свидания. Я также прошу продлить срок действия моего ордера, так как ввиду нерегулярности пароходного сообщения время прибытия в Тобольск рассчитать невозможно заранее.

9 мая 26 г. Л. Кранихфельд"

В деле я нашла заявление Андрея Кранихфельда:

"Зам. нач-ка секретного отдела ОГПУ Андреевой Заявление политзаключенного А. Кранихфельда Полтора года в Соловках и первое время в Тобольске я беспрепятственно переписывался с моим дядей Сергеем Иосифовичем Цедербаумом, но, начиная с октября с.г., когда мои и его письма стали отсылаться в Москву в СО ОГПУ, ни он от меня, ни я от него писем не получаем. Фактически я лишен переписки с ним, находящимся в ссылке в Минусинске.

Прошу Вашего распоряжения и разрешения мне беспрепятственно переписываться с дядей, который после смерти моих родителей фактически является моим приемным отцом. В настоящее время создается такое положение, что я не имею возможности уведомлять получение денег и посылок.

7 камера 04.01.1926 г. А. Кранихфельд''.

Из заключения уполномоченного 2-го отдела СО ОГПУ Иванова, где он пишет, что они, т.е. члены союза молодежи меньшевиков, за время нахождения в концлагере и политизоляторе своей активности не утратили и стоят на непримиримой позиции к Сов-власти, поэтому проживание их в каких бы то ни было промышленных центральных пунктах СССР является социально опас-

ным. Постановлением Особого совещания коллегии ОГПУ от 22 октября 1926 года Кранихфельд А.С. был выслан в Казахстан, г. Турткуль, откуда по окончании ссылки в 1929 году выехал. Ему было запрещено жить в Москве, Ленинграде и др. крупных городах Союза.

По дороге из ссылки заехал в Саратов к своему дяде Сергею Осиповичу Цедербауму (Ежову). В сентябре 1930 г. в Саратове был арестован за связь с С. Ежовым, членом ЦК(м). 13 января 1931 г. Андрей Сергеевич по постановлению Коллегии ОГПУ был лишен свободы на 3 года в Челябинском политизоляторе.

Я уже писала, мы были в Саратове с мамой в тюрьме, где был мой отец и дядя Андрей. Андрей гулял по двору тюрьмы, играл со мной, катал меня на себе, он любил детей и был очень добр.

В 1931—1933 г. находился в Челябинском политизоляторе, где организовал дискуссию и говорил, что необходимо создать массовую рабочую партию молодежи, говорил о демократии. Обсуждал статьи из "Юманите" и книгу Троцкого "Революция, которую предали". Говорил о бюрократизации соваппарата, о шовинизме и об усилении террора НКВД.

3 августа 1936 г. Особым совещанием НКВД СССР был осужден на 5 лет лишения свободы, но вместо этого был отправлен в Красноярский край, жил в Минусинске с ноября 1936 г. на ул. Ленина, д.88.

4 июля 1937 г. был проведен обыск и арест сотрудниками НКВД ст. лейтенантом Мациевским, сотр. НКВД Гвоздевым и нач. 4 отд. Финаковым.

На допросе Андрею припомнили и связь с ЦК(м) — Сергеем Осиповичем Цедербаумом, забыв, что он его близкий родственник. вспомнили о дискуссии в Челябинском политизоляторе о создании массовой рабочей партии, учитывали, что он сторонник массового давления на сов. власть за ее демократичность. Есть в деле рапорты сотрудников НКВД о том, что Андрей их называл кровавыми собаками, сравнивал с фашистами, допросы приходилось прекращать из-за хулиганских выходок Андрея. Рапорты Финакова, ст. лейтенанта Лубнова сделали свое, и по обвинению в антисоветской деятельности 20 июля 1938 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР на основании ст. 58—2, 58—8, 58—11 за создание нелегальной к.-р. партии, за пропаганду террора по отношению к сов. правительству и партии был приговорен к ВМН, приговор был приведен в исполнение в тот же день 20 июля 1938 г. в Красноярске.

В его деле нашла письмо Андрея, написанное сестре Виктории Сергеевне. Это письмо никто никогда не читал, оно осело в делах НКВД, а я его нашла, читая дело Андрея, но уже и Виктория и Людмила — его сестры — умерли, очень жаль, им было бы очень дорого это письмо-

"2 сентября 1936 г. Томск, тюрьма Иркутский просп, 1 корп., 13 камера.

Милая сестричка, давно не писала и от меня давно не имела писем... хотя телеграмму и бандероль книг из Колпашево получила... Положение мое все еще неопределенное, поэтому не хотелось ни писать, вообще думать о будущем, сообщали, что еще 7 августа решится наша участь, а с тех пор ни слуху ни духу. Если узнаешь что, напиши. Да вообще срочно ответь, ведь 3 месяца почти ни о ком ничего не знаю, где Люся (его сестра Людмила Сергеевна— ГЛ.), Лиля (Лидия Осиповна Цедербаум - ГЛ.), как Левушка (сын Люси — ГЛ.), как Борушок (сын Виктории Сергеевны — ГЛ.), пиши о родных все что знаешь, о себе писать много не буду, не очень, конечно, улучшили мое здоровье систематический ежегодный отпуск и отдых летом... но если это сносно кончится, поправлюсь, а если нет, то тогда в жизни и сама жизнь будет мне в глубокой степени безразлична. И это окрашивает все настроение. Но все-таки стараюсь много читать.

Привет всем родным.

На всякий случай не вспоминайте меня лихом.

Целую тебя, Левушку, Сережу.

Андрей"

Вот и кончилась его жизнь. С 18 лет он сидел или в тюрьмах, или в политизоляторах, так Советская власть боялась молодых мыслящих людей. Жизнь его оборвалась в 36 лет, остальные погибли еще раньше. Вообще в нашей семье погибли почти все молодыми, полными сил, энергии. Как жаль, что никто не смог проявить себя на свободе. Как страшно мы жили.

Владимир Осипович Цедербаум

Владимир Осипович Цедербаум, младший брат Л. Мартова (партийные псевдонимы — В. Левицкий, Володя, литературные псевдонимы — Г. Ракитин, Эль-Эм) родился 28 февраля 1883 г. в С. Петербурге.

Собирался поступать на естественный факультет С.-Петербургского университета, уже будучи гимназистом участвовал в демократическом движении студентов, входил в группу "Красный крест". За свою с.-д. деятельность был арестован в 1901 г. и выслан в Полтаву на 2 года, после высылки стал агентом "Искры", фактически стал членом РСДР с 1901 года. В 1905 году был за границей на конференции меньшевиков в Женеве. Делегат 4-го объединительного съезда РСДРП(м) в Стокгольме.

В годы первой мировой войны поддерживал оборонцев, был ликвидатором. После февраля 1917 г. общим собранием меньшевиков избран членом Временного партийного комитета. Выступал за участие меньшевиков в работе Временного Правительства. На Всероссийской конференции меньшевиков в мае 1917 г. по его докладу была принята резолюция об участии в выборах в местах самоуправления. Член Московского комитета меньшевиков. В августе 1917 г. выступал за коалиционную власть, против отдельных захватов власти.

Октябрьский переворот не принял, считал гибельным для рабочего класса захват большевиками власти, выступал против союза с большевиками, заявлял, что их тактика подлаживания к стихийным настроениям масс никогда не приведет к укреплению социал-демократии. Выступал за всеобщее разоружение, за союз всех демократических государств мира, считал, что Революция в России не может привести к социализму, так как нет еще сильной организации пролетариата и не будет свободы слова, собраний, стачек.

В 1920 г. осужден по делу "Союза возрождения", осужден в концлагерь на 3 года, но досрочно освобожден в 1921 г., потом в Москве его снова арестовали в 1923 г. До 1923 года работал в Госплане зав. статистическим бюро. По постановлению Комиссии ОГПУ в 1923 г. был заключен в Суздальский политизолятор на 2 года. После окончания срока Постановлением Особого совещания ОГПУ 15 мая 1925 года был выслан в Минусинск на 3 года. Постановлением Особого совещания ОГПУ 20 апреля 1928 года был лишен права проживания в Москве, Ленинграде и ряде других городов с прикреплением к месту жительства г. Свердловск сроком на 3 года, где был снова арестован 17 сентября 1931 года и отправлен в Верхне-Уральский политизолятор сроком на 3 года ввиду найденного у него письма Мильману.

Особым совещанием ОГПУ СССР за антисоветскую пропаганду 7 марта 1934 г. срок содержания в политизоляторе продлен на один год, но 18 мая 1934 г. был освобожден и выслан в Уфу.

В Свердловске жил на ул. Обсерваторской (ныне ул. Бажова), д. 186, кв. 3, работал в Свердловске зав. планово-экономического бюро Уральского отделения Оргметалл.

16 марта 1937 г. по обвинению в участии в подпольной к.-р. организации меньшевиков органами НКВД был арестован. 22 февраля 1938 г., находясь под следствием, умер.

Когда я читала дело, то поняла, что его избивали, он не выдержал следствия и умер. В деле срочно, это видно, карандашом подписали бумагу — акт о крупозном воспалении легких, подписала тюремная медицинская сестра. Самое страшное — это то, что она была соседка семьи Цедербаумов и уже знала о смерти Владимира Осиповича, проходила мимо Левы (его сына), ненавидя-

щими глазами смотрела на него, он это помнит даже сегодня. Интересно, как сложилась ее жизнь, мучает ли ее совесть. Да вряд ли, таких людей совесть не мучает, но пусть знают все люди, которые за все свои страшные дела если даже сами не платят, то обязательно платят их дети и внуки. Я много проследила в истории судеб людей и убедилась, что я права.

Александра Сергеевна Доброхотова

Александра Сергеевна Доброхотова, жена Владимира Осиповича Цедербаума, родилась в Тамбове 12 мая 1897 г., жила в доме своего отца Сергея Александровича. ¹⁸ Окончила в 1922 г. факультет общественных наук в 1-ом Московском университете.

Член организации левых социалистов-интернационалистов. Арестована 31 декабря 1922 г. в г. Петрограде на встрече Нового года и за участие в нелегальной конференции Петроградской организации левых социалистов революционеров - интернационалистов, подробнее можно прочесть в главе о Марии Ильиничне Крупновой.

В Минусинске Доброхотова познакомилась с Владимиром Осиповичем Цедербаумом и стала его женой. После окончания ссылки уехала к нему в Свердловск.

Особым совещанием коллегии ОГПУ 16 мая 1932 г. по обвинению в связях с ссыльными она была выслана из Свердловска в Уфу к мужу. Работала в Свердловске в психотехнической лаборатории при Свердловском городском тресте. В Уфе стала работать психотехником профконсультации при Башкирском Нар-комздраве.

8 февраля была арестована органами НКВД по обвинению в контрреволюционной эсеровской деятельности. 25 декабря 1937 г. Военной Коллегией Верховного суда СССР была приговорена к ВМН. Приговор был приведен в исполнение 25 декабря 1937 года в Уфе, захоронена в Уфе на Сергиевском кладбище.

Вот и кончилась жизнь молодой, веселой, очень милой женщины. Осталась ее мать, умершая вскоре, и сын Лева, который остался совершенно один, ему было 10 лет. Сидел в концлагере, жив, работает в Москве. Все его родные со стороны отца были арестованы.

Судьбы тех, кто как-то упоминался в делах моих родных

Мильман Гдалия Маркович. Находился в заключении Ухтпечлаг НКВД СССР. Был арестован 5 марта 1936 г. в Минусинске Красноярского края. В КОМИ есть дело на него, под фамилией Мельман, но в Минусинске он подписал бумаги как Мильман. 30 сентября 1937 г. арестован в Ухтпечлагере и обвинен в троцкистской агитации. Расстрелян 1 марта 1938 г.

Гройсман Анатолий Львович. ¹⁹ Был в Соловецком концлагере, переведен в Челябинский политизолятор. Расстрелян 10 октября 1937 года в Челябинске.

Сапир Борис Моисеевич 1902 г. р. Бежал. Умер в 1989 г. в Голландии.

Когда я искала документы на Хородчинского Виктора, мне прислали документы на человека, который был как-то связан с ним, но как и что с ним я не знаю — это Диккер Генрих Яковлевич 1909 г. р. до ареста проживал Ленинград, ул. Пестеля, 13/15, кв. 15. Арестован в 1926 году 1 декабря, за принадлежность в К-Р организации Гашомер-Гациор (левый). Выслан в Ср. Азию на 3 года решением Особого Совещания ОГПУ. Прибыл в Ташкент в 1927 году, но дальше о его судьбе я так ничего и не узнала, не нашла.

Горчаков Борис Ефимович. Приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР от 26 сентября 1937 года к ВМН. Расстрелян.

Кузовлев Алексей Васильевич. Приговор от 9 октября 1937 года. Расстрелян.

Шнеерсон Натан Александрович. Приговорен от 9 октября 1937 года к ВМН. Расстрелян.

Колокольников Павел Николаевич. Осужден к ВМН от 7 февраля 1938 года, как участник К.-Р. террористической меньшевистской организации.

Пятигорский-Барский Евсей Яковлевич. Осужден к ВМН 20 июля 1938 года, как участник К-Р террористического объединения меньшевиков, троцкистов, анархистов, грузмеков. Приговор приведен в исполнение в гор. Красноярске.

Удам Григорий Маркович. Осужден тройкой по Куйбышевской области к высшей мере наказания от 7 декабря 1937 года, как участник объединения эссеровско-меныпевистской организации. Приговор приведен в исполнение.

Данилин Петр Николаевич. Осужден 15 марта 1937 г. к ВМН. Приговор приведен в исполнение.

Зимин Александр Николаевич. Приговор от 27 октября 1938 года к ВМН. Приговор приведен в исполнение.

Гурвич Лев Миронович. Расстрелян 7 мая 1938 года.

Фальк Давид Яковлевич. Отказался от всех обвинений, так как с 1921—1933 года сидел в концлагере и не мог вести к.-р. работу. Расстрелян 29 декабря 1937 года.

Либер-Гольдман, Уфлянд, Колягин Степан Владимирович — ВМН.

Лапинский — расстрелян 10 сентября 1937 года. Москва.

Либер-Гриз Раиса Иосифовна. Расстреляна 20 июля 1938 г., Красноярск.

Цейтлин Шор. Расстрелян 20 июля 1938 года. Красноярск.

Авилов Борис Васильевич. Расстрелян 20 июля 1938 года. Красноярск.

Брук Марк Михайлович. Расстрелян 20 июля 1938 года. Красноярск.

Шор Ной Венецианович. Расстрелян 20 июля 1938 года. Красноярск.

Якубсон Лев Соломонович. Расстрелян 20 июля 1938 г. Красноярск.

Судьба еще нескольких мне не известна, думаю они тоже были расстреляны, кроме Айзенштадта, которому до ареста удалось уехать в Палестину.

Гинзбург-Эстрина Лидия Яковлевна.

Скворцов, меньшевик, бывший председатель Саратовского совета рабочих депутатов.

Цейтлин Меер Давыдович. 1897 г.р.

Бердечевский Сергей Ильич. 1882 г.р.

Тужилкин Сергей Сергеевич. 1909 г.р.

Фальковская С.Б. 1904 г.р.

Вершинин-Венецианов Леонид Сергеевич. 1896 г.р.

Вот и окончилась моя повесть о родных, очень горько и обидно, что все они — сильные, умные, талантливые люди — убиты. Стране не нужны были ни таланты, ни знания, да и сейчас происходит та же картина, уезжают талантливые, знающие, разбита вся экономика, вся промышленность, наука, все идет так же, как шло в 1917—1920-х годах. Все может повториться, интересно, насколько хватит нашей страны, сколько еще ее будут разрушать.

Я горжусь моими родными, они никогда ничего не крали, никогда не думали о своей выгоде, были очень интересными людьми, которых помнят. Мне повезло, что на моем пути встретились такие люди как Щегловы Варвара Михайловна и Мария Алексеевна, и такой, как мой муж, невероятно светлая цельная личность, энциклопедист по знаниям. Где бы мы ни были, он всегда становился центром внимания, так как всегда знал, о чем говорили, знал углубленно, никогда не кривил душой. Он не испугался моего родства, наоборот, гордился, он мне помог, когда я начала читать дела, без него мне было бы очень трудно все это пережить. Я счастлива, что в моей жизни был Борис Глебович Попов.

БОРИС ГЛЕБОВИЧ ПОПОВ

Работал редактором в издательстве "Советская энциклопедия". Окончил Московский Полиграфический институт, но знания у него были гораздо шире, чем давал институт, очень много читал, пользовался языками Европы, был в курсе событий мира. Очень интересный, цельный человек. Родился в Москве 2 ноября 1927 г., умер 6 июня 1992 года от инфаркта.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Судьба семьи Цедербаумов - это судьба социал-демократии в России. Они отдали все лучшее, что имели — свои дарования, силы, здоровье, саму жизнь в борьбе за использование скудных легальных возможностей призрачной свободы, обещанной коммунистическим режимом. Очень хотелось бы пожелать новому поколению демократии в России не повторять тех ошибок, которые привели к тирании.

Книга вышла в сокращенном варианте из-за ограниченности средств. Я благодарна всем, кто помог мне в ее издании